Пресса у спектакля была вполне благожелательной, а в некоем журнале, бывшем под патронажем богатой дамы, вышла восторженная статья, в которой особо превозносилась актриса Анна Мориц и ее модерновая прическа. К парикмахеру Пфальцу пошли ходоки — дамы и собратья-парикмахеры. Первых он от всей души "доил", а вторых до поры посылал, но в конце концов продал свой секрет за очень немалые деньги — с каждого собрата. Совесть у него была и потому он поймал Макса в театре и предложил половину прибыли: около пяти тысяч крон.

— Деньги мне сейчас кстати, — просто сказал Макс, пожал Пфальцу руку и пошел на почту — отправить перевод в Париж на имя Агаты Ауэршперг, которая сообщила о каких-то осложнениях в лечении Саши и продлении срока его госпитализации.

Пьеса тем временем прошла через горнило второго спектакля (через неделю), потом третьего (с интервалом в две недели) и обрела стабильное место в репертуаре 1907-1908 годов. С каждого спектакля Городецкому потекли и денежки приличные. А еще к нему зачастили журналисты с просьбой дать интервью и походя ответить на те или другие современные темы. И он отвечал да так ловко и ново, что журналисты пошли к нему по второму кругу.

Незаметно подошел праздник Рождества Христова, который австрийцы отмечали истово и артисты Бургтеатра тоже, пригласив в свой круг Максима. Он с удовольствием согласился — тем более, что в Вену вернулся князь Кински, который был не раз изобличен в порочных связях, но жену просил ее связи не афишировать. Просторный театральный буфет был использован для застолья, а вестибюль с мозаичным полом — для танцев и представлений. Артисты, конечно, не могли обойтись без лицедейства и подготовили для начала праздничного вечера ряд шутливых номеров. Втайне от всех подготовил номер и Макс, записавший по такому случаю грампластинку (сколько денег это ему стоило!), а также сшивший в ателье себе наряд.

Первым номером стала знаменитая сцена с рождением Христа в вертепе. Зрители, расположившиеся вдоль стен вестибюля (дамы на стульях) сразу встретили аплодисментами беременную Марию, которую свел по лестнице Иосиф, осыпая упреками:

— Как я недоглядел за тобой, не понимаю. Ты ведь из дома не отлучалась! И вот на тебе, выросло такое пузо!

— Я говорю тебе, ко мне часто прилетал голубок! Такой миленький, чистенький, невинный! Я не удержалась и несколько раз его поцеловала. Так, видимо, и зачала....

— Голубок! Знаем мы этих голубков, часто они шастают по нашей деревне. Со здоровенными ослиными причиндалами! Может кто-то из них забрался к нам ночью на крышу и оттуда уже спустился в окно? Меня сморил сон, а вы с ослом время даром не теряли....

— Уймись, муж мой! Я невинна, клянусь перед богом. Просто Бог сжалился надо мной и, видя твою пассивность, решил осчастливить своим дитем....

— Ладно, что случилось, то случилось. Вот тебе постель, — бросает тюфяк из-подмышки, — ложись и рожай. А я пойду прочь, заказчики ждать конца работы не любят! (Уходит).

— Легко мужчинам говорить: рожай! — злобно говорит Мария. — Ведь это больно и страшно — вдруг кровью изойду? Да и ждать в этом хлеву совсем не комильфо.... Ой, что это? О-е-ей! Рожаю, я рожаю! Все, кажется, родила!

Достает из-под подола куклу с устройством "уа-уа" и начинает ее качать под смешки зрителей, а особенно зрительниц. Сюсюкает:

— Ах ты мой масенький, голосистенький! Неужели ты, правда, Божий сын? Как же назвать-то тебя, как?

— Назови Исусом! — раздается густой голос из рядов зрителей. Все покатываются со смеху, а Мария радуется:

— Это, наверно, глас божий! Так и назову: Исус, Исусик мой....

Тут на верху лестницы появляются три странных персонажа в белых хламидах: смуглый старец в чалме, "негр" средних лет и белокожий юноша.

— Каспер, — обращается к юноше старец, — Сбеги вниз, посмотри на роженицу — жива ли?

— Как скажешь, Мельхиор, — кланяется тот, бежит вниз, смотрит без слов на испуганную Марию и бежит обратно. — Жива. Жив и младенец.

— Мальчик или девочка? — спрашивает "негр".

— Не разобрал, Валтасар. Темновато там и еще какие-то чудища по стенам вроде бы расселись. Жутко мне стало.

— Ну что, маги, — говорит степенно Мельхиор. — Готовьте свои дары. С чем ты пришел, Каспер?

— Я подарю младенцу шкатулку с золотым песком. Его намыли в Альпах наши дойчи.

— А я принес колбу с миррой, — говорит Валтасар. — Эту драгоценное масло добывают наши эфиопы, а используют женщины при воспалении влагалищ, желая быть всегда приятными мужчинам.

— Зачем непорочной деве это средство? — рассердился Мельхиор. — Да и дары наши предназначаются ребенку....

— Миррой можно полоскать рот от воспаления десен, — торопливо говорит Валтасар. — А также мазать им лишаи — дети ведь часто их где-то подцепляют!

— Ну, хорошо, — смягчился Мельхиор. — Я же принес мешочек с ладаном. Эту смолу добывают наши арабы в горах Омана. При ее поджигании образуется ароматный дым, который возносится высоко вверх и может достигать ноздрей Бога. Бог приходит от него в хорошее настроение и обращает свой взгляд на воскурителя ладана. В этот благоприятный момент можно просить Бога об исполнении своих желаний.

— Это хороший подарок, — дружно говорят другие маги. — Но надо все же узнать, мальчик ли у нее родился? Царь Ирод требовал наградить мальчика и обещал присовокупить свой подарок....

— Так идем вниз, — опять слегка рассердился Мельхиор. — Там все и узнаем.

Внизу они оглядываются по сторонам в поисках Марии.

— Вон она в ясли забилась, — подсказывает опять тот же бас из числа зрителей.

— Здравствуй, дева непорочная, — кланяются маги, а Мельхиор говорит:

— Не бойся нас. Мы знаменитые астрологи из разных концов мира. Нам было сообщение от Бога о рождении будущего царя иудейского, и мы пошли сюда, руководимые путеводной Вифлеемской звездой, которая привела нас вот в этот вертеп. Скажи, мальчик ли у тебя родился?

— Мальчик, — обреченно говорит Мария.

— Мы очень рады, — радуется за всех Мельхиор и продолжает:

— Прими дары наши своему сыну и будущему царю Иудеи.

— Вот золото, — говорит Каспер. — Обменяешь его на деньги и живи дальше без забот: все для тебя будут делать другие люди.

— Вот мирра, — говорит Валтасар. — Лечит от многих болезней. Подробности от людей узнаешь.

— Вот ладан, — говорит Мельхиор. — Воскуришь его в тяжелый момент, и Бог выслушает твою просьбу, а главное ее удовлетворит. Но это еще не все: царь Ирод обещает наградить твоего сына по-царски.

— Знаем мы уже, что такое царская награда, — отвечает скорбно Мария. — Колья вокруг его дворца пустуют редко. Среди голов, эти колья украшающих, некоторые принадлежат людям из нашей деревни, вся вина которых состояла в том, что они растерялись в Иерусалиме и вовремя не поклонились проезжавшему мимо Ироду.

— Вай, вай, — испуганно говорит Валтасар. — Я не поеду обратно через Иерусалим.

— И я, — говорит Каспер.

— Пожалуй, вы правы, — соглашается Мельхиор. — Поедем сразу в Дамаск. Прощай, Мария, пестуй своего сына и да пребудет с вами милость Божья.

Но никуда они не уходят, а кланяются вместе с Марией своим товарищам под их рукоплескания.

Глава тридцать первая. Апогей Анны Мориц

После этого тематического показа в ход пошли обыкновенные шуточные выступления: практически цирковой номер нарочито унылых артистов, длинного и низкорослого (Пат и Паташон — так определил их Макс), балетный танец в настоящих пачках и пуантах (притом что танцевали мужчины под неумолчный смех зала!), скабрезная песенка "мужа и жены" с игривыми толчками бедрами и попами и тому подобные репризы.... Вдруг заиграла экзотическая музыка (отдаленно похожая на индийскую) и на середину вестибюля выбежала Анна Мориц, замотанная в какие-то цветные шали и покрывала.

— Представьте милые мужчины, что перед вами выступает Мата Хари! — громко сказала она и приступила к танцу. Его основой стало чередование раскачивания станом и плавных вращений, а сутью — снятие бесконечных покровов медленными дразнящими движениями. Но вот их стало совсем мало и при снятии очередной шали жадным мужским взглядам предстал обнаженный женский торс, прикрытый в районе грудей газовым шарфом. Но Анна продолжила танец, сняла покров с бедер и стала подставлять под взгляды свои стройные ноги и достойные похвал ягодицы (пах ее был прикрыт расшитым бисером шелковым треугольником, держащемся на цепочке, обвивавшей стан). Мужчины горячо захлопали, Анна же сорвала с груди и шарфик, мотнула титечками и побежала вверх по лестнице, волоча за собой покрывала, но не спеша их накидывать. Наградой ей стала буря оваций, в которой принял горячее участие и наш бывалый попаданец.

Его номер был в программе выступлений последним. Он переоделся в гримерной в сценический костюм (узкие расклешенные к щиколотке брюки белого цвета и желтую парчовую рубашку), взял загодя приготовленный граммофон и стал спускаться по лестнице в вестибюль. Заведя граммофон, он опустил иглу на записанную для себя пластинку и, пока игла добиралась до звуковой дорожки, повернулся к публике и сказал:

— Эта песня посвящается всем людям мира — независимо от их расовой принадлежности.

А необыкновенная для этого времени бодрая ритмичная музыка уже пошла, и он запел знаменитый шлягер Африк Симона, приплясывая и пританцовывая в его стиле:

Тер-ач-ха, тер-ха-ха

Тер-фу-ба, тер-ха-ха!

Ла-лала-лала, лала-лала

Лала-лала-лала, лала-лала

Ла-лала-лалала, лала-лала

Лала-лала-лала, лалалала!

Дулу билу менади, афа-на-на!

Омана кукарела, шала-лала

Дулу билу менади, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала!

Хэй! Вак ю даута

Улюква, ама-на-на

Вак ю ти, вак ю даута

Ола, ола, нава-на!

Хэй, вак ю даута

Улюква ама на-на

Вак ю ти, вак ю даута

Ола, ола, нава-на!

Уюи гидина лав ю, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала

Уюи гидина лав ю, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала!

Венна наумия, афа-нана

Омана кукарелла, шала-лала

Венна наумия, афа-нана

Омана кукарела, шала-лала-а-а!

Зал, который в начале шлягера был в недоумении (Макс глаз-то не закрывал), к концу его неизбежно попал в его плен и вовсю пританцовывал. И потому взорвался аплодисментами, хотя недоумение в глазах мужчин даже усилилось. Тогда Городецкий сказал:

— Песня эта, как вы поняли, африканская с отдельными английскими словами. В ней говорится: ты белый, а я черный, это— слова, мы все же так похожи, шала-лала, ведь на плечах у нас есть голова, ты человек, я тоже, тоже....

Когда Максим явился в буфет после обратного переодеванья в костюм светского человека, места за столами были практически разобраны. Он покрутил головой, приметил свободный стул в дальнем конце зала, но, когда двинулся к нему, был перехвачен женской ручкой: мягкой, но твердой. Опустив глаза, он встретил взгляд Анны и ее улыбку в сопровождение слов:

— Я от этого стула пятого мужчину отгоняю, а единственный, которого жду, все в гримерке прихорашивается....

— Надо было мне хотя бы намекнуть о будущем соседстве, — сказал Максим, усаживаясь рядом. — Тем более, что Вы тоже единственная женщина в театре, с которой я более-менее знаком.

— Удивительно, как различно устроены женщины и мужчины, — хохотнула Анна. — Вы тянетесь к единственно знакомой женщине в нашем обществе, а я — к единственному малознакомому мужчине.

— Я недавно прочел, что любовь и влюбленность — два разных чувства, — изрек Городецкий сентенцию Марины Цветаевой: — Любить можно только хорошо знакомого, родного человека, а влюбляться — только в незнакомого.

— Похоже на правду, — кивнула актриса. — По мере знакомства влюбленность начинает улетучиваться. Поэтому да здравствуют короткие встречи с малознакомыми, но симпатичными людьми. Вот вроде Вас, Максим. Вы, кстати, еще и очень оригинальны. Где научились так необычно танцевать?

— У африканцев, конечно. В России они, как ни странно, встречаются.

— Все-таки странно. Я не видела в Вене ни одного африканца.

— Прокатитесь в Париж. Там их побольше. Я, кстати, туда вскоре поеду — можете составить мне компанию.

— И репертуар побоку? Я задействована в трех спектаклях, а теперь, после обретенной с Вашей помощью популярности меня приглашают еще в две новые постановки. Так что отдыхать я могу только в пределах Вены и в строго отведенные администрацией театра часы. Не считая сегодняшней вакханалии.

— Начало у вашего праздника получилось интересное, но на вакханалию это все же непохоже.

— Еще не вечер, — усмехнулась актриса. — Может, и до канкана на столах дойдет....

В разгар танцев Макс еще раз задействовал свой граммофон, поставив пластинку с "Ла мороча", и повел в круг заранее приглашенную Анну (на право танца с которой выстроились почти все мужчины театра). Как он и ожидал, пластичная актриса быстро вписалась в ритм танго и отдалась ему (и Максу) всей душой, а заодно и телом. Макс в танце сильно возбудился, попытался отодвинуться от партнерши, но она его жертвы не приняла и, напротив, стала танцевать максимально плотно — улыбаясь мечтательно при этом. Однако после танца Анну обступила толпа мужчин, которые захотели "научиться у нее фигурам танго". Актриса засмеялась, скользнула по Максу взглядом (подмигнув) и сказала:

— Отчего не поучить? Становитесь в ряд, олухи!

И пошла с одним, но через полминуты с другим, потом с третьим и закончила танец с пятым.

— Поняли? — спросила она по завершении. — Тогда приглашайте теперь моих и своих подруг и учитесь дальше с ними — под ту же пластинку. А мне пока нужно обсудить с паном Городецким одно дело....

Дело пошли обсуждать в ее гримерную, но с задержками, потому что Макс принимался целовать Анну на каждом углу.

— Ничего не могу с собой поделать, — говорил он. — У тебя такие манящие губы!

— Но ты заодно мнешь и мнешь мое тело, — возмущалась она, смеясь.

— Тело у тебя гораздо привлекательнее, чем у Маты Хари, — объяснял Макс. — Я видел ее фото. А теперь у меня перед глазами только твои извивы и изгибы!

— Неужели у меня нет ничего прямого?

— Ноги! Они такие прямые! Но сменяются такими чудными выгибами и обводами! Бежим скорее в гримерку! Я хочу вновь их увидеть: от изящных пальчиков до умопомрачительных ягодиц!

— То есть моя грудь тебе не интересна?

— Бежим! Иначе у меня сейчас лопнут брюки!

Глава тридцать вторая. Новый год в компании с эрцгерцогом

Несколько вечеров Макс провел в любовном угаре с Анной, а 31 декабря получил телефонное приглашение посетить дворец Кински — но не от Элизабет, а от самого князя. С букетом в руках и в смокинге (не ожидая там танцев) он явился к шести вечера (час ужина в Австрии) и попал, разумеется, на ужин, причем в сугубо избранном кругу: напротив княжеской четы восседали эрцгерцог с женой!

— Добрый вечер, Ваши сиятельства и Ваши высочества, — на автомате сказал Макс, сдержанно поклонился и вручил букет поднявшейся со стула Элизабет.