Метелица (текущая глава)

Тени в небе. Тени в лунном свете. Тени, обретшие плоть.

Бегущие по хвостовым балкам. С надменной грацией просачивающиеся в зазоры, оставленные лопастями работающего на пределе скорости несущего винта. Ступающие по воздуху, танцующие на макушках проносящихся мимо деревьев. Соскальзывающие на корпуса машин.

Тени в перьях. Тени в дымке. Тени, закованные в стекло.

Где один — уже двое. Где двое — уже никого. Повсюду и нигде сразу, под презрительные хлопки своих тонких жезлов обращающие машины конвоя в на ходу рассыпающиеся коробки, в уродливые остовы, откашливающие наружу проржавевшие потроха.

Тени справа. Тени слева. Тени все ближе, ближе к ним.

Люльку тряхнуло, грудь обожгло от удара о край ограды. Захлебываясь рвущим горло ледяным воздухом, силясь разом и удержаться на ногах, и извлечь оружие — сколь бы смехотворным он ни было против обрушенной на них силы — контролер "стрел" замер, буравя взглядом очередное пятно, очередной рассыпанный по воздуху каскад огоньков, облако тумана. Набор перемешанных черт, углов и линий, что сплелись, соединились, обретая целостность, придавая форму тому, что шагнуло на их крохотную, открытую всем ветрам и всем угрозам, платформу, что спало к ним легко, словно перышко, каждый свой шаг отмечая калечащим слух перезвоном стекла.

Воин Ши — великан в песочного цвета доспехах и жемчужной белизны маске, сплошь усыпанной драгоценными камнями — двигался с небрежной, плавной уверенностью: бешеная качка и рывки на каждом повороте не могли принудить его отклониться и на дюйм. Два спаянных воедино хлопка — тот предел скорости, что был, как человеческому существу, отпущен контролеру — плодов не принесли: царапнув броню, прокаленную невесть какими чарами, обе выпущенные им пули раскрошились в пыль. Выстрел Лина, мгновенно сориентировавшегося там, где другой, наверное, так и продолжал бы палить по прежней цели до самой своей гибели, был куда результативнее — избрав своей мишенью тонкий жезл в уже поднимавшейся руке, Юрий раскрошил оба кольца, что плясали вокруг "наконечника", заставив оружие отхаркнуть сноп белых искр, выкашлять облачко ядовито-синего дыма. Закрепить успех "стреле" гость не позволил — перехватив выведенное из строя оружие как простую палку, гигант скользнул вперед — не шагом, не бегом, но чем-то, для чего у человека попросту не рождалось никогда нужных слов. Смазанный, нечеткий силуэт, пропустивший сквозь себя еще три пули, обрел осязаемость уже в каком-то полуметре от Лина — и, прежде чем тот успел добавить к простертой руке слова, прежде чем успел сконцентрироваться, призвав свою собственную силу, нанес удар. Юрий отлетел к ограде, словно тряпичная кукла — не помня более себя, не думая больше ни о чем, кроме того, что нужно было, хоть бы и жизнью своей, отвлечь великана от мага, Алеев кинулся наперерез.

Кажется, он успел выстрелить. Кажется, он успел что-то прокричать. Кажется...

В те секунды, которые разделяли его и удар, едва не проломивший ему череп, контролер "стрел" успел, кажется, даже пожалеть какой-то частью о собственной глупости — но раньше, чем эта мысль, да и какая бы то ни было еще, успела толком родиться, ее, равно как и все прочее, затмила ослепительная боль.

Он был жив лишь потому, что успел самую малость отклонить голову. Он был жив лишь потому, что его даже убить толком не пытались — так, отмахнулись, как от надоедливой букашки, расчищая дорогу к поглощенному своими чарами Фруаларду. Он был жив, пусть удар, пришедшийся в итоге на правое плечо, и откинул его назад, к ограде.

Он был жив...но радоваться этому осталось явно недолго.

Гость шагнул вперед, нависая над ним, как скала. Болотной зелени самоцветы, скрывавшие глаза великанской фигуры, тускло сверкнули в лунном свете.

Кажется, он успел сделать вдох. Успел дернуть кое-как шевелящейся еще рукой, пытаясь дотянуться до запасного пистолета.

Кажется, он...

-Вот и свиделись, саранча египетская!

Алый всполох лишил его зрения, оставив после себя лишь непроглядную, неизбывную, ослепительную белизну. Оглушительный треск затопил собою весь мир без остатка — казалось, над самыми ушами бесконечно долго рвут, бесконечно усилив звук, бесконечно огромную тряпку.

-Доброго здоровьица уж не пожелаю — не так обидно будет терять!

Нет, кажется, во вселенной осталось что-то еще. Кажется, это "что-то" было хриплым, полным звериной ярости воплем, исторгнутым глоткой Гергбу.

Кажется, он был жив в достаточной мере, чтобы воспринимать это.

А если попытаться, например, моргнуть...

Горький привкус на обветренных губах дал о себе знать чуть раньше, чем промерзшее, наверное, насквозь лицо ощутило брызнувшую на него влагу. Одеревеневшие пальцы потянулись вверх, коснулись носа, щек, подбородка...к тому времени, как пятна пред глазами понемногу стали таять, он уже мог разглядеть лазурную синь на порванной перчатке.

А парой ударов измученного сердца спустя узрел и то, что осталось от великана.

-О реванше задумались, засранцы болотные?

Теперь они запросто могли сравняться по части роста — ведь верхней половины тела, запрятанного некогда в стеклянные доспехи, попросту более не существовало: измочаленные останки, фонтанирующие лазурной кровью, покачнулись, заваливаясь вперед и вбок, пока не перекувырнулись на полном ходу через ограду.

-Так думать-то головой, головой, дубье, надо было! Головой, а не задницей!

"Звездную лавину" он видел лишь однажды — на какой-то старой записи с атроповского полигона, на записи, что велась с расстояния в полтора километра. Видел — уже когда все закончилось, когда группа наблюдателей рискнула, наконец, приблизиться — усыпанную пеплом землю, машины, обращенные в комки оплавленного, искореженного металла, сложившиеся, будто были собраны из спичек, осыпавшиеся пылью дома. "Звездную лавину" он видел лишь однажды — и запомнил с той поры как неостановимую, всесокрушающую силу, не ведавшую ни ограничений, ни преград.

-Я бы продолжил, дорогие мои гостюшки, что после драки кулачками-то не машут, да ваши заржавленные часы вряд ли отсчитать успели, за обыкновенной своей нерадивостью, и жизнь одного престарелого, давным-давно впавшего в маразм овода с провонявшей до небес туши самой тупой, ленивой и сонной коровы, что когда-либо выползала погреться на солнце, самого увечного на крошечный свой мозг из паразитов, списанного со всех счетов еще на личиночной стадии, самого беспросветно безнадежного трутня, коими вы и являетесь!

Силу, которую с превеликим трудом выходило представить даже просто усмиренной — что уж говорить о подобной хирургической точности, с которой орудовал ею Фруалард.

-Вы что, думали, вас тут обнимут, обласкают, хлебушек с солью вынесут? На тарелочке да с узорами, да с песней радостной?

Тени были повсюду — спускались с неба, бежали, казалось, прямо по воздуху, перепрыгивая с одной древесной верхушки на другую, скакали по обращающимся в ржавый хлам машинам, играючи ускользали от снарядов и пламени, распадаясь на узоры и линии, туманную дымку и снег.

Тени были повсюду — но теперь, повинуясь перебирающим морозный воздух пальцам, рядом с каждой из них расцветал, распускался сотканный из алого света бутон.

-Думали, перед вами склонятся, в пятки поцелуют? Думали, вас не сломают? Думали, я вас не сломаю? Думали, я вас не уничтожу? О, уничтожу, уж поверьте — спичечного коробка хватит на ваши косточки, ваши тряпочки, ваши пушечки да таратаечки!

То, что он не ослеп прежде, было, вне всяких сомнений, чудом. То, что зрение не желало покидать его сейчас, когда все вокруг затопило без остатка рубиновое марево — стоило, опять же, не сомневаясь ни единой лишней секунды, записать в тот же разряд. С хрустом и треском валились деревья, с истошным шипением обращались в пар вода и падающий снег. Пурпурные, малиновые, кораллово-красные и багровые фигуры, не уступавшие в сложности своей тем, что были вытканы на доспехах гостей, множились на пары, десятки, сотни — и распадались гибельными сполохами, прогорали без остатка только для того, чтобы родиться вновь.

Не в пример теням.

Они пытались бежать — но рдяные отблески догоняли, теснили, следовали неотступно. Они скользили со слоя на слой, выпадая из мира, доступного человеческому взору — но за каждым поворотом незримых троп, за каждой точкой, в которой тень выпархивала в реальное пространство, их не ждало ничего, кроме каскада сияющей смерти. Они пытались сражаться — но хлопки жезлов тонули в треске пунцовых бутонов, бесцветная, тусклая, гибельная энергия, несшая с собой дряхлость и увядание, таяла сама, лишь коснувшись заслона из багряных волн. Защитные коконы лопались под напором, прокаленное чарами стекло брызгами осколков осыпало снег. По древесным стволам, по чахлому кустарнику, по остовам машин стекали пролитые дождем лазурные капли, птицами с перебитыми крыльями на истерзанную землю спадали тела.

-Это что, все? Все? Все? Все, что у вас есть, паскуды гнилокровные? — Гергбу, стоя прямо, стоя с высоко задранной головой и еще выше воздетыми руками, орал так, словно не забыл влить немного чар и в собственный голос. — Этим вы нас пугать вздумали? Этим вздумали вернуть темные века? Задницу мою сморщенную поцелуйте, только очередь займите, по талонам — много вас таких, шелуха застоялая, на моем веку скопилось! Да вам столетие назад сгнившей репы с огорода у слепой, безухой, коматозной бабки не вынести, не то, что пройти мимо Фруаларда! Это что, все? Все? Это ваше вторжение, вши умом умученные? А знаете, как это я зову, а? А? Маленьким, крохотным, карликовым, микроскопическим, субмолекулярным скачком сложности!

Люльку трясло. Льдинки, несомые ветром, снова и снова жалили глаза, кололи губы.

-Они боятся.

Почти ослепший, почти оглохший, Алеев не сразу узнал голос успевшего уже подняться на ноги Лина. Не сразу понял, о чем тот вообще говорит — и потому лишь повернул к нему лицо в немом вопросе.

-Если бы мы не представляли угрозы для корабля, нас бы не атаковали, — протягивая контролеру пистолет, выговорил с мертвенным спокойствием Юрий. — Значит, они боятся. Значит, план рабочий.

Мгновение или два он думал, секунду или пару секунд переваривал услышанное.

А потом рассмеялся во весь голос. В морозный воздух, в алые всполохи, в лазурную кровь и талые брызги.

Рассмеялся, задрав голову, подняв взгляд.

К небу. Туда, где все еще парила, избегая взгляда Королевы, их надежда...

-...надежда, говорю, слабая, — сухо проговорила Гин, чья облепленная снегом фигура застыла в дверном проеме — рука с перемазанным кровью клинком чуть подрагивала от усталости. — Шутки кончились. Подтягивают танк. И "глушителей". Чем связь зря насиловать, помог бы, знаешь...

-Я. Помог. Уже, — подергивая головой в такт каждому слетавшему с губ слову, кое-как вытолкнул наружу Клаус. — Еще чуток такой помощи — и точно...перейду.

-Да не дозовешься ты палача своего! Будто сам от Брешковского не слышал, что снаружи делается. Нет связи нормальной у них сейчас, с вашими-то и подавно! Перемирие — это у них, у больших дяденек, а нас, дубина ты гибридная, в землю сейчас под шумок закатают, никто и не вспомнит даже! Мы второй штурм насилу сдержали! Нам снаружи все нужны сейчас, иначе не отобьемся, а ты что? Самых, считай, боеспособных, сюда, на подкоп этот твой дурацкий увел...почему, черт тебя дери как неродного, подкоп-то опять? Свихнулся совсем на своих подкопах...

-Клеть, — выдохнул, утирая вспотевшее лицо, Морольф. — Просто так ее...не отключить. Просто так...

-Да что ты говоришь? А я-то, глупая, думала, дунешь-плюнешь — и вся Площадка повалится!

-...из строя не...вывести. Но это магическая...система. Сложная. А чем сложнее система, тем у нее больше...требований, — продолжал полукровка, опираясь, словно на костыль, на огромную лопату. — Сама мне про такую рассказывала, которую у тебя...дома этот, как его...поднять пытался...

-Не напоминай, — огрызнулась охотница. — Дальше-то что?

-А того. С оси ее сбить надо. С места сдвинуть. Вот зачем...копаем, — с трудом заставляя себя шевелить губами, проговорил Морольф. — Сами не одолеем, то верно. Но нам с тобой и не надо. Что надо — тому, кто в Клети мается, лазейку проделать. Щелочку. Если я прав, если байки, что мне травили, не байки вовсе, то там такая силища спит, что ей и щелочки хватит. И Герхарда предупредить надо, что сдохну — а добужусь Вьюгу их ненаглядного. Связь нужна...