Часть первая. Искусство прясть нити.

— Полный боезапас для пушки, — это во-первых. Потом — четыре "Дану— 2", две — "Маррах", две — "Уатах— 8".

Офицер недобро прищурился:

— Ой ли? Ну да ладно. Это все?

— Нет. — Голос его был холоден, как полярная ночь. — Самое главное, — нужен еще один компенсирующий костюм, парашют со всеми причиндалами. И еще посмотрите, что там можно сделать с нужником, чтобы можно было надежно расчалить в нем сугубо штатское лицо.

— Живут же некоторые. Летают со своим сортиром в одноместной машине.

Дубтах равнодушно пожал плечами:

— Для данной машины предусмотрен вариант девятичасового пребывания в воздухе непрерывно.

Рано утром он проверил "что там можно было делать" и, в целом, остался доволен. На техников, подготовивших к полету практически — все самолеты, было страшно смотреть. Человек, которого за исключением случаев уж совсем уж официальных, называли исключительно Бригадиром, скривив губы, посмотрел туда, где только что растаял в воздухе жуткий, угольно — черный самолет, несущий непонятного гостя, и пробормотал:

— Проклятый пижон...

— Простите?

— Нет, я не тебе. Я про этого деятеля... Понимаешь, я даже понять не могу, кто это вообще может быть? Он ни в какие рамки не лезет.

— Летает — нормально, вполне в соответствии...

— Да нет, — просто-напросто хорошо летает. Мы видели немного, но это просто по почерку видно. Да не в этом дело!

И впрямь, дело было не в этом. Бригадира, человека, командовавшего "крылом" "Со оз-"Кронхаи" в пришельце раздражало буквально все, поскольку буквально все выдавало в нем мало того, что чужака, а еще и чужака непонятно — какого. Вот взять их: доведись до какого-нибудь спора или подобной разборки с какой— нибудь службой, — хоть ВВС! — его пилоты и флотские были бы (и бывали!) друг за друга горой, но между собой у них существовал свой антагонизм, не касающийся посторонних, и оттого, чтобы отличить, свои редко называли его официальным званием, стихийно придав ему некий привкус неуместности, а кликали Бригадиром, как и всех ему известных командиров авианосных крыльев. А этот... Прилетел с черной, как у сатаны, рожей. Приказали оказывать максимальное содействие, а кто он таков — не сказали. Известно, что у него есть своя роль в том же задании, из-за которого, как дерьмо в проруби, болтаются у этих треклятых берегов в это растреклятое время и они. Но, черт, дьявол и Черный Владыка, — что они, — без него не справились бы? Пожалуй, в сложном винегрете причин, вызвавших неприязнь к Подкидышу (что интересно, это прозвище ему дали мгновенно и совершенно независимо, ничего не зная о традиции Центра), эта была самой главной: они — сами по себе и любую самолетную работу могут выполнить не хуже никаких-всяких-прочих, кем бы они ни были. Точка. Остальное в определенной мере было так или иначе вторичным. Доложил по форме, но все равно не так. Оружие заказал толково, ничего не скажешь, но все равно по-пижонски. Да, хорошо летает, но даже у его полета какой— то не тот запах. Справедливости ради следует заметить: почти тут же понял, что за своего здесь его никто считать не собирается, и начал вести себя соответственно, — отстал. Единственное, — сказал прямо перед вылетом лично ему:

— Разумеется, — это не мое дело, но я все-таки лечу первым, и для пользы дела предлагаю следующую договоренность: если я вылетаю, как и намечено, через двадцать минут, то еще через сорок пять — пятьдесят на оптимуме, по прямой я буду в районе цели. Это как раз совпадает с "окном" "Плющ-211" двойного назначения. Что, если я передам туда сообщение по направленному лучу, а он закодирует и сбросит вам по декодирующей программе. Скажем, — по "Сетка — 2415"?

Бригадир слушал его с явно кислым видом и скривленными губами, но говорили, как ни крути, дело, и он нехотя кивнул:

— Худа не будет. Мои и впрямь выше меры болтают открытым текстом, хоть что с ними делай... Еще что— нибудь?

— То же самое, только спустя час — час и пять и через "Зирагг — 3". Мало ли что...

— Договорились.

Вот вроде бы и дело сказал, и по делу говорил... А все равно не так, как нужно. Надо было бы: а вот, господин секунд— капитан, нет ли тут в ближайшее время каких— нибудь подходящих спутниковых окон? А то...

Единственное, что Дубтах сделал перед вылетом собственноручно — это вставил еще один накопитель в дополнительное гнездо, соединенное с мазером. Разблокировал же он это свое новое и страшное оружие только в полете. Еще полтора года тому назад создание такого мощного, компактного и, одновременно, безопасного мазера считалось совершенно невозможным. Распространение самого принципа голографии на иные частоты позволило создать псевдоповерхности, обладающие уже радиооптическими свойствами, и это позволило быстро и эффективно решить неразрешимые вроде бы проблемы, и вот теперь короткий импульс сконцентрированных в узкий пучок радиоволн нес устрашающую мощность электромагнитного импульса. Раньше такая наблюдалась разве что только при взрывах самых мощных водородных бомб, в недобром прошлом. Это — выводило из строя обратимо или необратимо всю попавшую в луч электронику и радиооптику. Говорили даже, что из строя выходили и более простые электротехнические устройства, — а тебе ничего. Впрочем, — откажи эти самые расширенные псевдоповерхности, и он, раб божий, пожалуй, ничего и почувствовать не успеет. Так что это — на самый крайний случай, — или на случай крайнего желания пострелять из чего-нибудь этакого. А и интересно же оказалось лететь днем, по прямой и на любимой своей высоте в одиннадцать тысяч... Как это ни смешно, а на этот раз действительно — над поверхностью самого что ни на есть настоящего моря. Сверху — белесовато-голубой лист неба, снизу — белесовато-голубой лист океана, и металлический блеск его поглощает сегодня легкая дымка толщиной в одиннадцать километров. И, то ли по причине дневного времени, то ли по какой-то еще, но только двигатель свистал флейтой, гудел высококачественным трансформатором, но в шуме этом сегодня не вел своей партии бесовский хор с каким— нибудь очередным куплетом все той же песенки. И, восполняя эту нехватку впечатлений слухового ряда, он сам исполнял на губах какой-то бодрый мотивчик. А вот на тактической карте ничего такого не было, и это не беспокоило, но, в то же время, парадоксальным образом ему все равно не нравилось. В пятистах пятидесяти километрах от него, закладывая очередной, безнадежный, инфернальный, как путь лошади, впряженной в мукомольный жернов, круг, двигался "Инвубу", с некоторой назойливостью напоминающий о себе своими жесткими, концентрированными импульсами, после каждого из которых отделенные участки тактической карты прерывисто менялись, — впрочем, — достаточно предсказуемым образом. С восьмисот — достают чудные, непонятные импульсы системы "БААР", аналогичного "Инвубу" координатора Рифат. Над океаном — светящиеся лиловым светом фигурки одиночных самолетов, поднятых со спокойно движущихся в нейтральных водах легких авианосцев Рифат, у самой границы планшета — рыщущий еще кто-то. Дубтах чуть сместил частоту системы индикации "свой — чужой", — так, чтобы она активировала встроенное в тот самый "Каднецар" устройство. Теперь, с частотой один раз в две секунды, импульсы стегали под углом шестьдесят градусов к горизонту ложащуюся перед ним землю, расходясь довольно широким конусом... Так же просто, как взять бутербродик — и скушать его. Так, — "окно"...

— "Ипподром", "ипподром, я, — он усмехнулся, сделав секундную паузу, — "Подкидыш". Если вы меня слышите, то малиновый блик прошел, а тактическая обстановка пока что спокойная. Перехожу на прием, но если очень уж лень, то можете не отвечать...

Наушники ожили:

— Слышим, — буркнул недовольный голос, — через час ждем подтверждения мира и покоя...

Начав снижаться загодя, он скоординировал систему индикации с интегральной оптикой, быстро отыскал экспедицию и сел в четверти километра от изыскателей, весьма напоминавших сейчас толпу беженцев, обремененных узлами и устроивших привал на обочине. Вот только дороги при этой обочине не было. Выбравшись из кабины, как был, в шлеме и сбруе, налегке, в костюме последней модели выглядевший особенно подтянуто, он подошел к ним размеренной, подчеркнуто легкой походкой и с широчайшей улыбкой. Этакий герой-спаситель, а по совместительству еще и бог из машины. Пускай думают, глядя на его безупречно выбритую и свежеотстиранную морду (о, сколько наждака он извел вчера, чтобы только добиться нужного эффекта!), что все их злоключения уже позади. Молчаливые люди с серыми от пыли физиономиями и головами, обмотанными насквозь пропыленными тряпками, обступили его полукругом. Дубтах улыбнулся, по мере возможности, и еще шире:

— Ну, ребята, насилу я вас разыскал. Через пять часов, как обычно по расписанию, за вами прибудет парочка автобусов, координаты уже переданы... А где, — он огляделся по сторонам, — ваш собственный транспорт?

Один из ближайших к нему сероликих прокашлялся и надтреснуто сказал:

— Бросили, знаете ли, молодой человек. Решили, что на радаре грузовики слишком уж хорошо заметны.

— Зрело, — пилот одобрительно кивнул, — а вот не скажете ли вы мне, кто из вас будет господин Дуайв Фейн Грайне?

— А что такое?

Вопрос задал некто, держащийся чуть позади, и рысьи глаза пилота тут же узнали необходимого ему человека, хотя тот, надо сказать, очень отличался сейчас от своего изображения на виданной Дубтахом фотографии. Помедлив, он обратил на говорившего улыбчивый, немигающий, предельно благожелательный взор и ответил:

— А дело в том, что всем нам, разведчикам, высланным впереди транспортных машин, дан приказ вывезти в первую очередь вас с этой, — как ее? — вашей штуковиной...

— Ну? — Выкрикнул кто— то с левого фланга, выдвигаясь и оборачиваясь ко всем остальным, — что я вам говорил?! Им важна только эта железяка!!! — Голос говорившего сорвался на визг. — А получив ее, они спокойненько оставят нас всех подыхать здесь, сославшись на непредвиденные обстоятельства! Нет, прямо все по сценарию! Нет, как, прям, по-писаному! Без единого прям отступления! Знаешь, друг, — поищи-ка дураков в другом месте! Хочешь — дожидайся вместе с нами своих мифических автобусов, хочешь — уматывай сейчас... Но только без вашей драгоценной железяки.

Чтобы обрести необходимый тон, Дубтах вызвал в памяти незабвенный образ авиабазы в Хальке-Хьенни.

— Вы закончили? Хорошо... Так вот, ежели бы вы знали, сколько людей участвует в спасении такого сокровища, как вы, и не в шутку при этом рискует, сколько денег уже затрачено, тратится каждую секунду и будет затрачено еще... Вы бы все-таки, при всем очевидном отсутствии у вас совести, заткнулись бы. Хотя бы из осторожности... А когда вас вытащат, я вас непременно найду и набью вашей милости морду. Торжественно клянусь! И молись, чтобы при эвакуации не пострадал ни один пилот, ты слышишь, шкура? Идемте, господин Грайне...

Тот, кашлянув, покачал головой:

— Нет, простите, но этот вариант для меня совершенно неприемлем... Если это необходимо, то возьмите устройство, а я — со всеми...

— Ну что ж... Оч-чень благородно, а возможности доставить вас силой у меня, к сожалению, нет... Вот только вы позабыли, что я солдат и за невыполнение приказа попросту попаду под трибунал.

— Хорошо, а почему вы отказываетесь дождаться транспортных машин с нами вместе?

— И оставить их без разведки и дополнительной защиты?!! Да вы знаете, что сейчас творится?! Гляньте сами, — я сел с ракетами на подвеске!!! На такой площадке... Короче, — чем дольше я вас уговариваю, тем меньше шансов остается буквально у всех, учтите это.

— Иди, Фейн, парень прав...

— Я...

— Ид-ди! Твое дело слушаться, а не героя из себя корчить!

Грайне вздохнул:

— Хорошо. Идемте.

"Каднецар" представлял из себя три обтянутых противопылевыми кожухами ящика с разъемами, прикрытыми защитными колпачками, и связку кабелей разного цвета. Из одного ящика торчали какие-то зловеще блестевшие сочленения, а так — прибор как прибор, ничего особенного. Грайне подошел к одному из ящиков и, чем-то щелкнув, извлек из него темный стеклянный шарик около трех сантиметров в диаметре:

— Собственно, — это все, что необходимо увезти. Это...

Летчик предостерегающе поднял руку:

— Это какой— то носитель информации. Я вовсе не желаю знать никаких вредных для здоровья технических подробностей.

А вот интересно, — когда он успел стать таким лицедеем? Откуда взялась эта манера непременно, без особой даже нужды кого— то из себя изображать? И еще, по мере возможности, валять дурака по ходу достаточно серьезных и небезобидных дел?

— Да, да... А остальное лучше было бы того... Как можно основательнее...

— Понял. А вот вы не поверите, доктор, — при всех своих чудо— ракетах я мог бы испытывать в данном случае некоторые затруднения...

— А стрельнуть прямо так, с земли, вы не можете?

— Совершенно исключено. Кроме того, — вы когда— нибудь видели, какие разрывы дают ЭТИ ракеты? Существуют, конечно, и послабее, но как раз их у меня и нет. Да и накладно, надо сказать... Ладно, я тут позаимствовал у техников два пакета термогеновых свечей... Вы бы лучше отвернулись...

Дубтах замкнул источник питания, опять-таки снятый с аварийного радиомаяка, и конец одной свечи, чуть выдвинутой из общего пакета, засветился яростным сине-фиолетовым светом. Пилот поспешно отвернулся и, подхватив под руку геофизика, направился к одиноко стоящему в стороне самолету. Под ослепительно сияющим солнцем горной пустыни сходство "Ночного Дождя" со зловещей тенью, выемкой в теле мира, было особенно заметно.

— Значит так, — проговорил Дубтах, помогая пассажиру облачиться в высотные доспехи и напяливая на него шлем, — забрало защелкивается следующим образом... Как видите, — ничего сложного. Повторите... Да, кстати, — вы успели позавтракать?

— Да так, кое-что... Сухомятка, сами понимаете...

— Очень жаль, — задумчиво сказал Дубтах, — тогда знаете, что? Не закрывайте пока забрало. Далее: машина устроена таким образом, что вы вдруг, без всякой катапульты можете оказаться в чистом небе...

— Ничего себе!

— Уверяю вас, что для этого могут быть только САМЫЕ веские основания. Так вот, в этом случае, при условии достаточной высоты парашют раскроется сам. При условии высоты недостаточной вы через полсекунды под углом в пятнадцать градусов и на скорости восемьсот метров в секунду входите в скальный грунт или воду, что при данных обстоятельствах безразлично, потому что времени на переживания не останется вообще... Ваше переговорное устройство работает только на "прием", потому что забыть я про вас не забуду ни в коем случае, а никакие ваши слова во время поле та на пользу делу пойти не могут: плохо — так тому и быть, умираете — так тому и быть...

Принайтовав пассажира в туалете способом, тщательно обдуманным заранее, он добавил:

— Клянусь, что никому не скажу, каким именно классом вы летели...

Дубтах укрепил под самолетом сбрасываемую штангу с ТТС и еще раз посочувствовал пассажиру. Такого рода взлет с пересеченной местности требовал особой сосредоточенности. Ток. Компенсирующие поверхности (черт, наличие подвески чувствуется!). Двигатель на холостой ход. Запал ТТС. И только почувствовав, что яростное пламя почти скомпенсировало вес самолета и задрало его нос, он дал тягу своему почти безинерционному двигателю. Со стороны это выглядело так, будто самолет, вдруг подброшенный неким взрывом, вдруг задрал нос и разом прыгнул в воздух. С неприличной поспешностью убирая шасси и сбрасывая штангу с ТТС, который с прежней своей идиотской старательностью продолжал работать, Дубтах молился о том, чтобы заверения специалистов оказались бы правдой, и выхлоп ТТС не повредил бы композитных покрышек шасси. Два комплекта термогеновых свечей, даром что списанных, вполне разгорелись: светящий ослепительным фиолетовым светом брусок ревел, как бешеный бык, гнал вокруг себя ровную, перемешанную с пылью волну раскаленного воздуха и, медленно уменьшаясь, погружался в самый верхний из стоящих один на одном блоков "Каднецара". Смотреть на горящую режущим глаза блеском, излучающую массу жесткого ультрафиолета пачку было совершенно невозможно и небезопасно, в пятидесяти шагах чувствовался ровный, жесткий, иссушающий кожу жар, а в тридцати шагах от него начинали, потрескивая, сворачиваться волосы на голове. Минут через семь твердый огонь стал меркнуть и погас совершенно, оставив на своем месте до бела раскаленное, пузырящееся озерцо из сплава металла — с камнем.