Убить некроманта (авторская редакция)

Магдала улыбнулась мечтательно.

— Да, это было бы прекрасно... но у меня не оказалось яда.

Когда я слушал ее, мне казалось, что мои мысли текут сквозь ее разум. А когда я встречался с ней глазами — со взглядом спокойного бойца, моего соратника или соучастника — мой Дар превращался в стену огня.

Магдала вливала в меня силу живого — как вампиры, только на свой лад.

Сказать по чести, я не знал, как все будет ночью, когда проснутся мои неумершие. Но вышло великолепно — Магдала совершенно не боялась и даже больше.

Вампиры ее восхитили. Помню, она улыбалась им, когда я объяснял, что государыня будет меня сопровождать. Но что самое удивительное — Магдала смотрела на Агнессу с доброжелательным любопытством. Я впервые видел, чтобы женщина спокойно реагировала на моего неумершего телохранителя — присутствие Агнессы бесило даже Марианну.

Женщины не могут видеть красоту других женщин. Она их раздражает — по крайней мере, обычно. В лучшем случае, они пытаются делать вид, что красавицы рядом не существует. Беда в том, что потусторонняя красота девы-вампира в любом случае не сравнится с обликом живой женщины, даже самой прекрасной — живые просто не способны достигнуть такого ледяного совершенства. И не понимают — по крайней мере, Розамунда, Беатриса и Марианна не понимали — что глупо сравнивать настоящую ромашку и цветок, выкованный из серебра: разные категории.

А Магдала не делала вид, что ей все равно. И ей не было все равно — ей было интересно. Пока Клод рассказывал мне о положении в округе, Магдала вполголоса расспрашивала Агнессу о каких-то пустяках. Человека, впервые говорящего с существом из Сумерек, всегда интересуют пустяки — что вампир чувствует, когда летит, не хочется ли ему конфет или взбитых сливок, тоскует ли он по солнцу...

Я ее понимал — сам в свое время спрашивал почти то же самое.

Клод улыбнулся и показал на них глазами — хотел сказать, что тронут и что ему нравится Магдала. Такое редко случается с вампирами — обычно они долго привыкают к людям. А Магдала и Агнесса, между тем, болтали, как старые подруги.

Магдала потом сказала:

— Вампиры милые. Никогда бы не подумала. Милые — и очаровательно выглядят. Я думала, они — свирепые чудовища, как поют в балладах... Или они только рядом с тобой такие?

— Видишь ли, — говорю, — дело в силе духа. Трус бы увидел свирепых чудовищ, будь уверена. А ты видишь их настоящее... ну как сказать? Красоту страха, как у волков или рысей.

Она слушала и кивала.

Самое чудесное свойство души Магдалы было — веселое любопытство ко всему миру, помноженное на бесстрашие. Она ходила со мной по лагерю — спокойная, как всегда. Рассматривала мою личную охрану. Пожалела мои руки в рубцах — в том смысле, что не так уж просто все время себя резать. Спросила, что это у меня за конь такой — и хихикала, слушая истории про мои чучела.

Я в конце концов не выдержал:

— Ты не боишься мертвецов? — говорю. — Совсем?

Магдала пожала плечами.

— Я их немало видела, — отвечает. — Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжелое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли...

— Хочешь сказать, — говорю, — что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?

Магдала усмехнулась.

— Видишь ли, Дольф... добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны — благородно. Тебе, вероятно, этого не понять — и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими... или, по крайней мере, казаться хорошими — никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть... а прочим ты все равно не объяснишь.

— Золотые слова, — говорю. — Я и сам так думаю.

— Только не забудь об этом, — говорит. Тоном почти заклинающим. — Делай только то, что считаешь нужным — и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает — телом или душой, не важно — когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.

— А можно, — говорю, — я побуду хорошим для тебя? На пробу?

Она расхохоталась.

— Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды — о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим — и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам... а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поется — но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.

— То есть, — говорю, — ты бы не стала рассказывать?

Она потерлась щекой об мою руку.

— Ричарду? Даже под пытками.

Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.

— Здорово было бы, — говорил я тогда, — убить Розамунду и жениться на тебе.

— Дольф, — смеялась она, — ты бредишь. Я замужем.

— Ричарда тоже убить, — говорю.

— И у нас родится дитя с претензиями на обе короны...

— ... и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу...

— ... а дитя будет фантастической сволочью — с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки ...

— ...еще бы — ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он еще учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнется...

— ...да уж, учудит — вроде того, что сделал ты, Дольф, — и мы оба начинали хохотать.

Все это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу — как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.

Мы знали, что нам непременно помешают. Мы еще не знали, как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами — каждый из нас предавал собственный долг.

И поэтому каждая минута казалась ценной — как крупинка золотого песка, да. Магдала говорила правду. Эти три дня теперь хранятся в самом тайном и охраняемом месте моей души — рядом с ожерельем Нарцисса.

К полудню на третий день около превращенного в мой лагерь постоялого двора появились герольды Ричарда.

Помнится, день был нежно-серый, как перламутр, теплый... дождь моросил. Снег начал сходить. Весь мир был серый, мягкий, ветер дул с юга... И послы Ричарда выглядели ужасно ярко на этом сером фоне — в своих двухцветных ало-зеленых плащах с его гербами и золотых шапочках. Остановились поодаль и трубили в рожки. Ну-ну.

Я вышел. Меня сопровождали скелеты и Магдала в одежде пажа. Мы оба совершенно не видели нужды пытаться что-то скрыть.

Они заткнулись, как только нас увидели.

— Давайте бумаги, — говорю. — Вы ведь приперлись с указом Ричарда?

Пожилой герольд — странно смотрелась эта морщинистая рожа под золотым колпачком — слез с коня передать мне свиток. Я сломал печать и развернул — это был не указ. Письмо. Я проглядел через строчку:

"Государю Междугорья, королю Дольфу... Будучи готовы разрешить к общему согласию конфликт, связанный... и признать за короной Междугорья поименованные... не можем поверить в наиприскорбнейшее дело... Льстим себя надеждой, что черные подозрения нас обманывают, но если... желательно, чтобы ваше величество разрешили вопрос, который нас терзает..."

— Магдала, — говорю, — твой муж уточняет, правда ли, что я тебя украл. Ответ писать?

— Передай на словах, — отвечает. — Мой отъезд с тобой отношения к войне и спорным территориям не имеет. Это наше семейное дело.

Магдала снова стала ледяная и неподвижная, как в дворцовой зале — а рожа герольда пожелтела до тона старого пергамента. Герольды смотрели на Магдалу с таким ужасом, будто она была вампиром, вставшим при свете дня.

А я сказал:

— Я уже предупреждал Ричарда, что меня не интересуют его бредни. Как только что выяснилось, государыню Магдалу они тоже не интересуют. У вас есть остаток дня и ночь — завтра в полдень я получаю указ или начинаю веселье. Валите отсюда.

Пожилой герольд взглянул на меня безумными глазами и полез в седло. Остальные молчали и таращились, только один — может, еще не закаленный придворным развратом — выкрикнул:

— Государыня, вас околдовали?!

Услышав это, я понял, что именно люди называют "криком души". Магдала рассмеялась — и у них сделались такие лица, будто она извергла огонь изо рта.

Они уезжали в гробовой тишине.

— А Ричард сообразительнее, чем я думал, — говорю. — Надо же — догадался, где тебя искать.

— Для этого большого ума не надо, — сказала Магдала. — Просто он чрезмерно себя любит. Поскольку ему даже на минуту не может прийти в голову, что жена захочет сбежать от него по собственной доброй воле — бедняжке Ричарду ничего не остается, как во всем винить темную силу. А кто у нас тут сила самая темная?

— Это как деревенские бабы верят в сглаз и приворот? — спрашиваю.

— Ну да. Ты же некромант. Кто, собственно, знает, на что ты способен? Что такое некромант?

— Я думал, — говорю, — все в курсе.

— О Дольф, — хихикнула, — ты же страшный. И на тебя можно свалить все. Ты в этом смысле ужасно удобен. На тебя можно свалить свою политическую дурость, и страх перед будущим, и неумение жить... и мою нелюбовь заодно. Вот так-то, государь мой, великий и ужасный!

— Да, — говорю. — Мы такие.

У меня появилась забавная мысль.

Эрнст, помнится, довольно долго артачился.

— Никто из блюдущих закон Сумерек не может переступить порог жилища живых без зова, — говорит. Будто я сам об этом не знаю. — Как сделаю это?

— Мне не интересно, — говорю. — Броди по снам, заглядывай в зеркала. Чему я тебя учу! Разве вампир не придумает, как взглянуть, что делается в жилище живых, если захочет? Давай, мальчик — если хочешь милости темного государя, — и показал ему перевязанное запястье.

Ну, он же не железный. Нет, мои драгоценные неумершие соотечественники прекрасно справлялись и сами — но меня заела амбиция. Любопытно, что он скажет.

И скажет ли. Как у малютки Эрнста насчет дворянской чести?

Он сказал. Не так красочно, как рассказывал Клод, но мне показалось вполне достаточно, для того, чтобы составить полное представление.

— Его величество, — сказал, — в большом горе. Я полагал, что застану его спящим — но он не спал за полночь, беседуя с членами Малого Совета. Граф Фредерик убеждал его величество подписать указ о передаче короне Междугорья этих провинций, прочие вельможи умоляли буквально на коленях — а его величество кричал, что у него не поднимается рука и что ваше вероломство переходит всякие границы. Но указ был подписан в четверть второго пополуночи. А потом его величество сидел в своей опочивальне, смотрел на портрет государыни и плакал...

— А потом приказал позвать Эльвиру, — заметил Клод, выходя из зеркала, этак между делом. — И остаток ночи пытался чуть-чуть утешиться.

— Этого я уже не видел, — огрызнулся Эрнст. — Это уже не мое дело. И вам не стоило, темный государь, позволять господину чужаку проверять мои сведения!

Магдала хохотала, я тоже основательно позабавился. Дал Эрнсту крови — он ее честно заработал. И пока он пил меня, я думал, как на свете мало созданий, наделенных душой, которые не продаются. Вот вампира, разумеется, за деньги не купишь... но за Дар некоторые из них готовы поступиться и Сумеречным Кодексом, и собственной честью... не хуже людей.

Печальный вывод. Мне больше не хотелось видеть местных вампиров, и я их отослал. Моя ночная свита сидела у огня довольнешенька, дождь шуршал по черепице — последняя ночь из трех шла к рассвету. Я увидел, как на лицах моих неумерших несмотря на веселье, появляются утренние тени — и отпустил их спать.

Магдала задремала на моих коленях. У меня перехватывало дыхание от нежности. Я думал, как мы вместе уедем домой. Домой.

Может, нам с Магдалой удастся пожить в моем дворце... Дома я мог бы защищать ее надежнее, чем любую драгоценность. Я бы сделал для нее личную стражу — что-нибудь неописуемо ужасное придумал бы. Псов приставил бы к ее покоям. Никаких случайностей, никаких! И не подумал бы брать ее с собой, если уезжал бы по делам — оставлял бы под охраной своих очарованных стен. Самого Оскара уговорил бы за ней присматривать...

А она бы, возможно, согласилась повозиться с малышом этой... как ее? Ах, да, Марианны. А может, у нас и впрямь были бы свои дети... те, что вправе претендовать на две короны... А вдруг с Розамундой что-нибудь случится... или я помогу случаю... а потом мы бы написали письмо патриарху Святого Ордена... может, он согласился бы развести Магдалу с Ричардом...

Хотя, прелюбодеяние, вроде бы, не считается подходящим поводом...

Может, убить его завтра? Это добавит его государству неприятностей, но в конце концов, с чего мне думать о чужих проблемах? Кто и когда думал о моих?

Разве его не за что убить? И пусть они потом разбираются, кто ему наследует — мне же и на руку...

С тем я и заснул. Скромные мечты...

В полдень я вошел в город впереди армии мертвецов. Светило яркое весеннее солнце.

Я поднял штандарты, выстроил войска... жалел только, что трубить в рога мои гвардейцы не могут, легких у них нету. И мертвецы не могут, потому что не дышат. Но мы и так представляли из себя.

Магдала ехала рядом со мной, все еще в пажеских тряпках. Мы с ней нашли на постоялом дворе чистую рубаху — наверное, служанки или хозяйской дочки, простенькую, но больше никаких дамских нарядов. Так что Магдала была моим пажом. Мы забавлялись собственным положением.

Таким аллюром, распространяя ужас и запах мертвечины — все-таки зима уже кончилась — мы приблизились к дворцу и остановились у ворот. Очень демонстративно.

Мы не сомневались, что Ричарду понравится такая помпезность, и он появится навстречу. Не ошиблись. Он тоже устроил парадный выезд, не хуже нашего, чтобы не осрамиться. У него, сказать по чести, вышло даже лучше — из-за рогов. Вроде бы Золотой Сокол у нас — не битая птица, а так, собирается вершить государственные дела.

Ричард гарцевал на белом жеребце, весь золотой, как полагается по прозвищу, и старательно делал надменную мину. Но когда увидел и узнал Магдалу — надменности и спокойствия не получилось. Вышло бессильное бешенство. У него губы побелели — на какой-то момент он даже стал похож на мужчину, а не на медовый пряник.

Внешне, я имею в виду.

Он выпятил нижнюю челюсть, приближаясь ко мне. И протянул свиток, как меч. Мне стало смешно.

Я сломал печати и проверил, как составлена бумага. Какой-то его челядинец выскочил с пером и чернильницей на подносике — я чуть не сдох, стараясь не расхохотаться, но подписал.

А Ричард сказал:

— Теперь ты доволен, демон?!

Я все-таки фыркнул.

— Да, — говорю. — Вполне.

И тут он меня удивил.