Венец Венеры

Глава 1 Первое правило касты баловней Смерти: никому не рассказывать о касте баловней Смерти. Аль Пачино

Венеция не воняет! Она пахнет. И это был особый, чудный запах — запах денег! О да, Светлейшая пахнет странно и выразительно: прежде всего Серениссима — "сиятельнейшая, светлейшая" — пахнет морем — очень вкусно, у моря особый вкус и запах — и море это дорога к новым прибылям, открытиям и чудесам. Запах моря смешивается с двумя компонентами: людской жизнедеятельности и пряностей. Про всяких бздунов и вонючек не будем упоминать, но вот пряности! Пряности стали основным источником обогащения Венеции, и в большинстве старых домов старейших родов отцов-основателей Венеции, которые были записаны в "Либра ди оро" — Золотую книгу, — хранились запасы пряностей, а они пахли очень сильно. Особую атмосферу создавала эта смесь запахов моря и пряностей — о богатстве заявляла эта атмосфера.

Но сейчас в атмосфере витала вонь скандала и зарождающейся интриги.

Ветер с залива плясал свои танцы в его волосах, взлохмаченные и свободные, совсем не короткие, как у всяких болванов с севера, волосы оттеняли выразительное и полное лукавства во всех его проявлениях лицо молодого человека, который стоял в изысканном костюме перед компанией молодых венецианцев, и с позы надменного, знающего себе цену ловкача и пройдохи, таинственным и звонким голосом зазывалы вешал спагетти на уши молодым балбесам: "Никто из вас никогда не испытывал ничего подобного! Я предлагаю тебе познать невиданные ощущения! Никогда и нигде во всем мире ты не переживешь такого. Это стоит всех удовольствий жизни. Я спрашиваю вас, юные и полные огня сыны Венеции! Найдется среди вас хоть один смелый? Кто готов бросить вызов и рискнуть?" — и молодой апулиец из Тарантума рассмеялся в лицо компании молодых венецианцев, которую избрал для своих, несомненно, гнусных и пройдошистых целей.

Наглый Аль Пачино достал! Всего пять дней прошло, как он появился в Серениссиме, сиятельнейшей Венеции, но успел за это краткое время отличиться — всех достал! Получил серьезное предупреждение от самого Франческо Фоскари — дожа светлейшей Венеции — но не угомонился, бесцеремонный молодчик из Тарантума, уже всех достал!

— Стой, Марко, не делай этого, — завопил один из компаньонов молодого венецианца, пытаясь остановить своего друга.

Поздно! Сын старого прокуратора Лоренцо Морозини попался в ловушку. Марко Морозини выскочил из лодки на улицу к наглецу, и вплотную приблизил свое лицо к лицу нахала: "Я не боюсь!" "Вижу", — внезапно охладевшим голосом, который оттого прозвучал таинственно, но грозно, пугающе своим неожиданным переходом.

— Ты готов вкусить от запретного плода, Марко Морозини?

— Ты еще спрашиваешь? Так дела не делаются, апулиец, — рассмеялся ему в лицо Марко. — Что ты мне готов предложить?

— Слушай внимательно, Марко... — и Аль Пачино стал что-то нашептывать Морозини.

И вдруг все заметили, что лицо Марко меняется, сначала ушла ухмылка, потом улыбка, а потом и вовсе — блистательный красавчик, заводила многих вечеринок и забав, гроза "старых пердунов" почти побледнел от того, что сообщал ему апулиец.

— Нет, Аль Пачино, я докажу это себе! Ты еще увидишь, что такое смелость и сила венецианца, — вдруг воскликнул Марко и потянулся было к большому кошелю, свисающему с пояса.

Но Пачино сразу прервал его: "Оставь свои дукаты при себе, Морозини! Золото тут ни при чем! Если ты тварь дрожащая, никакое золото тебе не поможет. Докажи, что ты мужчина, Морозини. Ты меня слышал. Арриведерла, Марко, арриведерчи, синьоры!"

И, уже ставший занозой в сердцах многих красоток Серениссимы, молодой красавчик Аль Пачино отвесил знатнейшим молодым венецианцам такой изящный поклон, да такой искусный, что они просто задохнулись от дикого противоречия. Им хотелось вынуть мечи из ножен и накормить этого задаваку сталью, но, при этом, все признали мысленно: апулиец был маэстро, дотторе арс дольче вита, мастер вести себя изысканнейшим образом, знаток многих тонкостей искусств и греховного, но такого сладкого времяпровождения. Вот ведь несносный задавака!

Аль Пачино заявился в Венецию вскоре после того, как заблаговременно отправил письмо к синьору Кристофоро Моро, патриарху одного из старейших семейств города, входящих в список ди оро — книги золотых родов — "Двадцати четырех родов". Старик Кристофоро легко вспомнил своего хорошего знакомого купца из Тарантума, Джузиано Пачинума. Со смехом рассказывал друзьям, что давным-давно этот апулиец его здорово выручил в Неаполе, можно даже сказать, жизнь помог спасти, когда на улице затеялась славная баталия между наглецами Неаполиса и венецианцами. И вот тогда и там, на сторону венецианцев внезапно встал невысокий, но поразительно бесстрашный, задиристый, просто фурьоза какой-то, ловкач с мечом — у него оказалось абсолютно неподходящее имя "Мирный-Пачино"... все посмеялись над этим воспоминанием. Но оказалось, что, даже по той заварушке, Джузи Пачинума помнит и Томаззо Челси, которому тогда крепко досталось, но пирушку после той драки он помнит и маленького апулийца, дерзкого черта помнит. Патриарху Моро задали вопрос: "Что интересного может добавить уважаемый Моро об этом письме?" Старик усмехнулся: "Апулиец. Хуже — из Тарантума — предатель. Хочет связать судьбу со столицей". Все покивали головой. Гость странный и забавный.

Тарас, основанный спартанцами, Тарантум, был городом яркой судьбы... Апулийской судьбы. Не важно, кто основал порт Тарант, не важно, кто захватывал порт впоследствии — но население его постоянно продавали в рабство: "Веры Тарантийцу мало!" Абсолютная истина — не надо не то, что верить, даже доверять дураку не следует. А ставить дом на перекрестке, и из века в век терять свободу и жизнь, не в силах защитить свой дом, может только дурачок. Дурачки дурацкие дурили в Тарантуме свою долю. Из века в век уничтожалось поселение Тарант — жителей убивали, увозили в рабство, но опять возрождалось поселение, которое располагалось в удобной бухте на перекрестке многих морских путей Средиземноморья, возрождалось опять до следующего налета. Тарантийцы крутились, как могли: они были союзниками всех против всех, всегда и во всем — и быстро приобрели свою незавидную славу ненадежных, предателей, никчемных дурачков. Они поддерживали римлян против Карфагена, и Карфаген против Рима. Они поддерживали арабов против Византии, и византийцев против арабов. Все эти союзы были не важны — их не принимали всерьез, и город грабили и разрушали постоянно. Никакой нормальной жизни там не было. Такова была странная судьба Апулии — юга Италии, особенно городов-портов на берегу Ионического моря.

И вот в сиятельнейшую Венецию — жемчужину Средиземноморья намеревался заявиться очередной плут с юга — наследник рода Пачинусов.

С именем Лешка не парился: каким сокращением было имя "Аль" его не волновало: "Алексей-Александр-Альбус-Аленделон-Аласторгрюм", да хоть "Асталависта, бэйби" — это его не волновало. Потому что имя Аль звучало интимной, скрытой гордостью. Зубриков обожал работы этого мастера — привычно, приятно Лешка гордился возможностью прикоснуться к такому имени. Пачино — "мирный" — довольно редкая фамилия, маловато было в Италии таких, скромных и тихих, сдержанных и мирных, горячие все были, открытые страстям. Но легенду Зубрикову создать смогли. Золото это инструмент надежный. Смогли сваять записи и накропать хроники по архивам юга Италии, и даже Неаполь оказался полезен. Пачинусы, конечно, это вам не в Бразилии "Педро", но были на юге Италии Пачинусы, жили, умирали, нашлись "доноры" для целей атлантов. Достойный, скромный род купцов, из Таранто.

Теперь и Лешка мог с полным правом сказать: "И он там был" — прошел на своем корабле по Ионии, по Тарантскому заливу, чтобы "взглянуть на землю предков". Взглянул, даже на берег расхотелось сходить — незачем в таких местах негатива набираться, но пришлось прогуляться. Поближе ознакомиться со скудными достопримечательностями. Все и так было ясно.

Жуть заключалась в том, что на берегу высились нелепыми архитектурами несколько десятков зданий, абсолютно безобразного вида: на их постройку явно пошли обломки от других разрушенных домов. И когда налетят новые пираты и разрушат эти дома — останки просто станут материалом для постройки новых уродцев. Жуть. Атмосфера мертвого города — тихого, затаившегося под жарой полуденного солнца. Дома были разноцветны стенами и крышами, они все были фрагментарны "заплатками", "закладками" — неприятно смотрелся Тарант.

Пройдясь по округе в компании с ординарцем, и собрав кое-какие местные достопримечательные штуки для своих коварных замыслов, Леша вернулся на корабль и кивнул Александру:

— Капитан, это было нужно. Командуй на Венецию.

Александр улыбнулся, он все понимал, никаких проблем, легат зря тратит слова на сомнения в своих поступках, извинения, все шло по расписанию. Он отдал новые приказы команде, и стал следить за тем, как "Бегущая по волнам" становилась на новый курс.

У Зубрикова были задумки, как устроить в Венеции парочку пакостных затей, но у него не было никакого плана! На этот раз он честно выдал друзьям: "Идите в задницу, а я в Венецию. Пару месяцев пообжиться надо. Надо чутка принюхаться — мелкий ведь городишко, там с полторы сотни тысячи народу всего после чумы. Я его быстро распознаю. Потом и решать буду: что там с ним делать. С вами зарешаем. Флот удавить — это одно, это просто, спалить им корабли. Но они богатые, с запасами живут, они возродят флотилию — думать надо.

Может там вообще подводно сработать надо — как она вообще построена — Венеция? Я не понимаю вас. Она что, реально на столбах стоит? Да вы гоните! Это же дурдом. Не бывает такого! Дайте подводную взрывчатку, я тихо устрою несколько взрывов, и они сами дунут со своей Венеции. Хотя... давайте я там посмотрю, как они живут".

Ребята поддержали его замысел. Вите Павлову понравился город. Взрывать основы и топить её — это было кощунство дикое.

С Венецией многое было неоднозначно. Она не мешала Атлантиде, но напрягала — она была королевой европейской навигации, соперником Венеции могло бы выступить Арагонское королевство, но там было слишком много интриг на весь юг Европы — если притормозить навигационное развитие венецианцев — кто выступит соперникам арабов на Средиземном море? Пешком все эти арабы и турки не многого достигли — и в холод России сами не полезли, для них кочевники Крыма шуршали и людоловством промышляли, и Европа смогла отлично собраться и остановить экспансию мусульман, когда запахло жареным.

Константинополь... а вот это был вопрос за пределами понимания. Как умирают империи? Непонятно. Словно старческий маразм случается со страной. Но спасать Константинополь атланты не видели никакой необходимости. В планах было тормознуть там мусульман, оставить огрызок Византии как плацдарм вечных боев между религиозными фанатиками и другими интриганами.

Более того — пример Византии стоял перед глазами — Империи умирают, но как?! Рим пропал, Великая Франция Карла пропала, Византия пропала, и гордая Испания и Венецианская Сиятельная республика пропадут в свое время — но как? Непонятно — посмотреть надо на процесс, поучиться, они сами затеяли строить большую Империю.

А вопрос противостояния на море... Виктор Павлов четко заявил: " К военному противостоянию атланты не готовы. Просто физически не готовы. Аккуратней надо с Венецией. Её флот нужен Европе. Уничтожим торговый флот — где они возьмут деньги на содержание военного? Там и так проблем полно у них с морскими баталиями, не такие уж венецианцы и мастера — с генуэзцами расходились поровну, без гениев флотоводцев живут. Нет у них Ушаковых, Рюйтеров, Макаровых и Нельсонов — слабенькие и посредственные флотоводцы. Порядка там везде мало".

Глава 2 Морозини не трусит!

В начале июня темнеет поздно. Башенные часы церкви Сан-Джакомо ди Риальто показывали шесть вечера, торговцы на рыночной площади готовились сворачивать свои дела. И звон колоколов церкви святого Джакомо вовремя напомнил молодому Морозини, что пришло время отвечать за свои слова.

Ночь Венеции была нетороплива, приближалась незаметно, убаюкивая негромким вечным плеском волн моря и шелестом воды каналов: бирюзово-зеленая днем, она обращалась в аспидно-черную с приближением ночи.

Марко не стал пользоваться услугой семейных гондольеро, они, конечно же, отвезли бы его на остров призраков, но потом бы все разболтали отцу. А дело предстояло затейливое. Быстро сговорился с перевозчиками, а деньги решали все в таком деликатном деле, и отправился на место встречи с апулийцем. За те полчаса, которые уходили на путь до остова Повелья можно было снова подумать о том, что они собирались устроить этой ночью, об этом несносном, но симпатичном госте. Венецианец усмехнулся: это апулийский наглец был хорош! Уже несколько вызовов на честный поединок принял и провел такие схватки, что все задиры поняли: а он хорош! С коротким мечом, практической копией мечей древней республики, апулиец обращался отлично, в бою двигался ловко, и никогда не унижал своих противников — он словно показывал урок тем, кто пришел посмотреть на поединок.

Марко, как и большинство его друзей из старинных семей Венеции, спросил у отца: "Этот Пачино, почему его не поставят на место?" А отец усмехнулся ему и погрозил пальцем: "Он гость Серениссимы. Докучный, несносный, но гость. Он богат, он делает достойные подарки и расплачивается за свои проделки. Не так уж он и отличается от вас, молодых дурачков в своем желании безобразничать. Разбирайтесь между собой как хотите. Знаешь, что он хочет подарить Фоскари на день рождения?" Марко не знал, и Лоренцо Морозини не стал его мучить и рассказал, что молодой мерзавец заказал у лучшего мастера золотых дел забавную тросточку, украшенную жемчужинами. Тонкую такую тросточку. А когда мастер сказал, что эта палочка скоро переломится, апулиец пояснил, что назначение у предмета не простое, а особое: почесывать задницу. Намек на полноту дожа был несомненный, Франческо Фоскари с детства был полненьким парнем, а с возрастом еще больше потолстел, и чесалка задницы ему очень даже пригодится. Полезная вещь, если руки не достают.

Марко Морозини улыбнулся: проделка ловкая, и подшутил над дожем, и никак не призвать к ответственности — а цена вещицы в семнадцать тысяч дукатов... дорогой подарок, достойный подарок. Такие деньги швырять на глупости! Лучше бы с куртизанками прокутил.

Но и здесь апулиец вел себя вызывающим образом. Аль Пачино вовсе не жаловал куртизанок! Нет, он ими не пренебрегал — отвешивал комплименты, читал им свои стихи — стоит признать, потрясающие слова умел находить апулийский поэт, чтобы растрогать души. Со всем вниманием встречался Пачино с куртизанками, стал завсегдатаем на вечеринках молодежи и более солидного общества, и там блистал.

Аль Пачино не спал с куртизанками! Они его не интересовали как женщины! Сначала многие чуть брезгливо скривились, заподозрив молодого апулийца в склонности к постельным забавам содомийского характера. Но вскоре все узнали забавное: апулиец с удовольствием пользовался услугами жриц продажной любви. Но это были именно продажные женщины — не куртизанки, а путтаны — работницы самого низшего класса, с которыми куртизанки не имели ничего общего. При этом Пачино показывал класс: он посещал самые лучшие заведения, и платил за ночи щедро, слишком щедро, но за свои деньги со своим слугой они устраивали настоящие оргии, о которых уже шептались многие, на которых уже побывали многие, надев на лица маски, и признав — Пачино безобразник и развратник, но такой потешный! Он с хохотом ответил на прямой вопрос: "Почему он брезгует телами куртизанок?" — "А они что, у вас, в Венеции, промеж ног особые какие? У них там не вдоль, а поперек?" И общество шлюх смеялось, и все смеялись. А потом, в более пристойной встрече, Пачино ответил серьезней: "Не манит никто, не приглянулась. Всем хороши девочки, но не стоят их услуги в постели того, что им принято давать — я деньгам и более достойное применение найду". И наглый апулиец шел и заказывал подарок дожу на день рождения.

Марко Морозини признал, что ему хотелось бы поближе сойтись с Пачино. С парнями апулиец не знался, все больше крутился в обществе солидных людей. И ему это нравилось! Все замечали главное: у него отличная коммерческая жилка, апулиец стал участвовать в сделках. Пачино не притворялся, это было видно, ему было приятно общество людей дела, он уважал и чиновников и купцов, а в Венеции все приличные горожане совмещали работу на город с работой на свой кошелек. И молодой купец учился, выспрашивал, вынюхивал всякие тонкости. Ему, конечно же, ничего толкового не выдавали. Но и не отказывались поучить симпатичного клиента тому, как ведут дела в Серениссиме.

Сам молодой Морозини этого не понимал, он еще не закончил обучение в Константинополе, в который обязан был вернуться по осени, и пока только готовился принять первое назначении от Совета, связанное именно с должностью агента Сиятельнейшей в старом Константинополе. А коммерческие дела семьи вел отец — это были серьезные сделки. И ладно! Главное, сегодня он утрет этому наглецу нос, покажет чего стоит Марко из рода Морозини — древнейшей семьи Венеции. И он станет первым! О таких развлечениях никто не слышал. Это было уму непостижимо. И за такое могут и в тюрьму упрятать! Но рискнуть стоило. Этот Аль Пачино всем уже доказал — его словам можно верить. Иногда. Когда апулиец серьезно вел дело. В этот раз всё было серьезно. Речь шла о жизни и смерти — таким не шутят.

Апулиец и место для жительства выбрал странное, страшное и неприглядное. Он получил дозволение построить себе дом на острове Повелья. А это был небольшой остров, расположенный в лагуне всего в пяти километрах к югу от Венеции. Полвека назад во время очередной войны с Генуей, генуэзский флот совершал нападения на малые острова, не решаясь бросить вызов Сиятельнейшему городу. Тогда всех жителей Повельи переселили на соседний остров, с крепкой обороной — Джудекку, там было безопасней. Остров Повелья не остался необитаем — на его северной части остались проживать призраки и духи старого кладбища, и немногие больные, которые не прошли карантин в госпитале в южной части острова. Повелья стал местом, где задерживались почти все суда, при малейшем намеке на угрозу чумы. На острове давно был основан госпиталь, в котором работали хорошие доктора.

После окончания той войны жители не стали возвращаться на старые места — кому это надо? Уезжать от близости к центру деловой жизни никто не захотел, да и недоброй славой издавна пользовалась Повелья, остров призраков и жертв заразы — ну его!

Апулиец получили разрешение строиться на южной части Повельи, и уже щедро оплатил работу строителей и сделал значительные траты на покупку материалов. Золотом он не сорил, но траты у него были огромные — вызывали зависть у молодых венецианцев. Плевать, что Пачино остался один из рода, и все его деньги, это наследство — завидно и всё! Апулиец тратил десятки тысяч дукатов в неделю — это вызывало нехорошие мысли.

Призраков и духов старого кладбища Марко не боялся, а вот необходимость принять участие в развлечении, на которое он дал согласие — напрягало. Но пути назад уже не было. А впереди его ждала компания Пачино.

У апулийца была компания, как у всякого купца. Прибыл он на отличной каракке, по городу шлялся в компании слуг — во главе которых выступал молодой дерзкий нахал с глазами прирожденного убийцы. Вот с этим самым Никколо никто не связывался — понятно стало очень скоро, на расправу скор Никколо. В отличие от хозяина парень действовал быстро решительно и с угрожающим результатом — он просто прирезал несколько своих соперников — таких же телохранителей, как и сам. И никто ничего ему не предъявил — это было нормально, это было в правилах цеха — рискнул своей шеей, отвечай за последствия. Потом он нарвался на вызов со стороны горячих молодых сыновей из почтенных родов — и вот в этих случаях Никколо показал класс чести, поединки провел аккуратно, играючи и ничем не унизил проигравших, все просто поняли — он мастер меча, прирожденный талант, такое встречается.

Когда в сумерках показался восточный берег Повельи, Марко поразился увиденному. Всего дней девять прошло с начала стройки, но на берегу уже стояло довольно приличное здание. В наступающей темноте оно не выдавало себя светом окон, фонарей и факелов охранников — казалось, что дом уже заснул. Но это было не так. Повелья ожила — и первыми вестниками жизни на острове мрака и неудачи были коты, которых сразу раздобыл, скупил и подсобрал по островам Венеции этот странный Пачино. Коты безобразничали по кустам, мяукали и урчали, а некоторые сразу кинулись к подъезжающей гондоле и уселись, с подозрением невозмутимых хозяев присматриваясь к гостю. Время от времени они поворачивали морды друг другу, словно хотели задать вопрос: "И что понадобилось этому придурку от нас на ночь глядя?" Но не задавали — коты мудры, они помалкивают, знают, хитрецы, что начни они разговаривать, тогда люди их быстро припашут работу трудиться и на службе потеть. Марко сошел на берег, и отпустил довольного оплатой гондольеро назад в Венецию. Хотел было пнуть одного из наглых котяр, но кот был не дурак! Предугадав недоброе он фыркнул и встал и отошел, словно насмехаясь над молодым задирой: "Свиней пинай, сам чушка неделикатный!" Когда Морозини подошел ближе к дому, и стал искать вход, ему навстречу вышли три человека. Одеты они были в манере этого забавного апулийца. Аль не стеснялся всем показывать, что поскитался по свету уже немало, повидал много, и многое ему пришлось по душе. В своих костюмах он свободно и смело смешивал части одеяний из разных стран и сторон света. Часто его можно было увидеть в арабских шароварах. Они нисколько не напоминали штаны бедняка — материал был дорогим, и пошита вся одежда апулийца была искусно. Но он во всем демонстрировал вкус, довольно нелепый вкус, непонятный, но что-то в его изысках было привлекательное — арабские шаровары Пачино носил узкие, и получались и не шаровары, а какие-то особые кальсоны, вроде и прилично и неприлично одновременно. И непонятно! Рыцарские шоссы — чулкообразные штаны он не носил, но его штаны все были узкие, иногда специально смятыми и словно сплющены особым образом так, что выглядело это забавно, но приятно глазу. Однажды он разгуливал по Сиятельной в несуразных грубых штанах, на которые глазели все и ничего не понимали: штаны были из грубой ткани, это было сразу заметно, но окрашены они были в сочный богатый тоном синий цвет, а это кричало о достатке хозяина. И были штаны забавными, узкие, обтягивающие зад и ноги — но совсем не шоссы — и со странными мешочками, пришитыми к задней и передней части штанин. Такие забавные мешочки, совершенно открытые сверху, без завязок — очень глупо и непрактично, ведь и воришка запустит лапу загребущую и выпадет что особо ценное. Но дуришка Пачино только хохотал: "Джинсы это вам не шоссы, понимать надо! Не рубите вы фишку ковбойства и прочей американской фирмы". Все так и поняли: "фирманы" арабские это было дело тонкое, но непрактичны были эти джинсы и глупы. Изысканно и более стильно выглядели те же арабские штаны — этого у Аля Пачино было не отнять, штаны он позволял с себя снимать только шлюхам. Украшениями он не увлекался, но иногда его одежды украшали и серебряная вышивка и жемчуг.

Слуги были в простых штанах, сапогах и куртках, совсем непохожих на модные в Венеции, но выглядели люди очень прилично, хоть и необычно.

"Морозини. Добро пожаловать, иди с нами", — просто без претензий пригласили его в дом. Марко спокойно пошел за ними. Интересно ему было, просто любопытство его грызло: что за проделку и затею измыслил этот Пачино? Выглядело все очень неприятно, но увлекательно, до жути увлекательно.

Когда он вошел в дом, Марко увидел большую комнату, непривычно большую, так не строились в Венеции. В комнате, даже зале, было два камина, не растопленные по случаю жаркого времени года, стоял большой стол и несколько кресел. В одном из кресел сидел Никколо и — даже не встав из кресла! Вот мерзавец — сразу предложил гостю посетить комнату, в которой гость может привести себя в порядок. Морозини не хотел в уборную, но решил оглядеться, узнать побольше о делах и жизни апулийца было делом хорошим, нужным. В малой комнате он увидел рукомойник, а за ширмой он наткнулся на кресло с ночным горшком, очень удобное, чтобы справить нужду, сразу было видно. Морозини потыкал пальцем в кожаную обивку сидения и убедился — мягко, приятно — дырка по середине позволяла с удобством сделать все дела — ловко и стильно устроено, у них в доме такое же кресло есть, но только для своих. В этом доме и гостей встречали с уважением — кресло выглядело солидно. Марко не удержался и присел — мягко. Он улыбнулся: посмотрим, что там дальше мне покажет этот нахал.

И нахал показал ему. Воспоминания о той ночи до самой смерти не покинули Марко Морозини. И они всегда согревали его кровь, придавали уверенности и бодрости — он тогда здорово извернулся, но вывернулся! Хорошо повеселились.

Глава 3 Ты лучше танцуй! Аль Пачино

"Первое правило касты баловней Смерти: никому не рассказывать о касте баловней Смерти", — Аль Пачино улыбнулся, словно бы вспомнил нечто известное только ему, а Марко подумал, что правило какое-то нелепое. Апулиец продолжил совершенно холодным тоном, в котором не было ни капли торжественности, напротив, даже некая скука:

"Второе правило касты баловней Смерти: никогда никому не рассказывать о касте баловней Смерти.

Третье правило касты баловней Смерти: в танце участвуют только двое.

Четвертое правило касты баловней Смерти: не более одного танца за один раз.

Пятое правило касты баловней Смерти: танцоры танцуют без обуви и голые по пояс.

Шестое правило касты баловней Смерти: танец продолжается столько, сколько потребуется.

Седьмое правило касты баловней Смерти: если начавший танец потерял сознание или делает вид, что потерял, или говорит "Хватит" — танец окончен.

Восьмое и последнее правило касты баловней Смерти: новичок обязан начать танец".

Аль Пачино кивнул своему телохранителю и тот вышел из залы, а хозяин продолжил:

— Сейчас я тебе покажу этот танец. Это тайный танец. Он посвящен Смерти. Никогда не забывай об этом, Марко. Никколо, поехали!

И за стеной раздались звуки: кто-то начал играть на барабане, а потом негромко вступили гитара и труба. Аль напомнил, откуда он родом: "Слушай и смотри танец из Таранта, это тарантелла, танец касты баловней Смерти. Фаворити делла Морте!"

И он показал. И Марко никогда еще не видел более безобразного, отвратительного, развратного и нелепого танца. А потом началось обучение:

— Это же тебе не лезгинка, а тарантелла! Показываю все сначала. Носком правой ноги ты давишь паука. Вот так, оп-оп-оп-оп-оп, — и Пачино снова показал Марко, что "давить" надо как бы размазывая паука "вращательным движением ноги". — Второго паука ты давишь носком левой ноги. А теперь! Оба паука ты давишь вместе!

И Аль принялся "давить пауков", ноги его то вставали на пятку, то на носок, при этом он безобразно вилял задницей и совершал руками разные нелепые движения. Марко поразился — по отдельности все движения казались частями пляски дикаря, но все вместе... смотреть на танец этого тарантийца было интересно. Все движения со стороны выглядели не так сложно. И когда Марко сам попробовал, ему эта тарантелла понравилась.

Аль поучал его следить за разворотом ног: "Это важно. Оба колена всегда согнуты. Сначала одна нога, потом другая, а затем — обе вместе. Встаешь на правую ногу, а левая тем временем опирается на носок. Делаешь вращательные движения левой ступней, затем повторяешь то же самое другой ногой. Далее встаешь на правую ногу, левая должна опираться на пятку.

Руки держатся перед собой, движения руками нужно начинать вправо, а затем полукруглым движением — влево, опять вправо и опять влево на счет раз-два. Вращение и движение бедрами также выполняются на счет раз-два. Раз: и вес тела переносится на правую ногу, а правое бедро, тем самым, съезжает в сторону. Два: вес переносится на левую ногу, и бедро съезжает налево. Продолжаешь покачивать бедрами на счет раз-два, двигаясь из стороны в сторону. Постепенно накладываешь на движения бедрами движения руками, делая их одновременно и в одну и ту же сторону на счет раз-два. Вообще рекомендую про себя петь "У-у-у-у" и квакнуть пару раз. Почему квакать? Потому что лягушки! Они пауков кушают. Оп-оп-давим паука".

Почему Зубриков выбрал твист? Да просто потому, что вокруг танца будет накручено всякой таинственной дури, а чтобы репетировать дома запретный и секретный танец, много места не надо — заперся в комнате и танцуй в уголке, придумывая и разучивая новые движения. Танец был простой, но в него можно было напридумывать много всяких своих приколов и обозвать их по-разному. И даже соревноваться — у кого прикольней движение придумалось.

Музыкальной темой для танцулек Лешка выбрал Чабби Чеккеровский "Твист эгэйн", потому что там было потешное кваканье: "У-у-у-у, ква-ква", но и битловский вариант "Твист энд шаут" был не забыт — там вокальная визитная карточка была хороша, когда распевка голосами совершалась, и поорать всегда приятно, выражая эмоции, полезное дело — нервы точно успокаивает разрядкой.

Слово "клуб" было английским каким-то, на латинском все было нормально с обозначением закрытого элитарного общества: "каста", от "castus". У слова оказалась просто масса примерно одинаковых значений, но все они были вариациями трех основных: чистота, безукоризненность и благочестивость. И Зубриков был абсолютно согласен с такими трактовками своего начинания: дело он затеял для наведения порядка и чистоты в Европе, и дело это благое и честное.

Favoriti della Morte — Баловни Смерти — звучало таинственно и мощно. Леша знал, что все языческие преклонения перед Смертью отошли в прошлое. Но вот ведь странная вещь — на своем, глубоко интимном и душевном уровне, он лично, прежде всего, искренне почитал две женские "божественности": Марию и Мару. Еврейская дева-мать и славянская богиня Смерти были ему как-то симпатичны, приятны и понятны, хотя он вообще не мог толком ничего из этого понимания объяснить. Это был случай "Верую, ибо абсурдно", хотя "абсурд" это было довольно сложное логическое понятие, в котором он так и не разобрался, но принимал простое толкование его как "нелепость, нелогичность". Вот Кали, индийскую богиню Смерти, он просто уважал — но совсем не интересовался этой серьезной тетей — там голову свернешь, пытаясь разобраться в простых фактах.

Довольно скоро Пачино признал, что Морозини вполне готов к испытанию. И вот только теперь Марко по-настоящему начал волноваться, потому что в комнату вернулся Никколо с небольшой деревянной коробочкой в руках. Телохранитель подошел к Пачино и встал рядом. Аль совершенно серьезно посмотрел на Марко:

— Пятое правило: танцоры танцуют без обуви и голые по пояс. Разувайся и раздевайся по пояс.

Марко покачал головой, но не стал спорить, это ведь был вызов ему, и он не подведет. Он отошел в угол, и присел в кресло, снял свои туфли, и пурпуэн с сорочкой. Самыми популярными цветами тканей Венеции всегда считались зеленый, изумрудно-зеленый и винно-красный — это были цвета моря и имперского достоинства. Серениссима, блистательная Венеция, была достойной Императрицей Средиземноморья, это она доказала всей Европе.

А вот дальше случилось то, от чего ему поплохело. Он подошел к Пачино и Никколо. И тогда Аль открыл крышку коробки и жестом пригласил Марко полюбоваться на содержимое. Марко заглянул...

Паук! Опаснейший тарантул! Чей укус был смертелен. И только тогда Морозини внезапно понял, на что он дал согласие. И не успел он ничего возразить, как Пачино сунул руку в коробку и схватил паука. И тогда его телохранитель — этот непочтительный наглец Никколо быстро поставил пустую коробку на столик у стены, и подошел к Марко. А Пачино негромко приказал: "Вытяни левую руку, Морозини". И Марко не смог отказать этому приказу. В его голове молниями сверкнули несколько мыслей: "Я не умру! Они не могут меня убить — я Морозини! И я не боюсь".

Тарантиец даже не стал прикасаться к руке обращенного, он видел, что венецианец справится — он просто посадил паука тому на предплечье, и аккуратно придавил пальцем.

Марко даже не почувствовал укуса. В ушах звучали слова хозяина: "В первый раз, чтобы пройти обряд посвящения в члены касты баловней Смерти, тарантул укусит левую руку — она ближе к сердцу, Марко. Если ты не справишься — ты умрешь. И ты умрешь, если не справишься. Ты думаешь: "Их обвинят в моей смерти!" Да — обвинят. Вот только ты не умрешь. Я верю в тебя, Марко — ты будешь хорошо танцевать. Богине будет приятно.

Потом Аль бросил паука на пол, почти в центр залы. Никколо снова оставил их наедине. Пачино улыбнулся:

— Третье правило касты баловней Смерти: в танце участвуют только двое. И твоим партнером буду не я, Марко. Теперь тебе будет приятно.

И за стеной раздалась барабанная дробь. В залу вошла босая, полуобнаженная девушка. И Марко оцепенел — девушка была хороша! Она была сочной, высокой, с аккуратной грудью, белая кожа её ясно выделялась в полумраке комнаты. И на лицо она была чудо как симпатична.

И вдруг барабанная дробь резко прекратилась. Аль Пачино голосом полным веселья и предвкушения предложил девушке показать себя.

И вновь начал играть барабан, и гитара и флейта. И даже пара негромких женских голосов постоянно поддерживала мелодию, повторяя напев "У-у-у-у-увап-вап".

Девушка улыбнулась Марко улыбкой смелой, задорной и возбуждающей, он знал такие улыбки и такие взгляды — она его хотела! Но сейчас она хотела танцевать. И она начала танец первой. Морозини не смог оторвать глаз. Это было совсем не то! Одно дело смотреть на парня. Совсем другое дело — смотреть, как танцует женщина. Марко застыл столбом и сразу понял — тарантелла это не пляска дикаря, это очень странный, но приятный глазу танец, и он может им любоваться очень долго.

Никто не дал ему времени на созерцание. Хозяин толкнул его в плечо и заметил негромко:

— Восьмое и последнее правило касты баловней Смерти: новичок обязан начать танец. Танцуй Марко, ты лучше танцуй. Раздави паука, — он указал на брошенного паука, и добавил абсолютно серьезно. — Мне твоя смерть не нужна. Посмотрим — насколько ты сам нужен Смерти.

И Марко очнулся и сначала робко начал, но девушка сразу вступила в танец и улыбалась так заразительно, и Пачино присел в кресло и стал играть на гитаре, отчего музыка зазвучала ярче, богаче и призывней.

И Морозини танцевал. Танцевал так, как никогда еще в жизни не танцевал. В голове его скоро помутилось, но он не успел ничего сказать, Пачино сам все заметил: "Танцуйте быстрей!" И музыка стала ускоряться — чуть-чуть, почти незаметно, но ускоряться. И потом Марко никогда так и не смог понять одного — как он выжил. Очень скоро он просто перестал соображать. Сам он танцевал просто, не было сил на большее, но славно вспышками перед глазами мелькала партнерша. Вот она выдавала настоящий огонь! Он многое запомнил. Он многое потом долго учил и повторял в одиночестве.

Никто так и не заметил ту, кто незаметно вошла в залу, остановилась на пороге и откинула капюшон плаща. Если бы кто-нибудь отвлекся от танца, он мог бы понять: насколько пугающей может быть красота. Незнакомка была очень красива, но было в чертах её лица нечто отталкивающее, настораживающее: глаза серели светлой сталью, но искорки золота, придавали им желтоватый оттенок — взгляд зверя — и по цвету, и по настроению. Незнакомка пришла не с добром — губы кривились в чуть презрительной, снисходительной улыбке. Она не хмурилась, но аккуратные брови чуть изогнулись, придавая взгляду и лицу особую строгость.

Она молча наблюдала за развлечением этих балбесов: один дурак, один полудурок и дешевая шлюха — куда катится Венеция! Она не стала их тревожить. Не пришло еще время. Молча развернулась, так и оставшись незамеченной, и ушла прочь. Только музыка осталась в памяти, навязчивый мотивчик из иных времен, который еще будет некоторое время портить ей настроение своим жизнерадостным оптимизмом.

Когда внезапно прекратилась музыка, Морозини ничего не соображал. Он продолжал танцевать в тишине, под насмешливыми, но полными призыва и обещаний взглядами девушки, пока голос Аль Пачино не прекратил эту часть развлечения: "Хватит! Я сказал: хватит!"

Марко упал на пол, ему было странно — и не плохо и не хорошо. Он себя чувствовал совершенно потерянным, и ничего не соображающим. Тарантиец вышел из залы, а девушка подошла к Морозини, и чуть повернула его, чтобы парень лег ровно на спину. А потом она присела перед телом венецианца и ловко сняла с него гульфик. Ей понравилось то, что она увидела. Когда она подошла вплотную к нему, Морозини снова почувствовал себя живым, почувствовал себя мужчиной — и она перенесла одну ногу над ним, и присела на его бедра. И поимела она его так, что Марко никогда, никогда в жизни не смог забыть эту случку, эту случайную женщину, партнершу по первой в жизни тарантелле — в ночь вступления в касту баловней Смерти.

Глава 4 Яд в меру — полезное дело. Ринат Аматов

Затея Зубрикова была проста, как лом — подсадить золотую молодежь Венеции на бионаркоту, на психологическую зависимость! И на основе общего тайного увлечения создать закрытую организацию — касту. Почему "любимчики Смерти"? А просто "Фаворити делла Морте" звучало круто. Опять же, молодость не понимает смертности, не верит в свою возможную скорую смерть, и легко бравирует этим, со всем оптимизмом решаясь на опасные выходки, чтобы всем доказать свои бесстрашие и мужественность. Балбесы — но такие славные в своей смелости и кураже молодости балбесы — с ними было приятно, а взрослые были серы, скучны и примитивны для восприятия Лешки. Не интересно и грустно с ними было.

Для исполнения своего коварства Зубрикову и понадобилась "апулийская легенда", по которой он имел корни в Тарантуме — месту, в котором апулийские пауки водились в неимоверных количествах. Легенда об их смертельном укусе уже жила.

Там все оказалось просто. На самом деле яд паука не смертелен. Ринатик все проверил и заверил: не смертельно. Но вот множество укусов могло и серьезно отравить человека. И в древности Тарантийские жрецы устраивали жертвенные обряды таким забавным образом: они запирали жертву в комнате, в которой этих пауков было очень много! А что оставалось несчастному? Правильно! Вопить от ужаса и бегать по комнатушке, давить этих ядовитых мерзавцев, и прыгать и скакать! Это отдаляло момент, когда яд от укусов добивал несчастного. Получалось, что, в-принципе, легенда была абсолютно честной и правдивой — будешь двигаться быстро и много — дольше проживешь. Но, скорей всего сами жрецы добивали изможденную жертву — приносили в жертву своим, апулийским и местным тарантийским богам. А всю вину история свалила на тихих паучков, которые просто жили по своим норкам и травили только животных.

Пауки были большие — шесть сантиметров это с мизинец величиной, заметные звери — черные, с сероватыми разводами, и мохнатенькие, жутковатые твари с длинными восемью лапками.

С их ядом ясность внес только глав-гиппократ Атлантиды легат Аматов. Все просто — как у пчелы, укусит — опухнет, поболит и перестанет. Но нервы попортит, если чего ненормального надумать. Для наведения жути легко все проверялось — животных тарантулы убивали проще!

Важным оказался момент, который Ринат добавил к описанию яда паука. Яд он крепость имеет, сила яда меняется. Зимой паучки спят в норках и яд не сильный, слабеет. А вот по весне они вылезают на охоту, и яд крепчает день ото дня. Нормальные обычные хищники, сами не нападают, но если вторгся на их территорию и стал наглеть — защищают свою норку и кусают. Летом яд тарантула становится самым опасным! Вот летом действительно болезненно кусают пауки: и головокружение и тошнота ощущаются реально — но двигаться надо. Реально помогает, кровь разгоняется, и легче становится. Хотя для некоторых опасно было быстро двигаться, это значило спровоцировать понос — такие вот они неприятности от отравления могли случиться — очнуться со штанами полными дерьма... картина калом, "Ты обделался!"

Вопрос о последствиях укуса опасного тарантула решался разно, мнения светил европейской медицины расходились. От головокружения они сразу сделали вывод, что яд вызывает безумие, помрачение в голове бедолаги — странную болезнь, которую назвали "Тарантизм". А вот смерть будет следствием болезни, и довольно скорым, что понятно — безмозглый человечек долго не выживет, найдутся желающие ему помочь и упокоить его с миром, а его наследство пригодится более разумным людям.

Глава 5 Два буффона, два бурлона это фига всем законам. Итальянская поговорка, приписывается Алю Пачино

Зубриков никогда не отличался скромностью, поэтому вопрос к неофиту у него был простой и понятный:

— Марко, а вот теперь хорошенько подумай и предложи достойных кандидатов в члены нашей Касты. Уточняю — мы именно "Каста". Наша тайная группа Баловней Смерти столкнется с непониманием, нас будут осуждать, и обвинять во всяких гадостях. Но запомни — кастус — это значит три главные наши силы. Мы — чисты и непорочны, наша тайное общество не будет заниматься ничем таким, что может бросить пятно на нашу честь. И нам нужны лучшие! Дело не в том, что мне нужно добиться влияния в Серениссиме — каждый любит Венецию, каждый хочет, чтобы его любили и ценили в ней. Но мы с тобой молоды — и впереди вся жизнь — нам надо найти тех, кто достоин быть рядом, быть другом, и лучше, если это будут твои хорошие знакомые по сыновьям лучших людей Венеции. Морозини — это люди, которые сделали Венецию, строили, обогащали, я рад, что ты стал первым из лучших.

Вторая черта касты, как и следует из этого старинного древнеримского слова — это безупречность, стильность, образцовость и безукоризненность. Я прекрасно знаю, что меня признали знатоком достойного поведения, мои манеры вызывают искреннее уважение, и этого мы будем требовать от всех участников нашей касты.

Третья и самая главная и тайная часть кастовости связана с моментом священнослужения и прикосновения к божественному. Поклонения древней Богине. Моим древним знанием. Я из рода Пачинусов из Таранта — древнего рода, в котором сохранились знания о тайных обрядах. Мы — Фаворити делла Морте — баловни Смерти! Придет время, и я поведаю тебе о Ней, о Госпоже пепельных полей, Той, которая приходит к каждому в свой черед. Главное, Марко — мы ни в чем не умаляем веру Христову. Ты отлично знаешь — старые боги почитаются в Венеции, в каждом доме есть древние алтари. Сегодня — ты принес себя в жертву — ты бросил к ногам богини свою прежнюю жизнь. И она откликнулась — ты изменился. Очень скоро ты начнешь понимать, что жизнь твоя преобразилась.

Хватит об этом — кого посоветуешь в новые участники касты. Надо три человека!

Марко сидел и чувствовал себя странно: ему хотелось жрать! И слова Пачино, такие важные и серьезные ничуть не мешали ему впиваться зубами в кусок свежеобжаренного мяса. У Аля были волшебные повара — он никогда такого вкуснейшего мяса не пробовал — хорошо быть знатоком изысканного образа жизни, надо вызнать рецепт! Почему-то именно эта мысль и выразилась первой у Морозини:

— Как твои повара так вкусно мясо готовят? Никогда ничего вкуснее не едал! Поделись рецептом, — он реально хотел узнать рецептик.

Пачино и Никколо, сидевший с ними за одним столом, дружно расхохотались — вот это было настоящее, это было честное, правильное и искреннее — плевать на касту! Хочу рецепт шашлыка! А мясо атланты мариновали разными способами, но в основе всех лежали рецепты из прошлой жизни.

— Я, конечно, дам тебе рецепт, — улыбнулся Аль. — Ты наша каста, значит, твоя безукоризненность должна распространяться и на жареное мясо. Человек есть то, что он ест! Запомни эти слова Марко. И рецепт ты получишь, обязательно.

— И не забывай, что это тайный рецепт, Марко, не надо такие знания всем подряд раздавать. Мясо шашлычить, это тебе не в толпе пукать, — добавил Ник, попивая винцо и предвкушая поездку по девчонкам, которая обязательно состоится позднее.

Дома они не ночевали. Приезжали отоспаться утром, если не отсыпались в домах блуда и разврата, где им давно уже были рады как старым, добрым клиентам.

Марко покосился на телохранителя и стал соображать: кого же затянуть в их касту? Сама идея избранности, чистоты и элитарности его грела — это было здорово! Теперь он точно выпытает из Пачино море всяких вкусных приемчиков и полезностей! Сразу ему представились несколько вариантов, но были и самые близкие знакомые, с которыми он отлично ладил:

— Паоло Челси, сын Томаззо Челси. Он отличный парень и настоящий друг, мы с ним вместе в Константинополе учимся. Дандоло, Дом отличный парень, сын Марко Дандоло, с ним у тебя тоже уже дела завелись. Доменик немного заносчив, но мы это точно исправим — вот ему не повредит немного сдержанности. Пьетро Мочениго, сын Доменико Мочениго, с этим стариком у тебя отличные отношения, поговаривают, что вы заключили отличную сделку и ваш караван ожидается очень скоро из Александрии. Они мне близки, мы всегда хорошо ладили. Все мы из Золотой книги. Ты знаешь, с кем стоит вести дела, Пачино.

— Конечно знаю: с лучшими. На вас я смогу положиться, когда меня арестовывать придут, — усмехнулся Аль.

От такого оборота Марко даже перестал жевать мясо. Потом дожевал и проглотил кусок, запил вином и уточнил:

— Ты ждешь ди нотти или арсеналотти?

Это было важно. Арсеналотти были квалифицированными и хорошо оплачиваемыми ремесленниками венецианского Арсенала, из которых набиралась элита венецианской пехоты. Они обеспечивали охрану дворца дожа и других правительственных зданий, выступали в роли охраны порядка и даже пожарных. В боевых условиях арсеналотти использовали для усиления обычной пехоты. Они традиционно выступали охраной дожа. Главное было в том, что все арсеналотти, прежде всего, были отличными ремесленниками-оружейниками и работали в арсенале, делая лучшее оружие. А ди нотти были теми, кто день и ночь — особенно ночью — неустанно следили за порядком. Вот они были непосредственно полицией, стражей подобающего образа жизни Серениссимы. Венеция была постоянно наполнена "туристами", теми, кто прибыл в неё по делам — и надо было всегда следить за тем, чтобы гостя не обидели, чтобы он чувствовал себя хорошо, уютно. Ди нотти были знатоками тонкостей, они выступали гидами, и охраной гостей. Ди нотти знали всё обо всех — сбирали сплетни, слухи и всегда были начеку. Впрочем, тонкость была в том, что с ними можно было поладить на первый раз, если попался на неприглядном проступке — дал взятку и откупился от ареста. Вот только все знали — дукаты ди нотти оставит себе, и оставит тебя в покое, но обязательно донесет на тебя в правительство. И тогда за тобой придут арсеналотти — а вот они мзду не брали, им за Венецию было обидно. И всякие безобразия, и грязь они подчищали непреклонно и неустанно. Потрясающий вариант обеспечения отличной работоспособности. Устал трудиться, изготовляя оружие? Вперед, на каналы, развейся, задержи парочку мерзавцев, выдай трендюлей, и иди спать с чистой совестью человека, который славно потрудился, а завтра еще лучше поработает во славу Сиятельной.

Зубриков точно знал: за ним придут обязательно, поэтому был готов:

— За нами придут и те и другие. Вопрос слишком важный. Захотят они всё у вас выведать, раскрыть нашу касту и опозорить перед всей Венецией, — хмыкнул Пачино.

— Да ладно тебе, Аль! Первое правило касты: никому не говорить о касте баловней Смерти. Я запомнил, — улыбнулся Марко.

— Какой же ты болван, Марко, — усмехнулся Никколо. — Ты не простой парень, за тобой следят постоянно, кто-то из ваших знакомых вас предаст. Всех нас предаст. Крыса есть всегда, — уверенно отметил Николашка.

— Что ты себе позволяешь, рагаццо! Ты вообще, если сел за один стол с господами — сиди тихо и не вякай, — взорвался Марко, которого немного напрягало присутствие этого отмороженного и жутковатого телохранителя Аля.

На этот взрыв эмоция атланты никак не прореагировали, переглянулись, и слово взял Ник:

— Ты точно болван, Марко Морозини. Я кто, по-твоему, такой? Я не раб, я не мальчик на побегушках — не "рагаццо", я не слуга Алю Пачино, я не телохранитель ему. Я его друг и нам классно вместе всякие штуки проворачивать.

— Марко, ты вообще смотришь, но не видишь. Посмотри на Никколо, он что, похож на слугу? Он когда-нибудь вел себя подобно слуге? Посмотри, Марко, — предложил ему Аль, тоном внимательного и заботливого педагога.

И Марко посмотрел, и увидел то, что как-то не бросалось в глаза. И подумал он, что этот Никколо, действительно всегда вел себя незаметно, и с достоинством, была в нем грация знатного человека. Просто, находясь в тени яркого апулийца, Никколо всем навел впечатление о себе, как о телохранителе, молчаливом слуге. А с чего все взяли, что он слуга? И вообще! А кто из них главный? Морозини ошарашился этой мыслью. И так и брякнул:

— А кто из вас двоих главный?

— Он, — спокойно и твердо, не задумываясь ни на секунду, ответил Ник и указал на своего легата.

— Я, — с улыбкой согласился Лешка. — Ты не парься, Марко. Тебе я не главный. Мы с тобой равны, потому что мы — каста! А Ник не из касты, хотя он славный баловень Смерти! Он реально её фаворит, я в этом уверен.

— Есть такое, Аль, — согласился с ним Николас. — Мне иногда снятся странные сны. Я разговариваю с некоей дамой, и она слишком необычна, чтобы быть Мадонной. Возможно это и древняя богиня. Ты ничего никогда мне не говори на эту тему. Это только моё.

Марко поразился тону парня: слова прозвучали твердо, с достоинством и полной уверенностью — как он сказал, так и будет. И Пачино согласился сразу же:

— Правильное решение, Николас. Только так. Ты Марко тоже не лезь ко мне с подобным моментом. Это очень интимное. Это только твое, когда ты с божественным общаешься. Впрочем, к исповеди это не относится. Хотя я на исповеди не все секреты выкладываю. Про касту я никогда не расскажу ни одному священнику. Это не его дело.

— Вот оно как, — усмехнулся Марко, который тоже не все свои секретики рассказывал на исповеди. Ему все больше нравилось то, во что он ввязался и втягивал своих друзей.

Будет весело, будет здорово, они еще покажут Венеции фигу и каццо! Он от отца слышал это ругательство, которое обозначало вагину и яйца, этакий "полный трах-тиби-дох"! Он уважительно кивнул Никколо. — Ты, действительно не тот, за кого тебя легко принять. А ты хорош!

— Благодарю, фаворит, ты тоже неплох. А станешь много лучше, — согласился с ним Никколо и про себя усмехнулся: "Все вы станете лучше, или мы вам глотки перережем, свиньям рабовладельцам проклятым".

Точку в беседе поставил Пачино, вставая из-за стола:

— Ну, что? Перекусили слегка. Сил поднабрались, пора и по девочкам! Ты как, Марко, еще сегодня не насытился. Не дотла тебя спалила твоя партнерша?

— О, по девочкам будет классно. Вот скажи мне Аль, как фаворит фавориту — ты почему куртизанок не жалуешь? — Марко задал вопрос, который всех мучил давно.

— Там все непросто, Морозини, — улыбнулся ему Лешка. — Если серьезно, так вы дурью маетесь. Я про ваших отцов. Не мое это — пиписьками меряться, обвешивая свою подружку побрякушками. Прикольней надо жить, замысловатей золотом сорить — всем чтобы было весело и задумчиво. Я вот над дожем подшутить думаю. С подарком на день рождения. Все всё знают, всем уже весело — даже сам Франческо похохатывает в предвкушении, как треснет меня по спине тросточкой попочесалкой — но будет славная замута. А девчонок в золото одевать — это как свиньям бросать жемчуг. И есть момент неуважения к вашим матерям. Тонко все, Марко. Венеция потрясающий город — непросто всё. Нарвусь на ту, что меня с ног сшибет и на колени захочется упасть — базара нет, торг неуместен — золотом осыплю. А пока — глупости всё это. Промеж ног все они одинаково устроены. А жару задать девки из путто могут покруче, чем ваши куртизанки. Пошли, запалим! И пусть ночь пылает!

И они отправились зажигать. И той ночью они оторвались славно. И все заметили — Пачино сошелся с Морозини — это неспроста. Что-то будет, грядет что-то возмутительное, эти двое были всем известны своими проделками. А когда вместе решили сообразить безобразия... Двух таких шутников будет трудно вынести, ох, держись Венеция: два буффона, два бурлона это фига всем законам.

Глава 6 Никого не трогаю, починяю примус. Кот Бегемот

Арестовывать Лешку прибыли две бравые команды на паре лодок — как он и предвкушал, полный набор: и арсеналли и ди нотти. Молодой Аль Пачино не сопротивлялся, только усмехнулся и спокойно проследовал за венецианскими полицаями. Николашка остался дома, не стоило ему отвлекаться, он с новыми знакомыми соображал на тему, как крысу будут вылавливать.

Молодые венецианцы время от времени бросали планы строить и тупо начинали танцевать твист-тарантеллу, танец их зацепил, все больше и больше хотелось танцевать. Ко всему в доме Аль Пачино оказалась постоянная вахта из трех девчонок путтан, готовых и подставить, что клиент захочет, и компанию составить в танце. Простенький твист все они могли заделать.

А вот Николашка показывал ребятам настоящий мастер класс. В Атлантиде твист все умели вертеть, но предпочтение отдавали рок-н-роллу, причем именно спортивному танцу, когда требуется ловкая партнерша, чтобы с ней можно было выкрутасы двигать самые головокружительные. Сами попаданцы не умели толком танцевать рок-н-ролл. Но как-то присели, подняли вопрос культуры танца и признали: надо! Надо знать и уметь это дело, потому что есть в этом некий смысл великий. Танец имел значение в эти времена, на танце можно было и погореть, и приобрести знатные бонусы. И в плане культуры и искусства танец был явлением прикольным и весомым. Так и повелось: вечерами у костра не только пели, но и плясали. Маленькие атланты с детства отплясывали разные танцы: от брейка до вальса, куда уж тут без рок-н-ролла и твиста!

Чем пленяли все города этого времени? Тем, что они маленькие были! Дела в них удобно было вести. Пачино за полчаса довезли до дворца дожей, и он вступил на путь провинившегося — отправился на суд быстрый и скорый, и, несомненно, справедливый. Готов он был к этому своему визиту в местный "дворец правосудия" и вообще "всеобщую администрацию всех служб и всех управлений" — дворец дожей был универсальным правительственным учреждением Венеции, в нем было очень много разных комнаток, в которых решались абсолютно все бюрократические вопросы Серениссимы. Дворцом дожей это величественное здание называлось потому, что все дожи Сиятельнейшей, получив должность, переезжали жить в этот дворец, и жили в нем до самой смерти, в паре шагов от места работы, очень, очень удобно для высокого поста.

Войдя через южные ворота во внутренний двор — несколько этажей ажурных галерей — Аль не сразу направился по своим делам, а первым делом остановился и отвесил полный достоинства короткий поклон в сторону Северного крыла дворца. В нем располагались личные апартаменты любого дожа. Полюбовался на украшения статуями знаменитых людей и философов, кивнул и статуям архангелов, по углам этой части здания — архангелы символизировали мир, войну и торговлю, то есть основные занятия венецианцев. Неизменный столбик с венецианским львом — символом города под покровительством святого Марка — вызвал очередную улыбку у него. Зубриков находил смешным этот символ: лев с книжкой, это как мартышка с автоматом, как кот с лопатой — нелепо и бредово, и чуть-чуть смешно.

Прежде чем ступить на лестницу Гигантов, Лешка покосился на знаменитые львиные морды и искаженные лица с отверстиями в стенах. Это были не украшения, а замаскированные ящики для сбора доносов: Совет Десяти, избиравшийся на год, и постоянно изобличающий государственных преступников, работал с любыми "документами". Правда, к рассмотрению принимались только доносы за подписью составителя и свидетелей. Надо сказать, что стены с так называемыми "львиными глотками" в которые можно было незаметно кинуть донос, пользовалось большой популярностью у граждан Серениссимы — любили они кляузничать и ратовать за справедливость и порядок в своем городе. Все правильно — сам себе работу не найдешь — тебе такую службу подкинут, что волком взвоешь. А так — все здорово — написал донос, потом по нему работать и работать, разбираясь с тонкостями: кто виноват и что делать.

Во внутренние помещения с галереи дворца вела позолоченная шикарная широкая лестница, пройти по которой без особого распоряжения могли только члены Большого совета, чьи фамилии были вписаны в Золотую книгу, хранящуюся в комнате под этой лестницей. Лестницу украшали две большие статуи, слева — Геркулес, убивающий Лернейскую гидру, а справа — Атлант, поддерживающий небесный свод.

Зубриков ухмыльнулся довольный: " Хе-хе, уважаете старых героев торгаши, непросто вам будет меня прижать, сами по уши в античных суевериях живете!" Не спеша, поднялся и вошел внутрь дворца.

Первый зал, куда попадал визитер — Пурпурный. Пурпур — традиционный цвет власти и могущества, и в этом зале ожидали выхода дожа прокураторы — должностные лица, занимавшиеся вопросами содержания зданий и носившие пурпурные одежды. Стены и потолок помещения были богато отделаны белой с позолотой лепниной, мраморный камин украшало шикарное изображение льва-ботана. Зубриков уже был в этом зале, по знакомству получил возможность глянуть на внутренние богатства дворца. Более всего его поразил прикол: украшать потолки! Вот уж был полный бред — стены украшать это вроде бы нормально — стоишь, ждешь, любуешься красивыми штуками. А на потолки лепить картины... в чем прикол? Ведь никак не приблизишься, чтобы рассмотреть подробно детали, оставалось воскликнуть огорченно: "Отчего люди не летают так, как птицы?" — и сетовать на отсутствие в эти времена биноклей, позволяющих не упустить всякие мелкие детали.

Залов во дворце дожей было огромное количество, Лешку вели не спеша, давая осознать ему, что он мелкая песчинка перед необъятным морем величия и значимости Сиятельной Венеции. Стены коридоров были уже украшены картинами — надо признать работы были простенькие и невнятные, не впечатляли того, кто репродукции Рафаэля видел: а поклонники Мадонны её Сикстинский образ всегда в голове и душе держат — одна из уникальнейших картин человечества. Про Боттичелли умолчим — Зубриков был фанат Боттичелли, картины этого дядьки ему очень нравились, понятно, что на всякого чудака довольно простоты, а что может быть проще, чем созерцание обнаженной красотки Афродиты-Венеры. О, как мил этот допустимый уровень порнографии для подростков — это величаво, это было приятно, в школе такие картинки рассматривать.

В стенах были много окон, узковатых, имеющих понятное военное-оборонное назначение — для отстрела нападающих на дворец — но был и момент эстетический, толковый психологический ход. Из окон открывался вид на крыши домов Венеции, который создавал приятный контраст и баланс пониманию — жизнь горожан внизу, а здесь работают те, кто решают, кто власть имеют. Зацени также богатство Венеции — это тебе не простенькие крыши домов, что дрожат под тяжестью дней — бойся провинившийся, сегодня припекут тебя угольками, если сочтут виновным!

И вот они пришли. Как и всякого вредного вонючку и хулигашку Пачино решили поставить в угол! Его подвели к углу одной из зал и все остановились, потому что угол уже был занят! Но не другой мелкий мерзавец там наказанный стоял, вовсе нет — в углу стоял шкаф. Это был непростой шкаф, это была Буссола.

Знаменитая потайная дверь "Буссола", замаскированная под деревянный шкаф и ведущая в комнаты трех глав "Совета десяти" и инквизиторов заставила Зубрикова остановиться перед этим "шкафом" и переспросить с видом дурачка: "Мне в шкаф?" Один из арсеналотти посмотрел на него подозрительно, и не сразу ответил, будто решал вопрос: "Этот гаденыш, он что, издевается? Ах, нет, это же вонючка Пачино — он недавно заявился в нашу милую Венецию. Совсем тупой, понаехали тут! Все им объяснять надо дикарям!" И страж порядка солидно и негромко пояснил виновнику переполоха:

— Буссола. Замаскированная дверь в зал, в котором судят провинившихся перед Серениссимой.

— Замаскированная дверь, — выдохнул Пачино, выпучив глаза, и стал мямлить. — Как это хитро! Как это умно и дальновидно. Мне всегда дедушка, упокой Святая Фаину его душу, говорил: "Хочешь что-то сохранить — поклади в шкаф". Дедушка не любил слово "положить", говорил, что "от него воняет вонью лжи". А какая донна там наверху — это же древняя богиня правосудия!

Вершину шкафа украшала искусно выполненная фигура богини Фемиды — всё при ней было: и меч карающий, и весы, чтобы грехи и вину подсудимого взвешивать, и повязка на глазах. Кстати, эта повязка была неким пунктиком для дурачков. Если вдуматься, в чем её смысл? Ага, как же — я глаза завязала, я вас не вижу, и всех сужу одинаково справедливо, и равномерно всем отвешу трендюлей по вине каждого. Ага, ищи дурачка, верить в такой бред. Как она узнает вину? Глаза завязала — значит, прочитать по бумажке всякие там следовательские протоколы она не сможет. И по морде физиономии подсудимого она ничего не увидит, если она упертая фанатка теории Чезаре Ламброзо, который всех шокировал идеями на тему: "Преступниками уже рождаются. У преступников даже морда с детства прохиндейская и сразу выдает человечка с гнусным будущим". Вот как она увидит, Фемида эта, если глаза завязала? А уши она себе не заткнула восковыми пробочками, как хитроумный Одиссей? Тогда какой смысл в этих выпендрёжках? По слуху сразу узнаешь — кто перед тобой, имя же назовут обвиняемого! Тьфу, Фемида эта — довольно хитрая тетка была, очень хитрая — она только притворялась простушкой, мол не волнуйтесь, я слепая, не бойтесь я слабенькая — я вас не больно покараю, я вас не сильно осужу — не верил Зубриков в такие притворяшки. Поэтому он улыбнулся Деве правосудия, и удивил всех стражников, когда отвесил ей глубокий поклон — не в его положении было пренебрегать старыми богами. Хитрую интригу он замутил, коварную, гнусную своей двуличностью и хитропопством. А потом и вовсе они выпали в осадок, когда и шкафу Пачино отвесил поклончик, и выдал фразу вовсе глуповатую: "Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая — сквозь слезы — в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания!"

Величие и пафос слов мощной фразы словно приколотил каждой буковкой присутствующих к полу. Они не знали, как им быть. Как это солидно и уважительно и достойно прозвучало... но шкаф! И какие сто лет? Дворец только недавно окончательно отстроили, и сто лет назад не было этого шкафа! Стоп! А вдруг был?! Вдруг этот самый шкаф принадлежал этим Пачинусам! Они ведь древний род, хоть и Тарантийцы коварные, но древние в своем коварстве и вероломстве. Что делать-то? И все молчали.

Молчали все! Даже те, кто притаились за картинами и подглядывали через дырочки и щелочки массивных, богато украшенных позолотой рамок картин. Молчали притаившиеся за ложными стенами, готовые в любой момент выскочить с кинжалами и в тесноте помещения ловко порезать наглого возмутителя порядка. Все пытались понять: что имел в виду молодой наследник Аль Пачино из Тарантума. Аль Пачино, который, по слухам, околдовал детей лучших фамилий Венеции — правнуков бывших дожей! Он на самое дорогое посягнул, на детей, на будущее Венеции — ох, и мутный тип, этот молодой Пачинус.

Но не дремлют мудрейшие патриции, опытные и проницательные главы лучших родов — таких не запугаешь, не запутаешь, они его выведут на чистую воду. Упекут вредного типуса в каморку под свинцовой крышей, парой этажей повыше, в Пьомби ему уготовано местечко — посидит в камере, попарится недельку и осознает! А может быть его в Поцци загнобят! Поцци — "колодцы" — тоже хороша тюрьма для наказания мерзавцев — в подвалах, на уровне воды в каналах, где сырость проникает в каменные каморки и гнобит гниением виновного. Сыро там, тоскливо на душе, для мятежных хулигашек оно самое вкусное — прижать раскаянием и упадком духа вредных жуликов. Точно получит своё Пачино — сначала его осудят, а потом и зал Совета Трех его примет, чтобы попытать на тему: что за дьявольские обряды он там творил по ночам на острове Призраков и неупокоенных душ? И в зал пыток его мерзавца и припечь ему зад угольками!

Молчали все. И Аль Пачино все высказал, что хотел. Чехов сам собой в памяти всплыл — к месту же! А довольно диковинную и нелепую фразу из "Вишневого сада" Лешка еще в школе заценил — прикольно должно быть и смешно игралась сцена в театре. Он открыл дверцу шкафа и прошел в залу, которая была освещена светом свечей. На улице стоял день, но окон в довольно большой комнате не было — может их закрыли, чтобы создать атмосферу уютного для обвинителей полумрака — сами они сидели в креслах, которые стояли на небольшом подиуме, возвышении, опоясывающем стены залы. В креслах сидели знатнейшие, опытнейшие и было их человек двадцать. Многовато было народу, для того чтобы простенько разобраться с виной арестованного по доносу. Пачино встал на входе, но ему дали понять — следуй за нами. Два арсеналотти прошли мимо него и встал чуть впереди, словно приглашая Аля подойти, и встать между ними — перед глазами судей. Зубриков глянул и понял: это не арсеналотти, а более особые стражники — охранники внутренних покоев дворца дожей, в костюмах более чинных и вооруженных иначе, чем простые стражники — без алебард и самострелов, но с короткими мечами они были. Крутые перцы — оружие им доверено в самом сердце власти венецианской. Не надо фулюганить — против двоих он выстоит, но — не надо шутить. Не надо дрочить органы! И он вышел в пятно света, под свет какого-то специального фонаря — древний прием следователей с направленным в лицо ярким светом, чтобы сбивать с толку, чтобы видеть все перемены на лице оправдывающегося, прием этот был известен Венецианским судьям.

Члены совета с удовольствием рассматривали виновника новых безобразий. Им нравилось то, что они видели. Они видели то, что хорошо для Венеции.

Костюм у апулийца был достойный. Бургундская короткополая шляпа украшала голову молодого тарантийца, она не была украшена ни перьями, ни лентами — но она была окрашена в сочный черный цвет, а это был статус — сочная, ровная окраска ткани говорила о богатстве владельца. Шляпа подчеркивала свою красоту узенькой лентой, которая отливала серебром, создавая впечатление аккуратной, неброской, но стильной вещи. Весь костюм Пачино был выдержан в черных и серебряных цветах. Он словно намекал — непростого мы роду, не на помойке родились. Знаем, с какой стороны надо сосиськи кусать. Его легкая куртка "соттовесте" была с довольно узкими рукавами, удобными рукавами, богато украшенными серебряным шитьем. Воротник был стоечкой, и вот на нем все заметили отделку жемчугом — очень тонкая работа. Где-то Пачинусы раздобыли канал по доставке им жемчуга морского, чистого — надо бы попытать молодчика, жемчуг у него был приличного сорта, ювелиры хвалили. Из рукавов куртки выглядывали края белоснежной сорочки. Апулиец был не в привычных чулках-шоссах, никаких этих дурацких бургундских "мипарти", когда одежду делили на части и одна часть обязательно была полосатой, указывая на цвета своего господина, или родовые цвета. Венецианцы никому не были вассалами. А свои родовые цвета они не выпячивали, предпочитая более всему в цвете одежды все оттенки морской воды, чаще всего темные оттенки. На ногах Пачино были штаны грубоватого шелка, заправленные в невысокие сапожки, которые выглядели очень богато, сразу была заметна работа искусного сапожника. На плечах его был легкий летний плащ с капюшоном, без всякой пелерины, также приятно радующий глаз богатой тонкой тканью, сочным темно-зеленым цветом и изящной отделкой.

Аль Пачино был хорош собой. Он был видным молодцом. Высокий, крепкого сложения, но не коренастый, худощавый, сразу видно, что юноша ловкий. Глаза смотрели смело, без дерзости, как и подобает человеку разумному, готовому к встрече с разного рода явлениями, как добрыми, так и неприятными. Глаза смотрели честным взглядом человека, который понимал, куда он попал и как себя стоит вести — достойно, с уважением и почитанием. Волосы были черные, чуть кудрявые и длинные, почти до плеч, они закрывали уши, Пачино не принимал моды с севера Европы, по которой молодые люди бравировали своей готовностью схватиться за меч — потому и волосы носили короткие, и брили на висках голову, чтобы было удобней шлем надевать.

Недолго длилось молчание. Слово взял сам дож Сиятельной, Франческо Фоскари дал всем время, чтобы оценить арестованного, промариновав его тишиной, дав ему время, чтобы осознать свою весьма возможную вину — а кто без вины? Кто безгрешен? Кто непорочен? Нет таких! Все мы хоть капельку, но в чем-то виноваты. Всем нам надо "ай-яй-яй" по попе ремешком прописать — чтобы неповадно было.

Франческо Фоскари, дож Венеции обладал, кроме множества иных достоинств, и парой очень толковых и полезных черт: у него к пятидесяти двухлетию — которое было на этой неделе, через четыре дня, в воскресенье девятнадцатого июня — у дожа сложилось общее, непринужденное, но особое выражение лица. Фоскари смотрел, как все понимающий, все прощающий дедушка на проказливого внучка: "Мол, не боись, вина твоя смешная, но ты честно во всем признайся, мы тебя не больно накажем, но выпишем подзатыльников, чтобы впредь неповадно было шкодничать". И вот на этом хитровато-мудром лице тускло и уже блекло резким контрастом выделялись глаза дожа. У Франческо в юности был взгляд, ломавший куртизанок наповал — небесно-голубые цветом! Да он девчонок одним взглядом своих васильков в любую позу загибал по молодости. Вот такие были глаза у будущего дожа, смельчака, хитрого и до жути опасного своим врагам и врагам Венеции, наследника рода Фоскари. С возрастом небесный цвет поблёк, но стал только жутковатей — словно небеса укрылись легкой дымкой облачка, невесомым покровом тумана — и теперь все понимали — дож видит насквозь все твои хитрости, от его проницательности не скроешься.

— Аль Пачино из Тарантума, — негромким баритоном представил дож арестованного всем присутствующим. Уточнил причину ареста. — Ты арестован по доносу. Ты признаешь свою вину?

И все вперили взгляды в молодого Пачинуса — ну, начинай оправдываться! Посмотрим, каков ты изворотливый тарантиец, посмотрим, чего стоят твои логика и риторика.

Глава 7 Сицилианская защита — дешевка против тарана тарантийской. Аль Пачино

И тут тарантиец всем выдал жару, завопив громким, обвиняющим голосом: "Да вы офонарели, старые пердуны! Совсем с ума сошли. Вы что, реально думаете, что тарантиец Аль Пачино сам себе враг? Что тарантиец на самом деле захотел навредить вашим мальчикам! Вы болваны, — Пачино обвел всех взглядом жалостливым, словно сетовал на то, с какими же идиотами ему приходится иметь дело. — Дандоло, Челси, Мочениго, Морозини! Вы с ума сошли? Лоренцо, твой Марко, конечно же, свинтус тот еще, но никто не желает ему смерти. Вы опозорили Венецию!"

И молодой нахал гордо выпрямил спину, сложил руки на груди и запрокинул голову, задрав нос. Свое последующее заявление он сделал тоном обвинителя, серьезного, умного, спокойного обвинителя:

— Вы опозорили Сиятельную. Вы позволили обдурить себя, выставить вас болванами. И кому? Кто вас обманул? Я вам не враг! Вы все знаете — Аль Пачинус малый ловкий, с ним можно иметь дело. Его можно поучить тому, как надо вести дела. Наши дела идут! Корабли уже плывут, товары уже близки — прибыль уже почти звенит дукатами в наших закромах. Я вам не враг! Я враг тем, кто оклеветал меня. Кто на меня донес? Ха! Это мелкие завидущие мартышки, которые позавидовали тому, что я стал близким другом ваших мальчиков, тому, что у нас оказались тайные забавы — не для всех! Вас обдурили сопляки! И вы повелись... ай-яй-яй, как несолидно, господа, — Аль Пачино обвел мужчин взглядом достойным уважения, все его поняли. Но он был хитер, он еще не все сказал. — Я вам помогу. На что же еще нужны друзья и добрые деловые партнеры? Я вам помогу. Я стану вашим врагом. Потому что эти мелкие, вредные завидущие доносчики кое в чем правы.

Я, Аль Пачино из рода Пачинусов из Таранта. Наш род древний, в нашем роду хранят тайны древних жрецов и древних обрядов. Да — я знаю тайну тарантеллы. Но она не для вас! Наши тайные забавы не для вас, старые вы пердуны. Вы не достойны — Фаворити делла Морте — только для молодых!

И он замолчал и остался стоять в позе древнего мудреца, гордого своим знанием и ни за что не желающего выдавать тайну золотого ключика.

Первым опомнился дож. Франческо Фоскари был дядька умный, не глупей остальных, но у него было преимущество: он не суетил, он спокойно вел свои дела, решал свои вопросы, ведь от должности его могла освободить только смерть. А он не хотел умирать, зачем ему умирать. Он улыбнулся, его светло-голубые глаза старого хитреца и пройдохи вперились в молодого наглеца:

— Аль Пачино тарантиец, ты оскорбил Совет, и тебе назначат наказание, — он погрозил виновному пальцем. — Мы прекрасно знаем, кто на тебя донес. Мы не болваны и не дурачки. А вот твой вызов — непонятен мне. Скажи Пачино, неужели было так трудно: прийти к достойному Морозини и показать ему свой секрет, а вот после уже, с дозволения отца и баловаться с его сыном. Это было трудно?

Все вокруг заулыбались, злости на тарантийца не было, а вот досада, действительно была — что это за тайные забавы они там втихушку проворачивают? Почему им нельзя!

Но тарантиец был ловкач тот еще, достойный спорщик воротилам венецианского бизнеса. Пачино покачал дожу головой с улыбкой хитрого кота:

— Какой славный дож достался Серениссиме в такие сложные времена. Накануне войны с Миланцем такой дож не подведет! Но Аль Пачино не проведешь! Наши секреты останутся с нами. Мы еще распознаем того, кто нас предал! Он предал не одного меня. Он предал ваших детей. Челси, старик Дандоло, мое почтение, Доменико Мочениго, наши грузы уже в трех днях пути до наших гаваней, Морозини — ваших мальчиков предали. Им захотели нанести ущерб. Будьте внимательны. Будьте осторожны, — Аль Пачино снова обратился к дожу. — Уважаемый Фоскари, дож Серениссимы, при всем почтении, но я отвечаю отрицательно. Твои доводы не допустимы. И догадки пусты. Я вам честно скажу, господа, а вы меня услышите.

Аль Пачино на миг замолк, чуть нахмурил брови и прикусил губу. Все видели, что тарантиец подыскивает хорошие слова для заявления, и никто не стал нарушать тишину в зале Совета. Но вот Пачино собрался и продолжил:

— Я сказал достаточно. Я ведаю тайны древних обрядов. Я знаю пределы пепельной Госпожи. Я провожал ваших детей до самого порога смерти. И они видели её. Но они возвращались к жизни, и я был рядом. Я готов головой ответить — гарантирую безопасность ваших детей. Но, повторяю, наши забавы не для вас. Занимайтесь своей дурью, не надо пробовать забавы молодых. Да и не нужно это вам. Вы многое видали. Вы рисковали своей жизнью, вам это не надо. Вы знаете цену смерти, и знаете цену жизни. Ваши мальчики стали капельку мудрее со мной. Вас мы не допустим к нашим тайнам. Старикам там не место. Вы пролетаете, как чайки над Парижем! И не надо на меня давить. Обойдетесь своей старой испытанной дурью. Ко всему — заявляю со всей честью и серьезно — мальчикам приходилось нелегко. За все надо платить. За блаженство надо платить. Немногие из вас могут надрать задницу своим сыновьям — а сила там нужна. Вы примерно в курсе того, как обстоят у нас наши секретные делишки. Вы — патриции, вы отцы достойнейших семей Венеции. Не надо трескать фундамент дома. Ни к чему вам наши секретики, обойдетесь без вкусняшек.

Вот тут все снова зашевелились — наговорил им тарантиец много, и многое они уже вызнали и были готовы давить на тарантийца, но тот оказался крепким орешком. А тонкое заявление на тему, что опорочены доносом оказались их дети — это было довольно деликатное замечание — точное, верное, вот только Пачино совсем еще был новичок в делах власти. Нормально это было — пройти школу доносов и самооправдания, быть готовым получить жесткий урок дома — чтобы достойно себя вести в чужих краях, где всегда надо быть готовым к отражению обвинений и доносов злопыхателей.

— Ваши секретные дела, они уже не секретные, — тихо сказал Франческо Фоскари. — Мы в курсе твоих умений. Но вот твоя... — дож на несколько мгновений замолк, словно боялся произнести честно слова, которые пришли ему в голову. Но он решился, он был смелый мужик, этот Фоскари, осторожно и не торопясь, он продолжил. — Ты занимаешься языческими обрядами, Пачино. Не погубишь ли ты души наших детей?

И на это обвинение был готовы отмазы у Лешки, но ему даже не пришлось напрягаться, за него все высказали старые воротилы бизнеса. Слово взял Агостино Дельфино, а вот он точно был тот еще язычник, которому вера христианская никогда не мешала жертвовать старым богам моря, и неизменно иметь удачу в морских путешествиях. Род потомственных картографов, достойнейший род Венеции, приумноживший её богатство и власть во многих направлениях. Капитан поднялся и веско прохрипел, трудно ему было говорить негромко, голос у него был мощный, то, что надо для команд на палубе:

— Мелкий Пачинус — хороший христианин, это пустое — обвинять его в пренебрежении верой. Чтить старых богов — не преступление перед Серениссимой. Я свое сказал, — и старый капитан уселся на место с видом довольного слона.

Многие покивали головой — у многих дома стояли в бережном хранении старейшие алтари прошлых веков. А что такого? Предкам помогали и потомкам вполне возможно помогают, хоть и незаметно. Есть не просят, за чистотой там назначен верный человек следить, он и жертвы кой-какие приносит старым богам. Дело привычное. Хотя Пачинус оказался фигурой непростой — такие обряды, они впечатляли. Настораживали и немного пугали такие обряды — не шуточки это, со смертью играться.

Но ведь все выжили! Четверо патрициев: Челси, Морозини, Дандоло, Мочениго — и ведь знатнейших из знатных втянул в свои проделки мерзкий апулиец! — пожилые, но крепкие еще мужики, отцы проказников не знали, как им быть.

Они видели одно — их сыновья изменились — словно подросли всего за одну ночь, после этого таинственного обряда, словно общая тайна сделала их крепче, сделала их мужчинами, научила некоему оберегу, дала некий секрет успеха в делах. Мальчишки с упорством баранов стояли на своем — ни слова о Повелье, ни слова об их касте. Они молчали как медузы!

"Мы будем следить за тобой, Пачино!" — прошелестел шепот дожа. И в ответ ему донесся тихий ответ, шепот которого услышали все присутствующие: "Можно подумать, раньше вы за мной не следили. И это правильно. Никому нельзя доверять. Мне — можно, только осторожно".

Все улыбнулись — интересный все-таки он оказался человечек, этот тарантиец. Польза от него была несомненная, но и суматохи он наводил... впрочем, жить стало веселей, а это было здорово — всегда приятно между привычными делами порешать такие вот вопросы: небанальные и незаурядные.

— А если серьезно, отцы, вот вам мое решение, — Аль Пачино поклонился совету изящным и полным достоинства поклоном. — Пусть ваши сыновья порешают эту загадку. Сами поучатся быть следопытами и, вполне возможно, и попытать мордобоем кое-кого придется. Повторяю, мы найдем доносчика. Ничего ему не грозит, уважаемые — просто этот молодчик получит своё.

А я смотаюсь на твердую землю. Что-то мне Милан захотелось навестить. Дела у меня нарисовались с парочкой достойных мастеров. Вы еще останетесь довольны, патриции — не будь я Аль Пачино, но вы останетесь довольны. А уж как Венеция будет счастлива...

И гадкий пройдоха Зубриков понямкал ртом, предвкушая новые проделки, и оставляя на виду новые мышеловки с новыми вкусными и ароматными кусочками сыра.

Глава 8 Господь любит всех, любит даже тебя, даже если ты свинья! Аль Пачино (пожелавший остаться неизвестным автором)

Лешка много чего узнал, обдумал, и понял, что герцога Милана и всея Ломбардии не надо особо тыркать, мужчину и так угораздило вляпаться по уши в историю непростую, пускай себе вертится! Дела итальянские были сложны и запутанны. И все персоны вроде бы на своем месте, по-своему служат интересам Италии, но вмешиваться надо осторожно и по мелочам. В Милан был отправлен Лорик — Лоренцо, скороход и марафонец, парнишка, рожденный для преодоления дальних дистанций, в совершенстве освоивший волчий шаг и способный за сутки сотню километров запросто намотать — скоростной был парень, не высокий. Не такой уж широкоплечий — атлет, с ногами крепкими и сильными — он высшие награды соревнований даже не брал через три года участия — просто был чемпионом. А медали вручались тем, кто вслед за ним успевал преодолеть дистанции.

Лорик обязался дать непростое задание миланскому "паучку" Леонидусу, у которого была дурацкая привычка насвистывать песенки в то время, когда он карабкался по скалам.

На этот раз Леонид получил задание прокарабкаться к тому, кому он уже "щекотал пятки" — а Леонид на самом деле однажды уже прокрался в замок Миланца, и прошерстил кабинет этого ненормального тирана. При этом не удержался пройдоха — обнаружил самого герцога спящим прямо на рабочем месте, а невысыпавшийся по ночам, герцог обычно отсыпался среди бела дня. Атлант немного мешал ему, щекотал пятки, будил и снова таился в уголке потолка, откуда наблюдал за толстеньким, лопоухим "свиником", который спросонья что-то гундел о чертях и червях, перед тем как снова заснуть — вот ведь дурачок с совершенно бредовым распорядком дня.

Леонид прекрасно владел главным способом проникновения всех атлантских ниндзя — "тише крадешься — дальше будешь" — надев свой специальный маскировочный костюм, парень мог пробраться куда угодно. Просто занимало его путешествие много времени — расстояние в триста метров он мог преодолевать за пару часов осторожного подкрадывания. При этом нашему лазутчику было совершенно безразлично: день на дворе стоял или темная ночь, он с одинаковым упорством таился в любом случае, никогда не доверял тому, что видел и слышал, точнее — тому, кого не видел и не слышал. Все ребятишки "штирлиц-бонды" сначала не понимали всем известного высказывания легата Ринатуса: "Видишь суслика? — Нет. — И я не вижу. А он есть!" — и только когда они стали учиться маскировке и тонкостям интриги, все они поняли, что доверять ничему нельзя, если забрался в логово врага. Если ты не видишь наблюдателей, если ты не распознаешь подвоха, это не значит, что их нет — суслики есть везде, суслики есть всегда — и у стен есть уши и глаза. Всё не то, чем кажется, если ты связался с врагом — суслики кругом! Суслики были всем известны своей привычкой при опасности вставать на задние лапы и издавать свистящие звуки. И только малолетние лазутчики знали — что это просто демонстрация коварства и насмешки над простаками! Суслик на тропе войны молчит! Никогда не свистнет при опасности. Никогда не выдаст себя. Его не видно, его не слышно — а он есть. Выражение "Пока суслик на горе не свистнет" потому означало, что ты попал в полный попус, оказался в дураках — итютю ты незадачливый, и провалил ты важное задание — раскрыли тебя и поймали тебя, и прихватили за самые уши и вытащили на всеобщее порицание позорника. Суслики в Атлантиде не водились, потому что всем было известно — суслики вредные, они разносят всякие болезни, вроде чумы. И еще они грызут зернышки на полях — очень противные сволочи эти пушистики — настоящие двуличные мерзавцы, только притворяющиеся потешными и милыми малышами, а на самом деле очень гадкие, хоть и мелкие звери.

Леонид смог, он не спешил, он таился и крался тихим паучком, по стенам, потолку и думал о том, что венецианцы — сволочи и рабовладельцы, но не дураки, совсем не простаки! Догадались ведь, мерзавцы потолки украшать картинами — а это значило одно, они понимали, что и за потолком надо присматривать постоянно — лазутчик может и по нему прокрасться в покои нужные и устроить диверсию. А вот герцог был клиент — полный болван — скотина скотиной, прикончить такого гада просто тянуло всеми фибрами души, но нельзя! Потолки своих замков Филипп Мария Висконти картинами не украшал — он их на стенах развешивал, и за потолками своими не особо следили его люди. Леонидус знал толк в маскировке, и умел карабкаться по любым поверхностям. Задание у него было простое и даже скучное — никаких шуточек! Надо было просто слямзить у герцога пару перстней, желательно с камушками зеленоватого и сочного алого оттенков — для каких-то целей понадобились легату Алексу драгоценные камни герцога. Леонидус крался к посапывающему и попукивающему во сне толстячку и про себя напевал чудесную мелодию песни "Не думай о секундах свысока". Это была песня настоящего лазутчика, который знает цену каждому мгновению своей работы, каждому сантиметру, преодоленному на работе, каждому грамму, перенесенному на своих плечах и в своих кармашках на работе — нет мелочей, есть важнейших детальки и тонкости. И у атлантов не рвется! И рожа не треснет шоколад пожирать. В кабинете герцога лазутчик не задержался, сделал свои гадкие дела и оставил логово вредного и злобного рабовладельца. Оставил также и сюрприз соне, чтобы ему жизнь сладкой и спокойной не казалось — ишь ты, выдумал глупости — спать днями, и дурковать по ночам — как с детства себе график испортил, так и мается теперь всю жизнь глупостями и зловредностями.

Когда герцог проснулся, он сразу понял, что что-то не так. Он не мог найти себе места от странного беспокойства. Непонятно что не так было в этот день. С самого утра Филипп некий подвох чувствовал. Словно некто невидимый наблюдает за ним взглядом зорким, видит его насквозь и осуждает. А за что его осуждать? Не он такой — жизнь такая! Совсем нет покоя от вредных сволочей, никто его не любит и не понимает. Герцог хмурился и недовольно причмокивал губами — не так всё, всё не то — что-то неправильное у него дома. А это что ещё за подлог!

Филипп замер на месте. Он не мог поверить своим глазам! На столике рядом со шкатулкой, в которой он хранил свои любимые драгоценности, лежал лист пергамента. Но никакого пергамента он там не оставлял! Он вообще не мог пергамент оставить на этом столике — это столик для драгоценностей. У него порядок, у него есть столик для работы с книгами и пергаментами, и даже бумаги он там разбирает. Это подлог! Это враги! Это измена!

Герцог замер. И крик возмущения вдруг застыл в его горле. Стоп! Его крупный некрасивый нос понюхал воздух — ничем посторонним не пахло. Глаза пробежались по сторонам — ничего постороннего и вредоносного он не видел. Но ведь кто-то был здесь! Кто-то мог ему навредить, пока он спал. Он спал! А кто-то был рядом... но он жив. Это измена. Это предательство. Но он его раскроет. Филипп осторожно подошел к столу и увидел, что пергамент нес сообщение. И написано оно было крупными буквами, почерком аккуратным и понятным. Приятно было видеть такие способности, и читать такие послания всегда было приятно. Но это послание напоминало ядовитую змею. Она еще не укусила — но она ядовита, она опасна и не надо её трогать. И Филипп не стал трогать пергамент. Но глаза ведь не зря умному человеку даны. Он чуть прищурил глаза — так он лучше видел — и стал читать послание от неизвестного визитера:

"Приветствую тебя, герцог Филипп Мария Висконти, и да пребудет с тобой Сила, хотя тебе — гнусному ситху, не понять всех радостей Света и вечно ты будешь на Темной стороне лопухаться и трескать печеньки. Я, фра Карамаз Леонидус — добрый и светлый джедай, и я тебе только добра желаю. Потому забрал у тебя два перстня с камнями вредными и злобными! Ты совсем нюх потерял, свиник горбоносый? Ты же родился под знаком Девы, вот тебе жемчужинка. Я её рядом со шкатулкой оставлю взамен взятых перстней с изумрудом и рубином. А изумруды и рубины ты не носи, бриллианты носи — лучшие друзья девушек, это бриллианты, и жемчуг носи. Изумруд тебе читать мысли не поможет, потому что ты его неправильно носишь! Изумрудные камушки надо вставлять в серьги и носить тебе, лопоухому дурачку, их надо незаметно, тогда ты услышишь ложь в словах тех, кто хочет тебя обмануть. А рубин тебе и вовсе нельзя носить — ты человек гневливый и вздорный, такие качества, как сила льва, бесстрашие орла и мудрость змеи тебе рубин не поможет приобрести. У злых и гневливых людей рубин только усиливает их нехорошие качества. Хотя да, от яда рубин предупреждает, но вреда от него больше — он сам тебя травит каждый день. Кто-то тебе недоброе посоветовал. Ты ведь умный и честный сам с собой человек. Ты сядь и подумай хорошо — и ты поймешь, что гнев и злоба у тебя какие-то дурные, внезапные и вздорные случаются. А так ты человек во всем славный, умный, мудрый и чудесный. Не надо тебе рубины носить! Всякими мерзавцами управлять никакого зла не хватает — но своим злом надо уметь управлять! А ты ситх непутевый! Нет, совсем не те печеньки кушал ты в детстве, ты неправильные печеньки кушал. А еще и рубины носишь на руках — а ведь знаешь, про их опасные свойства. Не воображай пустого, не притворяйся легким. Ты не пустой, а очень даже полненький поросенок, и не легкий, а пузико отъел солидное. Будь при этом здоров, со всем уважением к тебе, оставляю тебя и не тревожу более твой сон. Фра Карамаз Леонидус"

И герцог весь трясся от возмущения, пока читал послание. Потому что все, что там было написано, он знал и понимал, и ведь было ему все это известно, и правильно все там было написано. Но вот ведь непонятная измена — все ты знаешь, все ты понимаешь, но почему ты не можешь все правильно и хорошо для себя устроить? Почему иногда требуется вмешательство всяких мерзавцев как такие вот "братья Карамаз"? "Фра" — это от значит "брат" — брат Леонидус Карамаз... герцог не знал такого, не слышал такого имени, но точно знал, откуда ветер дует — это братство тайных лазутчиков Папы римского, у которого есть свои глаза и уши во всем мире. Даже у себя в замке он еще не всех лазутчиков вытравил и выловил. "Ничего, мерзавцы, вы у меня еще попадетесь, вы у меня еще помучаетесь!" — герцог осторожно покатал пухлым пальцем жемчужину, оставленную ему в обмен на похищенные перстни. Жемчужина была крупной, красивой, сочной матовым цветом и все больше и больше нравилась Филиппу. Странно — а он не очень жаловал жемчуг. Бриллианты — он ценил. И знал их полезную и приятную пользу для своего знака. А вот жемчуг ему был не мил, есть что-то недоброе в жемчуге — морской он, а для человека непривычного к морю не надо связываться со всем этим вовсе! Хотя... с другой стороны... и вдруг Филипп понял, что он очень кушать хочет. Жратеньки ему хотелось, и он поспешил позвонить в колокольчик, призывая верного слугу, который в тот же миг поспешил к хозяину с подносом, на котором были самые приятные вкусу герцога кушанья. И были там устрицы! Кто имеет дело с ядами, тот всегда опасается отравления. Всем известны продукты, которые трудно отравить. Устриц кушают живыми! Они не отравленные — они безопасны. Герцог капнул на прозрачное тельце моллюска капельку уксуса из специального серебряного фиала, полюбовался, как устрица корчится от возмущения, и с удовольствием приступил к трапезе.

Особенную прелесть его приему пищи добавляли мысли: неспешные, правильные и складывались они в понятные и, несомненно, верные выводы. Агенты Папы подкупом обеспечили себе путь в его покои. Надо пытать! Устрицы! Они морские — но они полезны и вкусны. Он всем известен как знаток, он в устрицах знал толк, в разный день разных устриц кушать будет человек понимающий толк в знаках звезд. Устриц с западного моря не надо путать с устрицами с восточного побережья — во всем надо понимать значение и разницу. И жемчуг — тоже можно с выгодой приспособить к своей жизни. Филипп нахмурил брови — какой насмешник этот папский лазутчик, совсем не уважает благородного господина. Кто ему дал право потешаться над полнотой герцога и над его внешним видом — точно люди Папы постарались, среди них все, кто на мелких и гадких должностях — простолюдины низкие и гнусные мерзавцы, с нехорошими помыслами и вечными насмешками. Он еще узнает, кто придумал и распустил по Италии гадкую песенку: "Наш герцог славный поросенок" — это мерзкие венецианцы мутят воду, или флорентийцы. Скорей всего — флорентийцы. Венецианцы грубые торгаши и подлецы, они просто ругаются и обзываются нехорошо, это флорентийцы потешаются тонко и замысловато. Он им всем задаст! Никакой он не поросенок и не этот самый... "ситх". Очень странное слово. Герцог еще более нахмурил брови — это восточное слово, это венецианский след, это они с востоком дела издревле имеют и набрались византийского коварства и двуличности. "Ситх" — звучит как мерзко, как змея кашляет и сипит. Мерзкое какое слово. Темная сторона чего? На какой-такой он темной стороне? Непонятно. Герцог кушал, и насыщал и тело и разум свои — достаточно доставил ему замысловатых загадок тайный визит.

Долго и часто потом Филипп перечитывал пергамент, и многое узнали его лазутчики и о братьях Карамаз, которые вели дела с португальцами, и о том, что Папа отправлял к нему лазутчиков. Выловили люди герцога четверых мерзавцев, которые во всем признались перед смертью. Но никто не сознался в том, что именно он причастен к происшествию с пергаментом. Затаил обиду Висконти. На всех затаил — война обещала быть кровавой. Предал его Карманьола? Ничего — у герцога есть замена этому неблагодарному!

* * *

А в это время Лешка в компании со своими порученцами уже шастал по улицам Милана. Город его ничем не впечатлил, мелкий городок, с Парижем не сравнишь, хотя своя особенная красота была — архитектура итальянская с древних времен имела свой стиль. Никакие влияния с севера не могли вмешиваться в южные стили. На севере холодно — там вообще иная структура архитектурных прибамбасов. На юге сочетание легкости, надежности и красоты ухитрялись мастерить зодчие. На севере иное требовалось. Но Зубриков был не фанат культуры архитектурной, поэтому просто уважительно кивал на особо толковые и заметные детали некоторых зданий, без особого пиетета проходя мимо. Они шли устроить ловушку на парочку из Флоренции — и приехавших, чтобы предложить свои услуги в качестве архитекторов и золотых дел мастеров Донателло и Брунеллески ждал совсем не тот прием, к которому они привыкли, и на который они рассчитывали.

Начались их невзгоды с того, что какой-то негодяй — миланский грязнуля трубочист, проходил мимо и обсыпал их сажей со своей метлы, которую нес в руках — всё бы ничего, обсыпал, извинился, не особо и обсыпал, так, пустое — чуть запятнал низ чулок и башмаков. Но потом к ним привязались сорванцы миланские мальчишки — которые во весь голос на всю улицу начали позорить их погаными словами. И самое неприятное было в том, что слова они кричали правдивые! Но нельзя так громко говорить о правдивом — нельзя называть кошку кошкой — да, они заявились в Милан немного разузнать слухи, новости. Да, они лазутчики на службе у Флоренции. Но все такие! Каждый миланец во Флоренции — служит Милану, служит Висконти — это нормально, это правильно. Зачем об этом кричать на всю улицу! Накануне войны — очень некстати всё это началось.

Мальчишкам было плевать на тонкости этикета. Маленькие гнусные миланцы получили достаточно мелких монеток он неизвестного доброго дяденьки, им самим было в радость опозорить "флорентийские цветочки" — заявились тут вредные лазутчики, сволочи гадкие и двуличные. Мальчишки орали о том, что грязные мысли таить бесполезно от миланцев. Все видят, что грязные флорентийцы грязными ногами уже поганят улицы честнейшего и чистейшего Милана, да славится имя герцога Висконти! Да захлебнутся в грязи жадные паскудники Медичи — флорентийские кровопийцы, да подавятся они своими флоринами! "Сколько тебе заплатили Медичи? Признавайся флорентийский грязнуля!" — кричали они в спину убегавшим от них мастерам. А мастера поняли — ой-ой, беда, не так все вышло на этот раз. На них смотрели недобро. О войне все знали. Уже чистили доспехи и оружие смелые и жадные до добычи. Все ждали только приказов герцога — только он в самый последний момент даст точные команды, назначит цель похода. В самый последний момент. Герцог мудр! Герцога не проведешь! Он, конечно, немного дурачок и злобная скотинка, но он наша, миланская скотинка. Кто без греха? Нет таких! "Наш герцог славный поросенок!" — миланцы негромко распевали песенку, которая своим мотивчиком не могла никак вылететь из головы. Ага, размечтались тюти, сила попсни она велика! Лешка Зубриков попс уважал.

Сначала он был немного непонятен своим друзьям, с которыми организовал музыкальную группу, чтобы играть джазовые стандарты и популярные мотивы. Джаз — это круто. Это солидно, прикольно, и если не заморачиваться всяким занудным замудренным джазом — он много всяких классных песенок и мотивчиков раскроет. Но Зубриков Лешка уважал попс. Он на самом деле был так воспитан, что ему нравились некоторые песенки Пугачевой, Кобзона, Магомаева, и даже Леонтьева он уважал за песню "Ненаглядная сторона" — а что, ведь классное реггей! И западную музыкальную попсню он уважал: итальянские песенки любил. Америкосские всякие дурацкие песенки Джексона и Мадонны уважал, и латинский попс ему нравился, и всякие ламбады. Лешка вообще был ненормальный меломан, который слушал хиты, а не исполнителей: Бритни Спирс, Агилера, Билан, Шакира — для него имена ничего не значили, для него только названия песен имели значение.

Переть против магии волшебства мотивов "Биттлз" у европейцев была кишка тонка! Зубриков был идиот. Совершенно не уважающий классику идиот. И непочтительный нахал и зубоскал. Песня очень скоро стала популярной по всей Европе — и ничего нельзя было с этим поделать. Все было коварно и подло. Зубрик полностью содрал всю песню у битлов — мерзкая скотина! А испоганил он великий хит "Всё, что вам нужно — это любовь". А начинается песня с музыкальной фразы великого французского революционного гимна "Марсельеза" и повторения слова "любовь". Только вместо английского "лов, лов, лов" несносный Зубрик вставил игру слов срифмовав герцогский титул и хрюканье свиней: "Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк — уии-и-и-и!" А дальше уже насочинял всякого бреда на тему:

"Надо возлюбить своих друзей. Надо возлюбить своих детей.

Надо возлюбить даже свиней — они свиньи! Но это наши свиньи!

Надо возлюбить весь этот мир. Ведь его Господь нам подарил.

Господь любит всех, любит даже тебя, даже если ты свинья!

Всё, что вам нужно — это любовь! Любовь — всё, что всем нужно!"

И ничего не скажешь против. Все было так коварно, подло завернуто, что не подкопаешься. Песня милых, добропорядочных христиан свиноводов — какие претензии? Никто в самом начале не пел про никаких герцогов — мало ли кому что послышалось. Хрюкать не запретишь. Даже если ты свинья — Господь тебя любит. И не поспоришь с этим.

Шансов у герцога Висконти вломить сочинителю этой мерзкой песенки колотушек не было — поймай ветра в поле — бесполезно, даже не мечтай. Оставалось только злиться и крутить своим недовольным носом, и утешаться, напевая: "Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк" — конечно, вспоминая про своих врагов, среди них герцогов было полным-полно, и, действительно, совершенных грязных свиней, без ума, без воспитания и жадных до чужого добра свиней.

Но оставим в покое несчастного тирана, лопоухого толстячка Висконти, потому что намного интересней дела творились в Милане — засада окружала флорентийцев, уже пожалевших о том, что они согласились с посланником Медичи и купились на звон флоринов, и решились сорвать толику славы и в Милане. Опасно оказывается было в Милане, что-то расхотелось Брунеллески и Донателло обращаться к людям Висконти — упекут ведь в темницу. И ведь есть за что. И не оправдаешься. И не посмотрят на то, что они — по всей Италии известные мастера. Висконти — очень больной человек — с таким не надо шутки шутить и каверзы корячить. Филиппо Брунеллески чесал лысину и недовольно хмурился в сторону своего старого друга, именно Донателло его уговорил на время оставить работу над величественной постройкой для рода Медичи.

— Донато ди Никколо ди Бетто Барди, — прошипел он полное имя своего компаньона. — Ты мне за это заплатишь.

И Донателло побледнел. Если Филиппо его называл полным именем — плохи были его дела, значит, злился партнер, значит, вляпались они в передряги неудачные.

— Кто же знал, Филиппо, — промямлил Донато, пряча глаза от разгневанного взгляда мастера. — Совсем ведь ничего не делали. Просто в город вошли. Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну, ничего не сделал, да, только вошел...

— Прекрати мямлить оправдания и глупости, надо придумать, как нам дальше быть, — остановил его бормотание старший компаньон. Вечно с этим Донато проблемы! "Обидно ему. Понимаешь".

— Нам теперь из этого Милана две дороги: или в темницу, или...

— Какое "или", болван! "Или под топор", ты хотел сказать? Миланец нас не выпустит из своих лап, только не сейчас, — Филиппо все тер и тер лысину, но не помогало старое средство — не приходило в голову ничего хитрого, спасительного, толкового.

"Обоих вас удавят шелковым шнуром!" — внезапно раздался голос из окна. Мастера замерли в шоке. В окно комнатки на втором этаже постоялого двора, в котором они успели укрыться от начинающей собираться гневной толпы миланцев, впрыгнул ловкий человек. Впрыгнул и тот же миг продолжил вмешиваться в их беседу:

— Никаких топоров, уважаемые! Что вы как дети, право слово. Филиппо Мария Висконти человек культурный, он уважает ваши заслуги перед Италией. Какие топоры. Фи, как низко и грязно. Вас удавят шелковыми шнурами, — промурлыкал наглец последнюю фразу.

Но сердиться и негодовать мастера не могли — во всем оказывался прав этот незнакомец. А тот уже развернулся, расправил плечи и выдал изящный поклон. Мастера замерли. Они были люди великого дара. Они всю жизнь посвятили изучению красоты. И то, что они увидели — это было нечто. Лицо человека — пустое. Слова человека — пустое. Движение человека — вот важное! Грация, движение, гармония — жизнь только в движении можно оценить. Таково одно из заведений мастеров искусства. Такова одна из заповедей мастеров высокой классики. Оба мастера увидели поклон в высочайшей степени совершенный. Самодовольство, сознание собственного достоинства в этом поклоне гармонично сочетались с признанием заслуг и величия тех, кому адресовался поклон. Незнакомец явно знал их, и они поняли — это очень интересный человек. Проницательные глаза стали профессионально рассматривать новую персону. Фигуру, пропорции, лицо, черты, мимику, костюм — все они подмечали, вписывали в какие-то незримые наброски, прикидывали в композиции и скульптурные формы.

— Позвольте представиться вам, уважаемые светила и цвет мастерства Флоренции. Аль Пачино. Из Тарантума, — представился молодой человек.

Мастерам была безразлична неприглядная слава, которой пользовались южные апулийцы из вредного порта. Мастера видели и слышали образцовое сочетание итальянского духа и телесного — словно некий образец древнего римлянина предстал перед ними. Правда одет он был не в подобающую тогу патриция, а в современные одеяния — стоит признать, довольно изысканно и со вкусом был одет этот Пачино.

— Я думаю, мы перекусим и поговорим, — вдруг прищелкнул пальцами Аль Пачино и тотчас в комнату вошли два молодых паренька и, словно все у них наготове было заранее, несли они два кувшина с вином. И пару подносов с вкусным и пахнущим так заманчиво, что мастера только слюньки сглотнули. А Пачино не давал им опомниться, своим поведением, своим обращением показывая истый стиль совершенного человека:

— О, белло кьянти, вино беллисимо, — Аль блаженно причмокнул губами и указал на кувшины. — Что может быть приятней на неблагодарной чужбине, чем вино с родной земли. Земля родной Тосканы, о, как ты далека! Это для тебя, уважаемый Филиппо, кьянти с южных участков. А это для тебя, уважаемый Донато, с западных мест. Признаюсь честно и с удовольствием, я с тобой солидарен. Южное кьянти — о, такой неповторимый вкус, вечное блаженство переливов искорок и оттенков, словно само море дарует нам неповторимое и вечное волшебство метаморфоз.

— Вот! Что я всегда тебе говорил, — с воодушевлением воскликнул Донато и ткнул пальцем в друга.

— Мальчишки, — фыркнул лысый мастер, который был лет на десять старше своего компаньона, и всегда относился к нему как к младшему брату. — Все вам перемены подавай. Южное кьянти — строгость вкуса, тонкость и четкий рисунок, грация аккуратности — вечная истина — ни с чем не спутать кьянти юга.

Художники всегда знали толк в выпивке! А уж строители те еще любители этого дела. Если вы встретили строителя без граненого стакана в кармане — это не строитель, это так — при стройке ошивается, хотя, вполне может оказаться дельный и толковый человек. Мастера дружно наполнили аккуратные чаши и присосались к вину. А вино, действительно было отменное. Умели в Италии вино делать. Старая школа, вечная школа — на такую никакие варвары не посягают, сами так и норовят вызнать секретики виноделия. Потому что набухаться и назюзюкаться каждый свин может, а вот создать сорт вина — это надо уметь, это надо секреты знать.

— Что тут у нас? Мясо, — окинул взглядом подносы Пачино и добавил. — Креветки! Я думаю, если вы отведаете этих креветок, мастера, вам свою смелость не придется доказывать никаким другим образом.

Мастера снова приуныли ненадолго. Но вино и компания удивительного Пачино им скоро вернула хорошее расположение духа. Парнишка оказался дельным человечком! Он фыркал в сторону Брунеллески и вопил: "Да ты только в начале пути, Филиппо! Твоя перспектива — это примитив, просто, как оливка. Ты фишку не рубишь!" Потом он заявил, что видел в древних египетских пирамидах росписи древних художников. Мастера навострили уши.

А паренек вдруг вскочил, выхватил из небольшой жаровни головешку и стал что-то набрасывать углем на стене. Когда они увидели его набросок — у них вино застыло в горле и глаза застыли в восторге непонимания и восхищения. Набросок был чудесен: простота в нем была сложной и непонятно каким образом примитивной. А Лешка в свою очередь сам никогда не мог понять одного — художники древности, они что, совсем идиоты были? Чего они так тупо плоские картинки любили рисовать на протяжении многих веков? Эта "перспектива" — да это же примитив, в смысле: "начальное, простое, обязательное" — да что там сложного? А для мастеров средневековья все было именно так — они только вступали в Ренессанс.

Разговор перешел на повышенные тона — они пили вино и размахивали руками, делились впечатлениями о разных своих фантазиях и работах. Коллег по цеху ругали, как без этого? Северные школы ругали — они там вовсе безграмотные дикари, и ничего не смыслят в искусстве. Презирать школу Великого Рима — это надо быть болванами первостепенными.

Очнулись мастера почти одновременно. И дружно схватились за гульфики — надо было отлить — вчерашние винопития грозили досадным конфузом. Они, ничего не понимая, смотрели друг на друга. Волосы Донато были взлохмачены и торчали во все стороны. Филиппо был почти лысый, но на морде лица его было написан упрек: "Не пей вина не в меру — не пали карьеру". Ко всему прочему их потряхивало слегка, и не с похмелья, вовсе нет — вино было славное, и не мешали они, знали толк в деле симпозиума — умной пирушке — оказалось, что они лежали на дне повозки и их куда-то везли. Мастера не думали — всё потом — выскочили на дорогу и... вот он блаженства миг. Слова излишни. Это не описать словами.

Удовлетворив низменные нужды тела, мастера пришли в сознание более чуткое и увидели, что повозка их не оставила — отъехала недалеко и остановилась в деликатном ожидании путешественников. Когда они подошли к ней. Возчик кивнул им и негромко отметил: "Доедем скоро до Брешии. Завтра Верона. А затем и Падуя близка. До Венеции путь оплачен, мастера".

— До какой Венеции, — всхлипнул Донато, не хотел он в никакую Венецию.

— Зачем в Венеции? — вытаращил глаза Филиппо. Не надо ему было никакой Венеции. Он домой хотел — во Флоренцию — он такое вчера узнал! Да это же надо все самому попробовать, своими руками писать. Этот мальчишка Пачино, конечно, что-то там вызнал на далеком Востоке, но они все такие — мальчишки торопливые и скорохваты непоседливые! Он, Филиппо Брунеллески все по уму распишет. Там такие перспективы вырисовывались и выстраивались! А тут какая-то Венеция... пфи!

Но возчик словно преобразился. Он двинул плечом и мастера увидели, что это непростой водитель кобылы — это явно человек понимающий толк в душегубстве. И фигура его выдавала старого кровопийцу и жуткого, хладнокровного мастера вершить дела кровавые, военные, жутко бескультурные. Глаза мужчины не мигая смотрели на мастеров — при этом оба могли поклясться всеми богами Рима и богинями вместе с богами и всеми духами предков — два глаза этого грозного возчика заглянули им обоим в самые глаза и все там увидели — и пообещали им обоим крупные неприятности, если они вздумают бузить и мешаться.

— А что, Донато, нам и Венеция очень даже попутна, — вдруг четко и спокойно высказался Брунеллески.

— Венеция это замечательно. Флоренция и Венеция — вместе навсегда! — Донателло поддержал своего друга сразу же, и нисколько не кривил душой — сейчас города были союзники в войне против Ломбардии, но они никогда и не грызлись особо. Это Генуя с Венецией вечно вкровь и вкось расходилась. А Флорентийцы понимали толк в деликатном обращении — не надо плевать в колодцы, засуха она мама строгая, нечаянно нагрянет и всякий пригодится водички добыть.

Ко всему прочему, довольно улыбнувшийся такому мирному согласию сторон, возчик достал корзину и предложил поправить здоровье мастерам. И добавил главное: "Мастер Пачино вас ожидает в Венеции. Вы ведь вчера сговорились дом ему достроить. И там статуи какие-то лить, перспестивские". "Перспективные", — машинально сообразил поправку Филиппо и вдруг вспомнил, стоило хлебнуть вина из аккуратного бурдюка: "Точно! Они только договор на бумаге не оформили!"

— Ты помнишь, Донато?

— А ты помнишь, Филиппо?

Они переглянулись и оба расхохотались. А идет оно все лесом в горы мимо моря! Ха! Такие можно вместе с этим классным Пачино работы заделать....

— Он не все нам рассказал, Донато, — хитро прищурился Брунеллески и почесал лысину.

— Точно что-то утаил, хитрый тарантиец, они любят затаить секретики, — согласился с ним Донателло. — Дело верное. Медичи к нам без претензий. У нас два года есть. Слова сказаны.

— Дело верное, друг. Сказаны слова. Человек, вези в Венецию, поспешай как возможно. Дело верное и важное. Очень нам надо приступить к работе, — Филиппо Брунеллески высказал пожелание и принялся фантазировать о том, как он будет воплощать новые знания.

Они там навоплощали в Венеции, парочка смутьянов и безобразников — один лысый и вредный, а второй помоложе, не лысый, но тоже вредный и вечно чем-то недовольный — недолюбливал море Донателло. Кстати, Филиппо обожал море — вот Филиппо стал классным "венецьяно". Однажды, несколько лет спустя, Лешка ему выдал тему: "Ты лопух Филиппок, ты не сечешь фишку! Портреты это мелко и смешно. Беллини лох! Не ведись на его провокации. Каналетто — ведута — вид на каналы Венеции — вот лицо достойное портрета Филиппо. Каналы — вот тема для работы. На века свое имя впишешь в историю искусства — каналы — это вечное, это понимать надо. Мне не дано — ты могёшь".

Глава 9 Белая ночь, белое тепло! Майк Науменко

Когда тарантиец Аль Пачино вернулся в сиятельную Венецию, он не замедлил тотчас предстать перед глазами лучших людей, чтобы отчитаться о том: где был, что там натворил, и как оно все, по его скромному мнению, с пользой отразится на жизни Серениссимы. Дворец дожей принял его доклад благосклонно: доставленные в город флорентийские мастера были хорошо известны венецианцам — и заполучить на десяток лет в свое распоряжение двух таких талантов — это было замечательно. Весело поблескивающий глазами дож с удовольствием воплотил в жизнь свою "мстю неотвратимую" — приняв из рук Пачино ставшую уже знаменитой тросточку-чесалку для нижней части спины, Фоскари незамедлительно дал этому несносному насмешнику своей новой тросточкой мерзавцу по спине. Хе-хе — хорошо врезал, тарантиец даже мявкнул нечто жалобно-невразумительное, и скорчил морду жалостливую, и явно намекающую на извинения и понимание всей глупости своего поступка. Все посмеялись и забыли. Только Франческо Фоскари не забыл — стоило ему внимательно прочесть записку, которая было обернута вокруг ручки подарка. Одна часть тросточки была исполнена в форме кисти руки, с пальчиками, чтобы они почесывали спину, и вот на одном из пальцев можно было заметить перстень — и записка предупреждала — не надо этот перстень показывать герцогу Милана и Ломбардии, не надо злить толстого Висконти, нехорошее может выйти. И Фоскари задумался. Достать миланца... это очень немногие могли, его личные мастера-лазутчики... нет! Такой номер они не могли провернуть — похоже, у этого тарантийца в слугах затесались настоящие мастера тайных и злых дел. А это понятно. Если мальчик вырос на Востоке, среди рабов — там давно есть школы тайного, опасного направления — в них учились убийцы по найму, способные достать свою жертву где угодно.

Убийство за плату — всегда было одним из родов человеческой деятельности. Как только появилась преступность — появились и наемные убийцы — и у них была своя школа, свои традиции, свои правила — все у них было, как и у обычных работников культуры: у земледельцев, у ремесленников и торгашей, и у милитаристов, и у правящих кругов.

Аль Пачино сделал сильный ход. Франческо Фоскари, дож Венеции его понял — тарантиец слишком близко был к смерти, он не боялся её, он был готов и предупреждал, что сам Пачино с легкостью обречет на смерть любого — и у Аля Пачино есть люди, способные исполнить волю господина.

Негодник ничего не стоил Светлейшей — дож прикрыл глаза и припомнил все детали, все тонкости, связанные с именем молодого апулийца. Хороший клиент, он щедро вложился в оборот достойных людей. У него оказались намеки на старые связи с лучшими людьми, и Пачино честно пришел, предложил свои услуги. И честно выполнял обязательства, хотя все уже признали, что нет в нем яркой торговой жилки: все они такие, тарантийцы легкомысленные, вечно рабами торговали — быстро и легко взял — быстро и легко продал — никакого тонкого и деликатного проявления духа торговли. Балбес Пачино хотя бы признавал, что совсем плох — выражал желание учиться и с благодарностью принимал советы опытных торговцев.

Его выходка со строительством на острове, которые венецианцы недолюбливали и окружили туманом собственных выдумок и страха — это поступок не глупый, отчаянный, но не глупый. Ха, да этот мерзавец даже не скрывал — не понимает он венецианцев, стоит под боком земля, отчего не жить на ней, не восстанавливать виноградники, не поставить дом. Фоскари вспомнил, как недолго решался этот вопрос при очередном замечании по проделкам и выходкам гостя молодого и вредного. Но богатого. Не было никакого взаимопонимания между старыми знакомыми по вопросу острова Повелья. Старые венецианцы не знали ничего толком о том, что творится с этой землей. Но все знали одно — им всем лично не хотелось лезть на Повелью. А не зачем! Рисковать и вкладывать средства в восстановление благополучия на острове неупокоенных никто не хотел — опасно, риск все потерять всех пугал! И пугала неизвестность — никто не знал, что не так с землей острова. Все знали, все на своей шкуре испытали — остров не место для нормального человека. Все они были молоды и все прошли через дурацкие вызовы своей смелости — каждый второй венецианец нарывался и совершал ночное посещение Повельи, чтобы доказать свою смелость своим друзьям, таким же молодым придуркам, как и безрассудный смельчак. Гнусно, тяжко и противно было на острове — и все знали — там есть нечто нехорошее. Если не залезать глубоко, если прикоснуться осторожно — все обойдется, хоть и были случаи вовсе жуткие. Но осесть на Повельи серьезно — да проще и достойней выбросить дукаты в воды канала — хоть на всю жизнь прославишься ненормальным, но понятным дурачком. Повелья была непонятна, таинственна — она ужасала.

Аль Пачино решился жить на Повельи — все они такие, тарантийцы ненормальные, дурные и взбалмошные — держать этих сумасшедших надо близко к себе, чтобы следить за ними внимательно и крепко.

В конце концов, Венеция решилась — Пачино можно допустить до Зеленой залы торговли, там много кабинетов, и пусть сам учится тому, как приносить пользу Венеции. Поручителями за него единогласно и дружно выступили мужчины очень влиятельных родов, да практически наследники традиций управления Венецией. И всем всё было понятно — мальчики этих семей изменились! Они, правда, затеяли очередную игру, которая всем старикам была известна — создали свое тайное общество и давай там втайне предаваться разврату и всяким гадостям. Дурачки, но свои, родные дурачки. И скоро оказалось, что у этих дурачков окрепли яйца в этом их "баловстве со смертью". Они стойко выдержали первую волну допросов и угроз от родных — но тогда еще их заводила, несносный Пачино был рядом и поддерживал наверняка советом, гадкий неудачник, выросший без родительского воспитания, впрочем, уважающий семейное. Пачино, всем показал странное: он уважал семейное, он вырос без семьи и оттого был трогательно, и принципиально и упорно, даже тупо, предан идеалам семейственности, традициональности, строгости родительского воспитания. Вот только мерзавец сам выставил себя "отцом своих новоявленных детей"! Впрочем, такие сыновья радовали родных — исчезли глупости и дуракаваляние, мальчики даже не драли носы перед друзьями — скоро все узнали — есть тайное, есть запретное. Не для всех, для избранных — и все стали осторожно подкрадываться к носителям тайны. А старики Венеции усмехались — пусть дети балуются. И более всего они впечатлились решением фаворитов Смерти после того, как они обнаружили честного доносчика. В Серениссиме доносительство не имело оттенка плохого, все спокойно принимали факт — хочешь жить хорошо — вовремя сделай доклад о возникших странностях и зловредностях в поведении соседа — отцы города разберутся и всё будет достойно и аккуратно, всем спокойней будет!

Молодой Джованни Контарини разозлился на скрытность своих старых приятелей и всё выложил своему отцу. А старик прямо посоветовал — такое надо доложить кабинету Совета — пусть решают правящие судьбой Венеции, сам Николо Контарини в одиночку не готов решать вопрос, в котором замешаны сыновья таких видных и старых родов.

Возмутителя спокойствия доставили на разбор его дела во дворец дожей, и после его оправдания и всеобщего согласия — дело довольно деликатное, но уместное, допустимое, пока оно находится в рамках приличия — пусть развлекается молодежь.

А вот когда Пачино исчез из Венеции, зашевелились его дружки, стали разыскивать внимательного любителя совать свой нос в чужие дела, любителя покойной жизни. Нашли довольно скоро, но затаились. Ждали своего предводителя. Ждали возвращения в город молодого Пачино. А когда он вернулся...

— Вы совсем плохие! С кем я связался? А я еще свежих паучков добыл! У них яд забористый! Вау, так и сносит в голове все подпорки, так и тянет в пляс, — Пачино расписывал прелести новых развлечений своим молодым сподвижникам в деле пагубного увлечения опасной забавой, но все они видели — недоволен Аль.

— Чем ты недоволен? Нас предали! Мы его распознали, и мы ему зададим, — горячий Доменик так и рвался вздуть этого крысеныша Николо за его донос.

— Ох, — вздохнул его непонятливости Пачино. — Вот точно лишим тебя вкусненького Дом, совсем ты нехороший — грязные мысли тебя гнетут! А мы — каста! Вспомни, мы — чистые, прежде всего — мы наследники чистоты и всего благородного. Да, этот жук Контарини, выбрал самый простой путь, как привлечь к себе внимание — хитрый паренек. Он ведь привлек ваше внимание. Но, дорогие мои, мы ничего плохого не делаем, мы не враги нашим родным, нашей Венеции — вашей Венеции — мне еще надо доказать, что я достоин быть сыном Сиятельной.

— Действительно, Дом, ты достал уже. С Николо надо хитро поступить, он всегда был скрытный и вредный паскудник, надо ему тонко отомстить!

— Можно и тонко, но я как-то не понимаю ваших штук, можно ведь и тонко и звонко — надавать оплеух этому крысу, который нагло сунул нос в наши дела, — продолжал гнуть свою линию Дандоло.

— Завидная гармония в намерениях, Доменик, — согласился с такой точкой зрения Аль. — Но сам подумай, кто начал первым? Кто был готов? Кто всё предусмотрел? Кому выгодно?

— Нам всё досталось! Ты смотри, мой отец мне на днях даже кое-что наше старое семейное доверил. Вам не скажу, это наше, это рода Челси, — для солидности Паоло гордо расправил плечи и запрокинул голову.

— Есть такая музыка, папочка мной доволен, — признал Марко. — Дом, твой отец тоже там что-то с моим шушукались, старые пердуны — они нас не вывели на чистую воду. Мы не сдрейфили и не сломались.

— Чего там бояться, тьфу, после укуса тарантула, все эти угрозы папочки мне слышались смешными, — честно признался Доменик. — Он несерьезно со мной говорил, словно я маленький, когда еще соплей полон нос, а уже лез целоваться к девчонкам.

Все рассмеялись, по части сластолюбия Дандоло были неутолимы и неутомимы, даже иногда расстраивая дела рода своими несносными и неугодными привязанностями.

— Вы отвлеклись, дорогие мои, — негромко вернул собеседников к делу Аль. — Я предлагаю понять и простить Николо Контарини. Нормальный парень. Избрал путь непростой, чтобы присоединиться к нам. Думайте. По мне так он только добра хотел и себе, и вам, и Венеции. Чистый, достойный мальчик — пора ему стать солидней.

— Забористый яд, говоришь, — блеснул глазами Пьетро Мочениго, и фыркнул, вспомнив забавное. — Папашка торчит от той травки, которую ваш караван подкинул из Александрии. Я попробовал, забавный приход.

— Зря, брат, травка "гассисис" связки слабит, — сразу предупредил его Пачино. — Вашим старикам оно может и полезно. Повеселиться и смягчить голоса — все и так давно знают их крутизну. Старики и шепотом могут такой жути навести — крепкие пердуны, когда меня на Совете дознавали, мне было неуютно. Но вам и мне — сильные голоса пригодятся, я лично не балуюсь "травкой-гассиси".

— Она да, странная, — признался Мочениго. — Я над жаровней поторчал, и кашель такой странный, и весело мне было потом. Только немного непонятно — отчего весело — словно меня облапошили в чем-то, странное чувство.

— Да. После вина хоть голова и побаливает, но там ясно — перебрал — расплатись. А "гассиси" мутная забава — все они там на Востоке мутно дела ведут, — Марко посмотрел на Паоло, и Челси, который вместе с ним учился в Константинополе, согласно кивнул головой — никто не любил старую столицу старой Империи.

— Восток дело тонкое, — подвел итог этому направлению беседы Пачино. — Что за Контарини порешаем? Предлагаю не откладывать паучка в дальний ящик. Проводим честное тайное наше голосование и концы в воду — выживет, не сдрейфит — по мне так все вы одинаковые, вы славные, кровь у вас чистая, с вами можно иметь дело.

— Тайное голосование, а сам уже выдал свою точку зрения, — фыркнул Паоло Челси.

— Так и ладно, всегда так бывает. Мир таков. Есть тайное, значит рядом и явное есть, и такое тайное, которое притворяется явным, а на самом деле оно только притворяется — сложно все иногда, Паоло.

— Это так, — усмехнулся Доменик. Сам юный Дандоло часто притворялся горячим, вздорным и прямым как сталь клинка, на самом деле папа ему давно пояснил, что во всем меру надо знать, и маска задиры и смельчака никогда не повредит.

Каста перешла к делу. Дружно все достали из кошелей по дукату и царапнули кинжалами каждый свою закорючку: крестик или дугу месяца — так оно было завсегда. Тайно решили судьбу чужую, и крест и могила под луной ждали того, кто привлек внимание сильных мира.

Никто из парней не сомневался, кстати, теперь уже все поняли одно — если не справится Контарини, если умрет во время испытания — утрется старик Джованни! Жутковатое чувство все помнили — опасную игру они затеяли, но сладостную и необычайно завлекательную, куда не посмотри, кругом прелесть манила.

А сидевший молча Антонио Моро, сын Кристофоро Моро, только усмехнулся. После принятие его в касту, он в ночь первой же пирушки, всем честно рассказал то, что и так было известно старейшинам родов, а вот их сыновья пока не доросли до этой тайны рода. Моро давным-давно прибыли из Италии, нашли себя в Венеции, и поначалу поддерживали судьбу своего рода — быть жрецами Плутона. Но со временем дело предков ушло в забвение. Лоренцо Моро, дед и патриарх рода совсем отказался приносить дары древнему богу, домашнее святилище Моро не баловало старую, почерневшую от лет и крови, статуэтку Плутона. Кристофор Моро был хорошим христианином, удачно вел дела и не волновался, а вот маленькому Антонио, было интересно. Манило его всегда всякое такое тайное и ужасное — он на Повелью неоднократно в тайне от всех заплывал. Даже не пользовался услугами перевозчиков, сам греб веслом маленькой лодочки. Прикоснувшись к почтению Смерти — он что-то такое затаил, но честно признался — он Плутона не оставит — в этом есть какая-то неправильность, грязь и неблагородство. Теперь он в касте и всё ему стало окончательно понятно и ясно. Дельфини — всем известные поклонники Нептуна, и все их понимают. Плутон бог римский, древний, он его уважит — так на роду написано.

Все только уважительно покивали головой: есть такое дело — твоя кровь, твои проблемы, твои дела. У всех были свои тайны в родах, и тайны разного рода. Мальчишки точно знали, но только теперь стали понимать, что их предки — убивали друг друга, убивали ради прибыли своего рода. И потом месть выжигала кровь венецианцев, но всегда утихомиривали вражду остальные рода, давали побушевать страстям и успокаивали жестокими приказами держать себя в узде ради всеобщего блага Венеции. Давно и окончательно прошли времена, когда позволялось резать друг друга венецианцам — пришло время расцвета, спокойствия — сильнейшие уже окончательно закрепили за собой свои персональные торговые направления, и так набили сундуки золотом, что не стоило затевать кровавую распрю ради пригоршни дукатов.

Зря беспокоился Николо Контарини, отец честного Джованни, зря волновался за судьбу сына. Поняли его старые приятели и приняли в касту. Они в ту ночь, когда праздновали принятие в касту нового фаворита Смерти, еще чуть не подпалили дом куртизанки Орнеллы Колуцци, к которой завалились с намерением покуражиться, посорить дукатиками. Парнишки были приняты благосклонно, обласканы и, стоило им начать несносные безобразия свойственные молодости, сразу были негодники вышвырнуты прочь — в воду канала, поближе к гондолам, нечего в приличном доме безобразия бездельничать. "Совсем молодежь нюх потеряла", — смеялись довольные почтенные гости, надававшие оплеух и пинков, вернувшись к своим традиционным ночным забавам.

А в доме Пачино готовились к забаве традиционной старинной, но как всегда бывает с этим беспутным, у Зубрикова все было через пень-колоду, все было не как у нормальных людей.

Праздник летнего солнцестояния — Лита — ночь ежегодного древнего ритуала — требовала к себе отношения серьезного. А Лешка напевал старую песню Майка: "Белая ночь, белое тепло!" — и научил Ника и Степашку этой песне, всем она понравилась своим стилем, и слова были приятные и понятные. Жаль, музыка для твиста совсем не годилась — слишком живая, слишком дурная, но веселая, этого не отнимешь. Все молодые фавориты дружно горлопанили слова новой песни, задорно подмигивая красоткам куртизанкам:

"Сегодня был самый длинный день,

Мне нечем дышать, и духота давит грудь.

Сегодня самая короткая ночь,

Я хочу спать, но мне мешает заснуть

Белая ночь, белое тепло...

Она сказала "Нет, никогда!",

Но я услышал "Да, навсегда".

Я до сих пор помню ее слова:

"Да, да, да, навсегда",

Я мог бы быть вместе с ней всегда...

Белая ночь, белое тепло..."

Но в устройстве ритуала Литы была одна важная часть — точнее, участница — и здесь нарисовалась проблемка.

Ночь Литы, в этом году была славной, приходилась как всегда на двадцать четвертое июня и была датой солидной, ночью на пятницу, но кандидатки не находилось достойной. Мелкие простоватые шлюшки-подружки — это было несерьезно. Лешка не хотел тянуть девчонку путтану в такое дело — не надо было ему новых супружниц заводить, а там как посмотреть: сначала руковручение, обручение, там и до связи крепкой могут претензии возникнуть у молодой вздорной фифы — нет, не надо такого Зубрикову. От Катеньки Валуа только сбежал из Парижа, совсем там недосмотрел. Болван!

Венеция была мила, славная, вкусная, забавная и потешная, Лешка уже понял заморочки Вити Павлова, который влюбился в эту "столицу моряков" — можно аккуратничать и не спешить с пакостями серьезными. Да и затихло всё на северо-западе Европы — тайно вражда холодным кинжалом и ядом таила свои ходы в мире. Даже во Франции все сделались спокойны и джентльменны, как и свойственно истинным придворным — какая война, не до войны сейчас! Надо устроить себя при королеве, там король умер, там такие интриги зацвели в Лувре, что Зубрик плюнул и свалил на теплый юг, сначала с месяц отдохнув на Атлантиде, и тщательно изучая материала по Венеции. В Англии было все красиво и толково — полыхал схватками Девон. Ни о каком "Девоншире" речь уже не могла идти серьезно — не было никакого "шира" — "графства", власти там не было никакой и ничьей, только хаос и бардак, сдерживаемый в природных границах берегами рек Девона и побережьями. Мужчины развлекались военными забавами: делали ставки на противостояния, и лилась кровь англичан, шотландцев, ирландцев и валлийцев. Мерзких грязных корнуольцев никто не уважал, снюхались с атлантами! Но столкнуться ними все были рады — золото не пахнет — а корнцы стали жить богаче прежнего. Звенела сталью округа пустых полусгоревших деревенек, жители которых давно уже сбежали на восток — Англия была рада всем найти работу, после визита легионеров Атлантиды многое пришлось восстанавливать в графстве Кент. Недовольны оставались графы Девона, эти придурки Кортни ныли и требовали успокоить и привести земли к порядку и прежней власти короне — на них посматривали как на дурачков. Йорки еще двуличничали. Поддерживали вслух требования Кортни, но это было несерьезно, все знали, что Йорки сами хорошо веселятся в Девоне, их два отряда неплохо себя показывали на этой непонятной земле и кампании: "война — не война — турнир — не турнир", но всё было устроено чинно и благородно! И не надо в никакую Францию плыть за тридевять земель — у себя под боком в неделю скорого пути можно было найти славных развлечений на пользу своему гербу. А Кортни пускай пока утрутся — накоплено у них немало золота, пусть сидят в Лондоне и не шибко громко пахнут, когда солидные люди удалью меряются, и честь свою укрепляют.

Нарисовался внезапно Николашка и с порога насел на легата:

— Я нам невесту нашел!

— А кто она? — заинтересовался Лешка.

— Нерезза Вента, — сверкая глазами, выдохнул Николас.

— Так она рабыня...

— Была рабыня, но ее освободили, — поправил командира ординарец.

— Ага, освободили и она теперь постельная игрушка — хороша свобода, — фыркнул Лешка.

— Она не игрушка, — резко полыхнул свободолюбивый легионер.

— И с чего вы взяли, что она годится?

— Она хороша, чужая здесь всем, почему нет? Начнет возникать — быстро утопим александрийскую ведьму и все дела, — спокойно привел доводы в пользу своей одноразовой любовницы Ник.

— Причины понятные, но этого мало, — начал серьезней рассматривать вопрос Зубриков. — Сам смотри, Ник. Прошлое подходит, хотя она из Александрии и почти черная. А настоящее — она чужая, значит, захочет нас предать, оболгать, да что угодно она выдумает, чтобы усилить свое положение — она ведь сильная девочка, она не совсем черная, она смеска, мулатка! И в плане будущего времени — зачем она нам? Я черных не люблю.

— Расист ты легат, — ткнул в него пальцем Николас.

— Я не расист, — привычно отмахнулся Зубриков, хотя был он расистом, странным таким расистом. — Мне одинаково безразличны и белые, и черные, и желтые, и красные — я их всех не люблю. Я атлант — я вас люблю, вы можете быть хоть зелеными в синюю полоску — вы мои, вы атланты. А расизм — это глупо. Это надо различать, разделять, сравнивать, чтобы искать лучших. А их нет — лучших и худших.

Кто сравнивает — тот не любит. Согласен, я их не люблю, но и не сравниваю. Черные египтяне наравне с арабами из Месопотамии миром правили за тысячи лет до всяких греков, и уж тем более римлян. Черные хороши, но они все сдулись. Поэтому мне безразличны. Рим сдулся! Мы потому и внимательны к Венеции — она империя, она сильна и хитра — надо учиться. Чтобы самим не повторить ошибки Рима и Египта, Константинополя и... повторим мы все ошибки обязательно. Но наша империя их повторит аккуратно, учитывая опыт других империй.

Николас знал о тонкостях их планов пребывания в Венеции. После смерти во Франции старого друга и товарища по выполнению поручений легата Алексуса, Ник сначала озверел, полил крови, потом успокоился и затих. В компанию Нику прибыл с Тида старый друг — Стефан. Он был хороший товарищ, надежный и умный, и еще он спокойный был, будущий врач все понимал.

— Ты ведь её видел, чего ты против? Объясняй давай, легат, — пошел напрямик Николас.

Лешка не знал что ответить. Странная она была эта девочка, куртизанка новая, хотя, какая из неё куртизанка! Необычная. Из Александрии девочка — там такому могли научить, что половина Венеции могла утереться. С другой стороны, римляне были развратники славные, и нечего Египту особо нос задирать.

— Просто она мне безразлична совсем. И ненормальная она. Белая кожей вроде бы, но черты лица как у эфиопки, губы вообще черные. Я про форму, а не про цвет, — пояснил он тонкость ординарцу.

_ Это точно, — согласился Николашка. — И волосы у неё классические яркие. Черные, сочные — классная девочка. Она зверёк, легат, не просто звериное у неё в лице, характере, она в постеле звереет, рычит от страсти, горячая она штучка оказалась.

— Ты с ней кувыркался, пройдоха, — хмыкнул Лешка. — Чего ты её тянешь в наш ритуал. Тебе рано выступать женихом. Да и не в этот раз. Ох, Ник — по тебе другое время плачет.

— Ха, не надо меня дурить, — погрозил легату пальцем парень — Я свое время знаю. А с Нереззой да, было дело, разок мы побаловались.

— "Нерезза" — "темнота", еще и "Вента" — сам Люцифер ногу сломит, кто её так обозвал? Паскуале Малипьеро старик толковый, не стал бы он над дорогим потешаться. "Вента" — это намек на прародителей, на венетов, это старые заморочки. "Тьма Венеции" — мрачноватое имя, не находишь?

— Африканка, — сморщился Ник. — Скоты её именем пометили, пусть не забывает свое прошлое, рабыня.

— Ого. Четко подметил, — кивнул головой Лешка. — Даже на сочувствие меня прошибло. Давай так, Ник, вы со Степашкой к ней приглядитесь еще, два дня есть в запасе. Судьба все преодолеет. Я ведь не против в-принципе, вы только учтите — уважить надо Солнечную. Я ни в коей мере не мню себя оттенком Ра, Ваала, Аполлона — но я сыграю свою роль жениха запросто. А вот как девочке быть? Куда ни кинь, а Сехмет, Сунна, да хоть та же Серридвен, дамы мощные, богини древние — не надо с такими шутки шутить. То есть, с ними можно шутить, над ними не надо потешаться.

— Какие потехи, — отмахнулся Ник, тоже уже немало провозившийся во всяких ритуалах, особенно на Канарских островах часто любивший повлезать во всякие неположенные атланту места и ситуации. Канары оказались местом чудным и полезным на всякие приключения — казалось бы — Чего там удивительного? Несколько островков с племенами дикарей. Но на этих островах цвели древнейшие культы и почитания богов непонятных и странных. А ритуалы там жрецы шаманили отменные, было чему поучиться. И Лешка, а за ним и Николас поучились жречеству, немало провели времени на Канарах, впитывая опыт старых племен. Это и дало Нику право заявить слова наглые, но справедливые:

— В любом случае, мы честные атланты. А они — дикари с факелами, безголовые, величают безголового, — фыркнул непочтительно Николас.

В Венеции под ночь Литы католики подогнали прославление святого Иоанна Крестителя. Было весело, начинали все праздник с кануна его рождества, с двадцать третьего июня. И потом, основательно разогрев кровь вином и животы радостью вкусного пиршества, празднество выходило на площади Венеции в ночь на двадцать четвертое июня. Торжества продолжались два дня, в небо запускались изумительные фейерверки, праздник всегда был важен своими ночными часами, сопровождался разжиганием множества костров, огней и радостными процессиями. Христиане ходили с факелами, и на общие молебны в ближайшие церкви, и по улочкам, и в гондолах по каналам разъезжали, веселясь и размахивая факелами. Венецианцы, как истинные католики, всегда верили в очистительную силу костров. Венецианцы ко всему были очень достойными пожарниками — у них с этим было строго, но несколько странно. Воды кругом было много, хоть залейся, поэтому строгость и противопожарная дисциплина сочетались у венецианцев с толикой взбалмошности и спокойствия — ничто не спалит Серениссиму!

Ребята рассмеялись — венецианцы были потешными, опасными, и забавными — с ними было не скучно.

— Не мешайте мне, вот честное слово, Николашка — приведете с берега девчушку рыбачку — мне без разницы. Такая, со своей простотой, может быть, и лучше всех справится с ролью. Всё! Отстань, негодяй. Мне надо еще ритуал готовить, там какая-то сволочь все семечки пощелкала! Семки дело вкусное, но это же подсолнух, понимать надо! Нашли время поруху устроить мне накануне солнцестояния, идиоты!

Николай сделал лицо ничего не понимающего, возмущенного таким свинством, человека, хотя на самом деле, семечки он трескал тоже, и Ленка оказалась любительница пощелкать семки, но не выдавать же сестренку! "Коряво вышло", — подумал Ник, но промолчал.

У всех забот хватало. Но дело того стоило — ежегодный ритуал это солидно, как ночь проведешь — так и год проживешь.

Глава 10 Завтрак съешь сам, с другом и врагом. Аль Пачино

"Аль Пачино, выходи! Выходи подлый трус!" Как только Лешка услышал этот крик с набережной, как застыл: "Не может такого быть! Она не такая! Только этого нам не хватало". Он вышел на балкон дома и увидел своё проклятие. А с недавних пор Нерезза стала его персональным адом на земле, и мешала ему наслаждаться жизнью. Но всё это были пустячки, не стоящие внимания, пока не разрешился вопрос первостепенной важности. Зубриков задал вопрос важнейший:

— Нери, красавица, а тебе имя Леопольд ни о чем не говорит?

— Какой Леопольд? Леопольд Цагес из Александрии был противный свинтус, — скривилась куртизанка и вернулась к своим проблемам. — Не отвлекай меня, Пачино! Нам нужно поговорить. Ты мне за всё ответишь!

Лешка вздохнул, посмотрел с надеждой на Николашку. Николас улыбнулся и отрицательно покачал головой — сам изворачивайся, командир. А Степашка просто махнул рукой, и довольно громко ответил на молчаливую просьбу о помощи: "Разбирайтесь без меня. Глупости какие. Там важная операция предстоит. Мне не до ваших лаек и ругачек". Потом он развернулся и пошел в свою "операционную". А он сообразил себе довольно просторную светлую комнату, в которой все было устроено по заветам отца атлантической медицины Рината Аматова.

"Надо было с Апфией ещё вчера уплывать! Нет, дурак, решил на прощание покувыркаться с девчонками! Бабы и кабаки доведут до цугундера — золотые слова. Некуда бежать, поговорим, потешимся", — Леша кивнул визитерше и улыбнулся любезной улыбкой гостеприимного хозяина:

— Прошу в гости, Нерезза. Гость в дом — удача в дом, — и сразу пошел к входу, чтобы прилично поприветствовать эту нахалку. Пока она выбиралась из своей гондолы, пока возилась с платой и возмущалась на бесхребетных слизняков, которые боятся подождать немного её возвращения — Пачино был уже рядом. Стоял рядом и улыбался светской улыбкой хладнокровного мерзавца, который ненавидит утренних посетителей, дневных посетителей, а вечерних так совсем готов придушить собственноручно — вообще, нечего по чужим домам шастать всяким подозрительным куртизанкам. И на руках его согласно урчал пушистый черный кот — мерзавец размахивал длинным пушистым хвостом и так и норовил гостью достать и навести ей беспорядок в платье.

Обменявшись ничего не значащими пустыми словами приветствия, они пошли по удобной песчаной дорожке за угол дома, чтобы войти через парадный вход. Пачино чуть спешил, сразу оговорившись — что ему стоит приодеться приличней.

Нахалка не отставала, быстро догнала его и пошла рядом, внезапно удивленно вскинула брови и смогла только выдохнуть слова умиления: "Как много кошек!" "Это котики, — важно поправил гостью Пачино. — Я котиков люблю. Все любят котиков. У них лапки. Но кошки на острове тоже есть, как без кошек прожить? Никак. Их Николас подкармливает и другие ребята. Рыбка, молоко с мукой. Но в дом я их не пускаю. Суеты от них много". "А молоко с мукой зачем?" — внезапно остановилась Нерезза. "Полезно, — невозмутимо просветил её хозяин. — Котики и кошки вредные. Зерна не очень любят. А зерна полезные. В молоко муку добавляем, мёд, вина капельку, да много чего можно напихать полезного. Им вкусно". "Занятно", — согласилась Вента, продолжая с умилением рассматривать котов. А коты рассматривали её. Несколько этих пройдох тоже вышли встретить гостью и сейчас сидели у входной двери и с наглыми мордами наблюдали утреннюю незваную гостью. Котов в округе уже немало завелось — Зубриков крысам решил не давать пощады. На Повелью сразу были закуплены коты и кошки со всей округи. Бездомных парни хотели наловить, но легат их остановил, пояснив, что бездомных кошек и котов не бывает, бывают — гулящие. У всех них где-то есть свой дом. У всех где-то дом. Этот трехэтажный особняк хоть и выглядел солидно, свежим и очень прилично, но домом не ощущался — очередное место жительства. Но обставили его очень достойно для почти полного своего удобства времяпровождения. Флорентийские мастера уже пронеслись бодрячками по закоулкам и основным залам, и принялись ваять в своих новых мастерских какие-то статуи для украшения особняка на Повельи. Пачино оставил гостью у входа и пояснил просто, что ему стоит приодеться, а её дальше проводит вот этот чудный паренек. Покажет ей пару полезных мест, где можно подготовиться к встрече, "носик попудрить", удобства посетить. Нерезза кивнула, как и все гости поразглядывала удобства, пофыркала на свое отражение в зеркале, и направилась в залу, для главной встречи с Пачино.

Принял он Нереззу во всем своем великолепии — в тоге римской. Любил Зубриков древние одеяния, простые тоги и туники средиземноморья — удобно, красиво и просто, была в таких одеждах некая прелесть прикосновения к великому. Да и удобно в климате местном — жара стояла за окнами сильная, самый разгар лета настал.

Пока сервировали утренний завтрак, они начали обмен претензиями. Начала гостья, как и полагается в таких случаях, это ведь она стала инициатором встречи:

— Я тебе не враг, Пачино. Давай поможем друг другу. Я просто хочу знать, почему ты отказываешься от меня? Почему не уважаешь нас всех — куртизанок, — глаза её смотрели пристально. И вопрос она задала серьезный, и тоном спокойной, собравшейся для спора собеседницы.

— Ты мне не враг, — согласился с ней Пачино. — Но ты мне и не друг, Нерезза. И помогать тебе я не намерен. И ты мне ничем не можешь быть полезна. Впрочем, есть момент сильный.

Леша честно чувствовал некую ответственность за "ту, которую приручил", втянул в свой ритуал, и это его напрягало немного.

— Вот что, красавица. Мы позавтракаем и поговорим обо всем таком этом. И разбудим мы нам в компанию одного молодого венецианца. Завалялся тут у нас один такой шаловливый и неугомонный. Николас, разбуди нашего гостя. Вы с Марко совсем сегодня разбушевались — столько пить нельзя.

— В меру мы выпили, не надо на нас наговаривать. Просто всё так сложилось: девочки, веселье, вино, покушали хорошо — все устали. Он уже проснулся, занимается там, учит новые па в танцах. Сейчас приглашу покушать.

— Морозини, — сразу поняла куртизанка. Её это немного охладило. Она испытывала стесненность в присутствии молодых наследников старых родов. Они были особой частью Венеции, она знала об осторожности в обращении с такими, как Марко Морозини.

— Ага, Марко с нами веселился всю ночь. Славный парень. С ним интересно. И полезно. В отличии от тебя. Вот от него можно много пользы поиметь! Он — Морозини.

— А ты — Пачино, — со смехом вмешался в разговор, вошедший в комнату Марко. — Кого я вижу! Нерезза Вента, наша новая знаменитость!

Зубриков чуть не поперхнулся смехом: "Они что, сговорились с утра пораньше? Не может такого быть. Просто шквал цитат из прошлого".

Куртизанка чуть присела, приветствуя молодого наследника Венеции. Он был именно молодым наследником всей Венеции. Его предки неоднократно были дожами. Его прадед устроил захват и разграбление Константинополя! Он был Морозини... с таким так просто не пошалишь, не позволишь себе лишнего. Куртизанка в который раз отметила непостижимую для неё вещь — Пачино не испытывал никакого уважения к наследнику. Он вел себя с золотыми сыновьями Венеции запросто, словно с детства вырос с ними, словно сам был — бриллиантовый. Вел себя непринужденно и раскованно, словно в одной компании с ними рос, взрослел, безобразничал и учился, и мог себе позволить все что угодно. Но это было не так! И не могла этого понять молодая александрийка.

— С добрым утром, Марко, — улыбнулся Аль. — Давай покушаем, и поговорим с утра о важном. Дама требует с меня ответов. А вопросы задает сильные. Тебя также интересуют ответы на эти вопросы.

— Да, она об интересном спрашивает. Давай, поговорим, а то многие вокруг вертятся и все уши позабивали нам своими вопросами дурацкими про тебя, — Марко кивнул приветственно знакомому легионеру. Вот к этому он сразу привык — с Аль Пачино в одном доме живут не слуги, не рабы, а разные ребята, которые просто живут рядом с тарантийцем, участвуют в его проделках и приключениях, и дела ведут с ним, странные ребята с золотом в поясах. И они все были хороши! Мастера и в драке, и в попойке, и забавы придумывали славные, и не отказывались позвать его друзей поучаствовать в веселых вечеринках и проделках.

— Поговорим, покушаем, — хозяин пригласил гостью к столику, сам подошел и уселся, сразу налив себе немного вина.

Зубриков спокойно наметил план разговора и начал с части простой:

— Сначала мы рассмотрим мое отношение к куртизанкам Венеции, хотя я уже достаточно наговорил и признался в своей точке зрения на вас. Но вам все мало и всё непонятно, — Лешка покивал головой недовольный такой несообразительностью. — В присутствии одного их виднейших сыновей Венеции, в присутствии Марко мы можем аккуратно в очередной раз рассмотреть мое поведение.

— Если только ты добавишь что-то новенькое, — усмехнулся Марко, который понял и принял позицию Пачино. У каждого свои недостатки и странности.

— Не знаю, как получиться, как проговорюсь, — улыбнулся Аль. — Нерезза, мне безразличны твои подруги, как и ты сама по одной простой причине — вы мне не интересны. Нет в вас ничего особенного. Более того — я не хочу унижать достоинство Венеции, связываясь с такими как ты.

— Вот это ты кончил, — сразу смекнул акценты Морозини. — Объясни, чем это мы унижаем достоинство Венеции, я и мой отец.

— Морозини, о тебе речь не идёт — ты не женат. А твой отец свой долг перед Серениссимой выполнил, имеет право шалить и развлекаться как ему угодно.

Зубриков решил немного раскрыть карты перед молодыми людьми:

— Я считаю особенными других женщин Венеции. Это ваши матери, Марко. Это супруги ваших отцов. Которые не виляют задом перед мужчинами. Которые скромно и достойно несут свой крест. Вот они достойны моего уважения и особого внимания. Но — естественно — никакого греховного внимания. Никаких грязных мыслей и домогательств.

И Марко замолчал. И даже кушать ему расхотелось ненадолго, потому что он знал, что его мама не так уж и счастлива, и её подруги были такими же. А Нерезза поняла — на это поле ей нельзя вообще заходить. Это было запретная область для куртизанок.

— Марко, ваши отцы, отцы-основатели Сиятельнейшей Венеции, пошли абсолютно интересным путем. Им плевать на проблемы наследования, которые возникают у всех остальных. Пусть другие дураки своих родственников режут и травят за наследство. У вас все не так. Сурово. Есть в этом древняя честь Рима. Суровая правда жизни. Венецианец женится и живет с супругой, пока не родится наследник. Всё! Точка! После этого он никогда не прикоснется к жене и пальцем. А вдруг случайно еще один ребенок появится? А зачем? Не надо этого. Делить деньги и дела — это плохо для семьи. Делить власть в делах — это вообще никуда не годится. Плодить зависть и интриги и смертоубийство в своем роду — а зачем такое делать! Нельзя иметь двух сыновей, нельзя дробить наследство. Рассудим о страшном. Допустим, юный наследник погибает, не оставив нового наследника — это не предел рода! Случается, что мужи живут полным союзом со своими женами — не особо жалуя куртизанок. Семьи все одно не многочисленны, и вторые сыновья знают — ничего они не получат в любом случае после смерти наследника. И их дети ничего не получат из богатства дедов и прадедов. Потому что другой близкий, союзный род — в котором есть несколько капель крови союзника, выставит кандидатуру наследника обезглавленному судьбой роду. Отцу в Венеции, после рождения наследника, просто — он завел компанию куртизанок, с которыми и кувыркается. А ваши матери — несут всю тяжесть от такого решения. Их жизнь становится поистине жизнью чистой и безгрешной — я это уважаю, для меня — они особенные, а не эти всякие куртизанки. Марко, как тебе такой мой образ мысли?

— Это не принято об этом говорить, — признался смущенный венецианец. — Так заведено и все довольны, — согласился с ним хозяин.

И Нерезза поняла, что тарантиец вывернулся — вывернулся навсегда. Никто не бросит ему упрек, если он прикрывается таким щитом, как уважение к чести матерей Венеции. И то, что Пачино шалит с простыми шлюхами — это ерунда. Шлюхи это шлюхи, а куртизанки, это другое, это те женщины, которые делят постель с венецианцами и не скрывают этого, имеют с этого свою прибыль.

— Но так действительно заведено и всех всё устраивает, — улыбнулась она, ожидая пояснений от хозяина, возможно тот допустит какую оплошность, и даст ей возможность нанести новый удар.

— Я не все. Как и ты, дорогая, я чужак. Мне многое сделать предстоит, чтобы меня признали достойного чести стать сыном Венеции. Согласен, я немного странный, со своими причудами — но они не вредят Серениссиме. Не надо меня обвинять во всяких глупостях. Повторяю: ты никакая не особая, у тебя там между ног не поперек, а все как у любой другой женщины. Ты мне не симпатична. Ты александрийка. Темная ты, Нерезза, как имя твоё. Это к вопросу, почему я тебя чураюсь.

— Ты не поэтому меня избегаешь, — усмехнулась красавица. — Жаль, что ты не хочешь мне помочь.

— А тебе не нужна моя помощь, — рассмеялся Пачино. — Посмотри на эту хитрую египтянку, Марко. Ты ведь бывал в Александрии?

— Четыре года назад, с отцом, — скромно улыбнулся парень. — Мальчишкой был, только меня всё стало интересовать. А что особого там такого?

— А там, наивный наш венецианский мальчик, родина древних богов. И за несколько тысячелетий до Спасителя, там такие жреческие дела творились, что э-ге-гей — не совайся. Наша скромная девочка, с душой черней ночи, просто обязана быть младшей жрицей какого-нибудь культа. Это нормально. Твоя мама, как и многие другие жены Венеции скромно уважает древнюю хранительницу домашнего очага. Это не грех, и церковь снисходительна. Ты уже знаешь о наших нескромных играх, Нерезза, — обратился к ней Аль. — Как думаешь, из Марко выйдет младший жрец?

— Не понимаю о чем ты, — она приняла вид скромный и простой. — Не надо такого говорить.

— О, что ты. О чем ты? Я понимаю, твои службы и жертвы так же секретны и запретны, как и наши, — довольный её смущением продолжал клоунаду Пачино. — Могла бы просто ответить, так, со своей скромной точки зрения.

— Я не буду ни словом обсуждать молодого Морозини. Себе дороже, — призналась куртизанка.

— Видишь, Марко, — серьезно вздохнул Пачино. — Это не театр, не книжка, но вот так — на светлом месте, у всех на глазах — корчатся интриги и недомолвки. Она тебя боится. А значит — она наш враг.

— Похоже на то, — согласился молодой Морозини. И пристальней вгляделся в красивую, только недавно ставшую известной куртизанку. — Ты неучтива. Тебе еще многому предстоит учиться в своем деле.

— Похоже на то, — довольно смело посмотрела она ему в глаза. Она видела, что перед ней сидел не простой шалопай и бездельник. Сейчас её пристально рассматривал мальчик, которого с детства учили быть правителем, рачительным хозяином и коварным купцом, знатоком и крепким оценщиком людей — самого ценного товара этого мира.

— Она просто жадина, не сердись Марко. Не всем же быть такими щедрыми на чувства и признания, как я — неповторимый Аль Пачино. И не надумывай на неё особо лишнего — она не совсем враг, просто неприятель. Вот я тебе — приятель. А она — не хочет быть приятельницей, у неё свои планы на уме, свои пути достижения лучшей жизни в благословенной Венеции.

— У всех такие планы, — усмехнулся Марко.

— Не у всех есть твои преимущества, венецианец, — за двух чужаков сразу отметил Николас, скромно подпиравший стенку, что не мешало ему невозмутимо и внимательно слушать беседу, и откусывать по кусочку от сочного яблока. Но он не хрустел! Жевал тихо, не привлекая к себе лишнего внимания. Из всей этой компании он был единственный мужчина, кто переспал с Нереззой, и чувствовал себя от того несколько неудобно.

— Твоя тень заговорила, — улыбнулась куртизанка.

— Ага, вот вечно ты, Николас, меня подковыриваешь. Пустые слова, — заметил Марко. — Всем и так понятно, что наша компания, я про своих друзей, то есть про тех, у кого отцы из золотой книги, короче, и так понятно, что у нас преимущества. Чего об этом напоминать? Пустое это. Мы за все ответим.

— В свое время, — согласился с ним Ник. — И да, ты прав, я действительно, слабо выразился, деликатно.

— Поэтому наша умница тебя и обозвала "моей тенью", — отметил Аль. — Хотя, я тоже люблю всякие пустячки болтать. И наша беседа, похоже, закончилась с темой обсуждения моей персоны. Нерезза, ты уж подумай на досуге, что и кому будешь теперь обо мне рассказывать.

— Я подумаю. И ты подумай. Я сильная. И я действительно ищу твоего внимания, Пачино. Я найду, чем тебя заинтересовать.

— Нет, девочка, ты сейчас всю себя раскрыла с потрохами, — рассмеялся хозяин. — Ты уже не согласна меня заинтересовать. А тему я обозначил. Я помню выражение твоих глаз во время ритуала. Ты не слабая девочка, но ты скрываешься в темноте. Не надо нас дурить — сами жрецы. Правда Николас и Марко еще не инициированные, то есть не принявшие все полномочия культа и культуры. Насчет Николаса всё ясно. Меня Марко немного волнует, он разносторонний человек. Я спросил твоего мнения, ты отказалась поделиться.

— Не впутывай меня в это, — прошипела куртизанка. — Марко Морозини, я не могу о таком высказываться.

— И не надо, — самодовольно улыбнулся парень, которому было приятно, что он стал темой обсуждения и выглядел со всех сторон фигурой значительной и уважаемой. — Я немного понимаю в таких делах. Мне они не интересны. У нас есть знакомые, кому это надо. Не строй на меня планы Пачино, у нас есть другие претенденты на эти твои планы.

— Согласен и не согласен, Марко. От судьбы не уплывешь. Но я принимаю твой выбор. Повторяюсь, ты не простой человек, я просто не готов дать тебе честный ответ на вопрос: "А зачем ты мне нужен". Поверхностные бредни на тему, что надо дружить с будущими влиятельными людьми Венеции — это ерунда, это и дураку понятно, что я рассчитываю вести с тобой дела в будущем, как я начал вести дела с твоим отцом. Ваши предки мной довольны. Я хороший компаньон. Просто хочу отметить, что молодая Нерезза тоже довольно заметная фигура. Она может сыграть неслабую роль в будущем Венеции, — улыбнулся Аль. — Кто знает, чего от Венеции понадобилось Александрии, если к нам явилась такая красотка.

— Ты о пустом болтаешь, Пачино. Я не шпионка, — возмутилась куртизанка.

— Я тебя не обвиняю, хотя моими делами ты уж очень явно интересуешься, — усмехнулся тарантиец.

— Ничего себе дела... — улыбнулся Марко. — Ты думаешь, что она агент Александрии?

— Я в этом уверен, Марко. Каждый месяц в Серениссиму приезжают агенты кого угодно — Венеции слишком сильна, все хотят иметь за ней пригляд.

— А чей ты шпион, Пачино? — резко спросил Марко.

— Я свой шпион, я сам себе агент! Тарант умер, я поэтому и выбрал Венецию как цель своих притязаний и прочих интересов.

— Хитришь, тарантиец, — сразу подметила куртизанка. — Возможно ты и сын Таранта, но ты воспитывался не дома. Такова твоя история. А где ты рос, кто тебя растил, чьи интересы ты выражаешь — это тайна.

— Ты очень умна, и мне нечего добавить к твоим словам. Я полон тайн. Но я повторюсь — я сам себе хозяин и никому не слуга. И поэтому я шпион и агент только в своих интересах.

— Оставьте эту тему, достаточно уже наговорили. Никому вы не опасны, не надо так думать. За вами всеми, как и за нами всеми есть, кому присмотреть, — улыбнулся юный Морозини.

— Мы все у Совета под колпаком, — согласился Пачино.

— Хорошо сказано, — согласился Марко и задал вопрос, который возник у него несколько минут назад. — А что это за ритуал вы проводили?

— О, Марко я и сам не знаю, — честно признался Аль. — Мир очень сложен, богат тайнами и он не спешит делиться. Непостижимо, но есть ритуалы, которые совершаются многие тысячелетия. И есть такие, которые непонятно почему и отчего совершаются одновременно в разных частях мира! Глубоко в сердце джунглей Африки чернокожий шрец-шаман вырывает сердце из груди жертвы. И в тот же самый миг в Индии, в храме богини Кали — она такая прелесть, просто чудо как бесподобна — жрец Кали тоже бросает истекающее кровью жертвы сердце на алтарь своей богине. Но! В этот же миг, далеко на окраине Европы в лесах Британии, еще даже никакой не друид, а просто жрец разрезает каменным ножом грудь жертвы и достает истекающее кровью живое сердце, чтобы бросить его в огонь. Таких мощных ритуалов немного, но они есть — общие для всего человечества. Я не буду тебе ничего пояснять, там сложно всё. Николас может с тобой пообщаться на эту тему. Он со мной много путешествовал, немного разбирается в этом.

И на ошарашенные взгляды Нереззы и Марко Ник скромно подтвердил:

— Я не маэстро, сердца из груди жертв не доставал. Но конечно участвовал. Могу рассказать, что понимаю.

— Вы что, человека тут убивали? — негромко спросил Марко, который припомнил недавние веселые проделки в ночь накануне дня поминовения Крестителя.

— Что ты, что ты, — отмахнулся от таких вопросов Аль — Зачем такие жертвы. Это был не тот случай. Мёдик, фрукты, вино, хлебушек. Не всегда ведь надо человека в жертву приносить.

— Но человека ты убивал? — продолжал докапываться Марко.

— Ты тоже человека убивал, — улыбнулся Пачино. — И она тоже убивала. И все мы убивали ради себя любимых: защищали свою жизнь, честь и прочие другие интересы. Почему тебя так волнует возможность убить ради интересов богов, пусть даже забытых многими, оставленных почитанием. Мне не трудно, а вдруг польза будет.

— Ну, ты и монстр, — рассмеялся Морозини. — Обойдусь без таких поисков себе поддержки в делах.

— Хе-хе, наивный мальчик, повторяю — от судьбы не уплывешь. Если ты не интересуешься древними силами, они тобой интересуются всегда. Ты так и не понял, дуришка. Твои личные предки совершали ритуал много веков подряд. И они живы в тебе, в твоих глазах и во взгляде, в твоем сердце и в его чувствах — ты отказываешься почтить память своих предков, совершив простенький ритуал... это недальновидно молодой Морозини. Удача рода может охладеть к тебе.

И вот тогда Марко понял. И как-то ему не совсем приятно сделалось. Разговор коснулся уж очень деликатных тем, а тут ещё и эта... шпионка сидела и посматривала на него своими звериными карими глазищами. Неуютно ему стало. И хозяин это заметил и поспешил исправить ситуацию:

— Вот и поговорили, — не бери в голову Марко. Поболтай с Николасом, это тема простенькая, если не мудрить особо.

Но слова Алешки Зубрикова не произвели должного впечатления. Именно в этот момент, этим июньским днем случилось то, что изменило и судьбу Венеции, и всех присутствующих за столом, и не понятно было, кто оказался во всем виноват. Но молодой Морозини сказал вдруг слова, изменившее многое, ставшие теми каплями, которые переполнили чашу судьбы Сиятельнейшей Венеции:

— Как действительно всё просто, Аль, — парнишка взлохматил волосы, и с его лица ушла привычная всем некая угрюмость, суровость, и все увидели какой он может быть светлый и милый молодой парнишка. Марко выглядел веселым, словно его изнутри освещала некая простая, ставшая вдруг понятной и ясной непреложная истина, которую он поспешил высказать присутствующим. — Но ты прав Пачино, ты дьявольски чертовски прав апулиец. Я согласен с тобой! Как же все просто.

И Марко Морозини показал молодой куртизанке фигу. И добавил на словах, чтобы ей стала окончательно понятна его точка зрения:

— Хрен тебе на лопатке, а не дукаты Морозини. Какого черта отец выпендривается! Я — Морозини! Мне не надо ничего никому доказывать и демонстрировать. Я Марко Морозини и я больше никогда не потрачу на куртизанок ни единого сольдо! Нет в вас ничего особенного, нет в вас никакого шарма, как Аль выражается. Мы и без вас обойдемся!

И он добавил, запрокинув голову с дерзким выражением самоуверенного наглеца: "И твист вы танцевать не умеете!"

И тут Зубриков понял, что он накосорылил культурную революцию. И дело пахнет крупными разборками, и на этот раз его могут и упрятать в раскаленную свинцовой крышей каморку тюрьмы дворца дожей.

На такое заключение он не рассчитывал, ему такого вовсе не надо было. И Лешка поспешил исправить ситуацию, сгладить резкие слова, изменить настрой золотого мальчика Венеции:

— Марко, ты зря покушаешься на основы Серениссимы. Я — случай особый. Посмотри на меня внимательно — ты видишь чужака, я не сын Венеции — я могу не принимать и выказывать сомнения в её основах жизни. Мне можно было чудить с куртизанками. Ты — Морозини. Ты и твои друзья — вы либрадоро — сыны родов золотой книги, нельзя нарушать устои. Школа куртизанок установлена вашими предками — это сложная и необходимая городу организация. Заверяю тебя, когда меня примут в читтадини — я изменю свое поведение.

— Не сдавай мне сдачу резаными монетами, тарантиец, — усмехнулся Марко. — Ты действительно странный и особый случай. Ты уже некоторым образом — читтадини, ты не гражданин столицы, но тебе дали право построить в ней дом. Да, Повелья это не Риальто, не Градо, не Кьоджи и Каварцере — но это древняя земля Венеции. За тобой особый пригляд ведется, Пачино — ты затеял смелую и дерзкую игру. Но ты уже заполучил часть прав урожденного венецианца — ты частично читтадини. И будь я проклят! Да ведь ты не остановишься и своего не упустишь! Ты возьмешь в жену сестру Дандоло или Челси, или малышку Катарину Контарини. О, я видел какими глазами смотрят на тебя сестренки моих друзей — ха-ха, ты своего не упустишь — в золотую книгу тебе, конечно, не попасть, родом не вышел, но вот твой сын, если уродится такой же ловкач, как и ты — ой они и намутят с моим первенцем. Нам надо будет за ними присмотреть, Пачино, надо будет очень пристально проследить за малышами. А ты, Нерезза не обижайся — ничего личного, ты очень красивая, ты потрясающая, но Аль прав — нет в тебе ничего такого особого, чтобы купать тебя в золоте. Моя мама достойна большего, чем все куртизанки Венеции. И моя жена получит свое — потому что она станет Морозини, она станет матерью моих детей.

Куртизанка сидела бледная, что было особенно хорошо заметно: на фоне её черных, как смоль, блестящих тьмой волос белело лицо с губами напряженными и чуть приоткрытыми в недобром оскале. Нерезза Вента не боялась показать зубки этим мерзавцам. Но ей на подмогу ринулся хозяин дома, продолжая успокаивать этого внезапного революционера — не надо было Зубрикову никаких революций! Он один имел право устраивать революции! И никто другой. Всех остальных революционеров он был готов утопить в каналах и Морозини услышал угрозу в словах тарантийца:

— Ты недоброе надумал, Морозини. Так не поступают чистые. Мы еще поговорим на эту тему.

— Без посторонних, Пачино, без докучливых терцо инкомодатто, третьи лишние нам не нужны, — спокойно и голос полным превосходства заметил Марко.

Все видели — парня несет по волнам его судьба, он в который раз распустил все паруса и мчал напролом через шторм — он был Морозини, а такие не дрейфят, не сдаются и всегда получают своё. А тот решил отдохнуть после вспышки чувств и подмигнул Николасу: "Пошли, Никколо, расскажешь мне о ваших таинственных делах с нашим маэстро". Он встал, поклонился вежливо и учтиво оставшейся паре и сразу пошел на выход, нисколько не сомневаясь, что его новый приятель пойдет с ним, и у них состоится очень интересная беседа. Да, дом Аль Пачино таил много загадок, тайн и странных происшествий — он не жалел, что стал вхож в гости этого забавного тарантийца. Жизнь его менялась с каждым новым днем, и ему нравились эти изменения, и он понимал, что кое-что предстоит обсудить с отцом. В некоторых вопросах Аль Пачино раскрывался стороной сильной, важной, но действительно опасной для спокойствия его родной столицы.

Когда пара парней вышла из залы, Нерезза не стала молчать:

— Что же ты натворил, мерзкий Пачино, — голос её был полон особой силы, Лешка сразу собрался, он хорошо почувствовал угрозу. И это была нешуточная угроза. Он уже слышал такие нотки в голосах своих знакомых, которые становились ему смертельными врагами — после таких слов оставалось ждать яда в бокале вина или удара кинжалом наемных убийц.

— Он одумается. Друзья его не поддержат. Отец вправит ему мозги. Таким как он нельзя нарушать устои Серениссимы.

— "Таким как он", — повторила куртизанка тихо, холодно, с прежней угрозой и холодной яростью в голосе. — Таким как ты нет права судить обо всех, обо всём иметь свое мнение. Ты пожалеешь о своих словах, и о своем вздорном решении ты тоже пожалеешь.

Она вдруг улыбнулась мило, но, по-прежнему чуть наклонив голову — забавно набычилась — и глаза её продолжали поблескивать звериным выражением, неприятно было смотреть в эти посветлевшие до цвета чистого мёда, почти пожелтевшие обычно карие глаза. А куртизанка повторила свое предложение:

— Возможно, я смогу быть тебе полезна, Аль Пачино. Возможно, именно я и только я смогу стать тебе полезной. Берегись, ты покусился на "устои Венеции", как ты сам совершенно правильно заметил, тебя осудят и казнят.

— Посмотрим, — вдруг пошел напролом атлант. Что за вздор! Будут ему тут угрожать какие-то европейские мартышки и телки набычившиеся в придачу. И не такие угрожали, и не таких душили и топили.

И Нерезза усмехнулась. Она сделал свое предложение. Сделала его неоднократно. Теперь оставалось ждать, что же решит по нему этот несносный бедокур.

А в это время, в другой зале другой бедокур, не менее несносный и дерзкий пояснял Нику свою внезапную, но кристально чистую точку зрения:

— Ты не понимаешь, Никколо. Ты не знаешь моей мамы. А я с этим вырос. Я видел её глаза иногда. Мы порешаем это с ним, но я не хочу, чтобы мать моих детей так на меня смотрела. Не будет этого. Все просто, все просто. Я не изменю Венеции — я не нарушу устоев, и буду аккуратен с женой, но она получит дары дома Морозини, а мне будет довольно обычных путтан. Они, действительно забавные, простые и годные только для ночей страсти. Но в этом они знают толк! Ха! А что касается развлечений... да никакие куртизанки не устроят мне и моим друзьям такие новые приключения, как вы с маэстро. Признавайся, у вас готовы новые проделки? Да при чем тут проделки, — вдруг взъерошил Марко свои волосы. — Вы интересные, вы много где плавали, вы такое знаете, что все эти куртизанки вместе взятые не стоят. У вас песни особые, у вас тарантелла — ого! И вообще с вами так забавно. Зачем нужны эти обвешанные золотом и драгоценностями путтаны? Тьфу, не получат от меня ни дуката! Все получит моя крошка. Да я тебе лучше подарю чего "прикольного"! Красивое слово, правильное — я тебе новый кинжал подарю, я видел, как ты на ножи смотришь. У меня есть на примете поделка нашего славного мастера — Джузеппе Риардо — слышал?

— Риардо мастер известный, — вздохнул Ник, который понял, что Марко сошел с ума. Разумеется, он сошел с ума, если по мозгам пронесся ураган идей легата Алексуса. Все эти дикари такие нестабильные, ненормальные — стоит их чуть-чуть одним пальцем направить в сторону верной жизни, как они готовы напролом ломиться сломя голову — совсем дурные дикари.

— Марко, послушай, ты не горячись. Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся. Нельзя так резко о большом. Нельзя так дерзко о большом. Запиши свое решение на песке семь раз. Просто сядь на берегу моря и запиши свои мысли. Семь раз. Стирай и записывай по новому. На берегу моря. И вот потом... то, что останется в тебе — вот это и будет ценное. Достойное останется.

Морозини даже рот раскрыл — как ловко, просто и красиво все было у этих хитрецов.

Глава 11 Венец Венеры.

Гондола неторопко плыла по шелесту волн Гранд канала, Нерезза пыталась окончательно понять — а нужен ли ей Аль. Была в этом мужчине яркая, чистая искра, которая манила, звала за собой, привлекала внимание, несмотря на привычку этого пройдохи выставлять себя мимолетным, поверхностным и легким человечком, недостойным внимания. Аль Пачино был силен и серьезен, у него было многое пережито за спиной, что делало его очень сильным и серьезным. Его маска болвана и шалуна не обманывала Нереззу. Но он категорично не хотел её. И вот этого она не могла понять никак. И ей хотелось узнать ответ только на один вопрос: чем именно она не годна Алю? Неважно, в каком качестве он её знал: александрийка, гостья Венеции, куртизанка — он не хотел её как женщину. И это бесило! Это выбивалось из понимания Венты. И она решила, что с этим вопросом сегодня обязательно разберется. Пачино ей крупно задолжал теперь. Сам виноват, надо было свои дела аккуратней и деликатней проворачивать.

Она расплатилась с гондольеро и прошла несколько метров вдоль канала, чтобы оказаться напротив ярко освещенных окон старого дома веселья "Бочка роз", которым сейчас заправляла опытная путтана, мастерица своего дела и довольно влиятельная особа в этом цеху — Диана Ракоччи — блондинка с пышной грудью и невероятно скромным самомнением. Диана всем всегда была по вкусу — она никогда о себе не воображала! И вот ведь странное дело, она скоро получила признание своих товарок, стала назначаться представителем квартала в цехе, и доверие заправлять домом свиданий она получила еще в молодости. И что важно — она осталась обычной честной путтаной, не воображала о себе, скромно раздвигала ноги, и задорно смеялась над претензиями подружек, которые частенько воображали о доле честных куртизанок. Честно говоря, она была глупенькая, простая и малообразованная. В своем деле она настрого выучила все детали работы и сделок, и тонкости и возможные неприятности её не пугали, она была готова к профессиональным рискам. Но не более того.

Славная путтана — Лешка просто тащился от этой сорокалетней красотки, которая напоминала ему одну из звезд кинематографа из былых времен. В "Бочке роз" он и его компания вели себя запросто. Как всегда. Первым делом, уточнив, что его готовы принять, и девчонок двадцать вполне свободны, а для компании в пять-семь человек надо не менее пятнадцати девчонок, иначе не секос выйдет, а так — потрахушки недоделанные какие-то, без смены партнерш и всяких тонкостей, и прочего эпикурейского разврата. Потом на весь дом свиданий заказывался ужин — именно на весь дом — примерно порций сто-двести. Ведь за ночь в доме шла постоянная смена девочек, одни отрабатывали и уходили, другие приходили и принимались за работу, и девчонки, которые свое отсосали и отлежали, могли спуститься в общую залу первого этажа и скромно хихикать в уголке, сидя вдоль стеночек на подушечках, и кушая вкусненькое, которое прикупил для их угощения славный малыш Аль. При этом славный малыш Аль был сам всеяден, он — конечно! Как все мужики, был падок на блондинок — но все шлюхи Венеции давно узнали, что на самом деле Аль Пачино обожает рыженьких! Он очень ценит красоту брюнеток, да и блондинки для него не главное, и пышность бюста для него не главное — он цеплял девочек, которые у всех подружек вызывали жалость. Аль Пачино был настоящий мужчина, добрый душой и щедрый на дукатики — он никогда не брезговал худенькими, стройненькими, скромненькими девочками — и все путтаны Венеции давно признали — Аль Пачино редкий мужчина. В постели неутомимый, на дукаты не жадливый. Он странный был, тему куртизанок не затрагивал, но все шлюхи знали и похохатывали: "Все бабы одинаковы между ног, нет тех, у кого там не вдоль, а поперек" — Пачино был мастер на всякие похабные стишки и прибаутки. "Кончил в тело — гуляй смело!" "Ноги с попой раздвигай и еще соси — глотай!" — у этого похабника всегда были наготове масса дурацких звонких погремушек, слетающих с его грязного похабного языка. Лизаться он тоже себе позволял — совсем похабник и развратник. Он очень скоро показал путтанам Венеции, что путешествия и странствия могут многому нехорошему научить молодого человека. Его телохранители были молчаливы, но добры. И это тоже сразу всей женской сущностью поняли девочки — мальчики Аля Пачино помалкивали, но улыбались искренне, и в постели устали не знали, и были те еще ученики своего хозяина.

Одну вещь Леша уточнил у Рината — что по венерическим заболеваниям в это время творится в Европе. И Ринат ему серьезно ответил, что никакого сифилиса и всякого триппера он может не бояться — если конечно у него хватит ума не лезть к больным женщинам. Чуму проще подхватить, чем намотать на конец гонорею. Им, попаданцам, все эти сифилисы и чума были безразличны. Их организмы перемалывали любых микробов. Но они заботились о своих мальчиках — а пятнадцать лет это уже серьезные стояки, и у нормального подростка желание присунуть шестнадцать раз в сутки это норма. Ему восемь часов на сон просто надо, а так бы подросток и двадцать четыре раза секс бы марафонил в сутки.

Правда, Ринат серьезно пояснил всем ребятам — меру надо знать! Секс дело нужное, полезное, без секса нет нормального развития организма, если нет секса, не мужчина ты вырастешь, а недочеловек ненормальный. Для организма надо, чтобы гормоны гармонично работу свою делали. Ринат не был уверен, но однажды он честно сказал ребятам, что биохимию уважать надо, она достойна уважения — а кто его знает, какие там реакция химические происходят, когда потная девочка с потным мальчиком жидкостями, так сказать, обмениваются? Это же целый комплекс химических реакций, который ему не понять, там микроскопы нужны электронные и знания запредельные, но что-то в этом такое есть. И его друзья, полные лабухи в таких точных науках признали — звучит здраво. Только Зубриков уточнил: "Обмен жидкостями, это когда Сталлоне имел Сандру Буллок? А, отличное кино, прикольное, там гамбургеры из крысиного мяса все кушали".

Короче, за здоровьем продажных женщин в Сиятельной следили строго — никаких проблем, медицина была бесплатной! Цех даже скромную поддержку оказывал несчастной, которая случайно заразилась негодной болячкой от сволочи грязной приезжей — гостя больного, поганца похотливого. С гостями надо было быть аккуратными — в каждом доме были мастерицы видеть насквозь симптомы всяких нехороших болезней, но иногда случались неопрятности и неприятности, такова жизнь. Сегодня вольно писей, а завтра больно писать — никто не спрячется от неумолимой гонореи, гонококк он микроб вредный и неубиваемый, как таракан, еще древние греки распознали эту болезнь и обозвали "текучкой".

Зубриков был счастлив, с грязными пейзанками он не баловался, а с честными шлюхами он отжигал на полную катушку. Вот такую катушку и увидела Нерезза, которая постучала молоточкам в дверь, была осмотрена придирчивым взором привратницы, которая сразу разоблачила её немудреный маскарад, но только с пониманием улыбнулась такой клиентке. Более того — она ехидно улыбнулась, вредная путтана, потому что знала, это Аль Пачино брезгует куртизанками, но сами куртизанки давно уже только на свету нос воротят, и мнят о себе невесть что, а так — каждую ночь куртизанки приходили в простые веселые дома свиданий, где имели возможность сыграть роль "недостойных путтан", но поиметь этого несносного тарантийца в постельке.

Не снимая маски, ведь маскарад в Венеции никого не напрягал вовсе, Вента прошла всего несколько шагов и зашла в большую залу первого этажа. И увидела картину, которая навсегда отпечаталась в её памяти. До самой смерти будет она помнить этот момент. На большом столе, уставленном пустыми и полными бутылками и блюдами с фруктами и закусками, на небольшом пустом участке посередине стола не было традиционного большого подсвечника — там плясал пьяный вдрабадан Аль Пачино! И ему хватало места, потому что он плясал эту свою невиданную тарантеллу! И музыки никакой ему было не нужно, хватало девчонок путтан, которые довольно точно хлопали аккуратную ритмическую партию в ладоши и напевали под указующие взмахи руками одного из подручных этого безобразника. Распевали они пару дикарских непонятных и бессмысленных фраз. Девочки с голосами пониже напевали странные слова: "Тум-шюби-дум!" "Шюби-дуба!" — тут же продолжали путтаны с высокими голосками. И вся эта нелепая распевка длилась и длилась, снова и сначала, простая и вздорная распевка, которая полностью устраивала Пачино, который лихо отплясывал, так виляя своим задом, что у Нереззы слюньки потекли и челюсть отвалилась — так и застыла она с раскрытым ртом.

Но вдруг Пачино заметил её и сразу остановился. Голосом совершенно трезвым он весело воскликнул: "Во! А это нас опять соблазнять пришли. Я тебя не буду спрашивать, но и ты не отвечай — ты ведь не какая-нибудь куртизанка. Я тебя вижу! У тебя груди красивые, мальчикам такие и не вырастить. Ты просто любишь в маске секос-шмекос трах-тибидохать. Согласен, очень эротично! Возбуждает. Девоньки, я ушел на недолго, мы с подружкой живенько сообразим один быстрячок, и я снова к вам вернусь. Артемиус — без меня не танцевать! Спой им песенку какую-нибудь, у тебя голос славный, жаль Николас сейчас не может тебе на дудочке подыграть, он наверху свою дудочку суёт непонятно во что, баловник развратный. Пойдем моя красавица! Я весь в тебе и весь твой!"

Нерезза рассмеялась и протянула руку, бережно, грациозно и очень деликатно приняв её руку, этот пройдоха и бездельник повел её на второй этаж по одной из двух лестниц. Им сразу указали на одну из доступных комнат. Когда они вошли Нерезза увидела, что Пачино не жадничал — комнатка была небольшой, всего несколько шагов вдоль и поперек, но прочная, невысокая постель была устлана чистой белой шелковой простыней. В нескольких вазах благоухали свежие цветы, окно было раскрыто — никто не стеснялся вопить и блажить во весь голос в таких домах, соседями стояли такие же места свиданий и развратного времяпровождения, даже считалось особым тоном — поорать погромче, чем уважить честь заведения. За окном стоял именно такой вой, визг, ор и рев — настоящий хор похоти и эротизма — и это страшно возбуждало.

Пачино улыбался и уже начал стягивать свои кальсоны, но она его остановила, просто сняв свою маску. И увидела, зрелище занятное — так падает стояк! Так обламываются потрахушки. Так поступать нехорошо. Но её это не волновало. Она прошла к постеле и присела. Потом сказала только пару слов: "Ты доигрался". Аль сменил выражение лица с неповторимо ошарашенного на хитро улыбающееся, словно приглашал женщину продолжить, прояснить точку зрения, ибо он игрок тот еще, и доиграться он мог много до чего, и результат ему одному был ясен. Нерезза спокойно продолжила:

— Тебя завтра убьют. Ты доигрался.

Пачино не убрал улыбку с лица, глаза его чуть остановились, потом он кивнул сам себе головой и высказался:

— Убивалка не выросла.

— Совсем сдурел! Тебя отравят. Сначала посадят в тюрьму, а потом отравят.

— Тюрьма не удержит... — в этот момент Лешка пожалел, что нельзя помянуть графа Монте-Кристо. — А отрава меня не возьмет. Это семейное дело, Пачинусы с ядом в крови с детства растут.

— Совсем дурачок, — улыбнулась она. — Тогда дождутся, когда уснешь, и перережут глотку. В окошечко стрелой из лука ударят. Скрутят пять силачей, а один придушит шелковой веревочкой. Ты что, вообразил себя неуязвимым Ахиллом? Они найдут твою пятку, Аль.

Он чуть посмурнел лицом и она поняла, что своего добилась. И была рада. Когда он подошел, присел рядом и просто и спокойно предложил:

— Рассказывай. Что хочешь то и рассказывай.

Нерезза не смотрела на него, ей сделалось дурно. Так бывало, когда вразнос шло всё: за окнами вопили в экстазе страстные любовники, рядом сидел мужчина, которого она очень хотела, а надо было рассказывать о том, что его решили завтра убить. Решили властные, великие рода Венеции — а это значило одно — его найдут и убьют, по его следу пустят мастеров, от которых не скрыться. Как бы он не прятался — его убьют. Так решила Сиятельнейшая Венеция — великая и грозная, неумолимая и вездесущая.

Она рассказала о вечернем малом совете нескольких либрадоро, и о том, что Паскуале её уверил — Пачино не жить. Так решили дож и либрадоро. Это приговор. Завтра его пригласят во дворец дожей, и он уже не выйдет из него живым.

— Да, дела нарисовываются зловредные и дюже паскудные! Но мы не привыкли отступать, — Аль снова был весел и совершенно невозмутим.

Не могла она его понять. Но одно она понять хотела, и поэтому прямо спросила:

— Ты почему меня не хочешь? Как женщину ты меня совсем не хочешь. Не надо мне ерунды про куртизанок и прочей ерунды врать. Ты меня лично не хочешь, что со мной не так, Пачино?

Он посмотрел на неё так, словно она его отвлекла от вкусного пирожка, от предвкушения новых приключений. Ей сделалось неудобно, даже жалко саму себя! Вот ведь сволочь какая! А он опять немного посоображал, даже покусал губу и пошмыгал носом, но принял решение и честно ей выдал:

— Ты черная. Я не сплю с черными женщинами. Это мой пунктик такой. У всех свои недостатки. Я не сплю с еврейками и черными женщинами.

И она замерла от подобной дикости! Вот так дела. Уму непостижимо. Ничего непонятно, так не бывает.

— А что не так с черными женщинами? Я не спрашиваю, почему ты меня чернишь, я не черная, — совершенно серьезно и очень желая узнать правду, продолжила она допытываться до этого ненормального.

— Не надо меня дурить. Ты пахнешь черной женщиной. У вас особый запах. Честно говорю — это не моё. С еврейками там другие заморочки, тебя не касаются. Но ты черная, Нерезза. Не знаю, твоя мама или папа были негусами, но не надо меня дурить. У тебя губки черные, и запах черный. Мне достаточно. Не могу. Не хочу.

— Ты меня не пробовал!

— Вот ты смешная чукча! Так нельзя. Когда ты можешь всё — запрещай себе всё. Абсолютно. Я не ем холодец, вообще, никогда даже не пробовал, но не буду его кушать, ни крошечки. Тьфу. Ты не знаешь что это такое. Это северное блюдо, там холод нужен и лёд, чтобы приготовить.

— А ты знаешь, я тебя поняла, — вдруг тихо призналась она. — Я с детства поняла, что не смогу есть жареных мышей. Голодно было иногда. Но я никогда мышей не ела. Крыс ела, а вот мышек нет. Хотя они ведь какие-то похожие.

— Вот! — обрадовался её пониманию и сочувствию Аль. — Ты не кушаешь мышек, я не сплю с черными женщинами. Нерезза, да что такого? Я никакой не особенный. Член у меня обычный, даже небольшой какой, не особо толстый, хочешь покажу?

Она фыркнула этому недотепе:

— Пфи, можно подумать я твой член не видела. Это ты на меня не встаешь, а иногда ты загорался на других красавиц, видела я через ткань. Да, не такой уж и большой. Просто это ведь не самое важное, — она высказалась немного обиженным и грустным тоном, но потом добавила резко, спокойно и посмотрела на него пристально, глазами хитрой пантеры, которая свою добычу не упустит ни за что:

— Ты попался, Пачино. Я могу тебе помочь. И ты мне будешь должен.

— О, как! Ха, можно подумать, я не справлюсь без твоей помощи, — усмехнулся ей Аль.

— Ну и болван, — она снисходительно посмотрела на него, и он сразу понял, что она может предложить серьезное, взвешенное, очень мощное решение для его проблемы.

— Ты говоришь, что можешь мне помочь. Аккуратно сказано, александрийка. Продолжай.

— Я скажу тебе один свой секрет. Это дело рода. Это важно. И не вздумай выразить непочтение. Хотя, ты жрец, ты сильный посвященный, я всего двух встречала таких мощных служителей. Ты оценишь. Посмотри. Не трогай! Смотри глазами, слушай ушами, — и она достала из кармашка на поясе небольшую коробочку и открыла её перед лицом Аля Пачино, чтобы он смог хорошенько рассмотреть содержимое. — Это древнейшая реликвия. В нашем роду она хранится несколько веков. Это лента для волос. Она соткана из волос самой Афродиты. Это знаменитый "Венец Венеры". Тот, кто повязал его на голову, может одним словом заставить всех, кто его слышит, полюбить себя. Сначала тебя просто поймут, не смогут причинить тебе боль, не смогут навредить такому симпатичному человеку, потом — захотят познать как мужчину. Ты примешь у меня Венец Венеры, и завтра никто не сможет тебе навредить. Они примут любые твои слова за чистую монету, как откровения самого святого Марка, на Спасителя этим торгашам наплевать, странные они, но могучие люди. Тебе не придётся покидать Венецию, и ты мне поможешь — я тоже хочу найти свою судьбу в Серениссиме.

Пачино смотрел на ленту, светлую ленту, и думал, что богиня была блондинка, чудесного тона был цвет повязки — не золото. Не мед. Не желтого оттенка, но солнечного! Некая неуловимая игра светлого белого и розового, и светло-желтого переливами струилась цветом по этой ленте. Никаких знаков он не видел. Но он внезапно понял — страшная вещь. Не бывает божественных вещей добрых у этих эллинов. Не бывает! Греки это люди недоброй судьбы — они рождены быть хитрыми и коварными. Арабы, степняки всех мастей — вот это иное — люди открытых пространств веками взращивали честь и прямоту, не скрыться нигде было нарушителю слова и устоев. А греки жили в горах у моря, как европейцы поголовно жили в лесах — нашалил — спрятался и партизань себе хоть до скончания века. Об этом он и сказал Нереззе, даже не пытаясь притронуться к этой гадости:

— Я боюсь данайцев дары приносящих. А ты, с этим вот в коробочке, мне не страшна, можешь приносить, уносить, ходить вокруг да около — я не приму эту вещь. Это страшная вещь, Нери. Но она точно приносит удачу женщинам твоего рода. Твоя удачи велика, женщина. Это не моё. Я огребусь по самые... по самую макушку увязну в дерьме, если приму эту вещь. И да — я без всяких сомнений и прямо и искренне почитаю Афродиту и Венеру, и Ладу славянскую, и... — он сморщил потешную гримасу, видно было, что вспоминает других богинь, других пантеонов отвечающих за любовь и милование. — Не помню. Но вышеназванных красавиц уважаю. Моё почтение и жертвоприношение за мной не заржавеет.

— Что-то ты расщедрился, жрец. До этого ты не слишком жертвовал Афродите, — внезапно злым голосом выдала обвинение Нерезза.

Аль с удивлением на неё посмотрел и признался честно:

— Вообще-то да, так и есть. Я и Венеру, и Ладу не особо уважал жертвами. Я не особо чествовал богинь и богов Средиземноморья. Но я понимаю — пришел в чужой дом, уважай хозяев. Нельзя просто вот так взять и раз — сразу всех в один заход жертвами одарить. Так не принято. Ты очень странная жрица Нерезза Вента. Но проницательная, это точно. С людьми тебе легко будет работать.

— Ты не человек, ты мнишь себя героем древних легенд и сказок. Я не могу с тобой. Не понимаю, Аль, ты совсем их не боишься, но как так? Я вижу по твоим глазам — ты уверен, что справишься без меня. Но ты плохо кончишь дело. Ты с кровью можешь дело кончить. Зачем? Давай тихо, мирно, обманом и хитростью. Да, это женские уловки, но что страшного? Ты большой человек, ты мудрый жрец, ты знаешь силу женского и ты готов принять её. Думай, Пачино — вот перед тобой нежное, тихое и лучшее решение твоей проблемы.

Голос её звучал чарующей музыкой, у Нереззы был восхитительный голос, вот этого у неё было не отнять. Лешку уже немного даже подташнивало от её присутствия — противно ему было, неуютно и погано от близости этой странной метиски, которая была очень грязная метиска. Но он точно понимал — нельзя лапать артефакты греческих богов — все они с подвохом, все они гармоничны — зло и добро с ними прибудут в одинаковой мере. Он ловко извернется, но и заплатит за это смертью. Точно так будет! Это было на поверхности: он выйдет сухим из воды, а Николашку завтра прирежут — честный обмен — жизнь за жизнь. Только так, и никак иначе. И надо быть полным лопухом, если не понимаешь такого, и потом строишь непонятки кривые: "Кто виноват? И как же так?" А вот так — мордой об косяк — не трожь божественные вещи — ты не бог.

И Зубриков окончательно решился отказаться от предложения этой очень странной девочки, которая — вот ведь как интересно — с древнейшим артефактом в кармашке пояса расхаживает. Очень она небанальная девочка у нас, эта Нерезза Вента — Тьма Венеции — очень она сомнения и опаску на свою персону провоцирует.

И Нерезза увидела всё по его глазам. И ноздри её носика затрепетали возмущенно, и рот чуть приоткрылся, обнажая белоснежные зубки совсем не в доброй усмешке — разъяренная дикая кошка — черная пантера смотрела на мужчину и глаза её стали светлей, правда зрачок остался обычным человеческим, но Леша понял, он разбудил в ней зверя. Это не просто слова, иногда такое бывает, во всякие тотемизмы он верил и знал точно — это обычное и привычное дело, если уметь.

И потемнело в комнатке, словно бы за окнами тучка налетела на луну, и стало меньше света, только хрупкий огонек одной свечи трепыхал на столике. Ему показалось, что кончики её волос, укрытых беретом шевелятся как маленькие тончайшие змейки — жуткое зрелище.

А вот что было дальше — не его ума было дело. Не таким как он было понимать и принимать происходящее.

"Ари, Ари, не надо так резать", — прошелестел по комнате женский голос. Из тьмы одного из углов вышла фигура. Сделала всего пару шагов и застыла статуей олицетворяющей все величие женственности, какое только может вообразить человеческий разум.

"Бабушка, зачем ты здесь?" "Не зли отца и сестер, ты пожалеешь. Оставь мальчика в покое". "Уже оставила, он об этом пожалеет", — улыбнулась богиня. "С людьми словами играйся, не со мной, ты этого хотела?" — и старшая взяла ленту божественных волос и вложила в руку застывшему в каком-то ступоре Зубрикову. "Так нечестно! — возмутилась богиня. — Он должен был сам принять мой дар. Теперь он не сможет от него избавиться". "Не играй со мной, не зли. Он не смог бы от него избавиться. Если не справится, не выживет — будет им наука. Будут знать, что дела свои надо делать бережно", — и словно подтверждая свои слова делом, деликатно и бережно отступила старая богиня и развеялась в полумраке угла комнатки.

— Это что еще за ерунда, — спросил Аль, с недоумением рассматривая злополучную ленту у себя в руке.

— Сама не знаю, она просто оказалась у тебя, — улыбнулась Нерезза. — Теперь все у тебя станет хорошо.

— Вот дерьмо, — выдохнул Пачино. Не нравилось ему это, вот совсем не нравилось — он с подозрением взглянул на куртизанку, но она была невозмутима и явно рада тому, что дело своё успешно провернула. — Вот дерьмо. Знаешь что, Нерезза Вента, я не желаю тебе зла, но и добра от меня ты теперь не дождешься. Тут что-то не чисто, и ты в этом замешана. Я влетел по полной. Вся эта Венеция меня вообще не волнует к твоему сведению. Плевать я на неё хотел. А теперь что мне с этим делать?

Он протянул ей руку, в ладони которой лежала поблескивающая светом ткань.

— Живи, как знаешь, Аль Пачино, — усмехнулась Нерезза. — Жаль, что у нас не срослось. Не возводи всю вину на меня. Сам виноват — ты был небрежен, ты поспешил, сам выпутывайся теперь. И это тебе поможет.

— Может, заберешь? Это ведь твоего рода вещь, — с надеждой спросил Пачино.

— Теперь не могу, — вздохнула она. — Я венец тебе отдавала, но не давала. Как он у тебя оказался — сама не понимаю. Теперь всё сам, только сам, Аль. Жаль, что у нас не срослось.

— Ох, Нери, меня уже тошнит от тебя, — вздохнул Пачино, честно признавшись этой негодяйке, которая впутала его в очень странную и явно недобрую историю. — Всё, конец вечеринки, мне подумать надо. Веселой тебе ночи, куртизанка. Век бы тебя не видел.

И когда он вышел из комнаты Нерезза Вента улыбнулась холодно и прошептала: "Век и не увидишь. Если выживешь, чужак".

Глава 12 Лестница в небо.

Стоило Пачино спуститься в общую залу "Бочки роз", как он увидел человека, который на время сменил область его интересов, ведь это был масон Пьетро Челлини — мурри — кирпичник, которому он заказал партию особого кирпича, для выделки стен бассейна. Кирпичники и масоны были на особом счету в Сиятельной.

Все попытки венецианцев докопаться до чистой воды, пробурить скважины до слоев, несущих пресную воду, не увенчались успехом. Только на острове Лидо были источники, но количество их воды было минимально. Венецианцам пришлось глубоко призадуматься и разработать венецианские "колодцы", которые на самом деле, были никакие и не колодцы, а просто аккуратные вырытые скважины, заполненные чистым песком, пройдя через который и фильтруясь, чистая вода накапливалась в емкости для относительно чистой воды. Верхнюю часть таких колодцев, каменные оголовья — можно было увидеть в городе повсюду. Назывались эти водосборники прикольным словом "поцци" и рыли их честные "поццики" — землеройки, мастера своего дела, поскольку углубляться в почву островков было делом тонким и хитрым. За несколько веков поццики набрались опыта, и под сотню колодцев накопали уже на всю Венецию. Поццики сотрудничали с местными масонами — "мурри", ведь верхнюю часть колодца всегда делали из камня, а это уже масонские дела — камни тесать. Воды мало было, на одного венецианца приходилось всего по пять — семь литров питьевой воды в сутки — это мизер какой-то, это было очень мало, просто провоцировало антисанитарию. С чистой водой была напряжно в Венеции, поэтому венецианцы пользовались правом устанавливать собственные водосборники в домах. Колодцы-поцци были не только на площадях города, но и в двориках. Вода в них поступала с крыш по керамическим и каменным желобам. Когда воды недоставало, например, в засушливое время, ее доставляли из рек в специальных лодках — бурчи.

— Пьетро, хватит лопать мясо, набьешь живот, как в постеле скакать будешь? И где мои кирпичи, партия уже готова, почему они не доставлены на Повелью, — сразу круто взялся за дело Аль.

Но не на того напал тарантиец, и в этот раз корчились ему обломы, потому что Челлини свои права знал отлично:

— Рот закрой, тарантиец, вином пахнет, — пробурчал в ответ честный мурри. — Договорились: через два дня тебе поставлю партию кирпича. Вот и жди. Я сейчас руки немного освежу ласками, и кое-что новенькое проверю. А завтра возможно и другое чего придумаю. Ты ловкий парень, Пачино. Если кто другой намерится устроить у себя бассейн — мои особые кирпичи придутся к делу. Некуда спешить.

— Мальчики не ругаемся, не злимся, не в моем доме, — сразу охладила пыл возможных спорщиков подошедшая хозяйка. — Ты бассейн ставишь, мой сладкий?

— Ага, солнышко, от него прохладно и уютно. И забавно — только представь — голенькие гости все купаются, и там всякие столики с вкусняшками плавают по поверхности воды, и вообще, красиво. Как твои сисечки, ох вы ж мои красавицы, — и неугомонный тарантиец не сходя с места присосался к одной груди и даже помахал рукой мурри Пьетро, приглашая присоединиться к развлечению.

— У меня и своя телочка есть, — рассмеялся Пьетро Челлини, продолжая восстанавливать силы после трудового дня, перед тем как подняться и развлечься со своей давней подружкой.

Диана хоть и похохатывала задорно, но заметила перемену настроения у славного клиента. И стоило тому оторваться от её груди, как она внимательно посмотрела ему в глаза:

— Вижу, эта мерзавка всё испортила. Что с тобой, сладкий?

— Умная ты женщина, Диана. Все хорошо, но ты права. Я хочу предупредить — до утра, наверное, засяду у тебя в одной комнате, плачу честно, но девочек не надо — мне подумать надо над одной важной сделкой.

— Понятно, это конечно можно устроить, — кивнула хозяйка.

— Не напрягай девочек, как мой шалопай Николас освободится, сразу гони его ко мне, — дал еще одно распоряжение Аль и они прошли в одну из комнат рядом с общим залом. Диана совершенно верно решила, что буйство веселья стихнет без своего шумного вдохновителя, а внизу было поспокойней — окно выходило на канал, шума было меньше в маленькой уютной комнатке.

Когда Николашка подошел к своему легату, он увидел уже привычное, всем знакомое лицо Пачино: полное сил, задора и явно придумавшего новую, очень забавную каверзу своим врагам и недругам.

— Какие дела, командир? — сразу взялся за дело ординарец, но так же быстро и сменил интерес. — Ухты, вот так дрянь! Это что за мерзость у тебя такая? Она странная. Я чувствую в ней угрозу, выброси каку, Алекс, это нехорошая штука.

— Сам знаю, Ник, а что ты чувствуешь?

Ник подошел вплотную и внимательней взглянул на ленту в коробочке в руках легата. Вдруг он посмотрел на Лешку странным взглядом и резко попросил:

— Закрой! Коробку закрой!

Зубриков четко исполнил команду. Она вообще прозвучала не как бытовая просьба, а как команда воина воину в бою. Ник немного постоял, словно прислушивался к округе и себе, и улыбнулся улыбкой хитрой и злой:

— Открой!

Легат открыл коробочку.

— Закрой! — спустя несколько мгновений скомандовал ему ординарец.

— Я те чё, опенклозер? "Открой-закрой-открой-закрой", ты что начухал? Колись, мерзкий мурзилка, — приказал сам заинтригованный легат.

— Она меня меняет. Ну и поганая штуковина, — уже не улыбался Николас. — Она меня к тебе меняет. Когда открыта, мне тебя обнять хочется — как отца, всякое такое, как в детстве, но это неправильное, не моё, ты понял о чем я. Откуда у тебя эта мерзость. Выкинуть надо её в канал.

— Мне её Нерезза подогнала, и выкинуть я её не могу. Пока, — признался Пачино.

— Я её убью, — просто констатировал факт Ник.

— Не надо убивать девочек, даже таких поганок, — спокойно запретил операцию легат. Потом он кивнул ординарцу на постель и сам присел на неё, удобно устроившись перед тем, как все рассказать другу. — Старые либрадоро решили, что без нас легко обойдутся. Колизей построят. Плохая мысль, хорошая для них, но плохая для Атлантиды. Не надо им мастерство мечного боя развивать. Пусть как прежде мастерами личными обходятся. Ты отменного мастера ухитрился положить.

— Повезло, — честно признался Ник. — Он меня чуть не прикончил. Мне повезло.

А дело было прикольное, вот уж прикольней не бывает, пришлось приколоть троих отменных мастеров фехтования, которые славились своим искусством на всю Венецию. Ник первым насобирал на себя вызовов. Но он был в своем праве и просто прибил пару недоумков содомитов, и парочку недотеп борзых сынков читтадини покалечил. С молодыми он осторожно провел бои — чего смеяться, он был убийца, а они сосунки. И вышел тогда скандал — отцы платили золотом, мальчики учились фехтованию и что? Приезжая шушера телохранитель всех их ставит в интересные позы! Мастер Антонио Баффини решил навести порядок, восстановить репутацию. И вышло некрасиво — убил его Ник на поединке. Правда сам еле увернулся — все видели — чудом только ухитрился увернуться телохранитель, и почти случайно убил мастера. Но мальчики легата решили навести немного баланса, и пару других самых лучших мастеров подвели к порогу Смерти ловко, красиво там все обставили — прибавилось работы мастерам дознания ди нотти, когда они расследовали парочку убийств. А резвые парни легата Алекса внесли в картотеку инструкций еще пару пунктов: мастеров фехтования аккуратно изводить по всей Европе — не надо европейцам этого, не надо лишних знаний. Короли и знать пусть учатся мечом махать, а обычным аристократам — не надо. Обойдутся одними солдатскими и простыми рыцарскими приемами своих родственников и друзей.

— Это они решили тебя убить. Нас перерезать, все наше себе прикарманить, ловко, молодцы, — улыбнулся Николашка. — А с Фаворити делла Морте они сделают просто. Не надо им всякой дури паучьей. Они своих мальчиков будут против слабых противников прогонять. Все равно там по лезвию клинка пройтись придется, поцеловать пальчики Госпожи. Ох, хитрые мерзавцы. Это как в картине "Гладиатор" — отравить бойца и выставить против слабого сыночка — мерзкие рабовладельцы и торгаши!

— Ох, ты ж ёжики в лесу, ох и козлики в горах, а ты хорош! Моя школа, — самодовольно улыбнулся Лешка и принялся рассказывать новый план действий. — Есть одна идея! Есть у нас одна идея — мы им то, что в Париже не доделали, подсунем. Белого слона! Они замаются дукаты зарабатывать, чтобы справиться с содержанием нашей хитрой пакости.

На все просьбы Николаса рассказать ему подробности Пачино отговорился только распоряжениями команде ординарцев:

— Хитренький какой, все ему расскажи — сам думай. До утра спокойно развлекайтесь, завтра в бой. Утром сели с парнями в гондолу и домой, на Повелью, там ждете меня. Если все пойдет по худшему варианту и вас убивать приплывут — никаких глупостей! Заперли поместье, и по подземному ходу скрылись — там на лодки и на побережье, на каракку и в Атлантиду. Но я постараюсь — всё выйдет как надо! Думать буду, думать надо. Иди отдохни, Ник. Утром я с советом разгребу косяки и сматываемся — пошалим с капитаном нашим, достала Венеция. Тупые они, хоть и правильные, но надоели уже своими простыми вторжениями в нашу жизнь.

И Пачино еще немного порассуждал, прикинул варианты и всякие важные и первостепенные доводы в своих рассуждениях, прилег и заснул до утра. Не хотелось ему напрягать венецианскую стражу — не надо лишний раз к Повелье внимание привлекать, а то повадятся кататься на остров, там и все страхи начнут пропадать, если не станет никаких последствий от визитов всяких надоед.

Утром он проснулся, улыбнулся солнышку, перекусил в компании девочек и без всяких глупостей отправился в район Дукале, дворца дожей, где его и приняла под белы рученьки довольная команда арсеналотти. Пачино на этот раз не дурил, дел было много на день запланировано, дорога предстояла неблизкая, поэтому тихо и скромно прошел под конвоем к одному из кабинетов, где и увидел ответ на старый вопрос: "А судьи кто?"

Ночью Лешка понял, что зря так обострил одновременно в нескольких направлениях, тем самым, поставив себя в положение окруженной стороны. На него с нескольких сторон насели противники, а поддержка, была только с двух сторон. Но это была никчемная поддержка. Его новые торговые партнеры бросят его сразу, пригоршня дукатов не стоит спокойствия и величия Серениссимы. А благородные матери либрадоро — что с них? Женщины нелегкой судьбы, что поделать, до феминизма им еще четыре сотни лет жить и терпеть. Потерпеть надо, да и глупости это! Птички в золотой клетке. Тихие. Грустные птички в золотой клетке. Подумаешь, какие ущемления прав и свобод у несчастных благородных венецианок! Мало веселья и секса и мало супружеского внимания — глупости какие. Не в монастырях живут — могут и со служанками шалить и вообще, зря и недостойно воображать, что женщины прикроют спину воину в бою. А тарантийцу предстоял бой. Аль Пачино к нему подготовился. Венец Венеры он не стал повязывать на голову — хоть и волосы уже отросли значительно, почти до лопаток, и все не было времени укоротить до плеч свою черную гриву, хоть и было какое-то неосознанное желание, тяга какая-то пристроить ленту на голову. Но Зубриков медитировал. Тупо сел в уголке и почитал мантры восточные — а дело это он со старых времен знал и уважал, ему, странному психу берсерку, помогало. Вот и на этот раз отпустило. Ленту он все же достал из коробочки и повязал на запястье правой руки. Неизвестно, это сила волос Венеры флюиды распускала, или виновник своим поведением потрафил стражникам, но арсеналотти улыбались Пачино как старому знакомому, и даже подмигнули несколько раз: "Не бойся, дуришка, нашалил — готовь кошель. Расплатишься и на свободу с чистой совестью".

И компания отцов семейств во главе с Франческо Фоскари вели себя странно. Дож сразу выразил свое осуждение поступкам апулийца. Мол, так нельзя! Он ведь не апулиец теперь, а почти читтадини — претендент на гражданство Сиятельнейшей Венеции, а он такой нехороший, такие гадости вытворяет. Злом платит за предоброе! И забавно было видеть Лешке, как менялось выражение глаз и лица у этого прожженного политика, жестокого убийцы и коварного интригана, расчетливого торгаша и умудренного опытом десятков лет работы бюрократа, — стоило Лешке вякнуть только пару никчемных слов в свое даже не оправдание, а так — для поддержания беседы. С каждым словом Пачино словно несколько морщинок разглаживались на суровом лице дожа, и бледность проходила и окрашивались румянцем щеки, и тонкие губы прибавили крови и ожили. Даже глаза прибавили яркости и стали сверкать грозно, но не страшно своей небесной синевой — на сцену вышел добрый дедушка, который совсем не страшно журил напроказившего внучка за его проделки. И либрадоро не шуршали злобными змеями и пауками — стали покашливать снисходительно и бурчать нечто бодрое, поддерживая слова дожа, но, казалось, подбадривая виновника ранней утренней неурядицы: "Не боись! Дож ребенка не обидит!"

"Работает проклятая штуковина! Опасная дрянь, надо от неё поскорей избавиться!" — подумал Аль и, дождавшись дозволения вести разрешенные речи, принялся ковать железо, пока был самый пыл жар:

— Во всем согласен, с вами мужи Серениссимы. Вот она мудрость Светлейшей, помочь советом заблудшему шалуну и глупцу. Я ведь хотел как лучше, а получилось как всегда. Давайте по порядку: я осознал. Непорядок замутил с куртизанками. Так нельзя, это получается, что мое скромное мнение влияет на молодых венецианцев. А это значит, что куртизанки поняли, что им лет через пять — кранты — молодые отцы семейств либрадоро на них не потратят ни дукатика. Это неправильно! Во всем надо умеренность и сдержанность хранить! Чтить достоинство матерей Венеции — это святое. Я прошу прощения у присутствующих, если случайно задел чужие семейные интересы. — И в этот момент Лешка посмотрел на Фоскари и улыбнулся: "Классный он дядька, и жена у него красавица и совсем не злая лицом, а строгая тетенька Катарина. Но прикол потешный! Забавно звучит "дож", но "догаресса" — это совсем несуразно и немного даже как-то по собачьи".

— Я все осознал и готов исправиться и предлагаю вашему достойному вниманию свой ценный план! Это великое дело! Это во славу и к чести и достоинству Серениссимы, и прославит Светлейшую Императрицу Средиземноморья на долгие века!

Аль Пачино замолк и наслаждался моментом славы. Все присутствующие были не на шутку заинтригованы, всем уже плевать было на его вину и всякие мелочи. Всех интересовало только одно — что еще задумал этот, несомненно, маэстро в деле хитроумных выдумок и прожектов. И маэстро каверз и прохиндейства не разочаровал своих недругов:

— Венеции нужен театрон!

И Леша стал внимательно наблюдать за поведением умнейших мужчин этого времени. И они его не подвели. Первым кивнул с пониманием головой Николо Дзорци:

— Ага. Древние забавы Рима и Греции. Это интересно. В великой империи всё служило интересам империи. Эх, нет с нами Марко Бадори! Помните, его фамилия неоднократно просила помощи в подобном проекте? Они очень много времени в Константинополе работают. А вот там традиции Рима и древней Греции сильны. У них есть такие театроны, забава довольно милая. Но я так понимаю, что молодой Пачино понимает кое-что важное.

— Молодой Пачино понимает в этом деле толк, — заверил всех присутствующих Аль и принялся развивать идею. — Посудите сами. Прежде всего, мы построим великое строение, достойное Сиятельной — ведь в него будут вхожи гости со всего света! Которые разнесут молву о славе Венеции по всем своим скромным грязным закоулкам. На этой стадии великого проекта мы, несомненно, оживим экономику столицы. Дворец дожей, как я слышал, и как сам ясно вижу, практически закончен, нет предела совершенству, но мы все понимаем, что украшение дворца это дело мастеров редчайшего таланта. Мы не дадим лентяйничать венецианцам и дадим им новый фронт работы — основная масса поцци и мурри — все строительные цеха снова получат загрузку по полной программе! А какие новые значительные поставки материала предстоят... я сам строил дом — это дело оказалось очень хитровывернутым в Сиятельной, свои тонкости, своя великая особенность есть у нашей красавицы. Продолжим о важном. А вот мы построили величественное строение, и что?

Все продолжали внимать ему, как бандерлоги мудрому Коа, свивающему в танце хитросплетения колец и выверты помутняющие разум. И наш хитроумный змей их не обидел:

— О Высшем! О самом Высшем будем мы вести дозволенные речи в этом театроне. Прежде всего, мы сможем восславить деяния Спасителя и святого Марка, мы сможем прикоснуться к благодати! Это же такие перспективы. А что вы скажет о мастерах со всего мира, которые на коленках будут вас умолять дать им право написать работу, в которой будут воспеты самые славные, самые достойные деяния ваших предков! Ха, да мы такие конкурсы устроим, что им всем придется попотеть — но Венеция получит лучшее — история ваших домов, ваших славных предков — ваши личные дела, основателей первого великого театрона Серениссимы — когда-нибудь будут воспеты на века. Хотя скоро предстоят и волнения с миланцем, неугомонный он типус. Мы ему покажем! Это будут славные страницы истории в летописях Венеции. Но! Не отвлекаемся. Вы осознали отцы-основатели? Это какие перспективы!

Они осознали, это было понятно и приятно, это было значительной прибавкой к тем прибылям, которые все намеревались получить с дела большого строительства — а строительство предстояло неслабое, на десятилетие можно растянуть, и нажиться очень приятно. Франческо Фоскари лучился изумлением и удивлением: "Я точно буду прославлен в веках. Потому что дож в этом деле всегда впереди всех. Хоть это всего лишь мирская слава, но и она хороша, ничто не мало для Фоскари!"

Но неугомонный Пачино раскрывал перед ними всё новые страницы своего многомудрого проекта, у него много чего было напридумано в деле Ренессанса:

— А кто у нас будет воплощать славные работы мастеров слова? Кто у нас мастерицы и главные претендентки на роль служительниц нового великого храма искусства? Да! Я не забыл о них! Я не брезгую куртизанками — я просто хочу указать им их достойное место. И вот в этом деле им самое место. Их таланты раскроются в новом свете — на службе Великой Императрице. Их чистые голоса воспоют ей славу, их неувядающая и соблазнительная красота станет достойным дополнением к тем изысканным костюмам и декорациям, которые мы найдем. И кстати, именно от вас, дорогие либрадоро, потребуется оказать помощь в постановке — спонсор это важно, это достойно и накладно. Spondeo est pater Prospero — Спонсор отец успеха! Но! Потратить свои дукаты на дело прославления Серениссимы — это вам не парочку новых колечек и ожерелий своей зазнобе прикупить. Простите, опять я за свои глупости. У каждого свои недостатки, кто не без греха, вы продолжите украшать своих красавиц, но ха-ха, вашим сундучкам придется изрядно похудеть. Вы понимаете меня? Вы ведь понимаете, когда траты выгодны и есть, прежде всего, дела выгодного вложения золота в новый оборот.

И все похихикали и покивали головами, такое дело они понимали.

— Вы получите новое развлечение, великое, дополнительное славное времяпровождение к своим часам отдыха от дел. Отмечу, что в данный храм Мельпомены, который будет восславлять чистое и высокое будет уместен для посещения и нашим почтенным матронам. И вы еще меня помяните недобрым словом, потому что на фоне остальных гражданок Венеции вам придется позаботиться о том, чтобы ваши супруги выглядели соответственно вашим родам. Вашей чести. Театрон это не церковь, это цивильное место, в нем должно быть и выглядеть соответственно своему положению в обществе.

И вот ещё забавное я придумал. Во всем гармония и умеренность проявим. И мы возглавим разбор ненужных ссор и склок между нашими куртизанками, ведь они часто переходят границы, нехорошие девочки и ядом балуются, ай-яй-яй. Вы только представьте себе, мы станем проводить ежегодные конкурсы красоты, смотр лучших куртизанок — и не только Венеции! Они будут показывать свои многочисленные таланты — без всяких глупостей, приличные таланты и умения — а вы создадите строгую и беспристрастную комиссию, чтобы их судить и выбрать по итогам состязания победительницу, я не знаю еще, как назвать этот титул "куртизанка года" это несолидно, вам задача придумать название титулу. И надо придумать переходящий приз — этакую не корону, но некий венец, украшенный драгоценностями, чтобы его ежегодно передавать новой победительнице конкурса ума, таланта и красоты. Но вы соображаете главное? Мы всех допустим! Пусть приезжают флорентийки, хотя у них попки толстоваты. Ждем в гости и миланских куртизанок, у них проблемы с зубами — вода там у них в Ломбардии нехорошая какая-то, все болезни зубов от воды, мне так мой врачик, дотторе Стефаниус говорил. Да пусть хоть из Арагона и Константинополя, и даже Фламандии, и вообще со всего света прибывают конкурсантки. Главное — от их стран попросятся в вашу комиссию — чтобы вас ограничить и чтобы своих вытаскивать и поддерживать. Вот оно — "они попросятся" — а значит Светлейшая получит новые рычажки влияния на всякие страны. Они получат свое место в комиссии, но заплатить придется. Как вам такой фокус-покус?

— Вот это очень толково придумано, это очень грамотно ты придумал, — сразу признал дож, выразив всеобщее мнение и поддержку такому обороту в новом деле.

— Я там еще кое-что продумал, — признался скромно наш прохиндей. — Но оставил и вам место, где можно развернуть свою фантазию и найти особо ловкие замыслы — всё к пользе нашей столицы. Замечу главное — "Ла Скала" — вот единственное достойное название для театра Сиятельной Венеции...

— Причем тут лестница? — не понял его Фоскари. Ведь "scala" переводилось, прежде всего, как "лестница".

— Как вы не понимаете! Это же "Лестница в небо", — сразу взвился огоньком возмущения над такой глупостью собеседников Аль Пачино. — Искусство — это к высшему обращение, понимать надо! И лестницу обязательно пристроим, там проект надо особый. Что вы меня путаете! Я думаю. Мне надо с мастером Брунеллески посоветоваться, я не знаю даже, у него немного зажатая смелость творчества, можно и с Донателло перехрюкать, но он хоть всего на девять лет моложе своего патрона, тоже тупой как миланец, хотя флорентийской закваски, думать надо! Театр построить это вам не в корыте пукнуть!

Все рассмеялись и внезапно поняли, что день начался великолепно! День начался волшебным образом — и не зря они прихватили за гульфик этого ловкача. Надо таких иногда ставить под осуждающие взоры, и строгие слова обличений вины, чтобы напрягать мозги таких хитрецов и выдумщиков — пусть на пользу добрую и славу новую постараются своим соображением. А потом можно опять допустить им безобразничать, чтобы шалуны накопили новые грешки, и тогда можно снова их — за ушко да на ковер во дворец дожей.

Не расходясь по своим кабинетам, а каждый из либрадоро имел свой кабинет во дворце дожей, у каждого постоянно была новая должность, но была своя команда бюрократов и специалистов разного толка, на все случаи жизни — не размениваясь на текущие дела, ибо все тикало как часы, точно и аккуратно и верно — правители тотчас послали за многими остальными имеющими власть и влияние. Подготовили зал заседания. Где они могли и покушать и спокойно наметить первые пункты воплощения такого грандиозного дела.

Аль Пачино предложил великое. Это вам не Колизей, забава все же немного низменная, недостойная, хотя... в первую очередь надо заняться этой "Ла Скалой" — звучит довольно мило, и смысл таит сильный и достойный, согласились отцы-основатели. Во дворце дожей закипела жизнь — нечасто такое случалось, но в этот раз повод разогнать кровь и разослать курьеров во все концы столицы был приятнейший, добрый, много в нем было надежды и многое обещало только прибыток Серениссиме.

А полностью оставленный чужим вниманием Пачино вышел на набережную, кивнул своему легионеру, который поджидал его в маленькой лодочке у стен дворца дожей, и они отплыли на Повелью. Надо было быстро провернуть пару дел и можно было оставить столицу, здесь теперь на несколько недель всем забот полный рот обеспечен — такое продумать, это да — это либрадоро непросто придется финансы и сметы сообразить. Они еще пожалеют, что войну с Ломбардией развязали — она теперь совсем не нужна! Дукатов уйдет миллионы на великую стройку. Уж Лешка постарается со своими приятелями Донателло и Брунеллески — они такого наворотят, что мало не покажется, архитектура такого уровня — это миллионы вбуханные на несколько сотен квадратных метров. Но и здание надо отгрохать вкуснейшее — и довольно компактное и такое, чтобы на века, и чтобы всех поразить своими находками. А кой-какие в памяти у Лешки вертелись воспоминания. Он был уверен в успехе. Потому что вообще не соображал в архитектуре, но ему был приятен скромный масштаб венецианских проектов — в любом случае это будет здание небольшое, не на твердой земле строить, можно исхитриться и выстроить нечто воздушное, ажурное и волшебное. Ничего, смена деятельности всегда шла на пользу человеку — пришло время ночных боёв, ударов гладиусом, адреналина и воплей и криков — время крови и боли — время размять косточки, время рискнуть своей жизнью и жизнями дорогих людей. Такая судьба выпала, и Лешке она нравилась. Он улыбался и вовсе забыл о светлой ленте, которая странно изменила цвет, приобрела оттенки почти полностью совпадающие с цветом его кожи, сделалась почти незаметной на его руке — и притаилась до поры до времени.

Глава 13 Vita aut Morte — Жизнь или Смерть. Девиз корпуса амазонок Атлантиды

Прижать Задар было интересно. Хоть абсолютно бесполезно и вздорно — власть Венеции, там было уже не уничтожить, и порядок будет восстановлен очень быстро. Не понимал этого плана Зубриков, вообще не понимал. Так и спросил у капитана: "Какой смысл твоего налета, Апфия? Ведь ты рискнешь своими девочками".

— Достал ты, и все вы меня уже достали, — фыркнула Павлова. — Алекс, для чего я родилась? Для чего я живу? Для чего мы живем, мы с девочками. Мы не такие как ты и остальные апостолы. Они вас почитают, как... святых. Наверное. Но я то знаю, что вы не святые. Ты точно не святой, а похотливый грязный свиник.

— Чего это я грязный, — возмутился Лешка. — Я всегда чистый был. Мне плевать, если девочка потненькая, с работы там, с поля вернулась, грязненькая — главное, чтобы я был чистый.

— Мысли у тебя грязные! — фыркнула его бывшая любовница.

— Это да, мысли мои нескромные. Но не надо меня путать! Не надо меня дурить, милая, — рискуешь жизнями.

— Дурак ты Алекс, и ничего ты не понимаешь уже давно, — усмехнулась Апфия. — Такова наша жизнь. Смерть будет быстрой. А от всякой другой мои девочки увернутся, они амазонки. И мы все решили — без тебя решили, извини, я довожу до твоего сведения это решение — мы станем бичом Средиземноморья. Мы заставим себя уважать, бояться и иметь дело с нашими посредниками.

Лешка присвистнул:

— Ого, а не треснет ротик от большой шоколадки?

— И попа не слипнется. Как ты говоришь, — улыбнулась ему подруга. — Попробуем. Шанс есть. Главное — я себе сделала имя. Получилось отменно. Я некая ведьма Византии — это раз. Но я вне власти и контроля Византии — это два. Получается, что во всем виноват Константинополь. Они там могут что угодно оправдываться, никто не слушает пустых оправданий. Ведьма Византии, графиня Лезбоза, фурия Эллады будет крушить врагов. И мои девочки — не совсем легионеры.

— Стоп! Амазонки засветились по полной в Англии. Вы атлантки — все это знают, — уточнил Зубриков.

— А вот членом осьминога тебе по лбу, — фыркнула Апфия и своим ругательством в очередной раз ввела в ступор сухопутного крыса Зубрикова, его всегда шокировали её морские ругательства. Павлова протянула руку и пару раз ударила легата слабенько по носу, чтобы он пришел в чувство. — Алекс, амазонки это не атлантки. Амазонки — это древнее племя, легендарное. Нас так и принимают, как вассалов Атлантиды. Абсолютно ведьмы, ужасные, жестокие. Вы, сучки с членами, мне за Эксетер вечно должны остались. Но я всё из той бойни выжму. Кто мы теперь? Коварные шлюхи сатаны, с нами даже атланты стараются не иметь дел. Так... используют как палачей и смазку для гладиусов. Мы порядки наводим в империи атлантов, жуткие мерзкие твари.

— Да ты гонишь, — Лешка смотрел в смеющиеся глаза подруги и не мог сообразить, чего веселого она в этой репутации нашла.

Легат-капитан Апфия Павлова не желала ждать пока до этого тупицы дойдут её хитрые интриганства и зловредные коварства, пояснила мальчику:

— Мои агенты куют славу корпуса амазонок. Понимать надо, — передразнила она друга.

— Вот оно что, Михалыч, — задумчиво пробормотал Лешка.

— Вот оно как, — согласилась с ним Апфи, которая на всякие странные слова попаданцев давно не обращала внимания, могли те высказаться так, что хоть стой хоть падай. Уловил общий смысл — и радуйся.

— Значит, Зара, он же Задар, — решил принять правила игры Зубриков. — Порт неслабый. Поясни, что вы хотите.

— План такой.

— Стой! — остановил её Лешка. — Я это где-то слышал. Стой, это важно.

И он пропел эти слова, очень приятно, и голосом этаким забавным, потом сморщился и стал вертеть головой, вспоминая и пытаясь распознать фразу — это точно из песни, но какой? Потом вспомнил и улыбнулся. Стоило сразу догадаться.

— Отлично, малышка, Цой на нашей стороне, и значит, всё у нас будет тип-топ. "Нам с тобой", — пропел он и подмигнул капитану амазонок. — Давай, не томи.

— Дурак какой-то, — фыркнула от смеха Апфия, но продолжила пояснять план.

Задар был городом сильным, древним, крепким портом Далмации, области которую еще римляне отметили своим визитом и приведением к покорности. Это были земли северо-запада побережье Балканского полуострова, от побережья Адриатики. После римлян там власть менялась не часто, но надолго, никакой самостоятельности далматинцы никогда не имели — но, они были горцы по большей части, а это народ — кремень, народ — гвозди, народ до жути свободолюбивый. Далматинцы вечно устраивали восстания и всем были недовольны, а своих князьков из племен с горы там всегда полным-полно было, претендентов править Далмацией всегда было много. Никакие культурные плюшки их не забавляли. В Задаре даже университет был! Уже лет тридцать как там учились серьезно и основательно дети местных шишек, но все было бесполезно — бунтарь на буяне сидит и смутьяном погоняет.

Венеция окончательно укрепилась в Далмации лет двести назад, когда дож Энрико Морозини натравил на порт задолжавших Венеции крестоносцев очередного крестового похода. Город венецианцев не интересовал, им была нужна перевалочная база на побережье Балкан, и крестоносцы не смутились трудностями осады — взяли город, разграбили подчистую. А это была та самая команда весельчаков, которые потом двинулись на Константинополь — прадед Марко был потрясающий дожик, слепой, за девяносто лет ему уже было — его по голове в юности стукнули в Константинополе, и он стал плохо видеть, к старости совсем ослеп, но злоба и коварство не оставили его — славный кекс! Натравил на столицу Византии европейских католиков — и всё. Папа Римский как всегда принялся плакаться и возмущаться, и сетовать на нехороших военных, всех отлучил от церкви — уже за осаду и уничтожение Задара всех осудил. А им тогда что оставалось, раз уже отлученные по полной программе? Вперед, продолжим добывать артефакты и реликвии, чтобы потом обменять ценные христианские реликвии на прощение и искупление всех грехов скопом. Все было просто — и так оно и вышло! Они потом святыми становились в своих родных местах, когда понавезли по всей Европе гвоздей из креста Спасителя, щепочек из него же. И терниев из венца, и чего только они не добыли, разграбив церкви и соборы столицы Византии.

Задар тогда вертелся между притязаниями венгерских королей с севера и венецианцами. Выиграли венецианцы. Они просто купили Далмацию за сотню тысяч дукатов, вручив одному из претендентов на венгерский престол взятку, и тот смог перерезать соперников и сесть на трон — всем плевать было на вздорных далматинцев. Венеция легально получила права устанавливать свои порядки. И задарчане не смутились, им тоже плевать было на то, кто ими управляет на этот раз — бунтовать и возмущаться — это у них в крови было. Вот и бунтовали регулярно. И было с чего.

Венеция восхищала — она была чудом этого времени — абсолютно ненормальная, потому что она была абсолютно нормальная капиталистическая, буржуинская республика, которая обгоняла формами правления и социальным устройством общества свое время лет на... триста-четыреста. Но вот некоторые черты капитализма не нравились парням абсолютно. И это нормально: всегда есть минусы, и негатив в любом хорошем деле. Далмация была "банановой республикой".

Венеция была беспощадна к врагам своей торговли. Всех конкурентов она давила. Налогами, ядами, кинжалами — только венецианские купцы имели право торговать в Далмации. Ремесленников там тоже не было, на примитивном уровне остались кузнецы в деревеньках и при каменоломнях и солеварнях, и прочие мастера мелкого ремонта. Венеция поставляла все товары, впендюривая их втридорога, и далматинцы покупали, потому что больше им взять товары необходимые для жизни было негде. Жуткая дискриминация чужой экономики — и так было во всех венецианских колониях. Вот в этом Серениссима меры не знала. Венеция добивалась главного — монополии на мореплавание и торговлю по Средиземноморью. Венеция игралась пошлинами, устанавливала несправедливые соотношения цен в импорте и экспорте — все в свою пользу. Кораблестроение было запрещено категорично во всех колониях! Только Сиятельнейшая имела право набираться опыта и мастерства в этом деле. Политику местную венецианцы давили и контролировали всегда.

На юге вышел забавный казус — смогла устоять славянская власть. Племена, люди и аристократы сплотились в городе Дубровники и там

расцветала Дубровицкая республика, девизом которой были слова: "Свобода или смерть!". Парни снисходительно относились к славянам — было такое дело. Чувствовали они некую дурацкую зависимость от идеи "славянского братства", хотя прекрасно понимали, что все балканские и европейские славяне никому никакие и никогда не братья, кроме своих кровных родственников.

Но Дубровники были далеко на юге, а Задар под боком у Венеции — двести семьдесят километров, для каракки атлантов это было двенадцать часов спокойного хода, если давать ровные двенадцать узлов — двадцать два километра в час. Венецианские галеры за сутки всегда добирались до Задара, придут, восстановят порядок. По спокойному морю галеры километров пять— семь в час могли дать. И всё же атланты решили, что одноразовую акцию провести можно. И главное было в том, что результат их не интересовал совсем. Пусть венецианцы попотеют, пусть немного отвлекутся от западного направления — не надо борзо начинать бойню в Италии, ни к чему это.

Ситуация выглядело дико. Корпус амазонок — три сотни девочек-припевочек, любительниц пошвыряться метательными ножами и распевать песенку: "Болтом вам прилетело и тю-тю!", метко управляясь арбалетами. Девочки выросли странными фоминистками-феминистками. Там вышло забавно. У Костика был маленький затык по работе, профессионализма ноль у двадцатилетнего парня, а Лешка Зубриков всегда был пофигист и раздолбай, ему, что мальчиков под зад пинать, что девочкам оплеухи раздавать — все одно — он всех одинаково любил, "мерзких гаденышей, которых всех поголовно надо лишить порции шоколада, в воспитательных целях". Учение святого Фомы девочки приняли всем сердцем, для них всё было просто. Не зная ни о каком феминизме, они были крепко уверены в одном: "Господь сотворил женщину". Всё. Точка. Остальное — неважно, как поется в славной песне группы "Металлика", которую все знали наизусть, правда пели в припеве латинские слова "Экс нихиль моменти". Ты либо жива, либо мертва — остальное неважно. Что там выдумывают эти христопродавцы, какие там они домысливают детали по факту сотворения женщины, чтобы унизить женское начало — они ненавидели христопродавцев! А Зубриков всем прокапал на мозги, с самого семилетнего детства девочки знали — их вера чистая, а вот другие всякие мерзавцы ненавидят творения Господа, унижают грязными попреками и вообще — женщина для них раба божья и грешная изначально и окончательно! Бред! Амазонки жили с простым убеждением — все равны пред ликом Господа и в деяниях во славу Атлантиды. Поэтому не надо сдаваться, а надо хорошенько врезать мальчишкам по зубам. А будут наглеть, так и промеж ног можно — нечего этим "итютю" воображать о себе лишнего. Но, если мальчики смогли завоевать уважение девочек — вот это было страшно. За своих братиков амазонки мстили жестоко, там до отменного членовредительства доходили драки на Мадейре во время ежегодных олимпиад и других спортивных соревнований между ребятней. И девочки частенько брали верх над мальчишками, по младому возрасту это было понятно и нормально.

Они себя ярко показали в Англии — жестко, круче всех, страшней всех сотворили разгром и крах, заставили себя поминать тихим шепотом. Так получилось, что ребята именно на амазонок свалили задачу уничтожить центр графства Девон — Эксетер — старинный, древнейший, важнейший центр политики и экономики юго-запада Англии. Девочки просто не оставили камня на камне от несчастного Эксетера. Буквально. Все разрушили и что не увезли трофеями — всё скинули в воды реки Экс — камнями от замка и собора и стен города чуть не перегородили течение. И Англия ужаснулась. Апфия Павлова — легат-капитан корпуса амазонок, накануне нападения на город, естественно коварного, без объявления войны и всяких таких рыцарских расшаркиваний и предуведомлений, приплыла в город, представилась византийской аристократкой графиней Лезбоза, а утром захватила в плен герцога Англии, Плантагенета, Ланкастера — Бофорта. И всё. Больше никто его живым не видел. Он пропал. Его видели потом, но люди невысокого звания и чести и рода... пропал герцог, только его отрубленную голову доставили в Лондон: "похороните в фамильной усыпальнице, он был достойный воин". И Лондон замер в ужасе — это было ненормально — эта ведьма из Византии творила ужасные вещи. С тех пор пошла страшная слава о фурии Эллады — так её назвал в своё время Лешка, и ей очень понравились слова, она была гречанка.

И теперь Зубриков сидел, думал и не находил ничего такого вздорного в желании девочек пошалить. Если им жизнь не дорога — кто он такой, чтобы запрещать и не пущать? Девочки хотели провести учения по максимуму приближенные к реальности — нормально.

И Леша внес свои коррективы, уточнил свое участие в операции — а пропускать такую вечеринку он не хотел. Быстро сообразив себе подмену — отправив одного из легионеров своей команды в гриме на охоту на побережье, Лешка в компании одиннадцати своих подельников уплыл на каракке Апфии на восток, чтобы за ночь спокойно подойти к месту высадки, десантироваться и прогуляться до славного порта славных венецианцев. И ударить под первыми лучами солнца, по сонным и ошарашенным внезапным нападением противникам. И мало тем не покажется, и мало их в живых потом окажется. Судьба Задара была решена — что мог противопоставить обычный порт против атаки амазонок, которые вели военные действия вовсе не так, как привычно был воякам этого времени.

* * *

На каракке все было привычно, уютно и знакомо. "Елена" скрипела деревом, шумела канатами и похлопывала парусами — шли курсом фордевинд, с попутным ветром. Апфия хищно улыбалась — её малышка выдавала шестнадцать узлов — расстояние от Венеции до Задара, триста семьдесят километров они могли пройти за девять часов — галерам требовались почти сутки, чтобы пройти такое расстояние. Когда Леша поднялся на борт, он сразу понял, что капитан будет идти "без тормозов", сначала он как-то не стал заморачиваться на тему её слов, что в бой пойдет весь корпус амазонок — триста девочек. А теперь он сообразил, что триста этих малышек ухитрились втиснуться на две палубы "Леночки" — а это было довольно жестоко со стороны командира так поступать со своими подопечными. Девочки сидели тихими мышками на корточках, и набились они на палубу плотно, сидели без претензий, молча, многие даже ухитрились уснуть в таких условиях. На палубе оставался маленький участок, на котором время от времени проходила смена посетительниц. Которые выходили, быстро разминали косточки и снова присаживались на свое место, позволив своим подругам размяться, и так по кругу, все было отработанно тренировками и учениями.

— Нормально, — улыбнулась другу Апфия. — Мы скоро дойдем. Мои маленькие твоим не уступят. Конечно, помочиться во фляжку им сложней, чем твоим охламонам, но ты знаешь... есть способы в засаде тихо нужды справить.

— Да уж стоило догадаться, — покачал головой легат. Эти безбашенные могли изобрести свои способы как догнать и перегнать мальчишек. Девчонки были особенные, амазонки были не такими как все девочки этого мира. — Все-таки решила провести ночную операцию.

— Да, Алекс, так надо. Ты молодец, учитываешь местность. Там горы. Мы нападем еще по полной тьме, там внезапно станет светло, но будет уже поздно. Мои девоньки там все покрасят в алый цвет.

Лешка хмыкнул. Он немало подурковал за эти года, одной из дурок была его переделка пары десятков лучших рок-хитов прошлых лет в новые песни. Главным было перевести слова на латинский язык и тогда только те песни оставались, в которых ритмика новых слов попадала в мотив проверенный временем. Песня Роллингов "Покрасить в черный цвет" удалась — он написал отличный гимн для штурмовиков "Окрасить в алый цвет". Смысл песни был прост, как клинок гладиуса: "Я вижу мир врагов и хочу окрасить его в алый цвет. Это цвет их крови, цвет гибели всех их надежд и свершений. Это цвет нашей смелости и доблести — это цвет победы" — и еще гору слов всякого подобного бреда он накропал на мотив Роллингов, бесподобный своим безудержным и бесшабашным буйством веселья. Амазонки любили петь. Ребята хорошо поработали с детьми и культуру пения преподавали воспитанникам с детства — такая музыка не требовала особых затрат и напрягов, вот с музыкальными инструментами было сложней в первые годы, но справились, и на дудочках и барабанчиках размяли пальчики молодые таланты, пока не дорвались до струнных и прочих более серьезных инструментов.

— Если надо, значит надо. Работа ночью дело важное, надо учиться, согласен, — Лешка улыбнулся. — Повзрослели девочки, смотрят жадно некоторые, на моих балбесов.

— Ох, Алекс, не знаю, что вы там намудрили, но скоро начнется беда. Им надо мальчиков, возраст поджигает, — Апфия серьезно и с вопросом смотрела на легата. И он признался честно:

— Я согласен с тобой. Нельзя их томить, шестнадцать лет это хорошее время для секса, и материнство в семнадцать — можно, хорошо. Тебя будет трудно, подруга, секс он ведь дело такое — приятное, затягивает, дисциплину надо хранить.

— Дурачок, с дисциплиной у меня в корпусе все стальное и останется таким же, — улыбнулась Апфия и добавила свое, личное. — Они равняются на меня, им трудно лгать и выкручиваться мне неудобно. Я мать, им тоже хочется. Правда, сейчас на время они притихли...

Апфия прикусила губу и прищурилась на друга. Лешка сразу понял, что сейчас она его поимеет, поставит в неудобную позицию и выпишет ему по заднице. И подруга его не обманула, она его ошарашила:

— Это не секрет. Просто ты на суше работал. В Атлантиде новое без тебя началось. Приятное и сложное. За те три месяца, которые ты в Париже и сейчас в Венеции работал у нас перемены, — и она нанесла удар, по уже заинтригованному легату, который скорчил непонятки на возмущенной морде: "Как так! Почему не в курсе? Я легат-апостол, член Сената Атлантиды или скунс облезлый?" — Как думаешь, сколько мы малышей на Атлантиду выкупили из рабства за эти три месяца?

— Годовую норму — сотню ребятишек, — сразу спокойно и уверенно ответил Зубриков.

Такое резкое, в четыре раза превосходящее норму увеличение воспитанников он сразу принял. Ребята не спешили. Семь лет они потихоньку, по сотне малышей в год, аккуратно равномерно набирали численность населения. Костя и Леша, серьезно проработали все педагогические знания, которыми владели, хоть за два курса Педа многого они не нахватались, но принципы они понимали. Преемственность в передаче знаний, бережное воспитание помощников и заместителей — сейчас их машина начального образования катила ровно, спокойно и надежно, и Леша был уверен — Костик справится с таким наплывом новых "первоклашек", у него много помощников подросло. И что важно, маленькие "учителя и воспитатели" не были белоручками, они находили время, чтобы со своим легат-капитаном сгонять на его каракке "Татьяна" до Канарских островов, и устроить очередную резню, провести новую операцию против противников Атлантиды.

— Четыре сотни малышей, — не стала его томить Апфия, и настал миг блаженства — она излучала чистую радость и удовольствие теперь, когда наблюдала за физиономией этого прощелыги и балбеса. Она его уделала! Снова она его впарила и впендюрила, обвела вокруг пальца, поставила в позу потерявшего зернышко хомяка.

— А куда вы гоните? Это же взрыв демографии. Я в шоке, ты молодец, попала, — отошел от эмоций Лешка и сразу начал о волнительном. — Как там Константин, справляется?

— Все отлично. Вы молодцы, у вас порядок. Все просто замечательно, — и Апфия добавила о своем, о женском. — Понимаешь, мне хорошо и лучше всех! На моих триста соплюшек свалились две сотни соплячек. Почти каждая получила по сестренке, которой надо сопли подтирать — это важно, они заняты по уши. И они очень злые. Мои девочки очень, очень злые на рабовладельцев и всяких прочих сволочей.

Лешка с пониманием покачал головой: разъяренные амазонки это быть беде, это девочки шустрые, ловкие — "Смерть о двух ногах" — эту песню "Квинов" он давно им пропел, они восторгались.

— Ты перевозила, двухпалубный настил сообразили, понятно, — сообразил он.

— Пока не стали перебирать, и Витя и Костик и твой Александр — все были заняты. Детей пришлось со всего арабского берега Африки собирать. Это больно, Лё-ша, — призналась она, назвав его странным для неё именем. — Мы ведь оставляли тех, кто постарше, только малышей брали, как всегда.

— Крепи сердце, сестренка. "И он сказал: Человек подобен мудрому рыбаку, который бросил свою сеть в море. Он вытащил ее из моря, полную малых рыб; среди них этот мудрый рыбак нашел большую хорошую рыбу. Он выбросил всех малых рыб в море, он без труда выбрал большую рыбу. Тот, кто имеет уши слышать, да слышит!" — заповедь восьмая. Мы ловцы избранных, такова судьба, не печалься.

Апфия отвернулась и смотрела в море. Они молчали, им было хорошо вдвоем, былые любовники, оба безбашенные дикими порывами вояки и головорезы, не впервой им приходилось делить радость боя, Лешка со своей группой диверсантов часто с разными легатами выходил на дело, им было удобно и тепло рядом.

Помолчали, он с удовольствием вдыхал запахи моря, дерева, смолы и дегтя, парусины — корабля, навигации — никакого противного тленного и гнилого! Ха, на каракке Апфии вечно шныряла команда морских котиков — натуральных котиков, числом в семь наглых, жадных до крысиного и мышиного мяса пушистых рож. Бедолаг совсем редко кормили мясом, они питались рыбкой и тем жутким пойлом, которое изобрели Костик и Лешка — они обожали кошек и котов — в молоко вечно добавлялась свежая кровь, мед, настой шиповника и немного муки, и даже шоколад могли покрошить заботливые девочки своим любимцам! Любимцы знали свое дело — никаких крыс и прочих мерзавцев на кораблях атлантов никогда не водилось, во всех портах пушистики уходили размяться и погрызть местных крысок и мышек, поцапаться с местными задаваками, и пошустрить по местным кошечкам. Но коты всегда возвращались — что-то они соображали свое кошачье о времени стоянки кораблей, редко приходилось их запирать, только если на кратковременную стоянку заходили каракки в порты.

— Иди, займись делом, Алекс, спой им, — приказала капитан.

Это было дело правильное и нужное, признал Лешка и отправился веселить девчонок и поднимать им боевой настрой — догадались! Они как чуяли своими тупыми мозгами — никакой лирики он еще не переводил, да и смешно было петь мальчишкам и девчонкам восьмилетним "про любофь", вот и правильно, сейчас не провоцирует жар между ног.

"Блин блинский, как они подросли, это же секс-бомбочки натуральные — взорвут на раз, и твои яйца улетают к небесам!" — подумал Лешка и принялся самого себя отвлекать от похотливых мыслей, запевая бодрое, шальное и дурное про войну и всякие смелости и доблести:

"Болтом вам прилетело и тю-тю, эгей!

А я своей подружке говорю: Эгей!

Сидел бы в своем граде противный грязный дядя,

И мы бы экономили болты! Эгегей!

Не напастись болтов на итютю! Эгей!

Но есть у нас отличные ножи! Эгегей!

Не прячьтесь в своем стане, мы вас везде достанем,

И мерзким гадким итютю не жить! Эгей"

Песни были и более замысловатее и более красивые — настоящие, честные рок-хиты, но вот про придурков мерзких "Итютю", Лешка сочинил на некий общий дурацкий мотивчик какой-то простенькой песенки, которую даже не помнил толком, что-то там было про: "С какого парень флота, с какого парохода и на каких морях ты побывал моряк?" Он даже мотив той песенки не повторял, просто нечто подобное простенькое сообразил для безалаберных слов для юных арбалетчиц, а оно вышло забавно — амазонки обожали эту песенку. "Итютю" у них стало неологизмом, этим презрительным словом они обзывали неудачников мальчишек и прочих недотеп и придурков: "Вали отсюда, итютю мелкий, от тебя смешно".

На пару часов каракка превратилась в плывущий бедлам, перевозящий хор имени Чарли Чаплина — все дружно подпевали, постукивали в походные там-тамчики и побренькивали в звенелки и бубенчики, обошлись без флейт — там были особые у моряков суеверные заморочки по поводу свирелей и прочих духовых — но и так было весело и бодро.

Пошумели, покуражились, потом перекусили шоколадками и сухариками с пеммиканом, запив его пеммикановым бульончиком, посетили гальюн по нужде, и дружно стали готовиться к главному номеру их программы — ночное десантирование на берег и марш-бросок до Задара, с последующей атакой.

Осадка у каракки была приличная — под два метра — загрузка была полная, избыточная. Бросив якорь в заранее разведанном месте, Апфия дала команду своим деканам, и амазонки скользнули по канатам с борта прямо в теплые летние воды Адриатики. У амазонок были особые доспехи, по большей части кожаные, довольно надежные, хотя стальные вставки прикрывали только грудь и живот. Сталь была зачернена мастером Аматовым, на лица девочки нанесли боевые узоры, специальными цветными мазями — косметика была потрясающая, создавая иногда восхитительные образцы: ужасающие, но притягательные своим женским обаянием облики молодых воительниц. О, с косметикой наши девочки учились работать с детства — тоже постоянно тырили себе в аптечки с учений мазь-краски, и наводили своим подружкам красоту, пока не прошли первые уроки "менделеевки", получив первые знания о началах практической химии, в числе которых были рецепты правильных составов для основы маскирующих мазей.

На головах у амазонок были стандартные шлемы легионеров, но опять же исполненные более тонко, украшенные какими-то завитушками и резьбой. Странно это было, девочки росли как мальчики, без пощады их гоняли на физкультуру, на боевые единоборства, на другие упражнения — конечно, с грамотным пониманием их качества нагрузок и тонкостей организма. Девочки вырастали дерзкими и смелыми непоседами и воительницами, но при этом, они были склонны более мальчишек заниматься полезным трудом по хозяйству. Полезным для себя родимых во вторую очередь — девочки хорошо зарабатывали трудовые денежки, серебряные лабрики они тратили щедро — опять же на себя любимых, заказывая у мастеров и помощников мастеров лучшее, личное, не стандартное вооружение и персональные модели доспехов.

Но был и особый прикол с амазонками, который в свое время напрочь снес крыши у парней. Дело было в том, что первой женой у Вити Павлова была индеанка из племени поутан. Елена Павлова затачивалась на "министра всего и всякого хозяйства", она была домашней, очаровательной мамой всем детям, но довольно скоро освоила грамоту, сложный счет и стала заправлять экономикой Атлантиды уверенно и крепко. Работала она легко и органично, как и полагается американским скво — на самом деле женщины рулили всем хозяйством индейских племен и мужиков ставили на место запросто. Конечно, воспитанниц своей подруги и со-супружницы Апфии она обожала особой любовью и немало им поведала тонкостей о жизни в лесах северной Америки. И вот от неё и повелась особая мода — мода причесок у амазонок. Стоило догадаться — девочки брили виски и щеголяли ирокезами! Они не принимали длинные волосы совсем. Но уже в Англии Лешу убили и дополнительные украшения, которые завели себе амазонки — они себе повадились делать татуировки на бритых участках головы — отмечая число убитых "итютю". Звездочки они себе набивали на висках! Орлики обозначали собой значимых убитых врагов. Не стеснялись они и набить какие-то потешные мордочки уж точно "итютю" — Леше объяснили, что это были совсем никчемные враги, трусы и обгадившиеся, но не всегда ведь везет, сегодня попался трус, завтра достойный враг — бывает. В любом случае, если бы нормальный европейский мужик увидел амазонку без шлема, который скрывал и необычный ирокез и татуировки на голове — он бы обделался, причем и обкакался бы и обписался на месте, случись с ним внезапное явление такой неземной красы. Леша сохранял спокойствие только потому, что панками его было не удивить. Главное, девочки берегли мордочки и ушки — Лена Гранада, уже отрастила себе немного волосы и выглядела вполне приличной, привычной коротко стриженой вчерашней рабыней служанкой. Но татуировки у неё были — Лешка рассмотрел их, усмехнулся над боевитостью молодой агентессы.

Утро уже потирало свои лапки, сонно осматриваясь по сумеркам побережья, и ежилось немного от прохлады. У нашей фурии все было исполнено загодя, грамотно, коварно, подло — по настоящему, по результатам активной разведки местности. Её коммандеры, морские диверсанты и разведчики, мальчики абсолютно безбашенные, но и хладнокровные, как обитатели морских глубин, нашли удобное место для стоянки, проложили незаметную и аккуратную тропку для своих сестер, и доставили подробные планы Задара.

На берегу амазонки не толпились — группками сразу уходили по тропинке вглубь леса, чтобы занять свои места, отмеченные на картах деканов легат-капитаном.

Леша со своими диверами и Апфия с тремя поразительной красоты и наглости телохранительницами сошли на берег последними. Кстати, она давно уже поступила правильно — из своих сотен девочек сразу выбрала самых красивых девчонок, которые обещали расцвести в сногсшибательных красоток — их она приблизила к себе, отдалив от остальных воспитанниц, чтобы не возникало всякого лишнего и ревнючего в головах. И скоро девочки плакали, быть телохранителями и подручными у фурии Эллады было тяжким трудом, заботой мрачной и тяжелой, уже сейчас любая могла запросто провести каракку до любого порта Средиземноморья, но никаких шансов стать капитанами им не светило — амазонки, это стал особый случай. Вообще ничего европейского, эллинского, классического — никаких вольных поскакушек верхом и пренебрежения к мужчинам. Это выросли какие-то индейцы в кожаных штанишках на тропе войны, простые как сучки деревьев, вредные, опасные, вечно норовящие внезапно тебя ранить — примитивные до жути. Есть свои, и есть остальные. Свои — родные, а остальные — враги. Воинствующий фоминизм они понимали просто, да они его и не понимали совсем, просто по его заповедям жили — так никто толком не парится за состав воздуха, которым дышит, он просто дышит и живет.

Высадились амазонки на юге от Задара в районе Вороньего озера, там уже можно было спокойно подойти к берегу, выше, северней перед портом стоял преградой целый маленький архипелаг островков, нельзя было подобраться незаметно. По самому берегу шла старая хорошая римская дорога, но на ней было четыре поста — по одному на пять километров. И это были хорошие крепкие каменные замки — невысокие но надежные стенами укрепления. Задар знал, что с юга всегда можно ожидать пиратов и мерзавцев всех сортов и родов, он был готов к нападению. Но нашим бешеным козам все эти дороги и удобства были ни к чему — они неслись тенями по тропке вдали от дороги, и участь города была уже решена. Разворачивали подразделения и боевые группы бегом, без всякого грохота и лязга, свойственного современной пехоте, но не легионерам Атлантиды, ни амазонкам, которые отлично знали что это такое: "попрыгать перед выходом на операцию".

Лешка с наслаждением вдыхал запах честной суши, сухой, свежий сосновыми ароматами, еще чем-то приятным лиственным и травяным — не душно было, утренне свежо и сладко, и предвкушение уже чуть поколачивало, адреналин был готов сорваться с поводка.

"Ага, — прошелестела рядом подруга. — Есть своя радость от суши. Потом мясца добудем, сообразишь шаш-лык". "Это точно", — согласился с ней Зубриков, а пройдоха Никитос, самый недисциплинированный из его парней, но бог во взрывчатке и минерству, крот от рождения — почавкал негромко, предвкушая пиршество.

На месте назначения они собрались с духом и мыслями, несколько минут молча приходя в себя после пробежки. Основной удар амазонки наносили по району старого Задара, где стояли самые значительные крепкие укрепления, собор, церкви, дворцы и университет стоял в этом районе. И арсенал был там же. Один момент Лешка поправил в планах командирши. За что она была ему искренне благодарна. При обозначении задач и распределении участков для боевых групп, Лешка резко остановил легат-капитана:

— Стоп, девочка! Ну его нафиг, вот сюда я с парнями полезу! Твои, чтобы близко не приближались к собору святой Анастасии!

— Чего ты?

— Дуреха, она — Узорешительница! Ты что не знала?

— Не знала, не поняла, что к чему, — призналась Апфия на такие глубокомысленные тонкости.

— Короче, знатная римлянка она была, потом её кончили, — тоном спокойного учителя стал пояснять детали Зубриков. — Настя Далматинская была классная христианка, правильная, она денег много тратила на помощь заключенным, тем, которые "в узах сидели", страдания их разрешала, облегчала то есть. Оттого и "узо-решительница". Она для женщин исконная помощница беременных — не надо вам лезть против этой девочки! А нам с парнями это пофиг, наше дело маленькое: вставил-вынул и убёг, называется "хорёк".

Она фыркнула от смеха, но кивнула с пониманием на план Алекса — всякое бывает, не будем лишний раз подставляться.

— С другими церквями ничего такого мутного? Ты не таи, спасибо за науку, легат, — сразу уточнила Апфия.

— Мощи святой Анастасии надо будет себе забрать — у нас будет без всякого грязного, без этих католических интриг и фокусов — она девочка была хорошая. Вы ей амазонками свой соборчик выстроите, с награбленного у недотеп. А она вам благоволить будет по вашим женским делам — хорошо и честно. Прикольно. Это я так — на будущее тебя планирую. А больше нет там ничего серьезного. Церковь Хризогона — он был учителем у Анастасии, ничего особенного, обычный умник. Святой блаженный Симеон — нормальный кекс, юродивый, а это дело великое, достойное, непростое. Его мощи тоже можно прибрать, не дело такого старичка оставлять этим придуркам. Вот он будет хохотать, если твои девочки там пошалят в его церкви. У них останется еще кусочек его мощей, есть тут в одном городишке реликварий. Ты не находишь, что в этом некое безобразие видится — хранить части святого по кусочкам в разных местах — оно дело не страшное. Восстанут все с божьей помощью целыми, но зачем лишние хлопоты Спасителю грузить?

— Дикари, — привычно согласилась Апфия.

— А у нас на очереди славный парень — Донат! Ох, милый дядька, мне он нравится, имя у него славное, он дракона победил и дочь императора воскресил — очень волшебный дядька, рядом с Венецией на острове Мурано его церковь есть. Туда сложно забраться, и не надо. А вот здесь можно веселиться. Он еще и не прижился толком, не понимаю, там потрясающая церковь всей Троицы была, чего они её Донату передали, не понимаю. Не важно, их проблемы, нечего суету суматошить — выносишь с девочками оттуда все вкусняшки.

— Не командуй, мерзкий похотливый кот, советуй, не командуй, — Апфия скрючила пальцы рук и коготками угрожающе двинула на Лешку.

— Что ты, кисонька, я же так, обмолвился, твои девчушки мне не подчиненные — вау, с такой оравой женщинок справиться! Не смогу. Ладно, что там еще интересного? Архангел Михаил, ну, Майк это славный архангел, там можно шалить, он воинов и воительниц завсегда поощряет, сам копьеносец и любитель воинственность показать. Монастырь святой Марии не рекомендую трогать — я как-то маму Христа ненормально почитаю. Твоя воля — твоя судьба, там нечего и взять особо. А вот францисканцев мы обязательно грабнем! Это ты проследи, киса наша заботливая и внимательная — это база университета — все надо подчистить аккуратно и бережно! У тебя точно хватит капитанов для вывоза трофеев?

— У меня хватит капитанов, чтобы твою Венецию ненаглядную вывезти, — презрительно прищурилась Апфия, как и всякая порядочная жена, она ненавидела это скопище распутниц и развратниц, которое почитал, однако, её супруг, и бывал за то не раз побит крепкими кулачками своих супружниц.

— Вот и славно. Ворота Венецианские надо в море утопить, чтобы знали, чьи в заливах рыбки, — кончил пояснения обязательным предложением очередной невнятной дурости Зубриков.

В Задаре жил епископ, там епархия была, там, на старом форуме — площади жило много знатных и старых семей, в своих крепких домах-дворцах-замках — пограбить там было много чего полезного. Здания католиков решили не разрушать — пусть стоят, пусть попики мутят свои бонусы, а вот административные здания и добротные дома, которые на твердой почве превосходили "дворцы" венецианцев — вот такие постройки решили сначала обнести по полной, а потом и сровнять с землей. Пусть родственники богатеев заново потратятся, будет им докука, после того как похоронят останки своих неудачников родственников, которые оказались в Задаре на момент нападения.

На удивленные и уважительные взгляды девочек Зубриков хмыкнул, он в Венеции, в кабинетах и архивах дворца дожа за пару дней скупил столько информации, сколько Апфия не наскребла и за месяц планирования операции. Во всем важен многосторонний подход, понимать надо. Пять крупных судов могла обеспечить Апфия, четыре её девочки спокойно могли взять курс в открытое море и увести врученные им посудины прямо на юг до одного из островков Ионического моря, где уже давно была устроена тайная база атлантов. Галеры венецианцев и другие шальные капитаны могли только гадать, куда пропали дерзкие вандалы и варвары, ограбившие святое — но в открытое море никто из европейцев не рисковал соваться без особой необходимости. А этот случай — не было в нем необходимости, не было момента погони, все суда в гавани было решено пожечь однозначно, товар частично решили притрофеить, а остальное — да гори оно синим пламенем, часть раскидают по Задару — пусть горцы прибарахлятся, чтобы потом огрести себе проблем на буйны головы. Венеция будет расстроена, ох, как возмущенна и разочарована будет Светлейшая таким неделикатным визитом в гости.

— Слушай, а чего я не видел нашего славного парнишку, вы куда Мыша спрятали? Или он опять у тебя в кутузке сидит, — спросил Лешка у подруги.

— Сволочи, — сплюнула сразу озлобившаяся капитанша. — Им не кутузки, а пиписьки надо оторвать и зашить. Снюхались они с Кошечкой — недоглядела. Там в Корнуолле жарко еще было, пару раз мы хорошо распалились, порядки наводили с этими сволочами англами — вот ребятишки и расслабились, у них совсем порядочность снесло после одного боя. В Корнуолле они — молодая пара, пусть теперь там осваиваются — год точно будут там сопли жевать, любовнички, зла не хватает.

— Эва как, — покивал головой легат. — Но ты не особо с ними серчай. Дело молодое, и не могло так быть, чтобы все у нас по-нашему всегда выходило. Любовь все преодолеет. А эта парочка повязанные были уже лет... пару лет уже идет, как они неровно дышат друг на друга.

— Ладно, все там хорошо. "Остальное неважно", — пропела негромко слова боевого гимна Апфия.

— "Экс нихиль моменти", — подтвердил Лешка и, поцеловав кончики пальцев, которые торчали из надрезанных боевых перчаток, легко прикоснулся ими к губам давней подруги. — Удачи, да хранят тебя боги, капитан.

Она кивнула ему и сразу оставила мысли об этом шалопае, начиналась бойня, начинался день горя. Три сотни воительниц были готовы пройтись тысячу метров в длину и контролируя всего пятьсот метров в ширину — именно такова была площадь той части Задара, которую именовали старым городом. Это был очень страшный расклад для жителей — никаких шансов. Когда амазонка должна контролировать участок в пару метров перед собой — не смешно — готовь гробы. Задар был готов к своей участи: окрасить землю и камни, осколки величественных зданий и обломки разных строений, — все будет окрашено алым и чистым, кровью и слезами, и пеплом укрыто, как без этого, без огонька такие дела не делаются.

Глава 14 Хочу окрасить мир алым. Алексей Зубриков

Первые лучи солнца еще не упали на город, на западе лежали воды Адриатики, а с востока он был укрыт горами — предрассветные сумерки таили ловкие и быстрые фигурки, которые мелькали на улицах Задара. Никакого лишнего шума — спокойное, грамотное продвижение на позиции — вперед уходили лазутчики и разведчики — самые меткие, они в несколько выстрелов зачищали дорогу и добивали ножами тех стражников, которые не успевали умереть сразу, и подать сигнал тревоги они тоже не успевали. Ворота в старый город: выполненные в стиле классической древнеримской арки, украшенные искусной резьбой по камню, в углублении над проходом которых стояла скульптура шикарнейшей фигуры символа Серениссимы — крылатого льва Святого Марка — эти ворота амазонки захватили легко, быстро, конкретно. Только свистнуло с пару дюжин болтов в тишине наступающего утра и не успели еще повалиться убитые и тяжелораненые, как рядом оказались ночные бестии — и в несколько взмахов длинных боевых ножей докончили, проконтролили, пресекли всякий шум и ненужные глупости. Спи спокойно Задар — спи спокойно последние минуты своей жизни — ничего страшного, ты выстоишь, восстановишь силы, просто в очередной раз тебе не повезло — надо платить не только Венеции, пришло время платить и Атлантиде — все сильные требуют дани, хочешь жить — отдай.

Лешка не спеша, шел по довольно узкой улице — еще не было слышно криков, ругани и стонов — еще не раздавались звуки взрыва гранат, тихо, но не совсем. Город живой — город всегда живет своей природой, он проснулся много раньше своих жителей и стал будить своих детей — это не объяснить, но с непонятной тревогой, с чувством страха, чувством чего-то непоправимого и жуткого просыпались многие жители Задара. Просыпались. Чтобы выглянуть в окно и ничего там не увидеть — тихо, привычно, но что-то не так. Вот по улице идет воин, видно начальник с охраной проверяет караулы, идет спокойно, уверенно и со знанием своего места и должности — ничего необычного, но так странно неуютно на душе. Задарчане возвращались в постели, зажигали свет, и начинали приводить себя в порядок, распоряжаться о раннем приеме пищи — странное утро, необычное.

И странное и необычное началось — пробил час гибели, минутки покоя истекли — в небо над западной частью Задара, старым городом, взлетела ракета — она не была развлекательной праздничной шутихой, нет, это была боевая ракета атлантов — для подачи сигнала всему соединению для начала боевого действия. Ракета шипела негромко, светила не сильно, но звук её был хорошо слышен в предрассветной тишине и робком ропоте просыпающегося города. И света хватало, чтобы хорошо заметить её на фоне чернеющего еще тьмой неба.

Сразу же раздались звуки взрыва гранат. Особые звуки — не громкий грохот разрывов мин, но резкие хлопки, даже на отдалении хорошо бьющие по ушам, что говорить о тех, кого гранаты застигли в помещении — шок и ступор, глухота и потеря сознания — если не смерть от осколков. Никакой жалости, никаких сомнений — амазонки не ведали лишнего, они имели право судить, выносить приговор и приводить его в исполнение — они были силой, и они имели право сделать это, пойти на это — без колебания, без жалости и сожалений, девочки Атлантиды очищали землю от грязи и дикости. Это было жестоко. Жара лета с её духотой заставляла держать окна домов открытыми, чего бояться в Задаре, если на страже города-колонии Светлейшей императрицы Адриатики стоят её воины, её наемники берегут покой и труд задарчан? Не уберегли — в открытые окна дворцов полетели гранаты — а в этой части города стояли мощные, приличные дома в три и четыре этажа, высокие, крепкие стенами и запорами. Но что толку от запоров и стен, если окна настежь, и если для амазонок высота в несколько метров не преграда, да при наличии других окон, подоконников, балконов и прочей архитектурной мишуры — просто забава! Как в детстве, прыгай ловкой мартышкой по ветвям и стволам деревьев, чтобы сверху подкараулить вредных итютю и закидать дурачков всяким пригодным для метания: не камушками, зачем вредить, много удобной гадости было на острове, которой так удобно запустить в недотепу.

Сейчас девочки шалили акробатикой — они были рады избавиться от груза гранат в рюкзаках — тройки действовали ловко, споро, методично. Три гранаты в окна дома — швырк! Две амазонки соединили руки и подставили своей подруге — раз. И два — фигурка взмывала к окну, подброшенная сильными руками подруг.

И начиналась резня. Люди ничего не понимали, это было сверхъестественное и ужасающие событие в их простой, посвященной торговле и незамысловатым интригам местечкового характера жизни: сначала в окно влетали какие-то шарики, потом бах — темно в глазах и глохнут уши и больно, а потом в окно влетала дьяволица! Фигура в черных доспехах, странных доспехах, с ужасающей мордой — это не мог быть человек — и сразу щедрой рукой она сеяла смерть. В разные стороны летели метательные ножи, или в два клинка обрезались нити судьбы знатного торговца, или бестия обходилась одним длинным тонким, узким, но ужасающим своей смертоносностью клинком изящного меча — вовсе не напоминающего нормальные рыцарские мечи.

Девочки разрабатывали свою школу фехтования, это было нечто от сабельной школы, от фехтования боевой шпагой — клинки амазонок довольно скоро поменяли стандартную форму — стали длинней, уже, тоньше — иначе они бились, иначе противостояли грубой мужской силе. С девочками работали пять пожилых бандитов из Европы, и один забавный дядька араб. Но Али ибн-кто-то-там-не важно, прозванный Али-Бабой, араб он на особице находился, чурался коллег, даже не устраивал с ними спарринги, не показывал свое искусство, хотя учил щедро, с уважением к маленьким будущим убивцам, вот это он сразу понял и щурился иногда очень довольный своим местом в жизни. Главным фехтмейстеры избрали Педро Наваху из Барселоны — особые ножи у пиренейцев уже были в ходу, изогнутые, как сарацинские сабли, много длинней обычных ножей и кинжалов, требующие особого мастерства во владении.

И Костик, и Ринат признали — толково работают бандидосы, старики крепкие, битые жизнью, вытащенные из тюрем, из под рук палачей, получили свою пенсию и долю педагога в придачу — передать боевые навыки "подлой драки простолюдинов". Наваха — пиренейский боевой нож был конструкцией особой. Лезвие не уступало в длине клинку гладиуса, но конечно было значительно короче меча. Вот только у навахи была ручка — корпус-ножны, в которой таилось лезвие. И были приемы очень ловкого фехтования, когда навахой орудовали на длинной дистанции — практически как шпагой или саблей. И так и сяк Ринат присматривался к технике мастеров ножевого боя этого времени, а он немного разбирался в школе бу-дзюцу, "искусстве убивать". Но его знания танто-дзюцу и бодзюцу были слабы — всего пару лет он работал ножом и посохом, кендо — мастерство владения мечом он не занимался, ему хватало и посоха с ножом. Вся сила духа Рината Галимардановича, двадцатиоднолетнего парнишки с факультета хирургии медицинского Универа была в том, что он аккуратно и деликатно и сам научился убивать, и друзей к этому приучил, помог Лешке реально. Времена на дворе стояли нифига не добрые и не гуманные, все им были враги и неприятели — и сам парни скорее ненавидели и боялись людей, чем желали весь мир одарить светом знаний из будущего. Вот такие они оказались нехорошие попаданцы, совсем не прогрессоры, а прагрессоры какие-то, все у них через агрессию выходило пока.

Пожилые бандидосы очень скоро приняли правила новой игры — они, как и все европейцы, сначала были шокированы, потом пробовали качать права и что-то лепетать о былом, своем, привычном и получали по ушам. Все эти бездельники и жадюги получали по ушам — а нечего жадить мастерство, делиться надо! А не то быстро — на остров покоя, на Реквис, маленький и неуютный, но спокойный во всех отношениях островок рядом с Мадейрой. Никто не желал возвращаться на Реквис — там было гнусно, скучно, сиди как дурак в пещерке скалы и жди, пока привезут воду и рыбу — вот и вся еда, в добавок к тем полезным для организма припасам, которые можно было легко насобирать на берегу островка. И ни крошки хлеба! Атланты были жестоки к своим противникам. "Надоело реквиемы распевать? Болваны — я вам как-нибудь сыграю с капитаном Виктором реквием, Моцарт это вам не хухры-мухры, не ваши занудные песенки! За работу, граждане тунеядцы и лоботрясы, Атлантида ждет от вас вашей щедрости душевной и готова приветствовать и отплатить добром за доброту педагогическую. Почет, уважение — и смиренные ученики ждут каждого — кости оставим им, но мясо будет наше. Не ленись, живи с радостью и радуй мир в ответ!" — грозил пальцем Зубриков, в последний раз увещевая осознавших своё недостойное и нелицеприятное поведение стариков-мастеров.

Амазонки были отличными ученицами, маленькие чертовки с детства знали свои выгоды и хитрости — не гладиусы, а спаты они предпочитали, особые клинки Рима — клинки всадников, хотя сами на лошадках катались только радости ради и удовольствия для. Совершенно вздорные девчонки обожали гонять без седел, вот уж честные амазонки, кинут шкурку на спину лошадке, сами скок наверх — и погнали по округе резвиться и хохотать — ненормальные, вредные соплячки.

Сейчас они получали свое особое удовольствие и были рады — они хорошо делали свою работу — наводили порядок. Один за другим затихали дома-дворцы — там, где троица амазонок прошла... грустно там было оставаться. К слову, девочки не резали детей и стариков со старухами — только вредных, агрессивных, дерзких и суетливых — без колебаний чик-чик-чик, уноси готовенького. Пленных они не запирали, внятно пояснив выжившим их долю — вон из дома! Спокойно, шагом, без дурости, на глазах этих мерзавок — вон из дома, следуйте к Венецианским воротам! Там вы получите золото и пищу, и пинок под зад — свободны, живы, с компенсацией за волнение, валите на все три стороны, а хоть и на лодочке плывите на четвертую — к знакомым своим, на острова залива. Радуйтесь тому, что выжили — амазонки щедры и справедливы.

Было там сто двадцать семь больших дворцов в старом городе, некоторые девочки отрабатывали и по два дома. Сначала тройками ударили по всей площади полуострова, на котором основан старый Задар, а потом уже и в шесть бестий брали взбудораженных соседей, тоже привычно: вперед идут подружки гранаты, а потом уже и резвые хохотушки амазонки заявлялись на огонек с сабельками и ножами в ловких ручках. Но это были ягодки.

Цветочки, мир, жвачку и лапку пасифика принесли ловкие кроты — эти парни знали и любили свое дело. Минировать город стали быстро и аккуратно. Также аккуратно и дотошно заработали команды трофейщиков, которые высадились с подошедшей к пирсу Задара "Леночки" — каракка привезла основной груз взрывчатки и партии неудачниц, занятых по трофейке — всех проштрафившихся и неудачно тягнувших жребий — все было честно! Ничего особого активистки счастливчики не выиграли — хорошая практика, хорошее учение — в первый раз, но ведь не в последний — такой опыт копится всю жизнь, и всем еще хватит ночных боев и захватов. В следующий раз неудачницы могли рассчитывать на обязательное участие в ночном веселии — а сегодня утром — серые, скучные будни войны — грязная проза войны, которая обязана сама себя кормить, а не сидеть на шее у честных мирных тружеников. Амазонки, как и все легионеры спокойно сдавали очередной экзамен, знали они толк в пытках и выносе всего ценного у врагов, много чего можно было раздобыть дорогого и полезного в домах разжиревших на грабеже Далмации венецианцев. И как рассмеялась легат-капитан Апфия, поступит приказ Атлантиды, и у амазонок хватит ума и умения саму Венецию вывезти на трофейных судах.

Лешка и его парни приступили к воротам собора святой Анастасии — трое врат не ждали незваных гостей. Здание возвышалось неприветливой, строгой постройкой — стиль был аккуратный, сухой, лаконичный. Стиль был строгий, но не очень красивый, смесь дыхания солнечного древнего Рима и северного, готического мрачного и сурового в постройке. Чуждый стиль атлантам, они строились выше, из дерева, с украшениями и всякими хитрыми тонкостями, не жалели стали на крепость изящных строений — довольно изысканный стиль архитектуры зарождался на Атлантиде, Зубриков первым однажды рассмеялся: "Мы как эльфы! Вот честно, как эльфы строимся волшебно и чудесно, и вкусно — на основе деревяшек — приятно глазу, и по мозгам шибает здорово! И пахнет здоровски".

Перед атлантами высился именно собор — нечто главное, строгое, надежное, вечное и неприступное. Люди не пытались укрыться в нем от врагов, не пытались принести к иконам и святым отцам свою боль и горе — у входов стояли враги, и от фигур этих зверей веяло смертью. Они были не такие, как те — невысокие ловкие черти, но эти были хуже, явно страшней и жестче — аура зла и ненависти к людям так и сшибала внезапно прозревших, обостривших до звериного все свои чувства старых венецианцев. Дети плакали.

Не задерживаясь на входе, легат кивнул, и три легионера метнулись к трем вратам — не жаль, совсем не жаль ворот так богато и с таким мастерством украшенных тимпанами, полукруглыми участками стены над вратами, украшенными барельефами на какие-то христианские мотивы — не тот случай, не время любоваться мастерством камнерезов Венеции. "Рунь!" — раздался одновременно крик подрывников, которые сами отбежали подальше, и очень скоро грохнуло — вот это было "Рунь, а никакой вам не пунь" — "рунька", взрывчатка, гранатка, мина называлась от слова "руина", разваливающая, грохочущая. А "пунька" это был ножичек боевой, верный друг легионера, своими руками сделанный надежный, для тихого и коварного удара, требующий особого умения воинской забавы.

Двери вынесло во все стороны, и внутрь вдарило крупными обломками и над площадью перед собором разлетелись куски камня и дерева ворот — вход свободен, извольте блюсти фейсконтроль гости дорогие, посетители шальные!

Никто не ждал внутри мирного приема — в эти времена попики были разные, но по большей части — все они были аристократы из семей видных и древних, и оружием владели отлично, в молодости все получали кой-какие уроки. Удар кинжалом, вынутым из рукава рясы — это норма! Ибо "Не мир, но меч принес Спаситель". И с мечом могли станцевать старые опытные ветераны-воины, нашедшие свой Реквис — покой — в стенах разных христианских обителей. Никто не ждал от хозяев того, что они дружно поднимут лапки и скромно побредут по свои знакомым в новые келейки, грехи замаливать и незваных дьяволов проклинать, за то, что те покусились на святейшее.

И пришло время радости. Время танца, время согреть кровь в старой мужской забаве — убивать врага — это особая сторона жизни, и всем ребятишкам атлантам и атланткам она была знакома с детства, а легату-попаданцу скоро стала привычна в этой альтернативной Земле, с её альтернативной историей.

В соборе было достаточно служителей, достаточно врагов — и парням пришлось непросто — но они справлялись. Группа, обученная взаимодействовать в бою всегда била одиночек, любого уровня мастерства. Опыт имел значение — опытный вояка не будет связываться с группой противников, а начнет хитрить, все сделает, чтобы разделить, раздробить сплоченную команду на части — тогда можно и побороться.

В соборе закипел нормальный ровный бой. Это был трехнефный собор — трое врат вели в три нефа — от старинного слова означающее "корабль", а попросту говоря, неф это обычный удлиненный, даже скорей длинный и неширокий зал. Лешка возглавлял группу тех, кто шел с боем по центральному — главному нефу, намереваясь захватить алтарь с главной ценностью храма — мощами славной христианки, дай ей Господь радости и света спокойствия, она была четкая римлянка, эта неугомонная, но щедрая Настенька.

Через боковые воротца вошли компаньоны — две четверки Зубриковских головорезов, лентяев и прохиндеев, агентов, подрастающих мастеров "Стирлибонства", так эти балбесы привычно мямлили славные фамилии великих разведчиков и агентов Макса Штирлица-Исаева и Бонда — Джеймса Бонда. Помощники — кротики-минеры остались на входе, тройка парней не допускала в собор всех страждущих, посылая их к Венецианским воротам в старый город и далее: "Валите на восток, там полно еще церквей, к знакомым лучше бегите, там и покормят, и приютят, и у домашних икон будет спокойней помолиться". Атланты не враги далматинцам — Венеция будет страдать!

Со второго этажа, с боковых верхних коридоров над центральным нефом уже летела всякая гадость, включая и арбалетные болты, но это было не страшно — доспехи у легионеров были прочные, а стреляли католики не очень метко. Аристократы, не жаловали они стрельбу, это было вторично, это было для забавы охотников, умение боя с мечом — вот истинный показатель доблести и чести. Скоро, не задерживаясь на особый отпор ударам сбоку — там соседи, друзья порядок наведут, и наверх поднимутся, и там порядок наведут — всех вылечат от болезни мозга, ишь ты мартышки выискались, любители пошвыряться сверху всякими гадостями — меч в руки и вперед, если ты честный воин! Ай-яй-яй, совсем распустились в своих соборах, воины старые и умелые — всем вам выпишут прививку сталью гладиуса, пустят всем дурную кровь. А когда тройка во главе с легатом дошла до алтаря в конце нефа — до самой дальней стены — совсем кисло сделалось противникам, в них тоже полетели болты — а вот атланты с детства были натасканы на стрельбу из арбалетов. Только арбалеты, никакого кю-дзютсу, луком мальчишки и девчонки специально не занимались, это было очень древнее, сложное искусство и если душа тянулась, некоторым мальчишкам, конечно, не запрещали заниматься спортивной стрельбой. Луки им купили разные, и арабские и европейские, на любой вкус и приложение сил. Мастера у них не было, Али-баба, мог пояснить некоторые моменты — и все. Не было пока времени отвлекаться на такое мощное, серьезное дело, да и не особо и фанатели несколько маленьких "Робин Худов" — так, подурачиться по младости лет, повыпендриваться перед друзьями и этими несносными девчонками. Амазонки вообще плевать хотели на луки и стрелы и занимались исключительно своими малышами арбалетиками, наводя свои все новые и новые приспособы к своим любимцам.

В каждой четверке легионеров всегда был лучший в "дальнобойке", и сейчас всего три человека быстро достали арбалеты со спины и несколькими меткими выстрелами показали, с какой стороны надо сосиску кусать — быстро пристрелили самых дурных и хитрых.

Самые сообразительные и смелые, уже поняли, что это серьезные враги пожаловали в Задар. Уже звенел тревожным набатом колокол с колокольни собора святой Анастасии, прогоняя сон и предупреждая, и призывая жителей: "Враги пришли в Задар! Смерть пришла в Задар! К оружию жители Задара!"

В храме венецианцы скоро сообразили — враги готовят страшное, они покусились на святейшее — они уже захватили алтарь и только ждут подмоги! И тогда защитники резко усилили натиск, из боковых пределов, из боковых нефов стали выбегать все новые вооруженные мечами полуодетые венецианцы и все они бежали сразу к алтарю, где неизвестные мерзкие захватчики поднялись на ступеньки и окружили престол. Престол — из чистого белого мрамора, каменный, украшенный искусно и великолепно был невелик, высотой в полтора метра. На престоле стояло потрясающей красоты распятие и шесть подсвечников — по три с каждой стороны от распятия — теперь светили в спины врагам веры Христовой, грубым и жестоким варварам, намеревающимся сотворить гнусное и мерзкое. Да они уже натворили мерзопакостного и проклятого — разрушили часть собора, убили честных христиан, и эти дьяволы, а эти гады в военных масках, скрывающие свое лицо от глаз честных христиан, были именно дьяволами, слугами Сатаны, это были ненавистные всем венецианцам атланты! Скоро, очень скоро сообразили это венецианцы — не дураки, совсем не дураки были сыны этого древнего племени венетов, они были сильны и хитры, грозны и подлы — они уже сумели построить великую империю, начав с маленьких хижинок на заболоченных островках своей лагуны.

И пришло время легата — жесткого заботливого отца своим малышам, тем еще поросятам и маленьким негодникам и шалунам. И Лешка, как всегда, не боялся рискнуть и принять удар на себя, слишком крепка была шкура у этого пройдохи. Практически он мнил себя бессмертным. Он не был неуязвимым, но ран он не боялся, регенерация у них стала ненормальная — были свои бонусы от потери родного, прошлого, знакомого и привычного современного мира, такого удобного и славного. А вот уж выдалась им дурость — попаданство это бредовое, в место хоть и очень, очень-очень похожее на Землю, вот только детали были не такие, какие им были известны по урокам истории. Да тут даже географии иногда были не такие, какие были привычны им! Они на острове Азор железо нашли! Не было там никакого железа, с уверенностью заявлял Виктор Павлов, а он хорошо знал и Азоры, и Канары, и Мадеру, и Карибы. Пока друзья учились в своем педе и меде, он два года готовился и учился быть капитаном яхты — а там надо знать всякие такие гидовские рассказики, и знания надо иметь, чтобы развлекать туристов, которые не жадят денежек на то, чтобы оплатить отпуск на яхте.

Пролить свою кровь Лешка не боялся, он даже жаждал этого. Псих он был ненормальный, а превратился вовсе в придурка конченного, на всяких ритуалах и древних обрядах повернутого жреца недоделанного. Совсем он стал особенный, после того, как связался с жрецами и шаманами племен Канар и Африки, и даже на Кубе, и Ямайке, и Гаити он влез в какие-то довольно скромные и загадочные жреческие заморочки — до открытого и явного бесстыдного человеческого жертвоприносительства Зубриков не опускался — дикость! Но прирезать человека на алтаре ему уже приходилось — это дело такое, понимать надо, несколько врагов убить в особом антураже и по особому способу, это дело тонкое, это можно. Жрецы северной Америки его пока не интересовали, там была своя фишка — там тотемизм в полный рост рога гнул и клыками щерился — вкусное дело, там говорят, оборотни настоящие водились! И не только волкочеловеки, там и оленемордые шастали и даже орлы летали с мозгами человеческими — и ребята верили. А почему нет? Пфи! Удивили! Да все смотрели "Сумерки" — чего там удивительного, если человека можно перебросить как попаданца в другое место и время — у вас тут и вампиры могут оказаться, и вообще — драконы какие-нибудь живы, динозаврики они такие, не все были огромные, наверняка выжили и притаились где-нибудь подальше от прожорливых людишек особо мелкие, но хитрые динозаврики-дракончики.

Лешка издал какой-то яростный вопль, и один бросился на противников, которые собирались с силами перед новым натиском на этих нехристей атлантов. И завертелась адская свистопляска! Зубриков не останавливался, он во все стороны наносил удары своим гладиусом и верным ножом — с того света, из своего прошлого, отличным ножом модели "Кресси-Гигант", черной стали, с зазубринами, ножом, при первом взгляде на который сразу вспоминались Рембо, и другие герои боевиков с огромными "свинорезами". Он соображал немного, на каком-то автомате реагировал на удары противников, но не особо заботился о защите — переломы и раны — плевать, за сутки все зарастет. Лешка колол и резал хаотично, безудержно, танцуя неистово, с единственным желанием: почтить всех известных ему богов и богинь Войны этой бойней, этими жертвами на алтарь древних высших.

Иначе было нельзя. В этом был смысл. Всё просто. Если ты воспринимаешь противников не как достойных врагов и поединщиков, значит — они жертвы. А ты сам — жрец, который принял на себя должность вести обряды и жертвоприношения.

Война стала для него святым делом. Иначе было нельзя: бесчестно, не честно, грязно — воевать против обычных людей, если ты сам подобен полубогу, герою мифов и легенд.

Внезапно. Словно время замедлилось, но ни чувства, ни члены его не стали быстрей и легче. Наоборот, Лешка вдруг с ужасом понял, что ему стало тяжело, как при глубоком погружении, а правая рука с гладиусом совсем не своя, она ему не подчиняется больше! Она не упала без сил, пальцы продолжали крепко сжимать рукоять меча, но Лешка совсем не мог ею пошевелить, она стала как чужая, "заело её", рука превратилась в неживую чужую глупость, приставленную к его телу и только мешающую в бою.

"Вот ведь пакость! Е... меня в рот!" — он всё осознал резко, сразу и вмиг, и понял, что это засада.

Лешка ясно видел, предугадывая ход схватки, читая удары противников, что его уже берут — и сейчас возьмут — в два меча! И оба гада били в голову! Один, бог с ним, метил удар сверху — там шлем, там ничего, стерпится, срастется. А вот второй намеревался сделать прямой выпад в лицо, возможно в горло. И это было серьезной угрозой — "Не теряй головы, МакЛауд!" — так любил поговаривать герой Шона Коннери, поучая молодого бессмертного. Лешка знал — терять голову нельзя. Да и от глубоких, серьезных ран Ринат всех предостерегал — не надо рисковать — доспехам отдавалось особое, пристальное внимание. Шею Лешка обматывал несколькими слоями воздушного, нежнейшего шелка — но против сильного укола мечом...

"Вот и смерть моя близка", — не раздумывая ни секунды, он скрутил всё тело, и выгнулся так, что правая рука оказалась выставленной под смертоносный, опаснейший удар, оказалась непослушной, неверной, но хоть какой-то защитой от угрозы. И он получил своё!

Немного не рассчитал, в идеале на сталь гладиуса намеревался принять удар, но прилетело в руку. Прямо в ту самую ленту "из волос богини", в этот Венец Венеры, которые он не повязал на голову, чтобы волосы не мешались, а повязал на руку — вот ведь пакость! Предала! Хотя, почему сразу пакость, почему предала? Всё честно — она помогла, а может и не она, не важно — она брала своё — жизнь за жизнь. Она попыталась взять своё! Лешка Зубриков все понимал: ха-ха! С богами дело иметь не надо, не зря говорят: садишься кушать с чертом, бери большую ложку! Ни на сольдо он не доверял божественным штучкам. Милые, хорошие, полезные и славные — я всех вас уважаю, но держитесь где-нибудь там, у себя в своих Вальхаллах, Олимпах, Чудях, холмах и чащах, главное, подальше от меня — такова была точка мировоззрения Зубрикова. Правда глупыш не хотел признать, если ты не интересуешься божественным, оно само может заинтересоваться тобой.

И пробило его время, настал этот миг. Два удара напрочь выбили из него дух: перерезав руку и ленту, одно лезвие достало — ударило в низ маски легата, который как смог наклонил голову, защищая горло. А сверху честно прилетело как ломом — бам — наше вам, салям-малям, любовь, мир, дружба и фигвам, всё в одном флаконе, как оно и бывает в этом мире.

"Вот и смерть моя пришла!" — спокойно и отстраненно, словно не его сейчас убивали, успел подумать Лешка перед тем, как потерял сознание. Померкло в глазах. Он не мог видеть, что его тело не упало, продолжало принимать удары врагов. Что взревели атланты и бросились в резню, совершенно не заботясь об обороне — с двух сторон на венецианцев обрушились удары гладиусов, смертоносные болты и метательные ножи легионеров, почти сразу задавив все сопротивление в несколько секунд вкровь, всмерть достав противников, быстро отправив души венецианцев на суд, где адвокатом выступает святой Марк.

"Вот и смерть моя пришла", мысль была первая, но неверная. Он ошибался, эта была его смерть, а не смерть его — разница есть, для тех, кто понимает. Более всего воин, а не смертный, он не мог видеть, как отступил свет, словно втянулся в пламя больших свечей на престоле, и в светильника на стенах нефа. И сумрак словно воплотился в зыбкое явление, фигура женщины, с лицом неземной, неестественной красоты возникла рядом с телом воина. Она негромко рассмеялась, словно промурлыкала смех довольной большой кошкой и протянула руку, взяла за один конец злополучный Венец Венеры и потянула — лента легко соскользнула с руки недотепы, болвана, который сумел не угодить богине. И тут же случилось и второе явление — виновница происшествия имела власть и силу появиться рядом со своей жертвой. Даже если жертва ускользнула от предназначенного ей удара судьбы. "Отдай! Это моё!" — негромко, но с угрозой промычала она. Но другая только усмехнулась в ответ: "Уже не твоё. И не моё. Мне чужого не надо. Отдам Инне, она давно облизывалась на эту игрушку". "Этой шумерской мерзавке! Побойся гнева моего, Сех!" — наклонила голову вперед богиня, набычившись, и глаза её совсем пожелтели, потеряли всякое человеческое выражение. Но её собеседница была не из той породы, которую могла испугать наша прелестница. Смешно! Женщина фыркнула беззлобно, а потом словно рыгнула, она не рявкнула, не мявкнула, она издала всего один звучок, но это был утробный, грозный, полный такой силы низкий мурк, что сделалось страшно испытать на своей шкуре гнев этой совсем не кошечки, а разъяренной львицы. Она улыбнулась собеседнице лукаво и спокойно, как малой сестренке:

— Ари, Ари, сестренка Геру, что с тобой? Остынь, не сори словами.

— Отдай мне это, — чуть приподняла голову Афродита. — Он твой. Он чей угодно, я оставляю его навсегда. Отдай мне моё.

— Так нельзя, — с грустью и абсолютной убежденностью в голосе возразила богиня. — Ты немного поторопилась. Во всем ты торопишься. Зачем, сестра? Он не мой ещё. Мне он забавен: котенок не боится проливать кровь, он не жалеет ни своей, ни чужой крови. Ты поспешила. Рано, слишком рано нанесла удар. Убери шипы, не зли Отца. Ты же рядом с этим мальчиком стояла, когда он жертвы приносил Отцу, несколько дней назад — всего ничего — зачем ты поторопилась! Могло всё забавней выйти. Одни потери от тебя.

Афродита улыбнулась зло, и заметила: "Вижу, ты без потерь, а только чуть не присвоила себе моё. Я присмотрю за тобой. И дерзкий мальчишка этот — он тебе требуется, мне он не требует". "Он требы кладет от ума, а не от сердца, хотя велика его удача, никому не принадлежит его воля", — усмехнулась в ответ богиня.

— Только Инне, — вдруг усмехнулась Иштар. — Дуреха еще пожалеет о моем подарке.

— Мальчики смешные. Этот полуживой, а его друзья полумертвые еще, даже тот, с морской солью в венах, — фыркнула богиня. И подмигнула сестре. — А может их Ладе устроим переполох? Мед там вкусный.

— Му-уторно, ну-уу её, — забавно промычала та, что могла явиться увенчанной рогами, самыми грозными рогами этого мира. — А мёд и в Междуречье вкусный найдется, ещё там вино и свежие пряности.

— Мр-да, — мурлыкнула полное согласие сестра. — С вином и пряностями на севере всегда была неувязка. Пойдем, придумаем, как Инанну уколоть, как эти человечки говорят, "приколемся". Совсем Иннка распустилась, не доведет её до добра эта связь с Кришной.

— Вот му-утный он, и не спорю с тобой, — сразу выразила полное согласие с сестренкой богиня.

И две старинные подруги, можно даже сказать древнейшие — хотя время для них не играло никакой роли, как и пространство — отбыли восвояси, по своим женским делам. Одна была сильно не в духе, от какого-то скомканного, невнятного происшествия, словно кто её не в лад под локоть подталкивал и мешал все устроить ловко и с толком. А другая была прозорлива, очень деликатна и мудра, она сделала вид, что не заметила двух других фигур — а это были девочки серьезные, глотки рвали легко и не шутя. Шуток они зачастую не понимали — Мара и Кали — вот уж не лучшая пара для встречи, храни их небо да подальше от любого.

Богини смерти молча, непринужденно и неподвижно стояли, не вмешиваясь в пустое, суетное и такое глупое. Одна чуть задержала взгляд серых, светлых серебром глаз на Николашке — "парень, ты попался!" — могла бы рассмеяться одна из исчезнувших богинь, которая была несколько несдержанна на язык и скорость разума, но не ума. Не раз уже она испытывала на себе гнев древней богини, которая не скрывала своего холодного и непреклонного отношения к миру. Об этом явно намекал правый уголок её чудных губ, он портил всю красоту, он выбивался из общего воплощения чистоты и прелести, своим явным кусочком нарочито ярко и грубо выраженного чувства, губки чуть кривились, словно выражали нехорошее, предупреждали о недобром.

Вторая была чудо как хороша — она и была чудом — Кали была древнейшей мощной, спокойной, непринужденной, она настолько была гармонична, что ужас и восторг, тьма и свет, настолько близко сплелись в ней, что она даже не парилась — всё было к её услугам. И у неё были забавно чуть большие ушки, они немного дисгармонировали с общими идеальными чертами лица богини, на котором светились глаза цветом серым, но с переливами легкого голубого, не такие, как у подруги, более надменные, более презрительные к низменному. Но Кали не испытывала к миру ни презрения, ни высокомерия — она просто была — издревле забирая своё — и сейчас она дышала бойней, ноздри её идеального носика трепыхали — ей было хорошо здесь, на западе, землях неугомонных и вздорных человечков, в храме, построенном на месте древнего алтаря, на котором приносили человеческие жертвы. Давно такое было — но этот забавный человечек, стал проявлять достаточно усердия, чтобы привлечь к себе слабенькое внимание высших. Вот только он не желал пока ничего осознавать, и выбирать — и богини не имели права вмешиваться, они давно даже забыли о всяком таком нелепом — связываться с людьми ради каких-то своих высших целей — те времена прошли, когда это было еще забавным, по крайней мере, казалось таковым.

Когда Лешка очухался, все уже кончилось — кончились враги, внизу венецианцев точно всех вырезали, оставалось только выискать тех, кто попрятался по тайным уголкам. Рядом с легатом остались только двое его близких — Ник и Стефан, Николашка и Степашка — пара клоунов. Стоит заметить, что Стефан, был странный типок, он работал как проклятый, он был фанат медицины, хирургии, всего Гиппократовского, и не проходило дня, чтобы он не возносил небу молитвы, благодаря его за явление в мир и его жизнь Рината Галимардановича Аматова — учителя, который нашел его достойным, и щедро передавал ему знания, помогал набираться опыта в деле врачевания тела и души человеческой. Но кончив дело — он гулял не просто смело, Степашка гулял откровенно безгранично, и непринужденно, он был первобытный типус, совсем без тормозов — он запросто мог соблазнить жену дожа, тьфу, называть её "догарессой" не хочется, и вспоминать её титул смешно, нельзя так с милой Катариной Фоскари — тетка была о-го-го, и Степашка мог уложить её в койку просто ради медицинского эксперимента, "Как там с секосом у дам за пятьдесят?" Другое дело, что такой эксперимент он уже проводил, безумный псих, прекрасно он знал, что похотливые дамочки, которые пожили своё, встречаются повсеместно и секос с ними может быть очень забавным времяпровождением. Пара всем известных придурков, полных и достойных учеников своего прохиндея учителя — вечного насмешника и безалаберного прощелыги, неунывающего Лешки Зубрикова. Первыми его словами, после того как он очнулся, были: "Вы с этими девочками лучше не тритесь. Вот этого я вам не прощу. Вы мне еще живыми пригодитесь, болваны ненормальные".

— Легат, ты чего, какие девки!

— Тихо, Ник, легат потерял немного много крови, — усмехнулся Стефан, и посмотрел в глаза командира абсолютно серьезными глазами. Тон его голоса стал холодноватым и "медицинским", чистым, ясным как спирт. — Как рука?

— Рука, — всполошился Лешка и поднес правую руку к лицу, чтобы рассмотреть ближе. Сразу увидел — нет страшной вещи, нет этой мрази, подлой змеюки на его руке. Он посмотрел на ребят — два сволочи, нет чтобы вина дать, спирт мог бы Степашка предложить, чего-то ему нехорошо. Но Зубриков знал меру в цирке, и просто отдал приказ. — Ник, принимай командование. Стефан, я в отвал.

— Понял, — сразу отошел от командира Николас и принялся что-то указывать друзьям, которые уже занимались и трофейкой и зачисткой помещения от крыс и хомяков лишних. Потому что хомячить могли теперь в соборе только атланты. И никаких конкурентов в деле похищения чужого добра им не надо было, и вообще — не похищение, а честный захват, "захвачение в результате приключения" — вот славные определения для дела, которое будет приятно вспомнить как-нибудь потом, будет что рассказать на Атлантиде.

— Может спирту, — предложил, чуть наклонив голову Стефан.

— Незачем переводить продукт, не цепляет ни капли, ты же знаешь, — отрицательно покачал головой Лешка.

— Хорошо, руку давай, без гипса обойдемся, незачем переводить продукт, крепко лубком зафиксирую, у тебя точно перерезаны вены, можно и поспать, — начал распаковку рюкзака Стефан, чтобы оказать первую помощь командиру.

— Теперь можно и поспать, — чуть приподнял руку Лешка, чтобы врачику было удобней с ней возиться. — А вы значит слепошарые, не видели ничего лишнего.

— Не знаю о чем ты, легат, — спокойно усмехнулся Степ, начав фиксацию пораненной руки командира. — Значит, не нашего ума дело.

— Сволочь и скотина, — улыбнулся другу Лешка. — Видел ты этих двоих. А может одну. Я по глазам твоим бесстыжим вижу, что ты видел. И Николашка видел.

— Ни фиги подобного, ни финика, ни маслинки, — отнекивался Степан. — Ничего Ник не видел и никого. И никакую. А мне не положено — не мои проблемы, не мои видения.

— Ты гонишь, доктор!

— Нет, больной, я торможу, — улыбнулся изумленному легату парнишка. — Ты сам-то их видел? Не тех, кто двое последними исчезли, а тех — которые над тобой шушукались.

И вот здесь Леша присел на измену — ничего себе заявочки. А он ни сном, ни духом, и профукал все главное — непорядок и скандал в благородном семействе, и дочка на сносях, а все соседи девственницей её считают.

— Ты меня не томи, и не дури, я потерял сознание, и рука меня подвела, — честно признался Зубриков. — Что за "двое" надо мной шушукались?

— Нет, Альоша, не впутывай меня, это твои серьезные дела. Только твои. Я с Ринатом Галимардановичем много чего видел. Понимаю многое. И знаю многое, — улыбнулся Зубрикову друг и ученик. — Одна из них что-то с твоей руки, с запястья сняла, ткань, ленту, вот и раскручивай сам это дело, раз сам себе накрутил такого.

— "Альоша", — передразнил его легат. — Болван никчемный, неужели трудно сказать "А-лё-ша"? Отчество Рината вон выговариваешь.

— Получишь по башке с мое, и не такое выговоришь, — рассмеялся Стефан.

— Николашку позови, я понял важное, будем думать серьезно, думать будете, пока я отрублюсь.

— Николас, к командиру, — громко приказал доктор.

Ник сразу оставил работу и подошел быстрым скользящим шагом ловкого кота.

А Лешка собирался с мыслями, которые вдруг стали ясными и прозрачными. И он не в лучшем свете предстал перед своим требовательным взглядом. Он понял, что нечего ему в Венеции делать. Вот нафига ему лично миланская кампания? Карманьола все сделает грамотно — будет вытягивать деньги и никаких резких телодвижений.

Торчать прорабом при постройке Ла Скалы — глупо и неинтересно.

Войнушка вообще была ни о чем: ни опыта, ни прикола, никаких бонусов. И смутно теперь он понимал — всё много важней и страшней, даже ужасней с этой Землей.

Глава 15 Ой, что будет... Алексей Зубриков

И Леша отчетливо и ясно понял, что он дурак — ему линять надо, а как? Чего он достиг? Да — закрепился в Венеции, с неплохими перспективами для существования. Основал касту фаворитов Смерти — это интересно, это потешно. Втемяшил в головы либрадоро идею постройки гранд-театра — это здорово! Вот театр это сплошные расходы, это миллионы дукатов в год расходов из казны Венеции — а прибыли несущественные, прибыли скорее прибудут в плане удовлетворения тщеславия, но не в материальном плане, хотя ремесленники хорошо поднимутся, им полезно участвовать в больших проектах. Вообще, идея основания и финансирования развлекательного центра настолько дебильна, что купиться на неё могли только те, кто уже многие года не менее дебильно спускают деньги на финансирование своих куртизанок!

Другое дело, что Леша честно признал: ему категорично нельзя затевать долгоиграющие проекты, если он в любой момент намеревается сделать ноги. В Париже было хорошо: Катенька Валуа его быстро раскусила, и с другими он разыграл карту агента Атлантиды. А в Венеции так было нельзя — слишком сильна, чтобы пойти на контакт с атлантом, а агента атлантов Совет бы просто удавил в темнице.

Он влип! И ему срочно надо было придумать, как прикрыть свое исчезновение из Светлейшей. Допустим, на роль первожреца касты он Моро сподвигнет — там можно было парня убедить поработать — статус, внимание знакомых, не влияние, нет — просто уважение, которое дорого стоит в их кругу.

Но как убедить либрадоро в том, что Алю Пачино срочно требуется уплыть на пару месяцев в... куда-нибудь! Только бы подальше от Венеции. Вопрос. И Лешка сразу принялся искать ответ, привычным командирским способом, озадачил подчиненных:

— Дела такие, братцы, — начал тему Лешка. — Накосорезил я конкретно.

На сразу сделавшиеся серьезными, но ничуть не встревоженными лица ординарцев, он продолжил пояснять свое видение проблемы:

— Нам категорично нельзя затевать долгоиграющие проекты. Мы в любой момент должны быть готовы сделать ноги. И не потому, что мы болваны прокололись. Атлантида превыше всего. В любой момент мы должны быть готовы прибыть и служить. А в Венеции я влип, я не могу отчалить без вопросов и проблем, не потеряв лица. Катенька Валуа про меня всё знала сразу — я атлант, точнее при атлантах, и могу оставить её в любой момент. Она меня славно поимела. И остальные вершки и корешки в Париже знали свое и мое место — там все чисто вышло, хоть и быстро.

В Венеции мы враги первосортные. Раскрываться нельзя ни перед кем. А дело надо было делать. У нас в активе на сегодня несколько забот, в которые мы вляпались, я всех вляпал. Каста фаворитов Смерти. Проект Ла Скала. И война с Миланом, не наша вроде забота, но дело крупное, мы сейчас на него сработали, не корысти ради, а только пользы для.

Думайте, советники мои маломудрые, но отличающиеся умом и сообразительностью, только перьев вам не хватает, говорунам общипанным.

— А чего думать-то? Какие проблемы? Я не понял, — честно и сразу выдал свое мнение Николас, скорчив мордашку простого человека, который сунул в рот невиданное ранее лакомство, навроде фисташки, и теперь вот пытается сообразить: "А что это такое у меня во рту, оно вкусное, или нет?" — Ты ничего никому не должен и не обязан, легат. В задницу Венецию. Пошли отсюда хоть куда, хоть домой, хоть в Александрию. Чего-то меня тянет туда, надо бы там поразнюхать — мрачная ведь девочка эта Нерезза. Она сильная девочка. Чего-то они крепкое мутят там в Египте.

— Без тебя разберутся, там коммандеры легат-капитана Виктора собак съели, кошаков чтят и уважают, — фыркнул на это заявление Стефан. Потом кивнул головой. — Но он прав, Алекс. Кому она нужна эта Венеция? Наоборот — не надо никому ничего говорить. Не надо никому ничего раскрывать. Был Аль Пачино, да весь вышел. Вернется — будет тема для слов и всяких болтушек. Ты свободный человек, никому ты не слуга и нет власти над тобой. Ты чего?

— Так проекты! Вы чего? А Каста и Ла Скала, — завопил во весь голос Зубриков, не способный понять такой пофигизм и пренебрежение к делу.

Но парни только фыркнули. Они выглядели парочкой молодых людей, которые на самом деле, чистосердечно и простодушно не хотели признать какую либо значимость Серениссимы, она для них была забавным, опасным, но вполне ликвидируемым городком. Они жили Атлантидой. Они вдвоем при желании, не особо напрягаясь, могли уже стереть эту Венецию с лица земли — потому что это был всего лишь городок на паре островков, небольшой городок с населением в полторы сотни тысяч человек, да они его, не парясь, взорвать к Люцику были способны. И плевать им было на детей, женщин и стариков со старухами — и глаза такие чистые, добрые, хотя у Николашки глазки были прохладные, волчонок он был. А Стефан — красавчик, проныра и опаснейший парнишка, еще один мерзкий типчик из компании Лешки — он был человеком Средиземноморья, сразу не разберешь толком, откуда он, но он везде был свой: и в Греции, и в Италии, и в Пиренеях, и в Европе — но все же в нем черты чего-то южного угадывались. Лицо у него уже сталось холодноватым и чуть отстраненным своим выражением, циничности много он пережил. Хладнокровия и спокойствия в полной мере испытал Стефан — хирург это особый образ жизни, особый гуманизм, в глазах паренька был холодок, но нисколько не враждебный, а просто покойный и чуть усталый, словно он таит мысль: "Как же вы все меня достали, со своими болячками". У него была пара родинок над правой губой — хоть какой-то изъян на мордашке знойного красавчика. Зубриков в свою команду отбирал только красивых мальчиков — работа такая.

— Проекты, — фыркнул Ник. — А оно нам надо? Ты и без касты стариков либрадоро вокруг пальца обведешь и под наши дудки плясать заставишь. Подрастут парни — и что? Мы их всегда к рукам приберем, пустые они, мелкие.

— И то, — согласился с другом Стефан. — Ла Скала грамотно сделано. Это настоящий проект "Белый слон" — Только в Венеции такую дурь и можно было втюхать. Они же дикари, на куртизанок своих готовы золото швырять, такой же бред, как на театрон. Но красиво жить не запретишь. Вольно им беситься с жиру — пускай дуркуют, Атлантиде легче.

— А вы резкие нахалы, — заметил Лешка, который никак не мог принять такое пренебрежение к Сиятельной империи. Она его не восхищала — что за глупости — но она его впечатлила по полной. Посидев в канцеляриях, потратив сотни дукатов на покупку не такой уж и секретной информации — значительная часть инфы в Серениссиме была прозрачна, допустим, ежегодно всем венецианцам публично рассказывали о финансовых итогах года, венецианцы прекрасно знали: сколько миллионов они заработали, сколько налогов заплатили, и на что ушли деньги налогоплательщиков. А деньги уходили не только на смутные темы поддержания строений в порядке, поддержка и развитие флота в порядке — согласимся, там все мутно и навевает мысли о казнокрадстве. Деньги тратились и на правильные вещи: бесплатная медицина и образование — это было солидно, это было дукатно!

Лешка вообще однажды завис в шоке — а что там сейчас и давно уже творится в Новгороде! У него в голове были какие-то бредни на уровне: правили купцы и приглашали к себе для отмазки и интриг князька из семейки правящей династии. А там ведь Ганза заправляла. Там статус был свободной торговой республики. Ого!

Вот что характерно — венецианцы были долгожителями — их дожи до семидесяти постоянно доживали! Восемь десятков лет — нормально для смерти обычного жителя Сиятельнейшей.

Франческо Фоскари избрали дожем два года назад, ему было уже пятьдесят — толковый дядька, крепкий сволочь, он долго проработает на своем посту. Фоскари подсуетился на четкой позиции по отношению к войне Флоренции с Миланом, его предвыборная кампания оказалась удачной.

Милан пару лет назад и начал реальную войну против Флоренции, выйдя за рамки обычной резни между торговыми конкурентами. Понятно дело, Геную то он к тому времени скушал. Медичи, род которых во Флоренции уже реально заправляет, бросились в Венецию за поддержкой — но! — ничего толком не обещая взамен. А кому нужна чужая война, если не сулит выгод? Угрозы, что флорентийцы, как генуэзцы, признают миланца своим господином, и останутся вечно обиженными на венецианцев — смешно. Когда придет время войны — придет время войны. А пока идет время торга — где ваши деньги, господа флорентийцы, что у вас есть предложить? Вы и так никакие не союзники, а вечные конкуренты и задравшие носы позёры. И Флоренция поняла — мало заплатили гнусному Фоскари, не впутали они Венецию в свои проблемы, самим придется воевать: нанимать новые банды наемников, новых кондотьеро.

Лешка, наконец, разгадал загадку, отыскал корни того презрения, которое вызывали итальянцы у милитаристов поздних времен. Итальяшек было привычно презирать за их культуру войны. Причина этого была в давней деятельности института "кондотьеро"! "Кондотьеро" — наемный военачальник отряда — "банды" — решал слишком много, он был свободен в своих манипуляциях — а бывали гении, талантливейшие полководцы, и они никому не были верны. Не скрываясь, они работали принципиально: "Мой меч может купить любой!" Это закон. "Предай их всех — останься верен себе!" И войны стали странными маневрами. Никогда не уничтожай соперника — оставляй ростки для будущего конфликта, на нем ведь можно будет славно поднять новые репутацию, деньги, славу и опыт. Вот когда итальянцы научились воевать "искусственно", превратив войну в искусство уловок, мелких потерь при многом шуме. И вполне возможно, что великое высказывание "Война — фигня, главное — маневры", тоже родом с полей итальянских кампаний.

Признаем сразу — у соседей, в Пиренеях было жестче — испанские конкистадоры бились в кровь, они рубились с арабами. Бывало, что брали паузу, чтобы отдохнуть от войн, восстановить порядок, но уж если начинали рубиться за земли — шло месилово конкретное. Испанские вояки только потому и заработали славу великих воинов, что они на самом деле были настоящие вояки, не подобные клоунам итальяшкам-кондотьеро. Итальянцев извинял один факт — они на войне убивали итальянцев — это требовало деликатного подхода, это были гражданские войны. Для атлантов что-то в этом было понятное, симпатичное, когда итальянцы хитрили и берегли итальянцев, устраивая маневры, красовались умением подставить под удар банды иноземных наемников, но — в плане и сути развития милитаризма — абсолютно бредово велись войны в Италии. Достал меч — убей. Тогда меч в ножнах — для всех и всегда будет угрозой. Итальянцы просто потеряли лицо, как вояки оказались всем смешны, что они выиграли? Время покажет, это была иная планета, иная история. Но гражданская война — не та война, на которой можно развивать искусство побеждать — Лешка это понимал, и снисходительно приглядывался к звонким фактам побед кондотьеро на полях итальянских кампаний.

В начале года в Венецию приехал Карманьола — самый знаменитый кондотьеро Италии этого времени. Его судьба была потрясающа. Сын свинопаса, поднялся до генерала! На службе у миланского герцога Висконти он одержал ряд блистательных побед, женился на кузине герцога, был назначен губером Генуи и понял — его засовывают в политику, в бюрократию — его хотят кончить. А врагов у него было полно! Сфорца — подрастал отличный молодой талант. И Карманьола рванул в Милан, разбираться с герцогом Висконти: "Что за дела!" — его начали мариновать, не допускать до персоны толстяка, и тогда он отступил, спрятался и... дождался убийц, посланных Миланцем. Прикончив этих неудачников, он рванул в Венецию — где раскрыл все планы Висконти по захвату республики. А Филипп был ученый, великолепный теоретик, у него планы на все случаи жизни были — наверняка, даже план как стать Папой Римским таился где-нибудь в папочке из кожи особо вредного преступника. Карманьолу внимательно выслушали, признали его донос ценным, и его приняли. Тысяча золотых дукатиков в месяц — зарплата достойная главнокомандующего сухопутными силами. У Висконти он имел сорок тысяч в год, титул графа Кастельнуово, освобождение от всех налогов и дворец в подарок, и шанс хлебнуть яда в любой момент — Карманьола выбрал спокойную старость. Ему было уже сорок три года — жить хочется, а хорошо жить еще больше хотелось сыну свинопаса.

Никто не доверял этому наемному-сам-себе-на-уме таланту мутить воду и лить кровь, дож и совет Сиятельной знали цену всем предателям, не было Карманьоле веры ни на грош — да его прямо рассматривали как агента Филиппка Висконти, но война могла стать выгодной в экономическом плане операцией. В любом случае — порушить экономику Ломбардии — это так приятно погадить конкуренту! Венеция ввязалась в сухопутную войну! Карманьола стал посланником во Флоренцию — Венеция обнажила меч. Она могла себе сейчас позволить сухопутную войнушку.

С султаном Мехметом у Венеции был мир и торг — и все были довольны. Мехмет копил силы для удара по Константинополю. А Венеция... они понимали, что воевать с турками — не надо, турки далеко за морем и везти туда армию — несерьезно. Невыгодная война. Ради чего? Несерьезно. Торговать надо с турками — пряности это вечное.

Лешка давно уже высказал парням свое понимание тонкостей милитаризма в Италии. И сейчас пожинал плоды просвещения! Ник, который неплохо справлялся с должностью штабиста и планированием именно активных боевых акций, улыбнулся добро и невинно:

— И война с Миланом — не первостепенное дело, босс. Пусть Карманьола мутит. Я его видел: маленький, толстенький, кривоногий, с мечом отлично обращается, с коротким, кошкодером — противник опасный, — продолжал анализ Николас. — Он человек видный, нос у него как у пьянчужки.

— Он не совсем здоров, правильно сделал, что приехал в Венецию, — кивнул молодой доктор. — Вот только его интриги ему жизнь укоротят быстрей, чем его пьянство и обжорство. А по делу, я солидарен с тобой, миланская заварушка — ерунда. Пусть грызутся, как раз там — нечего вмешиваться. Ты легат пойми, у нас задание какое первейшее и главное?

— Сбор информации, поиск уязвимых мест, диверсия, — спокойно заметил Лешка.

— В чем ты влип? Все умно, учёно, благородно, — Стефан подмигнул командиру. — Сдается мне, ты нас дуришь! Дурь у тебя в башке от потери крови! Иди Ник, займись делом, а я этого пациента на борт отнесу. Вали в свой отвал, командир, пора в люлю, как говорит легат Ринатус, про вас, всяких младенцев неосознанных.

— Скоты богомерзкие! Стоять — бояться! — вновь завопил легат, возмущенный такой дискриминацией и дискредитацией его должности и важности командования.

— Я никуда и не иду, — заверил его Николас. — Ты Стеф, тоже аккуратней на поворотах, ты док — это одно. Но ты не командир, следи за распоряжениями.

— Ему шок надо, чтобы уснул, расслабился, он болен, — меланхолично, с видом скучающего от этого цирка, заметил Стефан.

— Я не просто болен, я в непонятках, а вы не помогаете. Вы очень резкие парни. Надо деликатней, — заметил Лешка.

— Так куда деликатней? Тихо ушли, и все дела. И все довольны! Парни чуток башкой напрягутся без этих заморочек с ядом тарантула — но там психологическая зависимость только, — заметил Стефан. — И без нас проживут, и без тарантеллы, хотя танцевать могут и так — себе в удовольствие. Я правда не вижу никаких минусов в нашем внезапном исчезновении с горизонта венецианцев. От проекта Ла Скала они уже не откажутся. А это дыра в бюджете. Они в прошлом году подняли стандартно. Ежегодный доход с торговли составил десять миллионов дукатов. Затраты — семь миллионов и пятьдесят тысяч дукатов. Каждый год монетный двор Венеции стабильно чеканит миллион дукатов золотом и двести тысяч серебром. Два миллиона в тайничок про запас. С новой стройкой они влипнут по самые сундуки либрадоро. На несколько лет влипнут. А мы еще пожалуем, нам не трудно чего нового им подкинуть.

— Ты красавчик, легат, финансовая диверсия отличная — пусть разгребают, бери рюкзак — пошли домой, — весело улыбаясь своей простоте, подмигнул шефу Николашка.

— Ладно, командуй здесь. И вообще. Там с пристанью бережней. Пока Апфия суда не выбрала для транспортировки трофеев — не пожгите их лоханки. Пошли потихоньку, Стеф, до борта проводишь.

— Ты не спрашиваешь, я делаю доклад, мое дело маленькое. Все наши целы, ран нет, травм нет, — чисто сработали по собору, — доложил Николас легату.

— Хорошо сработали, объявляю благодарность, — улыбнулся Лешка.

"Служим атлантам!" — рявкнули эти два охламона и все занялись своими делами. Ник продолжил шуршать по вверенному участку, распоряжаясь легионерами. А Стефан помог Легату дойти до каюты, и вернулся перевязывать раны и мозги пудрить этим нахалкам с ярковыраженным жаром между ног.

Вечером и Апфия посыпала солью сахар, завив прямо и конкретно:

— Алекс, не дури! Давай со мной на Сардинию. Ты пойми мой интерес, — они присела к нему ближе, и ему сделалось чуть неуютно: она его возбуждала очень, девочка она была горячая, крепкая, сильная и очень опытна в постели. — Ты мне не очень нужен, и без тебя хорька обойдусь. Но вот твои мальчики — хороши! Они сытые, Алекс, они моим девочкам не парят между ног. А остальные легионеры — они чище, они заводные, они горячие, они обычные и нормальные мальчики. А ты и твои балбесы — ты все понимаешь, вы хуже моряков, но такая работа — вы с девками не церемонитесь, и это хорошо. Но вы сытые и все контролите. И свои нужды при необходимости не с моими девочками справите.

— Ты просто зверь, — всхлипнул от смеха Алешка. — Ты просто зверь, Апфия, ты меня убиваешь. Я не нужен. Мои мальчики пригодятся, потому что они — сытые трахальщики.

— Не люблю это слово, дурак! "Трахтибидоханы" — намного смешней и забавней ты однажды сказал, — рассмеялась довольная капитан, она сообразила, что он попался на приманку. И заиметь такого ухаря в деле с Сардинией — это бонус. Сардинию взять — это не Эксетер разрушить, не скромный Задар бомбануть — это был солидный крепкий остров, и там придется немало побороться. И она прямо сказала Лешке то, что он и сам знал. — Арагон свое так просто не отдаст — тем более, у себя под боком! Атлантам там далеко до дома, а Пиренеи — в сутках ходу! Хотя это мне от Кальяри до Барселоны сутки, а им там и все пять можно галерами веслами махать. Смешно, но мне пять с половиной суток от Сардинии до Атлантиды идти. Алекс у нас логистика практически одинакова, но разные силы. Мы слабей, мой рыцарь.

— Тьфу на тебя, бесстыдница, какой я тебе рыцарь! Я...

Лешка вдруг раздумал шутки шутить. Тема была важная — Апфия была настроена убийственно серьезно. Сегодня её девочки обошлись ранами и порезами — стрел они словили немало. Задарцы решились подурковать, этакие мерзавцы. Им сначала громко заявили, что их никто не трогает, и скоро амазонки уходят, а они пусть остаются. "Еще одна стрела в амазонок — запылает ваш Задар", — спокойно заявили этим буйным мастерам спрятаться и пострелять из лука. А буйные шалуны не поняли и пальнули опять. Тогда — не размышляя, а следуя старому римскому закону "Угрожал — наказуй, наказал — пригрози" — в Задар полетели болты аркбаллисты с зажигательной смесью. А это было непросто — потушить смесь химика Аматова, там песком или землей надо засыпать, но ведь это же не сразу в голову приходит, сначала срабатывает кукушка примитивная: "Огонь, пожар — залей водой!" А горючка Аматова от воды не затухала — там он накрутил химию крепкую. И Задар заполыхал быстро и обильно — жара стояла уже второй месяц, и дерева в городе было достаточно. Всё. Больше не было никакой стрельбы. Никакого шума. С криками и воплями потушили пожары, и затих Задар. Даже колокола стихли трезвонить свой надоевший набат — без толку, все поняли — надо затаиться и ждать, когда эти звери и матери зверей уплывут.

Тем более, началось волнение! Коммандеры и Лешины парни не зевали, а только рады были избавиться от должности переносчиков трофеев — лентяи и тунеядцы! Самые хитрые жуки распустили языки — они на славянском могут разговаривать! Они могут нужные слова говорить! Можно подумать, задарчане латинского не знали! Важные и самые буйные были из университета — латинский знали назубок. Но и на славянском было полезно прокапать мутной политинформации на тему: "Жители Задара, не венецианцы, исконные жители этих гор, города — мы уйдем с заходом солнца! Амазонкам много не надо — Атлантида требует дань! С заходом солнца амазонки уходят — вы остаетесь! Добро пожаловать на развалины, там много барахла останется! Будьте осторожны — венецианцы не все нами убиты — за вами следят глаза врагов. Мы вам не враги — мы вам противники! Вы нам противны, мы вам противны! Мы враги Венеции! Желаете? Поцелуйте венецианца в зад. Не желаете лизать венецианцам зад — с темнотой можете немного прибрать в старом городе. Никаких проблем! Этот город захватил Корпус амазонок госпожи Апфии графини Лезбоза, но ей не понравился город — уходим, зря только время потратили. Забирайте город себе! Нам он не нужен! Забирайте себе добро, которое мы вам оставили! Это наше добро. Уже не венецианское! Нам не жалко!" — и подобного бреда лилось в уши задарчан много и громко, и те слушали и соображали. И поняли — надо мешки собирать — ночью много дел предстоит, таскать не перетаскать, прятать не перепрятать. Наверное, так оно и вышло потом, амазонок это не волновало.

Планы боевой подруги ничуть не мутили Лешку, наоборот, он ей прямо заявил свое конкретное "Пфе":

— Ты девочка, мне в уши не лей пустое. Сардинию она воевать собралась. Ага! Арагон она волновать собралась, ага! А что совет решил. Или это дело без меня перехрюкали парни? Что скажешь, Апфия, — и он пристально посмотрел на неё, и она смутилась. Это был известный ей Алексус, апостол, человек страшный, потому что непонятный и сильный, чья власть неведомым образом питалась, но была явной, не скрыть такую власть от обычного человека.

— Мы говорили о возможном будущем ударе. Конечно, без тебя такое не решали. Ждали окончания твоей работы по Венеции и приезда на Атлантиду, — она неробко, но с явной просьбой, застенчиво ткнула его кулачком в плечо. — Пошли домой, Алекс. По дороге заморочимся. Я тебе свои планы раскрою. Детали, маршруты. Есть сборы по Арагону. У тебя есть мысли. Дней девять будем идти, если море будет благосклонно. Но Господь помогает верным — девять суток, милый — и мы дома! Даже гнать не буду, ровно пойду.

— Ох, ты ж, дочь Эллады хитрой, — выдохнул Лешка.

Все было так заманчиво. Уйти с горизонта на полмесяца — вполне нормальный вариант. Люди сейчас живут неспешно, тормозят безбожно, его и не хватятся, если он не заявится в течение месяца. По дому на Повельи можно оставить распоряжаться... и Леша не знал, кого назначить на этот гнилой пост. Погрозил подруге:

— Почти принято. Позови моих, Стефана и Николаса. Надо зарешать по дому в Венеции. Лену ведь там не оставишь за главную.

— Лену можно с собой, на Сардинию, можно ей при тебе работать, как решишь. Сейчас, сообразим.

И они соображали. И оказалось, что есть вариант, который всех устраивал: конопатый и рыжий Петрос, был отличным минером, а это значило одно — на хорошем счету у мастера Луиса-арагонца, главмасона, главного архитектора всей Атлантиды — известное дело, чтобы хорошо ломать, надо знать, как что построено. И Петрос нашел много интересных решений в Венеции — сейчас торчал от проекта терраццио, каких-то особых и специальных венецианских полов. Его послушать, так без этих суперских полов у венецианцев завтра потолки обрушаться и стены завалятся! Там оказались такие тонкости и вкусности масонские, что просто мозги кипели у парнишки, он на стройке все уши прогрел, выслушивая немногословные замечания и ответы венецианских каменщиков. Стать резидентом в Венеции он был рад, и сразу признался, что работы там года на четыре — там очень много работы, очень много дукатов надо, и печать, и грамоту, и все дела по доверенности. На это Зубриков отмахнулся, и послал его к Андре, лучшему другу Никитоса, вот была парочка не разлей вода: один пакостил, а другой его вечно выручал. Андре обожал всё этакое законотворческое, юридическое, крючкотвор, бюрократ и зануда! Но он был секретарем отличным — память у него была отличная, и с документацией он был божок, не бог весть что, знал своё место паренек. И мордочка у него была небанальная, есть такой тип женщин "Ледяная королева", так вот он был "Ледяной принц", морда кирпичом, спокойная, как у статуи, но красивый очень — у Лешки парни все были странные, все красавчики и все с каким-нибудь изъяном, который портил всё очарование. Зубриков и сам был лопоухий.

А за Сардинию парни сверкнули глазами. И бешенством от обоих ближайших подручных повеяло. Они сегодня вкусили крови — им очень это нравилось. Девочки рядом просто кипели. Амазонок ждал тяжелый переход — они остывали медленно. На ночь глядя все было приготовлено к отходу. Уже с пару часов гремели взрывы — после себя в старом городе амазонки оставили только камни на камне — но все лежало в руинах. Только собор не обрушили минеры — Апфия только коротко бросила взгляд на Алекса и вынесла свой приговор — рушить все церкви и пару этих монастырей! Равнять с землей не стали — это уже лишние выкрутасы и выпендреж. Все легионеры с минерами перешли на одно из трофейных судов. Легат-капитан Апфия, дула на воду, подальше от амазонок убирала мальчиков, с ней не забалуешь. Корпус распределили ровно на пять крепких судов, которые высмотрела капитан придирчивым и требовательным глазом. Остальные суда заполыхали — жуть! Горели товары, горели суда — народ на набережной хныкал от такого расточительства и явного безумия. Пять судов оказалось мало, чтобы вывезти набранное, но парни легата Алекса скромно выдвинули пару кандидатур на должности временных капитанов. Лешка кивнул, а какие проблемы? Он и двенадцать капитанов мог ей предложить. У него все могли рулить корабликом, он сам спокойно мог по компасу не волнуясь, пройти маршрут от Задара до Сицилии, а там и до Гибралтара можно, а дальше вообще знакомая дорога. В Атлантике, на треугольнике Атлантида-Мадейра — Атлантис-Сан-Мигель — Танжер — ориентировались все атланты. Вот здесь они ходили много, и навигацию этого участка все знали назубок, и на ушко, и на носок — всеми чувствами понимали жизнь океана, и могли вести корабли по необходимости.

По итогам операции, разочарован остался только легат Зубиков — не понимал он того, что с ним произошло — такое не забывается. Но не было в нем ни страха, ни ужаса — он четко сообразил подоплеку события — и как-то спокойно усмехнулся: "Так значит? Бывает. Будем жить. И с этим будем жить". Апфии он ничего не сказал, не её ума дело — но на Атлантиду теперь надо было рвать когти быстро и честно — это не шутки, о таком надо оповестить парней. И что там говорил Степашка! Они что, с Ринатом не только с такими как Христос сталкивались, а реально контактировали с... думать о полном фантазийном и мистическом варианте реальности ему не хотелось. Но дурь творилась беспредельная! И как жить дальше, с какой оглядкой, с какими языческими танцами с бубном? Картина мира вставала с ног на голову, точнее, не укладывалась в голове, поскольку укладывалась на живот и весело болтала в воздухе ногами, и показывала язык всяким умникам и пройдохам вроде Зубриков, которые воображают, что все они знают, ко всему они готовы. А вот ничего подобного!

Лешка стоял на палубе, поспал он несколько часов, хорошо себя чувствовал. И дыхание моря ему помогало думать — хотелось даже попросить Апфию, чтобы ему кресло вынесли на ют. Хотелось крепкого кофе. И поскорей добраться до дома. Не мог он в одиночку сообразить, что им делать теперь, когда на горизонте атлантов нарисовались старые боги и богини. Этот мир оказался не прост. Этот мир оказался совсем не прост, и был готов остановить таких резких и наглых ловкачей, навроде Алексея Зубрикова, хитрого русского попаданца, который воображал, что ему море по колено и горы по плечу. История принимала неожиданный поворот.

Лешка внезапно рассмеялся: а он выжил! Значит — будем жить. Посмотрим, каковы вы на вкус — сиськи богини. Ой, что будет...

Послесловие

Дорогие читатели, вашему вниманию предложен большой отрывок романа, в котором вы ознакомились с наиболее бодрыми и яркими эпизодами приключений Лешки Зубрикова и его друзей в Венеции летом 1425 года. Я автор начинающий, мне, конечно же, хочется, чтобы меня читали. Я стараюсь писать простенькие и незамысловатые веселые приключенческие книжки. Я оригинален, ищу свой путь в деле электронного писательства. Дело не такое уж старое — недавно, и четверти века не прошло, как интернет вошел в нашу жизнь, и писатели получили возможность не писать более в стол, а публиковать свои работы, в электронном формате. И это здорово — читатель получил возможность более плотно, более близко прикоснуться к творчеству — связь в Интернете это сильнейшая сторона. Читатель всегда участвует в творчестве, он комментирует, вносит предложения и советы. Это круто! Это прекрасно. Я начал бодро, написал за четыре месяца четыре романа — а чего не написать, если только и живешь этим — я больше ни на что не отвлекался. Хотя, вру, конечно, и в Интернете постоянно ищу красивые детали и тонкости, и книги новые почитываю, и в игры играю, и кино новое, а более — старое смотрю, и даже футбол продолжаю смотреть. Но часов 12 ежедневно я всегда пишу, а вдарить по кнопкам часов на 17 — тоже классно иногда, тоже бывает, особенно когда начинаешь новый роман и все так вкусно, притягательно, и фантазия просто плещет. Надо учиться воплощать свои фантазию и мысли, надо только аккуратней овладевать ремеслом писателя, учиться писать грамотного и разнообразно.

Знаете, со мной случилась большая неприятность — был дурачок, который отчего-то не смог сразу понять простую вещь: так писать нельзя, как ты пишешь, Устомский! Я как с цепи сорвался! Еще бы — я публиковал давным-давно на Самиздате пару своих новелл, этаких замудренных, высокостильных, хитрозавернутых и с претензией на модернизм всякий — ха! Да за восемь лет страницу посетило человек 300. А когда я начал публикацию своего первого романа — выкладывать каждый день по главе, свежей, только что написанной — я увидел, что страничку посещают тысячи. И меня это ошеломило. Я хороший интеллектуал, талантливый, чего уж там и диплом у меня философский, и за 50 лет я всякой такой литературы начитался, я многое знаю интересного и увлекательного. И как дурак я четыре первых романа так и работал — написал главу, строго просмотрел, исправил ошибки и вперед, болван — публикуй, размещай на паре-тройке сайтов в библиотеках электронных книг. Это была ошибка новичка. Такое могут себе позволить только мастера — которые никакие не болваны, и вовсе не халявщики — они прожили начало своих циклов, они настолько пропитаны атмосферой своих романов, что некоторые могут "писать набело", то есть публиковать свеженаписанные главы новых приключений своих героев. Только знакомство с сайтом Василия Михайловича Маханенко меня изменило. Для его сайта я взялся править свой первый роман — литРПГ — и ужаснулся: там править не переправить, проще заново все переписать! И я задал простой вопрос на форумах сайтов: "Как быть? Как публиковаться?" Мне полтора часа полоскали мозги, я вел беседу о важном, и с очень славными и культурными людьми, но все вокруг да около, все не в тему. Только через полтора часа, мне ответил один писатель, спасибо ему — Алекс Рауд — кстати, очень внятный автор, и пишет симпатичное мне фэнтези, рекомендую, там герой грамотный, и вроде бы весело в книгах и бодро. А ответ был простой, такое лежит на поверхности, и только слепые глупыши его не видят. Писатели не публикуют свежие отрывки! Нормальный писатель уже написал роман, он его правил, исправлял и все в нем менял долгое время. Законченное произведение — публикуют отрывками, главами, эпизодами. Это важно для сайтов электронных библиотек, это привлекает и удерживает читателя на сайте, это свои там заморочки. Но и писателю важно, напоминать о себе, а то непорядок — выложил весь роман, а его за неделю новинками забросили в низ таблицы произведений, "на нижнюю полку" — нехорошо, надо себя постоянно наверх таблицы, "на видное место" обновлять и выкладывать. Дело ясное, понятное, простое и серьезное! Я дуришка не понимал. Но я не особо стыжусь двух первых романов. Я неплох, обычный середнячок, нормальный автор, другое дело, что не сразу "рука вспоминает, как надо описывать", я с 1999 года не писал вообще, бросил, сцене отдавался: театр и музыка. Роман "Прагрессоры Атлантики" я даже немного исправил, просто повествовать от первого лица — это уж совсем просто, в смысле небогато, и меньше возможностей для творчества, мне самому уже через пару месяцев вломно стало. Я второй роман цикла "Прогрессоры Атлантики", роман "Англии капец!" уже работал, рассматривая со стороны автора похождения героев, а не только от лица Лешки Зубрикова, своего Альтер-эго.

Путь у меня хитрый, мне 50, я специалист только в одном — я преподаватель философии. Но я не желаю Вам мозги пудрить и учить Вас жить и всякие прочие нравоучения и благомудрости навязывать. Ничего подобного! И себя я не позволю дурить и критиковать. Да, я спокойно посмотрел на молодой жанр "Альтернативная история" и увидел забавное — его уже пытаются канонизировать, какие-то правила и законы жанра пытаются навязать новым авторам. Ребята и девушки — молодые авторы — вам предлагают идти на поклон к опытным специалистам, которые вас будут учить во всяких узких и специальных вопросах. А зачем? Кому они нужны? Пишут свои великолепные мастерские романы и ура! Я с восторгом читаю и перечитываю книги, написанные 7-5 лет назад — отличные книги и специалисты настоящие, они жизнь отдали своей работе, там мастера и спецы высочайшего уровня профессионализма. Я сел, включил свое профессиональное мышление, и быстро нашел свой путь, который не без минусов, но он мой — он классный. Я фантаст и фантазер, я своих героев в альтернативную Землю закинул, а не просто в альтернативную историю. Всё! Не надо меня критиковать — у меня и Волга течет с востока на запад, и железо может плавиться при температуре 500 градусов — хотя это бред полный, над которым рассмеются металлурги и географы. История у меня такая, какая мне удобна: я Катерину Валуа на трон Франции усадил! И меня просто невозможно критиковать в 90% случаев — и я понимаю — я теряю 90% внимания читателей и критиков, им не интересно, я мало позволяю участвовать в процессе. Меня можно похвалить и поругать, но это нормально я рад, что я нормальный автор, у меня есть благосклонные читатели, и есть люди, которые почтили меня вниманием и выплеснули свой негатив — для этого искусство и дано — ругайте Устомского, а не близких людей и знакомых. Устомский — это псевдоним, это ненастоящий человек, это такая же "матрица", как его цифровые романы, и выдумки всякие. Я реальный, нормально дистанцируюсь как от Алексея Зубрикова, так и от Устомского. Не надо путать автора и писателя, моя точка зрения на мир вовсе не совпадает с точкой зрения и мышлением автора рассказов об альтернативной планете Земля. Мне не сложно мыслить особым образом, это просто: знакомо любому профессионалу, на работе — работай мозгом как надо, как учили, как должно. А в остальное время жизни будь человеком, не надо тащить работу в дом, и близкие это оценят.

Я вовремя остановился. Роман "Венец Венеры" я за месяц написал, и чуть не застрял в правках, улучшениях и обновлениях — там тоже трудно остановиться. А перечитывать первую главу на сороковой раз... да, во многих правках — многие печали. Честно скажу — тьфу, ненавижу уже эту Венецию и все эти её прибамбасы, как в конце февраля Париж ненавидел, — в Арагон хочу, к испанкам. Там Барселона, там классно, там такие здоровские сюжеты — показывать баскам футбол не надо, совсем нехорошо выйдет, они и без того горцы честные, свободные и загадочные! Там тему феминизма амазонок ого как можно усилить. Я окончательно решился уважить девчонок — женское начало это славно — может и читательниц прибавится. Но у меня вся боевка будет связана не с легионерами, а с безбашенными девчонками амазонками — там тема сложная, многогранная и особая — понимать надо : )

Автор электронной книги — понимает, он живет на благотворительность своих поклонников. Пираты — это нормально, это интернет, это необходимость в данной отрасли. Я общался с одним честным пиратом, он сказал, что это дело принципа. И всякие противо-пиратские защиты — бред и глупости! Пират покупает книгу! Да-да, пират честно покупает книгу, а вот потом он пиратствует: читает вслух, а знакомая сидит рядом с ноутбуком, печатает электронную копию — за вечер готова копия, которую размещают на сайтах с бесплатным доступом к электронным книгам. Просто, мы не "бумажники", даже молодой автор сразу может рассчитывать на внимание тысяч читателей, десятков тысяч — если сотня читателей оплатит труды автора — уже неплохо. Вы понимаете, что реально гробит свое здоровье перед экраном монитора, реально пашет только автор, остальное это уже дело "матрицы", и умения организации доставки электронной книги к читателю. Организаторы сайтов — достойны уважения, кто сам профессионал понимает, ценит и уважает чужую работу.

Я немного сжулю! Немного некрасиво поступлю. Я решился с этой книги — уважить читателя. Вы прочитали практически самые вкусняшки. За скобками осталось не самое веселое, не самое прикольное — но важное, очень важное для более полного понимания, какова она могла быть жизнь в Европе в 1425 году. Повторю, я внимательно и тщательно изучаю это время — но увы, там можно жизнь потратить, читая гигабайты информации о 15 веке, и все друг другу противоречат, и у каждого своя точка зрения, и на всех не угодишь, и историю пишут победители, а переписывают новые победители, и нет этому ни конца, не краю. Я вроде бы не мальчик был в 90х годах — 23 года это уже возраст выпускника вуза, но я вообще не понимал, и не понимаю: как и что происходило с моей страной — какая уж тут альтернативная история, если я историю своей страны, в своей жизни не понимаю?

Так что, итожу, кому интересно немного глубже рассмотреть характеры моих персонажей — милости прошу, это на паре сайтов, где у меня есть статус коммерческого автора (его еще не везде так запросто дают, работать надо, копить репутацию, а не публиковать романы, которые самому хочется переписать через 4 месяца).

Следующий роман — Пиренейский полуостров, Арагон, мощная империя, которая "сдулась", удивительное дело, вкусная тема, и там будет войнушка в Сардинии! Корпус амазонок эллинской фурии Апфии Павловой с наглыми мордами захватят этот остров, и начнутся не слабый конфуз и беспорядок. Там свои хитрости в европейской политике. Атлантам важно максимально ослабить западные, приморские страны — чтобы не лезли в Атлантику, плавали по морям потихоньку и с опаской — а в океан не надо, там нехорошие атланты и вообще, там бури и всякие морские Великие Кальмары и Драконы живут, не надо европейцам в сторону Атлантического океана смотреть. Я написал всего треть романа: красиво, бодренько, забавно — работать надо. Желаю вам приятного чтения, приятных впечатлений, а станет Вам неприятно и противно — тоже дело понятное, бывает, не стесняйтесь, не держите в себе каку, пишите негативные отзывы — я все понимаю, бывает. И не взыщите, мне, честно говоря, жаль много времени тратить на мониторинг сайтов — я книги писать хочу, а не на комментарии отвечать, да и расстраиваюсь я от резкой критики и негатива, хотя всё понимаю, это пустое и несерьезное именно для меня, а людям оно надо, оно реально нервы бережет. Удачи Вам успеха, здоровья Вам и вашим родным и близким. Устомский