Сердце Альтиндора

Поверив на слово Хайясу, я полностью доверился чутью старого бактриана, который без малейшего понукания брел по песку на северо-восток. Мне же оставалось лишь контролировать направление и скучать. Ориентиром в пустыне служили каменные пирамидки, заботливо выложенные моими предшественниками. Полузанесенные песком, они стояли на приличном расстоянии друг от друга, так, что в пределах видимости оставалось только три из них: та, что рядом, далеко впереди и позади. Но этого было достаточно, чтобы не сбиться с курса.

Кроме меня верблюд тащил два баула с необходимыми в пути вещами, провиантом и запасом воды, однако шел легко, размеренно, с достоинством. Если бы не постоянная качка, то можно было бы решить, будто мы топчемся на одном месте. Монотонный пейзаж лишь добавлял сумятицы в менявшееся мировосприятие. Однако Хайяс уверял, что даже в таком неторопливом темпе я доберусь до оазиса в течение шести дней... Если буду следовать его инструкциям, если не начнется буря, если...

С восходом солнца начало заметно припекать, и по мере приближения полудня становилось все жарче. Горячий воздух обжигал легкие даже сквозь плотную ткань платка, блеск сверкающих на солнце песчинок слепил глаза настолько, что они начинали слезиться. Тело быстро избавлялось от излишков жидкости, и время от времени мне приходилось прикладываться к бурдюку, чтобы сделать глоток-другой теплой омерзительной на вкус воды.

В полдень, когда жара стала совсем невыносимой, и мой верблюд впервые заартачился, я, по совету Хайяса, сделал привал. Чтобы не печься под палящим солнцем, я натянул тент и устроился в теньке. Разница в температуре была не велика. Разве что, я смог, наконец, скинуть платок без страха опалить лицо.

На обед были финики, инжир, немного вяленой козлятины, сыр. Запивал травяным чаем, хорошо утоляющим жажду и улучшающим кровообращение. Потом я немного вздремнул. И лишь когда солнце начало садиться, продолжил свой путь до заката.

Понятия не имею, сколько я отмахал за этот долгий день. Не имея четких ориентиров, очень трудно было судить о пройденном пути. Так или иначе, но день подошел к концу, и следовало немного отдохнуть — и мне, и верблюду. Я быстро поставил неказистый шатер, в котором мне не страшны были ни змеи, ни насекомые, ни вездесущий песок, накормил Яшку овсом и лег спать.

Засыпал я долго, прислушиваясь к ночным шорохам. С наступлением темноты пустыня быстро остывала и оживала. Если днем звенело в ушах от тишины, то сейчас чуткий слух различал десятки различных звуков. Тем не менее, я постарался заснуть, чтобы пораньше отправиться в дорогу...

Самыми трудными оказались два последующих дня. Жара стояла невыносимая. Сверху припекало альтиндорское светило, снизу поднимался жар раскаленного песка. Губы высохли и начали шелушиться, в горле першило от недостатка влаги, глаза слезились от яркого солнца и срываемого с вершин барханов песка. Несмотря на то, что я хорошо высыпался ночью, днем постоянно тянуло в сон, а тело было вялым и аморфным, словно кусок масла, попавший на сковороду. Хотелось плюнуть на все, вернуться назад, на побережье, упасть в море и откисать пару суток...

Нет, вперед, только вперед...

Назад пути не было. Или сейчас, или никогда.

Поэтому оставалось только надеяться на то, что по дороге в оазис ничего скверного не случится, что телепортационная площадка существует на самом деле и исправно действует до сих пор, что старый Асарта не откажет в милости такому же Падшему, как и он сам...

Когда половина пути оказалась преодолена и подсознание смирилось с мыслью, что с каждым шагом верблюда до цели остается все меньше, а Колом становится все дальше, в настроении появилось больше позитива. Я уже начал строить планы на будущее, представляя свое возвращение в Яровэн...

Нужно будет заняться хозяйством, сходить на охоту, начать запасаться на зиму съестным и дровами...

Аристер...

Я помнил о нем. Такое не забывается.

И не собирался прощать. Такое нельзя прощать...

Чувство мести оказалось настолько сильным побуждением, что в случае неудачи с телепортом я готов был продолжить путь на север верхом на верблюде.

И плевать на последствия!

К исходу пятого дня, поднявшись на вершину бархана, я увидел на горизонте полоску красных скал.

Оазис Азав.

Я почти добрался до цели.

В предвкушении конца пути я лег пораньше спать, чтобы завтра к полудню достичь Уби-Хотера...

А проснулся... такое впечатление, будто спал стоя. Открыв глаза, я увидел перед собой песок и задравшего хвост скорпиона прямо у себя под носом. Я отшатнулся назад, но при этом не сдвинулся ни на сантиметр, лишь голова отпрянула от опасного членистоногого.

Меня ослепило яркое солнце, а потом я вздрогнул от оглушившего меня дружного хохота. Я попытался подняться, перевернуться, произвести хоть какое-то движение, но не преуспел даже в малом.

Щурясь, я раскрыл глаза и увидел сначала верблюжьи конечности — десятки тонких волосатых ног. Скользнув взглядом выше, я обнаружил всадников, окруженных ореолом восходящего солнца. Их лиц я не видел — они были скрыты платками, из-под которых доносился задорный хохот. "Вылитые басмачи",— пришло мне на ум, когда я их увидел. Не хватало разве что винтовок за плечами. Зато сабли были у всех — тонкие у рукояти и значительно расширяющиеся к острию. У многих были луки. Некоторые всадники держали в руках пики. Всего их было человек пятьдесят, а то и больше. Из того положения, в котором я находился, разглядеть всю ораву было трудно.

А положение мое было незавидно-унизительное. Шутники закопали меня в песок так, что наружу торчала лишь одна голова. Да еще, кажется, руки и ноги связали. Потом посадили мне под нос скорпиона и терпеливо дожидались моего пробуждения.

Чего я не мог понять, так это, — каким образом им удалось все это проделать, даже не потревожив мой чуткий сон. Не иначе без магии не обошлось...

Магия у жителей Уюма была слабо развита — по крайней мере, по сравнению с северными и южными соседями — и базировалась в основном на так называемых "камнях крови". Камни были уюмскими, а кровь принадлежала тому самому Илину, которого погубила красавица Ярунэ из йоланского фольклора. Допрыгнув до луны, он упал на территорию Уюма и разбился. В ту пору Уюм был цветущим краем, но огонь, вырвавшийся наружу из тела Илина, уничтожил все на своем пути, превратив плодородные земли в безжизненную пустыню. Кровь великана пропитала некоторые камни, и с тех пор они стали волшебными. Самые редкие были поистине чудотворными. Остальные же наделяли их обладателя определенными качествами и навыками — временными или постоянными. Большего я о магии Уюма не знал...

Так или иначе, но шутка моим обидчикам удалась. Веселились они от всей души. Не смеялся только я, подозревая, что на этом мои неприятности не закончатся: смотрел на мерзавцев снизу вверх и бессильно скрипел песком на зубах.

А они тыкали в меня пальцами, издевались на непонятном мне языке. Я же молчал, прекрасно понимая, что упрашивать негодяев бесполезно.

Вдоволь насмеявшись, один из них — воин средних лет с густой бородой, в черном расшитом золотом халате — отрывисто бросил короткую фразу, из которой я понял лишь одно слово: "Уби-Хотер" — махнул рукой, и всадники двинулись на северо-восток.

— Эй, сволочи, освободите меня!— закричал я им вдогонку.

Один осадил верблюда, крикнул что-то своим приятелям и вернулся. Спешился, снял бурдюк с седла, подошел ко мне, вдавив пяткой в песок захрустевшего под его ногой скорпиона...

Оказывается, и среди негодяев есть порядочные люди...

Он улыбнулся мне кривозубой улыбкой, присел рядом, воткнул перед моим носом рогатину, повесил на нее бурдюк горловиной вниз, слегка развязал его, так, чтобы вода только капала на раскаленный песок. Довольный своей придумкой, он снова улыбнулся мне, подмигнул, вскочил на верблюда и погнал его вслед удаляющейся кавалькаде.

— УБЛЮДКИ!!!— заорал я им, но никто даже не обернулся.

Глава 11

...Пытка жарой и... водой продолжалась третий час. Или пятый. А может, прошло всего пятнадцать минут. Нет, пожалуй, побольше. За это время солнце успело подняться высоко над барханами и теперь беспощадно напекало мне темечко. Впрочем, страдала не только голова. Лицо, хоть и находилось в относительной тени из-за положения солнца на небосклоне, пылало от жара раскалившегося песка, уши горели, и я каждую минуту ожидал, что они зашкворчат, как гренки на сковороде. Больше всего повезло ногам — они находились глубоко в песке, там было не так жарко. Но туго перетянутые веревкой ступни затекли так, что я их больше не чувствовал. От пояса и выше песок начинал теплеть, и со временем жар проникал все глубже.

Но самым невыносимым было капанье воды. У меня уже давно пересохло во рту, пить хотелось до умопомрачения. А тут под самым носом течет вода — попробуй, дотянись... Я попробовал, и не раз. Но лишь выбился из сил, так и не сумев сдвинуться с места.

Кап... Кап... Кап...

Это сводило меня с ума. Вода манила, дразнила и отсчитывала часы моей жизни. Она капала так медленно, а в бурдюке ее было так много, что даже после моей смерти она будет течь еще пару дней.

Привлеченная то ли водой, то ли небывалым зрелищем — не каждый день посреди пустыни можно увидеть вяло матерящуюся голову — ко мне сползалась всякая живность. Маленькая ящерка расположилась прямо под горловиной бурдюка и вздрагивала всякий раз, когда на спинку падала очередная капля. Жуки обнаглели до такой степени, что попытались залезть мне в рот. Я сдул их, но они обошли меня сбоку и начали восхождение, цепляясь лапками за волосы. Пришлось тряхнуть головой, чтобы не дать жукам устроить гнездовье у меня в ухе. Остальные — маленький ужик, какая-то пустынная жаба, похожая на пористый камень, пара птичек размером с воробья — разместились в сторонке и, словно, чего-то ждали. Чего? Наверное, того момента, когда я хорошенько пропекусь.

Солнце даже не успело достичь зенита, когда я отключился в первый раз. Просто — чик! — и стало темно — словно вырубили свет в подвале. Наверное, я получил солнечный удар. Когда пришел в себя, подбородок стягивало пошедшей носом кровью. А те капли, что упали на песок, уже сноровисто скатывали в шарики хозяйственные жуки...

Когда солнце преодолело-таки полуденную отметку, я уже не мог произнести ни слова, дышал через раз и смотрел на мир сквозь густую мутную пелену. Песчаная поверхность сверкала так ярко и ровно, что казалось расплавленным стеклом. Разум уже с трудом воспринимал действительность, поэтому появление человека закипающий мозг воспринял как фантастический глюк.

Он приближался по раскаленному добела песку, окружавшее его марево казалось божественным ореолом, искрившимся всеми цветами радуги...

Ангел... Не иначе ангел пришел, чтобы прервать мои мучения и забрать с собой туда, где много воды и не так ярко светит солнце...

Впрочем, нет, ангелы не ездят на верблюде. А этот вел за собой одногорбого дромадера, лениво перетиравшего челюстями жвачку.

Незнакомец приблизился вплотную, опустился на колени, снял с рогатины бурдюк и, смочив руку, прыснул мне в лицо.

Я вяло облизал губы...

Еще... Хочу еще!!!

Но вместо слов из моей глотки раздался только сдавленный хрип, словно шипение растревоженной змеи.

Потом... Все было как-то смутно, словно и не со мной вовсе. Меня выкапывали из песка, но он настойчиво сыпался назад, не желая выпускать из своего обволакивающего плена добычу, из последних сил, кряхтя и рыча, тащили наружу... Конечности отвратительно закололо от прилива крови, когда ослабли путы на моих ногах и руках... Снова мое лицо окропили водой, а потом расщедрились на скромный глоток. А мне хотелось больше, гораздо больше воды. Будь моя воля, выпил бы море и попросил добавки. Однако в живительной влаге мне было отказано и я, словно в обиду, потерял сознание...

В себя я пришел лишь на закате, обнаружив растянутый надо мной тент из овечьей кожи. Разбойники отняли у меня все, за исключением шаровар. Обожженное солнцем тело горело огнем, но довольно терпимо. Возможно, потому, что было смазано каким-то душистыми маслами, прекрасно тонизировавшими кожу и избавлявшими ее от зуда. Рядом с тентом стоял невозмутимый стреноженный верблюд, продолжавший жевать вчерашний завтрак. Левее потрескивал костер, перед которым, спиной ко мне, сидел мой спаситель, помешивая палочкой какое-то душистое варево в медном закопченном котелке.

Ноги все еще были ватными, а в голове шумело так, словно я таки выпил море, и теперь оно плескалось внутри моей черепной коробки, но, преодолевая слабость, я выкатился из-под тента, встал и, пошатываясь, направился к костру. Заскрипел песок, мой спаситель подскочил, обернулся, и я увидел в его руке кривой нож, а в глазах, сверкнувших над закрывавшим лицо платком, несгибаемую решительность...

Какие они все-таки дикие, это джугги...

Впрочем, его можно было понять: он не знал, кто я такой и за какие грехи меня закопали в песок, оставив умирать мучительной смертью.

Я примирительно растопырил руки, продемонстрировал натянутую улыбку, полную миролюбия, и сказал, насколько это было возможно сделать сухими и потрескавшимися губами:

— Расслабься. Я не причиню зла человеку, который меня спас.

На трогательную речь ушли последние силы, и я снова рухнул на песок.

Не знаю, понял ли он меня или окончательно убедился в том, что в нынешнем состоянии я безобиднее одуванчика, но незнакомец убрал нож и вернулся к костру. Из мешка, лежащего под рукой, он достал плоскую керамическую пиалку, зачерпнул варева из котла и, приблизившись ко мне, поднес к губам. Пить хотелось с прежней силой, поэтому я пригубил охотно, пусть даже это был яд. Губы обожгло кипятком, рот свело оскоминой, но я хлебнул еще. На этот раз варево достигло желудка, и от внезапной рези меня согнуло пополам, а зубы лязгнули так, что слышно было, пожалуй, даже в Коломе...

Все-таки яд...

Но я снова ошибся. Отпустило почти сразу, и вместе с тем стало невероятно легко, словно в невесомости. Вялость показалась приятной, а недавние неприятности несущественными. Мир пустыни закружился перед моими глазами, и я, с улыбкой блаженного на лице, растянулся на песке, глядя на темнеющее небо и вспоминая Нирвану, что-то говорившего о "тысяче и одной ночи".

Я видел последний луч солнца, как потом появлялись на небе звезды, как, падал метеорит, сгорая в плотных слоях атмосферы. А на земле тем временем догорал костер, верблюд лежал на песке, но даже в дреме продолжал работать челюстями, а мой спаситель, не догадываясь, что я за ним наблюдаю, стоял в сторонке и, оставшись в легких шароварах, протирал тело влажным платком. У него... вернее, у нее были длинные черные волосы, стройная смуглая фигурка и небольшая грудь, легко помещающаяся в ладони. Идеальное тело, если не считать нескольких шрамов, оставленных — знаю точно — холодным оружием.

Она словно почувствовала мой взгляд, резко обернулась, прикрывшись платком, но я не отвел глаз и стойко выдержал нескрываемое осуждение.