Когда стали подходить к концу ее скромные денежные запасы, Элиза решилась рассказать о своей проблеме Паскалю и он, будучи знатоком города, подсказал ей обратиться к одному из городских лекарей или аптекарей. Заметив, что она слегка растерялась, он с готовностью предложил отвести ее в лавку одного своего знакомого.
Своему будущему нанимателю Элиза рассказала почти ту же полуправдивую историю, что Паскалю. Она сказала, что они с матушкой прежде удостоились чести быть личными знахарками знатной семьи. Также она сказала, что господин проявил лично к ней милость и обеспечивал свое покровительство. У аптекаря эта деталь истории вызвала неприкрытую многозначительную усмешку, и, хотя внутренне Элиза вскипела, она заставила себя проигнорировать это, предоставив старику самому додумать кажущуюся ему очевидной часть истории. Поддерживая укоренившиеся в нем мысли, Элиза с искренней скорбью сказала, что позже ее покровитель погиб, и ей пришлось перебраться в Руан в поисках нового заработка. Там она начала заниматься сбором трав и приготовлением лекарственных снадобий, проявив все умения, которым научила ее матушка. Аптекарь отнесся к этому скептически, но Элиза, продолжая соблюдать внешнее смирение и кротость, продемонстрировала свои умения при нем, чем тут же доказала свою пригодность к работе.
О своей связи с Вивьеном Колером, о своих верованиях или о погибшей сестре она умолчала. Элиза поклялась себе, что ее подлинная история в этом каменном городе останется тайной для всех. По крайней мере, так от нее никому не будет вреда. Особенно Вивьену.
«Вивьен. Где же ты?» — думала она, ворочаясь ночами в постели, прежде чем провалиться в сон, и вспоминая, как, бывало, засыпала у него на груди в те дни, когда он оставался у нее на ночь. Сон уносил ее в спасительную темноту, а с рассветом Элиза просыпалась, поворачивалась на бок и безотчетно касалась четок на руке. Каждое ее утро начиналось с воспоминаний о том, как хорошо ей было просыпаться рядом с Вивьеном. Казалось, он страшным призраком отчаяния преследовал ее повсеместно. Погружаясь в задумчивость, она вспоминала, каково было делиться с ним своими мыслями. Украдкой открывая книги или зачеркивая очередной день на своем пергаменте — невольно возвращалась к его урокам чтения и письма. Бывая в церкви, вспоминала тот день, когда он впервые привел ее в Нотр-Дам-де-Руан.
Эти воспоминания были сладки и мучительны одновременно, и иногда Элиза с трудом удерживалась от слез. А временами ее захлестывала злость на своего возлюбленного. Вспоминая его дикие слова о верности инквизиции и до сих пор не зная, как их трактовать, Элиза давала волю своему гневу, чтобы хоть ненадолго позволить себе не тосковать по любимому. Но облегчение, которое приносил этот гнев, словно было мимолетной пеленой тумана, следом за которой ждала еще большая боль. Эта боль возвращала Элизу в беспощадную действительность, в которой она, несмотря ни на что, не могла не любить Вивьена.
В моменты мучительных размышлений она больше всего хотела сорваться с места и вернуться Руан — что бы там ни происходило. Но вновь и вновь ее останавливали воспоминания о разговоре с Вивьеном. Чем дольше он не приезжал за ней, тем чаще в ее душу закрадывались опасения, что его любовь исчезла, и теперь он будет смотреть на Элизу, лишь как на еретичку, подлежавшую немедленному аресту. Она старалась отгонять эти мысли, но они были назойливы и жестоки и не думали ее щадить.
Если бы не Паскаль, Элиза могла сойти с ума от одиночества, но ей повезло — он сумел стать ей добрым другом, благодаря которому жизнь хоть изредка не казалась такой серой.
На работе Элиза помогала делать настойки и смешивать снадобья и часто отлучалась за растениями за городскую черту. Аптекарь, видно, считал, что дает сельской девчонке грязную работу — рыскать по лесу, пачкая руки и одежду землей. Но для лесной язычницы эти прогулки были глотком живого воздуха. Она мчалась за стену, где могла пройтись по лесу и полю, вдыхала лесные запахи, прислушивалась к пению птиц и шуршанию мелких лесных зверей за кустами и водила руками по стволам деревьев, задерживаясь около них, будто они могли поделиться с нею силами.
Возвращаясь обратно в Кан, Элиза все чаще проходила мимо южных ворот и дороги на Руан. Каждый раз она вглядывалась вдаль, и, чем дальше, тем сложнее ей было отвести глаза и признать, что Вивьен не появится.
Один раз, возвращаясь из продолжительного похода в лес с полной корзиной трав на плече, Элиза осталась стоять напротив ворот чуть дольше обычного. Несмотря на вечернее время, люди сновали туда-сюда, и дорога кишела жизнью. Элиза стояла на границе между нею и городом, устремив невидящий взгляд в неопределенную точку пространства. Она смотрела на дорогу, и ей казалось, что эта дорога пуста.
Из оцепенения девушку вывел грубый окрик возницы, чьей повозке она мешала проехать. Дернувшись, Элиза спешно отскочила в сторону и быстрым шагом направилась на постоялый двор, чувствуя, как в горле встает ком.
Проскользнув в свою комнату, она аккуратно поставила корзину с травами, предназначенными для завтрашней работы, около кровати и закрыла дверь на задвижку. Подойдя к столу, она взяла уголек, которым помечала прожитые здесь дни, и сделала очередную черточку на лежащем на столе пергаменте.
Вновь замерев с угольком в руке, она окинула взглядом пергамент, испещренный перечеркивающими друг друга линиями. Этот причудливый рисунок показался Элизе смутно знакомым, и она прищурилась, вспоминая, где могла видеть что-то подобное. Через мгновение воспоминание вернулось всполохом факела, осветившего камеру в руанской темнице, которую она видела почти три года назад. Именно там, на каменных стенах Элиза заметила подобные отметки, выцарапанные узниками.
«Здесь — моя темница!» — горько подумала Элиза, отбросив уголек, словно тот был проклят или отравлен, и отступила от стола на несколько шагов. Ее охватило отчаяние — почти такое же, какое она испытывала в день бегства из Кантелё. Только теперь рядом не было ни Рени, чтобы утешить ее, ни Вивьена, чтобы спасти.
Не было никого.
Элиза обессилено упала на кровать и зажмурилась, позволив беззвучным слезам заструиться по щекам.
* * *
Окрестности Кана, Франция
Год 1361 от Рождества Христова
Вивьену пришлось ждать окончания задания еще полмесяца. Поимкой Анселя оно так и не увенчалось — некоторые наводки оказывались слишком давними, другие были неверными, третьи и вовсе ложными. Каким-то непостижимым образом Анселю удавалось обходить все капканы инквизиции, будто ему и впрямь помогал сам дьявол.
Ренар негодовал по этому поводу уже не первый год. Вивьен же присоединился к нему только сейчас: на этот раз безуспешные поиски раздражали его не меньше. После разговора с Ренаром он буквально чувствовал, как время утекает сквозь пальцы, и шансы поговорить с Элизой тают день ото дня. Он нетерпеливо ждал, что Лоран отзовет своих подопечных обратно в Руан, но епископ не спешил этого делать и присылал депешу за депешей.
Вивьен и Ренар методично опрашивали каждого, кто мог хоть что-то знать об Анселе. Одна из наводок привела их в Дарнеталь, и они изумились, узнав, что Ансель имел наглость скрываться так близко к Руану. Впрочем, Ренар изначально счел этот след сомнительным. Наводка привела их к местной распутнице по имени Люси. Разговора с инквизицией она явно опасалась, но Вивьену удалось убедить ее, что ей ничто не угрожает. После этого женщина поведала о человеке по имени Ансель, с которым она встречалась в Дарнетале. Остальные предварительно опрошенные свидетели называли его Даниэлем из Клюни, но Люси настаивала на том, что имя Ансель он назвал лишь ей одной, когда они уединились в его комнате.
Рассказ этой женщины потряс молодых инквизиторов. Ренар и вовсе решил, что она наплела чего-то лишнего или виделась не с Анселем де Куттом, однако Вивьен понимал, что их свидетельница не лжет. Одно ее имя отчего-то заставляло его содрогнуться.
«Люси Байль…» — думал он. — «Похоже, Ансель так пытался… что? Искупить вину? И, похоже, это сломило его, раз он изменил одному из главных заветов своей веры. Проклятье, страшно подумать, каково ему сейчас».
Он остановил поток этих мыслей, сосредотачиваясь на рассказе Люси. Когда она завершила свою историю, Вивьен обсудил услышанное с Ренаром и предпочел сделать вид, что согласен со скепсисом друга: то, что рассказала эта женщина, было совсем непохоже на Анселя де Кутта, которого они знали.
«Но это слишком похоже на то, что мог бы сделать Ансель Асье», — говорил себе Вивьен, и эти мысли вызывали в нем дрожь.
Судье Лорану молодые инквизиторы вынуждены были сообщить, что след Анселя оборвался в Дарнетале. После этого епископ, похоже, сдался и приказал своим подопечным вернуться в Руан ни с чем.
Почти сразу Вивьен решил сослаться на дурное самочувствие и попросил Лорана позволить ему провести день вне службы. Как ни странно, епископ дал на это добро, не задав лишних вопросов — Вивьен чувствовал, что Лоран после казни Рени стал относиться к нему иначе. Он, похоже, ощущал тяжелый груз вины, о котором напомнил ему де Борд.
Обрадовавшись такому исходу, Вивьен сообщил Ренару, что отправляется в Кан, чтобы поговорить с Элизой. Дождавшись сумеречного предрассветного часа, он незамеченным выскользнул с территории постоялого двора, на котором жил, и, потратив часть сбережений на то, чтобы взять лошадь из конюшни вне черты города — так он подумал, что вызовет меньше подозрений — направился в сторону Кана. Он гнал лошадь, что было сил, чтобы успеть обернуться за день, и надеялся, что обратно вернется уже не один.
Недалеко от ворот Кана Вивьен остановился в поле и позволил лошади отдохнуть. Его внимание привлекла целая россыпь ярких полевых цветов по правую руку, и он спешился, рассеянно подойдя к ним.
«Если Элиза все это время жила в Кане, она, надо думать, была почти лишена возможности лицезреть полевые цветы», — подумал он, вспоминая о том, что Кан почти полностью состоял из каменных зданий и был окружен плотной стеной.
Сняв с пояса нож, Вивьен присел в скопление цветов, стараясь как можно меньше затаптывать траву. Перед тем, как срезать первый цветок, он очертил вокруг него круг лезвием, и лишь потом — аккуратно, будто, чтобы не потревожить — ловко надрезал стебелек. Он не помнил дословно, что шептала Элиза, когда проделывала тот же ритуал с травами, но отчего-то решил, что дарить ей цветы, срезанные так, как она привыкла, будет правильно.
На сбор небольшого букета ушло довольно много времени, однако Вивьен подумал, что эта потеря драгоценных минут не напрасна. Осмотрев получившийся букет, он улыбнулся и поспешил снова вскочить на лошадь. До Кана оставалось совсем немного.
* * *
Въехав через южные ворота в город, Вивьен Колер направился к ближайшей конюшне и заплатил из своих скромных запасов конюшему, чтобы тот приглядел за кобылой, пока его не будет. Увидев перед собой инквизитора, мужчина с готовностью кивнул и даже предложил не брать с него платы, но Вивьен настоял. Полевые цветы в руке служителя Церкви, похоже, немного удивили конюшего, но он предусмотрительно воздержался от вопросов и предположений.
Вивьен неплохо знал Кан — ему не раз доводилось здесь бывать. Он невольно отмечал то, что за время войны город сильно изменился — особенно в части населения. Теперь здесь довольно часто можно было встретить англичан, бормочущих что-то на своем родном языке или на грубоватой его смеси с французским.
Ноги постепенно привели Вивьена к постоялому двору, на который указал в своем рассказе Ренар. Это было длинное, вытянутое, но невысокое здание из светлого камня. Вивьен предполагал, что комнаты здесь мало чем отличаются от его собственного жилища в Руане, и догадывался, как странно должна была чувствовать себя Элиза в таких условиях.
«Я был идиотом», — в который раз укорил он себя. — «Как я мог так долго тянуть с тем, чтобы приехать и пусть даже насильно забрать ее отсюда?»
Эта мысль воодушевила его. Он подумал, что, наверное, Элиза и сама хочет вернуться в Руан, а это добавляло шансов к тому, что она его послушает.
Зажав в руке немного неряшливый букет, Вивьен приготовился высматривать Элизу и дожидаться, пока она появится возле постоялого двора. Чувствуя себя немного неуютно, притаившись за углом здания, Вивьен то и дело строго поглядывал на прохожих, бросавших опасливые заинтересованные взгляды в его сторону.
Кан был довольно людным городом, и Вивьен опасался, что может пропустить Элизу, если она пройдет мимо.
Прошло около часа. Вивьен начал терять терпение, а меж тем волнение, которое он пытался отогнать от себя всю дорогу, начинало постепенно овладевать им. Чего он только ни предположил по пути! Несмотря на воодушевляющие слова Ренара, Вивьен опасался, что Элиза все еще не остыла от своего гнева, и ссора их лишь повторится при новой встрече. К тому же, он прекрасно понимал, что, будучи привлекательной, Элиза в Кане не осталась обделенной мужским вниманием и, возможно, начала строить новую жизнь с новым человеком, чтобы отсечь от себя страшное прошлое. Этот расклад был для Вивьена страшнее прочих, однако он допускал, что события запросто могли развиться подобным образом.
И все же ему хотелось верить, что Ренар оказался прав. Что Элиза только и ждет, чтобы вернуться в Руан… домой… к нему.
Ожидание становилось почти невыносимым.
Прождав еще некоторое время, Вивьен уже вознамерился направиться прямиком на постоялый двор и — вне зависимости от того, что будет потом — начать расспрашивать людей, где можно отыскать Элизу. Однако, бросив очередной взгляд за угол на вход в здание, Вивьен замер, почувствовав, как сердце его забилось сильнее.
Он увидел ее. И, казалось, весь мир вокруг нее попросту расплылся в нечеткую картину, на фоне которой она одна оставалась видимой и значимой. Она вышла из дверей постоялого двора, и Вивьен безошибочно узнал ее длинные светлые волосы, ее походку, ее фигуру — теперь она предусмотрительно носила гораздо более скромные и неприметные платья и не вплетала в волосы различные позвякивающие украшения, но перепутать ее с кем-либо было решительно невозможно.
Несколько долгих мгновений Вивьен лишь смотрел на нее, не сразу поняв, что забывает дышать. Лишь когда легкие начали гореть от нехватки воздуха, он шумно вздохнул и уже сделал шаг к Элизе, но тут же замер, как вкопанный. Мир, до этого бывший нечеткой картиной вокруг нее, приобрел свои страшные очертания и показал Вивьену Колеру, что опасения его были не напрасны.
Элиза шла не в одиночестве. Рядом с ней был мужчина. Высокий, худощавого телосложения с каштановыми прямыми волосами, неряшливо прикрывавшими шею. Между ним и Элизой явно шел оживленный разговор, она улыбалась. Уже в следующий миг она звонко рассмеялась какой-то его шутке, и мужчина внезапно протянул руку и приобнял ее.
