Величайший диктатор

Для последнего удара были собраны лучшие, самые подвижные и оснащенные из оставшихся германских дивизий. Всего удалось собрать 600 тысяч человек при поддержке трехсот танков и ста сорока аэропланов — больше техники у немцев не было. Наиболее мощные, ещё не потерявшие мобильность дивизии шли в первой волне, второсортные части должны были развивать успех. Это, вероятно, следует считать ошибкой — лучше было бы распределить роли наоборот. Наступать планировалось через Тюрингенский лес, который в те времена был куда гуще и обширнее, чем сейчас, поэтому французы считали его надежной преградой на пути масштабного движения войск. Стремительный удар в случае успеха отсекал всю французскую южную группировку. Одновременно австрийские войска, капитулировавшие, но ещё не полностью разоруженные, должны были по сигналу германских агентов поднять мятеж и атаковать захватчиков. Окруженная и лишенная снабжения, добрая четверть французских сил обречена была на гибель в течении недели. Таков был германский план, и если он кажется авантюрным и непродуманным, то надо помнить — среди разработчиков находились люди, стремившиеся приблизить капитуляцию.

В первый день немцам сопутствовала удача. Передвигаясь по ночам и соблюдая строгую маскировку, они смогли заранее накопить в Тюрингенском лесу достаточно войск для мощного удара, а французы, считавшие этот участок безопасным, пренебрегали тщательной разведкой и слишком поздно заметили вражеские приготовления. Беспечность особенно непростительная для генералов, ранее успешно воспользовавшихся подобной же тактикой внезапного удара. Увы, хлынувший из лесной чаши поток германских войск стал для союзного команодвания полной неожиданностью. Первой под удар попала 12-я автопехотная дивизия, занимавшая весьма растянутые позиции и моментально опрокинутая немцами. На штабный картах зловещие черные стрелы потянулись к западу, грозя отрезать французскую южную группировку от основных сил. Первый за долгое время успех кайзеровской армии наполнил Берлин ликованием и вновь пробудил надежды в Петербурге... надежды, вскоре сменившиеся горьким отчаянием.

Армии нового времени, особенно такие технически оснащенные как французская, отличаются от прежних способностью быстро реагировать на неожиданности и собирать силы для ответного удара. Бронепехотная дивизия может пройти за сутки до двухсот километров, автопехотная — возможно, даже больше. Люди и припасы перевозятся аэропланами со скоростью 300 километров в час, истребители и бомбардировщики летают ещё вдвое быстрее. Это последнее обстоятельство особенно важно — не будь его, немцы, возможно, добились бы значительного успеха. Но авиация поставила стороны в совершенно неравные условия: если французские колонны перемещались совершенно свободно, то немцы двигались под непрерывными бомбежками. Второй удар, если можно так сказать, нанесли австрийцы, хотя в данном случае уместно скорее говорить об отсутствии удара. Мятеж австрийских войск имел совершенно ничтожные масштабы — удалось поднять всего несколько батальонов — и был легко подавлен собственными силами Вены. Такое благоразумие потом весьма хорошо отразилось на судьбе Австрии, но для Германии оно оказалось гибельным. Без поддержки с юга немецкое наступление теряло смысл. Теперь наступающие не рассекали надвое французскую армию, а сами шли в окружение.

Черная стрела сломалась о 2-ю легионерскую дивизию. Эта дивизия состояла не из обычных наемников (хотя её бойцы исправно получаои жалование), а из фанатичных испанских жаннеристов. Попытка опрокинуть испанцев с ходу, как это раньше удалось с 12-й автопехотной, провалилась. Вскоре перед позициями легионеров скопились уже три германские дивизии и все имеющиеся танки. Грандиозный налет французских аэропланов смел с лица земли половину наступающих и четверть обороняющихся, заодно сделав местность непроходимой. Это был конец наступления. На следующее утро наземная разведка немцев обнаружила, что к их растянувшимся, испытывающим большие трудности со снабжением и находящимися под непрерывными бомбежками войскам отовсюду, с севера и юга, движутся массы французской бронепехоты. Последние боеспособные силы кайзеровской армии оказались блокированы. Лишь малая часть их, те дивизии, что не успели далеко отойти от спасительного леса, избежали уничтожения, остальные ввязались в безнадежную битву, последнюю битву Германской Империи. Вся французская авиация на время оставила свою войну против городов и теперь днем и ночью висела над головами окруженных. Потеряв в последнем безнадежном наступлении сто семьдесят тысяч человек убитыми и триста тысяч пленными, немецкая армия прекратила существование.

Сторонники продолжения войны в Берлине получили карт-бланш и потеряли все. Их позиция была безнадежна, сами они опозорены, многие генералы-"скорпионы" погибли или попали в руки врага. "Жуки" теперь могли справедливо утверждать, что все возможности сопротивления исчерпаны, воевать некому и нечем, народ совершенно впал в уныние, а противник доказал свое огромное превосходство. После недолгой борьбы партия мира окончательно взяла верх и в штаб союзников были направлены делегаты для подписания капитуляции. История Германской Империи закончилась.

Я хорошо помню этот день. Мы с коллегами обедали в столовой, — я доедал суп, — когда заработали громкоговорители под потолком. Раньше они всегда молчали, и я вообще не знал об их существовании, так что в первую секунду этот неожиданный "голос с неба" вызвал легкое потрясение. Голос был незакомый, с легким английским акцентом. Впервые директор Комитета решил лично обратиться к своим сотрудникам.

— Коллеги! Германия капитулировала перед союзниками. Акт был подписан час назад. Поздравляю всех сотрудников Комитета с победой!

Трудно описать ликование, охватившее французов при этом известии. Все вскочили со стульев, кричали, обнимались, плакали и смеялись. Из громкоговорителя грянула "Марсельеза", немедленно подхваченная множеством голосов. Я никак не ожидал от представителей нашей циничной профессии столь бурной и непосредственной реакции. Лишь небольшая группа российских сотрудников сохраняла спокойствие.

— Значит, с Германией всё... Остается Россия. Что с ней теперь будет? — задумчиво произнес коллега Мышеедов. Этот вопрос беспокоил каждого из нас.

— Ничего с ней уже не будет! Конец вам, москали! Сеплинье вам сделает Московскую равнину. Да здравствует свободная Польша! — злорадно ответил коллега из Польского отдела, сидящий за соседним столом.

Кто-то из наших вскочил и стал засучивать рукава. Мы с трудом усадили его на место.

— Не делай глупостей! Хочешь отправиться в Белую Комнату за драку в день победы? Потом с этим пшеком разберемся...

Мы быстро закончили обед и вернулись в свой отдел. Там уже ждал коллега Бланшар, прямо-таки сиявший от восторга. Мы обменялись поздравлениями и выслушали его сбивчивую торжественную речь, после чего пожаловались на поляков. Бланшар нахмурился.

— Коллеги! Я знаю, что теперь, после окончательного поражения Германии, всех вас ещё сильнее мучает тревога за судьбу вашей Родины. Это естественное и очень благородное чувство. К счастью, я могу вас твердо заверить — беспокоиться не о чем. Франция ведет войну не ради насилия и грабежа, а ради лучшего будущего народов Европы, ради спаведливости и прогресса для всех. Вы хорошо знаете свою страну. Волей судьбы вам также довелось хорошо узнать и нашу Республику. Сравните два этих государства, и вы увидите, что установление социал-авангардизма есть величайшее благо для России...

— Но если перед этим над нашими городами поработает Сеплинье, до этого величайшего блага мало кто доживет...

— Не беспокойтесь об этом. Ни генерал Сеплинье, ни его методы не пересекут границ России. Мы идем освобождать, а не стирать в порошок. Постыдные мечтания польских коллег не имеют ничего общего с нашими намерениями. Это война будет полностью отличаться от войны с Германией. Коллеги из Объединенного Комитета наконец-то соизволили поделиться своими сведениями и подтвердили то, что и так было очевидно. Россия не хочет и не может воевать. Во всей стране продолжение войны нужно лишь ничтожной кучке людей, лишь продажной и бездарной верхушке, до смерти напуганной нашими успехами.

— Напуганы, но продолжают воевать? Почему они просто не попытаются заключить мир? Думаю, пожертвовать парой губерний этим мерзавцам ничего не стоит...

— Конечно, они бы давно так и сделали... Но что стало бы с этими господами потом? Ваши правительства не очень-то устойчивы. Сколько их сменилось за последние десять лет? Стоит нынешней клике признать свое поражение, и они лишатся власти на следующий день. А ещё через день новое правительство сурово взыщет с них за все убытки и потери. Никому не хочется сменить кресло министра на тюремные нары. Пока идет война и действует военное положение, они сохраняют власть и могут расправляться с недовольными как с предателями. Первый же день мира станет для них роковым. Война для этой клики — как бык для американского коу-боя на родео: держаться верхом на быке тяжело и не очень-то приятно, но стоит с него упасть, и окажешься растоптанным. Пока эти мерзавцы ведут войну, они сохраняют власть и свободу, поэтому в их интересах воевать вечно... Но мы, конечно, этого не дадим. Один решительный удар — и все будет кончено. Долгого кровопролития не понадобиться.

— И когда же будет нанесен этот удар?

— Это дело военных. Наверное, им нужно подготовить запасы топлива и прочих нужных для наступления материалов. В любом случае, они должны торопиться... чтобы их не опередили.

— Британия?

— Возможно, хотя вряд ли своими руками. Нас это не должно беспокоить. Пусть коллега Жаннере думает, как уберечь ваше некстати ввязавшееся в войну государство от алчных соседей. Мы должны выполнять свою работу, и выполнять хорошо. Что до поляков... Я сейчас же отправляюсь к коллеге Бланку, и не выйду от него, пока не добьюсь примерного наказания мерзавца. Вы очень правильно сделали, что не стали разбираться на месте, негодяй отделался бы парой синяков, а так ему не миновать больших неприятностей... Жаль, его не удастся отправить в Белую Комнату, он ведь, в отличие от вас, добровольный работник.

Мы этому не сильно огорчились — испытавшим на себе "пожизненное заключение второго типа" не хотелось обрекать на него других людей, пусть даже и поляков. Все разошлись по своим местам и работа возобновилась.

Следующую неделю вся Франция пребывала в невероятной ажитации. Даже мы, запертые в своей башне, вполне могли это оценить. Семьдесят лет назад Бисмарк утвердил новую Германскую Империю на обломках Французской, и вот теперь настал час отмщения. Жалели только, что Зеркальный зал Версальского дворца не сохранился, и историческую несправедливость уже нельзя исправить на том месте, где она была совершена. Многие даже предлагали восстановить в точности исторические интерьеры специально для этой цели, но Жаннере решительно отвечал: нет таких обстоятельств, которые могли бы оправдать строительство столь старомодного и безвкусного сооружения. Вместо этого Комитет отыскал живого ветерана Франко-Прусской войны. Старику было уже за девяносто, и он давно утратил связь с реальностью. Известие о разгроме немцев окончательно дошло до его сознания уже перед камерами, и бедняга не мог сдержать слез радости. Мы наблюдали это на экране розинговского приемника.

— Как бы он не умер от волнения прямо в эфире! — забеспокоился я.

— Это было бы прекрасно! — отвечал Бланшар.

После подписания капитуляции немецкие войска сложили оружие, и союзники быстро заняли Берлин и всю восточную Германию. Наблюдая за стремительным маршем анго-французов, многие ожидали, что они не теряя темпа с ходу вторгнутся и в нашу страну. Этого, однако, не произошло: ровно на российской границе союзное наступление остановилось. Загадочная пауза вновь вернула надежду петербургской шайке, находившейся после разгрома Германии в состоянии панического ужаса. Этот ложный оптимизм передался и прессе. Через Швецию мы регулярно получали свежие российские газеты. Как обычно, больше всех порадовала "Православная беседа", сообщившая, что французские орды в страхе бежали от границ Святой Руси, увидев в небе пятикилометровый лик Богородицы. Бланшар тактично не комментировал эту новость — мы и так готовы были провалиться сквозь землю от стыда.

Между тем, союзники устроили в поверженном Берлине грандиозный совместный парад в честь своей победы. Неожиданно выяснилось, что в параде примут участие итальянцы. Французов эта весть мало обрадовала.

— Надо было оставить немцам сотню тысяч солдат, и пусть бы Дуче попробовал их победить! — ворчал Бланшар, — Интересное вышло бы дело!

Так или иначе, итальянский корпус вошел в Берлин на правах победителей, а следом прибыл и сам Муссолини. Его уже ждали Мосли и Жаннере. Вся Франция смогла увидеть эту встречу на экранах своих кинотеатров и розинговских приемников. Не стал исключением и наш Русский отдел. Надо сказать, что хотя трое диктаторов были могущественнейшими людьми своего времени и собрались, чтобы решить судьбу послевоенной Европы, все же их встреча являла собой забавное зрелище. Муссолини сперва подтянул ремень к подмышкам, потом с гордым видом огляделся по сторонам, словно проверяя реакцию публики, выпятил огромную нижнюю челюсть и вскинул руку в римском приветствии. Мосли ответил ему тем же театральным жестом. Жаннере вяло изобразил социал-авангардистский салют, подняв руку вертикально вверх. Его облик сильно проигрывал на фоне яркой внешности итальянского и британского предводителей. Мосли был воплощением британского идеала: джентльмен, офицер, спортсмен. Решительное выражение лица, строгая черная форма, фигура атлета — живое олицетворение фашизма. Говорят, именно британские женщины обеспечили Мосли успех на судьбоносных выборах, и не думаю, что их привлекла только лишь партийная программа. Муссолини же одним своим видом компенсировал нехватку тяжелых танков у итальянской армии — пышный мундир едва сходился на массивной фигуре, а такого подбородка я больше нигде и ни у кого не видел. Жаннере со своим невыразительным лицом, астеническим сложением, простым штатским костюмом и неизменной бабочкой блекло смотрелся в компании своих союзников. И все же в этом контрасте чувствовалось какое-то зловещее превосходство швейцарца.

Мосли приветствовал Жаннере на хорошем французском, тот отвечал на английском с жутким акцентом. Муссолини, бывший учитель, засыпал их обоих фразами на всех языках. Тепло поздоровавшись, трое диктаторов сели в автомобиль и вместе уехали на переговоры в бывший кайзеровский дворец. Там, за дележом покоренной Европы, их временному союзу суждено было распасться.

На следующий день состоялся парад. Три диктатора вместе приветствовали свои войска с украшенной огромными флагами трибуны, и внешне ничто не выдавало их размолвку. Мосли и Жаннере стояли рядом, словно лучшие друзья, и едва ли какому-нибудь стороннему наблюдателю пришло бы в голову, что каждый из них строит в своей голове планы против вчерашнего союзника. И между тем британцы уже начали проект "Яркая звезда", французы уже запустили своё "Серебрянное пламя". Через несколько лет проходившим под трибуной танкам и броневикам суждено было превратиться в жалкие игрушки на фоне чудовищного оружия новой эры. Но это будет потом. В тот момент по улицам Берлина двигалась самая совершенная и разрушительня военная сила своего времени, и десятки операторов спешили запечатлеть её победный марш на лучшую цветную пленку.