Непрощенные...

Расстреляв бронетранспортер, один из танков большевиков, выскочил на луг и стал уничтожать нашу пехоту. Одновременно диверсанты из леса вели огонь по солдатам. Это стало причиной высоких потерь личного состава группы Вайсса.

Разведка на мотоциклах, повернув машины, попыталась атаковать засаду противника в лесу, но была своевременно обнаружено командиром танка. Пушечно-пулеметным огнем разведка была рассеяна, мотоциклы повреждены или сожжены.

Утратив возможность руководить боем, гауптман Вайсс следил за его ходом из укрытия. Он видел, как танк большевиков остановился возле раненого германского солдата, выскочивший из люка офицер стал его допрашивать. Вайсс находился близко, потому слышал, как большевик говорил по-немецки. На вороте его обмундирования гауптман заметил синие петлицы, какие у советов носят военнослужащие тайной полиции, что подтверждает вывод о том, что мы имеем дело не с обычной армейской частью. Оставшиеся в танке большевики тем временем держали под обстрелом окружающую местность, что не позволило Вайссу воспрепятствовать допросу.

Узнав от раненого, что следом движутся наши танки, а также их количество, большевик забрался обратно, их танк двинулся через луг к краю леса, противоположному тому, где произошло нападение. Здесь он заполз задним ходом в росшие по краю леса кусты, став незаметным для следовавших по дороге наших танков. Те появились вскоре. Заметив следы боя, танки развернулись в боевой порядок, но в этот момент были атакованы с тыла. Первым же выстрелом большевиков был подожжен наш Т-II. Второй попытался атаковать противника, но был подбит, а затем подожжен. Два оставшихся танка успели уйти с линии огня, достигли края леса и оттуда открыли огонь, однако русские, используя складки местности, уже покинули поле боя. Попытка преследования по их следам привела к взрыву второго самодельного фугасного устройства, приведшего к срыву гусеницы у одного из двух оставшихся танков. Гауптман приказал прекратить преследование, опасаясь, что оставшийся танк может не справиться с русскими диверсантами. Тем не менее он успел сообщить о нападении по рации. Неподалеку в небе находился разведывательный самолет Вермахта, который прилетел и попытался остановить большевиков. Русские к тому времени находились неподалеку от поля боя, командир большевиков был виден в открытом люке. По всей видимости он отдавал приказания оставшимся в лесу диверсантам. "Шторьх" атаковал, однако огонь из легкого оружия не смог причинить вреда танку. Тем не менее, как утверждает гауптман Вайс, командир большевиков был ранен. Он исчез в люке, а танк стал двигаться по лугу зизгами, как видно, готовясь к бомбежке. Бомб на вооружении "Шторьха" не имелось, он вновь атаковал из пулемета, но в этот момент был обстрелян из леса. Пулеметная очередь с близкого расстояния повредила самолет, после чего тот немедленно улетел. Большевистский танк вернулся к лесу и забрал русских диверсантов. Один из них забрался на броню, двое остальных уехали на мотоцикле, скорее всего, захваченном на дороге при нападении на Цорна. В коляске Вайсс заметил связанного немецкого офицера, из чего следует, что майор попал в руки большевиков живым.

По словам летчика он не заметил второго танка большевиков. Возможно, они разделились. (Пометка на полях: "А был ли второй танк?")

Помощь, запрошенная с самолета, прибыла к месту боя в сумерках, когда преследование большевиков утратило смысл. На рассвете поиск русских диверсантов продолжился, однако ни с воздуха, ни на земле следов передвижения обнаружить на удалось. Скорее всего, большевики бросили мотоцикл и танк где-то в лесу, а сами отошли пешим порядком.

По свидетельству Вайсса, русский танк, атаковавший его группу, относится к типу "БТ" и имеет бортовой номер "27". Из оперативных сводок известно, что такой же танк и с таким же номером пять дней назад атаковал нашу часть в селе Белицы, где диверсанты захватили секретные документы. Ранее этот же танк разгромил ремонтную базу Вермахта в деревни Петришки и уничтожил отправленный на их поиски сводный взвод отремонтированных легких танков и полувзвод пехоты. Из чего следует, что мы имеем дело с действующей в нашем тылу специально подготовленной и чрезвычайно опасной диверсионной группой противника. Не трудно предположить, что их действия координируются командованием советов. По нашим предположениям, группа той же ночью была переправлена в расположение русских самолетом. Танк и мотоцикл оставлены в тайном месте для возможного использования в других операциях.

Наши потери:

1. Танки Т-II — 2 шт. Восстановлению не подлежат.

2. Бронетранспортер — 1 шт. Восстановлению не подлежит.

3. Грузовик — 1 шт. Восстановлению не подлежит.

4. Мотоциклы — 3 шт. Один можно отремонтировать.

5. Личный состав. Убито — 19 человек, из них трое унтер-офицеров и один фельдфебель, ранены — 14, из них один унтер-офицер.

Потери большевиков неизвестны. На месте засады трупов и следов крови не обнаружено.

Гауптман Вайсс не пострадал. Его поведение в бою вызывают сомнения, однако командир танковой дивизии генерал-майор Вайсс ручается за своего племянника.

Жду ваших указаний.

Командир 267-й дивизии генерал-майор фон Вахтер".

Резолюция:

"Позор! Полудюжина большевиков с одним танком дважды разгромила превосходящие их по силам части германской армии, не понеся при этом потерь! Гауптмана Вайсса, проявившего преступную беспечность и личную трусость, разжаловать в рядовые и направить на передовую для искупления вины перед Рейхом! Мне плевать, чей он племянник! Достоинство германского офицера — в его храбрости, а не в наличии высокопоставленных родственников. Поиски диверсантов продолжить! Принять необходимые меры предосторожности в тылу Панцергруппы! Привлечь к поискам люфтваффе и местных жителей, лояльных к нам. В случае повторения происшедшего, виновные будут смещены с должности и отданы под суд!

Гудериан. 4 июля 1941 г.".

Глава 9

Олег.

Рядом кто-то дышал. Я открыл глаза и скосил взгляд. Попова сидела у кровати и мирно спала, уронив голову рядом с моей. Затылок и макушка ее утопали в мягком пухе: в обрамлении белой наволочки виднелось только лицо. Оно было насупленным: строго сдвинутые брови и поджатые губы. И во сне бдим...

Попробовал приподняться. В груди кольнуло, я зашипел, но сдержался. Будить ее не хотелось — пускай спит.

Грудь укрывали бинты. Осторожно исследовал их рукой, наткнулся на выходное отверстие пули и скрипнул зубами, ощутив толчок боли. Вот ведь гад! Удружил, фашист! За тарахтеньем танкового дизеля не услышал, как подлетел. Хорошо Горовцов помог: приласкал ганса из "МГ". Не то лежать бы нам... Я вдохнул, выдохнул и продолжил исследование. Та-ак, остальное в целости, уже легче. Кружится голова, одолевает слабость, однако тело подчиняется. Стащил одеяло. Вот те раз! На мне не было даже белья. Совсем не уважают командира! Пошарив взглядом по комнате, заметил на лавке сложенную стопкой форму и поковылял туда.

Все оказалось на месте. Гимнастерка, шаровары, майка с трусами. Выстиранные и поглаженные. Дырки от пуль заштопаны. Морщась от уколов боли, оделся. Сапоги оказались здесь же — под лавкой. Кое-как намотав портянки, натянул их и выбрел наружу. Двор хутора был тих и безлюден. Только Коля-мехвод сидел на ступеньках и, неловко пуская дым, тянул цигарку.

— Брось! — сказал я, подходя. — Не стоит привыкать.

Он смутился и опустил руку.

— Дай!

Взял из протянутой руки цигарку, затянулся. Жгучий дым крошеного самосада ободрал горло и ударил голову. На мгновение повело. Я оперся о стену и осторожно присел. Коля смотрел с тревогой.

— Все путем! — успокоил бойца. — Давно не курил.

"И не стоило!" — сказал его взгляд, но сам мехвод промолчал.

— Где танк? — спросил, чтоб сбить возникшую неловкость.

— В лесу. Вы ж сами приказали. Там же тележка и мотоцикл. Замаскированные.

Такого приказа я не помнил. Я вообще ничего не помнил. Только смутные обрывки.

— Что тут было? — спросил осторожно. — Пока лежал?

— Немцы приезжали.

— И?

— Переполох случился. Хлопцы в лесу, здесь только Люба, хозяйка и я. Вас скоренько спустили в подпол, тяжелый вы, товарищ командир! — Коля вздохнул. — Я — следом заскочил. Попова в платье была, потому осталась. Они подпол закрыли, сверху половик бросили. Слышу — топот над головой, немцы загергетали. А вы зашевелились, думаю: все! Застонет командир, немцы услышат — и хана! Рот вам закрыл, — он показал ладонь, — а вы зубами — хвать! Больно, но стерпел. Немцы, к счастью, не задержались. Походили, посмотрели, забрали яйца, нахватали курей и уехали. Спешили. Хозяйка до сих пор по курям убивается. Говорит, уж лучше б нам несушек на суп, чем немцам... Еще говорит...

— Так. Отставить кур! Давай сначала, — попросил я. — С той поры, как немцев раздолбали. Ничего не помню.

Он глянул удивленно. Я молча ждал.

— Ну... Эта... Как отъехали после боя, вы, товарищ командир, приказали елку срубить и привязать сзади танка — следы гусениц заметать. У нас же траки плоские, не такие, как у немцев, замести легко. Сделали. Ехали без фар — луна светила. Как добрались, велели танк, тележку и мотоцикл в лес отогнать и укрыть — чтоб ни с воздуха, ни с земли... Следы колес и гусениц замаскировать. Сказали: немцы непременно будут искать. Мы занялись, а вы к дому двинулись. Только не дошли. Вот здесь упали, — Коля указал на середину двора. — Как сноп.

Не помню.

— Мы, конечно, бросились к вам, занесли в дом. Зажгли лампу, а у вас гимнастерка в крови. Отсюда, — Коля указал на грудь, — и до пояса. И сзади. Попова кричит: "Врача!", хозяйка вспомнила, что в селе фершал есть. Съездили.

— Не стоило! Проболтается.

— Хозяйка сказала: надежный — в Гражданскую за красных воевал. Раны врачевать умеет. Фершал сказал: повезло вам. Пуля вошла сюда, — он коснулся мышцы за ключицей, — а вышла здесь, — он ткнул пальцем в грудь, — наискось. Жизненно важных артиллерий не задела. А вот крови потеряли много. Фершал сказал: надо было сразу перевязать...

— Артерий.

— А?

— Артерий, а не "артиллерий".

— Ну да, товарищ лейтенант, фершал так и сказал.

Я кивнул: надо было подумать. Что еще важного я пропустил?

— Самолет прилетал?

— Вчера ночью. Забрал немца и документы. Хотели вас отправить, но товарищ младший лейтенант побоялся, что помрете дорогой. Вдруг раны откроются. Сказал: лучше здесь. Товарищ Попова поддержала.

— Немцы когда явились?

— В следующий день. Много их наехало: деревни прочесали, в каждый хутор заглянули: искали нас. Но теперь тихо: второй день как никого...

— Постой! Выходит я...

— Двое суток без памяти пролежали.

Я сплюнул.

— Снедать будете? — спросил Коля.

Машинально кивнул. Он сходил в дом, принес ломоть хлеба и кринку молока. Я почувствовал, что зверски проголодался. Пока ел, Коля сидел рядом и смотрел на меня, как мать на больного ребенка. Довоевался, блин!

— Кто стирал? — я ткнул в гимнастерку.

— Люба... То есть товарищ сержант, — поправился мехвод. — Все ж в крови было. Я говорю: "Давай я!", а она — ни в какую! Постирала, выгладила... Две ночи от вас не отходила. Глаз она на вас положила, товарищ командир.

— Угу, — подтвердил я. — Это непременно. Три дня, как встретились.

Мехвод ухмыльнулся:

— Пять дней... Только для такого дела и дня хватит. Хорошая девка! За такой не пропадешь...

Он, похоже, собирался развить тему. Надо было соскочить.

— Давно собирался спросить. Почему, Коля, ты не сержант? Мехвод все-таки.

— Не успели присвоить, — он нахмурился и вздохнул. — Как раз перед войной учебку кончили.

— Не похоже, что после учебки! Водишь отменно!

Климович приосанился:

— Так с шестнадцати лет на тракторе-то.

— Как так?

— Комсомол направил. В трактористы из деревни многие хотели: работа денежная. Меня не брали: годами не вышел и образование три класса.

— Почему три? Ленился?

— Работал сызмальства. У родителей нас семеро, я — старшой. Младших кормить надо? Надо! Вот и пошел помогать. Сначала подпаском, потом — в поле. Но на тракториста выучиться очень хотел. Книжки про машины читал, в МТС ходил. Сначала гоняли, потом привыкли. Я же помогать просился. Ключ подам, или ветошь поднесу. Они ремонтируют, а я смотрю, запоминаю. Потом объяснять стали... Мандатной комиссии про устройство мотора рассказал — они дивились. Взяли. Комсомольская путевка помогла. Два года трактористом работал. Потом призыв, посмотрели на документы — и сразу в танкисты. Военком сказал: будь у меня семь классов, в училище направили бы. Командиром стал бы.

— Еще успеешь, — утешил я. — У тебя талант к технике, мотор сердцем чуешь. Таких поискать. После войны доучишься.

— Когда это будет? — вздохнул боец.

"Уже не говорит, что мы немцем одним ударом! — подумал я. — Вправили мозги. На войне это быстро".

— Где Паляница? — спросил, чтоб отвлечь его от грустных мыслей.

— На стрельбище.

— ??

— Хлопцы из села прибежали. Злые. Немцы агронома застрелили — коммунистом был, и еще женщину — жену командира Красной Армии. Гад один выдал. Хлопцы оружие попросили. Младший лейтенант дал — винтовок у нас много, но перед этим решил научить: чтоб не постреляли друг друга.

— Блин!

Попытался вскочить и охнул от боли. Ну, Илья, ну удружил! Да немцы этих пацанов как котят! А после и село сожгут...

— Товарищ лейтенант! — всполошился Коля.

В голове кружилось, так что прислонился к стене. Растревоженная рана ныла. Забылся: резких движений пока нельзя.

Скрипнула дверь. На пороге возникла радистка: растрепанная и испуганная.

— Товарищ лейтенант?!.

— Тут! — буркнул я. — Не убежал!

Она смутилась. "Дурак! — отчитал себя. — Девчонка ходила за тобой, одежду стирала, а ты?"

— Есть хочешь? — спросил миролюбиво.

Люба растерялась.

— В кринке — молоко. Хлеба Коля принесет.

Мехвод, сообразив, вскочил и скрылся за дверью.

— А вы?

— Позавтракал уже.

Она подумала и присела на ступеньку. Появившийся мехвод сунул ей краюху и мгновенно исчез. То ли поделикатничал, то ли остерегся попасть под горячую руку. Люба откусила и запила из крынки.

— В деревне так снедали, — сказала, прожевав. — Домашний хлеб и молоко. Вкусно! Садитесь, товарищ лейтенант, вам вредно стоять!

Резонное предложение. Стены норовили хоровод завести и пуститься в пляс.

— Болит? Рана?

— Угу... Ноет.

— Это хорошо. Заживает...

— Откуда знаешь?

— Фельдшер сказал. Пока раны не затянутся, вам лучше лежать.

Она говорила просто, без потаенного смысла, и мне стало неловко. С чего меня прет с ней цапаться?

Надо сменить тему.

— Страшно было? Когда немцы нагрянули?

— Да нет... Не очень, — она пожала плечами. — Боялась: вы под полом застонете. Они увидели, что волнуюсь, но по-своему поняли: две женщины, а тут солдаты... Спросили, есть ли в доме мужчины? Ответила, что нет. Они удивились, что немецкий знаю. Объяснила: учительница я, в школе преподавала. Они снова: русских солдат видели? Отвечаю: не было их здесь — хутор вдалеке от дорог. Они покрутились, осмотрели все и уехали. Забрали лукошко с яйцами, парочку курей поймали. Хозяйка хотела помешать, но я остановила. Немец это заметил и ухмыльнулся...