Черная Рысь-2. Экзамен на прочность

Екатерина Егорова

Черная Рысь-2. Экзамен на прочность

Аннотация

Есть всего несколько правил для девушек-оборотней, на которых объявили охоту. Первое: сбежать из самой дорогой столицы мира в самую романтичную, и скрыться от ищеек, утонув в ее очаровании. Второе: любой ценой найти отца, который, сам того не подозревая, поставил на кон души родных дочерей. И третье: сдернуть покерные маски с лиц игроков и найти в театральной постановке живого актера. Здесь главное не промахнуться: не принять врагов за друзей, а их злейшие копии за единственных соперников. Борьба стай обостряется, и отныне поводы для кровопролития не позволяют объявить реванш. Но так ли страшна смерть, как то, что ей противопоставлено? Осторожно, старые знакомые имеют дурную привычку возвращаться, открывая по ходу целый шкаф со скелетами.

Окончено: 12.05.2012

Черная Рысь-2. Экзамен на прочность

Глава 1

— Моя хата — ваша хата,— сказала Мария важно, расхаживая по трехкомнатной московской квартире многоэтажного дома, построенного в юго-западной части столицы пять лет тому назад.— И мне всего-то надо было оставить тебя наедине с волчатами, чтобы тебе, сестренка, захотелось навестить скромное обиталище Марии Левицкой.

Девушка подошла к окну и распахнула темно-синие шторы. В комнату пролился нежный вечерний свет. Бледное оранжевое солнце неспешно клонилось к горизонту, который скрывали высокие кирпичные блоки. По сравнению с миниатюрным и хрупким Римом, Москва казалась громадным, возвышающимся над всей обширной страной городом, и новостройки в двадцать и более этажей вытесняли старенькие, приземистые и готовые к сносу домики. Рыжий и белый кирпич пестрили в современном районе, пользующемся большой популярностью у студентов. Главной тому причиной и, пожалуй, единственной служил старейший в России государственный университет имени Ломоносова — величественное многокорпусное здание, по форме напоминавшее истребитель, с устремленным ввысь центральным корпусом, который сужался в шпиль и плавно переходил в звезду. Дорога от университета до дома Марии занимала меньше получаса ходьбы быстрым шагом.

— Ну и как тебе?— спросила сестра, разворачиваясь вполоборота и опираясь рукой о подоконник. Подойдя к ней, я высунулась из окна пятнадцатого этажа и сверху вниз взглянула на широкий проспект, именуемый Мичуринским, и снующий по нему, непрекращающийся поток машин. У светофора образовалась пробка, и протяжные гудки заполнили улицу. Вывернув на перекрестке направо, грязный от пыли автомобиль понесся по смежной улочке, Винницкой, около нашего дома и скрылся из виду.

— Это... не похоже на те места, где я была раньше,— нашлась я с ответом, продолжая изумленно осматривать крохотную, скудную частицу Москвы, которая представлялась взору. По размерам столица вобрала в себя несколько европейских городков, я бы сказала, немалую сотню из них — она поражала размерами. Как огромный портал, выстроенный на холме, она всасывала в себя каждого несмышленого и чересчур любопытного человечка, поглощала его нутром и отказывалась отдавать. Я чувствовала, как медленно во мне просыпалось желание никогда не покидать этот город, поселиться и умереть в нем. Он зачаровывал. Он пленил. Он был недосягаемым и в то же время близким и ощутимым. Он был опасным, но ловко скрывал этот недостаток за яркой рекламой, шиком мегалополиса и шумным многонациональным населением. Культура. Политика. Бизнес. История. В нем было все, и даже больше. И этот город лишал разума всякого восторженно глупого, ослепленного сверкающей обложкой туриста и заблудшего путника, которые не привыкли быть песчинкой среди одиннадцати миллионов человек.

Я поделилась мыслями с Марией.

— Немудрено,— она пожала плечами,— поживи здесь с месяцок и познакомься с обитателями. Тогда поймешь, что подобное желание посетило не только тебя. Впрочем, мне, приезжей, грех жаловаться, хотя в отличие от желторотых юнцов, как ты, я видела изнанку этого города. Пойдем,— она отошла от окна,— сварю тебе кофе. Я же знаю, как ты его любишь.

Мы прошли по светлой гостиной с обоями цвета сочного персика и мягкими салатовыми диванами, стоявшими по углам у стен. Коридор вел на кухню с мебелью из темно-бордового дерева, лакированного дуба, и без барной стойки — я не привыкла есть за круглым кухонным столом. По площади квартира была небольшой, но Мария объяснила, что за деньги, вырученные с ее продажи, мы превысили бы стоимость нашего загородного коттеджа в Канаде вместе с участком земли, чем ввела меня в минутное заблуждение. Я с трудом переводила валюту на евро и каждый раз удивлялась цифрам — Машу эта привычка не занимала, она освоилась с тем, что за все желаемое нужно платить и, порой, двойную цену.

Присев на стул напротив экрана портативного телевизора, я вытянула ноги, и к ним сразу же прилила кровь, ясно давая понять, как они измождены от усталости. Бесконечный день многое изменил в жизни. В моей жизни. Утром я проснулась с мрачным отголоском удовлетворения, которое не понимала и которое не помнила, сейчас же во мне бурлила неведомая ранее сила, сила животного. Сила оборотня.

Я подняла руку к глазам и внимательно посмотрела на нее. Синяки и царапины от стычки с ищейками полностью разгладились, и кожа вновь имела естественный золотистый оттенок. Мои ногти, они не были украшением. Вытягиваясь в когти, они были орудием убийства и орудием защиты одновременно. Из уязвимой девочки с кошачьей наклонностью я стала полноценной хищницей, которую ищейки, наши главные враги, прозвали Черной Рысью. Подростковые комплексы в момент сменились уверенностью, какая была у моей сестры. "Вернись я сейчас в день встречи с Дарином, показала бы ему где раки зимуют",— подумалось мне, когда я вспомнила о высоком синеглазом мужчине со смертоносным даром и о том, как он со мной обращался. Страх делал меня слабой.

— Не расслабляйся так,— напомнила о себе Мария, возвращаясь к столику с термосом и кофеваркой.— Конечно, классная квартирка, но ночевать мы будем только сегодня.

— А завтра?— устало спросила я, не до конца понимая, что еще от меня требовалось кому бы то ни было после утреннего марафона.

— Хей, ты забыла, почему я притащила тебя сюда? Аннка, только не говори, чтобы показать столицу.

Мария достала из шкафчика с резной дверцей две фарфоровые чашечки и налила в одну из них чай, в другую — кофе. Я подтащила к себе вторую и подула на нее, вдыхая сочный аромат какао-бобов.

— Помню, ради папы. Но не могли бы мы подождать пару дней? Я бы очень хотела осмотреться,— попросила я, вкладывая мольбу во взгляд. На Марию мольба не действовала ни в каком виде. Если она что-то задумала, то переубедила бы ее только пуля. Или стрела. С недавних пор я знала, что именно стрела, отравленная ядом для оборотней и пущенная из арбалета, нас убивала.

— Хочешь, чтобы волчатки бросились на наш след?— приподняв узкую бровь, она сделала глоток чая и причмокнула губами.— Они хоть и долго будут нас искать — не зря я выбрала Москву с ее численностью населения и вечно прибывающими гастарбайтерами — но мы имеем дело с ищейками, самыми опытными в поисках и назойливыми тварями на свете. Твое здоровье,— Мария приподняла чашечку двумя пальцами и опрокинула половину в рот, поморщившись от кипятка.

— И сколько туда ехать?

— В Анапу? Дня два,— ответила она спокойно, а у меня глаза на лоб полезли.

— Два дня! На машине! А, может, самолетом?

Мария покачала головой: идея с самолетом ей не пришлась по душе, что удивительно.

— Дорогуша, это расточительство. Тем более мне надо показать тебе пейзаж, повозить по просторам нашей великой страны. Когда увидишь ее, если не сейчас? Да ты не волнуйся,— заверила она, увидев мое испуганное выражение лица,— у меня хорошая машина — вылезать не захочешь. Остановимся в Ростове, поспим ночь, а с утреца в добрый путь. Послезавтра к вечеру будем там.

— И все-таки я бы предпочла самолет,— сделала я робкую попытку ее образумить, но Мария бараном настаивала на автомобиле.

— Выйдем завтра, часов в семь я тебя подниму — отоспишься в машине. Будем вести попеременно. Пойми, Аннка, я не хочу рисковать! Мало того, что мы теряем день в Москве, так по кредитной карте нас могут вычислить. А машина — это такое дело, угнанные-то не ловят, а свои и подавно никому не нужны.

Переборов дикое желание завалиться на кровать и проспать неделю, я согласилась, что выезжать лучше было немедля. Я пока не свыклась с тем фактом, что отныне числилась убийцей не только Рейвел Харди, девушки-оборотня из Западной стаи, которая к тому же была сестрой Дарина и любовницей моего отца, но и Филиппа, ищейки и близкого друга Дарина, первого его помощника. "Все дороги ведут не в Рим, а к Дарину О`Коннору",— с грустью подумала я, успев убедиться в правдивости мысли. Дарин — самый неоднозначный герой в сей истории. Самовлюбленный мерзавец, обаянием ненадолго заполучивший мое сердце: спасал, чтобы использовать, и сбежал, когда больше всего был нужен. И меня не интересовало, с какой целью и отчего он так поступал, только бы потерял след раз и навсегда!

— Мне нравится твой настрой,— заметила Мария мою мрачную, но решительную физиономию,— наконец-то рысенок принесет пользу.

— Если бы Рейли не открыл дверь...

— Ты бы разорвала их всех в клочья,— перебив, закончила сестра.

Сегодня утром ищейки подошли настолько близко, насколько не подходили ранее. Они взяли массой, количеством и оружием: мне пришлось сдаться Филиппу, ведь тогда я не владела одновременно двумя сущностями, человека и животного. Возможности контроля открылись в стрессовой ситуации, и Мария ничего иного не могла поделать, кроме как надеяться на крупный выброс адреналина в мою кровь, потому спасала свою шкуру и сбежала через балкон: в нее стреляли из арбалета, но стрелы пронеслись мимо.

В логове ищеек было темно и витало намерение мужчин покончить с надоедливой "Рысью". Филипп держал меня, а я вырвалась и, в воздухе превратившись в кошку, сбила его с толку, тем самым подставила его тело под угрозу, адресованную мне. Рейли — их напарник, ищейка-радар со способностью обнаруживать оборотней на расстоянии. С ним мы познакомились на вечере в Венеции, организованном отцом Дарина, где я притворялась миссис О`Коннор, чтобы гости приняли за "свою" и не растерзали в порыве мести. Рейли был моложе других ищеек и выдавал детскую неопытность, когда все новое кажется притягательным, и мы прониклись взаимной симпатией. В подвале же он стоял на страже двери и, дождавшись моего звездного часа, открыл ее — я выбралась наружу, но он скрылся быстрее.

Вот почему я раздумывала над тем, что случилось бы со мной, не открой Рейли дверь, и Мария всегда настаивала на приобретенных возможностях. Она не сомневалась, что я бы любым способом обставила ищеек. Для сестры, которая славилась среди них изворотливостью, боевым нравом и владением секретных приемов, моя победа стала и ее победой: она любила утирать "волчаткам", как прозвала охотников, носы.

Мария встала из-за стола и подошла к навесному шкафчику над раковиной. Открыв его, она достала пачку таблеток, налила в стакан простой кипяченой воды и возвратилась ко мне. Я с непониманием и недоверием смотрела на таблетки, когда сестра, выдавив одну капсулу, закинула ее в горло и запила водой.

— Не смотри на меня так,— сказала Мария, поймав мой укоризненный взгляд,— это антидепрессанты. Ты же видела, какой нервной сучкой я становлюсь.

"Экстази?"— предположила я, в глаза не видев наркотики. Мария будто прочла мои мысли и пододвинула ко мне пачку. Надпись "Флуоксетин" растянулась поперек картонной коробочки. "Молодая, красивая и здоровая с виду двадцатитрехлетняя девушка сидит на лекарствах! Где это видано?"— я видела Марию сильной. Всегда.

— Успокоительные не действуют,— пояснила Мария,— а эта фиговина — отличное средство от нервов. Без нее я переплюну пьяного сапожника в матерном состязании.

Девушка усмехнулась своей мысли и протянула руку, чтобы я вернула ей таблетки.

— Ты и так пьяный сапожник,— сказала я, намекая на ее постоянную грубость по отношению к окружающим и ко мне в том числе. Она встряхнула черными средней длины волосами, вьющимися у кончиков, и положила коробку на место, закрыв шкафчик.

— Нет, дорогуша, сейчас я всего лишь сонный подмастерье. Есть будешь? В холодильнике завалялись продукты. Бутерброд, там, печенье...

Я отказалась. Мы хорошо перекусили в кафе аэропорта Фьюмичино, а затем в самолете подавали обед.

— Ладненько. Слушай, Аннка, я думаю: вечером мы можем поужинать в ресторанчике, как ты на это смотришь? Я бы позвала своих однокурсников, познакомила тебя.

В Марии просыпалась доброта или какое-то иное качество, которое она старательно прятала. Мягкость? Возможно.

— Почему бы нам не сходить в универмаг?— предложила я. Тяги встречаться с людьми я не испытывала, но с другой стороны я готова была пойти навстречу сестре. Все эти полгода она пропускала занятия и сдавала экзамены почти что заочно. Я бы тоже соскучилась по Джеме, подруге из итальянского университета, и искала бы любого повода увидеться с ней.

— А мы сходим. На дорогу нужно затовариться. Но я не хочу проводить вечер у плиты,— Мария задумалась, повертев в руках сенсорный мобильный телефон.— Или ты боишься не вписаться в компанию? Брось, сестренка, мои друзья — замечательные люди. Я их попрошу говорить по-английски, чтобы тебя не сковывала русская речь.

Предложенный вариант меня вполне устроил, и Мария угадала ход мыслей. С тех самых минут, как мы прилетели в Москву, я видела незнакомые слова на всех вывесках, слышала незнакомый говор со странным акцентом — он был у сестры, но я не думала, что он свойствен всему русскому народу — и слова, слова, и отдаленно не похожие на английские. В самолете Машка заставила выучить кириллицу и произношение букв, чтобы я могла изъясняться хотя бы по словарю и разговорнику.

— Спасибо,— поблагодарила я,— было бы здорово.

Сестра передернула плечами, мол, ничего особенного.

— Договорились. Подожди минутку, мне нужно сделать пару звонков.

Она пересекла кухню и вышла на крытый балкончик. Я взглянула на часы. Семь тридцать. Дорога из международного аэропорта заняла около двух часов. Никогда бы не подумала, что можно стоять на кольцевой автомобильной дороге не двигаясь. Машины ползли медленнее черепах, и их было больше, чем предусматривали строители автострады. Вдобавок в старенькой обшарпанной "тачке", как выразилась Мария, или иначе "жигули" ржавого красного цвета играл шансон, а водитель, держа в зубах сигарету и одной рукой поддерживая кепку, которую сдувал ветер из открытого окна — как понимаете, кондиционер не работал, и вдобавок душный воздух с примесью пивного аромата наполнял легкие-, виражировал на дороге так, что Шумахер позавидовал бы и перекрестился.

Находясь дважды за день на грани смерти и вцепившись пальцами в слабый ремень безопасности, я пообещала себе ни за что на свете больше не садиться в машину к московским таксистам. Весь аттракцион обошелся в две тысячи рублей, и на этом комментарий кончается, ибо мнение о "водилах" я сложила не лучшее и понадеялась, что Мария не устроит подобной встряски по дороге в Анапу.

Девушка расхаживала по балкону взад-вперед, поднеся телефон к уху. Я не удержалась от любопытства и настроила чуткий слух на ее волну. В первую очередь Машка звонила нашему дяде Владимиру по отцовской линии. К тому же он был ректором медицинского института, где училась сестра, и я догадалась по разговору, что она звонила ему гораздо чаще, чем должна была ученица и даже племянница. Включая во внимание постоянные прогулы Марии и поблажки, которые ей делал наш любимый дядя, как и папа, не предполагавший истинной причины путешествий и отлучек, можно было понять, каким доверием друг друга они пользовались.

-... мы ищем его,— донеслись обрывки фразы.— Я все сдала на прошлой неделе, дядя, но придется снова пропускать лекции.

Судя по ответу, он спросил ее о длительности предстоящей поездки.

— Не знаю точно,— вкрадчиво объясняла Мария,— мы едем на моей машине, без остановок, и будем там так скоро, как только сможем. Всего-то стоит найти папу, а дальше... дальше все наладится, обещаю. Я очень верю, что он нам поможет, в конце концов, пора ему открыть глаза на то, что происходит вокруг... и с нами,— девушка замолчала, выслушивая вердикт. Наконец она подтвердила,— да, снова ищейки. Они нашли нас.

Я замерла, стараясь не пропустить ни единого слова. Дядя говорил негромко, и его голос не был слышен сквозь аппарат, но я догадывалась о содержании разговора по монологу Марии и меняющейся маске безразличия. "Он знает про ищеек?"— не верила я услышанному,— "Черт возьми, что же он раньше делал? Почему не остановил нашествие? Почему не пришел нам на выручку? Почему он не нашел отца?" Последний вопрос так и повис в мыслях. Зная дядю и его широту души, его отважное желание помогать близким, я поздно поняла, что и он тоже не мог найти папу. Его никто не мог найти. А потому дядя с трудом давал указания Марии, заранее угадывая: они бесполезны. Ищейки подчинялись тому, кто отдал приказ.

— ...да не вопрос,— продолжала сестра-брюнетка, дергая себя за волосы,— ...подберем его и поедем вместе. Только дай ему мой номер на всякий случай, и пусть ждет на въезде в Ростов, завтра в восемь часов.

Мария сердечно поблагодарила Владимира и вошла обратно в комнату.

— Улажено!— воскликнула она радостно.— Дядя сделает что сможет и договорится с преподавателями. Чувствую, что учусь по блату. И это невероятно поднимает тонус!

Улыбка на ее точеном овальном личике с острыми чертами и маленьким прямым носиком расширилась; овальный зрачок на фоне желтой радужки увеличился от удовольствия, и кошачий разрез, несочетаемый с большими глазами и пушистыми, черными от туши ресницами, скрылся за морщинками. Я смотрела на свое зеркальное отражение, на изящную, подтянутую от физических нагрузок фигурку сестры, и мысленно напоминала, что отличалась от Марии только светлыми волосами с золотистым отливом, и все же в душе скреблась закомплексованная девочка, которая всегда признавала старшую сестру красивее.

— Ты так и учишься,— заключила я,— по блату.

Во мне не остыла зависть от того, что сестра всегда жила на привилегии первенца. Не то чтобы ей доставалось внимание родителей или мы соперничали из-за парней, хотя не без этого. Мы с мамой одни несколько лет жили в канадском домике, и алименты от папы уходили на уплату аренды, налогов и счетов за воду и электричество. Кетлин, моя мать, отказывалась переселяться в городскую квартиру, которая была гораздо дешевле в обслуживании, и аргументировала это тем, что выросла в этом доме и он перешел к ней от дедушки. Первое время мы жили на ее зарплату литературного редактора, а через год нищеты и происшествия с Рейвел я переехала в Рим.

В это же время Мария, которая была любимицей папочки и каждое лето ездила с ним в Россию, переняв от него любовь к стране, пользовалась всеми удобствами, что он ей предоставлял: квартира в Москве, дорогая машина и кредитная карта, оформленная на отца. Вдобавок она училась в институте, куда было крайне сложно попасть, а все потому, что повезло с дядей-ректором. И я завидовала. Да, черт побери, я завидовала. И была обижена на себя: могла иметь то же самое, если бы сблизилась с папой и в детстве, не боясь океана, летала б с ним в самолете. Но я не оставила маму. Я проводила все свободное время с ней, пока она не сошла с ума от одиночества и горечи измены.

— Сестренка, мне пришлось хуже, чем тебе,— тихо произнесла Мария, и я подумала, что она бы закурила в этот момент, но сигареты и дым, как и наркотики, убивали нас быстрее, нежели простых людей. Я согласилась с ней. Машка подвергалась большей опасности со стороны ищеек: ее происхождение было четґґко определенно Северной стаей, когда мое подвергалось сомнению: я долгое время пробыла в Канаде. А также она не решилась перекрашиваться из брюнетки в темно-русый и полностью соответствовала описанию подозреваемой. Таким образом, ищейки на нее клевали, как на лучшую наживку, и волей-неволей она платила за свое существование.

— Знаю, прости.

— Да ничего,— она выдержала паузу,— у меня новость.

— Хорошая, плохая?

— Нейтральная. Дядя просил подобрать Жульена в Ростове. Я не спрашивала зачем — он нам никак не помешает.

Я кивнула. Жульен — сын француженки, жены Владимира, от ее первого брака. Жизель работала ассистенткой: чистила пробирки, доставляла препараты и анализы для ДНК исследований. И в одну из ночей, когда дядя трудился над новым проектом — как и наш отец, он занимался генетикой и по молодости буквально жил в своей парижской лаборатории знаменитого центра, изучающего строение клеток и наследственную передачу данных — Жизель оказалась рядом. По словам дяди, между ними вспыхнуло пламя. Мы с Машкой по обыкновению подшучивали, что "пламя" было хорошо завуалевированной похотью. Так или иначе, Жизель забеременела вторым ребенком, и разведенную женщину ничто не удерживало от брака. Владимир — человек порядочный, женился, а сына пришлось взять в семью как своего. Жульена я не видела, и отчасти мне было интересно взглянуть на героя многократных семейных рассказов. Особенно потому что он вырос во Франции, а меня всегда привлекала эта страна.

— В компании веселее,— произнесла я, заполняя долгую паузу.

— Посмотрим, каким он окажется компаньоном. Если будет много возникать и занудствовать — выбросим за борт.

— Как скажешь, капитан.

Мария улыбнулась: она любила играть в босса.

— Ты не против, я сделаю еще один звонок?

Она вновь взяла в руки телефон и вызвала быстрый набор. Вскоре, после протяжных гудков, низкий мужской голос ответил на чистом русском языке. Мария попросила его передать трубку девушке — ее тонкий голосок контрастировал с мужским. Когда сестра говорила, она смеялась, и обе, словно после долгой разлуки, обменивались высокотональными фразами. Отключившись, Машка обратилась ко мне:

— Все, я договорилась. Вечерком встретимся с ребятами.

— Хорошо.

— Тебе понравится, обещаю! Я знаю клевое местечко на Воробьевых горах, а перед этим прокачу по ночной Москве, хочешь? А кто тебя спрашивает,— засмеялась она звонко,— конечно, хочешь! А сейчас спустимся на улицу. Через дорогу — продуктовый, закупимся на долгую поездку.

Я хотела возразить ей и попроситься на часок прилечь, но, глядя на Марию, пребывающую в наилучшем расположении духа, не посмела портить ей настроение: оно так редко бывало хорошим. "Антидепрессанты быстрого действия — вот секрет твоей привлекательности, Машка". Я сделала в голове пометку: "Забрать из шкафчика таблетки" — такая версия сестрички мне нравилась намного больше той, что я встретила в Риме у фонтана Треви, когда она чуть было не разорвала меня в клочья.

Глава 2

Спускаясь на лифте до первого этажа, я ловила свое отражение в зеркале и невольно улыбалась тому, как переменчиво настроение судьбы и как она может трясти человека за плечи, мотать его из стороны в сторону и забрасывать в места, где он и не думал никогда оказаться. Выйдя из лифта, мы прошли мимо консьержа, коротко поздоровавшись с ним.

Запах выхлопного газа и дыма от близкого проспекта замер в воздухе, и он казался тяжелым для восприятия. Постепенно я привыкла дышать маленькими глотками и обнаружила, что для выживания не обязательно открывать жабры во всю ширь. Продуктовый магазинчик, о котором говорила Мария, находился через дорогу, прилегавшую к проспекту, в низком здании, и второй этаж над магазинчиком занимал ресторан "Чайхона ?1". Тяжело пыхтя, за нашими спинами проехал синий троллейбус и притормозил на остановке. Маша потянула меня в магазин, который ничем кроме размеров не отличался от обычного супермаркета.

С полной тележкой мы добрались до выхода и, разложив покупки по целлофановым пакетами, взяли их и направились обратно к дому. Но Мария свернула на стоянку, охраняемую дежурным и огороженную забором. Выискивая свою красавицу в рядах, она двинулась вдоль задней стены дома. Когда я увидела, что Маша опускает пакеты и нажимает на брелок сигнализации, а в ответ ей радостно пикает белоснежный Range Rover, лишилась дара речи. Я, конечно, знала о щедрости папочки, но не настолько же! И с трудом совладала с чувствами, произведенными великолепной машиной. Она была вычищена до блеска, такая чистая, что с нее, наверное, можно было есть, но на московских дорогах она долго такой не останется. В сгустившихся сумерках джип, похожий по форме на аккуратный ботиночек, отливал синевой, а окна с заводской тонировкой проводили черную полосу на белом корпусе.

— Нравится?— спросила Мария, удовлетворенная моим восторгом, и не упустила повода похвастаться.— Четырехлитровый турбодизельный двигатель...

Мне это ни о чем не говорило, и сестра предложила закинуть пакеты в машину, открыв просторный багажник.

— Давно он у тебя?— спросила я, залезая на переднее сидение. Мария обошла машину, заняв почетное место у руля, и демонстративно погладила руль.

— Два года с половиной. Мог быть и раньше, но пришлось пересдавать на права. Общественный транспорт и душное метро с ядреным амбре из пота меня вышибли уже на первой неделе.

Я ничего не ответила и полезла к ремню безопасности, крепко пристегнувшись. Мария вставила ключ в зажигание, брелок с острым клыком стукнулся о приборную панель, раскачиваясь. Сестра включила музыку, из аппаратуры полились ноты неслыханной мною ранее песни, русской.

— Тебе ведь не надо в туалет?— осведомилась Маша прежде чем поехать. Я помотала головой. По приезде в квартиру мы первым делом сходили в душ и переоделись. Выпитый кофе не дал о себе знать. Девушка удовлетворенно развернулась в сидении и, держа одной рукой руль, дала задний ход. Затем заняла привычное положение водителя и плавно тронулась, выезжая со стоянки на проспект.

Преодолев участок со светофором, Мария развернулась на повороте и помчалась в другую сторону. Количество машин на дороге уменьшилось по сравнению с тем, что было в час пик. Электронные часы, подсвеченные зеленой лампочкой, показывали без двадцати десять. В это время Москва погрузилась в темную фазу суток, и город, который никогда не спит, заиграл новыми красками: пьяняще яркими, живыми и порочными. Приближаясь к перекрестку, Мария затормозила перед "тойотой".

— Дамы и господа,— сказала сестра наигранно величественным тоном,— мы начинаем обзорную экскурсию по центру города для вас, дорогие москвичи и гости столицы.

Я тихонько хрюкнула в ответ на ее веселый пафос и приняла выражение глубокого внимания.

— Слева от вас,— Мария махнула рукой в окно и ударила костяшками пальцев по стеклу,— вы увидите притон деловых папиков, богатых семеек и просто любителей сытно покушать под живую музыку, что играет по субботам и воскресеньям, ресторан "Дурдинъ" всегда рад вас видеть. Справа,— я обернулась на высотки песчано-желтого оттенка, протянутые вдоль дороги прямым углом. Они сильно отличались от скромных однотипных блоков дальше от проспекта в глубине района, но чем-то напоминали новехонький рыжий дом Марии.— Шуваловский жилой комплекс. Квартирки тут нефиговые по цене и по общему виду, так что не зарьтесь. Здесь, кстати, живет кто-то из звезд, политиков или из проекта "Дом-2" по ТНТ. Не слышали? Ну и не надо, едем дальше.

Мы пересекли Ломоносовский проспект, который вел к станции метро, и двинулись дальше по Мичуринскому вдоль зеленого парка, огибая площадь Индиры Ганди с медным памятником. На Университетском проспекте Range Rover повернул колеса направо, и, ласково урча, побежал прямым ходом по аллее. На кругу Мария крутанула баранку.

— Пешеходная зона начинается,— сказала сестра, показывая на прогулочный участок с фонтанами и высаженными по периметру деревьями,— от МГУ до смотровой площадки. Мы проедем до главного корпуса, вернемся, и я припаркую машину около церкви.

Университет подсвечивался огнями, визуально делающими его крупнее натуральных размеров. Если днем со стороны памятника Ломоносову заведение внушало исторический трепет перед властью и всесилием науки, то ночью оно оправдывало мои сравнения с истребителем. В черно-синее небо со взлетной полосы, проложенной зеркальной гладью воды из бассейна фонтана с горящими по краям фонарными шарами, поднималась великолепная каменная птица с острым клювом, звезду на котором наблюдали с разных уголков ближайших районов Москвы.

— Аннка,— окликнула меня сестра,— смотри — язык убежит.

Я и сама не заметила, как открыла рот. Мария проводила университет насмешливым взглядом, легко управляя массивным внедорожником.

— Нда-а, я могла б тут учиться,— сказала она задумчиво и быстро вспомнила,— и ты, к слову, тоже. Моя дорогая сестренка, боги раскидали нас по миру.

Оставив машину на бесплатной стоянке, мы перешли дорогу, наполненную людьми — в пятничный вечер перекрыли дорогу, и полицейские машины дежурили у обеих сторон ее частей — и влились в толпу. Четкий ритм фристайла сопровождал группку парней, развлекающих публику. За танцевальные па и стойки на головах они обходили зрителей и протягивали шляпу для тех, кто соизволил материально оценить их номер. Мария взяла меня под руку и подвела к ограждению смотровой площадки. Протиснувшись между фотографом-любителем и жующего чипсы мальчишки, что сидел на широкой перекладине-подлокотнике, сестра обвела ладонью воображаемое стекло, которое отделяло от нас раскинувшийся вид с высоты птичьего полета, и принялась описывать.

Как огромный, подвергшийся реставрации Колизей, стадион Лужники занимал центральную позицию и, подобный светящейся инопланетной тарелке, приземлился на противоположном берегу Москвы-Реки; она вилась узкой черной лентой и окольцовывала город, теряясь за растительностью заказника "Воробьевы Горы", начинавшегося под смотровой площадкой. Основная часть Москвы была значительно ниже, что позволяло рассмотреть половину города и убедиться в том, что высокие здания строились преимущественно в новых районах, а в старых сохранилась архитектура сталинской эпохи в стиле ампир. Изрезанный вдоль и поперек золотисто-огненными дорогами и серебристыми, перекинутыми через реку мостами, город пестрил и поражал размерами. Словно горящая игла, Останкинская телевизионная башня, показывала кончик вдалеке на черном фоне. В той же стороне деловая часть города, названная Москвой-Сити, представлялась офисными великанами с глянцевым покрытием фасада. Выполненные в постмодернизме здания, их также прозвали "лужковским стилем" по фамилии бывшего мэра, были неловко обособлены. С другой стороны, справа, за одноименной с парком станцией метро виднелись почти что нью-йоркские "Близнецы", чьего назначения Мария не знала.

Неожиданный звонок телефона заставил меня подпрыгнуть на месте. Сестра вытащила мобильный из кармана и приняла вызов.

— Приехали?— спросила она звонко, будто сама издавала мелодию сигнала.— Мы на месте, у смотровой,— Мария обернулась и помахала рукой в воздухе. Долго вглядываясь в толпу, я наконец увидела миниатюрную девушку, шустро перебиравшую ногами в туфлях на шпильке.— Все, я тебя вижу, давай.

Расцеловавшись, они обнялись и заговорили на русском, приходя в дикий восторг от встречи. Я неловко топталась позади и ждала, когда они закончат.

— Лиззи,— сестра перешла на английский, и ее подруга мигом сообразила в чем дело и последовала примеру.— Познакомься, моя обожаемая сестренка.

Девушка обнажила ровные зубы в бесподобной искренней улыбке. Она мне напомнила Джему, но славянской внешности. Елизавета, если брать по полному имени, хотя я ее звала Элизабет или, как Мария, Лиззи, была низкого роста, худенькая девочка с узкими плечиками. Даже на каблуках доставала мне до подбородка. Ее платиновые волосы, выпрямленные утюжком, концами закруглялись к шее, и стрижка каре делала ее круглое личико шире, а за счет низких скул щеки казались полными, но светло-серые глаза меняли положение дел и приковывали взгляд к себе искрящейся детской непосредственностью. Лиза вызывала доверие с первых слов, и у меня бы язык не повернулся назвать ее лицемерной. Внешность обманчива — не ее случай. Я видела в ее лице лучшую подругу, снова и снова за спиной появлялся образ Джемы.

— Ты бы знала, как мне приятно с тобой познакомиться, Анна!— защебетала она на чистом английском с легким, почти неуловимым северным акцентом.— Маша много о тебе рассказывала.

Ее рукопожатие было невесомым. Едва тряхнув мою руку, она отпустила ее и, поднявшись на носки туфель, непринужденно чмокнула меня в щеку, как школьную подружку. Я растерялась.

— Аннка!— сестра забавлялась моим ступором.— Расслабься! Я же говорила, что Лизка классная.

Да, это так. Всю дорогу Мария морально готовила меня ко встрече со своими друзьями и выдавала краткую характеристику и справку из биографии для каждого. Лиззи — ее однокурсница, прилежная ученица, помолвлена. Жених ее, впрочем, не заставил себя долго ждать, появившись сразу, как только припарковал машину. Рядом с Елизаветой он выглядел широкоплечим баскетболистом из сборной и также типичным бизнесменом, высоким и представительным мужчиной. Но в джинсах и без кейса он терял важность. Анатолий — мне пришлось всех запомнить по именам, чтобы очередной раз не давать клички, как я это делала с ищейками — был лысым, но бритая голова настолько ему шла, что я не могла представить его с волосами, а его карамельная кожа мулата выглядела чересчур загорелой, когда он брал за руку бледную Лиззи.

Они оказались приятными людьми, оба. Довольные личным счастьем, они с видимым удовольствием делились подробностями предстоящей свадьбы, включая ее дату. И, как я поняла позже, Мария всех своих друзей попросила говорить на международном языке, за что я ей была благодарна, быстро приспособившись к разговору с незнакомыми людьми.

— Где Мими и Джек [1]?— Машка прервала болтовню Лиззи о платье и перевела разговор в безопасное для себя, одиночки, русло. "Мими и Джек", так прозвали двух лучших друзей, молодых врачей, за то, что однажды они задали неуместный вопрос: по поводу героев женской серии книг про вампиров. При этом оба, по заявлению Марии, голубизной и не пахли, но их интересовало абсолютно все в этом мире! Чем они и были похожи, как братья.

— Игорь звонил, они приехали,— сказала Лиза и кивком головы предложила идти дальше, не останавливаясь. У белой православной церквушки с зеленой черепицей мы спустились по лестнице в парковую зону. Дорожка вела по склону с вершины холма до набережной, и от нее вглубь леса отходили тропинки. В непроглядной тьме, окружавшей нас густыми кронами деревьев, возникали страхи о сказочных монстрах, несмотря на то, что широкая асфальтированная дорога пользовалась максимальной за неделю посещаемостью: влюбленные пары, дружные семьи и компании приятелей гуляли верх и вниз пешком или на велосипедах и роликовых коньках.

В начале апреля в Москве снег только-только растаял, но под плотной защитой леса на земле в некоторых местах лежали грязновато-белые груды зимних осадков. Морозный ветер, дувший с реки, развевал волосы и пролезал под пушистый воротник утепленного пальто, которое я взяла взаймы у сестры. Моих спутников погода нисколько не смущала, наоборот — в их понимании самое незначительное потепление сказывалось на здоровье и улучшении настроения. Я не могла сказать, что совсем не привыкла к холодам, ведь выросла в прибрежном регионе Канады, и берега всегда окутывали прохладные муссоны. Тем не менее тридцатиградусный мороз был для меня легендой, а сегодняшняя температура — двенадцать по Цельсию — после жаркой Италии зябко проникала к последней нитки моего тела.

У набережной ветер усилился. В спокойной реке отражался роскошный, проплывающий под равномерный шум мотора теплоход-ресторан Radisson Royal. Мария повертела головой и призналась, что мы не туда вышли.

— Пройдем немного до причала,— сказала она, и мы ускорили шаг.

Громкость музыки увеличивалась по мере того, как мы подходили к кафе. У подножия лыжного трамплина, перед самым подъемником, пристроилась уютная пристань, у которой ждал небольшой, по сравнению с Radisson, теплоходик, и к нему зазывали посетителей. Я не сразу наткнулась на друзей Марии — они приплясывали у билетной кассы и, жестикулируя, спорили. Завидев нас, Игорь — невысокий брюнет, примерно метр семьдесят ростом, в расстегнутой черной куртке модного фасона и тимберлендах [2] — отвлекся от друга и подошел к нам, раскинув руки.

— Какие люди!— воскликнул он на свободном английском, охватывая взглядом меня и Марию одновременно. Сестру Игорь радостно похлопал по спине и поцеловал в щеку. Мне протянул руку, и я коротко тряхнула ее, удовлетворившись тем, что русские парни ограничивались одним рукопожатием.— Тебя зовут, Анна, верно?— его лукавые глаза прищурились. Игорь понизил голос до соблазнительного баса.— Как поживаешь?

Похоже, что я покраснела, когда за спиной Игоря послышались глухие смешки рыжеволосого Богдана.

— Из тебя Джоуи [3], как из меня балерина,— поддел товарища Богдан и, так же подал руку. Его приветствие было крепче и увереннее. И дольше.

— Диман, что за балет? Ты, видать, на яхте провисел две недели!— Игорь продолжил тему, и мне, не вникшей в суть, казалось, что я многое упустила из виду, особенно когда хихиканье Лизы переросло во всеобщее веселье.

— Поцелуй меня...— начал Богдан, но Мария вклинилась между ними с протестующим смехом.

— Хватит, хватит!

С довольным видом Богдан закончил предложение. Игорь убедил его, что по-русски эта реклама звучала намного лучше. "Так вот что это было!"— я из приличия улыбнулась, хотя, конечно же, ни разу в жизни не включала российских каналов.

Подтрунивая друг на другом, однокурсники — как мне думалось на тот момент — побрели к билетной кассе, толкаясь и шутя, как пятиклассники после летних каникул. Не сказала бы, что стала среди них невидимкой: ко мне обращались довольно часто, даже слишком часто. Я завладела вниманием парней ровно настолько, чтобы начать вспоминать о Диего, моем бывшем из Италии, и чувствовать вину перед ним.

Ко времени, когда мы спустились в речной трамвайчик и заняли столик у окна, я успела сложить мнение о приятелях Марии. Не повторяясь о Лиззи и ее женихе Анатолии, я решила, что не разлей вода Игорь и Богдан были милыми юношами. Игорь — душа компании, это выяснилось сразу, любознательный и настойчивый любимец девушек, романтичная натура поэта и, по его словам, верная. Богдан обладал неординарной внешностью: выше меня на голову, он был обаятельным городским пижоном, но, по сравнению с Игорем, намного скромнее. Его тонкий юмор не всегда был понятен, но многие остроты я запомнила как афоризмы для дальнейшего использования. Светло-голубые чуть раскосые глаза с короткими рыжими волосами, стоявшими торчком, делали Богдана очень привлекательным.

Мои предположения относительно них не оправдались. Игорь и Богдан показали себя настоящими интеллектуалами, и я слушала их с большим интересом, чем смотрела в окно на пробегающий берег Москвы. В целом друзья Марии вызывали у меня лучшие эмоции, и, если бы не скорый отъезд, я бы с удовольствием встретилась с ними вновь.

Гудел мотор лодки. Мы проплывали мимо цветного колеса обозрения из прибрежного парка аттракционов имени Горького. Пришло время сделать заказ в баре, и ребята обсуждали меню.

— А теперь сознавайтесь, кто сегодня будет пить?— спросила Лиззи высоким альтом, с осуждением посматривая на Игоря и Богдана. Игорь сидел рядом со мной на одном диване, и мы вдвоем, развалившись на мягком сидении, притеснили Марию к окну — но она не жаловалась. Друзья заговорчески переглянулись.

— Не-не-не,— сказал Богдан, мотая головой,— Лизка, все за рулем.

— Точно.

Девушка нахмурила лоб.

— Ань, а ты? Тоже за рулем?

— Анна,— поправила я машинально,— нет, я могу составить тебе компанию.

"Какую компанию?"— запротестовал внутренний голос.— "Ты же ненавидишь спиртное!"

— Отлично,— Лиззи заметно расслабилась,— тогда по мартини? Давно я его не брала.

— Смотрите-ка,— возник Игорь,— наша главная трезвенница очнулась от летаргического сна. Все медведи в лесу сдохли?

— Вольно, солдат!— воскликнула она.— Надо же перед смертью надышаться: скоро я и капли в рот не возьму,— и Лиззи незаметно покосилась на Анатолия. В свою очередь тот вызвался принести всем напитки: два мартини и четыре безалкогольных пива,— и фисташки.

Спустя час мы по-прежнему сидели, не поднимаясь на палубу, и разговаривали. Когда речь зашла о новейших достижениях медицины, Мария неловко перебила:

— Ну же, Мими, заканчивай! Это самая скучная твоя дискуссия!

Игорь замолчал и перевел на нее раздраженный взгляд.

— Опять я Мими, что ль?! А как же Бодя?

Богдан сверкнул улыбкой.

— Я в прошлый раз был.

— Вот черт,— вздохнул Игорь и театрально ударил кулаком по столу,— не хочу быть Мими! Анна, ты знаешь откуда пошло...?

— Не-е-ет,— Лиззи, давно уже под хмельком, замахала перед носом руками,— эта история старая, как сам мир!

Но Игорь ее проигнорировал и принялся рассказывать. В беседу подключился Богдан, и они опять сосредоточились на своем споре, не видя никого вокруг, будто оставшиеся четверо выпрыгнули в реку.

— Я не могу понять, как...? Как они постоянно встречаются?— недоумевал Богдан, покачивая опустевшей бутылкой пива. Удивлял сам предмет их спора — обычно мужчин он не интересует, если не подходить к нему с научной точки зрения.

— Согласно теории реинкарнации, души переселяются в новое тело, но вовсе не значит, что они столкнутся в будущем! Возможно, что одного забросило бы в Африку, а другого — в Австралию, и среди семи миллиардов человек вероятность найти брата или сестру из прошлой жизни максимально приближена к нулю!

— Да, но в некоторых религиях прямо сказано, что родственные души переселяются в родственные тела. На примере североамериканских индейцев и эскимосов можно проследить линию, когда в ребенка входит жизнь какого-нибудь деда или прадеда из той же родовой линии.

— Думаешь, что Мими и Джек — индейцы?— недоверчиво переспросил Игорь. Лиззи шумно зевнула, не прикрывая рот.

— Они вампиры, но это ничего не доказывает.

— Феномен!

— Рояль,— заметила Мария скучающим тоном,— обычный литературный рояль, долбанные вы еретики! Заняться вам больше нечем, бред всякий выискиваете и мусолите полгода...

Пока все не перессорились, я задала вопрос, медленно и сбиваясь с мысли. Из-за того, что вопреки негласным правилам, пила мартини потихоньку — распьянела от одного бокала. И мне не нравилось головокружение, появлявшееся при малейшем наклоне головы. "Дура ж ты, дура! Подхвати еще отравление, и завтра пролежишь в ванной перед унитазом вместо спасительной поездки к отцу."

— А вы ведь все хирурги, верно?

— Нет,— первой ответила Лиззи,— я перевелась на диагностика. Но когда твой парень из другой компашки, невольно вливаешься в коллектив.

— Точно,— подметила сестра,— Лизка до сих пор напоминает мне об экзаменах.

— Скажи: "Спасибо",— что бы ты иначе без меня делала?

— Переспала с деканом?

Лиззи выругалась на русском, и Мария засмеялась ее серьезному предостережению. Догадываясь о теме, я бы сказала, что та попросила подругу вести себя по-взрослому. Да не настолько.

— Ребят, а... вы? Х... х... хирурги тоже ведь?— я запнулась на начальной букве, хоть никогда не заикалась. Второй дротик в сердцевину под названием "Никаких крепких напитков до двадцати одного года".

— Разумеется!— Игорь гордо выпрямил спину и хлопнул себя ладонью по груди.— Профессионалы! Лучшие на курсе, и я не вру.

— Врет, еще как врет,— Богдан не дал ему спуска,— посмотри: не признается, хорек. Какой ты хирург? Практикант с недельным стажем.

— Дружище, это великий труд, должен признаться. Я был в одном шаге от гинекологии, так что учись, мой сын, пока я жив.

— Я справлюсь у Ники о твоих успехах,— поддел его Богдан и злорадно ухмыльнулся.

— Ох, Ника, любовь моя...— сказал Игорь с ноткой драматизма и печально покачал головой,— я потерял смысл жизни после ее ухода...

— Но Роза и Лида тебе его вернули — низкий им поклон!

Преодолевая смех, Лиззи спросила, на кого я учусь.

— Искусство... как много в этом слове красоты. А что есть красота?

Игорь выжидающе смотрел на нас. Богдан, как ученик за партой, вскинул руку.

— Надувные сиськи?

— Нет, дружище. Любовь, как она прекрасна в своих проявлениях...

— Анна, ты из Италии приехала?— обратился ко мне Анатолий, и, не давая мне ответить, Богдан подхватил недосказанную фразу.

— Viva Italia!...

Они и об Италии знали. "Господи, я попала в научных кружок!"

По истечении двух часов, которые длился круиз по реке, я все же поняла, что приколы однокурсников с мединститута не каждому дано понять. Эффект от антидепрессантов Марии дал трещину, и сестра разразилась тирадой: "Я люблю людей, но они сволочи! Все люди... сволочи! Продажная дружба... гореть этим ублюдкам в пламени ада..."— и я еле угомонила ее, прежде чем Маша упомянула бы ищеек.

Теплоход причалил и напоследок испустил благодарный храп. Я не помнила, кто помог мне подняться на смотровую и дойти до машины, и сознание плавно ускользнуло во время речной прогулки и резко ворвалось в конце. Опираясь слабой, дрожащей рукой о капот джипа, я целовалась с Игорем, бесстыдно впившись в него пьяными губами.

— Моя милая сестричка,— посмеивалась Мария, звеня ключами от автомобиля. Она пожелала друзьям спокойной ночи — Лиза и Анатолий уехали на поддержанной "мазде" — и теперь обменивалась шуточками с Богданом, который ждал Игоря, чтобы вместе пойти до байкерского местечка у церкви.— Знала бы я раньше это волшебное средство от хандры! Как быстро ты забыла О`Коннора — горжусь тобой.

Невероятно: напоминание о Дарине мгновенно меня отрезвило, подействовав, как заклинание. Я ошарашено оторвалась от Игоря и попятилась к дверце, извинившись через плечо. В салоне, пристегнувшись ремнем, я почувствовала себя защищенной от окружающих людей и своих же сумасшедших мыслей. "О чем я только думала? В кого я превратилась?" Тот факт, что после девятнадцатилетнего застоя моя личная жизнь начала бурно развиваться, не впечатлял.

Я видела краем глаза, как Мария сгребла парней в охапку и долго, смеясь, прощалась. Когда она села на водительское место, по щеке ее скатилась одинокая слезинка. Сестра никогда не плакала.

— Хороший вечер, правда?— спросила она и завела двигатель. Я кивнула, не найдя подходящих слов. Вырулив на проезжую часть, Мария призналась.— У меня ужасное предчувствие, что я их больше не увижу. Бывает такое? Дурацкая интуиция. Я завидую смертным, у которых ее нет.

По улице Косыгина, ведущей от смотровой, мы доехали до перекрестка с Мичуринским проспектом и съехали на Мосфильмовскую, получившую свое название в честь киностудии. Далее по Воробьевскому шоссе, сопровождаемому, как и все крупные улицы и проспекты Москвы, вереницей золотистых шаровых молний, до Бережковской набережной, пересекая третье транспортное кольцо.

— Параллельно реке тянется Новодевичья набережная,— поясняла Мария всю дорогу, как коренной житель,— и с берега ты увидишь женский монастырь, там же рядом и самое крутое кладбище — на нем захоронены многие известные и выдающиеся личности: актеры, композиторы, политики, ученые, писатели... Булгаков, к примеру, если слышала о нем, Гоголь... Только не проси меня заезжать туда — я не в том настроении.

И джип понесся дальше, вдоль реки, в которой помимо фонарных нитей отражались прибрежные здания, горящие рекламные щиты и шоколадная фабрика "Красный октябрь" — цвет кирпича ее соответствовал названию.

— Посмотри налево,— посоветовала Мария, сбавляя скорость перед светофором,— площадь Киевского вокзала, одного из девяти в Москве. Белое здание само по себе красиво, но я тебе честно скажу, что торговый центр "Европейский" посещают гораздо чаще. Здесь негде оставить машину — стоянки всегда забиты таксистами — и сложная развязка. Но на вокзале самые дешевые цветы, их привозят сюда тоннами — не знаю, даст ли тебе что-нибудь эта информация.

И машина тронулась, переезжая мост Смоленской улицы.

— Садовое кольцо, круговая автомагистраль в центре столицы. Недалеко отсюда Патриаршие пруды... Излюбленный туристами старый Арбат. Пешеходная улочка, живописная, общепринятый символ старой Москвы. Кафе-рестораны, вернисаж и сувениры, а также афроамериканские друзья, раздающие листовки. Тут же театр Вахтангова, антикварные лавки и уличные музыканты... Моя любимая улица. Мы часто гуляем по ней и сидим в пиццерии "Il-Patio".

Оживленный новый Арбат вывел нас на смежную улицу Волхонка к Храму Христа Спасителя. Крупнейший в русской церкви, белокипенный с золотыми куполами храм. В свете ночных огней он вызывал благоговейный трепет перед религией.

Петляя меж домов, Мария вновь выехала к набережной. На противоположной стороне реки, оцепившей сердце Москвы, тянулась кремлевская крепостная стена, с башнями и бойницами. За огораживающей стеной поднималось здание Сенатского дворца, на фоне которого Президент произносит новогоднюю речь.

— Внимание, историческая справка,— сказал сестра, кивая на высокую башню.— Справа от Москвы-Реки, в месте, где в нее впадает река Неглинная, на Боровицком холме расположен Кремль. Википедия гласит, что это древнейшая часть города, и у меня нет причин ей не верить. В пределах этих стен, когда они были еще дряхлыми, а не такими красненькими и заново возведенными, зарождалось поселение. Оно росло — границы расширялись. Ныне же, цитирую, это главный общественно-политический, духовно-религиозный и историко-художественный комплекс столицы, официальная резиденция Президента. Всего на территории двадцать башен, восемь соборов, также дворцовые постройки и монументы в роде царя-колокола, царя-пушки и памятника Минину и Пожарскому.

На мою нетрезвую голову свалилось столько фактов, названий и сведений, что я устало откинулась в сидении и с сожалением подумала, что завтра почти ничего из этого не вспомню. "Спасибо за старания, Машка, но полезнее тебе было вызубрить медицинские лекции. Для себя. А с меня хватило и поцелуя с... Игорем, да, вроде так его звали..." Но сестра вжилась в роль экскурсовода и не планировала прерываться. Еще немного поблуждав по улицам, она выехала с обратной стороны к самой Красной площади. Бросив машину на парковке, мы вышли на темный переулок, отходящий от площади до станции метро Лубянка.

— Жаль, что ГУМ [4] уже закрыт,— сказала Мария, когда мы приблизились ко входу на площадь,— я там часто отовариваюсь. В нем очень красивый интерьер, проходы напоминают венецианские улицы. Между павильонами торговых рядов перекинуты мостики. Летом включают фонтан, и искусственные деревья с розовыми цветами расставлены по всему залу. А еще,— Машка невольно поджала губы,— там продают вкуснейшее мороженое в стаканчиках и лимонад!

— Звучит заманчиво,— произнесла я, отходя от пьяного состояния. По крайней мере шла прямо, не шатаясь, и вроде как неплохо соображала и оценивала увиденное. "Второй такой поездки не будет",— вспомнила я, глядя на псевдорусский фасад трехэтажного универмага. Внешний облик давал представление и о самом пассаже. "Поверить не могу, что ей хватает денег здесь закупаться",— я кинула взгляд на витрину Louis Vuitton.

— Пойдем,— сестра закинула мне руку на плечо и повернула лицом в Храму Василия Блаженного с его цветными, похожими на смешанные шарики сорбета, куполами. Мы были почти одни на площади, и редкие туристы не разбрелись по отелям.— Знаешь, когда я была тут в последний раз?

— Когда?

— С Рейвел. В прошлом году. Мы гуляли по Манежной площади и решили забежать в Мавзолей. А Дарина оставили в Оружейной палате с его девчонкой,— она улыбнулась воспоминаниям,— тогда он не был такой занозой в заднице, как сейчас.

— Охотно верю,— я не верила ни грамму ее слов.— Как вы познакомились с Рейвел?

Я всегда думала, что затрагивала больную тему подобными вопросами. Сестра нехотя отвечала. Сегодня она, задумчиво осматривая башни, не показывала желания даже отвечать. Но я ошиблась, Мария ответила.

— Рейвел вела у нас лекции про кровеносную систему. В Дублин к ней пришло предложение, и она целый год провела в Москве и раз в неделю вела пары. Ей хорошо платили. Очень хорошо. Не сомневаюсь, что с докторской степенью ей помог отец. У оборотней в ходу медицина, как ты видишь.

Да, мы создавали династии. В одной только нашей семье папа и дядя занимались генетическими исследованиями.

— Она приехала с младшим братом. Ему, конечно, хотелось развеяться после окончания университета, и поэтому...

— Подожди,— я резко оборвала сестру,— ты сказала "окончания"? Дарин окончил университет?

Мария посмотрела на меня равнодушно. Желтые глаза ее под синими линзами слабо сверкнули.

— Ну да, тебя это удивляет?

— Вообще-то, да... то есть, нет... почему меня это должно удивлять? Нет, нет,— я взволнованно ушла от темы и попросила ее продолжать.

Но история их знакомства с семьей О`Конноров в одно ухо влетела — в другое вылетела. Я не могла ни о чем другом думать! "Дарин обманул меня? Но зачем?" В день, когда Уильям О`Коннор собрал Совет в Венеции и призвал всех ищеек быть там, Дарин привез меня к водному каналу и хотел, чтобы я нашла "Черную Рысь" раньше, чем до нее добрались его напарники. Под тяжестью атмосферы, угнетающей и бездушной темнотой с запахом сырости, я излила ему душу, сказав, что предпочла бы другой поворот событий. Вместо римского университета я мечтала попасть в Йель. По заверениям Дарина, он не окончил Тринити-колледж, и я ему поверила. Как ни странно, его покорность судьбе меня успокоила. Хотел ли он этого? Или сжалился надо мной, так низко павшей, что начала открываться ему? Обида хлыстнула меня прекратить размышления. Я пропиталась отвращением и неприязнью к нему за обман на ровном месте. За любой обман, которым он меня снабжал все время... соглашения.

-... странно, ведь мы нашли общий язык с разницей возраста в десять лет! Но все изменилось. Я стала осторожнее после их первого разговора с отцом и заподозрила неладное. Нет, не в их связи, а в самой Рейвел. Из общительной молодой женщины она стала замкнутой и несговорчивой. Прости, больше мне нечего тебе сказать.

Мария замолчала, и через некоторое время, обойдя всю Красную площадь, мы сели в машину и умчались в шелковую мглу. Сестра на скорости прокатила меня по Тверской улице, центру ночной жизни. По легендам, эта главная улица проституции, но нам не встретилось ни одной ночной бабочки, или же я плохо смотрела. По Ленинградскому проспекту добрались до МКАДа, свободного ночью, и с него выехали на родной Мичуринский, завершая круг. Благодаря свободному движению прогулка по вечерней Москве не заняла больше часа, но у меня создалось впечатление, что видела ее самую значительную часть.

— Устраивайся в моей спальне,— позволила Мария, выключая квартирную сигнализацию,— утром рано вставать.

— Спокойной ночи, Маш.

— Спокойной, Аннка,— она погладила меня по руке и, закрыв входную дверь, вбежала в ванную комнату.

Я скинула одежду и окунулась в пуховое одеяло. "Оно того стоило,"— было моей последней мыслью, и я уснула крепко, как младенец.

[1] Мими и Джек — главные герои серии любовно-фантастических романов про вампиров "Голубая кровь" американской писательницы Мелиссы де ла Круз.

[2] Тимберленды — популярная торговая марка, известная моделями мужской обуви.

[3] Джоуи — герой американского комедийного телевизионного сериала "Друзья".

[4] ГУМ — Главный Универсальный Магазин города Москвы, находящийся в непосредственной близи от Красной площади.

Глава 3

— Дам-да-ди-дам, да-ди-да-ди-дам,— пела Мария в голос, когда я, запрокинув голову, смотрела в боковое стекло на проскальзывающий перед взором ландшафт. Городская местность московской области сразу сменилась деревенским типом, как только мы съехали с МКАДа на трассу М4 — Москва-Новороссийск. Шесть часов в пути, за которые я успела дважды вздремнуть на переднем сидении и выпросить тульский пряник из придорожного киоска, приблизили нас к крупному городу Воронежу. Дикий, непроглядный лес, обступавший трассу, время от времени прерывался и рывком переходил в равнину. Изумрудная штора зелени сменялась поселками на фоне чистого голубого неба. Мария пообещала остановиться поесть, как только проедем окружную дорогу Воронежа, к тому же стрелка индикатора говорила о полупустом баке.

— Что за песня?— спросила я. Мария убавила звук.

— Понятия не имею, здесь радио ловит одну волну. Нравится? Типичная попса,— она снова сделала громче,— дам-да-ди-дам...

Ремонтные работы усложняли движение. Вдобавок к тому, что две полосы часто сужались в одну, дорогу перекрывали бетоноукладчики. Рабочие в ярких оранжевых жилетках сновали по свежему асфальту и пропускали на одну полосу два потока машин по очереди.

— Правильно говорят,— заметила Мария, приоткрыв окно — джип наполнил грязный воздух с улицы. Мы стояли минут десять и ждали, когда откроют проезд. Навстречу спешили проскочить авто противоположного направления,— в России две проблемы: дураки и дороги. Сколько я себя помню, они никак не доделают эту идиотскую трассу. Может, хоть к олимпиаде в Сочи будет лучше. Это сейчас она более-менее гладенькая, а раньше они ее так разворотили, что клочья торчали.

Наконец нам позволили проехать. Скорость под сотню километров в час превышала ту, что была у фур и грузовиков, заполонивших правую полосу сплошной вереницей. Сосновый бор вырастал по бокам от дороги крепостными стенами.

— Отдохнула?— спросила сестра. Холмистая местность мотала джип по извилистой трассе, то вздымая ввысь, но опуская по склону на низменный участок земли.

— Конечно, у меня аж ноги затекли,— я пошевелила пальцами в мягких мокасинах.— Сменить тебя?

Мы договорились вести Range Rover попеременно.

— Было бы неплохо,— согласилась Мария,— я хочу прилечь. До Ростова долго, часов шесть или семь. Веди тихо, можешь не обгонять — это бесполезно. Все стоят, и ты стой. Тут есть чертово местечко, мост в Ельце, вот его я объездным проеду, а там пересядешь за руль, идет?

— Без проблем, я с удовольствием.

Мне и вправду хотелось поскорее пересесть за "штурвал". С последнего вождения прошел почти месяц. В тот раз я ехала с Дарином и нарочно завернула в Милан вместо Венеции, чтобы выиграть время для себя и Марии.

До окружной добрались быстро, но простояли в пробке. Выгоревший до черного обугленного скелета лес внушал неприятное ощущение беззащитности, как в клетке, где тебя видно всего через стальные прутья. С изменением климата растаял снег. Съехав с кольцевой, мы вновь ехали по ровной дороге.

Около городка Павловска пришлось остановиться. Мария свернула на заправку. Предупреждая навязанную помощь, сестра спрыгнула с подножки и обошла джип, рукой давая отбой работнику заправочной станции; достала пистолет девяносто пятого, вставив его в отверстие бензобака, и быстрыми шагами посеменила к кассе. Я во время ее занятости переключила российскую станцию, потому что не понимала ни слова, и оставила танцевальные хиты Европы.

Мария поднялась обратно в машину и завела ее, отъезжая со станции.

— Вот это я понимаю — рычит, как зверь,— она добродушно похлопала рукой по приборной панели,— а то как разбавят бензин дерьмом всяким, мой малыш еле дышит. Халтурщики.

Недалеко от заправки, у самого города, пошли придорожные кафешки и мотели.

— С шашлычными советую не рисковать,— сказала Мария и притормозила на стоянке у магазина запчастей.— Найдем нормальное местечко.

Несмотря на то, что воздух подпортили выхлопные газы, он был чище, чем в Москве, за счет открытого пространства и частой растительности. Я потянула его носом. "Ничего так",— подумала сначала и в следующую секунду закашлялась. Для чувствительных рецепторов обоняния, которые совместно с четким зрением и острым слухом составляли главные преимущества оборотней, такая кислородная подпитка показалась невкусной.

— Хочешь в "Чебуреки у Ашота"?— спросила Мария, показывая на чернявого дядечку в белом с пятнами жира фартуке, крутящего шаурму на вертеле.

— Не пробовала.

— Правда? Что же ты так! Это лучшее слабительное, которое я знаю.

По тону сестры я не уловила, шутит она или говорит всерьез, но, судя по тому, что она повела меня в кафешку в другой стороне, вариант первый. Кафе успешно приютило проголодавшихся дальнобойщиков и путешественников. Мария захватила с собой сумку с продовольствием, и мы присели за столиком, где нас сложнее всего было достать. С точки зрения осторожности, место невыгодное — оно загоняло нас в тупик автоматически, и при нападении ищеек осталось бы только выбивать окно и выпрыгивать в него. Но все оборотни удалились от нас на расстоянии Воронежа, предпочитая в полной мере городскую жизнь, хоть в центре Павловска и мелькали слабые точки, какими мы определяли сородичей, не представляющие опасности. Иногда эти точки проносились по дороге, и Мария вздрагивала и, как испуганная лань, крутила головой и замирала, глядя на входную дверь.

Заказав по кружке крепкого чая, мы разложили еду на столе. Упакованные в пластиковые контейнеры, продукты хорошо сохранились. Я отчищала вареное яйцо от скорлупы, заедая его хлебом и помидорами "черри".

— Ты была тут раньше?— спросила я у сестры. Мария увлеченно намазывала масло на ломтик ржаного.

— Нет. Мы с папой всегда останавливались в разных местах. Чаще всего ели в дороге, но я подумала, что тебе неудобно будет распаковываться в движении. А если совсем честно, я бы не простила крошки в машине и брызги от помидора,— в подтверждение мой помидор соскочил на зуб и лопнул, и Мария выразительно приподняла брови,— вот так.

Официантка, в синей потрепанной салфетке на бедрах поверх старых джинсов, собрала одноразовую посуду с пустых столиков. Я спрятала яйцо в руке.

— А нас не выгонят?

— За что?— переспросила сестра.

— За то, что мы с сумками пришли,— я вспомнила, как в ресторане "Di Rienzo", где я работала, Роберто не позволял клиентам проносить свою еду.

— Да кому это надо, Аннка? Тем более мы заказали чай, какие вопросы?

— Никаких.

Девушка-официантка вразвалочку обошла столики, не посмотрев даже на наши походные продовольствия.

Вдруг Мария перестала есть — самодельный бутерброд застыл на полпути ко рту. Теперь она напоминала не лань, а суслика, который прислушивается к шуму. Верхняя губа ее поползла вверх, обнажая два острых клыка. Ее поведение заставило меня насторожиться. Я отложила яйцо на крышку контейнера и вышла на астральный план. Так и есть, к нам неутомимо приближались две алые точки, выделявшиеся на карте внутреннего радара. "Ищейки? Оборотни Северной стаи? Или Западной?" Я сглотнула. Пока что мне не хватало опыта безошибочно определять их род, как это удавалось Марии.

— Собирайся,— скомандовала она. Мне не нравилось, когда Мария становилась главной. "Но что бы сделала я? Полчаса соображала и приняла бы то же решение, когда ищейки подобрались бы плотную?" Сестра была всегда готова к экстренным сборам, как и в отеле Рима. Хотя она и не смогла открыть окно. Я не оправдывала Дарина, но он показал нам запасной выход, и если б не подозрение, что он специально сдал нас своим напарникам, я бы сказала, напротив, он увел нас от прямого нападения: Филипп в первую очередь пошел бы к главному ходу. Но Филиппа больше не было. Зато были другие желающие отомстить нам за его смерть и смерть Рейвел Харди.

— Я готова.

Мы смахнули еду в пакет, не собирая, и выскочили из кафе.

— Не привлекай внимание,— шепнула Мария, и нам пришлось спокойно дойти до машины. Напряженные мышцы пускали в ноги ток, сопротивляться которому было крайне сложно. Мария засмеялась — театральная неестественность резала слух. Ее челюсти между тем с клацаньем зубов сомкнулись, когда она сняла сигнализацию и махом залетела в белый джип. Я забралась вперед, с усилием сохраняя невозмутимость: прохожие нас изучали.

— Что теперь?

— Ничего,— ответила она, пристегиваясь,— едем дальше как ни в чем не бывало.

— Кто это был? Ищейки? Они нашли нас?... — непрерывный шквал вопросов вырывался из моего горла, но я смогла удержать его. Слишком свежим было вчерашнее воспоминание о Филиппе, о подвале, о моем триумфальном, но рисковом подъеме.

— Не подавай сигналов, Анна. Черт подери, ты можешь взять себя в руки?

— Я спокойна!— взвилась я против воли. Мария два раза прокрутила руль, пока машина не встала колесами на трассу.

— Не подавай сигналов,— повторила она с напором, будто я отстала от нее в развитии,— в прошлый раз нам это аукнулось.

Да, раньше я не умела себя контролировать и посылала импульсы, как мы их называем, сигналы каждый раз, когда эмоциональное сотрясение достигало пика. Иными словами, при обращении из оборотня в человека я непроизвольно давала знать об этом ищейкам, и таким образом они, приспособленные к получению таких сигналов, без проблем нас находили. Мария также призывала меня с помощью сигналов, но они по мощности уступали моим, и оборотни из других стай, ищейки, не связанные с нами кровью, не улавливали их.

— Они учуяли нас?— спросила я несколько тише, пытаясь угомонить колотящееся сердце.

— Нет. Не думаю. Прежде чем ты не стала верещать, мы ничем не выдавали себя.

— Я не верещала.

Мария покачала головой, устало откинувшись в сидении.

— Отъедем подальше — пересядешь за руль, а я посплю немного. Умоляю, не играй в гонщика. Так просто они нас не найдут, если ты не вылезешь рожей в окно и не помашешь им ручкой.

— Не вылезу,— буркнула я, как маленькая. Меня взбесило ее спокойствие, а мой гормональный сбой все хуже сказывался на нервах.

— Будь умницей,— Мария встала на обочину и, не заглушая двигатель, сменила месторасположение в машине. Я заняла ее пригретое место и хлопнула дверью. Рельефная кожа руля приятно лежала под пальцами. Я почувствовала себя значительно лучше, когда приняла контроль над ситуацией. Мария развалилась на заднем сидении, подперев голову руками и поджав ноги в коленях,— ах, да, забыла тебе сказать: это не ищейки. Всего лишь финны на разваливающейся "хонде", но они могли запросто нас учуять и передать сведения О`Коннорам. Мы же не знаем, в каких они отношениях.

Сестра уснула. Я с облегчением вздохнула, услышав ее размеренный храп, он же дыхание, и поблагодарила бога за то, что дал мне несколько славных часов тишины и молчания Марии. Джип легко поддавался управлению. После арендованного седана Дарина, последней машины, которую водила, я ощущала под собой мощного гиганта с рычащим двигателем.

Мария проснулась за шестьдесят километров до Ростова, но я ей место не уступила. Не свыкшись с ролью пассажира, она долго бубнила и критиковала мою технику вождения. Вскоре угомонилась. Было похоже, что она наслаждалась бездельем на кушетке. Безостановочное движение ее расслабило.

На смену лесам раскинулись пшеничные поля. Вспаханные борозды земли, которые делили на ровные секторы прямые ряды деревьев, цветными полосками прочерчивали области с обеих сторон от дороги до горизонта. Закат окрасился багряным, и солнце било слабые лучи в лицо. Свет от фар постепенно набирал яркость и с темнотой изрезал трассу желтоватыми веерами. Крупные дождевые градины ударяли по машине, и дворники не успевали стирать водяные разводы со стекла.

— У Аксая повнимательнее, там поворот на Краснодар: ты его сразу узнаешь. Ориентируйся по "Икее", там на развилке есть хороший отель.

Я увидела "Икею". И отель, о котором сказала Мария, с указателем "Евразия". Подъехав ко входу в холл регистрации, я дала сестре выйти и заказать нам номер. Из вечернего кафе при отеле, под навесом на открытой веранде, доносилась музыка.

Охранник открыл ворота и помог найти свободное место на стоянке, на которую выходили двери в номер. Мария, прикрывая голову, побежала к отдельному домику и, спрятавшись под козырек, жестом позвала меня. Дождь усилился. Нещадно пробивая себе путь к одежде, капли скатывались по рукавам куртки. Серый занавес погрузил площадку отеля в кадры кинофильма на испорченной временем пленке.

Номер нам достался уютный со всеми удобствами: двумя кроватями, телевизором, ванной комнатой и душем в ней. Душ посетили в первую очередь.

— Сейчас только девять часов,— сказала Мария,— хочешь куда-нибудь?

Я отодвинула штору и посмотрела со второго этажа на стоянку, затапливаемую ливнем. В глубоких лужах собиралась вода.

— Нет, давай ляжем пораньше. У меня глаза как в песке.

— Ну же, девочка, ты должна быть приучена к ранним подъемам,— с ухмылкой заметила сестра, сворачивая банное полотенце в чурбан на голове. Она еще не переоделась в пижамный костюм в отличие от меня.

— Приучена, но не к такому,— я спародировала сестру на ломаном русском, изображая, что трясу за плечи манекена,— "А-а-анка, добр`ае ут`ра-а-а, пр`аснись и по-о-ой!"

— У тебя "р" картавое,— она произнесла без тени улыбки, как учительница младших классов.

— А я знаю.

— И к какому же ты приучена?

Испытывающий взгляд сканировал на ложь. Фирменный взгляд Марии — под давлением люди ей редко врали. Не желая поддаваться на ее провокации, я скрестила руки и посмотрела на нее якобы свысока.

— Мне больше по душе, когда меня будит полуобнаженный мужчина, и желательно, чтобы для верности пробуждения он еще прижал меня к кровати своим телом.

Выдав такую неоднозначную, почти эротического содержания, отмазку, я возрадовалось. Мария нацепила выражение "Все ясно с тобой, дорогая" и поджала губы, то ли от обиды, что ее личная жизнь не складывалась, то ли от непреодолимого желания меня обсмеять. Уголки губ дрогнули, и сестра быстро возвела глаза к потолку. "Вот, гадина. Не прокатило."

— Так, значит, не хочешь никуда?— в голосе звучал намек. Ее вечное превосходство во всем, включая возраст, что выливались в саркастические комментарии, меня нервировало.

— Нет, я, пожалуй, останусь,— с этими словами я плюхнулась животом на застеленную кровать.

— Ладненько. А я прогуляюсь — дождь кончился.

— Да неужели?

Никто не ответил, только дверь с доводчиком мягко закрылась. Я приподнялась, чтобы убедиться в уходе Марии, и повалилась обратно на подушку. Как жаль, что в то самое утро этот "полуобнаженный мужчина" вместо намеков с пошлым контекстом, в ключе которых думала сестра, осыпал угрозами при желании сделать меня своей прислугой и настоял на скором отъезде в Венецию. Не дословно, но смысл тот же. Дарин портил самые романтично-сексуальные моменты своей наглостью. Сейчас, на трезвую от алкоголя и влюбленности голову, я это осознавала здраво.

Ищейки проехали в ста метрах от отеля к Краснодару, но сон не позволил волнению доминировать и прижал в угол сознания на долгих... "Сорок минут?"

— Аннка-а-а, вставай,— как и утром, Мария трясла меня за плечи, склонившись над кроватью. Не разлепляя глаз, я и так знала, что еще была ночь. "Тогда какого черта ей от меня нужно?"

— Отстань, задница,— пробурчала я спросонья, отгоняя ее, словно приставучую муху.

— Быстро вставай, такое не каждый день увидишь! К тому же, могу тебе сказать со стопроцентной уверенностью, что этот интимный процесс не покажут в жизни!

— Маш, порно и на дисках продают,— я продолжала отмахиваться, накрывшись покрывалом с головой.

— Да какое порно, дурочка! Лучше! Настоящий, живой вервольф!

Как заводная игрушка, я подскочила на кровати и резко села, ударив Марию лбом. "Ай!"— вскрикнула она, прижав ладонь к ушибу, но не стала продолжать браниться: в темноте ее глаза цвета молодого цыпленка светились яркими огоньками.

— За встречу с вервольфом я бы променяла все порно мира!— сказала она с воодушевлением. Наверняка, от этих слов все мужчины мира возмущенно перевернулись в постели на другой бок, будто мощнейший вулкан вызвал землетрясение.

— Ты серьезно?— сон как рукой смахнуло.— Вервольф? Что он здесь забыл?

— Не ори так громко, а то зрители сбегутся — придется брать деньгами.

— Вервольф? В России?— повторила я недоверчиво, сбавив обороты.

Мария довольно наблюдала, как я в считанные секунды натягиваю свитер и джинсы. Увидеть вервольфа в его оборотном виде доводилось единицам, редкостным счастливчикам. В сущности, ничего удивительного в них не было: почти все оборотни Западной стаи обращались в волков, оттого Мария и звала их "волчатами" или "западниками". Об этой особенности мне рассказывал еще Дарин по дороге в Венецию, когда просвещал меня насчет политических установок мира оборотней. Фактически я родилась в Северной стае, но после моего рождения семья переехала в Канаду, где обитала Восточно-Американская стая. Так и получилось, что большинство своих свойств я приобрела под влиянием Канады, но ищейки каким-то непостижимым образом все равно догадывались о моем происхождении: оно не скрылось даже от Дарина — он изначально настаивал на том, что я русская по крови. Но это же Дарин, отдельный экземпляр. Он никогда не объяснял, откуда брал ту или иную информацию.

Вервольфов в России не было отродясь. Точнее встречались беженцы и эмигранты, да их наличие держали в строжайшей тайне. Соответственно, к отелю подобрался кто-то из ищеек-западников. Ищейками мы также звали всех чужаков, и не обязательно, что все они были наемными поисковиками и киллерами.

— В России, но не из России,— уклонилась Мария загадками, будто бы знала его лично. Впрочем, это было правдой.— Пора вам познакомиться.

Ночь в пригороде Ростова была холодной, температура упала где-то до десяти градусов тепла. Зябкий ветерок подлезал под куртку — я плотнее закуталась в нее. Шум с автотрассы приносил скрип шин от торможения и крутых поворотов. Грохот наших шагов в хрупкой тишине разлетался по отельной стоянке. Мария повела меня за пределы отеля: мы предварительно закрыли номер на ключ.

— За стеной есть небольшой лесок. Его плохо видно сейчас, но с утра он просматривается насквозь. Надо будет предупредить Жульена, чтобы убирался пораньше.

— Жульена?— я не сдержала вспыхнувший порыв любопытства, услышав о дальнем кузене.

— Я разве не говорила, что обещала дяде подобрать его?— спросила Мария спокойно. На нее не влиял мой задор ребенка, которого везут в парк аттракционов Диснея.

— Говорила. Я как-то не подумала, что Жульен — вервольф.

— А кем ему еще быть? Он же француз,— Мария безразлично дернула плечом,— ему можно.

Фишка вервольфов заключалась в том, что они не зависели от полнолуния в то время, как остальных оборотней в эту ночь прямо-таки "распирало". Иначе: мы подвергались необратимому перекидыванию в животного с восходом луны в рубеж суток полнолуния. Но у них также были и свои недостатки. Верфольфам, прославленным фильмами и книгами людям-волкам, приходилось подпитывать животную энергию в два, а то и в три раза чаще, чем нам. Видимо, у Жульена обращение совпало с отъездом. Обычно никто не видел нас в истинном обличии, разве что самые близкие люди, и те не всегда — мы прятались в укромных местах, где нас не тревожили.

Пролесок казался страшным лишь в ночное время. Деревья угрожающе накренились, приклоняя ветки, похожие на длинные ручищи. Мы зашагали по сырой земле, отходя от дороги метров тридцать, пока нас не скрыли из виду кустарники.

— Все, стой,— сказала Мария и замерла, прислушиваясь, у могучего дуба. Одновременно повернув головы на шелест, мы затаили дыхание, чтобы не спугнуть полночного гостя. Нечто мистическое витало в воздухе. Я не видела ранее других оборотней в их обличенном виде. И себя до поры до времени не помнила дикой кошкой, потому сейчас с нетерпением ждала нового полнолуния.

Неспешно ступая по мягкой траве, волк показался из-за раскидистого дерева. Страх сжал сердце в тиски, но я успокоилась, когда разглядела в его глубоких нежно-голубых глазах, со сверкающей, как гладь озера, радужкой, осмысленное, абсолютно человеческое равновесие и самоконтроль. "Вот, к чему мне нужно стремиться,"— подумала я, в который раз сожалея, что раньше не держала себя в... лапах.

Волк подошел ближе. Его дымчатая шерсть с черными и белыми вкраплениями поддавалась напору ветра, трепавшего ее против роста. Животное было грациозно в четко определенных движениях. Лапы прощупывали почву, прежде чем наступить. Упругие мышцы перекатывались под шкурой. Осторожность, с которой волк выглядывал поначалу, сменилась холодным безразличием к окружающему миру: он сосредоточил все свое внимание на двух сестрах, и выражение его... морды... приобрело оттенок любопытства. Я с трудом свыкалась с мыслью, что видела перед собой не волка в полной мере, каких было полно в зоопарках, а получеловека, ручного, но по-прежнему опасного. Он был прекрасен. Вопреки ожиданиям, полученным после того же "Ван-Хельсинга", ничего безобразного я в нем не нашла. Между тем в его глазах была та безграничная грусть, присущая одинокому человеку, из-за которой — люди думали — волки воют на луну.

Мария напротив его не боялась ни капли. Она присела на корточки и протянула волку руку, как домашней зверушке. Поведя черным носом, оборотень посмотрел на ее раскрытую ладонь, затем на сестру и снова на руку, намереваясь подойти к ней ближе и обнюхать. Мария дождалась, когда он приблизится, и ловко перевела руку на его макушку, запустив пальцы в мягкую, податливую шерсть. Грусть исчезла.

— Ах ты, проходяга,— засмеялась девушка, навалившись на волка и повалив его на землю. Подогнув задние лапы, он сел и позволил ей себя почесать, как настоящий преданный пес. Мне показалось на какой-то момент, что он прикрыл от удовольствия свои голубые глаза.— Аннка, не бойся, иди сюда.

Поколебавшись с секунду, я все же рискнула. Волк провожал мои движения внимательным взглядом.

— Знакомься, дорогуша, это Жульен. Он сейчас немного не в форме и убьет меня завтра за то, что я привела тебя, но уж прости, сладкий, я не удержалась.— Мария провела рукой по его спине.— Волком ты мне гораздо больше нравишься, потому что не лепечешь какую-то непонятную хрень по-французски.

В слове "непонятную" я различила намек, адресованный мне, на то, что Жульен не знал о владении Марией французским языком, и по каким-то причинам она этого не хотела. Подтверждая вывод, сестра послала мне красноречивый взгляд, и я ей едва заметно кивнула. "А вот и твое слабое место",— злорадное удовлетворение разлилось по телу: я наконец-то узнала, что не терпит моя любимая сестричка, чтобы сыграть на ее слабости в дальнейшем. В отместку.

— Будь ты всегда таким милашкой,— продолжала Мария, поглаживая волка по серому боку,— я бы с тобой встречалась. Может быть.

Ухо его дрогнуло, и волк обнажил острые клыки в недовольном, но самом настоящем оскале.

— Шучу я, шучу,— заверила его сестра.— И тогда бы не стала — ты же совсем мальчик еще.

Волк обиженно увернулся от ее ласки и поднялся на ноги.

— Я же говорю: мальчик. Ну и что ты, балбесина, хвост повесил? Я любя!

— Так вы были знакомы и ранее?— спросила я. Громко фыркая, волк наворачивал круги.

— Конечно. Жульен часто приезжал к дяде — а мы ведь все рядом живем, вот и виделись постоянно. В последнее время он колесит по стране в поисках приключений, но так ничего и не находит. Да, серый? Не слышит. С нами его затошнит от приключений — это точно. Домой поедешь?— обратилась к нему Мария, но волк ее отчаянно игнорировал.— Я хочу закинуть его в Москву, но ему придется проехать с нами до Анапы. Сейчас нет времени возвращаться.

Волк остановился и заинтересовано посмотрел на Марию.

— Что, серый? Опять глаза на мокром месте? Иди лучше, полови кого-нибудь,— Маша поднялась на ноги, собираясь к отелю.

Оборотень сделал шаг ко мне и ткнул влажным носом в тыльную сторону кисти. Я собрала всю волю, чтобы не спугнуть его и не отдернуть руку. Прикосновение приятно щекотало кожу. Волк развернулся и побрел к деревьям, проходя лесную завесу.

— Ну что, как тебе?— спросила сестра, когда мы вошли в отапливаемый номер отеля.

— Потрясающе,— меня переполняли эмоции после встречи с вервольфом,— он так похож на волка, но в то же время в нем так много человеческого!

Мария хмыкнула, оставив восторги без ответа. Перед тем как лечь спать, она шепотом прочитала молитву.

Глава 4

Так получилось, что я толком и не спала оставшееся время и ворочалась в кровати. И само "пробуждение" прошло как в тумане. Я прозрела лишь после чашки растворимого кофе из пластикового стаканчика отеля. Мария была бодра как никогда ранее. Либо молитва помогла ей уснуть, либо встреча с вервольфом подействовала успокаивающе, когда у меня кровь стыла в жилах, но сестра носилась по номеру метелкой и проверяла, не оставили ли мы чего из своих вещей.

Спустя полчаса мое туманное состояние наконец стало ясным. Я приняла душ, переоделась — холодная вода освежила кожу — и утрамбовала одежду в походном рюкзаке.

Ключ на ресепшене приняла миловидная девочка лет восемнадцати с жиденьким хвостиком пепельных волос. Пожелав нам удачного пути, она удалилась в столовую, и мы с Марией, переглянувшись, отправились за ней. Завтрак входил в стоимость проживания, потому мы не собирались выкидывать деньги.

Столовая чем-то напоминала университетскую, простотой обстановки, стульями с железными спинками и деревянными столами, накрытыми кружевными скатертями. В ней действовал режим самообслуживания. На выбор предлагали яичницу с беконом, запеканку и манную кашу. Все же я предпочла яичницу. Из напитков — стандартные чай и кофе, горячее молоко и пакетированный сок. Как знаток кофе, я сразу определила, что он был не самым лучшим, которое я когда-либо пила, даже та кружка в номере казалась вкуснее засчет отсутствия горечи от долго пролежавших без использования кофейных зерен.

— Я ведь поведу, да?— сказала я, дождавшись момента, когда сестра забила рот подгоревшей запеканкой, от которой исходил специфический запах дыма. Я слишком много жаловалась: моя яичница, к примеру, на вкус и цвет вышла неплохой, и другие посетители наслаждались едой, шумно переговариваясь на диалектах.

Мария промычала и замотала головой.

— Нет, сегодня веду я,— сказала она, дожевав кусок,— тем более я чувствую, что тебе будет легче занять Жульена разговором, чем мне.

— Ах, Жульен,— вспомнила я о французе-вервольфе и немного поникла. Наше знакомство прошло не так, как я представляла. Оно не вписывалось ни в какие рамки обыденного. И, если уж говорить начистоту, я не придумала, что ему сказать, так как свой-то "облик" считала уязвимым местом, о котором знали самые близкие люди и, не без них, ищейки.

— Вот именно,— подтвердила Мария, будто угадала мои мысли,— а ехать нам долго — полдня точно.

— Второй день пути,— я глотнула горячего напитка, постаравшись не поморщиться,— и все? Мы остановимся в Анапе?

— Какая надежда светится в твоих глазах,— хохотнула сестра,— я ничего не могу гарантировать. Наш папашка странным стал: может выдумать все что угодно. Да и расставим все точки над "I", я как-то не думала никогда, что охотиться на своих дочерей и не знать об этом — нормальное явление для человека его уровня, профессора, и любого другого человека в полном здравии и своем уме.

Мы закончили завтракать и отнесли поднос с мусором к баку. Колокольчик на входной двери оповестил всю столовую о нашем уходе.

Дождь, прошедший ночью, оставил следы в виде луж на асфальте, но с самого утра установилась ясная погода. Поднимающееся над горизонтом солнце высовывалось за молодые верхушки деревьев. Охранник открыл ворота, чтобы мы выехали на Range Rover, ставшем грязным от разводов воды и пыли.

На пересечении с трассой M4-Дон терпеливо ждал Жульен, пролистывая страницы на планшете. Он не видел, как мы подъехали, и Марии пришлось нажать на гудок. Я слезла с переднего сидения, освобождая место гостю, и также мне хотелось по обыкновению пожать ему руку.

Жульен поднял глаза на машину и расплылся в улыбке. С виду парню было лет двадцать, не более. Светло-русые волосы всклокочились от ветра, сделав ему внеплановую прическу "ежик". Умные глаза, как плавленое серебро, вчера наполненные грустью, сегодня искрились оптимизмом. Я бы не назвала Жульена красавцем. Скорее всего он даже не был популярным среди девочек-однокурсниц: нос с горбинкой делал из него не волка, а молодого орла, румянец явно выделялся на смуглой коже, и вдобавок Жульен не сразу смог сконцентрировать взгляд на мне ввиду проблем со зрением. Несмотря на все изъяны, он излучал обаяние — за версту от него веяло положительными эмоциями, и уже тогда, когда он тряхнул мою руку, но не остановился на этом и, обняв, похлопал по спине, я забыла про его недостатки, будто их и не существовало. Удивительно, как широта души и радушие умело заменяли выдающиеся внешние данные. Жульен с первого взгляда располагал к себе людей, и я не удивилась, узнав позже, что и гостил он у друзей в Ростове. А друзей у парня, бесспорно, было много.

— Tu n`es pas si haut, ce que tu semble sortir par le bas (с фр. Ты не такая высокая, какой кажешься оттуда, снизу),— сказал он на мягком французском языке с отчетливым акцентированием носовых звуков и горлового "р".

— Je m`appele Anna, es tu n`es pas particuli?rement galant, je vois (c фр. Меня зовут Анна, а ты не особо галантный, я смотрю),— ответила я, смеясь. Жульен отступил на шаг, прижав руку к груди, и с напускным извинением на лице промолвил:

— Mon nom est Julien,— представился он,— pardonez-moi, mademoiselle.

Его улыбка не оставляла сомнений, что Жульен шутил по поводу роста, особенно если учесть, что он был не слишком высоким. Возможно, я была его чуточку выше.

Мария спрыгнула с машины и громким "Voila tu!" привлекла к себе внимание. Жульен расцвел, увидев сестру. Он развел руки в стороны, приглашая в крепкие дружеские объятия. Мария покачала головой, зеркально отразив его движение. Но как такового объятия не состоялось. Как зверь, поджидающий добычу, Жульен подпустил Машку на расстояние не более одного шага и, ловко подхватив на руки, закинул себе на спину.

— Думала, я не запомню,— он насмешливо повысил голос до "девчачьего писка",— "Волком ты мне гораздо больше нравишься?"

Жульен говорил на английском, причем свободно и без запинок, хоть и с шелковым французским акцентом. Я даже растерялась от резкого смешения языков.

— Anna,— обратился он ко мне вновь на родном языке,— o? pouvons-nous cacher Marie? (с фр. Анна, куда мы можем спрятать Мари?)

— Что еще за Marie?— взвизгнула сестра, безвольно свиснув с его плеча.— Что ты задумал, засранец? Немедленно опусти меня!

— Ne comprends pas, mon amour,— рассмеялся Жульен, подмигивая мне, чем дал понять, что отлично ее понимает, но, как и она, притворяется в обратном. Мария возмущенно колотила его по плечу, хоть и не смогла скрыть ребяческой улыбки.

— Le tronc (с фр. багажник),— подсказала я, проникаясь их игрой.

— Mersi, mon amie Annet, tu as raison (c фр. Спасибо, мой друг Аннет, ты права).— сказал Жульен, с решимым намерением унося сестру к задней части машины. Странно, я не любила, когда коверкали мое имя, но "Аннет" из уст Жульена звучало насмешливо и мягко, не вызывая раздражения.

По-видимому, ему все же пришлось опустить извивающуюся Марию на землю. С хмурой миной, стуча каблуками о дорогу, она распахнула дверцу водительского места. Взгляд ее говорил: "Детки, как же вы меня достали!"

— Давайте в машину,— кинула она тоном приказчика,— а то полдня провисим здесь.

— Quelle domage, que Marie ne parle pas fran?ais (с фр. Как жаль, что Мария не говорит по-французски),— произнес Жульен, забравшись на диванчик и мгновенно там устроившись. Отчего-то насмешка в его голосе разила пониманием притворства сестры, и он всеми силами пытался вывести ее на чистую воду, говоря на том языке, который ее выводил из духовного равновесия. Но не исключено, что она его на самом деле не понимала: школьная оценка знаний Машки колебалась в районе "С" и слабого "В". В любом случае, наблюдать за ней и Жульеном было крайне забавно.

Мост, перекинутый через Дон, широкую и полноводную реку с портом у побережья, казалось, отделял два климатических пояса: умеренный и степной. Низменные поля раскинулись по обе стороны от трассы. Среди засохших соломенных травинок пробивалась свежая поросль. Летом, по словам Марии, поля окрашивались в насыщенный желтый цвет за счет маков и превращались в солнечное море цветов.

Вывеска на границе Ростовской области и Краснодарского края послужила поводом для Марии сбавить скорость. Вскоре таможенный пункт встал на пути, но, к счастью, машину не остановили, хоть и с московским номером — сестра, непринужденно улыбаясь, проехала мимо дорожных инспекторов в синих фуражках и белых стоячих воротничках. Мы с Жульеном, прилежно пристегнутые ремнями, спокойно сидели на заднем сидении: Мария отсадила меня, когда мы с новым попутчиком, с неожиданностью для нас обоих, нашли общий язык и в какой-то степени объединили усилия, чтобы, как ей думалось, "действовать на нервы".

— Все,— сказала сестра, вновь пустившись по свободной дороге,— можете выдохнуть.

— Печально,— произнес Жульен задумчиво,— я бы посмотрел на тебя в действии.

— В смысле?

— Ну... как бы ты оправдывалась перед полицейским. Mon Dieu!— воскликнул он притворно испуганным голосом,— сто десять километров par heur!

— Заткнись, Жули,— хмыкнула Мария и замедлилась до сотни,— еще накаркаешь.

— "Простите, инспектор,"— парень натурально спародировал сладкий тон сестры, когда она из железной леди строила нежную и невинную принцессу, снабдив поддевку жестами: он изобразил, что сводит вместе руки, приподнимая воображаемый бюст, и "по-девичьи" захлопал ресницами,— "я совсем не заметила, как стрелочка поползла... туда... наверх! Вы же простите мне это су-у-ущее недоразумение?"

— Это вряд ли,— вставила я, обращая косой взгляд Жульена на себя,— она сегодня не принимала антидепрессанты.

— Разве? То-то я смотрю, она злая как черт. Значит, вышло бы: "Уважаемый, я категорически отказываюсь от выдвигаемых обвинений... и буду разговаривать только в присутствии адвоката...",— и он прочертил пальцем круг перед собой, как это делала сестра в гневе. Парень метко добавил ее любимое ругательство в конце.

— Я не злая,— возразила Мария с переднего сидения, повернув зеркало заднего вида, чтобы видеть наши головы, загораживающие дорогу.

— C`est vrai?— переспросил Жульен.

— Да, просто... просто...— она замолчала на некоторое время, а мы выжидательно смотрели на ее черную макушку,-... да хрен его знает, что такое. Ты меня напрягаешь, Жули, чертовски напрягаешь. Я чувствую, как вы двое объединяетесь против меня. Мне было спокойнее, когда вы не знали друг друга.

Мы с Жульеном переглянулись.

— Машка, не нагнетай, а? Никто против тебя не объединяется,— сказала я. Жульена напротив развеселила ее жалоба.

— О, ma belle Marie, я правда тебя напрягаю? Что-то подсказывает моему истинно французскому эго, что tension c`est le premier signe de jalousie. J'esp?re que cela servira de la deuxi?me ?tape de l'amour (c фр. напряжение — первый признак ревности. Надеюсь, она послужит вторым шагом к любви)

— Amour? Tu blague! Marie n'est pas capable d'aimer. (c фр. Любви? Ты шутишь! Мария не способна на любовь)

— Tu te trompe, ma ch?re,— деликатно возразил Жульен,— Marie est beaucoup plus profond. J'esp?re, qui sera ouvert, sinon il faut jouer monsieur Don Juan (c фр. Ты ошибаешься, моя дорогая. Мария гораздо глубже. Надеюсь, она откроется, иначе придется играть в Дон Жуана),— он поддел меня локтем, будто посвящал в свой коварный замысел.

— "Жеспер"-"жеспер", ты знаешь, где я видела это "жеспер",— перекривляла его Мария.— И прекращай нести эту сентиментальную чушь! Аннка, а вот от тебя я не ждала такой свиньи. Помнится, все мои друзья говорили по-английски в твоем присутствии.

Пальцы ее сомкнулись вокруг руля. "Наверное, с той же силой она душит людей",— подумала я, наблюдая за ее сосредоточенно сжатыми губами. Мария чувствовала себя не в своей тарелке о вещах, не доступных ей. Да и предмет обсуждения находился в непосредственной близи. Во мне заиграла совесть: только постепенно доходило, как это было неприятно: слышать все и не иметь возможности ответить. Или не хотеть отвечать. "Но ведь она знает французский, зачем притворяться?" Причина сестринского поведения была за пределом моего понимания. Она лежала на поверхности, до которой не так просто было дотянуться.

— Pardon,— сказала я, и мы перешли на английский. Жульен в том числе, хоть и вставлял во фразы иностранные слова — такова была манера его разговора. Марию мы больше не обсуждали. На развилке она взяла прямой курс на Краснодар, объяснив это тем, что через Тимошевск дорога короче.

Жульен поведал о себе. Плавное течение его голоса с французской певучестью разливалось по салону автомобиля, и мы заслушались Жульена как рассказчика, умеющего держать слушателя поблизости от себя. Ему нравилось вспоминать о прошлой жизни, о друзьях и семье, о приключениях, что случались с ним, как он выразился, "по юности". Иногда я прикрывала глаза, не засыпая, и представляла, что слушаю аудиокнигу, нескончаемую пластинку историй.

Он родился в конце августа, на месяц раньше, чем предполагали его родители. Жизель Девуар, тогда еще молодую шестнадцатилетнюю девушку, мучили тяжелые сомнения по поводу внепланового ребенка — Жульен спокойно об этом говорил, без тени злости на мать за эти мысли — и она подумывала об аборте, опасаясь реакции родителей. Бабушка и дедушка Жульена были консервативно настроены, и такая вещь, как аборт, даже не пришла бы им в голову: она считалась величайшим грехом. Но и оставить его Жизель не позволял страх. Воспитанная по всем нормам морали, прилежная дочь и безгранично романтичная особа, она всецело отдавалась эмоциям и ощущениям, которые вызывал в ней ее первый мужчина, будущий муж и отец Жульена. Семьи возлюбленных были бедны, на аборт не хватало средств, и тогда они приняли решение пожениться и вырастить сына в условиях идеальной семьи.

Долгое время мадам и месье Девуар не сообщали подросшему Жульену о своем разводе, продолжая жить вместе. Они думали, что рана, доставленная ребенку этим известием, искалечит его жизнь. Они не ругались, не били посуду и друг друга, умели договариваться и находить компромиссы. Можно сказать, они были друзьями. Слишком скоро после женитьбы они поняли о существенной разнице в темпераментах, взглядах и мнениях, но главную роль сыграли угасшие чувства. Когда Жульену исполнилось четырнадцать, родители открыли ему свою маленькую тайну, в то же время не дали прочувствовать настоящую горечь от ухода одного из родителей. Несколько месяцев после этого они жили вместе, давая ребенку освоиться с мыслью о разводе, затем отец снял квартиру неподалеку и переехал. С сыном он виделся через день, а то и чаще. Но алименты не платил. Жизель никогда о них не напоминала, боясь вздорного характера бывшего мужа, с которым мирилась, будучи замужем. Он недолго тосковал в одиночестве и женился спустя полгода на своей секретарше.

Жизель забрала сына из Марселя, где прожила все свои тридцать два года, и поселилась в парижской квартирке в южной части города. Она долго не находила работу и, отчаявшись, устроилась ассистенткой в филиал научно-исследовательского института генетики и селекции, куда ее приняли без высшего образования.

Чистка пробирок, мытье лабораторных столов и инструментов были основной ее работой. Жизель получила своего рода повышение, когда ее перевели в кабинет профессора Владимира Левицкого. Она стала протирать микроскопы, следила за сохранностью пробирок, и иногда Владимир поручал ей наблюдения за развитием молекул, уезжая из города, но она ничего не смыслила в генетике и всегда отвечала "Bien" на вопрос "Come?" (с фр. "Хорошо" на "Как")

В одну из ночей Жизель дежурила из-за того, что профессор отказывался покидать кабинет. Он был как никогда близок к открытию нового вида соединений, но всякий раз его постигала неудача, и что-то мешало завершить процесс. Теплая парижская ночь и выключенная на ночь система охлаждения сделали свое дело: Жизель притянуло к Владимиру, увлеченному одними исследованиями холостяку. Конечно, у него были женщины и до Жизель, но никто из них не завладел его пылким сердцем, отданным, на тот момент, науке.

Владимира знал о сыне Жизель, взрослом сыне, оканчивающем школу. Только возраст Жульена образумил Владимира и не дал сомнениям и совсем не отцовскому равнодушию к нему расторгнуть помолвку. Ясное дело, что Жульена приняли в семью, но, вопреки ожиданиям, он несильно тревожил отчима, который перевез жену в Москву, а мой дед пристроил дядю ректором на свое место. Окончив школу, Жульен выучил язык и поступил в АТИСО [1] на платное отделение, где окончил два курса. Деньги на обучение он старался зарабатывать сам. Владимир всегда был к нему добр и снисходителен, но приручал к самостоятельности. А, может, ему просто не было дело до забот усыновленного ребенка — после совершеннолетия Жульен полагался только на себя и на сопутствующую ему удачу.

Однокурсник Жульена, вездесущий и неугомонный, посоветовал друга туристической фирме, где работал в то время консультантом. В качестве гида Жульена отправляли по франкоговорящим странам на весь летний сезон. С этой работой и одновременно стажировкой было связано больше половины рассказов.

По России Жульен путешествовал относительно недавно. Неделю он гостил у друга, но его краткие каникулы подходили к концу. Владимир сообщил ему, что мы с Марией на пару дней едем в Анапу и проезжаем Ростов, так что, готовый перетерпеть эту "пару дней" нашего общества, Жульен согласился выйти в обговоренное время к перекрестку.

— Вы знаете,— прервала его Мария,— а ведь я не вижу указателей на Тимошевск.

Я фыркнула. Ее заявление напомнило мне о том дне, когда я вела машину в Венецию.

— Езжай дальше,— посоветовал Жульен и на мой безмолвный вопрос пожал плечами,— скоро будет.

"Скоро будет" довело нас до самого Краснодара. В плотном потоке машин мы застряли в сетке светофоров, которые отсчитывали секунды для водителей, словно те были гонщиками. Мария предположила, что мы выедем насквозь города. Архитектурные строения были приятнее для наблюдения, нежели московские новостройки, возводящие цветной лабиринт по обручу российской столицы, хотя бы высотой. Среди зданий встречались и одноэтажные частные дома. Мы двинулись по центральной улице, Красной, с основными магазинами, гостиницами, театрами и кинотеатрами, а также администрацией города. Старые постройки скрывали новые, отчего Краснодар смешал стили ампир, модерн и эклектику. Строительство характерных для южного города комплексов не воспринимало серость северных соседей, а деревья не давали разных стилей домам перемешаться, объединяя их в согласованный союз. Общая атмосфера абсолютно соответствовала представлениям об официальной столице Кубани, с оттенком, как сказала Мария, красочных "украинских хуторов". Сестра подметила, что Красная улица заканчивалась Постовой, где раньше стояла самая первая крепость казаков. Чистый и ухоженный, город создавал уютное местечко для отдыха, обогащенное каштанами, цветами и вкусной едой. Едой я занялась не зря, потому что...

— Я припаркуюсь где-нибудь,— сказала Мария, сворачивая к тротуарной стоянке. Небольшое кафе на углу показалось нам приятной столовой. Судила я по себе: желудок сжимался от голода, и хотелось поскорее сделать заказ, неважно где.

Мы примостились за столиком напротив выхода, чтобы в случае опасности беспрепятственно покинуть помещение. Официант предоставил нам меню.

— Понимаю так, что на les hu?tres я могу не рассчитывать,— сказал Жульен, листая меню.

— Да, полагаю, здесь вместо устриц ты закажешь борщ,— Мария довольно показала ему картинку с супами,— или рассольник.

Меню было составлено целиком и полностью на русском языке, и я ориентировалась только по иллюстрациям.

— Аннка, возьми пельмени,— посоветовала сестра,— или вареники. Только не говори, что ты ищешь итальянскую пасту.

— Ой, нет,— скривилась я. За полгода питания одними мучными продуктами, я склонялась к другой кухне, не испробованной раннее,— пасты с меня достаточно.

Заказ был сделан. Меньше четверти часа прошло, когда нам принесли блюда и поставили высокий графин с морсом на центр стола. Горячие вареники с начинкой из вишни, политые жидким медом, пришлись мне по вкусу.

— Et alors, fillettes, на сколько вы планируете поездку?— спросил Жульен, который все таки взял суп и загребал его ложкой из глубокой тарелки.

— Дня на два,— ответила Мария коротко. Я, конечно, сомневалась, что мы управимся так быстро, но надежда на два дня радовала.

— И pourqois? Что вам нужно en Анапа?— Жульен, проявивший любознательность, этим напряг Марию. Она отложила вилку, на что накалывала овощи из салата, и сдержанно — было видно, как она с трудом удерживалась, чтобы не сорваться, и маловероятно, что причина была в Жульене — отвесила:

— Мы ищем папу. И, предугадывая твой следующий вопрос, скажу почему. Соскучились. А также у меня долги за квартиру, а я не работаю, Аннка тем более.

"Тем более?"— не поняла я.— "Кто, интересно, тащил маму на своем горбу и брал две смены вместо одной?". Но я не повторила этого вслух. Некоторые вещи приходилось скрывать. И пускай Жульен вызывал доверие, он был западником. Врагом. История доказывала, что браки между членами разных стай складывались редко, и каждого оборотня рано или поздно ставили перед выбором: защищать своих или умереть как предатель.

— Просто мне интересно,— сказал он в свою защиту,— что вас привело сюда. Особенно toi, Annet, из тихой Канады.

— Из жгучей Италии,— поправила я автоматически и тут же запнулась, поймав молниеносный взгляд сестры,— то есть... я отдыхала там на каникулах. Весенних...

— В Канаде хорошие университеты,— прибавила Мария.

— Да! Хорошие... там было весело...

Глаза ее кричали: "Заткнись! Немедленно!"— и я поспешила занять рот пельменем. Врать не умел никто в нашей семье, хотя Дарин меня немного натаскал в этом деле.

— Tien! А вы слышали про охоту? Вот это я представляю... веселье!— Жульен мечтательно и с сожалением одновременно качнул головой.— Хотел бы я поучаствовать в поисках, mais ils prennent (с фр. но они берут) самых опытных членов стаи.

— Что за охота?— брякнула я, стараясь поддержать беседу. Прежде чем дошел смысл, Мария стукнула меня ногой под столом.

— Разумеется, мы слышали, Жули,— сказала она вместо меня, натянуто улыбаясь. Лишь я определила тип улыбки. Для парня она была не просто естественной, а почти что заигрывающей.

— Нет, ну ты представь, quelle у этой девчонки башня! Пролезть в самое coeur (с фр. сердце) стаи, и нанести удар по важнейшему ее органу! Правильно Билли сделал, что сразу поднял тревогу: такое нельзя прощать.

— Билли не поднимал тревогу,— возразила Мария,— Билли всего-то заправляющий. Смотри выше — команду подал приближенный Рейвел, и он же ее и отменит, когда узнает, что поймать... убийцу невозможно.

— Я сомневаюсь в этом, Marie. Билли не поставит под угрозу свою репутацию в нашем мире и не отступит. По крайней мере, придерживаясь норм чести, не должен. И ты, je vois, недооцениваешь наших: неужели какая-то девчонка утрет нос главенствующей стае?

— Полегче с "главенствующей",— ощетинилась сестра,— и не забывай, что девчонка, о которой ты говоришь, входит в мою стаю, и кем бы она ни была, я и моя семья откликнемся на призыв и будем ее защищать до потери пульса, потому что мы стоим за своих. А прямо сейчас я могу спокойно надрать тебе задницу за то, что разжигаешь межрасовые конфликты и разделяешь, фактически, родственников на два военных лагеря.

— Tranquillement, Marie! (с фр. Спокойно, Мари!) Я не разжигаю никаких конфликтов. Tu sais, что когда ты злишься, мне жутко хочется тебя поцеловать.

— Ну, все,— она закатила глаза,— понеслась. Жули, признай поражение: в политике я тебя разорву как тузик грелку.

— Да неужели? Готов доказать обратное, если ты хочешь продолжить спор.

На этот раз я, почувствовав опасное острие, по которому ходила сестра, пихнула ее, но та уже разошлась.

— Тысяча девятьсот пятый год, Джереми МакГреггор, ваш признанный "гений"-крысолов, так и не отыскал Полину Лазаревскую, нашу обыкновенную помещицу. Кажется, она убила маркиза во время поездки в Данию за его нахальство. Этим вы все отличаетесь. Далее, сорок седьмой год. Не успела остыть Вторая Мировая, как совершилось спланированное нападение на семью Гартунг. Позже выяснилось, что причиной послужило незаконное пленение Алины Рублевской, более известной как "Огненная Лисица", единственная в своем роде. После Алин не встречалось ни одного зафиксированного рождения оборотня-лисицы, что доказывает вымерший вид, искорененный немцам. Скажи, Жули, что у мстителей не было оснований для убийства Гартунгов, но их имен не известно по сей день. Нашли ли их ваши восславленные охотники? Ха!

Слова сестры пролетали в голове не задерживаясь. "Сорок седьмой год... Алина Рублевская... лисица... единственная в своем роде... не встречалось ни одного... рождения..."

Я судорожно схватилась за стакан, наполняя рот морсом. "Понимаешь..."— говорил Дарин, когда я пыталась его споить, чтобы выведать подробности его личной жизни и зацепки для себя самой,— "мы же не оборотни... Точнее не все. Я — нет, а Рейвел была лисицей..."

— Ты потрясающая, Marie,— с насмешкой сказал Жульен,— вспомнила целых два случая! А что же про грызню восемьдесят седьмого? Мы штурмом взяли вашу территорию, причем смертные не слышали ни звука. Скольких тогда мы подчинили, сотни?

— Это прошлый век, Жули. Ты путаешь Северную стаю с Западно-Американской. Повтори историю. Или лучше географию.

— Tu connus, Marie, что я прав,— не отставал парень.— Почему же тогда многие ваши связались с нашими, и вместе увеличивают популяцию, чтобы в будущем объединить две стаи? Отказываешься в это верить? Значит, посмотри на свою семью. И на мою: мама на восьмом месяце и ждет второго ребенка. От кого же? Vrai, от твоего дяди.

Сестра вздохнула, не найдя опровержений. Тарелки обоих спорщиков были полны, а я успела втихаря доесть пельмени, придумывая новое ругательство, которое никогда не будет озвучено, для Дарина за пятицентовик в копилку его лжи.

— Хорошо, умник, давай поспорим, что Черная Рысь станет новой Полиной Лазаревской.

— Уверена, ближайшие две недели ее не найдут?— переспросил Жульен, пылая азартом перед назревшим пари.

— Да, уверена,— Мария протянула ему руку через стол,— на что?

— На поцелуй,— невозмутимо ответил Жульен. Мария хмыкнула, но, не колеблясь, сцепила с ним руки, будто они готовились к армрестлингу.

— Идет!— воскликнула она быстрее, чем я смогла их остановить,— а если выиграю я — ты смиришься с тем, что слишком маленький для меня.

Жульен не был в восторге от условий девушки, но промолчал. Так же, как и она на его условие.

— Аннка, разбей,— попросила Мария. По коже пробежал холодок. Казалось, в этот момент они заключали сделку с самим Дьяволом. Я нерешительно разбила их пари и ощутила плотную массу неприятного предчувствия на душе. Блондин-француз и русская брюнетка, оба полные упования от собственной значимости в споре, вернулись к еде.

[1] АТИСО — Академия Труда и Социальных Отношений. Высшая школа профсоюзного движения ВЦСПС им. Н.М. Шверника.

Глава 5

Когда тарелки опустели, мы быстро собрались, оставив плату за заказ на столе. Как и вчера, тучи сгущались на небе, предвещая скорую грозу. Я начала уставать от грозы еще в Италии, поэтому надеялась отдохнуть от нее в России, но, нет, эта страна оправдала свое географическое положение. Вдобавок ко всему мы ехали в сторону Черного моря, и Сочи, небольшой курортный город на берегу, считался самой влажной точкой страны. Осадки совсем не радовали: наверное, нелюбовь к воде передалась от когтистых предков. "Иначе я не знаю, как в меня проник животный ген, и даже боюсь представить, что для этого делали люди, мои дальние родственники". Данный вопрос, похоже, возник только у меня, поскольку никто из знакомых оборотней ни разу не жаловался на свои преимущества перед смертными.

Мария и Жульен притихли. К молчанию сестры я привыкла с детства: мы либо ругались, либо дулись друг на друга, запершись в соседних комнатах. А вот Жульен мне представлялся общительным молодым человеком, и, не обнаружив видимых причин для его упавшего настроения, я решила, что он отдыхал от разговоров. Про спор никто из моих спутников не напоминал, но оба отлично его помнили и, наверняка, прокручивали в голове возможные варианты исхода.

Мы залезли в машину, когда дождь начал крапать по и без того влажному асфальту. В этот раз Жульен сел впереди, и моя сестра не возражала, отчего мне пришлось развалиться на заднем сидении и уставиться в окно, на опустевшие краснодарские улицы и проплывающие перед взором рекламные вывески. Проезжая все тот же кинотеатр на Красной, я поняла, что мы ехали в обратном направлении.

— Ты же говорила, что выйдешь с другой стороны,— сказала я. Мария плотно сжала губы, не ответив мне. Взгляд ее устремился на дорогу, но казалось, что она не видела ее. Чем-то сестра мне напомнила ведьму, колдующую над хрустальным шаром, и отсутствующее выражение лица засеяло во мне зерно сомнения.

— Ne pas la d?ranger, Annet. Elle se pr?pare ? embrasser (с фр. Не беспокой ее, Аннет. Она готовится к поцелую),— произнес Жульен, вложив в мягкий голос всю невозмутимую насмешливость, на которую был способен.

— Заткнись, Жули,— отозвалась Мария, даже не поворачивая к нему голову. Она не огрызалась, а просто-напросто сказала: "Заткнись",— без злобы и раздражения, как будто позвала за обеденный стол, но от ее слов в воздухе повисла напряженная тишина. Мария резко вывернула руль, и машина, скрепя шинами, съехала на трассу.

— Что происходит?— я вцепилась в дверцу. Вслед джипу проиграл оркестр гудков, когда Мария, еле успев включить поворотник, сменила полосу.

Жульен заинтригованно на нее посмотрел.

— Я не хочу с ними сталкиваться, вот и все,— обмолвилась она скоро,— и никаких поцелуев.

— Так и знал, что ты понимаешь французский!— радостно вскинув кулак, Жульен украдкой показал мне большой палец.

— Ничего я не понимаю, Жули,— это говорит твоя идиотская ухмылочка.

— И поэтому ты решила объехать город через Тимошевск?

— Нет, я съеду на обочину и найду объездную дорогу,— сказала Мария,— она должна быть где-то поблизости.

— Ну-ну.

Я завертелась на месте от волнения.

— Маш, что такое?!— я почти кричала на нее, забыв о Жульене.— Они напали на след?— "Какой, черт побери, след? Выкрутись как-нибудь, скорее!" Я перебирала слова,— ...на следующую жертву... следственное...— и запуталась в сети обмана, поздно сообразив, что невольно уничтожала алиби.

— Да-да, следственное-наследственное,— прервала меня сестра, ясно давая понять, что пора захлопнуть варежку.

Жульен нахмурился, обдумывая подсказки.

— Тебе повезло, что у вас в стране не так много наших,— заметил он задумчиво, уклонившись, к нашему счастью, в другую степь,— Marie, ты нас так презираешь и готова менять маршрут всякий раз, когда кто-то из гостей появляется по курсу?

Речь об ищейках заставила меня вылезти на астральный план, чтобы проверить местность. "Да, так и есть,"— подумала я, чуть не задохнувшись от неожиданного появления горячих точек на горизонте,— "нашли, твари. Нигде покоя от них нет!" В двух километрах точь-в-точь по невидимым колеям за Range Rover двигалась машина западников с двумя или тремя ищейками в ней. Судя по запаху, я никого из них не видела раньше, а значит, и они меня тоже. Но паника неустанно подступала к горлу.

— Успокойся, дурочка,— донесся туманный голос Марии. Я не привыкла к постоянному страху перед ищейкам, в особенности не распознав всю силу оборотня. Я была уязвима, всегда и везде, несмотря на когти и шерсть, застревавшую в ушах после превращения.— Ты снова блещешь импульсами.

— Прости,— пробормотала я, делая глубокий вдох через нос и выдох через рот.

— Mademoiselles, вы скрываете от нас опасного преступника?— подмигнул Жульен в шутку.

Мария вспыхнула, но парень этого не заметил.

— Не совсем,— ответила она с саркастической вежливостью,— это ты его прикрываешь. Угадай, что делают с соучастниками?

— Не бойся, Marie, я тебя защищу от любых невзгод,— хмыкнул он, выгнув грудь колесом, как доблестный рыцарь, но ремни опрокинули Жульена назад.

— Любишь острые ощущения? Ну, держись, приятель.

Таким образом, Мария вновь свела на нет опасную тему, но я чувствовала нутром, что погоня продолжалась, и сестра набирала скорость, обгоняя грузовики с крайнего ряда. Ее поспешность можно было легко списать на скорый стиль вождения, да только я знала, что она уходила от преследователей, которые налегали всеобщими усилиями на поимку двух фактически ни в чем не повинных девиц. Кроме меня, конечно. На мне ведь висело убийство Филиппа, и облегчение от редевшего строя противников вперемешку с гордостью за свои способности перетекало в отчаянное чувство вины и стыда. "Еще немного, и я начну оплакивать этого... злодея".

Спустя полтора часа тяжелого молчания, которое изредка нарушали реплики Жульена относительно неосторожности моей сестры и мои, отстраненные по тематике, Мария ударила по тормозам за съехавшей на обочину фурой.

— Мать твою,— выругалась она, распахивая водительскую дверцу и выскакивая из машины.

— Что с ней?— недоумевала я. Жульен пожал плечами.

— Может, собралась по-маленькому?

Я покрутила пальцем у виска, но парень не успел мне ответить, как и его дверца впустила в салон свежий дорожный воздух.

— Жули,— скомандовала Мария,— садись на мое место, немедленно. Ты поведешь.

— А почему не я?

Мои возмущения прервало бесцеремонное вторжение на заднее сидение.

— Подвигайся, сестренка. Живее!

Жульен с удовлетворенной покорностью запрыгнул с другой стороны джипа. Рука его по-свойски легла на руль дорогого авто, и парень контрольный раз завел двигатель, ощущая, как рычит мотор под капотом.

— Я даже не буду спрашивать, откуда такое милосердие,— съязвил он, войдя в образ водителя. К слову, он ему был к лицу.

— Давай уже!— взволновалась Мария.— Чеши отсюда.

Такая перемена в ее мотивациях послужила мне толчком для размышлений. Я обследовала поле, которое оставила в покое на все это время, надеясь на завершившуюся погоню, и не прогадала: ищейки не собирались оставлять нас в покое. Их дотошность вела по нашему запаху, а если среди них были радары — так называемые оборотни, специализирующиеся на определении местонахождения сородичей, пускай и из других стай — то нам было просто необходимо залечь на дно и угомонить нервные клетки и выброс адреналина в кровь.

— Ты взяла мои таблетки?— шепотом спросила Мария. Я порылась в сумочке и достала ее пачку антидепрессантов.

— Кто-то говорит, что его не чувствуют ищейки.

— Это я-то говорила?— переспросила она, закидывая одну таблетку в горло и запивая ее минеральной водой из бутылки.— Не припомню такого. Да, обо мне не знают во время обращения, как о кошке, у которой течка, но у этих тварей,— она перешла на неслышное шевеление губами,— чертовы инстинкты обострены до предела.

— Значит, дело не только во мне.

Я откинулась на сидении, сложив на груди руки. Отчего-то меня обрадовал тот факт, что не одной мне приходилось бояться ищеек и прятаться от них. Раньше, благодаря неясным объяснениям сестры, я думала, что те могут учуять только тех, кто намеренно посылает им сигналы, а я, не управляя сущностью оборотня, делала это. Но, оказывается, они в независимости от нашего желания выходили на нужную тропинку. Я должна была волноваться еще больше? Увы, нет. Больше было некуда.

— Хочешь одну?— предложила Мария.

— Травишь меня наркотой? Нет, спасибо.

— Как хочешь,— она закинула пачку точно в отсек сумочки, где я хранила зонтик.

Равнинная дорога, которая вела на юг страны, постепенно переходила в извилистую и узкую горную трассу. Жульен вел аккуратно, но проезжать огороженный обрыв было немного страшно. Машину, обладавшую крупной массой, на поворотах заносило, и мне перехватывало дыхание. Оставшийся на пологом берегу Новороссийск с подъемом дороги уменьшался, и порт, уходивший углом в лазурное от низкой температуры море, серел и сокращал размеры. Высокий холм, на который вела трасса, скалистым обрывом врезался в поверхность воды, пенящейся по краю бухты, как белое кружево. Поросль зеленила нагорья. В сочетании с синей морской стихией она создавала образ неприступности ранней весны, что наблюдалась лишь в умеренном поясе. Черное море омывало юг России, просыпалось после зимней стужи, и скандинавские страны вспоминались как теплые и солнечные, благодаря высушенной траве.

Движение затруднялось. Авто утыкались носами в впередистоящих соседей и притормаживали за ними. Обочина, опасно близкая к краю, сужалась, не давая места обгонным маневрам. Я заерзала: ищейки приближались. Моя сестра, на которую подействовали таблетки, железной хваткой держала свое волнение в рамках контроля.

Когда обжигающая близость полоснула мое сознание, я вскрикнула.

— Тише,— яростно приказала Мария и прислушалась к шуму мотора.— Пригнись.

Я послушно съехала вниз, выглядывая за край переднего сидения. Задние окна были затонированы наполовину, а передние просвечивали все, что происходило в машине, как и все, что происходило за ее пределами. Блондинистая шевелюра Жульена, беспорядочно покрывавшая его голову, загораживала окно, но я нашла щелку для обзора. Чуть только сплошная линия сменилась прерывистой, левую полосу, проезжая на превышающей нормы скорости, занял бежевый Audi Q3 (я неплохо разбиралась в марках). Я видела черную голову водителя, но не видела его лица. По крайней мере, я была уверена, что в машине сидел не Дарин, и, честно говоря, я избегала его гораздо больше, чем любых других ищеек, перед кем я теперь имела иммунитет в виде кошачьих причиндалов. А вот перед Дарином мной овладевала немощность, и всегда, когда я пыталась постоять за себя, он меня принижал, словами или негласно — во втором случае я предчувствовала его вышибающую дух, магическую и не свойственную оборотням, силу — отчего была явно слабее.

Подрезав Range Rover, водитель "Ауди" снизил скорость и свободной рукой направил зеркало заднего вида на нашу машину. Свет упал на его лицо.

— Рейли,— выдохнула я сдавленно. Мария, сдвинув брови, посмотрела на меня озадаченно и захотела подняться.— Нет, сиди там.

Мы все еще прятались за широкими сидениями, когда Жульен сам намерился обогнать "Ауди", но не успел: перескакивая через две-три машины сразу, Рейли опередил нас, и вскоре золотистый багажник потерялся за выступающим поворотом. Натиск спал. Красные точки астрального поля теряли силу, и невидимые волны ослабели настолько, что природный сигнал от западников больше не задевал их дальних соседей, то бишь нас.

— Ты его знаешь?— спросила Мария, успокоившись. Жульен деликатно промолчал насчет нашей игры в прятки, но по его заискивающей улыбочке было понятно, что он найдет время и припомнит нам все смертные грешки.

— Да, это Рейли. Тот самый, что открыл мне дверь и помог выбраться.

— Помог? Вот уж не думаю.

— Почему ты не доверяешь людям, Машка?

Сестра, сложив руки на коленях, вдумчиво глядела на запотевшее окно.

— Потому что доверие к кому бы то ни было — наш главный враг, Аннка. Он страшнее, чем все волчатки вместе взятые, потому что убивает нас изнутри, плавит чувства и превращает человеческую душу в перегной.

"У тебя же нет души", — хотела я показать остроумие, но скоро поняла, что этой издевкой попала бы ей в эпицентр раны. Занавесившись волосами, Мария не смотрела на меня долгую часть пути.

Мария

Да, я провела детство в этом сарайчике и не собиралась теперь испытывать стыда за него перед зажравшимися горожанами в главном случае потому, что и не за что было: дом, выстроенный около полувека тому назад, недавно реставрировался, поэтому теперь его вид был опрятным и модернизированным. Бабушка, в свои семьдесят, не переставала следить за порядком и поддерживать жизнь в местечке, где провела молодость с дедушкой и вырастила папу.

Я снова была за рулем, какая радость! Моему малышу не хватало мамочкиной ручки, на этот раз моей, — нас связывали прочные семейные узы. Центральная часть Анапы, небольшого курортного городка на черноморском побережье, заполнялся домишками деревенского тепа. Некоторые из них были, откровенно говоря, старыми амбарами для стройматериалов, но другие хозяева держали в опрятности. Побережье заполонили гостиничные дома с так называемым "европейским ремонтом", привлекавшие взгляд ненасытного туриста иллюзией внешней привлекательности, сооруженные на тот же "европейский" лад, но с русским шиком и финансовыми убытками.

Наше пристанище запряталось на улочке с мрачным названием Первомайская. Закатившись на знакомую подъездную дорожку, я просигналила пару раз, прежде чем вытащила ключи и поставила джип на ручник. Скрипучие ворота, недавно окрашенные в ядовито-зеленый цвет железных скамеек, какие ставят перед каждым домом для тусовок местной знати пенсионеров, были закрыты на замок с внутренней стороны двора. Анна, недовольно кряхтя, вылезла из машины следом за мной и Жульеном. Мы не разговаривали около часа или двух. Почему-то мне казалось, что мысли ее клубились вокруг "добра" и "зла", но у меня не было ни малейшего желания уточнять и вновь поднимать тему доверия.

— Que belle maison,— сказал Жульен, как и обычно на французском, за что захотелось его сразу же придушить, на месте. Иногда мне чудилось: он специально действовал на нервы, надеясь таким образом заслужить мое расположение. Я бы сказала ему, что не нужно было так стараться, но его попытки иногда оказывались крайне забавными. Да и на кой черт я бы возникала после того, как мы заключили это глупое пари, хотя оба знали, на чьей стороне правда. На моей.

— Красивый?— переспросила я Жульена по поводу дома, припоминая старые школьные уроки французского. Познания в языкознании были до того скудными, что я не позорилась лишний раз и притворилась, будто вовсе не воспринимала язык как существующий. Бессмысленный набор букв, сложенных в не менее бессмысленные слова. А также я недолюбливала Францию и все, что было с ней связано.

— Конечно! Какого он века? Четырнадцатого?

— Почти угадал. Он достался нам от Рюрика.

— Правда?— Жульен приподнял брови, словно понимал, о ком я говорила.

— Нет, болван! Отец вгрохал столько денег в эту домину, чтобы она хоть выглядела нормально, так что придержи свои шуточки до следующего раза, когда останешься наедине с собой. Это все мое детство, воплощенное в единый образ свинар... коттеджа.

Я быстро одернула себя, чуть было не проколовшись перед Жули, что сама-то с недоверием оглядывала проделанную работу. На первый взгляд хижина была вполне сносной. Симпатичной. Деревянные окна заменили современными, пластиковыми, ставни — металлическими. На натурально красный кирпич нанесли перманентную краску цвета перезрелого апельсина. Крышу покрыли новой черепицей, веселенькой такой, зеленоватой. Входную дверь, служившую окончанием лестничного подъема, поставили железную, с двойным замком. На второй этаж можно было попасть, обойдя дом с правой стороны, со стороны двора. Окна были распахнуты настежь, и выстиранные добела занавески колыхались на ветру, как парусники.

В общем, это единственное место, куда мог сбежать от повседневной рутины мой папашка. Дом, где его всегда ждали.

Калитка отворилась, и на подъездную дорожку вышла пожилая женщина в махровом халате и домашних тапочках. Несмотря на ее простую одежду, она следила за собой, не забывая по утрам накладывать синие тени на веки и мазать губы алой помадой. Бабушка никогда не закрашивала светло-седые волосы, собранные на макушке в пучок, косметическими средствами, хоть я и посоветовала ей хорошую краску в прошлый раз.

— Машенька...— проговорила она отчетливо, без свойственного старикам брюзжания. Ее русский язык всегда был на высоком уровне: бабушка преподавала его в старшей школе на протяжении сорока лет вплоть до ухода на пенсию.— Боже ж ты мой, ты ли?

— Бабуль, давай без драматизма — мы виделись полгода назад,— проворчала я, но, не показывая радости от встречи, направилась к ней и заключила в крепкие объятия. От бабушки пахло свежеиспеченными блинчиками и сметаной.

— Как ты похудела, дочка!— воскликнула она, отстраняя меня от себя, чтобы внимательно рассмотреть.— Кожа да кости! А что это за одежонка?! Машенька, ты же девочка! Ходишь в каких-то лохмотьях...

Бабушка продолжала критиковать мой спортивно-гламурный стиль, как я его обозвала, нnbsp;адев узкие джинсы, кеды и приталенный плащ от Moschino, затем перешла на проблемы нынешней молодежи, включая анорексию, и закончила, как и всегда, сюсюканьем.

Дождавшись, когда ее всплеск эмоций спадет, я отшагнула влево, давая узреть во всей красе моих друзей.

— Машенька, ты привезла... о-о...— протянула она, в нерешительности уставившись на Анну круглыми искренними глазами, чей оттенок менялся в зависимости от освещения с желтого на салатовый.

Бабушка сделала несколько опасливых шагов навстречу сестричке.

— Батюшки, до чего же вы похожи...— в силу своей консервативности ба иногда использовала архаизмы в речи,— ... как близняшки... Аннушка, девочка моя родимая, подойди же сюда, что ты стоишь!— она развела руки в приглашающем жесте. Анна смущенно, опешив от приветствия, топталась на месте.— Скорее, дай хоть посмотреть на тебя, такая ты стала взрослая... папа показывал фотокарточки, где ты была совсем малюткой...

— Ба, фотографии,— поправила я, прибавив,— и она нифига по-русски...

— Это что еще за слова!— возмутилась бабуля, переведя строгий взгляд на меня.— Чтобы я не слышала от тебя больше этой грязи! Красивая девочка, а как рот откроешь... Переведи ей, что ли... Аннушка, деточка, ну не стой же ты, будто не своя! Подойди, обними старушку... А я как чувствовала, что вы приедете — как раз обед готовила вашему деду.

— Где он?— спросила я.

— Та у соседа, Петрушки из десятого, помнишь? Он тебе леденцы приносил на палочке, и у него дочка взрослая, как ты прям, недавно школу окончила... с отличием. А младшую скоро в пионеры посвятят...

— Ба, СССР распался в девяносто первом,— вздохнула я. Бабушка, спустя двадцать лет, все никак не привыкла к изменившимся порядкам и устройству государства. Если еще учесть, что новостям она предпочитала сериалы и передачи на первом канале с вездесущим Малаховым, это было неудивительно, но мы также сделали скидку на возраст и устои ее жизни.

Я перевела Анне просьбу бабушки, и та, совладав с какими-то неизвестными комплексами, подошла к ней и ответила неловкими объятиями. На комплименты в свой адрес Анна улыбалась и кивала, не понимая их значения.

— Представишь мне своего кавалера?— спросила ба и приветливо поздоровалась с Жульеном, стоявшим в сторонке, при этом выговаривая каждую букву.— Хеллоу!

Заслышав, что обращаются к нему, Жульен отошел от машины, которая служила ему опорой для спины, и любезно поцеловал бабушке руку, представившись.

Когда мы шли по дорожке к дому мимо яблоневого сада, парень спросил меня:

— Как же так, Marie, ты не скажешь бабуле, что я не твой "кавалер"?

Едкая ухмылочка не сползала с его самодовольной хари. Хотя, возможно, я преувеличила с едкой, но Жульен — человек-настроение, сентиментальный и чувствительный, как и положено провинциальным французам, которых еще не испортило кипение жизни и эгоистичность столицы — часто именно мимикой показывал свои эмоции, нежели словами.

— Нет, конечно! Мне двадцать два, без обручального колечка на пальце — бабуля навсегда запишет меня в старые девы.

— Может быть, тогда рассказать ей о том, что мы вроде как родня?— предложил он. Я недовольно скривилась.

— Мы не родня, Жули. Из-за вас Кутузов сжег Москву,— я потерла указательные пальцы друг о друга,— и не забывай: моя ба старой веры. В былые времена она бы не пустила тебя на порог дома как иноверца и вражеского лазутчика. Но не исключено, что она поменяла взгляды, лишь ее внучка замутила с кем-нибудь... ладно, проехали. У тебя акцент, так что говори поменьше, договорились?

Жульен покачал головой.

— Меня это не совсем устраивает.

— Но это устраивает меня,— я кинула ему взгляд, не приемлющий возражений, и вошла в дом, позволив Жульену закрыть дверь.

Анна с бабушкой уже устроились на кухне. Ба никак не могла привыкнуть к тому, что ее монолог так и оставался монологом, потому что Анна молчала, осматривая помещение, и изредка "угу"-кала.

— Бабуль, ну не понимает она тебя,— снова напомнила я,— Аннка у нас буржуйка английская,— я задорно поддела ее плечом. Сестра прищурилась, и мне пришлось перевести последнюю фразу, чтобы шутка не повисла в воздухе. После чего девушка сморщила нос и вознамерилась дать мне подзатыльник, но я вовремя пригнулась.

Прежде чем пустить за стол, бабушка отправила нас в ванную и проконтролировала, чтобы все помыли руки перед едой. По кухне она носилась метелкой, доставая из холодильника лотки и выгребая их содержимое в специальную посуду для микроволновки.

— Блинчики свеженькие,— сказала она,— только утром приготовила и убрала их с воздуха, чтобы не испортились. Супчик будете? Дедушка только грибной ест, но я могу положить кусочки филе... огурчики малосольные... на рынок вчера ходила: помидоры подорожали до восьмидесяти за килограмм...

За обедом я расспросила бабушку о их жизни в Анапе. Летом приносил прибыль второй этаж дома, который был обустроен под сдачу. На заборах почти каждого дома висела табличка, возвещающая о наличии мест, так что туристический бизнес был самым прибыльным в городе, но, соответственно, деньги появлялись в морской сезон, а все остальное время бабушка с дедушкой жили на сбережения и ту копейку, что им отсылали сыновья. Зимой дедушка на долгое время уезжал в Новороссийск на подработку — в свои семьдесят с лишним он был все еще в отличной форме — в особенности потому, что по молодости управлял медицинским институтом, где я училась, и занимал высокую должность. Бабушка уезжала с ним, и дом оставался под городской охраной.

После ремонта, проведенного во всем доме, кухня не изменилась. Не считая стен, покрытых бледно-розовой краской, дубовая мебель составляла три четверти кухонного интерьера, как и было лет, как минимум, десять. Сколько себя помню, каждый год мы собирались за раскладным столом, бабушка готовила на шестерых (на случай, если заглянет сосед Петрушка с женой), а затем мы спускались к набережной. Я часто проводила каникулы в этом доме. Какое-то время я и приятелей находила, с которыми гоняла на велосипедах, разбивала в кровь коленки и попадала баскетбольным мячом в соседские окна. Дом был пропитан детскими воспоминаниями, начиная с семейных фотографий и заканчивая коробками на чердаке. И запах, запах отложившийся в голове как символ беззаботного времени, просачивался в каждую мельчайшую деталь. Я даже чувствовала ароматную пенку для бритья, которой пользовался отец.

— Ба, а когда папа придет?— спросила я, покончив с ужином и промокнув рот салфеткой.— Спасибо, было очень вкусно.

— На здоровье, Машенька,— ответила бабушка ласково, помешивая большой деревянной ложкой оливье.— Кому-нибудь добавки? Анечка, будешь?— сестра не успела осознать ситуацию, за что получила целую горсть салата сверх нормы.— Что ты говорила, дочка?

— Папа, когда он придет?

— Куда придет, Машенька?— бабушка и не пыталась облегчить мне объяснения.

— Сюда. Он же ненадолго ушел, правда? Когда он вернется?

Долгое молчание бабули перекрыло даже чавканье Жульена и Анны.

— Ты имеешь в виду дедушку? Деда у Петрушки, бездельники, как обычно играют в карты у него дома, а старый алкоголик пьет...

— Ба, я имела в виду не дедушку, а своего папу. Николая. Я же знаю, что он первым делом поехал бы к вам, потому что кроме квартиры в Москве, оформленной на меня, и проданной недвижимости в Канаде у него ничего не было. Так где он? Нам жизненно важно его увидеть.

Бабушка часто моргала, будто сомневалась, правильно ли разобрала мою речь. Наконец она мягко произнесла:

— Но Колюня не приезжал к нам,— ее хрипловатый голос выражал полное недоумение от вопроса.— В июле вы вместе навещали нас с дедом, и вместе уехали, дочка, когда ему было возвращаться?

"Бабуль, с июля многое изменилось,"— подумала я. Анна перестала есть, уронив вилку на стол, словно понимала, что только-только сказала бабушка.

— И он не говорил вам, куда может направиться?— вмешался Жульен. Видимо, дядя Вова оповестил его о наших планах найти папу во что бы то ни стало.— Или у него есть любимое место, где он хотел бы остаться?

— Или у него была другая женщина?— вставила я поспешно, как будто бы папа когда-либо отчитывался перед бабушкой за свои поступки и желания. Глаза ее с ужасом округлились.

— Другая женщина? Что случилось с этой американкой, вашей матерью... Кейти, или как там ее... она бросила вас? Я всегда знала, что от этих иностранок нельзя ждать добра...

— Кетлин,— поправила я.

— Что с моим сыном?— она приподнялась из-за стола, нависнув над ним, как грозовая туча.— Что эта негодяйка опять вытворила?

— Ба, присядь. Успокойся! Скажи только одно слово, папа был у вас со времени нашего последнего совместного визита... да или нет?

Я слышала, как Анна, бросив посуду на столе, кинулась за мной вверх по обновленной лестнице. Раньше ступеньки готовы были провалиться под ногами, но теперь я взлетела по ним на второй этаж, не заметив препятствия. Комнату, которая когда-то была детской, преобразовали для приема гостей. Из нее открывался лучший вид.

Я вышла на балкон, стукнув ручкой двери о стену, и подошла к ограждению. Редкие машины, сворачивающие на перекрестке, проползали по улице перед балконом и ехали дальше к центру Анапы. Весеннему солнцу мешал пронизывающий ветер со стороны моря, молотивший по лицу, как кувалдой. Было тяжело вдохнуть, когда он и так переполнял легкие.

Опершись о дверной косяк, я присматривалась к толстому мужику, сидевшему за пластиковым столиком в доме напротив. Он неспешно пил кофе и перелистывал газету — ветер не мог вырвать ее из пухлых цепких пальцев. Поправив очки на носу, мужик поймал мой взгляд, поднял чашку в жесте приветствия и вернулся к чтению.

— Маш, я могу войти?— спросила Анна с порога. Я кивнула, не оборачиваясь. Легкими шагами сестра прошла на балкон и поставила локти на ограждение.

— Где Жульен?

— С бабушкой, внизу.

— А ты? Зачем ты поднялась? Я сама справлюсь,— заверила я,— я все решу. Мы найдем его...

Ее пустые глаза заставили меня отшатнуться.

— Ты веришь в это?— лишенная чувств речь наполнилась горечью.

— Ни капли,— созналась я.— Но я верю в то, что нет на Земле места, где он бы спрятался от жизни, сломав при этом чужую. Проверенно на личном опыте.

— У нас нет ни единой зацепки...— проговорила она безнадежно,-... ни одной ниточки, ведущей к нему...

— Есть одна.

— Дядя?

— Нет, хуже,— я не знала, как отнесется Анна к тому, что я собиралась сделать, а потому отошла подальше от края балкона.

— Говори, ну!— не вытерпела она. Руки ее обнимали плечи, будто сестра мерзла. Русые волосы, собранные в высокий хвост, как маятник болтались за ее спиной, делая из Анны строгую учительницу начальных классов. В голубых линзах ее глаза теряли блеск, отчего казались безжизненными.

— Маргарита Ликович.

— Рита?— вскрикнула сестра бешено, чем привлекла внимание мужика напротив.— Ты больная что ли?— прошипела она чуть тише.— Я ее ненавижу! Ненавижу эту суку до последнего нерва! Продажная шлюха с куриными мозгами!

— Насчет куриных мозгов я бы не была так уверена,— сказала я с укором. Анна, доброй души человек, редко ненавидела кого-то настолько сильно, что теряла контроль над словами и эмоциями. А главное, я была в курсе причин ее ненависти, но ничего не могла поделать с ними. Меньше всего на свете мне хотелось обращаться к Рите за помощью после всех произошедших событий и наших сложных отношений, но иного выхода я не находила.— У нее два высших образования, а также эта девочка — хранилище компромата на каждого грешного оборотня. Журналист-психолог — опасное сочетание, но разбавленное ее потрясной, не отрицай, внешностью, оно становится убийственным.

— Поверить не могу, что ты говоришь всерьез...— Анна покачала головой медленно, стараясь сложить мысли в рациональный порядок.— Это после того, как она подставила нас! Она хотела твоей смерти!

— Вряд ли. Рита выполняла свою работу. Причем, заметь, хорошо с ней справилась.

— Теперь ты ее выгораживаешь! Замечательно!— Анна яростно стучала каблуком о кафель.— Она ничем не лучше Дарина, лгунья и предательница. Как жаль, что он ее бросил — вышла бы замечательная парочка аферистов.

— Аннка, не пори чушь,— разозлилась я, закатывая глаза. Меня бесили ее чувства к ищейкам, в частности к Дарину.— Они терпеть друг друга не могут. Только не говори, что ты купилась на эту детскую сказочку с "бывшими любовниками"? С первого же дня, как они познакомились, О`Коннор возненавидел ее за то, что Рита проникала в каждую щель личной жизни его самого, а также сотни других доверчивых мужчин. А Рита — профессионал своего дела. Но она прогадала в первый и в последний раз, с ним. Он узнал ее главную тайну и скомпенсировал утечку данных о себе. Так что, дорогая моя, засунь свою ревность подальше — для нее нет оснований ни сейчас... никогда. В главном случае потому, что ты ничего от него не получишь, если он сам не захочет это дать.

Как и обычно, когда речь шла об ее любимчике, Анна замолкала и внимательно меня слушала. По ее неверующему взгляду было ясно, что многое из того, что я говорила, было для сестры великим открытием. "Вот кого стоит ненавидеть,"— я почему-то защищала Риту, хоть она и вызывала во мне отвращение и гнев, но ее поступкам, в отличие от О`Коннора, находились основания.

Я знала Маргариту на протяжении пяти лет, еще с тех пор, как мы учились в одном институте. В первый день она поймала меня за руку в коридоре, когда я шла в студенческую столовую, и отвела к подоконнику. Восторженность и доброжелательность молодой девочки покорили меня — в то время я всегда старалась идти навстречу людям и отличалась отзывчивостью, впоследствии уничтоженной.

Выяснилось, что Рита придумала опрос по социальной психологии для того, чтобы сблизиться со мной и подтвердить свои догадки относительно моего происхождения, не совсем человеческого. В медицинском не училось других оборотней, и меня было легко вычислить. Иногда я считала ее гипнотизером: Рита легко заводила связи и вторгалась в доверие. Притом мы с ней общались как хорошие подруги, пока я не завела дружбу с Рейвел, приехавшей по приглашению ректора, и случайным образом не пробудила в ней хитрый интерес к семейке О`Конноров. Мне не удалось разузнать, что же происходило с ними не так, когда Рита испарилась из страны под договоренностью, заключенной с Дарином, что не раскроет рта, а он в свою очередь сохранит ей жизнь. Был один нюанс. Они испытывали обоюдно сильное отторжение и этим вызывали подозрения у членов обеих стай, потому зародилась официальная версия их разрушенной пары.

Имея связи по всей Европе, России и Америке, Рита угрожала Дарину одним сообщением разослать компромат на него по всему миру, если тот не сдержит слова и выдаст ее своим сородичам. Этот договор также останавливал его самого от устранения Маргариты, потому как плутовка могла предусмотреть такой поворот событий и обезопасить себя и ту информацию, которой владела. Как голодные волки, они кружились в одной сфере друг напротив друга и, скованные каждый своими целями и потаенными надеждами, не притрагивались к сопернику, дожидаясь, пока тот первым даст слабину. В логике и холодном расчете у Маргариты почти не было равных.

— Не указывай мне, как жить!— возмутилась сестра, вскинув руки.— Ты слепа, Мария, ты правда слепа! Даже с колом в спине ты не увидишь своего убийцу...

Она не договорила, выбежав в комнату и оставив меня одну стоять на балконе. Ее резкие шаги от стучащих по лестнице сапог приглушались шумом воды с кухни. Я достала мобильный телефон и, порывшись в контактных номерах, вызвала человека, который знал все.

Анна

Анапа зажглась вечерними огнями, которые, как светлячки, рассыпались по городу и притаились тучными группками по островам развлекательных заведений. Переулки плохо освещались, и мы шли вниз до главной дороги, чтобы затем свернуть на центральную улицу. В темноте отдаленные звуки образовывали волнующую симфонию, и я прижала сумочку локтем на случай, если из кустов выскочит грабитель. Мария излучала заразительную самоуверенность, ступая по грунту без малейшего опасения. Мы мало разговаривали с тех пор, как она позвонила Маргарите и договорилась с ней о встречи. А если быть точнее, целые сутки.

Вчера я выбежала с балкона, потому что боялась, как бы не вылила на Марию всю грязь, что скопилась у меня на душе и в мыслях. Спустя час после нашей мнимой ссоры пришел дедушка, и он говорил по-английски, что, безусловно, меня обрадовало. Он оказался интересным и молодым по натуре человеком, оправдывая свою бывшую должность ректора. Пока Мария улаживала дела с Ритой, мы, оставшиеся на кухни, перешли в гостиную, где играли в карты. Дедушка наглядно показал, чем он занимался у Петрушки несколько часов подряд. Жульен постоянно проигрывал и не очень-то по этому поводу расстраивался, потому что бабушка посвятила нас в великую русскую тайну: "Не везет в картах — повезет в любви." Мне не везло ни там, ни там, и я пришла к выводу: либо колода старая, либо я. На что дедушка засмеялся, а когда перевел это на родной язык, бабушка пригрозилась помыть мне рот с мылом, чтобы больше не произносила таких вещей.

Проникшись взаимной симпатией, мы с трудом разошлись по кроватям. Я сильно жалела, что никогда раньше не ездила с Россию и не встречалась с его родителями. Жульена поселили в гостиной на диване — бабушка постелила ему свежие простыни и сменила на подушке наволочку. Из-за того, что я не желала говорить с Марией, мы расположились в противоположных комнатах на втором этаже, предназначенных для туристов.

Рано утром Мария оповестила меня, что Рита взяла билет на дневной рейс из Москвы в Анапу. Меня немного удивил этот факт, но позже я поняла, как глубока любовь Риты к деньгам и те средства, которые она тратила на перелеты, восполнялись с лихвой после хорошей сделки.

День я провела за изучением города. С утра сходила с бабушкой на рынок, где она купила овощи и куриное филе. Днем наблюдала, как дедушка ухаживал за садом: поливал яблони, вскапывал сорняки и пересаживал многолетние тюльпаны. Жульен ему помог заделать дыру в сарае. Парень неплохо поладил с моим родственниками. И он был слишком занят порученной ему работой, чтобы заметить наше с Марией исчезновение.

Эхо от музыки, тихо лившейся из кафе и баров, которых было с избытком на набережной, нарастало и воплощалось в гул разножанровых композиций. Людей на центральной улице было значительно меньше, чем, предполагалось, их приезжало в летний сезон. И тем не менее многие заведения не пустовали.

Играла живая музыка. Шансон и русские популярные песни, которые я слышала впервые. Набережная служила главным местом для неспешных прогулок перед сном. Проходя закрытые на ночь киоски с газетами и сувенирные лавки, мы вышли к пирсу и двинулись в сторону наиболее посещаемой площади. Я шла за Марией, немного отставая, — спешила ли она поскорее разобраться с делами и узнать, где скрывался наш отец, или же ее сковала движимая сила волнения — этого я не поняла. Вдоль пешеходной линии вырастали фонарные столбы, разветвленные у верхушки на три ветки, каждая из которой держала шар, сеявший свет на дорожку.

Не доходя до аквапарка и выступающих над берегом площадок, Мария огляделась по сторонам и приметила ночное пристанище для любителей клубной жизни и роскошных ужинов. Кафе выделялось строгим дизайном хай-тек. Наружная сторона его была обложена зеркально-черной плиткой. На ней неоновой надписью светилось название "Mabi", заключенное в фиолетовый круг. Под этим кругом, с обеих сторон от него, как пятнышки, запечатлелись белые кружки поменьше. Кафе состояло из двух отделений. Вход в первое из них, закрытый ночной клуб, загораживал охранник-вышибала, как ему и подобало выглядеть, с внушающим видом и надменным лицом. Во второе, ресторанное отделение, можно было пройти свободно.

Девушка-менеджер вышла на улицу и предложила нам на выбор два зала: на улице и в помещении. Мария сказала ей, что у нас был зарезервирован столик в помещении, в отдаленном углу у окна.

Двери в ресторан открывались автоматически. Приглушенный свет затемнял фигуры посетителей. Диваны со светлой кожаной обивкой стояли углом около стола, и при необходимости нам предложили поставить стул. Европейская и американская музыка не мешала общению. Все бы хорошо, да только в ресторане не запрещалось курить, и зал наполнялся дымом дорогих сигар.

— Закажем что-нибудь?— спросила я, рассматривая меню. Цены, по правде говоря, ужасали: я научилась переводить их в евро. Только мой босс в "Di Rienzo" позволял себе задирать планку до такой высоты в мае и августе.

— Мы не будем здесь есть, Аннка,— отрезала сестра, не притрагиваясь к меню,— у меня карта не резиновая. Но мы возьмем выпить, когда придет Рита.

— И когда она придет?— от нетерпения я барабанила пальцами по столу.

Она вошла гордо, царственной походкой проплыв мимо столиков к нашему. Ни капельки не похожая на ту Риту, которой я ее запомнила на съезде в Венеции, развратной и грубой, с тонной краски на лице и в вызывающем платьице, открывавшем грудь. К слову о груди, она уменьшилась на размер, а то и на два без подкладок и "пуш-ап" бюстгальтера. Стуча шпильками по паркету, Рита приблизилась к нам. Я с неожиданным интересом осматривала ее, не узнавая. Шелковый, кремового цвета, костюм с юбкой по колено и удлиненным пиджаком подчеркивал ее спортивную фигуру лучше любого платья. "А туфли, туфли просто загляденье,"— я с завистью оценила обувь,— "судя по красной подошве — "Laboutan"." Она выглядела дорого, с закрученными в крендель блондинистыми волосами и естественным макияжем: тускло-зеленые глаза делали ярче лишь ресницы, бледная помада на губах и румяна. Блеснув часами Chanel на руке, в которой она держала лаковую черную сумку, кажется, той же марки, Рита одарила нас уравновешенным взглядом — мы с Марией сидели на одном диване — и, придерживая юбку, села напротив. Я все еще не могла собраться с мыслями. "Другая... совершенно другая... Но я не забыла, как она меня подставила..."

— Вечер добрый,— сказала она с намеком на теплоту и протянула руку. Я отказалась от рукопожатия, как и Мария. Рита пожала плечами и щелчком пальцев подозвала официантку.— Абрау-Дюрсо, белое полусладкое. Девочки, вы будете?

— Я за рулем,— соврала Мария.— Сок, апельсиновый.

— Два,— добавила я.

— Это все,— заключила Рита, когда официантка ждала продолжения заказа,— и побыстрее, пожалуйста,— она фальшиво улыбнулась,— спасибо.

Рита отодвинула от себя папку с перечнем блюд и положила руки, сцепленные в пальцах, на стол. Что-то в ее образе осталось от прежней, когда она всем видом кричала: "Поцелуй меня, я еще не была замужем". Скорее всего, распущенность засела в ее взгляде.

— Шикарно выглядишь,— сказала Мария,— уверена, что моя поимка обошлась О`Коннорам в целое состояние.

— Не в целое,— она снова покрутила часами,— могло быть и больше. За тебя просили круглую сумму, но я отказалась работать на условиях, где не давали гарантий на оплату труда. Так что мы смягчили их до меры, когда мне выплачивали аванс вне зависимости от того, поймают они тебя или нет.

— Как великодушно с твоей стороны не дать мне погибнуть,— заметила Мария едко,— моя спасительница.

— Давай без патетики, Мэри. Выставляя группу со слабиной в виде Дженнифер, которую ты, кстати, изрядно потрепала, я рисковала своей репутацией. Ты не представляешь: они рвали на себе волосы, когда упустили тебя в тысячный раз.

— Сколько тебе предложили?

Рита замялась.

— Я спросила, сколько?— повторила Мария с напором.

— Два миллиона.

Я присвистнула, услышав цифру.

— А предлагали? Сколько ты потеряла?

— Предлагали пять. Три миллиона в твою пользу. Я могла бы и сломиться под этим предложением, Мэри, ведь деньги ныне дорого даются. Но не дороже удачи, что возросла в цене в последнее время.

— Марго, ты как проститутка. За деньги готова на все.

— Твоя жизнь стоит пять миллионов, тебе это не льстит?— спросила она с усмешкой.

— Евро?

— Долларов.

— Тогда, нет, не льстит. Ну... и что же? Я должна сказать тебе "спасибо" за то, что подкинула мне тухлую рыбу вместо акулы и при этом сама осталась безнаказанной?

— Дженнифер — боевая баба, а не тухлая рыба,— в ее голосе слышался смех.— И она вывела тебя на свободу. Поверь на слово, поставить ее в главную патрульную группу было так же невозможно, как баллотироваться в президенты. Но мужчины... легко управляемы, когда они вдали от своих жен.

— Прям уж, невозможно!

Рита отпила шампанского из бокала, что официантка поставила перед ней.

— Чуть проще,— уступила она.— Но мне сильно мешал Дарин.

Девушка будто впервые заметила меня, кивнув.

— Привет, Анна. Мисс или миссис?

Намек на мою договоренность с Дарином для прикрытия представляться его женой послужил мне поводом густо покраснеть.

— Мисс.

— Это хорошо, что ты снова с нами,— сказала Рита.

— Позвольте,— вмешалась Мария,— что за "мисс" и "миссис"?

Рита покачала головой, отказываясь отвечать.

— Вам лучше поговорить об этом наедине,— увернулась она,— по крайней мере Аннушка не возненавидит меня больше за раскрытие ее маленькой тайны.

— Так что там с О`Коннором? Небось, спал и видел как бы примочить меня.

— Почти,— нахмурилась Рита,— он ловко прикрывался человеческими тушками.

Я вновь почувствовала стыд, догадавшись, что она намекала на меня, и я отчасти была с ней согласна.

— Это в его стиле,— согласилась Мария как человек, который знал его достаточно давно, чтобы судить.— Итак, Марго, у нас мало времени. С удовольствием поболтала бы с тобой, но, прости, наша жизнь висит на волоске... столько дел, столько дел. Каковы твои расценки на сегодняшний день?

— Смотря какой вопрос,— сказала Рита.

— Нам нужно знать, куда запропастился папочка. Впрочем, мы это обсудили вчера по телефону.

— Николай Левицкий, если я не ошибаюсь?

— Именно.

— Думаю, мы сойдемся на пятидесяти.

— Рублей?

— Тысяч, Мэри, тысяч,— она лукаво улыбнулась.— Чтобы ты знала, он не хочет быть найденным, а моя работа — сохранение дорогой информации.

Мария расстегнула сумочку, извлекая из нее чековую книжку и ручку.

— Двадцать.

— Пятьдесят.

— Двадцать пять.

— Пятьдесят, Мэри,— повторила она стальным голосом.— В противном случае вы спокойно обойдетесь без моей помощи.

— Какая же ты сучка, Марго. Сорок?

— Нет.

— Ладно,— сестра склонилась над листком и, заполнив формуляр, задержала ручку в месте с подписью.— Говори.

В свою очередь Рита также достала блокнот, вырвала из него лист и написала ответ, который стоил пятьдесят тысяч рублей. Я проследила, чтобы она действительно написала его, а не смухлевала. Рита сложила листок пополам и подвинула на середину стола, придерживая ладонью. Мария колебалась: стоимость услуги была слишком дорогой даже для нее. Наконец она черкнула подпись, выдернула чек и подвинула на центр к листку Риты.

Девушка развернула чек, проверяя, правильно ли заполнены пункты с суммой и номером кредитной карты. Мария ошеломленно уставилась на закорючки Риты.

— И это все?— не поверила она.— Так просто?

— Разве я говорила, что будет сложно?

— Ты гребаный демон, Марго! Мошенница!

— Но-но-но,— Рита провела пальцем перед своим носом,— ты знала мои требования и согласилась с ними. Советую сжечь листок,— он кивнула на горевшую свечку на краю стола.— Вы не единственные желающие найти профессора.

— Есть кто-то еще?

Рита жестом изобразила деньги, перекатывая невидимую монету.

— Есть. Но для них, как ты понимаешь, прайс-лист другой. Тебе как его дочери я сделала скидку.

— Да неужели?

— Девяносто процентов.

Она вышла из-за стола, отряхивая юбку, и потянулась к полупустому бокалу, который осушила одним глотком. Чек она спрятала в лифчике.

— Приятно оставаться, девочки. Рада была повидаться. Мэри,— она кивнула сестре, затем мне,— Анна.

Двери сомкнулись за ее спиной. Рита ушла по дороге в противоположную сторону той, с которой прибыли мы. В месте, где она сидела, застыл цветочный аромат туалетной воды.

— Лиса двуличная,— фыркнула Мария, поднося листок к свече. Пламя охватило бумагу, и через минуту сестра держала обугленный по краям треугольник. Запах сожженной бумаги смешался с лавандовым наполнителем свечи.

— Что она написала? Где папа?

Мария смахнула со стола пепел, пока его не увидела администрация.

— Поздравляю,— сказала она на выдохе, сжав колени руками,— нас ждет новый перелет.

— В Канаду? В Америку? На Аляску?— гадала я, перебирая в голове возможные варианты.

На мгновение во мне засветилась лучина надежды, что мы поедем домой, но быстро погасла.

— Нет, в центр змеиной ямы,— сестра взглянула мне в глаза, и решимость в них явственно говорила, что Мария не остановится ни перед какими препятствиями, пока не достигнет цели.— Притон ищеек под прозвищем Париж.

Глава 6

После встречи с Ритой я в принципе думала, что во мне осталось мало сил для удивления. Я была поражена переменой в ней, а точнее нет, я была поражена тем, как умело она скрывала себя при нашей первой встрече, и перестала с прежним легкомыслием относиться к людям.

Мария добилась от нее ответа о месте, где прятался отец, и, не теряя ни минуты, мы двинулись в обратный путь, предварительно переночевав в деревне на свежевыстиранных наволочках от бабушки. Жульен был в шоке. В шоке положительном: он жаждал приключений, как маленький ребенок, которого впервые везут в Дисней-Лэнд. Он наконец-то узнал, от кого мы скрывались и кого искали сами — но знание не многое ему дало, к напускному разочарованию Марии, и он выразил искреннее желание сопровождать нас. Была здесь и маленькая ложь: мы представили Жульену картину полной несправедливости, а себя выставили невиновными — наверное, именно поэтому он и не сдал нас сородичам сразу. Что касается бабушки с дедушкой, то они не смогли отпустить нас без гостинцев, а потому теперь в походном рюкзаке звенели банки со снастями. Машину мы оставили у них в гараже.

Самолет чартерного рейса из небольшого и уютного аэропорта Анапы привез нас в московский аэропорт Внуково. Пересадка, естественно, делалась в Москве. Глубокий пасмурный день создал туманную преграду, застилая посадочную полосу. При соприкосновении с землей шасси корпус самолета качнулся, последовал легкий толчок и плавное замедление вдоль полосы. Обязательный ритуал с хлопками поддержали не все пассажиры. Мне же отлегло от сердца.

Доехав до метро Юго-Западная, конечной станции красной ветки, мы пересели на экспресс-автобус, который около тридцати-сорока минут вез нас до следующего пункта назначения. Набитый битком, он не предусматривал свободных мест, и мы ехали стоя, толкаясь сумками с другими людьми при поворотах.

Международный аэропорт Шереметьево, один из крупнейших в Европе, находился за пределами столицы в городе Химки и состоял из пяти терминалов. Машины образовали пробку около въезда на платную стоянку. Наш самолет вылетал с терминала Е, где нам и пришлось высадиться.

— Милое местечко, да?— отметила Мария, когда двери перед нами открылись и около металлоискателя нас встретил угрюмый охранник. Первое, что представилось взору, это табло с бледно-зелеными надписями. Два рейса из Москвы в Париж стояли рядом в строке: SU 3006, Airbus А320, Аэрофлот и AF 2245, Airbus A318/319/320/321, Air France. Регистрацию на них уже открыли.

— Qu`est-ce nous attendons? (с фр. Чего мы ждем?)— спросил Жульен, перебрасывая сумку с продовольствием на другое плечо,— пошли.

И мы пошли, что нам оставалось делать? Найдя в длинном ряду регистрационных стоек тот, который принимал пассажиров объединенных рейсов, мы встали в конец очереди. Очередь — это то, к чему я уже успела привыкнуть в России. Когда дошел наш черед, Мария перешагнула через черту и подошла к стойке с новомодным планшетом в руках, предъявляя электронный билет, но он не потребовался. После проверки девушка-диспетчер в строгой униформе подозвала нас и на ясном английском попросила паспорта.

— Вы будете сдавать багаж?

— Нет, спасибо,— отозвалась Мария, косо глянув на Жульена, пока тот не избавился от громоздкого рюкзака с едой,— у нас ручная кладь.

— Хорошо,— кивнула девушка и пожелала нам приятного пути.

— Итак, это была не очередь,— сказала Мария уже после того, как мы прошли зеленый канал таможенного контроля и приблизились к паспортному.— Вот очередь.

— Погодите,— Жульен с ужасом глянул на шеренгу, выстроившуюся вразнобой с лицами разных национальностей и расовых принадлежностей,— я хоть в туалет сбегаю!

К слову, я бы тоже не отказалась сходить по-маленькому, но вот очередь как-никак двигалась вперед, и стоять в ней заново не было никакого желания.

— Думаешь, наша разовая виза прокатит?— спросила я. В свое время мне ее предоставил итальянский институт, а вот у Марии откуда-то виза уже имелась.

— Конечно, прокатит, не переживай.

Но я переживала, сама не зная почему. Жульен вскоре вернулся и выглядел на зависть бодрым. При прохождении паспортного контроля пограничник как-то странно и долго всматривался в мою фотографию. Мне свело печень. "Господи,"— думала я, стараясь сглотнуть ком в горле и непринужденно улыбнуться,— "история повторяется. Ищейки перекрыли выезды, да? Они это сделали!" Но Марию пропустили без задержек. И вот зеленая лампочка на перегородке загорелась, и служитель вернул мне паспорт. Я облегченно выдохнула.

— Что так долго?— спросила Мария, возмущенно причесывая пальцами и без того прямые черные волосы.

— Рожа моя ему не понравилась,— хмыкнула я в ответ,— теперь можно и по нужде сбегать.

Никогда прежде вылет и предварительные процедуры не были для меня сущим стрессом. Даже когда мама прощалась со мной и отправляла в Италию, одну, в неизведанный и чуждый мир к другим людям, я так не волновалась, как сейчас. В дамской комнате я тщательно привела себя в порядок: за поездку волосы растрепались и напоминали некое подобие куриного гнезда, румяна осыпались, отчего болезненная белизна на лице только подчеркивала выступавшие скулы. Линзы для карих глаз превратили мой собственный янтарный цвет в дурацкую болотную тину. Я отвернулась: в голове мелькнула жуткая мысль, что такой меня видело не только призрачное отражение, но и мужчины.

Предполетный досмотр продолжился с помощью технических средств. Мы положили ремни, верхнюю одежду, сумки и обувь в контейнеры, а сами прошли через сканирующий портал. Намереваясь забрать рюкзак, я потянулась к контейнеру, но мою руку перехватил сотрудник службы безопасности.

— Это ваше?— спросил он сначала по-русски, приняв меня за землячку, затем, когда я не ответила, повторил на английском.

— Мое. А что-то не так?

— Откройте сумку, пожалуйста.

Я послушно расстегнула рюкзак. Мария и Жульен, прошедшие вперед, вернулись и встали по бокам от меня, как телохранители.

— Какие-то проблемы?— возник Жульен из ниоткуда. Мария скрестила руки на груди, при этом выглядела очень внушающе, как стерва со стажем.

— Достаньте содержимое,— мужчина указал на рюкзак, не касаясь его. Другие сотрудники, даже женщина, следящая за монитором, остановила полоску и приподнялась со своего места, заглядывая напарнику через плечо. Я доставала одну баночку за другой. Винегрет, салат, вареные яйца...

— Что это?— мужчина перехватил у меня пол-литровую банку с непрозрачной жидкостью.

Мария и Жульен переглянулись, и сестра не сдержала смешка. Так как взгляды были обращены на меня, я покраснела до кончиков ушей.

— Это бульон,— сказала Машка вместо меня, давясь смехом,— куриный.

— Вы из деревни что ли? В первый раз на самолете летите?— он даже не улыбнулся и поставил банку под стол.— Конфискую. Доставайте дальше!

Но в рюкзаке не оказалось больше ничего, что могло бы показаться ему вкусненьким, потому нас отпустили быстро.

Зал вылета представился светлым и просторным помещением со своей определенной атмосферой элитного покоя и делового настроения. Это странно, но я всегда хотела работать в аэропорту, носить прямые юбки и каждый день общаться с иностранцами. "Стерильную зону" под информационным табло наполняли магазины беспошлинной торговли, такие как знаменитый "Duty Free", кафе-рестораны. Объявили посадку на самолет компании "Alitalia" с двадцать первого выхода, направляющийся в Рим.

— Мы еще недавно там были, Аннка, помнишь?— Мария поддела меня локтем. Я фыркнула.

— Не лучшие воспоминания, Маш.

В чем-то я, конечно, преувеличила. С Италией были связаны наиболее значительные моменты моей жизни. Университет... ищейки... Дарин. Некоторые ошибки стоили того, чтобы их совершали.

— Девочки, вам не нужно разменять деньги?— Жульен намекнул на обменный пункт около сувенирной лавки и палатки со свежей прессой.

— Да, точно!— спохватилась сестра.— Как хорошо, что ты напомнил: во Франции просто жуткий курс! Жули, подождешь? Я оставлю сумку.

Жульен с готовностью плюхнулся один из соединенных между собой стульев около пожилого дядечки с пенсне на носу. Тот спал и всхрапывал.

— Une bonne compagnie (с фр. Хорошая компания),— заметила я, и Жульен, подмигнув, вытянул шею и принялся за чтение газеты, которую держал на коленях господин.

Мария постучала в окошко обменного пункта и заговорила на своем языке с девушкой по ту сторону стекла.

— Я пока журналы полистаю,— сказала я скорее сама себе, нежели сестре, и со скучающим видом направилась к вертящейся стойке, вытащив из нее Космо.

— Ты же ничего не понимаешь,— усмехнулась Мария спустя пять, а то и десять минут.— Я это барахло сотни лет уже в глаза не видела,— она прошла мимо журналов и присела на корточки за газетами.— Вот, смотри, "Аргументы и Факты"... Твою ж мать...

Я положила Космо обратно на полку и с недоумением уставилась на сестру.

— Что там такое?

— Иди сюда.

Столь краткий ответ, нетипичный для сестры, заставил мои пальцы похолодеть. Я осторожно наклонилась к ней, и когда увидела фотографию на главной странице, к горлу подкатила истерическая паника.

— Прочитай мне,— попросила я Машку,— все прочитай. Дословно.

Сестра перевернула страницу, где снимок женщины был растянут по горизонтали. Тело ее, прикрытое ворохом листьев, вышло вполне естественным, как будто она заснула, и платиновые волосы разлетелись по травяной подушке. Даже отсутствие пятен крови на кремовом костюме не настораживало больше.

— "хх.хх.2011 в пригороде Анапы была найдена Маргарита Ликович, двадцатидвухлетняя гражданка Украины. К моменту обнаружения у девушки отсутствовал пульс, но время смерти установилось позже в отделении городской больницы, где вслед за остановкой сердца у нее отказали все органы..."— так, дальше неинтересно. Они расписывают, что могли спасти ее, если бы нашли раньше... И, вот еще, слушай: "По проведении медицинской экспертизы не были обнаружены следы насилия, что позволило сделать вывод: Маргарита умерла естественной смертью. Анализы крови показали наличие в ней алкоголя. Предположительно, девушка в результате сильного опьянения решила срезать дорогу к вокзалу и пошла вдоль дороги. Споткнувшись, она полетела в канаву и не была в состоянии подняться. Свидетель Макар Иванович доказывает, что за минуту до ее падения видел, как девушка разговаривала с молодым человеком, и при этом он не мог оказаться причиной ее смерти, так как не подходил, по словам Макара Ивановича, ближе "чем за версту". Действительно, со спины подозреваемого невозможно было опознать, а потому врачи заключили официальное..."— ну, и так далее.— Мария так крепко сжимала газету, что помяла ее.

— Вы будете покупать?— крикнула нам продавщица.— Если да — то платите!

Мария оставила газету и, поднявшись, потащила меня за локоть обратно в зал.

— Я хочу посмотреть еще раз,— настаивала я, но поддалась воле сестры. Машка беспрерывно ругалась.

— Твою ж мать, Анка, твою ж мать,— она схватилась за голову и закатила глаза, после чего резко повернулась ко мне, и глаза ее блестели неистовым огнем мести,— как такое произошло? Как он ее нашел?!

— Я не понимаю, о чем ты,— я замотала головой, как полная дурочка,— в газете сказано... врачи установили...

— Какие нахрен врачи? Почему ж не Макар Иваныч, а? О боже!

Она зашагала вперед на своих высоченных каблуках. Жульен повернулся на ее шаги, и Мария, чтобы не будить пассажира в пенсне, отвела блондина в сторону. Нервно жестикулируя, она пересказала ему статью, а я продолжала стоять как вкопанная. Конечно, это его рук дело, в этом не было и сомнений. Каменная глыба легла мне на сердце. Я даже почувствовала жалость к Рите и скорбь от ее убийства. "Но что же она такого сказала? В конце концов, это мой отец... если кто и должен был устранять ее за раскрытие тайны, то только он!" Я кинулась к друзьям, намереваясь выплеснуть на них поток несастыковок в фактах, который выдавал мой мозг, слабый с недавнего времени к подобным вещам.

— Ты точно не понимаешь, Аннка, ничего...— Мария усадила меня на стул, а сама села рядом. Жульен безмолвно навис над нами.— Я давно знала, где искать папу. Как ты думаешь, я иначе успела послать документы для визы и получить ее в нужный срок? И я также давно договаривалась с Ритой о встречи. Это спектакль! Спектакль для тебя!— она выдержала паузу.— Но ты должна быть в курсе, Аннка, сейчас... я платила не за слово "Париж" на клочке бумаге. Думаешь, я совсем больная? Я задала совершенно другой вопрос, который мы обговаривали с Ритой до твоего приезда, и мне с огромным трудом удалось уговорить ее пойти на эту крайне важную сделку. Она рисковала, как никогда ранее, но мы рисковали не меньше. Он поклялся убить ее, если она выдаст тайну, хоть мы и не предполагали, что он прознает об этом, и действовали очень осторожно.

— Зато она не успела снять денег,— как всегда, Жульен был настроен крайне оптимистично.

— Сгинь, Жули! Не до тебя сейчас.

— Bien,— парень обидчиво пожал плечами. По его выжидающему выражению лица я бы сказала, что Жульен хотел напомнить Марии, как буквально минуту назад она изливала ему душу. Когда-то сильная, она ждала утешения и получила его. Но парень промолчал,— пойду куплю сэндвич.

— Какую тайну?— спросила я шепотом, когда Жульен ушел. Голос ослаб.

— Ты ведь догадалась, о ком идет речь?— Мария встревожено посмотрела мне в глаза. Я едва заметно склонила голову.— Он не человек.

— Это не новость.

— И он не оборотень.

Я убрала свою руку из-под ласковой, на редкость успокаивающей руки Машки. Она не обратила внимания на этот жест.

— Аннка, я боюсь за тебя!— воскликнула сестра.

— Ты боишься, потому что я почти что влюбилась в него?— прошипела я, не помня себя от гнева.— Потому что я не совладаю со своими чувствами? Или что я не смогу убить нашего врага в то время, как он и глазом не моргнет, делая то же самое по отношению к нам? Ты сомневаешься в моей преданности!

— Нет, Аннка, нет! Но ты хоть представляешь, с кем мы имеем дело?

— С кем же?

— Без понятия,— она откинула назад волосы и, скрестив пальцы, приложила их к губам.— Рита тоже этого не знала. И я догадываюсь, что он давно бы отомстил всем нам за Рейвел, если бы месть была его настоящей целью, а не просто прикрытием.

— Тогда почему мы сбегаем?— я не понимала логики. Все прежние представления перевернулись с ног на голову.

— Нет, Аннка. Это я сбегаю: меня ищут волчатки. А тебя ищет Люцифер неизвестного вида — считаю, это в тысячу раз хуже. Помог тебе уйти? Да, это в его стиле. О`Коннор ничего не делает без выгоды для себя, и маловероятно, что он надолго оставляет в живых безразличных ему людей. Можешь расценивать это как комплимент, хотя не с нашим счастьем. Чем менее ты полезна, тем здоровее будешь, в противном случае он выжмет из тебя последнюю каплю, но добьется своего.

— Ты ошибаешься, Маш,— возразила я с горечью,— он не помогал мне уйти. Скорее наоборот: он загнал меня в ловушку.

— Да неужели? Ты в этом так уверена?

— Абсолютно!

— Тогда можешь расслабиться,— сказала она в своей привычной наплевательской манере,— нас обеих хотят убить. Знаешь, а это радует: не верь и дальше, до самого конца. Мне спокойнее от того, что в аду моя сестренка не будет на правах женушки дьявола подбрасывать дров в мой скромный вечный костер.

— Очень остроумно.

Жульен вернулся с пластмассовыми чашками горячего кофе.

— Собирайтесь, девочки,— он подал нам кофе,— рейс объявили.

— Что, уже?— Мария поднялась как ни в чем не бывало.— Спасибо, Жули, ты ангел.

— Скажешь это на французском? И я забуду, как ты неблагодарна.

Приподнявшись на носочки, Мария наигранно похлопала ресницами и улыбнулась ему нежной девичьей улыбкой, настолько приторной, что любому дураку была ясна ее несерьезность.

— Не в этой жизни, сладкий. Как-нибудь в другой раз.

Они ушли далеко вперед и наверняка заняли места в салоне эконом-класса, пока я плелась сзади с посадочным талоном, как с пропуском в иной мир. Прежде чем пройти на посадку, я обернулась параноидально скользивший по на мне взгляд. Как бы ни шутила Машка, а я не собиралась проигрывать ищейкам ни при каких обстоятельствах.

Самолет из Москвы прибыл в парижский аэропорт Руасси-Шарль-де-Голль с опозданием на четверть часа. По прохождении регистрации я чувствовала себя как не в своей тарелке, разговаривая на корявом французском со всеми, кто о чем-либо спрашивал. В зале прилета было на удивление тихо, и лишь одна очередь, наша, тянулась от единственной рабочей стойки с горящим монитором до уборной. К слову, две очереди смешались в одну, и невозможно было разобрать, кто стоял в дамскую комнату, а кто собирался предъявить визу. Без чемоданов на руках мы справились относительно быстро и, проходя мимо багажной ленты, могли наблюдать столпотворение вокруг нее.

— Это не нашего рейса,— заметила Мария, глянув на табло. И вправду, чемоданы ждали лондонцы.

Я первой вышла на улицу. Аромат ночной улицы ударил в ноздри, и я невольно насладилась необычным, забавным из-за своей отчужденности от моей культуры, парижским воздухом. Такси, подъезжавшие к обочине, не стояли долго — их тут же занимали шустрые туристы, которые обошлись без огромных автобусов с надписями турфирмы поперек корпуса и гидами, болтавшими в воздухе табличками. Нам пришлось отойти от главного выхода в аэропорт к остановке, где мама Жульена обязалась нас встретить: парень позвонил ей перед тем, как мы прошли на посадку.

Остановка общественного транспорта и такси и вовсе была практически пустой. Небольшая группа студентов, занявших скамейку, создавала иллюзию присутствия. Я встретилась глазами с девушкой-блондинкой: с виду она походила на мою ровесницу, чем-то напомнив мне молодую версию Риты. Сделав вид, что рассматривает здание аэропорта, она обошла полукруг и краем глаза стала наблюдать за нами. Столь пристальный интерес меня смутил, но, к счастью, Жульен дал повод уйти из-под надзора.

— Prenons l`auto (с фр. Садимся в машину),— сказал он стоя у края дороги. Желтый автомобиль, похожий на такси, притормозил у обочины.— Marie, Annet, вы идете?

Я залезла в салон вслед за сестрой, а Жульен пристроился на переднем сидении.

— Bonjour, madame,— поздоровалась Мария и одновременно с этим обратилась к Жульену,— это последнее, что ты слышишь от меня по-французски.

— О, как я счастлив!— хмыкнул он с приторной улыбкой, которую позаимствовал у Машки. Я прикрыла дверь и также поприветствовала женщину за рулем. Она обернулась.

— Maman, ce sont mes cheries amies, Marie et Annet (с фр. Мам, это мои дорогие друзья, Мария и Анна),— представил он нас,— девочки, это моя мама, madame Devoir.

Ей было около сорока лет: элегантная француженка, как раз такая, об ухоженности и изысканности кого ходят легенды, захватывая эпохи мировой моды. Даже не короткие каштановые волосы, аккуратно уложенные в каре, и не утонченные черты лица придавали ей шарма — она улыбалась, в чем-то достойно, в чем-то снисходительно, как к детям, но улыбка не вызывала неприязни, а располагала людей к ее обладательнице. Шелковый шарф, повязанный вокруг шеи, и берет, что лежал на заднем сидении, были своеобразным атрибутом настоящей парижанки, каких показывают в кино.

— Зовите меня Жизель,— сказала она мягким голосом,— приятно познакомиться, Мари и Аннет.

— Просто Анна,— вылетело у меня. Жизель почему-то засмеялась.

— Хорошо, просто Анна. Mon coer, irons a la maison? (с фр. Едем домой?)

— Oui,— ответил Жульен и развернулся в кресле: его светлая кудрявая шевелюра, такая не похожая на материнскую, торчала над спинкой и закрывала мне обзор переднего плана. Такси, которое, как оказалось, водила Жизель за дополнительные доходы, понеслось по пригороду Иль де Франс до района, одного из двадцати парижских, где она жила.

— Обзорная экскурсия будет позже,— сказала Жизель, сворачивая на светофоре с бульвара в бесконечный лабиринт Латинского квартала. Она оставила машину на стоянке, и дальше мы пошли пешком по узким старинным улочкам с горящими на домах вывесками баров, уютных кафешек, книжных лавок и бистро. Несмотря на позднее время суток, парижане гуляли по улицам после тяжелого трудового дня. Латинский квартал считался у них студенческим, сочетал в себе несколько высших учебных заведений, включая Сорбонну. Из-за множества памятников архитектуры и исторических мест, цены на жилье в Латинском квартале во многом превышали средние: Жизель сдавала квартиру студентам и жила на ренту в другом местечке, подешевле и потише. Хотя тишина, как я успела убедиться, редка для Парижа: излюбленным транспортом у жителей были мотоциклы — они шли сразу же за миниатюрными машинками для удобства парковки "нос к носу", и в целом город был довольно шумным, чего и стоило ожидать от центральной части.

Апартаменты Жизель находились в самом сердце квартала Сен-Жермен в нескольких шагах от одноименного собора. В прошлом этот квартал был посещаем писателями, в особенности их привлекало вечно переполненное Caf? de Flore напротив Сен-Жермен-де-Пре. По вечерам любители джазовых концертов собирались, чтобы послушать живую музыку, а заядлые шопоголики бесцельно бродили по торговому центру Bon March?, первому в Париже.

Жизель сдавала меблированную однокомнатную квартиру, просторную и уютную. Благодаря большим окнам, выходящим на внутренний дворик; в дневное время она хорошо освещалась, и также радовал декоративный камин, установленный в центре гостиной.

— Так, значит, vous ?tes оборотни?— спросила Жизель, делая ударение на последний слог с фирменным французским "р".— Я сразу поняла это, когда вы сели в машину.

На крохотной кухоньке мы с трудом разместились за круглым столом, и мама Жульена подала кое-что перекусить, включая гусиный паштет.

— Maman, я не думаю, что этo une sujet correcte (с фр. верная тема)...— замялся Жульен и кинул взгляд на Марию, сосредоточенно ковырявшую вилкой в тарелке с овощами.

— Да, мы оборотни,— ответила она, не поднимая головы,— как и вы, Жизель, и ваш сын.

— Конечно,— Жизель кивнула. Ее короткая стрижка слегка растрепалась от этого жеста. Женщина неловко заерзала на стуле, когда пыталась подлить сока из графина в стаканы, но руки ее тряслись от неведомого дискомфорта.

— Вас смущает, что мы ваши враги?— догадалась я, немного опасаясь, что она пошлет мне волну угроз в ответ, презрительную усмешку или молча выйдет из комнаты. Так мог сделать любой патриот, который при встрече с нежелательным "гостем" отомстит за всю свою родню. А северяне в логове западников — те самые "гости", за кого никто и никогда не заступится.

— Вы не мои враги,— сказала она, наконец, и в ее серебряных с карими вкраплениями глазах появилась холодная уверенность,— Жульен не приведет в дом врагов.

— Тогда помогите нам,— вставила Мария.

Она молчала долго, напряженно, устремив взгляд на стену.

— Нет, я предоставила вам жилье, но остальное... нет,— и на этот раз она и вправду ушла.

Ни я, ни сестра не имели ни малейшего представления о том, как добраться к секретному институту исследований. Но с нами был Жульен и, кажется, он знал, где можно найти других ученых.

— Etes-vous pr?tes? (с фр. Вы готовы?)— спросил он, поднимаясь, когда за его матерью закрылась дверь. Снова ощутив свободу от ее влияния, Жульен взял инициативу в свои руки.— Я вызываю такси.

Мария расплылась в улыбке и с готовностью встала.

— Я знала, что ты тут не для украшения комнаты, Жули.

Спустившись на первый этаж, мы побрели по лабиринту к ближайшей автомобильной дороге, где ждала машина. Не успев отвыкнуть от этого вида транспорта, я откинулась в сидении как в знакомом и привычном месте.

— "Moulin Rouge", s'il vous pla?t (с фр. пожалуйста).

Да-да, ученые — мужчины, и они тусовались в кабаре. "Какая неожиданность!"— подумала я, обращаясь к ночному Парижу.

Глава 7

Бульвар Клиши потому и славился, что ежедневно его посещали ради известнейшего в мире классического кабаре. Название свое оправдывала пристройка к главному зданию: красная мельница с подсвечивающимися лепестками. Над входом горела яркая надпись на полукруглой крыше "Moulin Rouge". Броские вывески привлекали афишами предстоящих событий, в частности, именно они и рассказывали о репертуаре кабаре. Ради программы "Feerie" многие гости столицы оставляли напоследок все менее важные дела, отправлялись в кабаре, чтобы заранее приобрести билеты и провести вечер за просмотром блистательного шоу. В свое время "Мулен Руж" гордился Оскаром Уайлдом и Пикасо в качестве посетителей, нынче же завсегдатаями можно было спокойно назвать ученых из института генетических исследований. Ради них мы и выбрались из дома вместо того, чтобы провести хоть один вечер в тишине, с Марией и Жульеном.

— Что-то мне подсказывает, мы будем сидеть в самой заднице,— заныла Мария, когда, пробираясь сквозь толпу у входа к билетной кассе, ее задел локтем солидный monsieur.

— Не переживай, mon amour,— Жульен пробрался к ней, отпихнувшись от дамы в шляпе с огромными, как пляжный зонт, полями.— Я посажу тебя на колени, чтобы было лучше видно.

— Ох, спасибо,— буркнула она,— посади сразу на сцену. Эй, мужчина, вы в очереди!

Сестра пробилась к окошку и, перекрикивая гам, попросила три самых дешевых билета. Кассирша ее либо не поняла, либо не расслышала, и пришлось говорить Жульену.

— Как минимум сто евро за вход, за вычетом меню,— сообщил он,— не хотите ли подождать на улице?

— Вот уж нет!— Мария потянулась за кошельком.— Раз меня занесло в Париж, хоть посмотрю на полуголых баб, которые так нравятся нашим "ученым",— она изобразила кавычки.

Пока они покупали билеты, я отошла в сторонку и стала разглядывать плакат с бумагой "под старину" цвета пергамента: на него были нанесены бледно-розовые буквы. Тарифы были таковы, что на полноценное меню приходилось 175-200 евро с человека, на просмотр спектакля с предложением шампанского — 105, без шампанского — 95. Были также специальные скидки для детей. Вот только стоило ли приводить их кабаре — вопрос спорный.

Шоу начиналось в одиннадцать часов ровно. С трудом мы подобрались ко входу. Когда мы вошли, толпа рассосалась, и нам удалось без препятствий пройти к гардеробу. В фойе играл Жак Оффенбах с его известным канканом из оперы "Орфей в аду". Грация и торжественность внешнего вида гостей намекали на значимость для них этого похода в знаменитую достопримечательность, в то время как мы всего лишь искали кого-то, кто знал бы нашего с Марией отца.

Права была Машка: нам действительно достались не лучшие места. В зале, где сидения располагались таким образом, что в в центре стояли столики для двух-четырех посетителей, отделенные перегородкой, в разные стороны от нее разветвлялись столы для больших компаний, наши места оказались у дальней стены, в так называемом "балконе". Билеты на них оставались одними из последних нераспроданных. В основном на кабаре был аншлаг. На каждом столике стояли лампы, слабо подсвечивающие ближайшее пространство. Все прожекторы, естественно, были направлены на полукруглую сцену. Свойственный театральным залам ропот наполнял его разноголосыми звуками со всевозможными акцентами. Пчелиное гудение прочно заседало в голове, и я не могла дождаться начала представления, когда музыка заставила бы их чуточку притихнуть.

Официанты начали разносить меню, входившее в состав билетов. Мария провожала их голодным взглядом.

— Кажется, мы немного пожидились,— сказала она, наблюдая за тем, как ставят перед пышногрудой мадам и ее лысым кавалером по бокалу игристого.

— Если ты их отвлечешь, я попробую стянуть les bocals,— предложил Жульен. Как три жалких бедняка, мы сидели в душном углу и едва ли рассматривали сцену. "Деньги на ветер!"

— Вы бы лучше подумали, как в этом сборище найти наших друзей, а после этого пробраться к ним. Лично я не имею ни малейшего представления, как это провернуть и остаться незамеченными.

Общий свет погас, и при нас остались настольные лампы под винтажным абажуром.

— Они пока не пришли,— ответила мне Мария.— Я почувствую, когда оборотень проникнет на территорию. В крайнем случае у нас есть Жули.

— О, как приятно быть твоим запасным вариантом!— воскликнул Жульен, растопырив пальцы веером.— C`est formidable! (с фр. Это здорово!)

Шоу началось. Занавес поднялся, и под оркестровую музыку сцена зажглась лентами огней. Все гости, кто не успел сесть, поспешили занять оставшиеся места. Из-за кулис появилась часть труппы; вторая спустилась по декоративной лестнице. В глаза бросились вызывающие блестящие костюмы. Стразы, россыпь золота и серебра, перемешавшись, пестрила, как рождественская гирлянда. Высокие головные уборы прямо стояли на головах девушек, а разрезанные на ленты юбки не прикрывали то, что должны были прикрывать, в общем, как и верхние лоскутки костюмов. Разведя руки в стороны, они прокружились по залу и предоставили место своим пластичным коллегам.

Цвета менялись вне зависимости от спектра, головные уборы становились все изощреннее. Наряды откровеннее. Музыка задорнее. Мастерство и хореография держались на высшем уровне.

К середине спектакля, оторвавшись от зрелища, я начала всерьез переживать из-за того, что Мария и Жульен оба молчали. Причем Жульен не отрываясь следил за действием на сцене, а Мария скучала и неодобрительно поглядывала на выход.

— Где они?— спросила я шепотом. "Шикарно, триста евро за один вечер!"

— Они придут,— ответил за нее Жульен,— je suis sur (c фр. Я уверен). Это то место, которое они ни на что не променяют, даже если все спектакли знают наизусть. Peut-?tre, у них есть скидки.

— А вдруг они променяли "Moulin Rouge" на "Lido"?

Жульен передернул плечами.

— В таком случае nous sommes les idiots!

Танцовщицы вышли на следующий номер в одних только красных перьевых юбках и пушистых гребнях на головах; нити искусственных кристаллов болтались на шее в такт музыке. Мария резко выпрямилась и повернулась корпусу к дальнему отделению зала, куда усаживалась группка мужчин среднего возраста или выше того.

— А вот и наши птенчики,— пропела она.

— Как-то их немного.

— Куда тебе, Аннка, больше?— хмыкнула сестра и легонько стукнула Жульена.— Проснись и пой, Жули, сейчас начнем операцию.

На астральном плане появились горячие точки, обозначавшие прибывших гостей. Вслед за Марией и я смогла распознать их присутствие. Эти точки ясно говорили о том, что оборотни были выходцами из чужих стай. В дополнение к вездесущим западникам здесь обосновались и североамериканцы, западно-американцы — моя родня — и кое-кто из северян. Интеграция науки, к счастью, не зависела от межклановых войн.

Пригнувшись, чтобы не мешать зрителям, мы поползли в их сторону.

— Excusez-moi, madames et monsier, pouvez-vous attendre jusqu'? l'entracte? (с фр. Простите, вы не могли бы дождаться антракта?)— нас остановила дежурная, проверявшая билеты у входа.

— Да-да, конечно,— бросила Мария, проигнорировав ее слова: Жульен опережал ее и доползал первым до ложи ученых.

Они заняли крайний столик, зарезервированный у самого подножия сцены. Белых халатов не было и в помине: мужчины оделись подобающим образом в повседневную одежду. Заказав заодно и ужин, они расправлялись с едой, не обращая внимания на действие. Доносившиеся отрывки разговоров относились к привычным и жизненным интересам, не касаясь их рабочей стихии.

— Я вижу свободный стул,— прошептала Мария и поспешила присоединиться к мужчинам с громким "Здрасте", прежде чем ее бы вывели из зала охранники.

— Un soir fantastique, n`est-ce pas? (с фр. Хороший вечер, не так ли?)— Жульен поддержал ее. Я не знала, что добавить, и с коротким "Bonsoir" подвинула сестру на стуле с жесткой спинкой. Парень протянул им руку и сразу же представился,— Жульен Девуар.

Пять пар глаз уставилось на него с нескрываемым недоумением.

— Monsieur Bertrand,— представился мужчина в полосатом свитере, решившись начать с незванным гостем разговор.— Чем мы можем вам помочь, юноша?

Он говорил по-французски, мягко и плавно, будто речь его была речным потоком. Седые брови собеседника Жульена вопросительно поползли вверх; сухая улыбка подала знак, что он приготовился слушать.

— Мы ищем одного человека... скорее всего, он ваш коллега...

— Профессор Левицкий,— выпалила Мария, не дослушав его,— нам срочно нужно с ним связаться!

Интерес заставил второго ученого, который сидел рядом с нами, наклониться через стол поближе к нам.

— Среди нас его нет,— сказал он с отеческим кивком головы,— и никогда не было. Мы не знаем, где он.

— Позволь, Макс,— Бертранд перебил его,— не хочешь ли ты сначала узнать, почему этим детям нужен Николя. Так что же? Они не внушают мне подозрений, и я бы с превеликим удовольствием помог нетерпеливой мадемуазель,— он подмигнул Марии.

Не дав ей вставить слово, начал говорить третий месье в сером шерстяном пиджаке, обмотанный шарфом по самую бороду. С виду он был старше всех своих напарников.

— А вот мне внушают! Не хватало еще нам открывать ворота вражеским лазутчикам.

Он учуял запах нашего происхождения: глазки-бусинки подозрительно косились то на сестру, то на меня.

— Я дочь Николая, Мария.

— Анна, приятно познакомиться. Теперь вы поможете нам?

Если при нашем появлении на арене славы ученых сразило удивление, то после этих слов они лишились всяких аргументов.

— Боюсь, что, нет,— первым нашелся Бертранд, почесывая в темноте сверкающую лысую черепушку. Он пододвинул к нам ближе тарелку из меню "Toulouse-Lautrec" с непотным поджаренным сыром.— Угощайтесь, друзья, угощайтесь.

— Неужели это так сложно сказать, где он?— Мария отодвинула тарелку.— Или вы настолько ненавидите русских?

— Вы сестры,— отмечал месье в бежевом шарфе "Burburry",— но я часто имею дело с animaux (животными), и не похоже, чтобы вы принадлежали к одной стае. Я предположу, что русские объединились с американцами и опередили нас в модификации клеток. Быть точнее, в клонировании. Не исключаю вероятность, что одной из вас, если не обеим, вселили ген преобразования или "перенесли ядро", чтобы внедрить идентичных шпионов в исследовательский центр...

— Глупости, Макс,— Бертранд встал на защиту,— девочки не представляют угрозы нашим опытам. Их база — одиночная; материнская клетка одинакова. Но это не та причина, почему мы не можем вам ответить,— он продолжил, обращаясь ко мне с Марией,— это сложный вопрос, на который у нас нет ответа.

— Мы с Николя из разных лабораторий,— добавил самый молодой из группы, молчавший до сих пор,— у нас разные специализации, и мы не работаем вместе. Николя занимается наследственностью и изменчивостью организмов на начальных стадиях развития, а мы рассматриваем их глубже, на молекулярном уровне...

— Мне это ни о чем не говорит,— созналась я, подхватывая волну разговора,— знаете ли вы кого-нибудь, кто занимается тем же?

— И кто сто процентов знает? Я устала бегать по жалким забегаловкам: за один вечер мы просрали триста сотен, плюс перелет сюда!— поставив локоть на стол, она подложила ладонь под голову и чуть не спихнула меня с нашей общей седушки.

— Полегче с выражениями, мадемуазель,— произнес Бертранд с укором,— вы не нуждаетесь в них. Мой очень хороший друг работает в Лувре на выходных, и завтра вы застанете его на месте, если поторопитесь и к двум часам по полудню будете в музее. Я договорюсь, и вы встретитесь в зале с Моной Лизой.

— С картиной?— переспросила я. Бертранд усмехнулся себе в усы.

— Нет, это имя моего "хорошего друга".

Отвлекшись на представление, они больше не слушали нас. Коротко кивнув и повернувшись к сцене лицом, Бертранд дал понять, что беседа окончена. Мы возвратились на свои места.

— Мне одному показалось, что эти мужики чокнутые?— сказал Жульен, незаметно пододвинувшись к Марии. Она смутилась и отвела глаза, но не отодвинулась, видно, предсказав следующую реплику.— И что же я слышал? Настоящую французскую речь de vous, ma belle Marie. Обещания про последний раз канули в лету?

— Не верь женщинам,— ответила сестра невозмутимо,— если на волоске будет висеть чья-то жизнь, а волчатки захотят ее оборвать прежде, чем им дадут "отбой", я заговорю и на китайском.

— И моя жизнь тоже?

— Нет, вряд ли. Скорее всего я умру раньше тебя.

Столь странный флирт был мне непонятен. По спине пробежала дрожь от мысли, что Мария говорила не о их с Жульеном разницы в возрасте, а о вполне предсказуемых, очевидных и материальных вещах. Однажды в Венеции я чуть не потеряла ее, и тот чудовищный ужас совести и глухой боли жил в памяти напоминанием о краткосрочности жизни самых сильных хищников.

Как и обещал Бертранд, встреча с мадемуазель Мона (Mon`at) была назначена на два часа дня. Вернувшись ранней ночью в квартиру Жульена, мы практически сразу разошлись по комнатам: сил не оставалось даже на тщательные туалетные процедуры. Если еще учесть, что с Машкой мы путешествовали долгое время без сна, он был нам необходим, как воздух. Пахнущие весенним садом наволочки быстро нас убаюкали. Несмотря на подколки Жульена по поводу общей кровати, он все же лег в гостиной. Перед сном Мария призналась, что ей гораздо легче молиться, когда он ее не слышал. Почему-то эта формальная разница между католичеством и православием ее смущала.

И насколько долго бы мы не отказывали организму в отдыхе, а восьмичасового сна хватило для того, чтобы проснуться к одиннадцати. В расстроенных чувствах Жульен, растрепанный и вялый после ночи, хлопнул дверцей холодильника и объявил о его девственной чистоте. То бишь пустоте. И делать нечего — есть хотелось; нам пришлось быстренько одеться и выйти на улицу. Студенческие улочки предоставляли выбор кафешки на любой вкус и цвет.

— Я настаиваю на круассане,— сказал Жульен, даже не дав нам просмотреть меню,— и кофе. Хоть раз в жизни доверьтесь мнению настоящего француза!

— "Настоящий француз" собирается оставить нас голодными,— заметила Мария, отобрав у него ненавистную папку. Мы сидели в уютной забегаловке на углу дома и были единственными посетителями, из-за чего девушка-менеджер самолично брала у нас заказ.— А сам небось покушает всласть.

— Обижаешь, Marie, я не ем с утра.

— Оттягиваешься по-полной после шести? Это плохо для твоей фигуры, Жули, завязывай,— сестра подняла голову к менеджеру,— мне, пожалуйста, блинчики с мясом, "Цезарь" и стандартную колу, диетическую.

Жульен фыркнул и поступился принципами, заказав два круассана. Я решила рискнуть и отведать этот стандартный французский завтрак. Он вышел столь легким, что мне по-прежнему хотелось есть, и по настоянию сестры я взяла еще и суп.

В оставшиеся два часа Жульен устроил краткую экскурсию по центру Парижа. Утро установилось пасмурное, предвещавшее дождь. Тучи заволокли небо набухшими бутонами дымчатой ваты, наполненной промозглыми каплями. Но пока что дороги были сухими, и ничто не затрудняло путь. Сердце его — остров Иль-де-ла-Сите, омываемый водами Сены — билось за счет легендарного Нотр-Дам де Пари, или Собора Парижской Богоматери. Ныне собор воспринимался не как воплощение священного могущества религии и поклонения перед ней, своеобразная Мекка для верующих католиков, а как достояние парижан, архитектурная ценность готического и романского стилей. Над стрельчатыми порталами входов с помощью скульптур изображалась картина из Евангелия, включая Страшный Суд с англами и восставшими мертвецами. В дополнение к ним на крыше примостились гаргульи и химеры. Две плосконосые башни и их серая белизна камня вселяли мне ужас, хотя должны были предвещать наоборот праздность и невесомость. Но, представляя по фотографиям открыток внутреннее убранство собора с пересекающимися нефами, полуночно-мрачными витражами — розами — разных оттенков и органом, я захотела вернуться к набережной.

— Есть легенда,— сказал Жульен, будто мне мало было того, что я не особо верила сказкам, зато охотно додумывала их сама,— что оборотень-иноверец, которые связался с дьяволом, а точнее кем-то из его приспешников: ведьмой, колдуном или, чего хуже, демоном,— окажется на площадке перед собором. И тогда, встав на бронзовую звезду нулевого километра, он должен будет покаяться в грехах и попытаться войти в собор. В случае неискреннего покаяния, он сгорит в мучениях, и прах рассыплется по звезде. Иногда допускается повторная индульгенция, но уже в стенах собора.

— Что ты несешь, Жули?— Мария всплеснула руками.— Я этих историй наслушалась ой сколько! Покажи-ка лучше эту звезду...

— Marie, это всего лишь легенда,— воспротивился парень,— поэтому зря ты надеешься увидеть на ней прах, кровожадная моя.

— Я тоже хочу посмотреть,— сказала я, и Жульен вопросительно на меня посмотрел.

— Ты? Annet, у тебя были глаза, как у перепуганной souris (с фр. мышь).

— Да, я слышала, что на ней можно загадать желание.

Данное предложение заинтересовала и Марию, никогда не верившую в подобную чушь. Продвигаясь через толпу туристов, Жульен, не оборачиваясь, предупредил:

— Не совсем так, как вы представляете. Мало просто встать на нее и сформулировать желание. Оно не должно зависеть от ваших мыслей. Исполняется то, чего хочет ваше подсознание, душа... большинство опробовавших метод разочаровывается только потому, что загадывали не то, что в действительности хотели.

— Меньше слов — больше дела, Жули,— Мария прервала его и ступила каблучком на блестящую солнечную покрышку. Когда настала моя очередь, я испугалась, что мое подсознание выдаст по истине смелую идею. Шагнула осторожно, прикрыв глаза, и очистила голову от всяких мыслей, доверившись воле случая.

Не было и сомнений, что в самый посещаемый музей мира, накопивший бесценную коллекцию экземпляров художественного искусства и исторических артефактов, выстроится очередь. По своей сути Лувр — это бывшая резиденция королей, расположенная во дворе Наполеона. Ради того, чтобы своими глазами увидеть Нику Самофракийскую, Венеру Милосскую и шедевры Леонардо да Винчи и Рафаэля, со всего света съезжаются искусствоведы, творческие личности и любители прекрасного. Хоть я и причисляла себя к первой категории по неоконченному высшему образованию, лезть в толпу не хотелось ни капельки. Тем более с Лизой мы условились встретиться около входа в музей.

Самого входа, как известно, выполняла роль стеклянная пирамида. По проекту Франсуа Миттерана задумывалось, что от конной статуи Людовика XIV, через Триумфальную арку до Большой арки в современном бизнес-квартале Дефанс, будет пролегать Триумфальный путь. Но создание самой пирамиды из стеклянных сигментов, сопровождаемой двумя пирамидами меньших размеров и фонтанами, лежало на плечах Йо Минг Пея.

— Я думаю, Хеопс бы не одобрил такие новшества,— протянула Мария, критично склонив набок голову,— а вот мне нравится. Хоть что-то уникальное среди старого мусора.

— Старым мусором ты называешь свои вкусы?— переспросил Жульен.— Или я неправильно понял твою фразу при нашей первой встречи: "О, ты правда вырос в Париже? Я всегда мечтала сфоткаться у Лувра",— парень натурально изобразил высокую тональность ее голоса.

— Не у Лувра, а у пирамиды — я от нее в восторге! К слову, Жули, ты не сдержал обещания. Вот и верь потом вам, французам, помотросил и бросил, в Париж не свозил...

Надвигалась буря в виде обильных подколок друг друга, и я поспешила сменить тему.

— Кажется, это она, Лиза? Вон там,— я показала на коротко стриженную шатенку в желтом пальто до колена. Она спрятала замерзшие пальцы в карманах и притоптывала ногой от холода.

— Дождь начинается,— произнесла она вместо приветствия, поднимая голову к небу. Она не имела ничего общего с Моной Лизой гения Да Винчи: худое вытянутое лицо, черты которого смягчала мальчишеская прическа, пухлые губы и абсолютно обычные, человеческие глаза цвета охры. Ее английским был певучем, как трель жаворонка, с гортанными согласными.— Как я понимаю, вы друзья месье Бертранда? Мое имя Лиза, и у меня очень мало времени. Пройдемся для удобства в парк Тьюильри, там будет несколько тише.

Не дожидаясь нашего согласия, она оторвалась вперед и, обходя круговую перед площадью, направилась по асфальтированной тропинке мимо фигурно посаженных деревьев. В лабиринте низких аллеек она отыскала скамейку и присела на краешек.

— Не знала, что у Николя есть дочь,— сказала она, дождавшись, пока мы усядемся поодаль от нее,— точнее две. Эта новость стала сюрпризом для меня: за все время работы с ним мы ни разу не касались темы семей. И тем не менее вы здесь, и что конкретно вы хотите узнать?

— В первую очередь,— казалось, Мария перешла в наступление. Ей явно не приглянулась эта маленькая француженка, годящаяся нам матери по возрасту. И слишком уж она отчужденно смотрела на сестру во время разговора, иногда переводя взгляд на шапки кустов и надолго задерживая на нем внимание,— спасибо, что согласились встретиться с нами.

— А вас правда зовут Мона Лиза?— не вытерпел Жульен, и мадам наградила его мысленным пинком.

— Нет, молодой человек, это мой псевдоним. Я родилась в Португалии, но тридцать лет живу в Париже. Не правда ли это был важнейший вопрос из вашего списка?

Она демонстративно отряхнула солнечное пальто, будто на него насела сажа.

— Иди погуляй, Жули,— Мария перенесла было злость на парня, но быстро себя одернула.— Мадам Мона, когда вы в последний раз его видели?

— На прошлой недели я была моя смена, и я видела его у себя в лаборатории. Гарантирую, что он не вылезет из нее ближайшие несколько месяцев, разве что за пинтой пива. Наверное, вам бы хотелось получить точный адрес? И вы уже ознакомлены с правилами?

— Какими правилами?— переспросила я, озадаченная ее дополнением. Лиза сидела напротив меня, и даже не потрудилась повернуться лицом: было невозможно определить лгала она нам или нет. С одной стороны у нее не должно было иметься никаких предрассудков на наш счет. Но с другой — она вполне могла заключить договор с ищейками-соплеменниками о нашей поимке, благо те держали всех членов стаи в курсе своих основных дел и наверняка составили на нас с Машкей фоторобот.

— Когда я даю вам информацию, я лишаюсь ответственности за ее сохранение. Информация — главная единица, которой измеряют ценности в нашем мире, и вы, надеюсь, неглупые дети, чтобы самостоятельно делать выводы и принимать решения, как ей распоряжаться.

— Лиза, давай-ка без нотаций,— сказала Мария,— мы не в суде, и не надо нам читать свои своды дебильных законов.

— Я еще не закончила, грубая девчонка,— строго оборвала ее наша Хранительница Тайны за семью печатями,— если вас убьют за то, что вы знаете то, чего не должны, это не будет моей виной и кого-либо другого. Институт генной инженерии и исследовательских лабораторий находится под охранной, и вход в него ограничен.

— О, вот только не волнуйтесь — мы найдем его,— фыркнула Мария, делая жест рукой,— продолжайте, пожалуйста, с того места, которое возможно слушать без зевка. Господин Бертранд пообещал, что его "хороший друг" окажет нам великую услугу.

— Правда? Он так сказал?— она подняла нарисованные брови домиком.— "Хороший друг"? Мне лестно это слышать. И ты права, девочка, я слишком многим ему должна, чтобы отказывать, как ты говоришь, в услуге. У вас есть с собой карта?

Мы озадаченно переглянулись.

— У нас есть навигатор,— вспомнил Жульен и полез в рюкзак.

— Нет, это не то. Нужна бумажная карта.— Она посмотрела на нас, как на шайку недоумков и покачала головой, проворчав: "Туристы". Достав из лаковой сумочки помятую карту Франции с материком, похожим на майку, она развернула ее с изнаночной стороны и перевернула на коленях. Лист испещряли многочисленные маркированные пометки, красные, зеленые и черные крестики. Лиза вытащила глеевую ручку и нанесла новую линию на бумагу.— Ваш пункт отправления,— она ткнула в столицу и повела ручкой к юго-западу Франции,— а это — Французская Ривьера или Лазурный берег. Видите Марсель в устье Роны? До него можно добраться как своим путем, на поезде, так и на самолете. В пригороде Сан-Лазар,— Лиза поставила галочку правее и выше точки,— найдете университет Прованс Экс-Марсель-1, корпус факультета науки и технологий. Запомните, генетика не входит в программу обучения, потому существование лабораторий на верхних этажах известно только работникам. Как будете проходить через охрану — не мои проблемы, но советую назвать свое настоящее имя.

Лиза отдала карту Марии, и та с прилежным "спасибо" упрятала ее во внутренний карман куртки.

— И вы бы поторопились,— напутствовала она, прежде чем уйти обратно в музей Лувра и вернуться к экскурсионной группе,— вы не первые, кто сегодня спрашивал про институт и исследования Николя, которыми он, похоже, дорожит больше, чем своей родней. Au revoir!

После ухода мадам Мария предложила пройтись по набережной Франсуа-Митеран, отходящей от площади Лувра, и найти кафетерий с Wi-fi, чтобы зайти в интернет и в срочном порядке заказать билеты из Парижа в Марсель. Перейдя по мосту над Сеной, мы забрели в спальный район и наткнулись на ресторан Le Voltaire. Мария не зашла внутрь и у порога достала планшет.

— Жули, ты был бы не ты, если бы не спросил у шанелевой курочки про ее кличку, молодец,— одобрила она, водя пальчиком по экрану и набирая адрес авиакомпании Air-France.

— Je me sentais (с фр. Я почувствовал), что ты хотела спросить то же самое. Тебе не особо по душе мой народ?

— Да, я не люблю французишков,— ответила она, исподлобья глянув на него,— во всех проявлениях. Жули, пожалуй, ты редкое исключение.

— Marie, как бы я хотел etre (быть) исключением не только в этом твоем принципе.

Мне стало не по себе от безнадежности и грусти, прозвучавших в словах друга, и я отвернулась, не в силах видеть равнодушие сестры к таким нежным и по-детски искренним чувствам, которые бросались в глаза, как бы их ни облачали под шутку. Я догадывалась, что их связывала некая история, но не лезла с расспросами в их личную жизнь. Вместо того, чтобы откликнуться в той же манере, Мария выругалась на русском.

— Что случилось?— спросила я, узнав это ругательство. Оно значило очень-очень плохую вещь, и она меня заволновала.

— Карта! Гребаная карта заблокирована!— Мария сорвалась на крик и чуть было не уронила планшет на землю. Пешеходы, не замечая ее концерта, обходили стороной взбалмошную дамочку.— Поверить не могу... вторая катастрофа за два дня. Нас явно кто-то сглазил — зря я не сходила в церковь перед поездкой. Он ее заблокировал! Скотина! Почему именно сегодня?!

— Папа?— я не поверила своим ушам.

— Какой папа, банк! Так и знала, что не надо было его выбирать: надежность в обмен на жуткую процентную ставку. Подождите здесь, я проверю у администратора,— она вошла в ресторан и через пару минут вышла,— да, заблокирована.

— Это не проблема,— я сделала слабую попытку ее успокоить. У Марии дрожали руки, как будто от кредитной карты зависела вся ее жизнь. За последний месяц она превысила лимит в связи с частыми перелетам,— блокировки стоило ожидать. Но у нас есть Жульен, бедный студент, и женский шарм. Поедем поездом.

— Сейчас Сапсан не дешевле самолета,— отметил он, вступая в разговор. Мария прикрыла глаза, надавив пальцами на виски. Парень поспешил прибавить,— я поеду к маме и одолжу у нее денег. А вы возвращайтесь домой и ждите!

Отняв ее руку от лица, он вложил в ладонь ключи от двери и шагнул к дороге поймать такси. До Латинского квартала, предполагалось, что мы должны были добираться пешком. Мария сжала ключи и, обменявшись со мной согласием, кивнула в противоположную сторону. В поисках метро мы наткнулись на бывший вокзал, а ныне музей изобразительного искусство д`Орсэ, где провели около двух часов. Современная живопись осталась непонятной нам обеим, зато Мария развеселилась, озвучивая сюжеты глиняных табличек.

Вернувшись к Собору Парижской Богоматери, мы пошли по знакомым улицам. Честно сказать, для меня они были похожи как две капли воды, узенькие средневековые, отличающиеся от многих османизированных зданий, каменных неоклассических, и широких проспектов. Мелкий дождь заставил посетителей открытых кафе спрятаться под козырек, а владельцев — вынести и раскрыть а ля пляжные зонтики. Атмосфера умиротворенного спокойствия сподвигла книголюбов занять столики в этих кафешках и прокуренных барах или лавочки, что встречались у подъездов. Мы обе, Мария и я, неплохо ориентировались по городу и разбирались в дорожных путях, но вот Латинский квартал даже таких отъявленных путешественниц застал врасплох. Не вытерпев очередного поворота "не туда", Мария призналась, что так же, как и я, не знает куда идти.

— Еще эта паскуда льет,— она прикрыла рукой намокшую челку. Дождь усилился, окрашивая тротуар в грязевой серый, и потихоньку перерастал в самый настоящий ливень. Тучи скрыли малейший намек на солнце. Сапоги хлюпали по образовавшимся лужам и расплескивали дождевую воду.

— Нет-нет, погоди,— я увидела вывеску продуктового магазина, который находился всего в двух кварталах от искомого дома,— мы на верном пути.

В следующую секунду с неба посыпались капли размером с градины, и нам навстречу хлынул поток пешеходов, сбивающих соперников с ног, лишь бы добраться до укрытия.

— Тогда побежали — я слышу волчат!

После ее напоминания об ищейках, и я их заметила. Точнее не их, а его, одного. Как подсказывал внутренний радар, это был Рейли. Рейли в Париже. Сердце сковали железные тески; и от нарастающего страха я теряла контроль над мыслями. Хоть по идее я должна была найти Рейли и поблагодарить его за содействие в Риме, обостренные инстинкты твердили обратное: "Бежать, бежать не раздумывая!" Как и сделала Мария, на коду крикнув, чтобы я поторопилась. Еще мгновение я хотела убедить ее в том, что кроме Рейли нам никто не угрожал, я не учуяла ни Дарина, ни его папашки, ни мертвого Филиппа, но авторитетное влияние сестры и мои ноги потащило за собой. Я побежала, сталкиваясь с пешеходами, которые также бежали. Полоса препятствий отдыхает.

Обогнув фонарный столб, я притормозила, чтобы перевести дыхание. Мария уже скрылась из виду, но меня это не волновало: я знала, что она дождется меня у подъезда, а в экстренном случае почувствует опасность и вернется на подмогу. Но я никак не ожидала того, что на опустевшей улице мне вдруг перехватит дыхание и тело пронзит парализующая мышцы и режущая нервы боль, холодная и тупая, не поддающаяся разумному описанию. Ноги подкосились, и я с глухим стуком упала на колени, ладонями подпирая мокрый асфальт. Волосы, влажные настолько, что из них можно было выжать литр воды, заслонили лицо. Несмотря на это, краешком сознания я все же уловила звуки приближающихся шагов: десять метров, пять метров, два метра...

Когда он встал неподалеку от меня, оцепенение спало, не оставив после себя и отголоска прежнего действия, как анестезия.

Догадываясь, чем послужит мое замешательство, я вскочила, но была поймана за запястье сразу же.

— Ты как всегда нежен со мной,— сказала я тихо и раздраженно, уверенная в том, что мои слова будут услышаны и их не перекроет стук капель о черепицу крыш.

— Я не нашел другого способа остановить тебя,— ответил Дарин безразлично, крепче сжав мою руку, когда я попыталась вывернуть ее из стальной хватки.

— А зачем? Подарил бы мое убийство кому-нибудь другому? Уверена, что о нем многие мечтают.

— Не сейчас, Анна, не порть этот момент. Ты разве не скучала?

Я позволила себе посмотреть на него. Ощущение дежа-вю вспыхнуло на миг. Пустая, затемненная от дождя улица, боль в руке и коленях, мое гордое, доведенное до отчаяния сопротивление и сам Дарин. Как и всегда обескураживающе безупречен. Я слишком хорошо его запомнила. Темные мокрые волосы прилипли ко лбу, синие глаза казались черными. Высокие скулы, прямой нос и чуть выступающий вперед подбородок. Вряд ли я смогла бы изобразить улыбку так же искусно, как он. Улыбку, которая говорила: "Три с половиной дня — именно столько ты можешь продержаться, моя маленькая несмышленая девочка." На нем было то самое черное шерстяное пальто, в котором я впервые его увидела у Пантеона, вальяжно седевшего за крайним столиком. Самообладание и непоколебимая уверенность с тех пор непременно ассоциировались у меня с Дарином О`Коннором, ирландским ассасином, чье происхождение от оборотней со вчерашнего дня обернулось ложью. Но я не боялась более: самое страшное, что могло бы произойти в минуту встречи наших взглядов, это мои чувства к нему, вспышка нового неистового пламени, пожирающего тело и душу. И их не было. Я облегченно вздохнула, одарив его высокомерием, как партизан, который погибает, не раскрывая стратегически важной тайны.

— Значение этого слова не одинаково для нас. Хочешь убить меня — убивай,— я дернула руку,— но так обращаться с собой я не позволю.

— Думаешь, когти дали тебе власть?— спросил он насмешливо, приподняв один уголок губ.— Припоминаю, что тебе никогда не удавалось уйти от меня.

— Мне не нужны когти, чтобы иметь власть над тобой,— я вконец обезумила от адреналина, бившего в кровь от близости Дарина и его индифферентных охотничьих повадок.

— Ты играешь со смертью,— холодно предупредил он,— я не подталкивал тебя к этому. Мы могли поговорить и без нападок друг на друга.

— Нет, я играю с идиотом, Дарин!— я выпрямила спину, откинув волосы с лица.— Я сбежала от твоих ненормальных, озабоченных убийством дружков и сделаю это снова!

— Анна, ты сбежала только потому, что Рей открыл дверь. По доброте душевной, за твои прекрасные глазки,— он притянул меня ближе, от чего мне на выдохе свело ребра,— или по чьему-то приказу... печально, что ты так поверхностна, и последний вариант не пришел тебе в голову в первую очередь.

Вспышка молнии озарила мои собственные слабые догадки; в небе незамедлительно прогремело.

— Хорошие герои память не оставляют, верно, Анна?— продолжал Дарин, погружая меня в слепой омут своего баритона с лживо мягким ирландским акцентом.— Если ты еще не догадалась, у меня пока нет цели тебя убивать, в отличие от моих компаньонов. Мне нужна твоя сестра, и я сильно надеюсь, что ты не в курсе зачем.

Но я, похоже, была в курсе. Маргарита Ликович поплатилась за это знание, передав его Марии, и теперь настала очередь и ей встретиться с Дарином лицом к лицу. Я бы этого не допустила даже под угрозой смерти от руки бывшего возлюбленного.

— Ты убил Риту,— прошипела я, одержимая огнем мести в глазах, и с силой дернула руку. Дарина не тронула моя тяга к свободе.

— Она влезла в игру, куда смертным вход заказан. Мало того, она обладала той информацией, которую в любом случае не смогла бы защитить. Не я, так другой бы это сделал: она сидела занозой не только в моей заднице.

Я хотела ему возразить, но Дарин меня не слушал. Я видела, как он приподнял голову, будто прислушиваясь к чему-то, и взгляд сфокусировался на конце дороги за моей спиной, зрачки расширились. Одновременно с ним я уловила тонкую нотку исходившего от Марии сигнала. Недолго думая, я взмахнула левой рукой, которую он не держал, выпустила длинные, загнутые к концам когти и полоснула ими по мягкой податливой плоти. Рефлекторно Дарин ослабил хватку, и я освободила запястье. Когда из глубокой борозды мне ладонь упало две капли крови, я подняла на Дарина глаза. Он смотрел прямо на меня, и выражение его лица, спокойное, не дрогнувшее, ясного говорило о том, что он ждал этого шага от меня даже раньше, чем я пошла на него. Развернувшись, я пустилась бежать. Без оглядки; если бы я повернулась, упустила бы время, отведенное мне для того, чтобы предостеречь сестру и спрятаться с ней в квартире. Дарин меня не останавливал. Над Парижем грянул последний гром, и ливень прекратился так же резко, как и начался.

Глава 8

Ночью ударил гром. Я перевернулась на бок в кровати, которую мы делили с Марией. Сестра не шелохнулась, а я, не в силах сомкнуть глаз от обуревавших голову мыслей, уставилась в окно. Ослепительная вспышка на секунду озарила комнату и прикроватный столик; змееподобная молния располосовала бесконечно темное, синее небо, поделив его на две неравномерные части. Ветер бился в окно, и от сквозняка легкая тюль подлетала над полом — издали при приглушенном свете она напоминала призрака, спустившегося с Монмартра.

Я не могла перестать думать о Дарине. Встреча с ним не казалась неожиданной; мало того — я чувствовала приближение этого мига неминуемого "свидания", была как никогда уверена в том, что Дарин, если захочет чего-либо достичь, не остановится не перед чем, а расстояния между нами для такой состоятельной персоны — сущий пустяк. Я со вздохом откинулась на спину. Отчего-то в душе зарождалось сомнение относительно того, смогу ли я дальше со спокойной душой переносить его общество, а старые, давно забытые ощущения не захватят меня в плен своего всепоглощающего влияния. "С чего ты взяла, что вы встретитесь вновь,— мои полные оптимизма остатки незахваченного сознания внушали надежду на спасение от клана О`Конноров,— судя по всему, Дэру понравилась встреча не больше, чем тебе самой." Но, откровенно говоря, мне мало верилось в наставления внутреннего голоса. Ведь я так и не узнала причину, по которой Дарин не отпускал меня столько времени даже при отпадении причины мести за сестру. И также я крайне удачно его поранила. По возвращении домой, пряча руку от сестры и Жульена, я проскочила в ванную и несколько раз промыла ее с мылом, как будто была серийным убийцей с кровью под ногтями. Хоть Дарину эта царапинка и не принесла серьезного ущерба, как-никак оборотни излечивались крайне быстро, фактически на глазах, я так и не отделалась от панического страха. С новым раскатом грома я зажмурилась, чтобы не глядеть на когтистые лапы, образованные на стене тенью деревьев.

Проснулась я ни свет ни заря, что было удивительно для меня: я никогда по доброй воле не вставала раньше девяти-десяти часов. Утро выдалось теплое и солнечное, несмотря на ночную катастрофу. Я спустила ноги с кровати и на цыпочках, дабы не разбудить Марию раньше времени и дать нам обеим несколько часов тишины, просеменила к ванной комнате. Жульен уже проснулся и готовил ароматный французский завтрак из все тех же круассанов и кофе.

— Bon matin,— поприветствовала я Жульена, усаживаясь на высокий стук с железными ножками,— мы так и не виделись вчера, поздно вернулся?

Парень оставил лопатку — он готовил для себя яичницу, не удовлетворившись одними круассанами — и повернулся ко мне, широко улыбаясь. Его светло-русые волосы были гладко расчесаны, но на концах тем не менее завивались. Я не обделила бы вниманием и дорогое сочетание цветов: золота волос и серебра глаз,— такое привлекательное для любой девушки. Надув щеки, Жульен еще с минуту раздумывал над ответом.

— Я пытался достучаться до maman и одолжить у нее денег,— сказал он с неподдельным разочаровнием в голосе,— и получил вместо этого кукиш.

— Что она тебе сказала?

Жульен переложил яичницу в тарелку и, выключив плиту, вернулся ко мне за стол.

— Ma amie, ты не поверишь. Она решила, будто Marie собралась меня использовать. Мне так и не удалось ее переубедить.

— В чем-то она права,— возразила я, чем вызвала у Жульена всплеск мгновенного интереса,— не отрицай, что именно поэтому она резко подобрела к тебе.

Да, нам были до смерти нужны наличные для поездки к Французской Ривьере, но чисто по-человечески я прониклась к Жульену жалостью и не удержалась от того, чтобы не открыть ему глаза на без того вопиющую правду.

— Non, Annet,— Жульен покачал головой для убедительности.— Мы с Marie слишком давно знакомы. Не будь этих трех, а то и четырех лет, я бы, вполне возможно, и согласился бы с тобой... Но не сейчас. Как ваш друг... прости, в первую очередь, как ее друг я обязан сделать все необходимое, чтобы уберечь.

Жульен размешал ложечкой сахар в стакане с кофе и аккуратно приподнял ее.

— К тому же,— продолжил он,— это действенный метод подняться в ее глазах.

Я не скрыла раздражения.

— Зачем, Жульен? Зачем?— мне до боли хотелось вложить в его светлую голову простейшую истину.— Мария — не тот человек, ради кого стоит из кожи вон лезть, чтобы завоевать! Она не ответит взаимностью, и знаешь почему? Потому что она рысь по натуре. Она дикая, самоуверенна, независима и отлично оценивает свои способности, чтобы чувствовать себя вдобавок сильной. Как мне казалось, это всегда отпугивало мужчин и должно было отпугнуть тебя рано или поздно.

— Нет, нет, Аннет, меня не отпугнет,— в юном оборотне проснулась стойкая убежденность в том, к чему он стремился, пускай его цель и была недостижимой.— Я пытался сблизиться с ней и буду пытаться снова и снова. С каждым разом она все ближе.

Я протянула руку к крекеру в вазочке и обмакнула его в чай, заваренный в течение разговора.

— Как глупо, Жульен, как глупо! Нашел бы ты лучше девочку своего возраста... ты мне нравишься, Жульен, и, зная свою сестру, я хочу тебя предостеречь! Да, нам сейчас нужны деньги, и твоя помощь пришлась бы очень кстати, но только не путем таких жертв. Мария жестока в плане любви, и всего такого.

— Не говори мне про разницу в возрасте, ma chere. Это последнее, о чем бы я думал... И к слову о деньгах, я собираюсь навестить своего школьного друга и попросить у него немного в долг. Кто-кто, а Пьер мне не откажет, так что готовьтесь к скорому отъезду,— он улыбнулся немного натянуто, будто думал вовсе не о чужих финансовых проблемах,— у тебя определится мой номер? Я позвоню, когда договорюсь с ним о сумме.

В молчании под равномерное тиканье громадных настенных часов в виде колокольни мы доели завтрак. Жульен, к моему удивлению, не захотел видеть Марию прежде, чем сможет ее чем-то порадовать, а потому покинул квартиру через четверть часа после того, как убрал остатки завтрака и помыл посуду. Признаться, мне не нравился его решительный настрой. Я догадывалась, какие сильные чувства он питал к Марии, стараясь угодить ей во всех ее прихотях, желаниях и потребностях, и у меня не возникало даже сомнений в том, с какой легкостью сестра способна сломить его, не просто ранить, а растоптать его чувства. Конечно, я в тайне надеялась на ее благосклонность и незамерзший осколок ледяного сердца, который не позволит ей грубо отвергнуть мальчика. С другой стороны, даже в попытках пресечь любовь на корню Мария потерпела неудачу, и сейчас активно настраивала Жульена на романтический лад, бессовестно пользуясь женскими чарами. В чем-то она напомнила мне Дарина. В равнодушии и хорошей актерской игре: я знала не понаслышке, какого быть марионеткой в чужих руках и не иметь возможности противиться внутренним порывам или внешним, как стайка ищеек, раздражителям.

Я прошлась по кухне до холодильника, дверцу которого украшали десятки цветных магнитов, привезенных из разных стран мира. "Наверное, у Жизель такое правило для квартиросъемщиков — привозить ей магниты,"— подумала я, с тоской сняв с дверцы магнитик из Рима. На нем был изображен Колизей, первое место, куда меня повел Дарин. Я повесила магнитик на место и принялась искать какую-нибудь мелочь из Парижа, столицы страны, которая, как ожидалось, принесет мне намного больше "радостных"и "приятных" моментов за время пребывания в ней.

Из спальни донеслись кроткие шаги, ставшие уверенными и тяжелыми после того, как Мария покинула ее пределы. Походкой "с бодуна" она дошла до ванной комнаты, закрылась в ней на время и включила воду. Я быстро убедилась, что Жульен действительно ушел: мне, в точности как и ему самому, отчего-то не хотелось их встречи. Ведь я еще не успела переговорить на правах последней сплетницы об их отношениях. При отсутствии своей личной жизни я непременно лезла в чужую.

— Привет,— бросила сестра, заходя на кухню,— что на завтрак?

— Что приготовишь — то и будет,— отозвалась я, насладившаяся уже тем, что приготовил Жульен. За время работы официанткой и коротких обеденных перекусов я разучилась, можно сказать, готовить.

— Хорошо,— сказала она, прохаживаясь в джинсах и толстовке с поднятыми рукавами мимо плиты и раковины. Черные волосы были завернуты в полотенце. Достав сыр и присмотревшись к нему, Мария извлекла из холодильника масло и спросила как будто невзначай,— а где Жули?

— Именно о нем я и хотела поговорить,— я быстро схватилась за удобную мне тему. Мария прищурилась, не глядя на меня, и полезла в шкафчик за остро заточенным ножом.

— И о чем же ты хотела поговорить, Аннка? А я, вот, думала, что тебе хотелось рассказать мне о вчерашнем приключении, разве не так?

— Нет, не так,— огрызнулась я, кинув на нее жесткий взгляд,— и мне не о чем рассказывать: если ты помчалась впереди самолета и забыла меня на промозглой улице, то здесь кое-кто другой должен оправдываться.

Мария отложила нож и, уперев руки в бока, повернулась ко мне.

— Неужто я? И по какому же поводу? Аннка, не я вчера кого-то разукрасила ноготками и отстала за сестрой под дождиком в месте, где нам категорически запрещено бродить по одиночке. И кто же был этот несчастный?

— Это была я, ясно тебе? Я упала на асфальт, пытаясь угнаться за тобой.

— Да? А я вот не почувствовала в радиусе десяти метров вокруг тебя ни одного волчонка, а уж тем более с именем Асфальт.

Сестра мне подмигнула; зрачок ее желтых кошачьих глаз сузился в толкую полоску от удовольствия и вновь приобрел натуральную круглую форму. Мария вернулась к приготовлению бутерброда.

— Ты дьявол, Машка!— ощетинилась я, почувствовав невыносимый укол злости и тягучей несправедливости. Если я всеми правдами и неправдами старалась огородить ее от Дарина, помешать ему добраться до сестры любыми способами, то в благодарности получала издевки с непонятными намеками.— Между прочим, Жульен не достал денег.

Мария на миг замерла с поднятым над доской ножом и, склонив набок голову, спросила отстраненно, будто ее не волновал ответ:

— Правда? Как так? Он обязался достать их и поиграть в благородного рыцаря,— она отрезала от буханки черного хлеба ломтик.

— Ну не всем же бегать у тебя на побегушках.

— Жули хочет проявить себя, почему бы и нет? Не нам ему мешать,— сказала Мария,— тем более я его об этом не просила — мы вполне смогли бы добраться до Ривьеры автостопом.

— Сегодня он поехал к своему другу, просить в долг. Не думаешь, что это нечестно по отношению к Жульену? Он из сил вон выбивается, чтобы произвести впечатление, а тебе хоть бы что! Словно все в мире тебе чем-нибудь обязаны! Зачем ты взяла его с нами; таким образом мучить? Тебе доставляет удовольствие наблюдать за страданиями других людей?

— Прекрати, Аннка,— отмахнулась Мария,— какие страдания? Мы просто друзья! А если у кого-то на этот счет другое мнение, то этот кто-то его отлично скрывает. Жули попросил подбросить дядя, а не он сам, и все остальное, что ты говоришь, — полный бред. Будешь кусочек сыра: я много отрезала?

— Дала бы ты ему шанс, Жульен — замечательный. Ну, да, он несколько наивный, по-детски наивный... и слишком добрый. Тебе нужен тот еще крепкий орешек, которому удалось бы сломать стержень и приручить тебя, но это все — стереотипы!

— Жули еще совсем мальчишка,— хмыкнула она, пододвигая ногой стул, чтобы сесть напротив меня.— Он не понимает, как губительны чувства среди нас, оборотней из разных стай. Быть до конца честной, это главная причина, почему я не даю ему шанса. Волки не умеют любить, запомни. Они любят только своих, а чужих используют. На чужих охотятся. Чужих убивают. Мне нет ему доверия, пока я знаю, что его сородичи мечтают отведать моей крови или просто закопать в холодной земле, как пытался сделать младший О`Коннор. И тебе, дорогая, не советую проникаться к нему симпатией, несмотря на наше как бы родство: когда найдем папу, и все закончится... тогда и будем думать, как жить дальше.

Мария закончила монолог бутербродом, и чавканье заглушило все другие звуки. Я приподнялась и вышла из комнаты, оставив сестру завтракать в одиночестве. Ее слова меня обидели. Нет, не за неразделенную любовь Жульена я переживала. Мария который раз открывала мне глаза на истину наших взаимоотношений с другими стаями, но я вслепую обходила ее стороной. И она также обронила фразу: "А я вот не почувствовала в радиусе десяти метров вокруг тебя ни одного волчонка",— в то время, как Дарин находился в недопустимой близости от меня. У меня не имелось даже догадки о том, кто он и как его семье удалось обрести влияние в кругах оборотней. "Империя О`Конноров",— говорила Мария. Ее слова вертелись у меня в голове пустыми комьями. Я пропускала их; не было ни малейшего желания возвращаться в прошлый вечер и вспоминать Дарина, который неизвестно зачем вернулся за нами.

В воздухе витал запах сырости от мокрого после ночи асфальта. И хотя переулок оживился, парижане, озабоченные каждый своим делом, сновали под балконами обычных жилых домов, не поднимая головы.

— Ты еще здесь?— Мария вошла в комнату, не оглядываясь на меня. Я слышала, как открылась дверь на балкон, и он сразу же стал тесным для нас обеих. Сестра поставила рюкзак на табуретку и выпотрошила его до основания: на пол полетели носки, белье, и вместе с тем салфетки и обертки от нашего дорожного обеда.— Аннка, ты обиделась на меня?

Мария потрогала меня по плечу, но я его одернула. Да, я обиделась, в том числе и потому, что никогда прежде я не была так далека от понимания ее поведения, ее мотивов, ее образа мышления... ее самой.

— Входная дверь,— сказала я непроизвольно, услышав щелчок железного замка, и перегнулась через ограждение. Но на пороге к тому времени никого не оказалось.

— Да, я слышала,— Мария подтвердила мои способности к острому слуху, хоть и не придала этому звуку значимости. Пребывая весь день в странных чувствах ожидания и неосознанного беспокойства, я покинула балкон, прикрыв за спиной шторкой. До последнего момента сомневаясь, я подошла к двери, ведущей из общего коридора в квартиру, и приложилась к ней ухом. "Так и есть, кто-то идет",— я отпрянула от двери, моментально влетев мыслями в иное измерение, которое явно показывало всех оборотней на единой карте,— "нет, он человек, но что ему здесь нужно? Может, очередной квартиросъемщик?" Ранним утром нас уже успел навестить бывший арендатор, забывший в квартире свой портсигар. Звонок не был неожиданным. Я взглянула в глазок и, несколько оробев, приоткрыла дверь настолько, насколько позволяла цепочка.

Молодой человек лет девятнадцати-двадцати в костюме с нашитым на пиджаке названием компании, нагнулся и взглянул на меня настойчивым, утомленным — хотя время не было поздним — взглядом.

— Это вы... простите,— он взглянул на визитку,— Анна Левицкая?

— Анна Фаррелл,— поправила я машинально и, уловив его замешательство и намерение извиниться, чтобы уйти, добавила,— но Левицкая это также я. Я могу чем-то помочь?

Он еще размышлял, верить мне или нет, но, видимо, не горел желанием выяснять мою истинную фамилию.

— У меня для вас посылка.

— Троянский конь от ищеек?— сострила я, догадываясь, что он даже не подозревал о существовании оборотней.

— Excusez-moi?

— Секунду,— я прикрыла дверь, сняла позолоченную цепочку и вновь открыла. В лицо уткнулся роскошный букет из белых роз и багряных хризантем. Сочетание белого и жгучего алого цветов не просто резало глаз, оно будто несло в себе скрытый контекст, знамение. Угрозу, прикрытую мягкостью. Мне даже не составило труда сыграть в "Угадай отправителя".

— Простите,— парень случайно спрятал визитку в карман и достал ее, чтобы вставить обратно в букет,— распишетесь о получении?

Трясущимися руками я приняла презент и расписалась в бланке.

— Всего хорошего,— он удалился, а я с секунду размышляла, оставить ли букет на пороге или внести в дом.

— Аннка, кто там?— крикнула Мария с балкона и собралась выйти наружу. Отдернулась штора, и ее туфли застучали по паркету. Я быстро вдохнула запах цветов, невзирая на то, что они могли быть отравлены. "Хороша бы была, Белоснежка,"— хмыкнула я в ответ на свою глупость и ловким движением выудила из недр объемного букета записку; она была сложена в конверт и заклеена. Когда Мария, приподняв бровь, взглядом сфотографировала меня, опешившую от внезапного подарка, и сам подарок, я уже успела спрятать и записку, и визитку в широкий карман свитера.

— Моя маленькая сестричка успела обзавестись французским дамским угодником?

— Это тебе,— я поспешила всунуть ни о чем дурном не подозревающей сестре букет растений.

— Ты никак шутишь?— она не поверила ни на грамм.— А карточка с именем?

— Принесли без нее,— я выдавила лживую улыбочку,— наверняка от Жульена.

— Ты думаешь?

— Уверена! Посмотри,— я осторожно прошлась пальцами по бархатным лепесткам ближайшей розы,— это в его стиле. Розы, хризантемы...— "Что ж ты несешь? Белые розы, черт возьми, откуда он узнал о них?" Все детство я выращивала в специально отведенном мне уголке клумбы белые розы, каждый день поливала их и следила за распускавшимися бутонами, как за чудом света, которое рождалось на глазах. Возможно в Риме, у Колизея, где росли кусты дикой розы, я ненароком приметила любимые цветы.— Ты же любишь розы!

Я стреляла холостыми.

— Желтые,— скептически заметила сестра, но поднесла букет к носу,— пахнет вкусно. В нем не было никакой записки?

Легко поворошив цветы, я покачала головой.

— Нет, ничего... но сегодня утром, когда мы говорили на кухне, он что-то упоминал...

— Что же?— глаза Марии, к моему удивлению, загорелись интересом.

— Ну... вроде как он хотел сводить тебя на Елисейские поля, погулять и там же поужинать...

"Жульен меня убьет, точно убьет!"

— Нет, это на него не похоже,— повторила Мария, с недоверием вертя букет во все стороны,— тем более Жули не стал бы приглашать меня через тебя. Он бы сделал это лично, причем,— она стала говорить в нос,— на французском.

— Не тебе знать, как бы он сделал. Я только передаю информацию,— я шмыгнула в ванную комнату, где под шум воды спокойно распечала конверт.

"Конечно же это его почерк,— мной обуревала злость,— когда ты успокоишься, Дарин, когда?!"

В письме было всего две строчки. Самые странные, учитывая адресата на визитке, строчки.

"В 21.00, ресторан "Le Jules Verne" Эйфелевой башни. Настаиваю на выяснении кое-каких деталей нашего последнего соглашения, Мария.

P.S."Приходи одна, если не хочешь вмешивать в дело Маргариты и Рейвел свою обожаемую сестру."

Д.О`К"

Решение появилось быстрее, чем я начала его искать. "Я пойду на эту долбанную встречу вместо Марии и не дам ей попасться на уловку Дарина. Какие бы соглашения, опасные для ее жизни, они ни заключали." Сомнений не было: Дарин узнал о том, что Рита рассказала Марии о его сущности, он не мог оставить это деяние безнаказанным. "Но мне он ничего не сделает,— непойми откуда во мне проснулась напыщенная уверенность в себе,— а если и нет — он пожалеет о том, что связался со мной, пускай даже для этого ему придется меня убить. В любом случае он не тронет больше мою семью." Я посмотрела на себя в зеркало, не узнавая ту девушку, которой он меня сделал. Не считая волос, мы были похожи с Марией, как суррогаты. Мои волосы потихоньку начали темнеть — смывалась краска для волос. "Приложить усилия, и я смогу до вечера смыть эту гадость или поискать в запасах Жизель смоль",— я пропустила прядь через пальцы.

Я достала мобильный телефон, найдя в нем недавно записанный номер Жульена, и в одном смс изложила суть дела и свою личную просьбу. "Раз уж записалась в свахи, так действуй до конца",— я улыбнулась мыслям и вышла в прихожую как ни в чем не бывало. Мария все еще держала в руках букет белых роз и красных хризантем, придназначенный для меня, и скрывала за вдумчивостью некие личные приоритеты.

Глава 9

Мария

"Это безрассудство, да еще какое!" — думала я, прихорашиваясь перед зеркалом. Точнее, сказать, что я прихорашивалась, было сложно: я редко это делала в силу своей зашкаливающей самоуверенности.

— Аннка, мне нужна твоя помощь!— возопила я, когда не нашла ничего умнее, чем позвать сестру, известную любительницу французского туалета, на подмогу. Она уже час как закрылась в ванной и не выходила. Не то чтобы это вызывало у меня подозрения — по крайней мере, она сильно переживала расставания со злодеем-красавчиком, кому я хотела выпотрошить кишки наружу, — но, проходя мимо двери, я вдыхала тонкие струйки зловоний краски для волос, и я испытывала странное эстетическое удовольствие оттого, что сестра наконец решила воспользоваться моим советом и закрасить черные отросшие кончики. Да, тяжела судьба брюнетки-рыси.

— Аннка, мне выходить через двадцать минут... тому назад,— я заправила наручные часики в рукав,— а тут огромное гнездо на голове...— "И как-то странно трясутся руки". Я глубоко вздохнула и обозвала себя мысленно маленькой и глупой школьницей.

в ответ я получила, как пощечину, грубое молчание и, плюнув на все это дело, проскользнула в пальто и выскочила в коридор.

Запах сырости после дождя просочился в старое строение дома. Пока я сбегала по ступенькам и корила себя за то, что согласилась на такие рискованные для самолюбия эксперименты.

Латинский квартал, как мне кажется, можно смело назвать сердцем общественной жизни Парижа. Как дневного, так и ночного. Здесь были самые главные для меня вещи: свежая, бурлящая до искрящихся пузырьков, переполняющая сосуд энергия вечного праздника, научной тяжести и легкого флирта, а также нескончаемый поток студентов, причем всех возрастов. Как я заметила, в Сорбонне не было возрастных ограничений, и любой желающий, сдав определенные экзамены, мог поступить во всемирно известный университет и на честной основе получать там образование. Я стреляла глазами по толпе, вылавливала из туманных и сосредоточенных, горячих и ледяных, игривых и суровых взглядов те, что заставляли мурашки бегать по коже. От одного осознания того, что Париж — не первый чужой город, который я посещала в последние дни, но он был сказочно отчужден и непостижимо близок мне в одно и то же время, мне становилось не по себе, и от этого просыпался интерес. Смесь современности и средневековья порой раздражала, хотя бесконечные сувенирные ряды и заведения изысканной гастрономии не давали подвергнуться унынию.

Я дошла непонятно какими закоулками до Сорбонны, где Анна — ох уж эта посредница — устроила нам встречу с Жульеном. В глубине своей кошачьей души я догадывалась, что это ее рук дело, а не застенчивого на деле парня, но причина, по которой я вышла на улицу и не послала обоих к чертям собачим, была слишком простой. Мне даже стыдно ее озвучивать. Всего лишь природная жажда свободы и необходимость выбраться из замкнутого пространства.

— Вы знаете, кому предназначалась эта церковь?— спросил меня неожиданно молодой человек с мольбертом в руках и типичной шапочкой вольного художника.

Я воззрилась на это, по его восторженной интонации, архитектурное произведение искусства и скосила под дурочку.

— Нет, monsieur, мне не доводилось.

Его французский акцент почему-то раздражал меня намного больше, чем акцент Жульена. Возможно, потому, что Жули я знала с пеленок, а жеманные французики пока не грели моего сердца.

— Это Капелла Святой Урсулы Сорбонской,— он показал на храм купольного типа,— а вы видели церковь Святой Женевьевы в 5-м квартале? "Aux grands hommes la patrie reconnaissante"— плодекламировал он томным голосом,— что в переводе: "Великим людям благодарная отчизна". Усыпальница великих людей! Виктора Гюго, Вольтера, Рене Декарта, Мари Кюри, Жанна Монне...

— Marie!

Не дослушав речи ценителя искусства, я ухватилась за звуки голоса Жульена, как за спасательный жилет, брошенный мне горячим спасателем Малибу. Мой новый незнакомец еле заметно поклонился и с легкой поникшей улыбкой отчалил.

— В этом ты вся, Marie,— сказал Жульен с укоризной,— не можешь и пяти минут потерпеть, чтобы не разбить сердце какому-нибудь очередному неудачнику. Кстати, ты опоздала.

— Спасибо за напоминание,— я переминалась, как девчонка, с ноги на ногу, как будто он застал меня за дико неприличным занятием, но быстро взяла себя в руки.— И ты, как видно, не причисляешь себя к их числу?

— Нет, Marie, не с твоим счастьем — я здесь не по своей воле.

— Так и думала!— я ухмыльнулась.— Скромняшка! Готов свалить вину на Аннку, лишь бы прикрыть свою беззащитную задницу.

— Marie,— он сделался на редкость серьезным, не отреагировав на мою подколку,— если ты собираешься продолжать в том же духе, то продолжишь уже одна. Je croix, ты найдешь, чем заняться, разве нет?— он двусмысленно приподнял бровь.— Зная тебя, ты никогда бы не пришла сюда,— он обвел рукой площадь перед церковью,— не имей желания видеть именно меня.

— Ах ты несносный мальчишка!— я вспылила, впервые почувствовав слабость перед ним. Жульен редко позволял себя стойкость. И мне это нравилось, потому что он был прав.— Я делаю тебе одолжение, разве нет? Si il y a un autre homme, que a donne moi les fleurs, je pense que il me trouvra ici. (с фр. Если бы был другой мужчина, который подарил мне цветы, я думаю, что он бы меня здесь нашел) — я нарочно сказала последнюю фразу на его любимом французском, надеясь подействовать таким образом на его расшалившиеся замашки хозяина положения.

— Oh, oui, bien sur, les fleurs, comment j`ai oublie ca? (c фр. Ах, да, точно, цветы, как я забыл?) Не будь так наивна, Marie, ты была гораздо сообразительнее, когда подхватила меня по дороге в Анапу и случайно,— он изобразил кавычки на пальцах,— заманила в город влюбленных. У тебя последний шанс исправиться.

— Ты почувствовал мужскую силу и решил сыграть на моей женской слабости к этому?— я сложила руки в защитном жесте.— И что же ты хочешь, о мой повелитель?

— Веди себя нормально хотя бы один вечер — меня и так тошнит от твоих выходок и плоских шуточек.

— Bien. Что-то еще?— "Откуда этот мальчишка знал, что я не хотела оставаться одна? Вот зараза, играет на этом!" Во мне одновременно закипали и гнев и совершенно новый к нему интерес. Мелькнула надежда, что именно сегодня я узнаю если не его самого, то хотя бы ту часть Жульена, которая могла бы стать его целым.

— Побудь девушкой, а не пацанкой.

— Нет, Жули, нет-нет-нет, не тебе говорить о моем паршивом характере — я и сама знаю о нем всю грязную правду и сладкую ложь. Помимо этого?

— Не называй меня Жули,— он ухмыльнулся, став похожим на ангелочка с чертовыми рожками, замышляющего серийное убийство, которое начнется с меня, не выполни я условия,— это женское имя.

— О боже, нет, ты не можешь этого требовать! Ну ладно, договорились, Жули... Жульен,— я быстро поправилась, пока эта суровая копия моего былого друга не наехала на меня танком,— Жульен, я постараюсь запомнить.

— Вот и отлично,— он улыбнулся шире и оглядел меня с ног до головы, останавливаясь на обуви.— Ты на каблуках, странно. Готовилась за мой счет походить по дорогим ресторанам и отелями люкс? Не забывай, Marie, я всего лишь бедный студент.

— У тебя подготовлена программа?

Жульен не ответил и кивком головы приказал мне идти за ним. И я повиновалась. Не впервые за тот вечер.

Он никак не был подготовлен к свиданию. Казалось, будто он, получив звонок, тут же сорвался с места и поехал на первый зов в чем был: в спортивной куртке, джинсах и удобный кроссовках "Nike". Он держал руки в карманах — на улице было довольно прохладно, в главном случае из-за вездесущего весеннего ветерка. Походка его чем-то напоминала тех мальчишек, что читают на улицах рэп, — приподнимаясь на пятках, он шагал через воображаемые лужи и не оборачивался, чтобы посмотреть, иду ли я за ним. Моя уверенность в том, что именно он послал цветы, таяла с каждой секундой его равнодушие. "Как отрезало",— удивлялась я, оценивая его поведение вчерашним днем и сегодняшним,— "неужели моя обожаемая сестренка вправила ему мозги?"

— Эй, Дон Кихот, куда направляешься?

Мы в ускоренном темпе пересекали букинистические улочки, минуя гастрономы и многочисленные кафе-рестораны, от запаха из которых слюна скапливалась под языком.

— Allons (с фр. Идем),— бросил он на ходу, заправив непослушные русые волосы под капюшон. Моросящий дождик тем не менее не послужил причиной повторить его движение: я упрямо мокла под ним, решив, что сохраню глупую частичку индивидуальности.

Жульен остановился ненадолго — я подумала, что ради меня, но нет — и достал из кармана навигатор. Как бы он ни хвастался знанием города, а в ночное время суток даже гражданину и коренному жителю он понадобился. Меня захлестывала волна любопытства, и я заглянула ему через плечо.

— Marie, успокойся,— сказал он, пряча навигатор, и повернулся ко мне. Лукавые серебристые глаза вперили взгляд прямо в мои, желтые и скрытые линзами.— Разве ты мне не доверяешь?

— Сложно доверять волчаткам,— фыркнула я и поправилась, второй раз за вечер, чтобы не злить его зря,— оборотням-западникам.

— Осторожнее со словами: тебя могут услышать,— он положил широкую ладонь мне на спину и подтолкнул вперед, в гущу блуждающих по улицам горожан,— тебе понравится. Да, у меня не было времени все спланировать, так что действуем экспромтом. Помнится, ты говорила что-то про цветы, они тебе понравились?

— Нет,— ответила я вполне честно,— зато Аннка от них в восторге. Я знаю, что ты бы такие не подарил.

— Уверена?

— Более чем, Жули! Жульен... если бы они были от тебя, я бы в жизни не согласилась пойти с тобой на парижский променад.— Парень рассмеялся, вслушиваясь в мой бессмысленный поток речи,— но ты ведь заметил, как я люблю нелогичные поступки, хоть они и идут врознь с моими обычными планами и принципами.

— Да, я бы не подарил тебе цветы.

— Тогда какого черта?— спросила я, но, как и предполагала, меня проигнорировали.

Когда я шла рядом с Жульеном, поначалу, я представляла, будто преподаватель Сорбонны, опытный и квалифицированный, выводит своего любимчика-студента в свет. И чем ниже к пояснице опускалась его рука, тем быстрее менялись мысли о нашем возрастном соотношении в точности наоборот. Постепенно ко мне приходило осознание того, что именно Жульен меня ведет во мрак, а не я его, и именно от него теперь зависело, выберусь ли я из Латинского квартала живой или нет. Своего рода экстрим. От которого я без ума с детства.

В вечернем свете каждый европейский город выглядел примерно одинаково для меня, и после недавнего посещения итальянской столицы, французская меня впечатлила мало: я в принципе не была фанаткой стиля Европы и в частности османских улочек, зажатых с обеих сторон домами, что отражали в точности противоположную здания напротив. Но шумное наполнение, собирающееся на парижских улицах с приближением ночи, до неузнаваемости преобразило столицу и из делового и учебного центра перевело движение в несколько другое, легкое и невесомое, русло. Несколько затрудняли передвижение пешеходов автомобили, к тому же манера парковки у самого края тротуара, с упором в зад впереди стоящей машины, дала мне повод забыть о старой привычке ходить у дороги.

— Как ты относишься к паркуру?— Жульен остановился, приглядываясь к жилому дому.— Я наслышан о твоей ловкости.

— Да не вопрос,— в предвкушении того, как скоро я утру парню нос, закатала рукава и подняла голову к беззвездному небу, оценивая высоту дома.— Ты готов со мной состязаться?

— В общем-то, на большее мне фантазии не хватило,— улыбнулся он,— и это не свидание.

— Вызов принят,— я нагло вскинула подбородок,— но тебе так или иначе придется вести меня за собой, не считая это моим поражением. Потому что я не знаю города.

— Плохая отговорка,— отметил Жульен,— отстаешь, значит, проигрываешь, Marie, и без таких поблажек, как: "О-о, я слабая женщина, потерялась."— Он неуклюже спародировал мой голос и вновь вернулся к привычной тональности.— Примерное направление — Монмартр, на север. Пойдем.

Жульен завел меня в переулок, сойдя с широкой улицы, и притормозил у жилого дома около коробки с мусором. Первый этаж был уготовлен под ресторанчик "Edony". Жульен, помогая себе руками, подпрыгнул на удивительно высокую высоту над землей и одним прыжком вскочил на красный козырек, едва выступающий перед белоснежным фасадом нового здания. Он выровнял равновесие, перемахнул через балкон и выжидающе глянул на меня. Поначалу с опаской, набирая постепенно уверенности, я подошла вплотную ко входу в бар-ресторан и встала под козырек. Рассчитав угол, подлетела над козырьком и, как только коснулась ногой опоры железного каркаса, подставила вторую ногу и дернулась вверх, вцепившись пальцами в перила балконного ограждения. Подтянувшись, я взобралась на балкон, где ждал меня Жульен: в его серебристых глазах бушевало победоносное превосходство.

— Не радуйся раньше времени, красавчик, я тебя сделаю.

— Посмотрим,— сказал Жульен и, оттолкнувшись мыском об ограждение, махом достиг третьего, четвертого, пятого этажа, как человек-паук. Он склонился с крыши и поманил меня пальцем.

"Ну, держись,"— фыркнула я, ощущая, как приливает кровь в могучие мышцы, оживляет их и пропитывает насквозь адреналином. Поддаваясь инстинктам, я потянула носом воздух и выпустила когти, которые тут же спрятала. Я вспомнила, как уходила от атаки ищеек в последний день в Риме и повторила маневр. Хватаясь за резные ограждения, я подобралась к закругленному углу дома. Выращиваемые на балконах зеленые листья цветов так и угождали под носок сапога, но я обходила их стороной как могла, не ступая на землю. Выбирая кратчайший путь, я перескакивала зигзагом с одного балкона на другой, даже не подстраховываясь руками, пока не добралась до крыши.

— Не прошло и un siecle (века),— сострил Жульен, не дожидаясь меня, метнулся к противоположному краю крыши.

— Ты разве не позволишь мне посмотреть на город?— окликнула я, совладея с накатывающей боязнью высоты, от которой, как мне хотелось верить, я давно избавилась.

— Позже, Marie! Все позже!

С трудом удерживаясь на косом склоне крыши, я погналась за ним, аккуратно ступая по грани, как по канату.

— Ты сможешь перепрыгнуть?

— Что?! С ума сошел!

Жульен пожал плечами и, разбежавшись столько, сколько позволяла крыша дома, спланировал на соседнюю. Следующее здание было с точно таким же фасадом, но треугольным по форме, и мне не представлялось возможным приземлиться на него и не провалиться во внутренний дворик. Но я рискнула, буквально заблокировал крики разума.

— Смелее, ma cherie, внизу проезжая часть: упадешь, и я за тебя не ручаюсь.

— Заткнись, Жули, я уже трясусь от страха!— и в мыслях проговорила, что в Риме было намного проще сориентироваться.

Жульен взял курс на север, как и сказал, для чего ему пришлось свернуть. Он последовал смежной улице Rue Monge. Я осторожно, забыв про наше состязание, аккуратно ступала по бетонной крыше: не на всех домах она была наклонной, но на ровных поверхностях вырастали свои препятствия в виде труб, люков и какого-то мусора. Пока я ощущала устойчивость, прибавляла темп и даже переходила на бег и прыжки через медные баки и водонагреватели. Когда же приходилось перескакивать с крыши одного дома на другую, я ненадолго впадала в ступор.

nbsp;Жульен взял курс на север, как и сказал, для чего ему пришлось свернуть. Он последовал смежной улице Rue Monge. Я осторожно, забыв про наше состязание, аккуратно ступала по бетонной крыше: не на всех домах она была наклонной, но на ровных поверхностях вырастали свои препятствия в виде труб, люков и какого-то мусора. Пока я ощущала устойчивость, прибавляла темп и даже переходила на бег и прыжки через медные баки и водонагреватели. Когда же приходилось перескакивать с крыши одного дома на другую, я ненадолго впадала в ступор.

— Ты уверен, что мы идем в правильном направлении?— спросила я, догнав Жульена и поймав его под локоть. Он готовился к очередному перелету и уже отталкивался от шаткой стальной коробки, чьего предназначения я не знала.

— Bien sur! И я также настаиваю на том, чтобы мы прошли через Societe Generalе! (прим. автора — крупный французский банк)

— Да ты вообще больной, там же охрана!— я поймала себя на том, что начинаю шугаться обыкновенных людей, да и в принципе мой характер менялся не в лучшую сторону. Старость не в радость, по молодости я не боялась никаких бесшабашных поступков.

Дом с красной черепицей примыкал к зданию банка, и его крыша практически вплотную приближалась к нему, образовывая условный мост над узкой проездной улочкой. По сравнению с тем, какие расстояния мы преодолевали до этого, попасть на крышу банка, казалось, было раз плюнуть.

— Встретимся на другом конце,— напутствовал Жульен, и не успела я очухаться, как он уже пересекал крышу Societe Generalе в своих удобнейших кроссовках. Вид отсюда был, честно сказать, не тот, который я ожидала увидеть, поднявшись на уровне пятого-шестого этажа над улицами. В опустившейся на город зыбкой темноте обычный человек и вовсе смог бы различить очертания только по ярким, режущим тонкую восприимчивость глаза к перепадам света и оттенков цветов, огням города. На миг мне почудилось, будто я родилась в действительности кошкой, но, к счастью, дальтонизмом среди нас болели в основном мужчины. Я различала заманчивые вывески частных магазинов одежды, фотостудий, круглосуточных продуктовых, которых было не так много в округе; смотрела сверху вниз на легковые авто, проезжающие в спокойной гармонии по парижским улицам, и на редких пешеходов с их гомоном беззвучных проблем и радостей.

Мы непойманными прошли по крыше банка, переходящего в жилой дом все с теми же слегка выпирающими из пастельного, светло-бежевого фасада балкончиками на одного или двух человек. Когда невозможно было рассчитать силы для долгого прыжка, Жульен предложил спикировать на асфальт, перейти дорогу и вновь забраться наверх. Почему мы не могли просто пройтись по улицам, болтая о всякой ерунде? Наверное, потому, что нам обоим это было не так интересно, как напряженная работа мышц всего тела. Да и как долго мы смогли бы поддерживать беседу без подколок, ссор и неуместных шуток, которые лились из меня безостановочным потоком!

Стены следующего каменного дома были абсолютно плоские, без каких-либо выступов, за которые мы привыкли цепляться.

— Через забор?— предложил Жульен, показав на высокую защиту чей-то личной обители.

— Я чувствую тошнотворный запах собачек,— я наморщила нос,— хуже навоза.

— Вот еще выдала! Что за навоз в городе? Marie, признай свою слабость.

— Не дождешься,— я обошла его со стороны и приблизилась к забору. Ухватившись за остроконечные шпили обеими руками и соскользнув до основания, подтянулась и закинула ногу на свободное пространство между шпилями. Опора на три точки позволила мне без труда поставить и вторую ногу, вскарабкаться на кирпич и выпрямиться. Я кинула Жульену скользкую улыбочку,— это делается так...

Секунду я была по одну сторону от шпиля и уже через другую протиснулась между двух клыков и оказалась на территории жилого комплекса. Жульен лишь усмехнулся. Он разбежался, подпрыгнул у самого забора и, подкладывая под себя верхний слой кирпича и сделав сальто, перемахнул через забор. От его мягкого приземления послышался шорох листвы под носком.

— Смелее, ma belle, это не так страшно.

Я даже оскорбилась на его насмешливые заявления и спрыгнула следом. Учащенное дыхание и слишком частое биение сердечка донеслись до моего уха, и я, сосредоточившись на них, услышала и топанье лап по сырой от дождя земле.

— Твою ж мать, я говорила, здесь есть мелкие твари.

Дворняжка визгливо залаяла, и мы с Жульеном, как по команде, сорвались с места.

— А с другой стороны есть выход?

— Должен быть, по идее,— ответил парень, но мы бесшумно неслись по участку и не видели перед собой ничего, кроме стены. А дрянная собачонка продолжала гнаться за нами и ябедничать в голос хозяевам.

— Полезли!— Жульен примеривался к балкону. Для меня он был слишком высок, я знала, что не допрыгну в любом случае без помощи батута или ракеты в заднице. Жульен, не останавливаясь, бежал прямо на стену и перед самым столкновением засеменил ногами прямо по ней, как чертов вампир с минимальным весом! Я не верила своим глазам: Жульен взобрался по гладкой стене, и, когда сила природы все же взяла вверх и под массой тела его начало тянуть к земле, парень зацепился носом кроссовка за край камня или трещинку в стене и добавил толчком новое движение вверх. Это ему хватило, чтобы поймать столбик ограждения и подняться на балкон.

Я обернулась: паршивое создание успело пригнать своих владельцев, чьи ускоряющиеся шаги следовали сразу за собачьими.

— Представь свою последнюю погоню,— посоветовал Жульен, нагло свесившись с балкона.

— Что б тебя! Так просто не представить,— с учетом того, что в последний раз моя жизнь снова висела на волоска, а в меня целилось несколько метких охотников. Большее, что могли сделать хозяева зверька, — вызвать полицию.

Но мне не хотелось падать в глазах Жульена, особенно после стольких хвалебных отзывов в свой же адрес. Я приметила дерево, растущее прямо напротив балкона, и, не долго думая, прыгнула на стену, оттолкнулась от нее и белкой-летягой переметнулась на дерево. Ствол под тяжестью наклонился, закрывая кроной обзор на верхние этажи: мне на голову посыпались ветки птичьих гнезд. Дождавшись критической точки, я отпустила ветку. По расчетам мне недоставало всего полуметра, чтобы опуститься на сам балкон, и в полете я вытянула руку и неуклюже схватилась за балку. Прерванное падение сказалось сильным ударом камня о лучевые кости. Мои пальцы начали слабеть, не удерживая тело.

— Нерасторопная телега,— выругался Жульен с явственным французским акцентом, втягивая меня за запястья на балкон. Когда ему удалось поднять большую часть, он быстро переместил руки вниз и сцепил их за моей спиной, таким образом, мы оказались в недопустимой близости друг от друга.

— Спасибо,— выдавила я, твердо встав на ноги. Жульен еще недолго держал руки, наконец, отпустил меня.

— Не за что. Я не ожидал, что ты так неуклюжа.

— Ты первый, кто так говорил,— сказала я, хотя в этот момент его слова звучали для меня как комплимент. Конечно, со мной случались казусы и просчеты похлеще этого, но именно свидетелей я смущалась, и конкретно Жульена. Я не хотела, чтоб самоуверенный мальчишка думал, что уделал меня. Все меньше мне верилось в подлинность его романтических чувств ко мне: скорее это был спектакль перед моей сестрой и забавы по старой дружбе. Поэтому я и была так подавлена неудачей и вынужденной помощью Жульена: будь он моим рыцарем, не испытывал бы на прочность. Как типичный ищейка.

Я замерла, когда осознание этого давно известного факта врезалось мне в сознание, и я взглянула на его забавы как на часть некой заранее спланированной операции.

— Сильно ударилась?

— Все в порядке,— отрезала я, заметив тени под деревом.— Продолжим.

Уже знакомым способом, петляя по балконам, мы поднялись на крышу и направились в прежнем направлении, перебираясь через балки, перекладины и обрывы между соседними домами. Иногда приходилось уходить в переулке, где дома располагались ближе.

В конце концов, часа через два показался холм Монмартр. К этому времени мы спустились на грешную землю и шли пешком, наслаждаясь атмосферой горы Мучеников. Монмартр, оторванный от Парижа, представлялся отдельным несуществующим в реальной жизни миром со своими скульптурами, семейными кафе, галереями и музеями, закрытыми на ночь. Мир художника, которого я встретила у Сорбонны, с деревенской площадью Тертр(*уточнить перевод*). Мир церквей и часовен, куда я вошла бы помолиться в обязательном порядке, если бы они были православными. Мир, хранивший дух первых поселений доримской эпохи. Какая девушка не представила бы себя на месте Одри Тоту (прим. автора — фильм "Амели с Монмартра").

До базилики Сакре-Кер (Святого Сердца), высочайшей точки Парижа, мы поднимались по лестнице с более чем двумястами ступенек. Аннка, искусствовед мой, определила бы стиль и этого знаменитого парижского храма, но я могла лишь сказать, что он был выполнен из белого камня, с куполами — купол по центру возвышался над сопутствующими с боков куполами поменьше — колокольней, и в целом выглядел чересчур величественно. К сожалению, меня эти элементы декора не впечатляли. Куда больше я восхитилась видом на город.

Жульен подвел меня к смотровой площадке у подножия последней лестнице, ведущей ко входу в базилику.

— Мое любимое место в Париже,— сказал он с отчетливой ностальгией в голосе,— несмотря на то, что днем здесь не протолкнуться от туристов с их фотоаппаратурой.

— Красиво,— подтвердила я, окидывая взглядом пестрое месиво огней и низкой архитектуры той части города, которая морем отходила от холма.

— Единственное место, способное меня успокоить. Не было ни одной субботы, чтобы я не пришел сюда.

— Ты рисуешь?— спросила я вдруг и сама удивилась вопросу. Но Жульен не смутился.

— Да. Идеальная картина. Моя мечта — когда-нибудь перенести ее на холст. А теперь пойдем, тебе необязательно слышать историю моей жизни по новому кругу.

Но я не уходила, не решаясь покинуть так быстро легендарную смотровую, которая так повлияла на моего друга. Жульен рассказывал, как, будучи подростком, был влюблен в девушку из бедной семьи цирковых артистов. Когда цирк останавливался в Париже, устраивались представления на площади Монмартра. И без того искушенного зрителя ловили только на халяву. Жульен познакомился с дрессировщицей медведя, девушкой старше его на три года — ей было двадцать к моменту знакомства, и они проводили вместе все свободное от выступлений и репетиций время. Его всегда не хватало. Девушка стала "первой любовью" Жульена. Я часто подкалывала друга на том, что он слишком часто влюбляется в первый раз. Тем не менее чувства поглотили его, и Жульен был готов уйти из дома и присоединиться к отъезжающему цирку, но причина отпала сама собой. Медведь вырвался из-под контроля дрессировщицы и изуродовал тело молодой дрессировщицы прямо во время закрытия цирковой недели до летального исхода. К чему я это вспомнила: Жульен упоминал Сакре-Кер каждый раз, когда вспоминал о первом в своей жизни признании в любви, а смотровая напротив базилики, скрепившей сердца парочки, была свидетелем их последнего поцелуя.

— Знаешь, что я тебя ненавижу?

Жульен с молчаливым удивлением посмотрел на меня.

— Я никогда не плачу над фильмами, над книгами, над милыми котятками и щеночками и слезливыми любовниками. Я не плакала, когда расставалась с мужчинами, когда меня бросали и предавали. Когда ушел из дома папа, и когда я отправилась вслед за ним. Не плакала на похоронах Рейвел, хотя она была моей лучшей подругой, а я ее подставила. Неужели ты надеялся развести меня на слабость, приведя сюда? Здесь же все кипит твоими воспоминаниями!

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты не горюешь о той девушке?

Он спустился ниже, подойдя к ограждению. Под нами лежал сонный город с зажженным светом в окнах сотен домов, и неподалеку, сидя на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, уличный музыкант играл на саксофоне французскую народную песню "La danse des canards" (с фр. "Танец маленьких утят").

— Она в прошлом. с тех пор я вырос, ты же этого хотела?

— Я? Ничего я не хотела!— быстро отвертевшись, я сообразила, что сейчас был тот самый момент, когда Жульен мог вывести меня на откровенность, заведя старую шарманку.— Где мы можем поесть нормально? Я жутко проголодалась, и могу состряпать антрекот из этого "маленького утенка",— я кивнула на музыканта.

— Marie, я не большой знаток элитного отдыха, так что вот,— Жульен распахнул передо мной дверь в шумный бар, что находился где-то в глубине перекрестных переулков Монмартра, и сюда заходило меньше вездесущих туристов,— за исключением кабаре, nous passons le temps ici (с фр. Мы проводим время тут).

Во мраке подсвечивались лишь отдельные части бара "Камелот": ядрено фиолетовая стойка, за которой бариста ловко жонглировал бутылками, китайские лампы в бумажном шаре над бильярдными столами и пара-тройка светильников над диванами по краю стен. Духота и шум крохотного помещения создавались французами-завсегдатаями, не обращавшими внимание на отсутствие кислорода и плохую вентиляцию. "Сомнительное местечко", — подумала я, не привыкшая к таким крайностям. Хотя персонал был одет в выглаженную униформу, тот же бармен гладко зачесал назад черные, отливавшие синим волосы и выпрямил спину, чтобы казаться солиднее.

— Salut, mec!— он перекрикивал общий гомон. Выйдя из-за стойки, бармен радостно раскинул руки и, зажав ими Жульена, похлопал по спине. Они обменялись приветственными фразами в роде "Ca va?", после чего знакомый Жули спросил его на французском.— Где ты пропадал столько времени, чувак? Стая искала тебя.

— Я был в России,— отвесил Жульен достаточно холодно для хороших отношений между ними,— стая нуждалась во мне? Это что-то новое.

— Мы собираем силы, брат! Ты же знаешь: назревает новая волна с северяками, мы должны их уделать! А это кто,— он перевел любопытный взгляд на меня. Хищная улыбочка в комплекте со сверкнувшими серебристыми глазами сделалась более доброжелательной,— твоя крошка? Salut, bebe.

Он положил мне на плечо свою загребущую ручонку, и я невольно ее скинула, поддавшись рефлексам и подсознательной команде.

— Полегче, да?

Нахальный дружок Жульена взметнул вверх брови и, с секунду понаблюдав за мной, предпочел продолжить разговор с моим спутником.

— Наверное, она такая же грубая в постели,— сказал он, будто меня не было рядом,— тогда ясно, что тебя заводит.— Прежде чем Жульен ответил что-либо, бармен продолжил.— И ты не собираешься присоединиться к патрульным? Нам нужны волонтеры.

— Нет, это вряд ли,— Жульен покачал лохматой головой,— в последнее время война сводится к поимке Черной Рыси, а это интересы неких частных лиц, а не моего народа.

— Как ты суров, mec! Раньше не имело значение, кому бить морду.

— А если девушка надерет тебе зад?

"Да раз плюнуть,"— я гордо вскинула голову, хоть никто и не повернулся в мою сторону.

— Девушка, да еще и северячка? Ты сошел с ума, брат? Кто-нибудь типа твоей малышки?— он посмотрел на меня.— Да если эта негодница окажется такой же маленькой и хрупкой, с ней справится самый больной волк. Единственное ее преимущество — это скорость, но скорость не вечна, и двигатель легко можно заглушить одной метко попавшей стрелой.— Он не смотрел на меня. Сжимая кулаки и прорезая когтям кожу ладоней, я сделала глубокий, насколько позволяла потная духотища, вдох, чтобы в порыве гнева не сорваться и не располосовать красавчику рыло. К счастью, он не догадался, что я понимаю французский.

— Мария бы уложила тебя в два счета,— возразил Жульен, и мне на душе заметно полегчало от его поддержки,— но не надейся, что Рысь окажется такой же, как она. Неми, ты разлетишься в щепки: ее не могла удержать псевдо армия О`Конноров.

Постепенно подтягивались и другие посетители бара, жаждавшие вмешаться в спор и вставить свое словцо "за" или "против" назревающей войны.

— Удивительно. О`Конноры всегда знают, что делают. Не зря их признали лидирующей линией в стае и доверили им главную власть. Секрет этой куколки в том, что она тоже не одна. Слышал последние новости? В Риме поймали ее сестричку! Как смотришь на это? Сестричку! Да они горячие девочки, утерли носы лучшему о`коннорскому составу и, по слухам, самому боссу — то-то он разозлился, рвет и мечет. Если раньше их могли пощадить, то теперь прикончат сходу, не разбираясь. Черт подери, да я хочу на это посмотреть! У северяков уже давно не было таких кадров, и наконец-то они притихнут.

— Так ты собираешься добровольцем?— уточнил Жульен. Неми вскинул ладони, будто ответ был очевиден.

— А ты нет, брат? Позволишь им захватить нашу территорию? Какие мы после этого патриоты! Скоро стаю разбавит новая кровь, отберет наши права, и наш долг — выступить за Францию и за всю западную стаю!

— Эй,— вмешалась я. Десяток пар глаз уставились на меня, но я не видела никого кроме Неми,— ты здесь кто, Геббельс? Сила вскружила голову? Вот и запомни,— я нагло ткнула его указательным пальцем в грудь, не опасаясь его ярости и последствий в виде бунта всего барного наполнения. "Камелот" — пристанище нечисти, и все его посетители были разномастными оборотнями. И я не боялась, потому что я зашла слишком далеко в логово врага, и как вражеский разведчик пыталась выведать все слабые стороны перед приближающейся битвой. Пока что я даже не выдавала своего происхождения, я всего-навсего раскрыла рот, как не полагается делать послушным девочкам, когда мальчики решают жизненно-важные проблемы,— ты простое звено в системе, загипнотизированное сладкими речами твоего лидера. Европа давно бы поймала Черную Рысь, если бы это было нужно всей стае, а не отдельным ее личностям и их ближайшим соратникам. Поэтому прикрой-ка пасть, умник, и не разжигай межрасовых конфликтов, это незаконно.

Неми подарил мне пораженный взгляд: он не ожидал, что я перебью его великолепную и возвышенно-патриотическую речь своим ломаным французским.

Не успела я оглянуться, как начался мордобой. Зеваки поделились на два лагеря: правозащитники западников и отъявленных гуманистов. В головы полетели барные стулья, взлетели кулаки, освещенные туманными волнами ламп. На смену дружескому гомону и басовитому смеху пришел рев. Я загорелась дракой: кровь забурлила в жилах, жажда справедливости и отмщения подкатила к мозгу и окутало его неземной страстью к битве. Природа брала свое; здравый ум отошел на второй план.

В темноте, не разбирая соперников, на меня кинулся какой-то левый мужик, опрокинул на пол. Я сгруппировалась в падении и скинула его мясистое тельце с себя, а то он уже нацелился полапать меня за бока. Вскочив на ноги, я залезла на барную стойку и с криком: "За Нарнию, за Аслана!" атаковала первого же западника, который попался под руку. В плечо мне уперся чей-то кулак, и я ответила взаимностью: попала противнику локтем в подбородок. Я не видела лиц, но слышала громкий разноязычный мат, что гораздо веселее с учетом того, что я присоединялась к горланившим, когда не получалось увернуться от удара. Бутылки разбивались, обрызгивая содержимым паркет. Грохот ломающихся предметов интерьера о шальные кости оглушал восприимчивых к любому звуку оборотней. Точнее тех, кто с гордостью носил это имя. В расслабляющей атмосфере бара и кромешной от лопнувших ламп тьме тела смешались в неразборчивую тень, и в заведении остался один светильник высоко под потолком, который отбрасывал свет на горящие яростью радужные глазища.

— Marie, прости за это,— говорил Жульен спустя десять минут после начала драки. Он выловил меня из орущего стада практически сразу же, не дав получить серьезных тумаков. Я долго вырывалась, желая продолжить начатое и раздать дозу каждому желающему, но Жульен насильно вытащил меня из "Камелота" на улицу.

— Шутишь?— во мне еще кипела кровь.— Да это было круто! Правда, ребра болят, какой-то гад умудрился заехать по ним своей лапищей. Но от меня было явно больше вреда,— я самодовольно распрямила плечи и тут же пожалела, что сделала это. Падая несколько раз на лопатки, я получила боль и в пояснице. Но процесс восстановления начался без замедления. По подсчетам времени, минут через сорок я уже смогла бы вновь ввязаться в драку.

— Да я вижу,— Жульен поднес руку к моей щеке и смахнул капли крови,— ты разбила скулу.

Я поймала его за кисть и надавила на скулу.

— Ничего,— я поморщилась от неприятного ощущения,— пройдет. Знаешь, все равно спасибо за этот вечер, было весело. Хоть мы так и не успели пообщаться.

— Не думаю, что тебе это было нужно, Marie,— он улыбнулся слегка грустно. Мы медленно шли вниз по склону Монмартра назад в ночной Париж. Пока организм был занят регенерацией, я не могла выйти на астральный план и обнаружить врагов поблизости, при этом постеснялась просить об этом Жульена: как-никак он не стал бы доносить на своих одноклановых товарищей.— Но сегодня я понял одну вещь. L`amour — c`est le casino. As-tu ungagne? Donne une chance aux autres jouers. Si tu a un veul de continuer le jou, si tu es pret a risquer encore une fois, monte les argents. Le fin de jou va presenter qui a perdu tout de suit et qui a trouve une jackpot (с фр. Любовь — это казино. Проиграл сам — дай и другим попытать счастье. А коли ты готов рискнуть еще раз, то делай ставки выше — исход игры покажет: потеряешь ли ты все или сорвешь куш). Я догадываюсь, что ты меня поняла.

Мы шли некоторое время в задумчивом молчании.

— Я всегда ставлю на шесть черные,— выдала я ни с того ни с сего. Жульен, впрочем, ничего иного не ждал.

— Если бы ты захотела, я смог бы стать тем, кого хочешь видеть рядом с собой.

— Это невозможно.

— Почему же?

— Джека Воробья не существует; не теряй зря время,— я неловко отшучивалась, хотя в груди все перевернулась. Я молилась, чтобы этого разговора не было вовсе, но его было не избежать.

— Может, я хочу его терять?— воскликнул Жульен с отчаянием, не присущим его по неунывающей натуре.— Может, мне ничего больше не остается?

— Прекрати,— я отмахнулась от его слов,— ты молод, вся жизнь впереди. Со мной — тупик. Разве ты еще не понял? Дорога в никуда. И дело даже не в разнице в возрасте, как я люблю тебя подкалывать и как ты привык думать. Моя сестра и вовсе думает, что я тебя использую ради денег. Жули, мне не нужны деньги: путешествовать автостопом я привыкла. Но мы стали почти как родственники, знаем друг друга лет пять как минимум. Поэтому я очень хочу, чтобы мы расстались как можно быстрее и ты сохранил положение в обществе и свою жизнь такой, какая она сейчас, беззаботной и лишенной опасности.

— Уже поздно, Marie.

Я подняла голову и пригляделась к фигурам, появившимся в конце переулка. Сердце упало куда-то в желудок. Я была не в состоянии драться, пока не завершилась регенерация. И я не верила, что Жульен оказался предателем.

— Ты специально завел меня сюда?— спросила я шепотом, хотя ищейки, размеренно приближающиеся к нам и закрывающие проход, растянувшись по ширине переулка, нас слышали.

— Нет, я не знал,— ответил Жульен несколько сконфужено, но я ему больше не доверяла. Как, к слову, и всегда.

Я резко остановилась. За долю секунды мой мозг быстро собрал данные о потенциальных противниках и нарисовал новый план действий. Два человека. Два мужчины. Оба поджарые, сильные и подтянутые, натренированные охотники, горы мышц. Тяжелые. Довольно неповоротливы. Не знакомы мне. У обоих ноги, как две здоровенные тумбы; руки, как неподатливые зубья капкана. Даже если бы Жульен взял одного из них на себя, то со вторым я бы не справилась: не умея драться в партере, а всегда брала либо ловкостью и изворотливостью, либо боролась с равными по силе противниками.

Я кинулась назад, вверх по переулку. Не видя, что делает Жульен, я слышала только подступающие шаги ищеек. Я бежала, не разбирая дороги, пока не уткнулась носом в могучую великанскую грудь. "Твою ж налево,"— пронеслось в голове, и я мгновенно присела, когда прямо над моей макушкой пронесся кулак. Проскользнув под руку, я с размаху врезала мужчине по затылку, чего было достаточно, чтобы его разозлить. Разворачиваясь, он пытался заблокировать меня ногой и подставить подножку, но я подпрыгнула и, приземляясь, споткнулась-таки о него. Собираясь ударить меня в падении, он занес ногу. Я перегруппировалась в воздухе, подставив небу беззащитный живот, и сила сопротивления его ноги затормозило движение. Его лодыжка пришлась мне на копчик. В момент, когда я как будто бы лежала на его нижней конечности, я оттолкнулась левой ногой и в кувырке назад через голову успела носком сапога заехать ему в челюсть. Забыв о его преимуществе в силе и в состоянии здоровья, я зажглась новым огнем. В отличие от ищейки, мне хотелось жить. Мне хотелось сбежать и спасти не только себя, но и свою сестру. Его мастерство и логика против моих спонтанных решений и отточенных ранее и абсолютно бесполезных навыков. Его цель исполнить приказ против моей жестокой и обузданной ярости, вставшей пеленой перед глазами. Мужчины привыкли драться с детства: подрались, разошлись, попили вместе пива. Женщины не дерутся для того, чтобы уделать кому-то нос, и мы достаточно довольны собой, чтобы добиваться уважения кулаками. Если мы деремся, мы не отдаем себе отчета в последствиях.

Ищейка с ревом бросился на меня, и последнее, что я могла сделать, это рвануться в противоположную сторону, прямо на стену. Выбросив когти, я развернулась к врагу лицом, готовая отделить его голову от тела одним точным движением, но это было невозможно. Он перехватил мою руку и крепко сжал ее. Кулак направился мне в живот. Таким образом, обе его передние лапы заняты в одну долю секунды: он соображал медленнее, чем я успевала действовать, поэтому не ослабил хватку в миг, когда я использовала ее как турник, подтянула тело и освободила путь кулаку ищейки прямо в камень стены. Он начал отпускать мое запястье — я начала падать на спину. Но моя когтистая рука оказалась на уровне его лица быстрее, чем его освободившиеся лапищи, готовые окольцевать меня. Я проткнула ему оба глаза острием загнутых к концу когтей, и в полной темноте он не смог предугадать моих дальнейших действий. Его руки поймали воздух, а я, хоть и упала, но, по-кошачьи перевернувшись, смягчила падение ладонями. Как на пружине, я оттолкнулась от земли и вскочила на ноги.

Наша драка пронеслась за несколько коротких секунд, и к этому времени один из двух ищеек, которых я увидела в первую очередь, уже добирался до меня. Но дорога была расчищена, и я не стала ввязываться в новую, возможно, проигрышную драку, и понеслась обратно на холм. Если бы понадобилось, я бы доползла до Сакре-Кер и умерла бы на подножии лестницы к базилике, но не отдалась бы в руки ищеек и, соответственно, тем, кто давно точил зуб на нашу семью, желая отомстить за свою.

На перекрестке показался автомобиль, и я прыгнула на капот. Водитель ударил по тормозам несколько позже. Я перекатилась по капоту и, сбивая дыхание, побежала дальше, петляя по переулкам. Наткнувшись на пожарную лестницу, я залезла на второй этаж. Перед тем как упасть за горшок цветущего растения, я подтянула лестницу и слабеющими руками закрепила ее на высоте. Шаги ищейки потерялись на горе Мучеников, заглушенные умиротворенным спокойствием праздной жизни.

— Какая же ты дура, Аннка,— проговорила я в пустоту, свернувшись от боли и усталости калачиком в углу балкона, и прикрылась широкими листьями растения,— это ловушка. Какая же дура я, что поддалась на твою уловку. Нам не спастись: они будут брать поодиночке.

Стоило мне прикрыть глаза, как сознание отключилось, напрочь отказавшись подчиняться моим настойчивым просьбам остаться и помочь предупредить сестру.

Глава 10

Анна

Я ненавидела все это. Стоя перед зеркалом и вглядываясь в пустые глаза, выделявшиеся странным безумием на не менее безумном лице, я ненавидела себя за то, что иду на это безумие. Возможно, Марию посещали те же мысли, когда она собиралась на свидание к Жульену, отказываясь до этого слышать даже малейшие намеки на их близость. По крайней мере Машка была в относительной безопасности рядом с человеком, которому доверяла. Я же шла на верную гибель. Только ради нашей семьи. Ради Машки, моей непослушной, но любимой старшей сестры. В какой-то степени ради себя, ради удовлетворения собственного тщеславного удовольствия, хотя я не признавалась в этом. Я ненавидела Дарина. И от ненависти было проще решиться на этот рискованный шаг, ведь с нашей последней встречи, чего я боялась больше всего на свете, не произошло внеземных вспышек былых чувств. "И слава богу",— я улыбнулась отражению в зеркале, и оно улыбнулось мне в ответ. Два разных человека с одинаковой внешностью. Я могла бы разговаривать со своим отражением, как с Машкой, и, если бы постаралась, мне удалось бы повторить ее надменную усмешку и взгляд свысока.

Я не была больше Анной Фаррелл, девочкой с американской... или ирландской? "Черт бы меня побрал за эти мысли," — я потрясла головой. Девочкой с американской фамилией. И это Дарин сделал меня Левицкой, Анной или скорее Марией Левицкой, а не отец, не дух Родины, не честь.

"Какая-то леди-вамп",— я сплюнула в раковину, проверив, не стерлась ли бледно розовая помада. Она так неестественно смотрелась на моих губах. Как и сам наряд. Как же он был неестественен! Вычурный наряд для вычурного вечера.

Мои волосы были черными. Черными, как смоль. Хотя под определенным освещением волосы казались глянцевыми, но синим цветом не отливали — это радовало. Волнистые мокрые волосы, рассыпанные по плечам для быстрой сушки.

— Какая ирония,— я говорила вслух, вертясь перед зеркалом в алом шелковом платье, которое, разумеется, я никогда бы не оставила дома. Итальянское, наполненное воспоминаниями о венецианском вечере, о провале того дня и о нашем первом поцелуе. "Тьфу",— произнесла я вынужденно, но, признаться, мне нравилось, как выглядела моя подтянувшаяся за последние дни фигура под хрупкой невесомой тканью.— А ведь он был прав, когда говорил, что я нескоро надену эту прелесть. Как будто предвидел, гад, что не посмею.

В глубине души я хотела, чтобы Дарин узнал именно Анну, а не копию Марии или саму Марию. В противном случае я надела бы ее желтое — желтый был любимым цветом сестры — платье.

Накинув единственный плащик, который прилично выглядел и в котором не стыдно было появиться в обществе с людьми изысканных вкусов, я выбежала из квартиры, не забыв закрыть за собой дверь. Уже имея представления об этом самом обществе, я постаралась максимально точно перенести их понятия на свой образ, но при всем при этом меня мало заботило мнение самого Дарина. Я о нем старалась не думать. Будто не он мой потенциальный ассасин, а какой-то другой, незнакомый Дарин.

Парижская улица благоухала сиренью. Я позволила запаху раствориться в легких и почувствовала неземной комфорт и удовлетворение, как полутруп, переживающий последние минуты жизни. Я шла, приподнимаясь на носках высоких туфель, в которых было холодно. Но терпела. И проходили мимо меня обнимающиеся возлюбленные, щебеча о земных усладах, и улыбались мне свободные музыканты, артисты, поэты... Они были далеки мне, даже учитывая неоконченное высшее образование историка культуры. Латинский квартал припеваючи жил, жил всеми красками, на которые только способна парижская жизнь. Цвета, звуки, запахи. Еда, блаженная еда, соблазняющая всех девочек-моделей, работающих в мире высокой моды, как запретный плод.

Я подошла к обочине и подняла руку, но такси не остановилось. Для того, чтобы вызвать машину, пришлось зайти в ближайшее открытое заведение — каких в это время суток было предостаточно — и у бармена попросить на ломаном французском позвонить в отдел.

— Quinze (15) minutes,— ответил мне учтиво менеджер дорогого ресторана. Но не настолько дорогого, как тот, в который я собиралась — таковы были мои предположения.

— Mersi,— я улыбнулась ему. Чувствуя себя при этом куклой. Бездушной, чужой, от веществ которой в крови выделялись антитела, готовые избавляться от новых чужеродных веществ. Мне будто надели на лицо маску, а я ее закрепила лживо сверкающей улыбкой.

Машина приехала даже быстрее, чем обещал менеджер ресторана. Все это время я ждала в здании, в тепле, не решаясь выйти на улицу. Но теперь я вышла, когда меня позвал таксист, и залезла в салон автомобиля в своем парадном наряде. Он оглядел меня оценивающим взглядом — я сделала вид, что не заметила этого. Не хотелось ссор и скандалов на ровном месте. Парижанка, наверное, залепила бы ему пощечину, хотя я не знала, где работали их местные проститутки и как сильно я походила за одну из них. Не исключено, что бедному таксисту приходилось каждый день наблюдать, как на заднее сидение его авто садится очередная ночная бабочка, а через некоторое время, довольная выручкой, какая-нибудь девица начнет его узнавать и приглашать в бар, где собираются ее подруги.

Марсово поле. Оно неописуемо, но я все же постаралась запечатлеть его мелочи в памяти. Поле расположилось на левом берегу Сены, в западной части города. Ранее площадь Марсового поля предназначалась для проведения военных парадов, теперь же служила главной туристической пристанью и второй после Елисейских полей колыбелью романтики. На лужайке перед Эйфелевой башней так и виделись школьники и студенты, лежащие на молодой траве, подложив под голову руки.

Такси остановилось неподалеку от Марсового поле — проезд до самой башни, эпицентра, был запрещен. Я отдала водителю положенную сумму и вышла. Ближе к вечеру воздух охладевал, и ветер становился более назойливым. Чем темнее оттенками наполнялось ночное небо, тем ярче выделялись на его фоне золотые огни подсвеченного символа Парижа и всей Франции. Я неспешно ступала по асфальту. Шаг уменьшался, я замедлялась. Желания идти дальше не было.

— Это не ради тебя, глупая, ради всех нас... Машка знает то, что ей знать нельзя. И Дарин достанет ее рано или поздно. Это же Дарин, он всех достает,— я хмыкнула, но дальше не пошла.— Кроме тебя, Аннка, у тебя иммунитет на этого мужчину. Сколько нервов он истрепал? Достаточно. Довольно!

Все приготовления к такому, казалось бы, "важному свиданию" на самом деле занимали больше времени, чем само свидание. Но это не имело значения. Перед ответственным шагом взять на себя судьбу другого человека, я замешкалась, прежде чем пойти к железной трехсотметровой конструкции, пронзающей носом небо.

Ресторан "Жюль Верн" у гостей столицы прослыл чуть ли не самым известным и престижным заведением и занимал второй этаж Эйфелевой башни, возвышаясь над Марсовым полем на высоте более чем сто метров, и к нему вела лестница с самого подножия башни: над лестницей висел скромный указатель с названием ресторана.

Я подняла голову, поймав свое отражение в зеркальном потолке. Неизвестная песня и ее устрашающий перевод с французского не сочетались с излишне романтичной и умиротворяющей обстановкой.

— Mademoiselle?

— Дарин?— я подскочила, обернувшись. Официант, типичный южный француз-брюнет с вьющимися короткими волосами и с бабочкой под шею, в строгом черном костюме склонил набок голову.— Простите,— я быстро поправилась на английском. Он должен был меня понять и перейти на мой родной язык.

— У вас заказан столик?

— Э-э... да, скорее всего,— я вертела головой из стороны в стороны, вглядываясь сквозь полумрак интимного верхнего освещения и настольных ламп.

— Давайте я повешу ваше пальто,— предложил он, пока я соображала, туда ли пришла, и уже стянул с моих плеч тяжелую ношу.

— Мистер О`Коннор,— проговорила я заплетающимся языком,— вероятно, зарезервировал столик.

— Да, он здесь и ждет вас, пройдемся.

Как во сне, я отправилась за своим проводником, по ходу разглядывая помещение. Зал плохо освещался вечером и ночью, потому мелочи скрылись в тени. Наравне со столиками для двоих, расположенных по периметру вдоль окон, основное пространство занимали круглые и прямоугольные столы для больших компаний и деловых встреч, накрытые безупречно чистыми скатертями в два слоя. Несмотря на то, что в "Le Jules Vernes" места необходимо было заказывать заранее, в этот вечер было много свободных столиков: бери — не хочу. За то время, как меня вели по залу, как на расстрел, странная песня сменилась вполне миленькой и приятной без раздражающих высоких нот.

Между столиков лавировал, как легкие лодочки на волнах, обслуживающий персонал. Единой униформе позавидовал бы мой бывший босс, ведь официанты в его ресторане приодевались только для знатных гостей, в то время как в "Жюль Верне" царила атмосфера неприкосновенности и сказочности. Проходя мимо нас, девушки умудрялись с подносами обходить стулья, не замедляясь на поворотах, и двигались так быстро, словно посетители только и успевали заказывать новые порции. Солидные господа с их дамами — многие из них были почтенного возраста — воспринимали условия ужина как обыкновение, хотя я приметила небольшие группки иностранцев, которые ловили каждый малейший чих. Как и для меня, для них среда, привычная для материально обеспеченных лиц, была новой, но я обрадовалась уже тому, что в "Жуль Верне" никто никого не знал и ситуация с напыщенностью Совета не повторялась.

Пока мы шли, официант позволял себя кидать на меня любопытные взгляды. Когда я, наконец, выжидающе на него посмотрела, он пояснил:

— Я пытаюсь понять, мадемуазель, первый ли вы раз у нас или были в "Le Jules Vernes" ранее. Прости мне мою бестактность: я совсем недавно на этом месте.

— Ничего страшного, я привыкла.

Он кивнул и добавил, намекая на блюдо у одного из посетителей за ближайшим к проходу столику:

— В нашем ресторане принято делать заказ на сумму... круглую, но это не всегда значит, что вы не можете получить от ужина удовольствие. Ваш избранник скорее всего попросит вашего мнения, и я вам настоятельно советую подумать насчет устриц. Кто устриц не пробовал — тот Франции не видел.

— Вы так говорите, потому что в названии месяца есть буква "Р"?— уточнила я. Официант не поддался искушению засмеяться, но улыбнулся.

— Это так, мадемуазель. Месяц для рыбы. Вы хорошо знаете наши древние традиции?

Жестом официант пригласил к дальнему столу, в самом углу зала, и дальше не пошел, оставив меня в гордом одиночестве. Он сидел там, невозмутимо откинувшись на царском стуле и устремив свой непроницаемый взор на лежащий где-то там на грешной земле Париж.

Я была Марией. Больше не колеблясь ни секунды, я уверенным шагом пошла к нему.

— Скучаешь О`Коннор?— я понизила голос до грубого, свойственного Марии, и даже сама удивилась, как была похожа на нее.

Он обернулся. Его взгляд остановился на моем лице; с нескрываемым удивлением мужчина взглядывался в черты моего лица, в волосы, медленно опускал глаза, примечая платье, которое сам же мне и выбирал. Челюсти плотно сжались; Дарин нахмурился, отчего его четко вырисованные черты лица вытянулись в строгий, прямой набросок мраморной греческой статуи. Он весь подобрался. Напряженно поднявшись, Дарин выдавил из себя улыбку.

Я так же несколько секунд не могла сообразить, что вижу его вживую, не во сне и не в туманном от дождя переулке. Он был великолепен, как и всегда. Какая предсказуемость. Светлая рубашка под особым отблеском ламп белела на его темной загорелой коже — полгода жизни в Италии не прошли даром, хотя англичанину не присущ загар. Нет, как же, не англичанину, ирландцу! Скажи я это вслух, нарвалась бы на гнев патриота.

Я кивнула ему в знак приветствия. Дарин подошел ближе и резко втянул носом воздух. И его лицо в мгновение переменилось, разгладилось; он скинул с себя малую долю груза напряжения. Синие по обыкновению холодные глаза смотрели по-особенному равнодушно, но, присмотревшись и додумав то, чего, возможно, и не было, я могла разглядеть в них намек на теплоту. Я испугалась. Похоже, что он меня узнал сразу же, с первого подробного изучения, но я продолжала играть во взрослые по важности и детские по наивности игры, претворяясь Марией до конца, так долго, как только Дарин позволит.

— Давай договоримся сразу, О`Коннор,— я продолжала блестяще играть свою роль в то время, как Дарин собирался с мыслями и неожиданным поворотом событий,— ты не практикуешь на мне магию вуду и этот твой старческий гипноз,— я показала двумя пальцами на свои глаза, затем на его,— и мы можем стать приятелями на один вечер.

— Мария...— его голос звучал неуверенно лишь в первый миг разговора. Затем на тонких губах вырисовалась привычная и до боли знакомая мне усмешка человека, живущего ролью босса,— я не думал, что ты придешь.

Он отодвинул стул и галантно помог мне устроиться за столом. Только после этого занял свое прежнее место.

— И поэтому не побоялся заказать один из самых дорогих ресторанов Парижа? Что ж, это в твоем стиле, О`Коннор, экономить денежки на ровном месте. Похвально. Без шуток, я не люблю транжир.

— У меня были несколько другие причины,— заметил он вкрадчиво, держа правую руку у подбородка, и лениво направил большой палец на окно. За железными перекладинами Эйфелевой башни виднелся город, озаренный тысячей огней и обширной площадью Марсового поля.

— Я не пойму твоей логики, мальчик, хоть убей.

— Осторожнее со словами,— предупредил он в шутливой форме,— мне ведь не сложно исполнить любые твои желания, насколько помнишь, Мария. Это место висит так высоко над землей, что даже ты со своими уникальными кошачьими способностями не сможешь приземлиться мягко на четыре лапки, при этом не свернув себе шею. А этот столик максимально отдален от выхода.

Он был так прекрасен, угрожая мне. Наверное, я от рождения имела эту извращенную склонность к удовольствию от шантажа и угроз.

— Если б ты хотел меня убить, ты бы это уже сделал миллион раз. Если бы хотел поймать — три миллиона. Я не боюсь тебя, О`Коннор.

— Прекрати называть меня по фамилии, Мария,— попросил он вполне естественно, будто его действительно заботило обращение, что было неправдой,— мы одни, и твоей сестры нет рядом. Хотя, как знать...

Мне не понравился его ехидная фразочка со скрытым подтекстом. Щеки жгло огнем, и я постаралась отвернуться к окну, как будто бы наслаждалась видом из него.

— Я же говорил, что ты нескоро его наденешь.

По коже пробежало стадо топающих мурашек. Я потерла гусиную кожу ладонью, пытаясь согнать дрожь.

— Что надену... Дарин?

— Платье,— он дотронулся под столом кончиком ботинка до моей лодыжки. Я с трудом держала себя в руках от его провокационных издевок.— С черными волосами оно смотрится сексуально, но ты мне больше нравилась блондинкой.

— Я никогда не была блондинкой, Дарин,— процедила я сквозь зубы,— давай ты на время оставишь при себе свои грезы о моей сестренке и выложишь все, что тревожит твою бедную дьявольскую душонку. У меня мало времени на нерасторопность.

— Как скажешь,— он в открытую забавлялся. Я нервничала, что он каким-то образом меня вычислил, догадался... но я предусмотрела все, не считая, конечно, запаха и родинок на лице — вряд ли бы Дарин их запомнил.

Мы сделали скромный заказ. Дарин ясно дал понять официанту, что не желает видеть навязчивость с их стороны. Ничто другое не должно было помешать нашему разговору.

— Итак.

— Итак,— повторил Дарин.

— Говори, Дарин, я теряю терпение.

— А ты будь спокойнее,— он вальяжно откинулся в кресле, постукивая пальцами по подлокотнику,— такой прекрасный вечер. Ты не хочешь его продолжить? Ему сложно соперничать с нашим последним вечером... точно, я совсем забыл, что ты не Анна. Значит, я могу без угрызений совести... это неважно.

— Согласна с последним, это неважно,— я кивнула несколько резко, как это сделала бы Мария,— ты будто разговариваешь сам с собой, Дарин, мне это неприятно — я не люблю терять время. Что тебя нужно?

— Девушка из Фредериктона. Младшая.

— Оставь свои глупые шуточки, Дарин!— я начинала злиться, хотя его слова тонким раздирающим лезвием проходились по области за ребрами. Он выведал даже мое прошлое место жительства.

— Дорогая, ты прокалываешься на каждом шагу — это даже неинтересно,— он покачал головой, удивляясь своим неозвученным мыслям,— Анна, будь внимательнее, я даю тебе шанс продолжать спектакль! Начнем с того момента, как я ответил на твой вопрос.

Он с лукавой улыбкой подвинулся ко мне, но нас отделял стол. Сбитая с толку, я не сразу сообразила, чего он от меня ждет и что вообще он только что произнес вслух.

— Моя сестра... хорошо... младшая...

"Как ты это делаешь, дурак? Как, господи, как?"— я испытала чувство дежа-вю, когда неловко лгала ему в Колизее об истории своей семьи.

— Ты обещала, что дашь мне с ней сблизиться, так?— подсказывал он, не переставая насмехаться. Он явно догадывался о том, кто я, но делал вид, будто эта догадка оставалась вне его понимания.

— Не помню такого,— я нахмурилась. Дарин встормошил свои каштановые волосы — и это его движение показывало, насколько он скучал в моем обществе.

— Попытайся. Мы договаривались о многом, и у наших отцов было соглашение. Но Рейвел погибла, и в день ее похорон я отпустил тебя с одним условием: соглашение останется в силе, но уже с другими участниками. То, что мне нужно, моя семья получит в любом случае, взамен я гарантировал вашу неприкосновенность и,— он замялся,— дальнейшее существование. Разве не так? не поэтому ли вы еще живы в противоречие закону кланов. Или ты его не помнишь?

— Слишком много вопросов, Дарин, я от тебя устаю,— я напустила скучающий вид, когда он, похоже, оживился.

— Закон, допускающий кровную месть.

— Ах, этот закон! Да, я его помню.

На сложенные треугольником салфетки поставили тарелки с горячими закусками. Вилкой я подцепила кусочек сыра и отправила в рот, чтобы только не отвечать Дарину. Видимо, мужчина и сам проголодался, или устал говорить, и взялся за ужин. Официант не оставил нетронутой бутылку выдержанного французского вина, собираясь разлить его бокалам. Дарин остановил его, позволив уйти, и сам разлил напиток. В прозрачном стекле окна отразился хрустальный блеск. Мы чокнулись бокалами, и я попробовала вино на вкус, не посмев перекривиться в лице.

— Вы близки с Анной?— спросил Дарин, не отвлекаясь от ужина.

— Достаточно близки.

— Так почему ты ее не предупредила о том, что мы договорились за ее спиной.

— Я хотела ее уберечь.

— Она не знает?— нагло допытывался он.

— Она знает, как оплатить интернет, очистить ободок унитаза от микробов и какие прокладки удобнее. Остальное ей знать не обязательно.

— Странно, это не в вашем женском стиле. Я ожидал, что ты сочтешь нужным поделиться с ней такой пикантной информацией. Не каждый день семейка колдунов захватывает власть над оборотнями.

Я подавилась кусочком курицы и быстро запила его вином. Отчего стало еще противнее переваривать информацию. Конечно же, Дарин не стал бы озвучивать то, что по определению Мария должна была знать, но он говорил со мной и считал забавным поражать такими-вот новостями. "Колдун! Мать его, колдун! Как я не догадалась? Этот дар, эти глаза, это уязвимость к ранам..." Я уставилась на его руку, обвязанную бинтом под рукавом рубашки в несколько слоев и спрятанную под столом. Мои когти не принесли бы существенного вреда оборотню, и рваные края царапин срослись бы минут за сорок, но для колдуна это было серьезное повреждение инородным предметом, который вспорол руку до самого мяса. Меня даже кольнула совесть.

— Нас очень мало,— продолжал Дарин,— и скоро колдуны исчезнут, потому что их целиком и полностью сменят оборотни. Вы плодитесь, как кролики! И меня как колдуна совсем не радует статистика.

— Ну мало и мало,— я нервно пожала плечами,— разве вы не можете спариваться с оборотнями?

Я чувствовала себя неловко, задавая этот вопрос, и он вырвался из меня быстрее, чем здравый смысл его потянул назад.

— Глупый вопрос,— подтвердил Дарин мои мысленные догадки,— и ты прекрасно знаешь сама, что можем. Хочешь продолжить эту тему?

— Нет, я не то имела в виду,— мой голос вернулся в норму, я забыла следить за его высотой, и он выдавал мое смущение. К щекам вновь предательски прилила кровь.— У меня нет сомнений по поводу твоих... способностей. Я лишь хотела уточнить, что вам не нужны другие колдуны для продолжения рода.

— Нужны,— сказал Дарин, и его красивая улыбка стала еще более вызывающей,— но из всякого правила есть исключения. И твой отец знал это, как и я знаю. Поэтому и не даю своему отцу найти убийцу Рейвел, тебя это не устраивает?

— Вполне,— немногословная, я очищала креветки.

— Вот и отлично. Знаешь, Левицкая, я не хотел бы продолжать эту тему. Причина, по которой я тебя позвал, исчерпала себя. Ты помнишь о своей доли соглашения, я помню о своей. А самое главное — сегодня на улицах Парижа особо напряженная обстановка, и как джентельмен я не мог позволить себе оставить тебя без защиты.

— Как великодушно с твоей стороны, Дарин,— съязвила я, опустив первую часть его монолога, о которой мне еще предстояло подумать в спокойной обстановке и уточнить у Марии некоторые... да нет, все детали.

— Давай перейдем на нейтральную тему. Как тебе город любви?

Дарин отставил тарелку с супом в сторону и пододвинул к себе свинную отбивную, при этом вел себя невозмутимо, сосредоточившись на еде. Во время ужина он забыл о своей раненой руке и положил кисть на край стола под таким углом, что я смогла рассмотреть причиненные ему увечья. Бинт покрывал руку от локтя до запястья, кончики его аккуратно убраны под основной слой, и человек, не знавший о повреждении, не обратил бы внимание на левую руку, которая за счет бинта, была совсем ненамного пухлее правой. Дарин орудовал столовыми приборами грубо, но точно, будто он привык есть с охотничьего ножа. Во всем же остальном было мало изъянов; привыкший вести себя, как подобает выходцу из аристократической семьи, Дарин позволял себе величавую расслабленную позу, но он был всегда начеку: по незаметным поворотам головы на каждый звук поблизости и со стороны двери я поняла, что он не пропустит и мухи.

— Мрачновато,— я выдавила из себя улыбку. Дарин поднял на меня глаза, встретившись со мной взглядом.

— Правда?— переспросил он и приподнял брови, будто предугадывал мой ответ.— Ну ладно. Как поживает твоя сестра? Ей ведь понравилась Москва?

— Думаю, что да. Как она может не понравиться? Но одного дня нам было мало.

— Она еще поддерживает связь с этим маленьким итальяшкой, как там его?— Дарин наигранно почесал подбородок, возведя глаза к потолку.— Ну этот, который еще пытался уложить ее в койку, но он был настолько труслив, что отпустил ее с тобой. Меня очень умиляла его самоотверженная и до смерти глупая надежда показать себя перед девчонкой иного уровня, даже вызвал меня на дуэль...

— Да, я поняла, о ком ты,— перебила я Дарина, насытившись его нахальными усмешками. Вот только я не понимала, чего он добивался.— Диего, приятный молодой человек — я с ним встречалась. Насколько я знаю, да, они поддерживают связь и собираются жить вместе по возвращению Анны в Рим.

— Да неужели?— Дарин покачал головой. Поднеся к губам бокал, он проговорил в самый хрусталь.— Надо же, как интересно все складывается, и я даже готов этому верить. Но есть тут одна мелочь,— он снял шутовскую маску и сказал вполне серьезно,— этот ребенок тебе не подходит.

— Так кто же подходит?— незаметно для себя самой я повысила голос и, подобно собеседнику, наклонилась вперед так, что лишь небольшое расстояние помогло нам не столкнуться лбами.— Не лезь в чужую жизнь, Дарин, либо говори, кто подходит?

— Ну не знаю, это ведь не моя жизнь,— он подчеркнул местоимение интонацией и отодвинулся от меня. Я так же откинулась на стул, но бешенство все еще кипело в крови, приливая к похолодевшим пальцам.—

— Сказал "А", говори и "Б",— процедила я слишком зло для той, кем хотела казаться.

Дарин лениво расправлялся с отбивной, глянув на меня исподлобья.

— Ты и сама знаешь, кто. Вот смотри, как я терпимо отношусь к твоим причудам: сменам образа, побегам, агрессивным наклонностям,— он без стеснения продемонстрировал мой шедевр под рубашкой,— раздвоению личности. И в то же время никто лучше не знает твои слабости и, напротив, сильные стороны. Чем плохой вариант?

— Дэр, прекрати,— я больше просила, чем требовала.

— Почему ты не пытаешься произвести на меня хорошее впечатление?— сменив тему, он жестом охватил посетителей ресторана.— Все эти дамы с удовольствием отделались бы от своих старичков. Посмотри, как ревностно они наблюдают за нашей идиллией.

— Что для тебе производить впечатление? Мне нет смысла скрашивать ложь другой ложью. Но если ты хочешь поговорить на светские темы — я готова, давай. О политике. Слышал о последнем саммите большой семерки?

— Вы зря связались с политикой, mademoiselle,— Дарин вытащил бутылку вина из ведерка со льдом и предложил мне. Я отказалась. "Работай на трезвую, Дэр, мы же оба не пьянеем. Оборотень и колдун, в этом наше легкое преимущество. Я запомнила урок." Но этот его ирландский французский действовал на меня лучше любого спиртного.

Нет, мы не говорили о политике. Мы незаметно для нас обоих перешли на обсуждение наших взглядов на жизнь, дискуссии о вещах, которые занимали в ней важное место, но ни разу за все это время не коснулись семьи, межклановых розней и наших личных приоритетов. Прошло около часа, я не следила за временем. Дарин искусно поддерживал беседу и делал все возможное, чтобы я теряла бдительность в его компании и контроль за словами. К моменту, когда официант подошел, чтобы забрать посуду и предложить горячительных напитков и десерт, я была уже уверена в том, что Дарин меня раскусил. Но он принял мои условия игры и изредка, из мальчишеского любопытства, провоцировал меня на откровенность, но я не прокалывалась, загнанная в угол собственным враньем. "Почему он на самом деле хотел встретиться?"— размышляла я, когда мой спутник временно меня покинул.— "Ожидал ли он меня увидеть или я застала его врасплох? Если так, то намеревался ли он расправиться с Марией или это я нарвалась на встречу, искала ее и таки нашла?"

Безмятежный дух "Le Jules Vernes" творил невозможное, возвращал меня к тому дню, когда я еще не знала Дарина и в приподнятом настроении бежала на первое свидание. Затем я вспомнила, как он приехал за мной во Флоренцию и был зол на то, что я якобы ему мешалась под ногами. Вспомнила, как он убеждал доверчивую Джему в том, что он мой давний дружок. Как поднимал меня утром, и мы боролись за ключи от машины; как ехали в Венецию, а я, запутывая следы, свернула в Милан; как ополчились против его радикально настроенного отца; как он уговаривал меня найти Рысь, боясь гнева отца, хотя сам скрывал ее не меньше моего; как предлагал мне улететь обратно в Канаду; как вломился в номер, поцеловал меня и заодно поссорился с Марией. Первый этап моей жизни был отделен от второго приездом в Москву. Я стала взрослее, циничнее и в какой-то степени опытнее, но мне не хватало того солнечного, весеннего образа мыслей, который был в Италии.

Музыка делалась громче с наступлением темноты. Мелодичные прелюдии плавно перетекали в ритмичные мотивы. Запах деликатесов душил ароматный шлейф французской туалетной воды: северно-западный атмосферный фронт из "Allure", "J`adore" и "One million" двигался на наш отстраненный островок. Золотое, как нимб, свечение Эйфелевой башни создавало иллюзию золотой клетки, поднятой над Парижем. Непринужденные беседы, звонкий смех эльфийской принцессы и подземельного тролля, зебра деловых костюмов и радуга платьев, туманный образ вечера, плывущий перед глазами, походили на сказочный сон, который вот-вот прервется звонком будильника. И ядром сна был Дарин, по-прежнему загадочный, по-прежнему далекий, по-прежнему опасный. Но я его больше не боялась, как не боялась и своих прежних мыслей. Весь вечер играя Марию, девушку, которая всегда владеет ситуацией и держит в ежовых рукавицах свои чувства, я думала, почему я, кроткая и мягкая, не брала с сестры пример? Почему я, застенчивая и слабая, не переняла у нее уверенность в себе и в своих поступках? Именно сегодня я меньше всего хотела быть прежней собой.

— Дарин, можно тебя пригласить на танец?— выпалила я прежде, чем начала колебаться. Я никогда в жизни не приглашала парней танцевать, никогда. Ни на школьных дискотеках, где все знакомы с детства, ни в клубах, куда я в принципе редко ходила, ни на студенческих вечеринках, когда я скромно уступала место более смелым подружкам. А Дарин был старше, тактичнее — он не бы не отказал мне в столь маленькой прихоти. И этот личный прорыв, вычеркнутый из списка комплекс, подсказал, что я все делала правильно, не раздумывая, а слепо действуя и переступая через страхи.

Я окончательно приободрилась, когда он после короткого удивления ответил: "Да, конечно"— и протянул мне руку. В ресторане перед импровизированным балкончиком между нашим столиком и стеной была небольшая свободная территория. Дарин сказал что-то неразборчивое по поводу быстрой музыки и потянул меня через весь зал к стойке менеджера и диджейская установке, подсоединенной к компьютеру. Моя ладонь соскальзывала, и я от волнения сжимала пальцы Дарина, как будто он убегал от меня. Заказав парню за оборудованием песню, он провел меня назад, к нашему миниатюрному танцполу. Я положила одну руку ему на плечо, вторую он перехватил поудобнее, и мы начали размеренно покачиваться не в такт песне, а в какой-то особый, только нам двоим слышимый ритм.

— Люблю эту песню,— сказала я первое, что пришло на ум. Кажется, это была "Aerosmith — crazy", но позже, пытаясь вспомнить название, я с трудом припоминала даже мотив. Из-за шума в зале я приподнялась на носки поближе к уху Дарина, чтобы он меня слышал: в силу его высокого роста, я и на каблуках была ниже и упиралась носом в плечо.

— По мне так все медляки одинаковые, я их не различаю,— ответил он низким голосом с типичным ирландским говором. Совсем одурев от нахлынувшего чувства триумфа, я прильнула к нему всем телом. Моя рука, что лежала на его плече, осторожно и ненавязчиво скользнула по нему, перевернувшись сгибом кисти в сторону к залу, что позволило придвинуться ближе к Дарину и создать более тесный контакт. Это движение казалось мне куда более интимным, чем касание моего бедра его ноги или преграда вздымающейся в ровном дыхании груди в виде верхней части его торса. Ровное дыхание было ключевым в моем ощущении танца. По сравнению с прошлым разом, когда Дарин вертел меня в танго, и все в груди клокотало от искрящегося восторга и огненных, неведанных ранее чувств, страсти и желания, сегодняшний вечер и наше сближение было спокойным и ленивым. Моя ладонь еще была вспотевшей от выброса адреналина и волнения, но я отчетливо осознавала, что больше не испытывала к Дарину запретных чувств. Я была к нему равнодушна, как он в свою очередь ко мне, и я упивалась этой минутой славы, когда ревнивые и завистливые женские взгляды подпитывали мое тщеславие, сладким медом разливавшееся по телу. В то время как он властно держал свою руку на изгибе моей спины и тепло передавалось мне через тонкую материю платья, я прижималась к Дарину без малейшего угрызения совести, наслаждаясь тем, что более не сходила по нему с ума.

Но так было лишь до того момента, пока мы не продолжили разговор и я не услышала новые нотки в его вечно уравновешенном тоне.

— Как ты разоблачил меня так быстро?— спросила я, находя новый повод подняться на цыпочки.

— Не так быстро, как хотелось бы. Ты похожа на свою сестру, но, к счастью, только внешне.

— И ее коронные фразочки не сбили?— допытывалась я. Дарин неопределенно хмыкнул.

— Разве что немного. Скорее нет, чем да. Все-таки я все продумал.

— И ты был уверен, что я приду?

— Анна, у тебя не было выбора, ты слишком сильно любишь свою сестру, чтобы позволить нам встретиться,— ответил он просто.— Но я рад, что не ошибся в тебе.

Мы продолжали говорить. Когда закончили танцевать и поблагодарили друг друга за эти несколько минут. И после, когда после ужина спускались с Эйфелевой башни обратно на землю, в ночной Париж, а Дарин помогал мне надеть плащ.

— Я ожидала худшего,— мой язык выдал то, что вертелось на уме весь вечер. Я правда ждала, что Дарин устроит мне худшее свидание в жизни с летальным исходом. Точнее устроил бы Марии, и я собиралась расспросить его о планах, пока он был в хорошем настроении.

— Почему же?— он подался вперед, желая приблизиться, но вдруг передумал, поймав мой встревоженный взгляд. Когда Эйфелева башня осталась за спиной и больше ничто не защищало меня, я держала с Дарином строгую дистанцию в один метр: не так далеко, как хотелось бы для возможной самозащиты, но и не близко, чтобы не потерять контроль над собой.— Я бы тебя и пальцем и не тронул.

— Тебе и не обязательно,— напомнила я, намекая на его сверхспособности. Дарин задумчиво промолчал.

— Моя машина на набережной Гренель,— сказал он,— повезти?

— Нет,— я поспешно отказалась. Дарина могло оскорбить мое решение, но я была достаточно опытна в отношениях с ним, чтобы просчитывать его будущие ходы,— точнее... я бы предпочла прогуляться.

— Ладно,— он не возражал, что меня удивило,— ты приехала сама или кто-то ждет?

Говоря "кто-то", Дарин многозначительно намекал на посторонних лиц, которые его волновали. Возможно, он подумал о Жульене, если знал его. Я помотала головой.

— Нет, я на такси.

— Тогда я провожу тебя.

Мы шли по направлению к набережной, и морозный ночной ветер с Сены обдувал лицо и руки, создавая на коже невидимую пленку. Дарин поднял воротник шерстяного пальто, а я накинула на голову голубой платок, который нашла в сумочке.

— Дэр, я буду говорить честно,— выйдя на набережную, я убедилась, что на ней было достаточно многолюдно, чтобы случайный прохожий в случае чего помог самостоятельно или вызвал полицию,— я не чувствую себя комфортно рядом с тобой, в особенности не зная твоих намерений. Поэтому, раз у тебя здесь машина, ты можешь ехать, а я доберусь своим ходом. И мне бы очень хотелось надеяться, что ты благопорядочно меня отпустишь.

Дарин тихо засмеялся, затем ответил:

— Отпустить тебя?

— Да,— я не думала почему-то, что это был риторический вопрос с предсказуемым продолжением. Дарин совсем по-доброму улыбнулся, будто смотрел на ребенка с лопаткой и горой песочка в ладошках.

— Дойдем до Елисейских полей. Я хочу, чтобы ты их увидела прежде, чем уехала.

Я не стала уточнять, откуда он знал про отъезд. Насколько я знала, Елисейские поля отличались особой посещаемостью, и среди людей мне опасность со стороны Дарина грозила в меньшей степени.

— Хорошо, далеко до них?

— Нет, недалеко. Через мост.

От набережной Бранли отходили мосты на противоположный берег Сены. По темно-изумрудным, которые подсвечивал отраженный свет огней, волнам неспешно проходили теплоходы. Праздный вечер на борту совмещал и вкусный ужин, и громкие песни, доносившиеся до берега. Остановившись по середине моста, я оглянулась на Эйфелеву башню. В этот момент ее верхушка, видневшаяся над маnbsp;лоэтажными строениями домов, зажглась мигающими светлячками. Я держалась за ограждение и не могла оторвать глаз от чуда, пока оно не закончилось через пару минут. Дарин был рядом и равнодушно следил за моим мнимым восторгом, после чего уголки его губ слегка поднялись.

— Пойдем?

Я кивнула, и мы направились по параллельной мосту улице до поворота на знаменитые Елисейские поля, о чем сообщила черная табличка в зеленой рамочке на стене дома.

— Оригинальное название полей — Элизиум,— сообщил Дарин,— в греческой мифологии это страна блаженных в загробном мире, где вечная весна и куда попадали любимые герои богов и праведники. Кронос и Миноса Радамант заправляют на этом островке без болезней, забот и страданий. Символичное место.

Аллеи деревьев с ровно постриженной кроной, образовывавшей отдельную от улицы стену, вели к площади Звезды с Триумфальной аркой посередине, от которой отходили в разных направлениях улицы, отчего и пошло название площади. Но до нее еще стоило дойти мимо самых дорогих офисов и магазинов Парижа.

— Так как ты не собираешь меня убивать,— я дождалась любопытного взгляда Дарина и продолжила,— я могу спросить тебя начистоту. То, что ты сделал с Маргаритой, ждало и Марию?

Дарин сцепил пальцы и за спиной и несколько ссутулил плечи.

— Нет, вряд ли то же. Я ведь обещал ее не убивать, но соблазн был дальше в большем количестве, чем основания.

— Идеальное убийство,— пробормотала я.

— Спасибо.

— Да нет, я говорила о Елисейских полях. Судя по их историческому значению, они прямо таки предназначены для идеального убийства, как думаешь?

— Анна,— прервал меня Дарин,— если бы Рита держала язык за зубами, мы бы расстались мирно, почти что друзьями. Но она захотела почета, славы и своего места под солнцем в обществе, где людям вход воспрещен. Она подрывала мою репутацию. Ты хоть представляешь себе, какой скандал вызвала бы новость, что кланом оборотней руководит иная раса?

— Дэр, мне не так важны подробности,— сказала я,— и не надо оправдываться передо мной. Мне важны лишь причины, почему ты не можешь оставить мою семью в покое. Мария тоже много знает, даже больше Риты, но ее ты не тронешь из-за какого-то соглашения. Тогда в чем смысл всего этого?

— Всего чего?— переспросил он, будто правда не понимал. Или издевался надо мной.

— Записки, цветов, тайной встречи...

— Анна, ты правда глупа или нарываешься на откровенность? Ее не будет.

— Знаю,— фыркнула я,— но мы бы положили конец этой тягомотине быстрее, если б ты сказал конкретно, чего добиваешься.

— Это слишком сложно,— ответил он,— и слишком лично.

— И "это" касается Марии или все же меня?

— Тебе понравились цветы?— спросил он, резко переводя тему.— Рейли сказал...

— Опять Рейли?— разозлилась я.— Опять чертов Рейли! Рейли спас меня от ищеек, Рейли выбрал букет, Рейли следил за моим детством, и при этом Рейли использовал свой радар против меня и помогал тебе. Везде Рейли как самый неоднозначный герой. Самый неоднозначный герой — это ты, Дарин, и я уже устала от твоих штучек и игр. Ты как кот, который играется с добычей перед тем, как перекусить ей горло.

— Мы плохо ладим с Марией,— произнес он загробным голосом, и я вздрогнула от тишины сказанных слов на фоне моей громогласной тирады,— мы давно знакомы и нас многое связывает. Она очень умная женщина, Анна, гордись своей сестрой. Она нашла лазейку там, где, казалось бы, выхода иного нет; ведь я вычислил убийцу и готов был мстить нещадно, как это принято.

— Но сейчас ты не мстишь?— у меня осталось мало веры ему.

— Нет. Сейчас нет, можешь считать меня своим личным ангелом-хранителем.

— Вряд ли осмелюсь,— я закатила глаза,— и ты хочешь сказать, что охота на Фарреллов уже не ведется? Что Марии и мне ничего не угрожает?

— "Нет" на оба твоих вопроса. Мало того, охота переросла в межклановую войну, о которой было столько разговоров. Отец объявил ее вчера ночью, но война оборотней отличается от войны людей. Мы истребляем соперников по одиночке, боясь поражения в массовой стычке.

Меня умиляла его привычка причислять свой род колдунов к оборотням, в клане которых так прочно засела и утвердилась его семья.

— Либо ты сам себе противоречишь, Дарин, либо ты лжешь, что в принципе одно и то же. Минуту назад ты сказал, что больше не охотишься,

Дарин пригладил каштановые волосы, встормошенные ветром, и спрятал руки в карманах пальто.

— Я нет. Но мой отец, старый маразматик, он не видит дальше своего носа. Вместо того, чтобы думать, как жить дальше, без Рейвел, когда наш род оканчивается на мне, он живет прошлым и пытается мстить. Я даже не пытаюсь подключать его к делу — он не поймет, да еще и будет мешать. Как мешал тогда, когда я пытался убедиться в твоей кровной связи с Марией.

— К какому делу?— я понадеялась, что, увлеченный рассказом, Дарин расколется, но он посмотрел на меня обнадеживающе; его синие глаза ясно говорили: "А вот и не попадусь, а вот и не попадусь..."

— Зря стараешься,— сказал он с изогнутой улыбкой,— мое условие еще в силе. "Все, что тебе надо знать — пока ты помогаешь мне, я спасаю тебя." Но чуть только ты встаешь в оборонительную позицию, наш дружеский лад обернется войной.

Я поняла, какую войну он имел в виду. Гораздо большее страшную, чем бессмысленное кровопролитие с участием невинных душ. Наша личная война, бушующуя все время нашего знакомства в виде противоборства характеров, рано или поздно выльется в то, что у Дарина кончится терпение и он забудет обо всех своих планах и целях, включающих сохранение моей жизни.

— Как много страданий и личных проблем люди могли бы избежать, умея признаваться в своих страстях и желаниях,— сказала я, размышляя вслух.— Поначалу самим себе, потом окружающим. Как много могли бы добиться, умея рисковать и договариваться. Все было бы проще, если б ты сказал мне, Дарин, чего хочешь, и мы бы покончили с этим раз и навсегда, и все были бы счастливы.

Я бы никогда не попросила его делиться своими замыслами, если бы не была уверенна на все сто процентов, что они связаны со мной. И осуществление их мирным путем было моей целью; предотвратить новые смерти — второй; положить конец бессмысленным скитаниям Дарина по свету вслед за сумасшедшей семейкой черных рысей — третьей.

— Все не могут быть счастливы — это утопия.

— Кажется, ты меня не слушал,— я обиженно надула губы. Напротив витрины Louis Vuitton в центре улицы я увидела спуск в метро на станцию Gourge V и нашла ее более удобным способом добраться до дома. Дарин шел рядом. Вечернее обличие Парижа хоть и создавало романтическое настроение, но не делало его менее спокойным городом, когда я слышала шаги Дарина, а, поднимая голову, еще и встречалась с ним глазами. Когда-то я боялась этих глаз: они причиняли боль. Теперь же я готова была стерпеть эту боль. То ли потому, что выработала к ней иммунитет. То ли потому, что стала слишком самоуверенной и самонадеянной. То ли потому, что я любила эту боль, потому что ее причинял Дарин, по собственному желанию или по принуждению; а я больная мазохистка. Хотя, если разобраться, причина ичезновения моего страха была немного другой. Как женщина я собиралась сделать все возможное, чтобы Дарин больше не причинил мне боли, даже если для этого придется заставить его думать, будто я ему подчинилась. В этом и состояло искусство выживания.

— Я тебя слушал,— сказал Дарин, когда я замерла перед лестницей в метро. Он достал руку из кармана и хотел было провести ею по моим волосам, но передумал и положил на плечо. На самую долю секунды, как делают друзья, чтобы приободрить друг друга.— Ты мне нравишься, Анна, и я хотел бы, чтобы это было взаимно, поэтому я тебе не отвечу ни сейчас, ни позже. Считай меня своим проклятьем и смирись с ним.

— Какими бы ни были твои планы, я рада, что все еще жива.

Он улыбнулся и показал на спуск в метро.

— Тебе пора,— сказал Дарин.— На выходе тебя встретит Рейли и доведет до дома. И не сопротивляйся, Анна,— добавил он, увидев мой зарождающийся испуг,— сейчас опасное время, особенно для тебя.

— Собираешься следовать за мной попятам?

— Обязательно,— на его щеках появились крошечные ямочки.— Я уже предатель для своего клана.

В эту секунду мне показалось, что я готова была его поцеловать, снова первой, ведь он, похоже, не решался на это. Без лишних слов, без лишних движений, просто прикоснуться к губам, прикрыв глаза, и убежать, не прощаясь и оставив его в изумлении смотреть вслед. Или, может, остаться чуть дольше, позволить ему положить руку на затылок и взять контроль на себя, но в этом случае легкий, как перышко, поцелуй перерос бы в более развязные действия, которые испортили бы воздушный момент. Но реальность была суровой, а момент ни капельки не воздушным. Я кивнула Дарину, коротко поблагодарив за вечер. Он стоял недолго; когда моя нога коснулась последней, самой нижней ступеньки, я обернулась — его уже не было, но я знала, что Дарин, хуже назойливого призрака, всегда будет неподалеку, молчаливо выполняя свой план. Шестое чувство подсказыло, что я узнаю о своей роли в его реализации только когда будет слишком поздно. Радовало одно: Дарин не навязывался и дал мне спокойно добраться до дома, а с Рейли я бы справилась.Доехав до нужной станции, я вышла из расписанного в стиле граффити поезда. Поднимаясь в Латинский квартал, я прокручивала в голове сегодняшний вечер и, сама того не желая, улыбалась.

— Annet!

У меня сердце в пятки ушло от внезапного возгласа. Подняв голову, я увидела вместо Рейли Жульена, скачущего у фонарного столба. "Как он узнал, что я еду на метро?"— подумала я, и ответ пришел на ум сразу же.

— Что случилось?— подбирая руками юбку платья, я взлетела по лестнице. Взлохмаченные волосы, запыхавшееся дыхание и покрасневшие щеки ярче всяких пояснений описывали результат быстрого бега.

— Marie,— прошептал Жульен, сбиваясь,— я не могу ее найти.

Не спрашивая что к чему, я закрыла глаза и представила карту, в которой алыми пятнами пылали точки-оборотни. Как кровная сестра, способная почувствовать родственника без сигналов с его стороны, я быстро обнаружила Марию. И она была без сознания.

— Быстрей!— крикнула я, принявшись бежать, и на ходу бросила.— Я знаю, где она.

"Au soleil, sous la pluie, a midi ou a minuit

Il y a tout ce que vous voulez aux Champs-Elysees" (Джо Дассен)

Глава 11

Как оказалось, не так сложно добраться до нужного места, если на кону не просто встреча с любимым папочкой, но и прекращение охоты на нас. Ценность последнего я поняла после того, как ночью мы искали Марию в переулках Монмартра, и себя не помнила от страха после небрежных рассказов Жульена о произошедшем.

Мои розовые иллюзии о довольно приятном вечере с Дарином и более о том факте, что я была цела и невредима после разговоров с ним один на один, растворились в призрачном тумане, когда я увидела перекошенное от непонимания и возбуждения лицо Жульена. Позже, почувствовав, что сестра отключилась непонятно где и непонятно почему, я забыла о всех предупреждениях Дарина и собственных знаниях о начавшейся накануне войне. Целость и сохранность Марии была гораздо важнее глупых мальчишеских игрушек.

Жульен толком не объяснил мне, что же произошло на злосчастном перекрестке, он едва ли восстанавливал в памяти жуткие картины его первой битвы. Конечно, молодых оборотней готовят к разным происшествиям в мире, скрытом с глаз смертных, в частности родители обязываются обучить сыновей основам борьбы и специальным, тайным приемам, но в нашей семье никто и никогда не предполагал, что настанет время, когда и я ринусь в бой за часть одного целого, важного, бесценного.

От бега кровяное давление повысилось — я ощущала, как напрягаются стенки сосудов, через участившийся пульс; к желанию поскорее добраться до места "Х" примешивалось едкое и непреодолимое чувство страха.

Жульен не переставал оглядываться по сторонам и докладывать в случае появления подозрительных личностей позади, сбоку и впереди нас: как помощник он был не заменим в тот вечер, я тяжело осознавала себя в этой реальности, видя перед собой конечную цель и ничего более. Мы нашли Марию на болконе жилого дома, куда подняться смог только Жульен. Он несильно подергал ее по плечу, но она не открыла глаза. Я знала по исходившим от нее спокойным волнам, что она еще без сознания.

— У тебя есть нашатырный спирт?— спросила я, не особо надеясь на ответ: вопрос вышел на редкость глупым.

Жульен, откинул темные, слившиеся по цвету с верхней одеждой и горшком из-под раскидистого цветка, волосы, положив пальцы на шею сестры.

— Je peux dire (фр. Могу сказать), что она жива,— сказал он, и для Жульена эта новость была вполне себе сносной и утешающей, для меня же — недостаточной.

— Дай мне руку, я поднимусь,— который раз я пожалела, что Мария не натренировала меня на акробата. Жульен, свесившись с перил, подал мне руку, но, даже подпрыгнув, я не дотянулась,— ладно, неважно. Можешь ее спустить?

— Дождемся, пока она очнется,— возразил он, снова потрепав ее то за плечо, то за ногу. Случайный прохожий не заподозрил бы ничего криминального в ее мирном, глубоком сне.

Мы ждали до рассвета. Прислонившись к стене спиной, сидя на асфальте, я старалась не бредить от желания уснуть — картинка перед глазами расплывалась, веки слипались, а угольная в ночи противоположная стена дома надвигалась на меня. Подавив зевоту, я следила за обстановкой, как полуночный страж. Жульен остался наверху с Марией. Я все же уснула. Разбудил меня Жульен, спрыгнув с балкона и приземлившись в метре от меня. Я распахнула глаза, не веря, что оказалась плохой бодрствующей охраной.

— Как она?

Прежде чем получить ответ от Жульена, я ощутила знакомую теплоту, и красная точка в моем пестром астральном поле, зажглась ярче.

— Вы еще кого-то ждете?— послышался бодрый и ложно самоуверенный голос сестры. Она спрыгнула за Жульеном, и ноги ее готовы были подкоситься, но она устояла и сделала вид, будто так и планировала свое приземление.— А вы, ребятки, не должны ли быть дома? Или у нас ранний подъем для утренней зарядки?

— Поблагодарила бы хоть,— буркнула я, неуклюже поднимаясь. Все еще хотелось спать, а солнце недостаточно высоко поднялось над парижскими домами, чтобы прогнать дремоту.

— За что?— удивилась она, но я увидела на ее лице дрогнувшую мышцу — Мария раскаивалась в своей грубой манере, ставшей отличительной и не самой лучшей чертой ее характера, несмотря на это она бы ни за что не признала свою вину, не будучи прижатой к стенке.— Я бы и сама отлично справилась. Подумаете, чуточку устала и отключилась.

— На чужом балконе,— добавил Жульен, поглядывая на нее, как и я, с ожиданием благодарности, и отвел взгляд сразу же, столкнувшись им с Марией. В парне появилась новая черта — холод, отстраненность, замкнутость, но не от всего мира, а только для одного человека. И Мария также поняла это, не показывая, что она уязвлена переменой в характере. Отчасти мне было ее жаль, хотя она и заслужила подобное обращение. Ни одна царапинка не портила ее красивого свежего после ночной регенерации лица. При этом запачканная кровью, в большинстве своем чужой кровью, одежда, грязные волосы и пыльные протертости на джинсах яснее слов говори о ее приключениях.

В квартире мы не останавливались, борясь с соблазном прилечь поспать, а заодно и попасться под горячую руку ищеек. Собрав вещи и переодевшись, мы с Жульеном ждали в гостиной, пока Мария выйдет из ванной и соберется, после чего двинулись в путь.

Стоянка для туристических автобусов около Лувра ближе к полудню заполнилась группами разных возрастов, национальностей, говоривших на языках, смесь которых не улавливало ухо. С рюкзаками на спинах и дорожными сумками мы подкрались в самый центр, окруженные гомоном неизвестных диалектов. Теряясь в массе, каждый из нас пытался выискать хоть одно знакомое слово.

— Русские,— выдохнула Мария с облегчением, обнаружив среди туристов своих земляков. Приметив самых приветливых, она с неподдельной радостью завела с ними разговор и, вскоре вернувшись, доложила,— увы, это обзорная по Парижу. Ищем дальше.

Прошло больше часа, наполненного провалившимися планами найти группу с туром до Марселя. Наконец Жульен, прищурившись, как будто не верил своему слуху и решил проверить зрение, оставил нас и подошел к водителю одного из автобусов. Тот проводил свободное время с пачкой сигарет в сторонке, осыпая пеплом ярко-зеленую молодую траву. Показывая на нас, Жульен втирал ему какую-то очевидную деталь нашего странствия, которую водитель никак не хотел принимать и покачивал головой. Я решила прийти другу на помощь, включив все свое обаяние — благо, после вчерашнего вечера уверенность в ней возрастала и возрастала. Мужчина лет сорока пяти, в дутой коричневой куртке, застегнутой по самый воротник до подбородка, удостоил меня ленивым, лишенным всякого интереса, взглядом. "Здесь ловить нечего,"— засомневалась я, собравшись повернуть обратно, к Марии, но выкинула из головы эту мысль и направилась дальше. Как оказалось, Жульен уже договаривался о цене, на легком французском объясняя незнакомцу всю тягость нашего положения.

— Скажи ему, что у нас деньги,— шепнула я,— у меня осталось еще что-то из заначки.

— Спокойно, Аннет,— Жульен прервался, посмотрев на меня ясными серебряными глазами, несколько пугающими.— Он везет группу через Бургонь и Овернь до Прованса: в дороге три дня, а у нас нет столько времени.

— Это лучше, чем ничего!— настаивала я.— Сколько?

— Спокойно,— повторил Жульен, отворачиваясь к водителю. Мария хотела было подойти к нам, но, зная ее характер и хобби все портить, я жестом оставила ее. Жульен, мягко жестикулируя, пояснял водителю, что мы не доставим хлопот и выйдем на первой же остановки, пересев на попутку — нам все-то нужно выбраться из Парижа на трассу, по которой колесят фуры и другие автобусы. В конце концов тот не выдержал.

Через час мы уже толкались с группой туристов, пролезая в салон автобуса. Наши попутчики с неодобрением пролезали вглубь, перешептываясь и ругаясь на чужом нам языке. Мы же заняли место гида по правую руку от водителя. Мне было неуютно впихиваться между Марией и Жульеном, чувствуя себя третьей лишней, но в данном случае действовала из необходимости: они, казалось, с удовольствием перегрызли бы друг другу горло, причем инициатором выступил бы Жульен. "Они и так не самые нежные друзья, но сегодня будто черная кошка пробежала между ними." Я нахмурилась, когда мысленный монолог и конкретно сравнение с черной кошкой перенеслись на реальность — я действительно сидела по серединке, и решила больше не терзать себя догадками. В особенности потому, что не хотела быть причиной разногласий сестры и Жульена.

Свежие, еще не вспаханные поля с встречали нас при удалении от насыщенного жизнью и энергией большого города, степенно проплывая за широким окном автобуса. Умиротворенный пригород, banlieue de la France, с его неспешным течением, удовольствиями лучшей комбинации работы и отдыха в условиях расслабляющих и дающих возможность пресытиться праздным существованием, может и наскучить бездельникам, но жители пригородов, в большинстве своем, либо посвящали время хозяйству, либо ежедневно добиралась на поезде до Парижа из-за нехватки престижных рабочих мест в родном местечке. Слабые желтоватые лучи солнца просачивались между веток плодовых деревьев с их широкими листьями и придавали изящным домишкам королевски нежные оттенки: персиковые, лимонные, зеленоватые цвета старого льна. Многие пригороды не уступали по аккуратности и чистоте большим городам, славившимся опрятностью. По сравнению с полосами османских домов, настолько плотно прижатых друг к другу, что кажется, будто они слеплены в неразлучную сетку, пригородные здания были разрознены, и каждый владелец пожелал иметь свое личное пространство, участок и дворик.

Иль-де-Франс, провинция со столицей в сердце, незаметно сменилась виноградными садами провинции Бургонь. В одной из типичных средневековых деревушек автобус остановился, и напротив отеля туристы по одному стали выходить на улицу, восхищенно потягивая воздух, словно он чем-то особым отличался от парижского.

— Дальше я не еду,— сказал водитель, выжидающе глядя на Жульена. Тот поймал намек и зачерпнул ладонью горстку монет, положив ее на блюдце, которое мужчина использовал вместо пепельницы.

— Ну и куда дальше?— спросила я устало, не спав толком всю ночь. Мы брели вдоль проселочной дороги спиной по ходу движения и лицом к проезжавшим автомобилям. Жульен вытянул руку с поднятым большим пальцем.

— Пора Marie действовать,— протянул он,— все смотрели "Евротур"?

Сестра фыркнула, опустив взгляд на свою грудь и вновь подняв его на дорогу.

— Вот уж нет, дорогуша, за отдельную плату.

— Жаль, у меня больше не осталось мелочи,— улыбнулся Жульен. Мария показала ему язык.— Тогда, Аннет, твой черед.

— Еще чего!— я машинально отдернула кофту, будто и без того соблазняла рассеянных водителей. Обдавая пылью, машины проносились мимо.

— А чего тебе бояться, Аннка?— подтрунивала сестра, сплотившись с парнем в команду.— Тут все свои: глядишь, и на проезде благодаря тебе сэкономим.

— Ты не понимаешь, Marie, у девушки внутренний заслон. В отличие от некоторых, она хранит себя для любимого, да, Аннет?

Мария играючи стукнула Жульена по плечу. Оба засмеялись.

— Тоже мне праведник нашелся,— хмыкнула она,— но что-то в твоих словах есть дельное. По поводу любимого: не дай бог, вызовет ревность у похотливых дальнобойщиков, и принц мигом пригонит на Феррари, таком же красном, как твое платье. Кстати, классно смотрится, не холодно в нем гулять было?

Я сама похолодела от неожиданности. "Ну как же я забыла? Мы ведь отправились за Марией, не заходя домой. Наверняка шелк затерся до дыр." И с опозданием до меня дошло, что она могла уже догадаться о моей встрече с Дарином. Посмотрев на нее, я поймала ее серьезный, идущий вразрез с насмешливым голосом, взгляд; губы сестра сжала, кусая губу изнутри.

— Не холодно,— ответила я подобным ее тону,— Машка, не начинай сейчас, ладно?

— Как скажешь, сестренка,— она кивнула без тени улыбки, спрятав в карманы руки и развернувшись лицом к дороге,— как скажешь.

Не успел Жульен уточнить, о чем шла речь или кого мы, не называя имен, обе подразумевали, как у обочины затормозил пикап. На краске под темный хаки бледнели царапины, начавшие ржаветь, но в остальном машина казалась новой. Улыбчивый водитель опустил окошко, и Мария тут же подлетела к нему, как наивный мотылек. Мы с Жульеном переглянулись с похожими удивленными рожами, и вовсе лишились дара речи, когда сестра обернулась, закатила глаза и показала на заднюю дверцу, отворяя для себя переднюю.

— Залезайте, спиногрызы, будьте хорошими детками — у меня планы на этого милого молодого человека,— она притворно улыбнулась водителю, который и вправду был в ее вкусе, но скорее чтобы позлить нас этой самодовольной улыбочкой победительницы. Не вступая в дискуссии, мы с Жульеном, довольные, покидали сумки и сами завалились на диван пикапа, не предназначавшийся, видимо, для перевозки пассажиров.

— Je ne croix pas mes yeux (с фр. Не верю своим глазам),— пробормотал Жульен, обращаясь ко мне. Я кивнула; Мария же, слыша наш разговор на диване, не проронила ни слова, и напряженный, разочарованный взгляд, направленный на меня через зеркало заднего вида, переметнулся в окно, на сменяющийся пейзаж. После этого взгляда я пожалела, что связалась с Дарином и позволила ему обмануть себя вчерашним вечером. Истинктивно я поняла, как сильно погрязла в болоте лжи и какими невозможными усилиями старалась Мария удержать меня подальше от него. Мне было горько, что я не оправдала ее ожиданий. Но в обществе Дарина, видя его в такой располагающей к откровенности обстановки, он мне представился безобидным. Лишь позже догадки всплывали, принося с собой боль от неоправдавшихся надежд: это не Мария удерживала меня подальше от Дарина, а он удерживал меня от нее. "Неужели, это ловушка?"— я сдерживала слезы,— "неужели он правда так искусно врет? Неужели я настолько предсказуема во всех своих шагах?"

— Аннка, возьми себя в руки!— прикрикнула Мария, отвлекаясь от милого разговора с водителем, которого звали Альфред. Я промокнула глаза рукавом.

— Прости меня. Я такая дура!— я обхватила себя руками.

— Возьми себя в руки, я сказала!— она повысила голос.— Ты моя сестра или чья? Мы не плачем!— она просунула руку в отверстие между спинкой сидения и окном, показывая мне свой испорченный маникюр, и положила мне ее на колено.— Сейчас будь спокойны, но чуть опасность — они просыйся, тормоши в себе зверя, и пусть наши враги добра не ждут. Мы вместе, и бояться нечего. Запомни это и повторяй, как молитву, каждый раз, когда захочешь плакать.

Альфред спросил Марию о ее деятельности в жизни, и она повернулась к нему уже с милой улыбкой, которой больно ударила по чувствам Жульена. Но парень не подал виду, что она его задела. Он прикрыл глаза и быстро заснул.

Лавандовые поля Прованса как сказка вторглись в зеленые луговые холмы. Фиолетовые краски жгли глаза лишь поначалу, но как только палитра стала привычной, тона свежих молодых цветков тонкой сеткой обволокли придорожные пространства с обеих сторон от трассы.

— Voila Marseille,— сказал Альфред. В приоткрытое окно ветер доносил запахи моря, лаванды и морепродуктов из небольших частных ресторанов. Главная дорога тянулась вдоль Лазурного берега, ослепляющего спелым контрастом насыщенного синей краски моря и пологих, местами крутых скалистых берегов. В бухтах мирно пришвартованные яхты под остроконечными белыми парусами.

Мария вкрадчивым голосом попросила Альфреда подвезти нас прямо к институту исследований, чем вызвала его удивление и жалкие попытки отказаться. Куда уж ему, простому французу, было отказывать Марии? Она всегда выглядела великолепно, была убедительна и умна в речах, и ради одних только лукавых желтых глазок стоило потратить двадцать лишних минут своего времени. Не наглость ли заставлять чужого человека, оказавшего нам огромную услугу, отрывать от его дел и потакать нашим прихотям? Жульен закатил глаза, устремив взгляд в окно автомобиля, когда из уст Марии вырвалась очередная приторная, как топленый шоколад, просьба.

Как это всегда происходит в южных городах, вечер отодвинул день в считанные минуты, и Марсель с его Лазурным берегом встретил нас как и полагается старому блистающему порту: с шиком и блеском. Несмотря на соблазн выйти на набережную, с талантом моей сестры подсесть в яхту к миллионеру, мы обе умолчали о тайном желании. За время пути Альфред успел поведать свою историю, описать незначительные детали тяжелого детства в Бон-Секур сынишки небогатых родителей, ранеей взрослой жизни и неудачных опытах в любви. Как мне показалось, у романтичных, по большей части, французов, не считая жителей столицы и крупных городов с вечным бизнесом, тема любви занимала одно из главных мест в беседе, особенно если она велась с девушкой.

От главной дороги отходила смежная до Сан-Лазара, удаляющаяся от живописного берега. Университет науки и технологий de Provence Aix-Marseille-1, представлял собой невзрачное здание прямоугольной формы; серые стены, заляпанные временными пятнами, уродовали и без того непримечательный фасад. Над окнами верхнего этажа черными рельефными буквами было составлено название университета, и прямо под названием — неуместно прибитый плакат "En greve", нарисованный детской рукой.

У нас почти не осталось денег: свои карманные мы с Жульеном решили припасти на крайний случай, когда для жизни необходимы будут вода и хлеб. Между тем мы оставили Марию саму разбираться с ее новым любезным ухажером — низкий ему поклон за то, что подбросил нас в такую дыру — и вышли на вечерне потускневшую улочку. Сан-Лазар — город гораздо скромнее обласканного и вылизанного Марселя, но общую атмосферу портила не скромность, а близость лаборатории отца. При мысли о том, что сейчас мы встретим его, разъясним ситуацию, откроем секрет, в какой заднице мы, его дочери, оказались, и все наконец-то встанет на свои места, у меня подкашивались ноги. Я грезила о том моменте, когда он увидит нас, ошарашенный подойдет поближе, чтобы рассмотреть, как сильно мы изменились, а затем папа поднимет трубку и сделает звонок, или два, после чего погоня угомонится, война закончится перемирием... Да, возможно, мой небольшой жизненный опыт и романтизм возраста не давали оценить положение дел трезво, и тем не менее я верила. Я привыкла верить, что папа может все.

Мария довольная вылезла из машины и кокетливо помахала ручкой Альфреду в ответ. Как только он отъехал, а сестра подошла к нам с Жульеном, ее вид переменился, и она снова, деловая и серьезная, напоминала чутко дремлющую мегеру.

— Bien,— сказал Жульен и пошел впереди нас. Наблюдая за его удаляющейся фигурой, ранее казавшейся детской, но в какой-то миг, прозрев, увидев, как парень в действительности возмужал, Мария разочарованно покачала головой. Я не удержалась от подколки:

— Как так, Машка, это ведь Жули, наш добрый милый друг. Не узнаешь? Откуда этот тягостный вздох?— я даже спародировала ее вздох, которого она не делала.

— Отвяжись, сестренка, не видишь — я не в духе. Альфред взял мой номер, но сегодня я вся с вами, хотя с радостью была бы вся с ним,— но она не смогла долго притворяться, что ей безразлично все, что происходит вокруг, и оставила шутки про нового знакомого,— что стряслось с Жули?

— Он потерял к тебе интерес,— я сочувствующе сжала губы и похлопала сестру по плечу,— прости, Мари, так бывает.

От гнева ее глаза вспыхнули: еще немного, и зрачки бы сузились в щелку.

— Ты!

Со смехом я опередила ее и догнала Жульена; мы в одно время поднялись по лестнице и зашли в корпус.

— Attendez-vous (с фр. Подождите),— охранник на входе остановил нас жестом руки. Жульен нахмурился, выступив вперед.

— Nous avons urgemment besoin de voir le professeur Levitsky. (Нам срочно нужно увидеть профессора Левицкого)

— Qui est nous? (Кому нам?)

— Marie et Annet Levitsky,— подоспела Мария, гордо входя в университет с расправленными плечами, и столкнулась нос к носу с охранником.— Et aussi Julien Devoir.

— Lec cartes d'?tudiant ou les documents, s'il vous pla?t (Студенческие билеты или документы, пожалуйсnbsp;Прошло больше часа, наполненного провалившимися планами найти группу с туром до Марселя. Наконец Жульен, прищурившись, как будто не верил своему слуху и решил проверить зрение, оставил нас и подошел к водителю одного из автобусов. Тот проводил свободное время с пачкой сигарет в сторонке, осыпая пеплом ярко-зеленую молодую траву. Показывая на нас, Жульен втирал ему какую-то очевидную деталь нашего странствия, которую водитель никак не хотел принимать и покачивал головой. Я решила прийти другу на помощь, включив все свое обаяние — благо, после вчерашнего вечера уверенность в ней возрастала и возрастала. Мужчина лет сорока пяти, в дутой коричневой куртке, застегнутой по самый воротник до подбородка, удостоил меня ленивым, лишенным всякого интереса, взглядом. "Здесь ловить нечего,"— засомневалась я, собравшись повернуть обратно, к Марии, но выкинула из головы эту мысль и направилась дальше. Как оказалось, Жульен уже договаривался о цене, на легком французском объясняя незнакомцу всю тягость нашего положения.

та).— Он получил наши паспорта и сравнил фотографии с лицами.— Et que est monsieur Levitsky? Il faut lui telepfoner. (А кто это, месье Левицкий? Нужно ему позвонить.)

Роясь в телефонной книге, охранник долго не мог найти телефон кафедры, в итоге, как и предупреждала Мона из Лувра, когда он связался с секретариатом, выяснилось, что профессор Левицкий в преподавателях не числится, а телефон лабораторных комнат верхних этажей в справочник не вносили умышленно. Тогда он, не спрашивая разрешения, под восмутительные возгласы Марии воспользовался шансом и облапал нас обеих на наличие оружия в штанах.

— Les fillettes, allez (Девочки, идите),— позволил он, пропуская нас вперед и задерживая Жульена в дверях. Пока тот отвлекал на себя упертого мужчину, мы пробежали в корпус, стараясь не сталкиваться со студентами, прямо к лестнице.

— Мы даже не знаем, в каком он кабинете,— сказала я, запыхавшись, когда перед глазами пронеслась табличка с номером пятого этажа.

— Там везде именные карточки,— успокоила Мария, и она не прогадала. Прямой ряд кабинетов, с белыми дверьми одинаково смотревшими друг на друга в шахматном порядке, тянулся весь пролет и заканчивался окном с видом на глухую стену соседнего корпуса. Вчитываясь в надписи на карточках, мы пошли вдоль по нему, не забывая заглядывать в окошки на работу ученых: время от времени они поворачивались, чувствуя на себе взгляд, улыбались или хмурились и возвращались к работе.

Он, не понимая головы, прошелся в вычищенном белоснежном халатике мимо лабораторного стола. Стол вытянулся поперек кабинета, занимая одну треть всей территории, и вдоль него, симметрично, — шкафчики с многочисленными полупрозрачными дверцами, за которыми таились в ожидании своего звездного часа сотни и сотни пробирок, баночек-скляночек, и одному создателю известных зелий. Мария, не растерявшись, прикрыла за нами входную дверь, намеренно прихлопнув ее погромче. От хлопка, раздавшегося в полнейшей тишине, таинственной от непостижимой силы науки, отец дошел до своего рабочего места, все еще не оборачиваясь, и поставил поднос под настольную лампу. Приборы на подносе звякнули от удара друг от друга.

— Машенька, проходи,— сказал он, видимо узнав манеру шагов сестры,— тебе опять нужны деньги? Я же отправлял три недели назад...— бормотал он, соизволив-таки повернуться лицом. Увидев меня, он застыл. Мы не виделись больше года.

— Анна Кетлин... не ожидал тебя увидеть...

Не помня себя от нахлынувшего счастья, я бросилась к нему на шею, обхватив ее руками крепко-крепко, пока не догадалась, что, должно быть, сжимала слишком сильно папу в своих объятиях. Он говорил что-то про нашу последнюю встречу, изменения во мне: во внешности и возрасте, как обычно кажется родителям, которые не видели своих чад долгое время, притом что те и не думали в сущности меняться.

Мария подошла и сухо поцеловала его в щеку, но отец смотрел на нее тем самым взглядом, каким всю жизнь одаривал ее как своего первенца, любимицу. Меня он задел несильно; впечатление от долгожданной встречи после разлуки смягчил эффект.

— Не три недели, а три месяца! Между прочим, мы ехали сюда на попутке. Папа, ты вообще выходишь из этого логова хоть когда-нибудь?— она обвела руками помещение, после чего наигранно помахала ладошкой перед носом.— И не проветриваешь от своих препаратов — воняет, как в подвале разлагающимся трупом, или чего хуже — протухшими яйцами.

Почему Мария считала протухшие яйца хуже трупа, я уточнять не стала.

— Выхожу?... Да-да, выхожу...— папа казался потерянным в своей реальности, замявшись перед напором взрослой дочери. Он будто бы почувствовал вину за то, что поставил крест на своей активной, живой деятельности, семье, и вернулся в обособленный мирок. Отец пододвинул поднос к лампе, словно выращивал цыплят в инкубаторе, после чего отошел от него и переместился по комнате скорым шагом к шкафам.

— Идите сюда,— сказал он едва слышно. Мы переглянулись с Марией; она его явно считала сумасшедшим, фанатичным, одуревшим от своей безумной идеи стариком, который носится с пробирочками хуже, чем со своими собственными детьми. Подобные рассуждения были в ее стиле, но я начала ее в них поддерживать, убедившись лично, до чего довел папу образ жизни отшельника. Хотя он брился, по-видимому, ежедневно; следил за опрятностью одежды и чистотой халата (если только не поручал заботу о нем своей лаборантке), регулярно принимал душ и обливался знакомым нам с детства одеколоном. Прямые морщины на лбу, которые я помнила еще будучи ученицей начальных классов школы, со временем стали глубже и упирались в виски. Кожа погрубела, как он ни старался смягчать ее обычными дешевыми кремами. В волосах поселилась седина, смешавшаяся с черными кучерявыми волосами. Рот иногда кривился, когда папа размышлял о чем-то или выражал недовольство происходящими вокруг него вещами. Неизменными остались четкие черты лица, прямой нос и большие, круглые глаза, которые в зависимости от оттенков желтого спрашивали то: "Сколько время сейчас? Не слишком ли вы поздно пришли?" и "Как я рад! Проходите, гости дорогие!"

Папа приоткрыл дверцу и вытащил оттуда два небольших блюдца. В одном из них плавал короткий каштаново-рыжий волос; в другом — на препарат с капелькой крови, накрытой стеклышком.

— Подержи,— папа всучил блюдца Марии в руки, а сам полез на верхнюю полку за другим своим гениальным изобретением.

— Похоже на экстракорпоральное оплодотворение,— сказала Мария с видом знатока медицины, генетики, да и самого оплодотворения. Папа радостно улыбнулся, будто его дочь выиграла Джек-пот.

— Так и есть,— он осторожно прикрыл дверцу и потащил пробирку с неведомыми ингредиентами к своему любимому лабораторному столу, какими балуются патологоанатомы.

— Поясните темноте, что такое экстра-что-то-там?— попросила я, нагнувшись над пробиркой и закрыв тем самым свет, падающий на нее от очередной лампы над столом. Папа, ссутулив плечи, опустил лампу и призвал нас нагнутся поближе.

— Это чудо науки, дочки. Экстракорпоральное, по-другому, значит, искусственное.

— Зачем тебе это, пап?— вмешалась Машка.— Все, что требуется медицине в области оплодотворения, уже открыто без тебя, зачем заново изобретать велосипед?

— Ты не понимаешь,— отец перебил ее,— до этого наука не доходила!

— До чего не доходила? До создания мутантов? Чьи это вообще клетки? Я надеюсь, что ты взял их с разрешения владельцев,— она недовольно хмыкнула, наклонившись поближе, чтобы рассмотреть крохотные клетки под микроскопом.

— Я не собираюсь заново изобретать велосипед, доченька, это нечто другое, до чего еще не доходили ученые! Я в одном шаге от успешного клонирования! Это открытие перевернет представления о генетике, оно опровергнет гипотезу, что неповторимых людей не бывает!— Глаза его сияли воодушевлением, когда он говорил о своем проекте, в удачу которого мы с сестрой смутно верили. Мария скептически оценила препарат, шансы на подтверждение папиной теории и сказала:

— Ничего не выйдет. Перекомбинацию генов ты никак не сможешь остановить, а иначе оплодотворение не удастся. Да и без матери и ее матки вряд ли сможешь вырастить своего личного робота-раба под одной только инкубаторной лампочкой.

— Я нашел ген "чистой крови"!— отец был непоколебим в вере.

— Кого-кого нашел?— переспросила Мария. Я была бы также рада переспросить хоть что-нибудь, но не понимала большей половины их разговора.

— Ген "чистой крови"! Наш ген! Он объясняет, почему вы похожи, как близнецы, с разницей в возрасте в два года! И посмотрите на меня: мы также похожи, будто я не ваш родитель, а брат-близнец...

— С разницей в сорок лет,— закончила за него Мария,— это невозможно. Пап, ты взрослый человек, успешный и очень умный, опытный ученый, перечитавший в свои годы кучу научной и не совсем научной литературы, неужели ты сам веришь в эти сказочки?

— Вы не похожи на вашу мать,— сказал он уверенно,— ни капли. Вы похожи на меня.

— Но дочери должны быть похожи на своего отца!— встряла я, и папа поднял на меня глаза точь-в-точь того же цвета, что был у нас с сестрой. Наше неверие в его задумку его задело, причиняя душевную боль. То, над чем он безвылазно работал столько времени, не имело значение и казалось глупостью, сказочкой, как сказала Мария.

— Вы должны мне поверить! Машенька, дочка, посмотри сюда,— он повернул к ней микроскоп, и сестра с неохотой приложилась к нему,— в клетках происходит обычный процесс обмена генов, но это только на первый взгляд. Если ты сравнишь с образцом молекул ДНК объекта номер один,— он сменил первый препарат под микроскопом блюдцем с плавающим волосом,— то увидишь, что их доминирующая комбинация осталась у объекта номер два, причем в неизменном виде. Иными словами, рождается клон! Это же гениально!

— Пап,— Мария приподнялась над столом,— мне жаль тебя разочаровывать, но ты входишь в стадию маразма. Ничего страшного, это возраст. Тебе бы на улицу выйти, воздухом подышать — уже весна...

— Нет!— он упорно стоял на своем, как избалованных ребенок, мечтающий о новой ненужной игрушке.— Это новый ген "чистой линии"! С его помощью я могу спасти исчезающие виды оборотней, колдунов... кого угодно! Колдуны в особенности сейчас готовы души продать, чтобы найти средство для спасения своего рода, а я его нашел, это средство. Мы и есть это средство!

Закрепив руки в замок за спиной, он расхаживал вперед-назад, влево-вправо по лаборатории. Мария, облокотившись об стол, вполуха его слушала, но я обратилась вся во внимание. Упоминание колдунов, исчезновения их вида... эти отрывки его монолога напоминали мне нечто очень важное, что я в суете успела забыть.

— Этот ген есть только в нашем роду, он передался мне от первых оборотней, видимо, вместе с вирусом ликантропии, но ранее я не находил этого гена в других особях, пока не решил провести опыт над своими собственными клетками. Возможно, есть и другие наследники этого гена, хотя на данный момент я могу с уверенностью сказать, что уникальная черта умрет вместе с вами, в вашей крови, если только я не найду способ его применения...— он схватился за голову, осененный внезапной идеей,— да я же на грани открытия!

— Папа, успокойся,— Мария подалась к нему, намереваясь отнять руки от головы,— пойдем с нами, поговорим. Ты знаешь, что началась война и мы в опасности? За нами охотятся. Ты знаешь также, что по твоей царской воле нас хотят истребить твои же дружки?

— Война... да... я что-то слышал об этом... столько жертв... Я настаиваю, чтобы вы немедленно вернулись в Канаду, обе!— Он в мгновение ока стал серьезным, настойчивым отцом, каким и должен был являться все годы нашего детства.

— Мы не вернемся — нас и там найдут. Это все из-за Рейвел. И я знаю, что ты посодействовал О`Коннорам, жаждущим мести, в поисках. Но ты прогадал, ведешь их и остальных западников на нас. Ведь мы и есть убийцы Рейвел.

— Что ты говоришь такое?— он говорил так, будто не поверил ей. Халат повис на его исхудалых плечах, как на вешалке для пальто.

— Не притворяйся, что не понимаешь! Ты был так убит ее смертью, что пообещал Уильяму сделать все, чтобы найти убийцу его дочери и "вздернуть". А теперь мы в опасности, в смертельной, и мы чудом остались живы: сынок О`Коннор клюнул на твою задумку с этой,— она изобразила кавычки,— "чистой линией" и решил прославиться как герой, спаситель своего народа. Но знаешь что? Мне это все осточертело! Осточертели его провокационные сделки, твое заточение в этой дыре и нежелание помогать своей семье, и вообще меня достали вонючие твари, которые стреляют в нас ядовитыми стрелами!

Придерживаясь рукой за краешек стола, папа медленно сел. Весь его поникший вид говорил о том, что он никогда прежде и не допускал такой мысли, которую, полная гнева, высказала Мария без малейших стеснений. Морщины на его лице стали еще глубже, глаза поникли, и он не мог прямо смотреть на мою старшую сестру и облюбовал точку на полу.

— И мне уже не так важно, что произошло между тобой и мамой. Почему ты ушел из нашей семьи, разрушил ее. Но это ваше личное дело. Хотя, похоже, ты так дорожил своей новой пассией, что забыл не только о маме, но и о нас,— заметив вспышку боли на его лице, Мария поправилась,— ну, нет, не о нас обеих, с тобой-то мы довольно часто виделись в прошлом, но об Аннке — да.

— Я любил вашу мать,— он искал оправдания, и их не находилось,— и вас люблю, но ведь...— он на миг замолчал, складывая подсказки в единую картину, как пазл по маленьким деталькам,— это не могли быть вы... Мари, вы были хорошими подругами, и я видел тебя на ее поминальном вечере, а Анна и вовсе ее никогда не знала... В то же время Они не могли ошибиться и отправиться по чужому следу, ведь запах, и метки, и гены...— папа поднял глаза и резко встал, догадка потрясла его до глубины души. Я же в свою очередь удивилась, что он не дошел до нее ранее,— одинаковы. Это была Кетлин, так? Она загубила мою карьеру! Она убила Рейвел!

— Да какая разница, кто ее убил? Считай, это были мы!— не вытерпела я, со злобой сжав кулаки. Папа не видел очевидного, и от этого разочарование в нем и в потраченном времени жгучей веревкой завязывалось вокруг шеи.— Сейчас это не важно!

— А ты загубил маму!— поддержала Мария.— Видел, в каком она состоянии?

— Откуда он видел? Зато я видела, и каких сил мне стоило вновь привести ее в чувства, пока ты здесь крутил романы с ирландскими красотками!

Ноги не держали его, и отец вновь опустился на стул перед лабораторным столом. Лампа бросила сочувствующий свет на его седеющие, когда-то сверкающие черные волосы.

— Между нами не было ничего... такого,— сказал он ослабшим голосом, подбирая слова для своих маленьких дочерей, делящих мир на "хорошее" и "плохое" и верящих, что детей приносит аист. Я фыркнула и отошла к шкафчикам. Мне была противна сама тема, и папа — отчего-то он также стал мне противен после этих разговоров, и радость от первых минут встречи сошла на нет.— Неужели Кетлин думала, что я завел любовницу... тогда это все объясняет, и наш разрыв, и ее преступление... Но как, как ей пришла в голову эта глупая, безумная мысль?

— Рассказывай мне тут,— Мария осталась с ним и продолжала наседать. Я бы попросила ее перестать, сжалиться, но слишком долго мы прощали и забывали его выходки и бездействие.— Что бы ни было у вас с Рейвел и какие бы анатомические опыты вы с ней ни ставили, давай сейчас подумаем о нас с Анной. Позвони О`Коннору и попроси его отменить войнушку, иначе он перебьет всех по одиночке.

— Уже больше месяца, как я передал охоту на Черную Рысь всецело в руки Уильяма. Она была лишь причиной для объявления войны, которая на данный момент в самом разгаре.

— Так и знала! Ноль помощи!— Мария всплеснула руками, и с разочарованием потупилась к двери.— Пойдем, Аннка, потерянные люди нам не помогут. Вечно приходится самим выкарабкиваться из дерьма. И кстати,— она обратилась к отцу, несчастному после ее беспощадных реплик,— волос Рей для экспериментов — это еще куда ни шло, но вот вторая пробирка... мне стыдно за тебя.

Ни говоря больше ни слова, она вылетела из комнаты, на ходу бросив: "Я буду ждать тебя внизу",— и не оставалось сомнений, что она обращалась ко мне. Испытывая тягостное чувство смущения, я разрывалась между желанием поговорить, о чем угодно, и поскорее отправиться вслед за сестрой. Но я также понимала, что так продолжаться не могло: я не должна была, да и не хотела вечно идти на поводу.

Плотно задернутые шторы огораживали маленькую лабораторию от внешнего мира. Как домик, на тропинки к которому тугими сплетениями ложатся корни деревьев и не позволяют заблудшему путнику пройти дальше, так и папино логово закрывала темно-зеленая материя. На первый взгляд кабинет напоминал стерильную палату в больнице, но я боюсь, в последнее время слишком большое количество помещений походило под описание места, которое я никогда толком не видела. В отличие от болезненного воздуха больницы, здесь пахло наукой, кропотливой работой, спиртом и химическими средствами для очистки приборов.

Я подошла к лабораторному столу, где оставались лежать блюдца, вызывавшие во мне отвращение. Переборов ненависть, я пригляделась к ним и ничего привлекающего внимания в них не нашла; мало того, я даже мало разбиралась, что в них было, пустота или невидимые глазу клетки.

— Как твоя учеба?— спросил папа дабы поддержать светскую беседу. Я пожала плечами, продолжая изучать препараты.

— Да вроде нормально. Было до поры до времени.

— Мне жаль,— сказал он вполголоса. Подойдя ко мне сзади, он обнял меня и зарылся носом в волосы. Я сдержалась, чтобы не заплакать: несмотря на мое отношение к его поступкам и необъяснимым отказам в помощи, он был моим родителем, и я честно не хотела вырываться из его рук и тем самым обижать, но я это сделала и отошла на два шага к краю стола. Папа не шел за мной.— Я хочу, чтобы ты знала, что я получал все звонки Марии и вашего дяди и делал все от меня зависящее... И буду делать до последнего. Мария не умеет слушать и не хочет слушать, но вот тебе я скажу: в нашем мире нет места демократии, за нас решают, кому жить, а кому умереть совершенно иные люди. Уезжайте, пока не поздно, я очень вас прошу.

— Поздно. То, что ты делаешь,— я показала на препараты,— ты делаешь для них? Дарин тебя попросил, да? Возродить свой род, он говорил мне об этом...— я продолжала монолог вслух, не думая, что могу быть услышана,— но это слишком жалкая причина затащить меня в койку.

— Нет, Анна, нет,— отец попытался исправить ситуацию, догадываясь, что я сама себя накручивала ложными мыслями,— то есть... может, и да, но в эксперименте он не собирался участвовать. И смысл в другом: это секретный препарат, инъекция, созданная на основе смертельного для оборотней яда, которая может спасти жизнь, сотни жизней!

— И что бы требовалось от меня?— я вперила в него ядовитый взгляд.— Вы вообще предупреждать собирались, что хотите сделать из меня суррогатную мать? Скрестить с каким-то колдуном,— меня передернуло,— которого я даже не знаю.

Мои пальцы сжали подставку микроскопа.

— Тебя бы мы не коснулись: для эксперимента есть все необходимое...

— Тогда какого хрена Дарин влезает? Я знаю, что ты знаешь! Что ему от меня нужно?

— Нет, Анна,— он легко дотронулся до моего плеча, и я стерпела несколько секунд, после чего вновь увернулось. Если раньше я уверяла себя, что меня жестоко использовали все, кто хотел, в своих грязных делишках и планах, в которые никогда не посвящали, то теперь во мне зародилась тошнотворная мысль, будто меня изнасиловали и бросили одну, в темноте, беспомощную и жалкую.— Ему ничего не нужно. О`Конноры — давние друзья нашей семьи.

Я стояла и смотрела на папу, выпучив глаза. И тут меня пробрало. Я смеялась громко, неудержимо, почти истерически. "Давние друзья?"— я вспоминала Дарина и все его попытки то подкатить ко мне, то уничтожить меня к чертям собачьим, то вывести ищеек на след Марии, то прикрывать ее, а заодно и мою, спину. Я продолжала хохотать, как идиотка, выходя из кабинета. И даже не успела пообещать папе вернуться. Мы встретились бы вновь во что бы то ни стало, но пока... меня не заботили чужие чувства, я была целиком и полностью поглощена своими. Пешка в чей-то игре, мотивы которой, похоже, неизвестны и самим игрокам, но они так сильно хотели выиграть у соперника, что разбрасывались фигурами направо и налево. За дверью я слышала нервные шаги папы и его взволнованный голос во время разговора по телефону: он словно очнулся от долгого сна и вновь влился в течение жизни, был готов помогать нам, спасать из жерла вулкана. Хотелось верить, наш проделанный путь не был пустой тратой времени.

Мария с Жульеном стояли под распустившейся липой. Чтобы не спугнуть их, я вышла с соседнего выхода и замерла, прислонившись к дереву и прислушавшись.

-... я не ожидала от тебя такого,— сказала она, понизив голос, но до моего острого слуха все равно долетали обрывки разговора,— храбрость, самоотверженность, я думала, ты на их стороне. Не представляешь, как ценен твой поступок: пойти против своих же соплеменников, чтобы дать мне несколько секунд,— она взяла его за руку, и он не сопротивлялся. Мальчишка, ведомый ее коварным обаянием. Во мне же, стороннему наблюдателю, его наивная слепота вызывала только недоумение.

Жульен, казалось, готов был слушать ее вечно, при этом он нарочно напускал скучающий вид. Я успела заметить за время нашего знакомства: пусть хоть сотни девушек говорят одни и те же хвалебные слова, он пропустит их мимо ушей, но стоит только выскочке с именем моей сестры отпустить свою не особо ласковую колкость, и он будет терпеть ее и принимать как лучшие дифирамбы. Тем не менее она научила его быть ледяным и безразличным. Умница.

— Надеюсь, что ты когда-нибудь меня простишь.

— Мне нечего тебе прощать, Marie,— возразил он, судя по тону, предполагая противоположный ответ.

— И все же, я прошу у тебя прощения за все свои выходки, мое отношение к тебе, предвзятость... я ведь никогда не думала того, что говорила, знаешь это?

"Какая наглая ложь,"— подумала я.

— И еще, помнишь наше пари? Мы спорили, что Черную Рысь в ближайшее время поймают. Так вот, я и есть Черная Рысь. И, можно сказать, мне недолго осталось.

— Oui, oui,— отмахнулся Жульен,— я не дурак, Marie, давно догадался и меня это более не удивляет. Il est trop tard pour reculer (c фр. Уже слишком поздно отступать).

— Я не понимаю,— улыбнулась она.

— Понимаешь.

— Самую малость,— она приподнялась на носочки, и даже с тем Жульен был выше на голову,— я проспорила, а ты выиграл пари. Могу я вернуть тебе долг?— Мария потянулась за поцелуем, но Жульен осадил ее.

— Пока нет, не проспорила.

От разочарования и скрываемой злости, непривыкшая к отказам, Мария прикусила губу и опустилась. Я ожидала продолжения бесконечного сериала, и даже слезы высохли под мыльную оперу, когда Жульен с Марией синхронно повернули головы и заметили меня прячущуюся в кустах за ветками клена. Машка нахмурилась. Я наскоро придумала извинения, но они не понадобились: парень с девушкой смотрели сквозь меня, в сторону набережной. Западники, они надвигались. Мне перехватило дыхание, и я выскочила из убежища. Обследовав местность тщательнее, я окончательно пала духом: не только с набережной, ищейки приближались со всех сторон. Окружение началось, и на этот раз мы были одни.

— Значит, война?— выдохнула я. Мария притянула меня к себе, как маленького ребенка, и я не сопротивлялась.

— Да,— кивнула она,— но не твоя.

Мы бросились в бегство, выбрав наименее опасный участок в плотном кольце. Сложно сказать, насколько он был выгоднее всех остальных, но, двинувшись к нему, у одного из нас оставались шансы выжить. И все трое из нас знали, кто может стать этим счастливчиком, но деликатно промолчали. Шлейф охотников потянулся по следу.

Глава 12

— Самое главное для тебя сейчас— научиться как можно быстрее освобождаться от захвата,— Мария битый час заставляла меня нападать на нее в разных манерах, повторяя приемы, которые мы когда-то давно, в далеком детстве, уже отрабатывали с ней под настоятельным контролем нашего приглашенного тренера. Но я пока что с трудом повторяла изученные приемы, меняясь с Марией местами: если нападала она — я максимум что могла, так это проскользнуть под ее руку.

— Аннка!— прикрикивала она на меня как на своего самого несмышленого ученика.— Времени до смерти мало! Не вечно же это прикрытие будет работать на нас.

С момента обнаружения отряда прошло всего пару часов. Мы учуяли их на приличном расстоянии, которого, тем не менее, было более чем достаточно, чтобы достигнуть нас в кратчайшие сроки и стереть в порошок. После долгого бега мы наткнулись на скверик на окраине города с заброшенным сараем, где хранили излишние стройматериалы. Скверик, облаченный во тьму, под покровом культивированных деревьев, отлично скрывал троих заблудших беглецов от посторонних глаз. Хулиганы? Что они нам? Нас ждали стычки посерьезнее.

Жульен сел на траву, вытянув ноги и прикрыв глаза. Зная его, я бы посчитала, что он уснул, но время от времени парень приподнимал веки, и в темноте зажигались две серебряные луны. Я не чувствовала усталости. От страха меня бросало в дрожь и колотило так сильно, что я с трудом концентрировала внимание на наставлениях Марии. Сестра была так в себе уверена, так спокойна и рациональна, что ее поведение казалось ненормальным для человека. Конечно, можно допустить, она имела стальную выдержку и крайне устойчивую психику, но нет, скорее всего, она была инопланетным роботом-убийцей, призванным истребить род человеческий.

— Иди сюда,— сказала она, беря меня за запястье,— перехвати меня точно так же,— я повторила ее движение,— теперь я наношу удар ногой в пах,— она сымитировала удар, не касаясь меня,— освобождаю правую руку, выкручивая ее в сторону большого пальца,— я невольно разжала пальцы,— захватываю твое правое предплечье и выполняю рычаг руки внутрь.

Не успела я ойкнуть, как Мария перевела загиб руки за спину и оказалась в доминирующей позиции, которая вводила меня в ее частичное подчинение. Мария отпустила меня, и я выпрямилась.

— Теперь ты, в замедленном режиме.

Я сделала, как она просила, неточно повторяя шаги. В голове перемешивались многочисленные термины и захваты, которыми пичкала меня Мария. Рычаг руки внутрь выполнялся следующим образом: левая нога шагает к правой ноге противника, далее мы захватывает кисть правой руки противника, наносим удар в колено или пах, и одновременно с этим отставляем правую ногу назад и поворачиваемся к левой ноге вправо, левой рукой фиксируем плененную кисть и выкручиваем внутрь, подтягивая к себе; в довершение подводим плечо соперника под свое левое плечо и дожимаем выкручивание кисти. И таких приемов было около двадцати, каждый из которых требовал, чтобы его довели до автоматизма. Годичный курс самообороны скрутился в моей голове в огромный снежный ком, и не разобраться, что относилось к нападавшему, а что к оборонявшемуся.

Мария злилась, но была ко мне как никогда терпима. Когда я путалась в движениях и не повторяла ее установок, в ее непроницаемых глазах загорался ужас и страх, что я не смогу себя защитить, когда получалось — она одобрительно улыбалась и отдавала команду повтора в ускоренном темпе. Я вспотела, но не сдавалась. Наша тренировка перед битвой была, откровенно говоря, бесполезной. При наступлении экстренной ситуации, я либо вспомнила бы подсознательным методом давно забытые приемы, либо впала бы в ступор, не зная, что делать. Поэтому я изначально решила для себя не зацикливаться на упражнениях, а бороться всеми возможными, мыслимыми и немыслимыми, способами; и чем неожиданнее будут мои шаги и сама реакция — тем лучше. В любви и на войне, как говорится, все средства хороши.

Жульен, потягиваясь, поднялся на ноги и подошел к нам, пока я выставляла защиту от удара кулаком снизу.

— У тебя отлично получается, Аннет,— сказал он.— Но то, что ты сейчас делаешь, это только твои приемы, всплывающие из памяти. Je vois (Я вижу) по технике, те, которые давно отработаны, ты делаешь безукоризненно, но новые не воспринимаешь, разве не так?

Мария озлобленно зыркнула на него.

— Что ты понимаешь в технике, народный ополченец? Только сбиваешь Аннку, у нас осталось чуть более двадцати минут до столкновения с патрульными, и моя совесть будет чиста, если она выживет после этого.

— Двадцать минут?— переспросила я озабоченно, проверяя лично правдивость ее слов. Мы и так выбрали наиболее слабое место в рядах противников, с меньшими по численности противниками, но утешения от этого было мало.

— Мы тянем время, отсиживаясь здесь.

— Да, но этот выигрыш во времени ты тратишь в пустую,— Жульен перевернул меня за локоть к себе лицом.— Она и так вспомнит все, что ей потребуется, потому что знания,— он постачал себя сначала по виску,— не только здесь,— затем поднял палец вверх,— но и там. На уровне, доступном подсознанию. Чем отличаются оборотни от обычных людей?

Мы с Марией ждали ответа от Жульена, думая, что это был риторический вопрос. Парень закатил глаза.

— Ладно, девочки, вы не хотите думать. Там, на уровне, который вы называете астральным полем, находится мощнейшее сообщения между особями одного вида. При правильном использовании своих способностей, возможен вариант телепатии. Рядовым солдатам вроде вас доступны эмпатические пути; благодаря им вы и находите друг друга на огромных расстояниях. Так, пока есть время, попробуйте ощутить эту связь. А тебе, Аннет, я бы посоветовал не внимать речам Мари все пятнадцать минут, а потренировать свои природные оружия,— он кивнул на мои руки,— надеюсь, в тебе достаточно кальция.

— Не забивай нам голову своей паранормальной ерундой,— потребовала Мария с раздражением,— дай бог, нам удастся пройти через патрульных. И что дальше? Потом передышки, как сейчас, не будет.

Я хотела сказать, что к этому времени папа должен был все уладить. Но передумала: Мария не поверит, да и я с трудом верила.

— Думаю, Жульен прав,— сказала я,— мы будем поддерживать связь. Но я постараюсь справиться сама. Мы и так совершили большую ошибку, что вновь встретились, в Риме, и стали уязвимыми для ищеек. Пока я не научусь сама отвечать за сохранность своей жизни, мы обе подвергаем себя опасности.

— Хорошо, делай, как знаешь.

Я оставила их с Жульеном вдвоем, а сама ушла вглубь сквера, желая остаться наедине с собой и своими мыслями. Я выпустила когти. Их длина возросла до двух дюймов, и концы по окружности загибались. Из-за такой длины мои пальцы не сгибались по верхней фаланге, но это цена, которую я готова была платить. "Давно не точила,"— подумала я, пробуя на ощупь кору дерева. Как мягкая, слегка разогретая в руках глина, кора поддалась, и коготь на пару миллиметров вошел в ствол. Я погрузила все десять крюков в бедное растение и с силой, представив перед собой врага, потянула руки вниз, срезая ровные полосы. Вытащив когти из дерева и втянув их, я полюбовалась на белые раны на фоне хрустящей бордовой корки.

Оказавшись в месте, где меня не видели даже друзья, я наконец почувствовала в себе силу, как наркотическое опьянение, кружившую голову. "Как же я раньше жила без этого?" Нет, я не была слабой; мое окружение внушало мне мысль, что я была такой. Мария регулярно доказывала, что она сильнее, но нет — просто-напросто она больше пережила и имела опыт в стычках. Еще немного, и она бы окончательно вогнала бы меня в комплексы неполноценности. Многократные просчеты сестры губили нас обеих; я отлично справлялась с ищейками, держала Дарина на расстоянии и не вызывала подозрений, я проникла в самое сердце совета западников, опять же без подозрений, но стоило Марии нарушить договор и приехать в Италию ради моего мнимого спасения, как мы погибли.

Легкость наполнила тело, сделав его невесомым. Тугое напряжение в икрах послужило толчком к тому, что колени разогнулись и я подпрыгнула, полностью уверенная в правильности упражнения. Видя перед собой только ветку, я не замечала ускорения. Обхватывая ногами дерево и помогая себе подтянуться, я взобралась на ветку и села. Никогда прежде я не поднималась за одну секунду на высоту в пять или шесть метров. Доказав прежде всего себе, что я способна на многое, несмотря на все внушения извне, я больше не сомневалась в своих силах. Момент триумфа, как после побега от ищеек в Риме, повторился, я чувствовала себя полноценным оборотнем, не худшим в своем роде.

Вернувшись к Марии и Жульену, я увидела их приготавливающимися кnbsp; отбытию.

— Мы хотим нанести удар первыми. Тем более они патрульные, их работа — охранять территорию, а не убивать нас. Что с тобой?— она вгляделась в мое раскрасневшееся счастливое лицо.

— Ничего,— я не хотела выдавать своей тайны,— я готова.

Проходя мимо церкви, в которой шла вечерняя служба, Мария перекрестилась.

— Она ведь католическая?

— Ну и что,— Мария пожала плечами,— Бог-то един. А мне так спокойнее.

Патрульные, заметив приближение вражеских лазутчиков, встрепенулись и ускорили шаг нам навстречу. Но первоначальное кольцо все еще замыкалось, давая нам полчаса для разборки с патрульными. Проблема состояла в том, что, в отличие от группы ищеек, в патрульные редко брали женщин, и нам не повезло: проскакивать предстояло через двух рослых мужчин, знающих условия своей работы.

По форме сквер, и наше будущее место столкновение, представлял овал, вытянутый перпендикулярно строению университета. Дальним концом стремился в глубь города и на пересечении с пешеходным переулком, зажатым между двумя линиями домов, округлялся, оголяя засеянную травой площадку. Короновали площадку ветвистые клены, под которыми не позабыли установить скамеечки. Идеальное место, чтобы сбежать, если бы погоня состояла всего из двух патрульных. Собственно, сами патрульные вскоре появились. Внешне ниnbsp;Ноги не держали его, и отец вновь опустился на стул перед лабораторным столом. Лампа бросила сочувствующий свет на его седеющие, когда-то сверкающие черные волосы.

&чем не примечательные личности, одетые повседневную одежду: тканевые хлопчатобумажные брюки и свободные, не стесняющие движений, толстовки. Оба подтянутой фигуры и мощной комплекции, коротко стриженные. Походка твердая и уверенная. Глаза, правда, выдавали в них нечисть. У одного из патрульных, как и у Жульена, они были светло-серебряными; у второго — медно-коричневыми с отблесками света.

— Я их отвлеку,— сказал Жульен намеренно громко, тут же привлекая к себе внимание. По мысленной связи мы с Марией согласовали действия и, заметив патрульных в конце улицы, побежали прямо на них. Жульен шел спокойно по направлению к выходу из сквера, не боясь быть пойманным.

Облюбовав два симметрично выросших дерево по бокам округлой площадки, мы с Марией, не колеблясь, ринулись к ним. Патрульные, перехватив цель, двинулись к ней, желая достичь ее быстрее и там же нас подсечь. Их реакция была до неожиданности быстра. Когда мы, отрываясь от земли, полетели к нижней упругой ветке, они, будучи более натренированными, прыгнули под углом отражения. Не ощущая под ногами твердой поверхности, я запаниковала — для паники мне хватило доли секунды, но назад дороги не было, и через какой-то жалкий миг произошло бы столкновение с патрульным. Перегруппировавшись в воздухе, я успела выставить вперед ноги и ударить мужчину в грудь в тот самый момент, когда его руки чуть было не сомкнулись вокруг меня. Оттолкнувшись друг от друга, мы начали падать. Он также ждал приземления для мгновенных, спланированных заранее действий, а я лихорадочно пыталась сообразить, в чем состояло мое преимущество.

Мужчина не упал на спину: он приземлился точно на ноги, легко отпружинив. Я опустилась тяжелее, ноги, не привыкшие к резким прыжкам с большой высоты, подкосились, и я стала падать на копчик. Я скрутилась калачиком, смягчив удар, но не рассчитала, что ко мне уже спешили на помощь. Если я нападала — меня били, не смотря на то, какого я была пола; таковы особенности стычек.

Он собирался навалиться на меня, чтобы прижать к земле тяжестью тела, и я быстро перекатилась на траву впритык к стволу дерева. Моментально выпустив когти, я махнула рукой, прорезая пустоту; патрульный ловко отклонился и перехватил мою руку. Все еще лежа на спине, я использовала упор захваченной рукой на державшую мою и перевернулась на колени. Не особо выгодная позиция. Противник приподнял туловище и перехватил мою когтистую лапу второй рукой. Уворачиваясь от удара ногой, я понадеялась, что он, такой сильный, раз сцепил мою конечность, сможет удержать и вес всего моего тела, и, опершись на него, как на столб, вскочила на ноги. Он быстро потянул мою руку вниз, отпустив ее правой, и я стала терять равновесие. Но в полете успела выставить колено и пройтись когтями свободной кисти ему по шее.

Противник, завладев обоими моими средствами защиты, перевернул меня и навалился сверху. Кровь из новой раны закапала мне на глаза, и, прикрыв их на долю секунды, я поняла, что она, как пелена, слипает веки и маслянистой жижей заболачивает глаза. С трудом я приоткрыла один глаз и увидела, как соперник отводит голову назад, чтобы нанести удар лбом, и я быстро, скручивая шею, отвернулась, подставляя ему левое ухо и кость за ним. Боль ослепила, но не настолько, чтобы я потеряла сознание. Обе мои руки были прижаты к земле, патрульный готовился для нового удара, его голени не позволяли мне нанести ему вред ногой. Меня блокировали. "Ну все, приехали." По нашей с Марией связи я увидела, что у сестры дела были не лучше: она сурово сражалась за право быть победителем в драке и пока уступала — ее прижали к дереву и наносили удары в живот, а она вертелась, как юла, пытаясь достать до лица противника.

И вдруг, когда я моя жизнь уже в буквальном смысле проносилась перед глазами, эта здоровая туша бессильно упала на меня, сковывая движения. Глаза были открыты и смотрели так ясно, будто все еще видели. Я потерлась лицом о волосы павшего патрульного, смахивая с себя капли его крови. Моя одежда в области груди намокала от его горловой раны; кровь била небольшим фонтанчиком, но быстро, образовывая на мне лужу. Я собралась с силами, высвободив руки и подтянув их к себе, оттолкнула мужчину в сторону и выползла из-под него. Была задета сонная артерия, послужившая причиной его смерти и поводом моему спасению.

Не думая долго, что поступаю плохо, бросая своего поверженного врага на мокрой бордовой траве, я поспешила на помощь Марии. Храбрый патрульный, оказавшийся сильнее и опытнее своего неудачливого напарника, справлялся сразу с двумя. Жульен незамедлительно подключился к делу и помогал Марии наносить удары, но мужчина перевернулся и ловким приемом прижал к себе брыкающуюся девушку.

— Тише,— говорил он, выпустив когти и подставив их к ее шее,— успокойся, мальчик, ты же не хочешь потерять свою подружку.

Жульен замер в нерешительности.

— Отойди на пять шагов назад и не смей приближаться. Теперь замри. Кто вы? И что здесь делаете? Ты,— он грубо посмотрел прямо ему в глаза,— ты, старичок, предатель, знаешь об этом? Прикрываешь двух сучек с чужой стороны. Тебе рассказывали, что делают с предателями? Их не принимают назад. А раз и не принимают назад на свою сторону, то они автоматически становятся врагами. Сейчас время такое: врагов мы убиваем. Еще недавно все могло закончится местью за нашу соплеменницу, но операция приняла иные масштабы,— он не успел договорить. Подхватив около скамейки бутылку, я огрела ей патрульного по голове. Мария, задыхаясь, вырвалась из его зверских объятий.

— Спасибо,— проговорила она, держась за шею и глотая ртом воздух,— не ожидала. Ты умница.

Я не нуждалась в похвале. Мной овладевало удивление и неверие того, что удача мне сопутствовала. Ведь, не задень я ту артерию, сейчас лежала бы мертвой на месте своего соперника.

— У нас осталось меньше времени, чем мы думали,— я проверила присутствие второй линии — они приближались,— пошли, пока проход открыт!

— Нет,— Мария схватила меня чуть выше локтя,— это ловушка, туда мы не пойдем. Быстрее, на крышу!

Рука об руку мы побежали к заветной цели. На полпути Мария остановилась и обернулась через плечо, окликнув Жульена.

— Ты не идешь?

Он тупо уставился перед собой. Мария повторила вопрос, но он не ответил и на этот раз.

— Тот мужик, он говорил такие вещи...— промямлила я. Мария понимающе кивнула.

— Я знаю. И хуже всего то, что он прав. Мужчины странные. Уважение в клане для них важнее дружеских, или каких-либо еще, связей. Это его дело, мы не должны вмешиваться всякую ерунду типа чести, долга и бла-бла-бла.— Эй, Жули! Помоги нам хотя бы спрятать трупы, а потом будешь размышлять о таинствах бытия, о`кей?

— Идите,— отозвался он эхом,— я о них позабочусь.

Наши новые противники, получив сигнал от своих выбывших из строя товарищей, незамедлительно поспешили им на помощь. Увидев друг друга по разные стороны от пешеходной дорожки, зажатой между двух малоэтажных домиков-близнецов, мы сразу представили картину развития событий. Так как с Марией я находилась на безмолвной связи, мы договорились использовать место, одинаково не выгодное как для нас, так и для ищеек. И полезли на крышу.

Никогда раньше я по крышам не лазила, признаюсь. По детству была спокойной и уравновешенной девочкой, меня никогда не тянуло на экстрим и авантюры. Но все бывает впервые, и я с удовольствием, цепляясь за пожарную лестницу, прикрепленную вдоль окон к фасаду, поднялась на крышу. Вдвоем мы подтянули лестницу наверх: незакрепленная на нижних этажах, она поддалась.

Устоять на ногах и без того было тяжеловато. Крыша наклонялась к земле под углом градусов в пятнадцать, но их хватило, чтобы подошва время от времени соскальзывала. Я представляла, как обязательно кто-нибудь из экстрималов кубарем катится по ней вниз и, минуя водосток, сорвется вниз. О последствиях полета думать не приходилось. По центру крыши проходило препятствие — широкая труба, справа от которой — дымоход, и недалеко от него — люк с последнего этажа.

— Выше нос, сестренка,— подбодрила Мария, сама неуверенная в успехе задумки. В отличие от меня она уже скакала по крышам, но я представила, что подо мной была абсолютно ровная поверхность, просто я немного пьяна и не чувствую этого.

Новая партия ищеек прибыла в составе трех человек. Я тяжело дышала; страх парализовал мышцы. Я еле-еле справилась с одним, а их было целых трое! Трое! Они медленно, никуда не спеша, взобрались на крышу по подоконникам и балконам. Среди них была одна девушка, русоволосая, простая на лицо, зато с мужскими бицепсами — они уродовали ее неестественно худые руки. Два ее партнера, будучи ее страховкой, встали по бокам. Они несильно отличались от патрульных, разве что были меньше ростом. Тот, который слева, кареглазый шатен, даже показался мне симпатичным, и именно его мне захотелось убить первым: своим самодовольством он напомнил мне одного всем известного знакомого.

"Избавляемся от мужиков,"— шепнула мне сестра.— "Подзываем их к краю."

Расходясь в разные стороны, мы подошли к краю. Группа нападавших мгновенно разделилась, причем двое направились ко мне, а третий к Марии. Может быть, по моей кровавой одежде они посчитали меня опасным противником. Дрожь в теле унялась. Я не боялась умереть, зная, что одной против двоих мне не справиться, но я собиралась их покалечить так сильно, как только смогу.

Соскальзывая на неровной поверхности, я с опаской подошла к водостоку, стараясь не смотреть вниз, и добровольно загнала себя в ловушку. Мария уже сцепилась со своим героем, а мои решили растянуть удовольствие. Они отличались от патрульных тем, что ловля врагов не входила в их официальные обязанности, а значит, пленных они точно не брали.

Мужчина кинулся на меня, и я машинально отшатнулась. Одна нога была близка к краю. Когда девчонка намеревалась подойти ко мне с другой стороны. Они приближались примерно с одной скоростью, клином. Я бросилась в ноги девчонки, сбивая ее. Она перекувырнулась через меня и пришла в упор на руки прямо перед своим помощником. Тот успел затормозить. Я побежала от них, слыша шаги за спиной. Резко остановившись, я столкнулась лицом к лицу с девушкой и занесла кулак. Она самодовольно ухмыльнулась, и в этот момент ее партнер блокировал мне руки за спиной. Я оперлась на его захват и прежде, чем она выбила мне челюсть, я подтянула к себе коленки с силой ударила ее в грудь, в самое болезненное место. Парень вздернул мне руки вверх до упора, выворачивая их в лопатках. Я удержалась, чтобы не упасть на колени. Девчонка разбежалась и врезала мне по сгибу ноги, и я начала опускаться, но, догадавшись напрячь руки и ухватиться одной кистью за запястье мужчины, потянула его к земле вместе с собой. Он, теряя равновесие, отпустил меня, но только одной рукой, той, которую я не держала, и собрался перелететь через мою спину, пока я скрутилась в клубок. Но не тут-то было, он не рассчитал мою силу под действием адреналина, как и я не рассчитала ее изначально, не отпуская его запястье. Его красивый прием, почти сальто вперед, сорвался. Я наскочила ему на спину. Девчонка уже пришла в себя и ринулась в бой, но ей не хватило буквально секунды, как и ему, чтобы скинуть меня на крышу, и я точным сильным движением свернула ему голову, ломая шейные позвонки. Смерть наступила мгновенно, и он обмяк в моих руках, отпуская захват, прямо на глазах у своей подружки.

Она озверела и бросилась на меня. Я выпустила когти, желая задеть ее, но она в долю секунды перехватила мою руку, дернула ее вниз, сама при этом упала на копчик и проехалась мимо меня вниз по склону, увлекая за собой. Не позволяя сломать себе руку, я быстро перегруппировалась, оказываясь лицом к ее спине. Она села ровно, откидываясь назад и в кувырке поднимая ноги. Удар пришелся мне по подбородку. Стискивая зубы от боли, я прыгнула на нее сверху, хотела придушить, но она увернулась, и я, минуя водосток, полетела с крыши вниз.

Это было бы лучшее, что она могла мне позволить, прямой выход на свободу. Я бы приземлилась на все четыре конечности и атаковала бы ее, залез с другой стороны крыши. Но она не дала мне упасть, схватив за лодыжку и потянув вверх к себе, при этом неистово ругаясь на французском.

— Je vais te tuer pour Riki, entends-tu? Je te tuerais! (Я убью тебя за Рики, слышишь? Убью!) — кричала она. Я, повиснув вниз головой и безуспешно цепляясь когтями за шершавый камень, не видела, что она собирается делать. По-видимому, она достала нож. "Ну же, хоть что-нибудь,"— паникуя, я пыталась зацепиться. И вот мне под руку попался крошечный выступ под карнизом. Я прилепилась к нему и резко поджала захваченную ногу. Девица скатилась с крыши и, держась за мою ногу, тяжестью тела заставила меня оторваться от спасительного рычага. Мы обе полетели на землю, но у меня было преимущество: я находилась сверху. Несмотря на то, что она выставила нож, ей нужно было сменить положение, чтобы благополучно приземлиться и продолжить бой. Я, падая по той же траектории, могла спокойно упасть на нее сверху. Прицелившись, я выпустила когти и в миг соприкосновения с травой на пешеходной дорожке, всадила их глубоко по обе стороны от ее шеи, в районе гланд. Она, тем не менее удачно приземлившись, из-за всех сил махала ножом, задев вену чуть ниже локтя. Я чертыхнулась и добила ее ударом в челюсть. Хлюпающий звук прекратился — она потеряла сознание.

Не давая себе прокручивать в голове все ужасающие подробности своих животных, давящих на совесть, убийств, я обежала дом к тому месту, где мы с Марией поднимались. Сестра уже спрыгнула на землю и не могла отдышаться: перед ней лежал труп третьего нападавшего. Но он казался менее израненным, чем Мария. На ней буквально не осталось живого места: лицо располосовано, из рваных краев ран торчали клочья кожи, левый глаз подбит. У меня тоскливо сжалось сердце.

— Аннка,— выдохнула она,— ты жива,— хватаясь за бок и хромая на левую ногу, она подобралась ко мне.— Боже!— вскрикнула она, отрывая от своей и без того изодранной рубашки две грязные полосы ткани. Взяв мою руку, она подняла ее и прикрыла темно-красную рану первой полоской; второй, вместо давящей повязки, перевязала.

— Это был ад,— простонала я, не помня себя от ранений. Каким-то образом мой мозг, настолько затуманенный жаждой спасения собственной шкуры, не воспринимал раны как смертельные, избегая болевого шока. По сравнению с глубокими порезами, скрученные руки и ноги приятно ныли.

— Ага,— подтвердила она наигранно легкомысленно,— плохой день. У нас еще минут сорок: чуешь, волчатки, от которых мы сбежали вначале, собираются вместе?

Я помотала головой и тут же пожалела об этом. Шея не вертелась.

— Сколько длится регенерация?

— Полная? В нашем случае часов шесть как минимум. Но для того, чтобы прекратилось кровотечение и чуть менее болели ушибы и мышцы — полчаса.

Мария оценила мой внешний вид, который, оказывается, был не лучше ее вида. Только лицо у меня осталось целым.

— Клевый прикид,— сказала она.— На вамп-вечеринку нас обязаны пропустить.

Я подавила смешок, опасаясь, что он ухудшит положение.

— И что теперь?

Мария убрала свои кроваво-черные волосы за спину и взяла меня под руку.

— Будем искать добрые души, которые нас приютят и накормят. Слушай, ты серьезно уложила сразу двух?— ее больные глаза округлились.— Я так за тебя волновалась! Но, как вижу, зря. Уже второй раз за день ты меня поражаешь.— Она сплюнула три раза и постучала по голове за неимением деревяшки под рукой по старой традиции от сглаза.— А Бог любит троицу.

— Боюсь, третью стычку я не переживу.

Странно, но сестра мне не ответила, хотя всегда старалась подбадривать боевой дух. Она и сама сомневалась, что переживет ее. "Папа, быстрее,"— думала я, когда мы проходили мимо благоухающих французскими булочками продуктовых магазинов. Люди нас сторонились, но ни я, ни Мария не посмотрели ни на одного прохожего. Всем им никогда не доводилось пережить подобный ужас. И это с учетом того, что я потихоньку подвергалась воздействию совести, чувствуя себя последним монстром, которого необходимо уничтожить, чтобы он больше никому не причинил зла. Мне пришлось бы всю жизнь замаливать грехи и сторониться предметов суицида.

Мы добрели до ближайшей заправочной станции, чтобы купить галлоны бензина. На нас хоть и смотрели, как на сбежавших из психбольницы, но ведь какое дело продавцам до дел их покупателей? Мы объяснили потребность тем, что наша машина якобы остановилась на проселочной дороге в нескольких километрах отсюда. Конечно, если б они увидели кровь на одежде, то без полиции обычная покупка галлонов бы не обошлась, поэтому мы с сестрой предварительно умылись водой из общественных питьевых фонтанов и надели одежду наизнанку. Вид глупый, но не устрашающий.

Вся эта процедура отняла порядком много времени. Мы дотащили галлоны до переулка, выходящего из скверика. Переулок был мало посещаем, учитывая, что и дома, примыкающие к нему, обветшали, фонари устанавливались только с другого конца, который переходил в более оживленную улицу. На месте преступления, к счастью, случайных свидетелей не оказалось. Вдвоем мы дотащили жертву Марии к моей и облили их бензином. Мария достала зажигалку из кармана.

— Не знала, что ты куришь.

— А я и не курю,— она щелкнула зажигалку и поднесла слабый язычок огня к мертвым ищейкам,— просто я давно этим занимаюсь.

Пламя охватило две искривленные фигуры, стирая их с лица земли и оставляя лишь маленькую горку пепла. Лица обуглились и вскоре сгорели полностью, становясь не опознаваемыми. Тела горели, распространяя тошнотворный запах тления, смешанный с растворяющими в огне частицами топлива. Пока происходило заметание следов, Мария схватила меня за плечо, будто теряя сознание.

— Аннка, я не чувствую,— прошептала она, поднимая глаза к небу. Мне не требовались объяснения. Я тут же поспешила осмотреть на астральном поле местность, но не смогла подняться выше первых слоев сознания.

— Что происходит?

— Не знаю,— ответила она.— Может быть, так регенерация действует? Проверь свою повязку.

Я сняла лоскутки рубашки с локтя. Рана затянулась, и только застывшая кровь, размазанная по коже, проявляла признаки недавней травмы.

— Возможно, хотя с трудом верится, что одно другому мешает.

— Нам пора сваливать,— сказала сестра.

Бег стал привычным телу. Сердце приспособилось мощными, натренированными толчками гонять кровь по сосудам. И одышка наступала позже — все это было нам только на руку. Зная, что нам некуда деваться, мы выбрали кратчайший, по памяти, путь к освобождению, не забывая при этом ежеминутно проверять изменения. Спустя минут десять после того, как нам перекрыли доступ к сообщению, не отходя от главной дороги, мы выбрались из городка.

В месте, где заросшие тропинки выводили к бухте, уютно расположились домишки деревенского типа с участками, отделенными друг от друга проволочными заборами. К ночи поднялся ветер, взволновавший покорное море. Волны обиженно бились о берег, осыпая его прозрачным тюлем брызг. Буйки качались на воде, смутно очерчивая линию, упирающуюся в каменный островок в десятке метров от береговой линии. Чайки суетливо вздымались в воздух, и их белые крылья сбивали невидимые препятствия, затем птицы опускались к самой глади, подхватывая клювом трепещущих на поверхности рыб.

— Скорее, дождь собирается,— заметила Мария, глядя на небо, на котором собирались в одну неразличимую массу пушистые тучки. На их мрачном фоне, ближе к Марселю и его прибрежным, с белоснежными стенами и кирпично-красными треугольными крышами, постройкам сверкнула молния, ударяя в пустоту над яхтами.

Хижина с первым участком отставала от поселка, как будто ее хозяева не ладили с соседями и любили одиночество. На веревках сушилось белье, и полная дама в домашних плюшевых штанах и полосатой майке, стягивающейся на ее объемной груди, спешила снять его и положить в плетеную корзину. Ее черные волосы, выбившиеся из пучка, подхватывал ветер и кидал ей на румяное лицо. Она обернулась, почувствовав на себе взгляд, и остановила его на нас. Лицо ее приняло озадаченное, не столько испуганное, сколько подозрительное выражение.

— Excuse-moi!— прокричала я, но ветер унес мои слова. Мадам прищурилась, пытаясь расслышать, и подошла к забору. Я направилась к ней, нескромно повиснув на заборчике.— Nous avons besoin de votre aide (Нам нужна ваша помощь).

— Ce qui se passe? Vous vous sentez mal (Что происходит? Вы плохо себя чувствуете?)

— Да! То есть, oui,— я оголила живот, подняв рубашку, чтобы она могла увидеть мои заживающие синяки. Глаза мадам от ужаса расширились. Она с нескрываемым интересом разглядывала меня, как шедевр мирового искусства. — Nous avons ?t? attaqu?s. Moi et ma soeur. Et nous sommes battues. S'il vous pla?t, laissez-nous r?sister ? la temp?te (На нас напали. На меня и мою сестру. И избили. Пожалуйста, позвольте нам переждать грозу).

— Bien s?r, venez-vous (Разумеется, проходите),— она шустрыми короткими шажками подошла к калитке и распахнула ее, придерживая, чтобы ветер не сорвал с петель. Ее ухоженный садик только начинал распускаться, но цветы, испугавшись погоды, закрыли бутоны на ночь. Вдоль дорожки до входной двери одноэтажного старенького домика прокладывали свет вкопанные в землю светильники. Перед домом была небрежно брошена рыбацкая сеть и удочки.

Хозяйка не повела нас прямо в дом, опасливо заперев дверь в основное помещение, и усадила на веранде.

— Вы англичанки?— она ни с того ни с сего заговорила по-английски, правда достаточно плохо в плане произношения, зато понятно.

— Мы так ужасно выглядим?— уточнила я с улыбкой.

— Нет, видно, что вы не ориентируетесь в городе. К нам редко забредают жители, но вот туристы... не разбираются в дорогах. Не понимаю, сложно купить карту?— Она отошла от деревянного столика, за которым нас оставила, и пошла за подносом. На подносе уже приготовленные чашки и чайничек, испускавший пар из-под крышки, и бутерброды с колбасой манили к себе наши голодные рты.

— Угощайтесь,— сказала мадам,— мы собирались посидеть с мужем. Я ждала его до вашего появления. Он рыбак, должен вот-вот вернуться.

Я вспомнила рыбацкую сеть у дома и снасти, но не стала уточнять, были ли у ее месье запасные или мадам нас обманывала, уж больно это по-хамски.

— Пить чай в грозу — сплошное удовольствие,— сказала Мария, неясно, с сарказмом или без.

— Обычно мы ужинаем внутри, но сегодня ко мне приехал сын, нежданно-негаданно, а он предпочитает пить чай на свежем воздухе.

Мадам, устраиваясь в стульчике, явно скромных для нее размеров, потянулась за чашкой для себя и сушкой.

— Так у вас есть сын?— поинтересовалась я из вежливости.— Он составит нам компанию?

— Боюсь, что нет,— мадам неловко потупила взгляд,— у него важное дело.

В мое сознание постучалась Мария. Доступ к астральному полю снова был открыт: по всей видимости, наши тела получили свой минимум восстановления.

"Мне одной кажется, что эта старая ведьма что-то не договаривает?"— спросила сестра мысленно, внешне не проявляя никаких признаков диалога. Я отпила горячего напитка и похвалила чай хозяйки. Она улыбнулась, начав рассказывать, как сама выращивает мяту.

"Что еще странно: она не спросила, что с нами случилось, сразу же предложила чай. А ты видела рыбацкие штучки? Ее муж сейчас на рыбалке. Сейчас! Может, я преувеличиваю, но дело пахнет дурно."

Мадам резко подняла голову, уставившись на нас своими проницательными карими глазами цыганки.

— Вы слышали?— спросила она. Мы с Марией вскинули головы; у обеих остановилось сердце, когда мы подумали, что нас разоблачили.

— Простите?

— Гром!— она улыбнулась.— Мой муж должен был его услышать. Он скоро вернется,— добавила она.

"Пора сматывать удочки и убираться отсюда,"— решительно заявила Мария.— "А ее сынок, что за ерундой он страдает на ночь глядя? Мне с трудом верится, что он приехал на один день, "нежданно-негаданно", чтобы побродить по улицам в поисках стриптиз-клубов или казино."

"У них ведь есть лодка?"

Мария посмотрела на меня, прибавив: "Да ты гений!"

— Огромное вам спасибо,— сказала я, стараясь звучать убедительно и совсем не испуганно, но мой голос дрожал,— мы пойдем. У вас же есть мотели поблизости?

— Куда вы собрались?— хозяйка подняла свой плотный зад с седушки и сокрушенно покачала головой.— В такую-то погоду! К сожалению, у меня мало места, но я попрошу мужа вас проводить — дождитесь его, всего недолго.

Мария вопросительно посмотрела на меня, но я стояла на своем.

— Ради бога, простите, но так будет лучше, мы найдем ночлег. Правда, не хочется доставлять вам и вашей семье лишних неудобств.

— Ну что вы говорите!— она подалась вперед.

Как по команде, мы с Марией дернулись вниз, скатившись по лестнице. Но мадам оказалась проворной. Не спускаясь привычным путем, она перебросила всю свою тонну веса через перила, упершись на одну лишь руку. Ее глаза, карие, загорелись медью. В сознание ворвался яркой солнечной вспышкой ее образ; на карте, явственно показывающей всех оборотней в радиусе десятка километров, рядом с нами появилась точка, закрывающая яркостью наши с Марией. Мы почти добрались до калитки, когда мадам перекрыла ее, как пробка в бутылке, своим телом.

— Не пущу!— взвизгнула она. Приученные к спонтанным решениям, мы бросились врассыпную, оббегая ее домик, и перемахнули через забор.

— Что за черт?!— вскрикнула Мария, когда мы, встретившись на заднем дворе, не входящем в собственность чокнутой мадам, побежали к набережной. Мерзкий дождь осыпал траву мелкими капельками.— Как она спряталась с поля? Как мы ее не увидели? Черт подери, как?

— Лодка!— я высмотрела в черной бушующей стихии маленькую лодочку, которую бросало и переворачивало по волнам. Веревка не давала морю ее унести.

— Да ты шутишь? Мы никогда на ней не уйдем! И погибнем, так и не посражавшись за свою жизнь?

— Ты предлагаешь что-то другое?

Мария показала в сторону поселения.

— Единственный выход.

— Был,— произнес голос за нашими спинами. Мадам. А за ней и сын с дружками. Она стояла на месте, и ее спутники выступили вперед. Их лица были плохо различимы. Они загоняли нас прямо в крохотную лодочку. Отступая, мы замерли у берега. Согласованно выдернули весла; Мария по-кошачьи зашипела.

— Даже не думайте бежать,— предупредил ехидным голоском один из парней, судя по меди глаз, сын старушки.

— Славная охота, мальчики?— спросила Мария, откладывая насколько можно момент стычки.— И не стыдно вам набрасываться на невинных девушек, да еще и так поздно? Бордели наверняка открыты — идите, успокойтесь там.

— Невинные девушки?— ухмыльнулся второй, перекрывая путь к отступлению.— Вы не похожи на невинных девушек.

— Меньше разговоров,— рявкнул третий, взявшийся из ниоткуда. Мадам исчезла, спрятавшись за своей твердолобой охраной, и растворилась в приморском тумане.

"Раз... два... три,"— считала я в уме, пока к нам прицеливались враги. Спина к спине, мы стояли на краю. Настырная волна, особенно большая, омыла ноги ледяным течением. "...четыре... пять... шесть,"— продолжала Мария, перехватывая весло поудобнее за веретено. Не успели мы досчитать до десяти, как ищейки рванули вперед. На первых порах мы действовали синхронно. Замахнувшись веслом, я нацелилась на голову того ищейки, что был ближе всего ко мне, на крайнего. Он быстро среагировал и перехватил его на полпути. Пока он его держал, я дернула его к себе и, облокотившись на него, подпрыгнула, ударив его ногой в челюсть. В ту же секунду третий, центральный, дружок бросился ему на подмогу, и я быстро перевела весло, пристрелив сразу двух зайцев: валек (выпуклая часть чуть выше ручки) пришлась ему по носу, а лопасть задела первого ищейку по уху и проскользнула по щеке, раздирая кожу неровными краями самодельного весла.

Ищейки взревели чуждым басом. Я уклонилась от когтистой лапы второго, и она прошлась мне по плечу, прорезая его мяса. Я взвизгнула от боли, застилавшей глаза, и в это мгновение первый ищейка извернулся, отбросив весло в сторону. Он перевернул меня спиной к себе и наложил руки мне на голову: правую под подбородком, вторую на затылке. Я еле успела сообразить, что он собирается свернуть мне шею, как я в свою очередь сделала с тем бедным парнем, попавшемся под руку. Действуя инстинктивно, я согнула ногу в колене и не прогадала, метко попав ему в пах. Занятый моим убийством, ищейка забыл про свое самое дорогое место.

У меня не было времени даже для победной ухмылки. Я перевернулась в его руках и быстро ударила его кулаком в кадык, для верности вставив в него когти. Пока я была занята, второй мужчина приблизился ко мне слишком быстро, и я этого не заметила. Он с силой ударил меня по позвоночнику тем самым веслом, которое я направляла на него. Я отпустила свою первую жертву и, не чувствуя ног, упала на колени, быстро перевернувшись на спину и прижав к себе ноги, несмотря на боль. Противник начал меня бить, и я терпела. Ослепленный яростью, он вновь выпустил когти, замахнувшись ими. Я схватила его за запястье, как это делали со мной, устанавливая очередной удар, который, не исключено, мог меня убить, и рванула на себя, вместе с этим второй, свободной рукой, костяшками пальцев, ударяя в подмышечную впадину. Соперника пронзила острая боль, лишающая возможности атаковать. Оставив его страдать в одиночестве, я выползла из-под него и с трудом поднялась на ноги.

Мария нещадно била ногами своего врага, но он уворачивался или сопротивлялся, набрасываясь на него снова и снова. Не чувствуя в себе сил на особые приемы, быстро подлетев к нему, схватила за руку и выломала ему мизинец, давая Марии возможность завершить дело самостоятельно.

— Быстрее, к дороге!— прокричала она, точнее мне казалось, что она кричала — я уже плохо соображала.— Аннка, давай же.

Она подхватила меня за талию и потащила за собой, а я слабо передвигала ногами. Тело болело от полученных ударов. Я боялась, как бы последний ищейка не раздробил мне кости.

— Машка, к чему ведет повреждение подмышек?

Мой личный врач хмыкнул.

— При точном ударе — к частичным либо полным разрушениям сумки плечевого сустава, болевому шоком, а иногда к смерти.

— Отлично,— кровожадно подумала я, припоминая его избиения моего бедного тельца и успокаивая себя тем, что я защищала в первую очередь свою жизнь, а вот ищейки выполняли чьи-то приказания.

Огни редких автомобилей мелькали слишком далеко, но мы не останавливались, постепенно сбавляя шаг. Я собрала всю свою волю в кулак, распрямив ноющую спину и освобождая Марию от ответственности вести себя, как маленькую, под ручку. Высокая некошеная трава била по щиколоткам, иногда подошва истертых кроссовок натыкалась на камни.

— Я могу тебя обрадовать,— сказала сестра, в отличие от меня имея доступ к нашему любимому астральному полю,— остался только один волчонок. Оставшиеся, те, которых мы боялись больше всего, поскакали на шум в скверике всем стадом.

— Почему же этот отбился от них?

— Не знаю, новенький, наверное.

— И как скоро мы сможем его увидеть?

— Прямо...— она прикрыла глаза, задумавшись,— сейчас.

И как только сестра закончила фразу, над нашими головами пискливо просвистела стрела.

— Что за...?— вскрикнула я, отскакивая в сторону. Вторая стрела последовала следом, пролетев в полуметре от руки. В темноте охотник не мог попасть в цель: сразу видно, Мария права — новичок в своем деле. Но кто ему поручил арбалет в таком случае?

Я напрягла слух, уловив колебания воздуха. По расчету новая стрела летела в Марию, но девушка и сама это определила, резко присев.

— Окружаем этого нахала,— сказала она,— только осторожно.

Я не ответила, но приняла к сведению. Под потоком стрел — словно у ищейки их был нескончаемый запас — было трудно решить, в какую сторону двигаться и в то же время успевать уворачиваться. И мой кошачий слух в теле человек задействовал только четверть своих способностей, и я пару разу чуть было не пропустила своего смертельного врага.

Решившись на этот отчаянный шаг, я разбежалась и прыгнула, представляя, как движение крови ускоряется, сердце бьется чаще и сильнее, масса тела увеличивается, набирая размеры форм и разрывая одежду, а кожа растягивается, покрываясь толстым слоем шерсти. Глаза раскрылись шире, воспринимая смутные очертания особенно четко, как под рентгеновским лучом. Ухо поймало звон рассекаемого стрелой воздуха быстрее, чем дыхание охотника. Мышцы лап напряглись при соприкосновении с землей, напружинившись, и я прижала уши к голове, убирая их с невидимой мишени.

"Oh, Mon Dieu, deux d'entre eux! (О Боже, их две!),"— прошептал ищейка, увеличив поток ядовитых стрел. Он стоял на одном месте, как кукловод, заставляя нас прыгать и танцевать перед ним. Его защищали тонкие проворные стрелы, которые были раз в сто хуже ему подобных ищеек. Мария так же перевоплотилась, уворачиваясь от двух или трех подряд летящих тварей.

Она подобралась к нему особенно близко. Ищейка стоял у самого края дороги, но дерево скрывало его от свидетелей, хотя дорога и без того мало освещалась. Прогибаясь в спине, Мария поползла по траве навстречу к нему, оставаясь незаметной. Я отвлекала его, нарочно создавая шум: задевая ветки, шипя и испуская рык сквозь зубы. Мария подобралась особенно близко, готовясь к последнему, решающему прыжку. Заскрипел шинами автомобиль; распахнулась дверца. Мария прыгнула, вытягивая перед собой лапы. Ищейка дернулся и выпустил стрелу ей в плечо, а сам отпрыгнул к дороге, прицеливаясь к поверженной рыси. Не зная себя от ярости и уничтожающей сердце душевной боли, я ускорила бег. Напряглась тетива, спуская с цепи зверя: стрела полетела Марии в голову. Откуда ни возьмись в воздухе появилась новая фигура, закрывая своим телом ревущего зверя. Отец. Хлопнула вторая дверца, и на дорогу выбежал человек. Я бессильно выдохнула; охотник в мгновение ока перевернулся и в секунду моей заминки выпустил последнюю стрелу. Как в замедленном действии я видела ее летящей на меня, ее наконечник, заряженный смертельным для оборотней ядом, а за ней искривленное от парализующей боли лицо ищейки и его арбалет, падающий из окаменевших рук. Вместе с тем я видела своих самых близких, самых родных людей: сестру, которой не хватило удачи, чтобы дотянутся до нашего общего врага, и папу, который сдержал свое обещание и пришел нам на помощь, отдавая свою жизнь за дочь и не зная, что отдал ее бесполезно.

Я взвыла, когда стрела мягко вошла мне в бок. Взвыла не от боли: она вошла почти неслышно, застряв в тканях, а от обиды. Яд моментально растекался по телу, превращая его в несуразное вещество, подобное пластилину. Лепи — не хочу. В глазах помутнело; зрение возвращалось к человеческому. Я смутно слышала удары, судорожные вздохи молодого охотника, который без арбалета не мог за себя постоять. Я повалилась в траву, голой кожей ощущая ее приятное покалывание. Уже теряя сознание, я прикрыла глаза, не чувствуя, как ловкая рука выдергивает смертоносную стрелу из моего измученного тела. И как сосуд на шее прокалывает тоненькая иголочка, что оставляет в этом теле капельку жизни и не дает ей в виде пресловутой энергии утечь в сырую землю.

Глава 13

В тот же день я открыла глаза только на долю секунды, когда меня, недвижную, чьи-то чужие и хладнокровные руки бесцеремонно переложили с носилок на кровать. Я не соображала, где я, хотя догадывалась нутром. В голове жужжали назойливым роем вопросы: "Где я?", "С кем я?", "Что я?". Но только один вопрос, стоявший поперек горла, я осмелилась озвучить своим тихим невнятным голосом.

— Я осталась одна?— невинный, необдуманный вопрос, который даже не вызывал слез. Как я уже сказала, я не соображала в тот момент. За спинами врачей мелькнуло лицо Дарина.

— Вколите ей морфий!— требовал он. Медсестра настойчиво объясняла ему, что морфий давным-давно не используется как обезболивающее, агонистическое влияние морфина на опиатные рецепторы сопровождается снижением уровня сознания, ощущением тепла, сонливостью и эйфорией, а также морфий вызывает морфизм, или мофиновую наркоманию. А мне морфий не требовался, я была в сознании, не пребывала в состоянии болевого шока, и мое тело, по необъяснимым для врачей причинам, заживало "само собой". Единственное, для чего меня держали в больнице, так это для того, чтобы взять анализы крови и провести полную диагностику повреждений в следствие "несчастного случая".

— Она же мучается,— напомнил Дарин вкрадчиво ласковым голосом и дотронулся до руки медсестры, незаметно вкладывая в нее смятую купюру.

— Я не могу,— повторила она, пытаясь вернуть ему деньги, но Дарин отошел на шаг назад, не отрывая от нее притворно просящего взгляда, какой я еще никогда не видела у этого опытного махинатора.

— Можете.

Когда два молодых врача, круживших вокруг моей кровати, отдав команды медсестре, покинули палату, в ней осталось только два человека и одно его слабое подобие. Медсестра аккуратно обработала кожу антисептическим препаратом, после чего поставила капельницы, окутав меня трубками.

— Вы сможете забрать ее уже через пару дней, если результаты анализов не подтвердят заражение. Потому что внешних повреждений врачи не обнаружили, но придется в ближайшие дни провести рентгеноскопию. Уверяю, вам не о чем беспокоиться, я введу ей обыкновенное снотворное.

— Я боюсь, оно не поможет.

— Поможет,— девушка улыбнулась, поправляя пакеты.

— Но я настаиваю,— сказал он и, по-видимому, добавил ей чаевых. Медсестра вскоре вышла из палаты. Мы остались вдвоем. Но я не думала ни о неловкости своего положения, ни о своем изменившемся отношении к Дарину, ни о чем. Легкая сонливость сопровождалась бредом.

— Дарин...— прошептала я, и вдруг резко, не контролируя себя, сорвалась на истерический крик.— Дарин! Что?! Я теперь сирота? Дарин, с кем я осталась? С тобой? Дарин!— и снова прошептала...— Где моя... черт возьми, кто? Лошадь, у меня была лошадь... Дарин... Дэр, мы же заведем лошадь? Я буду за ней ухаживать, как за своим ребенком... И конюшня, такая большая, и скачки... отправим ее на скачки? И диплом... получим...

После чего я прикрыла глаза и долго, слишком долго их не открывала.

Когда я очнулась, в мыслях было пусто, свежо, как будто мне тщательно промыли мозги. И сознание, ясное, настолько ясное, какого не было даже в начальной школе. Но вместе с тем вся тяжесть произошедших событий, смутные, но пронзительные воспоминания потихоньку вливались в огромный и глубокий сосуд, по капелькам скатываясь на дно и укладываясь ровными рядами друг на друга. Я уставилась в потолок, снежный, безжизненный. За потолком было голубое небо, облака, тихо плывущие в сторону Атлантики. Но потолок моей палаты не давал увидеть небо. Искренние молитвы бились о него и сыпались градом на безнадежно больного человека.

Я больше не хотела засыпать. Казалось, что с тех пор, как мне поставили капельницу, прошло не больше двух часов, за которые я успела выспаться и вновь почувствовать себя бодрой, готовой к жизни... Но с другой стороны... Мне больше не за чем было жить. Пока я решала, существовать ли мне дальше или умереть, чтобы больше никогда не мучиться, я боялась засыпать раньше времени. Если бы я уснула и не проснулась, приняв решение жить, было бы довольно обидно. Уснуть я бы всегда успела.

— Анна,— я услышала знакомый голос. Дарин все еще был в палате, и я повернула к нему голову без малейшей боли в шее, в позвоночнике, в чем бы то ни было. Я пошевелила рукой, затем второй, поочередно приподняла ноги. Тело вылечилось, с меня сняли капельницу.

— Сколько прошло времени?— я посмотрела на него. Дарин изменился. Точнее переоделся. В теории, он мог это проделать за два часа моего сна, но в таком случае, как он посмел оставить меня в таком виде? И у него слишком быстро росла щетина... и волосы отрастали.

— Анна, ты очнулась,— он подошел ближе, хотел было опустить руку на мой лоб. проверить, горячий или нет, но я машинально отвернулась, и он как ни в чем не бывало поправил подушку, будто именно это и собирался сделать.— Я вызову медсестру.— Он нажал на кнопку быстрого вызова.

— Сколько прошло времени?— спросила я. Отчего-то он прятал глаза, но после моего повторного вопроса, прямо посмотрел на меня.

— Полтора месяца. Плюс-минус несколько дней.

Я резко села на кровати.

— Что?!

— Анна, опустись обратно.

— Я была в коме? Дарин!— Я осторожно легла на деревянную подушку, уставившись в потолок.— Теперь я буду видеть будущее. Или призраков. Лучше призраков, тогда я смогу, тогда я успею попрощаться...

Я захлебнулась неудержимой волной своих слез. Мне было абсолютно плевать, что Дарин меня видел плачущей. И все-таки его присутствие было лишним. "Он, только он один виноват во всем,"— думала я, прикрывая лицо руками.

— Уйди,— прошипела я строго, комкая звуки. Я ревела неслышно, давясь горечью. Уже через минуту подушка промокла от слез, и я перевернулась в нее лицом, словно желала перекрыть себе доступ к кислороду и задохнуться. В груди зияла дыра, пустая и тупая. Раны не кровоточили, они ныли, безудержно поглощая всю вновь возникшую жизненную силу. И вместе со скорбью, превозмогая жалость к себе за беспомощность, я спрашивала себя, а что делать дальше. Стоило ли что-то делать? Мое место было там, в могиле, вместе с отцом и сестрой. Но я каким-то ужасом спаслась.

На следующий день, проснувшись после судорожной ночи, я снова увидела Дарина. Он был менее оживленным в этот раз, более сдержанным в эмоциях; сидел в кресле за больничным столиком, отодвинув на край лекарства, и листал какую-то газету.

— Ты все еще тут?— спросила я сухо, припоминая прошлый день. Я мечтала остаться в одиночестве, один на один со своим горем. Дарин поднял голову.

— Еда у твоей кровати,— сказал он, показывая на корзинку, прикрытую салфеткой,— можешь поесть.

И, не говоря больше ни слова, он встал и вышел из палаты, мягко прикрыв за собой дверь. В этот день я больше не плакала, так и не сумев выдавить из себя хоть каплю. И не ела. Но пила воду в больших количествах, восполняя запасы в организме.

На третий день Дарина не было. Я облегченно вздохнула, повозившись в кровати часа два, и решила встать прогуляться по комнате, несмотря на запреты врачей. Я поднялась, прощупывая босыми ногами пол. Тело как будто не слушалось, мышцы тонизировались очень медленно. Я придерживалась рукой о кровать. Постепенно конечности вспомнили свои функции, и я прошлась вдоль палаты до ванной комнаты, самостоятельно. На свое отражение в зеркале было страшно смотреть. На лице не осталось ни синяков, ни ссадин, оно было гладким и омоложенным, не считая безумных, впавших глаз и опустевшего, бесчувственного взгляда. Я насколько смогла привела себя в порядок, и, когда вернулась в комнату, Дарин был в ней. Увидев меня, он встал, собираясь к выходу.

— Мне уйти, так?— спросил он, уверенный в ответе, но все-таки надеясь, что я передумаю.— Если тебе ничего не нужно, конечно,— добавил он из вежливости.

— Нет, ничего не нужно, спасибо,— я и так нашла оставленные им пакеты,— можешь идти. Хотя нет, постой. Я пойду в душ, жди здесь, пожалуйста, на случай, если я упаду и вышибу себе мозги.

Я знала, что мне опасно принимать ванну, но чистоплотность из прошлой жизни пинками гнала меня под освежающую струю воды.

Меня выписали из больницы под расписку, с большим трудом: после ряда необходимых обследований и процедур, которые показали, что я полностью здорова. Разве что врачи предупредили меня о тахикардии и прописали ежедневные упражнения для укрепления сердца и лекарства. Но я была оборотнем, и тахикардия для нас — дело привычное. Вся больница удивлялась загадке моего чудесного спасения. Больше всего врачей удивляла внезапная кома, к которой не было ни единой предпосылки. Они приговаривали, какая я удачливая, и поздравляли с исцелением как со вторым днем рождения, шансом, дарованным небесами. Разумеется, от врачей сохранили в тайне уничтожающее действие яда, который не оставлял следов, а медленно убивал.

— На тебя все еще ведется охота,— сказал мне Дарин как-то раз, перед тем как забрать меня из больницы под свою ответственность. Он поднял рукав моего нового кардигана, который прихватил в ближайшем стоке (моя старая одежда не годилась даже для половых тряпок), и погрузил иглу шприца с неизвестным препаратом в вену на сгибе локтя. Поначалу я думала, что он посадил меня на наркотики, хотя он клятвенно уверял, что это результат работы моего покойного отца. Опыты еще не проводились, но действовать приходилось не думая. С течением времени я успокоилась: было это наркотическим веществом или не было, оно не вызывало привыкания, да и к тому же подходило к концу, созданное в единственном экземпляре. Поэтому вне зависимости от противного эффекта или, не дай бог, ломки — дорога была прямой на кладбище. Через месяц со дня пробуждения я поняла, что до этого, несмотря на нескончаемую и каждодневную боль утраты, к которой я привыкла, мне туда совсем не хотелось.

— Я думала, вы все уладили?— спросила я спокойно. Со времени моего пребывания в больнице, точнее со времени моего бодрствования, мы часто разговаривали. В наших разговорах уже не было флирта или намеков на наши прежние отношения, не было игривости, детской наивности и жажды любви с моей стороны, потихоньку я расправлялась с остатками слабости духа, подавляла их в себе, приучалась жить своим умом. Не было холодности, притворства и расчетливости со стороны Дарина, редко проскальзывало самодовольство или высокомерие, но он старался быстро их отметать, замечая, как отрицательно действуют на новую меня его старые привычки. Неизвестно, что произошло между нами, как повлияла моя клиническая смерть на наши характеры и взгляды на многие вещи, но мы никогда этого не обсуждали.

— Нет, далеко не все. Мне удалось вывести отца из дела, он заправлял охотой за вами, но теперь, после ваших ночных похождений, на тебя точит зуб не одно поколение оборотней. Точнее как сказать: у нас кровная месть, и одно убийство, порождающее ответное, в конечном счете ведет к клановым войнам. Только и успевают, что прятать жертв, а как это остановить, я честно не знаю.

Дарин уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Приносил мне книги и нормальную еду, с которой мы быстро расправлялись в тайне от медсестер: мне полагалось диетическое питание, но я ела мясо, жареную картошку и шоколад, не опасаясь последствий. Иногда Дарин приходил поцарапанный, как я после стычек с ищейками, и, не объясняясь, хмурый уходил на балкон. Я пребывала в одиночной палате с балконом, выходившем на дворик, где гуляли выздоравливающие пациенты в сопровождении, как правило, друзей и родственников. В такие моменты я также выходила на балкон, становилась в сторонке, молча, чтобы не мешать ему оставаться наедине со своими мыслями, и наблюдала за счастливыми семьями. В качестве траура я носила с собой зажигалку Марии, желтую, ее любимого цвета. Больше от нее ничего не осталось, кроме крестика — символа ее вечной веры, которая не уберегла ее от гибели — ушедшего вместе с ней или потерянного в траве. Ах, да, наши рюкзаки, оставленные в скверике, стащили бомжи.

В марсельском отеле, где Дарин снял две комнаты, мы пробыли совсем недолго. На третий день, когда я закончила утренний туалет, он постучал в мою дверь и вошел в номер, как, бывало, заходил в палату, погруженный в свои беспокойные мысли.

— Чай будешь?— спросила я, обосновавшись в своей маленькой обители. Комната досталась приятная, с двухместной кроватью, стоявшей точно по середине под навесным потолком с десятком встроенных лампочек. Шторы, собранные в бантики, днем открывали вид на бирюзовую реку и противоположный ее берег с песчаными, отливающими солнцем домами и замком Иф вдалеке на холме.

— Не откажусь,— сказал он, проходя за мной на небольшую кухоньку, за пользование которой бралась отдельная плата. Я поставила чайник и достала из мини-бара то, что нашла съестным. В этот день Дарин ничего не принес.

— Что-то случилось?

Я поставила на стол круасаны, а сама села напротив него, поджав под себя ноги.

— Да так, проблемы с одним делом. Можешь посмотреть?— он приподнял край рубашки, под которой я увидела наскоро прилепленный лоскуток, пропитанный кровью. "Что ж за напасть такая? Мы покончили с кровью! Покончили!" Но я с невозмутимым выражением лица отогнула край повязки. Дарин напрягся, поморщившись.

— Так, жди здесь, я сбегаю на ресепшн за аптечкой.

Дарин остановил меня, поймав за ремень джинсов. Кстати, выбор одежды его был исключительным; они отлично сидели.

— У меня есть, в машине,— он достал ключи из кармана и вложил мне в раскрытую ладонь, без малейших сомнений, которые были у него раньше, в первые дни нашего знакомства. Хотя именно сейчас у меня появились основания уехать, и именно сейчас я бы довела дело до конца.— Я не хочу, чтобы на ресепшене знали. Чтобы кто-либо кроме тебя знал.

Я кивнула и оставила его на кухне, спустившись на первый этаж. Стеклянные двери с декоративными украшениями автоматически раздвинулись, и я вышла на улицу. В Марселе пел май. За то время, что я пролежала в больнице, распустились цветы, покрывая все зеленые поверхности своими пышными бутонами. Пальмы раскинули ветви, создавая расползающуюся по дорожкам тень. Теплый воздух, ни капли не освежающий, дул в лицо, принося с собой запах реки. Мне не пришлось долго гулять и наслаждаться погодой, удивляясь, как столько времени вычеркнулось из моей жизни. Я прошла на стоянку, поздоровавшись с охранником, нашла на втором этаже сырого помещения серебристый седан Дарина, к слову, той же модели, что был черный Chevrolet в Италии. Достала из багажника аптечку и вернулась в номер.

— Теперь потерпи,— сказала я Дарину, сдирая его заплатку и обрабатывая рану как следует,— кто это тебя так покусал?

— Твари с Ла Жольетт, оттуда был и твой... ну тот, лучник. Я хочу найти их босса, но пока безрезультатно, молчат, гады.

— Зачем тебе их босс?— допытывалась я, накладывая повязку на йод.— Разве все еще не закончилось? Разве мало было смертей?

— Для них мало. Я напрасно надеялся, что поймать Черную Рысь — их главная цель. Нет, скорее это была цель кампании моего отца, ну и моя цель какое-то время. Теперь они взялись не только за оборотней из вражеских кланов, но и за своих же людей, большинство из которых есть или были под моим началом. Какой-то недоумок хочет единоличной власти и отсиживается в стороне.

— Ну и как успехи? Не вышел на след?

— Нет, пока безрезультатно.— Дарин напрягся, когда я плотно обвязала его бинтом,— ты мне возвращаешь должок?— улыбнулся он. Я также вспомнила, как он притупил мне бдительность в римском переулке, а я, наивная, считала его спасителем.

— Когда-нибудь я верну тебе все свои долги,— пообещала я и направилась к чайнику.

— Самое ужасное,— продолжал Дарин,— что я практически каждый день узнаю о новых жертвах, которых когда-то знал и с которыми работал рука об руку. Я бы мог напрямую через своих соплеменников узнать, кто всем этим дельцем заправляет, и оторвать ему голову, если б не потерял у них авторитет. Знаешь, Анна, твое спасение мне дорого стоило.

— Я знаю. Верность клану для вас важнее дружбы и всего такого,— я вспомнила Жульена, и сердце наполнилось гневом,— но ты поступал исключительно из своих эгоистических соображений. Я ведь не просила меня спасать,— я слабо улыбнулась, разливая воду по чашкам и пролив каплю,— мало того, я даже не хотела этого.

— Правда?— он приподнял бровь в знак удивления, но я-то знала, что он не был удивлен. Он ожидал такого исхода. Интересно, сколько еще соков осталось в его любой игрушке, которые он не выжал?

— Правда. Я пока не придумала, как буду жить дальше, но раз уж такое дело — придумаю что-нибудь в скором времени. Сколько мне осталось без твоего супер-лекарства?

"Корень чистой линии", как, оказывается, прозвал его папа, неделю назад подошло к концу.

— Сколько пожелаешь. Я же говорил, что яд тебе больше не угрожает. "Корень", как я вижу, не имеет противопоказаний, твой отец не соврал. Тебя ведь не мучают боли, слабость в теле, ломка в костях? Печень, желудок в порядке?

— Да, все отлично, меня проверяли в больнице, помнишь? Но я поверить не могу, что ты спустил все под чистую. Это же было такое изобретение! Папа верил в него, оно могло спасти еще столько душ...

— Анна, я тебе уже говорил,— Дарин нахмурился, как будто злился за мои слова,— я бы не успел спасти их: действие яда мгновенное. Пару секунд, и ты была бы с ними!

— И пусть! Пусть!

— Да, я это уже слышал. Жить тяжело, и все такое. А кому не тяжело, Анна? Тебе дан еще один шанс. Миллионы людей о нем мечтают, а ты ноешь, и ноешь, и ноешь без конца о своей тяжелой судьбе.

— Нет, ты будешь это слушать!— я вскочила со стула, возвышаясь над ним. Его спокойный, уравновешенный взгляд меня взбесил.— Никто другой, именно ты, Дарин, будешь выслушивать все мои жалобы! Потому что ты нашел меня в Риме маленькой беззаботной девятнадцатилетней девочкой и искалечил. Потому что никого другого я не виню в смерти своих близких так, как тебя!

— И это твое "спасибо"?— уточнил он слегка обиженно.

— Считай так. Тебе никогда не понять, что у меня происходит здесь, внутри. Залечил мое тело и думаешь, все в порядке. Но нет. Смысл жизни? Ха! Я хотела учиться и я училась, в хорошем римском университете, я бы вышла замуж за итальянца, получила бы гражданство, родила бы кучу маленьких ребятишек. Подружилась бы со свекровью, и наша семья переехала бы в дом побольше, где-нибудь на берегу моря, с виноградником и шумными соседями под боком. А ты из-за своей жажды власти, жажды славы пошел по головам, растоптал меня. Мне очень жаль, что приходится говорить эти вещи вслух, потому что ты всегда был холоден ко мне, ни во что не ставил, обращался, как с собачкой, пользовался...— не помня себя от гнева, я выливала все мысли, которые приходили ко мне в голову, не обращая внимания на то, как они действовали на Дарина. Я вообще мало думала о нем в ту минуту, просто хотела, чтобы он знал, как мне плохо.— Но такого больше не будет. Я не пожелаю и врагу того, что пережила за эти дни, и я теперь другая. Да, я стала сильнее; да, я убивала, не зная жалости; да, я рыдала и останавливалась, зажимая в себе свое горе; и, да, я не боюсь сказать тебе в лицо о своей ненависти, которую я испытывала все это время, когда ты игрался мной, не ставя ни во что мои чувства. Ты этого хотел? Спасибо? Точно! Спасибо тебе, Дарин, спасибо,— в конце тирады я поклонилась и вышла из комнаты, прихватив ключи от номера и горстку монет, которую мужчина оставил для горничной.

Конечно, тогда я мало понимала, чем была ему обязана. Дарин вытащил меня буквально из преисподней, я стояла на краю жизни и смерти, я видела белый свет в конце тоннеля, а он навещал меня каждый день в течение месяца, ждал, пока я очнусь. Нет, тогда мне хотелось сделать ему так же больно, как было мне. Я слишком много терпела.

У меня созрел план, как начать новую жизнь, и я вынашивала его всю прогулку по Марселю. Я ходила по местам, где проезжала машина неукротимого гонщика Даниэля из фильма Люка Бэссонна "Такси". По широкому бульвару Ла Канбьер, тянущемуся к востоку от Старого порта; по пешеходной площади Кур-Жюльен под пальмами с бассейнами и фонтанами, кафе, ресторанами и театрами. Я дошла до здания мэрии, бессмысленно побродила по музеям римских торговых складов, истории Марселя, Археологическому, моды, сантонов, изящных искусств, естествознания... обошла величественный фонтан на дворцовой площади и зашла в зоопарк вспомнить детство. Променад освежил меня, унял гнев. На обратном пути я заглянула в собор Ла-Мажор, крупнейший крам города неовизантийского стиля.

Я вернулась в номер, когда была уверена, что не накинусь на Дарина, тем не менее мне не хотелось с ним сталкиваться. Остаток вечера я просмотрела в тишине и спокойствии французские развлекательные программы по ТВ.

В эту ночь меня мучила бессонница. Я поднялась с кровати, включив свет, и долго ходила по комнате, скрестив за спиной руки.

Дарин еще не спал, когда я постучала в дверь.

— Да, войдите,— сказал он из-за двери. Я слегка ее приоткрыла.

— Это я.

Отчего-то мне казалось, что Дарин вышвырнет меня за порог, но я не могла ложиться спать в ссоре. Он сам открыл дверь, придерживая ее.

— Проходи.

Я вошла в комнату, похожую на мою, и остановилась около прикроватной тумбочки.

— Слушай... я хотела извиниться. Наверное, мои слова звучали слишком резко.

— Наверное,— подтвердил Дарин, прикрывая дверь. Его строгое лицо в эту ночь показалось мне благосклонным для разговоров.

— Но я действительно так думаю.

— Я понял,— он улыбнулся знакомой мне кривоватой улыбкой, приподняв левый уголок рта: так его угловатый подбородок выглядел не таким острым. При плохом освещении привычно синие глаза были скорее темными, но без стального блеска.

— И я тебе честно скажу, наше общение за последние дни было более приятным, чем раньше.

— Ты сильно изменилась, Анна,— сказал он, откидываясь спиной на стену,— позрослела. После того, что я видел, у меня язык не повернется назвать тебя девочкой. Но истеричка ты все та же.

Я почувствовала, что он говорил без злобы и без укора, с какой-то старой поддевкой, и хмыкнула.

— Да и ты изменился, и это странно.

— Хм, я замечал что-то подобное, но мне казалось, я всегда такой добрый.

Я покачала головой. Дарин, беззвучно засмеявшись, ушел в комнату и вернулся с блокнотом и потрепанными листами.

— Возьми,— он передал мне клад,— это записи твоего отца. Я забрал их на днях из лаборатории, пока старикашки не растащили и не присвоили труды себе. Здесь все, все результаты экспериментов, ингредиенты, соотношения... по ним можно восстановить "Корень".

Я бережно перелистывала бумаги с рисунками и кривыми записями. "Корень чистой линии", если его восстановить, мог спасти сотни жизней и стать противовесом нелегальному изобретению ищеек для уничтожения себе подобных.

— Спасибо.

— Я хотел найти твоего дядю и отдать это ему, но, думаю, с меня хватит вмешательств в вашу семью. Ты доведешь дело до конца?

— Конечно, можешь не сомневаться.

Мы распрощались на веселой ноте. Я ушла к себе в номер, но так и не могла заснуть. Был уже час ночи. Я села на кровати и снова включила телевизор.

"О, ночной гороскоп,— я никогда не верила в гороскопы, но обычно в них говорилось, в какой фазе луна,— если бы я еще что-то понимала." Мысль про фазу луны так поразила меня, что я приподнялась в кровати и уставилась в яркий экран. Маленький значок луны всплыл с краю, и девушка-ведущая показала на него, объясняя по-французски. Желтый шарик уменьшился, и на экране появились поочередно знаки зодиака.

Я подбежала к окну и распахнула сомкнутые к ночи шторы. Над рекой, тускло отражаясь в ней, висела круглая луна и бросала свет на уснувший Марсель. Огни меркли по сравнению с яркостью полного спутника Земли. "О Господи,"— прошептала я и принялась со бешенной скоростью сдирать с кровати наволочки и покрывало, комкая их вместе с подушками, прятать в комод. Я обежала номер еще раз, прихватывая на пути все элементы декора, которым можно принести существенный вред, закрыла дверь на кухню и проверила ключ во входной двери. После традиционной процедуры я разделась, спрятала одежду и стала ждать.

Ждала час. Сомневаясь, что я правильно различила фазу луны, я посчитала дни с последнего полнолуния. "Да нет, все верно,"— я начала нервничать, как бы моя клиническая смерть не привела ко сбоям в регулярных превращениях. Обычно в это время я уже превращалась, вне зависимости от своего желания. Да и Дарин сегодня вернулся рано, значит, оборотни попрятались по норам.

Я легла на пустую кровать и попыталась заснуть, но то ли бессонница все еще властвовала, то ли я слишком нервничала, я так пролежала с закрытыми глазами как минимум часа два, прокручивая в голове всевозможные пугающие сюжеты.

— В конце-то концов! Как я раньше не догадалась!

Я представила, как энергия медленно перетекает по всему телу, для полноты эффекта прикрыла глаза и вспомнила те ощущения, которые вызывало во мне превращение. Перед стычкой с ищейками я так натренировала свои руки, что когти выдвигались без замедления с легкостью. Я открыла глаза. И ничего не изменилось.

Меня передернуло от страха, дрожь подкатила к шее, и я покрылась мурашками от холода. "Сколько ждать? До рассвета? В это время я уже драла обои!" Я вновь включила телевизор, но не слышала больше ни звука, погрузившись в свои печальные мысли. Я встала, подошла к комоду и, решительно одевшись, разложила по номеру все собранные вещи, застелила постель. И пошла к Дарину.

Я настойчиво стучала в дверь, решив, что надо бы уделить извинениям за беспокойство меньше времени, чем объяснению проблемы. Но Дарин не спал.

— Анна,— он удивился, увидев меня на пороге. Он не переодевался, оставаясь в брюках; рубашка была наспех накинута на плечи и застегнута на ложные пуговицы; постель он не раскладывал.— Ты человек?

— А ты не спишь?— передразнила я его тон. Мы говорили слишком громко, и Дарин буквально втащил меня в свой номер. Я села на кровать, но тут же живо встала.— Что происходит? Сегодня полнолуние?

Дарин с сомнением поглядывал то на безразличную луну, то на разъяренную и испуганную меня.

— Черт побери, это глупость... Анна, сядь,— посоветовал он, и я, меча молнии, усадила себя на кровать.

— Так ты знаешь, в чем дело? Я думала, сошла с ума! Это из-за комы, да? Я теперь буду превращаться не как все, а в середине цикла. Или с началом месячных. Или под новый год...— я запустила пальцы в волосы, не зная, куда себя деть от испуга, что я могла потерять половину, лучшую половину себя.

— Тебе делали переливание крови,— пояснил Дарин.

— Что?!

— Сядь,— он опустил меня за плечи обратно и навис надо мной, мешая вскочить и разгромить комнату,— это было необходимо. Яд распространяется по крови, но он не действует на простых людей. Он распознавал антитела оборотней — вот уж не знаю, чем они отличаются — и после того убивал организм, рассасываясь по тканям. И пройдет немало времени, прежде чем твой организм отчистится от него. Препарат, который создал твой отец, очищал зараженные участки крови, но не уничтожал яд полностью, поэтому я так долго вводил его тебе, чтобы испытать, что в тебе не осталось крови оборотня.

— Но как... она же... возобновляется,— я почувствовала резкую слабость и головокружение.

— Кровь, да,— он посмотрел мне прямо в глаза,— вирус ликантропии,— Дарин покачал головой,— нет.

— И меня не могут обнаружить радары?

— Нет.

— И я больше никогда не превращусь в рысь? Никогда? Даже частично?— я не верила, отказывалась верить, что это правда.— То есть... все кончено?

— Боюсь, что так,— Дарин сел рядом, опершись локтями о колени и сцепив пальцы.

У меня назревал еще один вопрос: "Отныне тебе и твоим сородичам ничего от меня не нужно?"— в котором акцент был бы на первом местоимении, но я сдержалась, вдруг осознав, что Дарин меня не удерживал подле себя. Больше нет. И уже очень давно.

— Мне надо это обдумать, свыкнуться с мыслью...

"... что я теперь свободна,"— я, не прощаясь, вышла из номера Дарина и вошла к себе. И эти пять часов до пробуждения я провела в глубоком, беспробудном сне без сновидений.

Утром я не натыкалась на Дарина, почти на все сто процентов уверенная, что он отправился на свое привычное дельце. Я пребывала в прекрасном расположении духа, широко улыбалась всем встречным-поперечным и взлетала при каждом шаге. На ресепшене, где был телефонный справочник да и интернет тоже, я уточнила адрес филиала банка, который обслуживал мою кредитную карту. Банк, к счастью, находился в сорока минутах пешком от отеля, и я дошла до него, наслаждаясь атмосферой французского портового города, который в будний день уже очнулся и зашумел. При себе у меня не было ни копейки, только паспорт, страховой полис и права на вождение машины, спрятанные во внутренний карман на груди. Их удалось спасти во время стычки именно в этом месте.

В банке меня встретили любезно, как долгожданного гостя. Я попросила позвать англоязычного сотрудника банка, кем оказался парень лет двадцати шести. Ему я и объяснила трудность своего положения и свое желание восстановить утерянные дебетовую и кредитную карты, а заодно и проверить счет. Мой помощник сообщил, что на мое имя были недавно (в прошлом месяце) переведены средства, как я догадалась, от моей тети Агаты, присматривающей за мамой и заправляющей бытом. С документами мы провозились довольно долгое время, но я готова была ждать, нуждаясь в деньгах позарез.

Следующим после банка пунктом был интернет-центр. Я сняла с карты сотню евро и разменяла ее у владельца центра, где купила билеты на самолет на вечер того же дня. В магазине сотовой связи приобрела самый дешевый мобильный телефон и там же попросила распечатку активности. Можно считать, я потихоньку выходила в люди.

— Дэр, ты здесь?— я стучала в дверь. Никто не ответил. Я простояла еще немного и ушла к себе в номер. Из вещей у меня был только небольшой пакет с одеждой и гигиенические средства, поэтому я могла расплатиться за проживание и выехать хоть сию же минуту. Но это было бы по-свински, ведь мы с Дарином стали практически друзьями. Иногда я даже удивлялась, как я столько страдала по совершенно другому человеку той же внешности.

Я села на кровать и развернула распечатку. В ней значились и римские номера, Джемы и Диего, и московский номер Марии. Было дело, я звонила и Дарину.

Я отправила смс-ку "Д., ты скоро вернешься? Мне нужно в аэропорт. Если сможешь подбросить, буду признательна. А." на найденный номер и по истечении минуты получила "Через 40 мин."

Свободное время я вбивала номера в аппарат, предаваясь горькому чувству ностальгии. В эти секунды я чувствовала острую необходимость прийти на импровизированную могилу отца и сестры и поплакать вдоволь, попросить у них прощения, попрощаться раз и навсегда. Но на том месте, где я их оставила, сейчас были только цветы: мы приносили их каждый вторник, и больше ничего. Как уверял Дарин, с телами поступили точно так же, как и мы с Марией с нашими мертвыми врагами. Утешения мало. И благодаря этому в Марселе меня ничто не держало.

— Вовремя ты это,— сказал Дарин, прерывая мой сеанс самобичевания.— Я как раз хотел сказать, что мне нужно в Дублин.— Он поставил на тумбочку лотки с теплой едой. Мы отнесли их на кухню.

— Ты уезжаешь?— я тупо переспросила, словно не верила.

— И ты тоже,— напомнил он с улыбкой,— хочешь, поехали со мной. Остановишься пока у меня, потом, если понадобится, снимешь квартиру. Там же закончишь учиться.

— Да нет, Дэр, я не могу...— я ощутила пронзительную горечь где-то под ребрами,— меня ждет настоящий геморрой с наследством, связями с родственниками и так далее и тому подобным.

Я попросила его оставить свой адрес на случай моего скорого приезда. Хотя мы оба знали, что этого не случится. Я засяду в Москве, обоснуюсь там и заживу новой жизнью, начну все с чистого листа, без старых лиц, проблем и без оборотней как таковых. Возможно, исполню свою мечту получить высшее образование и счастливо выйти замуж. Мы с Дарином были слишком разными, и тот факт, что мы сблизились после большой трагедии, дела не менял. Я не произнесла этого вслух, не хотела его обидеть.

— Ты себя хорошо чувствуешь?— осведомился он. Я пожала плечами, уплетая куриную ножку.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИЩИТЕ НА САЙТЕ АВТОРА http://kateegorova.weebly.com

К сожалению, из-за распространения книги на другие интернет-ресурсы без авторского разрешения, часть книги пришлось удалить.