Но сегодня обычная процедура дала сбой.
Аверенко подозревал, что что-то неладно с нынешним делом. Привычный порядок пошел прахом. Ему приказали не пропускать задержанного через обычные для ареста процедуры — установление личности, обыск, определение в камеру и прочее — а привести на допрос сразу, как только доставят в изолятор. Или принести, если охране придется его нейтрализовать. Да и Шварцман крайне редко проявлял личный интерес к арестованным. Но генерал, не отличаясь сообразительностью, не любил размышлять на абстрактные темы. Ему приказали — и он выполняет, как бы ни толкали его под локоть посторонние, включая вконец оборзевших общаков.
Но уже через пару минут после того, как хлопнула пропустившая арестанта дверь, генералу начала действовать на нервы мертвая тишина в кабинете. Арестованный не издавал никаких звуков — ни кашля, ни переминания с ноги на ногу, ничего. Само по себе такое не выглядело необычным — за свою карьеру генералу приходилось работать и с весьма упрямыми субъектами с крепкими нервами. Крепкими — до того, как они попадали в его кабинет, любил подчеркивать Аверенко в приватных разговорах с коллегами. Но сейчас даже конвой, обычно жующий жвачку, сморкающийся, харкающий в плевательницу — в систему хозяина кабинета входила демонстрация всяческого пренебрежения к жертве — даже конвой сейчас вел себя необычно тихо.
Еще через две минуты — генерал в такие моменты держал в руке секундомер, который незаметно от допрашиваемого прятал в стол — он не выдержал и развернулся. Если бы он уже не сидел в мягком удобном кресле, то, наверное, сел бы от удивления на первое, что подвернулось под... предположим, руку. Задержанный, которому полагалось стоять под неусыпным наблюдением охраны около самой двери, сидел, развалившись и далеко вытянув ноги, даже не на стуле для подследственных, а в кресле для гостей сбоку от генеральского стола. Охрана же, самолично генералом вымуштрованная и выученная, жалась где-то в дальнем углу кабинета. Арестованный, сложив на животе руки, из-под полуприкрытых век насмешливо наблюдал за генералом.
— Что еще такое? — прошипел генерал, багровея от злости и в то же время чувствуя себя экспериментатором, неожиданно поменявшимся местами с лягушкой. Он с размаху ударил ладонью по столу и рявкнул: — Встать!
От пушечного удара и вопля "орангутанги" вздрогнули и попытались еще глубже забиться в угол, но даже не попытались помочь арестанту исполнить приказ.
— Встать немедленно, я сказал! Эй, конвой! Вы что, оглохли? Ну-ка, помогите ему!
Старший из конвоиров сделал неуверенное движение в сторону стола. Подследственный медленно повернул голову в его сторону.
— Не советую. Ох, не советую, — он широко улыбнулся зазывной волчьей улыбкой. Примат отпрянул обратно, а генералу вдруг показалось, что рот парня полон очень острыми зубами. Как у акулы или оборотня. По его спине пробежали мелкие мурашки. Гость же — Аверенко даже не удивился тому, что тот как-то внезапно преобразовался из арестантов в гости — так же медленно повернулся к столу и в упор посмотрел на хозяина.
— Не кричи, генерал, — процедил он скучающе. — Глотку застудишь, сипеть начнешь. Нехорошо получится, верно? — Он неуловимым движением поднялся из кресла и наклонился над столом. — Где твой хозяин?
Против своей воли генерал метнул быстрый взгляд на стену кабинета, где в массивной раме висело тусклое зеркало. Он тут же попытался взять себя в руки, но как-то сразу размяк под пронизывающим взглядом пришельца. Аверенко открыл рот, но задержанный опередил его.
— Можешь помалкивать, и так все ясно. Хозяин сидит в ложе и наблюдает спектакль...
Парень оттолкнулся от стола и не спеша переместился по комнате к стене.
— Ох, и надоело же мне иметь дело с шестерками, — вздохнул он в зеркало.
Как бы в ответ стекло рассыпалось мелкими брызгами, почти пылью. В соседнюю комнату хлынул прозрачно-искрящийся поток, радужно подсвеченный заходящим солнцем. Шварцман, сидящий в кресле за бывшим окном наблюдения, молча пялился на гостя, пока охрана начальника Канцелярии яростно давила на кнопки мертво бездействующих разрядников.
— Добрый вечер, Павел Семенович, — вежливо поздоровался чужак. — Наконец-то мы с вами встретились лично. Я полагаю, нам есть о чем поговорить. Хотя вы бы могли пригласить меня и повежливее. Вы всерьез думаете, что я случайно перед вами расшифровался?
Он мягко перепрыгнул через пустую раму. Куча стеклянной пыли резко хрустнула под его подошвами.
— Успокойте свою охрану, я не собираюсь причинять вам вред. Кроме того, все энергетическое оружие в здании нейтрализовано, а если кто попробует достать пороховое, оборву вместе с руками. Впрочем, и оно вам не поможет, я неуязвим для пуль.
Шварцман никогда не стал бы начальником Канцелярии Народного Председателя, если бы не умел железно владеть своими нервами. Он обернулся и махнул рукой телохранителям, мысленно похвалив себя за то, что старался подбирать в личную охрану более-менее сообразительных, насколько такое вообще возможно в оперативном отделе, людей. Ему совсем не хотелось раздражать человека, который одним плевком — или чем он там? — разбил вдребезги сантиметровое пуленепробиваемое стекло.
— Добрый вечер, — непринужденно произнес он, поднимаясь с кресла и прокашливаясь, — очень рад встретиться. Уж извините за... э-э, несколько напряженный прием, но мы просто не сообразили, как вести себя с вами. Уж больно ловко вы от нас раньше ускользали. Простите, мы не представлены...
— Вы, Павел Семенович, прекрасно знаете, что значится в моем паспорте, — оборвал его парень, — поскольку, как, наверное, заметили, я не сам пришел сюда. Впрочем, раз я сейчас вроде как на службе, можете пользоваться моим официальным именованием. Я Хранитель Скайтер. Вот доказательство моего статуса на случай, если вы все еще не убеждены.
Он приложил правую руку к левому плечу, и над ним засветилось объемное вращающееся изображение темно-синего шара с золотыми прожилками.
— Хорошо... господин Хранитель, — отозвался Шварцман. — Я вполне верю, что вы тот, за кого себя выдаете, — он выразительно посмотрел на груду искрящегося крошева под ногами. — Доказательства вполне очевидны.
Начальник Канцелярии весело рассмеялся.
— Ну и задали же вы жару моим ребятам! — он широким жестом обвел комнату за пустой рамой. Аверенко, ни жив ни мертв, так и продолжал сидеть в кресле, не будучи уверенным, что он должен предпринимать в данной ситуации и должен ли предпринимать вообще. Орангутанги в костюмах, на которых никто не обращал внимания, тихо ретировались вдоль стены к выходу из генеральского кабинета. — Да, вам палец...
— ...в рот не клади, — закончил за него Хранитель, и тоже рассмеялся, как бы давая понять, что чего только не случается меж своими людьми. — Это вы правильно заметили, Павел Семенович. Впрочем, мы потеряли много времени. Как я уже заметил, у меня остались дела, с которыми я хотел бы разобраться сегодня. Вот, кстати, одно из них.
Он кивнул в угол комнаты наблюдения, и там засветилось изображение девушки в четверть от натурального роста. Секунду она смотрела куда-то в сторону, затем ее взгляд сфокусировался на Хранителе.
— Привет, Скайтер! — воскликнула она. — Как ты там? Я уже беспокоиться начала.
— Нормально, Стелла, — улыбнувшись, ответил Хранитель. — Все по плану. Но ты лучше расскажи, как у тебя дела. Тебя брали?
— А как же! — звонко расхохоталась девушка. — У них все строго по утвержденным процедурам. Взяли тебя для душевной беседы, а заодно и меня прихватили — для пущей твоей сговорчивости. А привезли меня в пересыльную тюрьму в Переветовку. Общий план дать?
— Сделай милость, — согласился Хранитель. Неведомая камера, снимающая девушку, отъехала в сторону, и на полу показались два связанных ремнями по рукам и ногам тела неопределенного пола. Одно из них что-то яростно мычало сквозь перетягивающую рот тряпку. — Да, впечатляет. Ты уж поаккуратней с ними, они все-таки люди казенные, приказ выполняли. Ладно, если нет проблем, то отбой.
— Отбой, — согласился веселый голос, и изображение пропало.
— Хорошая девушка, — мечтательно улыбнулся Хранитель. — Умная, веселая, а уж в постели... Один только у ней недостаток — начальником мне приходится. Ну ладно, поехали. — Хранитель двинулся к двери.
— Куда поехали? — озадаченно спросил Шварцман. Жизнь научила его не высказывать свои догадки раньше времени, так что он решил пока плыть по течению, больше слушая, чем говоря. Так ему довелось пережить не одного самоуверенного дурака вроде того, что стоял перед ним. — У меня есть персональный кабинет тут, в здании. Весьма комфортное место. Милости прошу, там обо всем и поговорим.
— Вы прекрасно меня поняли, Павел Семенович! — от голоса Хранителя Шварцмана внезапно пробрала крупная дрожь. Скайтер в упор взглянул на него, и мир вздрогнул. Глаза Хранителя вдруг напомнили видавшему виды начальнику Канцелярии колодцы, наполненные ледяной тьмой. — Не надо играть со мной в кошки-мышки. Мы едем в гости к Народному Председателю, господину Треморову Александру Владиславовичу. У нас состоится весьма содержательный разговор на троих, если считать за третьего нашу организацию. Лишний стул у него в кабинете, я надеюсь, найдется?
Внезапно все существо Шварцмана пронизал панический ужас. Ничего человеческого он не мог разглядеть в устремленном на него бездонном взгляде. Так мог бы смотреть... кто? Ночной кошмар? Нет, кошмар — всегда что-то знакомое, порожденное собственным подсознанием и хорошо понятное ему. Здесь же Шварцман чувствовал, что ничего такого, что можно описать словами, в глазах Хранителя нет, и от того становилось еще страшнее. Потом приступ паники прошел, и начальник Канцелярии трясущейся рукой оперся о подлокотник кресла.
— Кто вы? — выдохнул он через силу. — Чего вы хотите?
Хранитель наклонился вплотную к нему. На Шварцмана словно дохнуло зимним холодом.
— Всего! — прошептал он. — Всего, что у вас есть. Если конкретнее, нам нужна власть. И в ваших же интересах, господин Шварцман, с нами ей поделиться.
15.03.1582, четверг
Тихое журчание дверного звонка. Растаявшая перепонка двери.
— Входи, Тилос. Здравствуй.
Молодой Хранитель нерешительно переступает порог, и дверь неслышно затягивает проход позади него.
— Здравствуй...те, Джао...
— Семен, если бы мне нравились формальности, я бы настоял на титуле "ваше высокопревосходительство", еще когда ты ходил в детский сад. Так что, во-первых, перейди на ты, и, во-вторых, расслабься. Вон кресло. Присаживайся. Чаю хочешь?
— Э-э... нет, спасибо. Вы... ты знаешь мое настоящее имя?
— Разумеется. Кто же его не знает? Ты первый рекрут за несколько лет. Знаменитость в некотором смысле, надежда нашего монашеского ордена.
Тилос заметно краснеет, а негр широко ухмыляется.
— Расслабься, говорю, — Джао поднимается из консольного кресла, где лежал, полуприкрыв глаза, и подходит к нише стенного консерватора. — И не обращай на мои выходки внимания. Ближе к пенсии поневоле становишься саркастичным циником. А чаю ты все-таки хочешь. В моем родном Шарихане до сих пор делают замечательное овсяное печенье — с шоколадом и корицей. В Ростании, особенно в нынешней, ты ничего подобного не пробовал.
Звякает о дерево хрусталь, и на столике появляется небольшая широкая ваза с коричневым печеньем, а рядом — две прозрачные кружки с благоухающим красноватым кипятком.
— Угощайся, — негр берет из вазочки печенье и засовывает его в рот целиком, аппетитно хрустя. — Ну, как тебе наши порядки? Полгода прошло, времени оглядеться вполне достаточно. Ау, юноша! Выйди из ступора. Я хотя и патриарх, но не кусаюсь.
— Э-э... извини. Я как-то...
— Ну да, ну да. Ты стажер, а я целый член Совета, один из старейших членов организации, один из лучших аналитиков, один из лучших специалистов по Робину и так далее. Полный набор дурацких регалий.
— А?
— Мне давно следовало уйти в отставку. Я бы так и поступил уже несколько лет назад, если бы к нам продолжала приходить молодежь. Но не судьба пока что. Хранители стареют, юноша. Патриархи организации превращаются в незыблемые моральные авторитеты, пойти против мнения которых означает нажить неприятности — как минимум в виде ворчливых проповедей вроде той, что я пичкаю тебя сейчас. Ох, куда же делись старые добрые времена...
Джао берет еще одно печенье и задумчиво обкусывает его с краев. Тилос, скрывая смущение, торопливо берет угощение и начинает его грызть. Джао наблюдает за ним из-под опущенных ресниц, но не торопит. Его матово-черная кожа мягко отблескивает в неярком рассеянном свете.
— Разве Хранители когда-то работали в Сахаре? — наконец спрашивает стажер. — Я не нашел в архивах никаких упоминаний.
— Хранители никогда не занимались Сахарой. Но мои родители действительно сахарцы, работали в одном из консульств в Ростании. В Рошелье, в Северо-Французской области, если точнее. Я жил там с трех лет, потому у меня и руста без акцента. Когда мне исполнилось восемь, родители вернулись на родину, а в восемнадцать я, романтически настроенный, эмигрировал назад, в Ростанию. Ну, знаешь, очередная экономическая рецессия, рабочие в Сахаре энергично боролись за свои права, профсоюзы выводили на демонстрации десятки, а иногда и сотни тысяч человек, и Ростания казалась настоящим оплотом новой жизни, страной свободного счастливого труда. Все такое. Когда я понял, насколько ошибся, и перестал путать туризм с иммиграцией, оказалось поздно. Назад меня уже не выпустили. А потом меня вычислил Робин, и вот уже больше двадцати лет я Хранитель.
— И вы... и ты давно знаешь Суоко?
— С первых дней и даже раньше. Ее завербовали через четыре года после меня, да я же и вербовал. Такая же забавная застенчивая девчонка, как и ты сейчас... извини, я не имел в виду ничего плохого. Мы с ней много лет были любовниками, но в последнее время, как ты наверняка заметил, не ладим. Вплоть до того, что она начала плести интриги, чтобы выпроводить меня из Совета, а то и отправить в отставку.
— Ты в курсе?
— Разумеется. Она полагает, что действует тайно и незаметно, но я-то ее вижу насквозь. Не обращай внимания. Как я уже сказал, я бы уже давно и сам ушел на пенсию, но сейчас каждый член организации на счету. Стоп, хватит, я тебя совсем заболтал. Ты ведь не просто так явился? Хотел что-то спросить?
— Э-э... да. Джао, почему ты так настойчиво возражаешь против контакта с Треморовым?
— А я разве недостаточно подробно аргументировал свою точку зрения?
— Вполне подробно. Но...
— Но тебе кажется, что я чего-то не договариваю. Так?
Пауза.
— Хорошо. Попытаюсь объяснить наглядно. Ты ведь занимался рукопашным стилем? В той, прошлой жизни?
— Да. Больше десяти лет, еще со школы. Я же мастер спорта... ну, почти сдал.
— Надеюсь, не бросил, когда к нам попал?
— Вообще-то бросил. Зачем? Если кукла пробивает кулаком стену...
— Начни заниматься снова. Прямо сегодня. Здоровая психика не может существовать в хилом теле, а для Хранителя она особенно важна. Но я не о том. Встань.
