-Конечно, заметил, — особист заерзал на лавке, внезапно покрывшись бурыми пятнами. Стало очевидно, что как раз эту простую, но важную деталь он упустил из виду.
Неловкую для Пилюгина паузу нарушил Валентин:
— Кто переводил грамоту, значения не имеет, в некрополь нам все равно не попасть.
— Ты хочешь сказать, многоуважаемый царь зверей, что мы зашли в тупик?! — вскинулся майор.
Брусловский кивнул:
— Похоже, что так.
"Я не привык сдаваться"! — собирался произнести Пилюгин, но слова застряли у него в горле. Кадык майора мелко задергался, никак не желая пропускать в пищевод рефлекторно набежавшую слюну. Недоучившийся филолог Валька присел на четвереньки, в ужасе зажмурился, словно увидел уссурийского тигра.
Федор, зарекавшийся с утра не пить, взял кружку Пилюгина, влил в себя все, что в ней оставалось.
А ничего особенного-то и не произошло. Просто отец Лаврентий сдернул с себя искусственную черную бороду и в сердцах бросил ее на стол, явив миру гладко выбритый подбородок.
-Не все еще пропало, дети мои! — басом прогремел он. — Нужно найти план подземных монастырских ходов. Емельян Арбузов указывает на лаз в церкви Вознесения. Но без старых записей мы его не найдем. Не крушить же всю церкву! Есть у меня одна идея. Если монастырская летопись не погибла, то она...
Иерей выплеснул из колпачка остатки водки в черный зев печи, расписанную веселыми ромашками. В каменном чреве вспыхнуло, зашипело. В это время входная дверь со скрипом приоткрылась, и в узкую щель просунулась прилизанная до блеска голова дьячка Филиппа. Отыскав глазами в прокуренной избе иерея, он плаксивым голосом осведомился:
— Что, батюшка, табличку-то на церкву вешать?
— Вешай, Филиппушка, вешай, душа ты моя неуемная.
Тайна директора музея.
Директор краеведческого музея Геркулес Панкратьевич сидел на деревянном крыльце покосившегося историко-культурного центра, подперев рукой челюсть. Сидел и грустил. Ничто его не радовало.
Вон буренка пятнистая, по кличке Зойка, со своим теленком вдоль домов тащится. Теленка зовут Черныш, а на самом деле он какой-то серо-зеленый. И морда у него белая. Ну и черт с ним. Черныш, так Черныш. А вон "журавль" над колодцем потрескавшийся вытянулся. Того и гляди, сломается, да кому-нибудь череп проломит. Ну и черт с ним, с журавлем. И с чьим-то черепом. Там вон солнце над лесом восходит. Лес шумит, листвой перебирает, словно причесывается. А зачем спрашивается, солнца, что ли никогда не видел? Стоял бы себе тихо и в воду смотрелся. Да и солнце тоже с приветом, чего лыбется? Зачем лишние надежды по сердцам разливает? Все одно ничего к лучшему не изменится.
Геркулес Панкратьевич носил простую и понятную русскую фамилию — Запойный. С такой фамилией служить бы ему в какой-нибудь творческой организации — в редакции газеты или на телевидении. На худой конец в театре. Тогда бы все соответствовало одно другому. Но вот беда, бог не наделил его никакими талантами, а, потому помыкавшись после армии лет пять по белу свету, Геркулес Панкратьевич окончательно осел в поселке Неклюдово и устроился на работу в краеведческий музей. В силу того, что директора этого культурного заведения недавно посадили за избиение жены, Запойного сразу же назначили на его место.
Все бы ничего, но личная жизнь никак не складывалась у Геркулеса Панкратьевича с такой фамилией. Сам он спиртного в рот не брал даже по праздникам, но глупые местные барышни все равно, не подходили к нему и на пушечный выстрел. Девушки из других населенных пунктов гулять с Геркулесом не отказывались (парень он был заметный, местами даже красивый), но как только они узнавали фамилию ухажера, тут же разбегались кто куда.
Мыслимыми и не мыслимыми способами скрывая свою печать судьбы, как священную тайну Тиутиутуакана, Запойному все же удалось очаровать одну грудастую девицу из соседней деревни, более того — уговорить расписаться. Звали ее Серафима.
Девушка была ничего себе, смазливая, однако больно высокая и широкая в плечах. Поговаривали даже, что по утрам, вместо зарядки она подтягивается на турнике по сто раз, а кто-то даже видел, будто она разгибает подковы. Ну, разгибает, да и ладно. Подумаешь! Сорока двух летний Геркулес был согласен на любую даму. Надоело жить одному, снимая темный угол у слепой, сварливой старухи Клавдии Ивановны. Но нашлись добрые люди, доложили невесте про фамилию жениха.
К сельсовету, в день подачи заявления, явилась не Серафима, а ее братья. Сходу начали толкаться:
— Что же ты, льстень страшный, сестру нашу хочешь опорочить?!
Ничего вразумительного ответить Геркулес не успел.
Настучали ему, как водится в деревнях, по лицу, по почкам, по всему остальному и оставили лежать в луже перед сельским советом.
И тут он увидел Серафиму. В синих рейтузах, заправленных в новые калоши, в серой мальчишеской куртке с большими карманами и сером платке, поверх накрученных каштановых волос. Словом, девушка выглядела очаровательно.
Дураки братья, — подумал Геркулес Панкратьевич.— Влюбленное девичье сердце невозможно оскорбить мало привлекательной фамилией. Летит ко мне моя свирельица приласкать и утешить.
Свирельица подошла к луже, вынула из нее за шиворот побитого жениха и, заглянув ему в залепленные грязью глаза, спросила:
— Запойный, значит? А молчал, Циолковским прикидывался. Про звезды рассказывал.
С этими словами, она плюнула Геркулесу в лицо и опустила обратно в лужу. Бить не стала, хоть и была широка в плечах.
Все, решил для себя после этого унизительного случая Запойный, нужно менять фамилию, пока калекой не сделали. Поехал на следующий день в областную милицию. Вежливо обратился к дежурному капитану:
— Мне бы, товарищ офицер, фамилию поменять.
— Зачем?— удивился тот, внимательно разглядывая посетителя.— Вы что в розыске?
— Почему в розыске?— удивился Геркулес Панкратьевич. — Я ничего не натворил.
-Тогда зачем вам фамилию менять?
Запойный закрутился перед окошком дежурного, точно Серый волк, сожравший с голоду Жар-птицу. Поправил языком шатающийся уже два года зуб, промямлил:
— Она у меня неблагозвучная, с женщинами сплошные проблемы. Жениться не могу. Как узнают, что моя фамилия Запойный, так сразу убегают.
— Так вы алкоголик? — грозно сдвинул брови капитан.
— Нет, просто фамилия такая несуразная, от отца досталась.
— А он что, у нарколога лечился?
— Причем здесь это? Впрочем, откуда я знаю?
— Ну, вот не знаете, а приходите.
— Я вам про свою фамилию говорю. А отец, царство небесное, пекарем был. Такие кренделя выделывал!
— Какие еще кренделя? Почему у вас фамилия Запойная, спрашиваю.
— Не Запойная, а Запойный.
— Какая разница, паспорт, гражданин, предъявите.
Капитан взял в руки потертую серпастую книжицу, поплевал не на пальцы, а на края страниц, полистал.
-Так...место рождения: село Городянки Курской области... Дата рождения: 7 ноября 1901 года.
Милиционер выкатил глаза, снял фуражку. Снова надел, но уже несколько криво.
-Сколько же вам лет-то, Запойный? И все женилка с Эйфелевой башней соревнуется? Хорошо сохранились. Погоди, погоди, а фотография не ваша.
И вдруг дежурный грозно прошипел:
-Это что за физиономия передо мной тут комедию изображает, вы кто?
— Простите,— спохватился Геркулес Панкратьевич,— это не мой паспорт. Это паспорт моего отца, а мой здесь, в другом кармане.
— Значит, у вас два паспорта.
— С собой два.
— Еще есть? Где прячете?
— Нигде не прячу. Когда отец мой умер...
— Если ваш папаша преставился, откуда у вас его паспорт? Вы должен был его сдать.
— В сельсовете регистратор от гриппа страдал. Справку о смерти выдал, а паспорт не забрал. На следующий день и сам помер, правда, говорят от водки. Но это неважно. Пиджак на мне выходной, я его нечасто надеваю, а дома в нем все документы храню. Мой же паспорт здесь, в другом кармане. Вот он, возьмите.
Умерив пыл, милиционер просмотрел и прощупал паспорт Геркулеса Панкратьевича миллиметр за миллиметром. Вертел его страницы перед настольной лампой, даже скреб ногтем, а потом ластиком. Наконец, отложил удостоверение личности на край стола и, перейдя неожиданно на "ты", вкрадчиво спросил:
— Чего же тебе еще нужно, Геркулес Панкратьевич, 1947-го года рождения?
— Я уже объяснял, фамилию поменять. Может быть не всю. Хотя бы одну букву заменить.
— Какую?
— "П" на "б". Получится Забойный. Геркулес Забойный. Звучит?
Дежурный капитан задумался. Взял в руки паспорт, похлопал им по столу, горько ухмыльнулся:
— Думаете, если фамилию измените, то все женщины вашими будут? Как бы ни так. Я перед майскими подругу жены в ресторан "Центральный" пригласил, тот, что у вокзала. Вырезкой говяжьей по 4.20. кормил, мороженое фруктовое заказывал, " Алазанской долиной" поил. А она пошла в туалет и пропала. Двадцать минут нет, полчаса, я за ней, а она там с официантом целуется. Да ладно бы это, так она еще вечером моей жене позвонила, сказала, что я грязно к ней приставал. Вот и вся любовь. И фамилия у меня не Запойный, а вполне приличная.
Геркулес Панкратьевич устало вздохнул:
— Это же, так сказать, частности.
— В таких делах, как изменение фамилии, частностей не бывает. Это дело государственное. Вот почему они свои фамилии меняют?— капитан указал дешевой шариковой ручкой на плакат с членами Политбюро, висевший над его головой.
Запойный сразу и не нашелся что ответить. Однако, поразмыслив, сказал:
— Им ни к чему.
— Вот именно. Эти люди достигли высокого социального статуса, невзирая на свои фамилии.
— Кого вы конкретно имеете в виду и что вообще хотите этим сказать?— потер все еще опухший глаз Геркулес Панкратьевич.
Теперь занервничал милиционер, забарабанил пальцами по столу что-то похожее на 6-ю симфонию Чайковского.
-Я лишь привел пример. Плохих фамилий не бывает. Бывают плохие владельцы.
Под членами Политбюро висел еще один плакат: " Их разыскивает милиция". Взгляд капитана задержался на какой-то отвратительной уголовной физиономии, а затем молнией вернулся на тщательно выбритое, хоть и побитое, лицо Запойного. Бледно голубые зрачки дежурного стали сначала зелеными, потом красными.
— Все понятно, — прошептал, наконец, капитан, откладывая в сторону фуражку. — Боцаценко, иди-ка сюда!
В комнату дежурного ввалился усатый, краснощекий сержант. В мозолистой ладони он держал открытую чернильницу, которая перепачкала все его пальцы. Видно сержанта оторвали от серьезного дела — заправки перьевой авторучки.
— Ну, шо вам?
— Шо! Шо!— передразнил хохлоподобного сержанта капитан. — Брюква ты не чищенная. Посмотри сюда,— офицер указал на фото отвратительной рожи,— а теперь сюда,— он кивнул на Запойного.— Похож?
— А то шо же? Похож, конечно.
— Давай его в "обезьянник".
Геркулес Панкратьевич не успел даже и подбитым глазом моргнуть, как перепачканный чернилами верзила заломил ему за спину руки и пинками погнал в камеру.
Выпустили Запойного через два часа. Капитан в глаза ему не смотрел, вежливо вручил два паспорта.
— Ошибка вышла, извиняйте,— пробасил за спиной директора музея сержант Боцаценко.— Вы же уж с тем шо на картинке как молочные братья.
Хохол по— прежнему держал в грязной руке чернильницу.
Неконфликтный Геркулес Панкратьевич хотел, было сказать " ничего, бывает" и что-нибудь даже патриотическое, типа " закон есть закон и все мы обязаны...", но как-то неуклюже повернулся, при этом почему-то дернулся и в результате выбил из пятнистой лапы сержанта пузырек. Чернила выплеснулись прямо в лицо Боцаценко и черными струями потекли по его моментально обвисшим усам.
— Да шо же ты делаешь, колодник?! — обомлел покрашенный милиционер.
Геркулес Панкратьевич растеряно протянул к нему руку, чтобы стряхнуть чернила с усов, но, видно, хохол это воспринял по-своему.
В доли секунды Запойный оказался лицом на грязном полу, и на его запястьях защелкнулись наручники.
Опять та же клетка на несколько часов. Потом другая камера, уже на пятнадцать суток.
Когда Геркулес Панкратьевич вернулся в поселок, он первым делом пошел в магазин, купил пять бутылок водки и впервые в жизни напился. И с тех пор понеслось. Но как ни странно, именно в этом туманно-наркозном состоянии Запойный нашел себе жену.
Дарья Петровна отучила мужа от "горькой" очень просто. Она прекрасно знала, где хранятся его питейные заначки, и в одну из бутылок вместо водки налила неразбавленную уксусную эссенцию.
Как-то поутру, с сильного похмелья, Геркулес Панкратьевич и хлебнул из этой посудины. Как будто расплавленного стекла выпил. Изо рта Запойного потекла густая пена, он закричал на весь поселок. Находчивая Дарья Петровна сразу поняла, что ее средство подействовало, побежала в сельсовет вызывать скорую.
Через две недели пожилой хирург областной больницы мял живот Запойного и приговаривал:
— Язвенная болезнь, молодой человек, имеет слабую тенденцию к заживлению, вследствие замедленного развития грануляционных тканей. Ну, ничего и с язвами до ста лет живут. А вы на всю жизнь запомните, как эссенцией здоровье по утрам поправлять. Я понимаю, вы хотели выпить водки, но и это не выход из положения. Вот, например, в Монголии после бурного застолья, принимают томатный сок, в который кладут местный деликатес — маринованные овечьи глаза.
Геркулес Панкратьевич потер шершавым языком пересохшее небо. Глаза самого профессора, особенно правый его глаз, как раз и напоминал монгольский деликатес.
— А вы сами-то пробовали это средство?— спросил Запойный.
-Что вы! Я опохмеляюсь исключительно забродившим козьим молоком с морской солью. Однако похмельные средства, молодой человек, вам больше не понадобятся. Отныне и навсегда пить вам категорически запрещено.
Выписавшись из больницы, Геркулес Панкратьевич поцеловал в щечку свою жену Дарью Петровну и сказал ей большое спасибо за науку.
— Не за что,— скромно ответила добрая женушка,— все тяжелые болезни лечатся только радикальным способом.
Но все это было очень давно. Дарья Петровна померла прошлой зимой. И бессменный, вот уже на протяжении двадцати двух лет, директор краеведческого музея, вновь остался один.
В его исторический храм давно никто не заходил. Раньше часто приезжали пионеры. С благоговением рассматривали немногочисленные экспонаты, а Геркулес Панкратьевич (он же и директор и кассир, он же и уборщица) с удовольствием проводил экскурсии.
— Это прялка восемнадцатого века,— рассказывал Запойный, — принадлежала крестьянке Евлампии Сарафановой. На этой прялке она пряла пряжу. А это чепец бывшей местной помещицы Романовской. В этом чепце она спала и гуляла по утрам. После Октябрьской революции сбежала за границу в империалистический город Париж.
И так далее и в таком духе. А если честно, то нечего было показывать пионерам в этом захолустном заведении. Однако беззаботные советские дети были рады всему.
По всем неписаным законам постсоветского времени музей должен был закрыться. Но не закрылся. У руководителей области не поднялась рука на этот очаг культуры. Геркулесу Панкратьевичу, несмотря на всеобщее обнищание, даже регулярно выдавали зарплату. Не большую, но платили.
