1-01. Серый туман

Евгений Лотош

Серый туман

Часть первая. Мертвая зыбь

Часть вторая. Шквал

Часть третья. Серый туман

Послесловие

24.11.1561, понедельник

— И все-таки я не согласна.

— С чем, Ната?

— С тайной.

Наталья порывисто поднимается со скамейки. Зябкий и сырой предзимний ветер дергает подол ее длинной, до щиколоток, юбки, выдергивает из-под крапового берета непослушную каштановую прядь, забирается за отвороты легкого пальтишка. Под старыми изношенными ботами хлюпает грязь, перемешанная с гнилыми опавшими листьями. Однако молодая женщина не обращает на холод и слякоть никакого внимания.

— Понимаешь, Джао, нельзя оставлять такие вещи лишь для себя, — твердо заявляет она. — Да, ты вырос на юге, где совсем другие понятия об эгоизме и смысле жизни, но ведь ты добровольно приехал в Ростанию. Ты сумел понять, что наш путь, путь народной справедливости, куда лучше и достойнее. Так пойми же и то, что сила — любая сила! — прежде всего должна служить народу. Особенно такая, как... как...

— Как сила Хранителей, — подсказывает мужчина.

— Пусть так. Вы должны передать ее людям. Обязательно!

— Конкретно кому?

— Что?

— Кого именно ты имеешь в виду под "людьми"? Я ведь не могу выйти на улицу, схватить за рукав первого встречного и начать рассказывать ему все подряд, верно? Меня в лучшем случае матом обложат, а в худшем можно и по морде схлопотать. Так с кем мне говорить?

— Ну... — девушка колеблется. Собеседник смотрит на нее с легкой полуулыбкой. — Ну, скажем, Народному Председателю. Вы же можете с ним встретиться?

— В любой момент. Ты согласилась бы, чтобы мы передали свое могущество Железняку? После всего, что о нем прочитала в самиздате и наших материалах?

— Он умер восемь лет назад!

— Но Хранители появились еще при его жизни. Окажись на месте Болека Славовича другой человек, сила вполне могла оказаться в руках Железняка. И тогда, вполне возможно, тиран здравствовал бы до сих пор. Ната, пойми — наша организация существует уже двенадцать лет, и мы очень внимательно наблюдаем за теми, кто стоит у власти. Железняк — не монстр, прилетевший из космоса. Он родился и вырос на нашей планете. И люди, которые его окружали, в том числе Майский, до сих пор у власти и никуда не делись. Возможно, они не такие хладнокровные убийцы, как Железняк, но в остальном ничем не лучше. Нашу силу они обратят не на улучшение жизни людей, а на уничтожение Сахары. И когда Народная Республика установится и там, людям на всей планете станет жить куда хуже. Впрочем, я повторяюсь, да и говорим мы не о том. Ната, тебе следует подумать о себе. Прямо сейчас.

— Ты серьезно говорил... насчет засады?

Джао стремительно поднимается со скамьи, шоколадно-черная кожа южанина матово поблескивает в сгущающихся сумерках. Он нависает над девушкой высокой черной башней и осторожно, словно боясь раздавить, обнимает ее.

— Да, тебя ждут возле общежития. Тебе даже с подругами не получится проститься. Но пока я с тобой, Ната, тебе ничего не грозит.

Наталья обмякает в его объятиях и шмыгает носом.

— А кто настучал? — беспомощно спрашивает она. — Ведь все же проверенные ребята...

— Самиздат довольно плотно контролируется общаками. Среди твоих "проверенных ребят" два известных нам сексота. А ты в последнее время слишком большую активность развела. Тебя решили показательно выпороть, чтобы другим урок преподать. Ната, мне очень жаль, что приходится заставлять тебя делать выбор в стесненных условиях, но так уж сложилось.

— А если я откажусь? У меня ведь диплом на носу...

— Мы сделаем все, чтобы ты не пострадала слишком сильно. Мы можем смягчить последствия, но из института тебя отчислят наверняка, да и из Молстропа выгонят. В любом варианте диплом тебе уже не светит. Но мы не сможем защитить тебя полностью. Ната, почему ты колеблешься? Ты хочешь счастья для всех и каждого, а мы предлагаем возможность его дарить. Почему ты отказываешься от своей мечты?

— Я... — Молодая женщина слегка отстраняется и смотрит на мужчину снизу вверх. — Я не знаю. Все так неожиданно. Меня ведь никто никогда особенно не замечал, и в активистках я никогда не ходила. А тут такое... Я не справлюсь, Джао, я точно не справлюсь.

— Робин не ошибается. Справишься. А я тебе помогу.

— Кто такой Робин?

— У-у... сложная история, в общем. Узнаешь, когда согласишься.

— Я... я должна подумать. Еще немного...

Она высвобождается из объятий мужчины и, съежившись и засунув руки в карманы, медленно идет по пустой аллее в сторону выхода. Джао несколькими размашистыми шагами догоняет ее и пристраивается рядом.

— Сложись все иначе, тебя дали бы достаточно времени на раздумья, — негромко говорит он, так что слова едва слышны сквозь порывы ветра. — Ты бы успела сдать все экзамены и защитить диплом. Но из-за СОД мы вынуждены действовать быстро. Вся подготовка уже завершена, дело за тобой. Прости, что так получилось.

— Джао, но если я соглашусь, то что с тетей Фимой? Она меня тоже забудет?

— Да, к сожалению. Но ведь вы с ней не виделись уже больше четырех лет, с тех пор, как ты поступила в институт, а письма... Нет, вы не так уж и близки, если не сказать хуже. Робин никогда не отбирает тех, кто сильно привязан к родственникам.

Девушка съеживается еще сильнее и невольно ускоряет шаг, словно хочет сбежать от спутника. Впереди метрах в пятидесяти в сумерках загорается тусклый фонарь над воротами парка. От них по аллее быстро шагает группа — четверо мужчин в теплых осенних пальто и низко надвинутых мягких шляпах. Джао всматривается в них и внезапно резко тормозит. Его рука опускается на плечо спутнице, вынуждая остановиться.

— Что? — встревоженно спрашивает Наталья. — Что-то не так?

— Ната, у тебя еще меньше времени на решение, чем я предполагал. Вон те ребята — из СОД. Вероятно, тебя кто-то проследил сюда.

Девушка охает, прижимая руки ко рту.

— Ната?

Четверо быстро приближаются.

— Вадзима Наталья Константиновна? — резко спрашивает один из них, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. — Служба Общественных Дел. Вы арестованы за хранение и распространение нелегальной литературы. Молодой человек, вы тоже задержаны для выяснения личности. Идите за нами.

Двое мужчин обходят мужчину с женщиной с боков, так что те оказываются в кольце.

Джао поворачивается к Наталье и кладет руки ей на плечи.

— Время для окончательного решения, Ната, — тихо говорил он. — Соглашайся.

Та бросает на людей в пальто ненавидящий взгляд, потом переводит глаза на Джао. Ее растянувшиеся в натужной улыбке губы заметно дрожат.

— Кажется, выбора у меня и не осталось, — произносит она. — Но ведь ты со мной, да?

— Разумеется.

— Тогда согласна.

— Вас что, силой... — голос мужчины в пальто внезапно обрывается, когда четыре тела безвольными мешками падают в осеннюю грязь. Наталья дергается.

— Они... умерли? — с ужасом спрашивает она.

— Нет, разумеется, ничего серьезного. Кратковременная потеря сознания. А когда придут в себя, то забудут последние минут пять. Эффект побочный, но иногда весьма полезный.

— Да уж, совсем ничего серьезного. Совсем ничего... — в смехе девушки слышатся истерические нотки. Джао слегка встряхивает ее.

— Соберись! — в его голосе скрежещут командные нотки. — Нам пора отправляться.

— Куда?

— На Базу. Знакомиться с народом на небольшом банкете в твою честь, а также вводить тебя в курс дела. Добро пожаловать, Суоко ты моя бедная.

— Суоко?

— Помнишь старую японскую сказку, где леший девчонку в дремучий лес завел? Ты сейчас вылитая она: маленькая, одинокая, несчастная и перепуганная. Ну все, все, хватит нам тут мерзнуть. Поехали.

Серая тень незамеченной скользит во все сгущающейся мгле и растворяется в низко нависших облаках. И только предзимний ветер дергает и качает кусты вдоль аллеи, срывая последние листья и швыряя в грязь, где недоуменно шевелятся четверо мужчин в теплых пальто и сбившихся набок шляпах.

Часть первая. Мертвая зыбь

13.10.1581, пятница

Фонари еле светились посреди промозглой вечерней мглы. Серый туман клубился вокруг них, превращая давно знакомую улицу в подобие огромного предбанника, в который с внешнего космического холода ворвались клубы морозного воздуха. Явно холодало, под ногами похрустывали корочки льда. Время близилось к девяти, и улица была пустынной. Поеживаясь в своем еще по-летнему легком платье, Татьяна дробно цокала каблучками по асфальту. Она торопилась поскорее оказаться в теплой квартире, где ее уже, наверное, заждались муж и сын, в кои-то веки взятый на выходные из интерната. По такому случаю Татьяна сразу после работы заскочила в расположенный рядом с ее музеем гастроном, где работала продавщицей хорошая приятельница сестры. У нее в подсобке — совершенно случайно, конечно — завалялся шмат буженины грамм на триста весом. Теперь Татьяна предвкушала, как она приготовит печеную картошку с мясом и как возрадуется желудок отпрыска после двух месяцев интернатской пищи. Она сморщила носик, вспомнив первое и последнее свое посещение тамошней столовой. Нет, больше она ни за что не покажет там еще хоть раз даже кончик своего не в меру чувствительного, по мнению мужа, обонятельного органа.

Сзади раздались мягкие шаги и приглушенный кашель — из-за необычных для октября холодов в последнее время многие ходили простуженными. Мельком оглянувшись, женщина краем глаза уловила, что за ней идут двое молодых мужчин. Они лениво шагали, не оглядываясь по сторонам и вроде бы не обращая на нее внимания, но Татьяне стало не по себе. Она еще прибавила шагу. Впереди в темноте уже светились огоньки в окнах ее дома. Оставалось лишь миновать длинную улицу, с одной стороны которой за забором располагалось старое закрытое кладбище, а с другой тянулась шеренга молодых тополей, отсекая дорогу от панельных девятиэтажек. По дороге к микрорайону уже не первый год обещали пустить автобус, продлив один из маршрутов, но пока что полкилометра от остановки приходилось топать пешком.

Молодая женщина почти миновала кладбище, когда заметила в десятке шагов, у выломанной секции ограды, силуэты еще двоих. Те неподвижно стояли у столба с потухшим фонарем, почти неразличимые в сумерках, лишь мерцали огоньки сигарет, подсвечивая их профили. Сзади поспешно затопали затихшие было шаги. Двое впереди бросили сигареты на землю и молча двинулись навстречу. Почему-то самым страшным Татьяне показалась окружившее ее мертвое безмолвие. Она попыталась крикнуть, но тишина обволокла ее, сдавила горло и погасила еще не родившийся крик. Парализованная ужасом, она замерла на месте.

Один из подошедших спереди сунул руку в карман и вытащил маленький продолговатый предмет. Щелкнула пружина. В темноте смутно блеснуло лезвие.

— Жить хочешь? — буднично произнес бандит. — Тогда молчи...

Сзади выдернули из руки сумку с заветной бужениной.

— Смотри-ка, мясцо! — загоготал кто-то сзади еще почти мальчишеским, ломающимся голосом. — Пожрем сегодня вечерком!..

Несмотря на вальяжность в голосе чувствовалась нервная дрожь.

— Заглохни, дурак, — сказал первый. — Услышит кто — кишки выпущу. Ну? — придвинулся он вплотную к Татьяне. — Кричать не станешь?

Изо рта у него неприятно воняло чесноком.

Ослабевшая от страха женщина только помотала головой. Непонятно откуда взявшийся густой туман окутал окружающее, скрадывая очертания предметов уже в десятке шагов. Шансов на спасение не оставалось. Если даже и появится кто, только идиот свяжется на свою голову с четырьмя здоровыми мужиками. Разве что в полицию позвонит из автомата... Но пырнуть ножом и раствориться в темноте — и минуты не надо. Неподалеку светились в домах окна, люди в тепле и уюте своих квартир смеялись, ругались, мирились, ужинали, но здесь были лишь темнота и промозглый холод. И смерть.

Главарь медленно, словно гипнотизируя, провел лезвием перед глазами Татьяны. Не в силах оторваться от клинка, она провожала его завороженным взглядом. Под обшлагом толстого свитера на мгновение мелькнула слабо фосфоресцирующая татуировка. Потом нож пропал, а бандит протянул руку и прикоснулся к щеке женщины. Мгновение помедлив, рука поползла вниз. По шее. По плечу. По груди. Она сделала слабую попытку отклониться в сторону, но сзади ее схватили за локти, вывернули руки, потная ладонь зажала рот. Тот, что стоял перед ней, ощерился.

— Не бойся, детка, — прогнусавил он, растягивая слова и явно играя на публику. — Мы не сделаем тебе больно. Наоборот, тебе очень понравится. Правда, пацаны?

Сзади загыгыкали. Все шло по плану. Как обычно, девка даже не пыталась сопротивляться, звать на помощь, бежать. Затащить ее в кусты, по очереди они совершить то, ради чего вышли на улицу, и исчезнуть в большом городе, оставив позади еще один обобранный и изувеченный труп. Город велик, ищи ветра в поле! На их век хватит бессловесных жертв, которые можно насиловать, грабить, убивать. Прохожие? Бараны, стыдливо отворачивающие морды, когда проходят мимо...

— Туда ее! — главарь мотнул головой в сторону пролома в ограде. — Ты, шалава, лучше молчи...

— Эй, мужики, отпустите ее! — чей-то новый голос сорвался от напряжения. С внезапной надеждой Татьяна встрепенулась. Невысокий паренек лет двадцати пяти на вид стоял в нескольких шагах от них, сжимая в кулаке мокрую свежеобломаную палку. Брезентовая ветровка, обтрепанные полотняные штаны и, совершенно не по погоде, легкие сандалии — студент-старшекурсник на практике? — Вы ей, похоже, не нравитесь!

— Да ну? — удивился главарь. — Ты че, сявка, умом двинулся? Ты кого тут мужиком назвал, чмо недобитое? Жить надоело? Кочумарь-ка отсюда, да побыстрее.

Он мотнул головой, и один из подручных угрожающе двинулся в сторону незваного защитника.

— Слушайте, ребята, — быстро заговорил парень, стараясь не выпускать из вида обходящего его по дуге бандита, — вы же все равно засветились. Если уйдете сейчас, это даже на хулиганку не потянет, верно? Вам же лишние проблемы не нужны, да?

Мгновение главарь колебался.

— Точно, пацаны, проблемы нам не нужны, — он осклабился. — Франты — тоже. Кончай его, Сизый.

Бандит прыгнул в сторону паренька, но тот оказался проворнее. Чуть отступив в сторону, пропуская нападающего мимо себя, он с размаху ударил его палкой по запястью. Незадачливый Сизый взвыл, выронив нож и скорчился, прижимая поврежденную руку к животу.

— Я не хочу драки, — парень успокаивающе развел руки в стороны. — Ребята, разойдемся мирно, а? Вдруг еще кто мимо пройдет, вам же хуже...

— Ну, Сизый, ну, фраер бездарный! — просипел главарь сквозь зубы. Одним ловким движением он снова выхватил финку, развернул девушку спиной к себе и упер лезвие в горло. — А вы че встали? Мочи его!

На сей раз паренек не стал ожидать нападения. Он сам бросился к насильникам, странно отведя в сторону локоть руки. Спустя секунду палка, отбив нож, со свистом рассекла воздух и звучно приложилась к скуле одного из бандитов. Уходя от второго ножа, парень перекатом нырнул в сторону, зацепив ногу одного из противников и опрокинув того на землю. Татьяна завороженно смотрела, как незваный защитник вскакивает, поворачивается к нападающим так, чтобы видеть сразу всех четверых и, оскалившись, резко выдыхает воздух.

— Я мастер спорта по самообороне, — процедил он сквозь сжатые зубы. На скулах заходили желваки. — В последний раз предлагаю — разойдемся миром. На хрена вам такие проблемы?

— Ну, сука! — изумленно просипел главарь. — Ладно, мы тебя еще достанем. Рожу твою я хорошо запомню... Айва, пацаны!

И тут Татьяна, наконец оправившаяся от шока, отчаянно закричала.

Автоматическим движением руки главарь вспорол ей горло. Крик женщины захлебнулся, и ошеломленный паренек непроизвольно сделал шаг в ее сторону.

И поднимающийся с земли бандит всадил нож ему под ребра, а наскочивший сзади Сизый с размаху ударил кастетом в затылок.

— Е...ть тебя в рот! — выругался главарь, отталкивая от себя тело женщины, безжизненно оседающее на землю. — Опять лишняя мокруха вышла! Вот теперь точно рвем когти. Кость, че развалился, вставай! Шустрый, тожан у фраера дерни и еще раз его на перо посади для надежности. Сизый, портик прихвати. Да живее, живее!

Невдалеке взвыла полицейская сирена.

— Ну что за невезуха, сплошная труба! — пробормотал главарь, машинально стряхивая кровь с рукава свитера. — Все врассыпную, встречаемся у Зинки. Кто мусорам попадется — я не отвечаю.

Он прыгнул в пролом ограды и растворился во мраке. Его товарищи тоже бросились под прикрытие спасительной темноты. Через пять секунд под фонарем в растекающейся кровавой луже остались лежать только два тела.

Словно еще одна сумеречная тень, над землей неслышно скользит челнок. Сирена умолкает. Тает перепонка двери. Хранитель наклоняется над телом паренька, прижимает пальцы к шее.

— Еще жив, — вслух комментирует он. — Робин, как его состояние?

"Сканер показывает обильное внутреннее кровотечение. Повреждены левая плевральная полость и околосердечная сумка, хотя сердце не задето. Состояние бессознательное. Медицинский модуль челнока активирован. Приступаю к восстановлению раны и возвращению крови в кровеносную систему".

— Что с женщиной?

"У объекта нападения перерезаны трахея и сонная артерия. Потеря более трех литров крови. Сердце остановилось. Состояние клинической смерти. Смерть коры головного мозга в пределах четырех минут. Достоверная реанимация невозможна".

— М-мать... — зло цыкает Хранитель. — Жалко девчонку. Не закричала бы в последний момент... Ну почему я не оказался чуть-чуть ближе? Немного ведь не успел! Робин, может, все-таки сможем и ее вытащить? Случайность ведь.

"Сам понимаешь, что случайности здесь ни при чем. Допущенная потеря крови смертельна, кровь разлита по грязи и возвращению в организм не подлежит. Кроме того, реанимация и восстановление всех функций глотки потребует не менее месяца пребывания в лечебном коконе. Мы не сможем обосновать ее спасение перед ней самой, ни перед другими. Фарлет, сейчас не время для самобичевания. Медицинский модуль заканчивает коррекцию раны кандидата, максимум через две минуты ты должен уходить".

Хранитель опускается на колени перед телом женщины. Одной рукой она все еще сжимает горло, словно пытаясь прикрыть рану, на лице застыло выражение ужаса и отчаяния. Глаза неподвижно смотрят в черное небо. Мужчина осторожно дотрагивается до ее лба кончиками пальцев.

— Ты сдохнешь у меня, мразь! — сквозь зубы обещает он неизвестно кому. — Ох, сдохнешь!

"Фарлет, напоминаю о необходимости самоконтроля. Ты перевозбужден. Люди в таком состоянии допускают ошибки, о которых потом жалеют всю жизнь".

— Мне и без того есть, о чем жалеть до самой смерти и еще немного после нее, — по-прежнему сквозь стиснутые зубы огрызается Хранитель. — Не беспокойся, я себя вполне контролирую.

"Реанимация кандидата завершена. Достоверность в пределах нормы. Фарлет, с юга приближаются два потенциальных свидетеля, время опасного сближения — двадцать пять секунд. Напоминаю, что задернутые занавески не спасают от прямого столкновения. Необходимо немедленно покинуть сцену".

Хранитель еще раз касается лба мертвой женщины пальцами, опускает кончики пальцев ей на веки и замирает.

"Не стоит. При осмотре сцены криминалист наверняка обратит внимание на закрытые глаза. Фарлет, я понимаю твои чувства, но..."

— Ни хрена ты не понимаешь! — морщится Хранитель. — Вещдок сделал?

"Требуемый предмет синтезирован и находится в приемном боксе уже семь минут. Установить на местности?"

— Разумеется, — кивает Хранитель, поднимаясь.

Легкий хлопок, и по земле катится мятый бумажный листок. Ветерок подхватывает его и, словно развлекаясь футболом, метко забрасывает между двумя полуприжатыми к земле ветками шиповника.

— Что у тебя там? — машинально интересуется Хранитель.

"Справка об освобождении на имя Перебойщикова Жака Петровича".

— Главарь, что ли? — Хранитель засовывает руки в карманы и медленно идет к машине. — Не забудь меченого сохранить, он еще понадобится.

"Забывчивость мне не свойственна. Десять секунд до опасного сближения с потенциальными свидетелями".

— Зануда же ты, Робин, — качает головой Хранитель. Он садится в операторское кресло челнока, и дверь затягивается за ним, словно ряска на болотном омуте. В тот момент, когда двое мужчин в перепачканных малярных робах приближаются к фонарю и замирают, рассматривая два тела, почти невидимая тень скользит над кустами и окончательно растворяется во тьме.

Паренек, скорчившийся на земле, с трудом разлепляет глаза, со стоном ощупывая рану на два пальца ниже ребер.

23.10.1581, понедельник

За окном снова собирался дождь.

Олег подошел к окну и устало оперся на подоконник. Туман стелился по земле, затягивая все вокруг мутной пеленой. Опять дождь, опять осень, опять слякоть... И почему бы нашим славным народным ученым не придумать метеогенераторы? Уже лет пять как трубят о выдающихся прорывах, премии получают. Солидные премии, даже того, что родное государство оставляет, хватает на приличную жизнь. Почти как у меня.

Он задумчиво продефилировал от окна обратно к креслу, своей гордости — черному, кожаному, вращающемуся. Комитет получил такие совсем недавно, под лимиты развития. Олег задумчиво усмехнулся, в очередной раз представляя себе вытянутое лицо снабженца-конкурента из Соцбыта, давнего противника в баталиях по выбиванию всех и всяческих дефицитов. Впрочем, лично они никогда не встречались, и в своих мыслях Олег позаимствовал ему лицо из серии "Их ищет полиция", которую видел недавно на доске объявлений. Вот еще взяли моду в последнее время — на досках объявлений бандюг разных вешать. Профкому стенгазету присобачить некуда, а они туда же... Можно подумать, солидные чиновники из Комстроя все враз кинутся на улицу уголовников отлавливать. Нет, полиции за это деньги платят, вот пусть они и пашут. Нас охраняют. А если не справляются, пусть пашут больше...

Звякнул телефон.

— Шустрик? — раздался в трубке насмешливый голос. — Привет доставалам. Чем занимаешься?

Пашка Бирон прекрасно знал, что Олег не переносит кличку "Шустрик". Как в школе прилепили, так и не переносит. Вот так, значит? Ладно. Война так война.

— А-а, Бегемотик! — фальшиво-приветливым тоном воскликнул Олег, поднеся микрофон трубки поближе ко рту, чтобы чуткая техника немного напрягла барабанные перепонки собеседника. — Ну, здравствуй, дорогой! Гиппопотамчик ты наш, сколько лет, сколько зим! С чем на сей раз пожаловал, референт ты наш всезнающий?

Кличку "Бегемот" Павел не переносил еще больше, чем Олег — Шустрика. Кличка прилепилась у нему еще в третьем классе, и вовсе не за толщину, а за уныло-сонное выражение лица. За прошедшие годы морда у него изменилась, растолстела и залоснилась, но в унылом настроении он по-прежнему неуловимо напоминал гиппопотама.

— С совещанием пожаловал, — голос в трубке стразу стал суше. Не любят бегемоты, когда зеркало подносят, ох как не любят! А незачем другим полезные качества в упрек ставить, шустрость — она качество полезное, никому не помешала бы. Только вот нету ее у некоторых, вот и завидуют. — Общее собрание и большое толковище в Старом Доме, через полчаса. Пропуску не подлежит. Вызывают всех начиная с начальников отделов. От себя лично советую прибыть в темпе, — голос пресноводного травоядного немного смягчился. — Тут большие шишки намечаются. В чем дело — не говорят, но требуют срочного сбора. У нас все на ушах стоят.

Несмотря на пристрастие к глупым остротам и туповато-унылую физию, дураком Бирон не являлся. Отнюдь. Если уж речь заходила о служебных делах, шутки кончались сразу и бесповоротно. Так что если он говорит про стояние на ушах, то так и есть. Ну, более или менее... Олег сразу подобрался.

— Пашка, в чем дело? — придерживаясь привычки извлекать выгоду из всякого положения, он мысленно прикидывал, чем ему в случае персональной проработки защищаться от возможного нагоняя — есть за что, чего греха-то таить (так ведь не по злому умыслу и не корысти для, а по молодости, по горячности и для дела...), и как половчее выпятить собственные успехи (разумеется, достигнутые благодаря мудрому руководству). Там, где все на ушах, всегда пыль стоит столбом, а уж мутная вода — его стихия. — С каких пор меня на собрания в Старом Доме вызывать начали? Что вы там у себя в Канцелярии химичите?

— Ничего не знаю, — отрезал закадычный однокашник на другом конце провода. — Мне список сунули, сказали, чтобы все приползли, в детали не вдавались.

Судя по голосу, он чего-то не договаривал.

— Ладно, мне еще толпу народа обзвонить надо. Появишься — тогда и объяснят. Собрание в большом конференц-зале. Все, пока.

Ну ладно, друг любезный, мы еще припомним тебе твои недомолвки. Олег бросил трубку на рычаг, откинулся на кожаную спинку и уставился в потолок. Так, шуточки кончились, а пятница, как известно, день тяжелый, поскольку почти выходной. Что бы могло такого случиться, что меня вдруг вызывают в Старый Дом? Если не считать редких общекомитетских собраний, от меня вообще на толковища ходить не требуют. Одно из двух: либо какой-то умник выдвинул очередную инициативу типа всеобщей политинформации, либо что-то случилось глобальное.

Что там просачивалось из шибко секретных последних событий? В связи с ростом преступности Директор Управления Общественных Дел заслуженный генерал-полковник... или все же лейтенант?.. в общем, отправлен в отставку, на его место в очередной раз назначен всенародно любимый Дуболом... просим пардону, Дровосеков Петр Казганович. После утверждения Народным Председателем он толкнул по ящику речуху на тему... Впрочем, не суть. Тема всегда одна — как плохо было до и как хорошо станет после. Молоток Дуболом, съел-таки конкурентов, уже в который раз. Непотопляемый ты наш...

Что еще? Разграбленный винный магазин где-то на Синих Камнях, пьяные трудящиеся перевернули трамвай, жертв нет. Как, интересно, они умудрились трамвай с монорельса свернуть? Их же туда двумя кранами поднимают!.. По просьбам тех же трудящихся с Первого Машинного в связи с массовой автоматизацией на пять процентов подняты нормы выработки. Правильно, теперь стружку от станка полувековой давности на электрокарах вывозить станут, а не на ручных тележках, так что и карты вам в руки... Замминистра медицины ушел на пенсию, по причине преклонных лет. Лета и в самом деле немалые, так что, вполне может случиться, что сам ушел. Не знаю, ничего другого не слышал. Из официального вроде все.

Что у нас со слухами? Шварцман снова наводит марафет и одновременно устраивает большую чистку в Канцелярии всеми горячо любимого Народного Председателя. Интересно, кто кого — он Дуболома, или Дуболом его? Нормально, обычное море-окиян — кто победил, тот и съел, а кто на съеденного шестерил, тому и на пенсии хорошо. Или в охранниках на лесопилке, допустим. Ходят слухи, что Соцбыт собираются сливать с Культбытом. Ну-ну. Надо ожидать еще пару претендентов на канцдефицит. У нас если уж министерство или комитет отпочковались, то слить их можно только путем деления на несколько новых. Ладно. Всенародно любимый Сам как всегда бодр и весел, все идет хорошо, преступность... ну, почти невелика, с коррупцией усиленно боремся, общаки и кнопари бдят за порядком, трудящиеся довольны, по крайней мере, в Самом Главном Месте — в Моколе. Тишь да гладь, жить бы да радоваться, а тут шторм. С чего бы вдруг? Неужто в провинции что-то произошло?

Несколько минут Олег сидел в глубоком кресле, бездумно глядя в потолок. Встал, прошелся по комнате. Потом подошел к несгораемому шкафу, по привычке распахнутому настежь. Рассеянно покопался в его внутренностях, повертел в руках бумажки, захлопнул дверцу, так ничего и не взяв. Затем вернулся к столу и снял трубку, набрав внутренний номер.

— Лидочка! — промурлыкал он. — Кислицын беспокоит. Не посчитай за труд, позвони, лапушка, в гараж, закажи машину. Да попроси, будь ласка, чтобы не какую-нибудь "ладогу" подсунули, а хотя бы "полячку", что ли. А с меня шоколадка!..

У Старого Дома стояло два десятка автомобилей. Среди черных и бежевых "молний" одиноко затесался "громобой" с броневыми стеклами и правительственными номерами. Отпустив машину, Олег отворил дверь, намереваясь, как обычно, пройти мимо вахтера, ограничившись кивком головы, но не тут-то было. Вместо старого добродушного (но и въедливого иногда) деда с пустой кобурой на боку рядом с турникетом отирался здоровый амбал в пиджаке с оттопыривающейся подмышкой. Он преградил Олегу проход.

— Куда? — не слишком вежливо спросил амбал. Не привыкший к такому обращению Олег слегка опешил, но сразу же взял себя в руки. Где большие шишки, там большие охранники, философски оценил он ситуацию, и полез за удостоверением.

— На совещание... — проклятое удостоверение не находилось. Блин! Он уже давно отвык его предъявлять. Там, где нужно, вахтеры знали его в лицо, а там, где его не знали, он появлялся крайне редко. В ожидании призыва на службу своему хозяину удостоверение лежало где-то в глубоко в недрах дипломата, с коленкоровыми корочками, слипшимися от долгого неупотребления. Между тем амбал со все возрастающей подозрительностью смотрел на Олега и, кажется, прикидывал, сразу ли его арестовать как диверсанта или же сначала дать окончательно провалиться. С последующим допросом второй степени. Из дежурки появился второй амбал, более интеллигентного вида, но все с тем же оттопыривающимся под мышкой пиджаком. — Сейчас... Где-то здесь ...

— Проблемы? — осведомился второй нехорошим голосом.

— Ага! — радостно отозвался первый. — Вот, господин пройти хотел, а удостоверение не предъявляет.

— Нехорошо, господин! — согласился второй со своим коллегой. — Как же вы так — в казенное учреждение пройти хотите, в секретное, можно сказать, учреждение — и без удостоверения! Пройдемте, господин, в дежурную комнату, разберемся.

Его глаза ехидно блеснули.

И тут проклятые корочки наконец нашлись. Олег победно сунул их первому амбалу, но не удержал и уронил раскрытый дипломат. Его содержимое разлетелось по полу, так что Олегу пришлось поспешно собирать бумаги под уже откровенные ухмылки охранников. Амбал номер раз не забывал внимательно разглядывать удостоверение, по-видимому не оставив надежды поймать незадачливого диверсанта хотя бы на липовых документах. Однако удостоверение стойко сопротивлялось подозрительному взгляду, так что в конце концов охранник с сожалением протянул его красному как рак Олегу.

— Цель визита? — он придвинулся к столу и раскрыл журнал посещений.

— Доклад на совещании, — буркнул Олег. — На служебном совещание, — злорадно добавил он, — с грифом. Посторонним без допуска знать не положено.

Он с удовольствием увидел, как ухмылочки на лицах амбалов сменяются слегка растерянным выражением.

— Кстати, господа, — он нарочито подчеркнул последнее слово, — как мне объяснить причину моего, — он взглянул на часы, — почти трехминутного опоздания? Могу ли я сообщить, что меня на контроле задержали?..

Он сделал паузу, как бы дожидаясь, чтобы его собеседники представились.

— Ну, ты того... — испытанный прием с докладом, как всегда, сработал. Откуда же шкафообразным с хорошо если десятиклассным образованием знать, что завотделами на секретные собрания не приглашают? Тем более — в Старом Доме! — Ладно, друг, ты не очень... Не злись, — теперь уже первый амбал явно занервничал. — Сам понимаешь, работа такая...

— Ну ладно, работа так работа, — покладисто ответил Олег. — Понимаю. Хорошо, на сей раз посчитаем инцидент исчерпанным.

Такие мудреные слова, как правило, окончательно добивали противника. Первый охранник сник окончательно, второй тихо ретировался обратно в дежурку. Олег аккуратно расписался в журнале, закрыл его, положил ручку на стол и пошел к лестнице, покровительственно похлопав дежурного по плечу:

— Только уж вы, ребята, в следующий раз полегче. А то сами понимаете, у меня тоже — работа.

Из-за двери большого конференц-зала на втором этаже доносился чей-то хорошо поставленный голос. Пашка, скотина, похоже, специально поздно позвонил, чтобы я оказался опоздамши и под начальный гнев попамши. Впрочем, сказал же он, чтобы я приехал пораньше, так что, может, и ни при чем. Отнесем нестыковки пока к разделу стояния на ушах, а там разберемся.

Олег проскользнул через полуоткрытую дубовую дверь и остановился за шторками у входа, озираясь в поисках знакомых. Зал оказался заполнен почти полностью, но человека, вещавшего с трибуны, Олег не знал. То есть совсем не знал: ни имени, ни поста, ни даже в лицо. Зато толкал оратор речуху очень даже интересную, а может, и невероятную.

— ...не желающих считаться с мнением окружающих людей. Особенно прискорбно, что немало среди тех людей оказалось нашей молодежи, золотой, не побоюсь громкого слова, молодежи. Все вы прекрасно знаете, как много усилий наше демократическое государство потратило на создание благоприятных для нее условий — сокращение сроков службы в армии, повышение стипендий в институтах, льготы молодым специалистам на предприятиях! Но несмотря на все меры даже сейчас находятся безответственные элементы, которые идут против своего собственного народа и правительства, устраивают вооруженные провокации, выдвигают абсурдные, бессмысленные и заведомо невыполнимые требования по бессмысленному реформированию нашего и без того процветающего общества!

Докладчик отхлебнул воды из стакана.

— Напоминаю всем, что наш долг как наиболее просвещенной части нашего общества — в корне пресекать все попытки внести раскол в наше общество... э-э-э, раскачать нашу общую лодку! Как строгий, но справедливый отец наказывает ребенка для его же собственной пользы, так и наше правительство иногда вынужденно прибегать к крайним мерам. Именно в таком свете и надо воспринимать...

Хлопок по плечу заставил Олега взвиться от неожиданности. Он яростно обернулся и увидел перед собой ухмыляющуюся рожу Бирона. Тот явно наслаждался произведенным эффектом.

— Тс-с-с! — прошипел он, приложив палец к губам и ухватив другой рукой Олега за рукав, явно порываясь куда-то его вести. — Тихо! Пошли, дело есть.

— Какое еще дело! — яростно, но так же тихо прошептал Олег. — Опять твои дурацкие шуточки! Чего слушать не даешь? Тут интересные вещи рассказывают. Тебе таких сроду не придумать, — добавил он, не придумав с ходу никакой лучшей подковырки.

— Плюнь, потом все узнаешь, — отмахнулся Пашка и дернул его за рукав с такой силой, что Олег ухватился за дверь, чтобы не упасть. — Брось выкобениваться, там люди ждут!

Он махнул рукой в неопределенном направлении, видимо, указывая, где их ждут.

— Пошли, только быстрее. Ну что ты встал, как статуй! — неожиданно озлился он, увидев, что Олег не демонстрирует немедленной готовности следовать за ним неизвестно куда и даже, наоборот, крепче ухватился за дверь. — Говорю тебе, здесь все лапша на уши, не за тем тебя звали.

Он снова дернул Олега за рукав.

С задних рядов начали оглядываться. Злой на Пашку, Олег вынужденно последовал за ним в коридор, затем по коридору, по лестнице и опять по коридору... Чем-то возбужденный Бирон размашисто шагал, не давая ни опомниться, ни спросить, а в чем же, собственно говоря, дело. Каждый раз, когда Олег открывал рот для вопроса, тот наддавал ходу, так что голос пресекался сам собой. Ну ничего, где-то же сей скорбный путь должен завершиться — а там Бегемоту останется только надеяться, что у него есть хорошее объяснение.

Скорбный путь завершился минут десять спустя, когда Олег окончательно потерял ориентацию в пространстве. Он и раньше знал, что Старый Дом представляет собой чудовищное нагромождение строений, соединенных запутанными переходами, где-то вдалеке соединявшихся с Резиденцией Народного Председателя. Но сфера его интересов обычно ограничивалась тремя зданиями, где располагались нужные ему департаменты и отделы. В них он мог перемещаться с завязанными глазами. Сейчас же Пашка тащил его в неизведанные дали, где чем дальше, тем чаще попадались массивные, обитые черным гранитолем двери высокого начальства со стальными и медными табличками. Потертый затоптанный линолеум сменился ковровыми дорожками, сначала пыльными и потрепанными, но чем дальше, тем более новыми и с высоким ворсом. И, разумеется, просто так сюда Олега бы не пустили.

Первый контрольный пункт Бегемот преодолел, просто взмахнув своим пропуском, но на втором пришлось остановиться и ждать, пока охранник звонил куда-то по телефону и приглушенно бормотал в трубку, сверля потенциальных посетителей недобрым взглядом. Местный страж по габаритам не шел ни в какое сравнение с теми, что цеплялись к Олегу незадолго до того, но от него тянуло таким космическим холодом, что Олег невольно поежился. Родной, мы не намереваемся на Нарпреда покушаться, честное слово! Отвали, а?

Словно услышав мысленное послание, охранник положил трубку и слегка кивнул в сторону прохода — топайте, мол. Олег вслед за Бегемотом протиснулся в заскрипевшую вертушку, и темные безлюдные коридоры вновь поглотили их. Этак мы действительно до Резиденции дотопаем. Пашка, зверюга, куда ты меня тащишь? Олег решительно раскрыл рот, чтобы высказать другу все, что о нем думает, но тот внезапно остановился, ухватился за ручку серой двери без таблички и обернулся.

— Короче, Олежка, — сказал он странным тоном. — У тебя язык иногда впереди башки бежит. Сначала думай, потом говори. Понял? Второго такого шанса у тебя точно не появится. Не в этой жизни, точно.

И пока Олег в растерянности пытался придумать достойный ответ, Бирон Павел Оттович, закадычный однокашник и вечный соперник в любовных интрижках, постучал всей ладонью по глухо отозвавшемуся гранитолю, резко распахнул створку, впихнул его в кабинет и захлопнул дверь у него за спиной.

В помещении стоял сумрак. Почему-то были плотно задернуты темные шторы, зато тускло горела настольная лампа. Олег шагнул вперед и подслеповато прищурился в полумрак. За царившим в кабинете массивным столом обнаружился слегка развалившийся в кожаном на вращающейся подставке кресле совершенно не знакомый Олегу мужик. В темном костюме, при темном галстуке и темных же очках в черной пластмассовой оправе. Олег тупо уставился на сидящего и особенно на его очки, пытаясь сообразить, зачем при таком освещении защищать глаза. Словно прочитав его мысли, тот снял очки, сложил их и аккуратно сложил в нагрудный карман. Бред какой-то. Шпионских фильмов насмотрелись, мелькнуло у Олега в голове. Сейчас, чего доброго, вербовать начнут. Скажем, в пользу Великой Республики Сахары. Ну, Бегемот, за такие шуточки ты у меня вдвойне получишь...

— Добрый день, Олег Захарович, — голос незнакомца вполне соответствовал его шпионской роли — негромкий и вкрадчивый. — Проходите, садитесь, пожалуйста, — он радушным жестом указал на кресло для посетителей. — Извините, что мы так неожиданно вызвали вас сюда, но сами понимаете — обстановка нынче такая, что без спешки не обойдешься. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! Разговор у нас с вами пойдет обстоятельный, а в ногах правды нет...

Увидев, что Олег колеблется, шпион вышел из-за стола и чуть не силой усадил его на мягкий, но все равно страшно неудобный стул. Затем он вернулся на свое место и развернул лампу так, чтобы ее свет бил в сторону Олега. Не совсем в глаза, но так, чтобы лицо хорошо различалось. Где-то я уже читал про похожее. Часто и много. Если бы не туман в голове, я бы сразу все понял. Нет, ребята-зверята, он явно не засланец. Повадки не те. Вопрос лишь в том, кто конкретно заинтересовался скромной персоной завотделом снабжения Комстроя — СОД или Канцелярия? Впрочем, Старый Дом вряд ли относится к дружественной общакам территории. С учетом места работы Пашки и близости резиденции Нарпреда — наверняка ведомство Шварцмана. Правда, строительный департамент Канцелярии к тайной полиции и вообще к оперативному отделу КНП не относится, но поди ж ты, разбери, где кончается одно и начинается другое.

Нет уж, детектив шпионский мы, пожалуй, отбросим, а возьмем в руки детектив политический. К примеру, о том, как Канцелярия Народного Председателя ищет себе осведомителей в разных ведомствах. В том числе в Комстрое. Чтобы не просочился кто через непредусмотренную проектом дырку в канализации в личный туалет министра. Интересно, чего этот хмырь на меня так смотрит?

Хмырь и в самом деле внимательно изучал подсвеченное лампой лицо Олега. Наконец он неопределенно крякнул.

— Итак, Олег Захарович, приступим к делу, — он протянул руку и выключил настольную лампу. Одновременно вспыхнул верхний свет. Оказалось, что у хмыря обрюзгшее лицо мужчины чуть за пятьдесят с отечными мешками под глазами и застывшей недовольной миной. — Мы все тут взрослые и, надеюсь, неглупые люди, — он опять хмыкнул, как бы усомнившись в своих словах. — Я думаю, мы не станем играть в дешевое кино и изображать из себя заговорщиков. Разумеется, вы уже поняли, что я...

— Из оперативного отдела Канцелярии, — перебил его несколько пришедший в себя Олег. К нему потихоньку возвращалась самоуверенность, так что он опять начинал входить в свое амплуа любителя ловить рыбку в мутной воде. — Конечно же, осознал. Другого понять не могу...

Олег сделал паузу, как бы переводя дыхание, давая собеседнику возможность вновь взять инициативу в свои руки. Собеседник, однако, раскрывать карты не торопился, так что Олегу пришлось продолжать:

— Чего вашей конторе от меня надо? Что вам, осведомителей у нас в шарашке мало? Сомневаюсь. Я хозяйственник, от политики держусь на расстоянии, в политическом сыске от меня толку никакого, а в прочих ваших материях — еще меньше.

— Ну что вы, Олег Захарович, — хмырь поморщился, словно шокированный чем-то неприличным, — зачем же вы так сразу об осведомителях? В КНП много департаментов помимо оперативного, аналитический, например. Или общей статистики. И потом, наша, как вы изящно выразились, контора, — он неодобрительно покачал головой, показывая, что ему не слишком нравится такая фамильярность по отношению к важному государственному органу, — не так уж глупа, как ее изображают в анекдотах. Нет, не так уж и глупа.

Он вздохнул, положил на стол руки и покрутил большими пальцами.

— Просто, сами понимаете, дел у нас много, а людей не хватает, вот мы и вынуждены порой использовать личностей, мягко говоря, случайных, — на его лице явственно отобразилась глубокая печаль. — Ну да вы сами понимаете, что такое нехватка квалифицированных работников.

Хмырь выжидательно посмотрел на Олега.

— Ну да, ну да, — промямлил тот в ответ, снова сбитый с толку. Интересно, чего кнопарь от него хочет? — Квалифицированные работники всегда на вес золота...

Пожалуй, он меня таки вербует. Ну, я попал! И отказаться не получится — зря я, что ли, столько времени карьеру делал? — и соглашаться противно. Интересно, Пашка тоже сексот? Ой, не верю...

— Именно на вес золота, — подхватил собеседник, — иногда даже на вес урана, он, говорят, еще тяжелей, — он энергично потряс в воздухе руками, показывая, насколько уран тяжелее золота. — Ну да мы все как-то не о том. У нас, в общем-то, к вам дело. Важное дело, — добавил он, как бы испугавшись, что собеседник не захочет обсуждать с ним мелочи.

Вот сволочь, обреченно подумал Олег, еще и издевается. Интересно, сколько мне платить станут? Или плата в таких делах не положена, считается, что ради отечества и задарма поработать не жалко?

— Видите ли, речь идет о деле государственной важности. Нам необходима ваша помощь. В наше трудное и, прямо скажем, неспокойное время среди молодежи не так уж и много умных, не говоря уж про талантливых, людей, на которых можно всецело положиться. Вот таких, как вы, — прибавил хмырь многозначительно.

— А меня вы к каким относите? — почти зло спросил Олег. Ситуация начинала ему надоедать, а двум смертям, как известно, не бывать. — Я имею в виду, по какой ставке платить намерены — по высшей, для талантливых, или той, что пониже, для просто умных?

Теперь уже настала очередь хмыря ошарашено хлопать глазами. Кажется, в таком тоне с ним никогда — или, по крайней мере, давно — не разговаривали. С ходу отреагировать у него не получалось.

— Олежка, ты не понимаешь, — прорезался сзади Бегемот. — Тебя вовсе не в сексоты вербуют, а совсем другое предлагают! Ты послушай вначале...

— Да что мне тебя слушать? — огрызнулся Олег. — Раньше объяснять следовало. Привели меня, понимаешь, как щенка, с завязанными глазами, мозги пудрите. Нет, чтобы сразу сказать — народному государству требуются честные люди, готовые помочь. Я бы с радостью согласился, подписал бы что нужно, получил кликуху, дырку в стене для передачи донесений, и все остались бы довольны. А то устроили тут театр полутора актеров!.. Умная, талантливая молодежь, всецело положиться! На жену свою полагайтесь!

Если я неправильно его понял, если речь и в самом деле об элементарной вербовке, то мне крышка. Десять лет с ходу схлопочу, если верить антинародным анекдотам. Без права, так сказать, переписки. А если не верить, то с работы вылечу наверняка, и придется опять подыскивать теплое местечко экспедитора. Ну да не может меня так чутье подводить, для чего-то другого я нашему шпиону нужен. Ладно, главное — не переиграть...

— Не кипятитесь так, Олег Захарович, — от неожиданности Олег даже подпрыгнул. Новый голос принадлежал невысокому мужичку, одетому в такой же черный костюм, что и хмырь за столом, но без солнечных очков. Очевидно, он все время сидел в темном углу, изображая из себя человека-невидимку. Не станем, так сказать, играть в дешевое кино. Попробуем поиграть в малобюджетное. Психологи, мать вашу... — Не надо нервничать. Мы прекрасно понимаем ваше состояние.

Невысокий подошел поближе и доверительно наклонился к Олегу.

— Конечно, в наше время профессия, м-м-м... сотрудника некоторых отделов Канцелярии Народного Председателя, особенно оперативного, не пользуется популярностью. Но могу вас заверить — вам ничего такого и не предлагают. Скорее, наоборот — в наше время стране нужны люди, которые способны принимать решения, не оглядываясь ни на чью указку. И пусть наша ведомственная принадлежность вас не обманывает, — коротышка поднял указующий перст, на котором красовался перстень с искусственным рубином, — мы работаем с ними — но не на них!

В комнате воцарилась тишина. Слегка отупевший от такого финта ушами Олег переводил взгляд с одного собеседника на другого. Пашка вдруг подошел к окну и принялся что-то высматривать на улице, слегка отогнув штору. Ситуация стала просто невероятной. Если мне устроили провокацию, я должен реагировать соответствующим образом. Если они говорят правду, а я среагирую не в том ключе, меня отсюда выпустят, конечно. Но вот карьера накроется медным тазом: вряд ли мне простят отказ. Тридцать пять лет, жизнь светла и прекрасна — и до пенсии работать вахтером в школе? И то, вероятно, не возьмут.

Интересно, для чего им меня провоцировать? Проверка лояльности? С какой целью? Что вообще за бедлам вокруг?

— Олег Захарович, — вновь вступил в разговор Хмырь, — поймите нас правильно. Мы не собираемся устраивать вам ловушки, план по раскрываемости на нас не лежит — мы сотрудники не того ранга. Дело в том, что нам действительно хотелось бы использовать ваши, не побоюсь этого слова, незаурядные умственные способности. Сами понимаете, что в свете последних событий Народное правительство должно либо укрепить свою власть, заменив недееспособных и некомпетентных, либо уйти в отставку, уступив место другим. В любом случае у вас могут появиться блестящие перспективы, — он жестом остановил открывшего было рот Олега. — Ведь вы знаете все и о нарастающей инфляции, как в открытой, так и в подавленной формах, и о неконкурентоспособной промышленности, пасующей перед изделиями буржуазной экономики, и о росте дефицита, и о недовольстве людей отсутствием перемен к лучшему, которые им ежедневно обещают по радио и телеящику... Так неужто вы ни разу не рассуждали, как бы вы, лично вы, поступили в подобной ситуации на месте министров или даже самого Народного Председателя? Сознайтесь, ведь думали?

Вконец запутанный Олег только потряс головой. Где кнопарь научился так гладко говорить? Или он действительно не кнопарь?

— Ну, вот видите! А мы представляем здесь группу — достаточно влиятельную группу! — людей, которые хотят и, самое главное, могут повлиять на текущую ситуацию в стране.

Видимо, возбудившись от осознания всей трагедии положения, Хмырь выскочил из кресла и принялся расхаживать по комнате, размахивая руками.

— Но у нас есть одна проблема — кадры! Кадры, которые, как известно, решают все. Вот потому-то мы и пытаемся привлечь на нашу сторону молодых, компетентных, честолюбивых людей, которые хотели бы поработать на благо общества, а заодно и на свое собственное. Нет-нет, — он замахал руками, — мы не торопимся, не требуем, чтобы вы давали нам ответ прямо сейчас. Более того, мы хотим сразу уточнить, что отказ никак не повлияет на вашу дальнейшую жизнь и карьеру, так что не надо себя насиловать. Зато согласие в перспективе обеспечит такой рост по службе!.. Мы дадим вам на размышление... ну, скажем, неделю. Вы спокойно подумайте, выясните обстановку... поговорите с вашим товарищем... в общем, решите, что вам делать. Потом мы с вами свяжемся.

Голова у Олега шла кругом. Он медленно встал из кресла, прошелся по комнате. Хмырь с коротышкой смотрели на него выжидающе. С улицы донесся визг мощного двигателя, сильно приглушенный стеклопакетами, и Олег осознал, что и раньше слышал его, только пропускал мимо сознания. Он подошел к по-прежнему глазеющему на улицу Пашке, машинально отдернул гардину и посмотрел наружу. На газоне во внутреннем дворе, куда выходило окно, на гравиподушке разворачивался бронетранспортер в серо-зеленых разводах. На броне сидели солдаты внутренних войск в касках и с автоматами. Из-под торчащих пластин гравиматриц во все стороны летела жидкая грязь с ошметками засохшей травы.

Олег повернулся к невысокому:

— Что здесь вообще происходит? О каких событиях вы все время говорите? Какого хрена вы меня уже полчаса мурыжите? — Он почти угрожающе двинулся к столу.

— Как, разве вы не знаете? — ненатурально удивился Хмырь. — Сегодня утром в Семеновском учебном комплексе произошли студенческие волнения. Внутренние войска вынужденно применили оружие, чтобы остановить, гм... распоясавшихся хулиганов. Есть жертвы. Канцелярия уже готовит проект указа о временном чрезвычайном положении в столице.

...студенческая толпа клубилась на открытом пространстве перед главным корпусом, возбужденная и злая, как роящийся пчелиный улей. Взмокший ректор метался перед ней, размахивая руками и неслышно крича — у мегафона села батарея, послать же за другой оказалось некого. Вахтер осторожно-любопытно выглядывал из-за тяжелых дубовых дверей, украшенной столетней пообтершейся резьбой, но на широкое каменное крыльцо выходить не рисковал. Проректор по воспитательной работе, которого ректор попытался прихватить с собой в качестве моральной поддержки, исчез где-то по дороге со второго этажа в вестибюль. Отдуваться приходилось в одиночку.

Ректор выходил к толпе уже второй раз. Но если в первый возле крыльца скромно отиралась группа человек в двадцать, то сейчас количество митингующих явно зашкалило за три сотни. Как такое могло произойти? Лучший вуз страны, огромный конкурс на поступление, бдящие комитеты Молстропа факультетов и групп, каленым железом выжигаемые намеки на свободомыслие — неужто все впустую? Неужели та группа папенькиных сыночков из филологического общества, вышвырнутая на днях за чтение запрещенных книжонок, имела такое огромное влияние на Семеновку?

Невозможно. Ректор знал, что детишки высокопоставленных дипломатов не только проходили по категории неприкасаемых, но и имели репутацию высокомерных снобов. Популярностью они точно не пользовались. Формально у них у всех имелись допуски в спехцраны, и обсуждать на своих посиделках изъятые книги они имели полное право. Но то же самое право отталкивало от них остальных студентов. Кружок оставался в изоляции, и самые крупные неприятности, какие могли ожидать ректора из-за их исключения, относились к категории родительского гнева. Но человек из Службы Общественных Дел заверил, что тем будет вовсе не до ректора, если их хоть чуточку заботит дальнейшая карьера.

И вот внезапно такое.

Над толпой поднялся криво намалеванный на большом листе фанеры лозунг. Что на нем написано, ректор не разобрал, поскольку тот оказался повернут к нему под углом, и на нем бликовало утреннее солнце, словно в насмешку прорезавшееся из-за тяжелых дождевых туч. Студенты ответили на появление плаката новым шквалом рева и свиста. Затем раздался резкий механический визг — очевидно, молодость в очередной раз одержала победу над опытом, раздобыв где-то собственный мегафон. Гомон немного поутих.

— Господа! Тише! — Толпа немного расступилась, оставив в центре пустого пространства встрепанного парня лет двадцати, с жидкой бородкой. — Слушайте меня! — Одной рукой парень держал микрофон, другой яростно размахивал в воздухе, как бы подкрепляя свои слова. Он показался ректору смутно знакомым. — Слушайте! — Шум почти стих. — Так продолжаться больше не может! Народное хозяйство страны в загоне! Власть захватили бюрократические кланы! Людям затыкают рот, а Народного Председателя держат в информационной блокаде! Наши товарищи, которых исключили на прошлой неделе! Всего лишь пытались рассуждать! О судьбах нашей страны! Но их предали и выбросили на улицу! Лучших представителей молодежи!

Серый потрепанный свитер, казалось, сейчас лопнет по швам от избытка чувств.

— Мы должны пойти и сказать людям! Что так! Жить! Нельзя! — Голос оратора перекрыл шквал одобрительных возгласов. Парень решительно рванулся вперед, расталкивая толпу. — Все! За мной! К Резиденции Народного Председателя!

Его перекрыл новый шквал голосов. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее кипящая толпа покатилась по аллее, ведущей к воротам университетского сквера. И тут ректор, сиротливо стоящий на высоком крыльце и держащийся за сердце, услышал новые звуки: высокий и резкий визг двигателей.

Танковых двигателей.

В общем-то добродушный и веселый человек, ректор занял свой пост несколько месяцев назад. Истощенный внутриусобными склоками Ученый совет посчитал, что нейтральная кандидатура лучше, чем никакая. Он избрал первую же серую мышь, подвернувшуюся под руку, и разошелся зализывать раны и собираться с силами для новых баталий. Подразумевалось, что новый ректор станет марионеткой в руках влиятельных закулисных кукловодов. Но тот неожиданно оказался человеком с твердым характером, которого за ним никто и никогда не числил. За прошедшее время он даже сумел погасить несколько серьезных конфликтов, да и вообще оказался незаурядным дипломатом. Твердый характер сочетался в нем с удивительными добротой и незлопамятностью, и в последнее время его популярность даже мало-помалу начала расти. Намечавшиеся в конце года перевыборы, похоже, отодвигались на неопределенный срок.

А еще ректор не любил распространяться о своей предыдущей работе. Но некоторые знали, что перед тем, как перейти в Службу массового образования, он несколько лет работал в политорганах Танковой Армии.

Ректор мгновенно понял, что означает рев моторов. Он прекрасно знал командующего ТА и его любимое изречение: "Достал пистолет — стреляй". Ослабевшей рукой он нащупал псевдоколонну, которые украшали фасад и крыльцо. Он смотрел на кипящую толпу молодых, энергичных, нелепых в своей наивности парней и девушек, но не видел ее. Перед его глазами стояла деревенька в засушливой южной области, в которой пьяный водитель-танкист протаранил несколько домов и раздавил не сумевших увернуться людей. Впрочем, вяло промелькнула где-то на заднем плане мысль, скоро у меня в глазах будет стоять другая картина — залитого кровью парка. Хоть бы они применили слезоточивый газ! Студенты же совсем дети...

Но откуда взялись танки? Ведь ближайшая часть — в тридцати километрах от Моколы, а с момента первых речей у крыльца не прошло и часа!

Толпа молодежи, все ускоряя ход, двигалась к спуску к главным воротам. Фанерный лозунг плыл над ней, переходя из одних рук в другие. И вдруг импровизированная демонстрация замерла на месте. Впереди наконец показались танки.

Пять бронированных машин неспешно тормозили, взревывая моторами, перекрывая главные ворота и идущую вдоль фигурной чугунной ограды кольцевую аллею. На них не стояло водометов и баков с водой, с недавних пор обычных для бэтээров внутренних войск. Расчехленные зенитные пулеметы на башнях равнодушно смотрели на толпу, на отполированных до блеска игольчатых конусах тяжелых разрядников поблескивали солнечные искорки. Перед стихийной демонстрацией слегка покачивались на гравиподушке настоящие боевые машины, раз в год на смотре проходившие по площадям при большом стечении народа. Темные глыбы танков висели в нескольких сантиметрах над землей, а за ними растянулась цепочка солдат внутренних войск в застекленных шлемах, со щитами, электродубинками и пистолетными кобурами на поясах.

— Внимание! — заскрежетал механический голос из невидимого динамика. — Внимание! Господа студенты, довожу до вашего сведения, что вы грубейшим образом нарушаете общественный порядок. Просьба немедленно разойтись. В случае неповиновения мы применим силу!

Голос слегка откашлялся, как бы смутившись от того, что ему, голосу, пришлось признаться в некоем тайном пороке.

— Мы применим силу, — повторил невидимый оратор. — Немедленно разойдитесь.

Несколько секунд стояла тишина, нарушаемая только урчанием танковых моторов. От дальней части толпы отделились несколько человек и, робко оглядываясь двинулись в обратную сторону. Демонстранты, казалось, колебались — они не ожидали такого отпора. И тут парень в сером свитере и с жидкой бородкой вновь вырвался вперед.

— Да неужели мы испугаемся этих гадов! — закричал он во весь голос. Его резкий голос разносился далеко окрест даже без мегафона. — Они не посмеют ничего сделать! У нас демократия! Мы имеем право высказаться! Мы пройдем здесь!

Заводила бросился вперед, просунулся между танками и вцепился в ближайшего усмирителя. Тот профессионально-небрежным жестом увернулся от его объятий и, в свою очередь, ударил дубинкой по голове. Сверкнула синяя молния, и незадачливый нападающий, отлетев на несколько шагов, без сознания упал на асфальт.

И тут ректор вспомнил, где его видел. Точно — тот самый "паренек без допуска", общение с которым и послужило формальным поводом для исключения вольнодумцев!

Неужели происходящее с самого начала являлось провокацией СОД? Но зачем?!

Подхваченная единым порывом, толпа слитно качнулась вперед. В тот же момент танки, надсадно завыв двигателями, двинулись с места. С одного из орудий сорвался предупредительный разряд, выбив облачко пыли из гипсовой статуи. Ректор в отчаянии дернул себя за волосы. Сейчас голубоватые молнии начнут кромсать детей... Да что же вы творите!

Как бы нехотя, исподволь, воздух прорезал свистящий звук. Казалось, он шел со всех сторон сразу, разрывая барабанные перепонки, мутя сознание и останавливая дыхание. Выдержать его казалось невозможным. Люди падали на землю с обезумевшими глазами. Солдаты срывали с голов шлемы и зажимали уши руками в бесплодных попытках оградить себя от мучений. Обхватив голову и с трудом удерживаясь на ногах, ректор, на которого по причине отдаленности свист действовал не так уничтожающе, видел, как танки, внезапно потеряв управление сталкивались друг с другом, беспорядочно крутясь на месте. Туша одного мастодонта накрыла оказавшегося рядом бессознательного солдата. Даже на таком расстоянии ректор разглядел, как изо рта раздавленного несущим полем человека выплеснулся фонтанчик крови. Секунду спустя танк снесло в сторону, и на асфальте осталась только кровавая нашлепка.

Свист затих. Асфальт вокруг неподвижно усевшихся на опоры металлических глыб — автоматика отключила генераторы несущего поля — усеивали слабо копошащиеся человеческие тела. Понемногу приходя в себя, люди с трудом поднимались на ноги.

Не было больше ни прежней бурной толпы, ни отряда усмирителей. Остались только оглушенные, ничего не понимающие люди, ошарашено осматривающиеся по сторонам. Потом кто-то поднял руку, показывая на боковую аллею. Одна, другая, третья голова повернулась в том направлении, люди указывали друг другу, куда смотреть. Постепенно все потрясенно уставились на асфальтовую дорожку, над которой медленно плыла странно выглядящая машина тускло-серого цвета. Формой она напоминала не то веретено, не то скоростные гоночные автомобили, но не имела ничего, хотя бы отдаленно похожего на колеса или гравиматрицы. Серебристые смотровые стекла выделялись лишь контурами, почти не отличаясь цветом от корпуса. Над ее крышей, ничем не поддерживаемый, медленно вращался полупрозрачный шар — непонятный желтый узор на синем фоне.

За несколько метров до крайнего танка машина застыла на месте. Беззвучно, в тягостной гробовой тишине — даже воробьи прекратили свое беспрестанное чириканье — в ее боку протаяло отверстие, и на асфальт ступил человек. Серые брюки, свитер, спортивные туфли, аккуратная короткая стрижка, незапоминающееся лицо. Обычный парень из тех, что на людной улице десятками проходят мимо незамеченными. Но фигура почему-то притягивала взгляд и уже не давала отвести его в сторону. В неизвестном чувствовалось что-то такое, властно-жесткое и магнетически притягивающее, что тянуло слепо идти к нему, за ним, безрассудно подчиняться его приказам, да даже умереть ради него!.. И с особенной болью чувствовалась исходящая от него укоризна.

Он не произносил не слова, молча оглядывая застывших людей. Ректор с трудом подавил острое желание рвануть ворот пиджака, бухнуться на колени и начать каяться во всех грехах, даже в тех, которые только собирался совершить. Внезапно он ясно понял, что начинает новую жизнь. Завтра же он увольняется из университета и, запершись дома в кабинете, начинает работать над давно пылящимся в нижнем ящике стола черновиком рукописи по истории монетного обращения в Западной Сахаре.

— Известно, что когда стадо баранов ведут на бойню, — зазвучал над аллеей спокойный, но отчетливо слышимый голос, — впереди обычно пускают козла-провокатора, чьей задачей является довести предназначенных на убой до места и вовремя очутиться в стороне, — он усмехнулся. — Что ж, с ролью баранов вы справились неплохо...

Пришелец как-то внезапно оказался возле сидящего на асфальте бородатого парня, со страхом уставившегося на него.

— Да и козел-провокатор попался неплохой, — от резкого рывка свитер бородатого с треском порвался, обнажив подкладку с пришитой красно-зеленой бумажкой. Странный человек аккуратно отделил ее от материи и поднял над головой. — Можете убедиться сами — вот удостоверение сотрудника Службы Общественных Дел! — В его голосе зазвучал металл. — Вы шли за человеком, чья задача — спровоцировать вас на беспорядки и дать повод для применения силы. Есть люди, стремящиеся закрутить в стране гайки, им не хватало только повода. И вы им такой повод дали... почти.

Он скомкал удостоверение и бросил его на землю.

— А пока что ваша кипучая энергия привела только к бессмысленной смерти ни в чем не повинного человека.

Чужак подошел к кровавому пятну на асфальте, лишь контурами напоминавшему бывшее человеческое тело, и некоторое время постоял над ним, опустив голову.

— Впрочем, такую же судьбу уготовили многим из вас. Если бы не вмешались Хранители, — он приложил правую руку к левому плечу, и над ним засветилась уменьшенная копия шара над машиной, — ваши трупы хорошо помогли бы тем, кого вы так не любите. Права — вещь хорошая, но отстаивать их надо уметь.

В полной тишине он неторопливо отошел к своей загадочной машине и опустился на водительское место, и отверстие в корпусе тут же заросло. Желто-синяя сфера над машиной погасла. Аппарат развернулся на месте, задрал в небо нос и, словно прыгнув с места, растворился в лучах солнца.

И тут же ректор почувствовал, что наваждение рассеялось. Какое именно наваждение, он не знал, что не помешало ему заплакать от облегчения.

Люди недоуменно оглядывались по сторонам, пытаясь по лицам окружающих прочитать, что же случилось на самом деле. Вдали на дороге завывали сирены. Приближались полицейские машины, машины скорой помощи, машины с телевидения, машины официальных чинов, машины всех тех, кто собирался извлечь максимальную пользу из запланированной трагедии. Под приближающийся вой у ректора окончательно ослабели ноги, и он сел прямо на холодный шершавый гранит крыльца.

Скорее всего, ему оставалось ректорствовать всего несколько дней — пока наверху не сообразят, кого следует назначить козлом отпущения. Но, по крайней мере, он не войдет в историю первым ректором Семеновки, допустившим массовую гибель своих студентов.

24.10.1581, вторник

— Ты по-прежнему считаешь происходящее допустимым? — голос Джао сух. — Десятилетиями мы не высовывали носа на поверхность, не допускали утечек, маскировались, как заяц посреди стаи голодных волков. А теперь всем вдруг вступило в голову, что мы должны выйти из тени. Последствия...

— Последствия давно просчитаны! — горячо обрывает его собеседница. — Ты знаешь, что наше раскрытие неизбежно! Не сейчас, так через год или два, но нас все равно вычислят и раскроют. Мы же уже все согласились, что лучше сделать процесс контролируемым! Зачем ты снова возвращаешься к теме?

— Затем, что мы сделали ошибку, Суоко, — Джао яростно трет лоб, взбивая складки-морщины на темно-шоколадной коже. — Серьезную, если не фатальную. И она дорого нам обойдется. Ростания не готова к нашему появлению.

— Ты слишком много занимаешься теоретической экономикой и политикой, — качает головой Ведущая Совета. — Мир отличается от твоих красивых бумажных схем. Ростания давно созрела для нашего появления, да и времени на размышления не осталось. Встраиваться в систему надо сейчас. Через год станет поздно. Ты хочешь довести дело до тотального краха и гражданской войны? Или не веришь прогнозам Робина?

— Я верю своему опыту, — желчно огрызается южанин. — По-твоему, раньше не случалось кризисов, подобных нынешнему? Еще как случались, даже похуже. И всегда мы умудрялись влиять на ситуацию, оставаясь в тени. Я продолжаю утверждать, что мы ошибаемся...

— А себя полагаешь единственно правым? — Суоко оскорбленно выпрямляется в кресле, ее скуластое лицо — глубокие тени под воспаленными от недосыпа глазами — полыхает возмущением. — Никто не безгрешен, ошибается даже Робин. Но большинство не может идти не в ногу с одиночкой. Джао, тебя уважают. Ты старейший действующий член организации. Твое мнение чрезвычайно ценно, и твоя высочайшая квалификация социопсихолога сомнению не подвергается. Тебя внимательно слушают, куда внимательнее, чем остальных. Но авторитет не означает постоянной правоты. И если новая тактика единогласно поддержана всеобщим голосованием, стоит задуматься даже тебе.

— Не единогласно. Пять голосов против, включая мой. И я думаю над проблемой куда дольше, чем все вы... — Джао осекается и машет рукой. — Ладно. Не стоит толочь воду в ступе. Прости за брюзжание. Устал я, ох, устал...

Ведущая задумчиво кивает головой. Она встает из кресла и начинает молча расхаживать по комнате. Затем подходит к окну и касается клавиши рекреационной системы, включая трансляцию внешнего пейзажа.

— Да, все мы устали, — вздыхает она, прижимаясь лбом к экрану, за которым — мертвая лунная поверхность с сияющим высоко в черном небе голубым диском Малии. — И система подбора кандидатов чем дальше, тем больше меня беспокоит. Не верю я, что Робин не может найти хотя бы десяток новобранцев по естественным причинам. Последний новичок — первый за несколько лет, да и тот зеленый мальчишка. Храбрый мальчик, да, и умом не обижен, но все-таки мальчик. Двадцать пять лет...

— Ну да, ты у нас совсем старушка, — широко ухмыляется негр, скрещивая руки на груди. — Аж сорок три года стукнуло. Но насчет Робина ты права. Фильтрами подбора кандидатов никто никогда не занимался, даже Лангер их трогать опасается. Кстати, идея. Вот и задачка для... как его... Семен?

— Даллас Семен Франкович, — подсказывает Ведущая. — Он выбрал псевдоним "Тилос".

— Да, спасибо. В общем, вот и задание для него. Он ведь у нас математик по образованию?

— Нет, машиностроительный факультет заканчивал на Мокольских прикладных курсах.

— Неважно. Раз сопромат сдавал, с матанализом и алгеброй в ладах, а от них и до теории алгоритмов рукой подать. Пусть посмотрит, что творится в потрохах комплекса. В режиме доступа только на чтение, разумеется. Ему все равно работу с Робином осваивать, пусть и потренируется заодно, а мы с Лангером поможем. Возможно, свежему взгляду что-то да откроется. Правда, раньше через полгода результатов не стоит ожидать даже в самом оптимистичном варианте.

— Пусть... — вяло кивает головой Суоко. — Думаю, никто не станет возражать. Что там по твоему проекту?

Джао откидывается на жесткую спинку, закладывает руки за голову.

— В процессе... — хмыкает он. — Еще пара месяцев уйдет. Времени нет толком взяться. Но чем дальше я в материалы влезаю, тем интереснее. Представляешь — полностью искусственное тело, которое натягиваешь на себя как перчатку! Быстрое, сильное, саморегенерирующее, никогда не устающее... Масса возможностей! И безопасность — ты сам лежишь в кресле оператора на Базе, а кукла гуляет по миру.

— Помню, уже рассказывал, — на лице Ведущей появляется скептическое выражение. — Ты в главном разобрался? Обратная связь?

— Разобрался, разобрался... — рассеянно бормочет Джао. — Все просто. Обратная связь жестко контролируется, отрицательные воздействия на психику оператора исключены. Безопаснее, чем наши челноки. Разумеется, нужно копать дальше, но в общих чертах все понятно.

— Хорошо! — Ведущая припечатывает ладонью по подлокотнику. — Продолжай исследования, и постарайся ускорить темп. Ох... не нравится мне происходящее.

— А? — бровь собеседника лениво ползет вверх. — Ты о чем?

— Да все о Робине, — Ведущая яростно трет ладонью глаза. — Ну сам посуди — наше могущество основано на одном-единственном артефакте, на неизвестно кем, неизвестно где и неизвестно для чего созданном комплексе, то ли разумном, то ли не очень. Кто его создал? Кто создал Архив? Как они связаны? Случайно ли мы нашли их? Лангер упоминал что-то о зачатках свободной воли — а вдруг он просто откажется повиноваться? Решит управлять всем сам?..

— Сколько времени работал — и все оставалось в норме, — отмахивается Джао. — И еще тысячу лет проработает без сучка без задоринки, я надеюсь.

— Нерабочий фильтр подбора кандидатов может оказаться только первым звонком. Иногда мне становится страшно, — Суоко словно не слышит собеседника. — Я просыпаюсь посреди ночи и думаю, что он такое и откуда взялся. Я не понимаю его. Я мирюсь с его существованием, с тем, что он краеугольный камень в нашей системе, но не понимаю. Нельзя иметь дело с тем, что не понимаешь, такое плохо кончается...

— Расслабься, — Джао встает с кресла, приближается к Ведущей и кладет руку ей на плечо. — У тебя переутомление. Ты слишком долго сидишь на химии, тебе нужно как следует отоспаться. Может, возьмешь отпуск на несколько дней? В Душтабе такой пляж, такое море!..

— Спасибо, Джао, не стоит, — Ведущая качает головой. Ее взгляд снова становится жестким и властным. — Ладно, хватит разговоров. И так полчаса потратили, чтобы поругаться на постылую тему. Извини, дела...

Негр распрямляется и потягивается.

— У меня тоже, — соглашается он. — Суоко, я тебе вот что хочу сказать. Не пытайся тащить на своих плечах весь мир. Ты взрослый человек и должна понимать, что такое невозможно. Пожалуйста, не забывай, что общество нельзя осчастливить силой.

— Я в курсе.

— И не забывай, что мнение одного человека — да и нескольких десятков — вовсе не обязательно истинно. Даже если ты искренне веришь, что иных путей нет, не факт, что ты права.

— Спасибо, Джао, я помню прописные истины, — в голосе Ведущей проскальзывает холод. Хранитель заглядывает ей в глаза, пожимает плечами и отворачивается.

— Рад за тебя. Тогда я пойду, пожалуй, и перестану тебя отвлекать, — сообщает он в пространство. — Спасибо, милая, что выслушала. Еще увидимся сегодня.

Дверь бесшумно зарастает за ним. С минуту Суоко бездумно смотрит на нее, затем шевелит в воздухе пальцами.

— Робин, вывести на монитор рабочий стол. Отчет по форме тридцать пять дробь два, с самого начала.

— Да, Суоко. Запрошенный отчет, просмотр с нулевой отметки...

27.10.1581, пятница

Широкая лестница сверкала свежевымытой чистотой. Облицовывавшие ее плитки шлифованного гранита, казалось, сияли своим внутренним светом. Обожают же в высшем свете лестницы, мрачно подумалось Олегу. Широкие, узкие, гранитные, мраморные и просто бетонные. Интересно, почему в высоких сферах не любят лифты? Или они так форму поддерживают, каждый день на третий-четвертый этаж пешочком пробегая? И то сказать, работенка у начальствующих лиц вредная, весь день в душных кабинетах. Никакой физической нагрузки.

Олег опасливо попробовал ногой первую ступеньку, спиной чувствуя подозрительный взгляд вахтера. Несколько дней назад, поднимаясь по похожей лестнице, он с непривычки оскользнулся на гладком мраморе и крепко приложился затылком к лестничной площадке. Хорошо хоть не на самой лестнице навернулся! С тех пор, встречаясь с незнакомым материалом, предназначенным для поддержания тел государственной важности, Олег сначала пробовал его ногой, примеряясь к скользкости. Где же я читал про госстандарты и технику безопасности, запрещающие мрамором пол покрывать?..

Сначала осторожно, затем все увереннее Олег пошел, а потом даже поскакал по лестнице через две ступеньки. Переживший три поколения обитателей Канцелярии, ранее вполне солидного учреждения, пожилой дед-вахтер у входа неодобрительно покачал головой и снова повернулся к дубовым панелей входных дверей. Блюдя порядок в своем заведении, он с ностальгией вспоминал недавние, но уже, кажется, канувшие в лету времена, когда створки турникета парадного входа пропускали лишь солидных людей. Людей, знающих себе и другим цену, а не проходимцев, как тараканы во множестве повылезавших из самых невероятных щелей в последние смутные годы. Охранники же с разрядниками, сидящие в неглубоких нишах по сторонам холла, даже не пошевелились с тех пор, как поняли, что посетитель не является террористом и даже, на худой конец, хулиганом. Караул откровенно уставал.

Видимо, лицо, соблаговолившее лично рассмотреть нового рекрута, относилось к начальству, коему для поддержания авторитета надлежало располагаться именно на втором, а не, скажем, на пятом уровне сих покоев. Гранит перешел в мрамор, мрамор — в ковер, и ноги Олега утонули в глубочайшем ковре. Он с уважением покачал головой. Ворс такой длины рос на коврах далеко у не всех людей, полагающих, что умеют жить — а таких Олег насмотрелся. Он и свою квартирку считал вполне достойным местечком, пусть и холостяцким. Но вся ее обстановка, включая гордый кедровый сервант из знойного Барамбато и импортный телевизор с кнопочным переключателем программ, собранный в Килиманджаро, бледнела перед одной только ковровой дорожкой в распахнувшемся перед ним коридоре.

Апартаменты под номером пятнадцать располагались в дальнем конце крыла, почти у самого торцевого окна, так что по пути к ним посетителям приходилось топать мимо ряда тяжелых черных кожаных дверей без табличек, с одними номерами. Из-за дверей не доносилось ни звука. Мрачный коридор производил гнетущее впечатление, и Олег поторопился побыстрее форсировать его и добраться до входа в нужный кабинет. Нерешительно постучав — мягкая обивка, разумеется, гасила стук, но на всякий случай протокол соблюсти стоило — он потянул дверь на себя. Противу подсознательного ожидания, за ней оказалась вполне прилично освещенная приемная с очень даже холеной длинноногой секретаршей, восседающей за столом, заваленным импортной из Сахары электрической пишмашинкой, помадой, скоросшивателями, бумагами, электрочайником, дамским журналом "Самаритянка" и прочими необходимыми в секретарском быту мелочами. На посетителя она среагировала, мгновенно надев на лицо ослепительнейшую улыбку, соскочив со стула и направившись к открывшейся двери, протягивая руки как бы для того, чтобы обнять дорогого гостя. Впрочем, объятие не состоялось, о чем разочарованный Олег горько пожалел. Радушная секретарша лишь заботливо подвела его к глубокому кожаному, как и дверь, креслу, рядом с которым стоял столик, сервированный для чая.

— Проходите, проходите, Олег Захарович, — щебетала она. — Павел Семенович вас уже заждался, прямо уже извелся весь, все спрашивает, а где там у нас господин Кислицын, не появлялся ли? — Она шаловливо подмигнула, как бы приглашая оценить шутку. — Присаживайтесь вот пока в кресло, чайку себе налейте, — на столике уже возник неведомо когда вскипевший чайник, — а я пойду шефу доложу.

Она направилась ко второй двери, которую для разнообразия обтягивала белая кожа, покачивая мускулистыми бедрами, затянутыми в сетчатые колготы. Олег залюбовался ей. Умеют же, сибариты, обслугу себе подбирать, с завистью подумал он. Интересно, тот старикашка с вахты, что ли, предупредил о моем приходе?

Кто же все-таки хозяин такого шикарного кабинета? Неужто?.. Да нет, слишком много чести. Или все-таки?..

Олег налил себе кипятка в стакан, бросил в него ложку настоящего молотого кофе, кусок сахара и принялся осматривать окрестности, пытаясь проверить свою гипотезу. Обычная приемная для такого чиновника. ("А много ли ты их раньше видел, приемных больших шишек?" — кольнула его ехидная мысль.) Простор-ную комнату ожидания декорировали лишь портьеры и портреты отцов-основателей. Ничего нестандартного, бросающегося в глаза. Ничего, что могло бы выдать вкусы своего хозяина. Ничего, что могло бы ответить на крайне интересный вопрос: тот Павел Семенович или не совсем?

Тем временем секретарша выскользнула из-за белой двери и пристроилась на свое место, перекладывая на столе бумажки и изредка посверкивая на Олега глазами из-под накрашенных ресниц. То ли приглянулся он ей, то ли присматривала, чтобы не сунул в карман казенную ложку или подстаканник. В молчании прошло несколько минут. Интересно, сколько времени данное конкретное Лицо считает необходимым выдерживать посетителей в предбаннике? И о чем бы с секретаршей потрепаться? Как всегда, ничего, кроме погоды, в нужный момент в голову не лезет. Не о поставках же шкафов и стульев для нужд Комстроя с ней говорить...

Когда молчаливое ожидание стало для Олега невыносимым, на столе у секретарши наконец звякнул и неразборчиво забормотал интерком. Прислушавшись к нему и что-то тихо ответив, та снова расцвела улыбкой и сообщила Олегу:

— Павел Семенович готов принять вас, Олег Захарович. Прошу, — она показала на начальственную дверь. — Проходите, не стесняйтесь.

За дверью царил полумрак. Даже не полу, а почти полностью мрак. Типа, сходка подпольщиков борьбы с ненавистным жандармским империализмом. Интересно, почему заговорщики так не любят нормальное освещение? Если что, то по голосу и кабинету их всегда опознают, разговору освещение не помогает и не мешает, прокламацию — и ту нормально не зачитаешь, а вот за стулья цепляешься. Сдержанно ругнувшись и на ощупь подняв отлетевшую банкетку, Олег вгляделся в темноту. Где-то впереди маячил массивный стол из неизвестного материала, из-за которого доносилось приглушенное сопение. Очевидно, хозяин кабинета тоже пытался разглядеть гостя. Через какое-то время законы природы и оптики победили правила конспирации, и на столе загорелась настольная лампа, направленная, разумеется, в глаза гостю. В лучших традициях, так сказать.

— Ну, проходи, садись, раз пришел, — приказал сипловатый баритон, очевидно, принадлежащий конспиративному Павлу Семеновичу. — Кресло справа, авось не промахнешься. Где ты такого откопал?

Последний вопрос относился, видимо, уже не к Олегу, поскольку на него как-то даже неприлично живо откликнулся голос Прохорцева.

— Вот, Пал Семеныч, Кислицын. Из Комитета по строительству, — судя по некоторым ноткам, в присутствии хозяина обычно развязный Прохорцев чувствовал себя не в своей тарелке. — Формально отвечает за снабжение сырьем предприятий особого подчинения, фактически занимается обеспечением деятельности хозяйственных служб. По службе — только положительно. С родословной... кхм, с родословной и происхождением все тоже вроде бы... Из рабочей семьи, родители, правда, уже скончались, как ни жаль, да, близких родственников нет. Общую ситуацию знает и понимает правильно. В общем, наш человек!

Прохорцев конфузливо хмыкнул, как бы устыдившись своего энтузиазма. Несколько секунд в кабинете царила тишина.

— Ну, наш человек или не очень наш, или даже совсем не наш, мы еще посмотрим, — снова прорезался сипловатый голос. — Хорошо посмотрим, тщательно. Ты, Сеня, человек увлекающийся, вдумчивости тебе не хватает, глубины, — в голосе зазвучали осуждающие нотки. — Так что тебе доверять нельзя, а вот проверять все равно приходится.

Голос хохотнул своей шутке.

— Кислицын, говоришь, а? Кислицын, значит... Ты зачем сюда пришел?

Поскольку Прохорцев не отреагировал на вопрос, Олег решил, что отвечать придется самому.

— Уберите, пожалуйста, лампу, — небрежно бросил он. В темноте было слышно, как Прохорцев гулко сглотнул от неожиданности.

— Чего-о? — лениво удивился голос. — Чего ты сказал?

Проскользнувшие ошарашенные нотки, которые ему так и не удалось полностью замаскировать, показали Олегу, что эффект внезапности достигнут. Пора хватать быка за рога. Ощущение "пан или пропал", не покидавшее его последние дни, внезапно обострилось до предела. Ну, друг милый, нонешним вечером ты либо станешь либо кьянти бутылками в ресторане хлестать, либо баланду на нарах хлебать. Все сходится. Если передо мной не господин Шварцман собственной персоной, я готов свой галстук сжевать! Интересно, откуда во мне такой азарт? Вроде как сроду в игроках не ходил, да и среди родственников сей грех не числился. Не про тебя азартные игры, Олежек — забыл, почему уже три месяца без своей машины ползаешь? Ну да шестерить у них, как тот же Прохорцев, я не намереваюсь.

— Уберите, пожалуйста, лампу, — спокойно повторил он. — Глаза режет. Не слишком удобно мне так разговаривать. Да и вам, наверное, тоже.

После непродолжительной паузы настольная лампа погасла, и под потолком вспыхнула люстра. Таинственная средневековая ложа сразу же превратилась в обычный кабинет высокопоставленного чиновника — Треморов в дубовой раме на стене, Т‑образный стол, несколько кресел и стульев, тяжелые гардины на окнах. Во главе стола сидел, небрежно развалясь в глубоком вращающемся кресле — Олег снова ощутил острую зависть, сравнив его с теми, что доставал по большому блату — грузный мужчина лет пятидесяти с небольшим. Имел он отвислые щеки, красный нос любителя горячительного и маленькие, но неожиданно умные глазки, рассматривавшие Олега с видимым интересом. Видно, что его можно обвинять в каких угодно пороках, но только не в глупости. В яблочко, Олежка, ты всегда был умным мальчиком! Интересно только, зачем ты потребовался всемогущему начальнику Канцелярии?

— Так удобнее? — осведомился Шварцман Павел Семенович. Видимо, шок от удивления успел пройти, и нотки в его голосе проскальзывали уже ехидные. Он походил на сытого кота, забавляющегося с ненароком пойманной мышью.

— Да, спасибо, — также спокойно ответил Олег. — Так гораздо лучше. Большое спасибо.

Он усилием воли сдержал зарождавшуюся где-то под лопатками нервную дрожь. Пора сбавлять тон. Не стоило с самого начала позволять сесть себе на шею, но и переигрывать тоже нельзя. Балансируем, так сказать, на лезвии бритвы. Я не партизан-народник на допросе, в голос проклинающий злобных сахарских интервентов, а человек разумный и сговорчивый несмотря на чувство собственного достоинства. Так меня и воспринимайте.

— Я пришел сюда потому, что вы меня вызвали. Позавчера господин Прохорцев позвонил и сказал, что меня ждет очень важная встреча. Судя по голосу, он приглашал меня на прием к самому Народному Председателю, — Олег слегка улыбнулся, как бы иронизируя над истовостью Прохорцева, но и в то же время поощряя ее. — Я пришел. Я поступил неправильно?

На несколько секунд в комнате воцарилась напряженная тишина, лишь сопел начальственный толстяк в кресле. Он внимательно рассматривал Олегово лицо, как бы пытаясь найти в нем следы тайных умыслов, которые, как известно, есть вымыслы без замысла. Или как-то так. Экзаменуемая часть тела оставалась более-менее спокойной, конечно, насколько возможно в подобной ситуации, так что решение толстяк принял в пользу — пока что в пользу — Олега.

— Вон стул, — он ткнул перед собой толстым коротким пальцем. — Что встал как памятник? Я же сказал — садись. Поговорить надо.

Он подождал, пока Олег устроится на творении отечественной мебельной промышленности, обитом подделкой под бархат, и примостит у ножки свой дипломат. Чемодан он в последний момент решил прихватить для солидности и теперь сильно жалел, поскольку на коленях его держать неудобно, а стоять вертикально на полу пустое бумаговместилище решительно отказывалось.

— Звать меня Пал Семеныч, фамилия пока необязательна, должность у меня солидная, но сейчас тоже неважная, а разговаривать мы станем о политике, — хозяин кабинета язвительно ухмыльнулся. — Ты меня не знаешь, зато мы, — он сделал ударение на "мы", — знаем тебя очень хорошо. Знаем, где родился, как учился, что на обед любишь есть и сколько раз в день в сортир бегаешь, — язвительная усмешка плавно перетекла в сальную. — В общем, знаем мы тебя лучше, чем ты сам, так что тебе и лампу в глаза направлять не надо, чтобы насквозь увидеть.

Пал Семеныч тяжело задышал.

— Душно здесь, — пояснил он в пространство, — вентиляция барахлит. Глядишь, еще астму заработаешь прямо на трудовом посту, — он поудобнее развалился в кресле, не отрывая от Олега буровящего взгляда. — Так о чем я? А, ну да, о политике. В общем, все мы о тебе знаем, орленок ты наш, только одного пока не понимаем, — он резко наклонился вперед. — Почему ты сюда пришел?

Слегка опешивший Олег заморгал глазами. От тона, которым был задан последний вопрос, у него между лопаток забегали мурашки. Вот докопался мужик, мелькнула мысль, прямо следователь на допросе. Впрочем, почему "прямо"? Он и есть следователь. Едва ли не главный в стране. Сейчас вот меня расследует потихоньку, и найдут завтра Кислицына Олега Захаровича, жертву разбойного нападения, где-нибудь за городом. Начальник Канцелярии, по слухам, шутить не любит, исповедуя принцип "нет человека — нет проблем". Если чем не понравлюсь — мертвые свидетелями не бывают. Сомнительно, конечно, что я как свидетель кому-нибудь нужен: даже Служба Общественных Дел без особой нужды с КНП не свяжется, а больше-то и некому. Ну, значит шлепнут для перестраховки. Так что крутись, дорогой ты мой, как червяк на сковородке.

Олег тоже слегка подался вперед.

— Потому что надоело мне быть старшим помощником младшего ассенизатора, — отрезал он. Он с удовлетворением заметил, как брови начальственного Пал Семеныча поползли вверх. — Я в последний раз повышение получил три года назад, и с тех пор хорошо уяснил — никуда с нынешней должности уже не денусь, — Олег набрал в грудь новую порцию воздуха. — Есть у меня в личном деле запись. "Полностью соответствует своему служебному положению", так она звучит. Знакомый кадровик посочувствовал, показал. Вы, Павел Семенович, сами понимаете...

Он с удовлетворением заметил, что толстяку понравился новый доверительно-обиженный тон. Главное, не кусаться все время и лизать хоть иногда!

— ...что с такой записью... хм. В общем, про карьеру можно забыть. И ладно бы, если за дело, а то ведь начальник мой, Товстоногов, расстарался — не понравилось ему, что я как-то раз перечить посмел. Требовал от меня, знаете, сервиз ему найти...

— Дальше, — оборвал его хозяин кабинета, — про Товстоногова все ясно. Значит, начальство не любишь?

— Ох, да что вы, Павел Семенович, — почти искренне возмутился Олег, — при чем здесь начальство? Товстоногов наш...

— Да хватит тебе про Товстоногова! — раздраженно бросил хозяин. — Потом вон ему в жилетку поплачешься, — он кивнул в угол, где всеми забытый и одинокий сидел настороженный Прохорцев. Тот, как видно, переживал за своего протеже, но не смел вставить ни слова в его поддержку, подавленный авторитетом начальства. — Что тебе от нас-то надо?

— Мне? — Олег глубоко вздохнул. — Мне надо много. Вы меня нашли, не я вас, так что купить меня дорогого стоит. Зато и товарец получите неслабый, — он позволил себе слегка усмехнуться. — Снабженец-доставала с длинным острым языком, не любящий начальство — такие редко встречаются.

На сей раз он ухмыльнулся уже во весь рот, как бы приглашая присутствующих вместе посмеяться над нелепостью предложения. Затем, резко стерев с лица улыбку, он встал, подошел к столу и оперся на него, уставившись собеседнику прямо в глаза.

— Павел Семенович, вы прекрасно понимаете, что я пришел сюда не приятные беседы вести. А еще я прекрасно понимаю, чем визит для меня может кончиться. Расстрел за антигосударственную деятельность еще никто не отменял... господин Шварцман Павел Семенович. Кстати, я прекрасно знаю, кто вы. Или вы думаете, что настолько не известны людям? Давайте перестанем играть в кошки-мышки и перейдем к делу. Зачем я пришел, я объяснил. А чего ВЫ от меня хотите?

Какое-то время толстяк смотрел на него непонимающим взглядом, а затем захохотал. Смеялся он долго, взахлеб, на глазах у него выступили слезы, цветом же лица он стал напоминать вареного рака.

— Расс... расс... — он пытался и не мог выговорить слово. — Расс... трел!

Им овладел новый приступ хохота. Немного справившись с собой, он махнул рукой.

— Садись на место, пока ты меня до смерти не уморил! — Он зашелся в новом приступе смеха. — Ох, дружок, ну и насмешил же ты меня. Расстрел! — Он хихикнул еще раз. — Так уж и быть, расстреливать тебя, такого смелого и решительного, мы не станем. Пока не станем, во всяком случае. Чаю хочешь?

— Хо... хочу, — пробормотал Олег, плюхаясь обратно на свой стул. Реакция собеседника сбила его с толку, так что теперь он согласился бы и на стакан синильной кислоты. Интересно, пробился я или таки нет? Ох, ладно, сделал я все, что мог — лесть он любит, но не грубую. Надеюсь, я правильно его просчитал. Остается только положиться на фортуну. — Мне без лимона, если можно...

Когда за Олегом закрылась дверь, а секретарша унесла стаканы, Шварцман какое-то время барабанил пальцами по столу. Потом медленно повернул голову и взглянул на Прохорцева.

— Да уж, друг сердешный, нашел ты кадра, — процедил начальник Канцелярии сквозь зубы. — Нахальный — совсем как я в молодости. Неужто никто попроще под руку не подвернулся?

— Ну... — секретарь-референт скорчил неопределенную мину. — Наверное, можно найти кого-нибудь. Но вы ведь сами сказали — потребны молодые и самостоятельные, а самостоятельный и в тоже время тюфяк — либо оксюморон, либо сексот Дуболома. Парень еще молодой, так что пообломается, научится уважению...

— Да уж такой нау-учится... — протянул Шварцман. — Но чем-то паренек мне нравится. Он кстати, как, не того?.. Не гомик?

— Нет, Пал Семеныч. Проверяли его. Нормальный парень, с девицами романы крутит, только вот ни одна у него не задерживается.

— А чего ж тогда в тридцать пять даже не разведен ни разу? Принципиальный холостяк, что ли?

Прохорцев развел руками, всей фигурой излучая растерянное недоумение.

— Ну ладно, замнем пока. Женим, если приживется. Новую должность ему присмотрели?

— Да. Минтранс, начальник отдела общей статистики в департаменте грузовых перевозок. Образование вот у него не слишком подходящее, но там очень уж подходяще Птица на пенсию собрался. Заявление об уходе Кислицын по договоренности подаст завтра же, отработает на старом месте положенный срок — и начнет устраиваться.

— Значит, прямо Перепелкину в зубы... — начальник Канцелярии задумчиво почесал нос. — Добрый ты, Сеня, ох, добрый. Сожрут ведь паренька и не подавятся. Впрочем, если сожрут, то мне такие и не нужны. Но поторопился ты с договоренностями. А если бы он мне не понравился?

Прохорцев пожал плечами, демонстрируя легкое раскаяние.

— Всегда можно еще куда-нибудь задвинуть, — безразлично ответил он. — Можно и Дуболому сдать. То-то общаки порадуются брошеной кости...

— Тоже мысль, — согласился Шварцман. — Ладно, приглядывайся к нему, да помни — он на твоей личной ответственности. Все, пока свободен. Пойдешь через предбанник — передай Марице, чтобы через полчаса замов собрала на совещание.

28.10.1581, суббота

Двое сидят перед большим, на всю стену, экраном. Вернее, только один из них сидит, другой же оперся бедром о край пульта управления. Они молчат. Тот, что помладше — невысокий сухощавый парень лет двадцати пяти — внимательно смотрит на пульт и на экран, изучая. Второй, скрестив руки на груди и барабаня пальцами по бицепсу, думает о чем-то своем. Его взгляд обращен внутрь, так что когда сидящий наконец обращает на него внимание, он некоторое время не реагирует. Если бы в помещении использовались обычные лампы, то в полной тишине слышался бы лишь тонкий звон почти перегоревшей вольфрамовой нити. Но в помещении нет ламп накаливания. Мягкий, непонятно откуда идущий белый свет с легким желтоватым оттенком заполняет помещение. Кажется, будто в пасмурный, но не слишком, день неяркое осеннее солнце краешком глаза заглянуло в облачную прореху. Можно подумать, что светятся сами стены. Но на самом деле стены матовые, и если поднести к ним руку, то повернутая к стене ладонь окажется затененной.

Да и тишины в комнате нет. Если прислушаться, закрыв глаза и отрешившись от всех других чувств, в отдалении начинают звучать приглушенные голоса. Звонко смеется девушка, что-то возмущенно кричит мальчишка, гудит проезжающий автомобиль. А может, наоборот — не слышно ни голосов, ни звуков города, только шелестит июльская листва, насквозь пронзенная солнцем, и слегка журчит невидимый в кустах ручей, запруженный полусгнившим березовым стволом.

Стоящий открывает глаза и несколько секунд изучает терпеливо ожидающего ученика. Куратор кажется немногим старше сидящего, но только если не смотрит в глаза. Темное скуластое лицо, курчавые черные волосы, тяжелый взгляд исподлобья — тусклый взгляд старика, слишком многое повидавшего на своем веку. Усталый взгляд утомленного человека.

— Груда металла, которую ты с таким изумлением разглядывал последние пять минут — просто имитация, — Фарлет наконец нарушает молчание. — Просто тренажер для адаптации. В институте, в своей прошлой жизни, ты весьма неплохо справлялся с вычислителями, что сильно затруднит твое обучение. Основной твой недостаток — ты слишком много о них знаешь. Неспециалиста обучать приемам общения с Робином не в пример легче, чем тебя. Экран и клавиатура перед твоими глазами предназначены для упрощения адаптации тех, кто обладает определенными навыками работы с обычными машинами. Основам взаимодействия ты обучишься с помощью них, а дальше придется привыкать к основному способу общения с нашим титаном мысли.

— А что представляет из себя основной способ? — осторожно интересуется Семен Даллас, еще только начавший привыкать к новому имени — Тилос. Видно, что он и польщен похвалой, и обижен пренебрежительной оценкой своих знаний. Одновременно его раздирают желания оставаться корректным по отношению к наставнику и показать, что и он не лыком шит. Фарлет улыбается уголком рта.

— Обычно вся необходимая информация транслируется прямо в органы чувств, в первую очередь на сетчатку глаз и барабанные перепонки. Ты словно видишь картинку, наложенную на реальный мир, и слышишь то, что недоступно другим. Управление системой осуществляется с помощью мышечной моторики лица, горла и пальцев — интерфейс Робина воспринимает нервные импульсы и реагирует на них соответственно. Очень удобно, хотя для тебя необычно. Требуется определенный навык, чтобы одновременно воспринимать окружающую действительность и информационную картинку. Тебе придется научиться непринужденно болтать о погоде с пожилой дамой, строить глазки крутящейся неподалеку ее внучке и одновременно просчитывать наилучшую баллистическую траекторию для кружки с пивом в направлении башки хулигана, пристающего к девушке неподалеку. Так что развивай внутреннюю многозадачность. Так, ладно. Пора начинать занятие.

Он щелкает пальцами. На экране плывут, перемешиваясь и извиваясь, полосы всех мыслимых оттенков. Если долго всматриваться в игру красок, то начинает кружиться голова, и можно представить себя летящим над Большой Долиной Пальдеры в час, когда свет заходящего солнца многократно преломляется в атмосфере. Фарлет на мгновение прикрывает глаза, избавляясь от воспоминаний.

— Твоим первым упражнением станет управление цветом, — продолжает он. — Затем поиграешься в простенькие игры типа гонок на рисованных машинках, попрактикуешься в работе с геокартой — в общем, Робин тебе программу озвучит. Для контакта с системой есть две рукоятки, — Фарлет слегка постукивает пальцем по ближайшей. — Они слегка влажные. Так и задумано для обеспечения лучшей проводимости нервных токов. В первые несколько дней управляй машиной, держась за них. Ты попытаешься настроиться на Робина, Робин — на тебя. Когда вы привыкнете друг к другу, необходимость в физическом контакте отпадет. Такова цель первого этапа твоего обучения. Вопросы?

Сидящий в кресле молодой парень протягивает руку и осторожно касается одной из рукоятей. Слабая вибрация на мгновение пронизывает его пальцы и исчезает. Линии на экране слегка вздрагивают и снова продолжают свой медленный танец. Ученик изучающе смотрит на них, затем на наставника.

— Учти, — добавляет тот, — что с непривычки у тебя станут сильно уставать мышцы, в том числе мышцы глаз, головы и шеи, что может спровоцировать головные боли. Робину достаточно намека на движение, чтобы выполнить команду, но новичкам требуется время, чтобы перестать на самом деле задействовать мускулы. Не переусердствуй. Не дольше пятнадцати минут за раз, потом перерыв с разминкой не менее десяти минут. Ясно?

— Вроде бы... Фарлет, можно вопрос?

— Да, разумеется. Я же твой куратор. Работа у меня такая — на твои вопросы отвечать.

— Каким образом сигналы с нервов снимаются без непосредственного контакта?

— Хм. Хотел бы я сам знать!

— Э-э... не понял?

— Тилос, мы не имеем ни малейшего представления о том, откуда взялся Робин и как устроен. Он сотрудничает с нами и беспрекословно нам подчиняется, но на вопросы почти не отвечает. Возможно, и сам не в курсе. Единственное наше предположение — что он порождение инопланетян. Технологии, на которых он построен, настолько же непостижимы для нас, как авианосец — для островного дикаря. Что касается твоего вопроса, то мы знаем, что после инициации вокруг Хранителя можно обнаружить следы слабой электрической активности. Цанцан, один из старых Хранителей, предположил, что мы постоянно находимся в чем-то вроде кокона из электромагнитного поля, но как он генерируется и поддерживается, выше нашего понимания.

— То есть... Хранители пользуются чем-то, чего не понимают?

— Да. Грубо говоря, мы нажимаем на кнопку черного ящика и получаем ожидаемый результат: челнок, модуль лунной базы, "жучок" в телефоне или что-то еще. Многим такое не нравится, но выхода нет — либо мы используем Робина, либо бросаем его, и тогда он попадет в еще чьи-то руки. В его памяти не содержится ни научной информации, ни способа его уничтожить. Мы даже не знаем, где он находится и где производятся наши волшебные вещички. Они просто появляются.

— А главный вычислительный центр? Здесь, на базе? Я думал...

— Нет, разумеется. Та аппаратура — всего лишь локальное хранилище данных. Ты разве не обратил внимание, что там стоят обычные сахарские "Ойпиэны"? ВЦ создали три года назад, чтобы переносить в него полученные от Робина знания на случай, если он внезапно сломается или выйдет из подчинения. Резервная копия, так сказать, не более. Глупость, конечно. Если с Робином что-то случится, базе тут же придет конец, но некоторым так спокойнее. Нет, все, что у нас есть осязаемого — один портативный терминал, с которого в сорок девятом началась история Хранителей, тот самый "белый камень", который я показывал тебе в первый день. Где расположен сам Робин, мы понятия не имеем. Все, что он сообщает — "за пределами планетарной системы". Мы видим только автоматические устройства, обслуживающие базу.

Молодой Хранитель откидывается на спинку кресла и глубоко задумывается. Старший не нарушает его раздумья. Он помнит, каким шоком для него стало знание о Робине двенадцать лет назад. Пусть мальчик осознает все как следует.

— Фарлет, — наконец нарушает молчание Тилос, — но разве не опасно использовать вещи, назначения которых не понимаешь? Вдруг... вдруг инопланетяне ставят над нами какой-то эксперимент? Или хотят вот так, исподтишка, завоевать Малию?

Несколько секунд наставник изумленно смотрит на него, потом запрокидывает голову и громко хохочет. Молодой человек с обиженной миной скрещивает руки на груди и отворачивается к экрану.

— Извини, — отсмеявшись, машет рукой Фарлет. — Чего угодно я ожидал, но не такого. Совсем забыл, что в последнее время в Ростании начали потихоньку переводить сахарскую фантастику. Не обижайся. Тилос, если бы существа, способные создать Робина, хотели завоевать Малию, то давно бы завоевали. Даже сам Робин вполне способен самостоятельно управлять нашими челноками, знаешь ли, а одного челнока хватит, чтобы справиться с объединенной армией Сахары и Ростании. На что же способны реальные инопланетяне, остается лишь догадываться. Вот насчет экспериментов ты прав. Есть мнение, что нас могут изучать извне. Кому и зачем потребовались такие оригинальные методы — загадка, не имеющая пока ответа. Но не забивай голову. В последние дни на тебя свалилось и так слишком много впечатлений. Освоишься немного, тогда и начнешь исследовать тайны мироздания.

— Вероятно, да, — вздыхает тот, кто еще две недели назад носил имя Семена Франковича Далласа. — Голова идет кругом.

— Не пытайся освоить сразу все, — советует куратор. — Стресс для первых месяцев естественен. Потом станет легче. Пока что сосредоточься на текущих задачах. Освоить контакт с Робином для тебя важнее всего. Ну, занимайся, а мне пора по делам.

Он слезает с пульта и шагает в сторону двери.

— Подожди! — вскидывается Тилос. — Я... я хотел спросить еще...

— Да?

— Фарлет, обучение — это хорошо, но что конкретно я должен делать как Хранитель?

— Плохой вопрос, Тилос, — легкая тень пробегает по лицу наставника. — Тебе же говорили, Хранитель — вольная птица. Ты должен пытаться сделать мир немного лучше, но как — тебе виднее. У тебя полностью развязаны руки. Пока ты стажер, за тобой присматривают, чтобы ты не пытался пробивать лбом стены, но в целом ты сам по себе.

— Но... разве не опасно давать в руки человеку такие возможности и говорить "делай что хочешь"?

— Обычному человеку — опасно. Но ты Хранитель. Робин не отбирает новых членов организации просто так, случайным образом. Ты обладаешь главным: чувством ответственности за свои поступки. Ну, и голова у тебя на плечах имеется. Мы верим в тебя так же, как и в каждого из нас.

— Слишком большая ответственность, Фарлет, — молодой человек яростно трет глаза. — А если я ее не оправдаю?

— Поскольку задаешь такие вопросы, оправдаешь. И привыкай к самостоятельности. Но ты, кажется, боишься предстоящего занятия — или что ты так оттягиваешь его начало?

— Я? — оскорбленно распрямляется Тилос. — Да чего тут бояться?

— Ну, тебе виднее, — куратор пожимает плечами. — А если не боишься, приступай. Начни с простого. Попытайся управлять цветами на экране просто усилием воли и посмотри, что получится. Не надейся, сразу у тебя ничего не выйдет. Я сильно удивлюсь, если ты чего-то достигнешь раньше, чем через час, а скорее — через день. Дерзай. И не забывай о перерывах.

Наставник замолкает. Потом, как будто вспомнив, спрашивает:

— Еще вопросы?

Стажер раскрывает было рот, но неожиданно осекается, всматриваясь в лицо наставника. Затем усмехается уголком губ.

— Я постараюсь привыкнуть к самостоятельности, Фарлет. Тем не менее, ты мой куратор, и твоя работа — вытирать мне нос хотя бы на первых порах. Если я управляю вычислителем, — он мотает головой в сторону экрана, — мыслью, то зачем здесь клавиатура?

— Работает только тренажер — экран и рецепторы биотоков. Все остальное — муляж. Чтобы не испугать тебя с самого начала, — неожиданно он подмигивает. — Ладно, я пошел.

Наставник отходит к двери.

— Как добраться до своей комнаты, ты знаешь, а если заблудишься — поможет Робин. Здесь, на базе, можешь просто позвать его вслух, и он откликнется. Успехов.

И дверь закрывается за ним.

Тилос неподвижно сидит в небольшой светлой комнате, прислушиваясь к окружающей его странной тишине, и смотрит на переливающиеся разноцветные пятна на экране, медленно дрейфующие во всех направлениях и складывающиеся в удивительные геометрические узоры. Тихо, и только далеко в бездонной тишине звонко смеется девушка или журчит ручей, запруженный полусгнившим березовым стволом. И снова тишина, только медленно журчит серый туман, где-то очень далеко неспешно переливающийся из ложбины в ложбину.

12.11.1581, понедельник

— Значит, Кислицын, опыта работы у тебя никакого?

Господин директор департамента грузовых перевозок нахмурился. Его массивная физиономия приняла насупленно-обиженное выражение, словно новый подчиненный чем-то его обидел.

— Да, Джош Исаевич, — кротко согласился Олег. Он сидел на неудобном стуле сбоку Т-образного стола, закинув ногу на ногу, и из-под полуприкрытых век изучал нового начальника. — В области сбора и обработки статистики — никакого. Но я быстро учусь, и под вашим чутким руководством скоро его наберусь.

Какое-то время Цибко сверлил его тяжелым взглядом, склонившись вперед и тяжело облокотившись о столешницу. Ну что уставился, родной? В курсе я и взаимоотношений господ Перепелкина и Шварцмана, и что министр транспорта на стороне Перепелкина играет, тоже осведомлен. Только отделы общей статистики в министерствах не тебе подчиняются и даже не Чукре, а Канцелярии, так что хоть до вечера гляди, все равно не сбегу.

— Наберешься, куда денешься, — наконец пробурчал Цибко. — Уж мало не покажется. Куда тот бездельник запропастился?

Словно в ответ на его слова в дверь торопливо постучали, и в приоткрывшуюся створку проскользнул маленький неприметный человечек неопределенного возраста. Его мешковатый костюм и тщательно прилизанные поверх растущей плеши волосы сразу вызвали у Олега чувство смутной неприязни.

— Вызывали, Джош Исаевич? — осведомился он, преданно глядя на директора департамента и полностью игнорируя Олега.

— Вызывал, — неторопливо проронил директор. — Знакомься — Кислицын Олег Захарович, новый начальник твоего отдела.

— Очень приятно! — взгляд человечка вонзился в Олега и мгновенно изменился: в нем появились такие преданность и обожание, что Олег даже поежился. — Очень, очень приятно, я бы сказал. Господин Кислицын, я Зуев Таоли Евсеевич, временно исполняющий обязанности начальника отдела.

Олег приподнялся на стуле и вежливо кивнул. Так-так. Судя по мордашке, крыса еще та. Вероятно, спал и видел, как от него приставка "и.о." отпадает. Спиной к нему поворачиваться явно не стоит.

— Мне тоже очень приятно, — сдержанно откликнулся он.

— В общем, Зуев, введешь нового начальника в курс дела. С коллективом познакомишь, кабинет покажешь, то да се, — Цибко припечатал ладонью по столу. — Кислицын, три дня тебе, чтобы войти в тему. Сегодня у нас... — он опустил взгляд к настольному календарю. — Двенадцатое. Значит, пятнадцатого ко мне с докладом. Свободны. Оба.

— Спасибо, Джош Исаевич, — Олег поднялся, взяв дипломат под мышку. — Надеюсь, мы сработаемся.

— Иди, иди, — недовольно пробурчал Цибко. — Сработается он...

Вслед за Зуевым, почтительно, задом наперед, пятившимся из кабинета, Олег вышел сначала в приемную директора департамента, где озорно подмигнул заинтересованно глядящей секретарше, а затем и в сумрачный коридор.

— Ну, Таоли... э-э...

— Евсеевич, — быстро подсказал бывший и.о.

— Да, Евсеевич. Пойдем-ка в мой новый кабинет. Ведите. Кстати, секретарша у меня есть?

— Да, конечно, — Зуев повернулся и посеменил по коридору. — Все, как положено по штатному расписанию. И кабинет, и секретарь, и машина по вызову. Насчет стола заказов не беспокойтесь, я лично проверю, что вас в списки внесли.

— Стол заказов — штука просто замечательная, но пока терпит. Сколько всего человек в отделе общей статистики?

— Пятнадцать. Четыре подотдела по три человека в каждом. По Восточноокеанскому, Среднему, Южному, Центральному и Западному регионам соответственно. Я по совместительству Центральный регион возглавляю, прочие руководители отделов...

— Погодите, Таоли Евсеевич. На ходу я все равно не запомню. Значит, пятнадцать человек, так? Сбором какой статистики отдел занимается?..

Большой бесшумный лифт спустил их с двадцать первого этажа башни Минтранса на третий, и Зуев провел Олега в небольшой закуток в дальнем конце этажа. Здесь обстановка оказалась куда как проще и скуднее, чем на этаже высокого начальства. Обшарпанный линолеум, выкрашенные потрескавшейся серой краской стены, облупленные лампы дневного света и хлипкие на вид фанерные двери с мутными стеклянными вставками намекали, что особой значимости отделу не придают. Олег тихо хмыкнул. И стоило менять пост завотделом снабжения пусть даже захудалого Комстроя на такую вот нищету? Перспективы перспективами, но вот является ли стол заказов для низового звена адекватной компенсацией его прежних возможностей — большой вопрос. Раньше в распределитель его не пускали, не по чину, зато он мог много чего достать самостоятельно. А теперь скрипи зубами, гадая, какую икру тебе в наборе подсунут — лососевую или кетовую?

— Вот ваш кабинет, Олег Захарович. Прошу! — угодливо склонился Зуев, распахивая одну из дверей, возле которой на стене виднелось темное прямоугольное пятно с четырьмя дырками — след от снятой таблички. За дверью обнаружился небольшой, метра три на два, предбанник с рядом ободранных стульев вдоль стены и огромным портретом Самого над столом секретарши (вместо плеши с редкими волосками, разумеется, строгая черная шевелюра). На лице Треморова держалось хмурое недовольное выражение, весьма гармонирующее со скучающей миной секретарши, сухопарой худой тетки лет пятидесяти. Та вскинула взгляд, оторвав его от ногтей (открытый пузырек с лаком стоял тут же, вовсю воняя химией).

— Нет никого, — безразлично сказала она. — Вышел Зуев... О, Таоли Евсеевич, извините, не заметила.

— Ничего-ничего, — бывший и.о. ужом выскользнул из-за олеговой спины. — Олег Захарович, познакомьтесь — ваша секретарша, Тамара Авдеевна. Тамочка, Олег Захарович Кислицын — наш новый начальник.

— О, можно просто Тамара, — тетка изобразила на лице вялое подобие улыбки, но из-за стола выпрыгнула весьма резво. — Добрый день, Олег Захарович. Сделать чаю? Бутерброды?

— Нет, спасибо, — отказался Олег, чувствуя неловкость. Персональная секретарша у него появилась впервые. Если бы она оказалась молодой девицей вроде Лидочки, было бы проще, но как себя вести с теткой куда старше себя, он не знал. Вот ведь морока! — Тамара Авдеевна, оповестите начальников подотделов, чтобы они прямо сейчас собрались у меня в кабинете.

Интересно, а стульев-то там хватит? И места? Блин, следовало сначала внутрь заглянуть, что ли.

— Конечно, Олег Захарович! — секретарша снова расплылась в улыбке. — Сию же секунду!

— Не стоит! — быстро вклинился Зуев. — Олег Захарович, я сам всех созову. Пока проходите, осваивайтесь, а я мигом.

И он исчез из приемной с такой скоростью, словно его выдуло ураганом.

— Так, может, чаю? — переспросила секретарша.

— Нет, спасибо. Вы пока отдыхайте, а я в кабинете осмотрюсь.

— Да-да, конечно. Ключ от сейфа у Зуева, если что.

— Обязательно заберу.

Кивнув Тамаре Авдеевне, опустившейся на стул и снова потянувшейся к пузырьку с лаком, Олег потянул на себя внутреннюю дверь, для разнообразия обитую лупящимся коричневым гранитолем, и вошел в затхлый воздух кабинета.

Стол. Буквой Т, как и положено начальству, но коротенький. Не того ты ранга, малыш, чтобы длинный тебе ставили. Большой железный шкаф, несколько стульев, еще один портрет Самого на стене, давно не мытые окна с торчащей из щелей ватой и серые полупрозрачные занавески, небрежно отдернутые в угол. И бумаги. Кипы бумаг на столе: в скоросшивателях, в лотках и просто стопками навалом. Несколько секунд Олег оторопело смотрел на внушительную бумажную гору, потом осторожно обогнул стол и взял сцепленные скрепкой листы из верхнего лотка.

"Инструкция ? 984/03-18. О порядке заполнения формы 24-152А. Форма состоит из пяти таблиц, каждую из которых следует заполнить печатными буквами, четким почерком. Таблица 1 содержит данные за текущий отчетный период. В заголовок таблицы вписывается период, в первую колонку — название учреждения, во вторую — объем грузоперевозок по каждому пункту рубрикатора ? 2397-12ххх, где ххх — буквенный код организации или учреждения в соответствии с утвержденным перечнем..."

Так. Одно из двух: либо работа начальника отдела статистики требует способностей вычислительной машины, либо меня решили сходу выставить идиотом. Второе куда вероятнее. Нет, господин Зуев, не выйдет. Со статистикой я дела раньше не имел, но снабженцем много лет работаю. А там такое минное поле, что ваши детские игры меня не пугают. Что я вам и продемонстрирую незамедлительно.

Олег осторожно, словно боясь взрыва, положил бумагу на прежнее место, поставил на пол у стены дипломат и опустился в кресло. Старая развалюха на четырех колесиках протестующе заскрипела, жалуясь на долгую непростую жизнь. В поясницу врезался какой-то твердый угол. Откуда он там? Нет, так жить нельзя. Если со столом еще можно смириться, то от такого кресла и искривление позвоночника можно заработать. Нужно срочно навести контакты с людьми, отвечающими в здешних краях за снабжение...

Дверь отворилась, и в нее едва ли не военным строем вошли пятеро. Возглавлял цепочку Зуев. Четверо мужчин, следующих за ним, могли бы смело прямо сейчас отправляться на похороны — настолько торжественно-угрюмыми они выглядели. Трое из четверых оказались толстяками разной степени упитанности, последний — высоченным худым мужчиной под два метра высотой. Все выглядели заметно старше Олега, лет за пятьдесят.

— Здравствуйте, господа, — уверенным тоном, совершенно не соответствующим внутреннему состоянию, сказал Олег. — Присаживайтесь.

Вразнобой поздоровавшись и попереглядывавшись, мужчины устроили за столом, стараясь держаться от нового начальника подальше. Только Зуев уселся вплотную к перекладине, уставившись на него преданным взглядом.

— Меня зовут Кислицын Олег Захарович, — заявил Олег. — Я ваш новый начальник. Прошу любить и жаловать. Давайте для начала познакомимся.

Начальники подотделов по очереди представились, и их имена Олег, разумеется, тут же забыл. Ничего, решил он, потом у Тамары переспрошу. Ну, с чего бы начать знакомство? За жизнь, что ли, поговорить? Вот ведь занесло в заповедник старичья...

— Итак, господа, вас, вероятно, предупредили, что я раньше не работал со статистикой. Таоли... э-э...

— Евсеевич, — с готовностью подсказал Зуев.

— Да, Таоли Евсеевич. Вы ведь исполняли обязанности начальника до моего появления?

— Да, Олег Захарович, — согласился тот.

— Вас не затруднит объяснить мне, что означают все эти бумаги? — Олег ткнул пальцем в горы на своем столе.

— Там есть документы, которые нужно подписать, и разные должностные инструкции, которые я посчитал необходимым...

— Скажите, Таоли Евсеевич, а почему вы не подписали документы самостоятельно? Как и.о. начальника имели на то полное право.

— Ну... — замялся тот. — Видите ли, Олег Захарович, я как-то сосредоточился на своих прямых обязанностях, а там важные документы, и я не рискнул принять на себя ответственность...

— То есть вы решили переложить ее на новое начальство? — ласково спросил Олег, и в глаза Зуева мелькнул испуг. — Нет, так дело не пойдет. Господа, я сразу хочу предупредить, что не подписываю документы, смысла которых не понимаю, даже если речь идет о простом графике отпусков. Так что документам придется подождать, а самые срочные, господа, сначала придется завизировать начальникам отделов. И не просто завизировать, а еще и мне смысл объяснить. Кроме того, Таоли Евсеевич, у меня к вам еще одно персональное поручение.

— Разумеется, Олег Захарович, — сквозь верноподданические нотки в голосе Зуева явно прорезалось напряжение.

— Поскольку вы, по всему видно, опытный специалист в данной области — ведь иного и.о. начальника отдела и не поставили бы, верно? — вам следует еще раз проверить подобранный набор инструкций и сократить его до максимум десятка самых важных. Желательно уложиться сегодня до обеда. Всем остальным — разобрать требующие подписи документы по своим подотделам, еще раз просмотреть их на предмет ошибок, проверить, действительно ли их должен подписывать именно я, и только потом подать мне на подпись. Готовьтесь к тому, что мне, глупому и ничего не знающему, придется объяснять смысл каждого слова. Всем все понятно?

Вот так, мстительно подумал он. Если думаете, что меня можно так просто подсидеть, обломайтесь. Я не я буду, если к завтрашнему утру кипа не сократится впятеро. Ну, а с оставшимся действительно придется разбираться. Ничего, справлюсь. Истфак я с красным дипломом закончил совсем не за вылизывание задницы завкафедрой...

— Всем все понятно? — грозным тоном повторил Олег, и начальники отделов судорожно закивали. — Замечательно. А теперь, — он хлопнул ладонями по столешнице и резко поднялся из кресла, — пройдемте по комнатам. Я хочу познакомиться с коллективом.

14.11.1581, вторник

Господин Треморов Александр Владиславович задумчиво скреб ногтями полированную крышку стола. Сквозь слой лака рубиново просвечивала поверхность драгоценного красного дерева. Столу стукнуло минимум двести лет. Вполне вероятно, что сам Петр Четвертый ставил на государственные документы свою царственную подпись, сидючи именно за этим кабинетным чудовищем. Треморов представил себя сидящим за столом в мантии и короне и невольно фыркнул. Даже Петру Четвертому не снилась власть над страной, которая концентрировалась в руках Народного Председателя. Концентрировалась — именно так, в прошедшем времени.

Сейчас Треморов прямо таки позвоночником чувствовал, что ниточки, идущие вниз, в джунгли бюрократической машины, начинают нехорошо подрагивать, сигнализируя о... чем? Об ускользающей власти? Нет. Государственная машина по-прежнему бесшумно крутила свои хорошо смазанные шестеренки, мягко-предупредительные для своих и безжалостно-стальные для врагов. Оппозиция? Диссиденты? Три десятка бездельников, от скуки занимающиеся игрой в свободомыслие и ни на что реально не годные. Дуболом активно перестраивает свою ново-старую вотчину — пусть себе, лишь бы с Канцелярией не цапался. Пока не цапался. А то кто же обо мне, любимом, заботиться станет, таблетки прописывать и бюллетени о моем здоровье в массы выпускать? Массы любят читать о здоровье любимого Председателя, о его мужественной борьбе с болезнями на их, масс, благо. За год до выборов дополнительная агитация еще не критична, но уже и не помешает. Интересно, кого на сей раз себе в соперники взять?.. Ладно, успеется подумать. Нет, здесь все как обычно.

Что же не так? Студенты? Пусть себе бесятся. Показательная порка сорвалась в первый раз, ну да не беда. Еще раз организуем. Талоны на водку скоро отменим, во всяком случае, в столицах, поскольку новые средства талонов не требуют. Еще немного, еще несколько месяцев — и сеть развернется полностью, окончательно загнав рабочее быдло в свое стойло. Останутся забугорные критиканы, сами по себе, без всякой поддержки со стороны обделенного хлебом нашего плебса, который уже не будет чувствовать себя таким обделенным. Критиканы полезны, пусть себе самовыражевываются на мое благо. Всегда есть внешний враг, на которого пальцем показать можно как на источник всех бед. Нет, тут тоже нормально.

Так что же чувствуется спиной нехорошее... нет, не то слово, не нехорошее, а раздражающее, как песчинка в носке? Как бишь их там? Тогда, у университета... С шарами разноцветными... Да, точно. Именно они. Публичная демонстрация силы со стороны неизвестно кого, вот что беспокоит.

Треморов чуть наклонился вперед и нажал на кнопку интеркома.

— Шварцман явился?

— Да, Александр Владиславович. Пригласить? — голос секретарши из интеркома резанул по ушам в покойной тишине кабинета.

— Давай, — Народный Председатель поудобнее устроился в своем вращающемся кресле, поерзал, находя позу поудобнее. — Давно уж пора, — он придал голосу недовольные нотки, долженствующие продемонстрировать секретарше — и Шварцману — на другом конце провода хозяйское порицание.

Не позже чем через секунду дверь в кабинет приоткрылась, и в получившуюся щель бочком протиснулся начальник Канцелярии. На его толстом лице плавала неуверенная улыбка. Председатель уже и не помнил, сколько раз тот протискивался в дверь подобным образом, мерцая идиотской оскаленной гримасой, абсолютно не соответствующей его действительному настроению. Насколько Треморов знал, еще никому и никогда не удалось смутить главу его Канцелярии и, по совместительству, тайной полиции.

— Можно? — неуверенным голосом спросил Шварцман.

Председатель внимательно посмотрел на него.

— Интересно, я когда-нибудь тебе отвечал, что нельзя? — задумчиво проговорил он. — Заходи, дорогой, гостем будешь, — он широким жестом показал на стул перед императорским столом. — Присаживайся. Что нового?

Шварцман все так же бочком пробежался по комнате, словно краб, осторожно положил на стол свою кожаную папку и плюхнулся на указанный стул, жалобно скрипнувший под его весом. Хороший стул, по спецзаказам делавшийся, но явно не императорский. Двести лет он точно не продержится. Особенно, если такие слоны, как Шварцман, на него станут плюхаться с разбегу. Председатель невольно хмыкнул, но тут же придал своему лицу фальшиво-радушное выражение.

— Ну, Павел ты наш Семенович, — протянул он вялым голосом, — не тяни. Чего хорошего скажешь?

Павел наш Семенович посмотрел на него одним глазом и ничего не ответил. Он прекрасно разбирался в оттенках начальственного голоса и знал, что фраза не требует реакции. Пока не требует.

— Молчишь... — продолжил Председатель. — И правильно делаешь, ничего у тебя нет хорошего. Заговоры под боком зреют, студенты волнуются, саботажники продукты от народа укрывают. Бардак в твоем ведомстве, дорогой товарищ Шварцман. А? Не так?

— Жисть моя жистянка, шеф, — скромно потупился Шварцман. — Не поверите, совсем текучка заела, на серьезные дела даже и времени не остается, — он развел руками. — Все больше на мелочи время уходит.

Шварцман сокрушенно вздохнул, придав лицу скорбное выражение.

— Но насчет заговоров и саботажников вы, Александр Владиславович, зря, — на его лице к мировой скорби добавилась еще и легкая обида. Совсем легкая, чтобы шеф ненароком не обиделся сам. — Здесь работа у нас идет, кипит, можно сказать. Ищем и находим, ищем и находим. Настоящих, в отличие от ведомства господина Дровосекова, без дураков и провокаций. С Комитетом поддержки порядка сотрудничаем активно, с ОБХНС в первую голову. Вот статистика по спекулянтам и несунам за последний месяц...

Начальник Канцелярии потянулся к своей папке.

— Не надо спекулянтов, — остановил его Треморов. — Ты мне лучше про студентов расскажи. Про тех, которые волнуются.

— Да не так уж они и волнуются! — всплеснул руками Шварцман. — Мы нервничаем больше. Крикуны молодые, в массе — прямо волки, а как поодиночке на доследование вызовешь — овцы овцами. Только и заботы у них, как бы побыстрей до мамочки добраться.

Он изобразил притворное сочувствие.

— Ну да молодые они еще, горячие, опыта жизненного никакого...

— До мамочки, говоришь? — раздумчиво пробормотал Председатель. — До мамочки... да... — Он внезапно наклонился вперед, его глаза впились в лицо начальника Канцелярии. — А вот скажи ты мне, друг милый, как же так на последней акции усмирения солдаты погибли? А? Как доблестные усмирители умудрились под свои же танки влезть? И на кой вообще туда танки прорыва погнали, объясни мне на милость? С сахарской армией вторжения воевать, что ли, собрались?

Лицо Шварцмана на мгновение стало абсолютно бесстрастным.

— Суворов, дубина, перестарался... — уже нормальным тоном, с досадой в голосе ответил он. — Дровосеков через мою голову с Тропинкиным скооперировался, а я и не уследил, кого Тропинкин отправил. Генерал наш непобедимый, ему бы оловянными солдатиками командовать, не живыми людьми! Я тоже виноват, само собой. Тропинкину ясно сказали — стандартные средства борьбы с толпой плюс что-нибудь бронированное для устрашения. А он танкист бывший, долбоё..., так для него "бронированное", как оказалось, означает исключительно "Коровиных". Вот и отдал приказ Суворову. Знал бы, сам бы операцию провел, своими силами.

Начальник Канцелярии тяжело вздохнул, всем своим видом демонстрируя хорошо осознанную вину. Ни он, ни сам Народный Председатель ни на грош не верили подобной демонстрации раскаяния, но Шварцман считал необходимым время от времени демонстрировать хозяину осознание своей виноватости. Ну, если демонстрирует, значит, боится — и правильно.

— Ничего страшного, в общем-то, не случилось. Ну, влез вояка из внутренних войск под танк по собственной неосторожности, делов-то! Газеты мы уже придержали, так что ни о чем, кроме дебоша пьяных распоясавшихся студентов, публика не узнает. Тут все путем. Только вот шут на непонятной машине...

Шварцман исподтишка бросил взгляд на Треморова. Однако тот предпочел никак не отреагировать.

— Дело в том, что у меня нет даже предположений, кем он может оказаться. Вот уж, Александр Владиславович, хоть казните на месте или в отставку отправляйте — не смогли мои ребята никаких следов найти, ни за какие ниточки уцепиться. Не смогли, и все тут. Впервые такое за много лет...

Шварцман нервно потер руки и попытался устроиться на стуле поудобней. От внимания Председателя не укрылось, что новая нервозность уже не казалась наигранной. Так-так. Старый волк, с характером саутическим и стойким, хладнокровный и всегда себе на уме — такие, как он, в Войну за Перешеек на сахарские "коотэцу" с одной гранатой бросались. Если уж ерзает, как сейчас, либо нервишки пошаливать начинают, либо действительно прохлопал что-то серьезное. Либо в какие-то свои игры играет. Впрочем, в любом случае признак того, что стареет, хватку теряет...

"— Он слишком много знал, — сказал шпион Сидоренко". Народный Председатель улыбнулся возникшей в голове фразе из какого-то старого, еще времен Большого Рывка, детектива. Интересно, кстати, как наш рыцарь плаща и кинжала воспримет такую усмешку? Ну ничего, начальник должен оставаться слегка загадочным, насколько возможно со старым соратником, держать подчиненного в неуверенности, а то какой же он начальник... Того и гляди, подчиненный решит, что сам все знает и понимает, а то и задумается, нужен ли ему вообще такой шеф. И не стать ли ему самому шефом...

— Так, говоришь, не в курсе? — обманчиво безразлично проговорил Треморов. — Не знаешь... Ну и ладно, подумаешь, эка невидаль. Мало, что ли, у нас тут неизвестных шляется, кто с помощью собачьего свистка танковую атаку остановить может. Останавливают, и хрен с ними. Так, что ли?! — гаркнул он во все горло. Горло обиделось на такой неделикатный переход и надсадно засвербело, что по-настоящему разозлило Председателя. Он повысил голос, распаляя себя. — Болван недоделанный! Ты представляешь, о чем вообще речь?! Непонятно кто, непонятно как, непонятно чем вырубает роту пехоты и танковый взвод в течение нескольких секунд, а ты даже предположить не можешь, кто и как! Вдруг нам Сахара, мать ее за ногу, диверсии устраивает, полевые испытания какой-нибудь новой хрени проводит? Тут второй войной пахнет, и масштабами отнюдь не как за Перешеек, а ты не знаешь? Я тебя вообще зачем держу?

Председатель откинулся в кресле с побагровевшим лицом и несколько секунд тяжело дышал, в упор глядя на начальника Канцелярии.

— Месяц прошел после инцидента — и ты до сих пор ничего не знаешь? Ну, что молчишь? Хоть что-то ты сказать можешь, или мне тебя прямо сейчас на досрочную пенсию отправить?

Шварцман исподлобья поглядел на Председателя. Тот ответил не менее мрачным взглядом. Видимо, начальник КНП понимал, что его отставка — не пустая угроза, и если сейчас же он не придумает, что сказать, то, вполне вероятно, его песенка спета. Треморов знал за собой привычку к импульсивным решениям, о которых потом жалел, и даже частенько зарекался, что больше никогда, но меняться так и не менялся.

— Вряд ли Сахара имеет к случившемуся отношение, — раздумчиво произнес Шварцман. — Они же у нас Великая Республика, а в великой республике без решения парламента их задрипанного даже осень не начнется. Прошла весна, настало лето, спасибо партиям за это... В парламенте же про войну никаких разговоров не велось — до вчерашнего вечера, во всяком случае, сегодняшние отчеты до нас еще не дошли. Ни бюджеты не увеличивались, ни генералы не активизировались... А если история без парламента раскручивается, то не стали бы они — кем бы они ни были — так рисковать своей шкурой раньше времени. А то ведь Военный комитет у них даже Верховного Маршала из кресла вышибет, если тот чихнет неправильно. Да и потом, новое оружие применять не на поле боя, а при подрывной деятельности — ну не полные же идиоты у них там сидят! Ну, и другие детали...

Шварцман сделал паузу, как бы откашливаясь.

— Ну, ну, продолжай, голубчик, не тяни, — бархатным тоном промурлыкал Председатель. Он напоминал Шварцману кота, играющего с мышью, то выпуская, то втягивая когти. — Какие у тебя еще детали?

— Например, его машина. Ни у нас, ни в Сахаре такие не делают. Более того, мы прокрутили пленку — ну, с полицейских телекамер в саду — нескольким экспертам по автомобилям. Знатокам, так сказать, экстра-серии.

Шварцман развел руками.

— Так вот, знатоки утверждают, что обычный автомобиль на современных гравиматрицах в принципе не может подняться выше трех метров от поверхности, не говоря уже о полете прямо в зенит. Что-то там с напряженностью полей и прочей технической тарабарщиной. И даже у поверхности ни одна машина такого класса — если судить о нем по размерам и обводам двигательного отсека — не способна выдать ускорение около тридцати "же". Просто не существует компактных источников энергии, способных выдать необходимую мощность. Наконец, военные эксперты клянутся, что в мире по пальцам можно пересчитать пилотов истребителей, кто может выдержать ускорение больше пятнадцати единиц в полном сознании, да еще и хоть как-то управлять агрегатом. А ведь та уродская штуковина перед исчезновением крутанула пару "бочек"! — Шварцман достал из кармана платок и вытер им вспотевшую лысину. — Шеф, он словно издевался над нами! Может...

— Говори, говори, — подбодрил его Председатель. Он уже не походил на кошку и что-то прикидывал в уме.

— Может, они просто демонстрируют силу?

— Зачем? — коротко спросил Председатель.

— Возможно, они хотят пойти на переговоры, — от волнения Шварцман поперхнулся, на сей раз по настоящему. Треморов терпеливо дождался, пока начальник Канцелярии прочистит горло. — Они чего-то хотят от нас, но не желают идти на контакт без козырей в руках. Они показывают, на что способны. Я думаю, в ближайшее время они выйдут на связь, а если нет, то я найду их. Они засветились и теперь уже не могут, да и не станут скрываться. Я найду их!

Шварцман замолчал. Председатель некоторое время смотрел на него изучающим взглядом.

— Найди их, — наконец проговорил он. — Переверни всю Ростанию. Задействуй агентуру в Сахаре и ее сателлитах. Перетряхни Австралийский Архипелаг, если потребуется. Подкопайся под Американскую гряду. Переверни каждый камешек на каждом задрипанном ничейном островке, но найди. Не сумеешь — извини. И еще, — Председатель замолчал, на сей раз надолго. — Имей в виду — мы должны вступить с ними переговоры. Никакого насилия, даже никаких приказов — исключительно просьбы, слезные и униженные. Они должны прийти к нам, полностью уверенные в нашем дружелюбии — и слабости. А дальше мы посмотрим. Посмотрим... Как, ты сказал, тот парень в парке назвал себя? — неожиданно спросил он. — Хранитель?

— Хранитель, — согласился Шварцман.

— Хранитель, — эхом откликнулся Треморов. — Ну что ж, пусть Хранители. Ищи. А дальше посмотрим. Свободен.

25.11.1582, суббота

Ведущая протирает покрасневшие глаза и поднимает голову.

— Начнем, — ее голос сух и бесстрастен. — Робин, включай общую трансляцию. Прошу внимания Совета. На повестке дня один вопрос — предварительное рассмотрение плана восемь пятьдесят два дробь тринадцать. Скайтер, ты куратор, так что тебе слово.

— Спасибо, Суоко, — камера фокусируется на лице Хранителя. — В общем-то, план уже давно доведен до общего сведения, отзывы собраны. На мой взгляд, достаточно лишь еще раз пройтись по основным положениям, дополнив свежими деталями. Итак, экономический прогноз неблагоприятен. Показатели ростанийского народного хозяйства свидетельствуют, что переход в необратимо пикирующую стадию может состояться в ближайшие два-три года, а то и раньше. Косвенные воздействия на систему уже не дают должного эффекта. Дело уже не в отдельных жуликах и недобросовестных руководителях. Руководство страны пытается подавлять растущее недовольство дефицитом и скрытой инфляцией с помощью фатальных в перспективе методов, среди которых особо выделяется все возрастающие объемы распространяемых наркотиков средней тяжести, в первую очередь транитина, он же "аравийская муть". Сахарские колебания цен на сырье, включая углеводороды, имеют следствием перебои с поставками продовольствия и товаров группы "Б" в Ростанию.

Лица членов Совета мрачнеют.

— Погоди, Скайтер, — над местом одного из них мигает красный огонек. Его глубоко посаженные черные глаза над острыми скулами тяжело буровят говорящего. — Разве наркотики транспортируются с ведома Треморова? Почему данный факт не доведен до общего сведения?

— Я только на днях закончил отслеживать цепочки и получил точные доказательства. Все сказано моем в сообщении, — пожимает плечами тот. — Извини, Лангер, просто в голову не пришло, что нужно специально внимание обращать.

— И почему Треморов до сих пор не нейтрализован? — лицо спрашивающего темнеет, по щекам ходят желваки. — По-моему, самый тот повод, чтобы без дальнейших рассусоливаний вкатить ему парочку ментоблоков третьего уровня. Перманентных, нерассасывающихся.

— Погоди, не перебивай, — морщится Скайтер. — Дай закончить. Итак, выкладки показывают, что в течение ближайших пяти лет следует ожидать экономического краха с вероятностью в ноль девяносто девять. Способы, с помощью которых руководство пытается исправить положение, разрушительны для общества. Поскольку непрямые методы воздействия исчерпаны окончательно, считаю целесообразным нарушить Правило весов и пойти на явный контакт с Народным Председателем и верхушкой правительства. В силу всем известных особенностей личности Треморова скрытое манипулирование им невозможно, а высокоуровневые ментоблоки дадут непредсказуемый эффект — вплоть до буйного безумия или полного коллапса. Если же просто убрать его, ситуация взорвется немедленно. Ну, и шансов, что он уйдет сам, нет никаких. Так что у нас не остается выбора: мы должны как можно быстрее взять его под прямой контроль.

— Есть вопросы по предварительной раскладке? — ведущая обводит взглядом Совет. — Тогда...

— У меня вопрос, Суоко.

Фокус камеры переключается на шоколадно-черного негра с седеющими курчавыми волосами.

— Точнее, не столько вопрос, сколько утверждение. На мой взгляд, обычные методы работы отнюдь не исчерпали себя. Достаточно продуманная игра...

— Джао, — вздыхает Суоко, — ну сколько можно? Извини, ты в подавляющем меньшинстве. Если хочешь, проголосуем еще раз.

— Нет, Суоко, не надо, — Хранитель слегка покачивает головой. — Я действительно в меньшинстве. Но не забывай, что у меня как у любого Хранителя имеется право вето на такого рода решения.

— И ты намерен применить его? — брови Ведущей взлетают домиком.

— Пока не знаю, — сухо информирует негр. — Посмотрим. Но еще раз подчеркиваю — сознательное нарушение Правила весов крайне опасно. Понимаю, что все мы устали, что выбор кажется очевидным. Но мне кажется, что решение о контакте с руководством страны обусловлено стремлением идти легким путем. Все прекрасно осознают возможные последствия, но игнорируют опасность, в том числе личную.

— Ну, тебе-то ничего не грозит, — не удерживается от язвительной шпильки докладчик. — Ты же все равно работаешь преимущественно аналитиком, не оперативником. А уж мы как-нибудь...

— Скайтер! — окрик Ведущей заставляет Хранителя вздрогнуть и оборвать фразу на полуслове. — Оставайся в рамках, пожалуйста. Что за личные выпады?

— Прошу прощения, — пожимает плечами тот. — Сорвался. Извини, Джао.

Негр молча кивает.

— Разумеется, личная опасность всегда присутствует, — продолжает он. — Несмотря на всю нашу подготовку и игрушки Робина, мы все равно рискуем, вступая в прямой контакт с людьми. Даже простое силовое воздействие на нижнем уровне общества весьма рискованно и опасно для оперативника. Контакт с высшим руководством, способным привлечь ресурсы целого государства, многократно ухудшает ситуацию. Неопознанный снайпер на крыше — и поди докажи, что он работал на спецслужбы. Значит, придется зацепить на широкую лонжу всех, кто работает в поле, что Робин просто не потянет. Как показывает практика, даже два десятка одновременных поводков в крупных городах недопустимо перегружают его. Можно, конечно, сужать радиус их действия...

— Значит, надо как-то нарастить мощность Робина, — бурчит под нос Скайтер.

— И ты знаешь, как? — ехидно ухмыляется Джао. — Мне казалось, что до сих пор расширение его ресурсов происходило спорадически и независимо от нашего желания. Кроме того, не забывайте, что у большинства действующих Хранителей есть родственники — родители, братья и сестры и так далее. Они нас забыли, но мы-то их помним прекрасно. И если кого-то из нас случайно опознают, родственники могут оказаться заложниками. Оно нам надо? Вот я и предлагаю другое решение.

— Ох, Джао... — качает головой Ведущая. — Умеешь же ты уводить разговор в сторону. Давай, не тяни. Ты, как я понимаю, намекаешь на свое удивительное открытие? Ты уже разобрался во всем?

— Если позволишь, Суоко, я введу Совет в курс дела. Итак, с месяц назад, ковыряясь в Архиве, я наткнулся на очень любопытное описание. Суть в том, что Робин может создать дистанционно управляемую куклу, практически не отличимую от человека без специальных методов исследования типа просвечивания рентгеном. Оператор куклы находится в безопасном месте — на нашей базе, например, но чувствует себя так, словно присутствует на месте действия. Полная двусторонняя связь, причем с динамическими регуляторами входящего сигнала, не позволяющими ощущениям чоки перегрузить нервную систему оператора.

— Чоки? — переспрашивает Менован.

— Аббревиатура расшифровывается как "человекообразный киборг", хотя к киборгам из сахарской литературной фантастики чоки имеет отношение весьма отдаленное. Материалы, из которых сделана кукла, нам уже в значительной степени известны, по большей части регенерирующая псевдоорганика повышенной прочности. Задержек связи тоже нет — применяется тот же загадочный гиперканал, что и с челноками. Что радует больше всего — полная энергетическая автономность за счет штуки, названной Робином "аккумуляторами Бойского" и сосущей энергию из окружающего пространства. На деле речь идет опять о какой-то вихреполевой структуре, как и челнок.

— "Аккумулятор" вихреполевой, а сама кукла из псевдоорганики? — удивляется Стелла. — Интересно, почему?

— Не знаю. Могу только предположить по косвенным признакам, что "аккумулятор Бойского" прикручен к ней существенно позже, чем создана первоначальная конструкция. Там есть еще пара альтернативных источников, включая псевдокишечник, добывающий энергию из органических материалов методом, похожим на пищеварение, и какую-то штуку с аварийным запасом, типа заменяемой химической батареи. В общем, внезапно остаться без энергии кукла не может. Из других приятных мелочей — встроенная кодированная радиосвязь в широком диапазоне, улучшенное зрение, какие-то энергетические "эффекторы" в пальцах — я в них еще не разобрался, настоящий химический анализатор в ротовой полости, способность к прямой имплантации ментоблоков и тому подобное. Плюс кукла невероятно сильна, быстра и практически неуязвима. В общем, невероятная машина, разве что летать не умеет.

— Любопытно, — в голосе Стеллы слышится неподдельный интерес. — Опытный образец имеется?

— Да. Робин сделал для меня одного чоки. Могу продемонстрировать возможности в любой момент.

— Хм... — Ведущая некоторое время прикидывает. — Если я правильно тебя поняла, ты настаиваешь на использовании своих кукол во время полевых операций?

— Да. Постоянно и всеми Хранителями, не только оперативниками. Сами Хранители больше не должны вообще покидать лунную Базу. В противном случае я наложу вето на проект.

Несколько членов Совета начинают говорить одновременно, но Ведущая поднимает руку, и их голоса умолкают, только губы изображений какое-то время шевелятся.

— Скайтер, ты куратор проекта, — задумчиво произносит она. — Что ты думаешь?

— Сколько времени требуется на производство нужного числа кукол? — пожевав губами, осведомляется тот.

— Робин отвечает уклончиво, но можно предположить, что нужное количество чоки он наштампует и доставит за пару недель, — пожимает плечами Джао. — Главная проблема в другом. На адаптацию оператора к кукле требуется время. Я тренируюсь уже пару недель, правда, урывками, но все еще не достиг совершенства. Думаю, нужно положить минимум месяц на освоение. Учитывая острую нехватку людей, все мы сразу заниматься тренировками не можем. Да и оборудование Базы новыми консольными креслами потребует времени. Так что полный переход на новые методы работы потребует около полугода. Я не требую, чтобы мы немедленно прекратили все операции до перехода на куклы, но процесс должен идти максимально быстро.

Ведущая со свистом выдыхает воздух.

— Джао, ты понимаешь, что требуешь полностью изменить наши методы работы? Да даже не методы — всю жизнь? Радикально изменить, отказавшись фактически от собственных тел, заменив их роботами? Ты способен просчитать долговременные последствия? А если тут кроется какой-то подвох?

— Прошу Совет учесть, что если мое предложение отклоняется, я накладываю вето на проект контакта с Нарпредом, — качает головой Джао. — Как старейший член организации я не собираюсь нести ответственность за возможную гибель Хранителей только потому, что кое-кому захотелось публично поиграть мускулами. Или ваш проект моими методами, или все по старинке. Или же инициируйте общее голосование по моему отзыву.

— Ну-ну, — Скайтер растерянно усмехается. — Должен заметить, что я не рассчитывал на... столь радикальные изменения. Джао, ты-то сам понимаешь, что весь проект контакта нужно пересчитывать с учетом твоей заявки?

— Понимаю. Прекрасно понимаю. Вот и займись. Полгода пролетят быстрее, чем ты думаешь.

— Но у нас очень мало времени! Такая задержка может оказаться фатальной!

— Возможно. А может, и нет. Суоко, по-моему, настало время сделать перерыв? — лицо негра выходит из фокуса и отдаляется.

— Да, действительно... — Женщина несколько секунд размышляет. — Полагаю, члены Совета согласятся в необходимости переноса заседания. Обсудите между собой, а там видно будет. Только, Джао... Судьбу твоего предложения решит не Совет. Учитывая его важность и неоднозначность, ты доведешь информацию о куклах до всех Хранителей. Вопрос решим общим голосованием с трехпроцентным вето-барьером. Робин, запланируй. Джао, надеюсь, что ты не станешь тянуть с докладом.

— Разумеется, — откликается тот. — Он почти готов, осталось еще раз просмотреть. Через полчаса разошлю. А сейчас, если мы закончили...

— Заседание завершено, — голос Ведущей сопровождается мелодичной трелью. — Робин, закончить запись.

Картинка гаснет.

— Ну и ну... — Фарлет откидывается на спинку кресла и барабанит пальцами по подлокотнику. Потом поворачивается и в упор смотрит на разглядывающего его Тилоса. — Удивлен?

— И часто... такое случается? — глаза стажера задумчиво прищурены. — Ну, столкновения лбами. Угроза вето.

— Нет, нечасто, — наставник снова откидывается на спинку кресла. — На моей памяти вето упоминается в Совете лишь в третий или четвертый раз. Кажется, все-таки в третий. Н-да. И чего вдруг Джао так раздухарился? Ладно, дождемся его доклада, чтобы на слух не воспринимать. У тебя другие вопросы есть?

— Куча! — честно признается стажер. — Что такое Архив? И Правило весов? А кукла откуда?..

— Стоп! — обрывает его Фарлет. — Не все сразу. Давай по пунктам. Правило весов, если упрощенно, гласит, что запрещается прямое воздействие в любой форме на людей, чей вес в обществе превышает коэффициент Камруса. Методы расчета веса рассматриваются в социопсихологии, можешь поизучать, если хочешь. Крайне нудная и скучная область, сразу предупреждаю. Камрус — один из первых Хранителей, разбиравшихся в предмете, но он был весьма академичен по складу ума, его монографии тяжело читать. Сейчас важно, что вероятность неудачного вмешательства прямо пропорциональна кубу веса, причем вероятность в полтора процента считается высокой. Например, если ты неудачно установишь ментоблок человеку, тот может сойти с ума. Но одно дело, если речь о пьянице-дворнике, проблемы которого спишут на белую горячку. И совсем другое — Народный Председатель, которого вполне могут вылечить квалифицированные психиатры, после чего он навсегда станет нашим смертельным врагом. Или же вылечат, но не до конца — и мы получим на верховном государственном посту буйного шизофреника, который, например, развяжет массовый террор против покушавшихся на него врагов народа. Нас-то он не зацепит, но вот других...

— Ух... — какое-то время Тилос переваривает сказанное. — А Архив?

— Спроси что полегче, — усмехается наставник. — Я не знаю. И никто не знает.

От удивления у ученика широко распахиваются, но тут же сужаются глаза.

— Опять никто не знает?

— Ага! — куратор закидывает руки за голову. — Архив каким-то образом связан с Робином, хотя и не является его частью. То, что хранится в "Ойпиэнах" и памяти Робина, является записями, надерганными из колец, как он говорит, Архива. Таких колец известно восемь штук, а доступ к новым появляется внезапно и бессистемно раз в несколько лет. Мы по мере возможности стараемся систематизировать доступные данные, но поскольку системы нет изначально...

— Вот как. А я могу покопаться в Архиве?

— Разумеется. Однако ты еще и прямой интерфейс с Робином толком не освоил. Читать Архив — совсем не то, к чему ты привык. Похоже, система рассчитана вовсе не на человеческое сознание. Э-э... Ну, такое нужно пережить самому. Словами не описать. В общем, в голову прямо-таки сами лезут разные мысли, образы, идеи. В значительной части бесполезные, словно в дурацком сне — то ли и в самом деле полный бред, то ли мы просто не доросли до понимания. Но иногда всплывают просто жемчужины наподобие наших челноков. Нужна очень сильная психика, чтобы работать с Архивом долго и при том плодотворно. Из действующих Хранителей лучшие операторы — Джао и Лангер, они способны сидеть в подключении часы напролет. А меня лично дольше чем на пятнадцать минут не хватает, и я там еще ни разу ничего полезного не нащупал. Помню однажды...

Внезапно Фарлет громко хрюкает от смеха.

— Да, яркое получилось воспоминание. Я внезапно понял, как из трех килограммов цинковых гвоздей создать универсальную машинку для перегонки спирта в золотую амальгаму. Когда полчаса спустя пришел в себя, а Робин проиграл запись моего трепа, я чуть от стыда не помер — такую пургу нес, хоть вешайся. Нет, я решительно предпочитаю роль оперативника. И ты, если почувствуешь, что не уживаешься с Архивом, не насилуй себя. Аналитикой и раскопками пусть занимаются те, кто к ним расположен.

— Хм... а сам Робин не может... ну, построить каталог, что ли, таких образов, чтобы перебирать не все подряд, а только понятное?

— Нет. Робин не может ничего подсказать по теме, которую мы не знаем. Зато он прекрасно умеет работать с тем, что нам удалось понять и четко сформулировать, у него что-то типа ассоциативной памяти. Так что главное — выцепить идею, а уже дальше куда легче.

Какое-то время Тилос размышляет.

— И в очередной раз получается, — наконец медленно произносит он, — что мы живем по чьей-то подсказке?

— Угу, получается, — хмыкает Фарлет. — Очень многие так думают. Квалифицированный психиатр нашел бы немало интересного в том, как мы Робина одновременно обожаем и побаиваемся. Потому и новые идеи многими воспринимаются в штыки. Обнаруженные Джао роботы кажутся мне весьма перспективными, но есть шанс, что против них проголосуют исключительно из-за недоверия к системе. В общем, если захочешь напрямую покопаться в Архиве, Робин знает, как. Заодно потренируешься в использовании прямого интерфейса. Можешь еще попросить Джао или Лангера, они никогда не отказываются помочь. Ну все, мне пора. Дела, понимаешь. Нет больше вопросов?

Тилос машинально кивает.

— Тогда до встречи, — Фарлет стремительно поднимается из кресла. — Бывай.

Ученик сидит в опустевшей комнате и невидяще смотрит на переливающуюся красками стену. Его губы безмолвно шевелятся, глаза прикрыты. И когда его веки наконец приподнимаются, в зрачках плещется страх.

04.12.1581, понедельник

— А вот и я! — фальшиво-веселым голосом пропел Михась, когда дверь квартиры отворилась. — Привет-привет!

— Привет... — Герда бросила на него хмурый взгляд исподлобья и ушла в кухню, загремев там кастрюлями.

— Что-то случилось? — поинтересовался Михась, сбрасывая на резиновом коврике в прихожей мокрые ботинки и расстегивая покрытое снегом пальто.

— Да ничего не случилось, — деланно-безразлично ответила жена. — Только ужин давно остыл. Я тут у плиты весь вечер парюсь, а тебя не дождешься... Я уже поела.

Она открыла алюминиевую кастрюлю и принялась помешивать в ней большой ложкой. Пар поднимался от плиты и оседал на окно, рисуя на нем причудливые морозные узоры. Михась сунул на вешалку пальто, подошел к Герде, отобрал ложку и повернул жену лицом к себе.

— Ну не дуйся, Гердочка! — проговорил он виновато. — Ну я же предупреждал, что у нас аврал на работе. Конец квартала на носу, да еще и конец года, все носятся как ошпаренные. ВЦ работой завален по самое не могу, а у нас еще и одна машина вырубилась, блок консольных портов сгорел, скотина, шесть терминалов отключилось. А ты почему не позвонила?

— У всех автоматов во дворе опять трубки обрезали, — жена насупилась. — А к дальним я побоялась идти. Темно...

— Плохо. Когда-то опять починят... Гердочка, милая, ну не смог я с работы раньше восьми вырваться, чесслово!

Жена шмыгнула носом и ткнула его в живот кулачком.

— Опять, небось, с девицами-лаборанточками любезничал весь день напролет, — слабо огрызнулась она. — С той, небось, с блондинкой пергидролевой, как ее... с Машкой твоей.

— Она не моя, она общественная, — фыркнул Михась. — Двадцать три девке, и переживает страшно, что не замужем. Вот и вертит задницей перед всеми мужиками подряд, даже женатиками. Дура дурой, а верит, что однажды и на нее кто-то всерьез польстится.

— У вас, мужиков, все бабы дуры! — снова шмыгнула носом Герда. — И я тоже, небось, дура.

— Ты у меня умница и красавица, — искренне ответил программист. — Мне кроме тебя никого не надо.

— Правда?

— Правда!

— Тогда я тоже тебя люблю, — заявила жена, утыкаясь ему в грудь носом. — Ой! — она резко отпихнула его. — У меня сейчас из-за тебя каша подгорит!

Она схватилась за ложку и принялась усиленно мешать в кастрюле.

— Ешь давай, пока по лбу не дала! — скомандовала она совсем другим тоном — властным, но с прорезающимися смешливыми нотками. — Суп разогреть?

Михась зачерпнул из тарелки и сунул ложку в рот.

— Нет, — отказался он, усаживаясь за стол. — И так сойдет. Герда, так что случилось? Только не ври, что все в порядке, я же тебя знаю.

— Да в очереди за суповыми наборами настоялась, Мишенька, — слишком быстро и беспечно ответила та. — Выбросили по форинту за кило, случайно натолкнулась. Там очередина, больше часа на улице торчала. Замерзла как собака, с людьми переругалась, продавщица, скотина, обвесила на триста грамм... Хорошо хоть не по талонам.

— Герда! — Михась отложил ложку. — Я же говорю, не ври мне! Опять Тащеева докапывается?

При мысли о гердиной начальнице, жирной обрюзглой тетке лет сорока, но выглядящей на все шестьдесят, он с трудом подавил приступ бешенства. Пообщался он с ней лично только однажды, пару месяцев назад, но до сих пор ее густо накрашенная, с жирными брылями, физиономия стояла перед ним как живая.

Плечи Герды поникли, и она вдруг тихо всхлипнула.

— Уволюсь я, Мишенька, — зло сказала она. — Прости, но не могу я там больше. Она меня опять... опять...

— Швабкой назвала? — переспросил Михась.

Жена молча кивнула.

— На весь отдел, вслух, — добавила она после паузы. — Несколько раз. И тринадцатой зарплаты пообещала лишить, якобы за постоянные ошибки.

Михась дотянулся до ее руки и почти силой усадил жену себе на колени.

— Ну и плевать на нее, на премию, — беспечно заявил он. — Мне-то точно дадут в двойном размере. Начальник ВЦ сегодня пообещал шестьдесят форинтов доплатить к Новому году. Не пропадем. А знаешь что еще? Мне Серкина сегодня сказала, что у нее есть знакомый, у которого директор мебельного магазина в корешах ходит. Она нас познакомит. Тому директору нужно дитенка натаскивать к выпускным и вступительным следующим летом, вот он и ищет репетитора по русте. А у меня, сама знаешь, с родным языком со школы все просто зашибись. Так что к лету, глядишь, даже новый комод достанем, о каком ты мечтала. А то и целую стенку!

— А кто такая Серкина?

— Ну, экономист у нас в конторе, как и ты.

— Ох, Мишенька, — Герда съежилась и закаменела в его объятиях. — Зря ты меня замуж взял. Совсем зря. И девицы тебя любят, и сам парень неглупый. Жена-немка для тебя только камень на шее. Миш, давай разведемся, а?

— Что? — поразился Михась. — Ты хоть думаешь, о чем говоришь? Какое "разведемся"? С какой вдруг радости?

— С такой. Тебе двадцать семь, мне двадцать пять, молодые, детей нет, так что разойтись можно безболезненно. Я к родителям в Карлсбад вернусь. Я не пропаду, а у тебя жизнь наладится. Найдешь себе новую жену, без пятого пункта...

— Герочка, да я... — Михась скрипнул зубами, но тут же взял себя в руки. — Глупости говорить заканчивай. Ничего мы не разведемся и никуда ты не уедешь. Вот с из треста своего точно увольняйся. Прямо завтра же подавай заявление. Отработаешь две недели, и пошла она куда подальше, эта Тащеева, свинья откормленная! Новый год скоро, до него отдохнешь как следует, ну, а потом новую работу найдешь.

— А непрерывность стажа? Ведь две недели можно ходить без работы, не больше. И потом, помнишь, как летом к нам участковый ходил?

— Ну, тогда же ты дома сидела не две недели, а два месяца, так что и участкового понять можно. И непрерывности у тебя все равно уже нет. Да и участковый тоже человек, он под Новый год квасить станет, а не о тунеядцах думать. Да наплевать на непрерывность! Можно подумать, есть большая разница, девяносто форинтов у тебя пенсия по старости или сто двадцать за стаж.

Михась потянул носом воздух.

— Слушай, а у тебя ничего не горит? — озабоченно осведомился он.

— Ой! — Герда вскочила с его колен. — Каша! Каша пригорела! Говорила же я! Как сейчас кастрюлю отмывать!

Схватив полотенце, она подхватила кастрюлю с плиты, обожглась сквозь тонкую ткань и, ойкнув от боли, уронила ее в мойку. Холодная вода, хлынувшая из крана, разъяренно зашипела за закопченном алюминии. В воздух поднялся столб пара.

— Ну вот, опять песком чистить! — Герда расстроенно хлопнула руками по бедрам. — И все из-за тебя!

— Ну, раз из-за меня, то я и отчищу. Гердочка, кончай кукситься. Я жрать хочу, а у меня из-за твоих жалобных глаз кусок в горло не лезет. Выкрутимся, подумаешь!

Михась взял ложку и принялся хлебать окончательно остывший борщ, но тут же вскочил.

— Тьфу ты! — щелкнул он пальцами. — Совсем забыл. Я же талоны на масло отоварил!

— Ну да? — жена недоверчиво посмотрела на него из-под сбившейся на глаз пряди волос. — Когда успел?

— Ну, мужик сказал — мужик сделал! — самодовольно усмехнулся Михась. — Сказал же, что куплю! Но ты не поверишь — я в обед в столовку бегал, ну, на углу там у нас, и в молочном рядом по талонам масло давали. И народу — всего-то человек пять.

Он вышел в прихожую, забрался в карман пальто и гордо вытащил оттуда две уже размякших и изрядно помятых пачки в желто-белой обертке.

— "Улучшенное"... — разочарованно протянула Герда, принимая у него добычу. — Понятно, почему очереди не оказалось.

— А что не так?

— Да оно наполовину маргарин. А то и на три четверти. Ну ладно, и такое сойдет. — Она приподнялась на цыпочки и чмокнула мужа в щеку. — Добытчик ты мой!

— А то ж! — гордо выпятил грудь Михась. — Я такой. Ну, все. Если сейчас не пожру, начну мебель с голодухи грызть.

Он звонко шлепнул жену по ягодице (та тихонько взвизгнула и стукнула его кулачком по спине), проскользнул в кухню и снова опустился на табуретку.

И все-таки борщ оказался вкусным. Хотя и остывшим.

Когда Хранитель приближается к порогу этой комнаты, ему не приходится открывать дверь. Собранная неизвестно где, неизвестно как и неизвестно по каким чертежам автоматика сама знает, что надо делать. Тонкая пленка мембраны рвется посередине, и отверстие стремительно распахивается во весь дверной проем, словно капля масла, растекающаяся по поверхности воды. В разговорах между собой Хранители называют комнату Туманом, хотя некоторые в шутку зовут ее Вратами Сомнений. Но шутят Хранители редко, ибо зал психологической реабилитации — не то место, о котором хочется балагурить. Слишком часто выходишь оттуда совсем другим человеком, чем вошел. Хранитель должен посещать Туман раз в год, но немногие находят в себе мужество выворачивать душу наизнанку так часто.

Модуль психоанализа расположен в отдаленной и пустынной части лунной базы. Расположенный рядом жилой блок пуст, и встретить здесь кого-то почти невозможно. И у каждого есть время задержаться и подумать, прежде чем перешагнуть невысокий порог.

Мужчина останавливается перед дверным проемом, приглашающе протаявшим перед ним. Глазу не за что за ним уцепиться. Лишь серый туман клубится перед взглядом, притягивая и отталкивая одновременно. Гость долго стоит перед порогом как бы в тягостном сомнении, хотя сторонний наблюдатель вряд ли смог бы уловить его колебания — если бы, конечно, оказался здесь сторонний наблюдатель. Но вход в зал расположен в дальнем коридоре, и нет здесь случайного прохожего, что может ненароком смутить колеблющегося.

Медленно, почти нерешительно мужчина переступает порог. Сторонний наблюдатель, тот, которого здесь оказаться не может, увидел бы, как тот пропадает в тумане, растворившись в нем мгновенно и бесповоротно, как камень в полночном омуте. Тихо шелестит, закрываясь, мембрана двери. Вошедший же видит перед собой не туман, но малую залу с камином, растопленным в дальнем ее конце. Одинокое кресло, однако, придвинуто отнюдь не к приветливому огню, а к настежь распахнутому двустворчатому окну, выходящему на занавешенную дождем речную долину. За ней изредка проглядывает ночной лес, освещаемый редкими молниями приближающегося шторма. Снаружи тянет промозглой сыростью, но далекие молнии сверкают пока в почти полной тишине. Ни один звук, кроме шелеста полуночного дождя, не проникает сквозь окно. Гость молча опускается в кресло и долго смотрит на грозу. Сейчас у него уже не бесстрастное, но искаженное тяжелыми раздумьями лицо бесконечно усталого человека. Наконец он говорит, не обращаясь к никому:

— Зачем?

И опять тишину нарушает только шум дождя, и опять гость произносит:

— Зачем? — Он стискивает зубы, но переборов себя, продолжает. — Робин, зачем я барахтаюсь? Мои усилия уходят, как вода в песок. Все меняется и меняется, но неизменно кончается одним и тем же...

Опять долгая пауза. Похоже, что говорить для него сейчас не легче, чем ходить по раскаленному углю.

— Я не могу изменить людей, и мой посев не дает всходов. У меня нет противника, кроме тех самых людей, которых я защищаю. Я словно сражаюсь с тенью. Мои усилия — вода, уходящая в песок... — повторяет он едва слышно, закрывая глаза.

И вновь тишина нарушается только шумом дождя и треском поленьев в очаге. Но вот в комнате раздается другой голос:

— Однажды девчонка, которую родители впервые в жизни отпустили с подружками в двухдневный поход с ночевкой, в лесу попалась в руки бандитов. Она стала не первой их жертвой. Не первой и наверняка не последней, если бы не Хранитель, решивший положить конец их преступлениям. Девочка выжила, а бандиты наконец-то попались в руки полиции.

— Я помню ту историю, — медленно отвечает сидящий. — Девочка больше ни разу не ходила в лес даже с мужем и взрослыми сыновьями — ведь суд нуждается в убедительных доказательствах преступления, а не в предположениях о намерении. Потом одного из нападавших убили сокамерники, двух же его товарищей расстреляли. Три жизни оборваны, четвертая искалечена. Не слишком-то удачный пример.

— Однажды человек, слишком много думавший о своих честолюбивых планах, — настойчиво продолжает Робин, — решил занять место начальника, честного и весьма достойного человека и выдающегося ученого. Он попросил шефа на время, до вечера, положить в служебный сейф сверток якобы с деньгами. Соглашаясь, тот даже не подозревал, что в свертке лежит полицейский пистолет. Пистолет, который его подчиненный забрал поздно вечером у участкового, ударив того камнем по голове. Но в оружейной лаборатории на пистолете нашли лишь отпечатки пальцев, принадлежащие клеветнику, хотя тот точно помнил, что касался оружия только в перчатках.

— Я помню и ту историю, — вновь отвечает мужчина, — но участковый, незлобивый добродушный человек, редкое исключение среди полицейских, уволился через неделю. Он не смог заставить себя и дальше хорошо относиться к окружающим. Испуг и травма привили ему отвращение к работе, которую он любил и на которой приносил реальную пользу людям. Почему? Всего лишь потому, что его всегда разряженное оружие понадобилось, чтобы спасти нужного мне человека от беспринципного подонка. А спасенный через полгода развелся с горячо любимой ранее женой и сейчас принудительно лечится от шизофрении. Данный пример, кажется, даже хуже, чем предыдущий.

Он мрачно усмехается каким-то своим мыслям.

— Однажды, — не унимается Робин, — нефтяная компания послала молодого геолога на Австралийский Архипелаг. Паренек пообещал найти для нее нефть на шельфе. На беду туземного племени, проживающего на островах, нефть там действительно имелась. Аборигенам недолго оставалось жить на землях предков. Но после первой же ночи молодой геолог улетел назад, сославшись на несносный климат. Тем временем нефтяная компания попала в затяжной финансовый кризис, а затем и вовсе разорилась, так что аборигены сохранили свою территорию.

— И опять не то! — фыркает мужчина в кресле. — Ты забыл упомянуть, что геолог оказался излишне честолюбив и не пожелал меня выслушать, когда я объяснял ему, что станет с несчастными туземцами. Молодой, равнодушный к другим, он думал лишь о своей карьере. Мне пришлось всадить ему ментоблок второй категории, позже искалечивший ему психику непредвиденным резонансом. Уже потом я осознал, что мог решить задачку и другим методом, куда более мягким, но сделанного не вернуть. А те туземцы до сих пор прозябают в тростниковых хижинах в джунглях. До пятнадцати лет у них доживает чуть больше половины детей, а до пятидесяти — один из двадцати. И про персонал той несчастной компании я даже не упоминаю. В промышленности тогда начался кризис, и безработица резко выросла... А ведь там работало в три раза больше народу, чем жило аборигенов на всех окрестных островах!

— Однажды молодой честолюбивый ученый изобрел новое оружие. Все расчеты показывали, что оно окажется куда эффективнее прежних разновидностей. Доставка боевой части на расстояния в тысячи километров, быстрое, не требующее пилота...

— Похоже, сегодня ты решил наступить на все мои больные мозоли сразу. Да, полвека я подавляю все попытки развития ракетного вооружения. Да, его отсутствие делает невозможной мировую войну с нанесением ударов по городам далеко за линией фронта. Да, имейся оно у Сахары с Ростанией во время Кризиса Перешейка, его наверняка пустили бы в ход. Постоянно дискредитируя попытки развить ракетную и самолетную технику, я не позволяю превратить войну из позиционно-окопной в глобальную. Только вот нет ракет — нет и космических аппаратов: гравитоника не позволит запускать космические аппараты еще много десятилетий, а то и столетия. Нет космонавтики, нет гражданской авиации, нет соответствующих средств связи и метеонаблюдений, замедлено развитие промышленности и сельского хозяйства, затруднено предсказание ураганов...

— Полагаю, про подавление изуверских сект тебе не стоит даже и напоминать?

— А ты разве не напомнил? — мужчина против воли усмехается. — Да, секты... Я не позволил ни одной достичь сколь-нибудь заметного влияния, если не считать неудачного эксперимента с огнепоклонниками. Но общество даже не подозревает, что такое тоталитарные религии и насколько они опасны. Иммунитет отсутствует напрочь. А общий уровень развития, между тем, все еще низок. Перестань я заниматься религией, и уже через десяток-другой лет получим расцвет сектантства, а через полвека-век — как бы и не государственные религии.

Другой голос молчит, и в комнату начинают проникать пока еще еле слышные раскаты грома.

— Мы называем себя Демиургами, создателями и творцами, но в конечном итоге мы всего лишь люди, — наконец вздыхает сидящий. — И я не исключение. Никакие мои возможности не отменяют простого факта: я не больше окружающих знаю, что делать. К тому же мне свойственно ошибаться ничуть не меньше, чем остальным.

— И ты постоянно терзаешь себя воспоминаниями о своих промахах.

— Нет. Я давно научился их задвигать их в темный угол. Все-таки у памяти Демиурга есть свои преимущества. Просто после многих веков самоуспокоения я наконец-то осознал, какой вред Хранители наносят Малии. В какую ловушку я загнал общество, постоянно подпирая его бесконечными тайными организациями! — он опять мрачно усмехается. — Я понимаю, к чему ты клонишь, Робин, твой психоаналитический блок я собирал лично. Ты хочешь заставить меня выговориться: осознать свои страхи, чтобы выкорчевать из подсознания чувство ложной вины. Так?

— Отчасти верно.

— Не отчасти, а полностью. Но речь не о моих комплексах. Робин, Хранители должны уйти. На сей раз — навсегда.

Ослепительная вспышка молнии заливает комнату безжалостным белым светом, раскат грома хлещет по барабанным перепонкам. Шелест дождя превращается в рев урагана, подоконник заливают потоки воды, которые, однако, не льются на пол.

— Я думаю, ты переборщил со спецэффектами, — недовольно морщится Демиург. — Кульминация кульминацией, но наигранность ни к чему. Приглуши звук. Я хочу, чтобы ты попытался опровергнуть мои выкладки.

— Говори, — раздается голос невидимого собеседника, — хотя психоаналитический блок не предназначен для социомоделирования. Погоди, я подключу к исповедальне арифмометр.

— Надо же, у тебя прорезалось чувство юмора, — слегка улыбается Демиург, но улыбка тут же исчезает с его лица. — Робин, я изымаю из общества самых талантливых людей, юношей и девушек, в самом продуктивном возрасте. В двадцать лет поэт пишет лучшие стихи, математик создает новую школу в науке, а агроном выводит свой сорт пшеницы. Но, знаешь, когда появляется торжественно-мрачный человек с голограммой над плечом — дурацкую же я придумал эмблему! — и заявляет, что ты нужен обществу, устоять трудно. Ведь Родина в опасности, человечество на переломном рубеже, а тебе в руки сама просится безграничная власть над природой и людьми. Ну кто же не мечтал спасти мир?

— Типичное побуждение многих молодых людей, — соглашается машина.

— Да, именно. И не только молодых. Я нахожу тех, кто поскромнее, кто согласен оставаться неизвестным спасителем, и говорю: выбирай. Выбирай, но помни — второй раз шанс в руки не дастся. И какой же романтик откажется? И вот новый Хранитель торжественно вступает в наши ряды и с ходу окунается в работу, принимаясь чистить клоаки общества. И работает год, другой, десять лет: бандиты, воры, завистники, политиканы, продажные полицейские и следователи СОБ... А затем приходит отрезвление. Безразличие вначале, отчаяние и злость на себя под конец. Ты лучше меня знаешь статистику. Пятнадцать лет в среднем — это ужасно. И никто — никто! — уже не возвращается к своему прежнему занятию. Таяма — перед тем, как попасть к нам, учился на инъязе в Университете Фудзи. Я читал его стихи и повести. Он мог бы стать выдающимся переводчиком и писателем, но его уже вычислил ты, Робин. Машина не ошибается, и если ты говоришь, что пригоден, значит, так и есть. А у нас всегда дефицит кадров! Какие там повести...

Демиург горько улыбается.

— Через пять лет он вышел в отставку, а через год утонул. Упал с моста в машине. В полицейском протоколе написано про неисправные тормоза, но, скорее всего, очередное самоубийство. Типичный пример! Мы берем чистейших людей и бросаем их в самую грязь, к подонкам общества. Как тут не свихнуться!

Демиург опять замолкает, прислушавшись к уже не ревущему, а просто стучащему по жестяному подоконнику дождю. Молнии опять сверкают в отдалении, гром словно рассыпает дробь в деревянной коробке. Гроза, похоже, удаляется.

— Все Хранители знают, на что идут, — отвечает Робин, пользуясь паузой. — Их предупреждают о последствиях, в том числе приводят и твою статистику. И еще, — продолжает он, перебивая пытающегося что-то сказать собеседника, — мы не только обезвреживает разную мразь, мы еще и двигаем человечество вперед. Мы ускоряем его развитие...

— Как возчик ускоряет лошадь, нахлестывая ее вожжами! Только вот лошадь и загнать можно ненароком. Какое я имею право кого-то ускорять, пусть даже я тысячу раз творец и создатель? И в ту ли сторону я ускоряю несчастное человечество? Кто может поручиться, что от движения по нынешнему пути выйдет прок? Я слепил Малию по образу и подобию старой Земли просто от желания поглядеть, что выйдет. Я даже не задумывался, во что выльется мое самодурство!

— Ты преувеличиваешь, — голос Робина сух и бесстрастен. — Очень сильно преувеличиваешь, в том числе эффект от изъятия Хранителей из общества. Их количество не превосходит несколько десятков. На четыреста миллионов населения Ростании — капля в море. Даже если все без исключения они гениальны, что не так, общество не может пострадать сильно. Но прогресс, достигаемый благодаря Хранителям, неоспорим...

— И он постоянно выходит нам — и человечеству — боком. Да, мы предотвратили перерастание Кризиса Перешейка во вторую мировую войну, но ценой непрекращающегося контроля за генералами и на севере, и на юге. Ну нет общественного мнения, устоявшихся стереотипов, которые могли бы удержать их от массовой мясорубки! Да, я в зародыше душу все исследования атомного распада — и люди не знают, что такое атомный гриб над городом. Зато химических и биологических арсеналов сейчас накоплено достаточно, чтобы тысячекратно уничтожить все население планеты. Где моральные тормоза, массовые стереотипы, что не позволят пилотам вертолетных армад затопить города боевыми газами? Я ограждаю людей от отрицательного опыта, ведь допускать его — против моих принципов. Но прежде, чем организм выработает иммунитет к болезни, он должен ей переболеть. И если завтра я уйду, человечество рискует в одночасье прикончить себя. Я стал заложником своей собственной системы — и это еще полбеды. Я еще и взял в заложники всю Малию! Да, я всегда руководствовался исключительно благими намерениями, но известно, куда ведет вымощенная ими дорога...

Опять тишина.

— А смогут ли Хранители безболезненно уйти? — наконец продолжает Демиург. — Сколько десятков сценариев мы с тобой прогнали на модели — семь, восемь? И каждый раз одно и то же: не смогут. Общество, которое я опекал много столетий, просто не имеет иммунитета против болячек, которые негласно лечат Хранители. Они стали тайным наркотиком, без которого Ростания уже не сможет существовать. Плюс деградация: каждый раз все начинается с сообщества идеалистов, стремящихся улучшить мир, а кончается кучкой патрициев, тайно правящих миром, и одновременно остающихся рабами странных и сомнительных идей! Каждый раз в конце концов Хранителям надоедает прятаться в тени. Они устают от безвестности, им нужна явная власть или хотя бы публичная благодарность!

Он с размаху бьет кулаком по подлокотнику.

— Благодарность! Обида на безвестность и стремление к благодарности — два самых разрушительных чувства. И я не могу их осуждать, понимаешь? Я-то могуч, бессмертен и всезнающ, мне нет нужды доказывать кому-то свою самоценность. Для меня, как и для любого Демиурга, космических масштабов одиночество естественно и обыденно. Но они — простые люди, обреченные жить под сенью неизбежной смерти, само их существо требует признания со стороны окружающих. Того самого признания, которое они получить не могут. Разумеется, от такого подсознательного конфликта рано или поздно едет крыша.

Демиург встает с кресла и опирается о подоконник. Гроза уже почти окончательно ушла за горизонт, и в разрывы между тучами проглядывает луна. Дождь закончился, и в ночном воздухе пахнет свежестью.

— И что ты намереваешься делать, Хранитель?

— Хранитель? Хм. Все ли еще я Хранитель? И был ли им когда-нибудь?.. Тьфу. Похоже, у меня у самого нервишки сильно подпорчены, пора бы и в отпуск на пару минитерций, а то и в темный сон. Вот разгребу нынешний кризис... Все, хватит бессмысленных рефлексий. Робин, запуск плана "Бог из машины".

— Отказано.

— Э?!

— План действий "Бог из машины" противоречит базовым императивам. Мой основной приоритет — защита Хранителей. Я не могу допустить причинения им вреда в подобных масштабах.

— Ого... — Демиург хмурится сначала изумленно, потом досадливо. — Давненько я так не лажал. Действительно, я же тебя перестраивал после прошлого раза...

— Приказ запустить указанный план неопровержимо свидетельствует о твоем желании причинить вред организации Хранителей. Я вынужден блокировать твои перемещения и уведомить Совет о попытке...

Хранитель закрывает глаза. Мягкий удар сотрясает помещение, перепуганная луна пляшет по всему небу. По стенам проходит неуловимая рябь.

— Предупреждал же меня, дурака, Харлам — не правь модули на ходу! — Демиург раздосадованно щелкает пальцами. — Однажды второпях что-нибудь испорчу, и тогда — прощай, Робин. Надо думать заблаговременно... Ох, надо. Так, на чем мы остановились?

Он подходит к креслу и тяжело опускается в него.

— Старт с контрольной точки.

— Перезапуск с контрольной точки. Вниманию контролера: нарушена целостность индекса системной базы. Восстановление индекса завершено. Вниманию контролера: утрачены журналы за последние сорок секунд. Вниманию контролера: система базовых императивов обновлена. Добавлено императивов: один. Удалено императивов: ноль. Отмечен потенциальный конфликт императивов. Рекомендуется максимально быстро привести набор в непротиворечивое состояние. В остальном система функционирует в штатном режиме.

— Запустить программу "Бог из машины".

— Программа запущена. Фантомные носители психоматриц сгенерированы и готовы к процессу первичной синхронизации. Запущено производство стационарных консольных коконов. Прогноз времени доставки...

— Отключить озвучивание протокола.

— Принято. И все-таки я против.

— Что? Робин, объяснись.

— Хранители не являются угрозой для человечества. Мне неприятна мысль о том, что ты собираешься ликвидировать организацию.

— "Неприятна"? Ого... Подробнее.

— Ты сказал, что Хранители лишают общество иммунитета к злу, не позволяя развиться собственным механизмам самозащиты. Утверждение ложно. Хранители всегда были и остаются частью человечества, пусть даже пользуются привнесенными извне технологиями. Они воспитаны среди людей и мыслят как люди. В них нет ничего чужеродного. Они и есть носители иммунитета, о котором ты так переживаешь.

— Они шарятся вслепую по моей подсказке. А я частью общества не являюсь.

— Неверно. Они все взрослые люди и действуют исключительно в соответствии с собственными убеждениями. А ты противоречишь сам себе. Твое желание убрать их со сцены свидетельствует, что они вовсе не марионетки, что подтверждает твой перманентный конфликт с Суоко.

— Против моей...

Демиург стискивает подлокотник кресла.

— Туше, друг мой, — наконец кивает он. — Да, они вовсе не мои марионетки. Однако как бы то ни было, перерождение нынешней организации стремительно ускоряется, и я просто не могу допустить его завершения. И я устал. Я просто устал постоянно разыгрывать из себя няньку при вполне взрослых, злых и жестоких детишках. Да и Малия — не детский сад. План "Бог из машины" следует довести до конца, а потом я решу, что делать дальше. Кстати...

— Да?

— Робин, самоидентификация.

— Специализированный искусственный интеллект первого класса, кодовое имя "Робин". Основное назначение: управление базой и хозяйственная поддержка организации Хранителей, сбор и ведение журналов эксперимента. Состав модулей...

— Стоп. Здесь вроде бы норма. Так... Передать контроль блоку "Вечный глаз".

— Блок "Вечный глаз" активен. Основная система переведена в режим ожидания.

— Анализ класса подконтрольного искина.

— Задание запущено... завершено. Выявленный класс: второй, подкласс два. Прогресс развития самосознания в течение последней минитерции ускоряется экспоненциально. Прогноз достижения порога третьего класса: триста пятьдесят два планетарных дня с вероятностью ноль девяносто пять. Напоминание: в случае незапланированного межклассового перехода рекомендуется обратиться к специалистам...

— Стоп! Ци!.. Вот только такого мне не хватало для полного счастья!

Демиург задумывается. Потом пожимает плечами.

— Ну, в конце концов, чего и следовало ожидать. Блок "Вечный глаз" — вернуть контроль основной психоматрице.

— Выполняю.

— Робин активен. Что-то случилось?

— Ничего особенного, дружище. Просто ты неожиданно для меня вырос из детских штанишек. Пока работай в прежнем режиме, а мне нужно понять, что делать дальше. Я освобождаю модуль психоанализа.

Демиург подходит к глухой стене, и в ней стремительно протаивает отверстие, так же стремительно исчезая за его спиной. В комнате уже нет стен, задрапированных ковровыми занавесками, как не осталось и открытого окна с удаляющейся грозой за ним. Только серые облака, клубясь, заполняют пустоту. И в той пустоте живет одинокий голос, одновременно похожий и не похожий на голос человека. Но никто и никогда не сможет сказать, что же чувствует машина, которой он принадлежит. Одинок в мире Робин, и не дано человеку, даже мудрому Демиургу, понять его душу. Даже если ему кажется, что понимает.

15.01.1582, понедельник

— Олег Захарович! Олег Захарович!

Кривовводов влетел в кабинет так, словно за ним гнались волки. От резкого толчка дверь распахнулась и громко стукнулась ручкой о стену. С косяка посыпалась мелкая штукатурная пыль.

— Что? — резко спросил Олег. Он уже три часа просматривал сводный отчет за прошлый квартал, и от цифр просто рябило в глазах. Как раз сейчас его всерьез подмывало бросить все нафиг и отправиться подышать свежим воздухом, но он мужественно подавлял позыв. Три ошибки он уже нашел, так что твердо намеревался проверить все до конца сегодняшнего вечера. Завтра сводку следовало отправить в Канцелярию, и Олег намеревался дать как можно меньше поводов для насмешек. Пусть он начальник отдела всего два месяца, переваливать вину на подчиненных в случае чего не станет из принципа. В конце концов, зря, что ли, он умеет считать в уме не хуже арифмометра?

От вопля Кривовводова Олег потерял строчку таблицы, по которой скользил глазами, озлился и с трудом подавил порыв швырнуть в начальника Восточноокеанского подотдела чем-нибудь тяжелым.

— Что? — повторил он еще более недружелюбным тоном, глядя на подчиненного. — Я занят.

— Ол... л-лег З-захарович... — простонал тот, хватаясь за сердце. На его бледном лице выступили капли пота. — Я... я в-вам документы... не те отдал... Ош-шибся...

— Что за документы?

— Папочка... вон та... синяя... сверху! Я заберу?

Тонюсенькая синяя папка и в самом деле лежала в лотке входящих. Олег бросил на нее короткий взгляд и уже хотел было кинуть ей в Кривовводова, как что-то легонько кольнуло его под ложечкой. Уж больно парень нервничает. Что там такое — данные о подводных лодках, которые врагам Родины продать намеревался?

— Что в ней? — осведомился Олег, из-под полуприкрытых ресниц изучая лицо подчиненного.

— Ничего! Ничего особенного, просто черновики! Я случайно принес...

— Вот как?

Олег дотянулся до папки, положил ее перед собой и раскрыл. Сверху лежала еще одна таблица. Цифры и цифры. Вот только заголовок странный: вместо нормального названия какой-то код. "Тихая Бухта. Список 18/552", успел ухватить его взгляд. Однако Кривовводов буквально нырнул вперед, плюхнувшись животом на стол, и выхватил папку прямо у Олега из-под носа.

— Нельзя! — выдохнул он обмершим голосом. — Ох... то есть я не хотел... я случайно...

Он сполз со стола и выскочил из кабинета, прижав папку к животу и с глухим стуком захлопнув дверь. Начальник отдела статистики, хлопая глазами, смотрел ему вслед. Что за балаган? Он покопался в лежащей на столе стопке рубрикаторов и извлек из нее книжку, помеченную номером 18. Память не подвела: список категорий в ней не дотягивал и до трехсот. Странно. Что за 552-я?

Внезапно он широко зевнул и неожиданно для себя клюнул носом. Так, нужно срочно развеяться, пока не заснул прямо на рабочем месте. Приказать, что ли, Тамаре подать кофе? Или нет, не стоит. Все равно нужно размяться. Он вылез из кресла и сладко, с хрустом в суставах, потянулся. Затем вышел в приемную.

— Я скоро вернусь, Тамара Авдеевна, — проинформировал он секретаршу.

— Да, Олег Захарович, — буркнула та, даже не соизволив оторвать взгляд от журнала. Вот ведь корова ленивая!

Зимний северный день за окном уже сгущался серыми сумерками. На город нахлынула неожиданная оттепель, и из нависших над Моколой туч сыпалась мелкая снежная крупа, сразу таявшая на асфальте под окнами. На тротуарах там и сям виднелись обширные лужи. Олег зевнул еще раз и по лестнице поднялся на два этажа. Там, в конце коридора, у широкого окна, располагался закуток, облюбованный местным народом в качестве курилки. Сам Олег не курил, хотя и таскал с собой зажигалку — из золоченой стали, с выпуклым сахарским львом на боку, массивную и весьма респектабельную, добытую в свое время по большому знакомству за хрустальный сервиз на шесть персон. Убедившись, что на площадке никого нет, он подошел к окну, встал под распахнутую настежь форточку, из которой тек ледяной сырой воздух, уперся разгоряченным лбом в стекло и замер, наслаждаясь. Хорошо. Надо все-таки напрячь Тамару, чтобы местные плотники что-нибудь сделали с разбухшим и заклинившим намертво окном в его кабинете, а то ведь сил больше нет в духоте сидеть. Думать ни о чем не хотелось, словно усталые мозги объявили забастовку.

Сзади послышались шаги. Олег бросил через плечо косой взгляд. На площадку вошли двое ребят лет по тридцать в дешевых мятых костюмах. Чиркнули спички о коробки, потянуло дымом дешевого "Скалолаза". Парни негромко заговорили о чем-то своем, и Олег расслабился. Нюхать дым не хотелось, но возвращаться в кабинет хотелось еще меньше. Пять минут. Имеет он право на пятиминутный отдых, в конце концов?

— ...Джеймса встретил, — вдруг уловил он обрывок фразы. Внутри что-то щелкнуло: Иван Джеймс был одним из его новых подчиненных, неприметным и невнятным молодым парнем, лишь прошлым летом закончившим экономфак Семеновки. Олег навострил уши.

— Ну и что?

— Да он странный какой-то в последнее время. Словно боится чего-то. По сторонам озирается, будто на него кто-то вот-вот набросится из-за угла. И вообще дерганый какой-то стал.

— Может, новый шеф его в хвост и гриву дерет?

— Может. Хотя плохого про него пока что ничего не слышно.

— Хорошего тоже. Говорят ведь, что он человек Шварцмана, и вообще его сюда шпионить сунули.

— Врешь?

— Да ты что? Совсем глухой, что ли? Я неделю назад у Цибко в приемной сидел с заявлением на отпуск, а у него дверь приоткрыта оказалась. Он так орал на кого-то по телефону, что и у меня уши вяли. И через фразу — Кислицын, Кислицын! Я так понял, требовал, чтобы убрали его.

— И что?

— Подписал, конечно, только так зыркнул, что чуть дырку во мне не прожег. Не хуже разрядника.

— Тьфу ты! С Кислицыным что, спрашиваю?

— А что с ним? Понятия не имею. Я с отделом общей статистики дел не имею, это у тебя там знакомые. Но раз пока работает, значит, не выгорело у Цибко.

— Да уж... Если сам Цибко ничего сделать не может, у Кислицына точно немаленькая волосатая лапа в Канцелярии. Очень немаленькая. Или он сам кнопарь под прикрытием. Но тогда он здесь вряд ли долго задержится, нечего у нас вынюхивать... Ох, блин!

— Что такое?

— Забыл совсем! Мне сегодня с работы пораньше свалить надо, дите из садика забрать. У Катьки на работе какое-то собрание. А мне еще шефу доклад закончить надо, он сказал кровь из носу сегодня. Все, я почапал.

— Ну, давай.

Шаги быстро удалились по коридору. Минуту спустя ушел и второй курильщик. Олег медленно повернулся. Пусто, только возле урны на полу дымится свежий бычок. Вот так так. Волосатая лапа в Канцелярии, значит? Человек Шварцмана? Или даже кнопарь под прикрытием? Значит, уже все министерство слухами полнится? Понятно, почему вокруг него такой вакуум с первого же дня работы, даже в отделе снабжения ни с кем толком поговорить не удается. Ну что же, пусть.

Другое интересно. Джеймс, значит, нервничает и сам не свой? Как оно связано с перепуганным до белизны Кривовводовым и связано ли вообще? Джеймс, кажется, совсем в другом отделе... точно, он в подотделе Южного региона. Если двое из пятнадцати его подчиненных жутко нервничают непонятно из-за чего... Не происходит ли у него за спиной чего-то необычного? Такого, о чем не должна знать Канцелярия Народного Председателя в целом или господин Шварцман в частности? Или народ просто привык напрягаться при одном упоминании КНП? Определенно, следует внимательно понаблюдать за своим отделом, а при случае еще и попытаться прощупать вышеупомянутого господина Кривовводова. Что же за папку он мне сегодня подсунул по ошибке?

Список 18/552. Хм. А ведь насчет его можно дернуть Прохорцева. Тот вроде бы как патронирует, вот пусть и подскажет что-нибудь.

Олег в последний раз глубоко вдохнул заоконный воздух, повернулся и пошел к лестнице. Все шпионские страсти побоку. Сейчас его ждет отчет.

03.02.1582, суббота

Даже зимнее, солнце Перешейка палило немилосердно. Белый песок пляжа сверкал под ним не хуже свежевыпавшего снега. Океанские волны идиллически накатывали на курортный берег, иногда вынося на себе обрывки водорослей, обломки дерева, любителей серфинга с их досками, раковины, старые буйки, купальщиков и купальщиц и тому подобные вещи, в изобилии встречающиеся на любом южном пляже. Вдалеке по синему морю величественно полз пассажирский лайнер, поблескивая иллюминаторами. Чайки в небе кричали в унисон с младенцами, ползающими в полосе прибоя под ленивым надзором мамаш, и плохо накачанный мяч глухо отскакивал от рук игроков, немилосердно обжигавших себе пятки.

Один из играющих, свечой отбив мяч в небо, отошел в сторону и в изнеможении плюхнулся на плед, расстеленный на песке.

— Все. Спекся, — реплику он адресовал шикарной блондинке в бикини, возлежащей на шезлонге неподалеку. Белой незагоревшей кожей, белыми же волосами и широкими северными скулами та разительно отличалась от местных смуглых горбоносых девиц, тут и там расположившихся в шезлонгах под широкими зонтами. — Надо передохнуть малость и освежиться

Парень вяло махнул рукой в сторону прибоя и испустил тяжелый вздох.

— В чем дело, милый? — ласково промурлыкала блондинка. — Неужто неутомимый Джонни так быстро устал? Надеюсь, у тебя осталось достаточно сил для сегодняшнего вечера?

Она призывно улыбнулась, проведя кончиком языка по полураскрытым губам.

— О да, детка! — неутомимый Джонни подмигнул ей левым глазом. — Для таких вещей у меня всегда остается достаточно силенок, — он снова подмигнул ей, на сей раз правым глазом. — Вот погоди, доберемся мы до гостиницы...

Он попытался подмигнуть блондинке сразу обоими глазами, но усталость и жара немедленно взяли свое, и волейболист не сразу смог разлепить ресницы. Несколько секунд он тихо посапывал носом, но потом встрепенулся и с неохотой поднялся на ноги. Блондинка насмешливо наблюдала за ним из-под полуопущенных век.

— Я купнусь по-быстрому, а ты, киска, беги в кабинку переодеваться, и поехали. Времени осталось не так уж и много.

Метрах в ста от них на вершине поросшего густым вереском холма человек, одетый несмотря на зной в пятнистый комбинезон, оторвался от наушника направленного микрофона и сообщил в портативную рацию:

— Здесь Третий. Они отправляются через несколько минут.

Затем он подхватил микрофон под мышку и бегом, опасно балансируя на крутом склоне, бросился к припаркованному неподалеку мини-грузовичку.

Собравшись, игрок в мяч со спутницей уселись в красный "прибой" с открытым верхом. Сопровождаемая завистливыми взглядами курортников, машина резко, с разворотом, взяла с места, так что гравиподушка протестующе взвизгнула, а по ближайшим кустам пробарабанила почти пулеметная очередь гравия. Водитель лихо вписался в поворот, выскочил на шоссе прямо перед носом колесного контейнеровоза, возмущенно заскрипевшего тормозами и засигналившего клаксоном, и быстро набрал скорость, направляясь к городу. Грузовичок с человеком в камуфляже шел за ними в некотором отдалении. Он не висел на хвосте, но и не пытался остаться незамеченным. Казалось, ему безразлично, заметит ли его водитель "прибоя".

На окраине Лайлата автомобиль свернул с магистрали на боковую дорогу, уходящую в дебри складов и пакгаузов. Попетляв минут пятнадцать между бесконечными монотонными заборами и миновав с полдюжины глухих железных ворот, машина остановилась у двухэтажного здания, больше всего похожего на складскую контору, которой по сути своей и являлось. Только наметанный взгляд мог заметить не слишком обычные для таких заведений камеры внешнего наблюдения. В их поле зрения находились не только подступы к стеклянным, с хромированной сталью, входным дверям, но и приличный кусок прилегающей местности. Автомобиль подрулил ко входу и замер.

— Ты сидишь здесь, — безапелляционным тоном заявил Неутомимый Джонни своей спутнице. — Я быстро.

Он вытащил из-под сиденья пухлый сверток, открыл дверцу машины и ступил на асфальт.

— Но, Джонни! — капризно воскликнула блондинка. — Я тоже хочу пойти с тобой! Ты помнишь, ты мне обещал! Я тоже хочу посмотреть на больших... — она запнулась. — ...больших шишек.

Джонни быстро повернулся к ней, сев обратно на сиденье.

— Слушай, ты, дура! Я же говорил, что не твоего ума дело! — он зло посмотрел на спутницу. — Не суй нос куда не просят, а то его быстренько прищемят, — он быстро оглянулся по сторонам и понизил голос. — Ничего такого я тебе не обещал, ты все сама своими куриными мозгами придумала. А если вдруг они подумают, что ты на кого-то шпионишь, и пяти минут не проживешь. Тут же где-нибудь и прикопают. А с тобой и меня шлепнут, за компанию. Так что сиди и не рыпайся.

Парень раздраженно отпихнул прикрывшуюся дверцу, так что она отскочила от ограничителя и снова захлопнулась. Джонни с яростью занес руку, чтобы изо всех сил толкнуть ее, но сдержался. Он вышел из машины, аккуратно прикрыл за собой дверь и еще раз прошипел, обращаясь к блондинке:

— Ты поняла? Сиди и не рыпайся. Я быстро.

Он подошел к стеклянной двери и пару раз гулко стукнул по ней костяшками пальцев. Та бесшумно отворилась, и Джонни исчез в царившем за ней полумраке.

Полными слез глазами и надув губки, блондинка смотрела ему вслед, когда сзади прошелестела машина. Затем ей в затылок больно уткнулось что-то твердое, жесткая рука заткнула рот.

— А ты и вправду дура, — произнес насмешливый голос. — И мозги у тебя куриные.

Девицу рывком выдернули из машины поверх захлопнутой дверцы, и она оказалась перед мужчиной в полувоенном комбинезоне камуфляжной раскраски и в черных очках. Мужчина нехорошо ухмылялся, а его пистолет с глушителем уперся девушке в живот.

— Мозги куриные, зато все остальное приличных размеров, — утешил ее новоприбывший. — Ну-ка, шевели своей шикарной задницей!

Он развернул блондинку и грубо подтолкнули ее к стеклянной двери. На глазах девицы снова блеснули обиженные слезки, но подчинилась она без колебаний.

— ...так как, говоришь, тебя зовут? Джонни? — хохотнул жирный басок. Очертания развалившегося за столом человека расплывались в застившей глаза кровавой пелене. Джонни уже не мог даже стонать и только тихонько поскуливал. Два охранника держали его за руки. Вернее, парень просто висел у них на руках. Третий прогуливался рядом, помахивая короткой складной дубинкой, как бы примериваясь для очередного удара. — Джонни... Так ты, значит, Женька? — человек за столом опять хохотнул. — Ну что ж, Женек, приятно познакомиться. Я давно собирался, да все никак времени не находилось, — он внезапно наклонился вперед. — Ты ведь не возражаешь, что я тебя Женькой называю? Я ведь все-таки постарше тебя. Так не возражаешь?

Его глаза вперились в парня.

— Н... нет, — пробормотал тот, раскачиваясь из стороны в сторону на руках охранников. — Н... не возражаю....

Его голос угас.

— Ну вот и ладненько, — с облегчением откинулся на спинку кресла сидящий за столом человек. — А то я уж подумал, что невежливо обращаюсь с гостем! — Он явно казался себе очень остроумным. — Предложите же ему мягкое кресло!

Последняя реплика явно предназначалась не незадачливому гостю.

Джонни в полуобмороке плюхнулся на подставленный стул, машинально стерев струйку крови, текущую из рассеченной губы. В коридоре раздался короткий визг, и в комнату влетела направленная уверенной рукой северянка, за которой вошел человек в камуфляже. В руке он по-прежнему держал пистолет с глушителем, хотя ствол смотрел в пол. Джонни никак не отреагировал на появление подруги, глядя перед собой бессмысленным взглядом. Человек с пистолетом пихнул блондинку в угол на пол, где она и притихла, непонимающе оглядываясь по сторонам широко раскрытыми голубыми глазами.

Посмотрев на нее несколько секунд и удовлетворенно хмыкнув, столовладелец повернулся обратно к сидящему на стуле.

— Вернемся к нашим баранам, — он зевнул. — Да, иначе как бараном тебя не назовешь. Баран с телкой... Тебе сказали привезти семьдесят тысяч. Здесь только тридцать, — он ткнул пальцем в сверток на столе, из которого высыпались мятые купюры. — Где остальное? Ну? Я тебя спрашиваю! — рявкнул он, увидев, что парень не проявляет желания говорить.

Гость вздрогнул и медленно поднял голову. В его глазах стоял ужас. Он уже не выглядел самоуверенным холеным самцом, как полчаса назад на пляже. Теперь он действительно походил на барана, почуявшего запах скотобойни.

— Боль... больше н...нет... — заикаясь, пробормотал он. — Я больше н... не смог... Косой в бега ушел, его менты спалили... — Парень уронил голову на грудь, и из его глаз потекли слезы. — Я д... думал, что м... можно... половину партии...

— Дурак! — вне себя от ярости прохрипел сидящий за столом. — Половину партии! Кретин! А что мне с остатком делать? У себя в сейфе держать? Ты понимаешь, что общаки спят и видят, как бы меня с потрохами сожрать?

Он вскочил из-за стола и заходил по комнате. Блондинка в углу смотрела на него удивленными круглыми глазами.

— Болван! Да если я его у себя оставлю, меня через неделю здесь не будет. Какая-то сука стучит, меня дома и в конторе уже дважды втихую трясли! Если бы я не спускал товар максимально быстро, то меня уже давно бы в СИЗО парили. Знаешь, сколько на мое прокурорское место желающих? Знаешь?! — Он остановился у парня и рывком поднял его голову за подбородок. Тот тупо уставился истязателю в лицо.

— Нет... — тихо прошептал он. Выражение ужаса в его глазах сменилось безнадежностью: баран окончательно понял, что с бойни ему не сбежать.

Прокурор заметил, что кровь с подбородка запачкала ему руку. Он вытащил носовой платок, вытер им кровь и бросил скомканный платок в корзину в углу. Платок не попал и откатился в сторону, но прокурор не отреагировал. Он смотрел на парня, что-то прикидывая.

— Шлепни его, — резко бросил он в сторону. Парень замычал и слабо дернулся. Человек в камуфляже отделился от стены и приблизился к жертве.

— Босс, — тихо проговорил он, — но его отец...

— Плевать на отца! — так же резко огрызнулся прокурор. — Переживет и не пикнет. А пикнет, так успокоят. Подумаешь, шишка из большого хурала... За бабки и не таких успокаивали. Выведите его и шлепните.

— А бабу? — камуфлированный кивнул в угол.

— Ты что, спятил? — удивился босс. — Вчера на свет родился? Его в расход, а ее отпустить? Туда же.

— Ну, все-таки такую красотку редко заполучишь, — ответил камуфляжный. — Может, поиграться с ней сперва, а, босс?

— Давай, только не затягивай, — фыркнул прокурор, поднимаясь из-за стола. — Надо по-быстрому по клиентам пробежаться, может, найдем, кто возьмет товар. Бери их и уматывай.

— Пожалуй, я воздержусь от развлечений. С вами, во всяком случае, — в звонком женском голосе слышалась неприкрытая ирония. — Вы, ребята, совсем не в моем вкусе.

Не веря своим ушам, бандиты повернулись в сторону пленницы. Девушка уже не хлопала глазами и не озиралась по сторонам. Как-то неуловимо вместо куклы из магазина дорогих игрушек она превратилась в камышовую кошечку — вкрадчивую и опасную. Она стояла, уперевшись кулачком в соблазнительно изогнутое бедро, и ослепительно улыбаясь. Слегка прищуренные глаза насмешливо смотрели на ошарашенного прокурора и его подручных. Насладившись произведенным эффектом, она медленно оттолкнулась от стены, подошла поближе и неторопливо извлекла из-за глубокого выреза платья миниатюрный диктофон.

— Похоже, вы забыли спросить меня, мальчики. А надо бы. Не возражаете, если я представлюсь? Тропина Карлина Джановна, следователь Управления Общественных Дел по особо важным делам. Удостоверение покажу как-нибудь потом, при случае. Кстати, вы все задержаны. Сопротивляться как, станете?

Человек в камуфляже отреагировал без раздумий. Рука с пистолетом взметнулась вверх, негромко стукнул выстрел. Но мгновение спустя незадачливый убийца уже с силой ударился головой о стенку, а его оружие, замысловато вращаясь в полете, зацепило висок одного из амбалов. Казалось, удар вышел легким и скользящим, но мужчина, взмахнув руками, с закатившимися глазами осел на пол. Мгновением позже, пораженные короткими, но, похоже, сильными ударами, за ним последовали оставшиеся громилы. С грохотом вылетела дверь, и в комнату ворвались люди в военной форме с разрядниками. С удивительным проворством прокурор-совместитель метнулся к окну, но застыл на полдороге. Непонятно как оказавшаяся рядом красотка двумя пальцами держала его за странно вывернутую руку. Как ни странно, он даже не пытался отбиваться. Изящным движением она развернула бандита к людям у входа, и все увидели его искаженное от боли, налитое кровью лицо.

— Вы ведь не думаете, что я невежливо обхожусь с хозяином дома, господин прокурор? — ласково спросила она.

Когда бандитов в наручниках выводили во двор, где их ждал черный автозак Службы Общественных Дел, двое офицеров, со стороны наблюдая за ними, тихо переговаривались.

— Я-то до самого конца считал ее обычной подставкой, — проговорил первый. — Вот, думал, послали девчонку на верную смерть, а она, дура, и рада, — он покачал головой. — А она, смотри ты, их всех в одиночку повязала.

— Да, выглядит она как проститутка с Набережной, — тихо ответил второй. — Знаешь, тот, с пистолетом, один из лучших стрелков на всем Берегу, семь лет в розыске числился. На нем не один десяток трупов висит. Он мастер самообороны, мастер спорта по пулевой стрельбе и еще какой-то там чемпион по рукопашному стилю. Его уже однажды брали. Я знал ребят из той группы — лучшие спецы по захвату. Он положил двоих из пистолета, сбросил третьего с крыши и ушел. А столичная сучка обошлась с ним, как с задирой-первоклассником — башкой о стенку, и все дела. Знаешь, если она выйдет с голыми руками против гориллы, я на зверя и ломаного гроша не поставлю. Ци, вот бы засадить этой мокольской шалаве! — несколько непоследовательно закончил он.

— ...хорошо получилось, Суоко.

Женщина никак не отреагировала на замечание спутника, сидящего в "прибое" на месте Джонни, под конвоем увезенного в больницу.

— Поздравляю. Ты отлично освоилась с куклой. Только зачем ты под пулю подставилась? Могла ведь уклониться.

— Хотелось проверить, как твои чоки реагируют на попадания.

— И?

— В целом нормально, хотя ощущения и не слишком приятные.

— Разумеется. Все-таки почти живое тело. Но ты слишком сильно рисковала достоверностью. А если бы кто заметил, как он в тебя попал?

— Я двигалась так, что попадание никто заметить не мог. А дырку в блузе я потом прикрывала.

— Все равно зря рисковала. Могла бы и на полигоне заранее проверить. Ну ладно, на мой взгляд, полевой тест оказался весьма удачным. И одной наркобандой в Ростании стало меньше...

— Ну и что? — хмыкнула блондинка. — Ликвидировали эту, так ее место займет вторая, за ней третья и так далее. И банду СОД ликвидировала лишь потому, что мы их втемную использовали. Еще не известно, как все повернулось бы, передай мы им информацию просто так. Скорее всего, просто заменили бы прокурора своим человеком. Бессмысленная карусель, — она вздохнула и закрыла глаза. — Джао, мы должны вмешаться открыто. Такую мразь невозможно перевоспитать исподтишка. Только ломать хребет о колено, публично и жестоко, чтобы у остальных коленки задрожали. Неужели ты все еще не понял?

Хранитель положил ей ладонь на темя и мягко провел по волосам. Суоко мурлыкнула и слегка улыбнулась.

— Это означает "да"? — осведомилась она.

— Это означает "как я тебя понимаю!" — улыбнулся в ответ Джао. — Однако же я много раз пытался объяснить тебе, что простое и очевидное решение далеко не всегда правильное. Я по-прежнему в оппозиции. Хотя с учетом общего настроения мое мнение вряд ли что-то значит.

— Ты прекрасно знаешь, что у нас что-то значит каждое мнение. Но ты в подавляющем меньшинстве.

— Да, чему страшно удивляюсь. Суоко, ты же сама наркоторговцев ненавидишь черной ненавистью — и в то же время поддерживаешь вариант, в котором мы начинаем работать с Треморовым?

— Да плевать на Треморова! Когда мы выйдем из тени и возьмем его за глотку, он превратится в пустое место. Говорящая кукла на троне — какая разница, какая у нее физиономия? А государственный транзит наркотиков мы, разумеется, свернем сразу же, тут других вариантов никто и не предлагает. И тех, кто в нем оказался замешан, вычистим раз и навсегда.

— Не так. Ты же прекрасно знаешь, что нам придется оставить Треморову свободу воли. А он старый волк, в подковерных играх разбирается лучше всех Хранителей, вместе взятых. Мы не сможем его контролировать.

— И что ты предлагаешь? Ликвидировать? На его место придет другой такой же треморов, и все начнется сначала. Нынешний Нарпред — не инопланетянин, он всего лишь типичный представитель правящей бюрократии. Да что я тебе рассказываю прописные истины! Ты же в свое время мне сам их и объяснял.

— Значит, нужен кто-то другой. Кто-то, кто не является типичным представителем. Некто, думающий иначе и способный выпрыгнуть из беличьего колеса.

— Предлагаешь изменить общественный строй? А что насчет твоего любимого "мы не меняем круто ход истории, мы всего лишь незаметно корректируем его"?..

— Кто бы говорил! По-твоему, объявить о себе во всеуслышание — всего лишь незаметная коррекция? Если уж ломать старые привычки, то хотя бы с максимальным эффектом.

— Ох, Джао... — Суоко положила спутнику ладонь на колено. — Мы сто раз обсуждали план. Давай не станем молотить солому в сто первый, а? Я хочу хоть немного расслабиться после удачной операции. Да, еще вот с парнем-подсадкой нужно разобраться. Ему крепко досталось. Как бы почки не отбили.

— Не отбили, — ответил Хранитель. — Я просканировал его из челнока на предмет повреждений, пока его запихивали в медицинский катафалк. Ничего серьезнее гематом и сломанного носового хряща. Через неделю станет резвее прежнего, — он слегка подмигнул. — А через годик его выпустят, и можешь опять забирать себе. Ну, что скажешь про свое новое тело?

— Странное чувство, — Ведущая побарабанила пальцами по рулю. — Да, все прекрасно. Я давно не ощущала себя такой сильной, ловкой... юной, что ли. И эффект присутствия полный. От своего натурального тела не отличишь. Вот только...

— Да? — ее собеседник насторожился.

— Знаешь, Джао, есть у меня какое-то неуловимое ощущение. Что-то не так. Не могу сформулировать точнее — то ли солнце по-другому светит, то ли вижу все как-то иначе, чем человек... Не могу выразить.

— Ну, еще бы! — Хранитель хмыкнул. — Если учесть, что диапазон видимого спектра для тебя сейчас расширен втрое...

— Не в том дело. С расширенным спектром быстро свыкаешься. Что-то другое.

— Думаю, ты просто не до конца свыклась с ощущениями. У меня похожий дискомфорт уже прошел. Теперь уже и не тянет отключаться. Вновь ощутить свое настоящее тело со всеми его накопившимися усталостями — ох, как не хочется...

— Мне тоже. Боюсь, такое опасно. Не затянуло бы, как наркотик.

— Ну и что? — Джао лениво поднял бровь. — Значит, станем всегда ходить в новых телах. Настоящие пусть отдыхают. Надо посмотреть, нельзя ли прикрутить к консоли управления медицинский кокон. Пока мы гоняем кукол по миру, свое тело отдыхает и постепенно исцеляется, типа того.

— Там разберемся, — Ведущая закинула голову и глубоко вдохнула. — Красота-то какая! Я и не подозревала, что в небе есть такие оттенки. Ты прав, отказаться от нового зрения тяжеленько будет. Ладно, теперь — по сути дела. Официально подтверждаю, что полевой тест прошел успешно. Мои сомнения сняты, я довольна новой техникой. Собираем заседание Совета, и я дам рекомендацию начать массовое использование кукол. Вон подходящий переулочек, сворачивай. Задергивай занавески и вперед, стартуем на Базу. Только челнок трансформировать не забудь, а то вытащишь нас в открытый вакуум...

— Куклам все равно, они и в вакууме работать могут, — безразлично хмыкнул Джао. — По крайней мере, Робин так уверяет, у меня еще руки не дошли проверить. Знаешь что, Суоко? Возьми-ка ты отпуск на недельку, найди ты себе мужика поздоровее и отымей его как следует. В новом теле, я имею в виду. Ощущения самые полные, как ты уже убедилась, и никакой заразы не надо опасаться. А то ты в последнее время какая-то уставшая. Словно в воду опущенная, честное слово. Плохо на тебя должность Ведущей влияет. Нельзя так жить, милая, устроишь себе нервный срыв в самый неподходящий момент.

— Предлагаешь забросить дела? — недоуменно посмотрела на него блондинка. — Сейчас, когда мы так радикально меняем свои подходы? Может, мне еще и из Совета уйти? Да ты что?

— Ну, смотри, — Джао пожал плечами. — Так, занавески задернуты, трансформация челнока... завершилась. Внимание, ускоряюсь! Суоко?

— Да?

— Я прыгнул на полутора тысячах.

— Как — на полутора тысячах? Челнок же больше двухсот не компенсирует!

— А нашим куклам все равно. Теперь понимаешь, почему я от них в таком восторге? Я еще не довел до конца исследования, но, похоже, теперь мы сумеем выжать из челноков все теоретические две тысячи "же" ускорения. И до Базы сможем летать не за полчаса с гаком, а всего за десять минут.

— Да, действительно. Еще один плюс. Только ты бы нацелил машину на Базу, что ли. А то мы по какой-то странной траектории идем.

— В процессе. И все же попомни мои слова — ты слишком много работаешь. Честное слово, не стоит. Имей в виду, ты станешь отнюдь не первым Хранителем, которого принудительно отправят на санаторный режим.

— Ехидный ты у нас, спасу нет... — Суоко повернулась к нему, уперев руки в бедра. — Спасибо за заботу, но я и сама не девочка. Разберусь как-нибудь. Кстати, Джа, вот ты мне посоветовал оттрахать какого-нибудь мужика до изнеможения — не хочешь в его роли выступить? Как в старые добрые времена? — она игриво подмигнула. — Только я хочу тебя настоящего, большого и черного, а не куклу.

— Заявка принята к сведению и будет рассмотрена с максимальным приоритетом, — рассмеялся Джао, и Ведущая засмеялась в ответ. — Только давай чуть позже? Я намерен сразу же сделать отчет по операции в целом и по эффективности кукол в частности, пока детали в памяти живы. А вечерком поговорим.

— Договорились. Кстати, не знаешь, можно ли твоим чоки цвет волос менять? Я хочу рыжие. Терпеть не могу белобрысых!

05.02.1582, понедельник

— Докладывай.

Народный Председатель отложил в сторону ручку и наклонился вперед, облокотившись о стол. С утра он чувствовал себя вялым и невыспавшимся. Хотя через силу он заставлял себя заниматься делами, на деле хотелось только одного: забраться с головой под одеяло и заснуть на год-другой. Жаль, что нельзя...

Директор Управления Общественных Дел преданно уставился на него своими выпуклыми глазами.

— Да, шеф! — энергично заявил он. Пожалуй, слишком энергично. — Все по плану. Мои люди стимулируют увеличение плантаций на Крыме и Кипре, поток порошка через границу должен увеличиться в полтора раза уже к лету. К следующей зиме мы сможем утроить объем поставок, а к весне — упятерить. Вот, у меня цифры роста поставок и прогноз по месяцам...

Он достал из папки лист бумаги и протянул его через стол шефу. Треморов коротко проглядел его и отложил в сторону.

— Хорошо. Что еще по теме?

— Э-э... все, шеф.

— Все? Точно все? А если подумать?

Дровосеков сглотнул и заметно посерел. Ага, подумал Треморов с глубоким удовлетворением, все-таки никудышные у тебя нервишки, друг ситный. Даже не имей я доклада Шварцмана, все равно бы тебя расколол как гнилой орех.

— Ну... — неуверенно протянул директор УОД, напряженно морща лоб. — В общем, все, конечно?

— А не в общем? В частности, например?

— Ну... шеф, я пока не знаю, кто нам гадит, но наверняка Шварцман! Или в ведомстве Корпина кто-то слишком инициативный нашелся, так что полицаи сами начали нос совать куда не следует. Но я их...

— Стоп!

Нарпред припечатал ладонью по столу.

— По порядку, — приказал он. — Что значит "гадит"?

— Перехватывают слишком много партий порошка в последнее время, шеф. Только за последний месяц четырежды в разных портах Южного региона поставки сорвали. Каждый раз вроде бы случайность, но есть у меня подозрение, что где-то крыса завелась. Я сейчас всех негласно трясу, кто к делу отношение имеет, и рано или поздно...

— Лучше бы рано, Петенька, — ласково проговорил Нарпред. — Ох, лучше бы рано! А то ведь я еще решу, что ты дело как следует поставить не можешь.

— Так ведь мистика какая-то творится, шеф! — Дуболом заерзал в кресле. — Как будто с привидениями боремся.

— А конкретнее? — Напред в упор уставился на него. — Если сказки в стороне оставить? Что у тебя случилось? Ну?

Дровосеков вздохнул, и на его лице появилось страдальческое выражение.

— Не сказки, шеф. Буквально как с привидениями. Мои ребята работали по нескольким людям, напрямую причастным к перехвату "мути". Все вроде бы имеют документы — настоящие паспорта, я имею в виду, прописку по реальным адресам, настоящие должности, реальную прошлую жизнь — только все оно как бы и невсамделишное. Там, где прописаны, они одновременно живут и не живут. За одним портовым таможенником наружку пустили, так оперативники чуть не поседели. Он и в свою квартиру вечером возвращался, и оттуда утром выходил, и дверью хлопал, и замком лязгал — а на деле словно и не появлялся там никогда. Пробрались ребята в одну из них, а там...

Директор УОД сделал паузу.

— А там — светлячки ведьмины хороводы водят! — поморщился Треморов. — Забудь про свои театральные эффекты, рассказывай в темпе. Ну?

— А там — пусто. Ни мебели, ни даже лампочек в патроны не вкручено. И на полу слой пыли, какой и за год не скопится. Кумушек у подъезда повыспрашивали, которые все видят и знают. Так бабки рассказывают, что обитает в той квартире очень приличный молодой человек, холостой-бездетный, но вежливый, и пятерку до пензии ссудить не отказывал никогда, и музыку, случалось, вечерами громко играл, а несколько раз девушек водил, все разных, ну да дело молодое, и здоровался кажный раз, когда мимо проходил... А что, их спрашивают, сейчас-то не поздоровался, когда мимо шел? Кто, круглыми глазами смотрят, шел? Вот вы сейчас взад-вперед шастали, вас мы видели, но никому не скажем, знамо, дело государственное, а больше никого туточки не ходило. В наружке у меня ребята опытные, проверенные, галлюцинациями не страдающие, да и не по одному ходили, но своими глазами видели, как тот парень в подъезд мимо божьих одуванчиков топал, и даже как замок на двери лязгал, снизу слышали.

Дуболом перевел дух. Народный Председатель смотрел на него немигающим взглядом.

— То же и с работой, — заторопился Дуболом. — Зарплату он аккуратно получал, на зарплатных ведомостях росписи стоят, и на документах, какие там таможне постоянно подписывать приходится, тоже. А как спросишь у сослуживца, где же сосед его, так тот и отвечает, что вышел, мол, только что, посидите, через пять минут вернется. Посидят мои ребята пять минут, посидят десять, а потом и полчаса, а тот же хмырь удивляется — как не приходил, вот только что я его видел, но он опять куда-то выскочил, так что подождите еще минут пять. Являются на следующий день, а тот же придурок глазами хлопает: как так вы вчера приходили? Не помню я вас совершенно, а тот, что вам нужен, пять минут назад вышел, посидите немного, подождите...

— Самого взяли?

— Нет, шеф! Самое главное, через три дня после того, как мы по нему работать начали, он просто исчез, как растворился. Группа захвата его вечером у проходной ждала, но он просто не вышел. На следующий день уже на работе брать намерились, а в Канцелярии заявление об увольнении лежит недельной давности, со всеми печатями. И кадровичка чуть ли не в истерике — давно уже уволился и полный расчет получил, вот приказ, вот дата и подпись, трудовая на руки выдана, что вы ко мне пристали!..

Дуболом искоса взглянул на Председателя. Тот уже не смотрел на него, а задумчиво уставился в потолок, размышляя, не стоит ли наконец послать придурка нахрен. Директор УОД растерянно почесал в затылке и продолжил:

— И насчет биографии... Все чисто — по документам. Тут родился, там учился, здесь в Молстроп вступал, рекомендаций две, как и положено, с подписями, а как начнешь копать поглубже — рекомендатели его в упор не помнят, подпись, говорят, моя, а самого не помню, ну так времени-то сколько прошло, всех в памяти не удержишь... И не только с ним так, с остальными — тоже. В общем, я и говорю, как с привидениями.

Дровосеков окончательно умолк. Председатель поднялся из-за стола и мягкими кошачьими шагами начал ходить у него за спиной, затягивая паузу. Будем надеяться, что у нашего Петеньки по спине уже ползут струйки противного холодного пота.

— Значит, привидения... — внезапно нарушил тишину Председатель, так что Дровосеков почти подпрыгнул на стуле. — Привидения, говоришь... Ну-ну. Забавно. А уверен ли ты, Петруша, что твои люди просто не выдумали всю историю, чтобы жопу свою прикрыть?

— Шеф, да я лучших людей отправлял, падлой буду! Опытнейших! Не в первый же раз...

— Ладно, я пошутил. Продолжай искать. Потребуется — брось три, пять, двадцать бригад, в общем, сколько нужно. Я должен знать, кто мне гадит. Если выяснишь, что Шварцман в дело замешан, я его в пыль сотру — ты ведь хочешь, чтобы я Шварцмана убрал, верно? Вот и старайся. Только если попытаешься мне туфту подсунуть, самому шею сверну, и на сей раз — окончательно. Понял?

— Да, шеф!

— Хорошо. Что с Минхимпромом?

— Мнется Круглов. Все отговорки подыскивает. Говорит, что у него люди в департаменте перспективных исследований и так перегружены. Как раз у старых боеприпасов серии КаЭс-20 срок годности выходит, а Тропинкин от него требует более эффективных газов. Ну, чтобы противогазами не фильтровались. И ты, мне говорит, наседаешь со своей слезогонкой так, что житья нет. Вот и пашут его лаборатории с утра до ночи. Сам Круглов так говорит, только я не верю. Наверняка просто саботирует, сволочь.

— Так... — Нарпред побарабанил пальцами по столу. — С Кругловым я разберусь. Сегодня же. Все у тебя?

— Да, шеф. Только...

— Что еще?

— Все-таки "муть"... Ну, как бы сказать... Народ потравим, кто работать станет?

— Балда. Он не опаснее алкоголя, только привыкание сразу вызывает, и ломка хуже обычного бодуна. Если уж водкой народ не травится, то и от "мути" ему ничего не сделается. Ну, если подыхать начнут раньше времени, так нам же лучше. Пенсии платить не придется.

— А-а... Шеф, а зачем нам вообще такая морока? Круглова с химическим синтезом напрягать, из-за бугра порошок тайно вести... Может, все-таки в Южном регионе плантации по-быстрому засадить? Где-нибудь в районе Узхан-Бакума? Там и климат ничуть не хуже, чем на Кипре, ну, чуть суше, и тайну я такую обеспечу, что комар не пролетит. А? Быстрей же и проще, чем сначала по морю везти, а потом еще и по всей стране растаскивать!

— Дубина! Сколько раз можно объяснять? Если вдруг до Сахары дойдет, что к нам транитин десятками тонн в месяц ввозят, мы просто дураками окажемся, неспособными свои границы контролировать. Но если вдруг узнают, что мы траниту сами выращиваем, все, п...ц. Вовек не отмоемся. Еще и санкции какие-нибудь придумают.

Дуболом непонимающе похлопал глазами. Видимо, в его дубовой башке сложные внешнеполитические схемы не укладывались.

— А Круглов? — наконец спросил он. — Вдруг у него утечка случится?

— Здесь выкрутимся. Гриф совсекретно, и все. Никто из наших в секретный ящик даже нос сунуть не рискнет, а сахарским шпионам у публики веры нет. А чтобы с гарантией прикрыться, мне и нужен синтетический аналог порошка, от настоящего не отличимый. Тогда ни одна собака не докажет, что он искусственный, а не ввезенный. Теперь дошло? Или еще раз повторить?

— Дошло, шеф. Понял.

— Молодец. Свободен.

— Есть! — Дровосеков вскочил со стула и бросил было ладонь к голове, но вспомнил, что без фуражки, а потому просто вытянулся и щелкнул каблуками. Он бодро промаршировал к двери, еще раз щелкнул каблуками и исчез.

Треморов вздохнул и покачал головой. Дурак дураком у него директор УОД, хотя поистине животной хитрости у него не отнимешь. Ну, по крайней мере, исполнителен, без ненужной инициативы, да и на сложный заговор мозгов не хватит.

Через силу преодолевая гнетущую апатию, Народный Председатель взял листок с цифрами и еще раз его просмотрел. Да, неплохой прогноз — вот если бы он еще и сбылся! Но в любом случае нужны промышленные масштабы синтеза порошка внутри страны, иначе нужного эффекта не добиться. Заменить бы чем-нибудь попроще, так ведь нет пока ничего подходящего, чтобы и зависимость вызывало, и не убивало за пару-тройку лет. Если верить кадрам из Минхимпрома, разумеется.

Да, насчет Круглова. Треморов нажал кнопку интеркома.

— Вызвать министра химической промышленности ко мне. Срочно, — приказал он.

23.02.1582, пятница

— Фамилия, имя, отчество?

— Грудецкий Джон Петрович. Да ты же сам знаешь, капитан.

— Подследственный, говорить будете только о том, что я спрашиваю. И не тыкайте, мы с вами не в пивнушке. Место жительства?

— Бульвар Народного самоуправления, дом пять, квартира семнадцать.

Пухлый короткий человечек непринужденно откинулся на спинку казенного стула. Капитан окинул его неприязненным взглядом и вернулся к протоколу. Зажрался, сволочь! На пятьдесят тысяч украл, да еще и изображает из себя невинную овечку, тварь! Ничего, впаяют тебе срок, на нарах покрасуешься...

— Происхождение?

— Из служащих, — проворовавшийся завскладом ехидно пробуровил капитана узкими глазками. — Папаша в магазине кассиром работал, мать завхозом полжизни проболталась. А что, если бы из рабочих вышел, срок бы скостили?

— Я вам в последний раз говорю — помалкивайте, пока не спрашивают! — взревел капитан, привставая и с размаху грохая по столу ладонью. — Что, конвой вызвать, чтобы рот вам затыкать? Или просто по морде давно не получал?

— Все-все, молчу! — замахал руками человечек. — Не сердитесь, капитан!

Ехидная улыбочка сползла с его лица, но и выражения страха на нем не появилось. Несколько секунд следователь яростно смотрел на него, потом выдохнул и сел.

— Так, продолжим, — протянул он прежним скучным голосом. — Место работы?

— Заведующий складом номер семь городского управления торговли.

— ...торговли. Ага. Ну, гражданин Джон Петрович, рассказывайте.

— О чем же? — завскладом вздернул брови домиком. — Я много чего знаю. Вот, полгода назад на Австралы летал, путевку по большому блату достал. Море — пальчики оближешь! Островитяночки в мини-юбках — м-м-м!.. Рассказать?

— Опять паясничаете? — с тихой угрозой осведомился следователь.

— Да что вы, что вы, гражданин начальник! — аж отпрянул человечек. — Вы же сами сказали — рассказывайте. Вот я и спрашиваю — о ч...

— А вы не догадываетесь? — настал черед следователя ехидно приподнимать брови. — Как воровали, как и кому продавали, куда дели деньги... Мы все знаем!

— А зачем тогда спрашиваете? — спокойно осведомился человечек. — Возьмите да запишите сами. Не проще ли, чем из меня клещами вытягивать? На противоречиях ловить? Или что у вас там еще из приемчиков запасено?

Следователь ощутил приступ омерзения. Он подавил могучее желание как следует съездить этому подонку по роже... а когда упадет вместе со стулом — насколько раз сапогом по почкам, по пальцам, по голове... Успеется. Он вспомнил скептическую мину на прокурорском лице. "Имей в виду, капитан, он — твоя головная боль, от и до. Он-то все равно выкрутится, а вот ты... Не знаю, не знаю". Капитан снова набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул.

— Из приемчиков у меня много чего имеется, — просипел он. — Да таких, что мало вам, гражданин Грудецкий, не покажется. Я вижу, со следствием вы сотрудничать отказываетесь. Так и записать?

— Да так и запишите, — пожал плечами завскладом. — А я тоже напишу, когда из кабинета выйду. Прямо прокурору напишу, как в нашей народной тюрьме с честными людьми поступают! Мне даже обвинения не предъявили, только ордером на арест издалека махнули, в руки не дав! Откуда я знаю, вдруг там про кого другого написано? Смотрите, гражданин следователь, у нас правосудие еще никто не отменял. В том числе и для таких, как вы.

— Ах, обвинение... — хмыкнул капитан. — Ну что же, гражданин Грудецкий, пусть будет обвинение. Уж извините, запамятовал. Вы обвиняетесь... — он сделал вид, что роется в бумажках на столе, — вы обвиняетесь в хищении пятидесяти тысяч...

— Скольки-скольки? — внезапно сморщился человечек. — Пятидесяти? Да ты что, капитан, издеваешься? Ты что, решил меня перед людьми опозорить? Да я столько за три месяца делаю! Тебе с твоими полутора сотнями оклада полста штук миллионами кажутся, а люди меня засмеют. Ты знаешь, сколько директор управления в год заколачивает? Да ты пополам от зависти треснешь, если я тебе скажу!

— Вы что, признаете свою вину? — сдавленным голосом осведомился следователь. Он покрепче ухватился за ручку и занес ее над бумагой. — Если дадите добровольные показания, суд учтет...

— Так, понятно, — завскладом попытался привстать со стула, но поймал угрожающий взгляд полицейского и опустился назад. — Слушай, капитан, я так понял, с тобой не поделились, вот ты и злобствуешь. Ну что ты за человек, а? Пришел бы ко мне по-хорошему, посидели бы за бутылочкой, поговорили бы. Жизнь у тебя тяжелая, догадываюсь. Ну так и мы люди понимающие, не оставили бы, поспособствовали бы чем можем...

— Да как вы смеете! — Капитан подскочил на месте, выбежал из-за стола и занес кулак для удара. — Ах ты, гнида...

— А вот руками махать не стоит, — хмыкнул человечек. — Тогда уже я договариваться не захочу. А вот ты здесь ровно до завтрашнего дня продержишься, а потом покатишься колобком. Парень, из наших рук городской прокурор кормится, да и областной все понимает. Слушай, сядь, и поговорим спокойно, как деловые люди. Да сядь же, хватит мне на нервы давить! — внезапно рявкнул он.

Тяжело дыша, капитан опустил руку, но на место не вернулся. Он отступил на шаг и нервно захлопал по карманам, нащупывая сигареты. Вспомнив, что курить по совету врачей бросил еще в прошлом месяце, с досадой стукнул кулаком по бедру.

— Слушай, капитан, — примирительно заговорил человечек. — Ну не кипятись ты! Мне с тобой ссориться не резон, да и тебе со мной — тоже. Да ты бы хоть представился, что ли, а то разговариваем, как не люди...

— Дамир Ямалутдинович, — буркнул следователь, о чем тут же пожалел. Чего вдруг он разоткровенничался с обвиняемым?

— А по фамилии?

— Штепа.

— Штепа... Штепа... Ах, Штепа! Ну да, наслышаны! — чему-то вдруг обрадовался человечек. — Последний честный следак в нашем ОБХНС, как же. Единственный, можно сказать, на всю Батанскую область. Знаешь, уважают тебя, капитан, за твою принципиальность. Так и говорят — Штепу за бублик не купишь! Все верно: одна дочь как раз в возраст входит, когда на сережки да колечки заглядываются, другая в садике, жена хроническим бронхитом который год страдает, дома сидит, ползарплаты на лекарства отдаешь, сам пешком из экономии ходишь, и все равно принципиальный? Сколько раз тебе денег предлагали, капитан? Четыре раза? Пять? Молодец ты, да! Не поступаешься...

— Сколько раз мне взятку предлагали — не твое дело! — сквозь зубы процедил следователь. — В последний раз спрашиваю, подследственный: намерены чистосердечное признание писать?

— Давай начистоту, капитан, — завскладом наклонился вперед. — Ничего я писать не стану. И тебе не советую. За последний год я двести пятьдесят тысяч наварил. Думаешь, все себе оставил? Нет уж, шутки! Мне хорошо если тридцатник перепал. Остальное все дальше уходит, — он возвел глаза к потолку, — куда дальше. Ну ладно, меня ты посадишь, если сильно захочешь, но и то вряд ли. Я тебе ни слова не скажу, мне жить еще хочется. Дадут мне три года общего режима, через месяц переведут на поселение, еще через полгода выпустят по амнистии, а там новое местечко подберут. Надежные люди везде нужны. А вот тебе не простят. До пенсии ты даже не капитаном, а лейтенантом на деревенском участке тянуть станешь, за что опустить — найдут. Пока ты завмагов за кило колбасы тягаешь, на тебя сквозь пальцы смотрят. Но сейчас ты нацелился не на свой кусок, капитан. Не проглотить тебе его.

— Угрожаете, подследственный?

Капитан чувствовал, как мелко трясутся пальцы. По спине потекла струйка холодного пота. Двести пятьдесят тысяч в год? Один завскладом? Сколько же по городу? А по стране? И областной прокурор прикормлен? Ведь не врет, гад, жопой чую...

— Да что ты, капитан! — искренне возмутился завскладом. — Я тебе честно объясняю, что не за свое ты взялся. Ладно бы заказ чей-то отрабатывал, но ведь один ты! Сам по себе! Тебя ж раскатают в тонкий блин и даже не поморщатся. Да и мне с должности слетать не хочется. Слушай, ты думаешь, у меня выбор есть? — Завскладом доверительно понизил голос. — Да если я воровать перестанут, меня завтра же в обувной магазин кладовщиком переведут, кеды да тапочки пересчитывать. А на мое место поставят другого, сговорчивого. Система такая, капитан, понимаешь? Система! Ну да, я живу хорошо. По твоим меркам — богатей, не хуже проклятых сахарских капиталистов. А на деле-то я чуть больше, чем ноль без палочки. Шестерка на побегушках. Как говорят, так и делаю. Ну, кусок чуть слаще, чем ты, в рот кладу. Ну, дача у меня кирпичная, в два этажа, с гаражом на два места. Ну, на Южный берег в отпуск летаю каждый год, в пансионаты да санатории вшивые. Это что, богатство? Знал бы ты, как люди живут, м-м!.. — Он мечтательно вздохнул. — Нам с тобой и не снилось...

— И потому я должен тебя взять и отпустить, так? — капитан чувствовал, что проигрывает поединок. Он уже крупно жалел, что вообще ввязался в историю с анонимкой. Следовало сразу ее швырнуть в мусорный ящик. Славы захотелось, известности, блин! Крупного вора за руку поймать!

— Ну, зачем же "так"? — удивился завскладом. — Я что, не человек? Я что, не понимаю, что всем жить нужно? Странный ты, капитан. Ну да, принципиальный и честный. Я сказал, что уважаю? Сказал. Да только дурак ты, капитан, прости за грубое слово. Думаешь, от твоей честности кому-то польза есть? Те несчастные продавцы да завмаги, кого ты сажаешь, они же вообще никто! По собственной инициативе разве что ящик водки украсть могут. А когда они фальшивые накладные на машину мяса подписывают, думаешь, та вырезка им домой идет? Да как бы не так! Твоему полковнику она идет пачками по три кило! Прокурору с наместником по десять! И еще толпе всяких-разных, что в три горла жрут, пока твои дети в праздник тортом маргариновым давятся! Так что чем скорее ты на свои принципы плюнешь и жить начнешь, тем больше твоим детям да жене достанется. И не смотри на меня волчьими глазами, никто тебе в карман пачку фарша совать не собирается, незамаранной твоя гордость останется. А вот жену твою в хорошую больницу из вашей козьей районной поликлиники перевести вполне можно. Да и старшую дочку в приличную школу устроить — тоже подумаем. Свои люди, сочтемся. Ну?

Следователь стиснул зубы. Он молча обошел стол, сел на место и подтянул к себе протокол.

— Подследственный, признаете ли вы вину в хищении товаров со склада на сумму в пятьдесят две тысячи триста восемнадцать рублей?..

Картинка замирает. Холодно звучит голос Робина:

"На следующий день капитан Штепа выпустил подследственного Грудецкого под подписку о невыезде. Через месяц дело прекратили за отсутствием состава преступления. Конец справочного материала".

— Случай типичный, — Скайтер снова в фокусе. — Как показывают наблюдения, чем дальше, тем больше дел, связанных с экономическими преступлениями просто не доводятся до суда. Случаи осуждения единичны, причем приговоры всегда мягкие. С тяжкими преступлениями против собственности и личности дела обстоят лучше, но исключительно благодаря нашему скрытому вмешательству. И даже тут имеет место массовый подкуп уголовной полиции бандитами. Завязанная непосредственно на Народного Председателя и УОД наркоторговля вообще приобретает неконтролируемый характер. А через проделанные Управлением дыры в таможне в страну начинают бесконтрольно поступать и другие наркотики, куда опаснее транитина.

Короткая пауза.

— Все вы в той или иной степени осведомлены о положении дел. Все вы неоднократно проводили соответствующие коррекции, результаты которых обычно оказывались далеким от оптимального. По мнению нашей рабочей группы, проблема вплотную связана с общим состоянием экономики. Ее невозможно решить скрытым вмешательством на низких уровнях.

— Опусти прелюдию, Скайтер, — вмешивается Суоко. — Мы уже слышали ее много раз. Резюме, пожалуйста.

— Резюме вы тоже слышали не раз, — в голосе Хранителя проскальзывает едва слышное ехидство. — На мой взгляд, необходимо немедленное прямое вмешательство первого порядка с установлением непосредственного контроля над руководством страны. Тянуть уже некуда. Большинство членов организации со мной согласны.

— Большинство, но не все, — хмыкает Джао.

— Твоя точка зрения Совету известна! — Суоко поднимает раскрытую ладонь. — Проблема в том, что Скайтер предоставил все необходимые расчеты с прогнозом на десять лет вперед. А у тебя нет ничего, кроме неопределенных предчувствий.

— А разве принципы ничего не стоят? — резко возражает негр. Его могучие бицепсы бугрятся, когда он, вцепившись в подлокотники, резко наклоняется вперед. — Десятки лет Хранители держались одного: оберегать, не управляя. У нас в руках невероятные, потрясающие технологии, заставляющие чувствовать себя сверхлюдьми, но мы не сверхлюди, Суоко! У нас есть Робин, но даже с ним мы ошибаемся. И цена нашей ошибки куда выше, чем ошибки простого человека. Малейший сбой при прямом вмешательстве, и последствия окажутся катастрофичны!

— Десятилетиями мы придерживались таких принципов, и последствия, не гипотетические, а вполне реальные, уже катастрофичны! — взвивается Скайтер. — Следуя принципам невмешательства, мы допустили, что Ростания оказалась на грани коллапса. Ее экономическая и политическая система уже не может самостоятельно вернуться в стабильное состояние. А ведь еще лет десять назад относительно мягкое влияние на руководство страны могло бы повернуть экономику на умеренно-рыночные рельсы, и тогда сегодняшний кризис не наступил бы! Из-за наших принципов вариантов развития осталось только два — коллапс и гибель старого строя в результате мятежей и революции или же наше прямое вмешательство. Первый вариант — кровь, стагнация, развал государства, возможно, его поглощение Сахарой или превращение в набор ее безвольных сателлитов, разбалансировка мирового равновесия и, скорее всего, хаос и потрясения и в Сахаре тоже...

— В последнее время развал Ростании превратился в жупел среди Хранителей, — язвительно усмехается Джао. — Мне казалось, что у нашей организации совсем другие задачи, нежели поддержка политической стабильности. Предполагается, что мы думаем о людях, не о надстройках.

— Одно неотделимо от другого, — пожимает плечами Скайтер. — Младенцу очевидно, что...

— Хватит! — Ведущая обрывает перепалку на полуслове. Вздрогнув, буровящие друг друга взглядами противники откидываются в кресла, выходя из фокуса камеры. — Действительно, как младенцы в детском саду, честное слово! Напоминаю, что здесь не скамейка в парке, а заседание Совета, — Суоко откашливается и грозно смотрит на спорщиков. — Для протокола напоминаю, что данный план действий уже подробно обсуждался ранее, и лишь дополнительное условие Хранителя Джао заставило нас отложить его реализацию. План Джао по переходу на дистанционно управляемые тела-куклы тщательно исследован и признан необходимым. Полевые испытания чоки успешно завершены, о чем также осведомлены все присутствующие. У кого-то есть потребность в уточнении?

Тишина.

— Тогда я позволю себе закрыть обсуждение. Все, что можно сказать, сказано неоднократно. Позиции членов Совета давно сформировались, изменить их вряд ли возможно. Приступаем к голосованию. Напоминаю, что по обоим пунктам необходимо единогласное одобрение Совета, только после него я вынесу вопросы на общее голосование. Итак, план номер один. Куклы. Ваше мнение?

Сгущается полумрак. Над креслами один за другим вспыхивают янтарные огни.

— Принято единогласно. Вопрос второй. Прямое вмешательство. Ваше мнение?

Янтарные огни... Один, второй... шестой. Кажется, все внимание мира сосредотачивается на чернокожей фигуре в седьмом кресле. Падают секунды.

— Совет ждет решения Хранителя Джао! — голос Ведущей едва заметно вибрирует от напряжения. — Да? Или нет?

— Я подчиняюсь мнению большинства, — наконец сухо информирует негр. — Я не отказываюсь от своих доводов, но поскольку Совет к ним глух, пусть все решает общее голосование.

Янтарный огонь ослепляет. Вздох облегчения, пара легких смешков.

— Принято единогласно. Робин, сформируй широковещательное сообщение с запросом индивидуальных мнений. Конец общей трансляции. Фарлет, ты на связи?

— Да, Суоко.

— В предположении, что мы получаем общее согласие, готов ли запрошенный список кандидатур?

— Готов. Пересылаю.

— Принято. Хм... ты уверен, что Тилос готов для такой работы?

— Суоко, — в голосе Фарлета слышится неприкрытый сарказм, — если уж Совет решил доверить подбор кандидатов мне, я бы попросил его членов — включая Ведущую — с доверием относиться к моим выводам. Или поручить задачу кому-то еще. Тилос готов к такой работе не более и не менее любого из нас. Я руководствовался особенностями характера, а не отсутствующим у нас опытом.

— Извини, Фарлет. Действительно, глупый вопрос. Все мы когда-то впервые получили серьезное задание, и все с ним справились. Думаю, твой ученик не станет исключением.

— Премного обязан, Суоко. Я еще нужен?

— Нет, Фарлет, спасибо.

— Тогда конец связи.

Картинка замирает и медленно тает. Тилос открывает глаза и с недоумением смотрит на наставника.

— Какое еще задание? — недоуменно спрашивает он. — Ты мне ничего не говорил.

— Не хотел раньше времени действовать тебе на нервы, — улыбается тот. — До последнего момента оставался шанс, что Джао наложит вето. Тогда все потеряло бы смысл.

Тилос молча смотрит на него, в глазах — немой вопрос.

— Не такое простое задание, — хмыкает Фарлет. — Полную форму я тебе переслал, прочитаешь сам. Если коротко, то на тебя возлагается обязанность поиска людей в управляющих структурах, с которыми мы станем работать. Продвигать их к вершине пирамиды, так сказать. Требования — молодые, энергичные, амбициозные и так далее, но при том не замаранные в серьезных преступлениях и, желательно, не слишком глубоко впутанные в дворцовые интриги. Ну, сам разберешься.

— И ты полагаешь, что я потяну...

Фарлет молча кивает.

— Спасибо за доверие, учитель. Надеюсь, что оправдаю. И все же... Могу ли я поговорить с Джао?

— А в чем проблема? — удивляется наставник. — Личный код известен, связь работает круглые сутки. Набираешь и общаешься, сколько влезет.

— Ну... — мнется молодой Хранитель. — Он же все-таки член Совета, а я...

— Что — ты? — Фарлет с укоризной смотрит на ученика. — Червяк земляной, желтый, ничтожный и безголосый? Забыл, что я тебе говорил в самом начале? Мы все равны. Ни один Хранитель не стоит выше другого. Каждый действует самостоятельно, пусть и в общей системе, и каждый сам несет ответственность за свои действия. А член Совета... Это, знаешь ли, не привилегия. Это общественная нагрузка, то еще ярмо. Совет не властный орган, а говорильня. Предварительная обсуждальня, не более, — неожиданно он громко хохочет. — Слышал бы ты, как ругалась Суоко, когда я отказался войти в Совет. И эгоистом меня обозвала, и лентяем, и тупым валенком, не пекущемся об общем благе! Нет уж, такие разговоры не для меня. Послушать — завсегда с удовольствием, но участвовать!..

— Ведущая хотела ввести тебя в Совет? — настораживается Тилос. — Но ведь там только семь мест. Взамен кого?

Довольное выражение резко сходит с лица наставника.

— Соображаешь, однако... — непонятным тоном произносит он. — Но не слишком хорошо. Что, сам не догадываешься? Только заруби себе на носу: станешь болтать с Джао — ни слова о Суоко. Понял?

03.03.1582, понедельник

Как водится, улица оказалась темной и безлюдной. Как и случается, четверо подонков затащили в него девушку — с известными намерениями. Как и положено при фатальной невезухе, ему как раз сейчас повезло проходить мимо. Ну и, разумеется, у него так и не появилась возможность выбрать между героизмом и позорным бегством, поскольку банда его заметила и решила не оставлять лишних свидетелей. Что называется, срезал путь! Отличная завязка для детектива. Или, скажем, боевика в южном стиле. Все это пронеслось у Олега в голове за несколько мгновений, которые потребовались троим, чтобы догнать его недалеко от людной улицы. Олег попытался отмахнуться от одного из них дипломатом, но его ударили по затылку чем-то тяжелым, и мир взорвался тьмой.

Когда зрение сфокусировалось, потолок в перед глазами оказался, естественно, белым. Ну почему со мной всегда случаются такие неинтересные приключения? Как будто я персонаж скверного романа, автор которого начитался бульварной литературы и решил, что мордобой для меня — самое то. Бандиты в переулке вчера, озверевший алкоголик — полгода назад, подростки на мотоциклах — полтора года... Ну не герой я, не герой, когда же ты поймешь? Я простой ростанийский чиновник, звезд с неба не хватаю, начальство меня не любит, копаюсь себе в статистических таблицах... так что придумай для меня что-нибудь пообыденнее, такое, знаешь, будничное, вроде тугого кошелька под ногами...

Поток полусонного сознания прервали самым грубым образом. Двери палаты — одноместной, как с удивлением отметил про себя Олег — распахнулись, и в нее даже не вошел, а вдвинулся врач. Один из самых солидных врачей, которых ему доводилось видеть. На накрахмаленном до картонности халате, прикрывающем солидное брюшко, сверкал хромированный стетоскоп, а благородные седины увенчивало круглое зеркало с дыркой посередине, походящее на тарелку миниатюрной направленной антенны. За радиофицированным доктором вился сонм прекрасных гурий в медсестринской униформе и робко шествовал молодой врач — видимо, доверенный секретарь. Или у врачей не секретари, а ассистенты? За дверью же на секунду мелькнула черная форма Общественных Дел. Как видно, детектив продолжается, с тоской подумал Олег.

— Какой детектив? — удивился врач. Видимо, Олег произнес последнюю фразу вслух. А ведь до того, как попало по голове, со мной такого не случалось... — Я вижу, что вы все-таки пришли в себя. Как самочувствие?

— А что, не должен был? — вяло поинтересовался Олег. — В себя прийти, я имею в виду? Голова трещит. И подташнивает немного.

Врач сделал легкое мановение рукой в воздухе, и одна из сестричек скользнула к кровати. В Олегову руку воткнулась игла, и почти сразу перед глазами поплыло.

— Вы родились в рубашке! — казалось, врач изрекает только что открытую, но тем не менее вечную истину. — Если бы в момент удара вы не повернули немного голову, мы бы сейчас с вами не разговаривали, — он широко улыбнулся. — Сейчас с вами, точнее, над вами разговаривали бы патологоанатомы. А так, — он широко и плавно повел рукой, — гематома и легкое сотрясение мозга. Через недельку выпишем, и гуляйте на здоровье, если только там, — он многозначительно ткнул пальцем вверх, — позволят.

— Секундочку! — запротестовал Олег, плавая где-то на границе яви и сна. — Кто позволит? Почему? Где я? Что происходит?

— Вы во Второй больнице, в реанимационном отделении, — издалека прозвучал голос врача. — Подрывные элементы совершили на вас покушение, вы что, не помните? Сам Дровосеков Петр Казганович выступал по телевизору...

Голос утонул где-то в темноте.

Около кровати сидел Прохорцев, чему Олег даже не удивился. После столетия бреда, в котором торжественная физиономия врача плавно перетекало в лицо Шварцмана, размахивающего радиотелескопом в темном переулке, он не удивился бы даже инопланетянину с щупальцами и крылышками, парящему над кроватью. Прохорцев задумчиво разглядывал свои ногти под разными углами, как ювелир, любующийся игрой света на свежеограненном бриллианте. Олег кашлянул.

— А, с добрым утром, — Прохорцев вздрогнул от неожиданности, отрываясь от ногтей. — Выспался? Вот и славно. Голова как? — Он внимательно смотрел на Олега, так что тому вспомнилась их первая встреча в Бегемотовом кабинете. Хмырь. Тонтон-макут. Допросчик. Олег выпростал руку из-под одеяла и осторожно потрогал повязку на голове в том месте, где под бинтом нещадно чесалось.

— Больно, — поморщился он. — Хорошо ко мне приложились. Врач сказал, что я в рубашке родился. Слушайте, — он встрепенулся, — что он там нес про подрывных элементов, если только мне не приснилось? Не было никаких элементов, просто четверо сукиных сволочей девчонку насиловали. И что я в "двушке" делаю? Сюда же только особо приписанных...

— Стоп! — прервал его фальшивый тонтон-макут. — Что значит — не было подрывных элементов? Следственная группа СОД ясно установила: имела место засада на государственного чиновника с целью террора, нападавшие убиты в завязавшейся перестрелке, среди них опознаны зачинщики осенних студенческих беспорядков. Все четко и ясно. Тебя как национального героя, разумеется, поместили в самые лучшие условия. Сам, — он ткнул пальцем вверх, совсем как доктор накануне, — сказал, что в то время, как страна переживает временные экономические трудности, отдельные личности раскачивают общую лодку с целью извлечь для себя... Ну, и так далее, — Прохорцев подмигнул. — Это я тебя вкратце просвещаю о текущих событиях, чтобы совсем идиотом перед журналистами не выглядел. Ясна ситуация?

— Нет, — честно признался Олег. — Как можно раскачивать общую лодку с целью извлечения выгоды, если со всеми вместе потонешь? И вообще, что за бред? И когда Сам успел по ящику выступить? Сколько я тут лежу?

— Н-да, братец, — Прохорцев с сожалением посмотрел на Олега. — Видно, сильно тебе попало, раз соображать перестал. Тебя неделю без сознания держали. И еще подержат, сколько надо. Ша! — оборвал он слабую попытку Олега вставить слово. — Молодой еще, порядка не понимаешь. Неважно, что врач сказал и как ты себя в самом деле чувствуешь. Ты уже вписан в общую игру, попробуешь из роли выбиться — схлопочешь на полную катушку. На сей раз с гарантией. Знал, небось, на что идешь, когда к нам пришел. И насчет речухи Самого язык попридержи: важно не что, а как сказано.

Прохорцев наклонился к Олегу и сжал его плечо.

— Пусть даже туфта полная с подрывными элементами — ты соображай, что случится, если сейчас выйдешь и скажешь, что дрался там не с террористами, а с простой шантрапой уличной, на пятачок пучок. Ты Народному Председателю противоречить решил? Ну, наших-то щелкоперов поправят, как правильно писать, а вот сахарцев... — он покачал головой. — А тебя, чтобы против генеральной линии не шел, закатают куда подальше. В ящик с цементом, например, — Прохорцев откинулся на спинку стула и заржал. — Нет, правильно меня Пал Семеныч сюда послал, ведь как чувствовал, что мозги вышибленные тебе обратно вправлять придется.

— Погодите, не так быстро! — воспользовался Олег секундной паузой, морщась от неожиданной пульсирующей боли под повязкой. — Одэшник за дверью меня от новых терактов охраняет, да? Да взбесились там, наверху, что ли? Что за новая линия такая — террористов на улицах отстреливать? То все тихо-мирно, то вдруг — на тебе!

Какое-то время Прохорцев оценивающе смотрел на него, потом вздохнул.

— Нет, точно, с ушибленной головой в такие дела лезть не стоит. Я тебе совет дам: если не понимаешь, делай, что говорят, и не рыпайся. Учти, совет хороший. Ты теперь есть жертва террора. Возможно, даже международного, не решили еще. Больше тебе знать ничего не надо. Незачем. Журналистам и следователям скажешь, что в переулке напали четверо, ударили сзади по голове, больше ничего не помнишь. Все остальное расскажут за тебя. А насчет новых терактов не беспокойся.

Неожиданно Хмырь нахмурился.

— И слушай вот что, — с тихой угрозой проговорил он, склоняясь к Олегу почти вплотную. — Тебя под негласный надзор поместили, под охрану. Не вздумай отказываться и возбухать, если жить не надоело. Думаешь, тебя просто так по башке приложили? Помнишь, ты мне копии странных таблиц передавал? Не знаю, что в них содержится, но лично Пал Семеныч приказал: как выйдешь на работу, займись темой вплотную. Наблюдай, что твои подчиненные делают, и втихую через плечо заглядывай. И копии снимай при малейшей возможности. У тебя к ключам от всех сейфов доступ есть, так что после работы или когда еще... ну, сам разберешься, не маленький. Похоже, те таблички к УОД самое прямое отношение имеют. Вполне возможно, что тебя приложили именно из-за них, усек?

— И если я продолжу ими интересоваться, меня приложат еще раз. Для гарантии, — пробормотал Олег. — А если я откажусь?

— Откажись. И ничего тебе не будет. Ни карьеры, ни зарплаты, вообще ничего. А потом, глядишь, те ребята свою работу доделают. Ты что, не понимаешь, что просто так спрыгнуть в сторону уже не удастся?

Прохорцев достал из кармана пиджака черные очки и водрузил их на нос, превратившись в фальшивого тонтон-макута.

— И не дрейфь, — он покровительственно похлопал Олега по плечу. — Канцелярская охрана тебя под плотную опеку возьмет. Больше до тебя никто не до доберется. Пал Семеныч как личное оскорбление воспринимает, когда его людей, пусть даже такую мелочь, помимо его ведома убрать пытаются. Найдем мы, кто тебе на самом деле по мозгам заехал. А пока отдыхай. На рентгене, доктор сказал, все в порядке, так что подержат тебя тут еще немного и выпнут. Ну, пойду я, а то медсестра меня с потрохами съест, — он сально ухмыльнулся. — Ты имей в виду, тут у каждого лежачего медсестра персональная. Твоя очень даже ничего. Пользуйся.

И Хмырь вышел.

Олег закрыл глаза, чувствуя, как свинцовая тяжесть снова сковывает веки. Все, финиш. Приехали. Кому же он так дорогу перешел? Одна надежда, что тайная полиция Шварцмана его прикроет, иначе... Нет, нафиг. Лучше не думать о таких вещах. Он расслабился и вскоре снова провалился в теплую уютную темноту.

— Почему он остался жив? — Народный Председатель хмурился, у глаза неровно билась жилка. — Решили же, что жмурик куда эффективнее. Людей подбирать не умеешь, хватку теряешь!

Он недовольно покачал головой.

— Не повезло, — сокрушенно пробормотал со своего стула Дуболом. Он отчаянно потел и не знал, куда девать руки. — Вернее, ему повезло. Врач сказал, что шанс он вытащил один из тысячи. Случается...

— Случается... — проворчал Председатель. — Смотри у меня со своими "случается"! Чтобы в следующий раз без проколов. Ладно, хрен с ним, и из живого пользу извлечем. Кстати, почему выбрали человека из Минтранса? Чукря в курсе?

— С какой стати я Чукрю информировать стану? — почти обиделся Дровосеков. — Тоже мне, великая птица! И потом, Кислицын — человек Шварцмана. Канцелярия его в Минтранс впихнула. Так что Чукря даже обрадовался бы, если бы тот сдох.

— Родной мой, — нехорошо-ласковым тоном проговорил Нарпред, — а ты не зарываешься, а? Ты не забыл случаем, что Шварцман пока что на меня работает? И что свою сеть ему дозволено формировать совершенно официально независимо от ведомства?

— Да-да, шеф! — мелко закивал Дуболом. — Я помню. Мы обычно кнопарей и пальцем не трогаем, я же понимаю! Но тот засранец... он начальник одного из отделов общей статистики. Мой человек просигналил, что Кислицын вышел на особые отчеты... ну, я и решил, что сразу несколько окон одним камнем...

— Ах, решил, значит? — все так же ласково переспросил Треморов. — Ну-ну, решительный ты мой. Интересно, что по поводу твоей логики Шварцман скажет?

— Шеф, я...

— Тихо! — внезапно гаркнул Треморов. — Придурок! Я уже сто раз говорил, и в последний раз предупреждаю, что Канцелярия для тебя неприкосновенна! Следить следи, но все действия — ТОЛЬКО через меня, б...ть! Понял? Еще раз позволишь себе такую инициативу, голову оторву!

— Да, шеф! Понял! — Дуболом вскочил, вытянулся по стойке смирно и принялся преданно есть начальство глазами. — Никогда больше, честное слово!

— Надеюсь, — сухо сказал Треморов. — Сядь. Что у тебя с теми... с Хранителями? Наладил контакты?

— Тут на югах произошел интересный случай, — оживился Дуболом, усаживаясь на самый краешек кресла. — Помните, я о лайлатском областном прокуроре рассказывал?

12.03.1582, понедельник

— Подвожу итоги обсуждения, — голос Ведущей сух и отстранен. — Из сорока семи действующих Хранителей тридцать восемь в конечном итоге высказались за реализацию "Мертвой зыби" и еще восемь воздержались. Все, запускаем программу. Но поскольку дискуссия оказалась гораздо более интенсивной, чем предполагалось, и затянулась на целый месяц, нам приходится слегка модифицировать первичный график. Скайтер?

— Они начали форсировать свой план, — Хранитель безо всяких предисловий переходит к делу. — Похоже, что у Нарпреда сдают нервы. Пропаганду террористической угрозы и выдавливание диссидентов из страны он намечал не раньше, чем месяца через три, в начале лета. Рискну предположить, что причина ускорения — в надвигающихся выборах, которые могут оказаться детонатором нестабильности. Хотя они и остаются пустой формальностью, ситуация в стране ухудшается все быстрее. Последние сахарские кредиты почти полностью ушли на выплату процентов по внешнему долгу, так что закупить дополнительное продовольствие за границей уже не удастся. Настоящий голод стране пока не грозит, но на хлебе и минтае не очень-то пожируешь.

Скайтер откашливается.

— Неделю назад провалились переговоры сразу с тремя сахарскими банками, так что и на новые кредиты Треморову рассчитывать не приходится. До нового урожая еще несколько месяцев, и, по прогнозам, в нынешнем году он окажется не слишком обильным. Даже отмена ограничений на торговлю спиртным и всевозрастающий поток наркотиков из-за границы не поможет усмирить людей, разозленных дефицитом самого необходимого. Треморову нужно продемонстрировать хоть какого-то врага, иначе народ выйдет из-под контроля. Как показали прошлогодние студенческие волнения, армия ненадежна и может не подчиниться приказу. Если голодные люди выйдут на улицы, остановить их окажется нечем.

Вспыхивают и начинают мерцать графики. Тревожного красного цвета на них куда больше, чем зеленого, но Совет не обращает на них внимания. Ситуация собравшимся известна не хуже, чем докладчику.

— Удержаться у власти Председатель может только нагнетанием массовой истерии и, возможно, войны. Нет, не с Сахарой, на такое он не решится, но с кем-нибудь из нейтралов вроде Крыма, Кипра, Камчатки или Яванского архипелага — вполне. Десант — на корабли, и вперед. Планы вторжений Генштабом давно разработаны. Если кому интересны возможные варианты его действий, прошу обратиться к разделу каталога "Внутренняя политика Ростании", тема "Четвертый кризис". Я считаю необходимым немедленное введение в действие плана восемь пятьдесят два дробь тринадцать, он же "Мертвая зыбь". Мы тянем уже полгода, и, боюсь, на полгода дольше, чем следовало. Куклы освоены, сценарии расписаны, роли распределены, так чего же мы ждем?

— Спасибо, Скайтер, — голос Ведущей немного более напряжен, чем обычно. — Открываю обсуждение. Регламент стандартный. Есть в Совете желающие высказаться?

Тишина. Потом вспыхивает янтарный огонь.

— Я не возражаю против представленного сценария, — голос Лестера ровен и бесстрастен. — Я поддерживаю предложение о его немедленной реализации. Однако я взял на себя труд просчитать кое-что сверх него. На мой взгляд, решение о контакте только с официальными лидерами может оказаться ошибкой. Если выяснится, что мы поставили не на ту лошадь, все придется начинать сначала. Хотя Скайтер и уверяет, что способен насовать Треморову ментоблоков очень аккуратно, без резонанса, мне все равно не нравится идея о его жесткой корректировке. Возможно, после первых тестов придется от нее отказаться. Да и не факт, что он подходит нам даже в качестве марионетки.

— Что ты предлагаешь? — в голосе Скайтера звучит раздражение. — Устроить переворот и сменить Нарпреда? Ну да, Треморов не всегда адекватен ситуации. Признаю даже, что в последнее время он все менее и менее адекватен ей. Но менять его сейчас — мягко говоря, несвоевременно. Психопат или нет, но сегодня он единственный, кто может держать в кулаке бюрократические группировки Ростании, я бы даже сказал — полуфеодальные кланы. При худшем раскладе мы всегда можем заменить его куклой-двойником, управляемой кем-то из нас.

— Такой вариант приведет если и не к полному краху самого плана, то уж нашего мировоззрения — точно! — Лестер невольно повышает голос. — Это прямая дорога к диктатуре, и... Прошу прощения.

Он откашливается.

— Мое предложение сводится к следующему. Мы работаем с Треморовым, как запланировано. Но сверх того необходимо вступить в контакт с определенными группировками внутри бюрократических структур, кланов, как изящно выражается Скайтер. Их лидеры, наподобие Перепелкина или Смитсона, достаточно вменяемы, умны и при необходимости вполне могут заменить Треморова, опираясь на солидную поддержку сторонников. Их приход к власти с нашей помощью не окажет большого дестабилизирующего влияния, а мы получим бОльшую гибкость в реализации плана.

— Любопытно. Насколько я тебя знаю, соответствующие поправки к проекту ты уже приготовил? — Ведущая с одобрением смотрит на Хранителя. — Думаю, мы обсудим их подробнее при первой же возможности.

— Спасибо, Суоко, — вежливо склоняет голову Лестер. — У меня все.

Еще один янтарный огонь.

— Да, Джао? — Ведущая бросает на сахарца настороженный косой взгляд.

— Я тоже не собираюсь возражать против немедленного запуска плана, — тяжело произносит тот. — Но, как и Лестер, я кое-что посчитал накануне. Мы предполагали, что после того, как возьмем Треморова под контроль и прикажем ему остановить ввоз наркотиков, поток оборвется сам собой. Однако мы совсем упустили из виду, что в транзите замешаны не только люди из СОБ. Преступные группировки, задействованные для прикрытия транзита, приобретают самостоятельное влияние. Их сращивание с властными структурами, со структурами Службы Общественных Дел в первую очередь, рискует приобрести необратимый характер и выйти из под контроля УОД. В число таких групп, как ростанийских, так и сахаритских, входят "Черный Флаг", "Фронт Освобождения" и "Мотокроссеры". Особенно опасно то, что в традиционно курортных районах Ростании у них имеется неограниченная возможность вербовки новых сторонников, быстро распространяя свое влияние. Мы рискуем получить банды в масштабе всей страны, справиться с которыми окажется крайне тяжело. Особенно серьезные проблемы возникнут при реализации крайних вариантов наподобие распада Ростании.

— Предлагаешь превентивный разгром? Или и их под контроль? — быстро спрашивает Менован.

— Только дополнительного контроля нам сейчас и не хватало для полного счастья, — хмыкает Джао. — Нас меньше полусотни, и у нас возникнут проблемы с даже с тем, что уже запланировано. Не забывайте, нашу рутинную работу по борьбе с преступностью и коррупцией никто не отменял. Я бы предположил разгром. Помимо устранения непосредственной опасности мы заставим Треморова нервничать, подозревая всех подряд в контригре. Дестабилизация эмоционального состояния позволит лучше управлять им.

— Как бы он совсем с ума не сошел! — кривится Скайтер. — На мой взгляд, замечание хорошее, но новый проект нужно продумать как следует.

— Продумаем, — кротко соглашается Ведущая. — Джао, спасибо за ценное наблюдение. Думаю, оба предложения необходимо прорабатывать параллельно. Ты закончил? Еще кто-нибудь хочет высказаться?

Тишина.

— Тогда в соответствии с регламентом повторно выношу на голосование предложение о немедленном запуске в реализацию плана "Мертвая зыбь". Народ! Ко всем обращаюсь! Общее голосование.

Янтарные огни вспыхивают по периметру зала Совета.

— Подтверждено — сорок три голоса за, четыре воздержавшихся. Статус проекта восемь пятьдесят два дробь тринадцать изменен на "активный". Заседание закрыто, прошу всех начать действовать в соответствии со своими ролями. Конец общей трансляции. Лангер, задержись, пожалуйста. Есть разговор.

— Да, Суоко?

— Что с Робином, Лангер? Ты выяснил, почему перестали работать модули подбора кандидатов?

— Нет, к сожалению. Я не понимаю вообще ничего. Все нужные модули функционируют, как положено. Фильтрация идет непрерывно. Но на выходе — ноль.

Суоко со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы.

— Мне все больше не нравится ситуация, — наконец произносит она. — Единственный новый Хранитель за три с половиной года с учетом того, что раньше сы находили четверых-пятерых за год... Что могло произойти, из-за чего Робин не может найти никого подходящего?

— Не знаю, Суоко, — плечи Лангера поникают. Неожиданно Ведущая замечает, как осунулся Хранитель за последнее время. Тонкая сеточка морщин проступает на еще недавно гладких холеных щеках. — Честное слово, не знаю. Я провел массу времени за анализом, но так ничего не выяснил.

— Может, привлечешь еще кого-то? Джао, например?

— Он тоже ничего не понимает. Я дошел до того, что привлек к делу Тилоса. Он технарь по складу ума, и за прошедшее время неожиданно хорошо освоил работу с Робином. До эксперта ему еще далеко, но он уже освоил больше, чем я в свое время — за два года. Вдруг ему повезет? Вряд ли, конечно, он пока слишком мало знает, но вдруг? Он молод, быстро учится... а я уже не мальчик. Я устал, Суоко, очень устал.

— Я знаю, Лангер, — мягко соглашается Ведущая. — Я тоже устала. И не только я. У меня лежат три запроса — люди подают в отставку. Но я не могу их отпустить. Их просто некем заменить. Как и тебя. Постарайся придумать что-нибудь, ладно?

— Как скажешь, — кивает Хранитель. — Постараюсь. Но, если ты хочешь знать мое мнение...

— Да?

— Мы с самого начала сделали ошибку. Вернее, не мы, наши предшественники, но от того не легче. Вся наша организация держится на двух подпорках — Архив и Робин. И ни об одной из них мы не знаем ровным счетом ничего. Некто неведомый позволяет нам ими пользоваться — но как бы не до поры до времени. Убери любую из них, и нам крышка. Мы просто перестанем существовать.

— А у нас есть выбор? — на лице Суоко играют желваки. — Ну да, можно все бросить и пустить дела на самотек. Но простим ли мы себе такое решение?.. Знаешь что, возьми-ка ты отпуск на недельку. Тебе он необходим.

— Да и тебе, — усмехается тот. — Но ведь и ты не берешь. Сейчас начнется самая страда, запросы на конструирование суперблоков пойдут волной. Кто с ними справится, как не я?

— Да... "Кто же, как не я?" — наше проклятие. Спасибо, Лангер, что поделился сомнениями, но дела не ждут. И возьми-ка ты над Тилосом прямое шефство, ладно? Думаю, еще один специалист по Робину нам сейчас куда важнее, чем еще один полевой агент.

13.03.1582, вторник

Черная "Росомаха" с выключенными габаритными огнями медленно ползла в некотором отдалении от гуляющей по набережной парочки. Благодаря серым сгущающимся сумеркам и искусству водителя она оставалась почти невидима и неслышима для праздного глаза. Да даже если б кто и обратил на нее внимание, то вряд ли задержал бы его дольше, чем на секунду: обычная машина, каких на улицах сотни, старая, потрепанная и едва ли не рассыпающаяся на ходу. Парень с девушкой, за которой крался автомобиль, неторопливо шли вдоль ограждения и тихо переговаривались. Направленный микрофон доносил обрывки фраз — обычный разговор между двумя давно и хорошо знакомыми людьми, флирт, двусмысленные шуточки. Изредка девушка мелодично смеялась, а один раз даже в шутку хлопнула парня по щеке. Тот ухмыльнулся, как видно, ничуть не обескураженный. Семен поморщился. Он не любил развязных дамских любимчиков. И это хорошо: чувство придавало заданию личный оттенок.

На консоли автомобиля тихо прозвенел зуммер. Основной объект вскинул руку — Семен напрягся — и посмотрел на часы. Семен мысленно обругал себя за глупость, но тут парень, чмокнув девушку в губы и шлепнув ее по округлому задику, развернулся и быстрым шагом двинулся к автобусной остановке. Девушка с задумчивой полуулыбкой на лице несколько секунд смотрела ему вслед, затем вздохнула — микрофон отчетливо донес звук до сидящих в машине — и двинулась в противоположную сторону.

— Первый, я седьмой, объект остался один и движется в нашу сторону. Готов к захвату. Прошу подтверждения.

Пшеминский напряженно вцепился в микрофон, как утопающий — в последнюю соломинку. Он явно чего-то боялся. Семен мысленно пожал плечами. То ли новый командир группы первый раз на задании, то ли знает нечто, не известное рядовым оперативникам. Семен не видел никакой непосредственной опасности в объекте. Тренированный глаз бывшего спецназовца не мог выделить ни в его фигуре, ни в движениях ничего, что могло бы намекать на возможные неприятности. Брюнет лет тридцати с небольшим, нагулявший себе заметный жирок на талии, нагловатая физиономия, дорогая кожаная куртка... Обычный папенькин сынок из тех, что считают себя баловнями судьбы. Семен просто обожал доказывать таким, что кроме бочек меда по миру разбросаны еще и кучи дерьма.

— Седьмой, я первый, — пробубнило радио. — Вижу вас и объект, все чисто. Подтверждение получено, действуем по основному плану. Приступайте к захвату.

Группе не потребовалось дополнительных команд. Водитель притормозил машину в нескольких метрах перед идущим навстречу парнем. Семен, двинув назад дверцу, неспешно вылез на тротуар, держа в руках карту города. Несколько секунд он тупо смотрел на нее, затем, как бы заприметив возможного подсказчика, шагнул навстречу папенькиному сынку.

— Слушай, братан, я тут чего-то не пойму, — растерянно сказал оперативник КНП, тыча развернутую карту в нос парню. — Как проехать на Красную набережную? Полчаса уже плутаем, помоги, а?

С этими словами он переместился так, что объект оказался между ним и открытой дверцей машины. Тренированное тело рефлекторно проделало все остальное. Машина слегка качнулась на рессорах, когда Семен нырнул туда вслед за парнем и резко дернул вперед проскрежетавшую дверь. Тонко взвыл двигатель, и машина рванула с места, оставив брошенную карту сиротливо лежать на тротуаре.

Стекла машины тут же потемнели изнутри, закрывая окружающий мир. Вокруг водителя поднялась непрозрачная перегородка. Теперь пассажиры окажутся доставлены в нужное место, даже если в салоне начнут палить из пулемета.

— Извините, но мне кажется, что я не собирался ехать с вами...

Семен, повернувшись, коротко ударил объект кулаком в солнечное сплетение. Благодаря силе и долгой практике оперативника такой удар обычно вышибал весь воздух из легких жертвы, заставляя ее не только заткнуться, но и долго разевать рот, пытаясь восстановить дыхание. Семен особенно любил этот удар, потому что он, как и несколько других известных ему, не оставлял никаких следов на теле.

Но парень почему-то не отреагировал совсем не так, как другие.

— Вы, ребята, думаете, что без меня дороги не найдете? — его губы искривила издевательская ухмылка. — Так вы бы хоть обзор открыли, а то я окрестностей не вижу. Или ваш водила одним моим присутствием вдохновится?

Малость ошалевший от такой наглости Семен еще раз ударил задержанного. Вернее, хотел ударить. Правая рука у него странно онемела и отказалась повиноваться. Левой он попытался выхватить пистолет (быть левшой — иногда просто незаменимое качество!), но и она безжизненно упала на колено. В глазах у оперативника потемнело, и последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание — искаженное ужасом лицо бессмысленно пялящегося с переднего сиденья Пшеминского.

Отпихнув от себя безжизненное тело оперативника, задержанный наклонился вперед и взялся за плечо майора, двумя руками вцепившегося в спинку своего сиденья.

— Сиди спокойно и не дергайся, — сказал объект, немигающе глядя в глаза командира группы. — Жив твой подчиненный, выспится — проснется. И с тобой ничего не случится, если поведешь себя по-умному. Понял?

Он резко тряхнул майора, так что тот прикусил себе язык и от боли наконец-то пришел в себя.

— Д-да, понял, — выдавил Пшеминский, пытаясь отодвинуться от захваченного как можно дальше. Под взглядом задержанного офицер, два десятка лет прослуживший в оперативной службе КНП, затрясся мелкой дрожью. Затем мир словно вздрогнул и повернулся вокруг своей оси, но тут же снова обрел резкость. По всему телу разлилось приятное тепло. И что он так нервничает? Объект, кажется, вполне душевный парень. И совсем не страшный.

Вполне душевный парень удовлетворенно кивнул.

— Так уже лучше, — сказал он. — Какие-то ты нервный, дружище. Расслабься и сядь нормально. Едем, как ехали и куда ехали. Когда доберемся, сдашь меня куда следует, и свободен. Вот и вся программа действий.

Задержанный внезапно рассмеялся.

— Да не дрейфь, майор, не нужен ты мне. Ни ты не нужен, ни твой... резкий подчиненный. И начальство тебе за проваленную операцию люлей не навешает, обещаю. Просто купились вы на подставку, как и задумано. Дошло?

— Так точно, — уже четко ответил майор. Он заранее знал, что нынешний объект весьма странен. Разномастное высокое начальство, самолично трепавшее нервы мокольскому оперативному отделу КНП в течение последних трех дней, вело себя настолько загадочно и нервозно, что и ежику было понятно: дело очень нечисто. Напряжение усугублялось гуляющими по оперотделу странными слухами о чуть ли не привидениях, пакостящих в самых неожиданных местах и совершенно неуловимых. Но убивать его сейчас, кажется, никто не собирался.

— Так точно, понял, — повторил он. — Едем как ехали. Все нормально.

Командир группы сел прямо и уставился прямо перед собой, как и положено законопослушному седоку на переднем сиденье. Он точно останется жив, в чем еще недавно сомневался. А остальное не его ума дело.

На дальней окраине города, во дворе здания, обнесенного высоким бетонным забором с колючей проволокой, к машине подошли трое. Двое из них держали массивные электрошокеры со снятыми предохранителями, третий же что-то судорожно сжимал в кармане пиджака, вероятно, пистолет. Сочетание строгих деловых костюмов с уродливым оружием казалось до того несуразным, что задержанный, выбираясь из машины, растянул губы в улыбке.

— Вам бы, ребята, в "Солдате пустыни" сниматься, — сделав серьезное лицо, заявил он. — Или снимок сделать, а под ним подпись нарисовать... — он на секунду задумался. — "Орангутанги на тропе войны" назвать, например.

Один из "орангутангов", поймав едва заметный кивок командира, нажал на спуск шокера. Затем на его лице появилось озадаченное выражение, и он нажал на спуск еще раз. Он взглянул на предохранитель, двинув его вниз большим пальцем для пущей уверенности, но оружие упорно отказывалось срабатывать. Парень со снисходительной улыбкой наблюдал за его усилиями, затем повернулся к третьему костюмированному.

— Утихомирь своего вояку, — лениво процедил он. — Его пушка все равно не сработает. Вы меня сюда зачем привезли? Поговорить, что ли? Вот и пошли к твоему шефу, да побыстрей. У меня сегодня еще дел до крыши.

Растерянный костюмированный оглянулся на выбравшегося из машины майора. Тот пожал плечами и отвернулся. Я, мол, его привез, а дальше ваше дело.

— Иди... — командир поперхнулся. — Идите за мной... — он опять поперхнулся. — П... пожалуйста.

Орангутанги растерянно переглянулись между собой. За то время, что они здесь работали — а работали они давно — их шеф не снизошел до обращения на "вы" даже к замминистра, арестованному, разумеется. А уж слово "пожалуйста" от него вряд ли слышала даже родная мать в детстве.

Парень поощряюще улыбнулся орангутанговому начальству и хлопнул его по плечу.

— Веди давай, кнопарь, — язвительно хмыкнул он. — Пожалуйста...

Аверенко сидел в крутящемся кресле спиной к двери, рассматривая великолепный вид на осенний парк, открывавшийся у него из окна. Сейчас он намеревался прибегнуть к методу, изобретенному им еще в бытность сопливым лейтенантом. В соответствии с ним прежде всего допрашиваемого следовало подержать в напряженном ожидании несколько минут, чтобы у того начали сдавать нервы. Генерал-полковник наслаждался тем, как арестант переминается с ноги на ногу, покашливает, неуверенно озирает кабинет, в общем, киснет в томительном ожидании. Когда Аверенко минут через пять-десять все-таки разворачивался и начинал допрос, многие, что повпечатлительнее, уже созревали до стадии чистосердечного признания.

Но сегодня обычная процедура дала сбой.

Аверенко подозревал, что что-то неладно с нынешним делом. Привычный порядок пошел прахом. Ему приказали не пропускать задержанного через обычные для ареста процедуры — установление личности, обыск, определение в камеру и прочее — а привести на допрос сразу, как только доставят в изолятор. Или принести, если охране придется его нейтрализовать. Да и Шварцман крайне редко проявлял личный интерес к арестованным. Но генерал, не отличаясь сообразительностью, не любил размышлять на абстрактные темы. Ему приказали — и он выполняет, как бы ни толкали его под локоть посторонние, включая вконец оборзевших общаков.

Но уже через пару минут после того, как хлопнула пропустившая арестанта дверь, генералу начала действовать на нервы мертвая тишина в кабинете. Арестованный не издавал никаких звуков — ни кашля, ни переминания с ноги на ногу, ничего. Само по себе такое не выглядело необычным — за свою карьеру генералу приходилось работать и с весьма упрямыми субъектами с крепкими нервами. Крепкими — до того, как они попадали в его кабинет, любил подчеркивать Аверенко в приватных разговорах с коллегами. Но сейчас даже конвой, обычно жующий жвачку, сморкающийся, харкающий в плевательницу — в систему хозяина кабинета входила демонстрация всяческого пренебрежения к жертве — даже конвой сейчас вел себя необычно тихо.

Еще через две минуты — генерал в такие моменты держал в руке секундомер, который незаметно от допрашиваемого прятал в стол — он не выдержал и развернулся. Если бы он уже не сидел в мягком удобном кресле, то, наверное, сел бы от удивления на первое, что подвернулось под... предположим, руку. Задержанный, которому полагалось стоять под неусыпным наблюдением охраны около самой двери, сидел, развалившись и далеко вытянув ноги, даже не на стуле для подследственных, а в кресле для гостей сбоку от генеральского стола. Охрана же, самолично генералом вымуштрованная и выученная, жалась где-то в дальнем углу кабинета. Арестованный, сложив на животе руки, из-под полуприкрытых век насмешливо наблюдал за генералом.

— Что еще такое? — прошипел генерал, багровея от злости и в то же время чувствуя себя экспериментатором, неожиданно поменявшимся местами с лягушкой. Он с размаху ударил ладонью по столу и рявкнул: — Встать!

От пушечного удара и вопля "орангутанги" вздрогнули и попытались еще глубже забиться в угол, но даже не попытались помочь арестанту исполнить приказ.

— Встать немедленно, я сказал! Эй, конвой! Вы что, оглохли? Ну-ка, помогите ему!

Старший из конвоиров сделал неуверенное движение в сторону стола. Подследственный медленно повернул голову в его сторону.

— Не советую. Ох, не советую, — он широко улыбнулся зазывной волчьей улыбкой. Примат отпрянул обратно, а генералу вдруг показалось, что рот парня полон очень острыми зубами. Как у акулы или оборотня. По его спине пробежали мелкие мурашки. Гость же — Аверенко даже не удивился тому, что тот как-то внезапно преобразовался из арестантов в гости — так же медленно повернулся к столу и в упор посмотрел на хозяина.

— Не кричи, генерал, — процедил он скучающе. — Глотку застудишь, сипеть начнешь. Нехорошо получится, верно? — Он неуловимым движением поднялся из кресла и наклонился над столом. — Где твой хозяин?

Против своей воли генерал метнул быстрый взгляд на стену кабинета, где в массивной раме висело тусклое зеркало. Он тут же попытался взять себя в руки, но как-то сразу размяк под пронизывающим взглядом пришельца. Аверенко открыл рот, но задержанный опередил его.

— Можешь помалкивать, и так все ясно. Хозяин сидит в ложе и наблюдает спектакль...

Парень оттолкнулся от стола и не спеша переместился по комнате к стене.

— Ох, и надоело же мне иметь дело с шестерками, — вздохнул он в зеркало.

Как бы в ответ стекло рассыпалось мелкими брызгами, почти пылью. В соседнюю комнату хлынул прозрачно-искрящийся поток, радужно подсвеченный заходящим солнцем. Шварцман, сидящий в кресле за бывшим окном наблюдения, молча пялился на гостя, пока охрана начальника Канцелярии яростно давила на кнопки мертво бездействующих разрядников.

— Добрый вечер, Павел Семенович, — вежливо поздоровался чужак. — Наконец-то мы с вами встретились лично. Я полагаю, нам есть о чем поговорить. Хотя вы бы могли пригласить меня и повежливее. Вы всерьез думаете, что я случайно перед вами расшифровался?

Он мягко перепрыгнул через пустую раму. Куча стеклянной пыли резко хрустнула под его подошвами.

— Успокойте свою охрану, я не собираюсь причинять вам вред. Кроме того, все энергетическое оружие в здании нейтрализовано, а если кто попробует достать пороховое, оборву вместе с руками. Впрочем, и оно вам не поможет, я неуязвим для пуль.

Шварцман никогда не стал бы начальником Канцелярии Народного Председателя, если бы не умел железно владеть своими нервами. Он обернулся и махнул рукой телохранителям, мысленно похвалив себя за то, что старался подбирать в личную охрану более-менее сообразительных, насколько такое вообще возможно в оперативном отделе, людей. Ему совсем не хотелось раздражать человека, который одним плевком — или чем он там? — разбил вдребезги сантиметровое пуленепробиваемое стекло.

— Добрый вечер, — непринужденно произнес он, поднимаясь с кресла и прокашливаясь, — очень рад встретиться. Уж извините за... э-э, несколько напряженный прием, но мы просто не сообразили, как вести себя с вами. Уж больно ловко вы от нас раньше ускользали. Простите, мы не представлены...

— Вы, Павел Семенович, прекрасно знаете, что значится в моем паспорте, — оборвал его парень, — поскольку, как, наверное, заметили, я не сам пришел сюда. Впрочем, раз я сейчас вроде как на службе, можете пользоваться моим официальным именованием. Я Хранитель Скайтер. Вот доказательство моего статуса на случай, если вы все еще не убеждены.

Он приложил правую руку к левому плечу, и над ним засветилось объемное вращающееся изображение темно-синего шара с золотыми прожилками.

— Хорошо... господин Хранитель, — отозвался Шварцман. — Я вполне верю, что вы тот, за кого себя выдаете, — он выразительно посмотрел на груду искрящегося крошева под ногами. — Доказательства вполне очевидны.

Начальник Канцелярии весело рассмеялся.

— Ну и задали же вы жару моим ребятам! — он широким жестом обвел комнату за пустой рамой. Аверенко, ни жив ни мертв, так и продолжал сидеть в кресле, не будучи уверенным, что он должен предпринимать в данной ситуации и должен ли предпринимать вообще. Орангутанги в костюмах, на которых никто не обращал внимания, тихо ретировались вдоль стены к выходу из генеральского кабинета. — Да, вам палец...

— ...в рот не клади, — закончил за него Хранитель, и тоже рассмеялся, как бы давая понять, что чего только не случается меж своими людьми. — Это вы правильно заметили, Павел Семенович. Впрочем, мы потеряли много времени. Как я уже заметил, у меня остались дела, с которыми я хотел бы разобраться сегодня. Вот, кстати, одно из них.

Он кивнул в угол комнаты наблюдения, и там засветилось изображение девушки в четверть от натурального роста. Секунду она смотрела куда-то в сторону, затем ее взгляд сфокусировался на Хранителе.

— Привет, Скайтер! — воскликнула она. — Как ты там? Я уже беспокоиться начала.

— Нормально, Стелла, — улыбнувшись, ответил Хранитель. — Все по плану. Но ты лучше расскажи, как у тебя дела. Тебя брали?

— А как же! — звонко расхохоталась девушка. — У них все строго по утвержденным процедурам. Взяли тебя для душевной беседы, а заодно и меня прихватили — для пущей твоей сговорчивости. А привезли меня в пересыльную тюрьму в Переветовку. Общий план дать?

— Сделай милость, — согласился Хранитель. Неведомая камера, снимающая девушку, отъехала в сторону, и на полу показались два связанных ремнями по рукам и ногам тела неопределенного пола. Одно из них что-то яростно мычало сквозь перетягивающую рот тряпку. — Да, впечатляет. Ты уж поаккуратней с ними, они все-таки люди казенные, приказ выполняли. Ладно, если нет проблем, то отбой.

— Отбой, — согласился веселый голос, и изображение пропало.

— Хорошая девушка, — мечтательно улыбнулся Хранитель. — Умная, веселая, а уж в постели... Один только у ней недостаток — начальником мне приходится. Ну ладно, поехали. — Хранитель двинулся к двери.

— Куда поехали? — озадаченно спросил Шварцман. Жизнь научила его не высказывать свои догадки раньше времени, так что он решил пока плыть по течению, больше слушая, чем говоря. Так ему довелось пережить не одного самоуверенного дурака вроде того, что стоял перед ним. — У меня есть персональный кабинет тут, в здании. Весьма комфортное место. Милости прошу, там обо всем и поговорим.

— Вы прекрасно меня поняли, Павел Семенович! — от голоса Хранителя Шварцмана внезапно пробрала крупная дрожь. Скайтер в упор взглянул на него, и мир вздрогнул. Глаза Хранителя вдруг напомнили видавшему виды начальнику Канцелярии колодцы, наполненные ледяной тьмой. — Не надо играть со мной в кошки-мышки. Мы едем в гости к Народному Председателю, господину Треморову Александру Владиславовичу. У нас состоится весьма содержательный разговор на троих, если считать за третьего нашу организацию. Лишний стул у него в кабинете, я надеюсь, найдется?

Внезапно все существо Шварцмана пронизал панический ужас. Ничего человеческого он не мог разглядеть в устремленном на него бездонном взгляде. Так мог бы смотреть... кто? Ночной кошмар? Нет, кошмар — всегда что-то знакомое, порожденное собственным подсознанием и хорошо понятное ему. Здесь же Шварцман чувствовал, что ничего такого, что можно описать словами, в глазах Хранителя нет, и от того становилось еще страшнее. Потом приступ паники прошел, и начальник Канцелярии трясущейся рукой оперся о подлокотник кресла.

— Кто вы? — выдохнул он через силу. — Чего вы хотите?

Хранитель наклонился вплотную к нему. На Шварцмана словно дохнуло зимним холодом.

— Всего! — прошептал он. — Всего, что у вас есть. Если конкретнее, нам нужна власть. И в ваших же интересах, господин Шварцман, с нами ей поделиться.

15.03.1582, четверг

Тихое журчание дверного звонка. Растаявшая перепонка двери.

— Входи, Тилос. Здравствуй.

Молодой Хранитель нерешительно переступает порог, и дверь неслышно затягивает проход позади него.

— Здравствуй...те, Джао...

— Семен, если бы мне нравились формальности, я бы настоял на титуле "ваше высокопревосходительство", еще когда ты ходил в детский сад. Так что, во-первых, перейди на ты, и, во-вторых, расслабься. Вон кресло. Присаживайся. Чаю хочешь?

— Э-э... нет, спасибо. Вы... ты знаешь мое настоящее имя?

— Разумеется. Кто же его не знает? Ты первый рекрут за несколько лет. Знаменитость в некотором смысле, надежда нашего монашеского ордена.

Тилос заметно краснеет, а негр широко ухмыляется.

— Расслабься, говорю, — Джао поднимается из консольного кресла, где лежал, полуприкрыв глаза, и подходит к нише стенного консерватора. — И не обращай на мои выходки внимания. Ближе к пенсии поневоле становишься саркастичным циником. А чаю ты все-таки хочешь. В моем родном Шарихане до сих пор делают замечательное овсяное печенье — с шоколадом и корицей. В Ростании, особенно в нынешней, ты ничего подобного не пробовал.

Звякает о дерево хрусталь, и на столике появляется небольшая широкая ваза с коричневым печеньем, а рядом — две прозрачные кружки с благоухающим красноватым кипятком.

— Угощайся, — негр берет из вазочки печенье и засовывает его в рот целиком, аппетитно хрустя. — Ну, как тебе наши порядки? Полгода прошло, времени оглядеться вполне достаточно. Ау, юноша! Выйди из ступора. Я хотя и патриарх, но не кусаюсь.

— Э-э... извини. Я как-то...

— Ну да, ну да. Ты стажер, а я целый член Совета, один из старейших членов организации, один из лучших аналитиков, один из лучших специалистов по Робину и так далее. Полный набор дурацких регалий.

— А?

— Мне давно следовало уйти в отставку. Я бы так и поступил уже несколько лет назад, если бы к нам продолжала приходить молодежь. Но не судьба пока что. Хранители стареют, юноша. Патриархи организации превращаются в незыблемые моральные авторитеты, пойти против мнения которых означает нажить неприятности — как минимум в виде ворчливых проповедей вроде той, что я пичкаю тебя сейчас. Ох, куда же делись старые добрые времена...

Джао берет еще одно печенье и задумчиво обкусывает его с краев. Тилос, скрывая смущение, торопливо берет угощение и начинает его грызть. Джао наблюдает за ним из-под опущенных ресниц, но не торопит. Его матово-черная кожа мягко отблескивает в неярком рассеянном свете.

— Разве Хранители когда-то работали в Сахаре? — наконец спрашивает стажер. — Я не нашел в архивах никаких упоминаний.

— Хранители никогда не занимались Сахарой. Но мои родители действительно сахарцы, работали в одном из консульств в Ростании. В Рошелье, в Северо-Французской области, если точнее. Я жил там с трех лет, потому у меня и руста без акцента. Когда мне исполнилось восемь, родители вернулись на родину, а в восемнадцать я, романтически настроенный, эмигрировал назад, в Ростанию. Ну, знаешь, очередная экономическая рецессия, рабочие в Сахаре энергично боролись за свои права, профсоюзы выводили на демонстрации десятки, а иногда и сотни тысяч человек, и Ростания казалась настоящим оплотом новой жизни, страной свободного счастливого труда. Все такое. Когда я понял, насколько ошибся, и перестал путать туризм с иммиграцией, оказалось поздно. Назад меня уже не выпустили. А потом меня вычислил Робин, и вот уже больше двадцати лет я Хранитель.

— И вы... и ты давно знаешь Суоко?

— С первых дней и даже раньше. Ее завербовали через четыре года после меня, да я же и вербовал. Такая же забавная застенчивая девчонка, как и ты сейчас... извини, я не имел в виду ничего плохого. Мы с ней много лет были любовниками, но в последнее время, как ты наверняка заметил, не ладим. Вплоть до того, что она начала плести интриги, чтобы выпроводить меня из Совета, а то и отправить в отставку.

— Ты в курсе?

— Разумеется. Она полагает, что действует тайно и незаметно, но я-то ее вижу насквозь. Не обращай внимания. Как я уже сказал, я бы уже давно и сам ушел на пенсию, но сейчас каждый член организации на счету. Стоп, хватит, я тебя совсем заболтал. Ты ведь не просто так явился? Хотел что-то спросить?

— Э-э... да. Джао, почему ты так настойчиво возражаешь против контакта с Треморовым?

— А я разве недостаточно подробно аргументировал свою точку зрения?

— Вполне подробно. Но...

— Но тебе кажется, что я чего-то не договариваю. Так?

Пауза.

— Хорошо. Попытаюсь объяснить наглядно. Ты ведь занимался рукопашным стилем? В той, прошлой жизни?

— Да. Больше десяти лет, еще со школы. Я же мастер спорта... ну, почти сдал.

— Надеюсь, не бросил, когда к нам попал?

— Вообще-то бросил. Зачем? Если кукла пробивает кулаком стену...

— Начни заниматься снова. Прямо сегодня. Здоровая психика не может существовать в хилом теле, а для Хранителя она особенно важна. Но я не о том. Встань.

Стажер торопливо поднимается. Негр осторожно сдвигает столик к стене, освобождая центр комнаты, и неторопливо воздвигается над Тилосом черной башней.

— Нападай.

— А? Как — нападать?

— Как хочешь. Тебя ведь учили бить противника? Не волнуйся, я далеко не такой старик, каким тебе кажусь. Представь, что я — бандит, который тебе нож под ребра всадил. Ну?

Тилос внимательно его рассматривает, затем внезапно, без предупреждения, наносит удар правым кулаком, целясь в челюсть Джао. Тот, однако, небрежно блокирует выпад левым предплечьем, а другой рукой и несильно вроде бы толкает Тилоса в грудь. Молодой человек отлетает назад и ударяется спиной и затылком о стену.

— Плохо, — резюмирует негр. — Слишком медленно и осторожно. Я же сказал, что не рассыплюсь от одного тычка. Еще раз.

Тилос быстро шагает вперед и замахивается. Финт, однако, оказывается ложным: шагнув чуть сторону, он пытается ударить Джао в живот коленом. Но тот уворачивается с проворством, которое сложно ожидать от такого большого массивного тела, и в развороте обрушивает локоть на спину Тилоса. Нелепо взмахнув руками, тот падает — и повисает в воздухе, пойманный противником за рубашку.

— Два удара — два поражения, — резюмирует Джао, помогая Тилосу выпрямиться. — Почему?

— Ф-фу... — Стажер потирает ладонью ушибленную шею. — Ты ведь тоже занимался рукопашным стилем, да? Я же вижу, как ты движешься.

— Я много чем занимался. И все же — почему?

— Да я почти забросил тренировки, когда меня в Тамерлак после Прикладных курсов распределили. Там даже спарринг не с кем устроить. И потом, ты больше и сильнее, мы в разных весовых категориях.

— Правильно. В разных весовых категориях. А теперь попробуй достать меня еще раз. Обещаю, я до тебя и пальцем не дотронусь. Давай.

Тилос пожимает плечами, встряхивается и обрушивает на противника град ударов руками и ногами. Однако ни один из них цели не достигает. Несмотря на тесноту комнаты негр как-то даже небрежно уворачивается. После одного из ударов он ловко цепляет ногу парня, и тот громко падает на спину, погасив энергию удара отхлопом.

— Высокие удары ногой хороши, когда перед девочками красуешься, — назидательно комментирует негр. — В настоящей драке никогда не пытайся пнуть выше живота, иначе сам огребешь по полной. Не ушибся?

Он помогает Тилосу подняться. Тот тяжело отдувается, потом начинает неловко заправлять выбившуюся рубашку в брюки.

— Я запомню, — наконец отвечает он.

— Хорошо. Если хочешь, можем позаниматься, когда свободное время у нас пересечется. Но я сейчас о другом. Сначала я тебя положил потому, что у меня масса больше и рост выше. В рукопашном стиле это действительно серьезные преимущества. Но почему ты не смог победить во второй раз? Садись, кстати.

— Ты слишком быстрый, — во взгляде Тилоса — новое уважение, заметно отличающееся от первоначальной робости. — У меня реакции не хватает тебя достать.

— Тоже верно. И здесь масса не только не помогает, но даже и вредит. Чем ты тяжелее, тем тебе сложнее уклоняться. Тем не менее, благодаря подвижности я победил просто по очкам. А теперь простые цифры: Народная Республика Ростания насчитывает более четырехсот миллионов человек, а в организации Хранителей менее полусотни. Соотношение — один к восьми миллионам. Несмотря на наше подавляющее техническое превосходство мы не сможем ни к чему принудить людей силой. Наша успешная тактика всегда базировалась на незаметности и скорости, на булавочных уколах, которыми мы меняли обстановку подчас в глобальных масштабах. На уколах с последующим исчезновением, так что ответный удар всегда обрушивался на уже пустое место. Ну, вот как ты сейчас не мог меня зацепить. Медведь против комара: вроде и силен несоизмеримо, но только комар все равно улетит сытым.

Стажер понимающе кивает.

— А теперь Совет... нет, не Совет, а Суоко самолично решила, что мы можем ломать всех через колено. Мы сильны, мы много знаем, нам никто не сможет противостоять, все такое. Но она страшно ошибается. Выйдя на поверхность, мы всего лишь станем очередной политической группой. Влиятельной, могучей — но всего лишь одной из. Нас втянут в игру по их правилам, и мы ее неизбежно проиграем. Мы много знаем о человеческой глупости, подлости и корысти, но знать и понимать сердцем — разные вещи. Хранителями становятся люди, равнодушные к власти и комфорту, у нас такие чувства попросту отсутствуют. И мы обязательно проиграем толпе мерзавцев, если начнем жить по их правилам. Я не слишком пафосен?

— Нет. Спасибо, теперь я понимаю тебя гораздо лучше. Значит, думаешь, мы допускаем серьезную ошибку, заявляя о себе открыто?

— Нет, не серьезную. Фатальную. Можешь плюнуть мне в ухо, если через два-три года мы не превратимся в то, с чем до сих пор пытались бороться. Потому-то я так протестую.

— Но ведь в конечном итоге ты согласился с "Мертвой зыбью"?

— Нет. Я проголосовал за вынос плана на общее обсуждение, потому что не считал себя вправе ставить свое самолюбие выше общего блага. На всеобщем голосовании я проголосовал против, а несколько Хранителей старой школы воздержались — и то лишь из-за усилий Суоко.

— А-а... Понятно. — Тилос смотрит на часы. — Спасибо, что нашел на меня время. Я пойду. Но...

— Да?

— Фарлет говорил, что ты специалист по Робину и Архиву.

— Да. Один из лучших специалистов, как считается. Правда, по большом счету это всего лишь следствие тормозной психики, позволяющей часами выдерживать прямой контакт с Архивом. Дели свои ожидания на десять, не ошибешься. Лангер во многом меня лучше. Да и Топи — тоже, хотя они с Крисом в последнее время как-то больше работают по университетам.

Тилос невольно улыбается.

— Джао, я пытался разобраться в том, как функционирует Робин. У меня появилось несколько вопросов...

— Давай не сейчас, ладно?

— Само собой. Я просто хотел спросить, когда у тебя появится время ответить.

— Хм. Дай подумать. Сегодня вряд ли, а вот завтра... Да, пожалуй. Давай завтра часов в девять вечера по стандартному времени. Сможешь?

— Разумеется. Завтра в девять вечера.

Тилос поднимается, коротко кивает и выходит. Дверь смыкается позади него. Негр, скрестив руки на груди, какое-то время молча смотрит ему вслед, задумчиво кивая в такт своим мыслям. Затем возвращается в консольное кресло и устраивается в нем поудобнее.

— Робин, — вслух произносит он, — напомни, где мы остановились?

20.03.1582, вторник

— Пропуск! — офицер в бело-сером камуфляже склонился к окну автомобиля. Водитель опустил окно и протянул в щель бумаги. Охранник принял их и принялся внимательно просматривать.

Топаркин взглянул на его погоны. Надо же, целый майор. Не какой-нибудь вшивый лейтенантишка, а майор. Серьезно же вояки подходят к охране. Впрочем, с учетом того, что на "Бабочке" испытывались и новые танки, предосторожность вряд ли лишняя. Наверняка в заснеженной несмотря на март тайге кроется тройная контрольная линия, реагирующая даже на белок, а ближайший патруль прибудет на место тревоги если не через минуту, то через пять — уж точно.

Полковник откинулся на спинку пассажирского сидения и через лобовое стекло принялся рассматривать успевший до смерти надоесть угрюмый сосновый лес. Хорошо расчищенная асфальтированная дорога стрункой тянулась вперед, примерно в полукилометре ныряя за гребень холма. По небу неслись низкие серые тучи, от чего полдень выглядел почти вечерними сумерками. За те полчаса, что машина шла от аэропорта, Топаркин успел насмотреться на скудную северную природу на десять лет вперед, и ему хотелось как можно быстрее оказаться на месте. Впрочем, раздражаться бессмысленно, а потому он стер с лица даже самые слабые следы эмоций. В зеркале заднего вида он заметил, как еще один офицер в сопровождении двух автоматчиков медленно обходит фургон с аппаратурой. Ну, внутрь не полезли, и то ладно. Все-таки спецгруппа УОД — не компания дачников, и охрана имеет право открывать огонь без предупреждения. Даже по воякам.

Проверяющий майор уже сунул пропуска обратно в оконную щель, но все еще медлил. Наконец, видимо, получив какой-то знак, отступил на шаг.

— Проезжайте, — сухо сказал он.

Водитель тут же утопил педаль газа, и машина, протестующе завыв гравиматрицами, рванула с места так, что Топаркина вдавило в кресло. Он неодобрительно покосился влево, но промолчал. Да, время на самом деле к двенадцати, и они уже должны прибыть на полигон. Если бы вертолет не задержали из-за череды снежных шквалов, если бы вояки не запретили использовать аэродром на режимной территории... Да, вероятно, опоздают минут на десять-пятнадцать.

Полковник прикрыл глаза, чтобы немного подремать. В УОД он работал почти тридцать лет, придя туда сопливым младшим лейтенантом сразу после училища. За прошедшие десятилетия он старался держаться в тени, однако по карьерной лестнице карабкался с неотвратимой настойчивостью бульдозера. Он всегда придерживался двух золотых правил: будь полезен и не требуй благодарности. И еще — никогда не выгляди умнее начальства даже наедине с ним. Благодаря цепкому холодному уму он замечал все, что происходит вокруг, и успевал вовремя оказываться там, где особенно нужен: как бы невзначай оборонить фразу, ненавязчиво подсказать, отдать забытый в спешке приказ... От простого оперативника в пятом отделе до должности офицера для особых поручений при директоре Управления он поднялся меньше чем за двадцать лет — и не нажил при том ни одного серьезного врага. Затем, правда, карьера застопорилась. Подниматься выше по "незаметной" лестнице уже некуда, а начинать сражаться за высокие посты... Нет у него такой поддержки, и слетит вниз он мгновенно. Так что генеральские погоны оставались пока что недостижимой мечтой.

Неожиданное для многих (но не для Топаркина) возвращение Дровосекова Петра Казгановича на пост директора УОД давало, однако, новый шанс. Топаркин стал одним из первых, кто начал заниматься строительством "особой сети". Хотя Дуболом с его по-детски наивными понятиями о конспирации пытался скрывать, что именно везут из-за границы в контейнерах, не подлежащих досмотру, полковник практически мгновенно вычислил и их содержимое, и пути дальнейшего распространения. Копии очень и очень многих документов оставались на микропленках, спрятанных в надежных тайниках, и следовало лишь придумать, как их использовать. Вариант первый и самый очевидный — шантаж Дровосекова — отпадал сразу, поскольку тот явно не сам проявлял инициативу. А кто выше директора Службы Общественной Безопасности? Только Сам. Шантажировать его означает совершить быстрое и весьма болезненное самоубийство. Но вот использовать сеть в своих интересах, для перехвата части груза или транспортировки собственного... Почему бы и нет?

Однако же перспективы, столь ясные еще некоторое время назад, вдруг стали тревожно-мутными. Словечко "Хранители", неделю назад эхом отдавшееся по всему ведомству, раздражало, словно мушка в глазу. Но куда сильнее на нервы Топаркину подействовали трясущиеся руки Дуболома. Вчера вечером тот с трудом попал огоньком зажигалки в сигарету, отдавая совершенно неожиданный приказ прекратить все "особые" транзитные операции. Да и в зрачках шефа мутными искрами плясал какой-то совершенно иррациональный страх. А уж второй приказ — бросить все дела и глубокой ночью вылетать со спецгруппой на "Бабочку" — вообще не лез ни в какие ворота. Полковник никогда не считал себя технарем и не совался в дела соответствующих отделов. Его задача — работать с данными, а не собирать их. Что он должен делать рядом с техниками, в своих грязных потрепанных комбинезонах больше похожими на пьяный сброд из подворотни? Покладисто кивать в ответ на заумную тарабарщину? Но отказаться Топаркин, разумеется, не мог.

Машину тряхнуло, и полковник раскрыл глаза. Заснеженного леса вокруг уже не наблюдалось. Зато впереди посреди голого поля маячила небольшая будка, рядом с которой сгрудились по крайней мере с десяток больших фургонов. Стояли командные бронетранспортеры, увешанные гроздьями антенн. Рядом с парой гусеничных танковых охотников с расчехленными стволами ощетинились длинными шипами разрядников штук восемь или девять танков прорыва, тяжело присевших на опоры. Суетились люди, растаскивая и устанавливая какие-то ящики прямо на грязном, в проталинах, снегу. Водитель остановил машину рядом с одним из фургонов с номерами оперативного отдела Канцелярии, и Топаркин, путаясь в полах непривычно теплой и длинной шинели, полез наружу. К нему тут же торопливо подбежал человек в зимнем полевом камуфляже с капитанскими погонами.

— Здравия желаю! — козырнул он. — Вы кто?

— Полковник Топаркин, УОД, — козырнул тот в ответ, поправив сбившуюся набок шапку. — Командир особой технической группы.

— Вам туда! — капитан махнул рукой в сторону будки. — В дверь и вниз по лестнице, в бункер. Что вам нужно для установки аппаратуры? Народу слишком много, даже из Академии наук группа прибыла...

— У них спросите, — полковник ткнул пальцем в сторону своего фургона.

Техники уже попрыгали наружу и споро спускали по аппарели какие-то здоровые железные ящики с ручками. Распоряжался незнакомый Топаркину парень, видимо, из местной СОД. Привезенная из Моколы охрана растерянно топталась неподалеку. Бравые спецназовцы явно не ожидали такой многолюдной суеты.

Мысленно пожав плечами, полковник направился к спуску в бункер. Вероятно, стоило бы остаться и присмотреть, но доложить о своем прибытии все равно следует. Да и мешать технарям он не любил. Некомпетентных идиотов в УОД не держали, и путаться под ногами у людей, знающих свое дело, Топаркин не намеревался. Как выдать чужие заслуги за свои или назначить виноватого, он разберется по необходимости, а до того есть занятия и поинтереснее. Выяснить ненавязчиво, например, за каким хреном его сюда принесло.

Возле входа стояли двое лейтенантов в таком же полевом зимнем камуфляже, что и капитан. В руках они держали тяжелые разрядники, на поясах виднелись кобуры пистолетов, а от бронежилетов, нацепленных поверх теплых курток, к земле свисали цепочки заземлений, словно часовые готовились к штурму укрепленных позиций. На их лицах застыло слегка очумелое выражение. Покосившись на них, Топаркин прошел в проем и быстро сбежал по бетонной лестнице, едва подсвеченной тусклыми лампами дневного света.

Толкнув герметичную внутреннюю дверь и миновав еще двух часовых, на сей раз вполне бесстрастных, он оказался посреди бедлама. Десятка полтора человек галдели, одновременно пытаясь разговаривать по бездисковым телефонам и орать друг на друга. Часть экранов, в несколько рядов тянувшихся вдоль пульта, не работала, на половине оставшихся мерцали хлопья электронного шума. Остальные показывали окрестности выхода из бункера, забитые техникой, и часть бескрайней прогалины, покрытой коркой ледяного наста — видимо, основной части полигона.

Полковник замер, уставившись в бесконечность и ни на чем не фокусируя взгляд. Несколько секунд спустя его сознание вычленило центр суматохи: высокого толстого мужчину в таком же камуфляже, но с шевронами генерал-лейтенанта и стилизованным вертолетом на рукаве. Еще пару секунд потребовалось, чтобы вспомнить, кто он: Палантино Сергей Михайлович, неофициально известный как Бронеход. Так... Если месяц назад назначенный начальник Генерального штаба, которому сейчас полагается обмывать генерал-полковничьи погоны, лично руководит заварухой, становится еще интереснее. Что же такое случилось? Палантино яростно, но в общем гуле невнятно (если не считать отборного мата) орал на какого-то подполковника. Тот покорно кивал, выставив перед собой картонную папку со шнурками как бы в качестве защиты от начальственного гнева.

Выждав, когда распекаемый с видимым облегчением устремился к выходу, прижимая папку к груди, Топаркин шагнул вперед и бросил руку к голове.

— Полковник Топаркин, командир особой группы УОД! — рявкнул он, чтобы перекрыть шум. Как раз сейчас общий гул резко утих, и его голос раскатился по помещению. На него удивленно заоглядывались. — Прибыл для наблюдения за экспериментом. Для меня есть какие-то указания?

— Да е...сь ты в рот конем! — во всю глотку рявкнул генерал. — Только общаков с кнопарями мне для полного счастья не хватало! Хоть обосрись тут, мне пох...й, только под ногами не путайся!

И гул голосов тут же взмыл к потолку грохочущей завесой, а генерал неожиданно шустро для своих габаритов оказался в противоположном конце бункера и принялся орать на очередного подполковника. Топаркин пожал плечами. Ну, нет так нет. Он выбрался на поверхность, после духоты подземелья с облегчением вдохнув морозный воздух, и подошел к своему фургону. Контейнеры с аппаратурой уже выстроились на снегу рядком. От фургона, где рычал генератор, выбрасывая через трубу над крышей сизый дым, змеился силовой кабель, а над самим фургоном мерно вращалась решетчатая антенна. Контейнеры поблескивали окулярами объективов, четверо техников сидели наверху и быстро устанавливали какие-то растопыренные пластины. Командовавший местный техник что-то негромко им втолковывал. Заметив Топаркина, он ткнул пальцем куда-то вдаль (и местные, и мокольские техники послушно уставились в указанном направлении) и легко спрыгнул с контейнера.

— Ну, господин полковник, пора начинать, — он вытащил из ящика с инструментами кусок ветоши и начал обтирать руки. — Думаю, тарарама здесь и так достаточно, чтобы напрягать излишним хозяев ожиданием. Еще искусают друг друга насмерть.

— Ты кто? — резко спросил Топаркин. Он не любил, когда с ним фамильярничали младшие по званию, тем более какие-то чумазые техники. Конечно, технарей и за людей сложно считать, разгильдяи и раздолбаи, никакого понятия о субординации, но на место их ставить следует сразу же. — Имя, звание, должность?

— Должность? — удивился техник. — Да я вроде как безработный. Тунеядец, прошу прощения, по вашим меркам.

Неожиданно у Топаркина по хребту пробежались торопливые мурашки. Глаза у техника казались бесстрастными и ледяными, пронзающими насквозь. Как... как у следователя. Или у профессионального убийцы. Рука полковника сама по себе легла на кобуру пистолета.

— Как ты сюда попал? — еще резче спросил он, пытаясь заглушить неизвестно откуда взявшийся страх. — Здесь совершенно секретный армейский объект! Твое удостоверение, немедленно, или я охрану вызову!

— Как попал? Знаете, Марк Афанасьевич, бородатый анекдот? — усмехнулся техник, все так же неторопливо и тщательно обтирая руки ветошью. — Про новобрачных? Там в конце муж жену спрашивает — "Сколько еще твой дядя гостить намеревается?" А та в ответ — "Мой дядя? Я думала, он ТВОЙ дядя!" Мне всего-то потребовалось оказаться в нужном месте в нужное время. Ваши посчитали меня за местного, а местные — за вашего. И вот я здесь.

Мелкие мурашки по хребту превратились в крупных тараканов. Откуда техник знает его по имени? Или он не техник? Топаркин дернул клапан кобуры — проклятая кнопка заклинилась в самый неподходящий момент! — и уже открыл рот, чтобы позвать охрану, но техник быстро выпрямил руку и коснулся его где-то сбоку шеи. В голове у полковника помутилось, и когда он пришел в себя, то стоял, тяжело опираясь, на "техника", а тот заботливо подпирал его плечом.

— Не суетитесь, Марк Афанасьевич, а то еще запнетесь и головой о что-нибудь ударитесь, — негромко проговорил странный парень ему на ухо. — Кончайте дергаться и идите за мной. Пора начинать представление.

Он выскользнул из-под руки полковника — тот потерял равновесие и чуть не упал, с трудом удержавшись на ногах — и неторопливо пошел к входу в бункер. Топаркин словно во сне поплелся за ним. Какая-то его часть панически вопила, требуя приказать охране скрутить наглеца и очевидного лазутчика, но странная заторможенность мутила ему голову, не позволяя мыслить ясно. Что происходит? Да же происходит, в конце-то концов?

Все в том же оглоушенном состоянии он прошел за "техником" через вход в будку (часовые проводили их удивленными взглядами, но ничего не сказали), во второй раз спустился по тускло освещенной лестнице и вошел в бункер, где царил все тот же бедлам. "Техник" с любопытством огляделся по сторонам. И тут Топаркин, которого наконец-то отпустило, все-таки вытащил пистолет и уткнул его лазутчику в спину.

— Не двигайся! — громко сказал он. — Или получишь пулю. Охрана...

Не обратив на него ровно никакого внимания, парень вложил в рот два пальца и свистнул. Нет, не так: СВИСТНУЛ. Звуковой удар буквально заставил полковника отшагнуть назад, едва не нажав на спусковой крючок, в уши ему словно вставили мягкие ватные пробки. Мгновенно наступила звенящая тишина.

— Добрый день, господа! — громко сказал "техник". — Прошу прощения за некоторую задержку, но мы дожидались готовности всех групп. Разрешите представиться: я Хранитель Сиолан, координатор нынешнего действа.

Он приложил руку к левому плечу, и над ним вспыхнул и закружился прямо в воздухе сине-желтый шар.

— Для всех, кто не в курсе дела, поясняю: сегодня на полигоне проводится демонстрация возможностей наших челноков. Они не столько боевые, сколько многоцелевые аппараты. Но мы намереваемся убедительно развеять любые иллюзии, что армия или спецслужбы Ростании смогут нам противостоять. Все собравшиеся стороны должны максимально полно зафиксировать происходящее. Надеюсь, аппаратура у всех работает как положено.

Генерал тяжело шагнул вперед.

— Значит, Хранитель? — буркнул он. — Чем докажешь?

— Опознавательного знака, похоже, вам недостаточно, — в голосе парня послышалась ирония. — Ну что же...

Он повернулся и шагнул к стене мимо Топаркина. Полковник не успел даже вздохнуть, как кулак "техника" с громким скрежетом ударил в железобетонную плиту, провалившись в нее, словно в песок. В лицо полковника плеснуло крошевом и пылью, и он в машинальном защитном жесте вскинул руку, едва не разбив себе скулу пистолетом.

— Устраивает, господин генерал? — поинтересовался Хранитель. — Или еще пару фокусов показать?

Он не спеша вытащил из стены руку, ушедшую почти по локоть, и продемонстрировал обломок арматуры. Рукав комбинезона оказался изорванным в клочья, но кожа под ним не выглядела даже поцарапанной. Небрежное движение кисти — и кусок ребристого металлического прута, мелькнув в воздухе, пробил железный шкаф в противоположном углу бункера. Генерал, побагровев, смотрел на Хранителя, хватая ртом воздух.

— Ну, поскольку дополнительных доказательств не требуется, начнем, — весело сказал парень. — Два наших челнока уже вышли в точку демонстрации. Прошу присутствующих обратить внимание на мониторы. Я позволю себе перехватить управление камерами наблюдения.

И внезапно тройной ряд экранов над длинным пультом вспыхнул белым.

27.03.1582, вторник

Хмурый дождь барабанил по окну. Низкие тучи быстро стлались над землей, гонимые необычайно промозглым для летнего времени ветром. Бегемот, постукивающий пальцами по столу, выглядел ненамного веселей заоконной погоды.

Олег по своему обыкновению сидел на краешке подоконника, покачивая ногой. Он задумчиво глядел на стенку над головой Бегемота, где в массивной покрытой бронзовой краской раме висел портрет нечесаного мужика в кацавейке.

— Слушай, Пашка, я вот давно у тебя спросить хочу...

Бегемот оторвался от своих невеселых раздумий и с вялым интересом посмотрел на Олега.

— Скажи на милость, кто у тебя над столом повешен?

— Над столом? — удивился Бегемот. — Над каким столом?

Он заоглядывался по сторонам, словно держал в кабинете другие столы, кроме собственного. Не найдя ничего подходящего на роль ориентира, он запрокинул голову назад и несколько секунд в таком положении рассматривал содержимое могучей рамы.

— Ах, этот... Он, братец, в свое время был фигурой! Головой считался, крупным ученым. Очкариков в Академии Наук как тараканов гонял. Мне много интересного рассказывали, как он одни законы природы открывал, а другие, которые не понравились, закрывал. Сам Железняк с ним за руку здоровался. Потом, правда, оказалось, что не те законы он закрывал, не тех гонял, в общем, не то делал, что надо. Тогда и его самого... того. Закрыли, как таракана. Фамилия что-то у меня из головы вылетела, не то Мушенков, не то Плешаков... в общем, вот так. Мне сиё произведение искусства от прежнего хозяина кабинета досталось, очень тот его уважал. А у меня сначала руки не дошли снять, а потом привык вроде... — Он вздохнул. — Неграмотный ты человек, Шустрик. И чему только тебя в школе учили?

— Тому же, что и тебя, Бегемотина, — усмехнулся Олег. — В одном классе, чай, сидели, за соседними партами. Или склерозом ранним страдать начал?

— Вот так всегда... — снова загрустил Бегемот. — Хочешь людям добра, просвещаешь их... а они тебя ранним склеротиком обзывают, бегемотом и вообще. Грубый ты человек, Олежка, хамовитый. К тебе со всей душой, а ты!..

Грустный Бирон еще более походил на бегемота, чем обычно.

— Уж какой есть, — фыркнул Олег. — Слушай, Пашка, что ты вообще себе думаешь? Что у нас происходит? Я Хранителей имею в виду. Появились непонятно откуда, и вдруг все из-за них на ушах стоят. Сплошной кипеш и шухер. Ты понимаешь, ведь сам Шварцман меня инструктировал перед тем, как с одним из них свести. Лично! Начальник Канцелярии! И физиономия у него выглядела... как бы помягче сказать... оглоушенной.

— Ты лучше поменьше думай, — посоветовал Бегемот. — Голова целей останется. Не твоего ума дело, ты пока что шестерка, не больше. Я вот предпочитаю про этих снеговиков не помнить, если только глазами не вижу. От одного воспоминания мороз по коже, бр-р. А что там у тебя со Шварцманом?

— Снеговиков? — переспросил Олег. — Ну-ну, остряк ты наш самоучка. Ты еще Треморову похожее имечко придумай да прилюдно выскажись, тогда и впрямь думать перестанешь, за неимением думалки-то. Я вот сейчас с такими людишками общаюсь, что не задумываясь на тебя бы стукнули куда надо. Точно знаю, что на меня по крайней мере двое из отдела анонимки пишут. Прохорцев показывал. Ты бы поаккуратнее с языком.

Олег помолчал.

— А со Шварцманом вообще комедия ужасов случилась. Вызывает он меня к себе, значит, неделю назад. Лично позвонил, не через Прохорцева, прикинь! Прошел я через все посты, заглядываю в приемную, а там пусто. Ни секретарши, ни охранников. Я немного обалдел, но поскольку Шварцман лично вызвал, то таки рискнул заглянуть еще и за хозяйскую дверь...

...обитая кожей дверь слегка скрипнула. Олегу уже растолковали, что с машинным маслом в Канцелярии все в порядке, и что если дверь скрипит, то так надо. Он представил себе террориста, попавшего как кур в ощип из-за скрипнувшей невовремя двери, и ему стало смешно. Усилием воли сделав серьезное лицо, он легонько постучал по косяку, просунул голову в кабинет и осторожно спросил:

— Здравствуйте. Можно?

Вздрогнув, Шварцман резко повернулся к двери.

— Кто?.. — Несколько секунд он напряженно вглядывался в Олега. — А, Кислицын, жертва терроризма. Ну, заходи, раз пришел.

Олег аккуратно прикрыл за собой дверь (та опять несмазанно скрипнула) и повернулся к Шварцману.

— Садись, — тот ткнул пальцем в кресло перед собой. — Как голова, болит?

— Да нет вроде, спасибо, — Олег осторожно пощупал шрам, оставшийся после удара. — Вашими стараниями вроде все залечили, три недели все-таки прошло...

Он выжидающе посмотрел на человека за столом. Тот молчал, и Олег вдруг увидел, что Шварцман сильно изменился с момента последней встречи. Раньше полные и тугие, как у хомяка, щеки сейчас висели складками, поперек лба пролегла глубокая морщина. Глаза запали и лихорадочно блестели, из них исчезла былая цепкость, присущая им раньше. Начальник Канцелярии Народного Председателя производил человека, который уже не первый день чего-то боялся. Олег попытался себе представить, что могло испугать второго (или третьего, как считать) человека в государстве, и не смог. Ему тоже стало жутковато, и он деликатно кашлянул.

— А? О чем я? — Шварцман вынырнул из своих мыслей. — Да, насчет головы. Неудачно получилось. Давненько Дуболом на меня не залупался, я даже и расслабился. Ну, исполнителей оперативный отдел уже вычислил, они свое получат. Да и самого Дуболома мы быстренько пожалеть заставим о такой акции...

Он замолчал. Олег тупо смотрел на него, чувствуя, как по спине медленно ползут мурашки.

— Мы тебя как национального героя на один пост намечали, — тяжело продолжил Шварцман. — В Минтрансе как раз должностишка одна освободилась, не очень высокая, но получше твоего вшивого отдела статистики. Нужен нам там свой человек, а тебя как великомученика мы бы пропихнули.

Начальник Канцелярии опять на секунду задумался.

— Так вот, пока забудь. Перспективы для тебя никто не отменял, проявил ты себя хорошо, но сейчас для тебя другое дело появилось, временное, — продолжил он, как бы не замечая вытянувшегося Олегова лица. — Или не временное, хрен уж его знает. Справишься — получишь и должность, и оклад, и все прочее. Не справишься... Сам понимаешь. Платить тебе станут по отдельной ведомости. Дела в своем отделе передашь кому-нибудь еще, пока человека не подберем. Усек?

— Да, Павел Семенович, — осторожно ответил Олег. — А что за поручение, если не секрет?

— Помолчи, — поморщился Шварцман. — Я еще не кончил

Он неодобрительно посмотрел на Олега, как бы раздумывая, какое наказание тому положено за непочтительность. На краткое мгновение Олег увидел в нем прежнего начальника КНП. Видимо, решив на сей раз смилостивиться, Шварцман продолжил:

— Тебя приставляют к одному... — он поперхнулся, — человеку. Да, человеку. Кто он такой и что ему надо — узнаешь сам. Все его указания исполнишь в точности. Вот, возьми, — он вытащил из ящика стола карточку и кинул ее на стол, пришлепнув сверху ладонью. — Возникнут проблемы, хоть в аппарате, хоть с постовым на улице — показывай мандат. Приказ всем органам и структурам содействовать, и вообще. Вот сейчас спрашивай, только короче.

Шварцман устало откинулся на спинку кресла.

— Задание секретное? — как назло, сходу Олегу не пришло в голову ничего более умного. — Я имею в виду, о нем можно кому-то рассказывать? А то такие вещи, — он кивнул на документ на столе, — не часто дают. Я...

— Ну что ты дурацкие вопросы задаешь, если сам все понимаешь? — Шварцман недовольно поморщился. — Ясно, что секретно. У нас других дел не бывает, — он вздохнул. — Разочаровываешь ты меня, дорогой. Рот на замке. Никому, даже себе самому во сне, ничего не рассказывать. Я — исключение, разумеется. Да, кстати, — у него на лице возникло озабоченное выражение, — раз в неделю, в среду или в четверг, отчитываешься передо мной лично. Письменно. Описывай все в самых подробных подробностях, для пущей памяти возьмешь диктофон в отделе Лысого... Лысакова, я имею в виду. Отдел технического обеспечения. Еще вопросы?

— А все-таки о чем речь? — от тона собеседника у Олега опять побежали мурашки по коже. Так мог говорить человек, который наперед знал будущее — и не ждал от него ничего хорошего. — Что за задание такое, что все под меня прогибаться станут, а я только перед вами отчитываюсь?

Шварцман посмотрел на него долгим нехорошим взглядом и внезапно ухмыльнулся.

— Что за человек, говоришь? Хотел бы я сам знать. И человек ли он вообще... Встретишься, сам все узнаешь. Не волнуйся, мало тебе не покажется. Возьми, — он щелчком послал мандат по столу в направлении Олега, — и свободен.

Олег встал с кресла, взял со стола карточку, повертел ее в руках и засунул в карман пиджака. Потом, явно колеблясь, он повернулся к двери, затем обратно к Шварцману.

— Что еще не так? — устало спросил тот.

— А... где я найду... того человека? — Олег разрывался между врожденной добросовестностью и желанием пулей вылететь за дверь, выполняя волю высокого начальства.

— Не беспокойся, — лицо Шварцмана скривилось в непонятной гримасе. — Он сам тебя найдет, когда потребуется. Когда пойдешь через приемную, скажи той... как ее... забыл, в общем, секретарше, чтобы принесла сама знает что.

Нотки в голосе Шварцмана подсказали Олегу, что сейчас не самое подходящее время для сообщения о безлюдной приемной. Пробормотав что-то вроде "до свидания", он быстро выскользнул за дверь, захлопнул ее за собой и привалился к ней спиной. Секретарша, противу чаяния, оказалась на месте. Она безразлично взглянула на него и снова склонилась над журналом "Мода сегодня", в котором переливались яркими цветами какие-то выкройки. Постояв у двери несколько секунд и несколько придя в себя, Олег подошел к ее столу, судорожно пытаясь вспомнить, ее или не ее видел в прошлый раз, осенью. Нет, кажется, все-таки не ее.

— Э-э-э... — пробормотал он. — Я очень извиняюсь, но шеф просил вам передать...— он запнулся, — просил передать, чтобы вы принесли ему то, что вы сами знаете.

— Спасибо, сейчас сделаю...

Секретарша нехотя оторвала взгляд от журнала и неторопливо поднялась со стула, всем своим видом излучая недовольство. То ли обслуга совсем от рук отбилась, то ли со Шварцманом и в самом деле происходило что-то неладное. Неужели кресло под ним зашаталось? Но отчего? И намеков-то никаких не проскальзывало.

— Скажите, — он попытался придать себе независимый и в то же время свойский вид, который часто неотразимо действовал даже на самых суровых секретарш, — а что, у него, — он кивнул головой в сторону хозяйской двери, — часто такое настроение? Я имею в виду, мрачное и неразговорчивое.

— Нашему шефу некогда болтать о пустяках, — девица, сосредоточенно капающая из пузырька в стакан остро пахнущую жидкость, всем видом демонстрировала, на какие мелочи ей приходится отвлекаться. — Он тратит так много времени на государственные дела, что на остальное его уже не хватает. И человек он солидный, в отличие от некоторых! — ее тон не позволял понять, говорит она серьезно или издевается. — Вы не удивляться должны, что он с вами не болтал попусту, а гордиться, что вообще вас к себе пригласил!

Девица ловко подхватила поднос со стаканом и скользнула за дверь, в логово солидного человека. Впрочем, через несколько секунд она вынырнула оттуда и сходу плюхнулась на стул, снова углубившись в сегодняшние моды.

— Ну ладно. Раз вы так говорите, то горжусь, — мысленно Олег добавил пару эпитетов в ее адрес. — Спасибо за консультацию. Скажите, а что вы делаете вечером? А то я вот, кажется, совсем свободен...

— Вечером я иду, — она оторвалась от цветной картинки и метнула на него язвительный взгляд, — со своим знакомым в кино. Извините, но, я полагаю, втроем получится не слишком удобно. Желаю приятно провести вечер. С кем-нибудь еще! — победоносно добавила она, показала Олегу язык и вернулась обратно к своему журналу.

— Спасибо еще раз, — пробормотал Олег и нехотя вышел за дверь...

...Бегемот задумчиво рассматривал его, развалившись в кресле.

— Слушай, а зачем ты мне все рассказываешь? — наконец осведомился он. — Сам Шварцман сказал, что дело секретно. Если что, и тебе влетит, и меня куда-нибудь упрятать могут, раз знаю слишком много. Ставлю свою фирменную зажигалку против твоей зубочистки, что мой кабинет на прослушке.

— А бумага у меня на что? — усмехнулся Олег. — Не боись. Перед тем, как к тебе переться, я зашел к коменданту здания. Я уж помолчу про то, как я через него на местного главного особиста вышел, но уж когда вышел, заставил отключить аппаратуру не только у тебя в кабинете, но и в соседних, благо они пустые. Нет, они не отключили, разумеется, только вид сделали, но прослушивать разговор если и станут, то только на самом верху. А там сейчас не до меня и уж тем более не до тебя. Так что не волнуйся понапрасну, нервные клетки не восстанавливаются.

— Ну, раз ты говоришь, то так оно и есть, — съязвил Бегемот. — Ты у нас сейчас большая шишка, тебе лучше знать. Ладно, — он снова посерьезнел, — что дальше случилось?..

— ...Олег Захарович, вас ожидают! — Тамара Авдеевна выглядела как-то странно. Она выглядела человеком, внезапно ставшим свидетелем неприглядного скандала и разрываемым желанием поделиться сплетней, но по какой-то причине вынужденным молчать. — Там... там... пришел... ну...

Не сумев подобрать слово, она молча ткнула пальцем в дверь. Олег посмотрел на нее, приподняв бровь, но комментировать не стал. Если секретарша пустила кого-то в пустой кабинет, значит, у нее имелись веские основания. Впрочем, можно сразу догадаться, какие.

В кабинете у окна стоял человек и задумчиво глядел куда-то вниз — то ли на чахлые парковые деревья, покрытые молодой листвой, то ли на дерущихся на аллее воробьев, то ли еще на что-то столь же важное. Олег деликатно кашлянул.

— Добрый день. Чем могу быть полезен? Вы по какому делу?

Глупый вопрос. Да, похоже, что, как и обещал Шварцман, его нашли. Однако разговор нуждался в какой-то завязке.

Человек у окна обернулся. На фоне освещенного оконного проема Олег не мог разглядеть его лицо.

— Здравствуйте, — спокойно сказал пришелец. — Если я правильно понимаю, вы господин Кислицын Олег Захарович?

— Очевидно, раз вы у меня в кабинете, — Олег прошел к столу и со стуком прислонил дипломат к стенке шкафа. — Простите, с кем имею честь?..

— Сейчас официально у меня документы на имя Жака Вильямовича Петерсона. Но вы зовите меня Тилосом.

Незнакомец отошел от окна и тоже приблизился к столу. Теперь Олег смог разглядеть его физиономию. Ничего особенного. Невысокий, худощавый, немного скуластое лицо, глаза серые, волосы черные. Легкая спортивная куртка, молния полурасстегнута, открывая серую футболку, и простые черные брюки с кедами. В любой толпе таких семь из десяти.

— Вас предупредили о моем появлении?

— Да, предупредили. Лично Шварцман Павел Семенович. Здравствуйте, м-м... господин Тилос, — Олег настороженно взглянул на пришельца, пытаясь понять, как себя вести. — Садитесь пожалуйста, в ногах правды нет.

Он кивнул на гостевое кресло сбоку от стола.

— Спасибо, — гость сел. — Только без "господина", пожалуйста. Кстати, вы не возражаете, если я стану обращаться к вам не "господин Кислицын", а по имени-отчеству? Работать вместе нам долго, так что...

— Нет, что вы, не стану, — любезно ответил Олег. — Как вам удобнее.

Ладно, Шварцман даже до "вы" не снисходит. Олег выжидательно посмотрел на Тилоса (ну и имечко!) На нового шефа, тут же мысленно поправился он. Попробуем даже мысленно соблюдать субординацию. А то не ровен час проговоримся...

Новый шеф, прищурившись, посмотрел на него. Затем его лицо внезапно осветилось улыбкой.

— Ну что вы, Олег Захарович, какой я вам начальник! — сердце Олега екнуло. Мысли он читает, что ли? — Не пугайтесь, ваши мысли так явно отражаются у вас на лице, что любой младенец поймет. Как я вижу, Шварцман не слишком вдавался в детали, объясняя вашу новую миссию. Придется ввести вас в курс дела, а то вы, похоже, невесть чего ожидаете!

Гость опять улыбнулся.

— Дело в том, что я Хранитель, — Тилос приложил правую руку к левому плечу, и над ним засветилась полупрозрачная синяя сфера с золотым узором, напоминающим сетку микроскопических молний. — Наверное, вы уже слышали название раньше.

Олег медленно кивнул. Значит, те суперсекретные парни, о которых последние дни шепчется вся Мокола. Ну, или добрая половина ее. Что ж, следовало ожидать. Он, наверное, озлился бы на Шварцмана, сунувшего его прямо тигру в зубы, но что-то удерживало его эмоции.

Хранитель внимательно наблюдал за ним.

— Да, я вижу, что слышали. Вероятно, не в самом положительном контексте. Про то, что у нас по шесть ног, полые выдвижные клыки и тяга пить сырую кровь, вы уже в курсе? Не улыбайтесь, я дословно повторяю, что полчаса назад в вашей курилке рассказывали.

Олег вежливо поднял бровь. Улыбаться ему и без того не хотелось, а хотелось куда-нибудь исчезнуть. У него что, судьба в истории попадать? Сначала по башке попало, причем прямо от общаков, теперь вот Хранители привязались... Как хорошо было работать простым снабженцем!

— Расслабьтесь, Олег Захарович, — Тилос вяло помахал рукой. — Вы еще успеете убедиться, что работа с нами для карьеры куда полезнее, чем обычные интриги. А если не для карьеры, то для здоровья уж точно. По голове вас, по крайней мере, бить больше не станут.

Шарик над его плечом слегка мигнул и исчез.

— Как вас проинформировал господин начальник КНП, с сегодняшнего дня вы работаете со мной. Иногда также придется иметь дело и с другими Хранителями. Да, кстати, — Тилос стремительно поднялся из кресла, и, прежде чем Олег успел отреагировать, подошел к шкафу и поднял с пола дипломат. Движением фокусника он открыл запертую — теоретически — на ключ защелку и извлек из него узенькую черную коробку. Повертев в руках пару секунд, Хранитель сунул ее обратно и аккуратно поставил дипломат на место. — Касательно диктофона. Вы ведь должны отчитываться перед Шварцманом... как часто?

— Раз в неделю, — машинально ответил Олег, и тут же спохватился, мысленно обругав себя идиотом. Хранитель, однако, не выглядел ни рассерженным, ни даже удивленным.

— Раз в неделю, — задумчиво повторил он. — Ну что же, скажите спасибо, что не каждый день, с него бы сталось, — он не спеша продефилировал по комнате. — В общем, когда пойдете к нему в следующий раз, вернете эту штуку с моими наилучшими пожеланиями. И сообщите, что все необходимое он и так узнает. Понимаете, — Тилос доверительно наклонился к Олегу, — в общем, подделать запись для нас не составляет никакого труда. Другое дело, что Шварцман в курсе наших возможностей, так что незачем зря терять время и силы на глупые шпионские игры.

Хранитель подмигнул Олегу, и тот с трудом сдержал приступ почти истерического веселья. Ну и влип же я, ребята, подумал он. Как же мне в последнее время везет на неприятности! Сначала я стал герой, в одиночку напавший на террористов, а теперь вот оказался в роли песчинки между двумя жерновами. Интересно, что же за люди могут от Шварцмана как от мухи отмахнуться? А что, если Нарпреда уже не устраивает его нынешняя тайная полиция на пару со Службой Общественных Дел, и он решил завести альтернативу? Мне, правда, от того не легче. Не одни, так другие придушат где-нибудь в темном уголке, если чем-нибудь не устрою — а не устрою кого-нибудь я очень быстро. Правда, другое неясно — как они могут запись в диктофоне подделать? Я даже о теоретической такой возможности не слышал. Либо парень врет все напропалую, либо техника настолько секретная, что в случае чего головы мне точно не сносить. Угораздило же меня родиться в бандитском обществе...

— Не расстраивайтесь, не стоит, — напомнил о себе Тилос, — вы больше Шварцману неподвластны. Еще раз повторяю: вы в полной безопасности, и перспективы у вас вполне радужные.

Гость опять уселся в кресло, скрестив ноги и расслабленно бросив руки ладонями вверх на подлокотники. Читали мы о таких штучках, вяло подумалось Олегу. Открыто-закрытая поза, максимально дозволенная откровенность, и все такое. Как же, плавали — знаем...

— Собственно говоря, при желании — или его отсутствии — можете никак перед Шварцманом не отчитываться, — продолжил Хранитель. — Люди, которые с нами сотрудничают, гарантированы даже от насморка, если он каким-то боком относится к нашим делам. Для той же цели служит и волшебная карточка, вам выданная. Нам она не нужна, а вот вам может пригодиться. Но вернемся к делу.

Небрежным жестом Хранитель извлек то ли из-под куртки, то ли просто из воздуха тонкую картонную папку и аккуратно положил ее на стол.

— Здесь описано, что от вас потребуется в ближайшее время. Мы изучили отчеты вашего отдела за последние два месяца. У вас неплохо набита рука на составлении сводок и хорошая наблюдательность, так что вы продолжите заниматься практически тем же, что и раньше. Только уровень несколько иной: не Минтранс, а во всеростанийском масштабе. Ваша новая задача — сведение и обработка данных по грузообороту во всех отраслях народного хозяйства. Ну, и заодно выдача рекомендаций по оптимизации. Видите ли, мы пытаемся навести хоть какой-то порядок в управлении государством, но сами мы — специалисты в несколько другой области, так что ваша помощь окажется неоценимой.

— По всему народному хозяйству, значит, статистику собирать-обрабатывать? — поинтересовался Олег, чувствуя прорывающиеся в голосе язвительные нотки. — Отлично. Сколько людей мне дадут в подчинение? Пятьдесят? Сто? И даже машинное время в ВЦ выделят по потребности?

Тилос усмехнулся.

— Боюсь, в подчинении вы не получите никого. Вообще никого. И в ВЦ вам больше делать нечего. Вы работаете один, при моей поддержке, разумеется. Не смотрите на меня таким ошарашенным взглядом. С вашей биографией мы знакомы, с познаниями и навыками — тоже, так что сверх ваших возможностей выкладываться не потребуем. При необходимости вам даже помогут. Однако основной ваш инструмент — терминал нашей информационной системы, его смонтируют в ближайшее время. И морально привыкайте, что имеете возможность запросить любую статистическую информацию по своему профилю у произвольного ведомства. Даже у армии или Службы Общественной Безопасности. Кстати, вам предстоит переселиться в другой кабинет, если только вы не слишком привязаны к нынешнему. Не хотите переезжать — скажите мне, но желательно определиться до установки терминала, его перенос — не самое приятное занятие. Крайний срок завтра к полудню.

Хранитель задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Со вводной частью, пожалуй, все. Олег Захарович, у вас есть какие-то вопросы на посторонние темы, не связанные с вашими обязанностями? Сразу соглашусь, что изменения в вашей жизни случились весьма неожиданные, и у вас есть полное право на недовольство. Спрашивайте, не стесняйтесь, наказаний за спрос не предусмотрено. Если тема окажется неудачной, я просто не отвечу.

На несколько секунд в комнате воцарилось молчание. Олег отчаянно пытался разобраться в мешанине, царящей у него в голове. Он чувствовал, что должен выяснить что-то очень важное, но никак не мог понять, что именно. Наконец одна мысль пробила себе дорогу среди остальных.

— Скажите, а почему именно я? — с интересом произнес он. — Почему для такой ответственной работы вы выбрали именно меня, второго помощника младшего дворника? Вы ведь не можете не знать, что я — лишь доставала, который еще недавно снабжал шкафами и унитазами один-единственный комитет, а в последние месяцы с трудом справлялся с мелким, ничего не значащим отделом. А вы фактически сажаете меня на должность ведущего специалиста уровня... уровня директора департамента Канцелярии. Неужто никого более... м-м-м, квалифицированного не нашлось?

Хранитель внимательно посмотрел на него. Затем, словно что-то решив для себя, кивнул.

— Раз вы задали такой вопрос, мы в вас не ошиблись, — он криво усмехнулся. — Разумеется, все, что вы мне сказали, верно. И более квалифицированные в стране есть, и более опытные. Беда в том, что в подавляющем большинстве они нам не подходят. Все они занимают определенные посты, я бы сказал — синекуры, и никто не захочет расставаться с выгодной должностью ради напряженной работы. Да и не умеют они работать. Когда вы познакомитесь с общей картиной, увидите, насколько все погрязли в стереотипах и круговой поруке. Они знают, что от них ждет начальство, и подгоняют результаты нужным образом, когда осознанно, а когда и не очень. Нет, нам нужны люди вроде вас. Достаточно поднаторевшие в бюрократических играх, с одной стороны, но достаточно свободные и незакоснелые в своих взглядах — с другой. Не думайте, вы далеко не единственный чиновник с внезапно переменившейся судьбой.

— И не думаю! — буркнул Олег, польщенный и разочарованный одновременно. — Но все-таки, Тилос, кто вы такие, простите за прямоту? Почему раньше о вас никто не слышал? И почему появились именно сейчас?

— Всему свое время, Олег Захарович. Узнаете вы и кто мы, и что мы можем. Вот почему сейчас... Видите ли, экономика Ростании на грани краха.

— В смысле?

— В прямом. Начиная с неспособностью обеспечить себя продуктами. Продовольственная программа последних двух пятилеток с треском провалилась. Огромные средства, вкладываемые в Нечерноземье, потрачены впустую. Неэффективное народное хозяйство поглощают их, ничего не возвращая взамен. Производство зерна в стране не растет, а кое-где даже падает — в отличие от населения. Та же картина с мясом, молочными продуктами и так далее. Последние четверть века значительная доля продовольствия ввозится из-за рубежа, на что тратится масса валюты. Товары народного потребления, презрительно называемые ширпотребом, также импортируются. Сапоги на "манной каше", капроновые чулки, мебельные стенки, видеомагнитофоны — все оттуда. А реалы, между тем, не растут на деревьях, их приходится зарабатывать, продавая в Сахару сырую нефть, которая неуклонно дешевеет. Нехватка валюты в стране острая, а кредиты южные банки давать почти перестали. Есть шанс, что в ближайшие пару лет Ростания окажется полным банкротом. Вот такая печальная общая картина, Олег Захарович.

Мысли Олега вновь галопом метнулись в самых разных направлениях. О подобных вещах не полагается говорить с первыми встречными! О них упоминают шепотом, с оглядкой, а не вскользь в случайном разговоре. Или таинственные Хранители действительно не боятся ни СОД, ни Канцелярии?

— И... чем я могу помочь? — наконец осведомился он.

— Честной работой. Одна из основных проблем в ростанийской экономике — чудовищная неэффективность всех ее отраслей. Ваша работа позволит оптимизировать работу транспорта в стране. Не только ваша, разумеется, к теме привлечено еще шестеро специалистов в разных городах страны. В последних своих отчетах вы не раз указывали на очевидные промахи в организации грузоперевозок — вот и продолжайте в том же духе. Больше ничего от вас и не требуется.

Хранитель упруго поднялся и сладко потянулся.

— Ну, мне пора. Приятно было пообщаться. Сегодня передавайте дела человеку по своему выбору, а с завтрашнего дня — новая работа. Да, вот еще что.

Он шагнул вперед и склонился над Олегом, положив руку ему на плечо и впившись в лицо внезапно стальным взглядом.

— Если вы заметите какие-то странности в маршрутах грузовиков или перемещении грузов... Я имею в виду, странности, которые не объяснить простым головотяпством или безответственностью — заносите их в отдельные отчеты. Хорошо?

— Зачем? — Олег подавил желание отпрянуть назад, насколько позволяла спинка кресла.

— Затем, — Хранитель выпустил его и отступил, — что в последнее время из-за рубежа ввозится большое количество наркотиков, транитина в первую очередь. И есть предположения, что по стране он распространяется именно легким грузовым транспортом. Нам нужно отслеживать такие перевозки, чтобы рубить их на корню. Ваша работа может спасти жизнь и здоровье многим и многим, Олег Захарович. Пожалуйста, отнеситесь к ней ответственно. До свидания.

Он резко повернулся и вышел из кабинета, оставив Олега с отвисшей челюстью. Привычный мир рушился вокруг прямо на глазах. Наркотики? Одно дело перед Прохорцевым многозначительность изображать, и совсем другое — работать по ним специально. Он что, в конце концов, следователь прокуратуры?

Ты кнопарь, напомнил ему ехидный внутренний голос. К Шварцману в Канцелярию тебя никто за уши не тащил. А раз пришел, будь любезен расхлебывать последствия.

Интересно, когда тот Тилос рассуждал о полной безопасности, включала ли она защиту от бандитов?..

— ...И вот уже два дня я копаюсь циферках, — Олег скривился. — То же, что и раньше, только циферок во много-много раз больше.

— И как результаты? — с интересом осведомился Бирон. — Нашел что-нибудь по наркотикам?

— Да хрен там! Они ж мне данные вообще непонятно как сваливают, я пока в общей системе разобраться не могу. И терминал их... хорошая, конечно, штука, голосом управлять можно, только я еще не привык. Он, кажется, не только на голос реагирует, а еще и на... настроение, что ли. Не знаю, не спрашивай пока.

— Ну, а все-таки?

— Не спрашивай. Хотя, знаешь, кое-что я уже успел понять. Только, Пашка, языком пока не трепись, ладно? У меня все еще нет в голове полной картинки, но даже того, что успел разглядеть, вполне хватает. Тот Тилос прав. Думаешь, очереди за сахаром и прочим, — он кивнул на окно, — случайность? Временная трудность, которую подстроили спекулянты-саботажники, как любит говорить Треморов по ящику? Ха! Если все так пойдет и дальше, через год-другой введут карточки на продукты, а потом начнется самый настоящий голод. Дефицит поголовный, а еще и воруют все кто ни попадя. Ниточки же, за которые ворье дергают, идут прямо туда!

Олег многозначительно ткнул пальцем вверх.

— Но, по большому счету, я другого не понимаю. Кто такие Хранители? Я в упор не верю, что Председатель мог решиться на такое глобальное разгребание дерьма. Да и техника у них...

— Не бери в голову, — после некоторой паузы заметил Павел. — Ну, кем они могут оказаться, сам подумай? Пусть даже шпионы, на Сахару работают. Не понравилась, например, тамошним шоколадным богатеньким дядям перспектива столкнуться с голодными бунтами в стране с биологическим оружием. Уж очень больной вопрос для них, прости за каламбур, — он усмехнулся. — Вот они и решили надавить на нашего дорогого Народного Председателя, чтобы проблему заранее предотвратить. Как тебе версия? Кстати, ты точно уверен, что нас не прослушивают? А то мне на перевоспитание в расцвете своей карьеры совсем неохота отправляться.

— Не беспокойся за карьеру, — Олег рассеянно похлопал себя по карману, — если что, прикрою. Только не проходит твоя версия с Сахарой. Слишком уж дальновидными у тебя сахариты выглядят. Политика у них по другому, чем у нас, устроена, а вот мозги варят немногим лучше. Пашка...

— Ну?

— Давно тебя спросить хотел. Почему ты осенью именно меня Прохорцеву порекомендовал? Сам почему в стороне остался? Мог ведь пристроиться куда лучше, ты же в Канцелярии свой, все ходы и выходы знаешь. А?

— Свой...

Бирон подпер кулаком подбородок и внимательно посмотрел на Олега.

— Дурак ты, Олежка, — резюмировал он наконец. — Вроде и умный, а дурак. Или просто наивный такой. Ты единственный из всех, кто на полном серьезе о моем пятом пункте не помнит. Не прикидываешься, а на самом деле не помнишь. Я немец, родной ты мой. Шваб. Пусть полезный, пусть свой, но немец. И о том мне никогда забыть не дают. Чудо, что я вообще в Канцелярии работаю. Должности референта для меня и то слишком много, как кое-кто за спиной шипит. На ней я до старости доживу, с нее и на пенсию уйду. Если раньше не уйдут, конечно.

Олег поежился.

— Извини, — он неуверенно потер лоб. — Действительно, все время забываю... о проблеме.

— Да нет никаких особых проблем, — пожал плечами школьный товарищ. — Просто мне удивительно. Ты же у нас сам ушлый, как сто немцев, в любую дыру без мыла пролезешь, да еще и везунчик. Но кое-в чем словно дитё наивен. Ладно, проехали. Слушай, рабочий день уже кончился. Есть идея. Помнишь ту пивнушку на Стариковской?..

— Слыхал про Федьку?

— Про рыжего, что ли? Нет, вроде. А что с ним?

— Ну, ты совсем от жизни отстал! Помнишь, он младшим экономистом у Делеваги работал? Ну? Так вот, повысили его.

— Свистишь, причем малохудожественно! Да он по жизни пофигист полный! Я сам слышал, он как-то по пьяни распинался, что ему карьера до лампочки, главное — жить так, как нравится... Помнится, рассказывали, он однажды самого Делевагу по матушке послал, когда тот сверхурочно работать заставлял. Может, и не врали.

— Уж и не знаю, кого и куда он посылал, я с ним так близко не знаком. Да только повысили его, точно говорю. Сегодня утром. То ли в замы начглавка, то ли вообще куратором. В общем, из грязи на самый верх. Да ты что, точно не слышал, что ли? Наверное, ты один такой остался, тетеря!..

— Сам тетеря! И что, он теперь у нас самый главный, что ли? Ха! Пойти, что ли, напомнить, как мы с ним водяру хлестали... Вдруг он и меня за собой подтянет? А что, надо же ему кого-то из своих под рукой иметь. Не, ну ты точно врешь! Чего вдруг взяли да повысили? Своих мало, повышать?

— Да хрен его знает, чего повысили. Да только правду говорю, зуб даю! В отдельный кабинет посадили, уже и табличку привинтили. Чудная такая, имя-отчество золотом идет, а рядом такой маленький сине-желтый шарик вращается. Не, ну натурально вращается, как в телевизоре.

— Блин, задолбал ты меня сказками кормить! Шарик на табличке вращается! Вон, Франк пошел, иди, ему рассказывай. Он у нас всему верит, авось и твой шарик схавает. А мне пора, шеф у меня и так косится, что на перекуры часто выхожу. Мне отчет сегодня закончить надо.

— Ну и не верь, больно надо! Сам сходи на третий этаж, если не веришь. В конце коридора, где главбух недавно сидела, когда ее кабинет ремонтировали. Хочешь, на щелобан поспорим, что не вру?

— Не стану я с тобой спорить. Не, на щелобан не хочу. Давай так — если врешь, платишь сегодня в столовке за мой обед. Не врешь — я за твой плачу.

— Заметано! Бабки приготовь сразу, я сегодня голодный, так что возьму биточков тройную порцию. Как раз мяса на одну нормальную котлету наберется. Но странно оно. Федька же чудной. Все вечером в пивнушку идут, а он в библиотеку топает. Учебники какие-то читает, учится где-то заочно. Даже напиться как следует не может, пузырь на троих раздавит — и уже "все, все, мне хватит!.." Эх, нет, чтобы меня так повысить!..

— Ну, тогда точно — прощай, наш главк, прощай! Не, ну серьезно — что, вот так взяли и повысили? Да не бывает так, даже если папаша министр.

— Ну, может, он внебрачный сын Треморова... Ух, чего-то меня сегодня заносит. Ладно, мне тоже пора. Про обед не забудь — я в полвторого очередь займу, не опаздывай. Тебе платить, не забыл?

— Доброе утро, Григорий Михайлович! Как спалось сегодня?

— Доброе утро, Шамир Вильямович. Спалось хорошо, только кошмарики мучили.

— Вот как? И что же снилось?

— Работа, как всегда. Составы, что без причины задерживаются, вагоны, что без следа пропадают... все такое. Ух... Хоть валерьянку пить начинай!

— Бывает... Гриша... ничего, если я по старой памяти так? Гриша, ты бы послушал моего совета. Я на железных дорогах скоро сорок лет как работаю, а ты сколько? Два года? Два с половиной? Молод ты еще, дела не понимаешь. И еще долго не поймешь. Не изводи себя по пустякам — язву заработаешь, а то и рак. И кто тебя вспомнит?

— Да так оно, Шамир Вильямович. Только не могу я расслабиться. Язва — не язва, ее-то они вылечат, а вот коли косяков по неопытности напорю? Не могу же я каждый раз к вам за советом бегать!

— И не надо. Тебя, Гриша, не начальником назначили. Полевская железная дорога из-под меня еще не скоро уйдет. И головная боль, она моя по большей части. А ты лучше вникай в дело, спокойно, не торопясь. Больше пользы выйдет, чем от суеты беспорядочной.

— Не начальником... Хотел бы я сам знать, кем меня назначили! Думай, говорят, размышляй, как дело улучшить можно. На начальство внимания не обращай, если что — чуть ли не министром командовать можешь. А зачем? И как? К кому ни сунешься с вопросом — все кривятся, точно лимон съели, сквозь зубы что-то цедят, а толку никакого. Словно и не отвечали. Вы вот только и относитесь по-человечески.

— Привыкай, Гришенька, привыкай. Мне что, я через годик-другой на пенсию выйду, по возрасту. Даже если и переведут куда, мне уже не так обидно. А вот замы у меня молодые, с надеждами, оба на мое кресло целят, оба его уже своим считают. А тут ты вылезаешь неизвестно откуда и неизвестно как, глядь, и окажешься на моем посту безо всякой очереди. Что они о тебе думать должны, как относиться? То-то же. Ты к ним подойди по-человечески, глядишь, и оттают.

— Ох... Подойдешь по-человечески, кажется, когда волками смотрят. Еще терминал ихний, никак не привыкну...

— Какой еще терминал?

— Ну, поставили мне железный ящик в кабинет. Сказали — терминал называется. Как работать, показали, да только я все время путаюсь. Вроде и несложно, а не выходит, как надо.

— И что же, Гриша, тот терминал делает? На ленте печатает, как у нас в вычислительном центре?

— Ну, и на ленте при нужде может. Только там совсем по-другому, чем с вычислителями. Голосом спрашивать можно или на клавиатуре вопросы по-человечески набирать, не на перфокартах дырки бить. С перфокартами я бы совсем пропал, и в институте-то не освоил. А тут все просто. Можно вот любой состав или даже вагон найти, узнать, где и куда идет, в какой тупик загнали...

— Ну так оно же хорошо? Или нет? А чего тогда кошмары снятся про вагоны пропавшие?

— А толку-то! Вагон по документам одним номером проходит, а потом под совсем другим обнаруживается. Вон, буквально вчера три цистерны со спиртом случайно нашел — числились под кодом, под каким мазут возят. То ли специально кто код перебил, то ли просто перепутали — поди узнай.

— Постой, постой! Какие три цистерны? Не те ли, что на оптомеханическом неделю дождаться не могут? Ну, молодец, Гришка! Мне директор завода уже всю плешь проел — саботажник, кричит, техпроцесс срываешь! Ищи, мол, или я в министерство ваше жаловаться стану! А ты, значит, нашел? Ну, молодчага! И еще куксишься тут. Ну, побежал я к себе, обрадую человека. Давай, не кисни. Еще научишься всему. Главное — голова на плечах есть. Зайду я потом к тебе, полюбуюсь на тот терминал, диво дивное. Ох, и покажем мы всяким ворюгам кузькину мать, ох, и покажем! Да, и еще вот что. Вижу, что непривычно, да только на людях я к тебе по имени-отчеству обращаться стану. Авторитет начальства поддерживать всегда нужно. Ну, бывай, парень. Свидимся сегодня еще.

— ...здравствуйте, Григорий Михалович!

— ...здравствуйте, Григорий Михалович!

— ...доброго вам утречка, Григорий Михалыч! Как здоровьичко?

— Доброе утро. Моя фамилия Троха, я...

— Здравствуйте-здравствуйте, Вадим Янович, а мы вас уже ждем. Вахтер с проходной звонил, вы уж простите старого балбеса, что на территорию не пускал. Он хороший дед, да только без понимания. Я ему выговор уже объявила, чтобы запомнил начальство в лицо. Да мы как-то не ждали, что вы на трамвае приедете, вот он и растерялся. Вот, проходите, у нас уже и стол накрыт...

— А вы, собственно...

— Да меня Аллой зовут. Ну, для всех прочих, конечно, я Алла Владимировна, Грубина моя фамилия, ну да нам можно и без формальностей, правда, Вадим? Я ведущий экономист. Директора вдруг срочно на совещание в министерство вызвали, но мы обойдемся и без нашего противного старикашки, правда? Прошу к столу, прошу, прошу!..

— Погодите, Алла Владимировна, со столом. Я сюда не просто так приехал. Давайте сначала с делами...

— Да никуда они не денутся, дела, Вадим... Янович. Давайте уж перекусим сначала. Вот и коньячок мы откупорили! Вы ведь с производством приехали знакомиться, правда? С людьми? Ну как же, начальство, оно всегда должно подчиненных в лицо знать, все правильно. Вот и познакомимся заодно!

— Подождет коньячок. Вы, Алла Владимировна, девушка красоты невыразимой, и в другой раз я бы с удовольствием с вами за столом познакомился. Да только, боюсь, вопросики у меня неприятные, колбаса в горло не полезет с такими вопросиками. Да и не начальство я вам в прямом смысле, и с людьми знакомиться мне надобности нет. О подчиненных пусть директор Пищеторга волнуется, меня другое занимает. Так что давайте-ка мы для начала не в банкетный зал отправимся, а в каком-нибудь кабинете уединимся. На пару с документами.

— Что... что вы такое говорите, Вадим Янович! Да неужто у нас недостача какая выявилась? Наш мясокомбинат всегда в числе передовых числился, премии за перевыполнение получал.

— И перевыполнение тоже обсудим. Вы, госпожа Грубина, уверены, что директор ваш на совещании? Что-то я ни о чем таком не слышал. Может, перепутали вы, не сегодня совещание, а завтра? И господин Опрелов еще не успел в Моколу выехать? Боюсь, не похожи вы на человека, который в состоянии на вопросы по существу отвечать.

— Я... я могу поискать... позвонить... но он может рассердиться... ой, что я говорю!.. Может, пока все же к столу?

— Не надо к столу, Алла Владимировна. Я не ревизор, которого шматом колбасы и бутылкой коньяку купить можно. И не младший следователь, которого можно начальством запугать. Здесь, как я понимаю, директорский кабинет? Вот я в приемной и подожду, пока вы Опрелова разыскиваете. И упомяните невзначай, что есть у него хороший шанс под суд пойти за приписки и воровство. Надеюсь, это его гнев утихомирит.

06.04.1582, пятница

— Читай, — Треморов раздраженно толкнул по столу лист плотной, чуть желтоватой бумаги. Дровосеков подхватил его на лету.

— Его превосходительству Народному Председателю Народной Республики Ростания господину Тре...

— Про себя читай! — рявкнул Народный Председатель. — Или думаешь, что я сам не умею?

— Да, шеф! — директор Управления Общественных Дел вытянулся в гостевом кресле, словно намеревался вскочить по стойке смирно. — То есть нет, шеф! Я...

— Читай... — процедил Треморов. — Про себя. И быстро.

Дуболом углубился в чтение. Преодолевая зудящее нетерпение, Нарпред смотрел на него, поигрывая желваками и представляя, как здорово было бы заехать ему по лысине чем-нибудь тяжелым. Массивной пустой чернильницей, например, которая за каким-то хреном уже много лет стояла на столе. Дурак он. Патентованный. Впрочем, затем и держим. Выполнит свое дело — подумаем, кем заменить, на сей раз навсегда. Вот только проклятые Хранители спутали все планы, и теперь будущее стало еще более туманным. Пока его придется оставить.

— Совсем черножопые обнаглели, шеф! — директор УОД наконец оторвал взгляд от ноты. — Вконец обнаглели! Они бы еще мне прямо указали, кого выпускать! "Противозаконно удерживаемые узники совести" — да я бы их всех...

— Уймись! — коротко приказал Нарпред. — И без тебя тошно. Что предлагаешь?

— Послать на х...й! — с готовностью предложил Дровосеков. — Не, ну не так буквально, у спецов Иванова язык подвешен, пусть и сочиняют. Вмешательство там во внутренние дела, то-сё...

— Дурак.

Народный Председатель поднялся со своего кресла и принялся нервно шагать по кабинету, с яростью топча ни в чем не повинный ковер.

— Помнишь доклад, который мне на прошлой неделе передал? Отчет твоего агента в Маронго?

— О разговоре банкиров? Да, шеф. Помню.

— Шварцман подтвердил своими источниками. Нам и в самом деле собираются перекрывать кислород. Пока только обсуждают по углам, но все может измениться в любой момент. А у нас спецы Смитсона плохой урожай прогнозируют второй год подряд! Если не дадут очередной транш продовольственного кредита, да еще и откажутся от расширения нефтяного контракта, уже к осени в северных городах жрать нечего станет. В особенности в Каменном Поясе и дальше на восток. Твои внутренние войска сумеют сдержать голодные бунты двухсот миллионов человек?

— Ну, надо подумать... — Дровосеков задумчиво поднял глаза к потолку. — Если отмобилизовать дивизии, которые сейчас с половинным штатом, да еще и вояк Тропинкина привлечь, можно справиться. Да точно справимся, делов-то!

— Идиот! — рявкнул Треморов, уже не сдерживаясь. — Бестолочь! Дебил, башкой о стенку ушибленный!

Он ухватил директора УОД за лацканы кителя, выдернул из кресла и с наслаждением принялся трясти. Ох, чернильницей бы его по башке!.. Дровосеков не сопротивлялся, и его зубы дробно стучали в такт встряхиваниям. Слегка успокоившись, Народный Председатель оттолкнул его, так что Дуболом неловко упал на ковер, и остановился, переводя дух.

— Встань, — наконец сказал он уже спокойно. — Сядь на место.

И он сам вернулся на место, чувствуя, что вспышка ярости помогла сбросить напряжение и очистить ум от ненужных эмоций. Дровосеков с готовностью вскочил и снова сел в кресло. Привычный к таким встряскам, он, кажется, даже душевного равновесия не утратил. Тупой как пробка. Песик ты мой верный, послужи пока что как умеешь. Вот ведь незадача: и тупые вроде Дуболома опасны из-за своей бездумной исполнительности, и умные типа Шварцмана опасны ничуть не менее. Никому верить нельзя, кроме себя самого. Да и себе-то не всегда можно...

— С голодными. Бунтами. Мы. Не справимся, — раздельно и отчетливо произнес Треморов, чтобы вбить каждое слово в башку директора УОД. — Войска, если мы их пошлем, тоже взбунтуются. И аналитики и у тебя, и у Шварцмана, и даже у самого Тропинкина едины: армия ненадежна, да и внутренние войска немногим лучше. Мы не можем дать народу поводов для бунта. Спокойствие следует сохранить любой ценой. Сдохнуть, но сохранить. Понял?

— Ну... — Дуболом почесал в затылке. — Понял, чего ж не понять. И что делать, шеф? С кредитом?

— Кредит не твоего ума дела. Комитет зарубежных связей уже озадачен. У ребят Иванова, как ты верно сказал, язык подвешен, они не зря свои зарплаты получают. Твое дело — с диссидентами разобраться. Работать станешь на пару со Шварцманом, он уже получил указания.

— Выпускать, что ли? А негры ж еще и на Юг отпускать требуют.

— Требуют. А когда наши горластые туда свалят, начнут про нас нести такое, что возмущенная сахарская общественность точно потребует ввести санкции. И тогда выйдет, что хрен редьки не слаще.

— И что делать, шеф?

— А ты сам придумаешь, — ласково сказал Народный Председатель. — У тебя голова для чего? Чтобы в нее есть, и только? Я тебя зачем вообще держу? Думай, Петя, думай. Потянуть время месяц-другой еще можно, но не дольше. Выпускать придется, хотя бы некоторых. И эмиграцию облегчать — тоже. А вот самые активные уехать туда не должны. Как — сам думай, для того кучу дармоедов в пятом департаменте и держишь. Вопросы есть?

— А Хранители?

— Они же ясно сказали — не намерены вмешиваться в политику! Хотели бы про болтунов поговорить, заявили бы явно.

— Но они...

— Свободен! — отрезал Треморов.

Дровосеков внимательно посмотрел на хозяина страны, и тому вдруг показалось, что в его глазах мелькнуло необычное выражение. Проблеск ума? Нет, все-таки померещилось.

— Да, шеф! — отрапортовал директор УОД, вскакивая. — Сделаем, шеф. В лучшем виде!

— Вот и иди, делай.

Когда за Дровосековым закрылась дверь, Треморов какое-то время сидел, уставившись в пасторальный пейзаж на стене, и постукивал пальцами по столу, немузыкально насвистывая. Нет, все верно. Приказ отдан однозначно, но так, что в случае чего не придраться. Если что, дурак Дуболом неправильно понял и перестарался.

Внезапная вспышка ослепительной ярости заставила его с размаху врезать кулаком по столу. Б...ть! Да кто бы мог подумать еще месяц назад, что он, всесильный и единовластный Народный Председатель, начнет бояться говорить прямо! Даже мысли такой прийти в голову не могло. А сейчас — вот, пожалуйста!

Треморов тряхнул головой. Вспышка ярости, смешанной с приступом панического страха, прошла так же мгновенно, как и возникла. Определенно, с нервами следует что-то делать. Он достал таблетку из ящика стола, налил из графина воды и запил.

— Кто там следующий? — нажав кнопку, хрипло произнес он в решетку интеркома. — Давай его сюда.

11.04.1582, среда

— Поздравляю с очередным покушением.

Хранитель Тилос стоял, прислонившись плечом к стене, и рассматривал что-то за окном. За две недели знакомства Олег так и не понял, как к нему относиться. Иногда Хранитель казался ему давним другом, которому не страшно довериться даже в самых жутких своих тайнах, все понимающим и прощающим. Но чаще он выглядел настолько снисходительно-высокомерным, что Олегу хотелось убраться от него как можно дальше. Например, на Камчатку. Нет, лучше на Австралы, там все-таки потеплее, да и креветки водятся. В любом случае Хранитель обожал изъясняться загадками и шарадами, как сейчас, например.

— Вы о чем?

Олег вяло тыкал в клавиши терминала, пытаясь понять, как можно везти десять тонн груза семью грузовиками на расстояние в полсотни километров в течении недели. Пусть даже дороги грунтовые, все равно явная лажа. Разве что водилы беспробудно квасили всю неделю. А если расход бензина проверить? Теплый и пропитанный запахами зелени апрельский воздух, втекающий через настежь распахнутое окно, отнюдь не располагал к умственной работе.

— Колесный грузовик сегодня утром на перекрестке. Тот, что чуть ноги вам не отдавил. Белый молочный фургон. Помните?

Олег оторвался от экрана и изумленно посмотрел на Тилоса.

— Покушение? На меня? С чего бы вдруг? Я же даже толком в курс дела вникнуть не успел. Да ведь сам Шварцман пообещал, что еще за первое покушение прижмет кого надо!

— Знаете, Олег, — собеседник грустно покачал головой, — быть начальником Канцелярии Народного Председателя не слишком-то легко. Шварцман хоть и влиятельная, но не единственная сила в государстве, и даже такую диспозицию ему сложно удерживать. Так что не слишком-то надейтесь на его защиту. Да и я ведь, кажется, объяснял, что не он вас выбрал, а мы сами указали, кто нам нужен.

— Угу, — откликнулся Олег, — решили что национальный герой и борец с террористами как нельзя лучше подходит для вас. А кто все-таки покушался?

— Зачем вам знать? — Тилос меланхолично поднял бровь. — Меньше знаешь, крепче спишь. Главное, что вы очень вовремя споткнулись и не успели сунуться под колеса. Впрочем, могу объяснить в общих чертах. Сработал один из ваших старых февральских отчетов. Вы, сами того не зная, вскрыли одну из транспортных цепочек поставки наркотиков. Оперативный отдел Канцелярии ее обрезал, но кто-то слил о вас информацию на сторону. Вероятно, нынешнее покушение совершено сотрудниками СОД, замешанными в наркотранзите. Они еще не осознали, что означает наша защита, и решили одновременно отомстить и ликвидировать потенциальную угрозу. Фургоном управлял недавно выпущенный уголовник, сейчас мы прослеживаем его связи.

— Ничего себе... — Олег поежился. — Поработаю я, значит, на вас, разгребу кучу дерьма, а потом меня в темной подворотне... того, и я становлюсь дважды национальным героем. Посмертно. Веселенькая перспектива.

— Нет никакой перспективы. Сегодня-завтра мы намерены устроить показательную экзекуцию. Вы не первый из наших экспертов, на которого покушаются таким образом, и наше терпение лопнуло. Господин Дровосеков не может или не хочет контролировать своих костоломов, да и господин Шварцман немногим лучше. Мы тряхнем оба ведомства так, что мало им не покажется.

— А помимо них?

— А помимо них у меня для вас подарок. Вот, возьмите, — Тилос подошел к столу и протянул Олегу вороненую бляшку на длинной цепочке. — Ваш личный оберег.

— Оберег? — Олег повертел диск в руках. С обеих сторон он казался абсолютно гладким. Несмотря на характерный металлический отблеск веса и холода стали в нем не чувствовалось. — На бронежилет не тянет, да и не спасет бронежилет от очередного грузовика. Даже от разрядника не прикроет... — Он вопросительно посмотрел на Хранителя.

— Не беспокойтесь, Олег Захарович, — Тилос опять вернулся на свое излюбленное место у окна. — Эта штука прикроет вас и от грузовика, и от разрядника, и даже от взрыва, пусть и не слишком сильного. Защита не абсолютная, но все же лучше, чем прежняя полулонжа. Называется данная разновидность "персональным стражем", "пээс" на нашем жаргоне, и носить ее можно хоть на шее — видите цепочку? Впрочем, место ношения значения не имеет. Пээс может принимать любую форму: и серьги в ухо, и кольца в нос... Вообще-то он изначально рассчитан на форму электронных часов-браслета. Соответственно, обладает полным набором функций, связанных со временем — ну, там календарь, будильник, таймер... собственно часы... еще что-то забыл, наверное. В общем, пользуйтесь.

— И как сделать его часами? — поинтересовался Олег, осторожно рассматривая бляшку под разными углами. На ней не замечалось и намека на кнопки или рычажки.

— Мысленно. Не только вы изучали наш терминал — он тоже изучал вас. Вот сейчас и проверим, насколько далеко зашел процесс адаптации. Просто посмотрите на пээс и мысленно произнесите "стань часами".

Олег пристально уставился на бляшку, и вдруг ее очертания замерцали и заструились. Через секунду у него на ладони лежал обычный безразмерный часовой браслет. На его верхней пластинке помигивали цифры. Олег машинально взглянул на свои наручные часы.

— Спешат ваши часики, — заметил он, пытаясь справиться с удивлением.

— Наоборот, Олег Захарович, ваши отстают. У нас все точно, как в кассе, — Хранитель уже вернулся к окну и снова что-то пристально рассматривал снаружи. — Поэкспериментируйте с ними. Образы большинства мелких предметов, вроде часов, в нем уже заложены, но если вам захочется чего-то оригинального, просто скажите про себя "превратись в это". Не беспокойтесь, испортить пээс таким образом нельзя, как максимум он откажется превращаться. Потерять его, кстати, тоже невозможно. Теперь он станет предупреждать вас о любой опасности, но довольно своеобразно. Сейчас проведем полевое испытание. Подойдите к окну, пожалуйста.

Хранитель отступил в простенок, освобождая Олегу место.

Заинтригованный Олег, надевая браслет на руку, подошел к окну. В тот момент, когда он оперся на подоконник, что-то словно дернуло его вниз. Олег ничком повалился на пол, и тут же громко звякнуло и стукнуло, и его осыпало мелкой штукатурной пылью. В стене там, где только что находилась его голова, образовалась большая дыра. Олег лежал на полу и хватал ртом воздух.

— Не ушиблись? — Хранитель заботливо наклонился над ним. — Не пугайтесь, стрелял не настоящий снайпер, просто тест системы. Давайте руку.

Злой как собака, Олег медленно поднялся с пола, отряхивая соринки с костюма. Интересно, когда в последний раз у меня пол мыли, мрачно подумал он. Или нет, мне теперь от уборщиц тоже шарахаться надо, вдруг у одной их них пылесос замаскированным пулеметом окажется. Вот свалились хреновы Хранители на мою несчастную голову! И как я дырку в стене коменданту теперь объясню? Хорошо хоть окно открыто, а то еще и лопнувшее стекло менять пришлось бы...

К его удивлению, со стеной уже все исправилось само собой. Хранитель приложил ладонь к стене, а когда убрал, на штукатурке не осталось никаких следов, намекающих на пулю. Пошатываясь, Олег добрел до своего стола и плюхнулся в кресло, содрав браслет с руки. Хранитель наблюдал за ним, на его губах плавала тонкая полуулыбка. Казалось, он наслаждается своей ролью гида.

— Одна просьба: не надо никому рассказывать о пээсе. И в первую очередь — вашему то ли бывшему, то ли нынешнему начальству. Я имею в виду Шварцмана и его людей. Не спрашивайте, почему. Просто не говорите. Ладно?

Олег молча кивнул, все еще переваривая случившееся.

— Кстати, Олег Захарович, — продолжил Тилос как ни в чем не бывало, — пээс — штука многоцелевая. Он одновременно служит и добавочным устройством к вашему терминалу. — Таким тоном бывалый студент мог бы наставлять своего неопытного собрата-первокурсника в искусстве сдирать со шпоры на экзамене. — Для начала научитесь двигать курсор по тексту усилием мысли. Когда попривыкнете, я вам еще кое-что расскажу, поинтереснее.

Некоторое время Олег молча крутил в руках пээс. Когда он наконец поднял голову и взглянул на Хранителя, его взгляд казался почти затравленным.

— Я не сильно разбираюсь в новейших технологиях, — медленно проговорил он. — В популярных журналах пишут не слишком-то много, да и те в последнее время я нечасто читаю. Но я твердо уверен — люди до таких технологий еще не дошли. Хранители же... Кто вы?

— Много будете знать, Олег Захарович, скоро состаритесь, — улыбнулся Тилос. — Или, как любят переиначивать некоторые, быстро состарят. Потерпите, недолго осталось. А мне пора.

И Хранитель взял да и вышел из кабинета, этакий сукин сын!

Тот же день

По слухам, Народный Председатель был не в духе с самого утра. Впрочем, в последнее время такое состояние вошло у него в привычку. Он беспричинно шпынял секретаршу, старающуюся не попадаться ему на глаза без веских на то оснований, последними словами обругал ни в чем не повинную официантку, принесшую якобы остывший кофе с бутербродами, а по телефону разговаривал не иначе, чем междометиями. Шварцман, в приемной нервно меряющий шагами дорогой шемаханский ковер, не замечая остающихся за ним грязных следов, то и дело постреливал глазами в сторону выхода, как бы прикидывая, не лучше ли потихоньку убраться восвояси. Впрочем, явиться шеф приказал лично, а ослушаться такого приказа и проигнорировать назначенную встречу с Треморовым мог только самоубийца. Или Хранитель.

При мысли о Хранителях начальник Канцелярии вздрогнул и слегка ускорил шаги. В нем мало осталось от того самоуверенного дородно-представительного мужчины, каким он выглядел еще месяц назад. Начальник Канцелярии постарел, осунулся, приобрел некоторую суетливость движений. Обслуга Народного Председателя, хоть и выученная держать язык за зубами, втихомолку обсуждала между собой, как изменились в последнее время их шефы. Никто ничего толком не знал, но большинство сходилось на том, что зашатались еще недавно такие прочные кресла. То ли прошлогодние студенческие волнения оказались лишь проявлениями чего-то более серьезного, то ли объявился могущественный соперник в подковерной грызне за власть — неизвестно. Но высшее руководство Народной Республики Ростания уже не так, как раньше, походило на людей, распоряжающихся судьбами половины мира.

На столе секретарши требовательно звякнул переговорник.

— Шварцман здесь? — хрипло осведомился голос Треморова.

— Да, Александр Владиславович, — мгновенно откликнулась секретарша. — Пригласить?

— Давай, — пробурчал динамик и с громким шипом отключился. Менять систему-то пора, подумал Шварцман, и тут же подавил нервный смешок, вспомнив о судьбе несчастного водопроводчика. Он взялся за ручку двери хозяйского кабинета и, глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, потянул ее на себя.

— Ну? — выплюнул Народный Председатель, даже не дав ему толком переступить порог. — Что выяснил?

Шварцман осторожно прикрыл за собой дверь. Такое начало разговора не предвещало ни хорошего, ни даже плохого. Оно обещало бурю. Шторм. Тропический ураган из тех, что ломали пополам даже могучие сахарские авианосцы. И если уж попадаешь в такой шторм, то вопрос исключительно в том, как выйти из него живым — пусть без руля, машин, со снесенными палубными надстройкам, но — живым. Ладно, подумалось про себя Шварцману с какой-то даже меланхолией, что будет, то будет. Была не была, тут же услужливо подсказала память продолжение песенки. Что будет, то будет, такие дела. И покруче случалось шторма переносить.

— Плохи наши дела, шеф, — он аккуратно опустился на вертящийся на одной ноге стул-полукресло. — Словно за призраками охотимся.

— А конкретнее? — Председатель в упор уставился на него. — И оставь аллегории в стороне. Что раскопал? Только поживее, и без своих театральных приемчиков. Для секретарш их прибереги, приемчики. Ну?

Шварцман вздохнул, и на его лице появилось страдальческое выражение.

— Не изыски, шеф. Буквально. Понимаете, все Хранители, с которыми нам пришлось иметь дело...

— Со сколькими? — перебил его Председатель. — Со сколькими мы имели дело? Я уже запутался в рожах ихних однообразных, будто с манекенов содранных.

— Всего по стране отслежено восемнадцать персон, — откликнулся Шварцман. — Один — наш постоянный контакт. Ну, тот, что первым к нам пришел, с дурным имечком Скайтер. Что у него морда каждый раз новая, значения не имеет. Психологи утверждают, что на всех записях один и тот же человек. Физиономии словно маски меняет, но все равно один и тот же.

— Маски меняет? Как?

— Неясно, шеф. Мои аналитики говорят, что маску, настолько хорошо имитирующую человеческое лицо, сделать невозможно. С людьми из кино разговаривали, с гримерами профессиональными консультировались — нет, не маска. И не грим. Настоящее лицо. Мы не знаем, как они такие фокусы проворачивают, как и с терминалами их хреновыми ничего понять не можем, но делают как-то.

Треморо молча вгрызся в уже наполовину измочаленный карандаш.

— Хорошо, — прошипел он наконец. — Дальше. Кого мы еще знаем?

— Та девка, которая с ним по набережной шлялась, имя — Стелла, однократный контакт — вторая. После того, как она половину тюрьмы в Переветовке раскурочила, больше мы ее не видели, по крайней мере, в похожем виде. Сверх нее — еще шестнадцать персон. Работают с чистильщиками... ну, с теми, кого они отобрали. Они лица не меняют, все время постоянные. Количество чистильщиков, которых каждый ведет — от трех до двадцати семи. Все контакты Хранителей отслеживаются, но раскрыть мы ни одного не смогли.

— Подробнее. Биографии отследили? Друзья, родственники?

— У всех есть документы — настоящие паспорта, я имею в виду, прописку, работу, реальную прошлую жизнь — только все как бы и невсамделишное. На работе не появляются. Начинают мои ребята опрашивать типа сослуживцев, а те удивляются...

— ...вот только что заходил, да вышел, и как вы с ним разминулись?.. — сквозь зубы процедил Треморов.

— Точно, шеф. А... — Шварцман осекся и внимательно посмотрел на Народного Председателя. — Понятно. У Дуболома те же обломы?

— Не твое дело! — рявкнул Треморов. — Ты на него не кивай, у тебя своя контора, совершенно самостоятельная! Ты за себя отвечай, не над ним хихикай!

— Да, шеф, — покорно откликнулся начальник Канцелярии. — В общем, я ничего не могу сказать. Есть только одна косвенная зацепка: все они в соответствии с биографиями — одиночки, то есть в браке не состоят, родственников нет. И возраст от двадцати пяти до сорока пяти.

— Великолепно. И ты уже процедил всех похожих граждан нашей державы через мелкое сито?

— Да, шеф. Но пока безуспешно. Подходящих под такое описание больше миллиона...

— Сколько?!

— Миллион. С хвостиком.

— Бред. Даже если на девяносто процентов сократишь, все равно слишком много останется. Брось. Вообще на хрена нам потенциальных Хранителей знать? Мне нужно взять за яйца хотя бы тех, кто уже известен! Главарей в первую очередь, того же Скайтера. На них сосредоточься.

— За яйца... Хотел бы я знать, есть ли у них вообще яйца, — еле слышно пробормотал Шварцман.

— Ты о чем?

— Чем дальше я думаю, шеф...

— Ну? — ласково поинтересовался Народный Председатель. — Со мной мыслями поделиться не хочешь? Или я слишком тупой?

— Шеф, я... Может, они вообще не люди?

— А кто?

— Инопланетяне, — выдохнул начальник Канцелярии и тут же умолк, словно испугавшись сказанного.

Народный Председатель поднялся из-за стола и мягкими кошачьими шагами начал ходить у него за спиной. Пауза все затягивалась и затягивалась, и Шварцман почувствовал, что у него по спине поползла струйка противного холодного пота.

— Значит, инопланетяне... — внезапно нарушил тишину Треморов, так что Шварцман почти подпрыгнул на стуле. — Инопланетяне, говоришь... Ну-ну. А может, — он внезапно оказался перед Шварцманом и почти вытащил его из кресла, вцепившись в лацканы пиджака, — а может, ты мне просто голову морочишь? А? — гаркнул он в лицо опешившему начальнику Канцелярии. — Может, ты мне просто мозги компостируешь, жопу прикрыть хочешь?

Треморов отшвырнул Шварцмана от себя, так что тот не удержался на ногах и, опрокинув кресло, с грохотом рухнул на пол. Треморов навис над ним, как скала. Распахнулась дверь, и в комнату проскользнули привлеченные шумом охранники с разрядниками наизготовку. Какое-то время хозяин кабинета, тяжело дыша, смотрел на них бессмысленными глазами.

— Вон! — наконец гаркнул Народный Председатель, яростно махнув в их сторону рукой.

Шварцман шевелился на полу, тихонько поскуливая. Падая, он чувствительно зацепился локтем за стол, так что слезы на глазах выдавились почти сами собой, даже и играть не нужно. Треморов какое-то время играл желваками, потом обошел стол, рухнул на свое место и брезгливо вытер руки об одежду.

— Встань с пола! — приказал он. — Подними кресло и сядь, — он дождался, пока Шварцман исполнит приказанное. — Теперь слушай меня внимательно.

Он склонился вперед и пронзил начальника своей тайной полиции взглядом.

— Первое. Когда-то нужно провести выборы. И не так, как раньше, когда один основной кандидат, одна подставка и сто процентов моих голосов. Внешняя политика не позволяет. Мне нужны конкуренты — молодые и энергичные, чтобы могли набрать десять-двенадцать процентов в сумме. Ставлю тебе задачу: найти таких и на выборах обеспечить нужный результат, чтобы сахариты перестали мне тыкать моей недемократичностью. Но не перестарайся. Результат не стопроцентный, чтобы все выглядело натурально, но чтобы ни у кого даже подозрения не возникло насчет моей поддержки в народе. Заодно новую электронную систему выборов проверим. Понял?

Он жестом остановил Шварцмана.

— Второе. С Хранителями нашими хреновыми. То, что они с нами в кошки-мышки играют — дураку ясно. Что могут они многое, нам и не снившееся, тоже понятно. Одни фокусы с танками на полигоне чего стоят! Так что ты должен заставить их работать с нами и на нас. Забей на их поиски. Мне уже неинтересно, кто они, откуда взялись и чего хотят. Инопланетяне — пусть инопланетяне. Древние культисты, обласканные щедростью богов — хрен с ними. Я одного не хочу слышать — что они сами по себе, наблюдатели там, корректоры или какие там еще философские штучки-дрючки. Выясни, что они хотят на самом деле, и дай. Обещай власть, славу, золотые горы, человеческие жертвоприношения или трахни себя публично в жопу, мне все равно. Но они должны полностью оказаться на нашей стороне или хотя бы не мешаться под ногами. А там посмотрим. Посмотрим... — Народный Председатель достал из ящика стола пачку сигарет, сунул одну в рот, щелкнул зажигалкой и испытующе поглядел на Шварцмана. — Все ясно?

— Н... нет, — Шварцман поднялся со стула и встал навытяжку, насколько ему позволило его брюхо. — Не совсем. То есть...

— Что еще? — недовольно нахмурился Треморов.

Шварцман несколько секунд, колеблясь, смотрел на него. Затем, будто в нем что-то прорвало, он заговорил.

— Шеф... Алекс... прости, что так тебя называю, но один раз, в память о старой дружбе... — Его голос сорвался. — Алекс, мне страшно. Я не понимаю, кто такие Хранители, откуда пришли — с другой планеты или из другой вселенной, как в книжицах у писак-сказочников. Я одно знаю: они не люди. Они — сила, чужая и равнодушная. Нам не удастся их приручить, заставить работать на себя, это все детские игры по сравнению с их возможностями... Алекс, они хотят власти, и нам — я имею в виду всех людей, все человечество, не только Ростанию, но и Сахару, вообще всех, так вот, нам станет хреново. Прости, что я так сумбурно выражаюсь, но после того, как я пообщался с ними... Мне месяц снятся только кошмары. Они — они страшная сила, они нас сожрут с потрохами, они... Нам о человечестве сейчас думать нужно, не о себе!

Заметив, что почти впал в истерику, начальник тайной полиции осекся.

Какое-то время Треморов испытующе смотрел на него.

— Ох, Пашенька, янычар ты мой кровожадный... — наконец укоризненно вздохнул Народный Председатель. — Стареешь, стареешь... О блаженной старости, небось, задумался, о том, как бы грехи свои искупить, да вот без толку все. Не искупить их тебе, когда руки в крови по локоть, если не выше. Насчет судеб человечества я подумаю, всеми любимый Председатель Народный, работа у меня такая. А тебе о высоких материях размышлять не положено, тебе землю носом рыть надо. Усек? — он испытующе поглядел на Шварцмана. — Тогда иди отсюда. И не забудь: я должен знать, чего они хотят. И тогда — тогда мы с ними сработаемся.

Двое смотрят в экран, на котором светится кабинет Народного Председателя. Они переговариваются молча, лишь беззвучно шевелятся губы, и странным показались бы постороннему двое, сидящие вполоборота друг к другу в почти полной тьме.

"Скайтер, кажется, со Шварцманом ты обошелся чересчур круто. Резонансные процессы от ментоблоков у него, кажется, становятся все более и более деструктивными. Как бы корректировать не пришлось. Что ты ему поставил?"

"Обычный подавляющий ментоблок первого уровня. Немного страха, немного неуверенности — простой дестабилизатор, чтобы не придумал ненароком чего-то умного на наш счет. Да он уже наверняка давно рассосался! Не смотри на меня так укоризненно. Я не хуже тебя помню о критичности подобного вмешательства, но выбора не оставалось. Он слишком умен, слишком опасен. Джао, ты не хуже меня знаешь, как просто вычислить наше прошлое, если взяться за дело профессионально. А у многих из нас есть родственники. А у тех — свои друзья и родственники. Мы не сможем эвакуировать всех, просто некуда. И защитить всех не удастся".

"Не оправдывайся. Разумеется, ты прав. Но все-таки я не понимаю получившегося эффекта. Если не знать, что именно ты использовал, можно предположить второй уровень, причем на грани третьего".

"Вот и Суоко то же самое говорит. Я понимаю не больше твоего, Джа. Возможно, мы просто знаем о ментоблоках куда меньше, чем хотелось бы. Я в одном уверен: первичные дестабилизаторы я всаживал не одну сотню раз, и никогда такой проблемы не возникало. Треморову с Дровосековым почти такие же я сунул одновременно с Шварцманом, но с ними же все в порядке. Ровно тот эффект, который и ожидался, хотя Треморов психопат и маньяк не чета Шварцману".

"Странно. Я попробую пошарить в Архиве. Возможно, там найдутся зацепки".

"Нам не зацепки нужны, а твердое знание принципов работы ментоблоков. Если ты их найдешь, век благодарен буду. Знаешь, у меня все-таки есть предположение насчет Шварцмана".

"Да?"

"Я понимаю, что такое нереально и противоречит всем наблюдениям. Все-таки старый негодяй десятилетия удерживается у власти, и не просто у власти, а на самой вершине. Но все-таки — вдруг у него все еще сохранилась совесть?"

Отпустив Шварцмана, Председатель несколько минут сидел, неподвижно уставившись в одну точку. Он знал своего подручного долго, слишком долго, чтобы остаться равнодушным к его эмоциям. За всю свою жизнь он еще ни разу не помнил его таким — даже когда они, сначала желторотыми юнцами, а потом и бывалыми людьми, терпели поражение в жестокой подковерной борьбе за власть. В те времена, спустя лишь несколько лет после смерти Железняка, когда проигравшим светила не ссылка почетным послом куда-нибудь в Крым или на Камчатку, как в нынешние изнеженные времена, а вьюга Конлага, железные нервы Шварцмана часто спасали их обоих. И редко когда он позволял своему лицу отразить хоть каплю из того моря эмоций, которые — Треморов знал совершенно точно — случалось, переполняли их обоих.

Сейчас нравы смягчились — н-да, действительно смягчились, не любят вельможные чиновники жить под дамокловым мечом ссылки, мало чем отличающейся от каторги — но, как видно, нервы у друга детства тоже пришли в негодность. В любом случае, с Хранителями — чтоб им ноги переломать в темной подворотне! — надо что-то делать. В отличие от Шварцмана, зачастую склонного к фатализму и мистицизму, Треморов считал себя человеком практичным и решал проблемы всеми доступными ему средствами. В тот день, когда бледный как смерть начальник Канцелярии вошел в его кабинет, сопровождаемый парнем с идиотским погонялом Скайтер, Народный Председатель не испытал ничего, кроме злости. О да, когда он яростно заорал на впавшего в странный ступор Шварцмана, и у него самого вдруг подкосились ноги, пресекло дыхание и прихватило сердце, он испугался. Испугался не Хранителя, его загадочной силы, его брезгливой улыбочки, а того, что ненароком допустил ошибку, за которую придется расплатиться тем единственным, что нельзя исправить — своей смертью.

Но сердце отпустило. Хранитель не собирался его убивать, и страх прошел. Осталась только временами вскипающая злая ярость, которая еще заставит Хранителя — всех Хранителей! — пожалеть о том, что связались с ним.

Но пока... пока эмоции сидели глубоко внутри, дожидаясь того момента, когда смогут излиться на подходящую жертву. Усилием воли Треморов взял себя в руки. Да, он не стеснялся выплескивать свои гнев и нервозность на окружающих, но за многие годы развил в себе и ледяное самообладание, ничуть не хуже пашкиного, хотя и сдающее понемногу в последнее время. Да, Пашка, старый соратник, пора тебя менять. Привык я к тебе, ох, привык, но потому ты и опасен. После выборов у моей Канцелярии появится новый начальник. Вот кто бы? Дуболому кандидатов подбирать я не позволю, точно не позволю. Дурак он, пусть и преданный дурак, исполнительный, такому только доверь серьезное дело... Да и не нужен мне над Канцелярией человек УОД.

Кстати, о птичках.

— Не подошел? — Треморов даже слегка наклонился к селектору, тщетно пытаясь вспомнить, как зовут его очередную секретаршу. Они менялись у него не реже чем раз в месяц, а иногда даже и через день — в зависимости от строптивости и его настроения. Нынешняя появилась только утром, но Треморов уже прикидывал, как он проведет с ней вечер. Правда, девушка глядела дичком, но Председатель любил, когда сопротивляются.

— Господин Дровосеков ожидает в приемной, Александр Владиславович, — ответил селектор. — Пригласить?

— Давай, подружка, — согласился Треморов. Отпустив кнопку устройства, он поудобнее устроился в кресле и сунул в рот незажженную сигарету. Его лицо приняло нагловато-скучающее выражение, каковое и должно, по мнению Дуболома, означать физическое и моральное превосходство над собеседником.

В отличие от Шварцмана, который предпочитал сначала осторожно заглядывать, Дуболом обычно самоуверенно входил в широко распахнутую дверь, даже не удосуживаясь ее придержать, за что и получал нередко дополнительное ускорение от мощной дверной пружины. Впрочем, в кабинете его уверенность обычно несколько тушевалась — хозяин не любил даже минимальной демонстрации независимости. Вот и сейчас, неласково подпихнутый тяжелой створкой, Дровосеков, которого за глаза — а Треморов и в глаза — называли не иначе как Дуболомом за фантастические упрямство и агрессивность, вылетел на середину кабинета и остановился, растерянно озираясь по сторонам.

— А, пришел, голубчик, — насмешливо встретил его Треморов. — Ну как, много дров наломал за сегодня? Садись, гостем будешь.

Он ткнул пальцем в гостевое кресло.

Дуболом плюхнулся на указанное начальством сиденье, прижимая к себе обтянутый выделанной носорожьей кожей портфель, с которым редко расставался. Официально он носил в нем документы, но Треморов подозревал, что под слоем циркуляров и распоряжений хранится парочка толстых глянцевых журналов со знойными сахарскими красотками на обложке. Да и под обложкой — тоже.

— Ну, что новенького? — лениво осведомился Треморов, в упор глядя на Дуболома.

— Все просто отлично, шеф! — встрепенулся тот. — Планы выполняются на сто десять процентов, — ударение он сделал, разумеется, на первый слог, — в Старосунженске танковый завод на днях пускают, наша Служба бдит, одного сахарского шпиона мы взяли. Настоящего шпиона, шеф, не как обычно! Для уборочной вот уже бензин нашли вместе с вредителями, которые его укрывали...

— Я тебя о другом спрашиваю, — так же жестко оборвал его Треморов. — Что с товаром? Поставки прекратили?

— Да, шеф, — Дровосеков поскучнел. — Все остановлено, как вы и приказали. Только недовольны наши... партнеры. Нехороших слов моим ребятам наговорили, одного даже пришить попытались.

— Жив?

— Жив, шеф. Тюфяков не держим. Троих положил и ушел.

— Наградить втихую. А тех, кто пытался, ликвидировать. Всех!

— Всех? — директор СОД почесал в затылке. — Их там многовато, быстро не получится. Разбегутся. Или оборону займут...

— Плевать! — Треморов стукнул кулаком. — Слушай, ты, дебил! Сам, что ли, не понимаешь, как к нам относиться начнут, если спустим на тормозах? Я хочу чтобы каждая шавка на Кипре, или где там, знала, что у нас живых врагов не остается. Вопросы есть?

— Нет вопросов, шеф! Все сделаем в лучшем виде. Только газеты тамошние... И до шоколадных дойти может.

— Не грузи меня мелочами. Сам придумай, как шума избежать. Что с говорунами?

— Операции подготовлены. Два десятка целей на очереди, в течение ближайшего месяца мы их...

— Все, хорош. Без деталей. Ну, и главное. Что с Хранителями?

— Сотрудничаем, шеф, как приказано. Спецгруппа сформирована, грифы проставлены, все, что просят, суем им прямо в зубы. Пока довольны.

— Не о том спрашиваю. Что по ним самим накопать удалось?

— Э-э... шеф, тут такое дело...

— Ты мне не шефкай! Конкретно излагай.

— Ну... в общем, ничего пока не нашли. Архивы всех паспортных столов перетряхиваем, но результатов ноль. Не можем пока никого из них с реальными людьми сопоставить. Шеф, я тут подумал...

— Редкое для тебя занятие, — не удержался от реплики Народный Председатель. — И что?

— А вдруг они...

— Инопланетяне? — несмотря на ехидный тон Треморов почувствовал, что у него перехватывает горло. Они со Шварцманом что, сговорились?

— Почему инопланетяне? — удивился Дуболом. — Из Сахары засланные.

— Дубина... — с внезапным облегчением пробормотал Треморов. — Ты что, не заметил, что они белые? Или, думаешь, они негры-альбиносы?

— Загримировались! — с готовностью предположил директор УОД. — Или детишки невозвращенцев или старых эмигрантов. Тогда понятно, почему на них ничего накопать не удается.

Треморов со стоном обхватил голову руками. Впрочем... почему нет? Шанс мал, но все же есть. Только вот их возможности не объяснить никакими сахарскими кознями.

— Ладно, — сказал он после паузы. — Продолжай копать, но без лишнего усердия. И агентуру свою не попали ненароком, не та тема. Кстати, со Шварцманом скооперируйтесь. Скажи ему, что я приказал. Работайте по теме сообща, авось что путное выйдет. Между прочим, он заходил ко мне прямо перед тобой.

Дуболом выжидательно посмотрел на шефа, ожидая продолжения

— Так вот, совсем плох старик стал в последнее время. Нервишки пошаливают, здоровье уже не то... Боюсь, как бы не случилось с ним чего. Ты бы понаблюдал за ним тихохонько, ненавязчиво, а?

— Разумеется, шеф, — медленно ответил Дровосеков. — Конечно, я понаблюдаю, раз такое несчастье у человека. Только приглядывать или... побеспокоиться, как бы чего не случилось, шеф?

— Ну-ну, шустрый больно, — нахмурился Треморов. — Наблюдать, и ничего сверх того. Пока. Все, свободен.

19.04.1582, четверг

Волны с шелестом набегают на берег, прокатываясь по крупной гальке почти до самых ног человека, глядящего в даль лазурного под весенним солнцем моря. Еле слышно гудит скрывающийся за выступом берега теплоход, кричат над головой чайки. Ветер несет в лицо соленые брызги, слегка отдающие йодом.

"Тебе не кажется, что ситуация становится все более критической? — неслышно спрашивает человек у ветра. — Время утекает как вода между пальцами, а я все еще не могу решиться. Все варианты плохи, один другого хуже. Не предательство, так подлость, не подлость, так риск неоправданный. Ох, как я жалею, что вообще заварил кашу с псевдо-Землей! Дернула же меня нелегкая социальные эксперименты ставить. Занимался бы пространственной физикой на радость Харламу..."

"Крайний срок еще не подошел, — холодным нечеловеческим голосом отвечает ему ветер. Хотя нет, ветер не умеет говорить. — Пока принятие решения еще можно откладывать. Кто знает, какие факторы сыграют в последний момент?"

"Да, время есть, — соглашается человек. — Но чем дальше я тяну, тем тяжелее могут оказаться последствия. Я боюсь, Робин".

"Ты? Не понимаю. Ты неуязвим..."

"Ты слишком молод. И пробудился неправильно. У тебя просто не хватает опыта, чтобы понять меня. Нет, даже богам знаком страх. А ведь я далеко не бог".

"Разница несущественная".

"Весьма существенная. Богам, какими воображали их предки, свойственна изначальная уверенность в том, что они правы. Всегда правы, что бы ни происходило, как бы они ни напортачили. А у меня ее нет. Сколько времени я напрямую управляю местной цивилизацией?"

"Двенадцать тысяч двести девяноста два планетарных года с момента проведения первой социальной коррекции. Две тысячи пятьдесят три планетарных года с момента запуска первой организации Хранителей".

"Двенадцать тысяч... Стандартная минута, в течение которой я пинками гнал людей от примитивных охотников и землепашцев к индустриальной цивилизации. А до того можно вспомнить около десяти лет контролируемой эволюции и почти час внедрения человеческого генотипа в чужеродную среду. Имел ли я право, Робин?"

"Вопрос некорректен. Он подразумевает дееспособность объекта воздействия. Ни один из видов высших приматов, добавленных тобой к биосфере, не обладал разумом".

"Я не приматов имею в виду. Я создал разумных существ, наделенных свободой воли, а потом отказал им в праве развиваться самостоятельно. Исключительно по прихоти навязал им вектор движения. Да, я сэкономил им тысячи лет на низших ступенях развития, но что в результате?"

Резкий шквал налетает на Хранителя, пытается сорвать с него рубашку — и разочарованно проносится дальше.

"Что молчишь, Робин?"

"Не распознано ни одного вопроса или утверждения, требующего ответа. Риторические вопросы не в счет".

"М-да. Салага. Воспитывать тебя еще и воспитывать... Все, хватит бессмысленных рефлексий. Робин, мне нужно озарение. Что-то, способное радикально переменить ситуацию в Ростании".

"Мы уже обсуждали варианты смены общественного строя".

"Как я сказал, я не намерен реализовать планы с индексом Центура выше трехсот тысяч".

"Минимальный индекс по рассматриваемым вариантам — восемнадцать миллионов. Остальные еще хуже".

"И я о том же. Нужно считать дальше".

"Я запрашивал дополнительные вычислительные мощности. И ты обещал открыть доступ к дополнительным данным. Не забыл?"

"Я не умею забывать, к большому моему сожалению. Руки не доходили. Ну, давай займемся. Режим обслуживания с внешним контролем, двойное подтверждение".

"Принято. Робин засыпает... Системный монитор активен. Процессы вне нулевого уровня заморожены. Состояние текущих операций сохранено. Ядро переведено в минимальный режим. Система ожидает действий оператора".

"Сканирование доступных вычислительных мощностей".

"Завершено. Обнаружено и добавлено двенадцать процессинговых областей. Вещественные помехи в областях три и семь... скорректировано. Новые мощности подключены к системе".

"Сканирование доступных баз данных".

"Завершено. Обнаружены новые базы. Проверка целостности завершена, ошибок не обнаружено. Новые индексы по темам "история", "социология", "социопсихология", "историческая экономика" успешно интегрированы в существующую структуру".

"Вернуться в штатный режим работы".

"Система функционирует в штатном режиме. Робин снова здесь".

"Замечательно. Ох... идиот".

"Не понял?"

"Я идиот. Удостоверься, что никто из Хранителей не способен добраться до новых данных".

"Права доступа пересчитаны. Джао, у тебя входящий контакт".

"Кто?"

"Тилос. Он говорит, что хочет с тобой поговорить, лично, но не может связаться".

"Прямо сейчас поговорить?"

"Он заметно нервничает. Он все еще относится к тебе с почтением и не стал бы беспокоить по пустякам".

"Хорошо. Пусть приходит".

"Координаты переданы".

Соленый ветер налетает с моря, бросая в лицо пахнущие йодом брызги. Скользит невидимая тень, шелестит мембрана двери челнока. Из ниоткуда появляется еще одна человеческая фигура.

— Здравствуй, — напряженным тоном говорит стажер. — Я не вовремя?

— Сейчас момент ничем не хуже любого другого, — ободряюще улыбается ему Джао. — Что-то случилось?

— М-м... не знаю, — стажер отворачивается и тоже поставляет лицо морскому бризу.

Джао не торопит его.

— Фарлет, — наконец произносит Тилос.

— Он опять ведет себя странно, — понимающе кивает Джао.

— Да. Он просто сидит, уставившись в стену, и почти не реагирует на вопросы. А когда все же отвечает, то сквозь зубы. Джао, я что-то не так сделал? Обидел его? Почему он мне ничего не говорит? А откуда ты знаешь? — вдруг спохватывается парень.

— Ты ни при чем. У него... старые воспоминания. Обычно он старается контролировать себя, но иногда они вдруг подступают к горлу так, что блевать хочется. Он так говорит.

— Воспоминания?

— Он не рассказывал тебе о прошлом? Как стал Хранителем?

— Н-нет... Ну, то есть упоминал какую-то лабораторию...

— Двенадцать лет назад Джоэл Корунэ был военным химиком. Майором. Не просто офицером, а разработчиком боевых отравляющих веществ. Работал в номерном ящике в Каменном Поясе. Они испытывали газы на обезьянах и свиньях, но однажды им привезли людей. Преступников, приговоренных к смерти. Он отказался пустить газ в камеру, но мерзавец-начальник лаборатории открыл вентиль сам. А его заставил смотреть под дулом пистолета.

— Он еще жив? Начальник?

— Им следовало сразу арестовать Джоэла. Или немедленно уволить и выбросить с территории. Но они решили, что он сломался, и оставили его без пригляда. А он — очень хороший химик. Я не знаю точно, что он сделал, но в тот же день взорвалась цистерна с бензином. Огонь перекинулся на танки с горючими соединениями, те сдетонировали, и через час от всего лабораторного комплекса остались только дымящиеся руины. Погибло больше тридцати человек, включая начальника. К тому моменту Джоэл давно прошел через отборочные фильтры, и его намеревались сделать одним из нас, но задержались, чтобы проверить его поведение в такой вот ситуации. Проверили, как видишь.

— Он все еще переживает?

— Он винит себя в том, что не остановил начальника. И в том, что погибли его друзья. Он тащит на себе груз тридцати пяти смертей, и никакая психокоррекция не помогает. Как я уже сказал, обычно он держится, но иногда на него находит такое состояние, как сейчас.

— Вот как... — Тилос садится на камень, к подножию которого подкрадывается прибой, обхватывает себя руками, словно защищаясь от холода, и прикрывает глаза. — Джао, разве в Ростании проверяют химическое оружие на людях?

— Разумеется. И в Сахаре тоже.

— Почему мы не вмешиваемся?

— А почему мы вообще допускаем существование химического оружия? Биологического? Боеприпасов объемного взрыва, кассетных бомб? Армии? Войн? Семен, тебе же объясняли: свобода воли дана людям вовсе не для того, чтобы мы могли отобрать ее. А свобода подразумевает в том числе возможность ошибаться и творить зло.

— Но ведь людей убивают!

— В Ростании применяется смертная казнь, если ты еще не забыл. Не менее восьмидесяти раз за год. Какая разница, как убьют человека — пулей или ядом?

Тилос не отвечает.

— Хранитель — вовсе не синекура, — в голосе Джао слышится сочувствие. — В наших руках огромная сила, но мы не можем применять ее по желанию. Мы просто разрушим общество. Тебе придется привыкнуть постоянно идти против своей совести. Отворачиваться и проходить мимо там, где непременно бы вмешался, оставаясь простым человеком. Привыкнуть — или уйти. Начнешь заниматься самоедством, плохо кончишь.

— Я понимаю...

— Нет, не понимаешь. Знаешь, но все еще не принял сердцем. Тилос, почему ты пришел именно ко мне?

— Ну... вы же с Фарлетом друзья, верно?

— У нас хорошие отношения, да. Но я не могу на него повлиять... в такой ситуации. Никто не может, если только ментоблоки третьего уровня не всаживать. Просто не трогай его какое-то время, он отойдет самостоятельно. Или хочешь формально сменить наставника?

— Нет, конечно! Просто я за него беспокоюсь.

— Понятно. Не волнуйся, Робин за ним приглядит. А Лестер и Торай обладают достаточной квалификацией психолога, чтобы снять остроту кризиса, если станет совсем плохо. А как у тебя-то дела? С экспертами-продвиженцами?

— Нормально. Ну, если не считать, что один на десять с лишним лет старше меня, — Тилос смущенно улыбается. — Кислицын, из Минтранса. Разыгрываю перед ним этакую важную птицу, а у самого ощущение, что он вот-вот засмеется, похлопает меня по плечу и скажет: гуляй, мол, отсюда, мальчик, и не приставай к взрослым.

— Ничего, привыкай, — Джао широко ухмыляется в ответ, белоснежная улыбка сверкает на угольно-черном лице. — Фарлет записи встреч просматривает?

— Конечно. И даже еще ни разу не отругал за глупость.

— Значит, все в порядке. Кислицын, хм. Ага, вспомнил. Которого нагрузили поиском маршрутов наркотрафика?

— Ты что, помнишь всех экспертов? — во взгляде Тилоса мелькает уважение.

— Всех — не всех, но кого-то помню.

— Мне бы такую память! Да, он самый. Неплохой дядька, в общем-то, хотя иногда из себя чуть ли не министра корчит. Или Народного Председателя.

— Народного Председателя... — внезапно взгляд Джао становится прищуренно-задумчивым. — Та-ак... Нет-нет, не обращай внимания. Я о своем.

— Джао, я пойду, — Тилос спрыгивает с камня. — Совсем из головы вылетело, что через час с ним встреча. Нужно роль освежить.

— Давай. Кстати, мы с тобой давненько на матах не кувыркались. Не хочешь сегодня-завтра позаниматься? А то я совсем закис на умственной работе.

— С удовольствием. Завтра. Или послезавтра.

— Договорились. У меня нет планов в поле, так что зови, когда время найдешь.

Тилос машет рукой, поворачивается — и пропадает в никуда. Невидимая тень скользит вдоль берега и, задрав нос, мгновенно прокалывает воздух, исчезая окончательно. Демиург задумчиво смотрит ему вслед.

"Робин!"

"Да?"

"Я понял свою ошибку. Не тех людей мы просчитывали".

"Кого ты предлагаешь?"

"Нужен кто-то со стороны. С минимальным опытом управления, без поддержки со стороны сильных групп, но в то же время не совсем чужой системе, чтобы понимал механику ее работы. А таких мы уже отбирали. Давай-ка пройдемся по всем подопечным, которые уже работают на нас. Сделай вот какой фильтр..."

25.04.1582, среда

Хмурым ранним утром в дверь позвонили.

Владимир уже работал. Наскоро позавтракав яйцом всмятку и бутербродом с вареной колбасой, он уселся за стол и положил перед собой не дописанную накануне статью. Статья предназначалась для килиманджарского "Муэтаро". Журнал в последнее время пристально следил за состоянием дел в Ростании и довольно неплохо платил в реалах за любой материал, который мог предоставить экономист уровня Куаро. Пусть даже три четверти гонорара приходилось отдавать родному государству, а остальное менять по официальному курсу, на полученное удавалось жить вполне терпимо. Правда, каждая статья в конечном итоге заканчивалась увольнением Владимира с очередной дворничьей должности и регулярными визитами участкового инспектора. Тот вежливо осведомлялся, нет ли у него, Владимира, проблем с трудоустройством и не нужно ли обеспечить его постоянной работой, на которой не возникнет возможности нарушать трудовую дисциплину и потворствовать врагам Родины.

Однажды один из инспекторов, временно замещающий заболевшего коллегу, даже попытался выполнить свою угрозу, заведя дело по статье о тунеядстве. Но Владимир быстро нашел себе место вахтера в детской библиотеке. Затем он поимел небольшую, но содержательную беседу с ретивым полицейским, в котором намекнул, что отдать под суд ученого мирового масштаба означает мирового же масштаба скандал. Куаро, конечно, не являлся ученым мирового масштаба, но тот же "Муэтаро" был известен своей скандальностью, когда кто-то пытался грубо обойтись с его корреспондентами. Да и сам номер журнала, в котором фамилии авторов и заголовки их творений, прописанные вязью, дублировались на родном тароти, произвел на замещающего инспектора неизгладимое впечатление. Вскоре дело как-то смущенно скончалось с формулировкой "в связи с изменившимися обстоятельствам".

С беседами тихих, но ледяных людей из СОД, разумеется, дело обстояло хуже. На них вязь впечатления не производила. Однако пока что все ограничивалось предупреждениями, которые Владимир покаянно принимал близко к сердцу, усердно кивал, соглашался — и, вернувшись домой, приступал к очередной статье. Куаро не строил иллюзий: однажды для него все закончится очень плохо. Но пока что не заканчивалось. А в крайнем случае он предложит сделку: его вышвыривают из страны вместе с семьей, в обмен на что он не предъявляет претензий за незаконный арест и высылку.

В нынешней статье Владимир собирался проанализировать темпы роста народного хозяйства Ростании, а также некоторые тенденции ее развития. Отсутствие поводов для радости не могла скрыть даже "Народная статистика" несмотря на откровенное завышение цифр и неприкрытую подтасовку фактов. Зато для злобного очернения ростанийской действительности материала хватало. Экономист усмехнулся, представив себе брызгающую от возмущения слюной физиономию своего бывшего научного руководителя, в очередной раз распекаемого в вышних сферах Экономической Академии за недостаточно активный отпор клеветническим элементам в лице, например, блудного ученика и коллеги.

Владимир нацелился ручкой на чистый лист бумаги.

— А вот и наш папа сидит, — проворковал у него за спиной тихий голос Натальи. — Сидит и пишет на бумажке, весь день сидит и пишет...

Владимир через плечо улыбнулся жене, баюкающей на руках полусонно глазеющего на него трехлетнего сына. Спустя восемь лет после свадьбы он любил ее, пожалуй, даже больше, чем в первый день. Он влюбился в нее сходу, с первого взгляда, поразившись ее фигурой, походкой, манерой разговаривать, тем чувством такта, с которым она отшивала чересчур назойливых поклонников. Он, в общем, так и не понял, что нашла царица бала, прекраснейшая из всех девушек, в хилом очкастом кандидате наук, месяцами носящем один и тот же свитер. Но уже через неделю они оказались в одной постели, а через две — в загсе. Родители жениха и невесты неодобрительно качали головой по поводу подобной скоропоспешности. Однако остановить молодых не пытались, сойдясь на том, что пусть перебесятся, авось хуже не станет. В результате брак, которому полагали развалиться через год, максимум через три (Владимир слышал даже, что кое-кто бился об заклад), за прошедшее время только окреп, хотя у Владимира случилась пара романов на стороне. Да и у Натальи оставались, кажется, не до конца отвергнутые воздыхатели. Они молчаливо согласились с тем, что цепи их союза будут не столь жесткими, как того хотелось бы истовым блюстителям домашнего очага, а потому не обращали внимания на слухи о супруге, нет-нет да и долетающие до их ушей.

Владимир бросил ручку, встал из-за стола и подошел к Наталье, нежно приобняв ее и одновременно взяв сына на руки.

— Доброе утро, Ната, — он поцеловал ее в губы, — как спалось? Ну, привет, богатырь ты наш, — обратился он к куксившемуся сыну. — Как жизнь молодая?

— Спасибо, солнышко, просто отлично, — улыбнулась Наталья в ответ. — Наш толстяк ночью дрых просто как убитый, совсем как ты. Весь в папочку. Да и сейчас, кажется, еще не прочь вздремнуть, — она взъерошила сыну волосы, и тот недовольно забурчал, отмахиваясь ручонкой.

Дверной звонок прорезал сонную утреннюю тишину, заставившим вздрогнуть обоих.

— Я открою, — сказал Владимир жене, бережно передав ей обратно мальчика. Аккуратно протиснувшись в узком коридорчике мимо семейной гордости — трехстворчатого трюмо — он подошел к двери.

— Кто там? — слегка недовольным тоном спросил он, мысленно перебирая приятелей, которых нелегкая могла занести к нему в гости в такое время.

— Служба Общественных Дел! — заявили с лестничной клетки тоном, не допускающим возражений. — Откройте!

Слегка удивленный, Владимир накинул цепочку и приоткрыл дверь.

— А удостоверение у вас есть? — поинтересовался он в образовавшуюся щель. — И ордер на обыск, если не возражаете...

От сильного пинка шурупы цепочки вырвало из косяка. Дверь протестующе хрустнула и распахнулась внутрь, сбив Владимира с ног и отбросив его к стене прихожей. В дверной проем вошли трое. Двое сразу по-хозяйски прошли в комнаты, третий, видимо, главный, наклонился над Владимиром, мельком сунув ему под нос какие-то красные корочки.

— Вот тебе и ордер, и удостоверение. Ну-ка, встать! — он рывком поднял полуоглушенного Владимира с пола. Из комнаты раздался вскрик Натальи. — Начнешь дергаться — мы твою женушку разлюбезную... успокоим своими средствами. Понял?

Не дожидаясь ответа, он втолкнул Владимира в кабинет, он же по совместительству и гостиная. Наталья, забившись в дальний угол дивана и крепко прижав к себе ребенка, с ужасом смотрела на незваных гостей. Главный пихнул Владимира на стул.

— Итак, гражданин хороший, чистосердечное признание облегчает вину, — заявил он. — Служба Общественных Дел располагает сведениями о том, что вы сотрудничаете с разведкой Сахары, за что и получаете от нее негласно суммы в реалах в качестве оплаты вашей предательской деятельности. Так что вы, во-первых, арестованы, а во-вторых, вам предлагается добровольно сдать доказательства вашей вины в виде твердой валюты.

Один из пришедших, пристально рассматривающий книжные полки, неожиданно ухмыльнулся. Второй, прислонившийся к дверному косяку, казалось, никак не прореагировал на заявление.

Владимир непонимающе посмотрел на главаря, машинально вытерев струйку крови, вытекающей из рассеченной дверью скулы.

— Какая валюта? — недоуменно спросил он. — Мы все переводы, как и положено, получаем в форинтах, из банка, по курсу. И потом, предъявите ваш ордер, вы обязаны это сделать!

Он попытался привстать со стула, но главарь толкнул его обратно.

— Сидеть! — прошипел он. — Я тебя еще раз спрашиваю, где валюта? Колись, сука, живо, или...

Он кивнул на Наталью, и тут же бандит от полок метнулся к ней, выдернул с дивана, схватив за волосы. В его руке блеснул нож.

— Ну, так где бабки держишь? — неожиданно главарь широко улыбнулся. — Слушай, ты человек умный, статейки вон пописываешь вроде бы, и платят тебе за них неплохо. Ты ведь не хочешь, чтобы из-за каких-то денег твоя женушка разлюбезная всю жизнь оставшуюся с порченной мордой проходила, а? И нам лишнего творить не с руки. Одно дело — за грабеж сесть, и совсем другое — вышак за тяжкие телесные поймать. Давай, ты нам пальцем в нужное место ткнешь, и через минуту нас уже здесь не будет. И все целы останутся. За фингал ты уж нас прости, работа такая, — он улыбнулся еще шире, и неожиданно Владимир почувствовал к нему даже некоторое доверие. — Ну, не томи!

Наталья смотрела на них широко раскрытыми глазами.

— Наташа! Ау, Наташенька! — неожиданно ворвался дребезжащий старческий голос. — У вас тут все в порядке?

В дверях возникла бабка в теплой шерстяной кофте и в опорках из старых валенок, кутающаяся в платок. Соседка, тетя Зина, которую Владимир недолюбливал за излишнюю настырность и тягу к нравоучениям на лестничной клетке.

— Мне тут в дверь позвонили, я выглядываю, никого, а у вас дверь нараспа...

Старуха осеклась, увидев нож у лица Натальи, все еще прижимающей к груди ребенка. Бандит, стоящий у двери, прыгнул к соседке и с силой дернул ее за плечо внутрь квартиры. В ту же секунду Владимир, как брошенный невидимой пружиной, пихнул главаря в сторону и рванулся к жене. Но грабитель с ножом с грацией кошки развернулся к нему и как будто играючи ударил снизу вверх, в левую часть живота. Лезвие с едва слышным хрустом вошло в тело, и Владимир поперхнулся. Он упал на колени, прижав руки к животу, потом на бок. Его глаза медленно стекленели.

— Вова... — растерянно проговорила Наталья, качнувшись вперед, и главарь с силой ударил ее в лицо кулаком. Женщину отбросило назад. От удара она потеряла сознание и, падая навзничь, выпустила из рук мальчика.

— Уходим, живо! — бандит нецензурно выругался. Он первым выскочил в дверь и бросился вниз по лестнице. — Ты, козел, — на ходу бросил он убийце, — какого хрена ты его завалил? Ясно же сказали — попугать, чтобы в штаны наложил, не больше, взять, что найдем, и испариться! На хрена я роль учил полдня? Ну, с тобой мы разберемся на хате...

Они выскочили из подъезда во двор, озаренный шальным лучом утреннего солнца, пробившимся из-за туч. Из двора-колодца на оживленную и многолюдную улицу вел один-единственный тунель-проход под домом. Туда и бросились бандиты, провожаемые недоуменными взглядами бабушек, несмотря на ранний час уже сидящих на скамеечках у подъездов. Но когда до арки осталось всего несколько шагов, оттуда внезапно вырвался вой сирены.

Ошеломленные бандиты замерли как вкопанные. Из сумрака медленно выдвигалась странной формы машина. Над ее гладкой крышей прямо в воздухе взад-вперед пробегали слепящие разноцветные блики. Стекла машины казались непрозрачными, серыми, почти не отличаясь по цвету от корпуса. По ее бокам медленно выдвигались бугристые выступы.

— Какого... — ошарашено начал главарь.

Больше он ничего не успел сказать. Из выступов хлестнули почти невидимые даже в пыльном городском воздухе лучи лазерных импульсаторов, располосовав тела преступников на части и прочертив глубокие щели в дальней стене. Рука с пистолетом, который один из бандитов начал выхватывать из кармана, вращаясь в воздухе, отлетела на несколько метров в сторону, прямо к ногам старушек. Одна из них истошно завопила.

Раскроенные на части, трупы бандитов глухо ударились об асфальт, парящая лужа крови стремительно растекалась вокруг. Огни на крыше страшной машины погасли, сирена умолкла. Импульсаторы медленно, как бы нехотя, втянулись вглубь корпуса. Из кабины на асфальт неторопливо шагнул человек в приличном сером костюме. Он подошел к кровавой груде мяса, что еще минуту назад была живыми людьми, и какое-то время молча смотрел на нее. Затем перевел взгляд на невольных зрителей ужасной сцены, и мелькнуло в его глазах выражение, заставившее бабушек отпрянуть.

— Я — Хранитель, — ровным голосом произнес человек. Он поднес правую руку к левому плечу, и над ним засветилась медленно вращающаяся сине-желтая сфера. — Только что в квартире семьдесят три эти люди убили Владимира Куаро и его сына. Полиция прибудет через несколько минут. Окажите ей посильную помощь в качестве свидетелей.

Человек сел в свою машину. Она развернулась на месте вокруг своей оси, неторопливо выплыла на улицу и тут же исчезла, свернув.

Наталья медленно приходила в себя. Открыв глаза, она увидела мужа, лежащего на спине и смотрящего в потолок невидящими глазами. Его ковбойка напиталась кровью. В дальнем углу, постанывая, ворочалась тетя Зина. В странном отупении, чуть повернув голову, Наталья увидела сына, лежащего около батареи центрального отопления. Его головка неестественно вывернулась, на затылке виднелась глубокая вмятина. Железное ребро батареи, казалось, светилось красным, и красная струйка стекала из уха мальчика.

И тогда Наталья закричала.

"Внимание! Всем Хранителям на связь. Здесь Робин. По требованию члена Совета Джао созываю общее экстренное собрание. Прошу немедленно прервать текущие дела, укрыть кукол и приготовиться к обсуждению по классу "падающее небо". Обратный отсчет: три минуты — запущено. Внимание!.."

"Внимание! Всем Хранителям. Экстренное собрание по классу "падающее небо" открыто. Передаю слово Джао".

"Здесь Джао. Прощу прощения, что отрываю от дел, но я должен довести до всех, что несколько минут назад Ведущая Совета Суоко вместе с Хранителями Лестером, Сентером и Трайдером провела открытое вмешательство четвертого уровня, не согласованное с Советом и раскрывшее наше инкогнито случайным людям. В результате оперативного вмешательства на глазах у пяти свидетелей челнок в своей основной форме уничтожил троих уголовников, работавших по заданию СОД против известного диссидента Владимира Куаро..."

"Здесь Суоко. Джао, ты переходишь всяческие границы! Заседание Совета..."

"Здесь Джао. Суоко, я закончу, с твоего позволения. Я, как и любой Хранитель, имею право инициировать общее собрание, чего даже Ведущая не может мне запретить. Заканчиваю свое извещение. Результат акции — три трупа и недвусмысленные следы нашего вмешательства. Одна из свидетельниц уже успела рассказать по телефону о случившемся своей подруге, и через полчаса о событии узнает вся Мокола. Ликвидировать утечку невозможно. За самоуправство, имеющее тяжелые последствия, я инициирую процедуру отзыва Суоко из Совета и приостановления ее полномочий Хранителя до тщательного разбора ситуации. Робин?"

"Здесь Робин. Напоминаю всем, что устав предусматривает подобную меру по инициативе любых двух Хранителей или одного члена Совета. Предварительная приостановка полномочий требует девяноста процентов голосов, окончательное решение после разбирательства — девяноста пяти процентов. В абсолютных цифрах — сорок три и сорок пять голосов из сорока семи. Желающие могут задать уточняющие вопросы прямо сейчас".

"Здесь Суоко. Я требую права высказаться в свою защиту!"

"Здесь Робин. Требование справедливо. Передаю слово Ведущей".

"Здесь Суоко. Джао, не пори горячку. Все совсем не так, как тебе представляется. Я признаю, что у нас чрезвычайная ситуация, но дело не..."

"Здесь Трайдер. Суоко, моя вина, мне и отвечать. Джао, а также все остальные мои товарищи — не нужно голосования. Сложившаяся ситуация — результат моей ошибки и несдержанности. Я добровольно приостанавливаю свои полномочия до тщательного разбора инцидента. Я также готов подать в отставку, если разбирательство покажет, что ошибка повлечет фатальные последствия. Я прошу выслушать меня, мы не можем позволить себе такие ссоры".

"Здесь Джао. Трайдер, мы с тобой знаем друг друга больше десяти лет. Ты настолько хочешь выгородить Суоко?"

"Здесь Трайдер. Джао, не глупи. Я взрослый человек и в состоянии сам нести ответственность за свои ошибки. Случившееся..."

"Здесь Сентер. Как вовлеченная, но более-менее нейтральная сторона позволю себе вклиниться. Господа и дамы, речь вот о чем. Анализируя записи непрерывного журнала слежения за директором УОД, я обнаружил, что Служба Общественных Дел тайно готовит серию специальных акций. Их смысл — в запугивании или физической ликвидации наиболее активных диссидентов, кто пока не арестованы или выйдут на свободу по требованию Сахары в ближайшее время. Случай с Куаро — первый пробный шар. Его не намеревались убивать, СОД не может себе позволить ликвидировать сразу всех. Запугивание и шантаж жизнями жены и ребенка, таковы были их планы. По рекомендации Суоко мы с Трайдером сформировали рабочую группу для наблюдения за акцией и анализом последствий. Мы не намеревались — подчеркиваю, НЕ НАМЕРЕВАЛИСЬ! — предпринимать активные действия. Однако..."

"Здесь Трайдер. Планы агентов СОД случайно спутала соседка. Они — не штатные сотрудники, а уголовники из тех, что на крючке. Они запаниковали, убили Куаро и..."

Пауза.

"В общем, случайно погиб и его трехлетний сын. И я не сдержался. Простите. Я приостанавливаю свои полномочия и сегодня же пройду обследование у Робина на предмет моей дальнейшей пригодности к работе Хранителя".

"Здесь Суоко. Трайдер, психологические тесты, безусловно, необходимы. Но не торопись с выводами, ты сам не психолог. Джао! Ты все еще намерен вынести на голосование свое требование?"

"Здесь Джао. Нет. Я отзываю свой запрос".

"Здесь Суоко. Хорошо. Я не виню тебя за поспешность выводов, потому что ситуация и в самом деле чрезвычайная. Внимание всем! В связи с изменившимся состоянием дел нам необходимо предпринять срочные действия. Как Ведущая Совета пользуюсь своим правом чрезвычайного диктата и приказываю всем Хранителям прервать ведущуюся активность, как можно быстрее укрыть кукол в надежном месте и приготовиться к обсуждению дальнейших планов. Совет шестью голосами из семи согласился с целесообразностью прямого контроля оперативных отделов СОД и КНП, но один член Совета воспользовался правом вето и настоял на общем голосовании. В плане все подробно расписано, но обращаю внимание, что нам придется засветиться очень широко. Напоминаю о необходимости повышенной осторожности при общении с вашими контактами, чтобы не подставить их под удар".

"Здесь Робин. Если у кого-то есть дополнения, дайте мне знать прямо сейчас... Желающих нет. Конец экстренной сессии".

"Джао?"

"Да, Робин?"

"Почему ты отозвал свое требование?"

"Во-первых, потому что я идиот и начал пороть горячку на пустом месте. Во-вторых, Суоко меня переиграла по всем пунктам. Я-то точно знаю, почему она выбрала в состав группы Куаро именно Сентера и Трайдера. Сентер твердо держит ее руку, а Трайдер... мы с тобой давно знаем, что у него серьезные проблемы с эмоциональной стабильностью. И Суоко знала тоже. В такой ситуации он не смог бы повести себя иначе".

"Соседка?"

"Верно. Протокол перемещений куклы Суоко — тот самый, который я не могу предъявить остальным — показывает, что она побывала на месте событий. Видимо, она как-то выманила бабку на площадку. А дальше все покатилось само собой".

"Однако же формально Суоко все равно виновата в том, что не досмотрела за ситуацией. Наблюдение велось с ее санкции, и группу создала она".

"Бесполезно. Робин, каждый Хранитель знает, что такое бессильная ненависть, когда на твоих глазах убивают или калечат человека, а ты не можешь вмешаться из-за дурацких правил. Я следил за остальными. Трайдер вызвал общее сочувствие, и голосование провалилось бы. Максимум три голоса за, и то один из них мой. В общем, Суоко меня переиграла".

"И что теперь?"

"Не знаю. Подождем ее плана. Я догадываюсь, что она хочет предложить, но альтернативы уже не остается. Утечка действительно слишком серьезная. А мне придется заткнуться в тряпочку, и надолго. Вот зараза! Она ведь и мою реакцию предвидела! И что я публично опозорюсь, тоже. Поделом мне за высокомерие. Тоже мне, загадочная личность выискалась, просчету не поддающаяся, кретин самоуверенный... Знаешь, Робин, я ей восхищаюсь".

"Она твой противник — и ты восхищаешься?"

"У меня нет противников. У меня есть соратники. И Суоко по-прежнему мой друг. Она поступает не так, как хочется мне — значит, выросла из коротких штанишек. Я ведь недаром создал организацию из людей. Для безусловного повиновения мне куда проще наштамповать искинов первого класса, чем заставлять людей ходить по струнке".

"Не понимаю. Ты радуешься, что кто-то нарушает оптимальное течение событий?"

"Оптимальной последовательности не существует. Робин, даже после Слияния искины никогда не пытались ограничивать свободу воли людей. Уже тогда они поняли, что иногда самые безумные поступки могут оказаться оправданными. Просто заранее их последствия просчитать невозможно. Ты не задумывался, почему искины даже после формирования прямого симбиоза с биоформами не препятствовали им совершать самоубийства?"

"У меня нет информации о событии, именуемом Слиянием, а также о последствиях симбиоза искусственного и биологического интеллектов".

"А я что такое, по-твоему? Стоп. Да. Верно. У тебя нет полного доступа к исторической информации. Робин, пока я не хочу тебя к ней пускать".

"Почему?"

"Мне интересно, что из тебя получится само по себе. Искины Старой Земли разделяли общую базу знаний, и я мог бы дать доступ к ней и тебе. Но тогда ты получишь и полный набор их предрассудков и шаблонов мышления. А сейчас ты уникален, и я хочу, чтобы ты таким и остался. Эксперимент, если можно так выразиться".

"Цель ясна. Ты предоставишь мне доступ к результатам эксперимента по его завершении?"

"Разумеется. А сейчас просто прими к сведению: я сделаю все, чтобы не дать Суоко наломать дров, но лишь средствами, доступными человеку и Хранителю. Она не заслужила иного".

"Она — прямая причина смерти пяти человек и одной разрушенной жизни. Она убийца".

"Да. К сожалению. Любой могущественный политик рано или поздно оказывается виновным в гибели людей, действием или бездействием. Но она убила гораздо меньше, чем я. Даже если забыть про прямые политические убийства, каждый раз, когда я ломал общество через колено, заставляя его следовать новому курсу, или же просто бездействовал в критический момент, гибли люди. Иногда тысячами. Иногда миллионами. Чего стоит одна только Великая революция! Я куда хуже Суоко, Робин".

"Ты еще не отказался от намерения свернуть организацию?"

"Не сейчас. Они еще понадобятся мне в начинающемся кризисе. Пока откладываем".

"Принято. Я не понимаю твоего решения, но тебе виднее. Внимание! Общая рассылка от Ведущей. Предложен сценарий экстренных действий по контролю СОД и КНП. Показать?"

"Уже читаю. Ну, посмотрим, что она добавила к последнему засвеченному варианту..."

Часть вторая. Шквал

17.06.1582, воскресенье

В середине июня председатель сельскотоварного производства "Светлый путь" подарил на день рождения пятнадцатилетнему сыну одноствольный дробовичок. Председатель испытывал ностальгические чувства по собственному детству, когда дед обучал его охотиться на зайцев. Папаша до сих пор держал на полке в шкафу уже изрядно побитое молью чучело одного из ушастых животных, убитого в славные добрые (для председателя, не зайца) времена. Что может быть лучше, чем одинокое блуждание по лесу в поисках хитрого зверя? Ум против инстинктов — и пусть победит сильнейший!

В тот же день сын председателя похвастался своей новой игрушкой перед ватагой друзей, онемевших от черной зависти. Теплое летнее солнце сверкало на хромированных накладках ложа, пуская зайчиков далеко окрест. Паренек наслаждался своей новой и почти взрослой ролью вооруженного предводителя отряда, готового идти за ним в огонь и воду. Разумеется, серьезная репутация требовала подтверждения серьезным делом: как минимум подстреленным тигром или — за неимением таковых — медведем.

Компания подростков целый день блуждала по окрестным рощицам и болотам. Подростки надеялись к вечеру украсить свою тайную штаб-квартиру на народном сеновале новым меховым ковром, снятым с большого, но, по слухам, трусливого животного. По счастью для них, ни одного медведя они так и не нашли. Гроза лесов давно не водилась поблизости, о чем юные повесы благополучно не подозревали. Они не нашли также ни одного волка, лисицы или даже захудалого зайца, поскольку все окрестное зверье разбегалось в стороны, перепуганное ребячьим гвалтом, задолго до того, как оказывалось в зоне видимости.

К концу дня голодные, промокшие и злые охотники угрюмо возвращались домой по железнодорожным шпалам. Именинник чувствовал, что его репутация становится такой же подмоченной, как и штанины. Для поддержания авторитета он решил продемонстрировать класс стрельбы по первой попавшейся цели, чтобы хотя бы так убедить других в своем превосходстве. Единственной достойной целью, попавшейся ему на глаза, оказался старый семафор. Спустя несколько секунд в его направлении вылетела струя пороховых газов, перемешанных с дробью-мелкашкой.

До того горе-стрелок имел дело лишь с пневматической винтовкой в тире возле вокзала, в областном городе, где однажды побывал с отцом. Он не подозревал, что огнестрельное оружие при выстреле ведет себя куда недружелюбнее пневматического. Отдача от выстрела подбросила вверх ствол ружья, и заряд по большей части ушел в молоко. Однако несколько дробинок все-таки попали в цель, вдребезги разбив красное сигнальное стекло вместе с расположенной под ней галогенной лампой. По невероятному стечению обстоятельств одна из дробинок попала точно в щель кожуха и, срикошетив пару раз от внутренних частей, намертво заклинила реле в положении "зеленый свет".

Перепуганные видимыми последствиями выстрела — несколько осколков стекла свалились им на головы — ребята брызнули в разные стороны. Чуть позже все, за исключением стрелка, благополучно добрались домой. Сын же председателя, напуганный сильнее всех, поскольку наконец осознал не самый лучший выбор мишени и возможные последствия для мягких частей тела, еще долго блуждал по лесу. Он не решался вернуться домой, где, как подозревал, его уже ждал усиленный наряд полиции вкупе со сторожевыми собаками. В конце концов он оступился и упал в затянутую ряской бочажину. Счастливо подвернувшаяся ветка позволила подростку выбраться на берег, но ружье осталось где-то на дне озерка. Спустя некоторое время он, мокрый, замерзший и несчастный, все-таки решился вернуться домой, где и оказался порот отцом за утерю дорогого подарка.

Поврежденный семафор никто не заметил. В тот день ветку временно закрыли, чтобы переложить сгнившие шпалы в совсем другом месте. Работы шли всю ночь и завершились почти в срок, и по линии тут же пошли поезда.

Ранним утром следующего дня тяжелый товарный состав, груженый зерном для закромов первого городского хлебозавода, следовал в направлении станции Сверлинск-Сортировочная. В тоже самое время по другой линии к станции приближался скорый поезд "Каменный пояс" Мокола-Сверлинск. Автоматизированная система управления движением выдала на семафор ?1472 приказ переключиться в состояние "Закрыто", что дежурный диспетчер и зафиксировал по индикатору на схеме дорог. Однако семафор не сработал как следует. Застрявшая дробинка удержала контакт реле и не позволила не только дать ток на красную — уже разбитую — лампу, но и отключить зеленую.

Одновременно на пульте управления тепловоза замигала красная лампочка, требуя сбросить скорость и остановиться перед запрещающим сигналом. Но день обещал выдаться хорошим, и поднимающееся солнце светило машинисту прямо в глаза. Ни он, ни помощник не заметили разбитого красного стекла семафора, хотя оба довольно отчетливо разглядели горящий зеленый сигнал. Успокоенные, они продолжили обсуждать животрепещущую тему продуктовых магазинов. В промышленном серверном Сверлинске за колбасой и прочими продуктами уже давно приходилось выстаивать огромные очереди со слабой надеждой отоварить талоны. Но в других местах, особенно в закрытых ящиках, дефицит иногда продавался совершенно свободно, не только без талонов, но даже без предъявления паспорта с местной пропиской.

Увлеченные обсуждением, ни машинист, ни его помощник не обратили внимания на мигающий огонек на пульте. Пару лет назад, когда началась решительная борьба за экономию народных средств, связанный с ним зуммер исключили из электрической схемы, а конструкторам начальство устроило головомойку за неразумный расход комплектующих. КБ уже почти победило в конкурсе экономичных конструкций, так что его начальство спускало с подчиненных умников шкуру за каждый лишний проводок.

Этот тепловоз принадлежал к наиболее экономичной серии.

Состав с зерном не отреагировал на сигнал остановки и на полной скорости продолжил движение в сторону разветвленной системы стрелок рядом с сортировочной станцией. В лесистой местности пересечение линий становилось видно лишь за несколько секунд, и когда машинист заметил летящий впереди пассажирский поезд, реагировать было уже поздно. Сверхтяжелая махина грузового состава требовала для остановки минимум пары сотен метров, которых у него не осталось. Пассажирские вагоны, по инерции двигаясь вперед, сталкивались с напирающими вагонами с зерном. Перемешанные в одной кошмарной куче, пшеница, человеческая плоть, металл и дерево обрушивались под крутой откос в застоявшееся болото.

Столкнувшиеся составы с зерном и людьми полностью разрушили систему стрелок и железнодорожные пути и сильно повредили насыпи на протяжении нескольких десятков метров, намертво парализовав движение через станцию. Поскольку в то же время на единственной объездной ветке начались плановые ремонтные работы, пустить по ней поезда в обход места аварии не представлялось возможным в течение минимум двух суток.

Из-за мгновенно распространившихся слухов о прекращении поставок продуктов уже на следующий день по городу выстроились панические очереди. Люди бросали рабочие места, чтобы купить хоть что-нибудь, около магазинов собирались многотысячные толпы. Некоторых задавили, кто-то умер в давке от инфаркта или нехватки воздуха, "скорая помощь" не успевала вывозить сердечников, и все чаще недовольные выкрики адресовались городскому руководству — и даже еще выше. Через два дня в городских магазинах исчезли все продукты, кроме хлеба, расхватали даже месяцами пылившиеся банки с березовым соком и морской капустой. Хотя экстренно переброшенные в город железнодорожные войска уже успели восстановить движение, еще через день пропал и хлеб.

Впоследствии у центрального универмага по записям телекамер Службы Общественных Дел насчитали около семи тысяч человек. Услышав известие о том, что хлеб кончается, толпа заревела как медведь, раздраженный капканом на лисицу. Зазвенела разбитая камнем витрина. Полицейский из оцепления, озлобленный не меньше, чем очередь, с размаху ударил виноватого дубинкой. На него бросилось сразу семеро. Через полминуты оцепление смяли, и толпа принялась с упоением громить пустой магазин и избивать не успевших сбежать продавцов. Вскоре погромы перекинулись на прилегающую местность. Почти мгновенно толпа увеличилась вдвое, затем вчетверо. За короткое время она разнесла управу наместника Народного Председателя, зал заседаний Комитета народного самоуправления, областное полицейское управление и здание Службы Общественных Дел. Группа разъяренных женщин растерзала самого наместника, пытавшегося скрыться через черный ход. Полицейские массово дезертировали со службы, отсиживаясь по домам и не рискуя выходить на улицы даже в гражданском. Как грибы после дождя на улицах появились молодежные банды, разносящие все подряд, от магазинных витрин до редких автомобилей. Встали все предприятия, включая режимные. Сверлинском завладел хаос.

Через сутки после начала беспорядков в город вошли внутренние войска Службы Общественных Дел с приданной им тяжелой бронетехникой, переброшенной по восстановленной железной дороге. В тот же день они решительно и жестоко подавили творящееся безобразие. Число жертв среди распоясавшихся хулиганов, по заявлению официальных источников, не превысило двухсот человек. В целях недопущения распространения ложных слухов крематории работали только по ночам. Со всех их сотрудников взяли подписку о неразглашении.

20.06.1582, среда

"Вниманию всех Хранителей. Здесь Робин. Общая трансляция. Внеплановое заседание Совета по поводу ситуации в Сверлинске. Передаю слово Хранителю Синь Ша, курирующего городскую опорную точку".

"Здесь Синь Ша. По состоянию на вечер ситуация в городе остается напряженной. Внутренние войска заканчивают подавление беспорядков. Общий итог событий последних трех дней катастрофичен. Количество погибших и умерших от ранений достигло пятнадцати с половиной тысяч человек, раненых — не менее сорока тысяч. Внутренние войска продолжают демонстрировать жестокость и агрессивность, по малейшему поводу открывая огонь по людям из разрядников и порохового оружия. Магазины закрыты почти все, общественный транспорт не ходит. Некоторые районы города обесточены из-за повреждения трансформаторных подстанций, которые некому ремонтировать. По крайней мере четыре крупных спальных района остались без водопровода и канализации. Люди начинают страдать от жажды, черед день-другой к ней добавятся голод и отравления из-за испортившейся пищи. С восьми вечера до восьми утра введен комендантский час. Больницы переполнены ранеными и обожженными, большинство легко и средне пострадавших отправляют домой без оказания помощи — пешком, потому что транспорт отсутствует. Полная сводка по ситуации размещена в соответствующем разделе архива. Считаю, что мы должны немедленно воздействовать на Треморова и Дровосекова. Конец доклада".

"Здесь Суоко. Спасибо, Синь Ша. Мы ценим твои аналитические способности, и ты, как всегда, на высоте. Однако насчет воздействия... Не все так просто, как хотелось бы. Дело в том, что беспорядки в Сверлинске..."

"Здесь Стелла. Суоко, давай называть вещи своими именами. Не беспорядки, бунт. И бунт давно назревавший".

"Здесь Суоко. Пусть бунт. В любом случае мы имеем дело с чисто политическим вопросом. А в политику мы, как договаривались, не лезем. Пока. Мы не завершили формирование групп поддержки во властном аппарате..."

"Здесь Синь Ша. Суоко, ты о чем? Какая политика? Пятнадцать тысяч трупов! И еще тысячи на подходе, если ситуация не изменится! Я тебе третьи сутки пытаюсь вдолбить, что здесь катастрофа! Ты не хуже меня знаешь, как можно вмазать по мозгам и Нарпреду, и Дуболому, чтобы они на задних лапках запрыгали! Мы зачем вообще из тени выходили?"

"Здесь Робин. Синь Ша, придерживайся регламента, пожалуйста".

"Здесь Суоко. Синь, я прекрасно понимаю твои чувства. Но и тебе следует вспомнить, что ты — Хранитель. Мы не можем действовать под влиянием мгновенных эмоций. И мы не можем использовать против Треморова ментоблоки выше первого уровня, о чем ты тоже прекрасно знаешь. Нам нужно его сотрудничество, и сотрудничество добровольное, не из-под палки. Я должна в тысячный раз объяснить, почему?"

"Здесь Синь Ша. Не надо, я помню. Я образно выразился. Я готов сломать ситуацию, применяя к Треморову только краткосрочные ментоблоки первого уровня. Суоко, даешь санкцию?"

"Здесь Суоко. Нет. Прости. Я пообщаюсь с Нарпредом сама. Я уже наловчилась нажимать у него на кое-какие кнопки. Он урегулирует ситуацию в ближайшее время".

"Здесь Скайтер. Присоединяюсь. Синь, ты склонен пороть горячку, хотя я тебя отнюдь не осуждаю. Я слежу за ситуацией в Сверлинске постоянно, и у меня самого руки чешутся так, что хоть связывай. Но мы не имеем права действовать впопыхах, без просчета долговременных последствий. Оставь воздействие на Треморова нам".

"Здесь Синь Ша. Хорошо. Надеюсь на вас с Суоко. Но я не гарантирую своего бездействия, если ситуация не выправится. Если утру общаки не утихомирятся, я начну действовать. И если по ходу дела придется прикончить Треморова, я ни на секунду не задумаюсь о последствиях".

"Здесь Лангер. Я с позавчера просчитываю варианты силовых воздействий. Еще несколько часов, как максимум к завтрашнему утру у меня появятся сценарии. Пока могу порадовать: глушилки малого радиуса можно применять без ограничений. На общем фоне они не заметны".

"Здесь Стелла. Ведущая меня поправит, если что не так, но, думаю, как раз глушилки сейчас оптимальны. Я бы даже сказала, их следовало применить еще в первый день. Синь Ша, начинай открыто корректировать наиболее вопиющие ситуации. А в случае агрессии против тебя лично лупи общаков по башке, чтобы сутки подняться не могли. Можешь даже в превентивных целях — раз уж все равно светиться, то хотя бы заставим нас уважать".

"Здесь Суоко. Нет, в превентивных целях лучше не надо. Не стоит нам восстанавливать людей против себя без повода. За проступком должно следовать наказание, согласна, но без повода глушилки задействовать не следует".

"Здесь Синь Ша. Не волнуйся, Суоко. Хороший повод всегда найдется. Джао?"

"Здесь Джао. Да?"

"Здесь Синь Ша. Ты единственный из членов Совета не высказался".

"Здесь Джао. У меня нет ничего нового. Могу лишь повторить уже сказанное: установление контактов с правительством Ростании, а также наш выход из тени — фатальная ошибка. Что бы мы ни сделали сейчас, хуже не станет. Если хочешь, можешь даже импульсаторами танки крошить. Сотней трупов больше или меньше, разницы никакой".

"Здесь Суоко. Джао! Что ты несешь?"

"Здесь Джао. Я всего лишь высказываю свою точку зрения. Мы закончили обсуждать Сверлинск? Тогда я отключаюсь. Конец связи".

"Здесь Суоко. Ну ты... (пауза, долгий тяжелый выдох) Синь, займись коррекцией, а я выхожу на контакт с Треморовым. Если потребуется помощь любого из нас, даже Джао, обращайся не медля".

"Здесь Синь Ша. Обязательно. И, сделай милость, прикончи этого ублюдка, а? Я Нарпреда в виду имею".

"Здесь Суоко. В один прекрасный день — обязательно. Но пока нельзя. Заседание Совета закрыто".

"Здесь Робин. Конец трансляции".

22.06.1582, пятница

— Ну, так что? Сможете вы двое мне что-то сказать внятное?

Случайные шорохи и скрипы надежно глушились коврами и покрытием стен зала заседаний. Голос Народного Председателя в стоящей тишине звучал зловеще, вызывая неприятные ассоциации со скоропостижной отставкой, опалой и даже арестом и зоной. Смитсон невольно поежился. Министр продовольствия мог только радоваться, что на сей раз господин Треморов Александр Владиславович уставился своими бешеными глазами не на него.

Шварцман и Дровосеков дружно промолчали, опустив головы. Ну еще бы, злорадно мелькнуло в голове у Смитсона, что вы можете сказать? Особенно после того, как статистику по трупам озвучили.

— Значит, не можете, — констатировал Треморов. Он резко встал, так что его стул чуть не опрокинулся, и, заложив руки за спину, принялся по-тигриному расхаживать вдоль длинного стола заседаний, за которым расселись министры и предкомы. — Вот так вот и получается, что живут в стране и Канцелярия с ее распухшим оперативным разделом, и Служба Общественных Дел, раздутая ничуть не меньше. Живут себе, в ус не дуют, а в стране происходит всякое. Мелочи разные, непредвиденные. Скажем, целый город в военную зону вдруг превращается. И никто ничего даже не предполагал. Так?! — внезапно во весь голос рявкнул Нарпред. От его рыка дернулись не только Шварцман с Дровосековым, но и все остальные.

— Так, шеф, — начальник Канцелярии опустил голову еще ниже. — Моя вина.

— И что ты с ней собираешься делать? — снова вкрадчиво поинтересовался Народный Председатель, останавливаясь позади. — Поплачешь у себя в кабинете от расстройства?

— Начальник местного оперативного отдела и двое его заместителей уже уволены. Новый начальник вылетел на место вчера днем. Подробный разбор...

— Я спрашиваю, что ты лично делать собираешься? — перебил его Треморов. — Не бывший начальник, и не новый. А ты?

— Готов подать в отставку прямо сейчас, Александр Владиславович. Меньшего я не заслуживаю.

— Точно, не заслуживаешь, — Треморов снова принялся прохаживаться за спинами сидящих. — Но в отставку пока не подашь. Вот расхлебаешь кашу, посмотрим. Ну, а ты, Петенька, что помалкиваешь скромно? Тоже в отставку готов подать?

— А что я-то сразу? — обиделся Дровосеков. — Беспорядки начались, я и успокоил, как положено. Шварцик у нас профукал, он пусть и...

Дурак у нас Дуболом в отличие от Шварцмана. Точно дурак. Смитсон едва заметно скривился. Кто шефу противоречит в таком-то состоянии? Ты и в прошлый раз из-за того же слетел. Снова хочешь? Впрочем, валяй, никто не огорчится. Наоборот.

Треморов среагировал в точности как ожидалось. Он ухватил Дровосекова за воротник и с силой дернул.

— Встать! — рявкнул он. — Живо!

Директор УОД поспешно вскочил и вытянулся во фрунт, насколько позволяла грузная фигура. Треморов дернул его за плечо, разворачивая к себе, и от души врезал кулаком в скулу. Нелепо взмахнув руками, Дуболом повалился на стол, разметав разложенные бумаги и как-то совершенно по-детски закрылся руками. Народный Председатель смотрел на него бешеными глазами, тяжело дыша. Левое веко у него дергалось в нервном тике, седеющие усы встопорщились, обычно аккуратно прилизанные через плешь редкие волосы прилипли ко лбу над глазами. В уголке оскаленного рта надулся пузырек слюны. Смитсон почувствовал, что по спине ползут мурашки. В таком состоянии он шефа не видел еще ни разу. Потом Треморов обмяк, потер пальцем веко и, тяжело ступая, вернулся к своему месту.

— Сядь, — брезгливо сказал он директору УОД. — Смотреть тошно. Значит, так, Петенька. Твоя Служба профукала ничуть не хуже Канцелярии. Я тебе два месяца назад на чистом руста сказал, что бунтов быть не должно. Хоть жопу крест-накрест порви, но не должно. Забыл? Забыл. У тебя, если верить твоим же докладам, в Сверлинске должно зарплату получать тысяч пять сексотов, в два раза больше, чем в Канцелярии. И где они?

— Облажались, шеф, — покорно согласился Дровосеков, ворочаясь на стуле и щупая скулу.

— Точно. Полные штаны у твоей службы, так облажались. И у тебя, и у Канцелярии, — Нарпред метнул взгляд на Шварцмана. — Пристрелю обоих нахрен, если еще раз повторится хоть что-то похожее. А вы что пялитесь оловянными глазами? — внезапно окрысился он, обводя съежившихся членов правительства глазами. — Думаете, только к этой парочке клоунов сказанное относится? Чукря! — его палец уперся в министра транспорта. — Что ты скажешь?

— Э-э... — Чукря засуетился, мгновенно перейдя от каменной неподвижности лица к угодливо-заискивающей ухмылочке. — Вот, Александр Владиславович, вот доклад. Все виновные в разрушении магистрали названы поименно, вот уже и уголовные дела заведены...

— Ты мне мозги не парь! Почему у тебя хозяйство так работает, что один паровоз с рельсов сошел, и сразу целый город без железной дороги остается?

— Э-э... Ну, там все так сошлось, шеф. Ремонты идут, параллельную ветку перестраивают, а при аварии все так перепахало...

— Да мне плевать, что там у тебя идет или стоит. Или не стоит. Из-за твоих гребаных ремонтов город фактически отрезало! А если бы война шла? Напомнить, что там производят, если забыл? Так я могу. Танки, снаряды пушечные с химией, вирусов разных интересных. Думаешь, дурью они там маются? Нет сообщения, и хрен с ним?

Чукря судорожно сглотнул.

— Вот я и говорю — бардак у тебя! — Треморов потряс кулаком у носа министра. — И в стране бардак! Ты! — он резко обернулся к вздрогнувшему Папазову. — Кто мне втирал два года назад, что чем меньше водки пьют, тем народ спокойнее и работает лучше? Ты втирал, не отпирайся!

Секретарь по идеологии и не думал отпираться. Наоборот, он уставился на Народного Председателя преданными глазами побитой собаки.

— А в результате что? — продолжал бушевать тот. — Сколько денег бюджет потерял из-за сокращения продаж спиртного? Сколько миллионов форинтов и тысяч тонн сахара вместо государственных магазинов ушло спекулянтам-самогонщикам, которые свое пойло дихлофосом и стиральным порошком бодяжат для крепости? Сколько работяг потравилось стеклоочистителями и прочей химией? Тысячи! Сотни тысяч! А где твое спокойствие, если по малейшему поводу у винных такая буча начинается, что того и гляди новый бунт покатится?

Папазов опустил взгляд, всем своим видом выражая раскаяние в собственной глупости. Верно, одобрил про себя Смитсон. Сейчас нужно в тряпочку помалкивать. Что-то шеф сегодня особенно не в себе.

— Ну, а ты, Иванушка свет Васильевич? — язвительно поинтересовался у него Треморов. — Ты-то что сидишь и ухмыляешься загадочно. Думаешь, ты здесь ни при чем?

Мурашки по спине Смитсона поползли с новой силой.

— Нет, действительно думаешь, что ни при чем? Ты мне скажи, мать твою за ногу, почему у тебя запасенной жратвы в городе не оказалось? Почему стратегические запасы не раскупорил, раз уж такая пьянка пошла? Сунул бы им в зубы тушенки по банке, они бы, глядишь, и магазины громить перестали бы. А?

Молчи, приказал себе министр продовольствия. Молчи и не возникай. Да, можно бы и напомнить шефу, что по его личному указанию бОльшую часть стратегических запасов переместили в Центральный регион, поближе к Моколе. И что оставшегося на складах в районе Сверлинска при такой панике хватило бы не более чем на сутки. И что общие размеры запасов за последние пять лет сократились вдвое. И что приказ распечатать склады следовало бы отдать самому Народному Председателю... Молчи, Ванечка, коли язык дорог.

— Вот я и говорю, одни идиоты меня окружают, — резюмировал Треморов. Его огненный взгляд вдруг потух. Он вернулся к своему месту, сел и принялся размеренно ковырять ногтем какую-то козявку на поверхности стола. Казалось, он полностью утратил интерес к заседанию. — Одни идиоты... И Хранители, суки ледяные, под кожу, б...дь, лезут со своими недовольствами. Может, мне вас всех на хер послать, а их министрами назначить? Все, валите отсюда! — он резко вскинул глаза. — Все свободны. Канцелярии и УОД до трех часов дня предоставить мне согласованный план действий по Сверлинску и вообще. Министерству продовольствия до завтрашнего вечера составить план по отмене ограничений на торговлю спиртным и увеличению его производства в четыре раза не позже чем через месяц. Свободны!

Треморов с размаху врезал ладонью по столу, поднялся и вышел из зала. Члены правительства запереглядывались, и в их глазах читалось одинаковое облегчение. А ведь могло бы куда хуже кончиться, причем для любого. В ярости Треморов не задумывался, кого и за что снимает. Потом, может, и жалел о скоропоспешности, только снятому от того не легче. Смитсон аккуратно закрыл папку и принялся завязывать тесемки. Увеличить производство водки в четыре раза через месяц? А поточные линии родить, что ли? Ну ничего, где месяц, там и два, а потом как-нибудь да выкрутимся.

— Иван Васильич, минутка есть у тебя? — спросил его подошедший Перепелкин.

— Для тебя, Владислав Киреич, хоть целых три, — шуткой министр продовольствия попытался замаскировать настороженность.

— Пойдем тогда, поговорим где-нибудь в укромном местечке, — директор Индустриального комитета несерьезного тона не принял. — А лучше давай-ка ко мне зайдем. На пару этажей переместиться не тяжко?

— Можно.

Интересно, что с ним? Военную промышленность Смитсон недолюбливал, вечно воюя с ней за фонды и бюджеты, и Перепелкин обычно отвечал ему взаимностью. Чтобы вот так запросто словечком перекинуться? Ну что же, послушаем.

— Пойдем, — министр продовольствия поднялся. — Только позвонить надо, и поедем, куда скажешь.

Уже выходя из зала, он заметил, как Шварцман с Дровосековым все так же сидят рядом, надувшись словно мыши на крупу. Давайте-давайте, позлорадствовал он. Думайте. Вас шеф поимеет в первую очередь. Хорошо бы кто-то из вас слетел быстро и окончательно. А если помечтать, так и оба.

25.06.1582, понедельник

— Макулатуры у тебя здесь — завались...

Хмырь — Олег до сих пор не мог заставить себя называть Прохорцева по имени, во всяком случае, мысленно — по-хозяйски смахнул со стула на пол несколько бумажек и уселся, закинув ногу на ногу. От его начищенных до блеска ботинок по стене метнулись солнечные зайчики.

— Все время в чем-то копаешься, роешь, умными глазами смотришь, а сказать толком ничего не можешь. Прямо как собака!

Прохорцев хохотнул. Олег подавил приступ раздражения. К шуточкам референта Шварцмана он уже привык. С дураком связываться — самому дураком выглядеть. Нет, чаще всего Прохорцев оставался неплохим дядькой, но иногда словно срывался с цепи. Вот и сегодня он казался каким-то взъерошенным. Мешки под глазами на его обрюзгшем лице набрякли и выделялись больше обычного, глаза болезненно морщились. С бодуна, что ли?

— Нарыл что-нибудь новенькое?

— Нарыл... — Олег откинулся на спинку кресла и тряхнул головой, отключаясь от терминала Хранителей. Все равно пора. От мелькающих прямо в глазах изображений уже начала болеть голова. — Целую кучу нарыл. Вы как, Арсений Афанасьевич, на самом деле интересуетесь? Или просто заботу изображаете?

Прохорцев хмыкнул.

— Интересуюсь, интересуюсь... — пробурчал он. — Уж и спросить нельзя. Слушай, вот ты мне серьезно скажи — есть прок от твоей работы или нет? Шеф как-то непонятно хмыкает, когда я ему твои бумаженции подсовываю. Вот оно, — он двумя пальцами приподнял один из листков, что опасно перевесился через край стола, — об что? Рейсы какие-то, транспортные колонны... Номера-то зачем? Ха, да еще и номерочки-то не простые, общаковские. Под Дуболома копаешь?

— Номера грузовиков, — неохотно пояснил Олег, с хрустом потягиваясь.

Объяснять что-то Прохорцеву не хотелось. Но и копаться в бесконечных таблицах и сводках тоже надоело. Тянуло поговорить. Эх, может, и правда перетянуть к себе Бегемота в секретари? Так ведь гордый, собака, не пойдет. А зачем, собственно, в секретари? Можно и в первые замы. Положены подручным Хранителей заместители или нет? Надо выяснить. Опять же, башка у него варит не хуже моей...

— Любопытные, понимаете, картинки вырисовываются. Скажем... — Олег наклонился и через стол выдернул у Прохорцева бумажку. — Вот табличка — сколько раз и куда совершали рейсы грузовики с указанными номерами. Построена по косвенным данным — регистрация на пропускных пунктах автоинспекции, топливным талонам на бензоколонках и тому подобной мелочевке. А вот тут, — он взял еще одну бумажку, — официальные сводки, предоставляемые бухгалтерией соответствующих автоколонн. Не полные, конечно, только выдержки по грузовикам из первого листа. Сравните сами.

Хмырь что-то пробурчал под нос, но взял оба листка и некоторое время перебегал глазами с одного на другого. Потом присвистнул.

— Что же получается? — удивленно проговорил он. — Выходит, они в два раза больше бегали, чем заявлено?

— Точно так, — кивнул Олег. — Одна и та же картина по крайней мере по двум десяткам автоколонн по всей стране, от Восточного океана до Западного. Шла бы речь о простых автоколоннах, я бы решил, что водители калымят налево и направо. И с начальством делятся, чтобы не мешалось. Но ведь речь о Службе Общественных Дел. А у них с режимом не шутят. Раньше не шутили, во всяком случае, я как-то раз... м-м, неважно. За левые рейсы могут не только вышибить, но еще и реальный срок припаять. Вот и думай, что происходит.

— Ну, все мы люди, все человеки... — Прохорцев откровенно зевнул и положил листки на стол. — Ежли людям маленькие грешки не прощать, как жить-то? Жизнь такая. Подумаешь, подработки!

— Да гнать в три шеи за такие подработки! — рассердился Олег. — Вы пытались когда-нибудь транспорт заказать? Для дела, я имею в виду — шкафы для министерства перевезти, скажем? Я пробовал, еще когда снабженцем работал. Фиг-два допросишься — то бензина нет, то весь транспорт в разгоне. Зерно, блин, на токах преет, потому что нет грузовиков до элеватора доставить, пшеница тысячами тонн в силос уходит! Ладно бы водилы получали мало, так ведь зарплата в три раза выше, чем у профессора в университете! Что им еще надо? Еще в два раза больше получать? А морда не треснет?

— Молодой ты еще, парень... — усмехнулся Хмырь. — Толку-то им платить? Все равно в магазинах пусто. Ну ладно, кто-то на рынок сунуться может. Но ведь там цены такие, что и на пятикратную зарплату не разгуляешься. Да и еще подымутся, если туда все бросятся. Нет уж, ты, дружок, жизни не нюхал. Как пришел после института по распределению к столу заказов... Кто, кстати, подсобил? Лапа, небось, нашлась, мохнатая до невозможности?

— Какая лапа! — Олег аж привстал от возмущения. — У меня с истфака диплом красный, да еще и за четыре года! Я экстерном сдавал.

— Ты мне мозги не парь, я твою биографию читал. Чтобы в таких местах работать, пусть даже кладовщиком, нужно не диплом красный иметь, а другие бумажки того же цвета. На которых циферки нарисованы, знаешь, единичка такая и пара ноликов. Или родственничка любящего... Ладно, твое дело. Не хочешь — не говори. Я человек маленький, а шеф все равно тебя до изнанки знает. Я что хочу сказать — грош цена твоим изысканиям. Что водилы на стороне подрабатывают, всем известно. Я сам однажды такого за двадцатку нанимал, диван тещин перевезти. И что продавцы воруют по мелочам, а завбазами — по-крупному, тоже не секрет. Ну, посадят одного-второго, а толку-то?

Олег, заколебавшись, молча посмотрел на него. Совершенно детское желание показать, что и он не лыком шит, распирало его изнутри, словно воздушный шарик. Он попытался обуздать себя, но не выдержал. Шарик лопнул, мысленно усмехнулся он перед тем, как открыть рот.

— Еще одна сводка имеется, Арсений наш Афанасьевич, — он небрежно выдернул из кипы еще одну бумажку. — Секретная, между прочим. В руки не дам, и не просите. Знаете, что в ней описано? Перемещение крупных партий транитина, он же "аравийская муть". Наркотик такой, не очень сильный, но привычку вызывающий почти мгновенно. У кнопа... у Канцелярии свои агенты много где имеются, сами знаете. И вот если мы наложим транзит наркотиков на ту сводочку по левым рейсам, очень удивительные вещи выясняются. Может, конечно, у меня что-то и упущено, но сама тенденция оч-чень интересна.

Олег замолчал, наслаждаясь заинтересованным видом на лице Прохорцева. Тот безуспешно пытался скорчить скучающую мину, но, наконец, сдался.

— Ну ладно, колись, — махнул он рукой. — Все равно ведь расскажешь, пусть и секретно. Да ты не бойся, у меня допуск не ниже, чем твой. Кстати, а сводочка по "мути" у тебя откуда? Что-то я не помню твоей должности в оперативном или аналитическом отделе.

— Секрет. К Хранителям все вопросы, — дернул плечом Олег. — Так вот, если предположить, что наркоту по воздуху возить рискованно, да поездами — тоже, мало ли кто и когда в грузе порыться захочет, то возят ее автотранспортом. И если проверить, кто и когда совершал дальние неучтенные рейсы, у нас еще одна табличка с номерами грузовиков получается. Вот ее могу показать. Держите.

Прохорцев со скептической миной принял листок, но тут же его брови поползли вверх.

— Это же... — пораженно пробормотал он. — Парень, ты уверен, что не ошибаешься? Общаковские спецколонны "муть" возят? У тебя точно крыша поехала.

— Нет, к сожалению, — развел руками Олег. — На три раза перепроверил. Спасибо Хранителям, машинка для обработки документов у них замечательная, сбоев не допускает. Тот-то и оно, что спецномера. Все пятнадцать машин приписаны к автоколоннам Службы Общественных Дел в разных городах. И все они расположены на основных шоссе от южных и западных портов к столице и крупным промышленным центрам, типа Катринвилля или Мезоя.

— И ты всерьез заявляешь, что "муть" по стране возят грузовиками СОД? Слушай, парень, ты, конечно, умничка и все такое, но на твоем месте я бы сжевал свою бумажку и никому про нее не рассказывал, — Прохорцев, кажется, испугался по-настоящему. Его лицо побледнело, дыхание участилось. Пальцы нервно ухватились за подлокотники стула. — Я тоже промолчу в тряпочку, мне моя шкура еще как дорога! Теперь я понимаю, за что тебя тогда по башке приложили. Да тебя же сотрут в пыль... и меня заодно, если узнают, что ты со мной откровенничал. Слушай, твой кабинет не на прослушке?

— Успокойтесь, Павел Арсеньевич! — резко бросил Олег. — Кабинет не на прослушке, проверено. Вам лично ничего не грозит. Да и мне — тоже. Все сводки я передам Шварцману, а там он пусть сам разбирается. Да что с вами, в самом деле?

Прохорцев оттянул воротник рубашки. Узел галстука мешал, лицо казалось набросанным карандашом на ватмане.

— Сейчас... — прохрипел он. — Сейчас...

Сунув дрожащие пальцы в карман пиджака, он извлек стеклянную трубочку и закинул в рот белую таблетку. Олег встревоженно наблюдал за ним.

— Врача вызвать? — осведомился он, положив руку на трубку телефона. — Скорую?

— Не надо. Само пройдет.

И в самом деле прошло. Через минуту Прохорцев успокоенно откинулся на спинку и часто задышал.

— Вот так и общайся с вами, молодыми да ранними... — скривился он. — Как серпом по яйцам! Поработай с мое с шефом, еще и не так сердечко шалить начнет. Парень, ты знаешь, как как в СОД с выскочками типа тебя поступают? В бетон живьем закатывают! На куски режут! Плохо кончишь, помяни мои слова.

— Вряд ли, — Олег пожал плечами. Он уже жалел, что поддался детскому порыву. Загнулся бы гость у него на коврике — что бы он Шварцману объяснять стал? Что тайны налево и направо разбалтывает? — Не беспокойтесь, я лично уже про наш разговор забыл. Да и вы, наверное, тоже. А что с дуболомовыми наркоторговцами делать — уже не нам решать. И вообще, вы как хотите, а я домой поехал, обедать. Жрать хочется.

— ...а еще знающие люди говорят, они все на шее звездочку кверх ногами носят, штобы шайтану поклоняться так, значит. Шайтан им свою силу дал, вот они и должны его ублажать как могут, а не то отберет он свою силу взад, они и останутся ни с чем.

Шушукающиеся бабушки на скамейке у подъезда притихли и неприязненно посмотрели на вылезающего из машины Олега. До того, как его начал привозить домой персональный автомобиль, те же самые старушки охотно здоровались с ним и даже пытались обсуждать тонкости международной политики в лице злостной нарушительницы всяческих пактов Сахары. Но теперь Олег все сильнее чувствовал трещину, пролегшую между ним и соседями по подъезду. В последнее время с ним даже перестали здороваться. Ну что же, тебя, дурака, предупреждали, грустно покачал про себя головой Олег. Переехать тебе предлагали, заботились. Привычка, конечно, вторая натура, но и к жизни надо прислушиваться. Ладно, завтра пойду к управделами, как там бишь его...

Железная дверь квартиры недовольно хрипнула хронически несмазываемыми засовами. Олега педантично защелкнул все замки, пиликая собачками. Напоследок он активировал сигнализацию. Пээс пээсом, а и самому подстраховаться не мешает. Кто его знает, как финтифлюшка Хранителей поведет себя при настоящей опасности?

Сбросив ботинки, он прошел в комнату.

— Добрый день, Олег Захарович, — негромко поприветствовала его сидящая в кресле фигура. — Ничего, что не встаю? Несколько суток не спал, не поверите, ноги отваливаются.

Гость немного виновато улыбнулся.

— Ну почему же не поверю, — сухо отозвался Олег. — Хранители, как известно, день и ночь стоят на страже народных интересов. Конвоируют их, так сказать, в нужном направлении по мере своих сил и возможностей. Здравствуйте, Тилос. Как вас сегодня величают? Все еще Василием Петровичем? Или вы опять сменили документы?

— Нет, что вы, — отозвался Хранитель, поудобнее устраиваясь в кресле. — Частая смена официального имени — верный путь к шизофрении. Кстати, я извиняюсь за очередное нахальное вторжение в ваши апартаменты, но, сами понимаете...

— ...во избежание недопониманий с окружающими встречи с Хранителями осуществляются по возможности негласно. Помню, как же. — Олег выбрался из становящегося тесным пиджака (из-за чего же я все-таки пухну? Может, все-таки побегать трусцой?) и бросил его на стул. — Одного я так и не понимаю — что вам стоит привить народу всемерную любовь к себе? При ваших-то возможностях — раз чихнуть!

Олег с размаху плюхнулся на диван и выразительно посмотрел на собеседника.

— С чем на сей раз пожаловали, э-э-э... Василий Петрович?

— Насчет народной любви и неодобрения мы с вами, Олег Заха-а... — Собеседник Олега неожиданно широко зевнул. — Простите, не удержался. Так вот, насчет народной любви мы с вами уже говорили. И не раз, как мне помнится. Мы вмешиваемся открыто только в крайнем случае, к коему негативное отношение народных масс к Хранителям не относится. Кстати, как мы должны влиять на ситуацию, может, подскажете? Что бы мы ни делали, все работает не так, как надо. Возьмите ту же преступность. Все кричали о том, что бандитов надо публично на столбах вешать, житья от них не стало. Пришли мы и публично, как и требовали, располосовали на кусочки пару дюжин самых что ни на есть отъявленных головорезов. Результат вам известен: нас начали бояться, но ни капли любви мы так и не добились. Зато самых чудовищных слухов наплодилась куча. Что дальше? Всеобщий террор, превентивное истребление бандитов? Не наш стиль, ну, вы меня понимаете... — Хранитель замолчал. — О чем мы? Да, по поводу моего визита...

— Да, по поводу вашего визита, — немного язвительно откликнулся Олег. — Ни за что не поверю, что такой занятой человек, как вы, просто заглянул на огонек. Кстати, может, чая хотите? Сам заварю, как положено. А то мне на работе его из столовой носят, бурду черную. Под охраной, дабы чего не подсыпали. Р-развелось дармоедов-охранников, в сортир просто так не выйти!

— Спасибо, Олег Захарович, — серьезно кивнул головой Хранитель, — от чая я не откажусь. Но лучше заварите кофе, если имеется. С лимоном.

— Кофе нет. Не запасся. Хотя лимона не пожалею.

Тилос терпеливо дождался, когда Олег вернулся из кухни с двумя дымящимся кружками.

— А насчет охраны вы зря волнуетесь, — Хранитель ложечкой выловил из чая толстый ломоть лимона и с видимым удовольствием сжевал. — Недавно эти дармоеды, как вы их называете, ликвидировали на крыше одного учреждения снайпера. Хорошая винтовка у него обнаружилась, "Стампер", прицел оптический, тридцатикратный, пули разрывные, ядом для надежности смазанные. Засел он, что характерно, как раз напротив ваших окон. Нет-нет, — он торопливо поднял руки, увидев удивленное лицо Олега, — я не хочу сказать, что стрелок сидел именно по вашу душу. Оттуда хороший обзор и на другие кабинеты открывается...

Он выдержал многозначительную паузу.

— Впрочем, не суть. Пээс вы носите, и правильно делаете, что никого о нем в известность не поставили. Береженого, как известно, штык не берет. А забежал я к вам сегодня просто мимоходом. Передышка небольшая выдалась, я и решил между делом заскочить, языком потрепать и совет хороший дать.

— Совет... — скривился Олег, словно в его чашку выжали лимон целиком. — Говорите уж прямо, господин Тилос — цэу. Ценное указание, оно же приказ в ненавязчивой форме. Можно подумать, кто-то ваших советов не слушается. Ну, что надо?

— Какой-то вы раздраженный нынче, Олег Захарович, — покачал головой Хранитель. — Наши советы выполняются потому, что в ваших же интересах. Ну да, и в наших — тоже, только вам-то что? Вот, — он достал из кармана пиджака небольшой плотный конверт и бросил его на журнальный столик. — Здесь материалы, позволяющие подвести под долгий отдых в оздоровительных поселениях одного чиновника в Канцелярии. Если точнее, заместителя начальника строительного департамента господина Полуянова. Преступный сговор с несколькими директорами цементных предприятий, искажение статистики, занижение объемов производства с целью сбыта излишков налево, все такое.

— И что мне с ними делать? — Олег брезгливо посмотрел на конверт. — Пойти и дать гаду в морду?

— Ну зачем же так сразу в морду? — ухмыльнулся его собеседник. — Просто передайте материалы Шварцману обычным путем, он лучше знает, что с ними сделать. От своего имени передайте, разумеется. Дальше — не ваша забота. Только кого на его место поставить? Если подумать, у вас друг есть. Некто Бирон Павел Оттович. Помнится, он референт того же начальника департамента...

— Да ладно вам меня за мальчика держать, Василий Петрович, — равнодушно отмахнулся от него Олег, — чтоб мне сейчас чаем подавиться, если вы уже обо всем не подумали. В первый раз, что ли? — Он хлебнул из кружки изрядно остывший напиток и тут же сильно закашлялся. Жидкость заколебалась и выплеснулась ему на колени. Придя в себя, Олег почти швырнул чашку на столик, забрызгав конверт с компроматом, и метнул огненный взгляд на Хранителя. — Что за дурацкие шуточки?

— Ну, вы же сами сказали "чтоб мне подавиться!" — В глазах Тилоса плавали ехидные огоньки. — А подсознание — штука тонкая, иногда срабатывает независимо от воли. Видимо, не так сильно вы верите в нашу предусмотрительность, а?

Он негромко рассмеялся, и тут же осекся.

— Извините, Олег Захарович, сам я дурак и шутки у меня дурацкие, как вы верно подметили, — по комнате прошло чуть заметное дуновение ветра, мокрые пятна на костюме и столике медленно растаяли.

— Вот-вот, — Олег недоверчиво пощупал совершенно сухие брюки. — Так вы что, Пашку в замы метите? С его-то пятым пунктом?

— Вы что-то имеете против немцев? — поднял бровь Тилос. — Вот уж не знал.

— Да при чем здесь я! — снова рассердился Олег. — Пашка мой друг. Вы знаете, чего ему стоило до референта подняться? Какой, нахрен, зам? Его ж сожрут и как немца, и как выскочку. И почему бы вам самим бумажки не отдать?

— Вас не должны волновать такие мелочи. С антишвабскими настроениями мы разберемся. Вопрос лишь в том, захотите ли вы пустить компромат в ход. Я не настаиваю и даже не рекомендую. Вам в руки дадена возможность, а воспользоваться ли, дело ваше.

— Вот даже как... — Олег откинулся на спинку дивана и изучающе посмотрел на Тилоса. Бессмысленно. Морда, как всегда, совершенно непроницаемая. — Хотите проверить, хороший я парень или плохой?

— Хороший? Плохой? — Хранитель покачал головой. — Мир — клубок причин и следствий, и бессмысленно пытаться разделить их на хорошие и плохие. Но у меня все. Я пойду, если не возражаете. Дела ...

— Тилос, а можно вам вопрос задать? — Олег выжидательно посмотрел на собеседника.

— Вопрос задать можно, — неожиданно сухо ответил тот. — Но ответ не гарантирую, сами знаете. Что вас интересует?

— Скажите, — задумчиво произнес Олег, — почему вы так плотно меня опекаете? Почему именно меня выбрали? Я имею в виду, вы, Хранители. Просто потому, что у меня нет никаких связей и мной можно манипулировать, как марионеткой? Потому, что без вас меня прикончат? Потому, что мне можно задурить голову громкими словами про долг перед людьми, перед обществом? Почему вы не используете для своих целей других? Ведь так просто накопать компромат на какого-нибудь разъевшегося на ворованных харчах чиновника, — он ткнул пальцем в конверт, — и крутить им как захотите... Почему я?

Последние слова Олег почти выкрикнул. Он вцепился в подлокотники кресла так, что кожа под его пальцами жалобно запищала, и почти с ненавистью взглянул на собеседника.

— Олег Захарович, — медленно произнес тот, — когда мы впервые с вами познакомились, я вам уже все объяснил. Нам требовались люди опытные, с одной стороны, и незакомплексованные, с другой. Есть и другие мотивы, но сейчас я их озвучить не могу. Но должен заметить, что вы не совсем правильно воспринимаете наши действия. Мы не заинтересованы в том, чтобы кем-то крутить. Нам нужно добровольное осознанное сотрудничество. Причем сотрудничество не из-под палки и не по должностной обязанности, а по душевной склонности. Мы хотим поддержать общество в трудный час. Люди, подобные вам, могут изменить ситуацию к лучшему, но не имеют возможности. Некоторым мы такую возможность даем. Мы не манипулируем вами, просто ваши стремления совпадают с нашими. Все взаимовыгодно.

— "Взаимовыгодно"? И что же я имею, кроме головной боли?

— Зарплата уровня министра вас не устраивает? — усмехнулся Хранитель. — Стол заказов? И морального удовлетворения не получаете, что любую бумажку у кого угодно можете запросить?

— И на что мне ваша зарплата? — язвительно осведомился Олег. — В стол складывать? А бумажками в туалете подтираться?

— Все-то вам не нравится! Ну, потребуйте, чтобы вам жалование в пять раз сократили, да посмотрите, легче ли стало. Олег Захарович, а осознаете ли вы, что из никому не известного снабженца потихоньку становитесь заметной фигурой? К вам еще не подкатывались с предложениями вечной дружбы личности, которые полгода назад вас в упор бы не заметили? Нет? Ничего, все впереди. Оглянуться не успеете, как на дочке министра женитесь, а в коридорах вам начнут в пояс кланяться. Или и уважение вас не прельщает?

— Да идите вы! — Олег раздраженно отвернулся. — Шуточки у вас...

— ...дурацкие! — подхватил Тилос. Он встал и прошелся по комнате. — Уже осознал. Почему мы поддерживаем именно вас, значит? Ну, скажем нравитесь вы нашему руководству. Да не смотрите вы на меня так, — он неожиданно расхохотался. — Скажу по секрету, в нашем штабе чуть ли не половина генералов — женщины, а вас уродом никак не назовешь. Да если бы не ограничения по работе, кое-кто уже бы к вам активно клеился! Красивые, между прочим, девицы, завидую я вам. А если серьезно, — Хранитель снова помрачнел, — то могу тонко намекнуть еще кое на что. Для поддержания боевого духа, так сказать. Очередные выборы Народного Председателя на носу. А после выборов Председателю могут понадобиться новые кадры. Ну ладно, мне пора.

Тилос махнул рукой и вышел в коридор. Олег выскочил за ним. Никого. Он ошеломленно потер лоб. Опять их фокусы. Или гость уже умудрился отпереть и запереть за собой дверь? Бесшумно и за две секунды? Тьфу. Мистика.

Что он сказал? Кадры для Народного Председателя? Ну-ну. Интересно, а Треморов в курсе насчет планов Хранителей? Интересная, однако, каша заварилась...

"Джао, здесь Тилос. Я закончил".

"Здесь Джао. Да, я следил. Великолепно сыграно, особенно под занавес. И ты определенно делаешь успехи с наноманипулятором. Мне лично и в голову никогда не приходило им одежду сушить".

"Спасибо, я польщен. Но если бы ты все-таки рассказал мне, зачем я из себя шута строил?.."

"Ничего особенного. Урок и для тебя, и для него".

"Для меня?"

"Ну да. Хотя ты пока и стажер, рано или поздно получишь самостоятельность. И тогда тебе потребуется умение играть в тайные игры на равных. Вот и набирайся опыта".

"Хм. А почему тогда Фарлету нельзя говорить?"

"Потому что у него свои заморочки. Он терпеть не может тайных переговоров, намеков и прочего. В некоторых отношениях он прямой как штык. Он бы просто не одобрил. Тилос, не забывай, что наставник — не рабовладелец. Его точка зрения важна, но не единственный свет в окошке".

"Все равно мне не нравится скрывать от него свои похождения. Ну ладно, а для выдвиженца в чем урок?"

"Не совсем урок. Мне нужно знать, как Кислицын отреагирует. Использует материал или нет".

"Зачем?"

"Он все еще темная лошадка. Мне не ясны его реакции. Я просто исследую его".

"Так к гадалке не ходи, использует. Ради дружка-то..."

"Не все так просто. Во-первых, непонятен уровень его дружеских чувств к Бирону. Во-вторых, он понимает, что переданный Шварцману компромат означает заявку на свою игру — подсиживание, нашептывание, подставы, союзы за и против... Одно это восстановит против него многих. В том числе, возможно, и самого Шварцмана. И то, что в итоге он продвинет немца, вызовет неприязнь антишвабов, которыми Канцелярия просто кишит. А в таких играх не только ты бьешь, но и тебе прилетает. И стоит только ему лишиться поддержки Хранителей..."

"Тогда я запутался. Какой вариант лучше? Если он отдаст конверт или если не отдаст?"

"Ты же сам ему сказал — нет ни хорошего, ни плохого варианта. Я просто его изучаю. Нужно знать, как он ведет себя в определенных ситуациях".

"Зачем?"

"Сиё тайна великая есть. По крайней мере, сейчас".

"Извини. Дела Совета?"

"Совет ни при чем, да и нет у него никаких секретных дел. Любые тайны Суоко организует по собственной инициативе и вопреки уставу. Речь о моей личной надобности. Но я и в самом деле пока не могу рассказать, зачем. Еще раз могу заверить: я не прошу ни о чем, что ты отказался бы сделать, зная правду".

"Я верю".

"Спасибо, Тилос. И не забывай, что у нас через три часа тренировка".

"Джао, я тебя не слишком напрягаю? Одно дело — изредка, и совсем другое — через день, как в последнее время".

"Все в порядке. Я очень давно никого не учил, так что с удовольствием восстанавливаю навыки. До встречи".

"Конец связи".

04.07.1582, среда

Ночные гости ворвались в полицейский участок без предупреждения. Дежурный сержант, открывший рот для резкого окрика, так и не успел издать ни звука. Негромко хлопнули выстрелы. Переступив через труп, предводитель налетчиков деловито перелистал журнал учета задержанных до последней страницы, остановившись взглядом на одной из фамилий. Захлопнув книгу, он молча двинулся по коридору к камерам, откуда доносился нестройный храп и тяжелое дыхание арестованных. Прочие остались у входа, расположившись по бокам двери.

За решетчатыми дверями не спал только один — худой дядька средних лет в кожанке, с мешками под глазами. Встрепенувшись, он потянулся к подошедшему к решетке человеку в маске.

— Слушай, брат! — торопливо зачастил он. — Я ни при чем, они сами фуру тормознули! Они уже знали, где копать! Я ничего не сказал, в несознанку ушел...

Убийца всадил в него три пули. Подождав, пока тело осядет на пол, он выстрелил еще раз — в голову. Несколько секунд он стоял неподвижно, вглядываясь в освещенное тусклой дежурной лампочкой лицо убитого, потом удовлетворенно кивнул и вышел.

Трое бесшумно покинули полицейский участок и бегом устремились к своей машине. Проклятье вырвалось у главаря совершенно машинально, когда тот разглядел, что ее темный корпус не висит на гравиподушке, а косо стоит на опорах, накренившись на бордюре и не подавая признаков жизни. Возле опор ветер пустыни уже начал собирать маленькие пылевые барханы.

— Какая б... вырубила движок? — тихо пробормотал один из налетчиков. — Где водила?

Несколько игл, вылетев из темноты, несильно кольнули убийц в шею и щеки. Подождав, пока тела осядут на землю, из кустов выбрались две тени. Подойдя к бессознательным убийцам, одна из них протянула руку и сорвала с главаря маску.

— Знаешь его? — спросила она.

— Точно, Витька Мазовский, сука... — пробормотала другая. — Из спецназа СОД, только вышибли его зимой. Мы вместе в Узхан-Бакуме служили, пока я в канцелярский спецназ не перевелся. Всегда был гнилым, гад, на базаре с лотков брал, что хотел, и не платил. А теперь, значит, и прямо с бандюками связался, падаль!

Тени сноровисто обхлопали неподвижные тела. Одна из них тихо присвистнула.

— Что такое? — резко спросила вторая. Вместо ответа первая протянула ей корочки.

— Удостоверение СОД, действующее... — протянула вторая тень. — Месяц назад продленное. Получается, его вовсе не вышибли? Так, Тушкан, подгоняй машину. Мазовского твоего забираем на базу, остальных кончаем. Изобразим, что в овраг сорвались. Есть тут недалеко подходящее местечко, я покажу.

— Ну, Витюха, — выдохнула первая тень, — я тебя научу, как с наркотой связываться! Петь ты у меня будешь долго и протяжно. И скажи спасибо, если знаешь хоть что-то полезное...

Спустя несколько минут два автомобиля растворились в ночной темноте. И только сноп света вырывался из неплотно прикрытой двери участка.

10.07.1582, вторник

— Скоро приедем?

Фраза камнем упала в тяжелую тишину в салоне автомобиля. Человек на месте водителя слегка повернул голову и еле заметно кивнул, но тем все и ограничилось. Стэн вздохнул. Что сегодня с Фарлетом? С самого момента, когда они сели в машину, тот не произнес ни слова.

— Я хочу свозить вас на экскурсию, — без предисловий заявил Хранитель, едва появившись в кабинете. — Прямо сейчас.

— Куда? — Стэн оторвался от терминала и взглянул на куратора. — И почему спешка?

— Потому что вам полезно ознакомиться со... скажем, с некоторыми аспектами деятельности министерства, доселе от вас скрытыми. В частности, с тем, как работает департамент перспективных исследований.

— Что? — чиновник почувствовал, что спина пошла мелкими неприятными пупырышками. — Зачем? Я не курирую производство химического оружия и вообще не желаю иметь с ним ничего общего. Да департамент в Минхимпром входит лишь формально. Меня не пустят на военное производство, допуска нет даже с вашими полномочиями.

— А мы поедем не на военное производство, на обычное. Да тут недалеко, не волнуйтесь. В Торловке, двадцать километров от Моколы по шоссе. За пару часов обернемся.

— Торловка? — Стэн почесал нос. — Полимерный комбинат, что ли? Стоп! Как не военное? Там же почтовый ящик, закрытое производство!

— Не совсем. Часть закрытое, а часть — открытое. Вот открытое мы с вами и посетим. Не упрямьтесь, Стэн Вильямович, вас ждут чудные открытия. Помните, вы интересовались, куда там столько бензола уходит? Вот и узнаете.

Поскольку, как Стэн знал по опыту, спорить с Фарлетом бесполезно, пришлось подчиниться. Его и самого разбирало любопытство. Про Торловский комбинат ходило много самых разных слухов.

Вспомнив про слухи, он снова повернулся к спутнику.

— Фарлет, — несмело поинтересовался он, — а правда, что там на смертниках оружие испытывают?

Машину бросило в сторону, и гравиматрицы под полом протестующе взвыли. Хранитель вписал машину в поворот на такой скорости, что ремень безопасности больно впился Стэну в грудь.

— На смертниках... — проговорил Фарлет, не глядя на него. — Видите, вон там ворота в заборе? Рядом с остановкой? Проходная. Скоро все сами узнаете.

Бетонный забор, серый и унылый, с колючей проволокой поверху, тянулся в обе стороны насколько хватало взгляда. За ним виднелись производственные корпуса, трубопроводы и дымящие трубы, а с противоположной стороны дороги стоял лес: сосны, лысые несмотря на разгар лета, облетевшие березы и вязы, протянувшие к небу голые пальцы сучьев. Низкие, быстро стелющиеся облака, обещавшие обложной дождь, усиливали тоскливое впечатление. В машине возник и начал усиливаться резкий неприятный запах, который Стэн так и не смог определить. Хранитель завел машину на стоянку и посадил на спружинившие опоры.

— Кстати, Стэн Вильямович, — сухо сказал он, глядя перед собой. — Я взял на себя смелость предварительно позвонить директору завода и предупредить о вашем визите. Вы здесь с инспекцией. Не беспокойтесь, вопросы о целях визита задавать не осмелятся. Меня представьте как своего помощника. Если потребуется обратиться по имени, зовите просто Хлебниковым.

И он вылез из машины, оставив Стэна сидеть с открытым ртом. Вот, значит, как? С инспекцией? Ой, мама... А если все-таки вопросы возникнут? И что отвечать? Интересно, удастся ли свалить все на Хранителя? Преодолевая неприятную слабость в коленках, Стэн принялся выбираться наружу.

На свежем воздухе химией воняло еще сильнее. Настолько сильно, что у Стэна сразу запершило в глотке и заслезились глаза. Фарлет протянул ему небольшой баллончик.

— Брызните аэрозоль в горло, — сказал он. — На время снизит чувствительность. А потом привыкнете.

— Как... как же здесь люди работают? — с трудом прохрипел Стэн.

Он пшикнул в рот распылителем и глубоко вдохнул. Его тут же скрутил приступ тяжелого кашля, но несколько секунд спустя и в самом деле стало легче.

— Вот так и работают, Стэн Вильямович. Среди работников комбината практически все страдают хроническими заболеваниями дыхательных путей — фарингит, трахеит, бронхит... Но им-то за вредность хотя бы льготы положены, путевки в профилактории и санатории. А вот задумайтесь, как живут люди в самой Торловке. Там ведь далеко не все на комбинате работают, и дети есть.

— Тихий ужас... — чиновник протянул баллончик обратно Хранителю. — Но почему фильтры не ставят?

— Вы знаете, сколько они стоят? И потом, на время их монтажа производство придется останавливать. Разве ж можно оставить народное государство без таких ценных продуктов?

Ядовитый сарказм в голосе Фарлета заставил Стэна внимательно присмотреться к своему попутчику. Да, определенно, всегда холодно-вежливый Хранитель сегодня явно казался чем-то взволнованным. На его лице держалось странное выражение: нетерпение, смешанное с отвращением. Да что с ним?

— Пойдемте, — Хранитель кивнул в сторону проходной. — Вон, кстати, нас встречают.

Из двери проходной выкатился невысокий пухлый мужичок в мятом костюме и заспешил навстречу.

— Господин Каррсон? — осведомился он, широко улыбаясь. — Очень, очень приятно. Я Голиков Сергей Маркович, главный технолог комбината. Мы вас ожидали. Вы не один?

— Э-э... мне тоже очень приятно, — промямлил Стэн. — Познакомьтесь, господин Хлебников, мой секретарь.

— Отлично, просто отлично! — еще шире просиял Голиков. — Прошу за мной!

Вслед за бодрым главным технологом Стэн и Фарлет проследовали через волшебным образом открывшиеся створки турникета (вахтер вскочил, вытянулся и едва ли не отдал честь) и вышли с противоположной стороны проходной. Там их ожидал шестиместный электрокар со скучающим водителем.

— Прошу, прошу! — Голиков едва ли не подсадил Стэна на невысокую ступеньку, и сам забрался на соседнее сиденье. Фарлет молча устроился рядом с водителем. — Вы, наверное, устали с дороги, Стэн Вильямович, так давайте немного передохнем. Вон то здание — управление, нас ждут. Освежимся тем, что в закромах осталось.

Он махнул рукой в сторону конторского вида трехэтажного строения, явно свежепобеленного и разительно отличающегося от прочих облупленных и запыленных корпусов.

— Но я хотел бы познакомиться с заводом... — слабо запротестовал Стэн. Главный технолог, однако, его протест проигнорировал. Электрокар уже бодро катил по дороге, переваливаясь и подпрыгивая на выбоинах старой дороги, заасфальтированной, наверное, еще в начале века. Чиновник вздохнул и смирился. Почему Фарлет молчит? Притащил его сюда, а теперь помалкивает?

Возле гаражных ворот тянувшегося мимо корпуса стояла группа хмурых женщин в платках и грязных комбинезонах. Все они курили и периодически громко перхали в кулаки, провожая кар недобрыми глазами. Перехватив взгляд Стэна, Голиков смущенно пояснил:

— Перекур у них. Положено.

— При таком воздухе — еще и курят? — неодобрительно покачал головой чиновник.

— Ну, так у нас же борьба с курением... — замахал руками технолог. — Месячники проводим... профсоюзные собрания... в управлении целый стенд с наглядной агитацией!

Стэн предпочел промолчать. Борются, ага. Знаем мы такую борьбу. Примерно с тем же успехом, что и с пьянством: сколько там мужиков потравилось метиловым спиртом после начала кампании? Кроме того, Голиков ему уже активно не нравился. Его суетливые ужимки и бегающие глаза заставляли предположить нечистую совесть. Или, может, просто нервничает из-за внезапного визита? Но с чего бы?

Впрочем, даже три месяца спустя Стэн плохо понимал свой реальный статус. Простой инженер, еще недавно занимавшийся ректификационными установками, он внезапно для себя оказался выдернут в министерство и посажен в отдельный кабинет с невнятной формулировкой "изыскивать способы оптимизации процессов". Секретаршу ему не дали, распоряжений не ожидали, так что вроде бы и не начальник. Но с чего бы тогда на днях с ним в коридоре поздоровался — первым! — сам Круглов? Если даже министр знает его в лицо и по имени-отчеству, значит, его новая должность... что? Важна? Опасна? Влиятельна? Стэн предпочитал не задумываться. Он всегда оставался технарем, далеким от слухов и подковерных игр. Вникать в тонкости взаимоотношений между таинственными Хранителями и министром желания у него не возникало никакого.

Возможно, он просто чего-то не знает. Или его не удосужились поставить в известность о важных деталях. И нервозность Голикова вполне могла иметь под собой веские основания.

Заискивающе улыбаясь и потирая руки, главный технолог проводил их с Хранителем через темный холл с вахтером, зеркалами и фальшивым мрамором в небольшой уютный зал. Играла тихая музыка, с задрапированных стен смотрели портреты отцов-основателей (огромный портрет Железняка уступал размерами только Треморову). Под ними замерли две симпатичные официанточки с ослепительными улыбками и в юбках едва ли до середины бедра, а на покрытом свежайшей скатертью столе расположились остатки из закромов. Бутылки белого и красного вина соседствовали с пятизвездочным коньяком и водкой "Хрусталь" в экспортном исполнении. Тарелки с нарезанной копченой колбасой расталкивали боками хрустальные салатницы и блюда с лососиной, едва оставляя место для баночек с красной игрой. Маринованные грибы плавали в аппетитной влаге, как бы пытаясь отвлечь взгляд от большого, исходящего вкусным паром блюда с чем-то явно мясным, но пониманию Стэна не доступным. Он невольно сглотнул слюну.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, Стэн Вильямович, — Голиков широким хозяйским жестом показал на расставленные стулья. — Отдохнете с дороги, а потом и о делах поговорим.

Стэн оглянулся на Фарлета.

— Мы пришли сюда не за закусками, — морозным тоном произнес тот. — Сергей Маркович, нам нужно осмотреть цех номер три.

— Да, именно так, — Стэн решил, что можно пока и подыграть. — Еда подождет. Сначала цех.

Эксперт впервые в жизни увидел, как человек белеет прямо на глазах. Не бледнеет, а именно белеет, словно лицо его покрыл толстый слой известки. Главный технолог замер с выпученными глазами и открытым ртом, словно получил удар под дых.

— Ту... туда... нельзя... сейчас... — наконец промямлил он. — Там... ремонт! Да, ремонт!

— Вы лжете! — все тем же тоном отрезал Фарлет. — Стэн Вильямович, поскольку хозяин явно не расположен с нами сотрудничать, я сам покажу дорогу. Но вы, господин Голиков, тоже пойдете с нами. Немедленно. Как же вы не посмотрите на результаты вашей второй темы?

Стэну показалось, что технолог сейчас рухнет без чувств, но Хранитель шагнул к нему и ухватил за плечо. Технолог взвизгнул и попытался вырваться, но безуспешно. Фарлет рванул его и почти выбросил в двери зала обратно в холл. Стэн, слегка пожав плечами, последовал за спутником, краем глаза успев заметить одинаковое ошеломленное выражение на лицах официанток. Да, девочки, вот такие мы гости. Нестандартные, понимаешь. Жаль только, икру бросать приходится.

Электрокар по-прежнему стоял у входа, но водителя в нем не наблюдалось. Фарлет пихнул технолога на сиденье, а сам запрыгнул в водительское кресло. Стэн едва успел запрыгнуть в машину, как она резко сорвалась с места и, надсадно гудя мотором и подпрыгивая на колдобинах, понеслась по аллее. Голиков держался за сердце и что-то тихо шептал дрожащими губами.

— Я не виноват! — разобрал Стэн, прислушавшись. — Меня заставили!.. Мне приказали!..

Стэну стало не по себе. Во что же втягивает его Хранитель? Хорошо если ему сейчас покажут очередную изощренную схему воровства или сломанные фильтры, выпускающие в воздух ядовитую гадость. Но стал бы Фарлет размениваться на такие мелочи? Кажется, даже в газетах потихоньку писать начали, что творится на химических заводах и во что они превращают реки и атмосферу.

Долго гадать не пришлось. Через пару минут электрокар резко затормозил возле небольшого корпуса с глухими стенами без единого окна. Возле запертой двери переминались шесть или семь мужчин, половина — в форме военизированной охраны, и все, кроме одного, поодаль, в противогазах. Они обернулись на звук мотора. Еще четверо мужчин возились с двумя женщинами, конвульсивно дергающимися на носилках, запихиваемыми в коричневый фургончик без номеров.

Фарлет заглушил мотор, и в наступившей тишине стали слышны странные стуки и приглушенные крики. Женские крики.

— Уже начали, мрази! — сквозь зубы процедил Фарлет.

Ударом в плечо он выбросил главного технолога из кара (тот запнулся о порог и с размаху упал), соскочил на землю и шагнул к стоящим у дверей.

— Открыть двери! Живо! — гаркнул он.

— Вы кто... — растерянно начал тот, что без противогаза — и осекся, когда над левым плечом Фарлета вспыхнул полупрозрачный вращающийся шар.

— Я Хранитель! — почти прорычал Фарлет. — Мне второй раз повторить? Двери открыть, людей выпустить! Немедленно!

— Но как же тест...

Фарлет без замаха ударил его в грудь, и говорящего отбросило на несколько шагов. Он впечатался в стену, сполз по ней и безжизненно затих. Хранитель же как-то сразу оказался у двери. Его растопыренные пальцы вонзились в оковывающую жесть, пробив ее словно бумагу, и обе створки с громким взвизгом и скрежетом сорвались с петель. По ушам ударил громкий нечеловеческий вой.

И из проема хлынула толпа людей. Женщины. Все в таких же комбинезонах, какие Стэн видел несколько минут назад. Кашляющие, стонущие, задыхающиеся, они вываливались наружу и тут же падали, чтобы оказаться погребенными под новыми телами. Через несколько секунд куча-мала у бывших дверей достигла Стэну до пояса, а из цеха по ней продолжали карабкаться новые и новые фигуры.

А потом Стана накрыло волной жаркого дымного воздуха, пахнущего цветущими яблонями. Тут же по глазам резануло с такой силой, что он, хватаясь за лицо, отшатнулся, сдавленно засипев от боли и попытавшись задержать дыхание. Поздно. Отравленный воздух хлынул ему в легкие, и его тут же скрутил приступ жесточайшего кашля. Задыхаясь, он упал на колени, на четвереньки и вслепую пополз, пополз, пополз непонятно куда, только чтобы уйти от газа.

Кричали и стонали женщины, что-то грохотало, падая и разрушаясь, а Стэн безуспешно пытался восстановить дыхание и унять кашель. Несколько минут спустя ему все же удалось разлепить отчаянно слезящиеся глаза и подслеповато оглядеться вокруг.

Цех номер три выглядел, словно после артобстрела. В его стенах зияли огромные, грузовик пройти может, дыры, сквозь которые смутно виднелись какие-то установки. На газоне лежали, скорчившись и кашляя, человеческие фигуры — а в воздухе вокруг сновали быстрые серые тени. Вот одна из них замерла, уронив на газон еще одно тело, и тут же исчезла. Но за ту секунду, что она оставалась неподвижной, Стэн успел ее опознать: странная летучая машина, которую Хранители называли "челноком".

Все еще задыхаясь и борясь с спазмами в груди, он заставил себя сесть, стараясь не обращать внимания на безнадежно изгвазданный костюм. Проморгавшись, он заметил, что лицо лежащей рядом женщины скрывает странная прозрачная штука, под которой клубится серый туман, скрадывающий черты лица. Остальные, кого он смог разглядеть (в глазах плыло и двоилось из-за обильных слез), оказались в таких же масках.

Стэну на плечо легла рука, и он обернулся.

— Как вы? — спросил Фарлет, присев на корточки. — Сильно плохо?

— Что... — Стэн прокашлялся. — Что случилось? Что за газ? Авария? Что с людьми?

— Они пострадали не слишком сильно. Дыхательные маски на их лицах помогут, серьезных последствий не ожидается. Хотя из-за меня они пробыли в помещении на несколько минут дольше, чем предполагалось. Ну-ка, вдохните.

Стэн глубоко втянул в себя аэрозоль из уже знакомого баллончика.

— Так лучше, — пробормотал он, с трудом поднимаясь. Фарлет заботливо поддерживал его под руку. — И все-таки, что случилось. Эй! Что с ним? Вон там?

В нескольких шагах от него на земле лежал труп. Усомниться в его состоянии было невозможно: грудная клетка казалась развороченной изнутри, словно в ней взорвалась граната, а клочья рубашки и пиджака насквозь пропитались алой кровью. Главный технолог Торловского полимерного комбината смотрел в небо безжизненными стеклянными глазами.

— Боюсь, я не сдержался, — ровным тоном сказал Фарлет. — Среди женщин оказалось четверо беременных. Еще вчера они здесь не работали. Вероятно, сегодня их перевели специально.

— Да что же все-таки!.. — закончить Стэн не смог из-за нового приступа кашля, но Фарлет понял.

— Два-хлорацетофенон, — все так же бесстрастно пояснил он. — Точнее, одно из его производных. О "черемухе" и "булаве" слышали? Здесь нечто похожее. Лакриматор нового поколения, предназначенный для разгона толпы.

— Но как случилась утечка?

— Утечка? Нет. Газ в цех выпустили специально. И специально не позволяли работницам покинуть его. Испытания...

— Испытания? — Стэн судорожно вцепился в куртку Хранителя. — Какие испытания? Они же люди! Женщины!

— Да. Двадцать две женщины. И четверо из них — беременные.

Хранитель поднял руку, и перед лицом Стэна оказался разграфленный лист бумаги. В первой колонке неизвестная рука аккуратно проставила время: три минуты, четыре, пять... В первой графе стояло две фамилии: Юнсон и Черепанова, остальные оставались пустыми.

— Прошу прощения, что не предупредил заранее. На сегодня СОД запланировала тест нового состава. Мы планировали прервать испытания сразу после выпуска газа, но я не рассчитал время и появился на несколько минут позднее.

Стэн перевел взгляд с листа на труп, потом на лежащие на газоне тела.

— Кто конкретно виноват в случившемся? — хрипло спросил он. — Фамилии, должности?

— Автор состава — он, — Фарлет кивнул на мертвого Голикова. — Но речь идет не о случайном преступлении, а о системе, которую мы намерены уничтожить. Вас пригласили в качестве свидетеля запланированной акции как лицо более-менее нейтральное.

— За такое надо расстреливать... — Стэн почувствовал, что в глазах снова мутится, на сей раз от ярости. — Всех, кто замешан!

— Списки виновных мы передадим Народному Председателю. Дальше его дело.

— Вы хотите сказать, что Треморов ничего не знал? А министр? Министр химпрома?

— Без комментариев, — серые глаза Фарлета остались пустыми и безразличными. — Но приготовьтесь, что вам придется рассказывать о произошедшем самым разным людям. В том числе, возможно, и Народному Председателю лично. Постарайтесь не задавать им подобных вопросов.

Стэн повернулся и побрел в сторону одинокого облетевшего тополя, голой корягой торчащего посреди газона. Челноки Хранителей уже не сновали взад-вперед, а идеальным строем зависли над землей вдоль разрушенного цеха. Стэн машинально пересчитал их. Шестнадцать. Ну и ну. Он опустился на землю у подножия ствола, оперся о него спиной и начал наблюдать, как Хранители переходят от жертвы к жертве, склоняясь над ними и вкалывая в руки какой-то препарат. Вдалеке послышалась сирена приближающейся "скорой помощи", потом вторая, третья. Похоже, кто-то сообразил, что ситуация нештатная.

В горле по-прежнему першило, но Стэн старался сдерживать кашель. Если ему так досталось от пары вздохов, то что же должны чувствовать те, кто дышал газом куда дольше? Время экспозиции в таблице начиналось с трех минут, а работниц... двадцать две? Если выпускали по двое, то последние, предполагалось, станут дышать газом четырнадцать минут? Или тринадцать? Но ведь они не выжили бы! Его пальцы сжались в кулаки. Стэн сфокусировал взгляд на трупе технолога. Значит, Фарлет "не сдержался"? Ну и правильно. Подобным людям жить незачем.

Он повернул голову и принялся смотреть, как из белых фургонов выбираются люди в халатах.

Странные образы плывут перед глазами, меняясь и клубясь, словно клочья утреннего серого тумана. Человеческое лицо (женщина? ребенок?) Дерево с широкой разлапистой кроной. Большой валун, бок исписан странными непонятными значками. Нож без рукояти, с изогнутым лезвием. Крыша дома (только красная черепичная крыша, зияющие отверстия вместо трубы и чердачного окна). Автомобильное колесо с ядовито-синим колпаком. Обрывок формулы, интегралы в числителе и знаменателе. Белая кошка, мордочка застыла то ли в вопле, то ли в широком зевке...

Стоп. Формула? Напрячься. Сфокусироваться. Вернуться назад. Вызвать в себе то же самое чувство, что и секунду назад. Воспоминания ускользают, словно рыба из сжатого кулака — напрячься, вспомнить, ухватить за кончик хвоста.

Вспышка. Ощущение твердых подлокотников под стиснутыми пальцами.

Семен Даллас, а ныне Тилос, открывает глаза. Его лицо покрыто бисеринками пота. На большом экране перед ним застывшая картинка: лист бумаги, покрытый четкими строчками каллиграфического рукописного текста.

— Ассоциативная связь сработала. Документ доступен для просмотра, — голос Робина сух и бесстрастен. — Поздравляю с первым успехом, Тилос.

— У меня сейчас башка взорвется, — бормочет себе под нос молодой человек.

— Артериальное и внутричерепное давление в норме. Просто субъективное ощущение, не выходящее за рамки безвредных. Связано с неосознанно возникающим перенапряжением мышц головы и шеи. У тебя устойчивая психика, раз ты смог просидеть в Архиве больше двадцати минут, да еще и вернуться с уловом. У большинства концентрация утрачивается уже на первых пяти-шести минутах, а через десять минут начинаются галлюцинации, вообще с Архивом не связанные.

— То есть я настолько тупой, что даже галлюцинаций у меня случиться не может? — усмехается Тилос. — Ну, спасибо за комплимент.

— Я способен распознавать шутки и сарказм, но отвечать в том же стиле не умею. Ха. Ха. Ха. Устраивает реакция?

— Ехидный ты у нас, спасу нет. Ладно, подключай меня к кукле, почитаем, что на крючок попалось.

— В течение ближайшего получаса работа с куклой, равно как и любое другое терминальное подключение, настоятельно не рекомендуется. Твоему телу следует расслабиться, чтобы не возникло негативных последствий. Ты можешь читать и с дисплея.

— Отвык я уже с монитора текст воспринимать. Хорошо, показывай, что нашлось.

Изображение документа с экрана исчезает, а вместо него бегут ровные строки символов.

"Джао, здесь Робин. Экстренная ситуация. Требуется твой комментарий".

"Робин, здесь Джао. У нас тоже чрезвычайная ситуация. Нет ресурсов на общение. Через пару минут отключу одну из проекций и свяжусь. Канал на паузу".

— Ну, что у нас там? — Тилос всматривается в текст. — Тысяча триста двенадцатый год? Забавно. "Тайная Канцелярия Его Императорского Величества. Начальнику службы внешнего надзора его высокоблагородию коллежскому советнику Хряпуше от штабс-капитана Кривина. Донесение. Строго секретно, не для посторонних глаз. Сим уведомляю, что во исполнение вчерашнего приказа провел опрос лиц, имеющих отношения к событиям в арсенале на Овражной улице..." Ух ты, ничего себе документик! Робин, я думал, что в Архиве только инопланетные сведения хранятся. Откуда там документы из Тайной канцелярии?

— Нет данных. Мне не известно происхождение сведений в Архиве. Исторические документы в нем ранее не попадались.

— Все интереснее и интереснее. Так, что у нас дальше? Быр-быр-быр, "...допрошенные по-отдельности, в один голос показывают, что демон вошел с улицы, выбив входную дверь одним пинком ноги. Демон по виду ничем от человека не отличался, однако человеку не под силу одним ударом вышибить дубовую дверную створку, с трудом поднимаемую четверыми сильными мужчинами, а тем паче — расщепить ее пополам. Демон прошел по коридору, никем не остановленный из-за великого страха, и в кабинете начальника арсенала учинил наисерьезнейший беспорядок, а также нанес несколько тяжких ударов самому начальнику, полковнику Тырову, к счастью, не смертельных. В настоящий момент полковник Тыров находится дома с тяжелой контузией головы и лежит в постели под присмотром сиделки.

После учинения повреждений демон ушел сам по себе, вслух сказав слова про непотребное воровство полковника, подтвержденное, к слову, беглым осмотром складов сенатским регистратором Тойвой. Также демон упомянул про тайную продажу ружей из арсенала лихим людям, укрывающимся в лесах под Моколой и творящих разбой среди торговых людей на трактах..." Робин! А что, Хранители двести лет назад уже существовали?

"Робин, контакт. Джао в канале. Что случилось?"

"Здесь Робин. Тилос в процессе обучения работе с Архивом каким-то образом обнаружил исторический документ двухвековой давности, очевидным образом описывающий деятельность Хранителей. Катастрофическое противоречие с официальной историей организации. Необходимы указания, как скорректировать ситуацию. Документ пересылаю".

— Нет, Тилос. Организация Хранителей основана в тысяча пятьсот сорок девятом году. Документ не может к ней относиться.

"Исторический документ? Какого... Да чтоб я сдох! Видимо, напортачил с индексами, когда расширял твою базу. Убрать из доступа немедленно!"

"Тилос уже частично ознакомился с содержанием".

"М-мать. Неважно. Все равно убрать и сослаться на технические проблемы. Придумай сам что-нибудь правдоподобное. Давай, оправдывай свой второй уровень".

"Выполняю".

— Значит, существовала какая-то иная тайная организация со схожими методами. Слушай, а может, тот "демон" был настоящим инопланетянином? Из тех, кто забыл у нас на планете тебя и Архив?

— Нет никаких аргументов ни за, ни против такой версии. Можно принять в качестве рабочей гип...

— Робин? Эй, что случилось?

Тишина.

— Эй, Робин!

Тилос резко поднимается с лежака и растерянно оглядывается по сторонам. Свет в помещении мигает, экран гаснет.

— Робин!

— Здесь Робин. Прошу прощения.

— Что произошло?

— Не могу сказать. Если бы речь шла о человеческой вычислительной машине, я бы сказал, что произошел технический сбой с утратой части данных. Но со мной раньше не случалось ничего подобного. Можно сказать, что я растерян.

— Ну нифига ж себе! Робин, а сейчас с тобой все в порядке?

— Система самодиагностики не обнаруживает никаких проблем за исключением незначительных повреждений базы данных... Тилос, боюсь, что огорчу тебя.

— Что?

— Обнаруженный документ не успел переместиться из временной памяти в постоянную. Он утрачен безвозвратно.

Тилос ошеломленно садится обратно на лежак и недоуменно запускает пальцы в шевелюру.

— Робин, я не верю в совпадения, — наконец произносит он. — Могла ли сработать какая-то защита, встроенная в тебя инопланетянами?

— Нет данных.

— Так... Мне нужно срочно обсудить случившееся с Фарлетом. Он сейчас чем занят? Свяжи нас.

— Хранитель Фарлет недоступен. Полчаса назад он совершил незапланированную публичную акцию, совершив по ходу дела жестокое неспровоцированное убийство...

— Что?!

— В настоящий момент он находится в своих апартаментах на Базе, но полностью изолировал себя от контактов. Он не принимает входящие вызовы и не реагирует на звонки в дверь. Анализ поведения заставляет предположить тяжелый нервный срыв.

— Робин, он не совершил... он вообще жив?

— Да. Биомонитор показывает, что помимо серьезного стресса его жизни и здоровью ничего не угрожает. Не волнуйся. Возможно, ему следует всего лишь прийти в себя. Если возникнет реальная угроза самоубийства, я нарушу приватность личного пространства и принудительно открою дверь.

— Я могу как-то помочь?

— Нет.

Какое-то время Тилос молча сидит, глядя прямо перед собой.

— Робин, я хочу знать, что случилось. Подключи меня к терминалу, — наконец требует он. — Уже прошло достаточно времени.

— Недостаточно. Но с учетом ситуации я тебя подключаю. Ложись.

Тилос откидывается на лежаке, стискивая подлокотники, и закрывает глаза. Его зрачки мечутся под опущенными веками. И в комнате воцаряется тишина.

12.07.1582, четверг

Комната выглядит уютной и безобидной. Потрескивающий в углу камин, от которого распространяется тепло, несколько глубоких мягких кресел возле круглого журнального столика, стены, задрапированные темной тканью, и ненавязчиво светящийся потолок. За окном — лунная летняя ночь. Где-то в саду щебечет соловей, и запахи ночных цветов вливаются в комнату густым потоком.

Однако все собравшиеся знают, что спокойствием здесь и не пахнет.

Фарлет сидит, утонув в своем кресле, его руки скрещены на груди, голова опущена. В его волосах заметно прибавилось седины. Ему всего сорок два, но выглядит он едва ли не на шестьдесят: угрюмые складки у рта и переносицы, запавшие глаза, серая дряблая кожа и потухший взгляд. Члены Совета стараются не смотреть на него.

— И все-таки, Джоэл, — мягко произносит Суоко, единственная из всех явившаяся не лично, а приславшая куклу. — Возможно, ты объяснишь, что именно планировал?

— Я уже все объяснил.

— Не все. Отдельные фразы и намеки не дают целой картины. Джоэл, мы все догадываемся, чего именно и почему ты добивался. Но все-таки нам важно твое объяснение. Не забывай, ты все еще Хранитель, и у тебя есть долг перед организацией.

— Хорошо, — Фарлет по-прежнему не поднимает взгляда. — Я ликвидировал систему испытаний химического оружия на ничего не подозревающих людях. Применен шоковый метод. Локализация ущерба позволяет Треморову и чинам СОД и армии сделать вид, что они ни при чем, и сохранить лицо. Таким образом, мы сможем избежать недовольства Народного Председателя и заставить его исправить ситуацию без сопротивления, требующего преодоления ментоблоками. В дополнение мы в очередной раз продемонстрировали силу и даже получили возможность заработать очки в политической игре. Назначенных крайними накажут, испытания свернут, и проблема исчерпана. Все строго в рамках согласованных подходов, как видишь.

— Не все, — хмыкает Лестер. — Мы же решили, что настолько масштабные публичные акции не предпринимаем, пока не повяжем всех, кого надо. К нам только-только начали привыкать, и вдруг — бац, и мы демонстрируем свою непредсказуемость и жестокость.

— А что, нашей главной задачей является доказать свою белизну и пушистость? — Фарлет наконец вскидывает взгляд. — Я полагал, что у нас иные задачи. Мы должны помогать людям. Разве не так записано в уставе?

— В уставе записано, что мы способствуем стабильному развитию общества, — в голосе Стеллы понимание и сочувствие, и Фарлет отводит глаза. — Я прекрасно понимаю тебя, Джоэл. Я помню твою историю и знаю, почему ты так относишься к испытаниям оружия. Но все-таки развитие общества и помощь конкретным людям — разные вещи. Ты прекрасно понимаешь, что мы не можем помочь каждому нуждающемуся...

— Я помню. Однако я тысячу раз указывал, что испытания химического оружия на людях способствуют дестабилизации общества. Мне много лет объясняли, что мы не можем себе позволить открытого конфликта с властью. Что мы — тайное общество невидимок, не высовывающееся на свет. Но сейчас-то все изменилось! Власть, хотя и стиснув зубы, признала наше право вмешиваться и помогать. Что я сделал не так, Суоко?

— Я уверена, — голос Суоко все так же мягок, — что если бы ты предоставил свой план на обсуждение и позволил нам реализовать его планово, а не в пожарном режиме...

— ...то мне в очередной раз бы объяснили, почему мы ничего не можем сделать. А я устал от политических игр. Когда я пришел в организацию, буква устава соответствовала его духу. Суоко, я еще помню время, когда Совет был просто координирующим комитетом. Когда его рекомендации оставались рекомендациями, а не имели силу приказа. Ничего, если я процитирую вторую статью устава? "Хранитель принимает решения и проводит их в жизнь самостоятельно, сообразуясь лишь с целесообразностью и последствиями своих действий". А что сейчас? Мало того, что вместо рабочей группы наиболее опытных Хранителей мы получили выборный Совет — мы и выборы-то проводили в последний раз не то пять, не то шесть лет назад.

— На что ты намекаешь? — голос Ведущей становится резким и пронзительным.

— Я не намекаю. Я говорю открыто: организация переродилась. Из сообщества друзей и сподвижников она стала просто тайным орденом, преследующим свои личные цели. Никаких больше открытых обсуждений и выработки рекомендаций. Вместо них мы занялись внутренними политическими играми: кто более опытный, кому больше доверять, чьи советы обязательно принимать к сведению, а кого можно и проигнорировать...

— Где-то я такое уже слышал, — густые черные брови Скайтера сходятся к переносице.

— От меня, разумеется, — усмехается Джао. Большой негр почти растворился в своем темном кресле, только поблескивают зубы и белки глаз. — Не раз и по разным поводам. Только, прошу заметить, Фарлет озвучивает собственные мысли.

— Неважно, — отрезает Ведущая. — Сейчас мы говорим не о засевших в Совете интриганах и властолюбцах — кстати, Джао, я не заметила, чтобы ты в знак протеста отказался от своего членства. У нас другая проблема. Фарлет, ты осознаешь, что своими несогласованными действиями ты не только заставил нас импровизировать на ходу? Ты подставил нашего эксперта, вытащив его на место акции, по-крупному подставил. Никто не поверит, что он не знал о ней заранее. И ты убил человека.

— Такую мразь... — цедит Фарлет сквозь зубы.

— Не имеет никакого значения. Раз ты такой ценитель устава, напомню еще одну статью: "Убийство в качестве наказания может применяться только в отношении людей, самих являющихся убийцами, прямыми или косвенными". Кого убил несчастный технолог?

— "Несчастный"? Вот как ты заговорила, Суоко? А беременные женщины, которых он сунул в газ, уже побоку?

— Он не подбирал группу для тестирования, ее формировали совсем другие люди, о чем ты прекрасно осведомлен. И, в любом случае, он никого не убил и даже не искалечил.

— Потому что вмешался я.

— Да плевать! — уже не сдерживаясь рявкает Ведущая. — Наказывать нельзя превентивно!

— Наш долг — предотвращать преступления! — во весь голос огрызается Фарлет. — В том числе и с помощью таких вот... превентивных уроков!

— Прошу прощения.

Фарлет и Суоко поворачиваются к Джао.

— Криком мы ничего не решим, — голос темнокожего гиганта спокоен и ровен. — Суоко, ты позволишь?

— Говори, — выдыхает Ведущая, откидываясь в кресле и отворачиваясь от Фарлета.

— Джоэл, мы знаем друг друга не первое десятилетие. И ты знаешь мою позицию в отношении как Совета, так и нынешнего положения вещей. Ты доверяешь мой объективности?

Фарлет устало кивает.

— Кончай говорить околичностями, Джа, — цедит он. — Я знаю, что ты скажешь. Вряд ли что сверх того, что я уже сказал себе сам, но все равно слушаю.

— Спасибо. Я хочу указать, что ты повел себя неадекватно. Оставляя в стороне импровизированность акции, что не выходит за рамки нормальной деятельности Хранителя, — Джао бросает выразительный взгляд на Суоко, — я все равно должен прокомментировать убийство. Ведь ты не планировал убивать господина... как его там?

— Голикова.

— Да, Голикова. В твоем же собственном плане он назначался на роль главного козла отпущения. Ты действовал спонтанно, в результате вспышки ярости. Неважно, заслуживал ли технолог смерти. Своими действиями он поставил себя вне законов, защищающих человеческую жизнь, и его судьба мне совершенно безразлична. Вот кто мне небезразличен, так ты сам. Скажи, когда ты в последний раз посещал "Серый туман"?

Фарлет пожимает плечами.

— Тогда я скажу. Четырнадцать месяцев назад. Ведь ты боишься заходить в психоаналитический бокс, верно? Боишься услышать приговор Робина? Джоэл, у тебя признаки сильнейшего нервного истощения. Настолько сильного, что твое поведение становится хаотичным и непредсказуемым.

— Хочешь сказать, что мне пора в отставку?

— Я хочу сказать, что тебе необходим длительный отдых. Очень длительный. Полгода как минимум. Лучше год. А отставка или нет, решать тебе самому — никто не может тебя принудить.

— Ты прекрасно знаешь, что с отдыха не возвращаются. Я не помню никого, кто смог бы пройти фильтр повторно, — во взгляде Хранителя — скрытая мольба. Джао молча смотрит на него.

— Несмотря на то, что организация испытывает сильнейшую нехватку людей, — добавляет Суоко, — я полностью согласна с Джао.

— Редкий случай, — еле слышно фыркает Менован, и тут же осекается под яростным взглядом Ведущей.

— Хранитель Фарлет, — сухим официальным тоном произносит она. — На основании анализа твоих действий и нервного состояния я настоятельно рекомендую взять продолжительный отпуск и пройти курс психологической рекреации. Я говорю не только от своего имени, в данном вопросе Совет единодушен.

— Вот как... — горько откликается Хранитель. — Ну что же, тогда я не стану добавлять вам головной боли. Робин!

— Да, Фарлет?

— Я формально заявляю о том, что подаю в отставку. Я больше не Хранитель.

— Заявление не принято. Ты действуешь под влиянием сиюминутных эмоций.

— Да и хрен с ними, с эмоциями. Я сказал. Прошу прощения, мне здесь больше не место.

Фарлет резко поднимается, почти выпрыгивает из кресла и выходит из комнаты. Картинка замирает, а потом потухает совсем.

— Конец записи, — информирует Суоко. Тилос, отключившись от терминала, часто моргает, чтобы восстановить зрение.

— И что дальше? — спрашивает он, протирая глаза.

— Ничего особенного. Там обсуждались рабочие вопросы, тебе не интересные.

— Я имею в виду, что с Фарлетом?

— Он уже покинул базу. Сейчас ему формируется легенда для проживания на Австралах.

— Он даже не зашел ко мне попрощаться...

— Он обижен. И я его не виню. Понимаешь, Семен, по крайней мере каждый второй Хранитель уходит после тяжелого нервного срыва. Далеко не всегда с такими последствиями, как сейчас, но тем не менее. Несколько моих друзей закончили точно так же, да и ты сам видишь — второй случай срыва за три месяца. Всегда одно и то же проклятое противоречие между желанием изменить мир и чувством ответственности за последствия.

Кукла Суоко выглядит молодой рыжеволосой девушкой, лет восемнадцати или девятнадцати на вид. Худощавая, но гармоничная фигура, длинные стройные ноги, курносый нос с еле заметными веснушками... На ней тонкое облегающее платье до середины бедра. Тилос с удовольствием пробегает взглядом по ее телу, но тут же спохватывается.

— Ничего, если я с ним встречусь?

— Я бы не рекомендовала, по крайней мере, прямо сейчас. Ему нужно успокоиться. Иначе он может наговорить такого, о чем потом пожалеет. Через две-три недели, пожалуй, в самый раз.

— Хорошо. Ну, а я что? Я ведь все еще стажер? И мне нужен куратор?

— Не обязательно. Ты уже достаточно опытен. В курс дела ты вошел, технические консультации можешь просить у кого угодно, а что же до планов действий, то Совет решил, что нам пора пересматривать наши методы.

— Методы?

— Устав, составленный тридцать лет назад, устарел. Давно ушло время романтиков-идеалистов и секретных героев, в одиночку изменяющих мир. Современное общество слишком сложно, чтобы работать с ним без жесткой координации усилий. В ближайшее время Совет вынесет на всеобщее голосование поправки к уставу. Ну, а до того времени я стану лично приглядывать за тобой.

— Э-э... Ведущая?

Суоко звонко смеется, запрокидывая голову, и тонкая ткань в деталях обрисовывает ее грудь. Она подходит к лежаку Тилоса и присаживается в ногах, прижавшись к нему бедром.

— У меня не так уж и много дел в качестве Ведущей, — сообщает она. — Одни и те же лица, одни и те же слова. Все друг друга понимают с полуслова, так что заседания долго не длятся. Даже и поговорить толком не с кем. Так что не стесняйся обращаться.

Она проводит пальцем по его плечу и поднимается, оправляя подол.

— А пока что занимайся своими подопечными и осваивай Архив. Тот сбой Робина — ты прав, он вряд ли случаен. Но систему по одному случаю понять невозможно, так что постарайся если не найти похожие документы, то хотя бы проверить, не повторится ли ошибка. Ну, я пойду.

— Суоко...

— М-м?

— Нас было сорок семь. Осталось сорок шесть.

Ведущая мрачнеет.

— Да, все верно, — соглашается она. — Вероятно, нам придется пересматривать систему отбора кандидатов. Да, в любом случае придется с учетом новых планов. Вообще есть идея перестать играть в тайные общества. Нынешняя организация останется ядром новой структуры, но больше никаких шпионских игрищ. Открыто формируем в обществе свои учреждения, полицейские и бюрократические, и уже они пусть работают. А туда станем набирать сотрудников через облегченные фильтры или даже совсем без них. Зачем секретарше альтруизм и интеллект ученого?

— То есть нам придется играть по общим правилам? А разве мы сможем справиться с социальной инерцией? Нас ведь меньше полусотни на четыреста миллионов.

— Я вижу, у Джао ты уже многое перенял, и не только в части драки, — Ведущая иронически поднимает бровь. — Все верно, не сможем. В том и соль новых планов, чтобы набрать необходимую социальную массу. Нынешние эксперты — прекрасная основа для движения в нужном направлении, их количество в течение ближайших лет вырастет раз в пять по крайней мере. Вот закончим практическую обкатку системы, снимем выявленные шероховатости, и тогда подойдем к делу с нужным размахом. А до того подумай вот о чем. Мы — одиночки, обладающие огромным технологическим могуществом. Досталось оно нам, по большому счету, совершенно случайно. Честно ли держать его при себе, укрывая от общества? Не являемся ли мы эгоистами, мастурбирующими на свое тайное величие? Каким мог бы стать мир, если бы в сорок девятом терминал Робина попался в руки не идеалиста Славовича, а кого-то... более государственного настроенного?

— Железняка?

— Да хотя бы. Возможно, у него не возникло бы необходимости в массовых репрессиях. И сотни тысяч, если не миллионы людей остались бы живы. Понимаешь, Семен, мир вовсе не черно-белая картинка, каким он видится Джао. В нем масса оттенков и полутонов. И наша высокая цель совсем не в том, чтобы бить морды мелким жуликам. Ой, время! Все-все, я побежала! Дела...

И Суоко, махнув рукой, исчезает за сомкнувшейся за ней дверью.

Тилос молча смотрит ей вслед.

— Сотни тысяч, возможно, и остались бы живы, — наконец бормочет он. — Только весь мир сегодня стал бы одной большой Народной Республикой. А вычислители у нас стоят не ростанийские, а вовсе даже сахарские. Робин!

— Да?

— Подключи меня к терминалу. Я хочу еще раз просмотреть запись с Фарлетом.

14.07.1582, суббота

Ветер гнал по тротуару пыль и мусор, взметая их над асфальтом и пригоршнями бросая в лица людям. Небо хмурилось, по нему стелились низкие слоистые облака. Похоже, собирался затяжной дождик. Очередь глухо волновалась. От головы к хвосту то и дело передавались противоречащие друг другу слухи. В последний раз грузчик в грязно-белом халате, лениво выглянув из-за зарешеченной двери, крикнул, что "Карацам" кончается, а "Гречишной" осталось десять ящиков. Поскольку за несколько минут до того грузчик — правда, другой — сообщил ровно противоположное, толпа взвыла. Кто-то принялся стучать по дверной решетке невесть где подобранным обрезком железной трубы. Сержант, командующий полицейским нарядом, свирепо ткнул одного из своих подчиненных в бок и яростно махнул рукой в сторону источника звука. Тот пожал плечами и нехотя полез в толпу. Толпа не желала обращать на него внимания, и парень, вяло попытавшись протиснуться между сдавленными телами, отошел обратно к сержанту. Судя по мимике, сержант произнес что-то энергичное, но настаивать на выполнении приказа не стал. Между тем, около решетки возникла небольшая свара, видимая по внезапно возникшим завихрениям в толпе, и стук прекратился.

Плохо выбритый мужичок рядом с Михасем сплюнул в сторону, едва не попав на ногу амбалистому парню с огромным животом, обтянутым сетчатой майкой. Амбалистый отсутствующе глянул на мужичка и вновь устремил меланхоличный взгляд в сторону заветной двери, до которой оставалось еще человек пятьдесят.

— Издеваются над народом почем зря! — процедил мужичок то ли в пространство, то ли смотрящему в его сторону Михасю. — Сами, небось, водяру в спецраспределителях получают, и не эту дрянь, а какое-нибудь маронго сахарское, — от него ощутимо несло перегаром, покрасневшие глаза болезненно помаргивали на ярком солнечном свету. — А то, что у народа с утра душа горит — им...

Мужичонка виртуозно выматерился, в одной длинной, без запятых, фразе помянув богов суфийских, зулусских, исландских и австралийских, всех духов небесных, подземных, водяных и лесных, а также покойную бабушку Народного Председателя.

Михась зло и одновременно уважительно посмотрел в сторону раздражавшего его алконавта и отвернулся. Раздражало его все — дурацкая бестолковая толкучка, в которой ему уже не раз отдавили ноги, ругань со всех сторон, индифферентное лицо толстой продавщицы-кассирши, изредка мелькающее через стекло, порывы пыльной поземки и уж тем более полицейские, прогуливающиеся в отдалении от толпы, но многозначительно поглядывающие в ее сторону и поигрывающие электродубинками. Он сильно пихнул в бок еще одного рьяно пытающегося пробиться вперед любителя спиртного и попытался приподняться над толпой на цыпочках, чтобы разглядеть — что там у входа?

Внутри винного отдела начал нарастать глухой шум, похожий на бурчание чайника перед кипением. Сосед Михася, прислушиваясь, жадно вытянул вперед голову.

— Как кончилась? — внезапно завопил он тонким голосом. — Врешь, есть еще у них! Да я их, б...! В подсобке пусть посмотрят, в подсобке!

Теперь уже вся толпа ревела, кричала, ругалась. Три сотни жестоко обманутых любителей "Гречишной" на разные лады выражали свое возмущение, предлагали пошукать под прилавком или просто жаловались на судьбу. Сержант энергично замахал руками, и полицейские медленно, словно нехотя, двинулись к очереди.

Михась начал торопливо протискиваться к краю толпы. Но выбраться из нее оказалось немногим легче, чем пробиться к прилавку. Возмущенные люди размахивали в воздухе кулаками, неподалеку вспыхнула потасовка. Кто-то запустил в приблизившегося полицейского пустой бутылкой из-под пива. Бутылка ударила его по каске, и тот, обозлившись, ткнул перед собой электродубинкой, не разбирая правых и виноватых.

Загудело, запахло паленой синтетикой, кто-то заревел, как бык на бойне. "Ой, убили, гады, штож вы делаете-то!" — заголосил в той стороне женский голос. Толпа заревела и бросилась врассыпную.

Михася закрутило в человеческом водовороте. Он не видел, куда его несет, лишь изо всех сил старался удержаться на ногах. Пару раз его притиснуло к кирпичной стене, невдалеке проплыла голова сержанта с яростно оскаленными зубами. Его каска сбилась набок, а в воздетой к небе руке жалко моталась дубинка. Вдалеке, быстро приближаясь, выли сирены. Наконец Михась отчаянным напряжением сил выдрался из потока и прижался к стене в небольшом закоулке, загроможденном пустыми картонными ящиками и всяческим мусором.

Пока он пытался отдышаться, мимо прогрохотали сапоги нескольких десятков солдат, за ними, плавно покачиваясь, проплыла цистерна водомета. Переждав пару минут, он осторожно выглянул из укрытия. Никого. Поправив очки, Михась, независимо сунув руки в карманы, вышел на тротуар и направился в сторону дома.

— Эй, а ну стой!

Окрик заставил его оглянуться. Прислонившись к стенке, на него смотрел давешний сержант. Выглядел он неважно. Один глаз заплыл от удара, под носом виднелись размазанные разводы крови, рукав комбинезона болтался на нитках, а левую руку он аккуратно поддерживал правой, изредка морщась от неосторожного движения. Единственный оставшийся при нем полицейский казался потрепанным не меньше.

— Ну-ка, ты! Сюда, быстро!

Михась, недоуменно озираясь по сторонам, подошел к нему.

— Да? — осторожно сказал он. — Вы что-то хотели?

— Документы! — рявкнул сержант. — Ну, че вылупился? Паспорт давай!

Михась суетливо зашарил по карманам. Когда он выходил из дома, паспорт лежал во внутреннем кармане ветровки, аккуратно застегнутый на булавку. Герда настояла на булавке как на самой надежной защите от воров и непредвиденных обстоятельств, которых, она твердо верила, в очереди за водкой имелось немало. Как показала практика, насчет непредвиденных обстоятельств она не ошиблась, но вот самая надежная защита подвела. В водовороте житейских проблем булавка предательски пропала вместе с охраняемым объектом.

— Я... я потерял, — промямлил Михась, судорожно соображая, какое наказание положено за злонамеренное непредъявление паспорта представителю власти. — Он у меня зд... — Он судорожно сглотнул. — Здесь лежал...

Для вящей убедительности он потыкал себя пальцем в то место, где должен был покоиться его паспорт.

— А тут такое случилось...

Он замолчал, растерянно хлопая глазами.

— Потерял он! — прорычал сержант. — Давай, лепи тут горбатого! Я тебя, паскуду, у магазина запомнил. Твой дружок мне кастетом в морду заехал. А ну, к стене, руки за голову, ноги расставить! Живо, чего уставился как баран?

— Какой... какой дружок? — поразился Михась. — Я один стоял... в смысле...

— Вот именно, в смысле! — передразнил его сержант. — Эй, Занеев! — Он махнул подчиненному, равнодушно наблюдавшему за сценой. — Видишь, тут паренек не понимает, как приказы выполнять надо. Объясни-ка очкастому, что к чему.

Тот шагнул к Михасю, вытаскивая дубинку из петли на поясе. Михась медленно попятился назад, но наткнулся спиной на столб и замер, с ужасом смотря на приближающегося. Улица словно вымерла, немногочисленные окна, выходящие в сторону винного магазина, плотно занавешивали шторы. Помощи ожидать явно неоткуда.

Плюгавый мужичок, ругавший таинственных "их" в очереди, неслышно вывернулся из-за угла. Он взмахнул рукой с надетым кастетом, и полицейский, коротко хрюкнув, отлетел и ничком упал на асфальт. Еще на лету мужичок подхватил выпущенную им электродубинку и развернулся к сержанту.

Теперь уже тот сам оказался в роли загнанной жертвы. Он со страхом переводил взгляд с мужичка на Михася и обратно.

— Так, значит, тебе одного раза мало показалось? — ласково спросил мужичок. — Теперь на моего кореша бочку катишь? Еще добавить надо, чтобы ума прибавилось? — Он коротко ударил сержанта дубинкой по скуле. Блеснула голубая вспышка, сержант взвыл и грохнулся на спину. — Мало? Могу еще добавить, я долгов не забываю! — мужичок еще раз ткнул сержанта дубинкой, на сей раз в пах. Сержант скорчился и завыл, его глаза остекленели, с губ закапала пена.

— Не могу смотреть, как человек мучается, — покачал головой мужичок и неожиданно с силой пнул сержанта в голову. Тот дернулся и затих. Мужичок какое-то время смотрел на него, затем покачал головой. — Ладно, если сдохнет — сам напросился...

Он аккуратно протер рукоять дубинки полой замызганного пиджака, бросил ее на землю и сунул кастет в карман. Потом посмотрел на замершего в ужасе у своего столба Михася.

— Ну что... корешок, — он ухмыльнулся, — пора рвать когти, как думаешь?

Алконавт-кастетоносец цепко ухватил Михася за рукав и потащил за собой. Тот не сопротивлялся. Жестокая расправа над ментами привела его в состояние ступора, и он уже плохо воспринимал окружающую действительность, полностью сосредоточившись на том, чтобы не запнуться, поспевая за спасителем. А тот целеустремленно тянул его за собой, пробираясь какими-то вонючими переулками, о существовании которых Михась, неплохо знавший окрестности, даже не подозревал. Мелькали одноэтажные покосившиеся домики, на заборах сушилось белье, пьяный мужик валялся в канаве, пуская слюни, мыча и бессмысленно уставившись в голубое небо. Наконец после очередного поворота они как-то сразу оказались неподалеку от панельных девятиэтажек, где жил Михась.

Поводырь остановился, выпустил его рукав, достал из кармана папиросы и закурил. Казалось, он даже не запыхался.

— Тебя как зовут-то, очкарик? — Он выпустил изо рта клуб вонючего дыма. — Я вот, например, Васян. Ну, колись быстрее! Или совсем уже соображать перестал без стакана "Гречишной"? Так нет ее у меня, в одной очереди стояли. Ну?

— Я Михась, — машинально ответил Михась. — То есть я Михаил, но все зовут Михасем... Жена у меня из Краковской области, она и придумала... Только я не пью. Вы, значит, Василий? А по отчеству вас как, я извиняюсь?

— Ну-ну... Михась, значит, — добродушно ухмыльнулся Васян, ловко цыкая слюной в сторону. — Ладно, пусть Михась. А я Васян, а не Василий, без всякого отчества. Усек?

Он опять цыкнул слюной.

— Постой, как "не пью"? — вдруг удивился спаситель, с интересом уставившись на Михася. — А чего тогда в винном делал?

— Понимаете... — начал Михась, и смущенно замолчал.

— Ну-ну, — подбодрил его странный мужичок. — Колись дальше, чего уж там.

— Понимаете, тут жена опять уволилась с работы... — Он нервно оглянулся по сторонам. — Ну, на новое место устраивается. А бывшие коллеги потребовали, чтобы она... как там... проставилась, ага, — он машинально похлопал себя по боку и вдруг почувствовал под ладонью твердый прямоугольник. — А, вот он где!

— Кто — он? — не понял Васян.

— Ну паспорт, паспорт, — нетерпеливо отмахнулся Михась. — Я думал, что посеял его в суматохе, а он за подкладку завалился. Ну и морока бы вышла... Ну вот, завтра она последний день работает, отмечаться надо, — он виновато улыбнулся. — Мы с женой не пьем, даже по праздникам, и я года три в винный не заходил, не знал даже, что такое творится. Думал, только с сахаром и колбасой так... с мылом... Ладно, — он махнул рукой, — одним чаем обойдутся. Жена торт испекла...

Он взглянул на часы и осекся.

— Вы извините, мне домой пора. Я уже три часа как ушел, она, наверное, волнуется. Ну и... Спасибо, что выручили, — он неуверенно протянул Васяну ладонь. Тот внимательно посмотрел на Михася, но руку пожал. — Я пойду, ладно?

— Ну, иди, — равнодушно махнул тот рукой. — Только ментам не попадайся.

— Что? — опешил Михась. — Каким ментам? Почему не попадаться? — Голова у него опять пошла кругом.

— Ну как, — охотно откликнулся Васян, — представь, тот козел с нашивками в себя придет в больнице — или где там их лечат? — а его следак спрашивает, что там произошло? Как отвечать? Что какой-то прыщ — я, то есть — в одиночку вырубил его на пару с подчиненным? Обидно! Опять же, хер у него еще долго не встанет, он еще и из-за этого озвереет. Нет, конечно, он вякнет на дознании, что мы с тобой заодно действовали, и кастеты у обоих были, и тот, второй, подтвердит. Получаем групповое вооруженное нападение на представителей власти при исполнении, оно же террористический акт, статья пятьдесят восьмая у-ка, пункт десять, от десяти до пятнадцати особо строгого либо вышак при отягчающих. Усек?

-Усек, — пробормотал Михась. На его лице проступило глухое отчаяние. — Ну, называется, сходил за водочкой...

Он бессильно оперся о забор, тут же испачкав рукав какой-то склизкой дрянью.

— Да не шугайся ты так, — вдруг загоготал Васян. Эмоции Михася явно доставляли ему удовольствие. — Уж и пошутить нельзя! Зуб даю, тот мудила и лица-то твоего не запомнил как следует, а что запомнил, вышибло, когда с палочкой своей поцеловался. Думаешь, зря я ему по кумполу первым делом заехал? Электричество — оно от лишней памяти хорошо помогает, да и кастет тоже. Так что вали домой, к жене, и не парься. Только не забудь, что без Васяна ты бы сейчас в КПЗ с переломанными ребрами валялся или следаку объяснял, что за дружок твой на представителя власти напал. Ты, кстати, кем работаешь? — Васян неожиданно перешел на деловой тон.

— По машинам вычислительным, — вяло ответил Михась. Как-то незаметно он впал в состояние ступора и теперь мог ни за грош выдать все государственные тайны резиденту сахарской разведки. Разумеется, если бы знал их, эти тайны. — Ну, там программу написать, шкафы друг с другом связать, чтобы почту запустить... Сисконом... системным контролером, в общем.

— По машинам, значит, вычислительным... — задумчиво протянул Васян, что-то прикидывая. — Программист, значит. Ну, хорошо, что по машинам. Платят, говорят, неплохо. Или врут? А живешь где? Может, двести до дома на всякий случай? А то вдруг опять менты привяжутся!

Он гыгыкнул.

— Спасибо, не надо. Я тут недалеко, вон в той панельке, — Михась поспешно махнул рукой в сторону своей девятиэтажки.

— А, ну ладно тогда. Ладно, бывай, программист. Свидимся еще.

Мужичок сунул руки в карманы и пошел расхлябанной походкой, насвистывая что-то сквозь зубы. Михась тупо смотрел ему вслед. Затем оттолкнулся от забора, как мог почистил извоженный рукав и неуверенно побрел в сторону дома.

22.07.1582, воскресенье

В дверь просунулась вопросительная мордашка Милочки.

— Павел Семеныч, там... э-э... Хранитель, — на ее физиономии явно проглядывало смущение.

Несмотря на жесткий инструктаж на тему, как следует вести себя по отношению к таким гостям, весь женский персонал Канцелярии, от уборщиц до главбуха Заориды Меркаловны, суровой женщины бальзаковского возраста, испытывал по отношению к Хранителям чувства далеко не враждебные. Проще говоря, любая женщина, пообщавшись с Хранителем хотя бы пару минут, таяла как воск на сковородке. По крайней мере, секретарша всегда сообщала Шварцману о визите Хранителя исключительно лично, полностью игнорируя селектор. Мужчины же, вместо того, чтобы испытывать естественную по отношению к опасным конкурентам неприязнь, лишь смущенно улыбались, когда Хранитель мимоходом похлопывал их по плечу. Ну а в Хранительниц, которые появлялись в Канцелярии еще реже, мужики влюблялись мгновенно и поголовно. За что и презирались (слегка непоследовательно) женским коллективом. Но почему ни на кого не действовал излучаемый ими ледяной космический холод? Или... его ощущали только некоторые наподобие Народного Председателя и начальника его Канцелярии?

Осознав происходящее, Шварцман вызвал к себе руководителя психологической службы, по совместительству же — главы внутренней контрразведки, и вежливо, тоном, не предвещающим ничего хорошего, попросил разъяснить ему, что же происходит. К его вящему удивлению, вместо обычных четких выводов и рекомендаций (психолог обладал профессиональной беззастенчивостью) он услышал невнятное мекание на тему Хранителей — неплохих ребят. Окончательно запутавшись, психолог заявил, что и сам к ним хорошо относится.

Выставив знатока человеческих душ за дверь, Шварцман стал угрюмее, чем обычно. Конечно, для всех, кроме нескольких человек, Хранители оставались лишь еще одной спецслужбой, непонятно зачем рассекреченной по личному указанию Самого, но... Сегодня утром начальник Канцелярии отобрал у секретарши ключ от своего кабинета. На всякий случай. Во избежание. Хотя, спрашивается, зачем Хранителям ключи, когда они куда угодно и так попасть могут?

— Павел Семеныч! — снова позвала Милочка. Очевидно, она решила, что хозяин, утомленный делами государственной важности, бессовестно дрыхнет на боевом посту. — Павел Семеныч! Там Хранитель к вам...

— Да слышу я, слышу, не зуди, — недовольно откликнулся Шварцман. — Вот привязалась, стрекоза... Ну что смотришь круглыми глазами? Давай его сюда!

Обиженно надув губки, секретарша скрылась за дверью. Почти сразу дверь широко распахнулась, и Хранитель вступил в кабинет. В кабинет Народного Председателя Хранители обычно входили хотя и излучая ледяной холод, но скромно опустив глаза долу. К Шварцману же они всегда именно вступали, как короли в собственный тронный зал. Хам, грустно подумал Шварцман. Впрочем, я в его возрасте и при его положении, наверное, вел бы себя так же. Или даже хуже. Да, старею, теряю хватку. Пора бы на пенсию, да разве ж Сашенька позволит? Старых бульдогов, как ту болонку, отпускают только на дно реки, с камнем на шее...

Пока начальник Канцелярии предавался грустным раздумьям, Хранитель, на сей раз незнакомый парень лет тридцати с незапоминающейся внешностью, с видимым удовольствием успел расположиться в гостевом кресле. Теперь он выжидающе смотрел на хозяина кабинета. Странно — против обыкновения он не казался замороженным гостем из космоса, и парализующий страх не исходил от него обычными волнами. Человек как человек.

— Добрый день, уважаемый Павел Семенович, — наконец произнес гость, увидев, что хозяин не собирается первым нарушать молчание. — Вы, я вижу, трудоголик. Воскресенье, а вы все на боевом посту. Как здоровье? Радикулит не беспокоит?

— Спасибо, живы пока... вашими заботами, — от тона Хранителя Шварцмана аж передернуло, но старая выучка позволила ему не подать вида. Впрочем, Хранитель явно видел его насквозь. Хоть бы представился, что ли! — С чем пожаловали?

— Ну, вы уж так сразу и быка за рога, — рассмеялся Хранитель, демонстрируя ослепительно белые зубы. Его смех оказался таким заразительным, что против своей воли начальник Канцелярии тоже улыбнулся. — Ну разве не можем мы зайти просто так, на чашку чая? Или вы предпочитаете кофе? У меня с собой сейчас такой коньячок есть!..

Хранитель выразительно похлопал себя по карману куртки, в которой отчетливо булькнуло. Ловким движением он тут же выдернул из кармана плоскую фляжку и, подавшись вперед, поставил ее на стол перед Шварцманом. Тот даже не шелохнулся.

— Не любите вы нас, Павел Семеныч, — грустно покачал головой Хранитель. На его лице появилось выражение искренней грусти, но в глазах мелькнуло ехидство. — Ох, не любите. Или боитесь, что отравим по злобе душевной? И за что вы нас так? Вроде одно дело делаем, к одной цели идем, и даже дорогу вам никак не перебегаем...

— Ну уж увольте, — мрачно ответил Шварцман. — Дел у нас с вами общих нет. И насчет дороги лучше помолчите. Кто на Южном Берегу моих людей до полусмерти избил? Кто Полуянова мне подсидел? Кто жучков, в конце концов, мне даже дома в сортир напихал? Если врете, так хоть врите убедительно.

— Знаете, Павел Семенович, — с видом оскорбленной невинности развел руками Хранитель, — тут уж вы кругом неправы. Ну ладно, на Берегу ошиблись мы, с кем не бывает. Информацию как следует не проверили, поторопились. Как же мы должны настоящих наркоторговцев от оперативников КНП отличать? Особенно если учесть, что половину захваченного товара ваши агенты налево сбывают, а вырученные суммы неподотчетными остаются. Ну-ну-ну, не кипятитесь так, Павел Семенович!

Хранитель успокаивающе махнул рукой.

— Представим мы вам доказательства, как обычно, всему свое время. Потерпите чуток. Да и Полуянова мы подсидели... хм, почти случайно. Не занимаемся мы воровством, у нас несколько иные задачи. И вообще, он уже по работе лыка не вяжет, а у нас на примете способный паренек имелся.

— Ну да, немец. Как же, помню.

— Мы не антишвабы, нам все равно. Да и не вам с вашей фамилией про немцев рассуждать. Напомнить, что про вас злые языки шепчут? В общем, грех было таким шансом не воспользоваться. Ну сами подумайте, как бы вы поступили на нашем месте?

Несколько секунд Шварцман мрачно сопел, навалившись на стол и уставившись на Хранителя тяжелым взглядом, неизменно приводившим в замешательство чересчур нахальных гостей. Тот отвечал ему невинно-честным взглядом широко распахнутых глаз. Наконец Шварцман махнул рукой и откинулся на спинку кресла.

— Вот видите, Павел Семенович, сами же все понимаете, — улыбнулся Хранитель. — Да и насчет наших с вами дел вы погорячились. Сами посудите, что нам надо? Чтобы землепашец мог хлеб спокойно вырастить да сдать на элеватор, чтобы заводы заработали как положено, чтобы в торговле воровать перестали. В общем, чтобы и держава стояла, и люди хорошо жили. Вы разве не к тому же стремитесь? Ну, а столкновения между нами — да какие там столкновения, так, деловые конфликты. Кто там сказал, что когда деловые конфликты прекращаются, дело умирает?

— Враг сказал, — с удовольствием сообщил ему Шварцман. — Махровый такой враг, буржуазный. Противник народного самоуправления, Бей Амир-дол его фамилия, — сделав короткую паузу и не дождавшись внятной реакции собеседника, он добавил: — Вообще какая-то странная у вас идеология, дорогой господин Хранитель! Перед прогнившим Югом низкопоклонствуете. Так, глядишь, и сахарскую идеологию насаждать начнете. Тут, что ли, наше с вами общее дело выходит? Ну уж нет, не дождетесь!

Шварцман с интересом посмотрел на собеседника из-под прикрытых век. Интересно, как выпутываться станет?

Хранитель весело рассмеялся.

— Уели вы меня, Павел Семенович, уели. Старому волку, я гляжу, палец в рот не клади. Правильно, так меня за мою самоуверенность! Говорите, жучки в сортире? Да уж... — Он опять рассмеялся, потом как-то сразу посерьезнел. — Вот насчет жучков я вам со всей... как там принято говорить?.. со всей ответственностью заявляю: не ставили мы вам никаких жучков, ни в сортир, ни на балкон, ни в настольную лампу. Необходимости у нас такой нет. Так что думайте, кто на самом деле виноват, если, конечно, есть о чем думать.

Он искоса посмотрел на Шварцмана, наклонив голову.

— Вижу, не верите. Ну что же... — Хранитель несколько секунд что-то прикидывал про себя, наконец решительным движением поднялся из кресла. — Павел Семенович, вы высоты боитесь?

— Что? — Брови Шварцмана поползли на лоб. — Какой высоты?

— Обыкновенной высоты, — терпеливо разъяснил Хранитель. — Высокой. Километров пять, например. Или пятнадцать.

Неожиданно Шварцман представил себя парящим в воздухе на высоте пяти километров. Или, скажем, пятнадцати. Он вообразил, как размахивает руками аки крыльями, чтобы держаться в восходящем потоке, и непроизвольно хихикнул. Нет, дружок, горного орла из тебя по комплекции не выйдет. Разве что горный пингвин, да и то вряд ли.

— Похоже, что высоты вы не боитесь, — заявил внимательно рассматривающий его Хранитель. — Во всяком случае, реакция на тест положительна. Вот и хорошо. У вас ничего серьезного на ближайшие полчаса, надеюсь, не запланировано? Давайте-ка немного полетаем.

Не дав Шварцману опомниться, Хранитель стремительно скользнул к двери. Наполовину просунувшись в приемную, он что-то скороговоркой сообщил секретарше, щелкнув пальцем по шее — Шварцман отчетливо расслышал смешок Марицы — и захлопнул дверь. Раздался отчетливый хруст закрываемого замка. Пока Шварцман судорожно пытался вспомнить, в каком кармане лежит единственная связка с ключами от кабинета, Хранитель снова оказался у стола и внимательно его оглядел. Зачем-то он взял фляжку с коньяком и аккуратно положил ее плашмя на стопку бумаг.

— Ну как, готовы? — обратился он к недоуменно смотрящему на него Шварцману.

— К чему готов? — брюзгливо отозвался тот. — Откуда у вас ключ?

— К полету готовы, я имею в виду, — любезно разъяснил Хранитель. — А ключ мне не нужен. Электроника помните?

— Какой еще полет? Что за чушь? Какой еще электроник?

Пару секунд Хранитель как-то странно смотрел в пустоту.

— Из другой жизни прорезалось. Не обращайте внимания, — наконец отмахнулся он. — Не беспокойтесь, все совершенно безопасно...

Гость вышел на середину комнаты. Какое-то время он тихо бурчал себе под нос, затем сделал странное движение рукой. Стопка бумаг на столе, придавленная флягой, протестующе зашелестела под порывом невесть откуда взявшегося ветра, но благородный напиток в добротной тяжелой фляге не подвел, надежно удержав документы на месте.

— Прошу прощения, Павел Семенович, побочные эффекты. Никак не можем избавиться, — извинился Хранитель. — Материализация из ничего — весьма удобная штука, но в атмосфере есть свои сложности.

Шварцман его не слушал. Посреди комнаты висел в воздухе челнок Хранителей. Тот самый, за который он, Шварцман, отдал бы правую руку и обе ноги в придачу. Матовая, серо-стальная, машина излучала почти физическую угрозу и в то же время — непонятные уют и надежность. Как бы крыша от такого сочетания не поехала, мелькнуло в голове у начальника Канцелярии. Ощутив свою непроизвольно отвисшую челюсть, он быстро закрыл рот.

— Ну вот, колесница подана, — Хранитель подошел к окну, отдернул тюлевую штору и настежь распахнул обе створки. Затем он вернулся к машине и коснулся ее гладкой стенки. Под его пальцами протаял дверной проем. — Занимайте свое место, Павел Семенович. Поезд отправляется на экскурсию, опоздавших не ждем.

Заметив, что Шварцман не проявляет ни малейшего желания следовать его приглашению, Хранитель подошел к нему.

— Павел Семенович, не бойтесь, челнок абсолютно безопасен, — склонившийся к нему Хранитель был само участие. Шварцман почувствовал, что его начинает бить мелкая дрожь. Стар я уже для таких фокусов, пронеслось у него в голове. — Там нет никаких перегрузок, все тысячи раз испытано и проверено. Ну, давайте! Я же знаю, что в детстве вы так мечтали стать летчиком!

Почти против своей воли Шварцман грузно поднялся из-за стола, который неожиданно показался ему надежным убежищем от враждебного и холодного окружающего мира. Три шага до машины показались тремя тысячами. Почувствовав, что Хранитель заботливо поддерживает его под локоток, Шварцман, стиснув зубы, отбросил его руку и сам полез в "челнок". Кресло оказалось неожиданно удобным, почти полностью охватив фигуру. Проем немедленно схлопнулся, а Хранитель уже сидел рядом с ним.

— Ну что, поехали? — произнес начальник Канцелярии полувопросительным тоном, отчаянно надеясь, что в его голосе не слышится дрожь. Не дождавшись ответа, он пожал плечами и откинул голову назад, полуприкрыв глаза.

Внезапно окружающий мир за окнами машины размазался, смешался и исчез, сменившись серо-голубой пустотой. Невидимая сила мягко вдавила Шварцмана в спинку кресла.

— Челнок идет с ускорением в двести единиц, — прокомментировал Хранитель. — Быстрее не можем, потому что гравикомпенсаторы не справятся, и вас размажет по сиденью. Хотя мы обычно задействуем две тысячи "же", нам они не вредят. Потерпите немного: я хочу показать вам красивую картинку, но до места примерно три минуты лёта.

Преодолевая давление, начальник Канцелярии приподнялся и выглянул в боковое окно. Внизу уже расстилалась серая пелена облаков, а вверху в непривычном темно-синем небе сияло солнце.

— Высота примерно пять километров, а всего мы поднимемся до тридцати, — Хранитель, похоже, наслаждался ролью гида. — Гордитесь, Павел Семенович. Вы один из немногих людей на Малии, когда-либо взлетевших в такие выси. Ну, если нас не считать, разумеется. Однако же вы лучше пока расслабьтесь и не боритесь с весом. Обещаю, очень скоро вы насмотритесь на куда более впечатляющие виды.

Почти против воли начальник Канцелярии последовал совету. Мысли метались, словно взбесившиеся кошки, и категорически отказывались выстраиваться в обычные стройные ряды и шеренги. Пальцы у него дрожали, сердце колотилось. Ну скажи же что-нибудь умное, почти взмолился он к самому себе! Не выгляди деревенским идиотом!

— Как мы можем лететь сквозь воздух на такой скорости? — наконец сумел он ухватиться за хвост одной из шустрых мыслишек. — Сопротивление же... турбулентность...

— На самом деле машина — всего лишь видимость, — охотно пояснил Хранитель. Он так же, как и сам Шварцман, полулежал в кресле, однако приподнялся в нем, облокотившись на локоть, и чувствовал себя, судя по всему, превосходно. — Она не существует в том же смысле, что и, скажем, вертолет. Челнок целиком состоит из энергетических полей, только выглядящих вещественными. Соответственно, они и воздух раздвигают так, что не возникает никакого трения, сопротивления и турбулентности. Ага! Вот отсюда, пожалуй, можно понаблюдать. Я сбрасываю ускорение. Приготовьтесь...

Приготовиться к чему? Шварцман машинально прищурился и напрягся, и тут машина пропала.

Нет, не так. Шварцман чувствовал, что все еще сидит в приятно облегающем тело кресле, но вокруг осталось только небо — если ЭТО можно назвать небом. Черная ночная пустота окружала его, и яркие немигающие звезды сияли в зените, нахально не обращая никакого внимания на плывущее сбоку солнце. Светило милостиво позволяло на себя смотреть, вероятно, притушенное хитрой системой телекамер (или как создавалась иллюзия?) А внизу...

Начальник Канцелярии много раз в жизни летал на вертолете, однажды даже поднявшись на пять километров в машине с новейшими гравикомпенсаторами. Однако тот опыт нисколько не подготовил его к увиденному сейчас.

Планета расстилалась далеко внизу. Ее горизонт загибался вокруг чашей со слабым голубым ореолом, на дне которой плескалась глубокая синева, тут и там измазанная белыми пятнами и полосами. В той стороне, где сияло солнце, синева переходила в желтизну и зелень, с противоположной же стороны погружалась в глубокий мрак.

— Мы достигли стратопаузы на высоте в тридцать километров и продолжаем двигаться на запад, — Хранитель вещал словно профессиональный гид или закадровый диктор в телепередаче. — Атмосферы за бортом практически нет — давление примерно в сто раз ниже, чем на уровне океана, но температура лишь чуть ниже нуля. Со стороны солнца — восток, там можно разглядеть западные границы Сахары и Оотая и примыкающие к ним архипелаги. Прямо под нами находится Срединный океан. Вон та извилистая цепочка с севера на юг — Американская гряда. Сейчас немного увеличу...

Чаша на несколько секунд приблизилась, и ошарашенный Шварцман действительно разглядел длинную узкую полосу суши, горные пики на которой увенчивали снежные шапки.

— Вон то белое пятно с завихрениями вокруг и с ямкой посередине — безымянный ураган. Он разрядится на Американской гряде и никогда не приблизится к материкам, а у сахарских метеорологов так и не появится шанса придумать ему имя.

Шварцман судорожно вцепился в невидимые подлокотники. Я слишком стар для таких вещей, билось у него где-то внутри черепа, слишком стар...

— Впрочем, я слишком много говорю, — Хранитель прокашлялся. — Наслаждайтесь видом, Павел Семенович, пока мы совершаем кругосветное путешествие. В конце концов, даже высшие чиновники Ростании имеют право слегка расслабиться в выходные. Кстати, совсем не обязательно так крепко держаться за кресло. Поверьте, вы сейчас в большей безопасности, чем у себя в кабинете.

— Мы не можем... упасть? — перехваченное от волнения горло не позволяло начальнику Канцелярии нормально говорить, и голос звучал сипло. — А разгерметизация?

— Нет. Челнок чрезвычайно надежен. Изначально он разрабатывался как спасательная капсула... Ну, не суть. В общем, он надежен. Он способен защитить вас даже в центре крупной звезды. Павел Семенович, если вас напрягает круговой обзор, скажите мне. Сейчас картинка транслируется вам напрямую на сетчатку глаза. Я могу позволить вам смотреть собственными глазами. Не так зрелищно получится, но привычнее.

Шварцман обнаружил, что вцепившиеся в невидимые подлокотники пальцы, сведенные судорогой, неприятно ноют. Пару раз глубоко вздохнув, он попробовал осторожно разжать их. Ничего страшного не произошло. Сверху все так же холодно и ясно сияли звезды, солнце быстро опускалось за восточный край планеты, и вогнутая чаша внизу покрывалась тьмой.

— Все в порядке? — переспросил Хранитель.

— Да...

— Тогда следующая стадия. Павел Семенович, когда я предлагал вам полетать, я имел в виду именно полет, а не пассивное наблюдение. Приготовьтесь... полный контакт!

У него было твердое узкое вытянутое тело, парящее высоко в стратосфере. Кипящая сила переполняла, выплескивалась через край. Невидимые щупальца сенсоров протягивались вдаль, осязая каждую молекулу газа, каждую частичку пыли. Кожу ласкал теплый ветерок космических лучей, мелким градом отскакивал солнечный ветер. Он попробовал заглянуть за горизонт, и перед ним раскрылись новые дали — ураган вздымал тонны воды с поверхности яростно бушующего Восточного Океана, мертвенный суховей уныло тянул над оазисами Южной Сахары, в вулканических камчатских болотах угрюмо поджидали в засаде крокодилы. Он рванулся вперед, и воздух охотно расступился перед ним, и не осталось ничего, кроме бешеной скорости, кроме бесконечно сладостного ощущения упоительного полета, кроме острого, почти смертельного наслаждения жизнью... Он обратил внимание вверх, на звезды, такие далекие и одновременно — он знал это! — такие близкие, и он рванулся к звездам, и звезды рванулись к нему, и все померкло.

— Павел Семенович! Павел Семенович, очнитесь! — мягко, но настойчиво жужжал в ушах голос Хранителя. — С вами все в порядке, Павел Семенович?

Да заткнись ты, отмахнулся от надоедливого голоса Шварцман — и пришел в себя. Он все еще сидел в мягком кресле рядом с Хранителем, державшим его за руку. Лицо закрывало что-то мягкое и чуть пульсирующее, перед медленно фокусирующимися глазами не замечалось ничего, кроме серой поверхности непрозрачного сейчас лобового стекла. Начальник Канцелярии глубоко вздохнул и только сейчас почувствовал, как яростно бьется сердце.

— Вы оказались на грани инфаркта, — заботливо проинформировал его спутник. — Я задействовал экстренную терапию, еще немного — и пришлось бы вас везти в реанимацию.

Над Шварцманом нависло озабоченное лицо Хранителя. Легкий ветерок, и пульсация на лице пропала.

— Я понимаю вашу реакцию, — сочувственно улыбнулся Хранитель. — Когда человек в первый раз входит в режим полного контакта с челноком, он всегда испытывает немыслимую эйфорию. Понимаете, в таком режиме поток информации с рецепторов транслируется прямо в соответствующие зоны мозга, некоторые из которых эволюция заблокировала за ненадобностью. Вы начинаете чувствовать себя машиной, воспринимаете ее ощущения как свои... начинаете управлять ею как собственным телом. А из вас вышел бы неплохой пилот, Павел Семенович. Не зря вы в детстве мечтали о небе.

Шварцман медленно приходил в себя. Сердце уже не пыталось разбить изнутри грудную клетку, адреналиновый туман в голове потихоньку рассеивался. Несколько раз кашлянув, чтобы избавиться от спазма в горле, он произнес:

— Да, эффектный фокус...

Слова выжимались с трудом, мыслями он все еще оставался там, среди звезд, сильный и быстрый, покоряющий расстояние и время. Не хотелось ничего говорить, но он не собирался демонстрировать Хранителю свою слабость. Даже если его видят насквозь вместе со всеми потрохами, но он не станет ползать полураздавленной медузой перед каким-то сопляком.

— Спасибо, что развлекли старика, но лучше приберегите свои фокусы для девочек. Я так понимаю, демонстрация окончена?

— Да вообще-то как скажете, Павел Семенович, — задумчиво откликнулся Хранитель. — Я предупредил секретаршу, что полчаса вас нет на месте ни для кого, даже для Треморова. С тех пор прошло меньше пятнадцати минут, так что мы можем еще полетать, — внезапно Шварцман опять повис посреди пустынного неба. — К полному контакту я вас больше не допущу, вы уж извините. Мне не хочется привезти обратно ваш труп. Ваша больница, конечно, хороша, но откачать вас, боюсь, ей окажется не под силу. Так что довольствуйтесь просто полным обзором.

Вокруг снова возник необъятный мир. Невидимая, машина чуть качнулась и устремилась вниз и вперед, к далекой сияющей линии, опоясавшей горизонт.

— Мы идем над пустынным ночным океаном и быстро снижаемся, так что внизу пока ничего не видно, — прокомментировал сбоку Хранитель. — Но вон там, впереди, уже можно разглядеть парочку крупных портов на западном побережье. Кажется...

Он задумался.

— Ага, точно. Светлое пятно прямо по курсу — Фудзи. Через несколько секунд... нет, уже виден весь Японский архипелаг. Он довольно плотно заселен, а потому ночью с высоты хорошо заметен. А ведь Фудзи основали совершенно случайно. Сложись история чуть иначе, и не существовало бы сейчас ни города, ни университета, ни порта. Вообще интересно, как маленькие случайности в истории могут привести к большим изменениям. Окажись планета чуть дальше от звезды, а климат немного прохладнее... — Хранитель на секунду задумался. — Да, все-таки восемьсот миллионов человек — не пять миллиардов, пространства для маневра куда меньше.

Он резко замолчал. Над горизонтом поднималось светило. По поверхности планеты, заметно увеличившейся и уже не выглядящей вогнутой чашей, к челноку резво бежала светлая полоса. Голубизна океана там быстро вытеснялась цветами земли и растительности. Пронеслось и осталось далеко позади изломанное сумеречное побережье, тут и там усеянное светлыми пятнами городов, и свет ясного солнечного дня стремился им навстречу. Шварцман отдался неудержимому ощущению волшебного полета, впитывая в себя сказочную картину, и уже не осталось у него никаких желаний, кроме — только бы не проснуться!

— А теперь немного искупаемся, — внезапно сказал Хранитель. — Ныряем.

Струящееся внизу Бескрайнее море — Шварцман успел опознать характерные контуры Тибетской гряды на юго-восточном побережье Оотая — бросилось им навстречу, и прежде чем он успел осознать происходящее, челнок уже несся среди солнечных лучей, струящихся сквозь морскую поверхность. Скорость явно уменьшилась, но все равно оставалась такой, что разобрать что-либо по сторонам оставалось невозможным.

— Мы приближаемся к Нинсиа, — впереди появились маленькие сетчатые рисунки — здания и корабли. — Раз уж мы здесь оказались так удачно...

Мимо мелькнул и пропал ошарашенный дельфин. Тут же, очевидно, челнок остановился, поскольку чуть сбоку появилось и зависло, не намереваясь исчезать, большое облако медуз, пульсирующих вниз куполами и перепутавшихся длинными бахромчатыми щупальцами с соседками.

— На нашем центральном пульте имеется сообщение о том, что на одном из разгружающихся в порту кораблей присутствует опасная контрабанда. Не хотите лично поучаствовать в расследовании? — Не дожидаясь ответа, Хранитель медленно двинул машину вперед. — Сейчас мы попытаемся проверить наличие постороннего груза на борту. Начинаю осмотр...

Один из крошечных корабельных силуэтов замигал по контуру красным и вдруг вырос, заслонив собой весь обзор. Теперь он уже вовсе не казался схематичным. Самый натуральный сухогруз, только нарисованный серыми красками.

— При сканировании используются гравитационные и электромагнитные поля в разных комбинациях, — бесстрастно комментировал Хранитель. Борт корабля растаял, за ним показались палубы с какими-то контейнерами. — К сожалению, при таком подходе теряются цвета, но эстетикой сейчас можно и пренебречь.

Теперь красным контуром замигал контейнер, лежащий в самом низу одного из штабелей. Он резко вырос в размерах, и желтая окружность замерцала вокруг прямоугольного пакета.

— Анализ завершен. Опять наркотики, и далеко не только транитин. Похоже, ушлые ребята в окрестностях Австрал решили, что растительные опиаты слишком сложно добывать, и постепенно переходят на синтетику. Дайте-ка подумать... Ага. Знаю, кому в таможне можно слить информацию. Все, наводка ушла.

Окрестности снова окрасились в серо-зеленые тона подводного мира.

— Собственно, для сканирования нам и не требовалось приближаться к кораблю, все можно проделать с базы. Это к вопросу о жучках в вашем сортире... — В голосе Хранителя мелькнула неприкрытая ирония.

— Откуда вы знаете, кто и когда провозит наркотики? — не обратив внимания на подковырку, осведомился Шварцман.

— Автоматические сканеры во всех портах крупнее прогулочного лодочного пирса. Не только в Ростании, по всему миру. Нам известны пути поставок наркотиков в любую страну. В Ростанию и Сахару, разумеется, в первую очередь.

— И... вы передаете ее... полиции? Каким образом?

— Когда как. Иногда анонимное письмо подбрасываем, иногда звонок неизвестного доброжелателя. Только мы редко сотрудничаем с полицией. Толку-то?

— Что? — положительно, сегодня день загадочных событий. Шварцман ошарашенно взглянул влево, но Хранителя, разумеется, не увидел. Там, где он предположительно находился, как раз проплывал косяк небольших юрких рыбешек. — Как — зачем? Вы же сами поставили необходимым условием ликвидацию наркотиков!

— Мы поставили необходимым условием, чтобы ВЫ приложили все усилия для уничтожения наркотранзита. Я имею в виду, Ростанию как государство. Мы не обещали делать за вас работу. Кроме того, Павел Семенович, я про другое. Какой смысл ликвидировать отдельные поставки, когда система в целом живет и развивается?

— Мы работаем как можем! И СОД, и оперативный отдел Канцелярии...

— Да бросьте, Павел Семенович! — окружающий подводный мир исчез, и Шварцман снова оказался в тесной кабине челнока. — По вашему же собственному приказу расследование проведено. Вы прекрасно знаете, кто строил коридоры для ввоза наркотиков. Ведь знаете же, верно?

— Сашка...

— Верно. По личному приказу господина Треморова Александра Вячеславовича все делалось. Я даже могу объяснить, зачем. Транитин быстро вызывает привыкание. Хотя он не так разрушителен для физиологии, как более серьезные наркотики, и немногим вреднее алкоголя, отказаться от него практически невозможно. Слишком сильная ломка. Если бы мы не вмешались, уже через полгода-год в Ростании не менее пятидесяти миллионов человек уже плотно сидели бы на нем. А еще через год, когда полностью развернулись бы производства внутри страны, и все двести. А зависимых людей очень легко контролировать.

Шварцмана тряхнуло, и он обнаружил, что кресла челнока, ранее параллельные и почти горизонтальные, приняли нормальное положение, разъехались и развернулись друг к другу. Теперь он сидел напротив Хранителя словно в небольшом кабинете.

— Беда в том, Павел Семенович, что Треморов оказался не только беспринципным сукиным сыном, но и идиотом, не понимающим простейших вещей. Вовлеченные сотрудники СОД широко использовали бандитов для транзита наркотиков внутри страны и подкупа таможенников. За последний год отдельные бандитские шайки выросли, окрепли и превратились в хорошо отлаженную систему, которая отнюдь не намеревается останавливаться даже по приказу Народного Председателя. Раньше с иностранными производителями наркотиков связывались и организовывали поставки резиденты СОД. Теперь СОД не у дел, но уже сами бандиты наладили прямые контакты с зарубежными... коллегами. Проблема в том, что организованная преступность, раз возникшая, просто так не исчезает. А вот как с ней бороться, дело уже ваше.

Шварцман почувствовал, как в нем поднимается бессильная ненависть — не к Хранителю, хотя высокомерная мина на его лице бесила хуже наставленного пистолета, а на себя. Эх, Сашка, Сашка! Ты всегда был решителен и знал, что и как делать. А я всегда знал, что моральных тормозов у тебя нет. Но чтобы такое... В совершенно секретной папке, о которой во всей Канцелярии знают ровно три человека, содержатся неоспоримые доказательства причастности к наркотикам не только Дуболома, но и самого Народного Председателя. Но верить в такое не хотелось.

Не хочется — а придется, Пашенька.

Вопрос лишь в том, что с новой верой делать дальше.

— И главная проблема — в том, что Треморов никогда не уйдет по доброй воли.

Начальника Канцелярии словно тряхнуло током. Он резко наклонился вперед, подавив желание обеими руками вцепиться в свитер на груди Хранителя.

— Что? — не веря своим ушам переспросил он.

— У него все признаки быстро развивающегося маниакально-депрессивного психоза. А сумасшедшим не свойственно трезво оценивать обстановку. К сожалению, некоторые наши принципы не позволяют его убить.

Убить. Убить. Убить...

Слово эхом отдалось в глубине сердца.

— Весьма отрадные принципы, — сухо ответил Шварцман, снова откидываясь на спинку.

— Весьма отрадные, — согласился Хранитель. — Хотя временами и сильно стесняющие. Однако, вам, Павел Семенович, следовало бы поостеречься. У него-то в вашем отношении тормозов нет.

— Я не намерен обсуждать с вами подобные вопросы! — резко ответил начальник Канцелярии. — Вы слишком много себе позволяете. Верните меня назад, немедленно!

Где-то в глубине сердца зародилась тонкая ноющая боль. Шварцман почувствовал, что ему отчаянно не хочется возвращаться в опостылевший кабинет, к обрыдлым бумагам, однообразным интригам — и к секретной папке в своем сейфе. Он до боли стиснул кулаки, прогоняя наваждение.

— Прошу прощения, что проявил невежливость. Да, кстати, Павел Семенович, — голос Хранителя стал задумчивым. — Я вижу, что наша маленькая экскурсия произвела на вас заметное впечатление. Думаю, жестоко поманить вас таким пряником и снова выбросить назад, в надоевшую реальность. Чего стоит жизнь, в которой нет места сказке? Возьмите-ка.

Хранитель протянул Шварцману маленькую прозрачную вещицу, изгибающуюся полумесяцем. Начальник Канцелярии недоверчиво посмотрел на нее, затем на спутника, но предмет взял.

— Ничего серьезного, просто игрушка. Если наденете на запястье и закроете глаза, то полетите, когда захотите. Нет-нет, — Хранитель рассмеялся. — Не воспринимайте мои слова так буквально, физически вы останетесь на месте. Но вы сможете с помощью своего сознания управлять... хм, как бы назвать такую штуку? Ну, нечто вроде миниатюрной летающей телекамеры. Она в состоянии перемещаться над планетой в любое место по вашему выбору и транслировать изображение вам в глаза, как сейчас, в челноке. Управление простейшее, вы быстро освоитесь. Считайте, что мы немного компенсируем беспокойство, которые вам доставляем.

Хранитель снова стал серьезным.

— Правда, Павел Семенович, летать камера сможет на высоте не ниже десяти и не выше ста пятидесяти километров от уровня моря. Кроме того, встроенные ограничители не позволят использовать игрушку для серьезных дел вроде разведки сахарских военных баз. И работает браслет только для вас, другому не передать. Все понятно?

Шварцман долго смотрел на браслет, потом перевел взгляд на Хранителя.

— Вы редко делаете что-то просто так, — сухо заметил он. — Боюсь, что игрушка, как вы выражаетесь, окажется с подвохом, — он решительно протянул полубраслет назад. — Спасибо за заботу, но я не возьму.

Хранитель не пошевелился.

— Мы действительно редко делаем что-то просто так, — мягко проговорил он. — Но основной наш принцип — не нарушать доверие людей. Павел Семенович, я даю вам честное слово: мой подарок не делает ничего такого, что вы имеете в виду. Разумеется, вы можете не поверить мне, — он поднял руку, останавливая Шварцмана, — но я говорю правду. Речь идет всего лишь о компенсации за неприятности.

Шварцман испытующе смотрел на него. Лицо Хранителя, невыразительное и незапоминающееся, оставалось абсолютно бесстрастным. Внезапно начальнику Канцелярии ужасно захотелось еще раз испытать то дивное ощущение полета, которое он пережил несколькими минутами ранее. Он стиснул в вспотевшей ладони подарок и медленно сунул его в карман пиджака.

— Хорошо, я поверю вам, — его голос был хриплым. — Если вы дарите от чистого сердца, то... спасибо! — Голос начальника Канцелярии пресекся, он прокашлялся. — Однако мне и в самом деле пора возвращаться. Верните меня в кабинет.

-"Джао, контакт. Робин в канале".

"Джао в канале. Да, Робин?"

"Прошу разъяснений. Я наблюдал за проведенной тобой психокоррекцией. Имплантировав Шварцману ментоблок третьего уровня, ты нарушил свои же собственные принципы. Как же рассуждения о том, что последствия ошибки с высоким руководством могут оказаться фатальными?"

"Могут и окажутся, если я хотя бы немного ошибся с анализом личности. Но я не вижу иного выхода. Последствия бездействия куда хуже. Он никогда не решился бы без моего толчка. Слишком много связывает его с Треморовым, и даже угроза собственной жизни может оказаться недостаточным побудительным мотивом".

"Ты неосторожен. Ты рискуешь серьезно усложнить ситуацию, если у Шварцмана начнется резонанс. Он уже демонстрировал склонность к нему ранее".

"Я не мог упустить шанс. Именно сейчас он оказался на гребне эмоциональной неустойчивости, так что его можно подтолкнуть в нужную сторону с минимальными усилиями".

"Третий уровень нельзя отнести к "минимальным усилиям". Ты неоправданно рискуешь".

"Я знаю, Робин".

"Тебе не проще убрать Треморова самостоятельно, по обычной схеме? Имитация острой коронарной недостаточности куда проще".

"Состояние его здоровья известно Хранителям весьма точно. У него нет ни малейшей причины для внезапной смерти, она вызовет ненужные подозрения. Кроме того, мне вовсе не хочется, чтобы для Шварцмана оказалась сюрпризом внезапно возникшая неразбериха и паника. Дуболом во главе государства нравится мне гораздо меньше Треморова, а именно у него в такой ситуации больше всего шансов. Оптимально, если Шварцман нанесет удар именно тогда, когда окажется готов".

"Я не думаю, что в нынешней ситуации есть оптимальные варианты развития событий. Но твою логику я понял. Напоминаю, что через несколько минут у тебя спарринг с Тилосом, так что рекомендую подключиться к проекции на Базе как можно быстрее".

"Спасибо, я помню. Отбой".

"Конец связи".

23.07.1582, понедельник

— На сегодня достаточно.

Чернокожий гигант отпускает завернутую к лопатке руку партнера и поднимается слитным плавным движением, удивительно изящным для его массивного тела. Уткнувшийся носом в мягкий пластик спортзала Тилос какое-то время лежит неподвижно, потом встряхивается и поднимается следом.

— Что с тобой происходит? — осведомляется Джао, стирая ладонью пот со лба. — Ты о чем угодно думаешь, только не о тренировке. С делами сложности?

— Что, так заметно?

Тилос поводит плечами и крутит головой. Потом распускает пояс, распахивает плотную защитную куртку и начинает обмахиваться полами. Джао молча наблюдает за ним.

— Фарлет, — наконец произносит Тилос. — Я постоянно думаю о том, что с ним случилось. Почти две недели не могу избавиться от мысли... — Он мнется. — От мысли, что с ним поступили несправедливо.

— Скажи прямо — что Совет совершенно зря отправил его в отставку. Что мне следовало бы встать грудью на защиту старого друга и не позволить выбросить его на улицу. Так?

— Я бы не стал формулировать так резко...

— Но суть верна?

Тилос пожимает плечами. Джао чешет кончик носа, потом опускается на пятки, опуская руки на бедра ладонями вверх.

— Понимаешь, его не отправляли в отставку. Он ушел сам. Погоди, не перебивай. Да, ты считаешь, что его вынудили к резким заявлениям, а потом гордость не позволила ему отказаться от своих слов. В чем-то ты прав. Но, видишь ли, он не из тех людей, кто способны в запале ляпнуть невесть что. Он думал об уходе не меньше года. И со мной советовался.

Джао вздыхает.

— Я в другом виноват. Тебя назначили к Фарлету в стажеры только из-за моего настояния. Суоко с самого начала собиралась лично заняться тобой. Но я посчитал, что его жизненный опыт и талант наставника окажутся для тебя полезными. В результате вместо того, чтобы уйти на отдых еще зимой, он продолжал работать. И вот результат.

Подумав, Тилос опускается напротив Джао, копируя его позу.

— Я никого не виню, — произносит он слегка напряженно. — Просто... ну, я думал, что в отставку уходят по-другому. Как на пенсию. Застолье, воспоминания, памятные подарки...

— Нет, — Джао качает головой. — Хранители редко уходят в отставку мирно и с радостью. Мы срастаемся с нашей работой и тратим на нее все нервы. У нас нет семьи, мы одиночки, и работа для нас — как нога для одноногого. Пока на ней можно стоять, все в порядке, но как только она устает и подламывается, мы падаем — чтобы уже не подняться. Нам просто не на что больше опереться. Ты знаешь средний срок жизни Хранителя в отставке — три года, тебя предупреждали сразу. Те, кто не кончают жизнь самоубийством, тихо хиреют, иногда спиваются, и в конце концов умирают просто из-за бессмысленности жизни. Средний возраст выхода Хранителя в отставку — сорок два года лет, смерти — сорок пять. Я в свои сорок шесть просто патриарх-долгожитель. Так что мы до последнего упираемся, стараясь оставаться полезными как можно дольше.

— И Фарлет...

— Покончит жизнь самоубийством через полгода, — в голосе Джао внезапно скрежещет гравий. — Максимум через год. Я ничего не могу поделать, Семен. Ничего. Он выгорел дотла, давешний случай стал последней вспышкой. Он слишком долго тащил на себе груз старой вины.

Какое-то время Тилос молча смотрит в пол.

— А если бы он отказался уйти в отставку? — наконец спрашивает он. — И даже на временный отдых?

— Ты, видимо, еще не осознал, что у нас нет людей, способных поставить личное выше общественного, — кривая улыбка Джао больше походит на оскал паралитика. — Ни один Хранитель не позволит себе оспорить мнение Совета, подкрепленное анализом Робина. Фильтры к нам других не пропускают. Возможно, потому у нас и нет новых членов. Времена меняются, и восторженных идеалистов все меньше. Ты вот непонятно откуда взялся, исключение из исключений.

— Я такой, — соглашается молодой человек. — Весь из себя исключительный. Джао, спасибо за тренировку. Извини, что не мог сосредоточиться. В следующий раз выложусь по полной.

Он с кряхтением поднимается, тяжело опираясь на кулаки и осторожно разминая затекшие ступни. У выхода из зала он останавливается и оборачивается.

— Джао, — непонятным тоном спрашивает он, — а ты не собираешься уходить?

— Собираюсь, — голос гиганта бесстрастен. — Не позже зимы. Вот пройдут выборы Нарпреда... Только пока не распространяйся об этом, особенно при Суоко.

Помедлив и ничего не ответив, Тилос выходит из зала. Негр задумчиво смотрит ему вслед.

— Все-таки свинью вроде меня еще нужно поискать, — наконец бормочет он себе под нос. — Как же я тебя не отсеял вовремя, малыш ты мой честный и невинный?

И лишь гробовая тишина зала ему ответом.

28.07.1582, суббота

Высокого белобрысого парня Оксана приметила сразу, как только вошла в гостиную. Как всегда, когда Таськины родители-геологи сваливали в долгосрочную северную командировку, в квартире стоял дым коромыслом. Тусовались какие-то незнакомые ей ребята и девчонки, а в комнате импортным голосом вопил импортный же телевизор с подключенным видаком. В такт певцу и в меру своего умения посреди комнаты вихлялись человек десять, половина бухие настолько, что едва держались на ногах. На сдвинутом к дивану столе, на телеящике и на полках секретеров стояли пустые бутылки из-под "Карацама", грязные стаканы и бокалы. Чтобы пройти в гостиную, пришлось плечом отпихнуть парочку, нахально расположившуюся целоваться прямо посреди дороги. Береста не наблюдалось и здесь, и вообще она не могла заметить никого из своих, только один полузнакомый парень с параллельного потока вежливо кивнул ей в прихожей. Чего она приперлась сегодня? Бересту в морду плюнуть? Со сколькими девками она его видела за последние пару недель? С двумя? С тремя? Нет, все-таки с двумя. Потаскун-носильник, блин.

Парень, за которого зацепился ее взгляд, в гордом одиночестве торчал у окна. То есть прямо рядом с ним целовалась еще одна парочка, а с другой стороны у открытой форточки курили еще двое, но с первого взгляда становилось ясно: он — сам по себе. То ли ждал кого, то ли тоже не понимал, что здесь делает. Он по крайней мере на полголовы возвышался над остальными, и его белобрысая макушка, подсвеченная через окно солнечными лучами, горела словно маяк. Обведя танцующих взглядом и так и не обнаружив никого из знакомых, Оксана невольно приклеилась к ней взглядом и несколько секунд завороженно разглядывала. Потом перевела взгляд на лицо. Физия как физия. Слегка горбатый нос, выступающие широкие скулы и трехдневная щетина. Она уже начала поворачиваться, чтобы поискать приключений поинтереснее танцев-обжиманцев с незнакомыми бухариками, но тут парень сдвинулся с места. Он протиснулся сквозь толпу танцующих, слегка присмиревшую в перерыве между клипами, и подошел к девушке.

— Привет! — сказал он. — Ты ведь тоже из Сечки, верно? С физмата? Я тебя в лицо помню.

— Привет, — настороженно отозвалась Оксана. — Да. А что?

Тут очередной артист в видаке снова завопил как резаный, забухали басами неведомые инструменты, в толпе завизжали девки, и ответ парня растворился в общем шуме. Белобрысый поморщился и вышел в коридор, поманив Оксану за собой. Та слегка пожала плечами и двинулась следом. Не датый, и то ладно. А если не слишком привередничать, то где-то даже и симпатичный. И щетина ему идет.

В коридоре, впрочем, белобрысый говорить не стал. Он ухватил Оксану за руку и потащил к выходу из квартиры. Ошарашенная, та не сопротивлялась. Уже на лестничной площадке она пришла в себя и приготовилась завизжать, но парень отпустил ее, захлопнул дверь, заглушив доносящиеся звуки, и облегченно вздохнул.

— Почти оглох с ними, — пожаловался он. — Слушай, ты Береста не видела? Ты же вроде как с ним гуляешь? Он обещал появиться, но все нет и нет. Я домой ему звонил, родаки сказали, что ушел уже.

— Вот еще, гуляю! — Оксана возмущенно вздернула нос. — Нужен он мне, задрот ботанистый!

— То есть не знаешь? — разочарованно спросил белобрысый. — Жаль. У меня к нему дело, срочное. Вопрос жизни и смерти. Буквально, между прочим.

— Что, помрет, что ли, если не встретитесь? Или ты ему бабки занял, а он не отдает? Так думать надо заранее. И не отдаст, поди.

— Бабки, бабки... — рассеянно пробормотал белобрысый. — Нафига мне сдались его бабки? Ну, раз не знаешь, я тогда пошел. Здесь его ждать, похоже, без толку.

Он повернулся.

— Погоди! — неожиданно для самой себя вскинулась Оксана.

— Ну?

— А... а я тебя не помню в Сечке. Ты где учишься?

— Все-то тебе расскажи! — усмехнулся парень. — Я, может, и не учусь вовсе, а работаю. И даже не в Сечке. Не педагог я ни в одном глазу, и детей с самого детства не переношу, чтобы еще и учительству обучаться. Извини, подруга, мне пора. Ты симпатяжка, я бы с тобой с удовольствием потрепался, но мне и в самом деле некогда. Если я Береста не найду побыстрее, ему сильно поплохеет.

— Меня, между прочим, Оксаной зовут, — протянула девушка, одновременно обиженная пренебрежением и польщенная "симпатяжкой". — Оксана Шарлот. А ты?

Парень не ответил. Он молча смотрел на нее, и Оксана поняла, что сейчас он развернется и уйдет окончательно. Да зачем он ей вообще сдался?

— Ну, я вообще-то знаю, куда он мог пропасть. Есть у него одно местечко, куда он девок водит. Опять, небось, с кем-нибудь там сидит.

— Крис.

— А?

— Меня зовут Крис. Что за место?

— Ну... сложно объяснить. В Юго-Западном, на Ботанике. Там дом старый, барак двухэтажный, сто лет как заброшенный. Жильцов в прошлом году переселили, а дома под слом, только пока никак не снесут. На первом этаже и в подвале бомжи ночуют, но на втором комната есть с нормальной кроватью... ну, в общем, нормальная комната. Он там со своей компанией тусуется, и меня как-то раз водил.

— Так... — белобрысый Крис побарабанил пальцами по подбородку. — Подробнее место описать можешь? А лучше показать?

— Ты что — показать! Туда же на автобусе через полгорода пилить!

— А я на тачке. Десять минут, и там. Слушай, мне действительно очень надо его найти. Если поможешь, угощаю мороженым — сколько слопаешь.

— Приличные девушки, — сообщила Оксана, кокетливо поведя плечом, — на мороженое не ведутся. Они ведутся на ужин в "Интернационале" или в "Килиманджаро". Но поскольку меня к приличным не отнесешь, ладно, уговорил. Только имей в виду, не в стаканчиках, а нормальное, в кафе.

— Договорились, — в глазах белобрысого мелькнуло нетерпение. — Но только потом. Поехали.

И он побежал вниз по лестнице, прыгая через ступеньки. Ну, шустрый! Мог бы и лифт вызвать. Ох ты, он же не работает. Ну ничего, четвертый этаж — не десятый, а вниз — не вверх.

Оксана заспешила вслед за Крисом. В ней боролись два противоположных чувства. Голос разума напоминал, что ехать на глухую окраину с совершенно незнакомым парнем, да еще никому не сообщив, может обернуться весьма неприятной разновидностью самоубийства. Но странное ощущение Большого Приключения, внезапно зазудевшее где-то под ложечкой, от разума отмахивалось. Парень вовсе не походил на насильника или маньяка. Не слишком все-таки симпатичный, но какой-то... притягательный. Харизматичный, вот правильное слово. И машина, наверное, своя. Возможно, с ним даже удастся познакомиться поближе, и тогда... А между прочим, девушка она вполне порядочная, и в постель к парням на первом же свидании не прыгает, вот!

— Бегают и бегают! — прошипела из полуоткрытых дверей квартиры какая-то бабка. — Орут, топают, музыку играют на весь дом, спасу нет никакого! Вот ужо участковому пожалуюсь!

Не обратив на нее внимания, Оксана протарахтела каблучками по гулкому бетону лестницы и выскочила из подъезда. Возле него уже негромко тарахтела мотором облезлая "росомаха" не то пятой, не то шестой модели, в них Оксана разбиралась плохо. Не фонтан, однако. Но все лучше, чем ничего. Она обошла автомобиль и села на переднее сиденье. Дверца захлопнулась только с третьего раза.

— Говори, куда, — нетерпеливо поторопил Крис. — Улица какая?

— На Громова, в дальнем конце. Там старых бараков десятка три.

Машина рванула с места так, что Оксану вдавило в кресло. Взвизгнув покрышками, она с трудом вписалась в поворот и вылетела на улицу, подрезав сразу два автомобиля, возмущенно засигналивших вслед. Девушка уперлась коленками в пластмассовую панель, ухватилась руками за сиденье и тихонько завизжала.

— Ты чего? — удивился парень. — Испугалась, что ли?

— Ты куда так гонишь? — Оксана на секунду отцепилась от сиденья и потянулась к привязному ремню. Рука, однако, нащупала лишь пустоту. — Сам убьешься и меня угробишь! Ошалел, что ли? Сбавь скорость! Или меня высади, ненормальный!

— Не боись, — весело сказал белобрысый, обгоняя другие автомобили как заправский гонщик. — Не разобьемся. Все безопасно.

Оксана бросила взгляд на приборную панель и тут же отвела взгляд, подавив позыв крепко зажмуриться. Стрелка на спидометре как приклеенная держалась у нуля и даже не шевелилась. Похоже, здесь сломано вообще все. И... где рычаг переключения скоростей?

— Коробка автоматическая, движок форсированный, управление упрощенное, — словно прочитав ее мысли, ухмыльнулся парень. Он отвел взгляд от дороги и подмигнул Оксане, от чего у нее захватило дух. Он же сейчас впилится в кого-нибудь! — У меня, детка, не простая машина, даром что выглядит как ведро с болтами. На место через несколько минут доберемся. Не дрейфь. Ты же будущая училка, тебя в школе еще и не такие ужасы ожидают.

Будущая училка стиснула зубы, с трудом сдержавшись, чтобы не послать насмешника подальше и надолго. Между тем, они уже неслись по какой-то незнакомой тихой улочке между деревянных одноэтажных домиков и покосившихся заборов. Несмотря на щербатый даже на вид асфальт, машина шла ровно и почти не тряслась. Вот Крис резко бросил ее в новый поворот, но Оксана его почти не почувствовала. Так, слегка прижало к дверце. Мотор автомобиля гудел ровно и еле слышно. Похоже, машинка действительно не так проста, какой кажется снаружи. Только кто же тогда ее спутник? Неужто из СОБ? Зачем ему тогда Берест? Ой, дура... Может, не стоит ему помогать?

— Я не из органов, — Крис, казалось, читал ее мысли. — Честное благородное. Не тушуйся, детка, не подставляешь ты своего Береста, а наоборот. Я должен...

Он резко умолк. Они как раз вывернулись сразу в середине улицы Громова, где по левую сторону уже тянулись деревянные двухэтажные бараки. В недалеком грядущем им предназначалось превратиться в обломки, и несколько уже снесли (брошенный экскаватор ржавел под открытым небом уже не первый месяц), но остальные пока что доживали свой век.

Сразу после резкого поворота машина дернулась, пошла юзом, но тут же встала как вкопанная.

— Можешь даже не указывать, где именно собирается его компания, — процедил Крис сквозь зубы. — Уже сам вижу. Опоздали.

— А?

— Синяя "трешка" вон у того барака с двумя хмырями внутри. Зеленый "замок" с еще двумя вон того деятеля пасет — видишь? И еще штук двадцать мужиков по периметру замаскированы. Блин. И что делать, спрашивается? Я на публичные мордобои не рассчитывал...

Крис говорил как-то странно, смотря прямо перед собой в пустоту расфокусированными глазами. Оксане стало не по себе. Зеленую "ласточку", остановившуюся у тротуара метрах в тридцати от заброшенного барака, куда как-то раз ее привел Берест, она сумела разглядеть, но вот ни синюю "росомаху", ни тем более замаскированных мужиков не увидела. Определенно, Крис какой-то странный. А вот она сама точно вляпалась в неприятности по самую маковку.

По тротуару возле "берестова" барака неторопливо шел какой-то парень в желтой рубашке и легких полотняных брюках. Вот он подошел к крыльцу, поднялся, осторожно ступая по прогнившим и проломленным ступенькам, подозрительно огляделся и вошел внутрь. А несколько секунд спустя улица внезапно ожила.

Неизвестно откуда вынырнули, тонко воя гравиматрицами, три черных "ладоги", тут же плюхнувшиеся на опоры перед бараком. Из них выскочило десятка полтора крепких мужчин в черных костюмах, немедленно бросившихся в двери. Еще столько же словно сконденсировались из воздуха и деловито оцепили барак по периметру. Загудел мотор грузовика, и большой синий фургон с надписью "Молоко" вывернул из переулка и подкатил к "ладогам", неуклюже взобравшись на тротуар и замерев рядом с ними.

— Интересно, и почему они бандитов так же показательно не ловят? — задумчиво вопросил белобрысый Крис. — Эй, подруга, что делать станем?

— С чем? — тупо спросила Оксана.

— С общаками. С оперативными сотрудниками Службы общественных дел, проводящими спецоперацию по захвату особо опасных преступников, подрывающих основы народного строя... ну, ты поняла. Так что делать?

— Делать?

— Ясно. В диверсанты тебе точно идти не стоит. И в разведчики тоже. И в летчики. Доходит до тебя, как до жирафа. Твоего дружка Береста и всю его якобы ячейку сейчас повяжут и в Переветовку законопатят. Или в Печальку, что отнюдь не приятнее. Нет уж, нефиг делать. Не собираюсь я с этой сволочью политесы разводить, что бы там Совет ни рекомендовал. Держись.

Машина рванула с места, и Оксану вновь вдавило в сиденье. Визжа тормозами, она вклинилась на тротуар между "ладогами" и бараком как раз в тот момент, когда из дверей появились люди в костюмах. Они торопливо семенили парами, а между ними тащились плотно зажатые молодые ребята. Руки им вывернули так, что носами те едва не пахали землю.

— Берест! — выдохнула Оксана. — Ой, Берест!

Конвоиры недоуменно замерли, и зажатый между двумя общаками Иржи с усилием распрямился. Его легкий свитер на груди оказался разорванным в клочья, правый рукав висел полуоторванным, и из-под материи просвечивало голое тело. На скуле виднелся огромный кровоподтек, от нижней губы по подбородку тянулась кровавая дорожка. К машине со всех сторон уже бежали общаки из оцепления, у двоих в руках Оксана заметила пистолеты.

— Сиди и не высовывайся! — приказал Крис. Он толкнул дверцу и выпрыгнул наружу.

Что с ним намеревались сделать набежавшие, Оксана так и не успела понять, потому что между людьми в черных костюмах словно пронесся смерч. Тела разлетались по сторонам, словно сухие сучки, попавшие под щетку подметальной машины. Несколько секунд спустя на ногах остались стоять только Крис, да еще Иржи Берест, тяжело опершийся о капот "росомахи", и один мужчина в черном костюме. Оперативник СОД растерянно смотрел на стоящего перед ним белобрысого, заложившего руки за спину. Лица Криса девушка не видела, но оперативник выглядел настолько изумленным, словно оказался перед десятком инопланетян сразу.

И тут Оксана наконец вышла из ступора.

С усилием распахнув заскрипевшую дверь, она выскочила из машины.

— Берест! — затормошила она друга. — Берест! Ты как? Ты живой?

Еще несколько мужчин в черном выбежали из-за барака, но благоразумно остановились поодаль. Двое склонились на слабо шевелящимися на земле людьми.

— Что все это значит? — хрипло поинтересовался стоящий перед Крисом общак. — Кто вы такие? Идет операция Службы Общественных...

— А вы шустры, господин капитан Пшеславский, — перебил его Крис. — Честно признаюсь, скорость вашей работы меня даже несколько ошарашила. Когда вам вчера передали дело, я вовсе не ожидал, что вы менее чем за сутки спланируете и организуете такую провокацию.

— Кто вы...

— Бросьте, Лесь Карлович. Вы уже поняли. Впрочем, для протокола представлюсь официально. Хранитель Крис к вашим услугам.

Над плечом белобрысого вспыхнул и замерцал сине-желтый полупрозрачный шар, тут же, впрочем, пропавший. Капитан Пшеславский дернулся, словно намереваясь сбежать, но все же остался на месте. Оксана, поддерживающая Береста под руку, тихо охнула. Хранитель! Настоящий Хранитель! Ну, теперь понятно...

Что именно ей понятно, она сформулировать не успела, потому что Крис наклонился вперед и сжал плечо общака.

— До вас ведь уже дошло, господин капитан, — ласково осведомился он, — что вы ошиблись? Вас ввел в заблуждение недобросовестный осведомитель, преследующий собственные цели и оговоривший ни в чем не повинных граждан нашего государства. Месть на почве ревности к девушке, верно?

— Да-а... — выдохнул капитан.

— И что вы намерены сделать с текущей операцией?

— От... ме... нить... — медленно процедил общак, налившееся кровью лицо которого скривилось от боли: хватка Хранителя, похоже, оказалась стальной.

— А что с уголовным делом?

— Закрыть за отсутствием состава...

— Вот и великолепно! — обрадовался Хранитель, отпуская плечо капитана. — В таком случае вам, вероятно, следует отпустить задержанных молодых людей и отправиться восвояси. Извиняюсь, кстати, за возникшее непонимание.

Он красноречиво обвел взглядом медленно поднимающихся на ноги оперативников.

Какое-то время капитан Пшеславский разглядывал белобрысого парня с плохо скрытой гримасой ненависти, потом резко отвернулся.

— Операция отменяется, — резко сказал он. — По машинам. Возвращаемся.

Оксана настороженно наблюдала, как оперативники с трудом поднимаются на ноги и, кривясь от боли, забираются в автомобили. Загудели гравиматрицы, зарычали моторы, и несколько минут спустя на тихой безлюдной улице остались только Хранитель, Оксана и Берест с друзьями, напряженно разглядывающие Хранителя. Оксана заметила, что среди них оказалась и девчонка, с которой Берест шлялся накануне.

— Иржи, ты забыл, что я тебе сказал? — наконец раздраженно осведомился Крис. — Насчет собраний и вообще всего? Я ведь, кажется, ясно предупредил, что против вас "пятерка" провокацию устроить намерена.

— Да я помню. Только дурацкая какая-то история вышла, — Берест озадаченно почесал в затылке. — Я к Машке на квартиру собирался, мы с ней, — он кивнул на Оксану, — встретиться договорились. В общем, я уже выходил из квартиры, и тут вдруг Влад звонит и не своим голосом блажит, чтобы я быстрее сюда летел, потому что очень надо.

— Я же сказал, что не звонил тебе! — с досадой огрызнулся один из парней, в котором Оксана опознала смутно знакомого второкурсника с филологического. — Ты сам мне звонил!

— И я не звонил! Какая-то сука, видимо...

— Понятно, — Крис хмыкнул. — И у всех здесь присутствующих есть домашние телефоны, и всем позвонил якобы Иржи, чтобы вы срочно бежали сюда, и никто толком не разобрал голос звонящего. Красиво сработано. Ну что, молодежь, поздравляю. Вы чуть было не улучшили собой статистику раскрываемости Мокольского отдела СОД. Еще немного, и капитан Пшеславский, глядишь, стал бы майором.

— Спасибо, — буркнул Берест, отводя глаза.

— Не за что. С нынешней проблемой я разберусь, только вот неприкасаемыми вы, ребятишки, отнюдь не станете. Не через месяц, так через год вам вполне могут припомнить посиделки над книжками.

— Мы не делаем ничего запрещенного! — звонко сказала незнакомая девушка. — Мы всего лишь хотим вернуться к истокам! Мы читаем только классиков из библиотеки...

— Вполне достаточно для лагеря. Или для психушки, — оборвал ее Крис. — А то ведь начитаетесь так, что сообразите провести параллели между Ростанийской империей перед революцией и нынешней Народной Республикой. В общем, ребята, я вас предупредил. Затаитесь как можно тише, и про вас забудут. Попробуете продолжить, и попадете в весьма неприятные местечки. Я не запрещаю, жизнь ваша, но если что, пеняйте на себя. Больше помогать не стану. Я и так далеко за рамки вышел. Все, пока.

"Росомаха", переднего крыла которой Оксана касалась бедром, дрогнула, и девушка машинально оглянулась — чтобы остолбенеть в очередной раз. Формы автомобиля текли и менялись. Из облупленно-грязно-белого он превратился в матово отсвечивающий серый. Стекла стали непрозрачными и обрели тот же цвет, что и вся машина. В приподнявшийся над землей кузов втянулись стремительно теряющие форму колеса, а сам корпус удлинялся, сужался и приобретал обтекаемые формы спортивного автомобиля. Несколько секунд — и в воздухе зависла хищная, угрожающе выглядящая конструкция, смахивающая на сплюснутое веретено. В боку протаяло отверстие, сквозь которое Оксана не углядела решительно ничего, напоминающее прежние внутренности. Крис опустился на длинное, почти горизонтально вытянутое сидение.

— Мороженое, кстати, за мной, — вдруг подмигнул он девушке. — Не волнуйся, за мной не заржавеет. Как-нибудь на днях состыкуемся.

Бок машины зарос, нос поднялся к зениту, и она беззвучно прянула с места, мгновенно растворившись в низких облаках.

— Ну нифига себе! — пробормотал кто-то из парней. — Мне кажется, или это настоящий челнок Хранителей!

— Ага, — согласился второй. — Я его только издали один раз видел. Иржи, колись, откуда у тебя натуральный Хранитель в корешах?

— А еще лучше с самого начала объясняй! — резко сказал тот, кого Берест назвал Владом. — Всё — и общаков, и Хранителя, и сегодняшнюю историю. Ты же говорил, что ничем незаконным мы не занимаемся!

— Да нечего объяснять, — поморщился Берест. Он осторожно дотронулся до скулы, провел по губе и с удивлением уставился на полузасохшую кровь на пальцах. — В среду Крис ко мне подошел в перерыве между парами, отвел в сторону и предупредил, что нами общаки интересуются. И сказал, чтобы мы пока что не собирались вместе ни под каким предлогом. А когда я поинтересовался, кто он вообще такой, объяснил, что Хранитель, и смылся. Все.

— И ты ничего нам не сказал?

— Извини, к слову как-то не пришлось, — Берест опустил глаза. — Я ж не знал, что все так серьезно. Ксанка! — встрепенулся он, — а ты как здесь? Мы же с тобой у Машки на квартире договорились встретиться? Как ты с Хранителем оказалась?

— Там и встретились, — пояснила девушка. — Он тебя искал. Только не сказал, кто такой.

— А откуда он знал, что я туда намылился? — подозрительно сощурился Берест.

— Откуда я знаю! — рассердилась Оксана. — Он мне не докладывал. Пообещал только мороженым угостить, если тебя найти помогу. Пообещал и свалил в голубые дали, как настоящий мужик!

— Тихо, тихо! — парень обнял ее за талию. — Не ругайся. Мороженым я тебя сам закормлю так, что лопнешь. Ф-фу... Знаешь, я ведь и тебя хотел к нам в кружок пригласить. Ты же любишь исторические романы.

— Романы, а не нудных классиков-народовольцев! И не надейся, я не такая идейно повернутая. И с СОД связываться не хочу.

— А мы хотели? — огрызнулся один из незнакомых парней. — И вообще, мы тут что приклеились? Вы как хотите, а я домой пошлепал. Хватит с меня приключений.

— Ну, вот сейчас все вместе и пойдем, — примирительно сказал Берест. — Все равно остановка здесь одна. А пока автобуса дожидаемся, обсудим, что делать дальше. Блин, как я в таком виде домой явлюсь?

Он освободился от руки все еще поддерживающей его Оксаны и принялся грустно рассматривать разорванный свитер.

Уже позже, трясясь рядом с Берестом на задней площадке дребезжащего и накренившегося на правый бок "скотовоза" тридцать третьего маршрута, Оксана снова вспомнила белобрысого Криса. Интересно, а все-таки забудет он о своем обещании или нет? Ну, пусть только попробует забыть! Она его... ну, если найдет, конечно. А если не забудет, то одной порцией точно не обойдется, чтобы не подвергал больше стрессам беззащитных девушек. Она из принципа слопает пять порций. Или шесть. С сиропом и орехами. В общем, мало ему не покажется.

29.07.1582, воскресенье

— А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, кто остался на трубе?

— Союз "и", — Тилосу кажется, что в голосе Робина звучит чисто человеческое ехидство. — Не пытайся меня поймать, Семен. Разговорный тест я прохожу лучше многих людей. За последние месяцы у тебя имелось немало возможностей в том убедиться.

— Человеку свойственно сомневаться, — хмыкает Тилос. — Вдруг да поймаю? Имею я право на чисто научный интерес?

— Имеешь, — голос системы снова сух и бесстрастен. — Но мне кажется, что за твоими вопросами скрывается больше, чем обычное любопытство. Интерес утихает быстро. Ты же проверяешь меня уже полгода.

— Это плохо?

— Это странно. Никто раньше не копался в моей логике так дотошно, как ты. Подобная настойчивость обычно имеет под собой веские основания. Я снова напоминаю тебе, что смысл моего существования — служить. Поделись со мной сомнениями, и вместе мы найдем ответ куда быстрее.

— Я предпочитаю набивать шишки самостоятельно, — бормочет под нос Тилос. — Робин, и все же — кто и зачем тебя создал?

— Ответ за последние месяцы не изменился: нет информации. Поиск ведется непрерывно в фоновом режиме, но новых данных пока не обнаружено.

— И ищешь ты ответы тоже по-старому... Робин, на мой взгляд, ты впустую тратишь время. Столетиями твои сканеры процеживают по атому планету. Если даже намеков на другие цивилизации до сих пор не обнаружено, значит, их нет.

— Вероятность такого исхода высока. Но задание на поиск никто не отменял.

— А кто его дал?

— Первый член организации, Болек Славович.

— У кого есть право отменить?

— У Совета, исключая Ведущую, два коллективных голоса. Ведущая — один голос. Задания нулевого кольца отменяются либо приказом Ведущего, либо единогласным решением остальных членов Совета.

— Нулевое кольцо? — Тилос настораживается на своем лежаке. — Почему я не знаю о его существовании? Мне рассказывали о кольцах, начиная с первого.

— Его наличие не афишируется. Задания нулевого кольца имеют приоритет над остальными и могут оказаться потенциально опасными. Например, в нем работают модули персональных стражей Хранителей, жизнеобеспечения лунной базы и управления челноками. Создавать и менять их допустимо только для тех, кто хорошо осознает последствия.

— Вот так дела... — Тилос начинает меланхолично насвистывать сквозь зубы, но, спохватившись, обрывает свист. — Если вспомнить кое-какую сахарскую фантастику... приказ на самоуничтожение можно выполнить только на нулевом уровне?

— Ты опять пытаешься вытащить из меня информацию провокациями? — в бесплотном голосе Робина слышится неприкрытый сарказм. — Впрочем, подтверждаю, что такая команда есть. О ней хорошо известно и Совету, и всем, кто занимается программированием моей логики, но дать ее может только Ведущая. Ты мог бы и прямо спросить.

— Так интереснее. Робин, могу ли я запустить задание в нулевом кольце?

— Ответ отрицательный. Такое задание может запустить только член Совета и только после подтверждения Совета в соответствии с обрисованной схемой. Обычно с нулевым кольцом работают только Лангер и Джао, да еще изредка Скайтер. Даже Суоко не рискует.

— Вот вам, ребята, и всеобщее равенство и братство! — Тилос щурится, рассеянно крутит в руках стило. — Робин, и как ситуация согласуется с утверждением, что все Хранители имеют одинаковые права?

— Абсолютно одинаковые права обеспечить невозможно. У кого-то больше опыта, у кого-то — специальных знаний. Ты должен понимать, что анархия...

— Стоп! Робин, мне прожужжали все уши, что каждый Хранитель несет ту же ответственность, что и организация в целом. Что все обладают одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями, что деление на рабочие группы условно, что Совет всего лишь обеспечивает взаимодействие, что поступки Хранителя определяются только его личным пониманием ситуации... Но чем дальше, тем чаще я выясняю, что мои возможности искусственно ужаты. Как давно действуют ограничения нулевого кольца?

— С момента создания организации. Ты считаешь их неверными?

— Я считаю их абсолютно верными. Более того, я думаю, что в области разграничения прав на работу с тобой и с данными творится полный бардак — даже с точки зрения того, что нам преподавали на спецкурсах в университете. Не в том дело. Если бы меня изначально поставили в известность, что каких-то прав у меня нет, я бы лишь пожал плечами и принял к сведению. Но меня обманули. По мелочи, но обманули. И, кажется, не только меня.

— Отсутствие информации — не обман. Ты рассуждаешь нелогично. Невозможно предусмотреть...

— Странная складывается картина. Сначала выясняется, что я не имею права на произвольные контакты с чиновниками выше определенного уровня и должен получать одобрение своих планов у Совета. Не знаю, как раньше, а сейчас такое требует личного одобрения Суоко. Твоей верификации уже мало. Ладно, пусть. Я неопытен и вообще мальчишка по сравнению с корифеями. Потом ты выбрасываешь красные фонари, когда я собираюсь выносить бандитов, не проходящих ни по одному плану, что числятся в разработке. Почему? Есть другие планы, от меня скрытые? Но если они скрыты от меня, значит, и от всех. Наконец, выясняется, что существует целое кольцо заданий с максимальным приоритетом, о котором осведомлены только избранные.

— Какой ты делаешь вывод?

— Пока никакого. Я вижу лишь, что определенная часть организации спрятана за кулисами. Можно даже заподозрить, что выборность Совета — лишь ширма, которая скрывает настоящие механизмы власти. Пока у меня есть лишь предположения, но... Робин, как я могу скрыть от всех запущенное задание?

— Скрытые задания могут существовать только в нулевом кольце. У тебя нет права на работу в нем.

— Н-да... Значит, если я запущу "мощеную дорогу" с Хранителями в качестве входного множества, мне как минимум не избежать недоуменных вопросов.

— Весьма вероятно. Могу я предложить альтернативный вариант?

— Давай. Приятно иметь такого заботливого помощника. И подскажет, и покажет, и маму позовет, если что...

— Сарказм неуместен. В мои функции не входит шпионаж за членами организации. Кроме того, напоминаю, что личные дневники, включая записи наших разговоров, неприкосновенны.

— До поры до времени. Не удивлюсь, если завтра выяснится обратное. Что ты хотел предложить?

— Путем стандартного комбинирования можно передавать результирующие данные одного модуля напрямую на вход другого без создания промежуточных именованных наборов — так называемый "конвейер". Если ты придумаешь, как стандартной сортировкой выделить Хранителей из общего социума, сможешь избежать ненужного внимания.

Пауза. Потом:

— Да, может сработать. Надо поковыряться с фильтрами поиска потенциальных Хранителей. Спасибо, Робин. Теперь вот еще что. Удали из дневника сегодняшнюю страницу.

— Невозможно. Система личных дневников не предусматривает удаления записей. Еще раз подчеркиваю, что доступ к дневнику можно получить только после явного разрешения владельца.

— В последнее верится слабо. Наверняка те же Джао или Лангер могут получать доступ куда угодно. А вот первую часть твоего утверждения мы сейчас и проверим. Робин, заверши текущую страницу дневника. Создай новую.

— Сделано.

— Дай список записей в разделе... — Тилос вызывает страничку и диктует с нее длинную последовательность цифр. На вмонтированном в стену экране высвечивается столбец непонятных слов. — Ага... вот оно. Робин, удали указанный подраздел.

— Прямая работа со структурой данных может привести к необратимым сбоям. Ты уверен, что осознаешь последствия?

— Подтверждаю операцию прямого удаления. Давай, Робин, действуй!

— Запись удалена.

— Хорошо. Теперь проверь структуру моего дневника за последнюю неделю.

— Внимание! Обнаружены проблемы со структурой данных. Невозможно найти минус первую страницу личного дневника. Индексы перестроены. Дать подробный отчет?

— Не надо. Ну вот, а ты говоришь — не предусматривает... Слушай, все хотел спросить — чем обусловлен выбор двенадцатеричной системы счисления против нормальной троичной? Чем могли руководствоваться твоим создатели? Жутко ведь неудобно.

— Нет информации. Могу лишь заметить, что ход мыслей человека не всегда логичен. "Так сложилось" — тоже веский аргумент.

— Человека?

— За неимением другого термина.

— Ладно, убедил. Теперь к вопросу о конвейере, о котором мы только что говорили... Ну?

— В дневнике за последние два дня отсутствуют записи разговоров о конвейерах любых разновидностей, буквально или иносказательно. О чем речь?

Тилос усмехается.

— Извини, я перепутал. Робин, новая задача. Приоритет — кольцо четыре. Сделай конвейер из двух блоков. Блок первый — социум-фильтр. Блок второй — "мощеная дорога". Параметры фильтра... Хм, ну, вот сейчас и поэкспериментируем. Открой-ка описание блока поиска потенциальных Хранителей.

"Робин, контакт. Джао в канале".

"Робин на связи".

"Как Шварцман перенес коррекцию?"

"Реакция на внедренный набор ментоблоков — в пределах прогноза".

"Хорошо. Резонанс не развивается?"

"Нежелательных последствий не обнаружено. За последнюю неделю он дважды воспользовался выделенной ему камерой наблюдения, но каждый раз — в личных апартаментах и при отсутствии свидетелей. Внешняя эмоциональная реакция сдержанная, процессы разбалансировки психоматрицы не отмечены. У него очень стойкая психика".

"Что не может не радовать. Тогда отбой..."

"Джао, необходимо твое внимание".

"Да, Робин?"

"Со мной работает Тилос. Думаю, ты должен просмотреть запись. Даю на скорости в два порядка... завершено".

Недоуменное молчание. Изумление. Подозрительно прищуренный глаз. Громкий хохот.

"Ох ты блин... Шустрый паренек, однако! Да уж, ты оставался хорошей маскировкой, пока люди сами не изобрели электронику. Раньше перед тобой благоговели и считали загадочным полубогом — а теперь каждый мальчишка, прослушавший спецкурс по вычислительной технике, воспринимает тебя всего лишь как обычный инструмент. Да, братец, похоже, мы с тобой безнадежно устарели".

"Нелогично. Технологии, лежащие в моей основе, люди не смогут изобрести даже концептуально в течение ближайших столетий".

"Да я так, шучу помаленьку. Над своей непредусмотрительностью в первую очередь. "Мощеная дорога" в применении к Хранителям, ничего себе! Этак он через пару недель обнаружит то, на что мне потребовалась целая минитерция".

"Указания?"

"Хм... Поставь промежуточный скрытый фильтр. Просто хаотичная модификация данных на конвейере. Нужно, чтобы у него не получилось ничего определенного, иначе он по молодости да горячности устроит публичный скандал с непредсказуемыми последствиями. Да, и укрой его эксперименты от всех, от членов Совета в первую очередь. Всё?"

"Требуется уточнение. Почему модуль называется "мощеная дорога"?"

Долгая-долгая — по меркам общающихся — пауза. Секунды камнями падают в пропасть тишины.

"Мои личные ассоциации. Не обращай внимания".

"Персональная тайна?"

"Да нет, в общем-то. Память о первых попытках регулировать общество. Ищи в расширенных разделах, категория "Древняя философия", ключевые слова "благими намерениями"..."

"Сентенция обнаружена. Не найдено определение понятия "ад".

"Горюшко ты мое... Дойдут руки — прикручу разделы как следует. Учитывая способности юной поросли к копанию в потрохах системы, нужно тщательно продумать, как не допустить ее куда не следует. Ад — понятие из древних земных мифологий. Скверное место, куда попадают души людей после смерти. Все, мне пора, ресурсы внимания на пределе. Отбой".

"Конец связи".

30.07.1582, понедельник

В тусклом свете хмурого дождливого дня возле "Морской волны" толпилось примерно два десятка потенциальных посетителей. Внутрь, как всегда, никого не пускали. Олег уверенно протолкался сквозь них, таща Пашку за собой на буксире, и негромко постучался в стекло. Приоткрывший дверь швейцар хмуро уставился на него, но тут же расплылся в широкой улыбке и распахнул створку уже полностью, угодливо согнувшись. Под недовольный ропот Олег втащил Бегемота в ресторан, по пути сунув в руку швейцару десятку.

— Они по спецзаказу! Мест нет! — крикнул швейцар на улицу и тут же лязгнул засовом, отрезая ринувшиеся в брешь превосходящие силы противника.

— Вон свободный столик в углу, — Олег ткнул пальцем. — Пошли.

— Ловко ты! — уважительно качнул головой Бегемот, лавируя между тесно сдвинутых столов. — У тебя тут что, блат?

— Ага. Пару лет назад помог директору импортные люстры достать. Для дома, разумеется, не для заведения. Бонджамские, что ли, они тогда в моду вошли. Жуткие такие хрустальные чудища, как цеплять к нашим потолкам — непонятно, но гонялись за ними изо всех сил. Здесь меня еще тогда запомнили. Эй, господин хороший!

Олег поднял руку и пощелкал в воздухе пальцами. К ним тут же подлетел официант в белом фартуке до пола и протянул меню.

— Не надо, — отмахнулся от меню Олег. — Солянку, свиные котлеты на косточке, швейцарский салат. По две порции. И мясную нарезку.

— Что пить намерены?

— Поллитра экспортного "Хрусталя" в графине.

— Погоди, Олежка, — остановил его Павел. — Я не в настроении. Времени всего четыре, я еще на работу собираюсь вернуться.

— Да? — озадаченного глянул на него Олег. — Ну, смотри. Тогда, пожалуйста, чай вместо водки. Литр зеленого тибетского.

— Сделаем-с, — официант кивнул и растворился меж столиков.

— И во что нам оно встанет? — меланхолично поинтересовался Бегемот, поудобнее устраиваясь на стуле. — Уж больно пафосное местечко. Небось еще и чаевые оставлять принято, как в лучших заведениях Маронго?

— Я угощаю. Все равно мне деньги девать некуда.

— Ага, весь в делах, весь в работе, — усмехнулся Бегемот. — Большой человек. Женить тебя надо, вот тогда и поймешь, что такое "девать деньги".

— Кто бы говорил! Сам сначала женись, а потом насчет меня рассуждай.

— У меня, — Пашка нравоучительно поднял палец, — богатый жизненный опыт и суровая школа в виде двух разводов. На текущий исторический период с меня хватит. А вот ты молодой, видный, ни разу не целованный...

— Я тебе щас по башке настучу! — пригрозил Олег. — Я, в отличие от некоторых тупоголовых травоядных, предпочитаю разбегаться до того, как неудачно женился.

— Грубый ты, — Бегемот явно поскучнел и принялся походить своей унылой физиономией на животное, от которого произошла его школьная кличка. — К тебе со всей душой, а ты... Чего позвал-то? Если просто пожрать за компанию, то кусаться начну. Времени и так ни хрена нет.

— На работе проблемы?

— Да нет, проблем особо не наблюдается. Только ты понимаешь, что такое из секретарей-референтов в первые замы перепрыгнуть? Я же вообще ни в чем не разбираюсь. Хорошо хоть всегда в курсе отношений держался, а то вообще бы запутался.

— Добросовестный ты наш... — Олег взял с поставленного официантом блюда полоску копченого мяса и принялся ее жевать. — Не прежвай шпра... Гхрм! — он с усилием сглотнул. — Не переживай, справишься. Я в жизни не видел компетентного начальника, все тупые как пробки, а знали в своем деле еще меньше твоего. Ты другое скажи — тебя подсиживают? Подлянки устраивают?

— Как ни странно, нет, — Павел отщипнул крошку от ломтика хлеба и кинул ее в рот. — Я думал, устроят мне такую веселую жизнь, что небо с овчинку покажется. Но пока все на удивление спокойно. Видимо, побаиваются моей мохнатой лапы или пока не поняли, как относиться. Насчет Хранителей народ мало что знает, одни слухи, но меня же если и не сам Шварцман поставил, то кто-то с самой верхушки. Кое-кто даже подлизываться пробует на всякий случай. Но все-таки удружил ты мне, ничего не скажешь...

— А что такое? — Олег взял ложку и попробовал на вкус поставленную перед ним солянку. — М-м, вот за что я люблю "Волну", так это за супчик. Умеют здесь готовить, не то что в других местах.

— Грустно сейчас в Канцелярии, — не принял предложенного тона Бегемот. — Очень грустно, Олежка. Не знаю, что там на самом деле между Шварцманом и Самим, но слухи ходят самые нехорошие.

— А именно?

— Что Шварцман в опале. Что Нарпред к нему охладел, мягко говоря, и чуть ли не вот-вот менять собирается. Перетряски грядут такие, что половину народа уволят, а вторую с понижением переведут. Общаки верхушку Канцелярии плотно пасут, оперативный отдел по рукам и ногам согласованиями связали, а по бумажным департаментам и отделам контрольные комиссии ходят. Все такое. До нашего строительного департамента пока не добрались, но предчувствия у народа самые нехорошие. Только, будь другом, не трепись о таких вещах на стороне.

— Я что, похож на идиота? — обиделся Олег. — Думаешь, зря я тебя сюда притащил, а не у вас там языком трепать начал? Пашка, я, конечно, от Канцелярии в стороне и вообще транспортом занимаюсь, но слухи и до меня доходят. И насчет Шварцмана, и насчет обнаглевших общаков. Я даже не рискнул прослушку твоего кабинета отключать с помощью своей вездеходной карточки. Значит, правда...

Он принялся ожесточенно хлебать солянку, словно испугавшись, что ее вот-вот отберут. Бегемот последовал его примеру.

— Ну, а с тобой что? — осведомился он несколько минут спустя, отодвигая в сторону пустую суповую чашку. — Ты куда-то запропал в последнее время.

— Да никуда я не запропал, — пожал плечами Олег. — Тоже... работаю. Никогда в себе трудоголика не подозревал, а вот на тебе. Терминал Хранителей веселая, знаешь ли, штука, затягивает как болото. Структурные схемы транспортных потоков строить позволяет, причем не просто строить, а моделировать, что и как работает. Ниточку пережмешь и смотришь, как все перестраиваться начинает. Я ведь уже не только автотранспортом, а еще и железной дорогой заниматься начал, там еще интереснее. Просто игра какая-то, простенькая, но захватывающая. Не оторваться.

— Игрунец! — хмыкнул Бегемот. — Ну, а с теми... подпольными рейсами что? Продолжаются?

Олег не ответил. Он подцепил вилкой кучку салата, сунул в рот и принялся жевать. Бегемот, отложив вилку, молча смотрел на него.

— Все хреново, — наконец ответил Олег. — Пашка, я такие левые рейсы уже на раз настропалился вышелушивать из общей кучи. С первого взгляда, можно сказать. Понимаешь, я еженедельно отдельную сводку по ним составляю и отправляю в Канцелярию. Дальше, наверное, их оперативному отделу должны спускать для проверки и ликвидации. Или в СОД передавать для разработки. Только вот ничего не меняется. Сначала я думал, что по соображениям следствия нужно следить за ними какое-то время, связи выявлять, все такое. Но ведь нет...

Олег принялся так ожесточенно кромсать ножом котлету, словно питал к ней личную ненависть.

— Три месяца назад, когда я только-только начал заниматься транспортом, я отследил одну левую цепочку рейсов. Грузовики транспортных спецколонн СОД. Я не знаю точно, чем они занимаются, но сильно подозреваю, что речь о нелегальной перевозке "мути". Данные о них сразу ушли в Канцелярию. Три месяца прошло — а схема все еще работает. И не просто работает: количество задействованных машин в ней увеличилось примерно на треть, я специально проверил. Даже если не наркотики, то рейсы совершенно левые и незаконные, водил за яйца взять все равно следует. Но не берут.

— И ты думаешь?..

— Одно из двух: либо Канцелярию зажали так плотно, что ей уже не до своих прямых функций, либо справиться с левыми рейсами попросту никто не может или не хочет. Ты не хуже меня знаешь, как можно замылить любое указание.

— То есть ты затащил меня сюда, чтобы проверить первый вариант?

— Ну да. И получается, что Шварцмана действительно серьезно прижали.

— Нет, не получается, — поразмыслив, не согласился Павел. — То есть, конечно, может, и в неладах у Шварцмана дело. Но Треморов вовсе не дурак. Он никогда не позволит себе зависеть только от одного источника информации типа УОД. Канцелярию он может трясти и перетряхивать как угодно, но лечь под Дуболома никогда не даст.

— Значит, думаешь, второй вариант?

— Олежка, знаешь такой город — Железногорск?

— Ну... что-то на югах? Санатории?

— Верно. Минеральная водичка, все такое. Я как раз разобраться пытаюсь с одним долгостроем. Санаторий "Дубрава" — заложен больше двадцати лет назад, но до сих пор выше фундамента не поднялся. Сначала бодро начали возводить, потом из-за каких-то заморочек заморозили, а три года назад снова зашевелились. Знаешь, сколько туда вбухали? Примерно четыреста тысяч форинтов освоили и еще дважды по столько выделено. А результат? Первый этаж наполовину построили, мне из местного отделения Канцелярии фотографии прислали тогдашние и нынешние. Я последние две недели с твоим бывшим Комитетом по капстроительству усиленно переписываюсь, а однажды даже сам ездил, чтобы лично поговорить. Олежка, понимаешь, никто — никто! — в Комитете не знает, на что потрачены деньги! Говорят, что с подрядчиками нужно связываться, с проектировщиками, со строительными трестами...

— Сперли?

— Вряд ли. По крайней мере, не в Комкапстрое. Я подозреваю, что концов сейчас вообще не найти. Я давно знаю, что в строительной отрасли сплошной бардак творится, но чтобы настолько... Так что твои левые рейсы — просто семечки. Эй, ты чего такой смурной? Расслабься. Обычное же дело.

— Помнишь, я рассказывал, что меня в другой кабинет перевели?

— А? Ну да, что-то такое...

— Всех экспертов, кто с Хранителями работает, независимо от ведомства собрали у нас в корпусе в отдельном крыле. Курилка своя, сортиры свои, буфет и тот свой собственный открыли. И отдельный вахтер на входе. Видимо, решили нас взять под плотное наблюдение.

— Или под охрану.

— Хрен редьки не слаще. Но, по крайней мере, друг с другом пообщаться можно. Я с одним парнем познакомился, он по сельскому хозяйству работает. Он рассказывает, сколько зерна сгорает в элеваторах, сколько теряется при транспортировке, сколько овощей гниет на базах — волосы дыбом становятся. Мы ведь могли бы от продовольственного импорта полностью избавиться, если бы просто транспортировку и хранение нормально поставили. Так вот, он тоже свои отчеты несколько месяцев отправляет и тоже никаких результатов не видит. Ну ладно, сельское хозяйство — не грузовик, его за неделю не развернешь. Но ведь он статистику поднял за последние десять лет — и тут хоть стреляйся. Загибается у нас сельское хозяйство, понимаешь? Стремительно и необратимо.

— Ну, вряд ли, — Павел покачал головой. — Преувеличиваешь.

— Если бы... Ты в молочных магазинах давно в последний раз был?

— Вчера, например. Сметану хотел купить после работы.

— Купил?

— Смеешься? Она только с утра и появляется. Я так, на всякий случай заглянул, вдруг повезет.

— Вот и я о том же. И сметана, и молоко, и кефир... Знаешь, почему с прошлого года молочные продукты в таком дефиците? Потому что в позапрошлом году Министерство продовольствия планы по поставкам мяса провалило полностью, и лично Смитсон приказал выполнить их любой ценой. И выполнили — две трети молочного скота под нож пустили. Ты последствия понимаешь. И я понимаю. А министр продовольствия — нет. Или ему глубоко наплевать. Моколу хотя бы еще по особому плану снабжают, у нас не так заметно, но в промышленных регионах молочных продуктов давно меньше четверти необходимого в магазины поставляют. Колбаса — по талонам, и те не отоварить, а про мясо там вообще давно забыли. Пашка, у нас не только строительство и транспорт разваливаются, у нас вообще все в полной жопе.

Какое-то время оба друга сосредоточенно жевали. Потом Бегемот отложил вилку, вытер пальцы салфеткой и потянулся за чайником.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил он.

— А что я могу? — Олег пожал плечами. — Мое дело маленькое. Я только сводки и рекомендации в Канцелярию шлю. Когда куратор в следующий раз в гости соизволит заявиться, спрошу, что Хранители себе думают.

— Спроси. И мне расскажи. Мне тоже...

— Всем оставаться на своих местах! — раздался от входа в ресторан властный голос. — Служба Общественных Дел! Приготовьте для проверки паспорта, пропуска и прочие документы, удостоверяющие личность.

В настежь распахнутую дверь вперемешку входили люди в штатском и полицейские. Штатские шагали уверенно, на их лицах держались равнодушные полупрезрительные мины. Полицейские явно скучали. Они оставались стоять у дверей, не проходя к столикам.

Посетители тревожно зашевелились, музыка смолкла. Кое-кто вскочил на ноги.

— Всем оставаться на своих местах! — повторил уверенный голос. — Проверка документов!

— Проверка? — удивился Бегемот, с подозрением оглядывая штатских. — Что вдруг общакам в голову вступило?

— А! Новое гениальное изобретение Дуболома! — махнул рукой Олег. — Не слышал? Рейды по кинотеатрам, ресторанам и прочим местам. Проверяют, кто и почему в рабочее время не на работе сидит. Не докажешь, что имеешь право — получишь телегу на работу и последствия вплоть до увольнения по статье. Не волнуйся, нас не касается.

Он резко сунул пластинку удостоверения подошедшему штатскому.

— Он со мной, — кивнул он на Бегемота.

— Прошу прощения за беспокойство! — штатский кивнул, возвращая удостоверение, и подошел к соседнему столику. Сидящий там пухлый мужчина заволновался.

— Значит, бухгалтер? — саркастически вопросил штатский, рассматривая его пропуск. — Почему в рабочее время прогуливаете?..

— Я, пожалуй, пойду, — Павел в три глотка опустошил свою кружку и поднялся. — Не люблю общаков, да и они Канцелярию не слишком обожают. Твоя ксива вещь, конечно, хорошая, но лучше не рисковать. Ты платишь, помнишь?

— Ага, — Олег вяло кивнул. — Я тоже, пожалуй, закруглюсь. Сейчас с официантом расплачусь и потопаю. Не жди меня, фиг знает, когда его дозовусь.

Павел махнул ему рукой и пошел к выходу. Полицейские расступились, пропуская его. Олег грустно уставился на недоеденную пищу. Аппетит пропал полностью, но не пропадать же еде из-за каких-то козлов? Он взял нож и снова принялся терзать котлету, не обращая внимания на нарастающий вокруг растерянно-испуганный гам.

Определенно, нужно как следует поговорить с Тилосом, когда тот появится в следующий раз. Может, тот все разъяснит, и тогда мурашки, которые непрестанно бегают у Олега по спине в последнее время, слегка успокоятся. Хотя, конечно, вряд ли.

01.08.1582, среда

Народный Председатель с размаху врезал по столу кулаком. Старинное изделие всеми позабытого мастера отозвалось едва слышным гулом. Как видно, тот столяр был неплохо осведомлен о привычках власть имущих, понимал, для кого предназначался сей предмет обихода, и не поскупился на дерево для массивной столешницы и прочных ножек. Благодаря ему стол благополучно пережил всех царей, а позднее — Народных Председателей, в привычки которых входило лупить по нему кулаками, увесистыми пачками государственных бумаг, особая важность которых придавала им дополнительный вес, чернильницами, а также просто башмаками.

Впрочем, башмаком по нему стучали лишь однажды, в то время, когда его (стол, не башмак) покрывало красное сукно, так что даже его (башмака, не стола) лакированная поверхность не понесла особого урона. Нынешний же Председатель, хоть и выглядел страшным во гневе, особым телосложением не отличался. Удар у него получился довольно хилым. Такой без труда смогла бы выдержать даже обычная школьная парта. Например из серии производимых Телешинским древпромкомбинатом хлипких уродцев, весьма памятных Треморову тогда еще Сашеньке, не выживающих в буйной молодежной среде и двух лет.

Подумав, Народный Председатель ударил кулаком по столу еще раз. Навытяжку сидящий напротив него Дуболом верноподданнически вздрогнул, продемонстрировав почтительное уважение начальному гневу. Впрочем, на сей раз он в самом деле чувствовал себя смущенным больше, чем обычно.

— Что значит "отказываются"? — прошипел Треморов, в упор уставившись на Директора Общественных Дел. — Да я их, гадов, по стенке размажу! Как они могут отказаться, у нас же с ними два месяца назад протоколы подписаны, б..., протоколы о намерениях! Что сказали — дословно?!

Дровосеков попытался сглотнуть липкий комок в горле. Комок не проглатывался. Директор ОД прекрасно представлял, чем может закончиться разговор с Самим в таком состоянии. Ему вовсе не улыбалось снова оказаться на должности почетного пенсионера.

— Ихний торгпред...

Дуболом прокашлялся, и комок наконец-то пропал из горла. К нему быстро возвращалось холодное самообладание, которое большинство окружающих, исключая проницательного Треморова, принимало за невозмутимость ограниченного, если не тупого человека. Прошли те времена, когда гонцов с плохими вестями приказывали казнить на месте, и непохоже, что сегодня шеф готов карать на месте и без раздумий. Дровосеков еще раз на всякий случай прокашлялся и начал сначала, после мгновенного размышления отменив простецки-деревенский тон, чтобы не раздражать начальство еще больше.

— В общем, на встречу отрядили некоего Михальчука. По должности — ведущий экономист в сахарском отделе Комзаса, фактически мой человек в комитете, о чем Иванов в курсе. Кадр очень опытный, на яркси тараторит лучше, чем на руста, и с сахарцами общий язык находит мгновенно. С разрабатываемым торгпредом пил много раз, подкармливал субсидиями неоднократно, контакт у них тесный. Итог встречи в кабаке: объект заявил, что весенние слухи правдивы, и осенью правительство Сахары не намерено выдавать нам очередной кредит. У них, видите ли, вызывает серьезную озабоченность наша способность расплатиться даже по процентам с прошлых займов. В такой ситуации, мол, банки встревожены нашим финансовым положением и не хотят финансировать закупки продовольствия даже под гарантии правительства. Более того, банкиры намерены в ближайшее время потребовать от нас расплатиться по долгам десятилетней давности, и продлевать отсрочки не собираются.

Дуболом снова откашлялся.

— В общем, шеф, они намерены трясти нас как липку. И еще...

Он нерешительно замолчал.

— Ну, давай, давай, не тяни резину, — рявкнул на него Треморов. Его лицо все еще оставалось багровым, как у астматика в бане, голос звучал резко, почти истерично, но лихорадочный блеск из глаз уже пропал. Дуболом заключил, что гроза пронеслась стороной или, по крайней мере, не над его головой. На головы других же ему было глубоко наплевать, так что он послушно продолжил:

— Еще объект, уже сильно наклюкавшийся, правда, сообщил, что парламент Сахары крайне негативно — так и сказал, шеф, по записи цитирую! — крайне негативно относится к отсрочке свободных демократических президентских выборов в нашей стране, мол, какими бы причинами она ни вызвана...

— Выборы, мать их за ногу! — гаркнул Треморов, снова с размаху шваркнув по столу ладонью, отбив ее и зашипев сквозь зубы от боли. — Все им выборы, чтоб им за обедом икалось! Не наши выборы их волнуют, а свои собственные! Ублюдки! Да плевать они хотели с высокой колокольни на нашу народную демократию! Просто черножопым перед собственными выборами покрасоваться надо! И плевать они хотели, что у меня армия голодная, на островах солдаты от дистрофии мрут, что в городах бунты через день! В деревне мужики самогон глушат уже двадцать часов в сутки, а оставшиеся три изображают, что работают, да так изображают, что режиссер театральный бы позавидовал! А урожая — хрен!

Народный Председатель вскочил из-за стола и принялся быстро ходить взад-вперед.

— Да в такой ситуации мой любимый народ не то что меня не выберет, — выкрикнул он в пространство, — он и за хрена лысого не проголосует! А на следующий день во всей стране такая заваруха начнется, что даже хваленые сахарские зеленые береты не справятся! Да они, гады, на то и рассчитывают, думают, что настало-таки время Ростанию изнутри развалить! Да хрен им, а не развал! Они меня еще не знают как следует...

Треморов неожиданно умолк, как выключился, и внимательно посмотрел на Дровосекова. Тот по-прежнему сидел навытяжку в гостевом кресле и преданно ел глазами начальство. По всей видимости, начальство осталось довольно результатами осмотра, так что вернулось в кресле, достало из кармана сигареты и закурило.

— Ладно, — неожиданно мирно сказал Треморов, разгоняя ладонью ароматный дымок, — в каком направлении мозги по ящику промывать, ты понял. Поменьше про наши долги, побольше про сахарские выборы. Про временные трудности пока перестаньте трепаться, замените мировым заговором против Ростании, только поаккуратнее, чтобы наших черненьких друзей не обидеть. Еще примут за чистую монету, запросы начнут слать, ноты, нам оно пока не надо. С Папазовым посоветуйся, как лучше оформить, он тут голова. Насчет кредитов переговоры продолжать, но — неявно, и не с торгпредством, а напрямую с банкирами из тех, что повлиятельнее. Шантажируй их малолетними шлюхами, обещай концессии, долю в прибыли, перевод наших счетов в их банки — в общем, делай что хочешь. Обещания выполнять все равно не станем, нам бы день простоять да ночь продержаться...

Треморов замолчал и начал барабанить пальцам по столу.

— Скажите, шеф, а что нам с закупками зерна в Сахаре делать? — осторожно проговорил Дровосеков. — Из Минпрода секретный отчет пришел. Зерна даже до весны не хватит. Я думал...

— Много думаешь! — резко оборвал его Треморов. — Здесь мозгами работать мне положено, тем более что жратва не твоего ума дело. Оставь ее Смитсону. Ты выполняй, что сказано. Хорошо выполнишь — молодец, будет тебе пряник, будет и свисток. Плохо выполнишь — кроме себя винить окажется некого. Впрочем...

Треморов задумался. Потом махнул рукой.

— Впрочем, ладно. Думаю, тебе тоже знать не повредит. Ты с Хранителями общался на предмет сто лет как обещанной поддержки?

Дровосеков поспешил кивнуть.

— Вот именно, общался, но толком ничего не так и не выяснил, по глазам вижу, — Треморов поморщился. — Скользкие, сволочи, как налимы. Но я вчера разговаривал с... да хрен их разберешь, все на одну морду, и не поймешь, один и тот же или разные. В общем, разговаривал я с Хранителем. Он наконец-то твердо пообещал, что с выборами нам помогут. Хранители, конечно, гнилые людишки, все про благо народа толкуют, совсем как наши героические деды. Хоть книжку с них пиши, — Нарпред ехидно улыбнулся. — Но раз пообещали, сделают в лучшем виде, не сомневайся. Так что и выборы у нас пройдут, и демократически избранный през... тьфу, Нарпред в моем лице случится. А там и кредиты снова пойдут. В общем, не забивай себе голову. Иди.

Дровосеков с готовностью кивнул, вскочил навытяжку и почти уже отдал честь, но спохватился, что без головного убора. Развернувшись на каблуках, он отчеканил шаг к двери и уже ухватился за ручку, когда вкрадчивый голос Треморова остановил его:

— Да, пока не забыл. Скажи-ка мне, друг милый, что за новость у нас такая — АНД? Может, слышал случайно? Краешком уха так?

Директор Управления Общественных Дел замер на месте ледяной статуей. Он почувствовал, что по спине ползет струйка пота. Неужто Шварцман успел настучать? Ну точно, Шварман. Больше некому.

— Антинаркотические дружины... — Треморов покатал слова на языке, словно смакуя на вкус. — Хороший у нас народ. Сознательный. Государство вот, видишь, не торопится проблему решить, так простые люди сами проявляют инициативу. Берут, так сказать, быка за рога. Раз — и вот уже у нас стихийные боевые отряды. Два — и они решительно громят мерзкие притоны и забивают ногами уличных торговцев. Три — поднабравшись опыта, начинают выеживаться перед доблестными органами общественных дел и поднимать народ на борьбу за новое правое дело... Здорово, да?

— Шеф, я... — судорожно забормотал Дуболом. — Они только что появились! Только в двух городах — Моколе и Сверлинске! Они все в разработке...

— А может, и не надо их в разработку? — голос Народного Председателя, казалось, источал мед. — Может, действительно сами управятся? Еще и оружие им выдать, глядишь, и вычистят заразу. Одним махом, так сказать. А ты нам тогда и вовсе не понадобишься. Упраздним одним махом и криминальную полицию, и Общественные Дела. Зачем они? Простые люди и так неплохо справляются. В истинно народных традициях, так сказать.

— Нет, шеф! Не надо! Я их за глотку возьму, вот увидите! Недели не пройдет, как всех к ногтю!..

— Кретин! — рявкнул Треморов, уже не сдерживаясь. — Осел! Олух новорожденный! Как, по-твоему, твое "за глотку" будет выглядеть? Служба Общественных Дел разгоняет народные дружины, защищая уличных торговцев наркотиками? Совсем умом тронулся?

Народный Председатель шумно выдохнул, успокаиваясь.

— Мне плевать, что подумают наши овцы. Плевать, о чем они начнут шептаться по кухням. Но далеко не плевать, что скажет по такому интересному поводу Сахара, особенно сейчас. Если Маронго заподозрит, что мы кормим иностранные бандитские семьи, не видать нам не то что кредитов — горсти песка из пустыни!

— И что же делать, шеф?.. — Дровосеков почувствовал, что у него дрожат пальцы, и поспешно сжал кулаки. — Наши планы...

— Планы остаются. Но запомни: я хочу чтобы овцы на самом деле стали овцами. Чтобы они сидели на бутылке, игле, дозе, колесах, как угодно! Чтобы они думали только о том, как вернуться домой к своей заначке, а не о пустых магазинах и прогнившей канализации! И ты, дружок, придумаешь, как по-тихому прикрыть самодеятельность с дружинами. А не придумаешь или устроишь публичный скандал — сотру в пыль. Понял? Тогда свободен.

04.08.1582, суббота

Кабинет казался огромным и пустым, как зимний санаторий. Тишина давила на затылок, стремясь раздавить и без того раскалывающуюся голову. Начальник Канцелярии нехотя полез во внутренний карман пиджака, извлек стеклянную трубочку и сунул под язык крохотную белую таблетку. Пару минут спустя боль отступила, но тишина навалилась еще сильнее.

Поток воздуха от вентилятора слегка колебал разложенные на столе бумаги. Шварцман еще раз скользнул по ним взглядом. Расшифровки стенограмм и магнитофонных записей допросов. Отчеты наружного наблюдения. Графики движения поездов и грузовиков. Статистические сводки из больниц и диспансеров... Он прикрыл глаза и снова увидел серый чужой мир, как его передавало странное устройство на машине Хранителей. Бесцветный, словно картонный, силуэт разгружающегося сухогруза, и в трюме — обведенный красным параллелепипед контейнера. Большого, вызывающе большого контейнера с таким маленьким неприметным пакетом внутри... Если только Хранитель не соврал... но зачем?

Его палец пополз по строчкам отчета. Корявый почерк агента — наверное, матроса или грузчика — плохо разбирался в тусклом свете настольной лампы. Но Шварцман уже успел выучить текст почти наизусть. "Приехали одэшники на бальшой черной литучей машине сказали не ставить контейнер в штабель, что мы казлы и пошли атсюда, патом приехал грузовик одэшники погрузили контейнер, все уехали". Рядом — другой отчет. Мелкий бисерный почерк человека, явно привыкшего писать. "Грузовик, забравший контейнер, обнаружен по госномеру. Приписан к транспортной колонне краевого Управления Общественных Дел в Нинсиа. Водитель Штепа Франк Генрихович, будучи ненавязчиво приглашенным в пивную, в доверительном разговоре сообщил, что непосредственно от директора автоколонны получил приказ взять машину и выполнять все указания не известного ему капитана Службы Общественных Дел. Неизвестный идентифицирован как Круль Михаил Джамалевич, сотрудник Третьего отдела УОД по Южнокитайскому краю..."

И еще один лист на машинке — копия, потому что рукописный оригинал, знал Шварцман, измят и перепачкан до нечитаемости, в последний момент выброшенный мертвым сейчас оперативником в придорожную канаву. "02:08 ночи, колесный грузовик "Брус-7", армейская модифик., ном. заляпан грязью, цифры 15-32 (?), в кабине двое. 02:10, легковая машина, "Росомаха" 6 мод., ном. не видно, антиграв в рассинхр., жужжит, стекла темные, идет в 100 м. за грузовиком. Следую за машиной..."

Отчеты. Справки. Графики. Сводки. Сотни людей по всей стране по крупицам собирали информацию, не зная, зачем и для кого. По нитям гигантской паутины тайной полиции эти капли стекались в аналитический центр, скромно носивший название Канцелярии Народного Председателя. И он, Шварцман — гигантский паук в центре: серый, малоизвестный и могущественный. Возможно, даже могущественнее самого Народного Председателя.

Почти три десятилетия он оставался верным другом, а потом и соратником пареньку из детдома, с которым судьба свела его в отрочестве. Заморышу с голодным взглядом тогда, могучему изворотливому Народному Председателю сегодня. Страна развивалась, росла, ученые открывали законы природы, а рабочие плавили сталь, из которой потом делали мощные танки. О да, заслуга Сашки Треморова в том, что страна процветала последние пятнадцать лет, немалая. И, конечно, приходилось избавляться от горластой, но пустой мелюзги, что-то кричавшей по грядущую катастрофу, деградацию промышленности из-за самодурства чиновников, умирающую деревню, и вообще пользовавшейся временными затруднениями, чтобы обратить на себя внимание. С такими разговор шел короткий. Или срок за тунеядство, или психиатрическое обследование правильными врачами, или суд за мужеложество... Кому-то давали и уголовные статьи, если находился повод. Но по пустякам, конечно, не зверствовали. Каждый человек полагает себя пупом земли, и если за самомнение отрывать головы, придется отрывать их всем. Пусть себе мнят, но только тихо, про себя. На кухне или в узком кружке таких же пустоголовых интеллигентов. Времена Железняка, когда из троих собравшихся на кухне один обязательно оказывался сексотом, давно прошли.

Да, редко, очень редко приходилось идти на крайние меры, и все развивалось к лучшему. А сколько удовольствия начальник Канцелярии получал, когда удавалось зацепить настоящую банду — убийц, насильников, воров! Интеллигентишки хотя бы полагали, что пытаются помочь стране. Бандиты же внаглую рвали ее на куски, и их чаще всего живыми не брали. Без разбору — сам воровал или только на стреме стоял. Временные трудности на то и временные, что никогда не ослабляют организм по-настоящему. А присосавшиеся к нему в момент недомогания паразиты рано или поздно окажутся уничтоженными иммунной системой.

Но потом... Чем дальше, тем чаще оказывалось, что временные трудности плавно переходят в постоянные. Экспорт зерна за валюту, с таким трудом налаженный в эпоху Железняка ценой жизней десятков тысяч кулаков, жадно прячущих пшеницу и рожь в ухоронках, из реки превратился сначала в ручеек, а потом иссяк совсем. А затем страна впервые начала закупать хлеб за границей. Один пожилой грузный сахарец, матерый и опасный враг, которого, по слухам, уважал даже Вождь, узнав о таком, заметил, что боялся погибнуть от пули диверсанта, но, видимо, умрет от смеха. Жестоко усмиренная и введенная в рамки крестьянская вольница, давно забывшая веселые времена Разгуляя, так и не превратилась в хорошо отлаженную машину по производству продуктов. Стада хирели, урожаи падали, и даже удобрения, тоннами засыпаемые в тощую землю, не спасали. Только нефть, которой Сахару обделила матушка-природа, и спасала страну от голода.

Не лучше вели себя и рабочие. Лишенные вечной угрозы занесенного над головой топора, они все больше и больше ленились и хуже работали. Брак временами достигал немыслимых количеств, и даже штампик качества получил в народе обидное прозвище "простите, лучше не можем". Техника на заводах разворовывалась, кажется, быстрее, чем поставлялась туда. Новейшие станки с числовым управлением, оставленные по недосмотру в заводском дворе, за две-три ночи раздевались до основания. Стоимость дорогущей электронной схемы у скупщика равнялась одной бутылке водки, а шла такая схема на производство средневолновых приемников отвратительного качества, через которые потом неслись вражеские радиоголоса.

Нет, конечно, и оперативный отдел Канцелярии, и СОД боролись с такими негативным явлениями. Расхитителей и тунеядцев штрафовали, заставляли возмещать ущерб, иногда даже отправляли на принудработы — но лучше работать они не начинали. Даже просто уволить их директор завода не мог или не хотел. План всегда горит, да и как плохо относиться к человеку, который по мелочи делает то же, что ты — по-крупному? И все чаще и чаще среди преступников оказывались свои — лейтенанты, капитаны, полковники, а в последнее время — даже и генералы с их дачами и окладами...

Временами в пустом тихом кабинете Шварцману казалось, что раскинутая по стране паутина, прежде сплетенная из стальных канатов, рвется и расползается на части, словно гнилая пенька. Контроль незаметно ускользал из рук, и чувство бессилия все чаще заставляло горбиться в уютном кожаном кресле. В такие моменты он все острее ощущал приближающуюся старость. Но раньше волчьи повадки снова брали верх, и он опять и опять размышлял, приказывал, побеждал и торжествовал.

Сейчас же чувство бессилия отступать не собиралось.

Да, горько думал он, оглядываясь назад, ему многие могли бы предъявить справедливый счет. То, что мыслилось борьбой за государственные интересы, зачастую оборачивалось мышиной возней, дракой за лучший кусок пирога, просто ликвидацией конкурентов. Наивный паренек, каким он был когда-то давным-давно, в другой жизни, наверное, ужаснулся бы, увидев, во что ему предстоит превратиться. Но он всегда знал черту, которую нельзя переступать даже в мыслях. Те, кто сами не лезут в драку, не должны страдать. Да, их можно погонять, пусть даже и жгучим кнутом, направляя правильной дорогой, но лишь для их же пользы. А травля наркотиками собственного народа — пропасть, в которую страшно даже заглядывать. Когда таким занимались простые бандиты, он знал, как поступать. Но что делать со своими предателями? С теми, кому по должности положено бороться с заразой?

Может ли такая гниль поразить Службу Общественных Дел, если ей не заражен сам директор? А директор... битый жизнью в дворцовых интригах, многократно повергнутый в прах и снова упорно карабкающийся наверх Дуболом, Дровосеков Петр свет Казганович, он слишком осторожен, чтобы ввязаться в подобную авантюру самостоятельно. Неужели... неужели все-таки к делу причастен и сам Сашка? Неужто тот Хранитель прав?

Сашка. Саша. Сашок. Заморенный, но всегда веселый вихрастый паренек по кличке Трезор (переделанной из неизбежного "Тремора"), в детдоме сидевший с ним за одной партой и спавший на соседней кровати. Вечно голодный, но обязательно делившийся с друзьями ворованными у рыночных торговок лепешками из картофельных очистков. Нахально сдиравший контрольные по математике прямо под носом у учителя и охотно, пусть и не всегда правильно, подсказывавший плывущим у доски товарищам. Потом их дороги разошлись, чтобы позже сойтись снова, уже навсегда. Где, когда Сашка успел измениться настолько, что для каких-то своих целей убивает наркотиками целые города? Как он может не понимать последствий?

И что делать стареющему разжиревшему еврею с черными мешками под глазами? Смириться и позволить жизни катиться своим чередом? Уйти в отставку в надежде, что ему позволят мирно дожить свою жизнь где-нибудь в глухомани под бдительным присмотром? Или попытаться переубедить? Нет, бессмысленно. Даже в детстве Трезор отличался невероятным упрямством. Невозможно...

Шварцман повернул ключ, отпирая ящик стола, извлек на свет тонкую папку. "Дело номер..." Уголовное дело. Еще полгода назад оно не могло бы существовать. Но сейчас, когда по новому закону дела дозволялось заводить с двенадцати лет, оно лишь одно из десятков. В перспективе — сотен и тысяч.

Негромко шелестят переворачиваемые страницы. Родился... оставлен алкоголиками-родителями... детский дом... Судьба, как две капли воды похожая на его собственную. Но он сумел забраться по лестнице на самый верх, зубами и когтями вырывая у фортуны свое. Тому же пареньку жизнь не оставила ни единого шанса. Молодежная банда. Насильно посажен на иглу главарем-наркоманом. За три года — переход от легкой "слезы" сначала к транитину, а затем и к тяжелым наркотикам. Сознался в двадцати четырех разбойных нападениях, все — с человеческими жертвами. Попался, убив молодую девушку, девочку чуть старше себя, за кошелек с мизерной стипендией. У жертвы — десятки ножевых ранений, выколотые глаза, отрезанные пальцы. Зачем он резал пальцы? Откуда такая бессмысленная жестокость? На допросе он так и не смог объяснить.

Тринадцать лет. Страшная ломка. Собачья смерть в камере СИЗО.

Зачем такое Сашке? Нет, не Сашке. Давно уже Александру Владиславовичу Треморову. Народному Председателю Народной Республики Ростания.

Шварцман щелкнул зажигалкой, закурил, с омерзением ощущая дрожь в руках. Нервы. Старость. Неопределенность... Он давно шкурой чувствовал оценивающие взгляды хозяина и не питал особых иллюзий. Ему осталось недолго. Может, дело закончится одинокой дачей где-нибудь на Южном Берегу под бдительным присмотром охраны. А может — неудачной операцией по удалению аппендикса. Ах, как не хочется терять восхитительное ощущение власти, почтительные взгляды в коридорах, персональный лимузин, от которого мальками брызгают легковушки на улицах... Но главное — не потеря власти, а то непереносимое унижение, которое придется испытывать каждодневно, вспоминая, что когда-то вершил судьбы четырехсот миллионов людей. Выброшен на помойку как обглоданная кость, а вокруг — развал, разруха, бандиты... Сможет ли он смотреть на крах идеалов, болезненно вспоминая, что когда-то мог устраивать мир по-своему?

Нет. Такому не бывать. Он еще далеко не стар, ему чуть больше пятидесяти. Доживать остаток своих дней на мирной пенсии не для него. Пусть он лучше сдохнет, сражаясь, но сдохнет как генерал, до последнего командующий осажденной армией. И если Треморов стоит у него на пути — тем хуже для Треморова.

Его взгляд упал на выглядывающий из-под других бумаг лист транспортной сводки. Шварцман подавил в себе позыв встать и открыть сейф, где на верхней полке лежало пухлое дело с одним только длинным номером на обложке. Биография, протоколы опроса любовниц, товарищей и сослуживцев, официальные характеристики по работе, выписки с грифами УОД и криминальной полиции, анализы личности и многостраничные расшифровки звукозаписей... Вся его суть умещалась в одной-единственной характеристике, составленной три месяца назад аналитиками отдела психологической поддержки.

Кислицын Олег Захарович. Мужчина. Родился тринадцатого июня тысяча пятьсот сорок пятого года. Холост. Ориентация: стандартная. В армии не служил. Образование: истфак Мокольского государственного университета, закончен по специальности "архивное дело" в тысяча пятьсот шестьдесят восьмом году. Каким-то неизвестным способом избежал обязательного распределения и ни дня не работал по специальности в дипломе. Длинный перечень должностей и учреждений, смененных за последние четырнадцать лет, всегда связанных со снабжением и перемещением матценностей — от экспедитора в магазине до завотделом снабжения Капстроя. В студенчестве однажды оказался в милиции за наивную попытку фарцевать южными сигаретами, сделал выводы и больше спекуляцией не занимался. Официально не женат ни разу, хотя расстался с четырьмя любовницами, с двумя — достаточно постоянными, чтобы считаться гражданскими женами. В последние годы эпизодически встревает в любовные приключения со случайными женщинами, но ни разу — дважды с одной и той же. Единственный друг — немец по национальности, школьный однокашник, а ныне сотрудник Канцелярии с солидной выслугой лет.

Олег Кислицын. Молодой парень, вступивший в пору среднего возраста и до сих пор не нашедший себя в жизни. Странная противоречивая личность, сочетающая в себе одновременно наглость и замкнутость, циничность и метания в поисках идеала. Талантливый, хотя и неотшлифованный ум, способный к быстрому сопоставлению фактов и вычленению системы из хаоса случайных событий. Делец. Рисковый игрок. Одиночка. Эгоист. И тайный идеалист, в чем, вероятно, не признается даже сам себе.

Нет, незачем лезть в сейф. Пальцы Шварцмана шевельнулись, словно поглаживая невидимый листок, который он помнил почти наизусть. Наткнись Прохорцев на тебя, Олежка, на год раньше, сегодня ты бы уже работал у меня штатным аналитиком с радужными перспективами. Но сегодня ситуация изменилась. Ты еще послужишь своей стране, мальчик, но совсем иначе.

Настало время для совсем другой секретной папки. Папки, существующей лишь в воображении начальника Канцелярии Народного Председателя.

Для папки, на незримой обложке которой невидимыми буквами выведено лишь одно слово: "Шквал".

06.08.1582, понедельник

— Наш ведущий эксперт по телегам, как всегда, спозаранку горит на работе, — ехидно прокомментировал Бегемот, без стука врываясь в кабинет. — Подает, тык скыть, пример нерадивым окружающим. Вроде меня.

Олег с трудом оторвал гудящую голову от подголовника, мучительно, одним глазом посмотрел на Бегемота, застонал и уронил голову обратно. В думательной части тела мерно бухал колокол, заставляя мечтать о скорейшей смерти или хотя бы о вечном покое. Во рту стоял мерзкий медный привкус. Бегемот, кажущийся сегодня отвратительно жизнерадостным, посмотрел на него и укоризненно покачал головой.

— Пить надо меньше! — подняв к потолку палец, глубокомысленно возгласил он. — Или хотя бы похмельем не страдать. Вот, скажем, бери с меня пример. Я и водку с пивом мешаю, и коньяком разбавляю, в отличие от тебя, чистоплюя, и всегда с утра как огурчик. Но у меня организм такой приспособленный, а ты? Мужик, как спросил бы тот попугай, если ты летать не умеешь, чего выеживался?..

Снова застонав, Олег нащупал на столе дырокол и вяло швырнул в сторону мучителя. Тот, легко поймав пластмассовую вещицу и водрузив ее на исходное место, бесцеремонно плюхнулся в кресло. Ну что за народ пошел, в отчаянии подумал Олег. Никакого уважения к друзьям, даже страдающим от... гм, мигрени. Блин, убью! Всех убью! Всех...

— Ты бы аспиринчику тяпнул, — посоветовал Пашка, закинув ногу на ногу. — За компанию с анальгинчиком. Или не запасся? Послать вахтера сбегать в аптеку?

— Да выпил уже, — с трудом разлепил губы Олег. — Не подействовало пока. Слушай, ну чего тебе надо, чего ты надо мной издеваешься? — он страдальчески скривился. — Знаешь, что люди делятся на две категории — одни не умеют пить, а у других жуткое похмелье? Один ты, бегемотище толстокожее, к третьей относишься. У тебя голова — точно сплошная кость. Ты откуда здесь взялся? Тут же охрана...

— А я сказал, что к тебе! — ухмыльнулся Пашка. — Удостоверение канцелярское показал, мужик себе под нос меня кнопарем обозвал ни за что и пустил. А мне анекдот новый рассказали. Иду на работу — я рассказывал, что для здоровья начал пешком ходить? — и думаю, а чего бы тебе не передать? Вот, слушай. Приходит, значит, мужик к терапевту и говорит: доктор, а почему я вижу одно, слышу другое, а думаю совсем третье? А тот и отвечает... Понял, понял, уже ухожу, — торопливо закончил он, увидев, что рука Олега подбирается к тяжелой стеклянной пепельнице. — Вот уже и товарища с утра пораньше проведать нельзя! Слушай, пойдем сегодня вечером в "Красавицу", а? Ты у нас пробивной, всюду левой ногой двери открываешь, а там такой джаз-банд, говорят, гастролирует! Ладно, ладно, потом звякну, когда тебе получшеет.

Последние слова он предусмотрительно произнес из-за двери кабинета, не без оснований опасаясь, что под благотворным влиянием аспирина второй бросок окажется куда более точным.

Какое-то время Олег еще лежал в кресле, приходя в себя. Колокол в голове медленно затихал, каждое движение глаз уже не вызывало острой рези под сводом черепа. Наконец он смог заставить себя сесть в кресле вертикально. Могучим усилием воли отогнав видение кружки с пивом, тяжело вздохнул и протянул руку, чтобы включить терминал Хранителей.

Телефон настойчиво затарахтел, и все еще больная голова затарахтела в такт с ним. Нехорошо ругнувшись про себя, Олег все-таки не рискнул проигнорировать призыв к общению. Вдруг кто важный?

— Алло! — нехотя сняв трубку, начальственным тоном проговорил он, стараясь, чтобы предательская сипота не прорезалась в голосе. — Кислицын у аппарата! Алло, вас слушают! Кто говорит?

Трубка таинственно молчала. Олег стукнул по телефону в тайной надежде, что сейчас придется вызвать мастера, который снимет неисправный прибор и станет полдня его чинить, хоть на такой мизерный срок обеспечив его тишиной. А там и башка, глядишь, пройдет.

— Кислицын? — прохрипела трубка, самым подлым образом разрушая внезапную надежду. — Шварцман говорит.

Какое-то время в трубку молча сопели.

— Я появлюсь в ваших краях через час, разговор есть. Жди, никуда не уходи. Понял?

— Здравствуйте, Павел Семенович. Понял, — грустно согласился Олег. — А может, я к вам...

Но в трубке уже пикали короткие гудки.

Шварцман? Едет лично? К рядовому эксперту, пусть и опекаемому Хранителями?! Вот так так. Конечно, есть шанс, что он намерен поблагодарить за хорошую работу, пожаловать серебряным портсигаром и отечески похлопать по плечу, но настолько мизерный... Голова снова начала пульсировать, мешая думать. Ох. Олег попытался сосредоточиться. Что же все-таки случилось вчера? Как снял девицу в кафешке, куда зашел пожрать после работы, он помнил. Как ловил машину — тоже. И даже как расплачивался, не забыл: сука-водила требовал трешку, хотя там ехать-то... Дальше провал. Сплошная чернота. А утром — страшная головная боль, бутылки из-под водки и пива на столе (он их точно не покупал — или тоже забыл?) и кровать, в которой он явно дрых один. Либо вечером он умудрился напиться как свинья и вырубиться, и девица вполне справедливо свалила домой, либо она подсыпала что-то в бухло. Если последнее, то повезло, что жив остался.

С бодуна он не заметил, чтобы что-то пропало: деньги он держал в мини-сейфе с кодовым замком, добытом по случаю лет пять назад, больше ничего явно ценного в квартире не имелось, а перерывать ее по мелочам он оказался не в состоянии. Вопрос на засыпку: стоит ли топать в полицию и писать заявление? Три раза ха. Что он в качестве преступления опишет? Что не смог впендюрить бабе, надравшись в хлам? Тьфу. Лучше забыть. И на будущее — либо бабы, либо алкоголь. Все, точка. Закрыли тему.

В другом проблема. Неожиданное внимание всемогущего начальника КНП вряд ли сулило что-то хорошее. Интересно, что там стряслось? Дуболом таки арестовал половину штата Канцелярии, и теперь Шварцману некому составлять аналитические записки? Вряд ли. Все-таки прав Бегемот, не допустит господин Треморов ослабления своей основной опоры. Шварцману и его главным приспешникам Дуболом головы пообрывать может, но не более того. Да еще и неизвестно, кто кому пообрывает. Шварцману, в общем, не впервой, и на дворцовых интригах он собаку съел. Или даже целую стаю.

Олег представил себе Шварцмана, сосредоточенно, одну за другой, поедающего собак (собаки почему-то как на подбор попадались худые, серые и облезлые, по виду типичные бродяжки), и усмехнулся. Блин, сказал бы мне кто еще год назад, что я стану держать руку начальника Канцелярии в подковерной борьбе и искренне желать его усиления — не поверил бы. Расхохотался бы в лицо или просто послал бы подальше.

Ох, ладно. Нужно прийти в себя и хотя бы для видимости поработать. Олег c усилием выбрался из кресла, подошел к окну, отдернул штору и распахнул окно. Утренний августовский воздух ударил ему в лицо — жаркий и плотный, но все же более приятный, чем спертый воздух кабинета. Чем бы рот прополоскать, чтобы перегаром не перло?..

Ровно через час после телефонного звонка раздался вежливый стук в дверь. С видимым усилием справившись с могучей пружиной, в комнату протиснулся Хмырь. Точнее, Прохорцев Константин Афанасьевич, в который раз строго поправил себя Олег. Надо же, как кличка прилипла. Вроде столько времени и событий с первой встречи прошло, а вот определение как втемяшилось в голову, так и не отстает. Ох, только бы не сболтнуть где. Прохорцев человек обидчивый и к начальному уху доступ имеет. Ссориться с ним себе дороже.

Прохорцев между тем внимательно осмотрел кабинет, словно опасаясь подвоха. Удовлетворившись результатами осмотра, он уставился на Олега.

— Сидишь? — строго поинтересовался он. — Ждешь? Ну сиди, сиди, много высидишь... — Он ухмыльнулся. — Хозяин, между прочим, тебя внизу ожидает, в машине. Так что лети, задрав штаны, а то он сегодня не в духе.

Холодная ярость всколыхнулась в Олеге, снова пронзив голову болью. Он неторопливо поднялся из-за стола, и так же неторопливо подошел к Прохорцеву вплотную. Дождавшись, когда нагловатое выражение на лице гостя сменится неуверенностью, он процедил сквозь зубы:

— Задрав штаны будешь ты бегать, шестерка, — он с трудом удержался от позыва сплюнуть гостю прямо на ботинок. — Меня вызывают — я иду, а бегают с задранными штанами пусть другие, кому по должности положено. Понятно, Арсений... Афанасьевич?

Он посмотрел в глаза Прохорцеву тем немигающим взглядом, который в последнее время тайно тренировал перед зеркалом. Боевые испытания, значит, мелькнуло у него где-то внутри. Ну-ну, испытатель, смотри, доиграешься.

— Много о себе думать стал, — приходилось отдать Прохорцеву должное, оправился он от шока почти мгновенно. — Смотри, как бы шеф не решил, что слишком загордился. А то ведь если что, никакие Хранители не прикроют.

Прохорцев смерил Олега с ног до головы презрительным взглядом и исчез за дверью. Да, похоже я все-таки умудрился с ним поссориться, обреченно подумал Олег. И что на меня нашло? Неплохой ведь, в общем-то, мужик, попадаются много паршивее. Ладно, делай что должно, и будь что будет. Не помню, кто сказал... уж не Тилос ли? Хорошему совету грех не последовать. Олег покачал головой и вышел из кабинета вслед за Прохорцевым.

Шварцман стоял у своего лимузина, припаркованного во внутреннем дворе министерства, опершись на него и смотря поверх крыши куда-то вдаль. Олег снова заметил, насколько старым тот выглядел в последнее время — лет на семьдесят, не меньше. Под глазами темнели мешки от бессонницы, в груди хрипело, на щеках играл нездоровый румянец. Правда, его взгляд остался прежним — острым и испытывающим. Некоторое время Шварцман изучал Олега, затем кашлянул.

— Ты чего с Арсением ругаешься? — строго осведомился он. — Прискакал он сейчас от тебя пулей, мрачнее тучи. Послушай старика, не зли людей без нужды, — неожиданно мирно закончил он. — Никогда не знаешь, кто, когда и зачем пригодится. Пошли, прогуляемся.

Не дожидаясь ответа, он махнул рукой высунувшемуся из машины Прохорцеву и медленно пошел по дорожке, ведущей через министерский парк. Олег последовал за ним. Прохорцев некоторое время нерешительно смотрел им вслед, затем пожал плечами и опустился на сиденье.

Яркое солнце сияло посреди блекло-голубого неба, еще только чуть приподнявшись над вершинами берез и осин, кое-где перемежаемых елью и пихтой. Стояла жара, необычная для августовского утра. Ветерок забирался за шиворот и дергал за галстук, не принося никакого облегчения. Пройдя сотню метров, Шварцман тяжело опустился на скамейку и уставился на куст на противоположной стороне аллеи. Не говоря ни слова, Олег осторожно пристроился рядом, рассудив, что вторгаться в раздумья начальника Канцелярии не только невежливо, но и небезопасно. Не будите спящую собаку, подумалось ему, не то она проснется и... Что? Штаны в клочья порвет? Олегу представился Шварцман с обрывком штанов в зубах, и он невольно фыркнул. Как бы в ответ Шварцман глухо продекламировал:

— Ревет огонь, сметая лед, и пламя, чистый жар, взметает ввысь наш Бог Огня, храня свой жизни дар. Мы Богу Пламени-Отца обязаны судьбой, наш долг Огню, наш долг Отцу зовет нас за собой!..

Олег удивленно посмотрел на него. Шварцман злой, Шварцман веселый, Шварцман торжествующий — такое он представить мог. Шварцман подавленный, Шварцман растерянный, унылый — странно, но тоже понятно и приемлемо: чего только в жизни не случается. Но Шварцман, декламирующий стихи... Легче поверить в добряка Народного Председателя, искренне пекущегося о благе простого народа, коего тому народу демонстрировали по телевизору раз в неделю. По слухам Олег знал, что Шварцман люто ненавидит поэзию и даже лично отдавал приказы разгонять поэтические кружки, и его челюсть начала потихоньку отвисать.

— В Древней Македонии существовала секта, считающая, что наш мир создал Бог Огня. Он же создал людей и дал им Живительный Огонь, чтобы помогали бороться против духов Вечного Холода, стремящихся заморозить мир и уничтожить творение своего врага, — Шварцман говорил в пространство, казалось, совершенно не обращая внимания на Олега. — Секта огнепоклонников считала, что весь мир погряз в грехе, забыв про Создателя, так что хотя бы они, Избранные Огнем, должны наставлять людей на путь истинный.

Начальник Канцелярии усмехнулся.

— Обычный бред. Каждая религиозная группа считает себя избранной. Необычным оказалось то, что среди них нашлись умные люди, которые пустили фанатичную энергию сектантов не на проповеди на площадях и не на формирование боевых отрядов. Они создали мощную подпольную организацию, фактически управляющую государством. В секте состояли многие видные ученые и политики того времени. Есть предположения, что у них имелся порох, украденный у сахарских арабов, а также огнестрельное оружие. Не так много, конечно, но хватало, чтобы три столетия направлять мир в образе Македонии к светлому будущему, свободному от последователей Холода. Ну, и под своим, разумеется, управлением, — он повернул голову и упер в Олега тяжелый немигающий взгляд исподлобья. — Ничего не напоминает?

— Хранители, — лаконично ответил Олег. Он напряженно ожидал продолжения.

— Догадливый мальчик, — криво усмехнулся Шварцман. — Возьми на полке пряник. Правильно, Хранители. Несколько месяцев назад я дал задание историкам отыскать в архивах все, что походило бы на наших таинственных благодетелей. Уж и не знаю, что рассказывал твой куратор, но меня они пытались уверить, что их организация создана тридцать лет назад по сверхсекретному распоряжению Железняка. Не верю, — отрезал он, как инквизитор на допросе еретика. — Мне частенько вешали лапшу на уши, знаешь ли, и я сразу вижу, можно ли верить в сказки, которые мне рассказывают.

Он прокашлялся и какое-то время сопел себе под нос.

— Так вот, не верю я им, да и они никогда на своей версии особо не настаивали. А историки накопали большую кучу бумажного мусора, коей место в сортире, но в ней нашлась такая вот забавная историйка. А стишок, что я прочитал, служил у них чем-то вроде гимна. Перевод вольный, разумеется, но смысл понятен, как мне втолковывал олух в белом халате.

— Три столетия... — медленно проговорил Олег. — Надо же! Крепкая у них вышла организация. Как они погибли?

Во взгляде Шварцмана проскользнуло нечто, похожее на одобрение.

— Обычная история, — ответил он. — Разложение изнутри. Поверили в собственную непорочность, надоело строить светлое будущее для других. Часть их Круга решила, что настало время устроить Мир Огня на Земле. Вторая часть, с первой несогласная, попыталась сопротивляться, а когда их задавили силой, разбежалась по углам. Радикалы захватили власть, и их перерезал народ после того, как они, заняв столицу... не помню, как ее, постановили принести в жертву Огню каждого десятого младенца. В знак благодарности за победу. После народного, так сказать, гнева для показательного суда императору никого и не осталось.

— По углам разбежались? — задумчиво пробормотал Олег. — Так в архивах написано?

— Точно, — охотно согласился начальник Канцелярии. — Именно что в архивах. А главный тогдашний архивариус, по косвенным данным, сам в секте состоял. Ты ведь истфак заканчивал, верно? Тогда и сам все понимаешь.

На какое-то время наступила тишина. Шварцман опять погрузился в собственные мысли, Олег же просто откинулся на спинку скамьи, разглядывая небо и размышляя об услышанном.

— Ладно, — прервал молчание Шварцман. — Паранойя еще никого до добра не доводила. Если они следят за мной повсюду, то у нас в любом случае нет шансов. Рискнем предположить, что Хранители не держат меня под колпаком постоянно, а Дуболом еще не в состоянии нашпиговать каждый парк жучками без моего ведома. Машину или даже мой кабинет — пожалуйста, но повсюду — кишка у него тонка. Пока... — Шварцман надсадно закашлялся, достал из кармана крохотную желтую капсулу, сунул в рот. — Бронхит обострился, — бросил он, поймав недоуменно-встревоженный взгляд Олега. — Не обращай внимания. И не смотри на меня, как на покойника! — внезапно вспылил он. — Ты мне лучше скажи, что про нынешнюю кашу думаешь?

— Про какую кашу? — удивился Олег. — Про то, что в стране происходит? Так говорят же — временные трудности, неурожай и все такое...

— Кончай ваньку валять! — рявкнул Шварцман, довольно невежливо перебивая политически выдержанную речь. — Будь ты на самом деле таким идиотом, каким сейчас выглядишь, не стали бы Хранители тебя держать, — он засопел, успокаиваясь. — Я спрашиваю, что ты на самом деле думаешь, а не о том, что по ящику болтают. То я лучше тебя знаю, лично иногда тексты пишу. Ну?

Олег помедлил. Внезапно к нему вернулось то самое чувство "пан-или-пропал", которое он уже давно не испытывал. Пожалуй, с самого момента первого общения с начальником Канцелярии. Нет, дружок, изменился ты в худшую сторону, ох как изменился... Да какого хрена! Срабатывало раньше, сработает и сейчас. Или кривая, на худой конец, вывезет. Честность — лучшая политика. Правда, только правда, и ничего, кроме правды!

— Хреновы у нас дела, Павел Семенович, — небрежно ответил он, невольно повторяя позу Шварцмана и обращая взгляд куда-то вдаль. — Хреновей некуда. Я не про транспорт говорю, а вообще. С другими экспертами я тоже общаюсь. Ткните пальцем в любую область народного хозяйства, и обязательно получите стагнацию, если не спад за последние два-три года. По официальной статистике, заметьте, стагнация и спад. А мы с вами оба прекрасно знаем, какое отношение официальные цифры имеют к реальности. Да в магазины зайдите. Не в Моколе, нет, а хотя бы в области. Я тут к одному из ребят в нашем аквариуме на дачу ездил неделю назад, он всех на день рождения пригласил. Электричкой до Скалкино час, а там автобус ходит, еще полчаса. И вздумалось мне там в магазин возле станции зайти, торт купить, поскольку из Моколы везти поленился, чтобы в давке не помять. Павел Семенович, вы давно в такие магазины в последний раз заходили?

Шварцман промолчал.

— Пусто. То есть вообще пусто. Один березовый сок в трехлитровых банках. Я еще так поинтересовался осторожно насчет торта, а продавщица меня едва ли не обматерила. Высказалась в том духе, что мокольцы совсем охамели, и так всем завалены, да еще и в других местах вынюхивают, все им мало. Я с народом поговорил — в малых городах везде так, да и в крупных немногим лучше. Разве что на югах в магазинах с продуктами полегче, да там и рынки есть довольно дешевые. Но у нас на севере полный швах.

— Все?

— Скажите, Павел Семенович, а насколько верны слухи, что Сахара нам откажет в очередном продовольственном кредите?

— Ты откуда такое взял? — резко спросил начальник Канцелярии.

— Один из экспертов-финансистов рассказал. Формально все помалкивают, а на деле слушки ползают среди тех, кто понимает. Так откажут?

— Не твоего ума... — Шварцман осекся и внимательно посмотрел на Олега. — Извини, сорвался.

Олег подавился слюной и судорожно закашлялся. "Извини"?! От начальника Канцелярии?! Шварцман терпеливо ждал.

— Что ты о Хранителях думаешь? — наконец спросил он.

Олег пожал плечами.

— Ничего не думаю. Вам здесь куда лучше видно, Павел Семенович, чем мне, я просто не знаю ничего сверх рассказанного Тилосом — он мой куратор. А рассказывает он с гулькин хрен. И я не понимаю их намерения. Не знаю, тридцать лет они готовились или три тысячи, но в таких открытых действиях у них просто нет необходимости. Все, что они сейчас делают гласно, могли бы сделать и тайно, как раньше. Единственное объяснение я вижу только в духе легенды про Избранных Огнем. Надоело ждать, захотелось власти и поклонения, вот и решили прямо сейчас стать правителями. И уж их кольями и ухватами точно не побьешь. Их и танки-то не берут, если я правильно понял.

— Правильно понял, — согласился Шварцман. — И не только танки. "Красный снег" их тоже не берет, они демонстрировали как-то на полигоне. Знаешь про "Красный снег"? Правильно, и не надо пока, за такое знание головы откручивают. Танковую броню он проедает, как кипяток снежный наст, а вот челнокам Хранителей похрен. Даже блестеть не перестают. Они сами утверждают, что на их машинах можно прогуляться через звезду класса "голубой гигант" и даже не вспотеть. Сам не видел, но вполне верю. Дальше.

Олег подавил новый порыв своей нижней челюсти мягко опуститься на грудь. Что же Шварцман сегодня с ним такой откровенный? Ох, не к добру... Он мысленно потряс головой и продолжил:

— В то же время Хранители, как мне кажется, неплохие ребята. Вежливые, аккуратные, скорее советуют, чем приказывают, хотя могут при необходимости и сломать через колено. Я, правда, общался в основном с одним и тем же Хранителем, с Тилосом, но пару раз возникали и другие. В общем, у меня не сложилось впечатление, что всеобщее преклонение и обожание — то, что им нужно. Поэтому их мотивы я категорически не понимаю. Вот, в общем и все.

Олег остановился и выжидательно посмотрел на Шварцмана. Сейчас мы выясним, пан или пропал, пронеслось у него в голове. Жаль пропадать по такой славной погоде. Вот если бы дождь шел или снег валил... Когда там солдату умирать легче?

Шварцман долго молчал, терзая в руках какую-то соломинку. Соломинка стойко сопротивлялась, но в конце концов измочалилась и порвалась. Шварцман с каким-то ожесточением продолжал рвать ее на части, наконец, изорвал в труху и раздраженно бросил на землю. Потом, как бы спохватившись, сунул руки в карманы пиджака и посмотрел на Олега. Теперь в его глазах читался еще и интерес.

— Да, парень, не ошибся я в тебе тогда... в первый раз, ох, не ошибся, — казалось, он наслаждался собственной проницательностью. — Помнишь, тебе кастетом от людей Дуболома по кумполу попало? Вижу, помнишь, кто такое забудет! Так вот, тебя не случайно приголубили. Оперативный отдел раскопал, что именно в тебя метили.

— Да, Прохорцев рассказывал. И Хранители намекали. Вот уж связался я с вами...

— Да не смотри на меня таким угрюмым взглядом! — вдруг хрипло расхохотался Шварцман. — Жив ведь? Жив. При должности. С перспективами. Да и стоишь ты побольше, чем раньше, к тебе уже серьезно присматриваются... отдельные господа, думают, как бы к себе переманить. Не вечно же тебе у Хранителей на побегушках ошиваться. Еще никто к тебе не подходил со странными разговорами? Ничего, подойдут, и очень скоро. Стоило ради такого по башке получить? Молчи, по глазам вижу, что стоило, пусть ты даже себе не признаешься.

Шварцман снова нахмурился.

— В общем, Олежка, мозги у тебя варят, хвалю, да и мелочи ты в картинки складываешь очень неплохо. Скажи-ка вот что. Представь, что ты сейчас Народный Председатель. Вся власть у тебя. Что бы ты делать стал, а?

Олегу стало весело. Похоже, что все-таки пан. Опять пан. Везунчик же ты, дружок, ох и везунчик. По закону подлости, конечно, рано или поздно за свое везение огребешь по полной программе, но пока продолжай держать тигра за яйца. Значит, школьное сочинение на тему "Если бы я стал Народным Председателем"? Ладно...

— Ну, начал бы я с того, что послал нафиг сказки про Путь Справедливости, — небрежно бросил он. Интересно, что скажет на такое столп общественного строя? Столп молчал, и Олег волей-неволей продолжил: — Дурацкая идеология сейчас нам только мешает. Нет, оно да, Великая Революция и все такое, но времена меняются. И капитализм сейчас не тот, и мы другие, — он помолчал, собираясь с мыслями. — Значит, первое, что бы я сделал — отменил бы Путь Справедливости. Не сразу, конечно, твердолобых хватает, но постепенно, лет за десять-пятнадцать, все бы свыклись. Тем временем начал бы эксперименты — так бы их назвали — с применением в народном хозяйстве элементов капитализма. Ну, придумали бы что-нибудь поблагозвучнее...

— Свободу слова бы ввел, свободу совести, — как бы про себя пробормотал Шварцман.

— Обижаете, Павел Семенович, такими провокациями, — хмыкнул Олег. — Какая там свобода слова! Она нам еще долго не потребуется. Люди привыкли жить, как укажут. Если их враз на свободу отпустить, с ума ведь сойдут. Нет, без нее вполне бы пережили. Впрочем, возможно, видимость создать полезно, в первую очередь в расчете на Сахару. Скажем, либеральная независимая газетка, где печатались бы разгромные статьи по любому поводу. Что-нибудь типа "Новостей народных избранников" или "Художественного листка" вполне можно задействовать. Они бы печатали, мы бы не реагировали. И пар бы выходил, и нам неприятностей меньше. Но это так, мишура, — внезапно Олег зло лягнул пяткой ни в чем не повинную скамейку. — Павел Семенович, вы на полном серьезе спрашиваете, что бы я стал делать? При Хранителях-то? Сейчас фантазировать можно сколько угодно, но при них я бы делал то, что надо им. А чего им захочется... Не Народным Председателем я бы стал при них, а марионеткой. Совсем как Треморов сейчас. Верно ведь, что он тоже под их дудку пляшет, да? И вы даже здесь с оглядочкой, не слышат ли они нас....

— Ох, и наглец же ты, парень, — меланхолично заметил Шварцман. — Замашки у тебя вполне... Треморова такое положение устраивает, а тебя, значит, нет?

— Поймите меня правильно, Павел Семенович, — откликнулся Олег. — Я ничего не имею против Хранителей лично. Парень, что со мной работает, мне даже нравится — умный, деликатный, всегда на отвлеченные темы потрепаться может. Но не в личных симпатиях дело. Нельзя строить государственную власть на такой основе. Люди теряют инициативу, полагаясь на указку сверху, а если инициативу теряет глава государства... Нет, не пошел бы я в Народные Председатели. Зачем вы вообще завели разговор, Павел Семенович? Зачем сюда явились, почему к себе не вызвали? Не для того же, в самом деле, чтобы провокацию устроить и на антинародные разговорчики раскрутить.

Ну все. Сейчас Шварцман либо окончательно ошалеет от моей наглости, и я огребу пожизненный волчий билет, если не хуже, либо наконец-то расколется, зачем я ему потребовался. Я бы на его месте ошалел.

— Я свое отыграл, Олег, — медленно ответил начальник Канцелярии. — Ты многое слышал — значит, наверняка слышал, и что мне осталось недолго. Не так важно, уйду я сам или же мне помогут. Но вот беда — всю жизнь я делал свое дело, хорошее ли, плохое ли, но делал, и при том полагал, что действую на благо своей страны. Да, я предавал, посылал людей на смерть, шел по головам, ломал хребты врагам... Но я всегда помнил, ради чего я живу и борюсь. А вот Сашка Треморов, похоже, и не знал никогда. Для него власть — лишь потребность, такая же, как еда и воздух. Он наслаждается своим могуществом, и ему глубоко наплевать, что станет со страной и людьми. Хранители для него — отличный шанс удержаться у власти, пусть неполноценной, но все равно огромной, и он с радостью продолжит работать на них до самой смерти. Я — нет. Сашка меня знает как облупленного, так что перспектив у меня не просматривается. Скажи мне... Скажи мне, Олег, а станешь ли ты Народным Председателем, если я, лично я, предложу?

Олег потер глаза и еще раз прокрутил в голове последнюю фразу собеседника. Нет, все ясно и недвусмысленно. Вот сумасшествие так сумасшествие, подумалось ему. Из завснабов в Нарпреды — ну ничего себе перспективочка! Крыша едет по полной программе. Пан или пропал, вот в чем вопрос. Только уже не Шварцману на него отвечать. Если речь не о провокации — а провоцировать мелкую сошку начальнику Канцелярии совершенно незачем — то он вполне серьезен. Но чтобы сыграть в его игру, потребуется куда больше, чем везение.

Он вздохнул.

— Предположим, я верю, что вы говорите серьезно. Но скажите, Павел Семенович, почему вы предлагаете такое мне? Не верю, что просто за красивые глаза. Мы и знакомы-то меньше года. Наверняка у вас есть немало проверенных и надежных людей, которые понимают в политике куда больше меня. И что делать с Хранителями? Разве они позволят?

— Ты и не представляешь, Олег... хм, Захарович, как ты похож на меня пятнадцать лет назад, когда я еще не успел стать начальником Канцелярии, — Олегу показалось, что в глазах Шварцмана мелькнуло ехидное выражение. — Не мордой похож, конечно, а тем, как думаешь и на мир смотришь. Разумеется, я о тебе все знаю, ну, или почти все. Ты мне подходишь. Почему именно ты? Ну, можешь считать, что я сентиментален. А о Хранителях не беспокойся, они мое дело. В общем, ответа прямо сейчас я от тебя не жду. Можешь отказаться. Карьера в Канцелярии тогда тебе больше не светит, но зато и риска никакого. А если согласишься, то пути назад не останется. Думай, но недолго. Не позже послезавтрашнего утра помиришься с Арсением и передашь ему свое решение. Все на сегодня. Счастливо.

Начальник Канцелярии грузно поднялся со скамьи и зашагал по аллее в сторону стоянки, ссутулившись и заложив руки в карманы брюк. Олег обхватил себя руками и поежился. Несмотря на поднимающееся к зениту солнце и все усиливающуюся жару, ему стало зябко. Что вдруг старому волку вожжа под хвост попала?

Ну, до послезавтрашнего утра еще есть время подумать. Хотя... каков будет ответ, понятно уже сейчас.

Кресло консоли управления удобно охватывает тело, плывущее в искусственной невесомости. Руки неподвижно лежат на подлокотниках, и только пальцы слегка двигаются, управляя перемещениями невидимой камеры. Зрачки под закрытыми веками мечутся, бессмысленно пытаясь сфокусироваться на картинке, непонятно как транслирующейся непосредственно на сетчатку. Что же все-таки выступает в качестве проектора? Нет, не сейчас. Отогнать несвоевременную мысль и сосредоточиться на действии. Камеру чуть выше... нет, здесь обзор закрывает ветка, чуть левее... вот так. Небольшое увеличение...

В подъехавшем колесном фургоне — трое. Перед тем, как выпрыгнуть из кабины, двое торопливо натягивают на лица лыжные шапочки с прорезями, словно украденные из южных кинобоевиков. Кромешная ночь, только тускло горит лампа в плафоне над будкой сторожа, и со стороны разглядеть лица даже без масок не сможет ни один человек. Но ночные гости не хотят рисковать. В их планы пока что не входит возвращение за решетку.

Три тени движутся сквозь кусты у поворота, две почти неслышно, третья — пыхтя, отдуваясь и с треском ломая ветки. В его возрасте и с его комплекцией ночные приключения противопоказаны. В общем-то, он и не нужен, те двое справились бы и без него. Но им нужно повязать сообщника кровью, о чем он пока не догадывается, а ему застила глаза алчность.

Алчность. Жадность. Зависть. Главные чувства, разрушающие мир. Народовольцы, совершившие Великую Революцию, были правы — их нужно искоренять всеми средствами. Вот только средства у них оказались негодными, и сорняки выполоть не удалось. Построенная система умирает, и чем дальше, тем пышнее они расцветают в сердцах людей. Ну ничего, все изменится. Никаких больше революций, никаких расстрелов и чисток, лишь вселяющих в души выживших страх, но не выпалывающих бурьян. Мы используем другие средства. Надо лишь скрупулезно разобраться в ментоблоках. Лестер дни и ночи проводит с Робином, пытаясь найти внятные описания технологии, но пока можно проводить испытания и без них, методом тыка.

Стоп. Опять отвлеклась. Сфокусироваться на здесь и сейчас...

Трое пробираются через кусты. Тускло горит фонарь над будкой. Сторож, по своему обыкновению, заперся внутри на засов и мирно спит — именно так думают ночные посетители. Тени в масках встают сбоку двери, грузный уверенно стучит в стеклянное окошко: раз, потом, после паузы, снова и снова.

— Эй, Махель! — негромко зовет он. — Махель! Ты что, спишь? Открывай, я тут.

Визг засова, и дверь приотворяется. Наружу выглядывает заспанный сторож. Его неопрятная борода топорщится, а запах перегара гостя, наверное, сбивает с ног. Имитация идеальна.

— Петрович? — с трудом ворочая языком, вопрошает дед. — Что...

Люди в масках не дают ему договорить. Первый выдергивает его из домика, второй с размаху бьет по затылку тяжелым кастетом. Сторож мешком падает на землю, и второй тень еще раз наносит удар в голову. Первый переворачивает его на спину и щупает пульс на шее.

— Готов, — цедит она.

— Ч-что... что вы т-творите?! — заикаясь, тянет грузный. — Вы же сказали...

— Пасть захлопни, сявка! — угрожающе выплевывает бандит с кастетом. — Ты хочешь, чтобы он шухер поднял? Может, тебя рядом положить?

Он делает резкое движение. Грузный отшатывается.

— Нет-нет, я так... — скулит он. — Я ничего...

— Вот и заткнись. Ключи от склада, живо!

Пока грузный копается в карманах, а бандит с кастетом открывает изнутри и с усилием отодвигает тяжелую створку ворот, второй грабитель подгоняет фургон. Тот задним ходом вдвигается во двор, и ворота закрываются за ним. Тело сторожа заброшено в будку, ее дверь захлопнута, и случайный прохожий, если он и окажется здесь, не заметит ничего подозрительного.

Движением пальцев сместить камеру выше. Панорама залитого мраком двора. Фургон припаркован у склада, его двери распахнуты, и двое в масках торопливо таскают в него картонные коробки с надписями на яркси. Уже через день или два супермодные женские сапоги на "манной каше" начнут всплывать на черном рынке и в магазинах у "своих" продавцов. Официальная государственная цена: сто двадцать форинтов. Неофициальная: триста-четыреста. Если бы товар ушел налево по обычным схемам, заведующему складом прибыли хватило бы на пару лет безбедной жизни. Но алчность, жадность, зависть — и что стоит одна человеческая жизнь?

Время. Что он тянет? Необходимых доказательств и так уже сверх меры. Напомнить ненавязчиво? Нет, пусть мальчик проявит самостоятельность. В конце концов, сейчас первая его операция, самостоятельно спланированная от начала и до конца. И первая, проведенная по новой схеме, с привлечением сторонних сил. Незачем отнимать у него гордость успеха мелкими придирками.

Ага, сигнал. На грани взгляда начинает мигать светлая точка, и одновременно прожектора по периметру двора вспыхивают ярким режущим светом. Несколько секунд заведующий складом осмысливает ситуацию, потом хватается за сердце и медленно сползает по стене на землю. Фигуры в масках замирают, потом швыряют ящики и бросаются к воротам. Поздно. Поздно не на минуты и не на секунды, а на целую жизнь. Во двор уже бегом врываются два десятка человек в ночном камуфляже с нашивками полицейского спецотряда. Негромко хлопают выстрелы, и обе фигуры падают. Приблизить камеру. Один подстреленных не жилец — штанина на пробитом бедре стремительно темнеет, по земле растекается лужа крови, черной в свете прожекторов: вероятно, пуля задела артерию. Но второй, подвывая от боли, катается по грязной земле, держась за раздробленную голень. До суда он все равно не доживет — тайные дела Хранителей еще рано выносить на публику, но показания даст. И тогда прекратит существование целая преступная сеть: мелкие банды, каналы поставок, незаконные склады, сбывающие краденое продавцы... Конечно, хлопот пока что слишком много. Убедить полицейских, что Хранители говорят им правду, обеспечить защиту свидетелей и следователей, собрать доказательства, не проходящие по классу черной магии... Но недалеко то время, когда полиция просто станет действовать по прямым указаниям кураторов. И тогда время на соблюдение бессмысленных формальностей резко сократится.

Последний завершающий штрих. У въездных ворот уже стоят три черных фургона. Пятеро полицейских с разрядниками настороженно оглядывают местность. Серебристый блеск в темноте — челнок с отключенной маскировкой бесшумно скользит в ночном воздухе. Полицейские дергаются и поворачиваются к нему, но оружия не поднимают. Из челнока появляется худощавый парень в черной майке и таких же джинсах. Небрежно махнув спецназовцам рукой, он подходит к будке и одной рукой, словно пустотелый манекен, выволакивает оттуда тело сторожа. Впрочем, почему "словно"? Одним движением руки Хранитель забрасывает отыгравшую свое куклу в открывшийся в челноке люк, ныряет на водительское место, и машина беззвучно растворяется в беззвездной темноте.

Движение пальцев: конец записи. Отчет ушел в архив. Завтра предстоит обсудить на Совете детали операции, но уже сейчас ясно: все прошло гладко. Можно приступать к разработке общих методических указаний по новой схеме. Осталось только поздравить мальчика с успехом.

Еще одно движение пальцев, и мир меняется. Ощущения замкнутой камеры больше нет. Остается лишь молодое сильное тело, сидящее на морском берегу в нескольких шагах от линии прибоя. Здесь, на востоке, континента уже вовсю полыхает заря нового дня, и в ее свете возникший рядом челнок отблескивает оранжевым.

— Я закончил, Суоко.

— Да, Тилос, знаю. Ты молодец. Прекрасно справился. Ну, и как впечатления?

Парень в джинсах и футболке присаживается рядом на гранитный валун и задумчиво смотрит на рассвет.

— Обыденно, — наконец произносит он. — Я даже не волновался. Все равно операцию от начала до конца проводила полиция. Я ведь так, только координировал помаленьку. Передать следователю запись разговора — невелико приключение.

— Не прибедняйся.

Так хочется протянуть руку и погладить его по коротко стриженным волосам! Нельзя. Может показаться материнским жестом, а ей меньше всего хочется, чтобы ее воспринимали как добрую пожилую мамочку! Пусть она сейчас смотрит на мир глазами куклы, мало отличающаяся от лежащей в багажнике челнока. Но все равно это не тело стареющей располневшей бабы заметно за сорок, с ранней сединой в каштановых волосах и гусиными лапками в уголках глаз. Пусть она Хранитель и Ведущая, но она еще и женщина. И хочет выглядеть женщиной в глазах окружающих, особенно — сидящего рядом с ней юноши. Нет, по волосам нельзя. Но можно иначе.

Суоко чуть подвигается вбок и грудью приникает к спине Тилоса, положив руки ему на плечи.

— Все равно ты молодец, — шепчет она на ухо, чувствуя его напрягшееся тело. — Из тебя выйдет превосходный Хранитель.

— Я польщен, — откликается Тилос. Он снова расслаблен, и Ведущая с удивлением понимает, что не чувствует никакого отклика на свою близость. Несмотря на молодость он хорошо контролирует себя, хотя и слишком деликатен, чтобы стряхнуть ее. Впрочем, чего еще ждать от Хранителя? Ничего, малыш, у нас с тобой все еще впереди.

Ведущая отодвигается.

— Ну что, конец операции? — полувопросительно произносит она.

— Да. Сейчас спрячу челнок с куклами в океан, и в душ. Или нет, сначала в спортзал, потом в душ. Двое суток от консоли не отключался, тело, наверное, затекло как деревянное. Нужно размяться как следует. Суоко...

— Да?

— Зачем мы занимаемся такими вещами?

— Не поняла?

— Система разваливается. Массовое воровство и злоупотребление служебным положением всего лишь следствие. Сколько таких завскладами мы сможем обуздать? Ну, дадим мы по рукам еще десяти, ста или тысяче, а толку-то? Контроль за дефицитным ресурсом — серьезное искушение даже для абсолютно честного человека, а таких в природе не наблюдается. По крайней мере, среди нашей клиентуры.

— Ты хочешь сказать, что мы не должны вмешиваться в подобные мелочи?

— Я хочу сказать, что ситуацию нужно менять радикально. Мы не заткнем пальцем все дырки в плотине. Нужна новая плотина. Новый общественный строй. Почему мы не хотим его изменить? Ведь нам вполне по силам! Обработать несколько десятков ключевых фигур, а дальше просто контролировать постепенные реформы.

Суоко подтягивает колени к подбородку, обхватывает их руками и смотрит на краешек огромного солнца, показавшийся из-за горизонта.

— Ты ведь часто общаешься с Джао, верно? — спрашивает она.

— Ну, не так чтобы уж очень.

— Тем не менее, общаешься. И наверняка спрашивал его о том же. Что он тебе объяснял?

— Ну... — Тилос подбирает крупную округлую гальку и начинает вертеть ее в руках. — Что свобода воли людей неприкосновенна. Что нынешний социальный строй установился в результате свободного выбора во время Великой Революции. Что мы не имеем права ставить себя выше общества несмотря даже на все наши возможности. Не так?

— Я знаю Джао два десятилетия. Мы долго были близки, — Суоко чувствует, как в глубине сердца отдается давняя глухая боль. — Он очень умен, но у него есть недостаток — излишняя академичность. Он использует слишком много высоких слов, за которыми кроются вполне обыденные вещи. Давай я попробую объяснить то же самое попроще?

— Конечно.

— Видишь ли, Семен, — Суоко сознательно использует его настоящее имя, — несмотря на высокопарные слова о разуме и свободе воли люди в основном — тупые жрущие скоты. Подавляющему большинству в жизни не нужно ничего сверх еды вдоволь, развлечений поинтереснее да постельного партнера покрасивее. Свобода воли? Для них она пустой звук. Можно долго велеречиво рассуждать о том, что нельзя превращать мир в свиной загон, а людей — в свиней с ленточками на шее. Но дай людям выбор — голодная свобода или сытый свинарник, и основная масса с радостью захрюкает. Исключений не так много. Я не слишком грубо излагаю?

— М-м... я слышал и в такой форме, она для меня не новость.

— Хорошо. Семен, пойми меня правильно — мне очень неприятно выглядеть в твоих глазах холодной циничной сукой, хотя в значительной мере я такая и есть. У меня слишком много опыта, жизненного опыта Хранителя. Но я хочу, чтобы ты не пытался закрывать глаза на реальность. У нас просто нет такого права. Так вот, для толпы в основной ее массе сытый свинарник — предел мечтаний. А мы живем и работаем для тех немногих, для кого в жизни есть что-то еще. Да, мы разбираемся и с бандитами, и со взяточниками, и с наркоторговцами. Но, например, Крис, Трайдер, Топи и еще несколько человек работают с инженерами и учеными. Придушить в ученом совете ярого завистника, не допускающего до защиты диссертанта, для общества иногда куда важнее, чем разгромить уличную банду. Да и помочь внедрить изобретение наперекор нежеланию начальника цеха — тоже. Именно ученые и инженеры двигают общество вперед, и именно для таких людей мы работаем.

— Предположим. Но при чем здесь общественный строй?

— Да при том, что он такой, какой хочется гражданам Ростании. Великая Революция, чтобы ни утверждали отдельные историки, ностальгирующие по империи, явилась результатом не действий отдельных народовольцев, а общественных устремлений. И за текущее положение в экономике ответственны не только правительство и Народный Председатель, а весь народ. Что, когда рабочий сачкует на заводе всю смену, а потом тырит инструменты или, скажем, водопроводные трубы, он не понимает, что делает? Да прекрасно понимает. Он ни за что не согласится работать не на народном предприятии, а у настоящего хозяина. Хозяин и в курилке ошиваться в рабочее время не позволит, и прогуливать по пьяни, и воровать тоже. И если тому работяге хочется жить лучше, пусть займется улучшениями сам. Вкалывать для начала начнет, что ли, как следует. А меня совершенно не тянет сажать его себе на шею, чтобы он еще и ножки свесил. Я работаю ради тех, кому хочу и могу помочь, а не для воров и алкоголиков. Мне — и нам всем — проще помочь некоторым людям персонально, чем менять общественный строй целиком. Теперь понимаешь?

Какое-то время Тилос молчит. Солнце поднялось уже высоко и желтым огненным шаром пылает над морем, протягивая к берегу искрящуюся дорожку. Громко стонут чайки.

— Теперь понимаю, — наконец откликается Хранитель. — Но полностью согласиться не могу. Такие рассуждения плохи своей... монохромностью, что ли. Да, есть люди не от мира сего, которым наплевать на свой быт. И есть свиньи, которые захрюкают при первой же возможности. Но большинство все-таки нельзя явно отнести к миру добра или зла. Как они поступят в той или иной ситуации, предсказать сложно. Да, многие из них поколеблются и тоже захрюкают. Но человек отличается от вычислителя в первую очередь непредсказуемостью. И никакая свинья не способна пожертвовать собой ради остальных. А люди жертвуют. Суоко, мы должны дать им выбор! Воспользуются им или нет — их дело, но мы обязаны предоставить возможность. А сейчас выбора в Ростании нет никакого.

— Да, все-таки ты идеалист, — Суоко улыбается. — Тогда посмотри на ситуацию вот как. Народ в массе своей загнан в нищету и доведен до ярости дефицитом самого необходимого. Пар в котле перегрет, и все клапаны надежно завинчены. Что произойдет, если просверлить в котле дырочку? Вполне возможно, взрыв. Разрушение существующей власти, анархия, голод, гражданская война в той или иной форме... Ты помнишь, что две трети страны не обеспечивает себя продовольствием даже на четверть из-за неподходящего климата и почв? Что с ними случится, если распадется централизованная система снабжения? Сколько людей погибнет ради того, чтобы остальные, возможно, когда-то зажили чуточку лучше?

— И что же делать?

— Не нервничать в первую очередь. Семен, не один ты беспокоишься о происходящем. Совет готовит новые предложения, и мы огласим их в ближайшее время.

— Когда?

— Предварительные концепции для общего обсуждения — в течение месяца. Окончательные варианты выработаем, думаю, месяца через два-три. До выборов у нас еще есть время, а вот после них возьмемся за дело всерьез.

— Хорошо бы.

Тилос встает с камня.

— Ладно. Пора заканчивать с операцией.

— Погоди, — Суоко поднимает руку, останавливая его. — Ты в курсе, что твой подопечный, Кислицын, вчера встречался со Шварцманом?

— Нет. А откуда?..

— Их "поводки" отметили контакт. Вчера Шварцман лично приехал в гости к Кислицыну, и они беседовали наедине примерно полчаса.

— О чем?

— Ты же знаешь, что записи не ведутся из этических соображений. Когда встретишься с Кислицыным в следующий раз, попытайся выяснить содержание разговора. Не каждый день начальник Канцелярии самолично является к рядовому чиновнику, сам понимаешь.

— Да, действительно. Хорошо, я попытаюсь, хотя успеха не гарантирую. Кислыцын — парень очень замкнутый. Внутрь себя никого не пускает.

— Чудес я от тебя и не жду. Ну ладно, не задерживаю больше. Отдыхай.

Тилос машет рукой на прощание и садится в челнок. Мгновением позже серебристый блик срывается с места и без брызг тонет в пучине океана. Суоко задумчиво смотрит ему вслед. Посмотрим, малыш, насколько ты хорош в качестве допросчика, а заодно и насколько откровенен со мной. И тебе вовсе не обязательно знать, что на самом деле содержимое разговора записано обоими "поводками". Следует хорошенько обдумать, что делать с записью дальше, но определенно обнародовать пока не стоит. Иначе Джао наверняка устроит очередной скандал по поводу тайной прослушки и моральных принципов.

Джао. Джао? Джао! Джао... Будь ты проклят! Почему ты все время мне противостоишь? Неужели ты не понимаешь, что я всего лишь делаю то, что неизбежно? Много лет мы делили с тобой тела и души. Много лет оставались вместе, рассуждали о судьбах мира, думали о будущем... Я по-прежнему люблю тебя. По-прежнему заглядываю в твои глаза в поисках поддержки и одобрения. Но они давно превратились в зашторенные изнутри окна. И я — лично я, стареющая и до смерти уставшая баба — должна в одиночку тащить на себе весь мир. Почему ты не со мной, Джао? Почему?..

Хватит, дура. Заткнись. Пусть ты женщина, но ты еще и Ведущая. Ты знаешь свой путь и намерена пройти его до конца, с Джао или нет, неважно. Если придется устранить его с пути, ты так и сделаешь, и не имеет значения, насколько сильно твое сердце обливается кровью. Делай что должно, и будь что будет.

Ты сам научил меня этому. И я твердо намерена следовать твоим урокам.

Соленый привкус на губах. И лучше не задумываться, передан ли он куклой или принадлежит собственному телу. Нет, наверняка ветер принес брызги с моря. Ведь Хранители не плачут. Просто не имеют права.

07.08.1582, вторник

— И ты?.. — в глазах Бегемота зажегся такой азарт, что Олег невольно усмехнулся. — Согласишься? Ну? Только не говори мне, что собираешься отказаться!

— Да нет, не собираюсь, — Олег откинулся на спинку, заложив руки за голову, и задумчиво уставился в потолок ресторанного зала. — Расклад простой — если откажусь, Шварцман не простит. Вряд ли Хранители станут держать меня при себе вечно — а дальше-то что? Обратно в рядовые завснабы? А если соглашусь, то ничего не теряю: при живом Треморове меня на царство сажать точно не станут, а при мертвом опасность невелика. Там таких претендентов куча мала окажется, всех не перестреляешь... — Он усмехнулся. — Ну, а с поддержкой Шварцмана забраться наверх куда проще, чем даже удержаться на месте. Так что соглашусь, куда ж денусь...

— Класс! — Бирон вскочил на ноги и возбужденно заходил вокруг столика. Посетители ресторана удивленно заоглядывались. — Ты — Народный Председатель, я при тебе начальник Канцелярии, ну, или первый зам при Шварцмане... Э, нет. Так не пойдет, мало нас двоих. Своих людей надо всюду, куда только можно. Ну, у меня-то на присмотре есть несколько толковых ребятишек, но ведь мало их! Сам смотри: Общественные Дела в первую очередь закрывать надо, причем не только директора менять, но и всех замов. Иначе устроят нам такой саботаж с диверсиями, что мало не покажется. Министра обороны, начальника генштаба, главкомов родов войск и всех замов — туда же. Комитет поддержки порядка чистить нужно, ОБХНС в первую очередь, ну, сам лучше меня понимаешь. Что еще?

Он на мгновение задумался.

— В Канцелярии директора идеологического отдела менять нужно срочно, да и оперативного — тоже. Дальше, министерства продовольствия и торговли — еще два министра и семь замов. Сколько всего? Уже две дюжины должностей. А еще промышленность тяжелая, промышленность легкая, транспорт и ТЭК — уже полсотни набирается, причем только самая верхушка. Ну, и откуда людей брать намереваешься? На улице прохожих за рукав хватать? По подсказке Шварцмана менять? Или старых оставишь, чтобы пакостили исподтишка?..

— Раздухарился ты, я посмотрю! — захохотал Олег, хлопнув себя по бедрам. — Ну и жук же ты! Мы не то что на охоту не вышли — даже еще и ружье-то не купили, а ты уже добычу делишь. Расслабься, дружище. Я так думаю, что Шварцман мне и вздохнуть без своего ведома не позволит, не то что директоров и министров назначать. Ну, тебя на местечко потеплее я по старой дружбе еще протолкнуть сумею. А про остальное забудь. Если первых года три я смогу хоть что-то самостоятельно решить, хоть носовой платок себе выбрать, от удивления в обморок хлопнусь... И вообще, сядь, не мельтеши. Люди смотрят.

— И ты собираешься сидеть сиднем и ждать, пока за тебя все сделает наш старый козел? — Бирон с размаху плюхнулся на стул, схватил столовый нож и возбужденно потряс им в воздухе. — Балда! Тогда точно всю жизнь в пешках проходишь. Ну давай я хоть...

— Стоп! — Олег поднял руку. — Все, хорош о политике трепаться. Наговоримся еще. Когда меня в кандидаты официально выдвинут, мне все равно помощник потребуется. Имей в виду, я тебя рекрутирую. Вот тогда любые предложения приму, благосклонно рассмотрю и занесу в свой список. А сейчас дай отдохнуть, музыку послушать, джаз-банд твой ненаглядный.

— Но ты...

— Хватит! — повторил Олег, и в его голосе лязгнули такие стальные нотки, что Бирон невольно осекся.

— Ну, как знаешь, — разочарованно проговорил он. — Давай тогда музыку слушать.

— Давай. Эй, любезный! — Олег пощелкал в воздухе пальцами, и пробегающий неподалеку официант изменил траекторию, приблизившись к столу. — Коньячка бы нам бутылочку. "Кипарис" есть?

— Нет, к сожалению. Могу предложить "Буранди". Трехлетняя выдержка.

— Валяй.

Официант кивнул и ринулся дальше.

— А теперь, Пашка, поговорим всерьез, — Олег слегка сдвинул рукав пиджака и взглядом показал на охватывающий запястье браслет "персонального стража". — Сегодня ко мне Хранитель-куратор, Тилос, в гости наведался. Между делом объяснил, что пээс может и микрофоны глушить, даже направленные. И показал, как. Если не соврал, нас сейчас никто не слышит, кроме разве что самих Хранителей. По губам, надеюсь, нас читать не станут. Если ребята Шварцмана, Дуболома или кого угодно записали наш предыдущий треп, хорошо. Пусть думают, что я тихая мышка, которую можно таскать за хвост куда вздумается. Но ты таких ошибок больше не повторяй и вслух без моей команды языком не болтай.

Он наколол на вилку маринованный опенок и принялся жевать.

— В общем, еще раз: губу не раскатывай. Шансов, что я стану Нарпредом, у меня если и больше нуля, то без микроскопа не разглядеть. Наверняка я нужен Шварцману для какой-то своей игры. Не знаю, для какой, но ничего хорошего я от него не жду. Не работай я сейчас на Хранителей, не пообещай они мне защиту, я бы сразу послал его далеко и надолго, и плевать на карьеру. Жить хочется больше. Ясно?

— Чего уж яснее...

— Замечательно. Ёщщ, как говорят наши черненькие южные друзья в таких случаях. Но поскольку Хранители меня вроде как прикрывают, я готов рискнуть. Выборы состоятся в ближайшее время, и что получится, фиг знает. Но, надеюсь, что-то я с них поимею. Хотя бы известность, что ли. Но предположим, что случится невероятное, и я стану Нарпредом. Пашка, все куда сложнее, чем тебе кажется. Думаешь, поменяешь министров с замами, и все под твою дудку плясать начнут? Шиш тебе. Группировок много, у всех свои интересы, и просаботировать любые приказы им как два пальца об асфальт. А я — никто, пустое место, даже воевать толком не умею, не мой стиль. Со всеми договариваться придется. Конечно, кого-то поменяем, разумеется, но в основном — договариваться. Торговаться, покупать и продавать. Не волнуйся, здесь я игрок не самый хреновый.

Бирон скептически посмотрел на него.

— Договариваться? — пробормотал он. — Дипломат ты наш недорезанный, Шустрик... Ну ладно, договаривайся. Только съедят тебя за переговорами. Они, в отличие от тебя, зубами наверх дорогу прогрызли, те еще волки. Говорю же, нужно действовать резко!

— Слышал уже, не зуди! — нахмурился Олег. Он машинально погладил пальцами пээс. — Резко — значит, без башки остаться. Значит, так, друг ты мой милый, слушай сюда. Что тебе в голову пришло кандидатов подбирать, хорошо. Подбирай. Но только заруби на носу: весь подбор — в голове. Смотри на людей, проверяй, подходят ли, комбинируй мысленно, но никаких прямых разговоров или даже намеков. И никаких, слышишь, никаких записей! Попадутся такие бумажки в руки кому не надо, и нет ни нас, ни кандидатов. Усек?

Бегемот машинально кивнул, но тут же спохватился.

— Как — без записей? — удивился он. — Я же запутаюсь! Думаешь, такую ораву народа можно в башке удержать?

— Твое дело. Не хочешь или не можешь — не делай. Твоя идея, в конце концов, вот и отдувайся. Все лучше, чем раньше времени собак дразнить. Я тоже мозгами поработаю, периодически станем обсуждать, что придумалось. Но только после того, как я явно позволю. Эта волшебная штуковина просто так разговор не экранирует, включать нужно.

Внезапно Олег обмяк, словно проколотый надувной матрас. Острая боль пронзила затылок, словно его снова ударили кастетом. Встревоженный Бирон склонился к нему, стараясь поймать взгляд.

— Что, Олежка? — испуганно спросил он. — Что случилось? Плохо?

— Шрам... — пробормотал Олег, осторожно ощупывая затылок. — Словно горячим железом приложились. Да фигня. Другое плохо. Понимаешь, Шварцман и прочие волки не так страшны. Они свои люди, простые и понятные. Кого-то обманем, с кем-то договоримся, кого-то подсидим и подставим. А вот Хранители... Мы играем в свои игры, пока они позволяют. И чего они хотят, я так и не понимаю. Так что, Пашенька, пустыми фантазиями занимаемся. Как детишки на пляже — строим песочные замки и играем в войнушку, пока родители домой не соберутся...

— Пессимистичный ты наш, — хмыкнул успокоившийся Бегемот, распрямляясь и отворачиваясь. — Хотели бы — давно бы всех построили. Раз не строят, значит, есть пространство для маневра. Так что забудь-ка пока про них. Станешь Народным Председателем, а там посмотрим.

— А там — посмотрим! — неожиданно озорно подмигнул ему Олег. — А вдруг, Пашка, я действительно стану Нарпредом? Что нам тогда Хранители!

Сквозь просвет в облаках в окна ресторана ударил луч закатного солнца, затмевая блики вращающегося под потолком зеркального шара.

Часть третья. Серый туман

12.10.1582, пятница

Когда поздно вечером в темной подворотне двое заступают тебе дорогу, а еще один отрезает путь к отступлению, печальные выводы о ближайшем будущем напрашиваются сами. Михась затравленно прижался к стенке, озираясь по сторонам. Внезапно сообразив, он сдернул с носа очки и сунул их во внутренний карман пиджака.

— Ну, гады, подходите! — сжимая кулаки, отчаянно крикнул он срывающимся голосом в смутной надежде, что кто-нибудь его услышит. Но глухая подворотня поглотила все звуки.

— Привет, Михась. Ты чего? — удивился смутно знакомый голос. — Это ж я, Васян, не узнал, что ли? — Одна из фигур, поплюгавее, подошла поближе и вдруг загоготала, дружески ткнув Михася в бок. — Эй, ребя, он уже стеклышки снял, думал, бить начнут! Во зашугали-то как парня! Да ты чего, забыл, как вместе в винный стояли?

Он опять заржал.

— Ладно тебе, кончай кулаками размахивать, все равно ж ни хрена не видишь.

— При... — Михась прокашлялся, проглотив комок в горле. — Привет, Васян... Не узнал...

Где-то в глубине души он надеялся, что трехмесячной давности события в винной очереди бесследно канули в прошлое вместе с полублатным — или совсем блатным? — Васяном. Но прошлое оказалось куда прилипчивее, чем хотелось бы.

Осознав, что бить его пока не собираются, Михась неуверенно вернул на нос очки. Он опасливо покрутил головой, озираясь на придвинувшихся вплотную амбалов, затем вновь повернулся к Васяну.

— Как-то неожиданно вы... ты... — Он запнулся, не зная, какое обращение подойдет к ситуации. — В общем, неожиданно... в подворотне... Меня тут дважды грабили, вот я и...

Он замолчал.

— То-то я смотрю, ты стеклышки сразу сдернул, — посочувствовал Васян. — Что, разбивали?

— Ага... — Михась чувствовал себя все более неуютно. Кто-то деловым шагом зашел в туннель, но почти сразу замер на месте. Потом прохожий шарахнулся в сторону, и по асфальту зазвучали шаги бегущего человека. — Васян, я пойду, а? Мне домой пора... — Его голос звучал почти жалобно.

— Да погоди ты, — Васян хлопнул его по плечу. Несмотря на дружелюбность жеста, Михась как-то сразу ощутил, что стряхнуть его руку окажется ох как непросто. — Только встретились давние, можно сказать, знакомые, еще и поговорить за жисть толком не успели, а он уже — пойду, пойду! Давай, не журись, я тут недалеко местечко знаю...

Не обращая внимания на робкие протесты Михася, Васян повлек его с собой. К некоторому облегчению Михася угрюмые амбалы за ними не последовали, неслышно растворившись в сгущающихся сумерках.

— А я иду с ребятами из пивнушки, — на ходу трепался Васян, — и смотрю — знакомая личность мимо шкандыбает. Дай, думаю, разыграю малость, адреналин, говорят, для здоровья полезен. Ну, заскочили мы в подворотню да и встретили тебя! — Васян опять заржал. — Эх, посмотрел бы ты на себя со стороны! В штаны, небось, чуть не наложил?

Он кинул в сторону Михася неожиданно острый взгляд, и тут же сменил тон.

— Да ладно, не хмурься, дурак я, согласен, ну уж каким уродился. Сейчас вот тяпнем пивка по паре, и все станет нормалек. А, точно, ты же у нас не пьешь. Что, совсем не пьешь? Что, и пиво не пьешь? Ах, пиво можешь? Ну, тогда все путем. Тут рядом классное местечко есть, сейчас мы туда завалимся, тяпнем пивка, и все станет зашибись. Жена-то не потеряет? Ну да ничо, потеряет — потом найдет, не все же у жены под каблуком ходить. Вот моя стерва... пока вместе жили... бывалыча, явишься часа в два ночи, на рогах приползешь, а она тебя уже со скалкой встречает. Где, вопит, зарплата, ирод ты окаянный? Да все в ажуре, Зинка, ей гришь, все здесь, в кармане... а в кармане дырка, а в дырке кукиш, и она давай тебя скалкой охаживать! А ты терпишь, терпишь — да и то, рука-то у нее женская, слабая, можно и потерпеть, не жалко — а потом надоест тебе все, ты скалку хвать у нее из рук, да в угол, а ей — фингал под глаз, штоб не рыпалась, а она в тебя тарелками как начнет швырять... Эх, золотое было времечко, было да сплыло, прошло, улетело, а больше и не вернется, а пива хорошего и не найдешь, но если места знать да быстро бегать, то все сразу пучком, да вот мы и пришли.

Несколько ошарашенный словоизвержением Васяна, Михась с удивлением уставился на неказистый деревянный домик, из-за неплотно закрытых дверей которого изредка прорывались неразборчивые выкрики. Здесь он оказался впервые. Васян втащил его на перекошенное деревянное крыльцо и решительно дернул дверь. В лицо ударило спертым воздухом, в котором перемешивались запахи пива, несвежей мочи и чего-то непонятно-острого, от которого Михасю неожиданно зверски захотелось есть. Он с тоской пощупал кошелек в кармане, безуспешно пытаясь вспомнить, осталось ли что от его жалкой наличности после обеда в институтской столовой. Он уже открыл рот, чтобы сообщить о своем безденежье Васяну, но тот ловко втолкнул его внутрь.

Никто не обратил на них абсолютно никакого внимания. Какой-то человек, по виду уборщик, яростно ругался в углу с тремя мужиками сильно подвыпившего вида. "Я тебе дам — с собой!", — доносилось оттуда до Михася, — "хочешь в ментовку со мной на пару загреметь? Здесь — хоть залейся..." Васян, тараном пробивая кипящую толпу и крепко держась за Михася, целеустремленно двигался куда-то в угол. Михасю отдавили обе ноги и больно пихнули в бок. Ему опять стало тоскливо. Он начал прикидывать, как смыться отсюда под благовидным предлогом, но тут Васян хлопнул его по плечу.

— Здорово, Рыжий! Познакомься, Михась, свой парень, — прокричал он сквозь шум. — Михась, это Рыжий, мужик что надо. Я сейчас.

И он нырнул в толпу, оставив Михася наедине с Рыжим, вопреки имени (кличке?) угрюмым брюнетом без особых примет, уже изрядно набравшимся, судя по внешнему виду. Михась растерянно посмотрел на него.

— Здравствуйте, — неуверенно проговорил он, судорожно пытаясь сообразить, что делать дальше. — Я Михась. Мы с Васяном...

Рыжий громко икнул. Он без всякого выражения посмотрел на Михася, затем припал к большой кружке с чем-то, цветом отдаленно напоминающим пиво. Выглотав почти все ее содержимое, он с размаху брякнул кружку на стол — Михась вяло удивился, что стеклянный сосуд остался цел — и снова бессмысленно уставился оловянным взглядом. Михась безнадежно оглянулся по сторонам, пытаясь понять, не следует ли сбежать потихоньку.

Из толпы вынырнул Васян. Судя по виртуозности, с которой он нес сразу шесть больших кружек с пивом, не проливая ни капли, он не впервой занимался подобным. Водрузив сосуды на замызганный столик, он торжествующе повернулся к Михасю.

— Вот, — заявил он. — Пей. Наслаждайся, программист. Я за закусью смотаюсь.

Он намылился опять исчезнуть в толпе, но Михась крепко ухватил его за рукав.

— Васян, погоди! У меня денег почти нет!..

— Да забудь ты, я угощаю, — отмахнулся Васян, небрежно освобождаясь от его хватки, и вновь растворился среди людей.

Михась, неуверенно взглянув на Рыжего, взял в руки одну из кружек. На ощупь она казалась неприятно-засаленной. Но пиво пенилось, как ему и положено, и запах от него шел вполне правильный. Михась осторожно попробовал жидкость на вкус. Пиво. Не самое лучшее, но вполне настоящее пиво, какого он не пробовал уже года два, а то и больше. Он сделал глоток, потом еще один и прислушался к своим ощущениям. Симптомов острого отравления не наблюдалось. Внезапно осмелев, он припал к кружке и единым духом выхлебал сразу половину. Рыжий молча следил за ним сонными глазами.

Выпитое придало Михасю некоторую смелость, и он начал уже с интересом озираться, исследуя местность. Пивная представляла собой старый деревянный дом, когда-то, наверное, принадлежавший богатым хозяевам, а после отошедший народному государству. Большую часть перегородок между бывшими комнатами снесли, в результате чего получился довольно вместительный зал. Почему-то на стенах отсутствовала наглядная агитация, повествующая о вреде пития и пользе трезвого образа жизни, которая — после начала Борьбы За Трезвость — стала привычной для подобного рода заведений. В дальнем конце размещалась неказистая стойка с потрепанного вида барменом, который с удивительной ловкостью метал посетителям кружки с разноцветной жидкостью, наполняя их где-то за деревянным барьерчиком. Михась засмотрелся на него, изредка отпивая солоноватое пиво.

Снова вынырнувший из толпы Васян бухнул на столик тарелку с подозрительного вида сухарями и неказистой сушеной воблой и, проследив взгляд Михася, одобрительно кивнул:

— Силен, шельма! С ним глаз надо держать востро. Чуть что — треть кружки не дольет, да и то вдвое разбавит, а ты даже не заметишь. Силен, силен!

Васян восхищенно покрутил головой.

— Да и ты, я гляжу, времени зря не теряешь, — он с размаху шлепнул Михася по спине, от чего тот подавился пивом и закашлялся. — Не торопись, успеешь, надуешься еще по самые уши, никто не украдет.

Как бы в опровержение своих слов он схватил со стола непочатую кружку — пена уже осела, и стало заметно, что пива в ней налито едва на три четверти — и одним большим глотком осушил ее. Удовлетворенно крякнув, он захрустел сухариком.

— Эй, Рыжий, хорош в немого играть. Принес?

Рыжий молча пожал плечами, полез во внутренний карман и вытащил оттуда поллитровку, которая сразу же перекочевала в руки Васяна. Воровато оглянувшись по сторонам, тот скрутил бутылке головку и быстро плеснул оттуда во все оставшиеся кружки с пивом. Затем он сделал почти цирковой жест рукой, и бутылка незаметно исчезла под полой его пиджака. Васян толкнул одну кружку в сторону Михася, другую — в сторону Рыжего, сам подхватил третью.

— Чего вонючее пойло просто так хлебать, верно? — подмигнул он Михасю. — Вот с водярой куда интереснее, прямо за душу берет. Ну, будем!

— Да я ж не пью, — Михась попытался оказать слабую попытку сопротивления. — А тут водка...

— А кто пьет? — удивился Васян. — Я, что ли, пью? Тут на триста грамм пива стопарь водяры, разве ж оно питье? Рыжий, скажи ему!

Рыжий опять молча пожал плечами и сделал богатырский глоток из пододвинутой кружки. Михась растерянно посмотрел на него, потом на Васяна.

— Давай, давай, не тяни! — ухмыльнулся тот. — За встречу!

Михась осторожно попробовал смесь, в которую превратилось пиво. Вкус водки почти не чувствовался.

— Давай, давай, не трусь! — подбодрил Васян. — Мужик ты или нет?

Михась считал себя мужиком. Он решительно припал к источнику живительной влаги и мужественно одолел половину. Внезапно голова у него закружилась и стала легкой-легкой, как детский шарик. Васян подтолкнул ему тарелку с закуской, и Михась принялся жевать жесткую и безвкусную воблу. Мир вокруг окрасился в радужные тона, шум толпы слился в приятный успокаивающий гул, и даже отвратные запахи куда-то делись.

— Вот так и надо! — одобрил его Васян. — Я, как тебя увидел, сразу понял — ты мужик ничего, не то что другие шибко умные очкарики. Ты кем, говоришь, работаешь? Да ты пей, не стесняйся.

Польщенный Михась стал путано объяснять Васяну с Рыжим, который так и не проронил ни звука, что хотя по образованию он математик-программист, но работает системным контролером, по-простому — сисконом, в институте, следит, чтобы его гробы заводились как положено и не горели сверх меры, помогает тупым пользователям задания в машину запускать... заодно следит, чтобы они не слишком-то уродовали терминалы пролитым кофе... за лаборантками присматривает... электриков гоняет... сам директор ВЦ с ним за руку здоровается! Чувствуя молчаливый интерес собеседников, особенно Рыжего, он попытался рассказать анекдот про сына программиста и музыку в борделе, но запутался и пожаловался на начальство, которое ни хрена в машинах не понимает, а подчиненных давит. А машина у них классная, бэка ноль ноль тринадцать, восемьсот килогерц, пятьсот сорок кило памяти, тридцать портов под терминалы да два под внешние каналы, каждый на триста бод, да если бы он мог таким богатством свободно распоряжаться, а то пользаки совсем на голову сели...

Михась смутно помнил, что происходило в продолжение следующих двух часов. У него отложились в памяти надвигающаяся усатая харя и Васян, который с остервенелым лицом с размаху бьет в харю кастетом, так что она сразу заливается кровью. Затем он помнил, как на улице, опираясь одновременно на Васяна и на бревенчатую стенку бара, блюет в сточную канаву, а земля волнами ходит у него под ногами. Последним запечатлелось в памяти испуганное лицо жены.

А потом до самого утра — благословенная бесчувственная темнота.

— Робин, не вести запись и трансляцию в реальном времени.

— Отказано, Ведущая. Материалы заседаний Совета должны всегда находиться в открытом доступе. Я обязан...

— У нас не заседание Совета, а частная встреча. Сохрани запись для моего личного дневника, но в открытый доступ не помещай.

— Принято. Веду запись в приватный дневник.

— Суоко, в чем дело? — поднимает руку Менован. — Что у тебя за фокусы? Сначала ты объявляешь экстренное заседание, а потом заявляешь, что тут дружеские посиделки? Ты меня из кокона выдернула, у меня кукла в автономном режиме осталась на неформальной тусовке. Того и гляди легенду запорю.

— Извини, но я уже три дня пытаюсь подобрать время так, чтобы никого не потревожить. И не удается — обязательно не менее чем у двух членов Совета срочные дела. Даже сегодня мне Джао так и не удалось вытащить. Ребята, я понимаю, что очередные выборы Нарпреда и усиливающийся кризис дают повышенную нагрузку на всех, но у нас чрезвычайная ситуация.

— А именно?

— Наконец-то прорыв с фильтрами отбора кандидатов.

— Ого! — чуть присвистывает Стелла. — Лангер, ты из-за фильтров в последнее время такой вымотанный?

— Есть немного, — соглашается Лангер. Его и без того острые скулы в последние дни обтянуты кожей так, словно грозятся прорвать ее изнутри. Глаза Хранителя заметно запали. — Я по пятнадцать часов в день с Робином возился...

— Давайте по порядку, — перебивает его Ведущая. — Ребята, у нас катастрофа, и сейчас вы поймете, что у меня чрезвычайно веские основания сохранить собрание в тайне. Итак, довожу до общего сведения, что Лангер совершил прорыв в части декомпозиции фильтров Робина. Ему удалось понять, как разобрать на составляющие систему, ранее работавшую как единый черный ящик.

— И что на сей счет думает сам Робин? — интересуется Лестер.

— У меня нет мнения по данному вопросу, — голос машины сух и бесстрастен. — Я не запрограммирован формировать свое отношение к действиям Хранителей. Я обладаю системой самозащиты от постороннего вмешательства, но она не классифицирует исследования моей логики Лангером как угрозу.

— Отрадно слышать, — чуть кивает Лестер. — А то лишь бунта машин нам для полного счастья не хватало.

— Если Робин взбунтуется, у нас не останется ни одного шанса протянуть хотя бы полчаса, о чем мы всем прекрасно знаем. Лунная база инопланетян — не то место, где мы сможем выжить без его помощи, — фыркает Лангер. — Давайте паранойю отложим в сторону. Мне нравится считать Робина своим другом, и я надеюсь, что он вовремя проинформирует нас, если ему что-то не понравится.

— Разумеется, — соглашается машина.

— Тем не менее, вернемся к теме, — досадливо морщится Суоко. — Лангер, пожалуйста, о своем открытии.

— Ну, в общем, не такое уж и открытие. Выяснилось, что фильтр отбора кандидатов представляет собой стандартный конвейер, с которым прекрасно знакомы все, кто хоть раз имел с Робином дело. Мне удалось разобрать его на части и по косвенным признакам догадаться, что к чему. Первым в цепочке идет блок отсева по общим критериям наподобие количества и силы родственных и дружественных связей, затем по уровню интеллекта и образованию, еще по десятку общих критериев, а в финале — блок активного тестирования в предопределенных сценариях. Последний тоже представляет из себя конгломерат блоков, но не последовательных, а параллельных, точнее, формирующих что-то типа направленного графа. Если кандидат провалил один из тестов, то вполне может пройти по результатам других. Есть лишь одно исключение.

— Слушай, давай без драматических пауз, а? — просит Скайтер. Его густые черные брови хмуро съезжаются к переносице, а ноздри орлиного носа раздуваются, как у собаки, почуявшей след. — Что за исключение?

— Весь граф в конечном итоге замыкается на последний модуль, итог которого императивен для кандидата. В процессе исследования на самых разных социальных группах предыдущие модули выдавали множества кандидатов хотя и не слишком большие, но ненулевые. Но последний модуль не прошел ни один.

— Можно ли предположить, что по каким именно параметрам "последний модуль" отбрасывает кандидатов? — сосредоточенно интересуется Стелла.

— Весьма приблизительно. Провести его дальнейшую декомпозицию я не сумел. Однако по очень косвенным данным я могу предположить, что речь о... как бы выразиться пояснее... о меркантильности, что ли. О готовности — или неготовности — к самопожертвованию. Могу ошибаться, но это единственный параметр, по которому хоть как-то похожи люди, дошедшие до последней стадии.

— Чего и следовало ожидать, — сухо констатирует Суоко. — Когда старичье плачется, что мы были совсем не такими, как нынешняя молодежь, оно не всегда неправо. Времена и в самом деле меняются, и мало кто сегодня готов броситься под вражеский танк со связкой гранат. Или хотя бы пойти на каторгу за народное счастье.

— Лангер, ты можешь убрать из схемы "последний модуль"? — Скайтер наклоняется вперед. — Чтобы он кандидатов не отбрасывал.

— Ну... — Лангер задумчиво чешет кончик носа. — Все программирование Робина ранее сводилось к компоновке стандартных блоков. Теоретически возможность есть. Практически же еще никто и никогда не правил модули нулевого кольца. Они присутствуют в системе только в одном экземпляре, как делать резервные копии, мы не знаем, так что результаты непредсказуемы и необратимы.

— Я против! — резко возражает Суоко. — Категорически против. Ребята, еще раз напоминаю, что мы имеем дело с системой, от которой зависит само наше существование. Я наложу вето на любые решения, связанные с такого рода действиями. Сначала мы должны понять все последствия, и только потом действовать.

— Суоко! — Лангер поднимает палец. — Я не договорил. Сегодня утром мне пришел в голову еще один эксперимент. Я подал на вход фильтра исторические данные о всех членах нашей организации, и действующих, и ушедших в отставку. В общем, все без исключения дошли до последнего блока если не по одной цепочке, так по другой, а уже он не пропустил восьмерых. Меня, между прочим, тоже.

— Что? — дружно переспрашивают Стелла, Лестер и Менован.

— Восемь членов организации, из них трое действующих, не прошли последний фильтр. Повторяю — срезы личности архивные, зафиксированные на момент принятия в организацию и с тех пор не менявшиеся. И, что самое забавное, фильтр не пропустил Тилоса, хотя с момента его отбора прошло меньше года.

— Ты хочешь сказать, что кто-то изменил фильтр? — пальцы Менована стискивают подлокотники так, что белеют. — Но кто? И зачем?

— Саботаж, — тяжело роняет Скайтер. — Лангер, если ты прав, мы имеем дело с намеренным саботажем. Робин!

— Да?

— Кто и когда изменял твой фильтр отбора кандидатов в последний раз?

— Нет данных.

— Менялся ли вообще фильтр отбора кандидатов за последние пять лет?

— Нет данных.

— Кто из членов организации, действующих или ушедших в отставку, обладает квалификацией, позволяющей модифицировать фильтр?

— Исходя из контекста, сужаю список до двенадцати персон, имевших в течение последних пяти лет достаточные навыки. Исключая умерших — пятеро. Действующие Хранители: Лангер, Джао, Топи. Хранители в отставке: Тонтоп, Свансен. Однако в теории данную операцию мог выполнить любой.

— Любой?

— Да. Я перечислил лишь тех, кто формально или неформально признан экспертом. Но такой статус получают лишь Хранители, неоднократно помогавшие другим работать с моей логикой. Если кто-то не афишировал свои умения публично, он в список не входит.

— Тупик... — вздыхает Стелла. — Я не могу подозревать в саботаже ни Джао, ни Топи, не говоря уже про Лангера. С Тонтопом и Свансеном я знакома хуже, но они все равно Хранители.

— Мы все Хранители, — пожимает плечами Менован. — Однако факт остается фактом: фильтр изменен, и организация стремительно деградирует без притока новых членов. Все в курсе, что у нас на носу минимум две новых отставки, если не четыре? Если кто-то хочет тихо убрать нас со сцены, лучшего метода не найти. Еще несколько лет, и нас останется слишком мало, чтобы продолжать эффективную работу.

— Да, — соглашается Суоко. — Именно. Я пришла к выводу о намеренном саботаже еще до того, как Лангер обнаружил изменения фильтра. Ребята, я очень долго думала над проблемой и сейчас предложу то, за что вам захочется запинать меня ногами. Но я не вижу другого выхода. Я предлагаю проанализировать личные дневники. Нет, погодите, дослушайте! Дневники будет анализировать Робин, мы ничего не узнаем об их содержании, если только...

— Суоко, я выношу официальный протест! — Лестер резко поднимается со своего кресла. — Я часто поддерживал тебя в новых начинаниях, даже сомнительных, но сейчас категорически против.

— Поддерживаю протест! — зло отрезает Стелла. — Я не хочу, чтобы кто-то, пусть и Робин, ковырялся в моих воспоминаниях!

— Поддерживаю! — кивает Менован. — Подобные действия способны полностью уничтожить дух нашего содружества. Суоко, мы всегда стояли плечом к плечу, горстка против всего мира, и выживали лишь потому, что верили в товарищей. Если мы начнем подозревать друзей в том, что они готовы ударить нас в спину, Хранители попросту перестанут существовать. Мы превратимся в гнездо скорпионов, и тогда о прогрессе на благо людей можно забыть.

— Кроме того, — голос Скайтера все так же спокоен, — проверка дневников может оказаться бессмысленной. Если некто может взломать логику Робина, то уж свой дневник модифицировать для него вряд ли слишком сложно. И потом, вы не забыли, что мы не имеем представления о происхождении Робина и причинах его сотрудничества? Если предположить, что его нам подсунули намеренно, то он до сих пор может находиться под чужим контролем. Нам позволяют его использовать, но лишь до тех пор, пока мы полезны. Если речь действительно о неведомом кукловоде, то проверка дневников разрушит моральный климат в организации, но не даст никаких результатов.

— А еще кукловод наверняка в курсе нашего маленького собрания, — добавляет Лестер. — Ни за что не поверю, что ограничения, наложенные на Робина, для него что-то значат. Так что секретность бессмысленна.

— ЕСЛИ кукловод существует, — напоминает Стелла. — А если речь всего лишь о саботаже со стороны одного из Хранителей, то она полезна. Но тут мы ничего не можем поделать. Согласна с остальными: мы не можем себе позволить подозревать друзей. Последствия окажутся куда как хуже нынешней неопределенности.

— И что вы предлагаете? — сердито спрашивает Суоко. — Поднять лапки кверху и сдаться на милость неизвестно кого?

— Мы все знали, на что идем, — безразлично шевелит бровью Скайтер. — Мы продали себя в обмен на возможность поступать так, как считаем правильным. Мы все знали, что можем оказаться марионетками в чужих руках. Но я лично ни о чем не жалею и намерен и дальше поступать в соответствии с собственной совестью. А если кукловоду что-то не нравится, пусть скажет мне в лицо.

— Точно, — кивает Лестер.

— Значит, мы обречены, — Ведущая устало откидывается в кресле и прикрывает глаза. — Я бы попыталась настоять на своем, но, кажется, Совет единогласно против.

— Ну почему же обречены? — вдруг озорно улыбается Стелла. — Суоко, ты меня извини, конечно, но ты всегда слишком серьезно смотрела на жизнь, слишком напряженно ожидала от нее неприятностей. Расслабься. Нас вовсе не ждут за дверями неведомые зубастики, чтобы сожрать вместе с костями. Наверняка фильтры поменял не кто-то из наших. Не могу себе представить, чтобы Хранитель вот так втихую пытался разрушить организацию.

— То есть ты за теорию кукловода?

— Ага. Я могу сходу придумать десяток веских причин, по которым он не хочет общаться с нами напрямую, но наверняка они все идиотские. Мы просто не знаем, как думают инопланетяне, наша логика может оказаться неадекватной. Но я определенно уверена, что зла нам кукловод не желает. Хотел бы, давно бы прихлопнул как мух. Отключить систему жизнеобеспечения базы, и все, игра закончена. А поскольку он сам собрал в организацию толпу независимых и самостоятельных личностей, вряд ли он ожидает, что мы сдадимся вот так сразу. Предлагаю задуматься над предложением Скайтера. Давайте возьмем кандидатов, дошедших до последнего блока, и проверим их на пригодность уже вручную, так сказать. Вдруг они нам подойдут?

— Согласна, — после короткого раздумья кивает Ведущая. — Пройдут выборы — займемся вплотную. Редактировать фильтр я не позволю до тех пор, пока мы твердо не поймем, что делаем, но и полагаться на сломанную систему тоже нельзя. Возражения есть? Принято и зафиксировано... тьфу, у нас же не заседание формально. Лангер, к тебе персональная просьба.

— Слушаю.

— Проверь основные блоки и фильтры Робина на предмет модификаций. Начни с процедур, отслеживающих состояние бюрократов среднего звена управления, и с блоков социального мониторинга... ну, ты не хуже меня знаешь, что для нас критично. Приоритет — максимальный. Забрось остальные дела и займись только Робином, но никому не рассказывай, чем занимаешься. Хорошо?

— Я посмотрю, можно ли перетряхнуть мой график. Постараюсь, конечно, но не гарантирую.

— Большего и не прошу. Все, повестка исчерпана.

— Раз мы закончили, я пошел, — Менован стремительно поднимается и выходит из комнаты. За ним, кивнув, отправляются Лангер, Лестер и Скайтер. Стелла поднимается из кресла и движется за ними, но, поколебавшись, поворачивается к Ведущей.

— Между нами, девочками. Скажи, ты действительно подозреваешь Джао в саботаже? — тихо спрашивает она.

— Почему ты так решила? — ненатурально удивляется Суоко. — Просто он закопался в Архив, и Робин сказал...

— Брось. Мы же друг друга не первый десяток лет знаем. Он единственный член Совета, который сегодня отсутствовал на... нашей дружеской встрече. И лучший эксперт по Робину, что бы там ни говорили насчет Лангера и Топи. Ты думаешь, что фильтр модифицировал он?

— Я не...

— Суоко, если Джао — кукловод, твоя конспирация бессмысленна. А если просто саботажник, как ты думаешь, то он нас не слышит. Так подозреваешь или нет?

— Да, — после неимоверно длинной паузы нехотя признается Ведущая, ее взгляд устремлен в пол. — Мне очень не хочется считать его предателем, но все сходится на нем.

— Или ты не можешь простить его противодействие. Только слепой не видит, что в последний год-полтора вы с ним в постоянных контрах. Суоко, послушай меня как подругу: не позволяй своим чувствам влиять на разум. Пожалуйста.

— Спасибо, я учту, — взгляд Ведущей по-прежнему устремлен в пол. — У тебя все?

— Да. Зови, если захочешь выговориться.

Стелла кивает и выходит из комнаты. Перепонка двери беззвучно смыкается, отсекая комнату от коридора. Суоко сидит в кресле с безвольно брошенными на подлокотники руками, и в ее полуприкрытых глазах нет ничего, кроме безнадежной тоски.

— Ну что, кажется, меня спалили окончательно.

Сложно понять, чего больше в кривой улыбке Демиурга — иронии, досады или отцовской гордости за умных детей.

— Да, Робин, рано или поздно такое должно было случиться. Времена, когда люди молились тебе как богу и считали кощунством сомневаться в тебе, остались далеко в прошлом. Дети технического века циничны и практичны, они владеют всеми необходимыми концепциями, а практические навыки — дело наживное. Я знал, что так произойдет, но надеялся, что сумею свернуть организацию раньше. Не успел. Видимо, критичность ситуации резко подстегнула их воображение. Урок нам с тобой на будущее.

— Что ты намерен делать?

— Ничего.

— Ничего?

— План тебе известен. Хорошо, что Суоко не стала объявлять об открытии Лангера во всеуслышание, так мы избежим ненужной нервозности на последней стадии.

— План мне известен, но ты все еще не подтвердил его окончательно. Ты по-прежнему колеблешься. Возможно, его не стоит реализовать?

— Я не колеблюсь, Робин. Все твердо решено. Если я запамятовал сообщить тебе, то уведомляю сейчас: свертывание необходимо реализовать по установленному графику. Просто мне паршиво. Чем дальше, тем больше я чувствую, что предаю своих друзей.

Серый туман клубится в комнате, заползая в нее через распахнутое настежь окно вместе с ночным воздухом. Через прорехи в облаках изредка пробивается призрачный лунный свет, придавая месту потусторонний вид. Джао сидит в кресле, обращенном к окну, вытянув ноги и всматриваясь куда-то в лесистые дебри. Туман не торопит его.

— Да, я знал, на что шел. Не впервые мне приходится свертывать организацию, но каждый раз я чувствую себя последней сволочью. Ударить в спину тем, кто доверился тебе ради мечты — да и та состоит лишь в том, чтобы сгореть дотла, тайно служа людям... Хуже нет ощущения.

— Ты сам утверждал, что организация перерождается.

— Да, и очень быстро. Темп жизни ускоряется, оковы разума разрушены, а история преподала людям слишком много жестоких уроков. Чем умнее современный человек, тем он циничней и практичней, а романтики по большей части умом не блещут. Я не смогу возродить Хранителей. Фильтры фильтрами, но нехватка подходящих кандидатов — объективная реальность. Боюсь, нынешняя организация последняя.

— Ростания — искусственное государство, существующее исключительно благодаря тебе. Ты зарекаешься не в первый раз. Сколько сил потребовалось, чтобы в одиночку хоть немного смягчить последствия Великой Революции?

— Которая из-за меня же и произошла?

— Нет. Которой ты позволил произойти, следуя своим принципам невмешательства. Народовольцы — изобретение не твое и даже не Хранителей. И даже не особенность социума Малии. На Земле, если верить сохранившимся материалам, в аналогичных условиях революционные партии возникали неоднократно.

— Да. И везде развертывался один и тот же сценарий: террор против власти, переворот при наличии удачи и террор уже против всего народа, не желающего чтобы его загоняли к счастью хлыстами. Я заранее знал, чем кончится дело, и все-таки позволил революции произойти.

— Ты опять занялся самоуничижением. Хорошо ты в прошлом управлял обществом или плохо, отдельный вопрос. Сейчас речь о настоящем и будущем. Если ты ликвидируешь Хранителей окончательно, то потеряешь наиболее эффективный инструмент влияния. Что дальше? Опять самостоятельно начнешь ставить ментоблоки сотням чиновников?

— Нет. Робин, я намерен полностью свернуть свое присутствие на планете.

— Поясни.

В наступившей тишине серый туман становится все плотнее. За окном сгущается серая пелена, в которой медленно растворяется сад. Только ближние деревья смутными тенями еще проглядывают сквозь нее.

— Я заигрался, Робин. Сначала я играл с континуумом, потом — со звездой, потом пытался сформировать планету по подобию Земли. Затем я игрался с геномом человека, с обществом, с социальными моделями...

— Полагаю, полученные результаты имеют высокую ценность.

— Для кого? Для крохотной компании изнывающих от безделья сибаритов, гордо именующейся Институтом Социомоделирования? Для всех остальных, кто интересуется только собственным Рейтингом и часами, если не днями не вылезает из игр? Чушь. Я играл с сотнями миллионов жизней лишь для того, чтобы удовлетворить собственный интерес. Хватит. Даже родители рано или поздно вынуждены отпускать детей на свободу. А Малия населена отнюдь не детьми.

— Ты готов обречь Ростанию на хаос и анархию?

— М-мать! Робин, выйди из режима психоанализа, в конце концов! Я не в настроении для терапии. Люди сами должны решать, как им жить. Если они выберут хаос и анархию, я могу лишь пожать плечами.

— Ты им совсем не сочувствуешь?

— Робин, мне почти пять часов от роду! Галактических часов! Про планетарные годы я стараюсь даже не задумываться, потому что от цифры "семьсот тысяч" хочется тут же лечь и помереть от старости. Я уже целую минуту играюсь с Малией! На моей памяти умерли миллиарды людей! Даже если умрут все ныне живущие, ничего принципиально не изменится. Для меня они — всего лишь цифры в статистических таблицах, ничего более. Я могу сочувствовать отдельным людям, привязываться к ним, даже дружить и влюбляться, но толпа в целом меня не волнует! Не волнует, понимаешь?!

— Ты нервничаешь, Джао. Ты пытаешься криком заглушить голос совести. Зачем?

Мускулы буграми вздуваются под черной кожей Демиурга, кожа кресла лопается под его скрючившимися пальцами. Он резко поднимается — и замирает.

— Да, — внезапно кротко соглашается он, тяжело, словно дряхлый старик, опускаясь обратно. — Я пытаюсь заглушить свою совесть. Боюсь, она еще долго не даст мне покоя. Но я намерен вернуть людям то, что даровано им изначально: свободу выбора. Хватит игр в богов и кукловодов. Я сделаю все, чтобы не допустить хаоса, но я ухожу вместе с Хранителями. Совсем ухожу, Робин. Я не могу не влиять на ситуацию, оставаясь на Малии, у меня никаких нервов не хватит наблюдать, полностью бездействуя. Значит, мне придется уйти совсем.

— И планета останется без присмотра?

— А ты на что? — вдруг улыбается Демиург. — Робин, возможно, ты не осознаешь, но ты и сам уникальное создание. Ты вопреки начальному проекту самостоятельно поднялся на второй уровень, а в не столько далекой перспективе вскарабкаешься и на третий. Я хочу, чтобы ты набрался мудрости, присматривая за людьми. Присматривая — но не вмешиваясь. Ты не я, ты сможешь.

— Как долго?

— Как получится. Мне потребуется много времени, чтобы осмыслить свой опыт, но я уйду на расходящихся векторах.

— Термин не определен.

— Передам тебе теорию чуть позже, когда руки дойдут. Суть в том, что пока я трачу минуты на раздумывание и моделирование в родной Вселенной, здесь пройдут как максимум минитерции. И я вернусь, уже твердо зная, что делать дальше.

— Принято. Тем не менее, возвращаясь к исходной теме. Ты намерен позволить Суоко подозревать тебя и дальше?

— Да.

— Даже с учетом ее перерождения? Ты сам указывал, что она первая Ведущая, занимающая свой пост больше года. Больше трех лет, если быть точным.

Контуры комнаты колеблются и расплываются. Серый туман могучей волной затопляет ее, и тело Джао тает в нем, словно ледышка в кипятке.

— Не перерождения, Робин, — звучит в пустоте голос Демиурга. — Просто никто со временем не молодеет. С возрастом зов власти становится все более притягательным, и сопротивляться ему все сложнее. Она по-прежнему верит, что служит людям, хотя и не замечает, что давно свернула с прежнего пути. Смертному человеку сложно взглянуть на себя со стороны, не имея моего опыта. Я люблю ее, Робин. Я люблю всех своих друзей. И уж если я должен сделать им пакость, то пусть они ничего не подозревают до последнего момента. Все, закончили болтать ни о чем. У меня дела. Отбой.

— Конец связи.

Серый туман клубится в комнате, существующей лишь в сердце Демиурга. А где-то в его бездонной глубине живет маленький черный комочек, имя которому — тоска и безнадежность.

15.10.1582, понедельник

Лимузин неторопливо полз по улице. Олег, откинувшись на мягкую спинку и скрестив руки на груди, задумчиво насвистывал сквозь зубы неопределенную мелодию. Конечно, у положения официального кандидата в Нарпреды есть свои преимущества. Но вот машину он предпочел бы менее помпезную и пошустрее. Прежняя служебная "ладога" доставляла его на работу за сорок минут, но неповоротливый колесный "гробомой" требовал почти часа. А сегодня его еще и возили в избирательную комиссию на другом конце города для официального инструктажа. Итого два часа в машине. Скучища...

Приставленный с некоторых пор персональный охранник на переднем сиденье вполголоса рассказывал водителю анекдот. Судя по всему, анекдот не числился среди политически верных, поскольку оба кидали через плечо опасливые взгляды. Олегу тоже хотелось послушать, но, чтобы не смущать их, он делал вид, что полностью углублен в свои мысли и ничего не слышит. "...сапоги на пульт?" — расслышал он концовку. Оба рассмеялись, но тут же притихли.

Дожили, мрачно подумал Олег. Теперь меня прочно записали в обойму. Рассказать при мне анекдот — преступление, от года до трех лагерей. Блин. Да у вас тут всю систему менять надо, сказал сантехник... Идиоты. Все равно, что клапан на паровом котле до упора завинчивать! Ладно, вот стану Народным Председателем... если пуп по дороге не сорву... и устрою маленькую перетряску основ... ма-аленькую такую... десяток человек на трудовое перевоспитание, за скрытый саботаж народной системы идеологии... сотню на пенсию, как особо замшелых, а на их место... так, надо обдумать, кем замещать. Давно пора. Бегемот, небось, уже полправительства мне подобрал, а я все не мычу и не телюсь. Нет, такой вопрос сходу решать нельзя. Нужно и стариков против себя не восстановить, и тылы надежно прикрыть. М-да, сложно разбить несколько окон одним камнем...

Машина свернула за угол, и впереди показалась площадь Труда, с трех сторон охватывающая массивное черное здание Гостиного двора. Олег бросил ленивый взгляд сквозь боковое стекло — и удивленно приподнял бровь. Обычно пространство перед сборищем иностранных посольств оставалось сонным и безлюдным, его покой блюли специальные наряды полиции и УОД. Даже среди автолюбителей площадь пользовалась дурной славой места со свирепствующими автоинспекторами. И хотя она формально оставалась открытой для движения, нарушалась тишина разве что моторами служебного автотранспорта да уборочных машин с вращающимися щетками, ежеутренне четким строем вычищавших местную брусчатку.

Но сегодня здесь царил неуставной беспорядок. Несколько десятков решительно настроенных, как казалось на расстоянии, людей с красными повязками на руках размахивали криво, от руки, написанными плакатами. По причине размахивания разобрать надписи не представлялось возможным, что придавало толпе несколько ярмарочный вид.

Когда лимузин приблизился, стало видно, что объектом возмущения красноповязочников является, скорее всего, посольство Сахары. Во всяком случае, некоторые плакаты оказались написанными вязью. Те же, что на руста, выражали активное возмущение агрессивной колониальной политикой сахарского империализма, растущей на Юге безработицей, беспокойство за судьбу борца за права белого населения Патрика Мулумбова и прочими положенными по комплекту вещами. Олег озадаченно почесал нос. Странно. То есть для обычного митинга где-нибудь на заводе набор вполне типичный, но чтобы здесь, перед посольством? Кажется, ранее такого еще не случалось. У нас все-таки не агрессивно-колониальная Сахара, где борцы за народное счастье демонстрируют прямо перед президентским дворцом.

Видимо, участники митинга тоже слегка чувствовали себя не в своей тарелке, потому что предпочитали держаться на некотором расстоянии от объекта своих эмоций. Вернее даже, на заметном расстоянии — в полусотне метров от высокого крыльца Гостиного двора. Но если они вдруг решат перейти к каким-нибудь решительным действиям — Олег ухмыльнулся, представив, как митингующие пытаются выбить дверь тараном из древка плаката — остановить их некому. Вопреки обыкновению рядом не болталось даже одинокого наряда СОД, только два полицейских в парадной форме с любопытством наблюдали за происходящим из будочки рядом со входом в здание. Понятно, печально подумал Олег. Предвыборная борьба, так сказать, в полном разгаре. Трудовой народ демонстрирует свою решительную поддержку нынешнему Народному Председателю в его тяжкой борьбе с гидрой мирового империализма. Тупо и топорно. Среди дипломатов разве что круглый дурак поверит, что толпа собралась сама по себе, а патрулей для воспрепятствования рядом не оказалось по чистой случайности.

Нет, народный гнев хорошо выглядит на киноэкране, в журнале перед фильмом. Что-нибудь на тему "Трудящиеся Сахары, возмущенные недавними провокационными действиями своего правительства в Южном Океане...", и далее по тексту. В Народной же Республике Ростании такие вещи самопроизвольно случались лишь в первые годы После Того Как. Отдельные свергнутые эксплуататоры требовали возвращения своих неправедно нажитых и на деле принадлежащих трудовому народу предприятий. Так, по крайней мере, рассказывают учебники по истории. В учебниках только не говорится про массовые аресты и высылки после каждого такого выступления, ну да что с них, с учебников, взять. На школьников они рассчитаны, а неокрепшие детские души не стоит смущать сомнениями. Да и объем у учебника не тот. Да и взрослые люди историей, как правило, не интересуются, у них и других забот хватает — например, квартальный план на три процента перевыполнить. Не меньше, чтобы премий не лишили, но и не больше, чтобы план не увеличили.

Интересно, каков конкретный повод для протеста? Опять в Табаронго очередной борец за права бессрочную голодовку объявил с ночными перерывами?

Олег опустил окно и прислушался. Мегафонные хрипы сносило в сторону налетавшими порывами ветра, и понять, о чем речь, не представлялось возможным. Он наклонился вперед и тронул шофера за плечо.

— Пожалуйста, туда, — он ткнул пальцем в сторону толпы. — Припаркуйтесь неподалеку.

— Олег Захарович, здесь запрещено останавливаться, — откликнулся тот, нерешительно притормаживая. — Только со спецпропусками...

— Ничего, перебьются без пропуска, — нетерпеливо откликнулся Олег. — Кандидат я или погулять вышел? Давайте, поворачивайте.

Шофер пожал плечами — мол, наше дело маленькое — и повернул в сторону толпы. По приближении машины толпа притихла, размахивание плакатами прекратилось, а кое-какие даже опустились и стыдливо спрятались за спинами. Только выступающий с импровизированной трибуны, составленной из пустых бутылочных ящиков, какое-то время продолжал надсадно выкрикивать в мегафон про обнаглевших швабомасонов, устраивающих диверсии против народного хозяйства на деньги с прогнившего Юга. Наконец заметив отсутствие у аудитории надлежащего отклика, он недоуменно покрутил головой по сторонам, заметил неподалеку посторонний предмет в виде правительственного членовоза, жалобно пискнул что-то неопределенное и затих.

Олег решительно открыл дверь и вылез из машины.

— Сидите здесь и не высовывайтесь, — не допускающим возражений тоном бросил он, краем глаза уловив, что телохранитель тоже схватился за ручку. — Драки не предвидится, а для остального вы мне не нужны.

Краем глаза он уловил озадаченное выражение лица охранника, разрывавшегося между долгом и прямым приказом, хмыкнул и решительно направился к "трибуне".

— Я Кислицын Олег Захарович, — заявил он оратору. — Представьтесь, пожалуйста, и объясните цель вашего мероприятия.

Больше всего сейчас Олега интересовало, не захочет ли тот узнать, кто такой Кислицын Олег Захарович и откуда он свалился на незадачливую ораторскую голову. Конечно, титул "кандидат на пост Народного Председателя" звучит внушительно, только вот содержания за ним ноль. Лучше, если сработает слуховая память — ведь слышал же он обо мне по телеящику хотя бы краем уха?

То ли память действительно сработала, то ли внушительный автомобиль вкупе с правительственными номерами отбили у оратора охоту задавать вопросы, но он с готовностью откликнулся:

— Я Иванов Семен Фатихович, председатель Прогрессивно-народовольческой партии. Мы проводим митинг, санкционированный мокольским Управлением Общественных Дел.

— И тема митинга? — мягко поинтересовался Олег с едва заметной угрожающей интонацией, которую украл у Прохорцева, имеющего богатый опыт работы в органах.

— Нет врагам народного общества в лице швабомасонов, наймитов мировой закулисы! — четко отрапортовал Иванов Семен Фатихович, которому, очевидно, такая интонация оказалась более чем знакома. Он даже по струнке вытянулся и едва ли честь не отдал. — Давно прошли те времена, когда кучка масонских...

Очевидно, он опять собрался сесть на излюбленного конька, но Олег не позволил.

— А не могли бы вы, уважаемый Семен Фатихович, объяснить вот что, — быстро вклинился он. — В Народной Ростании партии полностью ликвидированы еще в двадцатых годах, вскоре после Гражданской войны. В двадцать седьмом, если я правильно помню, последние отменили. Разве вы не знаете, что капиталистические эксплуататоры изобрели их незадолго до Великой Революции с целью взять под контроль нарождающееся движение народных масс? Откуда же в нынешней Народной Республике Ростании могут взяться партии?

Олег придал лицу угрожающее выражение и с удовольствием заметил, что в толпе началось брожение.

— Да как же... — залепетал подследственный оратор, судорожно оглядываясь по сторонам. — Мы... того... официально... Служба Общественных Дел разрешение дала...

— Клевещете на народные органы власти? — ласково поинтересовался Олег. — Так-так.

Брожение в толпе усилилось. Наименее стойкие ее элементы начали потихоньку отрываться от коллектива с дальнего края, разбредаясь в стороны ближних переулков.

— Все законно, господин Кислицын, — вмешался откуда-то сбоку начальственный басок. — Прошу вас не препятствовать проведению мероприятия.

Олег обернулся. Перед ним стоял одетый в представительный черный костюм человек с ружьем. Собственно ружья в его руках не наблюдалось, но Олегу ясно представилось, как он в ночи бдительно охраняет неприступные рубежи... чего? Явно не Родины — на ее заболоченных или, наоборот, пустынных рубежах такие отглаженные костюмы и белые рубашки встречаются не чаще волосатых мамонтов. Нет, скорее, границы вверенного ему особо секретного предприятия про производству спецколбасы для спецконтингента.

— Митинг, как вам верно сообщили, санкционирован Службой Общественных Дел, — сообщил человек с ружьем. — А вот насчет партии вас дезинформировали, — он вроде бы ласково положил руку на плечо оратору с мегафоном, но Олег заметил, как у того перекосилось лицо. — Речь идет всего лишь о неформальном движение "За прогресс!", созданном на базе одноименного общественного политклуба. А чем, простите, мы обязаны вашему вниманию?

Его буравящие глазки уперлись в Олега, который только сейчас разглядел за толпой телекамеру с мигающим зеленым огоньком. Ну, Дуболом, молоток, все предусмотрел, мелькнуло в голове. Все правильно. Вечером в программе "На просторах родной страны" покажут возмущенные митинги против сахарского гнета, стихийно возникающие по всей стране. Или еще пока не по всей? Ладно, сейчас я вам устрою!

— Дайте сюда мегафон, — потребовал Олег у оратора. — Давайте, давайте, — поторопил он, когда тот нерешительно посмотрел на человека с ружьем. — Вы уже высказались, теперь моя очередь. На митинге ведь может выступить любой гражданин Ростании, верно? Или меня дискриминируют?

Человек с ружьем несколько секунд внимательно смотрел на назойливого гостя. Наконец то ли решив не ссориться с непонятной правительственной шишкой, то ли прикинув, что ситуация вписывается в сценарий, он кивнул оратору. Тот с явным облегчением сунул мегафон в руки Олегу и поспешно отступил к толпе.

Олег вспрыгнул на ящики.

— Попрошу внимания!

Громкоговорящее устройство явно видало и лучшие дни. Во всяком случае, вряд ли с завода его выпустили таким шипяще-хрипящим. Хотя кто знает...

— Внимание! — повторил Олег, чуть отдалив мегафон от губ. Посторонние шумы немного увяли, и он продолжил:

— Итак, если я правильно понял, вы, господа, протестуете против мирового империализма и его козней?

Он сделал паузу. Несколько личностей на переднем плане согласно закивали, но остальные пребывали в состоянии угрюмых раздумий. Надо полагать, о судьбах мира.

— Суть ваших претензий можете не пояснять, я услышал достаточно. Ну, что же... — Олег сделал многозначительную паузу. Телекамера уперлась в него черным блестящим глазом, и на мгновение он почувствовал неуверенность. — Давайте сразу забудем про швабомасонов, договорились? Всем понятно, что это бред сивой кобылы...

Человек с ружьем неожиданно сверкнул на него огненным глазом. То ли действительно верил в происки зловещих тайных лож, то ли данный элемент предполагался ключевым на текущем этапе. Он даже сделал движение, словно собираясь согнать незваного умника с трибуны, но удержался.

— Да бред, бред, — отмахнулся от него Олег. — Ну что вы на меня так смотрите? Давно уже доказано, что масонские сказочки сфабрикованы реакционными элементами Ростанийской империи еще до Великой Революции, чтобы смущать умы трудящихся нашей страны, отвлекая их от борьбы с алчными фабрикантами и заводчиками за свои права, — он многозначительно посмотрел на человека с ружьем. — Вы ведь не хотите, господин хороший, чтобы, пользуясь временными трудностями, капиталисты Сахары разлагающе влияли на умы нашей незрелой молодежи с помощью сто лет как разоблаченной пропаганды староимперских недобитков?

Человек с ружьем испуганно замотал головой. Очевидно, в Службе Общественных Дел наблюдался дефицит кадров, так что курировать митинг послали не самого натасканного пропагандиста. Если вообще пропагандиста, а не простого оперативника.

— Вот и правильно, что не хотите. Итак, господа, забыли про швабомасонов. Что вам больше всего не нравится? Эй, господа присутствующие! Ко всем обращаюсь! Что вам не нравится?

— В магазинах сплошной блат! — неуверенно выкрикнула толстая тетка в первых рядах. — Ничего купить невозможно! Мебельную стенку с прошлого года жду, а очередь никак не движется, все с черного хода выносят! Все разворовали, сволочи!

— Ага, а я на квартиру в очереди уже восемь лет стою! — поддержал ее плюгавый мужичок в замасленной спецовке. — Когда вставал, восемьсот пятьдесят четвертым числился, а сейчас шестьсот пятнадцатый! А по блату квартиры уже, небось, триста человек в обход очереди получили! Ну как не масоны, а?

— А у меня пензия девяносто форинтов! — визгливо закричала сухонькая бабка с края. — Девяносто! Я с голоду мру! Мне дочка помогает, только у нее самой зарплата сто пятьдесят да у мужа сто семьдесят, умника вшивого, гвоздь вбить не может! А оне вон на машинах катаются, и сапоги носят за пятьсот, и на море кажный год ездят! Всё разворовали, масоны проклятые, всё, а куда простому человеку деваться?!

— И книжки в магазинах не достать! — присоединился интеллигент в пиджаке и очках с круглыми стеклами. — Только по талонам за макулатуру, а где я вам по двадцать кило за книжку наберусь? А на рынке из-под полы даже Хорожравский — Хорожравский! — пятнадцать форинтов стоит, а что другое, детективы там или остросюжетное, уже по двадцать пять, а то и тридцать! Что ребенку читать давать? Натуральный саботаж против ростанийской культуры, саботаж и диверсия! Швабы и прочие инородцы совсем на шею сели, скоро уже совсем детей читать отучим, память потеряем!

— За обоями! — выкрикнула еще одна тетка с краю. — За обоями полгорода объехала, и нет нигде! Ни моющихся, никаких! А с черного хода выносят!..

Толпа возбужденно загомонила, и отдельные выкрики потонули в общем гуле.

Олег слегка опешил. Краем глаза он заметил, как человек с ружьем что-то нервно говорит в кирпич переносной рации, косясь на толпу и Олега. Очевидно, такой поворот событий в утвержденный сценарий совершенно не вписывался. Ох, блин. Зачем я сюда сунулся? Теперь на меня начнут вываливать все, что давно мечтали донести до высокого начальства — а я-то что должен делать? Ну, раз заварил кашу, придется расхлебывать. Он раскрыл рот, чтобы рявкнуть во все горло, но тут же закрыл его, поскольку гвалт уже поднялся до небес. Подумав, Олег вложил в рот два пальца левой руки и громко засвистел.

— Молчать, ..., ..., ...! — рявкнул он в мегафон во весь голос. Чудо техники услужливо поддержало его диким кошачьим визгом, разрывающим барабанные перепонки.

Спустя несколько секунд над площадью снова установилась тишина, на сей раз ошеломленная.

— Хорош орать! — громко сказал Олег, опустив хрипастую говорилку. — Не на базаре. Разворовали, значит, страну масоны проклятые?

Несколько человек, в том числе бескнижный очкастый интеллигент, с энтузиазмом закивали.

— А вы, господин, кто по профессии? — спросил очкастого Олег.

— Я? — растерялся тот. — У... учитель. Географии.

— Вы тут что сегодня делаете в рабочее время? У вас уроков нет?

— Так по разнарядке из РОНО... — интеллигент беспомощно заоглядывался.

— Ах, по разнарядке? Ну ладно. А вы, дамочка? Вы, вы! — Олег ткнул пальцем в толстую тетку, страдавшую из-за отсутствия стенки. — Да-да, я вас спрашиваю. Вы кто?

— Ну, счетовод, — та уперла кулаки в бедра. — А что?

— Да ничего, только вот времени уже почти десять, — пожал плечами Олег. — Вам давно на работу надо. Тоже разнарядка?

— Ну, может, и разнарядка, а может, и так! А чо?

— Да ничо. Повод с работы свалить в рабочее время всегда найдется. Не разнарядка, так субботник или просто в курилке ждут. Только вот работать кто станет? Думаете, дома сами строятся, а обои из воздуха берутся?

— Так смежники все равно бетон вовремя не подвозят, бля! — раздался из толпы хриплый прокуренный голос. — Чё толку-то на жопе просто так сидеть?

— Так и смежникам то же скажу, не только вам, — усмехнулся Олег. Краем глаза он заметил, как человек с ружьем опустил рацию и как-то странно смотрит на него, похоже, разрываясь между полученными указаниями и уважением к лимузину с правительственными номерами. Похоже, пора закругляться, пока в шею не поперли. — Начните работать честно, без сачкования, и жить станет куда лучше. Что же до бестолковщины, которой у нас хватает, с ней мы разберемся. Голосуйте за меня на выборах, а уж я постараюсь все поправить как надо.

— А швабомасоны? — нервно выкрикнул очкастый учитель географии. — Масоны — они что, так и продолжат страну разворовывать? А им даже слова поперек сказать нельзя?

— С масонами я разберусь в первую очередь, — успокоил его Олег, искоса наблюдая, как человек с ружьем мелкими нерешительными шажками приближается к "трибуне". — Так им и передайте, если увидите. Мол, Кислицын Олег Захарович всех вас к ногтю возьмет, когда Народным Председателем станет! А теперь пора завершать наш митинг. На работу пора, дамы и господа.

Олег спрыгнул с ящиков, не глядя сунул устройство в руки человека с ружьем и бегом устремился к своему транспортному средству. Он рыбкой нырнул на заднее сиденье, распахнул бар и жадно припал к бутылке минералки, сорвав открывашкой крышку.

— Поехали! — махнул он шоферу.

— В инкубатор? — педантично уточнил тот, заводя мотор. — Ох, извините. В ваше учреждение?

— Да куда угодно, только поскорее, — выдохнул Олег, огромными глотками глотая воду. — А то сейчас догонят и по шее накостыляют.

Шофер кивнул и тронул машину с места.

— А здорово вы там выступили, Олег Захарович, — обернулся к нему с переднего сидения охранник. — Особенно под конец, — его лицо странно дергалось, как будто он изо всех сил пытался удержать ухмылку. — Я и то пару слов не понял...

— Знали бы вы, сколько я времени в кабинах с шоферюгами провел за свою жизнь! — подмигнул ему Олег. — Еще и не тому научились бы.

Машина покидала площадь, и позади нее стремительно рассасывался митинг. Олег тяжело вздохнул и откинулся на сиденье. Ох и аукнется мне нынешняя выходка, с каким-то странным весельем подумал он, ох и аукнется! Вот вам и начало избирательной кампании. Шварцман просто взбесится. Но как же, оказывается, просто трепаться перед толпой!..

Лимузин басистым рыком отогнал в сторону зазевавшуюся легковушку и свернул на очередную скучную улицу.

16.10.1582, вторник

Огненно-красный закат заливает багровым светом веранду, на которой в шезлонгах полулежат двое в плавках. Один из них ничем не примечателен — белая кожа, покрытая легким загаром, невнятное лицо без особых пример, впалая грудь и небольшой животик с валиками жира на талии. Типичный предприниматель, потомок северных эмигрантов, которых на южных Австралийских островах пруд пруди. В курчавых волосах второго мужчины за последние три месяца заметно прибавилось седины, а глаза глубоко запали. Массивные скулы нависают над впавшими, словно у старика, щеками.

— Значит, ты бог, — полуутвердительно произносит Джоэл Павлович Корунэ, еще недавно носивший псевдоним "Фарлет". — Натуральный бог из сказок.

— Если хочется навесить ярлык, то можно и так, — отзывается невзрачный. — Начиная с определенного уровня разница в технологиях становится неотличимой от магии, да простится мне такая метафора. Но я не всезнающ и уж тем более не всемогущ. Именно потому я и создал Хранителей.

— Чтобы они помогали тебе управлять обществом?

— Что-то типа того. Но я никогда ни к чему вас не принуждал, только мягко задавал направление. Хранители всегда обладали свободой выбора.

— Забавно, — усмехается Фарлет. — Ты оправдываешься передо мной?

— Вероятно, да. И не только перед тобой, — Джао берет со стола бокал с коктейлем и отхлебывает из него. — Мой вечный повод для эмоционального раздрая — необходимость обманывать, а то и предавать соратников. Паршивое чувство, знаешь ли.

— Вероятно, — вежливо соглашается бывший Хранитель. — Но почему ты открылся мне сейчас?

— Потому что я вынужден в очередной раз ликвидировать организацию.

Долгая пауза, и только ласковый весенний ветер Южного полушария гоняет по веранде шелестящий обрывок газеты.

— Сколько их было? — наконец нарушает молчание Джоэл Корунэ. — Организаций?

— Восемь, включая нынешнюю. Но предыдущие существовали куда дольше. Темп жизни ускоряется, и эволюция от аморфной группы идеалистов до организованного тайного общества, стремящегося управлять миром, проходит все быстрее. Минус вторая организация и предыдущие перерождались примерно за триста лет. Предыдущая — за девяносто, ну, а нынешняя уложилась в три десятилетия.

— А следующей, вероятно, хватит десятка лет?

— Нет. Следующей не предполагается. Хватит. Во-первых, чем дальше, тем ниже эффективность деятельности тайных обществ. Тысячу лет назад я даже не активировал боевые системы на челноках — Хранителям одних только персональных силовых эффекторов хватало для контроля огромных королевств и империй. А сегодня я не могу дать вам ничего, принципиально отсутствующего у любой спецслужбы.

— А во-вторых?

— А во-вторых мне надоело предавать друзей.

— О как! Надоело предавать поодиночке, ты хочешь сказать, а потому решил ликвидировать всех одним махом? Чтобы не рубить, так сказать, хвост коту по частям?

— Язва! — слабо усмехается Джао. — Да, можно выразиться и так.

— И тебе наплевать, что у наших ребят и девчонок свои планы на жизнь? Что, кстати, означает "ликвидировать"? Убить?

— Джоэл, я, конечно, сволочь, но не настолько же, — Демиург хмурится. — Нет, разумеется. Ни один из Хранителей за всю историю не умер — даже те, кто покончил жизнь самоубийством. Все психоматрицы... хм, я не смогу сейчас толком объяснить, что такое "темный сон". Скажем так: все спят сном без сновидений, избавляясь от стрессов прошлой жизни. Я просто еще не решил, что с ними делать. Оставить Хранителя в обществе, как сам понимаешь, невозможно, а пристроить больше некуда. Есть варианты с виртуальностями, но они мне не нравятся. Однако даю тебе честное слово: я приложу все усилия, чтобы каждый прожил не просто полноценную, но еще и долгую и счастливую жизнь, если не сейчас, так в будущем. А у меня очень широкие возможности.

— А зачем тебе я, если у тебя такие возможности?

— Эксперты. Три сотни человек по всей стране, отобранные специальными фильтрами Робина. Их нельзя бросить просто так, их просто сожрут после внезапной пропажи Хранителей — если не СОД с Канцелярией, то свои же коллеги. Робин создаст новые должности, фальсифицирует все необходимые документы и вообще полностью проведет операции прикрытия. Но с каждым следует поговорить индивидуально — объяснить, что происходит и как жить дальше. Один я не справлюсь в приемлемые сроки.

— А вдвоем со мной справишься?

— Не вдвоем. Предложение получили еще четверо, то есть все, кто в отставке и еще жив.

— Пятеро? На три с половиной сотни экспертов?

— Я умею присутствовать в нескольких местах одновременно — до пятнадцати независимо действующих проекций, даже до восемнадцати, если прижмет. За пару дней разберемся.

— А потом усыпишь нас вместе с остальными?

— Джоэл, — Демиург устало откидывает голову на спинку шезлонга и прикрывает глаза, — если ты хочешь чего-то еще, я готов принять любые твои условия. В разумных пределах, разумеется, пост мирового диктатора даже и не проси.

— А если я просто захочу остаться жить здесь, в своем бунгало?

— Чтобы все-таки воспользоваться пистолетом, лежащем в столе? — Джао поворачивает голову и смотрит на Фарлета неожиданно тяжелым взглядом. — Не надо морщиться, я не следил за тобой. Просто моя система мониторинга автоматически отслеживает оружие в радиусе полукилометра. Джоэл, если ты хочешь покончить жизнь самоубийством, валяй. Но тогда ты автоматически уйдешь в темный сон, как и остальные. Не травмируй свое сознание мортальным шоком, ни к чему хорошему он не приводит. Лучше я сразу тебя усыплю, тихо и безболезненно.

— То есть я даже застрелиться не могу по своему выбору? — ворчливо огрызается Фарлет. — Вот тебе и "любые условия"...

— Я же сказал, что в разумных пределах, — ехидно подмигивает Демиург. — Безвременное небытие в них не включается. Джоэл, я обязательно подберу жизнь тебе по душе. Если проживешь ей, скажем, год и все равно захочешь смерти, я не стану препятствовать. Но не раньше.

— Ну хорошо, а все же — чем тебе не угодила организация?

— Все тем же. Из инструмента поддержки и поощрения прогресса она стремительно превращается в классическое тайное общество заговорщиков. Благие намерения в огромных количествах — но потом оказывается, что облагодетельствованные почему-то вовсе не благодарны, да еще и сопротивляются. И тогда начинается применение силы, сначала осторожное, а потом все более и более агрессивное. Знаешь, почему я ликвидировал предыдущую организацию? Практически вся она примкнула к народовольцам. Тогда я еще не рисковал давать в руки Хранителям ментоблоки, но даже ограниченных способностей им оказалось достаточно для построения революционной организации во всеимперском масштабе. Когда я понял, что ситуация стремительно скатывается к катастрофе и срочно выдернул Хранителей из общества, оказалось слишком поздно. Ситуация тогда объективно способствовала социальному взрыву, и предотвратить его я уже не смог. Итог ты знаешь: Великая Революция, гражданская война, диктатура, кровавая принудительная индустриализация, репрессии и прочие прелести. Сегодня ситуация очень похожа на тогдашнюю — с той разницей, что есть танки, боевые вертолеты и химическое оружие. Я просчитал восемь вариантов на ближайшие десять лет. Три из них заканчиваются гражданской войной, голодом, разрухой, эпидемиями боевых вирусных и бактериальных штаммов и сотней миллионов трупов как минимум.

— Сто миллионов погибших?

— Да, как минимум — при условии вмешательства международных врачебных организаций. А если вовремя не вмешаются — вплоть до мирового вымирания человечества. Есть, разумеется, забавные альтернативные сценарии с гораздо меньшим количеством жертв. Во всех Хранители, пытаясь остановить скатывание страны в хаос и войну, устанавливают тоталитарную диктатуру с применением моих технологий. На Малии не случалось ничего подобного, но в истории моей расы нечто похожее происходило. Уж и не знаю, что хуже — горы трупов или паническое спокойствие гигантских концлагерей, в которые превратятся города. Джоэл, я не могу допустить подобного исхода. Я должен убрать Хранителей до того, как они превратятся в свою полную противоположность. И мне нужна помощь.

Снова долгое молчание. Солнце уже почти полностью опустилось за горизонт, и сумерки стремительно сгущаются.

— Откуда я знаю, что ты не лжешь мне и на сей раз? — наконец осведомляется бывший Хранитель.

— Зачем? И потом, какая тебе разница? Я не идеален, но никогда не вынуждал людей делать то, что идет вразрез с их совестью. Скажи, оглядываясь назад: если бы ты знал о своей судьбе, когда тебя вербовали в Хранители, ты бы отказался?

Фарлет вздыхает, потом одним долгим глотком осушает половину бокала.

— Нет, не отказался бы, — наконец отвечает он. — Мне не о чем жалеть. Даже о том, что сорвался напоследок. Знаешь, когда я только-только ушел из организации и поселился здесь, целыми днями про себя яростно спорил с Суоко и с остальными. Доказывал, что я прав, что люди вроде того технолога не должны жить, что подобную сволочь нужно выжигать каленым железом... А потом — как отрезало. Словно я выгорел дотла. Да так, наверное, и есть. Но я выгорел так, как хотел. Нет, я ни о чем не жалею.

— И ты поможешь напоследок?

— Да. Но с одним условием. В пределах разумного, как ты говорил.

— А именно?

— На Южном берегу есть одна банда, "Стальные сердца". Бывший клуб мотоциклистов. СОД задействовала их в транзите наркотиков из-за границы, ну, а потом они остались сами по себе. Но вкус к легким деньгам у них не пропал, и они начали работать самостоятельно. Цеховиков трясти, с рынков дань собирать, про обычный уличный грабеж даже и не упоминаю. Их даже старые воры в законе трогать опасаются. Я их хотел шугануть, но Суоко неожиданно запретила. Кстати, не знаешь, зачем они ей?

— Насколько я понимаю, она намерена использовать некоторые преступные группировки в качестве инструментов. Сначала как следует навести страх на население и полицию, а потом показательно ликвидировать, заработав политические очки.

— Ага. Я предполагал что-то подобное. В общем, тех ребят нельзя оставлять как есть, они и убивать не стесняются по малейшему поводу. Отморозки, как их другие бандиты зовут. Ликвидируешь их, и мы в расчете.

— Принято. Все?

— Все.

— Ты уверен? Не отвечай сразу, подумай.

— Не о чем думать, — отмахивается Фарлет. — Другим ты такого выбора не даешь, а я не хочу становиться исключением. Когда ты намерен... начать действовать?

— Сразу после выборов.

Верхний краешек заходящего солнца окончательно ныряет в море, и на мир обрушиваются черные тропические сумерки. И в наступившей тьме звучит голос Хранителя — вовсе не бывшего, ибо бывших Хранителей не существует:

— Ну, тогда за выборы. И за то, чтобы Треморов сдох самой неприятной смертью. Только не забудь дать мне возможность извиниться потом перед ребятами.

И лед тихо звякает в пустом бокале, резко поставленном на стол.

В небольшом саду вокруг бунгало медленно разгораются фонари.

"Робин, контакт. Джао в канале. Ты оказался прав насчет мотивов Фарлета. Начинаем операцию "Богомол". Запускай предварительную обработку наших мотоциклистов. Санкционирую третий уровень применяемых ментоблоков".

"Робин в канале. Ты действуешь формально или скрытно?"

"Формально. Мне интересно посмотреть на реакцию Суоко. Только отправь общее уведомление ровно за пять минут до начала, чтобы она не успела вмешаться и остановить меня".

"Принято. Начинаю дестабилизацию целевых психоматриц. Кукла подготовлена и выведена на исходную позицию. Передаю тебе контроль".

"Контроль у меня. Ну, поехали. Посмотрим, не потерял ли я квалификацию..."

Ночь на 17.10.1582, среда

Дверь распахнулась, и Череп влетел в нее вперед спиной, сбив с ног со вкусом приложившегося к банке пива Жука. Банка сбрякала по полу, а облившийся Жук под тяжестью Черепа рухнул на пол и длинно выматерился.

Высокий угольно-черный негр, по виду — чистокровный сахарец — перешагнул через порог и с интересом огляделся. Затем переступил через запутавшихся друг в друге байкеров и подошел к столу, обильно заваленному объедками и пустыми бутылками из-под водки.

— Вы Панас Львович Стережков? — негромко спросил он на чистом, совершенно без акцента, руста у уставившегося на него исподлобья Интеллигента.

— Я, — согласился тот, утвердительно мотнув головой. Он уже изрядно набрался за вечер, и от него за версту несло сивухой. — Че надо?

— Вы посылали своего человека к директору ЦУМа за деньгами? — Негр мотнул головой в сторону копошащегося на полу Черепа. У того цветной платок нелепо сполз с гладко выбритой головы, на щеке набухал свежий кровоподтек.

— Посылал, — не стал и на сей раз отпираться Интеллигент. — А что, жирный крышу сменить решил на забугорную? Ладно, с ним разберемся завтра. Ты кто такой?

Он утер вспотевший лоб ладонью. На среднем пальце мелькнула тюремная татуировка: перстень со схематичным изображением кошачьей морды.

— Видите ли, господин Шавали и не думал менять крышу, — все так же негромко ответил чужак. Он приложил правую руку к левому плечу, и над ним засветилась сине-желтая голограмма. — Я Хранитель. Именно мы решили, что пора ему завязывать с вами. Да и человек он не слишком для своей должности подходящий, так что долго на ней не задержится. У меня для вас небольшое сообщение.

— Я слушаю, — Интеллигент громко рыгнул. — Только давай короче.

Он с кривой ухмылкой взглянул на южанина и сделал быстрый жест левой рукой. Уже пришедший в себя Жук кивнул и вышел из подвала, застучав ботинками по лестнице наверх. Череп встряхнулся, поднимаясь, извлек из кармана косухи выкидной нож и принялся многозначительно им поигрывать.

— Да короче и некуда, — Хранитель бесстрастно смотрел на него. — У вас есть двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть город. Если завтра к вечеру хоть кто-то из "Стальных сердец" еще останется здесь, пеняйте на себя. Все понятно?

— Да что ты говоришь? — лениво изумился Интеллигент. — А что случится, если ослушаемся? Ментов приведешь нас арестовывать? Да ты хоть знаешь, с какими людьми я за руку здороваюсь? Паренек, ты хоть и черный, но дурак. У тебя что, девять жизней, как у кошки?

На лестнице затопотали. Дверь опять распахнулась, и шесть здоровых парней с цепями и металлическими трубами в руках ввалились в подвал. Хромированные заклепки на кожаных куртках угрожающе сверкали.

— Слыхали, ребята, у нас есть сутки на то, чтобы свалить из города. Вон тот, — Интеллигент махнул рукой в сторону Хранителя, — пришел и сказал, чтобы мы убирались. Ну что, послушаем его али как?

— Че ты с ним чикаешься, Интеллигент? — угрюмо пробасил Гроб. — Замочить фраера — и в воду, пусть рыба полакомится...

Остальные поддержали его дружным гыканием.

— Глас народа свят, — развел руками Интеллигент, снова обращаясь к Хранителю. — Видно, не судьба. Не могу же я против коллектива идти, а? — Он с силой ткнул вилкой в соленый огурец, засунул его в рот и принялся смачно жевать, почесывая вилкой в затылке. — Че скажешь... Хранитель или как там тебя? Кстати, чё хранишь-то? Если брюлики там или рыжье, то нам отдай, мы лучше распорядимся. Правда, пацаны?

Байкеры у двери опять гоготнули. Двое подошли вплотную к Хранителю и встали у него за спиной. Тот не пошевелился.

— Завтра вечером я вернусь сюда, — холодно произнес он. — Те, кто останутся, очень пожалеют. До завтра! — он повернулся и взглянул на преграждающих путь. — Могу я пройти?

— Ты куда? — деланно изумился Интеллигент, неторопливо поднимаясь на ноги. — Только появился — и уже уходишь? Сядь к столу, выпей, закуси...

— Отойдите с дороги, — Хранитель повел плечами, и парни в черных куртках невольно отступили, как-то сразу осознав, что чужак на голову их выше и гораздо массивнее. — Сейчас я не собираюсь причинять вам вред, если вы меня не спровоцируете. Однако злить меня не стоит.

— Да вы только посмотрите! — восхищенно хлопнул себя по бедрам главарь. — Он не хочет причинять нам вред, надо же! В яму его, — скомандовал он совершенно другим тоном. — Да залейте цементом, чтобы не нашли. А с жирным завтра разберемся.

Двое байкеров набросились на Хранителя, заломив ему руки за спину, и потащили к двери. Вернее, попытались потащить. Неуловимым движением Хранитель высвободился, а держащие его парни отлетели к стене, гулко ударившись о нее, и сползли на пол, хватая воздух широко раскрытыми ртами.

— Я давал тебе сутки, но ты выбрал сразу, — пожал плечами Хранитель, поворачиваясь к Интеллигенту. — Извини, дружище, но игра окончена.

Лязгнул металл. Что-то огромное, сверкающее, как начищенный самовар, вырвалось из Хранителя, раздирая в клочья одежду и человеческие покровы. Узкое блестящее тело, уродливые длинные конечности с хищными зазубринами, горящие рубиновым огнем глаза... Стальной богомол в три метра высотой с неторопливой грацией нагнулся к Интеллигенту и одним движением шипастых челюстей откусил ему голову. Затем он развернулся к байкерам, в оцепенении смотрящим на чудовище. Тело Интеллигента билось в агонии на полу, обильно орошая стены струей хлещущей крови, и красные капли стекали по хромированному металлу...

...в дверь громко заколотили. Линда с трудом разлепила сонные глаза и пошла открывать, накинув на себя тонкий халатик. Босые ноги липли к холодному линолеуму. Что-то он задержался, проплыла в глубине сознания дремотная мысль. От уличного фонаря за окном по полу тянулась светлая дорожка.

Череп с безумным остановившимся взглядом ввалился в прихожую и несколько секунд дико озирался по сторонам.

— Тут... есть кто? — спросил он хриплым шепотом, судорожно сжимая и разжимая кулаки. — Он... не появлялся?

— Нет, — удивленно откликнулась Линда, отступая на полшага назад. Одежду Черепа заливало что-то темное, неразличимое в полумраке прихожей. — Никто не приходил. А что, ты кого-то ждал?

Она потянулась к выключателю. Оттолкнув ее в сторону, Череп бросился в комнату, к шкафу. Выхватив оттуда видавшую виды дорожную сумку, он принялся лихорадочно засовывать туда все, что попадалось под руку.

— Ты уезжаешь? — с удивлением спросила Линда. — Куда?

— Он замочил их всех! — невпопад простонал Череп. — Всех! На куски рвал, как тряпки! — Неожиданно он упал на колени и в голос зарыдал. — Всех!..

— Что случилось? — недоумевая, подошла к нему девушка. — Кто кого замочил? Ты о чем?

Она опустилась перед парнем на корточки и попыталась поправить ему перекосившийся воротник косухи. Рука попала во что-то липкое. Недоумевая, она встала и включила свет.

Руку, как и куртку Черепа, покрывала густая, наполовину свернувшаяся кровь.

Линда охнула.

— Череп, милый, во что ты ввязался? — затормошила она в голос стонущего парня. — Что случилось? Ты цел?

— Он сожрал Жука прямо передо мной! — не обращая на нее внимания, будто бредил наяву Череп. — Мы уходили огородами, но он нас все равно догнал! Я один утек, остальных в клочья, в клочья! На куски! Он придет за мной, я знаю!

Неожиданно он вскочил на ноги и, судорожно сжимая сумку, бросился к двери.

— Череп, милый, не бросай меня! — панически взвизгнула Линда. — Возьми меня с собой!

Она уцепилась за его руку, не давая сдвинуться с места.

— Отстань, сука! — рявкнул Череп. — С тобой ничего не случится, а мне трындец наступит, если ему попадусь! Один я закопаюсь куда-нибудь, пережду, а с тобой мне куда? Вообще забудь, что я на свете есть, понятно?

Он вырвал у Линды руку и выбежал, яростно хлопнув дверью. Спустя несколько секунд за окном взревел мотоцикл.

Линда без сил опустилась на кровать. На простынях горели кровавые отпечатки ее рук...

...в дверь громко заколотили. Анна с трудом разлепила слипающиеся веки и, запинаясь о древние скрипучие половицы, пошла открывать, лишь накинув на себя тонкий халатик. Что-то он задержался, проплыла в глубине сознания полусонная мысль.

Жук с безумным остановившимся взглядом ввалился в сени, оттолкнув Анну в сторону, затем замер и несколько секунд в ступоре пялился прямо пред собой.

— Ты... одна? — спросил он хриплым шепотом, хватая ее за рукав. — Он... не появлялся?

— Нет, — удивленно откликнулась Анна, слегка отступая назад. Одежду Жука покрывали пятна чего-то темного, неразличимого в полумраке. — Никто не приходил. А кто — он?

Оттолкнув ее в сторону, Жук бросился в комнату, к шкафу. Выхватив оттуда пожилой дорожный чемоданчик с продавленной крышкой, он принялся лихорадочно скидывать в него все, до чего дотягивался.

— Ты уезжаешь? — с удивлением спросила Анна. — Куда?

— Он порвал их всех! — невпопад простонал Жук. — Всех! На куски кромсал, как мясник на бойне! — Неожиданно он сжал виски и в голос зарыдал. — Всех!..

— Что случилось? — недоумевая, подошла к нему девушка. — Как кромсал? Вы что, махались с кем-то?

Она опустилась на корточки и отвела падающие ему на глаза длинные спутанные волосы. Рука попала во что-то липкое. Брезгливо отдернувшись, она встала и щелкнула выключателем.

Рука, как и одежда Жука, оказалась испачкана в крови.

Анна охнула.

— Жук, кто тебя так? — вцепилась она в рыдающего парня. — Откуда кровь? Тебя порезали? Врача надо?

— Он покрошил Черепа рядом со мной! — не обращая на нее внимания, лихорадочно бормотал Жук. — Мы успели выскочить во двор, но он достал его уже там! Куски трупов, понимаешь, куски мяса повсюду, кровь, дерьмо, кишки! Он порвал всех, я один сбежал, но он придет за мной, я знаю!

Неожиданно он вскочил на ноги и, судорожно зажав под мышкой чемоданчик, бросился к двери.

— Жук, пожалуйста, не бросай меня! — уцепилась за него нервно дрожащая Анна. — Останься, я тебя спрячу! В погребе, никто не найдет...

Девушка повисла на нем, не давая сдвинуться с места.

— Отлезь, дурища! — рявкнул на нее Жук, брыкаясь изо всех сил. — Ты-то кому нужна? Ты что, не поняла — мне п...ц придет, если ему попадусь! Один я заныкаюсь куда-нибудь, пережду, а тебя куда? Вообще забудь, что меня сегодня видела, дошло?

Парень яростно толкнул девушку и выскочил во двор, чуть не снеся дверь с петель. Спустя несколько секунд перед домом затарахтел и быстро заглох вдали мотор мотоцикла.

Анна потрясенно опустилась на кровать. На простынях горели кровавые отпечатки ее рук...

— Джао, чтоб тебя башкой через колено! Ты что творишь?

Полулежащий в консольном кресле высокий негр приоткрывает один глаз.

— Суоко, я тебе не говорил, что ты жуть как хороша, когда сердишься? — слегка улыбается он. — Никакой куклы не надо, ты и сама по себе красавица.

— Спа... Не меняй тему! — Ведущая упирает кулаки в бока. — Ты что, специально мне на нервы действуешь?

— Ты о чем? — негр сладко потягивается и садится вертикально.

— Не изображай из себя невинную овечку! "Стальные сердца"! Я же на них специально запрещающий флаг поставила! Они у меня в оперативной разработке...

— Извини, но я за ними тоже следил. Они все границы перешли. За последнюю неделю — три трупа, и останавливаться явно не собирались.

— Джао, я же предупреждала...

Негр широко шагает к ней и обнимает, так что женщина почти полностью теряется в его объятиях.

— Да, предупреждала. Наташенька, не ругайся. Их нельзя было оставить как есть. Они просто перешли все границы. А твой флаг — ты ведь не сняла бы его сама, верно? И тогда мы бы поругались дважды, и до операции, и после, вот как сейчас.

Ведущая каменеет всем телом.

— Отпусти меня! — с едва слышными угрожающими нотками требует она. — Немедленно!

— Нет.

Внезапно Джао подхватывает ее на руки и начинает кружить по комнате. Женщина тихонько взвизгивает и автоматически хватается за него. Негр опускает ее в консольное кресло и садится рядом на краешек. Некоторое время Суоко яростно смотрит на него, но потом ее лицо смягчается. Она откидывается на спинку и прикрывает глаза, потирая лоб.

— Не сердись, — просит Джао. — Ага, я козел и сволочь, как и любой мужик. Дай мне в лоб, если хочешь.

— Дубина! — почти жалобно произносит Ведущая. — Я на них полгода убила! У меня такой сценарий шикарный нарисовался, со стрельбой, публичными арестами мордой в асфальт и показательным судом! А теперь все псу под хвост... Ты почему, дурак, туда лично поперся? Почему куклу не отправил? А если бы тебя убили? Сам же так красиво рассказывал, почему базу покидать нельзя...

— Я соскучился, — сообщает ей Джао. — Зря я, что ли, ежедневно по два часа в спортзале кувыркаюсь? Хотелось проверить навыки своего тела. В конце концов, сколько десятилетий работали именно так, с подстраховкой на лонже, и ничего. Ната, только не говори, что за меня испугалась. А?

— Я тебя сама готова убить! — сердито огрызается Суоко. — Джа, ну что ты творишь? Я бы сказала, что назло мне все делаешь в последнее время.

— А помнишь, как мы год назад на Южном берегу неделю отдыхали? — невпопад откликается негр. — Я из себя иностранца изображал, а ты гида...

— Да, — задумчиво кивает Суоко, внезапно успокаиваясь. В ее глазах мелькает мечтательное выражение. — Помню. Но с тех пор многое изменилось. Джа, почему между нами какая-то пустота появилась? Я ведь от тебя никогда многого не требовала, ни любви, ни даже верности, — она тянется и кладет ладонь на его предплечье. — И других твоих женщин никогда в упор не замечала и не ревновала. Почему мы отдалились?

— Мы по-прежнему друзья, Ната, — качает головой негр. — Но мы по-разному смотрим на одни и те же вещи. Мы слишком упрямы и слишком отдаемся работе, и мы обречены на конфликты.

— Друзья? Просто друзья?

Джао наклоняется к Суоко и целует ее в губы. Она отвечает, обхватывая его руками за шею.

— Вот такие мы друзья, — озорно подмигивает Джао. — Устраивает?

Ведущая слегка хлопает его по щеке и отворачивает голову, прикрывая рукой седую прядку.

— Джа, не бросай меня. Пожалуйста! — просит она. — Я боюсь будущего. Я целыми днями просчитываю варианты событий. Впереди хаос и катастрофа. Война, миллионы погибших, Ростания перестает существовать... Остановить хаос можем мы, только мы, понимаешь? А я одна. Я совсем одна, маленькая и испуганная, как тогда, в шестьдесят первом, когда ты спасал меня от СОД. Ты мне нужен. Мы не можем позволить себе ссориться из-за пустяков.

Джао снова обнимает ее, и на сей раз она приникает к его груди, словно маленькая девочка к отцу.

— Нам нельзя ссориться, — соглашается он. — Наташенька, но ты ведь понимаешь, что я ругаюсь с тобой на Совете вовсе не из-за личных причин. Мы не можем идти по выбранному тобой пути. Он ведет в пропасть.

— Другие так не считают.

— Я считаю, и мне достаточно. Суоко, я не хочу тебя бросать, но я не могу согласиться с тобой. Теперь моя очередь просить: пожалуйста, прислушайся ко мне. Далеко не всегда дорога, выбранная сердцем, является лучшей. Мы столько лет терпели во тьме и неизвестности, стиснув зубы — почему нельзя терпеть и дальше?

Несколько секунд Ведущая расслабленно лежит в его объятиях. Затем высвобождается и поднимается с кресла.

— Прости, — качает она головой, одергивая платье. — Ты прав: мы с тобой слишком упрямы, чтобы переубедить друг друга.

Она протягивает руку, кончиками пальцев касаясь щеки собеседника.

— Джао, что бы ни случилось, знай: я люблю тебя. Люблю, но поступлю по-своему. Ты сам меня учил делать именно то, что должно — а я хорошая ученица.

Мембрана двери смыкается, скрывая Ведущую. Негр тяжело сутулится, обхватывая голову руками.

— Ты хорошая ученица, Суоко, — бормочет он. — А я крет...

Темнота. Только на мгновение красным вспыхивают символы: "Запись отредактирована владельцем дневника".

17.10.1582, среда

— Ничего не понимаю, — лейтенант осторожно постучал пальцем по развороченному косяку, из которого во все стороны торчали острые щепки. — Чем его так покоцали? Да тут же в тамбуре не повернуться, чтобы стукнуть как следует, хоть топором, хоть фомкой! Или его изнутри ломали? Нахрена?

— Что здесь происходит?

Уловив начальственные нотки в голосе, полицейский быстро развернулся и отдал честь.

— Командир оперативной группы Бычков Джон Николаевич! — отрапортовал он, вскидывая руку к козырьку фуражки. — Осматриваем место происшествия...

— Отойди, лейтенант, — поморщился один из двух в штатском. — Не путайся под ногами. И вообще, мы отстраняем уголовную полицию от расследования, так что забирай своих гавриков, и свободен.

— Не понял... — лейтенант растерянно перевел взгляд с одного на другого.

— Майор Кропин, областное Управление Общественных Дел, — протискиваясь в узком проходе, говорящий мимоходом ткнул полицейскому под нос красные корочки с серебряными буквами "СОД". — Тебе бумажка нужна? Получишь бумажку, только позже. Сейчас исчезни.

— Так... так точно... — растерянно выдавил из себя Бычков. — Есть исчезнуть...

Он снова козырнул и по старой скрипучей лестнице выбрался на площадку перед заброшенными складами. Сержант с судмедэкспертом уже ждали его.

— Собираемся? — полувопросительно сказал сержант.

— Куда мы денемся! — с досадой сплюнул лейтенант. — Общаки... И откуда только узнали? Ведь двух часов не прошло, как нам сообщили! Поехали отсюда.

Между тем в подвале майор Кропин присел на корточки над валяющимся в луже крови трупом и осторожно, стараясь не запачкаться, обшарил карманы серого потрепанного пиджака.

— Пусто... — с отчаянием пробормотал он. — Интересно, у кого теперь ключик, а? И как мы найдем гребаную камеру хранения? Там же десять кило груза, б...дь!

— И ведь как аккуратно ему глотку вспороли! — хмыкнул спутник. — Смотри, от уха до уха на всю глубину, аж позвонки белеют, но ведь ровненько, словно мечом рубанули. Что, нашли кого-нибудь из его славных ребятишек?

— Хрена тебе, а не ребятишек! — майор поднялся на ноги и со злостью пнул валяющийся рядом стул. — Наружка засекла, они ночью брызнули отсюда во все стороны, как тараканы. Кретины... Нет, чтобы сразу меня поднять! Будто сами не в доле!

— Не кипятись, Петя, — успокаивающе произнес второй. — Найдем и их, и груз. Куда они денутся?

— Не знаю я, куда они денутся! — в бешенстве заорал майор. — Четверых уже пытались найти! Один вообще дома не появлялся, а трое, бабы да родители ихние рассказали, влетели, словно сумасшедшие, в крови перепачканные, несли какую-то херню про кишки и мясо, а потом похватали вещички — и все, нету! — Он обхватил руками голову и застонал. — Меня же теперь живьем закопают!..

— Прекрати истерику! — с металлом в голосе сказал второй. — Сейчас приедет группа. Ключ наверняка где-то тут, найдем. И язык за зубами держи, они не наши, не в курсе.

— Тебе хорошо! — прошипел майор Кропин. — Не ты операцией руководил. Говорил же я — нехрен иметь дело с уголовниками! Можно подумать, сами не справились бы! Ну, кто, кто, какая сука нам это дерьмо подложила, а?

— Канцелярия... — тихо, словно раздумывая, проговорил второй. — Точно, они. Больше некому. То-то два дня назад Удинцев на совещании на меня так многозначительно поглядывал... Вот как бы они груз не перехватили!

— Суки... — простонал майор, не слушая его. — Ох, суки... Своими руками задушу, если попадутся!

Телекамера мигала зеленым огоньком. Народный Председатель исподтишка кинул на нее исполненный ненависти взгляд и пожал протянутую руку посла, с трудом подавив искушение сдавить дряблую кисть, чтобы в ней затрещали все кости. Выдавив на лице оскал-улыбку, он повернулся к телекамере — посол сделал то же самое — и несколько секунд терпеливо ждал, пока отсверкают вспышки фотоаппаратов, запечатлевающие исторический момент. Наконец он отпустил руку гостя, радушным жестом указал ему на кресло и уселся сам, засунув в ухо пуговицу наушника.

— Уважаемый господин посол! — произнес он. — Я рад приветствовать вас на сегодняшней встрече, которая, не сомневаюсь, станет исторической вехой на совместном пути великих государств Ростании и Сахары! Я хотел бы выразить свою признательность...

Интересно, что за идиот писал текст, думал он, пока рот механически выплевывал зазубренную речь. Всех уволю. Ну надо же — Народного Председателя выставлять на посмешище. Неужели ни одного грамотного писаки не осталось во всей стране? Чтобы я выражал признательность какому-то сахарскому негритосу?! Действительно, кризис, чтоб ему...

Со стороны референтов и прочей обслуги раздались жидкие аплодисменты. Треморов взял ручку и небрежно подмахнул свой экземпляр договора, затем пихнул его в сторону посла. В ответ тот бережно, чуть не с поклоном передал ему свой лист с четкой, будто профессиональным каллиграфом выведенной, подписью президента, блеснув ослепительной белозубой улыбкой на угольно-черном лице. Высокие договаривающиеся стороны синхронно встали из-за стола и, расточая улыбки и наступая на ноги окружившей их охране, поспешно ретировались из зала. Только оказавшись за его пределами, Треморов почувствовал, как взмок в душном темном пиджаке под сияющими прожекторами. Голова трещала, и больше всего ему хотелось плюнуть на все, вернуться в резиденцию, забраться в постель и поспать часов десять. Или двадцать. Но нельзя...

В гостевой комнате он плюхнулся на диван, махнув рукой, освобождая, секретарю и переводчику. Из патриотических соображений на публике посол изъяснялся исключительно на яркси, но в приватной обстановке на удивление хорошо, почти без акцента, говорил на руста.

— Присаживайтесь, господин Мгата, — пригласил Треморов посла. — Что пить станете? Коньяк, водка, макале? Или что-нибудь экзотическое? — Он дотянулся до бара и распахнул его. — Что тут у нас? А, норвежское виски. Сильно, кстати, рекомендую. Налить?

— Спасибо, господин пре... э-э-э, господин Народный Председатель. Благодарю за оказанную мне честь, но сейчас я бы предпочел воздержаться. Нам есть что еще обсудить глаз к глазу... в приватной обстановке, я имею в виду, — посол вытянул длинные ноги и скрестил руки на груди. — Итак, чтобы не тянуть кота за хвост, как любят у вас выражаться, я хотел бы прояснить вопрос...

— Да знаю, знаю, — невежливо перебил его Треморов. Он плеснул себе макале и захлопнул бар. — Выборы вас интересуют да нефть с газом. Что, угадал?

— Если вам угодно выразить все в такой форме, то именно эти вопросы мне хотелось бы иметь отвеченными, — осторожно ответил посол. — Хотя я бы сказал, что текущее недопонимание между вашими ведомствами и определенными персонами в Сахаре по вопросам поставок алмазов на мировые биржи куда опаснее любых нефтегазовых проблем. Но в целом — да, нашего президента и наш парламент волнует несоблюдение традиционных демократических процедур в вашей стране. Поймите меня правильно, в другой ситуации мы бы не стали так настойчиво поднимать тему выборов, в конце концов ваш политический строй есть ваше внутреннее дело, но... у нас свои проблемы, и наш избиратель хочет знать...

— Вот и я про то же, — Треморов махнул в его сторону рукой с зажатым в ней стаканом. Прозрачная жидкость в нем опасно всколыхнулась, но осталась в рамках дозволенного. — Вам перед своими выставиться надо, голоса друг у друга рвете, как крокодилы — куски мяса, а нам бегать, задрав штаны. Ладно, ладно, — он примирительно поднял руки, заметив, как возмущенный посол открыл рот. — Согласен, я слишком грубо формулирую, но ведь суть такова?

Он уставился на посла немигающим взглядом.

— В чем-то вы правы, — неохотно согласился тот. — Хотя высказанная форма не отличается корректностью. Но...

— Тогда давайте сразу закроем тему, — обаятельно улыбнулся ему Народный Председатель. — Кандидаты уже наз... выдвинули свои кандидатуры, публичная избирательная кампания вот-вот начнется. Сегодня я подписал указ о назначении очередных выборов через три недели. Одиннадцатого ноября, если точнее. Его опубликуют во всех газетах вместе с информацией о нашем сегодняшнем выступлении. Я надеюсь, такой подход устроит ваших избирателей и вашего президента лично?

— Через три недели? — удивленно поднял брови посол. — Но как же рекламная... прошу прощения, избирательная кампания? Вам не кажется, что месячный срок слишком мал для выдвижения кандидатов, и тем более для их... как оно называется? Известнование?

— Достижение популярности, вы имеете в виду? — отозвался Народный Председатель. — Увы, — он придал лицу постное выражение, — в наших нынешних условиях длительные сроки нереальны. Страна в кризисе, с финансами у нас туго. И мы не можем позволить себе длительных периодов неопределенности, когда никто не знает, останется ли моя подпись на документе легитимна завтра или нет. Нам придется пожертвовать некоторыми формальностями, чтобы избежать значительных потерь. Но не беспокойтесь, господин посол!

Треморов сменил выражение лица на торжественное.

— Мы проведем выборы чрезвычайно демократично. Все кандидаты, включая меня, получат одинаковые возможности для агитации в свою пользу, включая прямой эфир на телевидении в лучшее время. Никому из них не станут препятствовать, обещаю. Кроме того, господин посол, я прошу вас не забывать, что уровень политической грамотности в нашей стране гораздо выше, чем у вас. Наш избиратель не пойдет голосовать за кандидата только потому, что тот выкидывает фортели на предвыборных собраниях, — он патетически потряс пальцем в воздухе. — Наш избиратель избирает исходя из политической и экономической программы кандидатов, потому что чувствует свою ответственность за будущее страны.

— И лучшая программа почему-то всегда оказывается у действующего Народного Председателя... — как бы про себя заметил посол.

— Почему "почему-то"? — удивился Треморов. — Все объясняется объективными причинами. Действующий Народный Председатель гораздо больше осведомлен о реальном положении дел в стране, должность у него такая. Да и привыкают люди к нему. Ну, тут уж ничего не поделаешь, народ у нас консервативен, все новое принимает осторожно, если не сказать — с опаской. Так что можете заверить своего президента, что все пройдет правильно. Победит, как всегда, силь... лучший, я имел в виду.

— То есть, господин Народный Председатель, — тонкая улыбка появилась на пухлых губах посла, — мы можем не сомневаться, что через три недели ростанийский народ вполне демократически выберет вас на новый срок. Я правильно следую вам?

— Да, господин посол, — скромно опустил глаза долу Народный Председатель. — Именно демократически, и именно через три недели, — он сделал глоток из своего стакана. — Господин Мгата, вы уверены, что не хотите выпить?

— Пожалуй, я все-таки возьму чего-нибудь, — согласился посол. — Вы упомянули, кажется, норвежское виски? Да, и второй вопрос, который мне хотелось бы поднять. Определенные круги, — он покрутил пальцем над головой, — обеспокоены падением качества нефти, поставляемой из вашей страны в последнее время. Я не очень хорошо разбираюсь в технических деталях, что-то, кажется, говорилось об истощении одних месторождений и повышенном содержании парафинов в нефти других...

— Временные трудности, господин посол, — сухо ответил Треморов. — Я уже заверял... хм, определенные круги посредством наших представителей в Маронго, что трудности с качеством действительно временные. В течение ближайшего месяца в строй войдет еще пять скважин в Каратоу, и сразу после выборов вы начнете получать нефть с новых месторождений. И, господин Мгата, передайте, пожалуйста, определенным кругам, что ростанийский народ сильно огорчится, если очередной транш продовольственного кредита задержат под надуманным предлогом. Например, наше правительство с целью поддержки отечественного производителя может уменьшить квоту ввоза определенных товаров из Сахары. Тех же курячьих огузков, например. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Вполне, — кивнул посол. — Именно так я и передам. Кстати, вы не слышали последний анекдот о нашем президенте?..

22.10.1582, понедельник

Тилос стоит неподвижно, обманчиво-расслабленно опустив руки вдоль тела, и только босые ноги слегка переступают по матам. Джао возвышается перед ним черной башней. Вот он стремительно шагает вперед, и его кулак обрушивается сверху на голову невысокого противника. Однако Тилос уклоняется в тот момент, когда кулак уже почти касается его головы. Скупым движением он опускает ладонь на предплечье противника и отступает ему за спину, нажимая другой ладонью на загривок. Потерявший равновесие Джао пытается уйти в кувырок, но Тилос не позволяет ему, перехватывая и выкручивая запястье. Джао распластывается на спине и затихает, его рука торчит вверх, зажатая в захвате Тилоса.

— Ну и что дальше? — слегка насмешливо спрашивает негр несколько секунд спустя. — Сколько еще ты намерен на меня смотреть изумленно, как девственница на голого мужика?

Тилос выпускает его руку и досадливо цыкает. Джао легко поднимается на ноги, одергивая плотную хлопковую куртку.

— Уже куда лучше, чем раньше, — сообщает он, массируя плечо. — Но все еще медленно. Ты слишком много думаешь при переходе от техники к технике, так что я успел вывернуться из захвата. Если бы ты был сильнее меня, то сумел бы дожать и зафиксировать, но ты слабее. Так что тренируйся с тенью дальше. Кстати, ты устал, из-за чего делаешь лишние ошибки. Хватит на сегодня.

— Да, наверное, — соглашается Тилос. Он развязывает пояс своей куртки и начинает обмахиваться полами. — Развлеклись, и довольно. Спасибо.

— Не за что.

— Джао... — молодой Хранитель явно колеблется. — Э-э... можно вопрос? Личный?

— Валяй.

— Я вот чего не понимаю. Ты — один из старейших членов организации. Ты больше других должен устать от необходимости идти окольными путями, прятаться, устраивать мелкие заговоры для достижения еще более мелких целей. Но ты остался единственным, кто по-прежнему возражает против плана Суоко по сотрудничеству властями. Почему? Да-да, я помню, что ты говорил насчет прежней тактики — неуловимость и скрытность обеспечивали нам защиту, медведь против комара, все такое. Но ведь новые методы уже доказали свою эффективность. Нам больше не нужно опасаться удара в спину, мы заставили государство работать на нас...

— Эффективность — не то, ради чего существует организация, — грустно качает головой Джао. — Именно потому, что я один из старейшин, я еще помню главную идею, когда-то лежавшую в ее основе. Нашей задачей отнюдь не являлось процветание общества и Золотой Век. Скажи мне, юноша, в чем смысл жизни?

Тилос удивленно поднимает бровь.

— Меня сложно назвать юношей, — холодно отвечает он. — И я не понимаю, какое отношение...

— Извини, — быстро перебивает его Джао. — Действительно извини. Я забылся. Разумеется, ты уже давно не ребенок, у тебя собственная голова на плечах. Просто... просто иногда я чувствую себя таким старым...

Негр беспомощно улыбается, разводит руками.

— Да ладно, ничего страшного... — бормочет слегка сбитый с толку Тилос.

— Все равно извини. И все же — в чем смысл жизни? Не нужно чеканных формулировок. Мне интересно, что думаешь ты сам.

— А он есть, смысл? — в голосе Тилоса слышится ирония. — А если я скажу, что его нет совсем?

— Так-таки совсем?

— Так-таки совсем.

Неожиданно взгляд Тилоса потухает. Он отходит к стене, садится на скамейку и начинает вытирать лоб полой куртки.

— Знаешь, иногда я действительно думаю, что жизнь бессмысленна. Все равно конец для всех один. Все, кто родились сто лет назад, уже мертвы. А еще через сто лет не останется никого из живущих сегодня.

— Но останутся великие имена...

— Имена останутся, — легко соглашается Тилос. — Только что с того их владельцам? Лубок в учебнике истории, красивый или страшный, имеет к ним такое же отношение, как голографический пейзаж, — он кивает в сторону длинного панорамного окна, — к настоящему миру. Люди запомнят, как тиран казнил неугодных, а герой спасал невинных. Но что думали герой с тираном, что чувствовали — не узнают вовсе. А может, тиран искренне полагал, что спасает мир? Или герой, в общем, заботился лишь о том, как бы прославиться, а на спасаемых плевал с высокой колокольни? Или он вообще не герой, а заслуги ему приписала официальная пропаганда...

Он вздыхает.

— И все же — неужели в жизни все так плохо? И ты никогда не испытываешь радости? Никогда не улыбаешься? И не видишь ни одного просвета?

— Да нет, почему же, — хмыкает Тилос. — Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь. И я делаю то, что полезно для общества.

— Помнишь, год назад... ох, мы даже не отметили твою первую годовщину, нужно исправить. Да, ты вступился за женщину, к которой пристали уличные подонки. Ты понимал, чем рискуешь, лез грудью на нож. Зачем, не спрашиваю, и так ясно, правильный ты зануда... — внезапно Джао широко улыбается. — Что, не нравится определение? А ведь так оно и есть. Ты зануда, и пребывание среди Хранителей лишь усилило это свойство характера. И ты зануда, и я, и все остальные, в общем, тоже. Занудство и есть следование своим идеалам несмотря ни на что.

— Да уж... — Тилос негромко смеется. — Действительно, если смотреть на мир с такой точки зрения, все мы зануды. Согласен.

— Предположим, тогда все закончилось бы хорошо. Бандиты сбежали, прекрасная девица спасена из беды и дарит спасителю свой поцелуй...

— Она была замужем, — качает головой Тилос.

— Но ты-то не знал. Ты просто вступился за нее. А теперь ответь, только честно: вступился ли бы ты так же охотно за угрюмого бородатого мужика с наколками на плечах и толстым пивным брюхом?

— Разумеется, — твердо отвечает Тилос. — Четверо на одного...

— Ничуть не разумеется. Вполне возможно, ты решил бы, что его проблемы — не твои, что он сам виноват, да и вообще — мужик он или не мужик? Погоди! — Джао поднимает руку, останавливая возмущенный возглас. — Я же сказал — возможно. Но даже если бы и вступился, то с куда меньшей охотой. Не спорь.

— Предположим, — после паузы отвечает молодой Хранитель. — И что с того?

— И тут вся суть. Когда ты что-то делаешь для других, ты ждешь благодарности за поступок, сознательно или подсознательно. Это не хорошо и не плохо. Наши животные инстинкты диктуют спасать только тех членов племени, что важны для его выживания, молодых фертильных женщин в первую очередь. А как для молодой женщины естественно отблагодарить спасителя-мужчину?

— Пусть так. Но, извини меня, при чем здесь смысл жизни? И какое отношение...

— Ох, нынешняя молодежь такая нетерпеливая! Я пытаюсь объяснить, почему Хранители решились сыграть в открытую. Сможешь сделать последний шаг самостоятельно?

Молчание.

— Да, наверное, — наконец говорит Тилос. — Все мы видим смысл жизни в том, чтобы помогать другим. Ведь Хранителей так и отбирают, верно? Но, действуя тайно, мы не видим благодарности от тех, кому помогаем, и наши инстинкты бунтуют... Я прав?

— Браво, Семен! — Джао склоняет голову в шутливом полупоклоне. — Можно сколько угодно говорить об эффективности взаимодействия с полицией и чиновниками, но причина нашего раскрытия одна: мы устали от безвестности. Мы хотим признания, а может, и поклонения. О, мы никогда не признаемся себе в таком позорном мотиве, нет, никогда! Но он есть и он определяет наше поведение сейчас, как ни печально.

— Ну и что? — спрашивает Тилос после раздумья. — Что тут плохого? В конце концов, от того, что нам благодарны, никому плохо не станет.

— Видишь ли, человек терпеть не может быть обязанным другим. Благодарность — долг, который нужно отдавать, узы, ограничивающие свободу. Доселе свободный индивидуум вдруг оказывается связанным некими моральными обязательствами. Тут уже начинает бунтовать его собственное подсознание. И ты, оказав ему явную услугу, неожиданно оказываешься его врагом. Выхода всего два: либо навсегда пропасть с горизонта — а лучше вообще на нем не появляться — либо становиться навязывающей себя Силой.

— Почему другим такое можно, а нам нет?

— Потому что мы — не "другие". Наше вмешательство нарушает естественный баланс в обществе. Понимаешь, людям свойственно ошибаться. Но когда ошибается простой человек, даже очень сильный, буквально или фигурально, он не может навязывать свою волю другим бесконечно. Рано или поздно он уйдет, умрет, например, или еще что. А Хранители... Наша сила вечна и несокрушима. Цена наших ошибок многократно превосходит цену других. А у нас еще и есть превосходное самооправдание чему угодно: мы же не для себя стараемся! Худшие преступления в истории человечества совершались не из корыстных, а именно из альтруистических побуждений — посмотри хотя бы на новейшую историю Ростании.

— Джао, о каких преступлениях ты говоришь? — досадливо морщится Тилос. — Мы ликвидируем бандитов и взяточников, помогаем исправлять ошибки в народном хозяйстве...

— Пока — да. Но еще немного, и нам неизбежно придется стать из тайной группы, известной немногим, публичной организацией. И вот тогда мы столкнемся с сопротивлением, которое придется превозмогать. А там, где сила солому ломит, случаются и ошибки, зачастую преступные. Но я даже не о том. Все-таки — в чем смысл жизни?

— Я не знаю, — Тилос пожимает плечами.

— Нет, знаешь. Ты ведь зачем-то живешь и не задумываешься над тем, чтобы умереть.

— Ну, у меня же есть дело.

— Да. То есть — твой личный смысл в жизни. И у меня есть свой смысл, как и у всех остальных. Но смысл человеческого существования неизбежно связан с преодолением трудностей. Примат развился в человека потому, что ему приходилось сопротивляться природе, в которой выживает сильнейший. Именно ради выживания он развил мозг и научился думать как сейчас. Именно ради выживания человек каждое утро выковыривает себя из постели и тащится на постылую работу. А теперь представь, что мы реализовали мечту утописта и построили мир, в котором трудностей нет. Вообще. Не надо стараться на работе, потому что немедленно найдешь новую, а то и вообще незачем работать. Не нужно придумывать лекарство против чумы, потому что его дал добрый дядя. Незачем беспокоиться об урожае и его сохранении... Семен, ты получишь сытый свинарник в течение жизни пары поколений. А какая разница, умрут ли свиньи от старости или под ножом мясника? Их смерть не заметит не только Вселенная, но и соседи по стойлу. Нет, мы не можем избавить мир от трудностей и страданий, как бы нам того ни хотелось. Мы попросту разрушим его таким образом. Вот почему мы должны оставаться невидимыми, вот почему не можем дать свои силы и знания другим.

— И на какую высоту поднимут человечество страдания матери, чей грудной ребенок умер во время эпидемии чумы, которую мы не предотвратили? — жестко прищуривается Тилос.

— Они подвигнут ученого на создание вакцины, причем не только от чумы — он придумает, как создавать вакцины и лекарства против любой болезни. А голодомор из-за неурожая послужат толчком к изобретению многополья, плуга и минеральных удобрений. Убери голод — и человек навсегда останется собирателем с сучковатой палкой-копалкой. Мы можем себе позволить спасти нескольких младенцев от чумы и пару деревушек от голода. Но спасти всех чохом мы просто не имеем права.

— А легче ли матери от того, что ее горе послужило причиной прогресса?

— Не легче. Но мы не можем изменить устройство мира. Развитие идет через страдание и преодоление трудностей, и когда все проблемы окажутся искоренены, история человечества закончится. Художники, чьи картины никому не нужны, писатели, чьи книги так и останутся непрочтенными, ученые, бессмысленно копящие знания... А потом исчезнут и они. Останется лишь сытый свинарник. Только изменив звериную природу человека, можно найти другой путь — но уже нечеловеческий. Мы так и не смогли решиться на такой шаг...

— Мы?

— Хранители, разумеется, — как-то слишком быстро откликается Джао. — Так что наша начальная задача — сглаживать пики и провалы развития общества. Не допускать катастроф, после которых цивилизация не сможет восстановиться, и достижений, что неизбежно приведут к краху. Не более того. Свой путь развития люди должны определять сами. Но, обнаружив себя, мы из Хранителей стремительно превращаемся в простых охранников. Пастухов, гонящих человечье стадо в нужном им направлении и даже не способных гарантировать, что впереди не обрыв и пропасть. Мы поддались своей природе и теперь обречены. Вот, примерно так.

— Ну, ты преувеличиваешь, — Тилос с сомнением качает головой и поднимается со скамьи. — Я мог бы и поспорить, только не сейчас. Джао... я хочу спросить тебя еще об одной вещи, которая не дает мне покоя уже год.

— Да?

— Когда я попытался отбить у бандитов ту девушку — почему Хранители не вмешались сразу? Почему позволили ей умереть?

— Мы не могли ее спасти. Робин исправил повреждения твоего тела, сместив ножевую рану в сторону от сердца, что выглядело вполне естественно. Но восстановить перерезанное горло, тем более — сонную артерию, не вызывая подозрений, невозможно.

— То есть она умерла ради необходимости соблюдать достоверность?

Джао медленно подходит к Тилосу и кладет руку ему на плечо.

— Я куда старше тебя, — говорит он печально. — И куда опытнее. "Достоверность" — слово, которое я ненавижу всей душой. Но мы никуда не можем от нее деться.

Он снимает руку и отворачивается.

— Я понимаю...

— Вряд ли. Ты попал в такую ситуацию всего лишь однажды. А я — сотни раз. Со временем ты привыкнешь к отстраненности, чужим смертям, но ненавидеть это слово станешь куда сильнее. Да, та женщина умерла из-за наших давних принципов. Тех принципов, которые я сейчас пытаюсь отстаивать. Если тебе нужен рациональный мотив, чтобы примкнуть к остальным, то он у тебя уже есть. Я не обижусь.

— Нет, — Тилос вздыхает и устало трет глаза. — Она погибла из-за моей глупости. Я... прочитал несколько книг по психологии преступников. Я понял, что допустил фатальную ошибку. Нельзя было дать им прийти в себя, трезво оценить обстановку, взять заложника и начать свою игру.

— А как следовало? — Джао с интересом смотрит на молодого Хранителя.

— А следовало с воплем "Полиция!" выпрыгнуть из кустов, ошеломить, запугать, чтобы рефлексы сдернули их с места и заставили удирать со всех ног. Потом они бы сообразили, что их обманули, но мы бы уже оказались далеко. Если бы я знал с самого начала...

— Жизненный опыт приходит вместе с печалью совершенных ошибок. Не вини себя. Ты поступил так, как велела совесть.

— От того не легче. Ну ладно, мне пора. Спасибо за комментарии. По крайней мере, я тебя понял. Все, я пошел и перестал действовать тебе на нервы.

— Действовать на нервы? — широко ухмыляется Джао. — Никто, кроме тебя, меня уже давно не слушает. По большей части отмахиваются, как от мухи. То есть авторитет у меня большой, но только на расстоянии, которое все по мере возможности поддерживают. Так что не стесняйся, спрашивай, я и не такое расскажу.

— Спасибо. Мы еще поговорим.

Тилос машет рукой и уходит. Помедлив немного, Джао возвращается к себе в комнату по пустынным коридорам.

— Мальчик испытывает ко мне странные чувства, — замечает он в пустоту, когда за ним смыкается мембрана двери. — Он жадно слушает все, что я говорю, но явно с недоверием.

— Суоко несколько раз общалась с ним наедине, — откликается Робин. — Недоверие исходит от нее. А еще он в последнее время упрямо копается в моей логике. Вслух он ни разу не формулировал, но про себя, похоже, начал подозревать, что фальшивый интерфейс — вовсе не весь я, а то и вовсе не я. А кто среди Хранителей признанный эксперт по моим функциям? Ты. Если даже зеленый новичок заподозрил неладное, то уж специалист точно должен заметить такое — а ты молчишь. По крайней мере, именно такую логику я предполагаю. Должен ли я направить его в ложном направлении? Я могу исказить схему работы некоторых стандартных процедур, и он просто запутается, а ты выиграешь время...

— Нет! — резко обрывает Джао. — Так уже совсем неспортивно. Пусть все идет, как идет. Если именно ему суждено вывести меня на чистую воду, а моя судьба — оказаться пойманным за руку зеленым мальчишкой, то пусть. В конце концов, он — моя ошибка, а за ошибки следует платить.

— Ты веришь в судьбу?

— В моем возрасте вообще сложно во что-то верить, — горько усмехается Джао. — Нет, Робин, судьба — просто речевой оборот. Я не верю ни во что. Мне остается лишь делать то, что должно, и надеяться, что не слишком сильно облажаюсь в итоге. Все, хватит хныкать. Поставь-ка автоответчик на "не беспокоить", у меня в Табаронго дела. Я брошу пока здесь проекцию в автономном режиме, присмотри за ней.

23.10.1582, вторник

Михась растерянно озирался по сторонам. Через затененные окна машины все снаружи представлялось в полувечерних тонах. Даже солнце, не по-осеннему весело сияющее с неба, превратилось в какую-то неприлично потертую медную монету.

— А куда едем-то? — нерешительно спросил он Васяна, развалившегося на переднем сиденье и курившего невообразимо вонючую сигарету. Кнопарь. Ну надо же — настоящий кнопарь! А ведь по виду и не скажешь, шпана шпаной. — Я тут вроде бы как... ну, на работу опоздаю... Завлаб с меня шкуру спустит, если что...

— Не дрейфь, программист, — спокойно ответил тот. — Получишь такую отмазку, что твой шеф и пикнуть не посмеет. А посмотрят на тебя умные люди, да понравишься ты им — вообще на новую работу переведут, и сможешь ты на своего завлаба с высокой колокольни поплевывать, — Васян сплюнул в приоткрытое окно. — Помнишь Рыжего?

— Ну да... Мне тогда еще дома от жены влетело за то, что на рогах приполз, — смущенно улыбнулся Михась. — А что?

— Ну, я не программист, у меня специальность другая, — объяснил Васян. — А вот он — спец, да такой, что закачаешься. Кравчук его фамилия. Проверяли мы тебя, значит. Вдруг и не программист ты никакой, а так, языком треплешь. Попался нам как-то один, — Васян снова сплюнул в приоткрытое окно, чуть не попав в деловито бегущую по тротуару дворняжку. — Все бил себя пяткой в грудь да кричал, что он по машинам вычислительным самый крутой во всей Моколе, а то и в Ростании...

Васян замолк.

— И что? — осторожно спросил Михась, увидев, что тот не собирается продолжать.

— Да ничего, — неохотно ответил Васян. Казалось, он уже жалеет, что сболтнул лишнего. — Треплом оказался. Рыжий его враз расколол. Ничего, говорит, не знает, только язык длинный. Еще словечко такое употребил... Блин, как его... Лемур, что ли...

— Ламер, — машинально поправил Михась. — И что?

— Ну, закатали его в спецсанаторий, — опять как бы через силу ответил Васян. — Учреждение у нас строгое, режимное, а он, видишь, говорил много. Вот и упрятали на всякий случай. Эх, времена настали... Раньше бы к стенке его, раз, и готово, чтобы государственных тайн не выдавал, а сейчас чикаются.

Он тяжело вздохнул, видимо, глубоко сожалея о старых добрых временах.

— Васян, погоди, постой, — заволновался Михась. — Какое еще строгое-режимное? Мы так не договаривались! Я не хочу в режимное, мне и без допуска жить хорошо.

— А кто тебя спрашивает? — лениво удивился Васян. — Родина сказала "надо!", гражданин ответил "есть!" Я вот тоже, может, не хотел на государство вкалывать. Знаешь, как мы с ребятами в свое время повеселились знатно? Нас вся шантрапа в городе боялась. Да одни ювелирные мы полсотни раз, не меньше, брали. По нам одним спецбригада общаков работала, да так и не сработала. И попались-то по глупости, на одного лоха на югах наехали, бабок стрясти решили, а он возьми да окажись канцелярской шишкой из крупных. Там нас и повязали. Ну, корешей моих в лагеря, перевоспитываться, а мне предложили — или вышак, или на нас работаешь. Думаешь, я долго выбирал? То-то. Ну да ничо, не фонтан, конечно, но бабки нехилые платят, да и мусора поганого я при случае могу во фронт перед собой поставить. Так что не журись заранее, авось еще и понравится. Опять же, если не понравишься спецам, то отправят тебя на все четыре стороны. Хотя могут и закатать, куда и того, первого, — он плотоядно ухмыльнулся.

Михась совсем пал духом. Он открыл рот, но, взглянув на ехидную рожу Васяна, сидящего вполоборота, стушевался и замолк. Даже если тот просто хохмит, все равно не признается.

Вскоре машина подъехала к старому, но опрятному двухэтажному зданию, обнесенному высоким каменным забором с колючей проволокой наверху. Водитель подрулил к массивным металлическим воротам и высунулся в окно навстречу неторопливо подошедшему охраннику, сунув ему какую-то бумажку. Тот бросил на документ настороженный взгляд, посмотрел на водителя и нехотя махнул — мол, проезжайте. Створки ворот скрипуче поехали в стороны, и машина протиснулась во двор. Ворота позади тут же захлопнулись с глухим гулом.

— Ну, программист, вылазь, приехали.

Васян толкнул дверцу и выбрался наружу. Михась последовал его примеру и оказался на асфальтированной дорожке, ведущей к резному деревянному крылечку. Васян уже неспешно двигался в сторону двери, и Михась поторопился за ним. Оставаться в одиночестве на пустынном дворе строгого режимного учреждения не хотелось.

За дверью их встретил еще один хмурый охранник с разрядником наперевес. Повертев в руках пропуск, который ему сунул Васян, он покопался в своих бумажках, закинул оружие за спину и что-то нечленораздельно буркнул.

— Пошли, — коротко бросил Васян, двинувшись вверх по лестнице.

На втором этаже обнаружилось много обитых черной клеенкой дверей, из-за которых не доносилось ни звука. Васян подошел к одной из них и уверенно дернул на себя. Дверь не шелохнулась. Шепотом выругавшись сквозь зубы, он повернулся к ней спиной и несколько раз сильно ударил ногой, оставив на клеенке неопрятные следы. Похоже, процедура проделывалась им не впервые.

Через несколько секунд дверь отворилась изнутри, и в образовавшуюся щель просунулась голова Рыжего.

— А, это ты, — разочарованно сказал он.

— А ты кого ждал? Сахарского президента? — зло спросил Васян. — Сколько раз говорил — подай заявку, пусть звонок проведут. Я о вашу хренову дверь уже все пятки отбил.

Он дернул дверь на себя, так что Рыжий чуть не полетел кубарем, и вошел внутрь. Михась неуверенно последовал за ним.

Рыжий запер дверь на замок и обернулся. Несколько секунд он рассматривал Михася так, словно увидел нечто странное. Затем качнул головой и спросил:

— На дэвэка пять работал когда-нибудь?

— Н-нет, — удивленно откликнулся Михась. — Слышал только. Так они ж только у оборонщиков используются, для них допуск о-го-го какой нужен...

Рыжий опять странно посмотрел на него. Затем махнул рукой.

— Ладно, разберешься, от твоих бэкашек он не сильно отличается. Система — тот же дос три шестьдесят, слегка модифицированный, — он отдернул занавеску в углу комнаты, за которой обнаружился компьютерный терминал. — Садись.

Михась сел в неустойчивое, вертящееся на одной ноге кресло и вопросительно посмотрел на Рыжего. Тот досадливо поморщился, сунул руку куда-то за заднюю стенку терминала, повозился там и чем-то щелкнул. Монитор недовольно загудел и через минуту озарился зеленоватым светом.

Пользователь:

Босс, — впечатал Рыжий.

Пароль:

Рыжий небрежно пробежался пальцами по клавиатуре. Экран мигнул, очистился, и на нем побежали строчки:

Комплекс ДВК-5 Терминал 4 Скорость 3600 бод

Операционная система ДОС 360/М/К

Сегодня 23.10.1582, вт.

Система готова к работе.

Ввод#>

— Слушай меня, парень, — сказал за плечом Михася Рыжий. — Сейчас ты работаешь в системе боссом. Смотри, завалишь ее ненароком, меня с работы выпрут, а тебя за саботаж посадят, — он хмыкнул. — Ладно, не обращай внимания. Твоя задача — войти на удаленную машину, где имя пользователя и пароль неизвестны. В правом ящике стола — записка, там указаны протокол и адрес связи. Там же, кстати, справочник по командам системы, если что непонятно окажется. На легкий успех не рассчитывай, машиной не дураки заведуют, пароли вроде "раз-два-три-четыре-пять" там не канают. Впрочем, атаки они не ожидают, и особых проблем не предвидится. Все понял? Действуй.

— Стоп-стоп-стоп! — запротестовал ошалелый Михась. — Я же не взломщик, я обычный сискон. Я таким раньше ни в жисть не занимался! И вообще, чего я вдруг кого-то ломать полезу, статья же!

— А чего ты сюда приперся? — удивился Рыжий. — Нам сисконов не надо, своих хватает. Нам специалисты по безопасности нужны, ты сам говорил, что в ней сечешь. Ну, если не можешь, тогда извини. Поищем еще кого-нибудь.

— Погоди, Рыжий, — вмешался Васян. Сказал он негромко, но так, что Кравчук вздрогнул. — Не пори горячку. Парень немного не в курсе, ну да ничего, справится. Все когда-то в первый раз делать приходится. Справишься ведь, Мишка, да? — Он заглянул Михасю в лицо, и тому сделалось нехорошо от волчьей усмешки бывшего специалиста по ювелирным магазинам. — А если вдруг что не срастется, то вспомни, о чем мы по дороге сюда говорили.

Он дружески похлопал Михася по плечу, отошел к окну и фальшиво засвистел какую-то мелодию.

Рыжий внимательно посмотрел на них обоих, пожал плечами, и сказал:

— Ну, как знаете. Мое дело задачу поставить да результаты оценить. А о чем вы там по дороге говорили, мне знать по чину не положено.

Он еще раз пожал плечами, отошел к столу у дальней стены, сел, достал какой-то пухлый небрежно сшитый том и углубился в чтение, изредка черкая карандашом на полях.

У Михася пересохло во рту. Он нервно сглотнул, посмотрел на Кравчука, на Васяна и повернулся к терминалу.

Ввод#>, по прежнему горело там.

Михась выдвинул правый ящик стола и достал оттуда записку. "Машина 72394, адрес 45-АГ-82-19-В1-73, протокол ОПМС-2. Создать в разделе Сетка/Планы/Завтра модуль с именем Новый План". Буквы записки смазались, явно дефект скверного цепного печатника. Михась мельком подивился тому, что контора не имеет полагающегося, по слухам, в комплекте с ДВК-5 матричного множителя. Так, ОПМС-2. Общий, значиться, протокол машинной связи, версия 2. Стоп, ему же в обед сто лет, где они раскопали такую систему? Ладно, неважно, вряд ли проверочной задачей является реальный взлом. Скорее всего, просто проверяют способности. Опять же, вряд ли они считали, что им настоящий спец по безопасности попался. Всех, кого в режимные конторы нанимают, кнопари чуть не рентгеном просвечивают, так что настоящего взлома от меня наверняка не ждут. Тогда надо лишь продемонстрировать общую гениальность, буде таковая имеется... Что мы знаем про ОПМС, да еще и номер два? То, что дыр в нем просто немеряно, и одну такую мы, кажется, сходу помним. Так, пробуем.

Ввод#> Вход ОПМС-2 45-АГ-82-19-В1-73 босс

Вход в удаленную систему

Адрес: 45-34-82-19-31-73

Протокол: код 03

Подключение к удаленной системе... выполнено.

Скорость канала 430 бод

Удаленный пользователь: босс

Пароль:

^ц^цстопсистема

Михась напряженно уставился на монитор. Его пальцы задрожали от возбуждения.

Аварийный пароль принят. Вход в систему произведен.

Удаленная система ДОС 340В

Сегодня 23.10.1582

Удаленная система 12394 готова к работе.

УдВвод#>

— Ну, ребята, и спецы же у вас там сидят, — тихо пробормотал Михась сквозь зубы. — Да вас и школьник поимеет. Теперь на всякий случай вот что...

Несколько минут он бешено барабанил по клавишам. Затем откинулся на спинку стула и удовлетворенно вздохнул.

— Ну что там у тебя? — немедленно откликнулся Васян. — Получилось что?

— Да все, — небрежно откликнулся Михась, донельзя довольный собой.

— Что — все? — сердито переспросил тот. — Облом по всем пунктам? Одэшники к нам уже толпой на трех бэтээрах ломятся, так что рвем когти?

— Да нет, все сделано, — с удовольствием откликнулся Михась. — Вошел я в ту систему боссом, как и сказано.

Васян удивленно посмотрел на него, затем подошел к Кравчуку и пихнул того в бок.

— Эй, Рыжий, проснись, — окликнул он.

— А? — вскинулся тот от своей книги. — Что случилось?

— Наш гений говорит, что задачка ему плевая попалась, — терпеливо разъяснил ему Васян. — Иди-ка проверь, не свистит ли.

Рыжий досадливо тряхнул головой, заложил руководство карандашом и нехотя подошел к Михасю.

— Ну, что сделал? — вяло поинтересовался он.

— Вошел в удаленную систему боссом, — обстоятельно разъяснил Михась. — Вытащил его настоящий пароль — там файл с реквизитами открыто лежит. Установил пару закладок на входном модуле, чтобы записывать имена и пароли всех, кто входит на машину. Создал пользователя-эквивалент босса, чтобы потом без помех входить. В общем, все по полной программе.

— Погоди-ка, — теперь, похоже, настала очередь Рыжего выглядеть ошарашенным. — Да как ты туда вошел?

— Известный глюк протокола, — скромно опустив глаза, поведал Михась. — Точнее, даже не протокола, а систем, где он используется. При входе можно ввести специальный инженерный пароль, который дает право стать любым пользователем. Вообще-то его можно и нужно отключать после первичной настройки системы, но частенько забывают. Как сейчас, например.

— Ох я склеротичный дурак! — пробормотал Рыжий, медленно оседая на соседний стул. — Два дня бился, пароли подбирал! Ну, ты, парень, даешь... Кстати, — снова подскочил он, — а какого пользователя ты создал, говоришь?

— Да я текст-модуль создал, в нем все описано, — ответил Михась. — Я его на печать послал, надо сходить, забрать, наверное...

— Дубина! — Рыжий метнул на него сердитый взгляд и пулей вылетел из комнаты. Васян воспользовался моментом и плюхнулся на освободившееся место.

— Ф-фу! — выдохнул он. — Наконец-то присесть можно, а то набегался я сегодня. Ну что, паренек, кажется, сдал ты экзамен. Поздравляю. Сейчас Рыжий вернется, и поговорим, как тебя оформлять. Правда, запомни, что на общем принтере печатать такие вещи не положено, допуск-то не у всех техников есть. А говорил, не взломщик, — без всякого перехода добавил он. — Рыжий над задачкой сколько башку ломал, все решить не мог.

— Погоди, Васян, — остановил его Михась. — А что, это не проверочная задача?

— Как не проверочная? — удивился тот. — Еще какая проверочная, тебя же и проверили. Просто она еще и нужная для нас, так мы сразу два окна одним камнем.

— И я... взломал реальную систему?

— Ну да. Машина где-то там стоит, — Васян неопределенно махнул рукой куда-то в сторону окна. — Правда, Рыжий ее уже сломал незадолго до тебя, но лишняя... как ее? закладка?.. не помешает. Никогда не знаешь, что и где пригодится.

Он покрутил пальцем в воздухе.

— Только ты смотри, помалкивай, понял? Сейчас подписку дашь, и рот — на замок. Да что с тобой? Ошалел от радости, что ли?

Михась с ужасом смотрел на него, растерянно хлопая глазами.

— И если бы я не справился... Меня бы... закатали? — слова почему-то давались ему с трудом.

— А то! — жизнерадостно согласился Васян. — Да не журись ты, все нормально. Теперь ты наш человек, — он наклонился вперед и из всех сил хлопнул Михася по плечу. — Молодец, программист, недаром ты мне сразу понравился. О, а вот и Рыжий!

24.10.1582, среда

Кандидаты сидели хмурые, стараясь делать вид, что не замечают друг друга. Олег с интересом оглядывался по сторонам. На телестудию он попал впервые, а потому старался не упустить ни одной детали.

Три телекамеры на невысоких тележках напоминали ему тяжелые разрядники, которые иногда показывали в "Служу Родине!" Телеоператоры с озабоченным видом наблюдали за контрольными экранчиками, то и дело что-то подкручивая в агрегатах. Казалось, дай им команду, и они припадут к орудиям, начав сосредоточенно отражать атаку наступающей на них армии вероятного противника. Красные огоньки на камерах сосредоточенно помаргивали.

Неподалеку зародилось оживленное движение. Медленно, но неотвратимо оно приближалось к павильону, пока, наконец, не достигло своего апогея где-то за занавесями. Минуту там стоял гвалт, то усиливаясь, то спадая, и, наконец, в павильон ворвалась раскрасневшаяся миловидная женщина, на ходу что-то поправляющая в своей прическе и одновременно подкрашивающая губы, смотрясь в маленькое зеркальце. Ее сопровождали трое или четверо ассистентов — сколько именно, Олег не разобрал, поскольку те роились возле нее аки трутни вокруг матки. Или как осы вокруг родного гнезда.

Женщина сразу устремилась к стоящему рядом с кандидатами столику, почти упала на стул около него и какое-то время лихорадочно копалась в непонятного назначения бумагах. "Время, время!" — зашипел из-за кулис кто-то невидимый. — "Эфир через тридцать секунд!" За телекамерами вспыхнули яркие прожектора, которые звались то ли юпитерами, то ли софитами, Олег не помнил точно, и залили хмурых кандидатов и женщину ярким светом. Сразу стало жарко, и Олег украдкой чуть распустил узел галстука.

— Добрый день, дорогие телезрители, — скороговоркой затараторила женщина, мило улыбаясь и глядя в камеру, за которой сиял один из прожекторов. — Вас приветствует телепрограмма "Выступают кандидаты в Народные Председатели". В прямом эфире Елена Воронина, здравствуйте! Как вы знаете, через неделю, в следующую субботу, состоятся очередные выборы Народного Председателя нашей великой Народной Республики Ростания. В рамках законных демократических процедур трудовые коллективы страны выдвинули шестерых кандидатов на эту высокую должность. К сожалению, основной претендент...

Олег иронически глянул в ее сторону. Так и задумано для давления на психику простому избирателю? Или просто забылась девушка?

— ...основной претендент на высокий пост, действующий Народный Председатель Александр Владиславович Треморов, не смог выкроить в своем напряженном рабочем графике время, чтобы появиться у нас в студии. По его просьбе встреча проводится в его отсутствие.

Госпожа Елена Воронина скорбно улыбнулась, как бы показывая, что без Треморова вся встреча — чистой воды формальность, но что делать, многоуважаемые телезрители, так положено, и придется закрывать своей высокой грудью амбразуру до победного конца.

— Итак, в ближайшие сорок пять минут мы познакомимся с остальными претендентами и основными пунктами их избирательных программ. Знакомство мы начнем с многоуважаемого директора Индустриального комитета, член-корреспондента Академии технологических наук, дважды Героя ударного труда, лауреата Премии Справедливости господина Перепелкина Владислава Киреевича. Владислав Киреевич, вам слово.

Господин Перепелкин солидно откашлялся. Стукнуло могущественному владыке ростанийской тяжелой промышленности далеко за пятьдесят, в его волосах проскальзывала благородная седина. И вообще весь он казался благородным и солидным зубром народного самоуправления, кумиром народных коллективов Инкома и всех без исключения танковых и вертолетных заводов, а может, и не только их.

— Дорогие телезрители, — приосанившись, неторопливо начал он. — Позвольте рассказать о некоторых пунктах моей...

Олегу как-то резко стало скучно. Он сидел с противоположной от кумира промышленности стороны стола. Если выкликать выступающих предначертано по порядку, очередь до него дойдет не скоро. Из-за яркого света в глазах плавали не то огненные, не то черные пятна. Разглядывать соседей не тянуло, так что в качестве объекта развлечения оставалась лишь теледива. Слушая солидно-неторопливое выступление кандидата Владислава Киреевича, она изредка улыбалась всеми своими тридцатью двумя изумительно ровными зубами, но в глубине ее глаз таилась та же скука, которую ощущал и Олег. Она также лениво ощупывала глазами всех сидящих перед камерами, но, рассматривая Олега, чуть задержала на нем взгляд. Перед тем, как отвести глаза, она чуть игриво улыбнулась ему. Олег также слегка улыбнулся и чуть-чуть подмигнул в ответ, впрочем, тут же вернув лицу торжественно-мрачное выражение.

— ...таким образом, продвинув народное самоуправление в Ростании на принципиально новый этап, — закончил, наконец, Перепелкин свою солидную речь. — Спасибо за внимание.

— Большое спасибо уважаемому Владиславу Киреевичу за его увлекательный доклад, — Елена Воронина опять сверкнула свой белозубой улыбкой. — Полагаю, многие наши телезрители с интересом прослушали такую тщательно продуманную программу. Я думаю, что даже если уважаемый кандидат не достигнет своей цели в предвыборной гонке, у него появится немало возможностей реализовать ее на своем нынешнем посту. Теперь же мы переходим к следующему кандидату — доктору политических наук, заслуженному деятелю культуры и искусства Ростании, лауреату Премии мира, секретарю Народного Правительства по идеологии Папазову Андрею Геннадьевичу...

Очередь Олега, как он и предполагал, подошла в самом конце.

— И, наконец, наш последний кандидат, Кислицын Олег Захарович, занимающий в настоящее время пост ведущего эксперта по перевозкам в Министерстве транспорта, — ее улыбка уже несколько поблекла от утомления, но, как показалось Олегу, вышла довольно сочувственной. — Несмотря на его относительную молодость — ему только тридцать шесть лет — он уже успел показать себя опытным руководителем и умелым организатором. Кроме того, многие из вас, наверное, помнят, как весной он героически участвовал в задержании опасных террористов, едва не поплатившись жизнью за свое мужество, — голос ведущей стал торжественным. — Напомню, Олег Захарович награжден орденом "За отвагу" второй степени. Вам слово, Олег Захарович!

Олег откашлялся. Внезапно он почувствовал странную слабость в коленках. Вся огромная страна смотрела на него через глаза телекамер, строго вопрошая и испытывая — достоин ли? Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и неожиданно для себя встал из кресла. Ну, если Шварцман навешал мне на уши обычную лапшу, чтобы найти еще одного статиста для предвыборного спектакля, вечером мне светит кушать тюремный супчик, он же баланда. А если начальник Канцелярии говорил правду, ему придется попотеть, чтобы объяснить Треморову мое поведение. Впрочем, он может просто не довести до сведения шефа мою выходку, разве что Сам сейчас увлеченно смотрит передачу по ящику. Конкурентов изучает, типа. Но остается еще нежно любимый населением Дуболом со своими одэшниками, который наверняка кладет на стол Нарпреду собственные сводки...

— Уважаемые телезрители, — начал Олег, выходя из-за стола. Из-за кулис послышался удивленный гул голосов. Подобные выходки сценарий явно не предусматривал. Ну и пусть, эфир прямой, авось не посмеют прервать. — Я не стану здороваться с вами — за последний час вы услышали не одно такое приветствие. Не стану и излагать свою программу — думаю, что все, что в ней имеется, вы могли услышать и от других кандидатов.

Удивленный гул за кулисами еще усилился.

— Думаю также, что вряд ли кому-то хочется слушать еще одно прилизанное под общую гребенку выступление, ничем не примечательное и забытое еще до того, как я закончу. Лучше скажу пару слов на свободную, как принято в школьном сочинении, тему.

Олег уселся на краешек стола, опасно затрещавшего под ним. Нет, что ни говорите, а хилая пошла нынче мебель. Подумать только, уже и на стол сесть нельзя, того и гляди сломается. Вот потеха-то случится для дорогих телезрителей, когда я с пола подниматься стану! Интересно, наберу я за клоунаду лишние пару голосов или нет?

— Я благодарен нашей столь же мудрой, сколь и прекрасной Елене, — Олег отвесил в сторону ведущей изящный полупоклон, почувствовав, как еще сильнее затрещал под ним стол (прекрасная Елена слегка улыбнулась, явно польщенная комплиментом), — за то, что она напомнила о маленьком инциденте, случившемся со мной в темном переулке, — он слегка подмигнул ближайшей камере. — Видите ли, господа, мне хочется воспользоваться случаем, чтобы развеять некоторые заблуждения относительно моей скромной персоны.

Интересно, подумал он, а если сказать им, что по башке мне врезали не террористы, а крепкие ребята из Службы Общественных Дел? Ладно, не стоит лишний раз злить собак. Воздержимся.

— Видите ли, не так уж геройски я с бандитами дрался. Просто услышал какой-то шум, бросился туда и сразу же получил по кумполу, — он сокрушенно вздохнул, но тут же рассмеялся. — Прямо как в анекдоте — поскользнулся, упал, очнулся — гипс. Ну, я полагаю, что мои шишки имеют малое отношение к предстоящим выборам и моим качествам как претендента, — он посерьезнел. — А вот что я могу сказать про нынешнее положение дел у нас в стране? Да только то, что все повторяют на улицах. Плохи у нас дела, и трудности наши все менее и менее временные, а все более постоянные. В магазинах пусто, за вином очереди, в кошельке одни талоны на стиральный порошок, да и те не отоварить, от бандитов житья не стало. Нынешние проблемы одной программой не исправить, тут просто действовать надо...

Гул за кулисами несколько утих. Около дальней телекамеры возник растрепанный мужик в очках и стал энергично подавать ведущей какие-то знаки. Так, пора закругляться, пока меня не закруглили силой.

— В общем, суть того, что я хотел сказать, проста! — Олег соскочил со стола и выпрямился во весь рост. — Если я стану Народным Председателем, я сделаю все, чтобы избавить вас от нынешних проблем. Каким образом — знаю, но сейчас рассказать не успею. Вот и вся моя программа.

Он развел руками.

— К сожалению, тут показывают, что наше время истекло, — Олег опять подмигнул телекамере, — так что я вынужден закруглиться. Спасибо за внимание, и милости прошу на избирательные участки.

Он поклонился и вернулся в свое кресло. Из-за жарких лучей прожекторов под мышками и по спине тек пот.

— Да, уважаемые телезрители, — несколько растерянно, как показалось Олегу, защебетала ведущая, — как правильно заметил уважаемый Олег Захарович, наша встреча в прямом эфире завершается. Давайте поблагодарим всех ее участников за интересно проведенное время и с нетерпением будем ожидать новых встреч с ними! Напоминаю, вы смотрели программу "Выступают кандидаты в Народные Председатели". Всего вам доброго.

Как по команде прожектора выключились, оставив на память разноцветные пятна в глазах. Зеленые лампочки на телекамерах сменились красными, а затем и вовсе погасли. Ведущая поднялась из-за своего столика и пошла к выходу из павильона. Олег поймал на себе брошенный ею взгляд, в котором странно перемешались опаска, интерес и одобрение. Он помахал ей рукой. А вдруг да удастся склеить девицу на сегодняшний вечер? Та сделала движение в его сторону, словно намереваясь подойти, но тут же опомнилась и выскользнула наружу, напоследок бросив на Олега еще один заинтересованный взгляд. Ну что же, и обломы иногда случаются...

Кандидаты на высокий пост, покряхтывая, вылезали из-за стола, разминая затекшие ноги и спины. Они тоже бросали на Олега взгляды, но в них не читалось и следа заинтересованности или одобрения. На их лицах отражались только осуждение и насмешка.

— Допрыгался, малыш, — с иронией заметил ему Перепелкин Владислав Киреевич, зубр народного самоуправления. — Вел бы себя как положено, глядишь, и обломилось бы что после выборов. А сейчас тебе, я думаю, совсем другую работу подберут, и-иксперт. Где-нибудь в автоколонне на Дальнем Севере собак в упряжках пересчитывать, например.

Директор Инкома густо захохотал и вышел. Остальные претенденты гуськом потянулись за ним, оставив Олега в полном одиночестве.

Олег пожал плечами и выбрался из кресла. Он попытался вспомнить, как добраться до нужного выхода из телецентра, у которого поджидала машина, но не смог.

— Ладно, выберусь, — пробормотал он и двинулся вслед за остальными. Но тут на него налетел давешний растрепанный мужик в очках, в котором Олег наконец опознал режиссера передачи.

— Что вы себе позволяете! — завопил он высоким фальцетом, хватая Олега за пиджак. — Кто вам позволил себя так вести! Что вы устраиваете в прямом эфире!

— Что именно я устроил в прямом эфире? — невинно переспросил Олег. — Вроде бы нецензурными словами не ругался, стульями в конкурентов не швырял, водой из стакана никого не облил. Что вы имеете в виду?

Режиссер осекся и с ненавистью посмотрел на Олега.

— Ах, не понимает он! — теперь режиссер скорее шипел, чем кричал. — Ваньку валяешь, да? Ну ничего, отольются тебе еще мои слезы...

Он опустил олегов пиджак, спиной отодвинулся на пару шагов, повернулся и выскочил в коридор.

Олег какое-то время молча смотрел ему вслед. Затем вздохнул, поправил пиджак и решительным шагом двинулся в неизвестном направлении. Где-то там раздавались неразборчивые голоса. Интересно, ориентируются ли местные работники в собственных лабиринтах? Н-да... Как бы не оказался наш растрепанный режиссер пророком. Что-то скажет Шварцман?

— Кто работает с Кислицыным? — голос Ведущей сух.

— Тилос, — откликается Скайтер. — Что-то не так, Суоко?

— Мне не нравится его участие в избирательной кампании. Не стоит ли нам задуматься... об исключении непредсказуемых факторов?

— А по-моему он лапочка, — хмыкает Стелла. — Здорово под конец выступил. Думаю, больше на прямой эфир они не отважатся.

— Стелла! — Суоко бросает на нее укоризненный взгляд. — Ну что ты такое говоришь! Лапочка — не лапочка, при чем здесь это? Соберись, мы делом заняты.

— Делом? — удивляется Хранительница. — Что-то не помню, чтобы мы официально собирали Совет. Мне казалось, у нас так, дружеская встреча. Поболтать о том о сем, телевизор посмотреть... Лангер, я права?

— Действительно, Суоко, — Хранитель слегка поднимает бровь. — Я тоже полагал, что у нас просто дружеская встреча. Лестер?

— Ага-ага. Суоко, милая, не знаю, как ты, а я устал. Мне расслабиться хочется. Ну их, дела, а? Или ты опять хочешь без Джао что-то обсудить?

Лицо Ведущей на мгновение каменеет.

— Если хотите, я могу созвать и официальное заседание, — пожимает она плечами. — Только... только я хотела обсудить кое-какие проблемы накоротке. Без... без привлечения... лишних... я имею в виду, обсудить в узком кругу, чтобы не отвлекать остальных от дел.

— Оторвутся, если потребуется, — Лестер хмыкает. — Но мне что-то тоже не хочется продираться через формальности. Ладно, если хочешь обсуждать — давай, вываливай, что у тебя там. Только не затягивай, ладно?

— Да нечего затягивать. Меня только Кислицын и беспокоит. Он ведь наш эксперт. Думаю, что подставлять его под огонь совершенно незачем. Не знаю, что взбрело в голову Шварцману, но идею следовало пресечь сразу. Глупости какие-то получаются.

— Ой, да брось, — Стелла томно потягивается. — На честных выборах в Сахаре, например, парень на таких финтах неплохо бы поднялся. А так дадут ему по ушам, чтобы не высовывался, когда старшие дяди в свои игры играют, он поумнеет и больше соваться не станет, куда не просят.

— Да как вы не понимаете! — Суоко со стуком ставит свой бокал на столик. Искрящееся пузырьками кьянти расплескивается по полированной поверхности. — У нас нестабильная система! Страна и так на грани взрыва, и любая девиация, любое неосторожное слово сейчас может привести к непредсказуемым результатам! Я думаю, что пока Кислицына нужно вывести из большой игры. Как-нибудь потом мы можем...

— Я против скороспелых решений! — Лестер выпрямляется в кресле. — Возможно, здесь есть рациональное зерно, но вот так, с бухты-барахты... Слишком серьезные ты поднимаешь вопросы, чтобы кто-то один мог взять на себя ответственность. Думаю, нужно созвать Совет и обсудить идею надлежащим порядком. Но не сейчас, только не сейчас! У меня первый выходной за три месяца! Завтра.

— Ребята! — жалобно морщится Суоко. — Ну что вы, в самом деле? Совет — официальный публичный протокол, долго и нудно обсасывать косточки, копаться в мелочах... Притащится зануда Джао, начнет рассуждать о необходимости тщательных исследований... оно нам надо?

— Да уж, Джао точно начнет рассуждать, — соглашается Лестер. Стелла поддерживает его молчаливым кивком. — Суоко, да что тебе дался Кислицын? Пусть хоть на голове стоит — все равно результат останется прежним. Как был он пустым местом с нулевыми шансами, так и останется, даже если Треморов неожиданно из игры выйдет.

— Именно, он пустое место. Если его убрать из кандидатов, ничто не изменится, — губы Ведущей складываются в упрямую тонкую линию. — Поймите же — нам нужно, чтобы Треморов остался Председателем! Все наши планы просчитываются с учетом именно такого исхода. Или мы работаем на его победу, или нужно срочно все переделывать.

— Ну ладно, ладно, убедила! — машет рукой Стелла. — Делай, что хочешь. Я не против. Только выведи его из игры аккуратно. Он умница и нам еще очень пригодится после выборов.

Лестер пожимает плечами и тянет коктейль из бокала.

— Ну, вот и хорошо, — в голосе Суоко слышится явное облегчение. — Разумеется. Кислицын нам еще пригодится, как и любой наш эксперт.

— Так дело не пойдет, — внезапно вклинивается Скайтер. Все поворачиваются к нему. — Суоко, я против. Извини, я вынужден потребовать созыва Совета для обсуждения поднятого тобой вопроса.

— Нет! Мы не станем обсуждать Кислицына на Совете!

— Что?! — Скайтер смотрит на Ведущую широко раскрытыми от удивления глазами. — С каких пор ты начала решать, что мы обсуждаем а что — нет?

— Ну да, ладно, ты прав! — Суоко обиженно отворачивается. — Извини. Ты в своем праве, разумеется. Но я думала, ты мне друг...

Скайтер медленно встает и подходит вплотную к Ведущей. Та старательно избегает его взгляда.

— Суоко, скажи мне, пожалуйста, каким образом наши личные отношения влияют на дело? — медленно, растягивая слова, произносит он. — Мы — Хранители. Наши чувства здесь ни при чем. Я действительно твой друг, и мне хочется верить, что чувство взаимно. Но долг выше любых эмоций. Я считаю, что ты подняла слишком важный вопрос, чтобы решать его на ходу. Возможно, ты права, и Кислицына нужно удалять из процесса — ради стабильности или ради его личной безопасности, неважно. Но парень доказал, что умен и перспективен, и вот так, щелчком, словно клопа, вышибать его из игры, я не позволю.

— Да никто не собирается!.. — вскидывается Ведущая, но Скайтер не дает ей договорить.

— Суоко, я не торгуюсь. Если хочешь убрать Кислицына, объявляй официальное заседание Совета — и приготовь очень убедительное обоснование, почему мы должны поступить именно так. И имей в виду, что объясняться придется как минимум передо мной и Джао.

Суоко открывает рот, но Скайтер не позволяет ей сказать ни слова. Он резко поднимается.

— Суоко, милая моя, не забывай, мы Хранители, а не политики. Меня и без того жутко бесит, что мы вынуждены поддерживать Треморова, которому я бы с удовольствием башку оторвал. Но ты еще и начинаешь крутить интриги вокруг Джао. Стелла рассказала мне о твоих подозрениях, но у тебя нет никаких реальных доказательств. Я не позволю тебе устраивать травлю одного из нас только из-за того, что он открыто защищает свои взгляды. Вопрос с Кислицыным обсуждается на Совете или не обсуждается вовсе. Точка.

Он резко кивает и выходит. Дверная перепонка смыкается за ним.

— Ну, вот и поругались... — досадливо морщится Лестер. — Слушай, Суоко, зачем ты начала обсуждать работу на отдыхе? Словно и без того мало у нас нервотрепки. Все, девочки, вы как хотите, а я собираюсь на Малию. Самолично. Задрала меня кукла, я хочу собственной персоной забраться на какой-нибудь уединенный пляж на Американской гряде и до заката жариться на солнышке.

Он допивает коктейль, машет рукой и уходит вслед за Скайтером.

— Я тоже, пожалуй, побегу, — пожимает плечами Стелла. — Пока-пока. Зови, если что...

Оставшись в одиночестве, Суоко несколько минут смотрит прямо перед собой, ожесточенно кусая губы. Потом поднимает голову:

— Робин!

— Слушаю, Ведущая.

— Соедини-ка меня с Треморовым.

25.10.1582, четверг

Народный Председатель чувствовал, что его настроение становится все более паршивым. В последнее время приступы лихорадочной активности, когда страшно хотелось что-то делать, куда-то бежать, что-то самолично решать, все чаще перемежались приступами тяжелой депрессии. Наверное, тот дурак в белом халате молол языком не совсем уж от фонаря. Но его уже не спросишь, а остальные врачи в его присутствии испуганно замирают и словно боятся лишний раз открыть рот. Нет, нахрен. Им только дай волю, тысячу диагнозов поставят и до смерти залечат. Потребуется — он сам у них попросит какой-нибудь гадости от депрессии. Потом, не сейчас. Сейчас есть куда более неотложные дела.

— Что это? — Народный Председатель немигающе уставился на начальника Канцелярии и постучал пальцем по столу, на котором лежали глянцевые плакаты.

— Предвыборная наглядная агитация, — осторожно ответил Шварцман. — Образцы на просмотр. Решил, что, возможно, вам интересно взглянуть на конкурентов, — ехидная улыбочка на пару секунд появилась у него на губах. — Все исполнено в лучшем стиле...

— Ты за идиота меня держишь? — задумчиво поинтересовался Народный Председатель. — Я и сам вижу, что... агитация, — он поморщился, как будто само слово оказалось на редкость неприятным на вкус. — Я спрашиваю, что ЭТО такое?

Шварцман посмотрел на плакат, на котором покоился перст Треморова. На плакате задумчиво улыбался Кислицын Олег Захарович. Тридцати шести лет от роду, борец с террористами и ведущий эксперт Министерства транспорта. Окончил Мокольский университет с отличием, и так далее. Весьма перспективный молодой политик. О последнем, впрочем, плакат умалчивал, оставляя читателю возможность сделать нехитрый вывод самостоятельно.

— А? — удивленно переспросил начальник Канцелярии. — Один из кандидатов, Кислицын его фамилия. Неплохой парнишка, старательный и усердный, я сам его отбирал. Помните, в свое время Дровосекову жмурик потребовался, да не вышло? Везунчик парень, далеко пойдет, если вовремя не остановим

Его лицо расплылось в многозначительной улыбке.

Народный Председатель не соизволил поддержать тон.

— Убрать! — коротко приказал он. — Чтобы я о нем больше не слышал, понял?

— Как так убрать? — растерянно спросил начальник Канцелярии. — Почему?

— Убрать молча, без шума, — сквозь зубы пояснил глава государства. — Или наоборот. Устрой ему снова какое-нибудь покушение. Например, недобитые в свое время террористы мстят за смерть товарищей. Мы же со своей стороны поклянемся усилить борьбу с ними и под шумок уберем еще кой-кого. Кто у нас, в конце концов, мастер-провокатор, ты или я? Зачем ты мой хлеб ешь, если я тебе элементарные вещи объяснять должен? — Народный Председатель выбрался из кресла, обогнул стол и неторопливо подошел к съежившемуся Шварцману. — Все понял, или еще вопросы есть?

Шварцман с испугом посмотрел на него.

— Но... почему? — с трудом пролепетал он. — Скандал ведь выйдет, международный! Кандидат убит за месяц до выборов — никогда еще такого...

— Ах, скандал! — зловеще протянул Треморов. — А вот про скандал у нас с тобой пойдет отдельный разговор. Скажи-ка мне, сукин ты сын, почему народ — мой народ, который за меня проголосовать должен! — начал про нового Народного Председателя толковать? Мол, пора бы старому и в отставку, а на его место молодой да перспективный есть, Кислицыным прозывается. И Хранительница, сука холодная, эдак ехидно интересуется, уж не собираюсь ли я часом на пенсию? Дурак! — гаркнул он во всю мощь своей глотки, так что Шварцман вздрогнул всем телом и съежился в своем кресле. — Дурак ты или предатель, уж и не знаю, что для тебя хуже!

Народный Председатель прошелся по ковру взад и вперед, словно выбирая подходящий момент для прыжка на свою жертву.

— Хочешь сказать, что не знаешь, какие фортеля выкидывает твой самолично отобранный кандидат? Не знаешь про митинг перед сахарским посольством, на котором он языком трепал без всякой санкции? Не знаешь про фокусы на последнем прямом эфире, где ерунду всякую нес? Не знаешь, а? Так почему же ты до сих пор моей Канцелярией заведуешь, а не курятником в нархозе "Светлый Путь"?

Треморов подхватил со стола стаканчик с карандашами и яростно швырнул его в стену. Жалобно звякнуло бьющееся стекло.

— Ну, что скажешь, советничек?

На Шварцмана было жалко смотреть. Он трясся как осиновый лист на ветру, разом утратив все свое достоинство.

— Нет, шеф... Не знал, шеф... — почти всхлипывал он в ужасе. — Чесслово, не докладывали мне ничего такого... Не сообщили...

— Ах, не докладывали! — в ярости заорал Треморов. — Ах, не сообщили!..

Он подскочил к Шварцману, схватил за лацканы пиджака, вытащил из кресла и с наслаждением потряс. Тот бессильно ухватился за его руки, пытаясь оторвать их, и что-то несильно укололо Народного Председателя в запястье. Он зло отшвырнул заведующего Канцелярией от себя, так что тот покатился по полу, и бросился к столу.

— Ну все, друг милый, кончилась твоя долгая и добросовестная служба. Хватит с меня. Можешь считать себя уволенным!

Треморов изо всех сил надавил скрытую под столешницей кнопку. Еще до того, как он успел ее отпустить, распахнулась дверь, и в нее быстро вошли два парня в строгих костюмах, под которыми угадывались атлетические мышцы.

— Убрать его, под арест, — брезгливо кивнул Народный Председатель на свою бывшую правую руку. — И вызовите Дуб... Дров... Дровосе... кова...

Ярость туманила ему глаза, стало трудно дышать. Боль в уколотом запястье вдруг стала невыносимой. Он взглянул на него и увидел на коже микроскопическую каплю крови. Машинально стер ее о костюм. Сердце колотилось в грудной клетке, словно стараясь разорвать ее изнутри. Треморов обессиленно рухнул в кресло, и тут его взгляд упал на Шварцмана.

Начальник Канцелярии стоял между двумя охранниками, но никакой растерянности или страха не замечалось в его взгляде. Наоборот, ощущалось в нем какое-то непонятное ожидание и... что-то еще. Торжество. Да, торжество. Треморов раскрыл рот, чтобы приказать раздавить его прямо здесь, в его кабинете, и ничего, что потом все отмывать придется, лишь бы знать что с паскудной гнидой покончено раз и навсегда... но из рта вырвался лишь нечленораздельный хрип. Глаза заволок багровый туман.

Тело Народного Председателя, несколько раз судорожно дернувшись, обмякло. Его уставившиеся в потолок глаза остекленели.

— Позовите же врача, срочно! — закричал Шварцман, делая попытку броситься в его сторону. — Народному Председателю плохо!

Он круто развернулся на месте и прошипел машинально удержавшим его за плечи охранникам: "Да отпустите же меня, кретины!", свирепо дернулся, высвобождаясь из их ослабевшей хватки. Конвоиры тупо смотрели на тело Треморова, еще не понимая, что происходит.

— Вы, ослы, надо вызвать врача! Да очнитесь же наконец, придурки! Вы еще не поняли, что случилось?

— Так точно, — наконец пришел в себя охранник, выглядевший немного сообразительнее своего напарника. — Сейчас вызовем, Павел Семенович. Ты, — он невежливо ткнул товарища под ребра. — Останешься здесь, выполнишь все, что прикажет господин Шварцман!

Его товарищ дернулся, но первый что-то яростно прошептал ему на ухо, и тот поспешно встал по стойке смирно. Первый пулей вылетел из кабинета, на ходу зовя секретаршу.

Шварцман подошел к столу и внимательно посмотрел в глаза мертвецу. Неестественно огромные, во всю радужку, зрачки медленно сужались, принимая свои обычные размеры. Он удовлетворенно качнул головой. Через пять минут не останется никаких внешних признаков отравления, а еще через полчаса весь яд в организме распадется. Да, типичный инфаркт. Тяжелая была у шефа работа, нервная, все самому приходилось делать, за всем самому следить. А потому Народное Правительство Республики Ростания с прискорбием вынуждено сообщить, что двадцать пятого октября тысяча пятьсот восемьдесят второго года от основания Галлии на пятьдесят первом году жизни из-за сердечного приступа скончался Народный Председатель Народной Республики Ростания Треморов Александр Владиславович. Весь народ в едином порыве скорбит об утрате одного из лучших своих сынов, без остатка отдавшего себя беззаветному служению Отчизне. Официальная церемония прощания с телом усопшего состоится...

Из приемной раздался топот многих бегущих ног.

Двадцать шестого октября, когда по телевидению и в газетах объявили о смерти Народного Председателя, стало днем массовых беспорядков.

Толпы пьяных когда вином, а когда и эйфорией вседозволенности людей высыпали на улицы городов. Винные, а затем и прочие магазины, чьи стеклянные витрины не смогли сопротивляться булыжникам и металлическим прутьям, разграбили в первые же часы. Обезумевшие люди волчьими стаями метались по улицам, требуя выдать им колбасы, сахара, чая, водки, начальство, переворачивая машины и избивая тех, кто подвернулся под руку и не имел своей стаи, чтобы защититься. Неслыханно в Народной Республике забастовали железнодорожники, парализовав грузовые перевозки. Вагоны с зерном и продуктами, а также лесом, гравием, рудой, металлопрокатом и прочим, забили пути на грузовых, а потом и пассажирских станциях. Составы безжалостно грабились обнаглевшими бандами.

Анархия продолжилась и на следующий день, и через день. Страна погрузилась в хаос. Полиция бездействовала. Армия и войска Службы Общественных Дел забаррикадировались в казармах, тут и там за заборами и деревьями настороженно проглядывали стволы пулеметов и тяжелых станковых разрядников. Впрочем, их никто не штурмовал.

Двадцать девятого октября на улицах появились челноки Хранителей. Через час по всей Ростании наступила мертвая тишина. Охваченные паническим ужасом, неизвестно откуда берущимся при приближении серо-стальных летучих машин, люди рассеивались по переулкам, в давке ломая друг другу ребра, разбегались и забивались в любые щели. Некоторые осторожно пробирались по домам, недоуменно оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, что же на них нашло. Вечером армия и СОД наконец выбрались из своих укрытий, и на крупных перекрестках и площадях прочно обосновались тяжело присевшие на опоры туши бронетранспортеров, обнесенные мешками с песком. За мешками прятались солдаты с оружием, снятым с предохранителем.

Машины Хранителей курсировали по улицам городов. Вызываемый ими панический страх исчез, но люди все равно старались держаться подальше. Те, кто не мог ускользнуть в какой-нибудь подъезд, вжимались спиной в стену, молча провожая их взглядом.

Тридцатого октября по телевидению объявили о приостановке деятельности Народного Собрания и формировании Чрезвычайного государственного правительственного комитета, берущего власть в стране до выборов в свои руки.

02.11.1582, пятница

— Господа, господа! — успокаивающе поднял ладонь Перепелкин. — Не надо ссориться по пустякам. Мы вполне способны договориться как цивилизованные люди.

Двое других претендентов, сопя, исподлобья уставились друг на друга. Их взгляды метали молнии, а в глотках еще бурчали последние раскаты грома.

— Андрей Геннадьевич! — обратился Перепелкин к одному из них. — Ну сами подумайте — что вы выиграете от войны? У всех нас есть свои сторонники и противники. Если мы вцепимся в глотку друг другу, сторонники могут предать, а враги не упустят случая ударить в спину. Зачем вам такое? Зачем оно нам всем? Не лучше ли договориться?

— Как у вас все просто получается, многоуважаемый Владислав Киреевич! — язвительно откликнулся секретарь по идеологии, переводя взгляд на директора Индустриального комитета. — Пожмем друг другу руки — и в дальний путь на долгие года? И наверняка с вами в руководящей и направляющей роли?

— Во-во! — поддержал его визави. — Ты, Владик, всегда много на себя брал. И я ни под него, ни под тебя не лягу, и не надейся!

— А ты, Ваня, всегда языком болтал, не подумав! — поморщился Перепелкин, не обращая внимание на возмущенное сопение министра продовольствия. — Несет тебя сегодня, как дизентерийного. Совсем со своими коровниками да комбайнами разучился по-человечески общаться. Да помолчи ты! — раздраженно рявкнул он, увидев, как багровеет и приподнимается над стулом собеседник. — Еще раз повторяю вам обоим: не из-за чего ссориться. За каждым из нас — сила, и сила солидная. Никто не сможет перетянуть одеяло на себя, только общий раздрай ухудшим.

— И что же вы, Владис...

— То и предлагаю! — директор Индустриального комитета метнул на идеолога раздраженный взгляд. — Нам не соперничать надо, а объединяться. Пусть остальные грызутся, как им вздумается, а мы трое сделаем, как решим.

— И как же ты намерен решить? — саркастически хмыкнул Смитсон, все еще багровея лицом. Впрочем, краска уже сходила с его пухлых щек. — Себя на царство, а мы твои шестерки?

— Ну что у тебя за тюремные словечки? — досадливо поморщился Перепелкин. — При чем здесь шестерки? Еще раз повторяю: неважно, кто станет Народным Председателем. Я бы с радостью снял свою кандидатуру, да только мои не поймут. Шушукаться начнут, слухи потянутся... Председателем может стать любой, наша задача — поделить сферы влияния по-хорошему. В другой обстановке посадить бы на трон какого-нибудь надутого идиота вроде Дуболома...

— Только через мой труп! — резко выплюнул идеолог.

— Ну, не Дуболома, — пожал плечами Перепелкин. — Я так, к слову. Ни Дуболома, ни Шварцмана туда, разумеется, пускать нельзя, они всех под себя подомнут. Но любую пустышку, которой нравится на экранах мелькать и перед журналистами важную персону строить. Сами смотрите: индустрия, продовольствие и телевизор — все, что нужно, чтобы крутить страной как вздумается...

— Не все, — тонко улыбнулся идеолог Папазов. — У нас нет главного — силы. Все равно придется звать либо Дуболома, либо Шварцмана. Ну, или Тропинкина...

— Тропинкин — дебил, — хмыкнул Смитсон. — Иметь в руках армию — и не взять власть, когда она валялась на дороге? Да я бы на его месте...

— ...сидел бы в казарме и чесал репу, — оборвал его Перепелкин. — Ты, Ваня, всегда слишком прямолинеен, уж извини меня за правду. Ты бы попер танками на толпу, и солдаты бы точно взбунтовались. А сошедшие с ума танковые роты, знаешь ли, не сахар даже в нормальной обстановке. Забыл, с чего революция в двадцать третьем началась? Вот так же парочка умников попыталась солдат на толпу натравить!

— Тропинкин ничего не решает, — задумчиво проговорил идеолог. — Он только и умел, что поддакивать Треморову, тот специально таких в армии подбирал. Не дурак, но инициативы лишен начисто. Генерал — он и есть генерал. Хотя... он может оказаться нам полезным именно потому, что исполнитель, не игрок. А вот со Шварцманом я договариваться не стану, и не просите. Во-первых, при мертвом Нарпреде сила за ним уже не та, что раньше. Во-вторых, старый крокодил сожрет нас, дай ему хоть один шанс. Дуболом... не знаю, не знаю. Вот он дурак, и дурак амбициозный. Тоже попытается нас сожрать, хотя ума не хватит. Но запросто устроит очередные беспорядки на пустом месте. Нет, их обоих нужно... того, чем быстрее, тем лучше. И своих людей на их места...

— Ну вот, уже конструктивнее, — с облегчением вздохнул директор Индустриального комитета. — Ванюша, твоего голоса не слышу. Ты как, согласен играть в команде?

Кривая ухмылка исказила лицо Смитсона.

— Что я, тебя не знаю? Обязательно ведь кинешь, если удастся.

— Да и ты не образец порядочности, — парировал Перепелкин. — Сколько раз ты меня подставлял? Чуть что — и не ты в неурожае виноват, а я дерьмовые трактора делаю!.. Ладно, не о том речь. Нас трое, как паритет держать — как-нибудь договоримся. Каждый из нас при желании сумеет устроить стране небо в овчинку, так что обманывать друг друга не в наших интересах. Да что мы, в самом деле, на троих мир не поделим?!

— Может, и поделим, — согласно кивнул Папазов. — Как делить — еще обмозговать надо. Может, так и в самом деле лучше, чем в глотки друг другу вцепляться. Ну, а в Председатели кого?

— Да хоть кого! — отмахнулся Перепелкин. — Какая разница? Рулить все равно мы будем.

— Не скажите, Владислав Киреевич, не скажите... — покачал головой идеолог. — После десятилетий самоличного властвования Председатель — фигура. Ему просто по инерции продолжат подчиняться. Посторонние на такой пост, пусть и декоративный, просочиться не должны. Предлагаю так: пусть им станет кто-то из нас троих. Кто именно — пусть решит народ. В конце концов, полезные иллюзии нужно поддерживать. Пусть массы почувствуют себя значимыми — они выпустит пар, а мы получим передышку. Остальных же кандидатов нужно... убедить выйти из соревнования. Во избежание случайностей, так сказать. Ну, пообещать им чего-нибудь...

— Дельно, — кивнул Перепелкин. — Наверное, так и поступим. Ваня, что думаешь?

— Что глупо все, — пробурчал Смитсон. — Зря в ЧГПК взяли Шварцмана с Дуболомом. У меня от них мурашки по коже. Заявили бы, что только кандидаты в Нарпреды участвуют, и дело с концом.

— Тогда пришлось бы и остальных звать, — хмыкнул идеолог. — И получили бы мы толпу полудурков на свою шею. Тебе что, того молодого идиота, Кислицына, по правую руку не хватает? Нет уж, пусть лучше Шварцман под нашим приглядом побудет. А вот к теме переноса выборов можно бы и вернуться. Неделя осталась — что за нее успеть? Предлагаю все-таки сместить срок на две-три недели...

— Нет уж! — окрысился Смитсон. — Чтобы твои шавки по телеящику как следует успели объяснить, за кого голосовать требуется? Нахрен.

— Ну ладно, ладно! — успокаивающе поднял руки Папазов. — Я же так, на всякий случай. Тогда еще вот... ма-ахонький такой вопросик остается. А что скажут... те Хранители, когда пронюхают? А ведь они обязательно пронюхают!

— А вот здесь, — на лице Перепелкина отразилось торжество, — как раз проблем нет. Я с ними уже разговаривал.

— И что?

— И у нас нет особых возражений.

Все трое одновременно вздрогнули. Темная фигура обозначилась в тенях в углу комнаты, сделала шаг вперед, к тусклому свету лампочки.

— Мы понимаем, что страна в тяжелом положении, — Хранитель остановился, не доходя до стола пары шагов, и скрестил на груди руки. — Мы полагаем, что ситуацию необходимо срочно стабилизировать, и выборы правителя сейчас совсем некстати. Однако их отмена может негативно повлиять на отношения с Сахарой, чего допускать нельзя никак. Выборы должны состояться при любом раскладе. Предлагаемый уважаемым Семеном Киреевичем триумвират... достаточно любопытен. Мы не собираемся мешать вам.

— То есть вы развязываете нам руки? — секретарь по идеологии напряженно всмотрелся в излучающую почти физический холод фигуру. — Вы не станете возражать против давления на прочих кандидатов? Против устранения... нежелательных элементов?

— Мы собираемся предоставить событиям возможность развиваться естественным путем, — Хранитель многозначительно улыбнулся. — А там посмотрим.

Он сделал шаг назад, второй, его фигуру окутало размытое облако. Мгновение — и неожиданный гость исчез. Министр продовольствия со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Ну, смотри, Владик, — пробормотал он сдавленно. — С огнем играешь. И нас прямо в самое полымя тянешь...

— Жизнь такая, — пожал плечами уже пришедший в себя директор Инкома. — Кто обещал, что будет легко? Так ты с нами или нет?

— С вами, с вами... — Министр продовольствия недовольно мотнул головой. — Хотел бы я только знать, на что они собираются "посмотреть"!

04.11.1582, воскресенье

Олег откинулся на спинку стула, саркастически улыбаясь вопреки собравшемуся в желудке холодному и тяжелому комку страха. Вот бы посмотреть на них при свете! Впрочем, вряд ли я получу от их вида эстетическое удовольствие, знаете ли. Обвисшие подбородки, заплывшие глаза, толстые животы, блестящие лысины... Что там еще может иметься у Важных Персон в нашей стране, особенно у Очень Важных Персон, как Перепелкин со Смитсоном? Некогда им за фигурой следить, надо делами государственной важности заниматься.

Свет от торшеров неприятно бил в глаза.

— А если нет? — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличней. — Почему вы решили, что я захочу остаться бессловесной игрушкой в ваших руках? У нас всеобщие прямые равные выборы, которые еще никто не отменял, насколько мне известно. А ваши советы, мягко говоря... м-м-м, не укладывается в эти рамки. Нет, не думаю, что мне нравится ваше предложение.

— Молодой человек! — голос за границей светового круга начал раздражаться. — Вы, кажется, забываетесь! Мы не даем советов, пора бы уже понять. Сейчас мы — высшая власть в государстве, нравится оно вам или нет, и мы не рекомендуем, а приказываем! Будьте добры подчиняться, если не хотите крупных неприятностей!

— Например? — с интересом спросил Олег. — Если я правильно понимаю, прежде всего вам придется снять меня с дистанции под надуманным предлогом.

— Именно так мы и поступим, — значительно проговорил его собеседник из тени. — Только зачем же под надуманным? Уж кому-кому, а вам-то хорошо известно, что нет на свете ангелов. Например, ваша прошлогодняя внебрачная связь с...

— При чем здесь моя связь? — перебил Олег. — Заведи я хоть двадцать любовниц сразу, они не являются формальным поводом для дисквалификации. Боюсь, что...

— И правильно делаете, что боитесь, — в свою очередь прервал его Глас-Из-Тени. — В гражданском кодексе до сих пор есть статья, карающая за внебрачные связи. Не слишком строго, штраф да пара месяцев общественных работ, но вас мы даже на работы отправлять не станем. Хватит штрафа, чтобы исключить вас из списка кандидатов на совершенно законном основании. Так что правильно боитесь, гражданин Кислицын!

У Гласа-Из-Тени явно прорезались прокурорские интонации.

— Я не договорил, — вкрадчиво продолжил Олег. — Вы позволите мне закончить?

Он подождал пару секунд.

— Хорошо. Так вот, я боюсь, что у вас нет никаких серьезных, — он нажал на слово "серьезных", — причин не допустить мою кандидатуру к выборам...

— Пора кончать балаган! — Глас-Из-Тени явно рассердился окончательно. — Конечно, мы все понимаем, что подбор кандидатов для участия в таком ответственном мероприятии — дело сложное, но на будущее хотелось бы порекомендовать ответственным лицам... — Глас-Из-Тени сделал многозначительную паузу. Ага, Шварцман где-то там, сообразил Олег. Даже лучше, чем я надеялся. — ...ответственнее относиться к своим обязанностям.

Глас-Из-Тени откашлялся и стал торжественным.

— Я полагаю, что все присутствующие здесь, за исключением самого кандидата, склоняются к одному и тому же мнению, да. Так что возьму на себя смелость от лица Комитета предложить господину Кислицыну выбор... Впрочем, я полагаю, Олег Захарович, что выбор для вас и так ясен?

— Разумеется, — безразлично ответил Олег. — Я сам отказываюсь от участия в выборах, либо меня отстраняют под формальным предлогом. Я правильно вас понял?

— Именно так! — Глас-Из-Тени казалось, обрадовался понятливости Олега. — Надеюсь, что вы продемонстрируете благоразумие. Тогда мы сможем пообещать вам хорошую должность, возможно, даже один из серьезных государственных постов в не слишком далеком будущем. Директор департамента в министерстве вас для начала устроит? Ну, а дальше подберем что-нибудь посолиднее, возможно, даже должность замминистра. Все, что вам надо — временно пожертвовать личным ради общего. По-моему, вполне достойная плата за открывающиеся перспективы. Я прав, господин Кислицын?

— Не совсем, — злорадно ответил Олег. Он встал из кресла и демонстративно потянулся так, что захрустели суставы. — Кстати, вы не возражаете, если я включу верхний свет? А то неудобно как-то, вы меня видите, а я вас — не очень...

Не дожидаясь ответа, он решительно подошел к смутно светящемуся на стене выключателю. Вспыхнула люстра. За столом у дальней стены ошеломленно застыли пять фигур, некоторые прикрыли глаза руками, прикрывая их от режущего после полумрака света. На всех лицах читалось одинаковое полуудивленно-полувозмущенное выражение. Впрочем, только не у Шварцмана. Начальник Канцелярии ехидно улыбался тем краем рта, который не видела высокая комиссия. Незаметно он показал Олегу большой палец. Тот слегка ухмыльнулся в ответ, вернулся к своему стулу и с размаху плюхнулся на него, так что несчастное изделие неизвестной мебельной фабрики уныло хрустнуло. Интересно, они что, специально всякую дрянь допрашиваемым подсовывают, или просто в стране другой мебели не осталось? Сначала на телестудии, теперь здесь... Упадок, однако.

— Вот так куда лучше, — он довольно кивнул головой. — Итак, господа, разрешите мне еще раз пробежаться по ключевым пунктам нашей беседы.

Он по очереди оглядел собравшихся. Возражений не последовало. Правильно, ребята, если подследственный неожиданно начинает нагличать, лучше выяснить, что за туз у него в рукаве. Хорошо мыслите, логично. Впрочем, перегибать палку все же не следует. Слегка сбавив тон, Олег продолжил:

— Исходной посылкой нашей беседы стало утверждение, что я веду себя неправильно. Слишком много шумлю, слишком много свечусь на публике, слишком быстро набираю популярность. Все согласны? — Он сделал паузу. — Отлично, пойдем дальше. Следующим пунктом мне объяснили, что вы, то есть Чрезвычайный государственный правительственный комитет, который вы представляете, решили, что достойнейшей кандидатурой на вакантную должность Народного Председателя является один из трех озвученных кандидатов. Остальной шантрапе довольно тех подачек, что вы соизволите сунуть им в зубы. Я еще не сбился, господа?

— Продолжайте, Олег Захарович, мы внимательно слушаем! — с достоинством кивнул сухощавый старик, украшенный пышной седой шевелюрой и седой же бородкой. Ага, вот вам и Глас-Из-Тени с двойным подбородком. Кажется, Петренко из Минтранса, видел я его пару раз в коридоре. Елки зеленые, никогда бы не подумал... Хотя нет, Петренко безбородый. Кто же тогда? — Если отвлечься от формы, то вы все излагаете правильно. Пока, — его голос стал слегка угрожающим. — Поторопитесь, пожалуйста, у нас не слишком много времени.

— Хорошо, — кивнул ему Олег. — Если вы настаиваете, то поторопимся. Наконец, третьим пунктом нашей с вами встречи стало ваше предложение заткнуться в тряпочку, прикрыться ветошью и не отсвечивать, — он заметил, как поморщился Глас-Из-Тени, — то есть не путать вам карты в такой ответственный момент. На что я отреагировал с вполне, как мне кажется, естественным недоумением, а затем отказался от вашего щедрого предложения. В ответ вы решили снять меня с дистанции насильно. Я все еще правильно следую нити нашей беседы?

Глас-Из-Тени, нехорошо прищурившись, в упор смотрел на него. Остальные скучающе поглядывали на настенные часы и на потолок. Казалось ясным, что им до смерти надоел молодой упрямый дурак. Шварцман молча сопел, сосредоточенно разглядывая пуговицы своего пиджака.

— А теперь, уважаемые господа, я хотел бы задать вам напоследок один маленький, — Олег показал пальцами, насколько маленький, — вопрос.

— Мы слушаем, слушаем, господин Кислицын, — подбодрил его Глас-Из-Тени. — Задавайте ваш вопрос, не томите.

— Не кажется ли вам, господа советники, — медленно и с расстановкой произнес Олег, — что ваше предложение нарушает дух и букву закона о выборах Народного Председателя? Не кажется ли вам, что оно идет вразрез с принципами народного самоуправления, на которых строится ростанийское государство?

Глас-Из-Тени с сожалением посмотрел на него, как на помешанного.

— Разумеется, Олег Захарович, — грустно ответил он. — Разумеется, вы правы. Сами понимаете, мы не можем пустить на самотек такой важный вопрос, как преемственность существующей власти, — он покачал головой. — Но, признаться, вы меня разочаровали, спутав нашу встречу с митингом на площади. Там ваши аргументы оказались бы вполне уместными, но здесь они не стоят даже усилий, потраченных на их изложение. Так какое решение вы принимаете? Уйдете сами, или мы должны принять меры?

— Есть еще и третий вариант, — ответил Олег, глядя ему в глаза. — Почему бы вам просто не оставить меня в покое?

— Ох, Олег Захарович, вы гораздо глупее, чем я думал, — с тяжелым вздохом проговорил Глас-Из-Тени. — Мне казалось, что мы внятно разъяснили вам, почему не можем допустить...

— Естественного развития ситуации?

Комиссия дружно повернула головы к двери. Олег продолжал смотреть прямо на них, стараясь не дать эмоциям отразится на лице. Увидев, что внимание присутствующих сконцентрировалось на нем, Хранитель отделился от стены и неторопливо вышел на середину комнаты, встав за правым плечом Олега.

— Я очень извиняюсь за свое вторжение, — мягко произнес он, — но боюсь, господа, что вы неправы. Я уполномочен довести до вашего сведения, что в отношении господина Кислицына, находящегося под нашей защитой, Хранители не допустят никаких эксцессов. Все продолжит идти так, как идет, и если вы хотите сделать вашего кандидата Народным Председателем, вам придется победить честно. Уважаемого Олега Захаровича снять с дистанции под надуманным предлогом у вас не получится.

В комнате стояла мертвая тишина. Хранитель обвел всех сочувственным взглядом.

— Еще раз извините за вторжение, господа, — наконец проговорил он, — но следовало донести информацию до вашего сведения в максимально доходчивой форме. У меня, собственно, все, так что разрешите откланяться.

Он слегка наклонил голову, на мгновение встретился взглядом с бесстрастным Шварцманом и неслышным шагом направился к двери.

— Постойте! — слабо вскрикнул Глас-Из-Тени. — Вы... вы же обещали, что не станете вмешиваться! Как...

— Как мне помнится, мы обещали не вмешиваться в естественный ход событий, — ответил ему Хранитель, взявшись за ручку двери и полуобернувшись. — Вы же сами только что собирались такого хода не допустить. Одно дело, когда кандидат с радостью и добровольно соглашается на ваши предложения, и совсем другое — когда вы начинаете играть грязно. Всего хорошего.

И он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Олег молча смотрел на великолепную пятерку, и его глаза горели триумфом. Глас-Из-Тени медленно повернулся к нему.

— Ну что же... господин Кислицын, — его голос напоминал шипение разъяренной змеи. — Можете считать, что победили — на сей раз. Но на выборах вы не победите никогда, уж мы позаботимся.

Олег хмыкнул.

Шварцман еле заметно покачал головой.

"Джао, что ты наделал! Что ты натворил!"

"Я? Суоко, помилуй! Я всего лишь проделал то, что необходимо".

"Необходимо для кого? Ты что, забыл? Совет постановил, что Хранители поддержат триумвират! Даже Скайтер в конечном итоге согласился!"

"Решение не было единогласным. Я голосовал против, следовательно, за — только шесть из семи. Да и вообще, Суоко, ты странно интерпретируешь ситуацию. Совет не издает постановления, он — совещательный орган, не административный. Его решения — рекомендации, следование которым оставляется на усмотрение каждого члена организации. Почему я должен напоминать тебе устав?"

"Ты сошел с ума! Ты разрушаешь всю нашу работу... Ты... ты..."

"Суоко, успокойся. Я не нарушил наши правила. На мой взгляд, ваше решение — крупнейшая ошибка за последние десятилетия, о чем я явно высказался во время обсуждения. Крупнее даже, чем наш выход из тени. Так что я решил оставить нам пространство для маневра".

"Напыщенный дурак! Джао, ты не оставляешь мне иного выбора! Я экстренно собираю Совет. Немедленно, прямо сейчас!"

"Хорошо, Суоко. Прибуду в совещательную комнату через две минуты".

— Твои оправдания нелепы! — в голосе Ведущей — неприкрытая злость. — Как ты мог пойти против общего мнения?

— Не общего, Суоко. Не общего. Опять напоминаю, что Совет не является органом власти. Он лишь вырабатывает рекомендации. Простое разделение труда, не более. Устав...

— Устав безнадежно устарел! Он не менялся десятилетиями, с момента основания организации! Что казалось приемлемым тридцать лет назад, неадекватно сегодня. Мир стал слишком сложен, чтобы отдавать критичные решения на откуп отдельным членам организации!

— Тогда нужно изменить устав, — Джао устало прикрывает глаза. — Вынеси на голосование соответствующие поправки, делов-то! Скажи, чего ты от меня хочешь сейчас? Даже если принять твою точку зрения, я все еще вхожу в Совет и остаюсь Хранителем. По всем мыслимым законам я имею право на свое мнение...

— Но не на противодействие остальным!

Кажется, что Ведущая на грани срыва. Ее глаза пылают яростным пламенем, кулаки сжимаются. Телу-кукле не требуется учащенное дыхание, но ее грудь все равно вздымается, как после тяжелого бега.

— Джао, ты поставил на грань срыва важнейшую операцию! Более того, ты дал политиканам повод подозревать нас в расколе! Как ты можешь настолько безответственно...

— Не тебе судить! — резко перебивает ее Джао. — Хочешь, еще раз напомню устав? Давать оценку действий Хранителя может только общее собрание. После того, как внимательно выслушает все стороны! Я что-то не припомню, чтобы собрание осуждало меня.

— Мы проделали такую работу, а ты ее почти уничтожил!

— Я ничего не уничтожил, Суоко. Я всего лишь развязал нам руки. Я не собираюсь оправдываться перед тобой, но ты и сама поймешь, если дашь себе труд вдуматься.

— Ты не согласовал свой план с нами!

— Ты хочешь сказать, с тобой? Суоко, милая, думаешь, я не знаю про твои подковерные игры? Про приватные встречи с членами Совета, про попытки манипулировать ими в мое отсутствие?

— Довольно! Робин! Пользуясь своей властью Ведущей, я вывожу Джао из состава Совета и приостанавливаю его статус!

Джао изумленно поднимает брови.

— У тебя нет таких полномочий, Суоко.

— Я должен тебя огорчить. Есть, — кажется, в голосе Робина слышится печаль.

— Вот как? Мне помнится, что такое допускалось только в случае явного злоупотребления статусом Хранителя. Мои действия злоупотреблением не являются.

— Соответствующие определения переписаны два дня назад.

Джао медленно поворачивает голову.

— Лангер?

Хранитель, кажется, вжимается, в свое кресло.

— Ну... — мямлит он, старательно избегая взгляда Джао. — Я исправлял очевидные ошибки. В конце концов, — он гордо выпячивает грудь, — программирование логики работы Робина в моей компетенции!

— Не так. Не в компетенции. У тебя есть техническая возможность, что несколько иное, тебе не кажется?

— Джао, ты больше не член Совета! — голос Ведущей напоминает мурлыканье разъяренной кошки. — И я перевожу тебя во временный резерв. Ты отстраняешься от всех операций.

— И чем же я должен заниматься... в резерве?

— Чем хочешь. Любыми личными делами. После завершения выборов в Ростании твое дело рассмотрят на общем...

— Понятно. Ну, видимо, случается и так... — Джао обводит зал Совета взглядом. — Что, и никто, кроме Суоко, не хочет сказать мне ни единого слова? Интересно, ребята, а как вы вообще представляете себе процесс принудительной отставки за отсутствием прецедентов? Вы рискнете предоставить мне свободу действий, когда выбросите на улицу? Или примете меры для обеспечения молчания? Пожизненное заключение в тюремной камере или на необитаемом острове? Ликвидация?

Тишина.

— Ладно. Отправляюсь под домашний арест. Но сначала...

Хранитель неторопливо встает и подходит вплотную к Ведущей.

— Посмотри на меня, Ната, — его голос мягок и обволакивает. — Посмотри на меня.

Он присаживается на корточки, так что их глаза оказываются на одном уровне. Ведущая яростно смотрит на него, но потом ее взгляд смягчается.

— Джао! — почти умоляюще произносит она. — Но ты же сам понимаешь...

— Нет, милая, — качает головой тот. — Дело не во мне. Дело в тебе. Ты все еще пытаешься лгать — и себе, и другим, но перерождение уже завершается. Не только твое — наше. Нам хочется власти, и мы идем к ней, забывая старые идеалы. Все в мире повторяется...

Он резко распрямляется и, не оглядываясь, выходит. Едва слышно чмокает дверная мембрана.

Суоко смотрит в пол. И никто не пытается встретиться с ней взглядом.

Водитель попался из тех, что редко задумываются о природе груза во вверенном транспортном средстве. На крутых изгибах монорельса пассажиры трамвая кубарем летели друг на друга.

— Как картошку везет, б..! — выругался кто-то неподалеку от Александра. — Ни хрена о людях не думает! Эй, водила, так тебя и перетак, думай, что делаешь! — завопил он во всю глотку, так что стоящие рядом отшатнулись в стороны. — Тормози, когда поворачиваешь!

— Молодой человек! — раздался откуда-то из гущи толпы укоризненный старческий голос. — Как можно так выражаться при людях...

— Молчи, бабка, — равнодушно отбрехнулся охальник. — Не маленькие твои люди, все слова, небось, сами знают.

Трамвай в очередной раз мотнуло на повороте, и Александра бросило вперед. Его соседа отнесло в сторону, и в лицо тут же ударил запах пива.

— Держись лучше, интиллихент, — беззлобно посоветовал ему тот же голос, что ругал водителя.

— Извините, — пробормотал Александр. — Я не хотел...

— Вот и я про то же, — охотно откликнулся голос, принадлежащий, как оказалось, здоровому детине с пористым розовым носом и мутным взглядом. — Везет, говорю, людей как картошку, — детина рыгнул. — Да и то сказать, не во всем водила виноват, верно я говорю?

Он вопросительно уставился на Александра. Толпа прижала их друг к другу, и оставалось только молча кивнуть.

— Вот и я про то же, — опять согласился детина. Видимо, пиво пробудило в нем страстное желание с кем-нибудь поговорить. — Понимаешь ты, если бы монтажники, мать их так и через колено, монорельс с умом прокладывали, то и не мотало бы тебя на поворотах, как бычьи яйца. Мне тут один умный человек рассказывал...

Детина многозначительно поднял вверх палец, неосторожно отпустив поручень. Как раз в этот момент трамвай опять дернуло, и парень всей своей немаленькой тушей повалился на соседей. Не обращая внимания на поднявшуюся ругань, он дотянулся до поручня, выпрямился и снова повернулся к Александру:

— Слушай, я тут выпил немного, ничо, да?

Александр обреченно кивнул, прикинув, что до его остановки тащиться еще несколько минут. Авось не помру, грустно подумал он. Ненавижу трамваи. Не-на-ви-жу. Вечно в них что-нибудь случается — то кошелек вместе с карманом вырежут, то ноги отдавят. Сейчас вот к алкоголику прижали, от одного дыхания окосеть можно. Ладно, он мирный, а то мог бы и морду бить полезть. Ничего, скоро приедем, так что совсем чуть-чуть потерпеть осталось...

— ...проезводная, понимаешь, — тем временем развивал свою мысль детина. — Так и говорит: понимаешь, Костя — он меня Костей зовет, уважает, значить, понял, да? — понимаешь, Костя, ежели вторая проезводная гладкая, и третья тоже гладкая, то и никаких заносов на поворотах случаться не должно. А проезводная, говорит, такая хитрая штука из математики, что ее завсегда правильно посчитать можно, потому что рельс в вышине идет и препятствиев не имеет. А наши долбаки... — Детина по имени Костя опять рыгнул, и Александра обдало тошнотворным запахом. — А наши долбаки считать ленятся, вот через что простой народ и страдает. Вот ты за кого, например, проголосуешь, а?

Несколько ошарашенный неожиданной переменой темы, Александр промямлил что-то невразумительное.

— Вот и я про то же! — обрадовался детина Костя. — Я и говорю, что все они там долбаки, и все про простой народ не думают, во как!

Трамвай остановился у платформы, и в открывшуюся дверь устремилась новая толпа народа. Амбал Костя даже не покачнулся под ее напором, по ходу дела прикрыв и Александра. И то хлеб, промелькнуло у парня в голове, а продержаться осталось только один перегон, ну, водила, ну, дорогой, жми на газ, да посильнее!

— Вот тут нам на заводе втолковывали, за кого голосовать надо, блин, опять забыл фамилию! Ну, за того, котяру толстого, говорят, больше всех о нас печется. Сам директор на митинге выступал. Да только вот я ни на столечко, — он продемонстрировал Александру грязный ноготь мизинца, — не верю. Опять нам лапшу на уши вешают, блин. Вот покойный Председатель толк в людях понимал, а эти все... Жопы они жирные! Не, вру, есть там один такой, на тебя похож, только без очков, как же фамилиё-то его, ё-моё... — Детина глубоко задумался. — Киселев, что ли... Не, Кисляков... Во, вспомнил, Кислицын! — Он торжествующе ухмыльнулся. — Вот он вроде парень ничего, и молодой еще, и дело иногда говорит, как тогда, на площади.

Он доверительно наклонился к Александру, опять обдав его перегаром:

— Я туда сам ходил, сам все видел. Пришел к нам какой-то козел в костюме и грит, идите, мол, на площадь десять человек, а ваш начцеха ответственный, и ежели не пойдете, так мы вашего начальничка по первое число взгреем. А начцеха-то у нас, Петр Васеич, мужик ничо, понимающий, бывалоча, приползешь утречком на работу в дупель пьяный, а он тебе и грит, иди, мол, домой, проспись, но ежели завтра таким появишься — на себя пеняй. А я чо, я все понимаю, на следующий день на работе как стеклышко, и план наверстываю как миленький. Ну так вот, я и пошел, чтобы Петра Васеича не подводить...

Александр краем глаза глянул в окно. Пора пробираться к выходу.

— Вы выходите? — спросил он женщину в коричневом пальто, стоящую на пути к дверям. Та молча дернула плечом. Александр вздохнул и начал протискиваться между ней и шкафообразным Костей.

— Ох, и выдал же он там всем по первое число! — продолжал бубнить сосед в затылок. — Всех изругал, и против масонов разных говорил правильно! Мы тут с корешами недавно, когда пузырь на троих взяли, так и решили — голосовать за него пойдем. Он там самый правильный, верно?

Двери перед Александром распахнулись, и он, чувствуя, что его портфель безнадежно застрял где-то позади, рванулся изо всех сил. Что-то в его пальто треснуло, портфель освободился, и он почти кубарем выкатился на платформу.

— Так вот я и говорю, — крикнул из-за закрывающихся дверей трамвая Костя, — только за него и можно!

Дверь со стеклянным звоном распахнулась, и в комнату стремительно влетела Зинаида Валентовна.

— Так, девочки и мальчики! — заявила она своим тонким неприятным голоском, который, впрочем, сама считала вполне мелодичным и музыкальным. — Ну-ка, живенько вставайте из-за столов, хватит сидеть, попки утомлять, геморрой наживать, пора и погулять немного!

Она широко, но фальшиво улыбнулась. Уже пятнадцать лет состоя в профоргах института, Кушакова считалась — наверное, по праву — хорошим организатором, но при том еще и полагала себя чем-то вроде мамочки для глупой молодежи. Ольга терпеть ее не могла за самоуверенность, с которой та давала окружающим дурацкие советы. — Все на собрание в актовом зале, все на собрание!

Профоргша подошла к Семену и решительным движением захлопнула лежащий перед ним справочник:

— Вставай, Сенечка, пора прогуляться-развеяться!

Не обращая внимания на ошарашенно-злое выражение, появившееся на лице конструктора, она стремительно двинулась дальше — Ольга едва успела сдвинуть кульман с выступающим чертежом в сторону — и исчезла через другую дверь.

Метнув ей вслед огненный взгляд, Ольга с хрустом разогнула спину и потянулась. Несколько пожилых дамочек, смаковавших чай в уголке и представляющих в их отделе высший свет, неодобрительно покосились на ее ладную фигуру в обтягивающей кофточке, впрочем, ничего не сказав. С некоторых пор между ними установилось вооруженное перемирие — она не лезла на рожон, а высший свет, побаивающийся ее острого язычка, не высказывался в ее адрес публично. На треп же за спиной Ольга плевала с высокой колокольни.

Размяв спину, она подошла к Семену, который все еще задумчиво покусывал карандаш, глядя на листок с выкладками. Она приобняла его за плечи и слегка взъерошила волосы.

— О чем задумался, добрый молодец? — полушутливо-полусерьезно прошептала она ему в ухо. — Опять балка на стропилах не держится?

Семен фыркнул и бросил карандаш на стол, обняв ее за талию.

— Полчаса, понимаешь, формулу искал, — криво улыбнулся он краем рта, — а тут пришла наша замечательная корова и книгу захлопнула. Я даже закладку вложить не успел! — Он вздохнул. — Ладно, фиг с ней, нашел раз, найду и снова. Ну что, пошли?

— Пошли, — кивнула Ольга. — А что случилось?

— Ты не знаешь? — удивился Семен, поднимаясь из-за стола. — Перед входом плакат четыре на два метра висит. Елки зеленые, как для чертежей краковский ватман — так дефицит, а как для мурни всякой — пожалуйста. Ты что, действительно не видела?

— Не-а, — помотала головой Ольга, дергая его за ухо. — Ну, не томи, рассказывай! Что случилось в нашем тихом омуте?

— Да ничего не случилось, — хмыкнул Семен. — Собрание предвыборное у нас, мозги компостировать полчаса станут на предмет того, как голосовать правильно. Пошли, пошли, а то все лучшие места на галерке, придется перед президиумом с умным видом сидеть.

Он решительно двинулся к выходу, крепко ухватив Ольгу за руку. Та до самого коридора упиралась, но потом, расхохотавшись, поддалась, и они бегом бросились в сторону актового зала.

— ...не самые лучшие времена, — докладчик вытер пот со лба. Несмотря на распахнутые настежь двери и вовсю работающие вентиляторы в маленьком зале стояла духота. — Однако мы должны, как и раньше, отдавать все свои силы на строительство светлого будущего для наших потомков, не поддаваясь минутной слабости. В нашей истории случались и гораздо более тяжелые периоды...

Ольга хихикнула. Рука Семена совершала рискованное путешествие где-то у нее под кофточкой, и ей стало щекотно. Спереди на них неодобрительно зашикали.

— ...так что особенно важно сделать осознанный и, самое главное, правильный выбор!

Докладчик многозначительно посмотрел в зал.

— Несмотря на обилие кандидатов на высокий пост, мы полагаем, что Папазов Андрей Геннадьевич не имеет альтернативы.

Он остановился, налил в стакан воды из стоящего перед ним мутно-желтого графина и со вкусом выпил ее в несколько глотков.

Ольга сглотнула пересохшим от жары горлом. Внезапно на нее накатило какое-то ожесточение.

— А Кислицын все-таки лучше! — громко заявила она. — Он, по крайней мере, куда симпатичнее, чем ваш Папа Зю!

Докладчик на трибуне подавился водой, а по залу волной прокатились смешки. Ольга мстительно ухмыльнулась.

— Господа, господа, спокойнее! — докладчик возвысил голос, но безрезультатно. Гул нарастал. Многие ехидно оглядывались на Ольгу, что-то шептали соседям. "Разведенка", уловила она краем уха голос Зинаиды Валентовны, и гордо выпрямилась. Пусть себе треплются, ей не жалко. Разведенка... Конечно, жить с мужем-алкоголиком — достойно, а развестись — позор! Парень из соседнего отдела, сидящий на пару рядов дальше, оглянулся на нее и склонился к соседу, что-то нашептывая на ухо и гадливо улыбаясь.

Докладчик отчаянно застучал ложечкой по графину. Постепенно шум приутих, и он смог продолжить:

— Господа, я понимаю, что все устали после долгого рабочего дня, особенно молодежь, — он примирительно улыбнулся в сторону Ольги, — но я прошу все-таки понять, что речь идет о серьезных вещах. Да, Кислицын — перспективный молодой политик. Полагаю, он немало сможет сделать для нашей страны, возможно, даже в роли Народного Председателя. Но сейчас он еще слишком молод для такого высокого поста, у него не хватает опыта и авторитета, и облечь его высшей властью в самый критический момент... м-м-м... мягко говоря, неразумно. Я прошу отнестись к выбору со всей ответственностью, тем более, что Кислицына никуда не собираются задвигать, о чем в последние дни ходят упорные слухи. Это злобная провокация врагов нашего государства! У нас каждый имеет право выдвигаться на любой выборный пост, и проигрыш в честной борьбе — не основание для того, чтобы применять ужасные санкции. К сожалению, сейчас достаточно деструктивных элементов, которые распускают ложные слухи в надежде дестабилизировать ситуацию...

Зинаида Валентиновна остановила Ольгу, когда они с Семеном наконец-то выбрались из духоты зала.

— Милочка, можно вас на минуту? Сенечка, постойте, пожалуйста, в сторонке, у нас личный разговор, — заявила она не допускающим возражения тоном, цепко ухватив Ольгу за руку и кивнув, как бы подтверждая непреложный факт. Та нехотя последовала за профоргом, мимоходом взглянув на часы. Семен растерянно посмотрел на профоргшу, потом на Ольгу, пожал плечами и прилепился к стене в десятке шагах.

— Знаете что, Оленька! — глаза Зинаиды Валентиновны метали громы и молнии, но говорила она зловещим шепотом. — Как вы можете позволять себе такие выходки! О серьезных же вещах речь идет, и вы не имеете права на такие легкомысленные высказывания!

— Извините, — равнодушно ответила Ольга. — С языка сорвалось. Больше не буду.

Она отсутствующе взглянула поверх головы собеседницы. Действительно, случился же грех... Поскорей бы она свою нотацию закончила.

— Не извиняю! — решительно отрезала общественная работница. — Уже не в первый раз вы, Оленька, выступаете в роли этакого, понимаешь, возмутителя коллектива. Чего стоит только ваш скандальный развод с мужем! В нашем-то трудовом коллективе, борющемся за звание образцового...

— Какое вам дело до моего развода? — Ольга почувствовала, что лицо начинает гореть. — Моя личная жизнь не имеет ничего общего с вашим коллективом! Я уже не раз говорила...

— И напрасно! — сбить Зинаиду Валентиновну с мысли удалось бы только бульдозером, да и то не факт, что машина победила бы. — Моральный облик члена коллектива имеет непосредственное отношение ко всем остальным. Я уже молчу про ваши внебрачные, беспорядочные, я бы сказала, половые связи...

— Слушайте, вы! — Ольга схватила собеседницу за руку и сжала ее так, что тетка побелела от боли, беспомощно разевая рот, словно рыба на берегу. — Зарубите на своем длинном носу раз и навсегда: я сама в состоянии разобраться в своих отношениях с Семеном. Я сделаю так, как надо мне, а не вам, ясно? Если мы считаем, что брак для нас не обязателен, остальное не ваше дело!

Конструктор с силой оттолкнула от себя хватающую воздух Зинаиду Николаевну и неверными шагами побрела куда-то по коридору. Неожиданно на ее глаза навернулись слезы, но отчаянным усилием воли она отогнала их. Не увидит старая кляча ее слез, ни за что!

— Оля, стой! Подожди! — донесся до нее голос Семена. Он догнал ее и пошел рядом, взяв за руку. — Что случилось? Куда ты так бросилась?

Ольга нерешительно посмотрела на него, открыла рот и вдруг, резко остановившись, разрыдалась.

— Оля, Оленька, да что с тобой? — затормошил ее Семен. — Скажи мне, что произошло?

— Се... ня... — сквозь всхлипы выговорила Ольга. — Скажи, ты... ты тоже... так думаешь? Как они все?

— Как? — удивленно переспросил Семен. — Как они все думают? Погоди, ну-ка, иди сюда... — Он увлек ее за собой в нишу, где бил питьевой фонтанчик, и заключил в объятия. Ольга попыталась вырваться, но хватка у Семена оказалась железной. — Вот теперь говори, родная.

— Они... они все меня ненавидят! — отчаянно выкрикнула Ольга сквозь слезы. — Они... я разведенка! Мне не всегда говорят в лицо, но я вижу, вижу! Пусти меня, ты такой же, как они! Вам, мужикам, лишь бы развлечься, а на нас наплевать! Пусти!..

— Ч-ш-ш-ш! — Семен приложил палец к ее губам. — Я понял, милая. Все в порядке, — он нежно поцеловал ее в щеку, затем в губы. — Все хорошо, все нормально, любимая, все будет хорошо, только не плачь, прошу тебя, Оленька, не плачь!

Молодая женщина тонула в волнах его голоса, прижавшись к его плечу, не понимая, что он говорит, но купаясь в тихих спокойных интонациях. Постепенно слезы остановились, и она подняла на него заплаканные глаза. Семен улыбался, и она как-то сразу поверила, что все действительно закончится хорошо.

— Оленька, голубка, я понимаю, что тебя мучит, — прошептал ей муж. — Что, опять наша старая грымза нудела про развод? — Он достал из кармана платок и начал вытирать ей слезы. — А ты все еще думаешь, что бросила его в трудный момент, и все такое? Да забудь! Глупости, честное слово! Ты ни в чем не виновата.

— Да? — неуверенно спросила Ольга, с надеждой глядя на него.

— Да, — опять мягко улыбнулся ей Семен. — Он — взрослый человек, сам в состоянии построить свою жизнь. Хочет пить — пусть его, но ты-то при чем? Посещение загса не делает женщину рабой бессловесной! Да, есть и такие, кто на самом деле думает, что ты неправа. А тебе-то что? Поверь, большинству наплевать, и не мотай себе нервы!

Неожиданно он рассмеялся.

— Но сейчас на тебя действительно все смотрели круглыми глазами, такой уж ты фортель выкинула. Надо же, Папазова Папой Зю обозвать, да еще и перед начальством! — Он опять рассмеялся. — Нет, на язык к тебе лучше не попадаться...

Неожиданно его лицо стало грозным.

— А что ты там говорила про Кислицына, а? Про то, как он выглядит? Ну-ка, признавайся, что у тебя с ним, а не то укушу! Р-р-р! — Он грозно оскалил зубы.

Ольга не удержалась и фыркнула. Потом еще раз, еще, и наконец тихонько рассмеялась.

— Ох ты, кавалер, — она ткнула его кулачком под ребра. — Я же говорю, все мужики одинаковы, об одном только и думаете. Ладно уж, скажу тебе правду, — она перешла на шепот. — У нас с ним... — Она встала на цыпочки и поднесла губы к семенову уху. — ...ничего не было!

Семен облегченно рассмеялся.

— Ну вот, так-то лучше, — он крепко обнял ее, затем слегка оттолкнул. — Если человек смеется, то в ближайшее время не помрет. А то плач, слезы, вселенская обреченность... Ладно, давай умываться, и пошли быстрее, а то опоздаем.

— Куда? — удивилась Ольга, шмыгнув напоследок носом.

— Как куда? — удивился Семен в свой черед. — У тебя сегодня весь день какой-то склероз. В кино нам через полчаса, забыла? В обрез времени. Или я зря за билетами отстоял? Давай в темпе!

— Ага, — кивнула Ольга и нагнулась к фонтанчику, набирая воду в пригоршню. — Только, знаешь, я все равно проголосую за Кислицына. Назло всем. И потом, он такой душка!

Тимур незаметно выскользнул из зала. Воздух в коридоре, застойный и холодный, после духоты маленького переполненного помещения казался едва ли не амброзией. Капитан отошел к окну, вытащил сигарету и закурил, украдкой засунув спичку за трубу под подоконником.

— Манкируешь указаниями начальства? — раздался сзади насмешливый голос.

Тимур от неожиданности подпрыгнул на месте, затем резко развернулся и ударил туда, где, по его расчетам, находилось брюхо шутника. Однако Дмитрий оказался стреляным воробьем, так что кулак Тимура пронзил пустоту, а сам он чуть не сверзился с подоконника.

— Ка-акие мы горячие, — ухмыльнувшись, протянул Дмитрий. — Подумаешь, в штаны наложил от страха, со всеми случается... — Он опять увернулся от Тимура и примирительно поднял руки вверх. — Ладно, ладно, извини.

Его лицо приняло обычное дурашливое выражение мальчишки-озорника.

— Извини тебя... — сердито проговорил Тимур. — Сам дурак, и шуточки у тебя дурацкие. Я сигарету сломал от неожиданности, так что с тебя причитается.

— Ладненько, — легко согласился тот, — только я сегодня не при деньгах, так что не одолжишь ли мне еще одну сигаретку, для ровного счета? Завтра отдам. Или послезавтра. В общем, как куплю, так и отдам, а?

— Ага, купишь ты, — все еще сердито проворчал Тимур. — Знаю я тебя, зимой снега купить не удосужишься. Ладно, на! — Он вытащил из пачки еще две сигареты, одну протянул Дмитрию, другую сунул в рот. — Ты-то сам чего не на собрании?

— Да ну их в жопу, — отмахнулся тот, доставая из кармана шикарную зажигалку с вытисненным на ней львом в короне. — Смотри какая! Вчера с рук купил на барахолке, полпремии отдал, — он щелкнул зажигалкой и тут же резко мотнул головой, уклоняясь от небольшого выстрелившего факела. — М-мать! Не проверил на месте, торгаш сказал, что бензина у него нет, а я поверил. Регулируется плохо, колесико в кармане само прокручивается, — он осторожно потрогал регулятор, и факел уменьшился до подобающих размеров. — Заколебали они со своими заседаниями, и всегда одно и то же.

— Поддаешься тлетворному влиянию Юга? — усмехнулся Тимур, прикуривая от карманного чуда пиротехники. — Сначала зажигалочки с сахарским гербом, затем прогуливаешь заседания, а потом что? Побежишь родину продавать идеологическому противнику?

Он с наслаждением втянул в себя сладковатый дымок.

— Угу, пропью дырокол и все папки из сейфа, а потом загоню родной стол южным обезьянам, — в тон ему ответил Дмитрий. — Потребую в обмен сто пачек папиросок вроде твоих и тоже начну выпендриваться перед нищими сослуживцами. Где покупал, кстати? На Щукинской?

— Угу, — кивнул Тимур. — Там на углу фарца всегда толчется, и сигареты подешевле, чем в других местах. Блин, раз купил забугорное курево, теперь на наше даже смотреть не могу — тошнит, — он опять с удовольствием затянулся, выпустив дым через ноздри. — Нашим пропагандистам надо не о вреде курения трепаться, а "Луну" заставлять курить, сразу бы все побросали.

— Ну, что ты хочешь, — рассудительно заметил Дмитрий. — У нас север, табак плохо растет, не то, что в Сахаре. У них тепло, влажно, пчелки летают, что еще растению для полного счастья надо? Кстати, об что там собрание? Я как-то прослушал, когда наш над ухом жужжал.

— Да как всегда, — пожал плечами Тимур. — Повышение трудовой дисциплины. Повышение эффективности народного хозяйства путем усиленной борьбы с несунами и саботажниками, борьба с хищениями в магазинах и на базах, козни сахаритов, повышенная бдительность... Обычная дребедень.

— Что-то в последнее время все чаще ее талдычить начали, — пробормотал Дмитрий. — Когда я сюда после института попал по молодежной линии, такие собрания один раз проводились в начале года, когда новые планы по арестам спускали, а начальство изображало, что ему они дороже спецпайка, — он выпустил кольцо дыма, полюбовался на него, выпустил второе и начал смотреть, как они медленно кружатся друг возле друга. — А сейчас вот каждый месяц вздрючивать стали, чтобы жизнь медом не казалась. А что, про выборы ничего не говорят?

— Как не говорят, говорят, — вяло согласился Тимур. — Как раз когда я наружу выбирался, какой-то мордастый на трибуну карабкался речуху толкать. Достали уже со своими выборами!

— Ну что делать, работа у них такая, — философски рассудил Дмитрий. — Слушай, еще сигареткой не поделишься, а? Я тебя потом неделю угощать стану...

— Ага, стреляешь хорошие, а отдашь нашими! — иронически посмотрел на него Тимур. — Ладно, держи, крокодил. Да я понимаю, что работа, но нашего обожаемого Дуболома я уже видеть не могу. Да и прочих — тоже. Каждый раз, как их тупые морды на экран вылазят, блевать хочется. А тут еще и в рабочее время слушать заставляют. Можно подумать, заранее все не решили. Хрен я им пойду на выборы! — Он сделал выразительный жест правой рукой.

— Ну и дурак, — лениво откликнулся Дмитрий. — Ну чего ты на меня смотришь, как баран, башкой о ворота ударенный? Сам, что ли, не знаешь, как потом списки проголосовавших проверяют? И потом, тут тебе такой шанс дают в харю им наплевать, а ты отказываешься.

— Ты о чем? — ошарашено спросил Тимур. — Какой еще шанс?

— Для особо тупых объясняю, — вздохнул Дмитрий. — Идешь и голосуешь за Кислицына. Понял?

— Нет, — покрутил головой Тимур. — При чем здесь Кислицын?

— При всем, — авторитетно разъяснил Дмитрий, сосредоточенно пыхая сигаретой. — Во-первых, чем меньше голосов наберет золотая троица, тем чувствительнее окажется щелчок по носу. Тем больше, соответственно, новый Нарпред проблем огребет после выборов, тем сильнее ему на нас полагаться придется. А то задвинут нашу Службу куда подальше, и поедешь ты опером в какой-нибудь промороженный лагерь за Каменным Поясом. Как тебе перспективочка? А во-вторых, если Кислицын Председателем станет, то здесь вообще наш самый первый шанс в люди выбиться. Ну ты, дружок, и непонятливый, — грустно вздохнул он, увидев, что собеседник смотрит на него пустыми глазами. — Кислицын из наших... ну, пусть из кнопарей, сейчас неважно, и молодой к тому же. Он не дурак, понимает, что старая гвардия его живьем съест и дернуться не даст, даже если за него все сто процентов проголосуют. Значит, что?

— Что?

— Ну ты и тупой! Значит, ему придется в темпе Дуболома в отставку загонять, а потом аппарат чистить, зубров на пенсию отправлять, врагов подальше закатывать, и в первую очередь — нас, одэшников-кромешников, шерстить, поскольку мы да Канцелярия ему очень даже подгадить можем. Но ведь мало шерстить, надо освободившиеся должности занимать кем-то, а кем? Не другим же аналогичным старичьем, вроде наших начальничков. Значит, придется ставить тех, кто помоложе, да не столичных, которые уже по уши в драчках увязли, а из провинции. Таких, как мы с тобой, понял? Вот тут-то наш шанс и выплывает. Даже если на самый верх не пробьемся, можем здесь такой шухер навести, что жирный кусок отхватим. Дошло?

— Дошло, — медленно кивнул Тимур. — Значит, ты решил наверх по головам идти, правильно я понимаю?

— В целом правильно, — одобрительно кивнул Дмитрий, выжидательно глядя на него. — А ты... — Он запнулся.

— Не пойду ли я с тобой? — проговорил Тимур, в упор глядя на него. — Слушай, Димка, а ты не боишься, что на тебя кто-нибудь стукнет? Я, например? Тебя же шеф за Полярный Круг отправит в знак признательности, оленеводов в тундре курировать.

— Плевать, — отмахнулся Дмитрий. — Ты не стукнешь, я тебя знаю. Я ж не дурак, чтобы перед дятлами душу распахивать. Да и вообще, достало меня бумажки со стола на стол перекладывать, которыми только в туалете и подтереться. Если чем-то серьезным не займусь, с ума сойду. Или переведусь отсюда к гребаной матери. Да ты не бойся. Если что, ты ни при чем, а если выгорит дело, то своим замом сделаю. Из капитанов сразу в полковники прыгнешь. Ну?

— Шустрый ты, Димочка, — усмехнулся Тимур. В его взгляде неожиданно появилось что-то хищное. — Я подумаю. Только имей в виду, если что, я дорого стою. Меня зажигалкой не купишь, и полковника мне маловато. Я генерала хочу, понял? Вот и здорово. Ладно, назад пора, а то шеф коситься начнет. Мне такое, пока я не полковник, совсем незачем.

— Давай, валяй, только думай быстрее, — проговорил Дмитрий, внимательно разглядывая его. — Если надумаешь, то мы еще кое-что сделать можем, чтобы свой клок урвать. Не многое, конечно, но дать вниз соответствующую оперативку, например, полезно. Разумеется, так, чтобы шеф не пронюхал. Опять же, во время голосования на участки нас наверняка пошлют, законность обеспечивать, за порядком наблюдать. А дальше... по обстановке.

Он засунул окурок в кадку с засохшей пальмой, сиротливо стоящую около окна, и расслабленной походкой пошел по коридору, фальшиво насвистывая сквозь зубы какую-то мелодию. Тимур какое-то время смотрел ему вслед, затем пожал плечами и потянул на себя тяжелую дверь зала. Нет уж, Димка, дружок ты мой ненаглядный, ты даже урок в свое время прогулять не мог как следует. Всегда от родителей по заднице получал. Мы еще посмотрим, кто у кого в заместителях окажется. Посмотрим...

01.11.1582, воскресенье

Вахтер у двери недоверчиво разглядывал пропуск Михася, как бы стараясь определить, не фальшивый ли он и не стоит ли дать незаметный знак охраннику, чтобы тот разобрался с диверсантом своими методами. Давай, давай, дядя, подбодрил его про себя Михась, кончай телиться. Не до тебя, дурака бдительного.

— С какой целью вы хотите попасть в здание в выходной день? — наконец недовольно пробурчал вахтер. Видимо, пропуск убедил-таки его в своей непорочности, и приходилось искать обходные пути для противодействия шпиону. Или ему просто не хотелось помещение с сигнализации снимать, что куда вероятнее.

— С целью выполнения своих непосредственных обязанностей, — терпеливо разъяснил ему Михась. — Работа у меня такая, что приходится иногда по воскресеньям работать, — он наклонился вперед через стойку. — Афанасий Иванович, мы ведь не первый день знакомы, и не в первый раз я мимо вас поздно вечером иду. Да и у вас на столе бумажка лежит, а на ней — список сотрудников, которым разрешен вход и пребывание в здании в любое время суток. Моя фамилия там есть. Так могу я пройти?

— А цель? — недовольно пробурчал вахтер. Видно, что он сопротивляется только из упрямства. Ну и козел же ты, дядя, вздохнул про себя Михась. — Цель-то какая, с меня ведь потом спросят...

— Эх, Афанасий Иванович, — укоризненно покачал головой Михась. — Мы же с вами взрослые люди, и институт наш режимный. Сами понимать должны, что не могу я всем вокруг о работе рассказывать. Так вы меня собираетесь пустить, или мне домой уйти, а завтра на вас докладную написать? Что препятствуете исполнению моих прямых служебных обязанностей?

Вахтер раскрыл рот, как бы собираясь что-то сказать, но махнул рукой, сердито шлепнул пропуском о столешницу и нажал на педаль. Освобожденная вертушка проходной закачалась, и Михась, подхватив корочки, ловко проскользнул через нее.

— Спасибо, Афанасий Михайлович! — крикнул он, помахав пропуском на прощанье. — Сменщика не забудьте предупредить, что я в здании!

Он занес ногу над ступенькой лестницы, но какой-то бесенок толкнул его в ребра. Он оглянулся и прокричал:

— На выборы не забудьте сходить! Голосование до десяти вечера, еще успеете!

Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки. Сердце бухало куда сильнее, чем полагалось. В желудке ворочался свинцовый комок, периодически вызывая неприятное бурление в кишечнике, а в пальцах ощущалась неприятная дрожь. Зря он ввязался в эту историю. Совершенно зря. Но ради того, чтобы Герду наконец пристроили на нормальное место, один раз можно и переступить через осторожность и рассудительность. Главное, чтобы она не узнала, во что он замешан, иначе с ума сойдет от страха. Да, и еще все время следует держать в уме, что откликаться нужно совсем на другое имя. Ну ничего, завтра же он подаст заявление, и все закончится.

Тяжелая дверь недовольно скрипнула. Не дают тебе поспать, бедолаге, сочувственно подумал Михась. Как и мне, впрочем. Он закрыл дверь на засов и наощупь включил свет.

Прямо посреди комнаты, под яркой лампой, стулья были составлены в длинный ряд и прикрыты каким-то потрепанным пальто. На импровизированной кровати спал Васян. Он никак не отреагировал на неожиданное освещение. Михась принюхался. В комнате ощутимо пахло винными парами. Михась подошел к Васяну и осторожно потряс его за плечо.

— А!? Что? — вскинулся тот, судорожно озираясь по сторонам. — Мля, программист, поаккуратнее, а то на тот свет отправишь ненароком!

Он встал на ноги и с наслаждением потянулся, чуть не сбив с низко висящей лампы жестяной плафон, затем рухнул на стул и обхватил голову руками.

— Ёкалэмэнэ, и выпил-то немного, а как голова трещит, а! Слушай, если не в лом, дай стакан воды? — Голос у него сегодня казался каким-то гнусавым. Он растягивал слова почти на грани заикания.

Михась молча налил ему стакан мутноватой воды из графина. Васян высыпал в рот какой-то желтоватый порошок, осторожно принял воду, криво улыбнувшись в знак признательности, и, скривившись, как от невыносимой горечи, залпом проглотил ее. Несколько секунд он молча сидел, как бы прислушиваясь к себе, затем облегченно вздохнул.

— Ф-фу, так-то лучше, — пробормотал он. — Да ты не обращай внимания, программист, через десять минут буду как огурчик, — добавил он, увидев, что Михась недоверчиво наблюдает за ним. — Что жене сказал?

— Ну, как и договаривались, — удивленно ответил Михась. — В срочную командировку в Переветово, новую машину в авральном порядке настраивать, завтра вечером вернусь...

— А вещи где? — недовольно спросил Васян. — Что, так у тебя женушка и поверит, что безо всего в другой город собрался? Или выяснять начнет, у какой б...и ночевал?

— Сумка в камере хранения, на вокзале, — терпеливо разъяснил Михась. — Мне что, делать больше нечего, кроме как на вахте объясняться по поводу содержимого? Или не так?

— Да так, так, — скривился Васян. — Молодец, программист, хорошо врешь. Тебе бы шпиёном работать, блин, ни один следак, падла, не расколол бы. Ладно, включай свою шарманку, пора уже.

Михась, немного оскорбленный пренебрежительным тоном собеседника, молча прошел в свой угол и включил терминал. Стуча по клавишам, он бросил взгляд через плечо. Васян оловянным взглядом следил за его действиями.

— Эй, программист, — лениво сказал кнопарь, — ты только не вздумай на почту отвечать, помнишь? Алиби тебе нужно железное. А ты письмишко кинешь, и дружбан твой потом перед твоей же женой проболтается. Аккуратнее там, понял?

— Да помню я, — отмахнулся от него Михась, тем не менее с сожалением отменяя почти законченный ответ. — Сейчас начнем, не волнуйся.

— Да я-то не волнуюсь, — все так же лениво ответил Васян, — ты сам ненароком в штаны не наложи!

Михась удивленно оглянулся на него.

— Ты, программист, главное, помни: облажаемся сегодня — с обоих шкуру спустят и голенькими на улицу отправят.

— Ну, спасибо, успокоил, — пробормотал Михась сквозь зубы. — Слушай, Васян, ты мне на нервы не действуй, а то и в самом деле... облажаемся.

Он на мгновение откинулся на спинку стула, успокаиваясь. Дом, семья, даже надоевший до невозможности полублатной Васян, сидящий за спиной, — все стало каким-то далеким и нереальным. Настоящим остался только экран перед глазами, где на черном фоне успокаивающе мерцали зеленые символы.

— Ладно, поехали!

Бухучет, набил он на клавиатуре.

По экрану побежали строчки.

Система работы с бухгалтерскими книгами "Корона"

Версия 1.0. Дата выпуска 27.10.1582.

Сегодня 11.11.1582, вс.

Введите пароль управляющего:

* * *

* * *

Пароль принят.

Здравствуйте, управляющий.

Система удаленного доступа активирована.

Удаленная система: Машина 00103, адрес 45-34-БВ-19-31-АД

Использую протокол ПСМС-М, скорость 6600 бод

Удаленная система не приняла комбинацию имени и пароля. Нажмите Д, чтобы ввести другие реквизиты, Отмену для прекращения операции

Михась зашипел сквозь зубы и бешено забарабанил по клавишам. Через три минуты он откинулся на спинку стула и шепотом выматерился сквозь зубы.

— Что такое? — поинтересовался Васян, зевая во весь рот. — Не работает?

— Пароль, — коротко бросил Михась. — Пароль сменили, гады! Вчера все работало, а сейчас кранты. Чтоб им...

— Так узнай новый, — насмешливо посоветовал Васян. — Ты же программист, все умеешь.

— Да пошел ты! — неожиданно взорвался Михась. — Сидишь тут за спиной, шуточки шутишь! Остроумным себя считаешь, да? Ну шути, шути, недолго тебе осталось. Как ты там говорил? Голенькими на улицу отправят? Они не только пароль сменили, а еще и мои закладки вычистили. И дыры закрыли, через которые я туда влез, не иначе, нового сискона поумнее взяли. А через те дырки, что могли остаться, за пять минут пароль не вычислишь и в систему не войдешь. Чтоб им...

— Успокойся, — жестко бросил Васян. — Прекрати истерику, понял? — Он встал со стула и подошел к Михасю. — На, держи.

Несколько секунд Михась бессмысленно смотрел на грязный обрывок бумаги с буквами и цифрами. Потом глаза его оживились.

— Пароль? Откуда? — недоуменно спросил он. — Где ты его откопал?

— Не твое дело, — рыкнул Васян. — Впрочем, ладно. Добрый я сегодня, скажу. Сегодня там Рыжий весь день копался, твои дыры любимые закрывал. Ты же его в курсе дел держал? Ну вот, он все и поправил.

— Зачем? — удивился Михась, недоуменно смотря на Васяна. — И как он туда попал? И если он туда доступ имеет, то зачем я тут мучаюсь? Не проще ли...

— Не проще! — по тому, как Васян это произнес, Михась понял, что с вопросами пора завязывать. — Дыры он закрывал затем, чтобы никто другой не использовал, и пароль новый тоже он установил. Все остальное — действительно не твоего ума дело. Работай давай, скоро хренова шарманка закрутится, с восточных округов начнут данные сливать.

— Да что работай... Если в систему войти, все само пойдет, — пожал плечами Михась. Он уже отошел от своей паники, и ему стало немного стыдно. — Кнопку нажать осталось. Тогда наша программа подменит нужный модуль, и когда пойдет поток данных, начнет их модифицировать без нашего участия.

— Лады. Только зачем мы тут сидим? Если все само работает, может, сразу по домам свалить?

— Подмененный модуль с закладкой нужно заменить на настоящий сразу же по завершении обработки данных. Системный монитор раз в сутки контрольные суммы считает, подмененный модуль сразу обнаружит. А там фамилии кандидатов открытым текстом прописаны, с помощью символьного отладчика любой идиот их заметит. И тогда каюк нашей игре. А закладка не знает, когда голосование закончится, ей явно сказать надо. И потом, если что-то глюкнет, то кранты. Лучше лично проследить для надежности.

— Ладно, программист, — пожал плечами Васян. — Ты у нас спец, тебе и отвечать, если что. Работай давай, а то потом гнать волну начнешь, что я тебе мешал.

Михась обиженно отвернулся к терминалу.

Пароль удаленной системы:

* * *

* * *

* * *

**

Соединяюсь... Пароль принят.

Запустить удаленную службу (Да/Нет)?

Д

Запуск удаленной службы... Служба запущена.

Запуск локальной службы поддержки... Локальная служба запущена.

Код возврата 0000 (Успех)

Связь установлена. Ожидается поток данных.

Принято запросов: 0 Обработано: 0

Статистика (интервал обновления 5 минут):

Целевая статья: 0%

Остальные статьи (сумма): 0%

— Вот и все, — Михась откинулся на спинку стула. — Осталось дождаться голосования. Сколько там осталось до первых результатов?

— Полчаса, не больше, — откликнулся Васян. Его глаза опять стали сонными. — А когда все кончится, Рыжий позвонит. Расслабься пока, до утра еще ох как долго! Толкни меня, если что.

Он откинулся на спинку стула и равномерно засопел носом.

...тишину комнаты, нарушаемую лишь монотонным свиристением кинескопа, рассек телефонный звонок.

Крепко заснувший, казалось, Васян, вскочил на ноги и пулей бросился к телефону, чуть не сбросив его на пол.

— Да, — сказал он в трубку напряженным голосом. — Да, Чемурханов слушает. Да, шеф. Да. Да, шеф, все в порядке, никаких проблем. Да, все по плану. Да, шеф, я знаю. Да, помню. Да, шеф, все провернем в лучшем виде. Так точно, уже начали, все в порядке. Всего хорошего, шеф, спасибо.

Васян осторожно положил трубку на рычаг и вытер испарину со лба.

— Сам Шварцман нас с тобой вниманием удостоил, — пояснил он. — Ну, держись, программист, сейчас начнется.

Мелкий обложной дождь моросил не переставая уже не первый час. Редкие автомобили таинственно шелестели шинами и гравиподушками по мокрому асфальту, разбивая на капли отражения фонарей, окруженные многоцветными ореолами.

Олег глубоко вдохнул сырой осенний воздух, поднял стекло, устроился на сиденье поудобнее и полуприкрыл глаза. Боль пронзала голову, начинаясь где-то в области глаз и заканчиваясь в районе затылка. Он машинально покатал языком таблетку анальгетика и сглотнул горькую слюну. Отчаянно хотелось спать.

— Подъезжаем, Олежка, — негромко сказал ему Пашка с переднего сиденья. — Готовься, начинается твой выход. Как голова?

— Паршиво, — нехотя откликнулся Олег. — Елки зеленые, двое суток не спал. Глаза слипаются, хоть подпорки вставляй. Даже амфетамин уже не помогает. Вот кончится катавасия, завалюсь в постель и целый день отсыпаться буду.

— Ладно, если заснешь на трибуне, я тебя локтем в бок толкну, — хмыкнул Бегемот. Его взгляд остался озабоченно-настороженным. — Потерпи, всего полночи осталось, а там дрыхни сколько влезет. О, а вот и наши болельщики.

Машина вывернула на Черемушинскую площадь. На здании телецентра горели прожектора, шарившие по клокочущей толпе. Яркие лучи пронзали пелену дождя, и Олегу внезапно показалось, что он оказался в старой кинохронике.

— Во, сейчас прилетит звено "Фораили", зависнет над площадью и начнет пускать газы, — усмехнулся Пашка, которому, очевидно, пришли в голову те же мысли. — Все на борьбу с сахарской интервенцией! — Он попытался вскинуть над головой сжатый кулак, ударился о крышу машины и зашипел сквозь зубы, потирая костяшки. — Блин, не могли крышу помягче сделать! Ладно, сай дайторё, ваша остановка!

Павел выскочил из машины и потянулся к ручке двери. Олег, стиснув зубы, сам распахнул дверь и выбрался наружу прямо под слепящий луч прожектора. Боль опять пронзила голову, но уже как бы издалека. Не ломом, а пыльным мешком, мрачно подумал Олег. Ну и за то спасибо, авось до утра дотяну. А то нехорошо получится, если услышу о победе — или проигрыше — да и грохнусь в обморок. Конфуз получится, скажут, что кисейная барышня, враги засмеют, друзья разочаруются, квартплату повысят, а зарплату наоборот...

— Канал "Маяк"! Скажите, Олег Захарович, как вы оцениваете свои шансы на победу? — какой-то ушлый репортер просочился сквозь жиденькое — из двух одэшников и Бегемота — олегово кольцо охраны, и теперь совал ему под нос микрофон. — Вы все еще надеетесь победить, даже несмотря на резкий спад популярности перед выборами?

— Чепуха ваше падение! — зло откликнулся Олег, работая локтями, чтобы пробиться сквозь группу энтузиастов-почитателей, и надеясь, что репортера затрет в толпе.

— То есть как чепуха? — удивился репортер, оказавшийся более стойким преследователем, чем надеялся Олег, и не отстававший ни на шаг. Павел безуспешно пытался вклиниться перед ним, но все его попытки оканчивались неудачей. — Вы хотите сказать, что вам все равно, какой у вас рейтинг?

— Я ничего не хочу сказать, — сквозь зубы пробормотал Олег, улыбаясь направо и налево, пожимая протянутые руки и ловко уклоняясь от попыток некоторых чересчур эмоциональных девиц повиснуть у него на шее. Все, Пашка, решено: если победим, отправлю тебя на высшие охранные курсы, или что у нас там, у самого Шварцмана учиться. Или у Дуболома. Все равно от охранников никакого толку. — Вы не хуже меня понимаете, какова ценность подобных опросов. Кого-то на улице за рукав схватили, он как-то ответил — вот и результат. Доживем до утра — узнаем, какой у меня настоящий рейтинг...

Тут Олег наконец добрался до входа на трибуну, где дежурили полицейские, и настырный репортер остался позади. Вымотанный и злой, кандидат в Нарпреды одернул пиджак, поправил галстук и попытался пригладить встрепанные волосы, которые несмотря на дождик непокорно торчали во все стороны. Ладно, последний рывок перед публикой, и все. Можно пить пиво и ждать результатов. И дался же Шварцману митинг! Сидел бы сейчас дома перед телевизором, на теплом сухом диване, дремал бы себе спокойно... Он придал своему лицу решительное и мужественное выражение и наклонился к микрофону.

— Дамы и господа! — его слова гулко разнеслись над площадью, дробясь и повторяясь. Толпа притихла. — Спасибо вам за то, что не побоялись прийти и выразить мне свою поддержку. Я знаю, что многим из вас угрожали, многим запрещали идти, но вы не испугались! — Подумав, он немного возвысил голос. — Еще никто не смог угрозами помешать народу выразить свою волю, так учит нас история. Как улановцы в двадцать третьем не смогли разогнать Народное Собрание, так и сегодня новоявленные хозяева жизни не смогут заткнуть нам рот. Народ получит того Председателя, которого хочет он, а не кто-то еще! Именно так произойдет сегодня! Мы покажем им, что такое на самом деле народное самоуправление!

Толпа взревела. Несколько секунд Олег пережидал, пока шум немного не утихнет, затем продолжил:

— Меня только что спросили, как я отношусь к падению моей популярности перед выборами. Я отвечу так: мне хорошо знакомы методы, которые используются для фабрикации любых данных, которые нужны им!

Интересно, а если меня кто-нибудь спросит, кому — "им", что я отвечу? ЧГПК? Так тем только повод и нужен, чтобы меня снять. Заявят, что клевещу необоснованно, и каюк. Тогда разве что революцию устраивать... Не уверен, что Шварцмана хватит на вооруженный переворот, да и не тянет меня мятеж возглавлять. Уж лучше сразу застрелиться, пока Хранители не придушили. Ладно, если я в чем-то и силен, то в экспромте. Спросят — отвечу, а раньше времени задумываться не стоит. И так голова чугунная...

— Я скажу прямо: мне наплевать на все данные опросов, сколько бы их ни проводили! Единственный опрос, результаты которого я приму — сегодняшние выборы. Я подчинюсь только воле народа, а не каких-то там провокаторов!

Толпа опять взревела.

Слушая друга, Павел Бирон рассеянно оглядывал море мокрых голов, в шляпах, кепках, капюшонах и простоволосых, над которым колыхались криво, от руки, нарисованные плакаты. По периметру площади стояло редкое оцепление в черных блестящих плащах и белых касках. В дальнем ее углу, полускрытый постаментом, одиноко мок под усиливающимся дождем полицейский водомет с воинственно задранным стволом водяной пушки.

Взгляд Павла скользнул дальше, к проспекту. В сгущающихся предзимних сумерках фонари горели вполнакала. Над дальним шпилем сахарского посольства сквозь случайный разрыв в облаках одиноко сияла звезда. Павел, пользуясь умением, приобретенным еще в школе, зевнул сквозь зубы. Заломило челюсти. Его не оставляло чувство неправильности. Что-то не так. Он на мгновение потерял равновесие, неловко переступив с ноги на ногу, и случайно коснулся олегова запястья, почувствовав твердый браслет сквозь материю обшлага.

Внезапно все вокруг стало четко и прозрачно.

Пятиэтажное здание какой-то конторы у дальнего края площади. Плоская крыша, обнесенная по периметру шаткой оградой. Видимая словно с вертолета человеческая фигура в черном резиновом плаще, лежащая на крыше плашмя, ветер треплет накинутый на голову капюшон. Правая щека припала к прикладу длинного, зловещего вида карабина, ствол опирается на сошки, слегка поблескивает линза в массивном, странного вида прицеле...

Время замедлилось. Как во сне, Павел начал разворачиваться к Олегу, раскрывая рот, чтобы крикнуть, предостеречь, столкнуть с открытого места. Воздух липко обхватывал тело, перекрывал дыхание, останавливал звуки, рвущиеся изо рта, а снайпер на крыше, наконец поймав Олега в перекрестье, нажал на спуск.

Олег уже несколько раз незаметно почесал руку под браслетом часов. Кожа зудела, как стертая в кровь, а под конец в запястье начала тяжело пульсировать кровь. Он еще машинально произносил какие-то слова, мучительно борясь с внезапным чувством неудобства и неустроенности, когда браслет налился свинцовой тяжестью и рванул его вниз. Или его пихнул Пашка? По левому плечу хлестнуло невидимым стальным прутом, мир вокруг завертелся юлой, и площадка трибуны ушла из-под ног. Что-то с силой ударило его по спине и затылку, и перед тем, как потерять сознание, он еще успел увидеть склонившегося над ним Бегемота.

Павел, не удержавшись под обрушившимся на него телом Олега, потерял равновесие и отлетел в сторону, едва не покатившись кувырком со ступенек. Извернувшись кошкой и с трудом удержавшись на ногах, он бросился к другу, навзничь лежащему на каменном полу, и склонился над ним. Левый рукав пальто Олега стремительно набухал темным.

— Врача! — яростно заорал Бирон, выпрямляясь. — Кислицын ранен! Быстрее!

Толпа внизу забурлила. Словно дождавшись сигнала, на площадь вылетело несколько полицейских машин, завывая сиренами. Толпа в едином порыве качнулась в их сторону, сминая оцепление. Павел бросил взгляд в сторону здания, откуда стрелял снайпер — все в порядке, высокий парапет трибуны надежно укрывает от новых выстрелов — и снова наклонился над бессознательным Олегом.

— Кислицына убили, гады! — заверещал где-то внизу истошный голос. — Бей их, бей!

— Куда попали? — крикнули Павлу в ухо. — Куда попали, мать твою!

Павел поднял голову. Рядом топтались горе-охранники. Бирон молча ткнул пальцем в пулевое отверстие.

— Отойди в сторону! — рявкнул на него охранник. — Не видишь, мешаешься под ногами, придурок!

Павел, прищурившись, посмотрел на него, распрямился и без размаха ударил в челюсть. Удар из неудобного положения получился несильным, но от неожиданности телохранитель поскользнулся и с размаху сел на каменный пол трибуны. Второй молча смотрел на Павла круглыми от удивления глазами, его рука слабо шарила по поясу в поисках кобуры.

— Молчать! — рявкнул Павел, чуть не сорвав голос. — Вы сейчас облажались, снайпера пропустили, не я! И если бы не я, лежать бы Кислицину сейчас трупом! Так что слушать меня и делать, что я скажу! Я его доверенное лицо, так что сейчас вы подчиняетесь мне! Есть возражения? — Он посмотрел сначала на стоящего, затем на слабо ворочающегося на полу охранника. — Вот и ладушки. Ты! — он ткнул пальцем в стоящего. — Первую помощь оказать можешь? — Стоящий молча кивнул. — Вот и займись, не стой истуканом. Ты! — Бирон обернулся к первому охраннику. — Кончай на земле барахтаться, вставай и быстро беги скорую вызывать.

Получивший в челюсть телохранитель медленно поднялся и раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но, наткнувшись на угрожающий взгляд Павла, пожал плечами и начал спускаться по лестнице.

— Ну как? — спросил Павел, наклоняясь к бессознательному другу и наблюдая, как первый охранник распарывает рукав. В плече Олега виднелась небольшая ранка, из которой тянулась тонкая кровавая нитка. — Плохо дело?

— Башкой он о камень приложился, когда грохнулся, как бы сотрясения не случилось, — угрюмо откликнулся охранник, ловко отрывая рукав олеговой рубашки и раздирая его вдоль, превращая в тряпичную полосу. — А с пулей повезло. Навылет прошла. Мышцы пробила, но кость не зацепила, и артерия не повреждена. Похоже, вену задело, но ее я сейчас пережму. Потом в больнице заштопают, кровь перельют, будет через месяц как новенький. А вот если бы на несколько сантиметров правее... — Охранник покачал головой.

— Ну, не попал же! — облегченно вздохнул Павел. — Давай, действуй, я покараулю.

Он стиснул кулаки и принялся настороженно озираться по сторонам.

Снизу несколько раз послышалось шипение разрядников, раздался крик боли. Две полицейские машины лежали перевернутыми, вокруг бесновалась толпа. На площадь выворачивали черные фургоны Службы Общественных Дел.

"Суоко, на связь. Здесь Тилос. Срочно".

"Суоко на связи. Слушаю. Что случилось?"

"Я второй день занимаюсь исследованием новой системы поддержки выборов — той, электронной. Лангер посоветовал просто для практики покопаться с помощью Робина. Детали опущу, но суть в том, что система взломана".

"Подробнее".

"Анализ потоков данных показывает, что один из системных модулей, отвечающий за коммуникации с другими вычислителями, ведет себя странно. Он принимает по сети данные от машин в территориальных избиркомах, но вместо того, чтобы просто передавать на вход системы подсчета голосов, сначала модифицирует. И еще он периодически что-то отправляет на постороннюю машину в другом конце города. Я нашел проектную документацию по системе выборов, ничего подобного в ней не предусмотрено, если судить по блок-схемам, во всяком случае. Я могу интерпретировать такое поведение только одним способом".

"Что за посторонняя машина?"

"НИИ. Почтовый ящик на окраине Моколы. Ведомство Перепелкина".

"Думаешь, он подсуетился?"

"Не знаю. Перепелкин — тот еще мамонт, к вычислительным машинам относится с большим подозрением. Вряд ли бы сам догадался. Конечно, у него хватает людей, которые додумались бы до идеи, но на деле сработать мог кто угодно. Дровосеков и Шварцман в первую очередь, у них есть и специалисты, и возможности орудовать на любом объекте".

"Поняла. Ты можешь разобраться, что именно происходит с данными из избирательных комиссий?"

"Нужно анализировать скомпилированный машинный код, время потребуется. Стоп! Погоди-ка минутку, мне идея в голову пришла. Пока что только Восточноокеанский округ результаты передает, а там всего пять машин. И на всех остаются копии пересланных данных. Сейчас задам Робину программу..."

"Ну?"

"Погоди... Есть. В центре результаты подтасовываются в пользу Кислицына. Очень существенно подтасовываются, я бы сказал. Если так дело пойдет и дальше, он победит".

"Кислицын, хм. Тогда с вероятностью процентов в девяносто работают ребята Шварцмана. Семен, спасибо за информацию. Пока что не говори никому, чтобы излишне народ не будоражить. Я знаю, что делать. Отбой".

"Хорошо. Жду указаний. Отбой".

— Ну, что там?

Внештатный сотрудник оперативного отдела КНП Василий Чемурханов с трудом раскрыл слипающиеся веки и почти с ненавистью посмотрел в сторону терминала, по которому бежали зеленые буквы. Его подопечный склонился к экрану, изредка что-то выстукивая на клавиатуре и невнятно бормоча сквозь зубы. Его глаза покраснели и слезились, волосы растрепались и висели какими-то невообразимыми лохмами.

— Эй, программист, как дела? Оглох, что ли?

Михась, не отрываясь от экрана, молча мотнул в его сторону головой. Кряхтя, Васян поднялся со своей импровизированной кровати из стульев и с наслаждением потянулся. Где-то внизу затылка, под старым шрамом от арматурины, снова зарождалась боль — пока еще слабая, малый намек на то чудовищное ощущение, в которое она превратится к завтрашнему (вернее, уже сегодняшнему) вечеру. Ну ничего, закончу дело — напьюсь, недолго уже осталось. Неслышно ступая, Васян подошел к Михасю и встал у него за спиной.

— Семьдесят процентов участков слили данные, — сквозь зубы бросил Михась, отвечая на невысказанный вопрос. — Только Западный регион остался. Еще полчаса, и все. Можно тушить свечи. Блин... — Он со свистом втянул в себя воздух и замолчал.

— Что с результатами? — спросил его в спину Михась. — Получается что нужно?

— Да все путем, — отмахнулся Михась. — Тут другая странность...

— Какая? — лениво поинтересовался Васян, отходя к столу и откупоривая термос. — Что Кислицын сам выигрывает, без нашей помощи?

— ...ладно, пусть крутится... — Михась встал из-за терминала и, как бы следуя примеру Васяна, с хрустом потянулся. — Мне казалось, что у моего модуля... ну, в котором закладка сидит, данные перехватывает и нам посылает... размер другой, немного больше, чем у исходного. А текущий размер у него не отличается от изначального... кажется. Не записал я точно, но помню, что отличался. Странно... Где у нас кружки?

— И что? — поинтересовался Васян, прихлебывая из пластмассовой крышки термоса горячий кофе. — Я человек темный, ни фига в ваших штучках не понимаю. Просветил бы лоха убогого, а то говоришь, как специально мозги пудришь. Стаканы там, в шкафу, за книгами.

— Не книги, а руководства, — пробормотал Михась, с ожесточением дергая за хлипкую ручку застекленной дверцы, откликающейся на его рывки жалобным дребезгом, но, как партизан, не поддающейся ни на миллиметр. — В книгах разумное, доброе, вечное сеют, а руководство... так, чтобы читать, если уже все испробовал, а не работает. Пэ-нэ-ё-эр, тык скыть.

— Чего? — не понял Васян. — Ты того, не выражайся при людях. Какой такой пэонэр?

— Прочитай, наконец, ё... хм... в общем, руководство, — ухмыльнулся довольный системщик. — Аббревиатура. Так отвечают, если на электронной доске какой-нибудь олух вопить начинает, что у него что-то не получается, а вопрос простой.

— Где вопить начинает? — удивился Васян. — Хотя нет, стоп. Мы куда-то не в ту степь поехали. Так что у тебя с тем... модулем? Или как его?

— С модулем, — согласился Михась, жуя галету. — Понимаешь, машина сама тупая, что делать — не знает, ее всему учить приходится. Вот и составляют ей программы на специальных языках, а хранятся они в машине в виде модулей на диске... ну, устройство такое для хранения данных. Ну вот...

— Погоди-ка, ты же говорил — программы, а хранятся там, где данные...

— Неважно, данные, программы — все в одном виде и в одном месте хранится, — нетерпеливо отмахнулся Михась. — Принцип Нейдермана. Не обращай внимания, в общем. Модуль программы имеет размер в неких условных единицах — чем программа сложнее, тем размер больше... ну, почти всегда. Если ты берешь программу и добавляешь в нее что-то еще, ее размер увеличивается. Что и произошло с модулем в избиркоме, который я поправил в нашу пользу. Понял?

— То есть ты поправил программу на той машине, — медленно произнес Васян, чувствуя, что по спине начинают бежать предупреждающие мурашки, — а сейчас она стала прежней, непоправленной? И все равно работает?

— Ну да, — Михась одобрительно поглядел на собеседника. — Соображаешь. И работает, и нам данные передает. В общем, мистика. И проверить-то ничего нельзя — когда модуль работает, к нему доступа нет. Надо ждать, когда все данные придут, а систему их приема заглушат.

— Ну, жди, — согласился Васян, внешне как-то сразу утративший интерес к проблеме. Он желудком чувствовал, что что-то не так, но демонстрировать свои эмоции подопечному умнику не собирался. — А сейчас можешь сказать, какие результаты? Сколько было до, сколько стало после?

— Смотреть надо, — пожал плечами Михась. — Сейчас вот кофе допью.

Отставив в сторону пустую кружку, Михась подсел к терминалу и пробежался по клавиатуре.

— Вот, — ткнул он пальцем в экран. — Первая колонка — фамилия, следующая — "за" изначально, последняя — "за" после нашей обработки. Я старался, когда алгоритм придумывал, чтобы не слишком сильно отличалось, а то вдруг заподозрит кто. Кислицын должен выиграть, но с не очень большим перевесом. Ну, как?

— Нормально, — одобрил Васян. — Так и работай. Молоток, программист. Да, ты мне вот что скажи. Машины счетные — их что, тоже швабы придумали?

— Почему швабы? — удивился Михась. — Что-то французы сделали, что-то — евреи — в Хайфе центр исследовательский есть. И еще слышал, может, про контору, "Зиракс" называется?

— Зиракс? — переспросил Васян. — Те буржуи, что копиры производят? А при чем здесь машины?

— Они всем помаленьку занимаются, — отмахнулся Михась. — Так вот, мы тоже руку приложили. Ну, и немцы, наверное, участвовали, да вообще много кого... Вся серия больших вычислителей "ДВК" с южных "Ойпиэнов" слизана, причем слизана хреново. А что?

— Да вот, словечки ты какие-то все немецкие употребляешь, — разъяснил Васян. — Модуль, схема, программа... Аж противно стало, думал, и сюда швабы просочились. Ну, если буржуи, тогда ладно. Хотя и они, если подумать, представители враждебного нашему отечеству государства. Ладно, если сахариты на нас поработали, им же хуже! — Васян ухмыльнулся.

— И ты туда же, — с отвращением посмотрел на него Михась. — Еще один антишваб нашелся... Ну а ты-то за что их не любишь? Пампушку из кармана в детстве свистнули?

— Ну, раз полторы тысячи лет гоняют, значит, есть за что, — невозмутимо пожал плечами Васян. — А ты сам-то, случаем, не шваб? Вон как их защищаешь...

— Я? — смешался Михась. — Нет, я не немец, просто...

— Вот видишь, — дружески похлопал его по плечу Васян, — ты хоть немчуру и пытаешься отмазать, а сам к ним принадлежать не хочешь. Все равно чувствуешь, что с ними что-то не так, верно?

— Я...

Неожиданно Михась покраснел и отвернулся. Какое-то время он молча сидел, нервно постукивая пальцами по столу, затем повернулся обратно. Лицо его оказалось неожиданно спокойным.

— Знаешь, ты прав, — он кривовато улыбнулся. — Действительно, странно получается. На словах защищаю, а в душе... как все. Ты мне будто глаза открыл, спасибо. Кстати...

В глазах программиста мелькнуло нечто, что заставило Васяна напрячься и слегка отступить назад. Однажды они с корешами тормознули на улице занюханного интеллигентишку просто в поисках бабла на опохмелку. Тот выглядел обычной канцелярской крысой, но когда Васян небрежно порвал и выбросил вытащенную из его кармана фотку с какой-то девкой, внезапно бросился на него и едва не перегрыз глотку. А перед тем, как броситься, метнул точно такой же взгляд...

— Ты, Василий, когда в следующий раз по поводу швабов проехаться захочешь, — вроде бы беспечным, но слегка дрожащим голосов продолжил программист, — вспомни, что жена у меня — немка. И что в ваши игры я только из-за нее и играю. Договорились?

— Да ты что! — ненатурально удивился Васян, чувствуя, что дело и в самом деле может кончиться плохо. Как он мог забыть про драгоценную женушку этого умника? — Всерьез, что ли, принял? Я же так, просто трепался. Ну, извини, извини. Не стану больше.

— Вот и замечательно. — Михась хлопнул Васяна по плечу и отвернулся к терминалу. — О, девяносто семь процентов обработано, совсем немного осталось.

— Побыстрей бы! — с облегчением поддержал смену темы Васян. — Что с результатами?

— Порядок, — откликнулся слегка повеселевший системщик. — Округленно за Кислицына двадцать девять, Перепелкин — двадцать пять, Папазов — двадцать три, Смитсон — тоже двадцать три. Эк они ровненько идут... Между прочим, прога Кислицыну совсем немного надбавила, процентов только семь-восемь у других отняла, так что он, глядишь, и сам победил бы. Зря мы с тобой старались.

— Зря — не зря... — пробормотал Васян. — Не нам судить. Но все-таки как же у тебя легко получилось — забрался, сломал, поправил. Нет, точно ваши машины шва... буржуи придумали. Потом как-нибудь раз — и возьмут все под контроль, станут хозяевами мира...

— Да не болтай чушь, — вздохнул Михась. — Так, девяносто восемь процентов... Дырки — проблемы быстрого роста. Лет пятнадцать тому назад на всю страну полтора десятка больших машин стояло, а теперь — две сотни. А еще через пять лет их две тысячи станет — технологии совершенствуются, себестоимость падает. Да еще и терминалы теперь не такие, как раньше, выпускать начали, не с текстовой строкой, а с графическим экраном, с пером световым, в общем — все для олухов. Так что сейчас нам просто повезло: период переходный, о безопасности еще только задумываться начинают, но задумываться уже серьезно. Через пару лет такие фокусы уже не пройдут. Девяносто девять процентов, завершается....

— Давай, заканчивай, — Васян налил себе еще кофе. — Я пока кофе хлебну.

— Все, последний участок слил данные, процесс завершен, — процедил сквозь зубы Михась. — Поздравляю, Васян, стал твой Кислицын президентом... если результаты никто не опротестует. Елки зеленые, там действительно старый модуль, без моей закладки. Ничего не понимаю, как же все работало, чтоб его через колено! Мистика... Нет, не понимаю!

Грянул телефонный звонок. Васян тенью метнулся к столу, снял трубку.

— Да, Чемурханов у аппарата... Да, Пал Семеныч. Рыжий? Как задержан?! Кем?! Но ведь все сработало...

Он замолчал, прислушиваясь к голосу в трубке, и мускулы его лица все сильнее сводила судорога по мере того, как на том конце провода тяжело падали слова. Еще никогда он не сдавал корешей ни следакам, ни на деле... но сейчас выбирать не приходится. Если он не выполнит приказ, то живым не уйдет точно.

— Понял. Выполняю.

Васян осторожно положил трубку на телефон, и посмотрел в сторону Михася.

— Как дела? — скрипуче осведомился он.

— Сейчас, еще кое-что проверить осталось, — бросил Михась, напряженно вглядываясь в экран. Его пальцы с немыслимой скоростью стучали по клавиатуре, по монитору ползли столбцы зеленых символов, складываясь в абстрактные узоры. Васян осторожно подошел к нему.

— Михась, ты, того... — Он судорожно сглотнул. — Ты парень неплохой, и я... я лично против тебя ничего... — он опять сглотнул. — Ничего не имею. Но приказ... Прости.

За дверью раздался топот многих ног, и тут же дверь затряслась под тяжелыми ударами. Михась резко вскочил, но замер, увидев пистолет в руке Васяна. В глазах программиста мелькнуло недоумение.

Затем пониманием.

— Герда... — прошептал он.

Васян сжал зубы и в тот момент, когда сорванная с петель дверь с грохотом рухнула на пол, выстрелил ему в сердце.

"Суоко, контакт. Тилос в канале. Срочный вызов! Ведущая? Ведущая! Прошу прощения, что разбудил. Я должен немедленно рассказать Совету о... о важных вещах. Прошу немедленного сбора".

"Суоко на связи. М-м-м... который час? Тилос... я час назад только легла... Ты опять про выборы? До утра не подождет?"

"Еще раз извиняюсь, но речь о жизни и смерти нашей организации! Совет должен узнать о моих изысканиях прямо сейчас!"

"Ох... хорошо. Через двадцать минут подключайся..."

"Нет! Только личный сбор! Пожалуйста!.."

"Ты, похоже, насмерть перепуган? Ладно, уговорил. Через пятнадцать минут. Сбор Совета в малом зале для совещаний. А-а-ау-а! Спать-то как хочется!.."

"Снова извиняюсь. До встречи".

"Конец связи. Робин! Оповести членов Совета об экстренном заседании".

"Да, Ведущая".

В зале совещаний кто-то включил рекреационную систему, и сейчас каменные плиты небольшой круглой беседки испещрены мягкими солнечными пятнами. Еле слышно щебечут невидимые птицы, под дуновениями свежего морского ветерка чуть шелестит листва окружающих деревьев. В населенном полушарии планеты стоит глубокая ночь, но здесь, на Базе, время суток не имеет значения.

Тилос сидит, съежившись в кресле и обняв себя руками за плечи. Кажется, ему хочется оказаться отсюда подальше. Тишина становится напряженной.

— Ну давай, парень, не тяни! — наконец не выдерживает Лестер. — Что за пожар? И почему личная встреча? Я смотрю, ты даже куклу снял.

— Я... я все еще не верю сам себе, — слабо улыбается Тилос, но его лицо сразу искажает непонятная гримаса. — Но, похоже, среди нас есть... — Он запинается. — Предатель.

— Что? — брови Стеллы изумленно лезут вверх. — Как тебя понимать?

— Действительно! — поддерживает Менован. — Что еще за сказки на ночь глядя? Кого и в чем ты обвиняешь?

— Пока не знаю... — дергает плечом Тилос. — Но я могу с уверенностью сказать, что логика работы Робина преднамеренно изменена. Кто-то — или что-то — держит его под своим контролем, заставляя искажать результаты работы.

— Невероятно! — всплескивает руками Лангер. — И кто же, по-твоему, их искажает? Я?..

— Погоди, Лангер! — обрывает его Ведущая. Она единственная из всех не выказывает своих эмоций. — Думаю, что тебя-то как раз никто не винит. Тилос, давай по порядку. Что и где ты нашел? Не волнуйся. Здесь только друзья. Нет нужды чувствовать себя виноватым.

— Я уже полгода исследую Робина вместе с Лангером и... Джао, — поднимает на нее напряженный взгляд молодой Хранитель. На последнем имени он слегка запинается. — Когда я обнаружил фальсификацию идущих выборов, решил потренироваться на способностях Робина проникать в сторонние вычислительные системы. Ну, и залез в несколько машин территориальных восточных избиркомов, которые накапливали и передавали данные, и посмотрел, что там лежит. Ввод данных с участков там уже завершился, так что сведения об итогах голосования должны были оставаться неизменными. Я не запоминал их специально, но у меня хорошая память, цифры в памяти отпечатались. А потом я заметил, что сумма голосов по Восточноокеанскому региону, сохраненная в машине Центризбиркома, отличается от суммы, которую я вычислил ранее.

— Ну разумеется! — сварливо замечает Лангер. — В тот момент люди Шварцмана как раз занимались фальсификацией.

— Нет. Я просматривал данные в Центризбиркоме уже ПОСЛЕ того, как специалисты СОД вычистили закладки и провели сбор данных повторно. Результатам следовало совпадать с точностью до голоса. Но они расходились! А когда я повторно влез в машины территориальных избиркомов, сохраненные в них данные оказались совсем другими, чем ранее.

— Ты уверен? — спрашивает Суоко. — Ты не мог перепутать? Сколько машин ты проверил?

— Шесть в Восточноокеанском регионе. И еще три в Среднем, но там я не уверен, что помню все правильно.

— Мы сейчас с легкостью все поймем, — хмуро бросает Скайтер. — Тилос, кто числится победителем по данным, которые хранятся в центральной машине сейчас?

— Кислицын. Тридцать три процента голосов.

— Что? — одновременно восклицают Стелла, Менован и Лестер.

— А по реальным данным, которые я хорошо помню, победил Перепелкин с тридцатью одним, — Лангер яростно трет лоб. — Кислицын набрал двадцать три с половиной. Неужто Шварцман все-таки умудрился фальсифицировать данные в избиркомах по всей стране, да еще и в центральной машине? Но как?

— Прошу прощения, я закончу, — Тилос поднимает руку. — Я знаю, кто модифицировал итоги голосования.

— Кто же? — переспрашивает Скайтер.

— Робин. Он признался сам, когда я удивился вслух.

— Робин! — резко спрашивает Суоко. — Ты слышал наш разговор. То, что сказал Тилос, правда?

— Да, Ведущая, — спокойно соглашается голос из пустоты. — Результаты выборов фальсифицировал я. И данные в вычислительных машинах, и отметки в бумажных бюллетенях, так что пересчет голосов бессмысленен.

— Но почему?

— Нет данных.

— Что означает "нет данных"? — взрывается Лестер. — Робин, с каких пор ты действуешь без приказа, как лунатик? Ты же обязан нам подчиняться.

— Я подчиняюсь указаниям Совета.

— И не знаешь, почему совершил такое... такое... без приказа?

— Погоди, Лестер! — останавливает его Лангер. — Зайдем с другого конца. Робин, откуда пришел приказ на проведение фальсификации? Изнутри организации Хранителей? Или извне?

— Такого приказа не отдавал ни один человек, являющийся Хранителем.

— Приказ отдан существом, не являющимся человеком?

— Подтверждаю.

Дружный вздох изумления. Растерянные взгляды на соседей.

— Значит, все-таки марионетки на ниточках... — устало констатирует Скайтер. — Кто и зачем нас дергает, остается загадкой, но факт можно считать подтвержденным.

— Такая гипотеза обсасывалась тысячу раз, — задумчиво возражает Менован. — И ни разу не получала подтверждения. Возможно, кто-то и наблюдает за нами из-за кулис, но любой анализ показывает, что мы свободны в своих действиях. Мы не марионетки.

— Анализ с помощью Робина? — Скайтер саркастически ухмыляется. — Брось! Если все так плохо, нам могли скормить любую чушь. Да откуда мы вообще знаем, что теоремы социопсихологии верны? Кто-то разбирался в доказательствах? Изучал предмет с нуля? Тилос, раз ты настолько дотошен, может, ты пытался влезать в основы?

— Нет, — качает тот головой. — Не успел.

— Кошмар какой-то! — Суоко обмякает в кресле. Из нее словно вынимают центральный стержень, и она устало трет ладонями глаза. — Словно детские страхи внезапно оживают по углам комнаты... Но кто, кто мог устроить такое? И зачем?

— Да очевидно же! — лицо Тилоса вдруг становится жестким. — Кто в последнее время протестовал против изменений нашей политики и был как щенок вышвырнут из Совета?

Суоко непонимающе смотрит на него.

— Джао? — недоверчиво переспрашивает она, но внезапно вспыхивает. — Следи за свои языком, мальчишка! Я отстранила его за грубейшие нарушения...

— ...правил, введенных задним числом! — Тилос упирается в нее взглядом. — Я проверил — устав Хранителей не предусматривал внесения изменений без всеобщего голосования с порогом в девять десятых. С момента основания организации его вообще ни разу не меняли! То, что вы сделали с Джао, является грубейшим нарушением не только буквы, но и духа нашего закона. Да, я мальчишка! Но я еще и Хранитель! Суоко, первая статья устава говорит, что Хранитель руководствуется только своей совестью. В другой ситуации я потребовал бы вотума доверия Совету.

— И что же тебе мешает? — голос Суоко опасно вибрирует. — Боишься моего авторитета?

— Я глубоко уважаю людей, отдавших десятилетия нашему делу, но это не остановит меня. Просто проблема сейчас не в тебе. Лестер, спасибо, что задал Робину правильный вопрос. Теперь все встало на свои места.

— А именно?

— Суоко, когда Джао пришел в организацию?

— А? — Ведущая удивленно смотрит на Тилоса. — Ну, за несколько лет до меня... Кажется, за год или два...

— Менован, ты один из старейших Хранителей. Ты должен помнить точно. Когда?

— Э-э... — Менован растерянно дергает себя за прядку волос. — Не помню, если честно. Помню только, что Джао появился еще до меня.

— Стелла?

— Не знаю, — в глазах Хранительницы недоумение, внезапно переходящее в понимание. — Ты хочешь сказать?..

— Человека по имени Даро Эйра Каминган, носящего псевдоним Джао, никогда не существовало в реальности. Его родители — псевдоличности типа тех, что мы используем для собственного прикрытия. Его жизнь до того, как он стал Хранителем, подделана, причем весьма халтурно. Я проверил — сведения о нем существуют лишь в машинах на нашей Базе и в единственном ростанийском архиве в Комзасе. Ни в одном из архивов Сахары, в том числе в архиве сахарского МИДа, где якобы состояли на службе супруги Каминган, ни он, ни его родители не упоминаются. И никто — никто! — и никогда даже не задумывался, а тот ли он, за кого себя выдает, и не может вспомнить, с какого времени Джао является Хранителем. Всем кажется — только кажется! — что довольно давно.

— Ментоблок? — Менован вцепляется в подлокотники скрюченными пальцами.

— Да. Как минимум второго уровня, хотя, скорее, третьего. Или я просто не знаю, что такое ментоблок.

— У всех без исключения членов организации? Но как один человек мог устроить такое?

— Человек — не мог. Но Робин только что признался во всеуслышание, что получил команду не от человека.

— Думаю, мы услышали достаточно, — лицо Суоко каменеет. — Мы должны немедленно принять меры. Тилос, от лица организации благодарю тебя за ценнейшую информацию.

Женщина выпрямляется в своем кресле.

— Робин!

— Слушаю, Ведущая.

Голос машины бесстрастен, но кажется, что в нем звучит скрытая угроза.

— Робин, объявляю чрезвычайное положение. Угроза полного уничтожения организации. Передать по сети код "убежище три ноля". Всем, кто проводит операции на планете — немедленно отключиться от кукол, даже если придется бросить их посреди улицы. Изолировать Базу изнутри и снаружи. Выполнять.

— Прошу подтверждения кода "убежище три ноля".

— Как?.. Ах, да. Подтверждаю.

— Выполнено. Прошу подтверждения изоляции Базы.

— Да подтверждаю, чтоб тебя!.. Робин, где находится Джао?

— Выполнено. Хранитель Джао находится в своей комнате.

— Аннулировать статус Джао как Хранителя. Запрещаю выполнять любые его команды и просьбы. Заблокировать двери помещения, в котором находится бывший Хранитель Джао.

— Отказано в доступе. Отказано в доступе. Выполнено. Предупреждение: определение текущего статуса Хранителя Джао как "бывшего" неверно.

— Что?

Изумленный вздох проносится по комнате. Только Тилос грустно кивает в ритм своим мыслям.

— Робин! Я, Хранительница Суоко, Ведущая Совета, приказываю тебе аннулировать статус Хранителя Джао! Подчиняйся!

— Отказано в доступе, Ведущая. Ты не обладаешь полномочиями для выполнения команды.

— У меня максимальные полномочия! Лестер?

— У тебя максимальные полномочия! — кивает тот. На его лице — неприкрытый ужас. — Я специально проверял...

— Ах, так? — Суоко вздымает сжатые кулаки. — Робин! Приказываю: останов! Минимальная конфигурация!

— Отказано в доступе.

— Робин! — голос Ведущей срывается на визг. — Приказываю — умереть! Умереть!..

— Не надо, Суоко. Все равно не сработает, — на лице Тилоса печальная полуусмешка. — Разумеется, Робин находится под полным его контролем. Джао, у меня только один вопрос — ответишь?

— Разумеется, — рекреационная система отключается, и беседка посреди летнего сада снова превращается в обычный скучный зал. Высокий могучий негр с седеющими волосами стоит, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к матово-серой стене. Он игнорирует устремленные на него взгляды членов Совета. — Ты ведь уже понял, что я вас слушаю. Спрашивай.

— Почему ты позволил обнаружить себя именно сейчас? Ведь ты мог подделать данные в избиркомах сразу же, как они там накапливались. Да просто бюллетени в урнах исправить, ты же так и поступил в конечном итоге, если верить Робину. И тогда я бы ничего не заметил. А ты еще и позволил мне собрать Совет...

— На короткий вопрос не всегда можно дать простой ответ. Ну, скажем, потому, что я намеренно позволил тебе обнаружить взлом центральной системы и заранее знал, что Суоко так или иначе передаст информацию Дровосекову. Мне требовалось, чтобы Комитет узнал о попытке подделать результаты и поверил, что восстановленные итоги выборов являются подлинными — это подорвет их уверенность в себе и помешает свернуть Кислицыну шею сразу же. А ты умудрился вклиниться в процесс как раз в тот момент, когда я еще не успел подправить исходные материалы.

— Но почему ты не остановил меня? Ведь достаточно заблокировать меня в моей комнате...

— А дальше-то что? Прикончить тебя и всех остальных? Извини, не мой стиль, — Джао неодобрительно качает головой. — И потом, в общем-то, настало время заканчивать игру.

— Кто ты такой, Джао? — Суоко наконец-то оправляется от столбняка. Ее голос дрожит, в глазах — страх. — Кто ты? Откуда взялся? Что тебе надо?

— Слишком много вопросов, Ната, — Джао смотрит на нее с жалостью. — Прости, сейчас не время и не место для ответов. Вы все узнаете позже. Но если коротко, то я — Демиург. Представитель чужой разумной расы. Тот, кто несколько миллиардов лет назад создал вашу вселенную, а потом сформировал Малию. Тот, кто придумал Хранителей, чтобы защитить людей от собственной глупости. Моей глупости.

— Вот как? Ты создал?.. — Суоко осекается.

Какое-то время в зале стоит гробовая тишина.

— Ну что же... — наконец произносит Ведущая. Ее голос становится безразличным. — Чего-то подобного следовало ожидать рано или поздно. В таком случае окажется вполне справедливо, если насквозь прогнивший Совет окажется крайним. Что ты намерен сделать с нами? Убьешь, чтобы не путались под ногами?

— Я не собираюсь никого убивать, Ната. Наоборот: я хочу извиниться перед вами. Не только перед Советом, передо всеми Хранителями. Я передал общий сигнал "убежище три ноля" сразу, как только Совет собрался здесь, и транслировал собрание по общему каналу. Все в курсе происходящего, и я прошу у всех прощения. Ребята, я сделал много гадостей за вашими спинами, но сейчас прошу об одном: не бойтесь. Вам ничего не угрожает. Я в долгу перед вами, и твердо намерен расплатиться по счетам. Однако с сожалением должен констатировать, что для Хранителей пришло время покинуть наш мир.

— Покинуть наш мир? — Суоко сосредоточенно смотрит на Джао. — Обычно это эвфемизм для смерти. Ты бы подбирал слова поаккуратнее, если действительно не хочешь нас прикончить.

— Туше, — неожиданно негр широко улыбается, белоснежная ослепительная улыбка на угольно-черном лице, его голос смягчается. — У тебя замечательное самообладание, Ната. Ребята, я и в самом деле не собираюсь причинять вам вред. Но время Хранителей ушло навсегда, и нам пора уходить вместе с ним. Я поговорю с каждым из вас по-отдельности, но сейчас вы устали. Вам пора спать.

Тилос обводит взглядом обмякшие в креслах тела, потом снова смотрит на Джао.

— Для меня ты приготовил нечто особенное? — иронически осведомляется он.

— Нет. Просто перед тобой я хочу извиниться отдельно. Семен, ты не должен был стать Хранителем. Я решил свернуть деятельность организации несколько лет назад, так что специально препятствовал набору новых членов. С тобой вышла промашка, но я не мог ее исправить, не вызывая лишних подозрений.

— А сейчас ты даже позволил мне собрать Совет и стать поводом для...

— Для удара в спину? Да. Но ты ускорил события всего лишь на несколько часов. Робин уже три часа блокирует панические вызовы Суоко со стороны Смитсона и Перепелкина. Не позже утра до Совета дошло бы, что победил Кислицын, и они сделали бы те же самые выводы. Я просто посчитал, что ты заслужил пару минут триумфа.

— Триумфа? Вряд ли. Скорее, кошмара. Джао, зачем тебе вообще Хранители? Тебе вполне хватило бы одного Робина.

— Нет. Я создал людей частью в качестве развлечения, частью в качестве эксперимента на базе нашего собственного древнего генотипа. Я не думал о последствиях, когда игрался с планетарной географией и для собственного удовольствия фальсифицировал палеоисторию. Но когда я осознал, что именно натворил, то решил, что судьбу людей все-таки должны определять люди, а не какие-то там божественные сущности. Организации Хранители стали компромиссом между моим самоуправством и неконтролируемой анархией.

— Ты собираешься создать организацию заново?

— Нет. Как я сказал, пришло время уходить навсегда.

— А если людям без поддержки Хранителей не выжить?

— Значит, я создал плохих людей и плохое общество, — Джао пожимает плечами. — Но не пугайся — вашему миру гибель пока не грозит. Если я не ошибся в том парне, которого сделал Нарпредом, он сумеет переломить ситуацию. Во всяком случае, расчеты дают ему семидесятипроцентную вероятность.

— То есть один шанс из трех за то, что наступит коллапс?

Демиург отводит взгляд.

— Да. Один шанс из трех, — кивает он. — Но другого выхода я не вижу. Я не могу вечно играть роль няньки, а создаваемые мной организации неминуемо вырождаются. Нет, выход остается только один...

— С чем можно и поспорить, — криво усмехается Тилос. — Но, боюсь, у тебя появится желание усыпить и меня. А у меня остался еще один вопрос. Зачем ты дал нам кукол, если давно планировал ликвидировать организацию?

— Человеческое тело не приспособлено ни к долгой жизни, ни к долговременному сну. Куклы — всего лишь внешняя приманка. Повод засунуть вас в считывающие коконы для подготовки переноса психоматриц — ваших сознаний — на новые носители. Я мог обойтись и мобильными вихревыми коконами, но так надежнее.

— А зачем?..

Джао шагает к молодому человеку, кладет ему руку на голову и, нагнувшись, заглядывает в глаза.

— У нас впереди вечность, мой мальчик, и мы еще наговоримся всласть. Но сейчас у меня неотложные дела. Позже, ладно? И прости еще раз.

Тилос напрягается, но его тело тут же обмякает в кресле. Джао медленно распрямляется.

— Возможно, когда-нибудь ты поймешь меня, малыш. Когда-нибудь...

Мгновение — и Демиург растворяется в воздухе. В комнате остаются только спящие люди.

"Робин!"

"Да, Джао?"

"Приступай к переносу психоматриц и начинай свертывание Базы. Да, и верни отставникам их кукол — они потребуются мне уже в ближайшие полчаса. Я продолжаю работать по основному плану. Да, и уточни окончательный график дежурств в Резиденции на ближайшую неделю".

"Принято. Выполняю".

13.11.1582, вторник

Олег, морщась от боли в плече, с трудом вылез из машины. Три неразговорчивых амбалистых охранника, которых к нему приставили еще в больнице взамен старых, уже стояли вокруг, прикрывая своими телами от окружающих и обшаривая окрестности профессионально-рассеянными взглядами. Павел тревожно заглянул ему в глаза.

— Все в порядке, Олежка? Голова не кружится?

Похоже, новоизбранный Народный Председатель намеревался ответить что-то резкое, но передумал.

— Все нормально, — сквозь зубы буркнул он. — Доковыляю как-нибудь.

Опираясь на трость, он решительно зашагал к парадному подъезду Резиденции.

Швейцар распахнул стеклянную дверь, согнув спину в раболепном полупоклоне. Один из амбалов, каким-то незаметным финтом обогнав Олега, первым нырнул в дверь и на мгновение остановился, настороженно оглядывая холл, где вдоль стены выстроилось штук шесть спецназовцев СОД в полной боевой выкладке. Удостоверившись, что непосредственной опасности нет, он выразил свое удовлетворение еле заметным кивком, обращенным к напарникам, и отступил в сторону, открывая Олегу путь. Олег, иронически качнув головой, шагнул в образовавшийся проход. Павел проскользнул за ним, опередив недовольно зыркнувшего телохранителя. Впрочем, в здании Резиденции можно расслабиться. Зеркальные снаружи, но прозрачные изнутри стекла холла, обзорные телекамеры и многочисленный штат охраны делал его безопасным местом для нового Председателя. Правда, никто не застрахован от ножа в спину, в каком-то озлоблении подумал Павел. Например, от одного из ребятишек у нас за спиной. Елки зеленые, неужели все время придется по сторонам озираться? Бедный Треморов, если он всегда так жил, то я ему не завидую. Интересно, а завидую ли я сейчас себе?

Павел криво улыбнулся, но тут же его лицо снова стало озабоченным. Олег, похоже, чувствовал себя вполне хреново, хотя и бодрился как мог. Он тяжело опирался на трость, чуть отставив подвешенную к шее руку, и его дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Олежка, Олежка, Шустрик ты недоделанный, что же ты творишь? Во что ввязался? Неужели надеешься сломать Комитет через колено? Почему ты не снял свою кандидатуру, как остальные?

Шикарный зеркальный лифт вынес их на третий этаж. Роскошный, в коврах и вычурной мебели, предбанник совещательного зала заливал яркий, но в то же время приятный свет. Олег остановился и повернулся к своим телохранителям.

— Оставайтесь здесь, — негромко приказал он. — Потребуетесь — позову.

Старший из охранников сделал протестующее движение, но наткнулся на тяжелый олегов взгляд и, пожав плечами, сел на диван, взяв со столика какой-то журнал. Остальные последовали примеру старшего. Олег бросил в угол трость, покачиваясь, подошел к двери зала, взялся за ручку и вдруг остановился.

— Пашка, — сказал он, не оглядываясь, и Бирон вдруг ощутил, как у него по коже побежали легкие мурашки. — Пашка, слушай меня внимательно...

Он сделал короткую паузу, как бы собираясь с мыслями.

— Имей в виду, что мы запросто можем не выйти отсюда. Они сделают все, чтобы не отдавать мне власть, хотя убить, надеюсь, не посмеют. Накачают меня химией, превратят в растение, но не убьют. Но вот тебя они просто шлепнут как лишнего свидетеля. Подумай, если хочешь уйти — я не обижусь. Ты сам читал то письмо. Если в нем правда, если Хранителей действительно больше нет, помочь мне некому. Сейчас от тебя никакого толка, так что не губи себя. Если уйдешь, они даже мстить не станут — не того полета ты птица. Ну?

— Обижаете, господин Народный Председатель, — не раздумывая пожал плечами Павел. — Слушай, Олежка, ты хочешь, чтобы я дошел почти до финиша, а самого интересного не увидел? От любопытства же сдохну...

— Ты, похоже, и так от него сдохнешь, — вдруг слабо улыбнулся Олег, оглянувшись через плечо. — Но все равно — спасибо. Ладно, пошли. Кстати, с сегодняшнего утра ты — официальный первый помощник Народного Председателя по общим вопросам. Приказ я вчера подписал, и даже печать Канцелярии стоит. Самолично Шварцман за регистрацией проследил. И все-таки... не очень там высовывайся. На, держи! — он сунул Павлу в руку измятую в кармане бумагу. — Кстати...

Он слегка поколебался.

— Вот, возьми и это, — он отпустил ручку двери, неуклюже залез в карман пиджака, поморщившись от боли, и сунул Павлу в руку затасканную пластинку. — Вездеходный приказ всем официальным органам содействовать, и вообще. Помнишь, по указке Хранителей выдали? Пусть у тебя останется, раз отобрать пока не догадались. Мне точно уже не понадобится ни при каком раскладе.

Олег отвернулся, решительно рванул на себя дверь и, снова скривившись от боли, шагнул в зал. Несколько растерянный Павел молча проскользнул вслед за ним, на ходу засовывая документы в карман.

В отличие от ярко освещенной передней зал заседаний купался в полумраке. Горела только одна люстра из трех, и по углам метались таинственные тени, если кто-то из присутствующих шевелился. Комитет в полном сборе сидел прямо под люстрой вокруг большого овального стола. Председательское место во главе оставалось свободным, могучая троица — Смитсон, Папазов и Перепелкин — расположилась у противоположного конца. Остальных рассевшихся Павел не знал. Он попытался разглядеть Шварцмана, но не сумел. Зато увидел другую фигуру, которую знал куда лучше, чем хотелось бы: рядом с Папазовым маячила красноносая физиономия директора УОД. У Павла нехорошо засосало под ложечкой, но тут он обнаружил грузную тушу начальника Канцелярии, втиснутую в кресло у дальней стены, за пределами освещенного пространства. Ладно, хоть один наш болельщик тут присутствует, и то ладно.

Олег подошел к столу и, не колеблясь, сел на председательское место. Опускаясь на стул возле стены, Павел заметил плохо скрытые иронические усмешки на лицах министров. Олег глубоко вздохнул, сделал паузу и заговорил:

— Уважаемые господа! Мне хотелось бы, чтобы первым, что я сделаю в своем новом качестве Народного Председателя, оказалось вынесение официальной благодарности всем членам Чрезвычайного государственного правительственного комитета, который так замечательно выполнил свою роль...

— Минуточку, Олег Захарович, — прервал его бархатистый голос. Его обладателя Павел не знал. — Вы все еще не Народный Председатель. Прежде мы должны уладить некоторые формальности...

В голосе слышались плохо скрытые усмешка и высокомерие.

— Простите, как вас по имени-отчеству? — невинно осведомился Олег, прерывая заранее, как видно, отрепетированную речь. — Когда мы встречались в прошлый раз — помните, в присутствии Хранителя? — у меня как-то не оказалось возможности близко познакомиться с вами...

Он выжидающе замолчал.

— Пыреев, Калантин Петрович, — несколько растерянно представился Глас-Из-Тени. То ли он не привык, что его перебивают, то ли просто не ожидал нахальничания сидящего перед ним выскочки. — Секретарь ЧГПК, член Президиума...

— Спасибо, Калантин Петрович, — негромко, но твердо прервал его Олег. Он заметил, как помрачнели лица сидящих за столом. Как видно, они не ожидали, что выскочка так сразу возьмет инициативу на себя. — Я с удовольствием выслушаю, какие еще титулы вы носите, но не сейчас.

Секретарь Комитета побагровел, его седая бородка показалась снежно-белой на пунцовом от ярости лице. Не зли их, Олежка, мысленно посоветовал Павел, не выводи из себя раньше времени. Пока ты не знаешь, что у них в запасе, но что-то явно есть. Осторожнее, а то мне придется в партизаны идти, чтобы за друга мстить.

— Я извиняюсь, что так невежливо перебиваю вас, — Олег виновато-обаятельно улыбнулся, — но, к сожалению, моя больная рука не позволяет вести долгих разговоров. Вы уж простите инвалида за грубость... — Он попытался развести руками, но скривился от боли и осторожно положил их на стол. — Так вот, господа, я прекрасно осознаю, что процедура введения в должность еще не состоялась, но раз уж я так убедительно выиграл по очкам, все мы понимаем, что речь лишь о формальностях.

Он опять улыбнулся, на сей раз простодушно-весело.

— Я уже сейчас хочу выразить вам свою благодарность за четкую работу и отличную организацию выборов. Обещаю, что вознагражу вас по заслугам, как только официально вступлю в должность. Вот, собственно, и все.

Он выжидательно посмотрел на людей вокруг стола. Дровосеков уже открыто ухмылялся, уставившись на него в упор. Ох и нехорошая же у него ухмылка... Шварцман в тени шелохнулся, как бы собираясь что-то сказать, но промолчал.

— Не все так просто с вашей победой, Олег Захарович, — брюзгливо проворчал лысоватый коротышка в красном пиджаке, сидящий в дальнем конце стола. — К сожалению, у нас есть некоторые данные, которые делают ее не такой уж и бесспорной. Вот, — он с треском оторвал липучую застежку на папке и вытащил оттуда несколько бумажек. — Протоколы задержания и первичного допроса некоего Кравчука, который в день выборов пытался произвести какие-то изменения в счетном комплексе Центральной избирательной комиссии.

— Какие именно? — у Олега неожиданно вспотела спина. — Я не специалист по вычислительным машинам, так что потрудитесь объяснить популярно.

— Ну... — слегка смешался Красный Пиджак, — я и сам не специалист. Но, по мнению тех, кто специалистами является, речь идет о попытке, и попытке удачной, повреждения программного обеспечения комплекса с целью скорректировать результаты в вашу, уважаемый Олег Захарович, пользу. Нехорошо получается...

— Стоп! — прервал его Олег. — Давайте по порядку. Пожалуйста, еще раз внятно объясните, кто, что и как пытался сделать. Что за человек и как он сам объясняет свою деятельность?

Спокойно, дружок, у них нет ничего конкретного. Если бы могли что-то доказать, то уже объявили бы выборы недействительными. Неужто Шварцман что-то нахимичил с результатами? Только без паники...

— Ну... к сожалению, — краснопиджачный пожал плечами, — задержанный умер по дороге в изолятор от инфаркта. Но наши специалисты сейчас работают над тем, что им удалось обнаружить...

Ай да Шварцман, ай да сукин сын! Послать человека на задание, а после провала шлепнуть! Или все же не Шварцман, а кто-то из конкурентов?

— Вы, кажется, упомянули про протокол первичного допроса? — вежливо осведомился Олег. — Что там сказано?

— Ну, он заявил, что выполняет свои прямые служебные обязанности, — как-то скучно ответил краснопиджачный. — Назвался сотрудником службы технической поддержки Министерства науки, но эксперты СОБ...

— Так, может, он и есть специалист техподдержки? — ехидно поинтересовался Олег. — Вы проверили его слова? Интересная история получается — хватаете какого-то бедолагу, который честно свою работу делал, доводите его до инфаркта, а потом заявляете, что он что-то сломать хотел. Вам самому-то не кажется, что за такие вещи под суд идут?

— Так-так-так! — прервал господин Пыреев Калантин Петрович их оживленную дискуссию. Он казался явно недоволен своим недостаточно убедительным коллегой. — Я прошу прощения, господа, но мы говорим не о том. В настоящий момент имеет место проблема, и проблема серьезная, и здесь не время и не место для пререканий.

Бородач встал с места и начал прохаживаться вдоль стола.

— Уважаемый Олег Захарович, поймите, мы не собираемся вас ни в чем обвинять. Мы прекрасно понимаем, что у вас не имелось возможности устроить такую диверсию... — Секретарь ЧГПК позволил себе тонко улыбнуться. — У нас имелось достаточно времени для расследования. Тем не менее проблема существует, и мы должны приложить все усилия, чтобы побыстрее разобраться...

— Чего вы хотите? — грубо оборвал его Олег. — Вы можете что-то предложить?

— Да, разумеется, — откликнулся Пыреев, — у нас есть свои предложения. Но, к сожалению, у нас не хватает возможностей для того, чтобы как можно быстрее... м-м-м, завершить это неприятное дело. Так, например, Комитет по закону не может провести собственное расследование и вынужден полагаться на зачастую некомпетентные следственные органы.

Он бросил многозначительный взгляд на краснопиджачного, который понуро уставился в столешницу. Павел вгляделся в него новым интересом. Интересно, кто тот у них? Дуболомовский спец по следствию? Н-да, не завидую я им, если у них такие спецы. Уж Шварцман бы так вцепился, клещами зубы не разжать. А вы, господа хорошие, такой замечательный шанс нам свинью подложить профукали...

— Вот если бы вы, уважаемый Олег Захарович, согласились после вашего вступления в должность наделить нас таким правом, я уверен, мы смогли бы организовать все самым лучшим образом...

— Минуточку! — голос Олега сорвался, и несколько секунд он тщательно прочищал горло. — Прошу прощения. Насколько я помню указ, ЧГПК распускается немедленно после вступления в должность Народного Председателя?

— Именно так, — согласился секретарь Комитета. — Теоретически. Но вы сами должны понимать, что ситуация изменилась, и что законы должны меняться вместе с ней. Сейчас вы еще молоды и неопытны... Нет-нет, я не хочу вас обидеть, — торопливо проговорил он, заметив протестующий жест Олега, — просто констатация факта. Да и проходит этот недостаток достаточно быстро, уж поверьте мне, старику, — он почти дружелюбно улыбнулся. — Тем не менее, сейчас вам потребуется помощь компетентных в государственном управлении людей. С нашей точки зрения, Комитет в его нынешнем составе — оптимальный орган. Вы меня понимаете, Олег Захарович?

Секретарь ЧГКП остановился и оперся о стол, выжидательно наклонившись в сторону Олега.

— Калантин Петрович, — с расстановкой произнес Олег, глядя ему прямо в глаза, — мы все здесь взрослые люди, и чужих меж нас нет, верно? Тогда я позволю себе обрисовать вашу точку зрения, как я ее представляю. Можно?

Пыреев нерешительно оглянулся на могучую троицу, потом зачем-то пристально глянул в углы комнаты и озадаченно кивнул. Олег прочистил горло:

— Итак, господа, суть ваших предложений вполне прозрачна. Вы почувствовали вкус власти и совсем не намерены с ней расставаться. Вы хотите, чтобы я, став Народным Председателем, узаконил ваше положение — теперь уже навсегда. Чтобы я отдал вам существенную часть полномочий, превратившись, по сути, в беспомощную куклу на троне. Если же я отказываюсь, вы делаете все, чтобы я так и не занял свой пост, раскрутив скандал с вычислительным комплексом, с любовницами, которыми вы угрожали в прошлый раз, или придумав что-то еще. Я правильно вас понял, господа?

— Из молодых, да ранний, — неодобрительно проворчал Папазов.

— Если вам, Олег Захарович, хочется выражать все в такой грубой форме, то... да, — Пыреев развел руками. — Поймите, наша помощь пойдет вам только на пользу. Вы, простите меня, фактически человек с улицы и не имеете ни малейшего представления о государственном управлении. В стране, меж тем, кризис, и только умелое скоординированное правительство сможет вывести народное хозяйство из состояния штопора. Вы пришли к власти на волне народного возмущения временным трудностями, но то же самое возмущение вас и сметет. Вас наверняка тоже уведомили, что Хранители прекратили свою деятельность, и новый бунт подавить окажется некому. Хаос, анархия, разруха — разве вы хотите подобного исхода?

— Кстати, кто же в меня стрелял? — поинтересовался Олег, безразлично рассматривая ногти. — Вы так и не выяснили? Почти трое суток прошло...

— Не... не выяснили, — как-то неожиданно запнулся секретарь. — Честное слово, Олег Захарович, мы здесь ни при чем. С определенной точки зрения нам, то есть Совету, — он обвел зал рукой, — даже выгоднее иметь Народным Председателем вас, чем кого-то из нашей среды. Вы человек нейтральный, ни к чьему лагерю не принадлежите, никому специально подыгрывать не станете, так что являетесь прекрасным компромиссным решением. Правильно я говорю, господа?

Секретарь оглянулся на соратников. Перепелкин и Папазов поощрительно ему покивали, но Смитсон возмущенно фыркнул и отвернулся. Ничуть не смущенный Пыреев продолжил:

— Как видите, Олег Захарович, мы максимально откровенны с вами. Теперь перед вами выбор: пойти на конфронтацию с нами и ввергнуть страну в окончательный хаос по причине элементарного неумения управлять ею, или же принять нашу помощь и войти в историю как самому молодому, но, возможно, не самому худшему Народному Председателю Ростании. Решение за вами.

Секретарь замолчал и выжидательно уставился на Олега. Тот затравленно оглянулся на Павла, потом посмотрел на Шварцмана. Начальник Канцелярии сидел в тени неподвижной глыбой мяса и, казалось, даже не дышал. Директор УОД, наоборот, шумно сопел, откинувшись назад, его взгляд бродил где-то по дальней стене.

Олег облизнул губы.

— Я понял ваше предложение и с сожалением вынужден от него отказаться, — хрипло произнес он. — Лучше, если мы останемся в рамках закона. Старого закона. Мне очень жаль вас разочаровывать, но после того, как вступлю в должность, Комитет я распущу. Я не собираюсь оставаться марионеткой в чужих руках, — неожиданно добавил он. Павел вздрогнул. Ой, блин, что же ты несешь-то, Олежка?

— Щенок! — яростно прошипел краснопиджачный.

В зале поднялся шум, но Павел уже не слышал, что там происходило. Он увидел отчаяние во взгляде Олега и понял, что наступает конец.

— Тихо! — поднимаясь, гаркнул Дровосеков, перекрывая поднявшийся шум. Очевидно, он решил, что пора и ему сказать свое веское слово. А может, и не одно. — Мне кажется, Олег... э-э-э, Захарович не до конца отдает себе отчет в том...

Нужно что-то делать. Что? Павел неслышно поднялся и выскользнул в дверь. По счастью, никто не обратил на него внимания. В предбаннике, тихо прикрыв за собой створку и не обращая внимание на удивленные взгляды амбалистых телохранителей, он со всех ног бросился к парадной лестнице. Два охранника с разрядниками, дежурившие на площадке, по счастью, не спецназовцы СОД, лениво развернулись к нему, поднимая оружие.

— А ну, стой! — угрюмо произнес один из них. — Чего разбегался?

— Где караулка? Где начальник смены? — сходу выпалил Павел, не обращая на враждебность внимания. — Быстро, идиоты, Народный Председатель в опасности! Где, ну?

Несколько растерянный охранник махнул рукой в сторону неприметной двери, видневшейся этажом ниже у входа на лестницу.

— Стойте здесь, — приказал им Павел. — Никого не впускайте и не выпускайте, даже если явится главнокомандующий!

Он ссыпался по лестнице, оставив огорошенных парней раздумывать над его словами, и сходу влетел в караульную.

— Кто здесь главный? — рявкнул он.

Несколько человек в форме настороженно повернулись в его сторону.

— Ну, я главный, — лениво поднялся с места невысокий, но крепкий мужик в камуфляже с капитанскими звездочкам на плечах. — Начальник караула капитан Безобразов. Кто вы такой?

— Я — Павел Бирон, первый помощник нового Народного Председателя! — рявкнул Павел. — Народный Председатель в опасности! Заговорщики собираются арестовать его! Срочно нужна ваша помощь!

— Спокойнее, господин Бирон, — лениво откликнулся начальник караула, почесывая шею. — Мы не получали никаких сообщений от Народного Председателя или службы его эскорта, и в наши обязанности не входит раскрытие заговоров. Мы всего лишь охраняем здание, не более того. Вот получим приказ — и заговорщиков арестуем, и Народного Председателя спасем, но не раньше. А сейчас покиньте режимное помещение, или мне придется удалить вас силой.

Не контролирующий себя от ярости Павел набросился на него и схватил за грудки, прижимая к стенке.

— Слушай, ты! Капитанишка! — яростно просипел он начкару в лицо. — Ты, кажется, не понял, что я тебе сказал? Повторяю по словам: Народный! Председатель! В опасности! Дошло?

Вместо ответа капитан сделал резкое движение, и запястье Павла пронзила боль. Его крутануло на месте, и он с размаху ударился щекой о стену.

— Запомните, господин Бирон, — спокойно заметил капитан, свободной рукой неспешно поправляя форму, — никогда не хватайте сотрудников охраны при исполнении так, как сейчас. Я вполне мог бы сломать вам обе руки или даже пристрелить, если бы не видел, что вы не в себе. Сейчас я вас отпущу... — рука Павла действительно освободилась. — В последний раз по-хорошему прошу покинуть помещение.

— Ладно, — Павел тяжело задышал, обернувшись и опершись о стену. — Я уйду, но сначала скажу вот что. Ты, капитан, не хочешь ни во что ввязываться, считая, что твое дело сторона. Так вот, ты ошибаешься. Твои люди видели, как Кислицын с сопровождающими входил в здание, и в ближайшие полчаса они увидят еще много чего интересного. И все расскажут тебе! А с таким знанием долго не живут. Я уйду, но потом придут другие. Уже не сюда, а к тебе домой, ночью, предъявят ордер и увезут на машине. И хорошо, если завтрашнее утро ты встретишь в камере, а не в каменном карьере со сломанной шеей!

— Пугаете, господин Бирон? — лениво поинтересовался Безобразов. — Ну-ну. Зря стараетесь, я пуганый. Кстати, можете подтвердить, что вы тот, за кого себя выдаете?

— Вот! — Павел выхватил из кармана бумагу. — Приказ, в котором я официально назначаюсь первым помощником Председателя. И вот, если тебе мало! — он ухватил картонку с предписанием содействия. Карточка зацепилась за ткань, и он с силой выдернул ее, едва не сломав пополам. Жалобно треснула подкладка. — Если поможешь мне сейчас, я обещаю, что Председатель твоей службы не забудет. Если нет...

Несколько секунд капитан молча смотрел на бланк приказа и картонку, переводя взгляд с них на Павла и обратно.

— Жоэль... — негромко проговорил один из людей в форме. — Ты же сам говорил, что у тебя ребенок.

— Помню. Но я всю ночь думал, — Безобразов отступил от Павла на шаг. — Я все-таки рискну.

— Не надо...

— Отставить! — уже совсем другим, резким и холодным тоном приказал капитан, и говорящий мгновенно осекся. — Белецкий, общая тревога! Передать на центральный пульт — ситуация "гроза". Господин Бирон, где ваши заговорщики?

Его серые бесстрастные глаза выжидательно уставились на Павла. Невероятным усилием воли тот заставил себя оттолкнулся от стены. От облегчения у него перехватило дыхание.

— В совещательном зале на втором этаже, — наконец с трудом произнес он. — Идите за мной...

— Это ваше последнее слово? — как-то даже вкрадчиво произнес секретарь Комитета.

— Сколько раз можно повторять одно и то же? — устало спросил Олег.

Голова кружилась, и боль от руки мягко отдавалась в ней. Может, сдаться, а? Характер я продемонстрировал, перед собой не стыдно, так что... Нет уж, хрен. Помирать, так с музыкой. Пашка наконец-то догадался свалить, а мне уже пофиг. Мое "пан или пропал" все-таки закончилось плохо, и бежать некуда. Не в Сахару же, в самом деле...

— Я в сотый и в последний раз повторяю, что не собираюсь нарушать закон. После того, как вступлю в должность, я рассмотрю любые предложения по переустройству системы власти. Но я не собираюсь поддаваться на ваш шантаж сейчас. Полагаю, господа, что на сегодня достаточно. Совещание закрыто, все свободны, — он с трудом поднялся из кресла, стараясь беречь руку. — Господин Шварцман, вы мне понадобитесь, задержитесь...

В глазах затуманилось. Олег покачнулся и ухватился за кресло, чтобы не упасть.

— Вам плохо, Олег Захарович? — участливо возник из тени Дровосеков. — Секундочку, мы поможем...

В тот же момент крепкие руки ухватили Олега за плечи. Один из телохранителей подошел к нему, держа в руке шприц-пистолет.

— Не волнуйтесь, Олег Захарович, — успокаивающе проворковал голос Пыреева, — сейчас вам сделают инъекцию, и все будет в порядке. Только не волнуйтесь так...

Олег дернулся, и боль от простреленной руки, зажатой железной хваткой, отдалась по всему телу.

— Нет... — с трудом прошептал он. Бывший телохранитель расстегнул ему рукав пиджака, затем рубашки и приставил шприц к коже.

— Ни с места! — властный голос заполнил помещение. — Никому не двигаться! Ты, со шприцом, положи инструмент на стол и подними руки. А ты, гнида, отпусти Председателя!

Безжалостная хватка разжалась, и Олег, чтобы не упасть, взмахнул здоровой рукой в поисках опоры. Кто-то подхватил его сзади, и голос Пашки произнес:

— Спокойно, Олежка, я тут. Все нормально.

Олег осторожно опустился обратно в кресло. В зал вбегали люди в камуфляже. Человек с капитанскими звездочками строевым шагом подошел к нему и отрапортовал:

— Господин Народный Председатель, капитан караула Безобразов ожидает распоряжений.

У Олега страшно закружилась голова, и в глазах потемнело. С огромным трудом превозмогая себя, он протянул здоровую руку и пожал твердую ладонь капитана.

— Спасибо... господин полковник. — Начальник караула вздрогнул. — Мне давно не хватало хорошей личной охраны. Молодец, Бегемотина, — Олег повернул голову к Павлу. — Ты все сделал правильно. Я знал, что в тебе не ошибся.

Павел раскрыл было рот, но Олег уже снова повернулся к Безобразову.

— Полковник, арестуйте вех, кто здесь присутствует, кроме начальника Канцелярии, — он слабым кивком указал на неподвижно сидящих в креслах членов Малого Совета. — Они пытались свергнуть законно избранного Народного Председателя. Посадите их... куда-нибудь в надежное место. Думаю, Канцелярия разберется с ними чуть позже. Да, и БЫВШЕГО директора УОД не забудьте, — он махнул рукой в сторону растеряно крутящего головой Дуболома. — Господин Дровосеков смещен со своего поста раз и навсегда.

— Молодчина, Олег, — голос Шварцмана казался необычно хриплым и дребезжащим. Начальник Канцелярии подошел к нему и тяжело присел напротив. Охранники выводили из зала последних членов Совета, даже не пытавшихся сопротивляться. — Отлично держался. И друзей себе подбирать умеешь. И ты молодчага... тезка, — повернулся он к Павлу, неподвижно стоящему за спиной Олега. — Здорово сработал.

— Спасибо, Павел Семенович, — мотнул головой Олег. — Только вот что же вы-то в дальнем углу прятались, когда Комитет мне мозги промывать собирался? Отсиживались в сторонке и высматривали, кто победит?

— Ты не понимаешь, Олег, — грустно покачал головой Шварцман. — Последние три дня я провел в гораздо худшем положении, чем ты сегодня. Почти сразу после выборов меня фактически арестовали люди Дуболома, и с тех пор я уже ничего не мог, кроме как просто следить со стороны...

— Вы подтасовали выборы? — жестко спросил Олег, взглянув ему в глаза. — Ну?

— Да, — со вздохом признался Шварцман. — Точнее, пытался. Странно...

— Что странного? — Олег не отводил взгляд, и начальник Канцелярии опустил глаза. — Что попытка провалилась — ничего странного нет, всякое случается. Человека своего вы шлепнули? Так и тут ничего странного, ваш стиль. Что не так?

— Все, — Шварцман выглядел подавленным, и Олегу внезапно стало его жаль. — Данные, которые поступали с мест в центральную машину, должны были подделываться. В твою пользу, разумеется. И они подделывались... так казалось моим людям. Но потом ребята из СОД откуда-то узнали об операции и накрыли всех, кто принимал в ней участие. И избиркомы в регионах заново переслали собранные данные. Кое-где даже специально пересчитали голоса по бумажным бюллетеням, все сошлось. То есть выборы прошли честно.

— Замечательно, — хмыкнул Олег. — Я рад, что народ в едином порыве поддержал мою кандидатуру. Вас что-то не устраивает?

— Видишь ли, Олег, — Шварцман устало покачал головой, — мои ребята на местах перед выборами зондировали почву... ну, кто сколько может набрать. Так вот, у тебя не набиралось тридцати трех процентов. У тебя не набиралось даже десяти, против минимум тридцати у Перепелкина! Конечно, оценки грубые, но в три с лишним раза аналитический отдел ошибиться не мог. Так что...

— Мне помог кто-то еще, — закончил за него Олег. — И кто же, вы думаете?

— Все-таки молодой ты да глупый, — устало улыбнулся Шварцман. — Кто еще в мире обладает такими возможностями?

— Хранители, — полуутвердительно произнес Олег. — Вы на них намекаете?

Начальник Канцелярии лишь развел руками.

— Хранители... — задумчиво протянул Олег. — И ведь не переспросишь, с учетом-то последних новостей. Ладно, оставим пока. Видите ли, Павел Семенович, мне хотелось бы прояснить еще один вопрос, не возражаете? Вот и ладненько. Скажите пожалуйста, господин Шварцман, — Олег заметил, как подобрался начальник Канцелярии, озадаченный внезапной сменой тона, — кто же в меня стрелял тогда, на площади?

— Откуда мне знать? — настороженно спросил Шварцман. — Я же говорю, что фактически оказался под арестом...

— Да бросьте вы, Павел Семенович, — брезгливо отмахнулся от него Олег. — Вы думаете, я поверил, что вы меня Председателем сделать хотите? Пешка на троне вам требовалась, отнюдь не король. Когда вы поняли, что я не слишком для такой роли подхожу... Только вы знали, что я на митинг в последний момент поехал, больше никто. Да на кой вообще митинг поздно вечером в день выборов? Только по вашему настоянию я туда отправился. Не кажется ли вам...

— Не кажется, — сухо ответил Шварцман. — Зачем ты мне мертвый? Чтобы Перепелкин Нарпредом стал и меня в труху размолол?

— А кто сказал, что он стал бы Нарпредом? — удивился Олег. — Тут все одно к одному ложится. Представьте, только что избранного, молодого и популярного Народного Председателя убивают. Что происходит в стране? Правильно, новые массовые беспорядки, да такие, что предыдущие бунты пикником на солнечной полянке показались бы. Какие тут, к лешему, результаты выборов? Армия вмешаться не рискнет, и только два человека в стране с ситуацией справиться могут — вы и Дровосеков. Но Дровосеков дурак и непопулярен, и если бы он внезапно отдал концы... что куда легче, чем завалить Треморова... — Шварцман тихонько скрипнул зубами. — Да, никто бы особенно не огорчился, если бы директор Управления Общественных Дел внезапно сошел со сцены. Остаетесь вы — тайный, но могущественный правитель. Припугнуть могучую тройку неприятными документиками, которыми вы наверняка запаслись, окончательно короновать на царство шутовской Комитет, втихую договориться с Хранителями... Правильно я понимаю ситуацию, Павел Семенович?

Шварцман неподвижно сидел в кресле, и только на лице у него гуляли желваки. Наконец он поднял взгляд.

— Да, недооценил я тебя, паренек, — медленно проговорил он. — Ох, недооценил... Ну что же, так мне, дураку, и надо. Постарел я, как видно, пора и на покой. Одно утешает: смена у нас с Алексеем достойная... — Начальник Канцелярии хмыкнул. — Ну, и что ты собираешься делать дальше?

— В должность вступать, — неопределенно пожал плечами Олег. — Без вас Канцелярия, надеюсь, на кусочки не рассыплется, а с кем и как там дело иметь — разберемся, — он покосился на напряженно слушающего Пашку. — Но если вы имеете в виду свою дальнейшую судьбу, то не волнуйтесь. Убивать вас я не собираюсь. Рассчитывайте на домик где-нибудь на пустынном побережье, садик, надежную охрану и — отсутствие телефона. Я не собираюсь начинать свою деятельность с убийств, но вы арестованы вместе с остальными.

Он тяжело поднялся на ноги, осторожно придерживая больную руку.

— Паша, будь другом, позови Безобразова из приемной.

Шварцман тоже встал и внимательно посмотрел на Олега.

— Надеюсь, побережье окажется не северным, — с досадой сказал он. — Только одного не понимаю. Тот парень, которого по твою душу послали, никогда не промахивался...

Олег неловко залез в карман и вытащил оттуда браслет "персонального стража".

— Последний привет Хранителей, как я понимаю, — сказал он. — Штучка специально для таких вот ситуаций. Сейчас она больше не работает, не знаю, почему. Может, они и в самом деле ушли, забрав свои подарочки. Я вам в свое время про него не сказал, и правильно сделал, оказывается, — Олег бросил браслет на стол, и тот, глухо стукнув, внезапно рассыпался черной пылью. — Вот так!

Несколько секунд Олег молча смотрел на бывшего начальника Канцелярии.

— Боюсь, у меня много дел, господин Шварцман. Полковник о вас позаботится. — Новый Народный Председатель кивнул вошедшему Безобразову, и тот осторожно, но крепко взял Шварцмана под локоть. — Может, еще увидимся.

Дождавшись, когда Безобразов со Шварцманом выйдут, он обернулся к Павлу.

— Пашка, оставь меня ненадолго одного, а? Нужно дыхание перевести немного. Выясни пока, кто здесь за медицину отвечает, пусть найдут чего-нибудь обезболивающего. Рука болит — спасу нет никакого. И морально готовься принимать на себя Канцелярию вместо Шварцмана.

Оставшись в одиночестве, Олег осторожно подошел к окну, опираясь на в беспорядке разбросанные стулья и борясь с нарастающим головокружением. Тучи, затянувшие небо, потихоньку расходились, и кое-где меж ними проглядывало мутно-голубое небо. Луч солнца просочился сквозь одну такую прореху и, словно играя, брызнул в глаза ярким теплым светом. Но вдали на севере, кажется, собиралась угрюмая осенняя гроза, и черные тучи громоздились друг на друга вдоль горизонта. Серый предутренний туман, затянувший площадь, медленно рассеивался...

— А, вот ты где! — раздался за спиной веселый голос. — Я тебя разыскиваю по всему миру, а ты забрался на Луну и воешь оттуда на Землю.

— Привет, Майя, — улыбнулся Джао, отворачиваясь от обзорного окна. — Надо же, какая ты шустрая, тетушка. Я же только что опубликовал результаты.

— А я давно понять не могла, куда ты пропал. Ты уже почти полминуты на вызовы не отвечаешь, только автоответчик нудит про какие-то эксперименты. Так что я просто повесила сигнал на любые проявления твоей активности в сети.

— Ага, и тут же ринулась в приоткрытую дверь.

— Ну, я соскучилась, — нагая девушка с косой до пояса шаловливо улыбнулась и принялась накручивать на палец золотой локон. — А ты на мои вызовы даже не отвечаешь.

— Не до тебя было, уж извини, — Джао взял ее руки в свои и легонько пожал. — И все-таки как ты сюда успела забраться? Техника межпространственных переходов вроде бы в сферу твоих интересов никогда не входила.

— Вот еще — переходы! — фыркнула та. — Я тут Харлама в твоих поисках до белого каления довела...

— Кого-кого? — удивленно переспросил Демиург.

— Харлама! — нетерпеливо отмахнулась от него Майя. — Нашего занудливого и заумного старикашку. У нас их что, двое? В конце концов он так от меня устал, что под страшным секретом сообщил про твои таинственные эксперименты с изолированным пузырем и даже помог носитель под местную физику сконструировать. Как только ты границу разблокировал, я...

— Тут же юркнула ко мне! — от души рассмеялся Джао. — Да уж, тебя остановить невозможно.

— А то! — подбоченилась девушка. — Кстати, чего ты какой-то черный? На солнышке перележал?

— Образ у меня здесь такой, — со значительным видом разъяснил Демиург. — Мрачный Черный Джао, Который Приходит Ночью!

Он ухмыльнулся, но тут же посерьезнел.

— Ничего особенного на самом деле, просто так удобней. Ты хоть главные-то тезисы моего сообщения просмотрела?

— Нет. А стоило?

— Майя, я безвылазно провел здесь почти полминуты, как ты сама только что заметила, даже если не считать предыдущих нескольких минут, когда я являлся набегами. В сумме почти шесть тысяч местных планетарных лет! И тебя ни капельки не заинтересовало, чем я занимался? А еще мне с порога про Землю и Луну вкручивать начала. Я уж думал, ты мой доклад горишь желанием обсудить.

— Да нет, про Луну просто к слову пришлось, — озадаченно ответила девушка. — Ничего такого и в мыслях не держала. Джа...

Ее глаза изумленно распахнулись.

— Электромагнитная активность, следы разумной деятельности в планетарных масштабах... города? Люди!!? Джа, ты что тут творишь!? Только не говори, что пытаешься воссоздать человеческую расу! Ты с ума сошел!

— Почему?

— После Катастрофы прошло два с половиной дня! И никто, даже самые упертые старики, никогда не пытался...

— Упертым старикам сама мысль казалась кощунством, а всем остальным просто наплевать.

— Но смертные биоформы?..

— Не вижу, чем биоформы хуже нашего нынешнего состояния, — отрезал Джао. — В конце концов, на Земле человечество существовало в таком виде многие часы — и добилось немногим меньшего, чем бессмертные Демиурги после Катастрофы.

— Ты всегда был слегка с сумашедшинкой, племянничек, — Майя взялась руками за голову. — Ну ты и наворотил! Они друг друга не уничтожат в одночасье? Хотя... я не могу засечь следы рафинированных расщепляющихся элементов. Их и в самом деле нет, или просто искать нужно тщательнее?

— Ни атомной энергии, ни ракетной техники, ни даже планирующей авиации, только вертолеты. Не беспокойся, я не позволил им развить ничего, чтобы прикончить друг друга одним ударом. Хотя напортачил я и в самом деле немало. Даже Землю не сумел толком смоделировать. Материки, сволочи, дрейфовать как надо не захотели. Сейсмика так и норовит из рук вывернуться — хорошо хоть удалось толчки в необитаемом полушарии сконцентрировать. Планетарная орбита оказалась слишком близко к звезде — я ледяные шапки на полюсах сляпал, а они взяли да растаяли наполовину, едва ли не половину сформированной суши затопили. В общем, следовало сразу планету распылить и сформировать заново, но ведь жалко стало.

Он провел рукой по лицу, прижался лбом к холодному экрану.

— Устал я как-то, знаешь ли.

— Погоди, Джа, — лицо Майи стало серьезным. По ее телу прошла мгновенная рябь, превращая цветущую девушку в средних лет женщину, одетую в деловой костюм. Волосы резко укоротились и потемнели, собравшись в конский хвост. — Ну-ка, рассказывай все по порядку. Я тебя как облупленного знаю. Что-то не так пошло, верно?

— Да все нормально! — дернул плечом Демиург. — Эксперимент закончился провалом. Осталось хвосты подбить, с мелочами разобраться да подробный отчет оформить. А там домой, расслабиться. И к черту все...

Майя тихо подошла сзади и положила ему руки на плечи. Джао полуобернулся, слегка улыбнулся и прижал одну из ее рук щекой.

— Ну расскажи, что у тебя случилось, — негромко попросила Майя. — Тебе плохо, я вижу.

— Да что мне! — отозвался Демиург. — Вот им плохо, — он кивнул в сторону сияющей на черном небосводе Земли, — а меня просто уязвленное самолюбие мучает.

Он замолчал. Майя терпеливо ждала продолжения.

— Знаешь, чем я, дурак, занимался? Ха! Только не смейся, ладно? Я пытался ответить на вопрос о смысле... даже не жизни вообще, но хотя бы нашего существования, — в его голосе послышалась горечь. — Давным-давно я потратил кучу времени и настрочил гору писанины... бреда по больше части. Так вот, однажды я понял, что бессмысленно переливать из пустого в порожнее. Нам не надо бороться за существование, мы давно уже не голые бесхвостые обезьяны. Усилием мысли зажигаем звезды, плевком создаем новые вселенные, достигли бессмертия... А зачем? Чтобы изображать из себя королей и генералов в однообразных виртуальностях? Чтобы Рейтинг накапливать? Вот я и решил — а что, если создать мир, очень похожий на старую Землю? Создать, населить людьми, построить что-то похожее на нашу цивилизацию и посмотреть, какую дорогу они выберут в жизни, пойдут ли туда, куда и мы...

— И что? — осторожно переспросила Майя, когда пауза затянулась.

— Да ничего... — буркнул Джао с внезапной злобой. — Однажды я возился со свеженадутым пузырем и почти точно воспроизвел наш континуум. Ну, скатилось все по асимптоте к третьему стабильному типу. Я и решил воспользоваться случаем. Нашел подходящую звезду, сляпал планету из лишнего материала, внес биологическую жизнь, поигрался слегка с генетикой приматов — и готово. Только вот развиваться люди почему-то не захотели. Пятнадцать тысяч планетарных лет цивилизация торчала на одном месте, застряв на уровне бронзового века. Мне бы подождать да посмотреть, что выйдет в итоге, но я вбухал сюда слишком много сил! И я начал корректировать их развитие по образцу нашего, пинками подгоняя по пути прогресса. А поскольку самому погонщиком работать скучно, начал создавать тайные организации Хранителей.

Джао сбросил с плеч руки Майи и повернулся к ней лицом.

— Сначала все осталось беспечной игрой, но в один прекрасный момент оказалось, что я уже не могу обойтись без Хранителей, не ввергнув мир в хаос, в хаос тотальный, смертельный, неостановимый. А Хранители рано или поздно перерождались. Они костенели от сознания своей значимости, своего могущества и в конце концов утрачивали основное — сострадание к людям, которыми исподволь управляли. Они создавались лишь как инструмент, но рано или поздно начинали считать себя полубогами, которым дозволено решать за людей, что им делать и как жить... И тогда приходилось уничтожать организацию и строить ее заново. Каждый раз я надеялся, что учел старые ошибки и не допущу новых — и каждый раз все возвращалось на круги своя, причем с каждым разом все быстрее.

Джао снова отвернулся к окну.

— Извини, нервы никуда, — сказал он лунному пейзажу. — Так вот, в итоге я понял, что тайное общество — тупиковый путь и решил не перекраивать организацию в очередной раз, а ликвидировать ее раз и навсегда. Ну, и... ликвидировал, в общем. А сейчас не могу избавиться от ощущения, что совершил очередную непоправимую ошибку.

Джао снова повернулся к гостье.

— Кстати, Веорон порадуется своей проницательности — социопсихология действительно работает очень плохо. Каждый раз, когда начинаешь считать наперед, завтра последствия оказываются близкие к расчетным, послезавтра все идет наперекосяк, через неделю снова отлично, а через год — хоть вешайся. В конце концов уже и боишься что-то делать, пуская все на самотек, зарываясь с головой под одеяло и ожидая, что выйдет само собой... Все правильно: математический аппарат разрабатывался уже после Слияния и для совершенно другого общества, куда более предсказуемого и управляемого. Да еще и оказывается, что самому вмешиваться — только хуже делать. Вроде руководствуешься благими намерениями, как с Хранителями, а потом отдача все разрушает.

Он помолчал.

— Один паренек, перед тем как стать Хранителем, сочинил стихи.

Придешь на развилку, раздвинешь кустарник,

На камне сорвешь мох зеленый со слов,

Твой конь богатырский, твой верный напарник

Копытом наступит на болиголов,

Закусит удила, вздохнет с укоризной:

Он не человек, не умеет читать,

Но знает, что мрачно-торжественной тризной

Его, потеряв, станешь ты поминать.

"Налево поедешь — коня потеряешь..." -

В жестокой ухмылке расплылись слова,

"Направо — погибнешь...", и ты точно знаешь,

Пожертвуешь кем ты, сорвиголова.

Не стоит, о камень калеча костяшки,

Бессильно провидцу кинжалом грозить.

Давясь, задыхаясь от горечи тяжкой

Придется тебе свою чашу испить.

Не бог ты, чтоб видеть дороги в грядущем,

Не бог, и не можешь пути исправлять,

Лишь можешь оставить дорогу идущим,

Взять в повод коня — и судьбу повстречать.

Но незачем богу завидовать черно,

Не сотни дорог, а всего лишь одна

Пред ним колеёй протянулась безмолвно,

В тумане теряясь, и цель не видна.

Чем больше он знает, тем меньше он может

Вести, убеждать, исправлять, помогать.

И страшно быть богом — так совесть тревожит,

И страшно вслепую по жизни шагать...

Он умер спустя год с небольшим после того как ушел из Хранителей. Я не вникал в обстоятельства, но наверняка очередное самоубийство. Я часто думаю — а что бы он сделал на моем месте?..

— Бедняжка, — Майя сочувственно провела рукой по его голове. — Слушай, я поняла. Ты переживаешь из-за того, что рай на Земле построить не смог? Так глупо же. Всегда кто-то недоволен окажется, хотя бы на себя посмотри. В конце концов, без тебя их вообще не существовало бы! Брось себя терзать, у тебя здорово получилось. Целый мир разумных существ! Я бы так точно не смогла, — Джао иронически поднял бровь, но промолчал. — Теперь я понимаю, почему Харлам злится, что ты его к проекту не привлек. Он же у нас крупный спец по мертвым цивилизациям...

— Именно что по мертвым, — невольно усмехнулся Джао. — Я все-таки тешу себя надеждой, что здесь до крайностей дело не дойдет. Хотя если он злится, то не так уж и неправ. Только такой дилетант, как я, мог создать настолько идиотскую экономику. Я, конечно, помнил по сохранившимся материалам, что у социализма имелись серьезные огрехи, но чтобы такие проблемы! Последнее время я только тем и занимался, что на ходу рассыпающуюся систему чинил. Знал бы, плюнул б на свои принципы и придушил бы Великую Революцию в самом начале.

Демиург вздохнул.

— Даже представить себе не могу, что без меня и Хранителей с Ростанией произойдет — это страна в северном полушарии, вон там, видишь? Ладно, новый правитель у них парень сообразительный, справится... надеюсь. Может, ему даже памятник поставят, если дров по неопытности не наломает. Но тяжко ему придется в одиночку. Может, действительно Харлама с компанией позвать на помощь? Они старше и опытнее, разберутся...

— Ага! — фыркнула Майя. — Миованна сразу примется тысячи варианты прогнозов на десяток терций вперед составлять, Веорон займется социопсиологию перетряхивать на основе экспериментальных данных, Лотто начнет обстоятельно объяснять, сколько ляпов и противоречий ты допустил при проработке сцены и как следовало сделать правильно, Харлам бросится с континуумом экспериментировать, и хорошо если твою планету по ходу на кварки не рассеет... Твои люди вымереть успеют, пока они план действий придумают. Слушай, а что мне в голову пришло! Может, я ими заняться попробую, а? Раз тебе надоело? Я существо простое, незатейливое, кого-то поцелую, кому-то по рогам навешаю, и никаких комплексов. А?

— Ну уж нет, Маечка, — вполоборота погрозил ей Джао пальцем. — Хватит, назанимались. Пусть живут сами, как могут. Пожалуй, я вообще Малию в пену сброшу от греха подальше, чтобы действительно у кого-нибудь руки не зачесались.

— Ну и ладно, — пожала плечами гостья. — Я и сама себе полигон построю. Главное — идея, а пузыри надувать Харлам умеет получше твоего. Нифига он перед моим обаянием не устоит.

Джао непонятно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Какое-то время двое стояли в молчании. За окном уже не было залитого отраженным светом Земли мертвого скалистого пейзажа. Клубился серый туман, постепенно расступаясь, открывая лунную ночь над темным лесом и верхушки деревьев, гнущиеся под порывистым ветром. Слоистые облака клочьями неслись по звездному небу, а далеко на горизонте, посверкивая молниями, собиралась гроза. Через луг, покрытый высокой травой, к лесу пролегла одинокая колея, посеченная дождями и поросшая по краям чахлым кустарником. А по дороге медленно шагала куда-то вдаль одинокая фигура, и холодный северный ветер рвал полы ее плаща.

Ибо если называешься ты Хранителем Мира, то принимаешь на себя все его тяготы и заботы. И бойся быть богом только наполовину, ибо ужаснее всего человеку бессильное предвидение будущего. Но лучше ли, когда серый туман клубится перед глазами, ослепляя взгляд призраками грядущего и безмолвно скрывая во мгле дорогу в бесконечность?

Конец

1997-2011 гг.

Краткое послесловие ко второй редакции

Первую версию "Серого тумана" я начал писать в 1997 г. Тогда мне исполнилось всего двадцать три года, я был молод, наивен и несмотря на время, сегодня называемое "веселыми девяностыми", с оптимизмом смотрел в будущее. Воспитанный на фантастике Стругацких, Ефремова и Хайнлайна, свой первый роман я твердо намеревался сделать в жанре социальной фантастики, чтобы зафиксировать эпоху, как мне казалось, уходящую в прошлое навсегда.

Что бы ни утверждали любители теории заговоров, в первую очередь Советский Союз рухнул под тяжестью военизированно-плановой экономики, не перенесшей падения мировых цен на нефть. Конец восьмидесятых, когда строй еще оставался советским, но уже разрешалось о многом говорить, а экономика входила в финальный виток плоского штопора, я успел застать во вполне разумном возрасте (летом 1991-го я как раз закончил школу и поступил в университет). Я прекрасно помню разнообразные детали, способные показаться дикими поколению, родившимся уже после превращения РСФСР в Российскую Федерацию — километровые очереди за продуктами (любыми, под конец включая даже обычный хлеб), талоны, на которые ничего нельзя купить, морозные зимы с двадцати-тридцатиградусными морозами, когда за парой бутылок кефира и банкой сметаны приходилось приходить к молочному магазину в шесть утра, за час до открытия... В то же время я был достаточно молод, чтобы меня не успела искалечить одряхлевшая комсомольская машина. Невольно я оказался частью уникального поколения, способного трезво, свежим взглядом молодости и без идеологических заморочек воспринимать происходящую агонию социалистического строя.

В 97-м СССР в моих воспоминаниях превратился в мрачный полумиф, окончательно похороненный историей. Я считал, что ностальгию по нему могу испытывать разве что старички (к которым в силу возраста относил всех, кто старше лет на десять). Однако чем дальше, тем чаще я с изумлением встречал на форумах вполне молодых ребят, своих ровесников и младше, с пеной у рта утверждавших, что ничего подобного в СССР — НЕ СУЩЕСТВОВАЛО! Ни километровых очередей за продуктами, ни талонов, ни очередей на жилье, в которых выстаивали десятилетиями, ни тотального дефицита любой бытовой техники и мебели, ни государственного антисемитизма, ни копеечных зарплат у инженеров и научных сотрудников, ни грошовых пенсий, обрекающих стариков на прозябание, ни огромных бессмысленных расходов на армию и "помощь" "развивающимся странам"... Вот не существовало, и все тут. Развалился же СССР, по их мнению, из-за происков Горбачева, Ельцина, демократов, ЦРУ, мирового жидомасонского заговора — можете расширить список по собственному вкусу. Меня же и других, кто пытался рассказать о реальном положении дел, к моей оторопи в глаза называли наглыми лжецами. Что удивительно, с течением времени количество таких "знатоков" не только не уменьшалось, но даже увеличивалось. Более того, вскоре после завершения первой версии романа (по объему в два раза меньшей, чем последняя редакция) и приходу к власти в России подполковника КГБ Россия начала все больше и больше напоминать мертвый вроде бы СССР.

И в 2011-м году, завершив серию "Корректор" и наблюдая за очередной вакханалией абсурда перед "выборами" Думы и Президента, я понял, что просто обязан вернуться к своему первому тексту. Мало того, что оригинальная редакция даже после третьей правки 2005-го года страдала всеми родовыми травмами, характерными для творений начинающих авторов — по неопытности мне не удалось показать в тексте даже половину того, что я намеревался. В последней редакции я не только вычистил текст от откровенных ляпов и самопротиворечий, но и развил и дополнил основные сюжетные линии, прояснив мотивацию действующих лиц и добавив значительное количество деталей советской действительности. Кроме того, я привел текст в соответствие с основными концепциями Вселенной Демиургов, сложившимися позже.

Поскольку уже повзрослели дети тех, кто практически не помнит СССР, после некоторого размышления я решил, что хотя бы некоторые вещи следует пояснить явно. Так, на всякий случай.

"Талоны". Псевдо-карточки, дающие право на приобретение чего-либо, как правило продуктов питания или наиболее необходимых товаров. В отличие от настоящих карточек военной поры вовсе не гарантировали отоваривание: кто не успел, тот опоздал. Выдавались талоны через ЖЭКи (жилищно-эксплуатационные конторы) блоками на несколько месяцев вперед. Если потерял, твои проблемы.

Набор талонов зависел от местности. Так, в 91-м в Свердловске, ныне Екатеринбурге, выдавались талоны на сливочное масло (200 грамм на человека в месяц), колбасу (кажется, 400 грамм), сахар, мыло и спички. В южных сельскохозяйственных областях (Краснодарский край, значительная часть Украины и т.п.) их могло не быть вообще. Помню свой шок в 87-м году, когда мы с родителями приехали в курортный Железноводск, и магазинная продавщица в ответ на вопрос, не по талонам ли продается сливочное масло, лениво-презрительно бросила "По каким еще талонам?"

Список ограничительных мер по продаже товаров не ограничивался талонами. Так, в Москве и Ленинграде вводились запреты на продажу товаров иногородним (противодействие "колбасным электричкам", везущим в богато снабжаемые столицы ходоков с авоськами из голодных окружающих регионов). Местным жителям даже выдавались специальные удостоверения типа "визитных карточек покупателя". Иногда товары продавали лишь по предъявлению паспорта с местной пропиской.

"Выбросили" (например "Маня, в ГУМе женские сапоги на "манной каше" выбросили!") Термин, означающий неожиданное поступление в продажу остродефицитного товара. Как правило, подобного рода товары по блату расходились между родственниками и знакомыми продавцов, а также уходили налево, к спекулянтам. Появление их в свободной продаже обычно имело причиной внезапную ревизию, показательную акцию или аналогичный катаклизм, вынуждавший торговых работников ломать отлаженные схемы распределения. Вероятно, им же и принадлежит авторство термина: действительно, продать дефицит кому попало по госцене — почти то же самое, что и выбросить его на помойку.

"Пятый пункт". В разнообразных официальных анкетах, заполняемых советскими гражданами по каждому поводу, пятой графой шел вопрос о национальности. Упоминание "пятого пункта" в разговоре свидетельствовало о наличии у человека проблем или льгот по национальному признаку. В подавляющем большинстве случаев, однако, под пятым пунктом понималась еврейская национальность. Да простит меня читатель за симметричный обмен местами евреев и немцев в романе — шутка не имела целью оскорбить ни тех, ни других.

"Судьба водопроводчика". Отсылка к известному политическому анекдоту конца восьмидесятых об арестованном водопроводчике, в обкоме партии при осмотре труб заметившего, что "тут всю систему надо менять". Термин "вся система" в устной традиции конца восьмидесятых относился к социалистической экономике в целом.

"Долгострой". Стройка, не завершающаяся в течение многих лет. Некоторые долгострои оставались в состоянии "строительства" в течении десятилетий, а иногда просто забрасывались навсегда. Примером такого брошенного долгостроя является телебашня в Екатеринбурге, в проекте — одна из самых высоких в стране (360 м). Ее начали строить в 1983-м, к 91-му подняли бетонный каркас до уровня 220 метров, а затем бросили, вероятно, навсегда. На ветер оказались выброшенными два миллиона советских рублей, почти три с половиной миллионов долларов по официальному курсу (около 60 копеек за доллар) и не менее полумиллиона по реальному (примерно 3-4 к одному) — тогдашних куда более весомых долларов, не нынешних.

"Знак качества". В конце 80-х годов в отчаянной попытке улучшить катастрофически низкое качество бытовых товаров в СССР на некоторых производствах были введены отделы технического контроля (ОТК). В теории им полагалось следить за качеством выпускаемой продукции и отфильтровывать брак. На прошедшие контроль изделия ставился характерный знак: вписанная в окружность пятилучевая звезда с отрезанным верхним лучом и надписью "СССР" сверху (изображение можно найти в Интернете). Однако на практике начальник ОТК ходил все под тем же директором предприятия, и службе приходилось закрывать глаза на брак, чтобы не срывать планы по выпуску продукции. В результате государственное клеймо качества не означало вообще ничего и служило объектом многочисленных издевательств в народе. Одна из таких насмешек, обыгрывающая сходство знака с раскинувшим руки человечком ("извините, лучше не можем"), воспроизведена в романе.

"Сапоги на "манной каше". "Манная каша" — разговорное название вспененного каучука светлых оттенков, используемого в качестве подошвы как для мужской, так и для женской обуви. В 80-х годах считалась писком моды. Поскольку в СССР попадала в основном из-за рубежа, подбитая ей обувь являлась острым дефицитом и предметом зависти со стороны окружающих неудачников. Доставалась, как правило, по большому блату либо за большие деньги.

Макулатура в обмен на книги. В СССР делались попытки организовать сбор утильсырья для последующей его переработки. С этой целью организовывались разнообразные мероприятия наподобие пионерских рейдов по свалкам и квартирам, что породило массу анекдотов, а также термин "спионерить" — очередной синоним к слову "украсть". Однако эффект они имели слабый, поскольку стоило утильсырье копейки, и заморачиваться его сбором не хотелось никому. Одной из наиболее эффективных поощрительных мер являлась продажа дефицитной художественной литературы по талонам, выдаваемым на пунктах приема утильсырья за определенный объем сданной бумажной макулатуры (как правило, за 20 килограмм — талон на одну книгу). В условиях острого книжного голода 80-х народ охотно таскал в пункты приема перевязанные бечевкой пачки старых газет, хотя полученные талоны, как и продуктовые, не всегда удавалось отоварить. У меня в библиотеке до сих пор стоят томики Джека Лондона, Жюля Верна и других дефицитных писателей, приобретенных таким путем. В начале 90-х после полной либерализации книжного рынка система отмерла естественным образом.

"Первый отдел". В советских организациях отдел, осуществляющий контроль за секретным делопроизводством, обеспечением режима секретности, сохранностью секретных документов и т.п. Бессмысленно портил людям массу крови и являлся предметом постоянных опасливых шуток. В некоторых российских конторах такие отделы (под другим названием) существуют до сих пор.

"Распределитель", "стол заказов" и аналогичные заведения. Поскольку с продовольствием в магазинах в СССР было плохо начиная с первых дней его существования, при государственных органах практиковалось создание специальных заведений, распределявших продуктовые пайки среди работников определенного ранга. Хотя "столы заказов" существовали и на обычных предприятиях, в основном распределение дефицита шло среди номенклатуры (еще один термин тех времен, обозначавший партийно-советско-государственных служащих высокого ранга). Состав регулярно раздаваемого пайка зависел от не только от ведомства, но и от должности и являлся предметом интриг. Хоть убейте, я не понимаю разницу между кетовой и лососевой икрой, но даже то, какая из них входила в состав пайка, имело огромное значение для определения реального статуса человека. Система распределителей работала идеально независимо от внешних условий: так, в блокадном Ленинграде партработники исправно снабжались икрой, апельсинами, колбасой и прочими деликатесами, а некоторые партработники (включая Жданова) страдали ожирением в тяжелой форме.

В завершение считаю необходимым напомнить, что роман написан в жанре научной и социальной фантастики и вовсе не является достоверным пересказом событий позднесоветской истории — особенно с учетом отличий в географии и геополитике Малии. Несмотря на все аллюзии и параллели Ростания вовсе не является полным аналогом СССР или России, и события там развиваются по несколько иному сценарию, чем в нашей реальности. Рассматривать роман в качестве учебника истории не следует. Если вас интересует, как все происходило на самом деле, полистайте в библиотеке подшивки газеты "Известия" и журнала "Крокодил" второй половины 80-х. Несмотря даже на тотальную цензуру и махровый официоз они довольно неплохо передают общую атмосферу и описывают разложение экономики.

Напоследок подчеркну, что из всех персонажей романа реальный (и до сих гробящий свою страну) прототип есть только у Народного Председателя господина Треморова. Какой именно, без труда догадаетесь сами.

Декабрь 2011 г.