Венец Венеры

В каждой четверке легионеров всегда был лучший в "дальнобойке", и сейчас всего три человека быстро достали арбалеты со спины и несколькими меткими выстрелами показали, с какой стороны надо сосиску кусать — быстро пристрелили самых дурных и хитрых.

Самые сообразительные и смелые, уже поняли, что это серьезные враги пожаловали в Задар. Уже звенел тревожным набатом колокол с колокольни собора святой Анастасии, прогоняя сон и предупреждая, и призывая жителей: "Враги пришли в Задар! Смерть пришла в Задар! К оружию жители Задара!"

В храме венецианцы скоро сообразили — враги готовят страшное, они покусились на святейшее — они уже захватили алтарь и только ждут подмоги! И тогда защитники резко усилили натиск, из боковых пределов, из боковых нефов стали выбегать все новые вооруженные мечами полуодетые венецианцы и все они бежали сразу к алтарю, где неизвестные мерзкие захватчики поднялись на ступеньки и окружили престол. Престол — из чистого белого мрамора, каменный, украшенный искусно и великолепно был невелик, высотой в полтора метра. На престоле стояло потрясающей красоты распятие и шесть подсвечников — по три с каждой стороны от распятия — теперь светили в спины врагам веры Христовой, грубым и жестоким варварам, намеревающимся сотворить гнусное и мерзкое. Да они уже натворили мерзопакостного и проклятого — разрушили часть собора, убили честных христиан, и эти дьяволы, а эти гады в военных масках, скрывающие свое лицо от глаз честных христиан, были именно дьяволами, слугами Сатаны, это были ненавистные всем венецианцам атланты! Скоро, очень скоро сообразили это венецианцы — не дураки, совсем не дураки были сыны этого древнего племени венетов, они были сильны и хитры, грозны и подлы — они уже сумели построить великую империю, начав с маленьких хижинок на заболоченных островках своей лагуны.

И пришло время легата — жесткого заботливого отца своим малышам, тем еще поросятам и маленьким негодникам и шалунам. И Лешка, как всегда, не боялся рискнуть и принять удар на себя, слишком крепка была шкура у этого пройдохи. Практически он мнил себя бессмертным. Он не был неуязвимым, но ран он не боялся, регенерация у них стала ненормальная — были свои бонусы от потери родного, прошлого, знакомого и привычного современного мира, такого удобного и славного. А вот уж выдалась им дурость — попаданство это бредовое, в место хоть и очень, очень-очень похожее на Землю, вот только детали были не такие, какие им были известны по урокам истории. Да тут даже географии иногда были не такие, какие были привычны им! Они на острове Азор железо нашли! Не было там никакого железа, с уверенностью заявлял Виктор Павлов, а он хорошо знал и Азоры, и Канары, и Мадеру, и Карибы. Пока друзья учились в своем педе и меде, он два года готовился и учился быть капитаном яхты — а там надо знать всякие такие гидовские рассказики, и знания надо иметь, чтобы развлекать туристов, которые не жадят денежек на то, чтобы оплатить отпуск на яхте.

Пролить свою кровь Лешка не боялся, он даже жаждал этого. Псих он был ненормальный, а превратился вовсе в придурка конченного, на всяких ритуалах и древних обрядах повернутого жреца недоделанного. Совсем он стал особенный, после того, как связался с жрецами и шаманами племен Канар и Африки, и даже на Кубе, и Ямайке, и Гаити он влез в какие-то довольно скромные и загадочные жреческие заморочки — до открытого и явного бесстыдного человеческого жертвоприносительства Зубриков не опускался — дикость! Но прирезать человека на алтаре ему уже приходилось — это дело такое, понимать надо, несколько врагов убить в особом антураже и по особому способу, это дело тонкое, это можно. Жрецы северной Америки его пока не интересовали, там была своя фишка — там тотемизм в полный рост рога гнул и клыками щерился — вкусное дело, там говорят, оборотни настоящие водились! И не только волкочеловеки, там и оленемордые шастали и даже орлы летали с мозгами человеческими — и ребята верили. А почему нет? Пфи! Удивили! Да все смотрели "Сумерки" — чего там удивительного, если человека можно перебросить как попаданца в другое место и время — у вас тут и вампиры могут оказаться, и вообще — драконы какие-нибудь живы, динозаврики они такие, не все были огромные, наверняка выжили и притаились где-нибудь подальше от прожорливых людишек особо мелкие, но хитрые динозаврики-дракончики.

Лешка издал какой-то яростный вопль, и один бросился на противников, которые собирались с силами перед новым натиском на этих нехристей атлантов. И завертелась адская свистопляска! Зубриков не останавливался, он во все стороны наносил удары своим гладиусом и верным ножом — с того света, из своего прошлого, отличным ножом модели "Кресси-Гигант", черной стали, с зазубринами, ножом, при первом взгляде на который сразу вспоминались Рембо, и другие герои боевиков с огромными "свинорезами". Он соображал немного, на каком-то автомате реагировал на удары противников, но не особо заботился о защите — переломы и раны — плевать, за сутки все зарастет. Лешка колол и резал хаотично, безудержно, танцуя неистово, с единственным желанием: почтить всех известных ему богов и богинь Войны этой бойней, этими жертвами на алтарь древних высших.

Иначе было нельзя. В этом был смысл. Всё просто. Если ты воспринимаешь противников не как достойных врагов и поединщиков, значит — они жертвы. А ты сам — жрец, который принял на себя должность вести обряды и жертвоприношения.

Война стала для него святым делом. Иначе было нельзя: бесчестно, не честно, грязно — воевать против обычных людей, если ты сам подобен полубогу, герою мифов и легенд.

Внезапно. Словно время замедлилось, но ни чувства, ни члены его не стали быстрей и легче. Наоборот, Лешка вдруг с ужасом понял, что ему стало тяжело, как при глубоком погружении, а правая рука с гладиусом совсем не своя, она ему не подчиняется больше! Она не упала без сил, пальцы продолжали крепко сжимать рукоять меча, но Лешка совсем не мог ею пошевелить, она стала как чужая, "заело её", рука превратилась в неживую чужую глупость, приставленную к его телу и только мешающую в бою.

"Вот ведь пакость! Е... меня в рот!" — он всё осознал резко, сразу и вмиг, и понял, что это засада.

Лешка ясно видел, предугадывая ход схватки, читая удары противников, что его уже берут — и сейчас возьмут — в два меча! И оба гада били в голову! Один, бог с ним, метил удар сверху — там шлем, там ничего, стерпится, срастется. А вот второй намеревался сделать прямой выпад в лицо, возможно в горло. И это было серьезной угрозой — "Не теряй головы, МакЛауд!" — так любил поговаривать герой Шона Коннери, поучая молодого бессмертного. Лешка знал — терять голову нельзя. Да и от глубоких, серьезных ран Ринат всех предостерегал — не надо рисковать — доспехам отдавалось особое, пристальное внимание. Шею Лешка обматывал несколькими слоями воздушного, нежнейшего шелка — но против сильного укола мечом...

"Вот и смерть моя близка", — не раздумывая ни секунды, он скрутил всё тело, и выгнулся так, что правая рука оказалась выставленной под смертоносный, опаснейший удар, оказалась непослушной, неверной, но хоть какой-то защитой от угрозы. И он получил своё!

Немного не рассчитал, в идеале на сталь гладиуса намеревался принять удар, но прилетело в руку. Прямо в ту самую ленту "из волос богини", в этот Венец Венеры, которые он не повязал на голову, чтобы волосы не мешались, а повязал на руку — вот ведь пакость! Предала! Хотя, почему сразу пакость, почему предала? Всё честно — она помогла, а может и не она, не важно — она брала своё — жизнь за жизнь. Она попыталась взять своё! Лешка Зубриков все понимал: ха-ха! С богами дело иметь не надо, не зря говорят: садишься кушать с чертом, бери большую ложку! Ни на сольдо он не доверял божественным штучкам. Милые, хорошие, полезные и славные — я всех вас уважаю, но держитесь где-нибудь там, у себя в своих Вальхаллах, Олимпах, Чудях, холмах и чащах, главное, подальше от меня — такова была точка мировоззрения Зубрикова. Правда глупыш не хотел признать, если ты не интересуешься божественным, оно само может заинтересоваться тобой.

И пробило его время, настал этот миг. Два удара напрочь выбили из него дух: перерезав руку и ленту, одно лезвие достало — ударило в низ маски легата, который как смог наклонил голову, защищая горло. А сверху честно прилетело как ломом — бам — наше вам, салям-малям, любовь, мир, дружба и фигвам, всё в одном флаконе, как оно и бывает в этом мире.

"Вот и смерть моя пришла!" — спокойно и отстраненно, словно не его сейчас убивали, успел подумать Лешка перед тем, как потерял сознание. Померкло в глазах. Он не мог видеть, что его тело не упало, продолжало принимать удары врагов. Что взревели атланты и бросились в резню, совершенно не заботясь об обороне — с двух сторон на венецианцев обрушились удары гладиусов, смертоносные болты и метательные ножи легионеров, почти сразу задавив все сопротивление в несколько секунд вкровь, всмерть достав противников, быстро отправив души венецианцев на суд, где адвокатом выступает святой Марк.

"Вот и смерть моя пришла", мысль была первая, но неверная. Он ошибался, эта была его смерть, а не смерть его — разница есть, для тех, кто понимает. Более всего воин, а не смертный, он не мог видеть, как отступил свет, словно втянулся в пламя больших свечей на престоле, и в светильника на стенах нефа. И сумрак словно воплотился в зыбкое явление, фигура женщины, с лицом неземной, неестественной красоты возникла рядом с телом воина. Она негромко рассмеялась, словно промурлыкала смех довольной большой кошкой и протянула руку, взяла за один конец злополучный Венец Венеры и потянула — лента легко соскользнула с руки недотепы, болвана, который сумел не угодить богине. И тут же случилось и второе явление — виновница происшествия имела власть и силу появиться рядом со своей жертвой. Даже если жертва ускользнула от предназначенного ей удара судьбы. "Отдай! Это моё!" — негромко, но с угрозой промычала она. Но другая только усмехнулась в ответ: "Уже не твоё. И не моё. Мне чужого не надо. Отдам Инне, она давно облизывалась на эту игрушку". "Этой шумерской мерзавке! Побойся гнева моего, Сех!" — наклонила голову вперед богиня, набычившись, и глаза её совсем пожелтели, потеряли всякое человеческое выражение. Но её собеседница была не из той породы, которую могла испугать наша прелестница. Смешно! Женщина фыркнула беззлобно, а потом словно рыгнула, она не рявкнула, не мявкнула, она издала всего один звучок, но это был утробный, грозный, полный такой силы низкий мурк, что сделалось страшно испытать на своей шкуре гнев этой совсем не кошечки, а разъяренной львицы. Она улыбнулась собеседнице лукаво и спокойно, как малой сестренке:

— Ари, Ари, сестренка Геру, что с тобой? Остынь, не сори словами.

— Отдай мне это, — чуть приподняла голову Афродита. — Он твой. Он чей угодно, я оставляю его навсегда. Отдай мне моё.

— Так нельзя, — с грустью и абсолютной убежденностью в голосе возразила богиня. — Ты немного поторопилась. Во всем ты торопишься. Зачем, сестра? Он не мой ещё. Мне он забавен: котенок не боится проливать кровь, он не жалеет ни своей, ни чужой крови. Ты поспешила. Рано, слишком рано нанесла удар. Убери шипы, не зли Отца. Ты же рядом с этим мальчиком стояла, когда он жертвы приносил Отцу, несколько дней назад — всего ничего — зачем ты поторопилась! Могло всё забавней выйти. Одни потери от тебя.

Афродита улыбнулась зло, и заметила: "Вижу, ты без потерь, а только чуть не присвоила себе моё. Я присмотрю за тобой. И дерзкий мальчишка этот — он тебе требуется, мне он не требует". "Он требы кладет от ума, а не от сердца, хотя велика его удача, никому не принадлежит его воля", — усмехнулась в ответ богиня.

— Только Инне, — вдруг усмехнулась Иштар. — Дуреха еще пожалеет о моем подарке.

— Мальчики смешные. Этот полуживой, а его друзья полумертвые еще, даже тот, с морской солью в венах, — фыркнула богиня. И подмигнула сестре. — А может их Ладе устроим переполох? Мед там вкусный.

— Му-уторно, ну-уу её, — забавно промычала та, что могла явиться увенчанной рогами, самыми грозными рогами этого мира. — А мёд и в Междуречье вкусный найдется, ещё там вино и свежие пряности.

— Мр-да, — мурлыкнула полное согласие сестра. — С вином и пряностями на севере всегда была неувязка. Пойдем, придумаем, как Инанну уколоть, как эти человечки говорят, "приколемся". Совсем Иннка распустилась, не доведет её до добра эта связь с Кришной.

— Вот му-утный он, и не спорю с тобой, — сразу выразила полное согласие с сестренкой богиня.

И две старинные подруги, можно даже сказать древнейшие — хотя время для них не играло никакой роли, как и пространство — отбыли восвояси, по своим женским делам. Одна была сильно не в духе, от какого-то скомканного, невнятного происшествия, словно кто её не в лад под локоть подталкивал и мешал все устроить ловко и с толком. А другая была прозорлива, очень деликатна и мудра, она сделала вид, что не заметила двух других фигур — а это были девочки серьезные, глотки рвали легко и не шутя. Шуток они зачастую не понимали — Мара и Кали — вот уж не лучшая пара для встречи, храни их небо да подальше от любого.

Богини смерти молча, непринужденно и неподвижно стояли, не вмешиваясь в пустое, суетное и такое глупое. Одна чуть задержала взгляд серых, светлых серебром глаз на Николашке — "парень, ты попался!" — могла бы рассмеяться одна из исчезнувших богинь, которая была несколько несдержанна на язык и скорость разума, но не ума. Не раз уже она испытывала на себе гнев древней богини, которая не скрывала своего холодного и непреклонного отношения к миру. Об этом явно намекал правый уголок её чудных губ, он портил всю красоту, он выбивался из общего воплощения чистоты и прелести, своим явным кусочком нарочито ярко и грубо выраженного чувства, губки чуть кривились, словно выражали нехорошее, предупреждали о недобром.

Вторая была чудо как хороша — она и была чудом — Кали была древнейшей мощной, спокойной, непринужденной, она настолько была гармонична, что ужас и восторг, тьма и свет, настолько близко сплелись в ней, что она даже не парилась — всё было к её услугам. И у неё были забавно чуть большие ушки, они немного дисгармонировали с общими идеальными чертами лица богини, на котором светились глаза цветом серым, но с переливами легкого голубого, не такие, как у подруги, более надменные, более презрительные к низменному. Но Кали не испытывала к миру ни презрения, ни высокомерия — она просто была — издревле забирая своё — и сейчас она дышала бойней, ноздри её идеального носика трепыхали — ей было хорошо здесь, на западе, землях неугомонных и вздорных человечков, в храме, построенном на месте древнего алтаря, на котором приносили человеческие жертвы. Давно такое было — но этот забавный человечек, стал проявлять достаточно усердия, чтобы привлечь к себе слабенькое внимание высших. Вот только он не желал пока ничего осознавать, и выбирать — и богини не имели права вмешиваться, они давно даже забыли о всяком таком нелепом — связываться с людьми ради каких-то своих высших целей — те времена прошли, когда это было еще забавным, по крайней мере, казалось таковым.