Сполиарум

-Что ты скажешь? — она пристально смотрела на меня и, отвечая ей тем же, я слизнул со своей руки приторно-безвкусную смесь, чувствуя, как она чуть вяжущим шелком расползается по моему рту.

-Ты разговаривала с Леной?

Сестренка кивнула, брезгливо раздавила сигарету, выдохнула в мою сторону последний дым.

-Она сказала, чтобы все решал ты, — я улыбнулся, восторгаясь прелестью оказавшихся в моей власти возможностей. До сих пор моя младшая сестренка знала только меня и страпоны моей сестры. Воображать ее, наслаждающуюся членом другого мужчины всегда было приятно нам, мы неоднократно обсуждали множество кандидатов, но ни один из них так и не был принят нами. Ранее именно Лена была против и нередко отчаянно выступала за то, чтобы выбранные мной красавцы не смогли приблизиться к сестренке, что нередко приводило к дракам между нами, в результате которых мы оказывались на полу, исцарапанные, в разорванной одежде, синяках, крови и сперме. То, что она так резко изменила свое мнение и отдала право решения мне, смутило меня. Я почувствовал за этим нечто таинственное, властное и неприкасаемое, возбудившее мои любопытство и плоть. Заметив второе, но не первое, сестренка улыбнулась и дотронулась правой ножкой до моих тестикул.

-Чего хочешь ты сама? — приподняв за щиколотку другую ногу сестренки, я положил ее на свое плечо, лаская гладкую голень.

-Я бы хотела попробовать. Вы все делали это, -в последнем я услышал ту обиду, с какой она вспоминала обычно все свои попытки рисовать, писать или петь, неизменно завершавшиеся неудачей. В этом она напоминала мне мою нескладную воительницу, за одним только исключением. Моя сестренка с самого раннего детства превосходно танцевала.

-Мне нужно подумать. — я должен был во всех подробностях вообразить оба варианта, мне было необходимо поговорить с моим добрым другом, увидеть тех актеров, которых он мог предложить для моей нежной сестренки и только тогда утвердиться в мнении своем.

-Сколько ты будешь думать? — ее нетерпение, в трепете чьем мне послышались злоба и раздражение, смутило меня.

-Не меньше неделию — ответ мой успокоил ее, напряженный блеск исчез из ее глаз, она кивнула и крохотные пальчики ее продолжили ласкать мой возбужденный член.

Теперь я сожалел, что не сказал о месяце или годе. Впрочем, она услышала только то, что хотела и решила, что уже через неделю я дам ей ответ. Будучи ее ошибкой, это не могло не радовать меня и я неосторожно улыбнулся. Решив, что причиной того было исходящее от нее наслаждение, она ускорила свои движения, сделав их более настойчивыми и вонзила неровно подстриженный ноготь большого пальца в головку. Вскрикнув, я ударил ее по ноге и отпрянул, схватившись за член и стиснув зубы, сквозь которые все же текли смешанные со слюной и ругательствами стоны. Так длилось не более мгновения. Подобно всем, кто когда-либо имел дело со мной, моя сестренка знала, что любой причиненный мне вред всегда сопровождался местью, как смерть следует за тишиной и когда я обернулся, она уже торопилась отвязать свою руку, чтобы бежать от меня. Спасением могла стать ее комната, от новых замков которой у меня все еще не было ключей, но я был быстрее. Метнувшись к ней, я схватил ее правую руку, слишком слабую, чтобы вырваться и, придавив ноги сестры

своими, задев членом ее правую грудь и почувствовав на ноющей головке твердый сосок, обмотал вокруг запястья тонкий шнурок и затянул его кровоостанавливающим жестоким узлом. Теперь она вновь была в моем распоряжении и, если угодно, власти. Успокоенный тем, уворачиваясь от ее не столько пинающих, сколько бьющихся в бессилии ног, я встал на старый мягкий ковер, вышел на середину комнаты, наслаждаясь теплом солнечных страданий, выпавших на мое тело и потянулся, подняв руки к обезображенному потолку.

Я всегда любил эту комнату, в моих воспоминаниях она была альковом негасимых удовольствий и я много раз предлагал Лене значительные суммы денег, сопровождаемые особыми условиями и столь возлюбленными ею разрушительными предложениями, от которых она, к моему все возрастающему удивлению, отказывалась с незабываемым упорством. Поглаживая увядающий от боли член, я подошел к стоявшим напротив изножья книжным полкам из черного дерева, с наслаждением прислушиваясь к доносящимся из-за спины гневным стонам и мимолетным проклятьям. Опустив взор, с трудом отведя руку, прикрывающую изувеченную плоть, я заставил себя посмотреть на нее усилием не меньшим, чем мне потребовалось, когда я пожелал впервые наблюдать совокупление собак.

К тому моменту, а было мне десять лет, я видел уже все возможные способы человеческой любви, знал вкус мужского семени и то, какова на ощупь женская грудь, но животные внушали мне истинное, абсолютное, идеальное отвращение. Я выключал телевизор, если начиналась передача о природе, я выбросил из окна белую крысу, которую принесла домой Лена, но понимал, что все это есть не что иное, как слабость моя, требовавшая превосходства. И однажды, когда лето было слишком жарким для того, чтобы желать чужой наготы, моя младшая сестренка сообщила мне, что за углом сцепились собачки.

Сидя на деревянной скамейке возле подъезда в украденных у одноклассника солнцезащитных очках, я чувствовал, что мир расплывается вокруг меня и что сама иллюзия исчезает, сменяясь потрескавшейся от презрения пустотой. Тем утром я попытался смотреть фильм, которого ждал полгода, но сбежал из кинотеатра через двадцать минут, почувствовав, что не могу согласиться с необходимостью смотреть на экран. Злой и раздраженный от того, я шел по улице, сжимая кулаки, трясясь от ненависти ко всему вокруг, неспособному быть достаточно достоверным для меня. Я хотел избить свою младшую сестру, быть избитым старшей, но к тому времени, когда я пришел домой, пальцы и волосы мои были мокрыми от пота, я дышал так тяжело, словно вновь вместе с сестрами помогал отцу связывать мать, не желавшую принимать в себя вибратор с острыми длинными шипами, привезенный им специально для нее. Мне хватило сил только на то, чтобы упасть на скамью и сидеть, глядя как жирные воробьи барахтаются в пыли, одновременно испражняясь и истерично вопя.

На сестренке было желтое короткое платье и она так хотела показать мне замеченное ею, что я сдался. Можно представить, насколько слабым я себя чувствовал, если не смог сопротивляться ей. И действительно, стоило нам повернуть за угол, как я увидел двух собак, серую лохматую самку и рыжего самца, суетливо спаривающихся стоя прямо в луже, оставшейся после вчерашнего дождя. Кобель был немного меньше своей подруги и забавно подпрыгивал, погружая в нее свой ярко-красный член. Меня едва не стошнило и я, покачнувшись, оперся рукой на шершавую стену дома, на избитые его кирпичи. Но мне все же удалось устоять и, прижав правую ладонь к горлу, надеясь таким образом остановить тошноту, я смотрел на безразличную самку, высунувшую язык и лениво посматривавшую вокруг, находя в равнодушии ее нечто сходное с собственным состоянием. Помогла ли мне темнота очков или присутствие сестренки, стоявшей рядом, раскрыв рот, но с того самого дня животные уже не внушали мне столь ужасающего отвращения. Я помню, как повернулся к ней и ее широко раскрывшиеся глаза восторженной саламандры, ее белые волосы под черным блестящим ободком, сияющий стальной браслет на левой руке навсегда запомнились мне.

Отняв руку, я посмотрел вниз. Почти у самого основания члена остался изогнутый красный след от ногтя. Задумавшись о возможности шрама, я не смог решить, будет ли тот приятен мне и предпочел дождаться его появления или бесследного заживления. Сняв с верхней полки маленькую тонкую бутылку, в которой сестренка хранила спирт, я открутил стальную крышку и, вылив немного на пальцы, коснулся ими ранки. Жжение было слабее, чем мне хотелось бы и от разочарования я снова возбудился и разозлился настолько, что когда я повернулся к своей сестренке, намереваясь вновь овладеть ею, она испуганно вскрикнула.

Позднее, готовя кофе, она посматривала на меня с такой лукавой нежностью, как будто бы все свершившееся должно было склонить меня к желаемому ею решению. Когда-то я считал такое поведение исключительно женским, но первый же мой любовник убедил меня в обратном. Вздохнув, я вобрал аромат порочного напитка и возрадовался собственному спокойствию. Короткие черные шорты на ней показались бы мне дурным вкусом, если бы я был менее истощен. Насилие требует невероятных затрат и совершающий его отдает слишком много для того, чтобы не заслужить сочувствия и жалости. Принужденный к тому, чтобы потратить себя, преодолевающий сопротивление, которого никогда не должно быть, он заслуживает сострадания, ведь отдает он намного больше, чем может получить. Никакое удовольствие, никакая награда не могут быть равноценны тем энергиям, что источает совершающий насилие, когда в краткий сей акт влагает все накопленные за многие дни, а то и месяцы или годы. Убийство ценно лишь тогда, когда оно, великолепное и жизнерадостное, происходит однажды за всю человеческую жизнь. Но, возможно, я говорю так лишь до тех пор, пока не убил во второй раз.

Следующее утро застало меня сидящим на белом диване в квартире моего утратившего силу друга, смеющимся, держащим в одной руке чашку кофе намного лучшего, чем когда-либо заваривала моя младшая сестренка, другой перелистывающим альбом с фотографиями. Юноши и мужчины, нагие, с твердыми членами, мускулистые, загорелые, улыбающиеся, длинноволосые, прекрасные настолько, что уже после третьего из них, после первой же минуты просмотра и сам я ощутил тревожное возбуждение, слишком заметное под тонкими, обтягивающими джинсами. Глядя на мою промежность, Доминик усмехнулся.

-Вполне тебя понимаю. — тяжелая печаль послышалась мне в его словах.

-Почему ты так настаиваешь?

-Видишь ли, мой дорогой, еще немного — и твоя сестренка станет слишком взрослой для того, чтобы фильмы с ней были...-здесь он несколько растерялся, подбирая слова, -Особенно привлекательны...

-Нежная юная невинность? — я улыбнулся, представив, как смеялась бы Лена.

-Да. Мы даже думали снять с ней лишение девственности, -теперь рассмеялись мы оба, ведь настоящая запись того действительно присутствовала и хранилась в моем тайнике, вместе с флакончиком высохшей спермы моего отца, кровавым тампоном матери, фотографиями и видеосъемками моих нагих сестер любого возраста, танцующих, целующих друг друга, меня и отца, ласкающих и сосущих его член с не меньшей радостью, чем груди родившей их. И если второе всегда дозволялось мне и я помню, как подкрадывался к сидящей в кресле и читающей матери для того, чтобы слабыми детскими ручками и неумелыми губами вцепиться в ее соски, то первое, к моему величайшему сожалению, всегда оставалось для меня запретным, чего я так и не смог понять. Лишь однажды мне удалось поцеловать эту прекрасную твердь, когда я одел платье старшей сестренки, парик, подобный ее светлым тогда волосам и подобрался к спящему в полутемной комнате отцу. Достаточно было минуты, чтобы он распознал обман и в наказание мне целую неделю запрещено было целоваться.

Иногда, обычно то случалось в дни моего рождения, я показывал своим друзьям ту запись, ведь они постоянно просили о том. И сидевший сейчас напротив меня всегда говорил, что глядя на то, как я открываю своей сестре все секреты мужчины, ощущает некоторое напряжение в своем омертвелом члене. Я не верил ему.

Посмотрев на загорелого нагого юношу с вьющими светлыми волосами, оценив его широкую мускулистую грудь и длинный половой орган, немедленно отверг, побоявшись, что после него сестренке будет уже не так приятна близость со мной. Перевернув страницу альбома, я увидел то, что заставило меня задержать дыхание, как если бы я столкнулся на пустынной улице с призраком шарманщика.

Мой второй любовник был сфотографирован в позе, показавшейся мне несколько неудачной. Он стоял лицом к смотрящему, чуть повернув тело в левую сторону, левую руку положив на тонкую талию, правой сжимая член, казавшийся чем-то чужеродным на гладко выбритом лобке. Синий фон за ним был шелковой тканью, столь любимой им, улыбка его ничем не могла соблазнить, ничего не обещала и едва ли было в нем что-то, способное показаться нежностью или страстью. Именно за это я когда-то и полюбил его.

-Ты знаешь его? — я развернул альбом так, чтобы мой друг увидел фотографию.

-Приятный юноша. Я видел, как он обрабатывал Вильгельма. Очень умело, доложу я тебе, -при этих словах я ощутил теплую, жгучую пустоту в груди, оскорбительную ревность, смешавшуюся со странной, неуемной гордостью, ведь когда-то тот же самый язык, эти мягкие губы касались и меня. Должно быть, так же я буду чувствовать себя и в том случае, если увижу свою младшую сестру с другим мужчиной.

-Он снимается? — я уже смотрел на следующего

-Уже довольно давно, -сощурив глаза, он посмотрел на меня с гримасничающей улыбкой, делая вид понимающий и едва ли не сочувствующий. Со стоном встав с кресла, он скрылся в другой комнате и, вернувшись с несколькими пластиковыми коробками, швырнул их на диван.

-Посмотри. Но вынужден тебя предупредить. Насколько мне известно, он предпочитает мальчиков.

Рассеянно кивнув, я продолжал смотреть на мужчин, слишком похожих друг на друга для того, чтобы выбор был сложным, одновременно пытаясь вспомнить, кто же был упомянутым Вильгельмом.

На стеклянном столике слева от кресла лежал пистолет. Не очень хорошо разбираясь в оружии, я не мог с уверенностью сказать, какой именно, но, кажется, это был "Феникс", калибром девять миллиметров. Учитывая, что раньше я не видел у своего друга никакого оружия, появление столь убийственной его инкарнации было неожиданным настолько, что я не мог решиться и спросить о причинах того. В некую пугающую минуту я решил, что оно находится здесь для меня, предназначено, чтобы принести мне смерть, но мгновенно отверг подозрение то, справедливо сочтя его одним из тех необоснованных страхов, каких можно только стыдиться.

-Если я выберу сейчас, то когда мы устроим съемки? — мысль о том, чтобы свести моего любовника и сестренку, которой он столько лет домогался, занимала меня все больше и больше, казалась все более изощренной и способной множество причинить удовольствий.

-У меня все уже готово. Достаточно будет одного дня для того, чтобы собрать людей.

В этом у меня не было никаких сомнений. Увидев, как задрожали его руки, почувствовав, как он напрягся, я понял, что он уже очень давно знает, как именно и что ему хотелось бы снять с участием моей сестры, он приготовил все вскоре после того, как впервые увидел ее обнаженной. Отец говорил, что это произошло, когда ей было пять лет. Деньги, которые ему предлагали за то, чтобы он позволил изнасиловать ее были намного больше, чем удовлетворившие его в случае с семилетней Леной, но он, тем не менее, отказался. Даже через много лет он так и не мог объяснить этого своего поступка. Признаваясь мне, что сам никогда не стремился лишить ее невинности и, собственно, не считал ее самой привлекательной из своих дочерей, он все же странным образом оберегал ее. Иногда, говорил он, ему казалось, что ей принадлежит некое тревожное, великолепное, удивительное будущее, ради которого следовало оказывать девочке все возможные помощь и поддержку. Но, говоря это, он смеялся. В конце концов, мгновения помрачнения случаются у каждого из нас.