— Здесь они, давайте сюда! — из-за ливня голос раздался, уже слышался стук копыт. Конные были ближе, чем казалось, окружили Рииши и спутников; из тех никто не стал прятаться, даже нырнувшие было под крышу разведчики выбежали наружу.

— Сабли убрать, — велел Рииши своим, хмуро глядя на окруживший отряд. Всадники тоже не спешили взяться за оружие.

— Трудновато было вас найти, — сказал главный, довольно еще молодой мужчина, державший в руке фонарь. — Госпожа Майэрин с ума сходит от беспокойства, да и остальное семейство тревожится.

Когда голубь принес послание о захвате Срединной людьми Нэйта, ясно было, что следующей станет столица провинции. Можно и не ждать новой весточки. Вдруг стало легко — вот оно, наступившее. Предчувствие всегда больше пугает.

— Я выезжаю, — сказал Кэраи. — Жаль, люди пока не умеют летать.

— Куда и зачем? — Тагари с тех пор, как войска его все уверенней оттесняли рухэй, стал относиться к брату куда дружелюбней. — Сейчас наша задача здесь — прогнать чужаков. Мы уже близки к победе, и солдат я тебе выделить не могу.

— Поеду один.

— Зачем? — снова спросил старший. В дрожащем теплом свете от ламп лицо его выглядело моложе, почти как двенадцать лет назад, а морщинки казались случайным рисунком теней. — Убьют тебя, и все. Потом вместе вернемся, и клятые Нэйта за все ответят.

— А затем, дорогой мой полководец, что войска Окаэры уже на середине пути, и они окажут помощь здесь, но не там. А Столица спросит потом — где вы были, почему не препятствовали перевороту? Почему не только генерал, но и брат его, даже близко не воин, сбежал на север? Да, это несправедливо, но ведь именно несправедливо с нами и хотят поступить. Зачем давать лишний повод?

— И что же, поедешь и дашь себя убить?

— Постараюсь выжить. Слухи расходятся быстро, я в дороге буду знать, как поступить. Дай мне человек десять, больше не надо. Столько-то можно? И хороших лошадей.

Вспомнил Энори, ночной разговор, и на сердце стало куда тяжелей. Еще и потому не хочется уезжать, что где-то неподалеку бродит эта тварь, и одни демоны знают, что еще удумает.

Показалось — темно в походном шатре; зажег еще с десяток свечей, неторопливо, словно не говорил о спешном отъезде. И словно эти маленькие огоньки могли развеять другую тьму или защитить от чего-то.

— Мы больше не увидимся, — неожиданно сказал Тагари. — Не знаю, кто из нас переживет другого, но так будет. Береги себя, что ли.

Следующие два дня уже не Лиани, а Нээле изводилась, а он пропадал у монахов. Лицо и взгляд у него были как небо осенью, пустые, прозрачные и холодные. Девушку при редких встречах избегал столь явно, что она почти собралась прижать его к стенке и спрашивать, спрашивать, пока не ответит.

Но не успела, прибежал молодой монашек, позвал и ее к отцу-настоятелю.

У самого входа чья-то рука перехватила ее за локоть. Лиани, словно из-под земли взявшийся, смотрел на монашка так, что тот съежился и на шаг отступил.

— Вот ее вам уж точно расспрашивать не о чем, — тихо сказал молодой человек.

— Но ты уж это зря, она может помочь, — брат Унно возник столь же внезапно. Стоя меж этими двумя, Нээле ощутила себя как на промозглом ветру. Как странно, еще недавно они выглядели друзьями. Монашек, видно, тоже что-то такое почувствовал, и сдуло его этим самым ветром.

— Братья Эн-Хо раньше знали только про бегство с амулетом. Я сделал глупость, даже подлость, упомянув о том, что было в Осорэи, — Лиани смотрел на нее. — Но потом они обещали тебя не спрашивать.

— Думали, хватит того, что ты услышал от той красавицы, — подтвердил брат Унно. — Только сам понимаешь, не было еще случая, чтобы подобная нечисть столь долго обитала среди людей. Небывалая это история. Любое слово может оказаться подспорьем. И не кидайся ты на защиту, никто милую девушку не обидит.

— Я и сама охотно все расскажу, — откликнулась Нээле. — Не надо меня совсем уж держать в неведении. Даже про пояс не стали упоминать, а ведь это меня напрямую касается.

— Хм... тут уж точно решили не беспокоить, — смутился брат Унно. — Но языки у кого-то из братии длинные...

— Длинные, а об остальном я сама догадалась. Как видите, цела, не плачу и не убегаю. А уж рассказать, как я у Энори жила, смогу без труда. Даже будь он здесь, только посмеялся бы над моими словами.

Сидя в длинном темном зале, освещенном многочисленными лампами, вдыхая сладковатые ароматы смол, она рассказала отцу-настоятелю и братьям высшей ступени почти все, стараясь припоминать и малые детали. Только одно утаила — что он говорил ей о скрытой в Нээле силе, о тайном даре. Странно бы такие слова прозвучали здесь, да еще после всего, что было — странно и неуместно.

Будто хвалится тем, что даже Забирающий души отметил ее...

Что ж, раз он жил, как человек, нет ничего удивительного в том, что забрал к себе девушку. Была же у него Лайэнэ, в конце концов. И не только она.

Но и эти ответы неожиданно привели к неприятному. Будь между ней и Энори что, может и не решилась бы рассказать, а так-то скрывать зачем?

— Вот лишнее свидетельство ее душевной силы и чистоты, — обратился к настоятелю один из братьев. — Даже нечисть не смогла совладать с ней. Недостойному кажется, хватит уже сомневаться — девушка послана монастырю свыше.

Еще чего не хватало, чужих заслуг мне не надо! — едва не крикнула Нээле.

...Негромкий мягкий голос, повествующий о дальних странах. Кисть, порхающая над бумагой, белые листы, обретающие форму птиц и корабликов...Уж она-то знала цену своей стойкости в ту ночь.

Но — промолчала, смотрела в пол и вскоре покинула темный зал, полный переливчатых ароматов.

Стала на крыльце, щурясь — с неба в глаза сыпанули светом. Лиани нарисовался в этом свете, словно статуя из черного оникса. Верно, бродил все это время неподалеку, беспокоился за нее. Что-то начал ей говорить.

— Как вы мне все надоели, ожидать, какой я должна быть и что делать, — выкрикнула она, и пробежала мимо.

Ночью не спала долго, слезы текли и текли, и сама не смогла бы сказать, отчего. Успокоилась, сообразив — теперь, раз монахи и ее расспросили, ей все станет известно о плане. Завтра она сумеет найти того, кто расскажет, и перед Лиани извинится, уж ему совсем напрасно досталось. Нээле знала, как могут монахи вроде случайно задать вопрос, и по нему словно за ниточку клубок размотать, а он устал очень и в хитростях не искушен.

До последнего пытался ее уберечь...

Уже начала задремывать, как почудилось — кто-то есть в комнатке. Странное чувство возникло, знакомое и неприятное. Вроде ни запахов новых не принесло, и луна светит по-прежнему, и холоднее-теплее не стало. Но что-то в тенях неправильное, недоброе. Впервые подумалось — а насколько сильна защита монастырских стен от угрозы потусторонней? Ведь сама девушка среди простых паломников и поселенцев живет, и отдельное обиталище сейчас показалось ловушкой. Разбудила бы сейчас какую-нибудь женщину, чтобы не лязгать зубами от страха...

В этот миг поняла, что нет, она не одна. В заострившихся черно-белых тенях стоял человек. До конца времен, на Небесах ли, в других рождениях перед ней всегда будет всплывать это лицо. И неважно, что сейчас обычное мужское, а не страшной твари с длинными зубами.

— Ты меня узнала, — отметил он с удовлетворением. — У меня мало времени... еле удалось выбраться к тебе — монахи сильны, но самоуверенны, они считают, я не могу думать.

Нээле вжалась в стену, прижав к груди колени и холщовое покрывало.

— Увы, и коснуться тебя не могу... Я сейчас исчезну, — продолжал гость. А ты расспроси получше, что затеяли твои друзья. И насколько святы здешние обитатели. Даже Забирающий души вряд ли сумеет одолеть служителя храма. А вот удастся ли защитить и второго...

— Что... ты...

— Можешь сыграть в непонимание, отсидеться здесь. Это ведь всё чужие дела. Мои даже больше, чем твои — мы с твоим приятелем, можно сказать, товарищи, — тори-ай нехорошо усмехнулся. — А охоту он затеял опасную.

— Это значит... до конца времен исчезнет душа, если что?!

Потому и остерегал его брат Унно — не соглашайся... А она, какая же дура! Ведь расспрашивали ее не просто из любопытства.

Позабыла, что ее сейчас могут убить, подалась вперед, откинула покрывало... а в комнатке уже не было никого, только чуть зеленоватая струйка воздуха утекала под дверь.

Нээле вскочила, услышав жаворонка за окном; сейчас уж точно не вернется нежить. Опомнившись после короткой вспышки, всю ночь продрожала в своей каморке. Небо светлело, монахи уже подметали двор, чистили коренья к завтраку. Скоро созовут на молитву.

Не думая, как Лиани и другие воспримут ее появление, Нээле прибежала в крыло, где он ночевал среди еще десятка мужчин. Но там его не было, и во дворе не нашла, хотя куда он мог подеваться в такую рань?

Нээле кинулась к подметальщику — он-то уж точно видел, если поутру кто-то вышел. Знаю, знаю, подтвердил тот, важно кивая. Он и брат Унно еще до зари ушли из Эн-Хо, отец-настоятель благословил.

— Лучше брата Унно горы здешние никто не знает, — прибавил монашек с уважением. — Он собирался было оставить служение, но тогда и защиту потеряет, какую сан дает. А кроме него, выходит, идти некому. Ну, а второй — воин, его никто не заменит, да он и сам не хотел.

Уже не думая о почтительности, Нээле вцепилась в монашка и вытрясла все, что тот знал. Он опешил от такого напора всегда кроткой девушки, превратившейся в разъяренную росомаху, и почти не сопротивлялся.

Все, что хотела услышать, она услышала. Уже не думая о нежити, о защите священных стен, она выбежала за ворота, упала лицом в колкую траву и разрыдалась.

В корзину-ловушку сегодня попалась всего одна рыбка, с мизинец длиной. Она блестела у девочки на ладони, подрагивая жабрами. Много раз девочка проверяла ловушки, но обычно думала лишь о еде, а сейчас пожалела рыбку. Живая, смотрит красноватым глазом на мир и, наверное, перепугана, гадая, какая злая сила схватила и вытащила из воды. Куда ее такую? В похлебке толку не будет. Что ж, неудача сегодня, придется снова копать клубни стрелолиста. Эх, как сверкает, словно и вправду серебряная. Если бы! Пусть не вся, хоть чешуйка...

— Плыви, — девочка разжала пальцы, и светлое тельце нырнуло в воду, затерялось среди быстрых струй, мимолетных водоворотиков. Может, не стоило отпускать? Поздно...

На другом берегу что-то мелькнуло, большое и темное, и юная крестьянка подняла голову, а потом услышала негромкие голоса.

Добежав до деревушки, маленькой, занесенной в глушь на край ущелья, словно семечко сосны на скалу, девочка кинулась к отцу, половшему траву на огородике. Тот, услышав вести, сперва пожал плечами, но все же пошел к старосте — мол, солдаты идут.

— Брать-то у нас уже нечего, — проворчал староста. — Сколько можно... хорошо, что на отшибе стоим, а то бы уже ничего не оставили.

Пару раз за эту весну наведывались и к ним люди с чеканными знаками, с провожатыми из солдат, и увозили с собой часть припасов. Война, куда деваться. Надо бы спрятать то, что еще уцелело...

— Это чужие, — твердила девочка, от возбуждения притопывая ногой. Понемногу вокруг них на пустом пятачке собралось полдеревни. Были удивлены, озадачены, но не особо испуганы. Дух недовольства висел над поляной, как пар над болотом.

— Не наши они, — настаивала девочка, — Они и говорили по-другому, я слышала.

— Да откуда...

— А слова того охотника помните? — широколицый крестьянин в пестрой головной повязке почесал бровь.— Которого я встретил с неделю назад? Говорил, было зарево над Сосновой, так полыхало, словно сами Небеса поливали пламенем.

— Надо, пожалуй, послать туда человека, — призадумался староста. — Если и вправду в крепости был пожар, лучше знать. Только кто пойдет?

— А люди в лесу? — девочка потянула отца за рукав, вроде ему говоря, но спросила громко, все ее слышали.

— Что ж люди... пусть себе дальше идут.

— А если... — широколицый не договорил, охнул, качнулся и удивленно глянул вниз. Из его груди торчала стрела.

Помощь подоспела внезапно и как нельзя кстати, словно кто-то на небесах взял в одну горсть солдат рухэй, а в другую — гонявшихся за ними воинов Срединной, и в воздухе бросил друг в друга.

Напавшие чужаки, видно, отчаялись, заблудившись, и хотели пополнить запасы, может, и взять проводника. Погибло с четверть жителей деревеньки; не приди помощь, жертв могло быть куда больше — разбойники метко стреляли.

Теперь то справа, то слева подтягивались новые выжившие, охая и причитая.

Горящие стрелы и брошенные в дома пылающие головни больше напугали, чем причинили вред. Благо, дожди шли обильные, промокшие крыши домов скорее тлели, чем горели, пламя вспыхнуло только внутри нескольких хижин и пары сараев.

Разбойники не ожидали, что на них самих нападут — да и кто ожидал бы, в этой забытой Небесами деревушке? — поэтому победа солдат Срединной оказалась довольно легкой. Пленных не брали, куда их сейчас девать? Где-то в горах неподалеку бродил последний отряд, вот оттуда можно прихватить парочку, сказал сотник.

Своих раненых было трое, среди них один тяжело, его оставляли заботам местных. Остальные настояли на том, чтобы идти дальше — в дороге поправятся.

Сотник смотрел на незнакомую доселе деревушку так, словно его собственный дом потрепало ураганом. Жизнь крестьян его мало заботила, но если речь шла бы о мирной жизни, об урожае. Куда это годится, когда солдаты не могут защитить свой край от горстки бандитов?

От благодарностей он только отмахивался, вызывая страх недобрым видом своим.

— Сколько их было?

— Двадцать, командир. Так, как и он сказал... ни один не скрылся.

Пока плачущие, перепуганные крестьяне всё благодарили уже не его — прочих, сотник задумчиво разглядывал листы бумаги, отданные ему Энори.

— Далеко забрались, блуждая вслепую-то... осталось третьих найти, если они не рассыпались снова.

— Они могли направиться к монастырю, — неуверенно сказал помощник. — Больно уж место приметное. А оттуда легче держать направление к Трем Дочерям.

— Вряд ли сейчас на монастырь нападут, побоятся, а остальное нам только на руку.

— Могут и напасть, осталась еще пара десятков, воины, которым терять уже нечего. Им ведь некуда возвращаться. Они должны это понимать.

Сотник ничего не ответил, сложил бумаги, сунул в рукав.

— Выступаем, тут нечего делать. Остатки пожара сами потушат.

Войско Окаэры наконец подошло к Долине Трех Дочерей — отряды Тагари стояли сейчас на ее северо-восточном краю, почти не давая рухэй возможности для маневра. Те еще пытались огрызаться, но, верно, старый опытный волк Мэнго понимал, что остается лишь признать поражение. Он бы и отступил, ушел из Хинаи, не желая больше терять людей, но племянник был против, и часть командиров. Еще на что-то надеялись.

Генерал готовился нанести новый удар — один из последних. Вились над светлыми шатрами его лагеря разноцветные флажки, малиновая рысь разминала лапы в ожидании окаэрцев.