Это не я!

— Скока, скока?? — завыл я, начисто забыв о полутрупе, по имени дядя Мотя. Но старый морпех справился сам. Он икнул, вышел из пике, вернул зенки на место, с трудом разжал сведённые судорогой пальцы, и шумно засосал бутылку "Zipfer'а", которую эти же пальцы зажали в стальной захват.

— Фу-у, — наконец оторвался от бутылки дядя Мотя. — Эти пидоры украсили лацканы и выточки настоящими бриллиантами. Четыреста восемьдесят штук! Нет, ты только подумай, Игорь, самый тот пинжачишко, чтобы пройти на алмазную биржу в Антверпене.

— В Амстердаме… Мы идём в Амстердам, дядя Мотя. И я сомневаюсь, что в таком клифте тебе будет удобно рассекать по этому наркоманскому притону Европы. Тут же в миг в одной майке останешься!

— Я вниз тельняшку надену, — невпопад ответил дядя Мотя. — Но это позорище я точно надевать не буду! Чур меня, чур!

Поэтому мы и одели нашего модника гораздо скромнее, всего за пару тысяч "зелёных шкурок". Но гораздо красивше! Дядя Мотя теперь гордо выступал в светло-серой паре, светло-коричневых, элегантнейших мокасинах на босу ногу, таких же тончайших кожаных перчатках на босу руку и роскошной шляпе с большими полями на кучерявую голову с намечающейся лысиной. В левой руке у него был намертво зажата ручка дипломата из светло-коричневой крокодильей кожи. Даже немного серо-жёлтого цвета от пережитого крокодилом испуга при его убийстве. Там лежали приготовленные к продаже кристаллы и другие интересные штучки.

Я планировал быть рядом с ним в основном под скрытом, поэтому своему костюмчику я такого кардинального внимания не уделял.

Наконец-то мы дошли до цели нашей экскурсии.

— Глянь вокруг, дядя Мотя! Ты в центре еврейского квартала Йоденбюрт! Это тот самый кипящий котёл еврейских учёных, раввинов, банкиров и ювелиров со всей Европы, который бурлит уже свыше пятисот лет!

— Ша! — значительно сказал дядя Мотя. — Выкипел уже тот котёл. Сефардов в Амстердаме почти не осталось, их всех немцы вырезали, теперь тут одни ашкенази,[16] потомки тех евреев, которые понаехали сюда из Польши и царской России в прошлом веке. Их тоже ласково встретили и взяли в оборот фашисты, и остались из них в живых жалкие тысячи. Сейчас к их остаткам прибавились евреи из Израиля, которые и восстанавливают здесь алмазный бизнес. Вот, кстати, здание… Судя по надписи над дверью "Gassan Diamonds" это именно то, что мы ищем!

Я подсмотрел у себя в планшете, который я носил с собой вместо назойливого сопровождения привязчивым и многословным гидом.

— Это фабрика по обработке алмазов, дядя Мотя. Сюда мы не пойдём, здесь слишком людно. Во, глянь только: гиды толпу экскурсантов ведут. Поищем что-нибудь более камерное и скромное.

Через семь минут, дважды повернув налево и один раз направо, мы наткнулись на двухэтажное белое здание, тесно стоящее плечом к плечу с тёмно-красными узкими домами старого Амстердама.

— Гляди, дядька! Опять "Diamonds"! Вот туда-то тебе и надо идти. И сразу бери евреев за пейсы!

Дядя Мотя сурово посмотрел на меня.

— Будь спок! — протянул он ко мне открытую ладонь. — Хозяина сразу за кадык, ему твои камни, нам его гульдены! И кирдык всей этой экскурсии, надоело уже, да и пиво у них водянистое!

Дядька поправил шляпу и резво нырнул за полированное стекло двери. Я приготовился к своему выходу. Точнее, входу. Но не срослось. Через минуту красный как буряк дядя Мотя выскочил из стеклянных дверей бриллиантового дворца.

— Тут нет евреев! — недоумевающе проперхал он, постоянно оглядываясь на пряничный домик. — Ни одного! Одни индусы в чалмах и с красными точками на лобешнике. Сложили ручки и кланяются все! Я подумал, что попал в Болливуд, мать его за ногу. И кричат мне: "Сахиб! Сахиб"! Какой нахер я им сахиб! Я натуральный голландский Heer[17] Бляхер, священную корову им в гузно!

Глава 6.

Мне самому стало интересно, что там за кагал в чалмах с криками "Хинди руси бхай, бхай!"[18] напал на нашего дядю Мотю. Но в домик, за тяжёлую дверь из дымчатого полированного стекла, я не пошёл. Огляделся, неподалёку увидел столики на улице и раскрытые двери, в которые интенсивно шныряли подозрительные молодые люди, на чьих лицах многочисленные и разнообразные пороки, разрешённые излишне гуманным нидерландским законодательством, уже оставили свои следы, и решительно направился туда, бросив дяде Моте краткое: "За мной"! Там наверняка был роутер с интернетом, и там самый быстрый вариант получить ответы на накопившиеся вопросы. Так и оказалось.

— Гастарбайтеры это! Понаехали тут всякие… — бросил я заказавшему бутылочку "Перье" и уже опустошающему её гулкими глотками Heer'у Бляхеру. Он непонимающе скосил на меня большой глаз с иудейской поволокой, в котором тлела вечная тоска за прошлые гонения еврейского народа, и разгоралось робкое счастье от ожидания предстоящего визита к своим израильским соплеменникам, сопровождаемого радостными хоровыми криками "Шалом!" и возможной лёгкой рихтовкой братских шнобелей отдельных упрямцев, не желающих давать хорошую цену за приготовленные им волшебные камни.

— Я говорю мигранты это. Трудовые. Ну, да! Израиль здесь все щели не в состоянии сам закрыть или заткнуть их мацой, а место хорошее, брендовое. Амстердам, я те дам! Весь покрытый алмазным дымом! А индусы раньше евреев алмазы начали копать и шлифовать. Гранить их они тогда не умели, но широко поставлять алмазы за пределы Индии смогли. Поставляли, поставляли и сами остались на бобах. Алмазов, считай, уж и нет. Вот сюда сейчас и хлынула волна индусов-ювелиров. Рынок столбить. Ну, это не наше дело. Нам свою задумку пора в жизнь воплощать. Попил? Тогда пошли дальше. Израильтян искать будем.

Очередную ювелирную лавку мы нашли прямо за углом. Солидную такую, с висящими повсюду видеокамерами внешнего обзора, узкими окнами, крепкими, тяжёлыми дверями с электронными замками. Это был не ювелирный магазин, а именно небольшое предприятие по огранке алмазов. Это мы верно пришли! Наши клиенты!

Дядя Мотя нажал кнопку в спикере и о чём-то быстро затарабанил на идише. Или на иврите, я не понял и мигом достал из кармана заранее приготовленный амулет-переводчик. В спикере прохрипело: "Конечно заходите, уважаемый!", дверь щёлкнула и приоткрылась. Холл за входной дверью был вполне хорош, с большой чёрно-белой шахматной плиткой на полу, лаконично расставленной светлой мебелью с контрастными кожаными подушками и красивыми гардинами цвета пшеничной соломы; но он не поражал ваше воображение так, как вестибюль нашего областного музея. Там висело здоровенное чучело белуги, пяти метров ростом и пятьдесят шестым размером в плечах. Я хотел сказать — в плавниках! В Амстердаме с белугами была явная напряжёнка. Здесь их просто не хватало на всех желающих. За пуленепробиваемым стеклом небольшого ресепшена сидел молодой еврей в кипе и с большим красным носом. Поскольку до явления народу Деда Мороза было ещё далеко, и юноша на него был совершенно не похож, только цветом носа немного смахивал, оставалось предположить, что у него просто насморк.

Дядя Мотя с сомнением посмотрел на юного израильтянина. Он и взаправду был очень молод, лет шестнадцать-семнадцать всего. Явно родственник хозяина, сын или внук.

— Сопли утри! — сказал неполиткорректный дядя Мотя. — А постарше кто-нибудь в этом кибуце есть?

Его соплеменник-собеседник весь стал красным, как и его нос.

— Что вы себе позволяе… — начал было он.

— Ша! Заткнулся! Тюбетейку свою картонную поправь, — оборвал его решительный дядя Мотя. Я просто наслаждался этими переговорами, которые теперь понимал во всём многообразии и великолепии еврейского языка. Жалко, что я раньше никогда не выписывал газету "Биробиджанер штерн", главный печатный орган Еврейской автономной области. Там я бы мог почерпнуть много весёлого, интересного и поучительного!

— У меня дело к хозяину этой лавочки. Дело серьёзное, денежное и не по твоим соплям, малец. Ну-ка, покличь его! Срочно! — и грубоватый дядя Мотя, давным-давно потерявший весь дипломатический лоск в "мокрой пехоте", нежно хлопнул ладонью по закрывающему юного шлемазла бронестеклу. Здоровенная пластина пуленепробиваемого стекла загудела, как хороший медный гонг. Пацан за ним ссутулился, вжал голову в плечи и, поглядывая на дядю Мотю испуганным мышонком, меня ведь он не видел, я был под скрытом, нажал клавишу пульта и начал с кем-то быстрые переговоры. Его было почти не слышно, а вот хеканье и хмыканье, раздававшееся из динамиков пульта в ответ на его панический шепот, было не спрятать от наших ушей. Наконец, динамик разродился краткой фразой: "Ну, так впусти его! Сейчас Аарон подойдёт и проводит его в переговорную"!

Минуты не прошло, как за спиной молодого дрища раскрылась неприметная дверь, и вошёл Аарон. Ну, что вам сказать? Оружия и снаряжения, как на бойце израильского диверсионного спецназа "Маглан", на Аароне не было, врать не буду. Но если бы он не был евреем, то служить бы Аарону в "Лейбштандарте СС "Адольф Гитлер". Потому, что он был белокурой бестией ростом за метр восемьдесят, лет двадцати пяти и атлетического сложения. Вот только его принадлежность к иудаизму могла помешать Аарону встать в сплочённые ряды "асфальтовых солдат фюрера". Даже дядя Мотя с одобрением и скрытым восхищением посмотрел на Аарона, прям как родного племянника рублём одарил! Даже двумя. Загудев, приоткрылась незаметная, но толстая в профиль дверь, и Аарон молча, жестом, пригласил дядю Мотю следовать за собой.

Я беззвучно шаркал то справа, то слева, то прямо за спиной дяди Моти, укрываясь его животом от расставленных по углам видеокамер. Это человеческий глаз меня под заклинанием не видит, а охранная система этой частной мастерской должна видеть даже привидение с моторчиком. Но тревоги пока не было.

Аарон открыл роскошные двери переговорной и молча пропустил вперёд дядю Мотю. Тот зашёл, внимательно огляделся, в уме считая варианты всех лазеек на выход, снял свою роскошную шляпу и небрежно набросил её на рог старинной полированной вешалки тёмного дерева. Потом, показательно проигнорировав стол переговоров, подошёл к удобному угловому дивану светлой кожи, ногой пододвинул к нему маленький столик, бросил на него свой дипломат цвета испуганного крокодила и с удовольствием развалился на скрипнувшей под его весом коже. Даже закинул руки за голову, выделка военно-морская! Аарон, никак не проявляя свои эмоции, прикатил от окна к диванчику хиповый металлический столик на колёсиках, уставленный напитками, стеклом, чтобы их пить, и льдом, чтобы кидать его в это стекло.

— А пиво здесь водится? Австрийский "Zipfer" к примеру? — умиротворённо спросил лейбштандартного еврея несносный дядя Мотя. Аарон кивнул и вышел. Но нам не пришлось скучать. Тут же в дальнем торце открылась скрытая дверь, и в зал вошла согнутая, еле переставляющая ноги, бородатая немощь в кипе. Это явно был тот, кого мы ждали. Дядя Мотя даже счёл нужным подняться и приветствовать хозяина со всей широтой еврейской души, выросшей в привольных степях Нижней Волги.

— Привет, старый! Как дополз, колени ещё назад не подламываются как у кузнечика? — к моему удивлению, дядя Мотя сказал это на русском. — Откуда будешь? Барановичи? Витебск? Гомель?

— Сколько лет, сколько зим, а разговоры всё те же… — потряс седой головой старый ювелир. — Бабушка от них ещё в самом начале XX века уехала во Францию из Могилёвской губернии, село Козуличи. Это недалеко от Бобруйска будет. А ты сам-то кто, добрый молодец? Не из наших ли будешь? Уж больно морда у тебя характерная и нахальства много.

— Я из своих буду, — вежливо поправил старого иудея дядя Мотя. — Но имею до вас неотложное и важное дело. И большое желание помочь единокровным братьям. Не индусам же помогать!

Услышав про индусов, старик совсем понурился. Даже "Ой вэй!" не сказал. Но слова о помощи братьям его воодушевили. По крайней мере, мне показалось, что я перехватил его молодо блеснувший глаз из-под мохнатых седых бровей. Тут появился Аарон с бутылкой австрийского пива. Дед недоумённо посмотрел на него — это же какие расходы! Аарон молча прикрыл глаза, дескать, всё в дело! Выпьет гость пива, приспичит его, а за возможность заглянуть в сортир, мы его обдерём как липку! Деду это перемигивание явно пришлось по душе.

— Так я слушаю вас, адони,[19] — ласково обратился он к дяде Моте. Но дядька уже по-плебейски всосал бутылку прямо из горла, но при этом не забыв аристократично оттопырить мизинец, и на несколько мгновений выпал из разговора. Наконец он с видимым сожалением оторвал бутылку от губ и простецки вытер их тыльной стороной ладони, просяще посмотрев на Аарона. Тот понимающе кивнул и снова вышел. Дядька, как будто только этого и ждал, быстро поднял крышку дипломата и катнул по столику три сиреневых кристалла враз насторожившемуся деду. Этот пейсатый стручок стремительно накрыл камни сухой рукой в пигментных пятнах и, наугад выбрав один из кристаллов, выпростал из кучи седых волос надо лбом "глазок ювелира" — маленький, но мощный монокуляр, — и таки влип им в сиреневый камень. Наш морпех в отставке спокойно забулькал себе пивом. Тем более что шустрый как Меркурий Аарон уже тащил ему две новые бутылки.

Старик-хозяин, проворно осмотрев первый кристалл, так же резво взялся за второй, а потом и третий.

— Ещё есть? — сухо, по-деловому, в общем так, как и пристало на переговорах о приобретении большого лота камней на Алмазной бирже Амстердама, обратился дед к Моте.

— Мне нравится ход ваших мыслей, уважаемый. Таки есть, конечно! Для вас вообще возможен любой каприз, но за ваши деньги! И немалые деньги. Хотелось бы услышать ваши предложения.

Старик враз поскучнел. Казалось, ему физически больно говорить такие очевидные вещи здоровенному нахалу из России.

— Камни ведь искусственные, адони. Чистые, красивые, не буду спорить, но искусственные.

— Это так. Никто и не собирался вас обманывать и кошмарить угрозами съесть, в случае отказа купить камни, печень сопляка на вахте. Это же ваш внук? — нейтральным тоном сказал дядя Мотя. Дед вынужденно кивнул головой. — Ну, вот. Это просто сделка: я предлагаю вам купить камни э-э-э… по миллиону евро каждый, а вы… Что с вами, рэб?[20]

Дед картинно схватился за сердце и захрипел. Я молниеносно взглянул на Аарона. Еврейский нацист спокойно стоял себе у входа, скрестив на груди руки и тщательно давя предательскую улыбку, локтями пробивающуюся в уголки его губ. Ух-х… Немного отлегло. Это не инсульт и не инфаркт, судя по всему. Это домашняя заготовка. Высший пилотаж в торговле специями и кошерными потрохами на бухарском рынке! Судя по любопытству, с которым за умирающим без Сен-Санса лебедем наблюдал дядя Мотя, он был того же мнения.

— Дать валидолу? Он сладенький такой, приятный. Не поможет, но и не повредит особо. — Милосердно отозвался на театральный стон старика дядя Мотя. — Или лучше пива? Могу поделиться. Но это обойдётся вам дороже!

— Не надо пива… — сразу прошептал старый иудей. Но слабенько, голосом сердечника, у которого внезапно открылся бурный понос, и он боится спровоцировать его громким криком, как лавину в горах. — Ваше предложение по цене камней едва не убило меня…