Территория Холода

И уводит на совсем…

— Привет!

Чей-то оклик вырывает меня из оцепенения перед стишком, который на поверку оказывается каким-то до одурения жутким, и я громко ахаю. Курчавая девочка по кличке Медвежонок хихикает, кокетливо прикрывая рот маленькой ручкой, и отступает на шаг.

— Я тебя, что, напугала? — спрашивает она, лучась от шоколадного самодовольства. Что ж, крыть нечем. Действительно напугала, взяла эффектом неожиданности. А я — взрослый дядя в ее восприятии — чуть не взвизгнул от страха.

Наскоро перевожу дух и виновато улыбаюсь.

— Еще как. Ты так тихо подкралась, я и не заметил. Ты Медвежонок, да?

— Ой, ты запомнил! — еще сильнее радуется девочка.

— Конечно, запомнил, — киваю, взъерошивая ей волосы. — А я… — почему-то выдавить собственную кличку становится непросто, и я выуживаю ее из себя с трудом, как занозу, — Спасатель…

— Угу, — улыбается Медвежонок. — Я знаю.

Щурюсь. Знает? Неужели моя «легендарная» личность знаменита даже среди малышни? Не уверен, радоваться этому известию или нет.

— Знаешь? А откуда?

— Старшая сказала, — отвечает Медвежонок.

Я стараюсь сдержать улыбку, представляя, как бы отреагировала на эту невинную фразу сама Старшая. Наверняка ей бы не понравилась моя осведомленность о том, что она говорит обо мне с младшеклассниками. Тянет расспросить, о чем именно она рассказывала, но я титаническим усилием отбрасываю эту идею и киваю Медвежонку.

— А она к вам сюда часто приходит? Старшая.

— Вот так часто, — демонстративно разводит руки Медвежонок, тут же досадливо дуясь. — Но уже долго не приходит. И сегодня не приходила, и вчера… — Она вдруг бодрится и сверкает на меня своими огромными глазами. — Ты передашь ей, что мы скучаем? Она тогда точно-точно придет!

Мне становится тоскливо и как-то промозгло.

— Передам, — обещаю я. — Обязательно.

— Она, наверное, ушла в свое секретное место, и забыла про нас.

— Секретное место? А ты знаешь, где оно?

— Нет, оно же секретное, глупый!

В голосе Медвежонка столько важности, что я не без усилия удерживаюсь от смешка. Киваю, признавая свою ошибку.

— И правда глупый. Но неужели ты даже маленького намека не знаешь, где это может быть? Я бы тогда ее поискал и напомнил, что нехорошо надолго вас оставлять.

Медвежонок крепко задумывается и смешно хмурится.

— Она только говорила, что это место секретное, и туда никто не ходит. И из окон никогда не смотрят, поэтому там можно спрятаться от всех.

Меня невольно посещает мысль о микроскопической полянке, найденной мной у самой заросшей лесом стороны ученического корпуса. Там есть окна комнат комендантов, и оттуда действительно вряд ли кто-то будет всматриваться в заросли: Горгоне интересны только ее задрипанные книжонки, а Катамарану дышащий на ладан радиоприемник. Неужели туда наведывается Старшая?

— Ты придумал, где ее искать?

Полный надежды вопрос вырывает меня из раздумий.

— Есть одна мысль, — я благодарно кладу руку девочке на плечо. — Спасибо, Медвежонок. Я побежал! Не буду терять времени!

И действительно бегу. Не только под влиянием воодушевления, но и чтобы быть подальше от пугающей считалочки, которая снова доносится до меня со стороны площадки:

Холод сосчитает «Раз» —

Интернат в лесу увяз.

Холод сосчитает «Два» —

В сны вползёт бродун-трава…

Добраться до ученического корпуса — плевое дело. А вот обойти его и прокрасться на самую малообитаемую сторону гораздо сложнее. Если Старшая действительно там, надо ведь еще, чтобы она меня не заметила и не сбежала раньше, чем я смогу с ней поговорить. Поэтому я не нахожу ничего лучше, кроме как пробраться к ней через окно комнаты Катамарана.

Из обиталища коменданта несет застарелым потом и затхлой одеждой. Удивительно, учитывая, что на дежурства он является более опрятным! В комнате меня первым делом встречает видавший виды старый диван с продавленной ямой посередине, накрытый выцветшим пледом ковровой расцветки. Покосившиеся дверцы старых шкафов удерживают тонкие резинки, накрытый пожелтевшей клеенкой стол — единственное фундаментальное сооружение в этой комнате — атаковали груды жестяных чашек, старых газет и каких-то рыбацких снастей. Интересно, где Катамаран здесь рыбачит? В болоте, что ли?

Нахожу притаившийся под столом деревянный табурет и выдвигаю его, чтобы добраться до окна. Попутно нарушаю пыльный покой пары резиновых сапог, поросших паутиной.

Полянку и замшелое бревно, на котором я недавно сидел, отсюда видно… и Старшую, которая сидит на нем сейчас, тоже видно, только я замираю в нерешительности, потому что впервые наблюдаю, как эта девчонка содрогается и горько рыдает. Ее спина изогнута вопросительным знаком, даже через толстовку проступают отчетливые позвонки, такая она тощая, а рыдания больше напоминают конвульсивные подергивания.

Не знаю, хорошая ли идея появляться перед Старшей сейчас. Вряд ли ей это понравится. Мне бы, надо думать, не понравилось… Но видеть ее такой чересчур сложно и почти страшно, а я, видимо, слишком эгоист, чтобы ценить ее личное пространство в эту минуту, поэтому я распахиваю окно, собираюсь спрыгнуть, слышу вскрик Старшей… зацепляюсь носком кроссовки за небольшой выступ на оконной раме и с грохотом валюсь в кусты.

Все тело будто прокалывает небольшими иголками, предсказанными мною же еще с утра, я издаю кряхтящий звук и осторожно поднимаюсь. Надо же было так облажаться! Хоть не переломался весь — и то повезло.

Старшая стоит передо мной, как ощетинившаяся кошка: взгляд бешеный, лицо чумазое, отчетливо улавливается след слез, стертых грязной рукой. Подозреваю, что движение было яростным и воинственным.

— Ты какого черта здесь забыл? — угрожающе тихо шипит Старшая. Во время следующей реплики уровень децибел ее голоса начинает подниматься с каждым словом. — Да от тебя нигде покоя нет в этой школе?!

— Да, нигде! — ору в ответ, чем, как ни странно, на миг дезориентирую Старшую. — Бегай хоть по всей территории, я на тебя из кустов выпрыгну или из окна вывалюсь! В кошмарах буду являться, пока ты со мной не поговоришь!

Старшая шмыгает носом и недоверчиво смотрит на меня. К истерической контратаке она была явно не готова. Пыл ее гнева начинает остывать.

— Ты наглухо отбитый, что ли? — растерянно бурчит она.

Я делаю к ней шаг.

— Верно подмечено, — усмехаюсь. — Сейчас точно.

Старшая морщится и явно пытается сдержать улыбку, кажущуюся ей неуместной.

— Не больно хоть? Ты рухнул, как мешок с картошкой.

— Нормально. Пострадала только моя гордость. Хотя меня сравнивали с вещами и похуже. В частности, ты. Так что, думаю, я это переживу.

Пока она не успевает бросить в меня очередную колючку, подхожу ближе и виновато опускаю голову.

— Пока ты мне глаза не выцарапала, и я совсем не потерял лицо, выслушай, ладно? Потом можешь беситься и кидаться на меня, если хочешь, даже мешать не буду. Идет?

Старшая таращится на меня раскрасневшимися круглыми глазами.

— Ты точно головой не ударился? Несешь какой-то бред.

— Мне не понравилось то, как мы в последний раз разошлись, — выпаливаю, заливаясь краской. — Не понравилось, как поссорились. Мы постоянно гавкаемся, но в тот раз как-то… совсем нехорошо вышло. А еще я… — поджимаю губы, ожидая оплеухи, но рассказываю, — я себя, как идиот, повел. К нам Майор заходил, приводил Нумеролога. Ну и мне крышу сорвало, я бросился за ним в коридор. Наговорил ему гадостей. Про тебя в том числе…

Старшая отводит взгляд, и по мне пробегает сначала волна жара, потом холода. Чувствую: знает. Все знает, в мельчайших подробностях.

— Я сгоряча сказал, — вздыхаю. — То, что я там наговорил… я так совсем не думаю. Ну… может, только чуть-чуть. Но прям очень чуть-чуть! Почти не думаю. А сказал я это, потому что злился. На тебя, на себя, на него — на всех. Даже на Принцессу. У нас с ней, кстати, нет ничего.

От последних слов уши у меня начинают полыхать.

Старшая хмыкает.

— С чего ты взял, что мне… — начинает она.

— Да плевать мне, хочешь ты это знать, или нет! — срываюсь раньше, чем это успевает сделать она, обхожу ее и плюхаюсь на бревно, ощущая себя отбивной после падения. — Я хочу, чтоб знала.

Отворачиваюсь.

Думал, полегчает, когда душу перед ней выверну, а мне как было погано, так и осталось. Видимо, это так легко не лечится.

Некоторое время сижу молча, затем Старшая перестает изображать истукана и садится рядом со мной.

— Я знаю, что ты наговорил, — приглушенно бубнит она. — Слышала.

— Ты была в коридоре?

— Ты так орал, что можно было услышать даже на первом этаже.

— Прости, — закрываю руками лицо. — Слушай, я правда идиот. Я не хотел. Хочешь, можешь мне врезать, я не обижусь.

Старшая невесело усмехается.

— Ну ты… в чем-то, наверное, был прав, — нехотя говорит она. — Я сначала так не думала и хотела тебя прибить. А потом задумалась, и поняла, что некоторые вещи ты заметил так, что попал в яблочко. Так обидно стало! Я даже хотела с тобой об этом поговорить, да вот только не поняла, как буду это делать. — Она пожимает плечами. — Привыкла, что вечно на тебя наезжаю и, похоже, разучилась говорить по-другому. Вот даже сегодня не смогла, хотя была рада, что ты пришел. — Она на миг суровеет и грозит мне пальцем. — Хотя, если ты кому-то об этом скажешь, я буду все отрицать! Не хватало мне еще проблем от моих соседок…

Я смеюсь.

— Я тоже прячусь от твоих соседок. Не хочу, чтобы они сжили меня со свету.

— Они могут, — сочувственно подтверждает Старшая. — Так значит, Принцесса из-за тебя ходит, как в воду опущенная?

Пожимаю плечами.

— Из-за своих фантазий, — бурчу в ответ.

Старшая выдыхает. Я на нее не смотрю, но слышу улыбку в ее выдохе.

— Надо же, — тянет она, — полшколы парней мечтает оказаться на твоем месте. А тебе оно, оказывается, и даром не сдалось.

— Вот пусть Принцесса забирает себе половину школы, а меня оставит в покое!

Старшая игнорирует мое возмущение, и я ей за это благодарен. За последующий вопрос, правда, мне ей сложно сказать спасибо, но осудить за него тоже не могу, хотя и очень хочется.

— Почему она тебе так не нравится? Она же такая красивая, вся из себя милая, нежная…

— А я наглухо отбитый, как ты сама выразилась! — недовольно пресекаю эти рассуждения и предупреждающе гляжу на Старшую. — И это все не по мне. Я не для нее, а она не для меня, и этим все сказано. Что бы там ни фантазировали твои соседки, я в этом участвовать отказываюсь.

Старшая сдержанно кивает.

Некоторое время мы молчим, затем она пихает меня в бок и заставляет на нее посмотреть.

— Слушай, а как ты меня тут нашел? Сюда обычно никто не ходит.

— Почему никто? Ты же ходишь.

— Никто, кроме меня, — цокнув, уточняет Старшая. — Обычно просто никто не добирается в эту часть ученического корпуса. А я…

— А ты — одиночка лесная, обыкновенная. Подвид лесных существ, да?

Ожидаю очередного взрыва за неумелую шутку, но Старшая, как ни странно, смеется.

— Вроде того. Я тут… прячусь иногда. Если грустно или кто-то достанет. Сижу, размышляю. Иногда знаки рисую. Только я понятия не имею, что они значат, просто красивые. Иногда вспоминаю любимые стихи.

Киваю, комментировать мне тут нечего.

Про слезы она не упоминает, а я не расспрашиваю. Зато после слов о стихах, вспоминаю неуютную считалочку малышни и ежусь.

— Ты чего? — спрашивает Старшая.

— Да так, — отмахиваюсь. — Тебя там младшеклассники заждались, кстати. Ты про них забыла совсем, а они скучают. Я был у них сегодня, они про тебя спрашивали.

Старшая потирает переносицу.

— Да, нехорошо, — соглашается она.

— А еще… — неуверенно жмусь, — они там считалочку какую-то хором говорили. Очень странную. Что-то там про «Холод», «бродун-траву» и каких-то «пропавших». Ты ее знаешь?

Старшая смотрит на меня очень внимательно, своим самым неуютным взглядом, как в первый день.

— А что? — интересуется она. На мой вкус, очень уж многозначительно.

— Ничего, просто… не понравилась она мне. Страшная какая-то.

— Надо будет прислушаться, — улыбается Старшая, и улыбка кажется неискренней. Сразу видно: ей хочется поскорее уйти, чтобы не продолжать разговор. Не понимаю, почему ее периодически так тянет сбежать от моих вопросов. Пока я об этом думаю, она и правда встает.

— Ты куда?

— Пойду навещу малышей. А ты… лучше выбирайся вон по той тропинке. — Она кивает в сторону ближайших кустов, вероятно, эту самую тропинку скрывающих. — Там меньше шансов, что упадешь.

Пожимаю плечами. В комнату Катамарана мне отсюда все равно вряд ли удастся залезть, так что последую совету для разнообразия.

— А я через лес, — бросает мне Старшая, уже перемещаясь между деревьями. — Осторожнее там! Увидимся!

Ухожу по тропинке в смешанных чувствах.

Старшая оказалась удивительно приветливой, но в последние минуты нашего разговора меня не покидало впечатление, что я упустил что-то важное.

Глава 21. О лазарете, снах и яви

ПУДЕЛЬ

Ненавижу иголки, таблетки, микстуры и все, что связано с лазаретом.

Ненавижу медицинский персонал. Любой: ласковый, строгий, безразличный, назидательный. Терпеть не могу тех, кто приходит ко мне под личиной медсестер, врачей или психологов. В жизни они могут быть сколь угодно нормальными людьми, но в этой личине становятся уродливыми жуткими монстрами. Меня тянет орать и биться в истерике от их прикосновений, но в их присутствии я почти всегда амеба. Не то что сопротивляться — шевелиться с трудом получается!

Когда могу, стараюсь отказываться от химии, которой они меня пичкают. Я от нее почти постоянно сплю и просыпаюсь разбитый.

Несколько раз мне удавалось втайне не принимать лекарства по несколько дней и накопить немного сил, чтобы спланировать побег. Я решил вырваться из Лазарета ночью и покинуть интернат во что бы то ни стало. Мечтал нарваться на Холод, но когда понимал, что поблизости его нет, пытался рвануть обратно к болоту. Мне невыносимо здесь находиться! Это место затягивает, как трясина. Я ни жив ни мертв здесь, я в полусне, в полубреду, от меня смердит, как от покойника, мне здесь дышать нечем! Бросает в дрожь от одной мысли прожить здесь еще хоть день, а они вынуждают меня, связывают транквилизаторами и заставляют глубже погружаться в эту полужизнь-полусмерть. Я толком ничего не в силах выразить, но я почти всегда в панике, мне хочется закончить это, перестать барахтаться в этой тине и оборвать все! Лучше не видеть ничего, чем постоянно лицезреть Казарму и ее жуткий Лазарет, полный монстров в белых халатах.