Черная Рысь-2. Экзамен на прочность

Я не была больше Анной Фаррелл, девочкой с американской... или ирландской? "Черт бы меня побрал за эти мысли," — я потрясла головой. Девочкой с американской фамилией. И это Дарин сделал меня Левицкой, Анной или скорее Марией Левицкой, а не отец, не дух Родины, не честь.

"Какая-то леди-вамп",— я сплюнула в раковину, проверив, не стерлась ли бледно розовая помада. Она так неестественно смотрелась на моих губах. Как и сам наряд. Как же он был неестественен! Вычурный наряд для вычурного вечера.

Мои волосы были черными. Черными, как смоль. Хотя под определенным освещением волосы казались глянцевыми, но синим цветом не отливали — это радовало. Волнистые мокрые волосы, рассыпанные по плечам для быстрой сушки.

— Какая ирония,— я говорила вслух, вертясь перед зеркалом в алом шелковом платье, которое, разумеется, я никогда бы не оставила дома. Итальянское, наполненное воспоминаниями о венецианском вечере, о провале того дня и о нашем первом поцелуе. "Тьфу",— произнесла я вынужденно, но, признаться, мне нравилось, как выглядела моя подтянувшаяся за последние дни фигура под хрупкой невесомой тканью.— А ведь он был прав, когда говорил, что я нескоро надену эту прелесть. Как будто предвидел, гад, что не посмею.

В глубине души я хотела, чтобы Дарин узнал именно Анну, а не копию Марии или саму Марию. В противном случае я надела бы ее желтое — желтый был любимым цветом сестры — платье.

Накинув единственный плащик, который прилично выглядел и в котором не стыдно было появиться в обществе с людьми изысканных вкусов, я выбежала из квартиры, не забыв закрыть за собой дверь. Уже имея представления об этом самом обществе, я постаралась максимально точно перенести их понятия на свой образ, но при всем при этом меня мало заботило мнение самого Дарина. Я о нем старалась не думать. Будто не он мой потенциальный ассасин, а какой-то другой, незнакомый Дарин.

Парижская улица благоухала сиренью. Я позволила запаху раствориться в легких и почувствовала неземной комфорт и удовлетворение, как полутруп, переживающий последние минуты жизни. Я шла, приподнимаясь на носках высоких туфель, в которых было холодно. Но терпела. И проходили мимо меня обнимающиеся возлюбленные, щебеча о земных усладах, и улыбались мне свободные музыканты, артисты, поэты... Они были далеки мне, даже учитывая неоконченное высшее образование историка культуры. Латинский квартал припеваючи жил, жил всеми красками, на которые только способна парижская жизнь. Цвета, звуки, запахи. Еда, блаженная еда, соблазняющая всех девочек-моделей, работающих в мире высокой моды, как запретный плод.

Я подошла к обочине и подняла руку, но такси не остановилось. Для того, чтобы вызвать машину, пришлось зайти в ближайшее открытое заведение — каких в это время суток было предостаточно — и у бармена попросить на ломаном французском позвонить в отдел.

— Quinze (15) minutes,— ответил мне учтиво менеджер дорогого ресторана. Но не настолько дорогого, как тот, в который я собиралась — таковы были мои предположения.

— Mersi,— я улыбнулась ему. Чувствуя себя при этом куклой. Бездушной, чужой, от веществ которой в крови выделялись антитела, готовые избавляться от новых чужеродных веществ. Мне будто надели на лицо маску, а я ее закрепила лживо сверкающей улыбкой.

Машина приехала даже быстрее, чем обещал менеджер ресторана. Все это время я ждала в здании, в тепле, не решаясь выйти на улицу. Но теперь я вышла, когда меня позвал таксист, и залезла в салон автомобиля в своем парадном наряде. Он оглядел меня оценивающим взглядом — я сделала вид, что не заметила этого. Не хотелось ссор и скандалов на ровном месте. Парижанка, наверное, залепила бы ему пощечину, хотя я не знала, где работали их местные проститутки и как сильно я походила за одну из них. Не исключено, что бедному таксисту приходилось каждый день наблюдать, как на заднее сидение его авто садится очередная ночная бабочка, а через некоторое время, довольная выручкой, какая-нибудь девица начнет его узнавать и приглашать в бар, где собираются ее подруги.

Марсово поле. Оно неописуемо, но я все же постаралась запечатлеть его мелочи в памяти. Поле расположилось на левом берегу Сены, в западной части города. Ранее площадь Марсового поля предназначалась для проведения военных парадов, теперь же служила главной туристической пристанью и второй после Елисейских полей колыбелью романтики. На лужайке перед Эйфелевой башней так и виделись школьники и студенты, лежащие на молодой траве, подложив под голову руки.

Такси остановилось неподалеку от Марсового поле — проезд до самой башни, эпицентра, был запрещен. Я отдала водителю положенную сумму и вышла. Ближе к вечеру воздух охладевал, и ветер становился более назойливым. Чем темнее оттенками наполнялось ночное небо, тем ярче выделялись на его фоне золотые огни подсвеченного символа Парижа и всей Франции. Я неспешно ступала по асфальту. Шаг уменьшался, я замедлялась. Желания идти дальше не было.

— Это не ради тебя, глупая, ради всех нас... Машка знает то, что ей знать нельзя. И Дарин достанет ее рано или поздно. Это же Дарин, он всех достает,— я хмыкнула, но дальше не пошла.— Кроме тебя, Аннка, у тебя иммунитет на этого мужчину. Сколько нервов он истрепал? Достаточно. Довольно!

Все приготовления к такому, казалось бы, "важному свиданию" на самом деле занимали больше времени, чем само свидание. Но это не имело значения. Перед ответственным шагом взять на себя судьбу другого человека, я замешкалась, прежде чем пойти к железной трехсотметровой конструкции, пронзающей носом небо.

Ресторан "Жюль Верн" у гостей столицы прослыл чуть ли не самым известным и престижным заведением и занимал второй этаж Эйфелевой башни, возвышаясь над Марсовым полем на высоте более чем сто метров, и к нему вела лестница с самого подножия башни: над лестницей висел скромный указатель с названием ресторана.

Я подняла голову, поймав свое отражение в зеркальном потолке. Неизвестная песня и ее устрашающий перевод с французского не сочетались с излишне романтичной и умиротворяющей обстановкой.

— Mademoiselle?

— Дарин?— я подскочила, обернувшись. Официант, типичный южный француз-брюнет с вьющимися короткими волосами и с бабочкой под шею, в строгом черном костюме склонил набок голову.— Простите,— я быстро поправилась на английском. Он должен был меня понять и перейти на мой родной язык.

— У вас заказан столик?

— Э-э... да, скорее всего,— я вертела головой из стороны в стороны, вглядываясь сквозь полумрак интимного верхнего освещения и настольных ламп.

— Давайте я повешу ваше пальто,— предложил он, пока я соображала, туда ли пришла, и уже стянул с моих плеч тяжелую ношу.

— Мистер О`Коннор,— проговорила я заплетающимся языком,— вероятно, зарезервировал столик.

— Да, он здесь и ждет вас, пройдемся.

Как во сне, я отправилась за своим проводником, по ходу разглядывая помещение. Зал плохо освещался вечером и ночью, потому мелочи скрылись в тени. Наравне со столиками для двоих, расположенных по периметру вдоль окон, основное пространство занимали круглые и прямоугольные столы для больших компаний и деловых встреч, накрытые безупречно чистыми скатертями в два слоя. Несмотря на то, что в "Le Jules Vernes" места необходимо было заказывать заранее, в этот вечер было много свободных столиков: бери — не хочу. За то время, как меня вели по залу, как на расстрел, странная песня сменилась вполне миленькой и приятной без раздражающих высоких нот.

Между столиков лавировал, как легкие лодочки на волнах, обслуживающий персонал. Единой униформе позавидовал бы мой бывший босс, ведь официанты в его ресторане приодевались только для знатных гостей, в то время как в "Жюль Верне" царила атмосфера неприкосновенности и сказочности. Проходя мимо нас, девушки умудрялись с подносами обходить стулья, не замедляясь на поворотах, и двигались так быстро, словно посетители только и успевали заказывать новые порции. Солидные господа с их дамами — многие из них были почтенного возраста — воспринимали условия ужина как обыкновение, хотя я приметила небольшие группки иностранцев, которые ловили каждый малейший чих. Как и для меня, для них среда, привычная для материально обеспеченных лиц, была новой, но я обрадовалась уже тому, что в "Жуль Верне" никто никого не знал и ситуация с напыщенностью Совета не повторялась.

Пока мы шли, официант позволял себя кидать на меня любопытные взгляды. Когда я, наконец, выжидающе на него посмотрела, он пояснил:

— Я пытаюсь понять, мадемуазель, первый ли вы раз у нас или были в "Le Jules Vernes" ранее. Прости мне мою бестактность: я совсем недавно на этом месте.

— Ничего страшного, я привыкла.

Он кивнул и добавил, намекая на блюдо у одного из посетителей за ближайшим к проходу столику:

— В нашем ресторане принято делать заказ на сумму... круглую, но это не всегда значит, что вы не можете получить от ужина удовольствие. Ваш избранник скорее всего попросит вашего мнения, и я вам настоятельно советую подумать насчет устриц. Кто устриц не пробовал — тот Франции не видел.

— Вы так говорите, потому что в названии месяца есть буква "Р"?— уточнила я. Официант не поддался искушению засмеяться, но улыбнулся.

— Это так, мадемуазель. Месяц для рыбы. Вы хорошо знаете наши древние традиции?

Жестом официант пригласил к дальнему столу, в самом углу зала, и дальше не пошел, оставив меня в гордом одиночестве. Он сидел там, невозмутимо откинувшись на царском стуле и устремив свой непроницаемый взор на лежащий где-то там на грешной земле Париж.

Я была Марией. Больше не колеблясь ни секунды, я уверенным шагом пошла к нему.

— Скучаешь О`Коннор?— я понизила голос до грубого, свойственного Марии, и даже сама удивилась, как была похожа на нее.

Он обернулся. Его взгляд остановился на моем лице; с нескрываемым удивлением мужчина взглядывался в черты моего лица, в волосы, медленно опускал глаза, примечая платье, которое сам же мне и выбирал. Челюсти плотно сжались; Дарин нахмурился, отчего его четко вырисованные черты лица вытянулись в строгий, прямой набросок мраморной греческой статуи. Он весь подобрался. Напряженно поднявшись, Дарин выдавил из себя улыбку.

Я так же несколько секунд не могла сообразить, что вижу его вживую, не во сне и не в туманном от дождя переулке. Он был великолепен, как и всегда. Какая предсказуемость. Светлая рубашка под особым отблеском ламп белела на его темной загорелой коже — полгода жизни в Италии не прошли даром, хотя англичанину не присущ загар. Нет, как же, не англичанину, ирландцу! Скажи я это вслух, нарвалась бы на гнев патриота.

Я кивнула ему в знак приветствия. Дарин подошел ближе и резко втянул носом воздух. И его лицо в мгновение переменилось, разгладилось; он скинул с себя малую долю груза напряжения. Синие по обыкновению холодные глаза смотрели по-особенному равнодушно, но, присмотревшись и додумав то, чего, возможно, и не было, я могла разглядеть в них намек на теплоту. Я испугалась. Похоже, что он меня узнал сразу же, с первого подробного изучения, но я продолжала играть во взрослые по важности и детские по наивности игры, претворяясь Марией до конца, так долго, как только Дарин позволит.

— Давай договоримся сразу, О`Коннор,— я продолжала блестяще играть свою роль в то время, как Дарин собирался с мыслями и неожиданным поворотом событий,— ты не практикуешь на мне магию вуду и этот твой старческий гипноз,— я показала двумя пальцами на свои глаза, затем на его,— и мы можем стать приятелями на один вечер.

— Мария...— его голос звучал неуверенно лишь в первый миг разговора. Затем на тонких губах вырисовалась привычная и до боли знакомая мне усмешка человека, живущего ролью босса,— я не думал, что ты придешь.

Он отодвинул стул и галантно помог мне устроиться за столом. Только после этого занял свое прежнее место.

— И поэтому не побоялся заказать один из самых дорогих ресторанов Парижа? Что ж, это в твоем стиле, О`Коннор, экономить денежки на ровном месте. Похвально. Без шуток, я не люблю транжир.

— У меня были несколько другие причины,— заметил он вкрадчиво, держа правую руку у подбородка, и лениво направил большой палец на окно. За железными перекладинами Эйфелевой башни виднелся город, озаренный тысячей огней и обширной площадью Марсового поля.

— Я не пойму твоей логики, мальчик, хоть убей.

— Осторожнее со словами,— предупредил он в шутливой форме,— мне ведь не сложно исполнить любые твои желания, насколько помнишь, Мария. Это место висит так высоко над землей, что даже ты со своими уникальными кошачьими способностями не сможешь приземлиться мягко на четыре лапки, при этом не свернув себе шею. А этот столик максимально отдален от выхода.

Он был так прекрасен, угрожая мне. Наверное, я от рождения имела эту извращенную склонность к удовольствию от шантажа и угроз.

— Если б ты хотел меня убить, ты бы это уже сделал миллион раз. Если бы хотел поймать — три миллиона. Я не боюсь тебя, О`Коннор.

— Прекрати называть меня по фамилии, Мария,— попросил он вполне естественно, будто его действительно заботило обращение, что было неправдой,— мы одни, и твоей сестры нет рядом. Хотя, как знать...

Мне не понравился его ехидная фразочка со скрытым подтекстом. Щеки жгло огнем, и я постаралась отвернуться к окну, как будто бы наслаждалась видом из него.

— Я же говорил, что ты нескоро его наденешь.

По коже пробежало стадо топающих мурашек. Я потерла гусиную кожу ладонью, пытаясь согнать дрожь.

— Что надену... Дарин?

— Платье,— он дотронулся под столом кончиком ботинка до моей лодыжки. Я с трудом держала себя в руках от его провокационных издевок.— С черными волосами оно смотрится сексуально, но ты мне больше нравилась блондинкой.

— Я никогда не была блондинкой, Дарин,— процедила я сквозь зубы,— давай ты на время оставишь при себе свои грезы о моей сестренке и выложишь все, что тревожит твою бедную дьявольскую душонку. У меня мало времени на нерасторопность.

— Как скажешь,— он в открытую забавлялся. Я нервничала, что он каким-то образом меня вычислил, догадался... но я предусмотрела все, не считая, конечно, запаха и родинок на лице — вряд ли бы Дарин их запомнил.

Мы сделали скромный заказ. Дарин ясно дал понять официанту, что не желает видеть навязчивость с их стороны. Ничто другое не должно было помешать нашему разговору.

— Итак.

— Итак,— повторил Дарин.

— Говори, Дарин, я теряю терпение.

— А ты будь спокойнее,— он вальяжно откинулся в кресле, постукивая пальцами по подлокотнику,— такой прекрасный вечер. Ты не хочешь его продолжить? Ему сложно соперничать с нашим последним вечером... точно, я совсем забыл, что ты не Анна. Значит, я могу без угрызений совести... это неважно.

— Согласна с последним, это неважно,— я кивнула несколько резко, как это сделала бы Мария,— ты будто разговариваешь сам с собой, Дарин, мне это неприятно — я не люблю терять время. Что тебя нужно?

— Девушка из Фредериктона. Младшая.

— Оставь свои глупые шуточки, Дарин!— я начинала злиться, хотя его слова тонким раздирающим лезвием проходились по области за ребрами. Он выведал даже мое прошлое место жительства.