Зато летом и в начале осени, если по без дождей, всюду сухо, путешествовать туда и обратно легко — и пешком, и на велосипедах, и на автомобилях с мотоциклами.
Однажды, уже будучи старшеклассником, Лук с великим удивлением осознал, что подавляющее большинство взрослых людей с высшим и средним образованием не понимают, отчего происходит смена времен года (почему на наших широтах зимой холодно, а летом тепло)
Молчаливое большинство просто уклоняется от ответа, а продвинутое меньшинство, почти поголовно, заговорив после раздраженного размышления, чаще всего предполагает, что из-за удаления Земли от Солнца по вытянутой орбите... При чем тут наклон земной оси по отношению к околосолнечной орбите, внятно сумели объяснить только трое: кандидат математических наук, отец Борьки Рябиновича, а также учитель по физике и учительница по астрономии.
Луку вдруг невтерпеж захотелось свежих яблочек-ранеток, а заодно искупаться на холодке осеннем, если решимости достанет, это дабы потом небрежно похвастаться в кругу "своих". Ну и просто побродить по участку, среди грядок и кустов, бесцельно, расслабленно, даже и с легкой грустью... с досадой, по поводу отсутствия взаимности со стороны одной гордой одноклассницы, той, которая... А главное — одному побыть, не опасаясь, что тебя привлекут к поливке, прополке, вспашке и всякой иной хрени, которая, согласно родительской воле, превращает садовый участок, он же дача, в унылую барщину.
Изначально участки нарезали, от щедрот государства, по четыре сотки западно-сибирского простора на каждую семью, имеющую право владеть, социальное и трудовое право. Но старица внезапно обмелела, и к участку на холмике сам собой прибился подсохший узкий клинышек липкой землицы. Чуть присыпать сухоземом — под картофель да под редиску вполне подойдет, если, конечно, сезон позволяет. Итого — четыре с половиной сотни квадратных метров земли, в семейном пролетарском владении! Почти по-буржуйски! Лук однажды поинтересовался, сколько семей живет у них в области, в городе и в поселках городского типа. Не жителей, а именно семей. Данные по этой тематике строго засекречены в Советском Союзе (как это зачем? — да чтобы враги не проведали!), но Лук однажды узнал каким-то чудом: около семидесяти пяти тысяч семей. Каждой семье по четыре сотки, итого — триста тысяч соток. Это три тысячи гектаров, что, в свою очередь равно тридцати квадратным километрам. Плюс дороги, заборы, подъездные пути, площадки, правления-управления — пусть сорок квадратных километров. Пусть пятьдесят. В то время как площадь всей их области, с городами, полями, деревнями и поселками — сто тысяч квадратных километров. Область целинная, вся сплошь в пахотной земле между перелесками и пастбищами. Если бы давали на семью по четыре гектара, а не по четыре сотки, и все до единой семьи взяли бы, включая одиноких пенсионерок и безмозглых алкашей, то и тогда государству осталось бы девяносто пять процентов пространства, небось, не обеднело бы! Понятное дело, что никакому нормальному человеку и н-на фиг не нужно четыре гектара, но если бы на семью хотя бы по... ну... по тридцать соток давали — вот это были бы дачи! Не хуже, чем до революции! Но тогда взрослые поголовно сдохли бы там, костьми бы легли — такие огородные прерии вскапывать да пропалывать под картофель и клубнику...
Дорога к участку есть, но она дрянь-дорога, сплошь в лужах да ухабах, электричество по столбам пока еще не подвели, но пообещали на когда-нибудь, в перспективе, без конкретных сроков исполнения... И водопровода нет, да и зачем он, когда старица под боком? Колодец рыть — разрешено, да, это не противоречит идеологии развитого социализма, но — исключительно собственными силами, отнюдь без привлечения государственной землеройной техники. Взрослые мужики на участках задействовали эту самую силу в складчину, друг другу по очереди рыли. Лишь иногда, контрабандным путем, на грани антисоветчины, удавалось нанять за бутылку государственного мужа-экскаваторщика. Даже и Лук сподобился, приобщился к ручной выборке грунта из круглой колодезной шахты на их родном участке.
Метрах в трехстах к югу от садоводства проходит по высокой насыпи железная дорога, очень шумный сосед! Дорога соединяет Европу и Азию, график движения предельно интенсивный, пассажирские и грузовые поезда проносятся, грохоча, на восток и на запад, днем и ночью. К этому реву и грохоту садоводы быстро привыкли, но иной раз беседа между соседями прерывается на полуслове: собеседники ждут, пока поезд пройдет и в райских садовых кущах восстановится способность слышать друг друга.
Залаяли цепные собаки во дворе у сторожа, выполз и "сам" на крыльцо, полуслепой, увечный, всегда "под мухой"... Лук громко и вежливо поздоровался, сторож что-то прокаркал в ответ и ушел в дом, путь свободен. Зачем нужен сторож на этих участках — непонятно! Пробраться туда в обход сторожки, не отвлекая сторожа и его дворняг очень даже просто, особенно летом, посуху, и зимой, когда старицы и полуболотца надежно схвачены льдом... Чем и пользуются на регулярной основе бродяги да хулиганье. Вламываются в домишки, забирают, что им приглянется, а больше не воруют даже, но озорничают: гадят, ломают, разбивают... Каждую зиму одно и то же. Летом с этим делом полегче, поскольку очень многие садоводы ночуют по теплому времени года там же, на участках... Многие, наверное, и глубже пообжились бы, на свежем-то воздухе, но... Электричества нет, магазинов нет, дороги дрянь... Да и дома... Почему-то запрещено советским людям строить на советской земле, на личных садовых участках, дома надежнее фанерных! Только "времянки"! Чтобы не обуржуазились, типа.
Зачем при социализме в садоводстве нужен домик советскому человеку? Переодеться, спрятаться от дождя, хранить садовый инвентарь... И довольно с него. А дело Партии, профсоюзов и соответствующих органов контролировать соответствующий сектор государственного строительства, проявлять бдительность в случае необходимости. Личное — через общественное, вот девиз социалистического благосостояния, материального благополучия! А никак не наоборот.
Сашки Монахова отец, дядя Сережа, спьяну не раз прилюдно матерился по этому поводу, но и он, ругая козлов из горсовета, не осмелился переступать через эти дурацкие имущественные табу: домик у Монаховых заметно основательнее и просторнее, чем у Луковых родителей, но, по сути говоря, такая же лачуга. От дождя и ветра спасет, а от сквозняков, холода и жары — нет. Отец Лука иным часом тоже поругивает безликую власть, во главе с предгорисполкома по фамилии Стриж, которая только запрещать горазда простым людям, вместо того чтобы помочь, но, ругая, делает это исключительно в домашних условиях, и не столь резко и грубо, как Сашкин отец... И обком Партии, в отличие от него, матюгами не кроет.
Лук запустил руку сквозь ветхую, всю "на соплях", калитку, изнутри отодвинул ржавую щеколду — и вот он уже у себя на участке, сам себе хозяин. Можно огурец съесть, можно позднюю малину поискать-пощипать, или яблоки на спелость проверить, он же ранеток хотел... Да, яблочко — это неплохо! Лук любит сочные, сладкие, твердые и — чтобы с дерева! Хотя, под деревья нападали точно такие же, абсолютно без гнильцы и увядания... только что ветром с веток натрясло.
Сердце вдруг слово ошпарило морозом: в домике у них кто-то есть! Есть! Силуэт мелькнул за драной занавеской! Лук мазнул взглядом по соседским окрестностям — никого! Это плохо! И еще хуже, что это не соседи... На ватных ногах Лук подошел к полусгнившему деревянному ящику, где хранились старые резиновые шланги, тяпки, веники... Бежать бы надо с участка прочь, взрослых бы позвать на подмогу... Но он и сам уже почти взрослый, шестнадцать с половиной лет... почти... Лук добыл из ящика топор, маленький, ржавый, но, вроде бы, скособоченное рыло его крепко сидит на топорище. В случае чего, он как хрястнет... Если там, в домике, один человек, синяк какой-нибудь, то не так страшно, алкаши слабые и трусливые... Нет, все равно знобит.
— Э, алё! Эй! Я тебя видел! Вылезай из дома, понял!? Эй, чувак! Ну, чё не понятно!?
Нет, блин, шатается топорило, размахнуться неосторожно — соскочит нафиг...
Фанерная дверь протяжно пукнула тенором и приотворилась, показав лицо и, не совсем внятно, фигуру пришельца.
— Чегой-то ты затеял, малый, с топориком своим? Рубить, али колоть?
Мужик в возрасте, щурится, небритый, но речь спокойная, голос ясный... Не похож на бомжилу.
— А чего теб... что вам надо на чужой даче?
— Чего и того. Без злого умысла, пацан, не волнуйся. Просто вошел переночевать, пока хозяев нет, чтобы комары да мусора не досаждали. Так будешь рубить, ай нет? Или спокойно поговорим?..
Я сам вот что предлагаю: ты меня поспрашиваешь, а я тебя. Так и разойдемся по-тихому. Повторяю: умыслов насчет вашей хатенки и разного-протчего "имущества" у меня нет, за беспокойство извиняюсь. Не синяк я и не алкаш, не душегуб, просто человек прохожий, в ваши края случайною судьбой заброшенный.
— Ага, шли, шли и на чужой даче заплутали, вдали от города?
Лук презрительно ухмыльнулся, но топорик приопустил и перевел из "боевого" положения в более спокойное: левая рука ладонь обхватила топорище, под самое жало топора, правая — там же, где и была, на краю топорища, на рукоятке.
— Заплутал, да, правильно и так сказать. Это какой город? Павлопетровск, наверное?
Лук кивнул.
— А то я, грешным делом, засомневался: может, Курган?
— Нет, Павлопетровск.
Лук удивился про себя: ему показалось странным, что бродяга может не знать названия местности, в которой он оказался. Но из осторожности смолчал, продолжая смотреть на пришельца как бы с вопросом в глазах. И это сработало, мужик начал пояснения.
— Ну, короче, так. Я беглый. Мотал себе, мотал спокойно срок, а потом соскучился по воле-матушке, да и отвалил от хозяина, прямо с паровоза, грубо говоря.
— С паровоза???
— Не, ну это я так ляпнул, что с паровоза, для колеру. В натуре — из "столыпина". Знаешь, что такое "столыпин"?
— Знаю, вагон для перевозки зэков, когда они на этапе. Назван по имени Петра Столыпина, "вешателя".
— Ого! Смотри, какой ты умный мальчишечка! Лично это знаешь, или кто из близких... родственников, там, просветил, по ходу дела, по опыту?
У Лука несколько лет назад в Норильске умер, угарным газом в гараже отравился, дядя, родной брат мамы и младший сын бабушки, Петр Петрович. Насколько Лук помнил из родительских недомолвок, тот как раз имел отношение и к этапам, и к "столыпиным", и к мотанию срока, но в эту напряжную минуту Луку не хотелось вдаваться в семейные подробности, да и смысла в том не было...
— Сам, из книг вычитал. А почему вы бежали? Долго еще сидеть оставалось?
Незнакомец рассмеялся, локтем правой руки толкнул дверь, чтобы пошире открылась, и осторожно присел на порожек. На корточках.
— Срок мой до конца времен.
— Как это?
— Пока ноги не протяну, пожизненно.
— Не понял? Как — пожизненно!? У нас же в Союзе максимум пятнашка?.. В смысле, предельный срок отсидки — пятнадцать лет? Дальше уже расстрел, в качестве исключительной меры наказания. — Незнакомец фыркнул в ответ на Луковы слова, но тут же захлебнулся коротким кашлем, закрутил головой. — Что, скажете не так, что ли?
— Грамотная молодежь пошла. Всё так: максимум расстрел, за ним крыткина пятнашка. Но представь себе... Э-э... Как тебя звать, пацанчик молодой? — Мужик продолжал сидеть в довольно неудобной, по мнению Лука, позе — на корточках, но, похоже, никакого напряжения по данному поводу не испытывал.
Лук ответил, и сам, в свою очередь спросил:
— А вас?
— Меня? В миру меня зовут Владимир Петрович. Так вот, представь себе, Лук, что некоему лихому пареньку-чапаенку привесили за якобы хищение государственного имущества десять лет. А потом еще добавили, а к нему еще чуть-чуть... и еще... Оно как бы и не двадцать пять, и не до конца света, но, в общем и целом, дождаться "звонка" — даже Кощею Бессмертному окажется не под силу. Понимаешь меня?
— Это я понимаю. Дали якобы за кражу, а на деле вы политический, так, что ли?
— Какой еще политический? Заглянул на рынке пацаненок в скулован фраеру — а тот оказался старшим помощником младшего счетовода совхоза "Алая Заря Коммунизма". Стало быть, кража эта уже государственного, а не личного имущества, со всеми вытекающими... Итого десятка. Ха... политические... Это которые нынешние диссиденты, или это фраера, которые при Сталине по пятьдесят восьмой зоны обтаптывали? И тех повидал, и этих. Не уважаю ни тех, ни других, по тому, как за баранов их считаю. Их пасут, их режут, их стригут... Ими на зоне один хозяин помыкает, а и на воле их ждет другой хозяин, и на зоне свободы у них нет, и на воле несвободны, всюду они чужие инструкции да понукания выполняют. По мне что Ленин, что Бухарин, что этот... имячко забыл... Ты так и будешь топор надо мною держать?
Лук замялся на миг, и подчиняясь внезапно вспыхнувшему в нем импульсу доверия, отбросил топор куда-то за спину... Судя по звуку, шмякнулся прямо на утоптанную дорожку, мимо грядки.
В рассказе Пушкина "Выстрел" есть сцена, где соперник Сильвио по дуэли ждет выстрела, но при этом держит в руке фуражку с ягодами черешни и поедает их.
Недавно, сидя в очередной раз в библиотеке на улице Ленина, Лук случайно узнал-прочел, что эту сцену Пушкин списал с себя, когда он, двадцати четырех лет от роду, дрался на дуэли с неким Зубовым. Позёр, конечно же, но что ждать от не старого парня, да еще поэта, который у всех на слуху? Это нормально. Вот и он, Лук, позёр, да толку-то — все равно никто не видел.
— Благодарю. Я, грешным делом, изнутри окинул взглядом ваше нехитрое хозяйство, но не увидел ни чайника, ни заварки... Чайку бы хлебнуть?.. Никак? Чтобы разговаривать способнее?
Лук пожал плечами.
— Теоретически, можно было бы развести костерок и в банке жестяной воду вскипятить... Или даже на плите, но газовый баллон давно сдох, и до весны его менять никто не будет... Вы, наверное, и есть хотите?
— Ну... Огурца с грядки сорвал и съел... уж извини за самоуправство...
— Да ерунда, еще могу нарвать...
— А кроме огурца — ничего, с позавчерашнего. Тут такая машинерия вышла... Видишь ли, я на рывок, грубо говоря, экспромтом пошел, счастливый случай подвернулся, оказия, так сказать, и потому побег не подготовлен: ни денег, ни бациллы, ни документов... Еще и "фары" всмятку побил, когда с паровоза прыгал, выбросить пришлось. Без волшебных стеклышек мне прямо беда, прочитать ничего не могу, ни в бумажке, ни еще где... Нет, костерок, наверное, не стоит. Плохо, дружище Лук, но не смертельно. Ты мне вот что лучше просвети...
— Так! Извините... У меня же два бутерброда есть! Один с докторской колбасой, а другой просто с маслом и сыром. Хотите?.. — И Лук, не дожидаясь ответа, полез в портфель. — Вот они, ешьте на здоровье!
Беглый зек остро прищурился в сторону Лука и замер, словно бы застыл, по-прежнему сидя на пороге в неудобной для обычного человека позе... Потом протянул навстречу Луковым бутербродам руку, несуетно, осторожно, чтобы не делать резких пугающих движений.
