Выдохнул, собираясь с силами и пошел качать. Раз — относительно легко. Два: на лбу выбило мелкие капельки пота. Три! Рывком на выдохе, значит, уже чувствует усталость. Четы-ы-ыре, на морально-волевых, это лейтенант видел уже ясно. Правильно подобран вес: четвертый раз выжимает все. Пятый должен делаться через себя, через силу. Тогда организм сообразит, что мышечной ткани маловато, и кинет в кровь химический приказ эту самую мышцу наращивать.
Штанга пошла вниз.
Лейтенант забыл даже ревновать "человека-сундука" к Винтер. Штанга опустилась почти на плиту грудной мышцы. Тан Линь выдохнул, напрягся, упираясь и спиной, и стопами, и даванул с тигриным рычанием.
Давай, давай, дыши, дыши, жми!
Штанга поднялась на вытянутых руках, едва заметно покачалась: предельный вес, мышцы дрожат, руки дрожат, вены на лбу дрожат пожарными шлангами.
Йе-есть!
Штанга чуточку передвинулась, капельку опустилась и угомонилась на упорах.
Дело сделано!
Теперь надо поесть хорошо и много. За следующие девяносто шесть часов организм распихает белки с углеводами в нужные места, мышцы подрастут на чуточку. И в финале следующей тренировки, в предельном подходе, к штанге прибавятся еще два блина.
Здоровый, зараза. Причем здоровый по-хорошему. Бегает, плавает, легко выучил все танцы, что ему показывали. Специалист с аурой, конечно, его свалит — но любому обычному человеку Тан Линь выдаст в лоб запросто, и даже не употеет...
Это сейчас он употел.
Впрочем, подход завершен. Лейтенант пришел под конец тренировки, не угадал совсем чуть-чуть, и ждал недолго: последние пять повторений.
Тан Линь вытерся, повесил полотенце на стойку — даже после такого напряжения не бросил, а повесил, расправил, заставляя себя двигать колотящимися мышцами ровно и точно. Потом поднялся и принялся делать упражнения заминки, чтобы раскочегаренный до предела организм возвращался в обычный режим плавно.
Лейтенант поморщился. Хорошо психологам с умным видом вещать, что-де шутки перед лицом опасности признак слабости. Но если даже и признак, неужели слезы лучше? Жизнь всех ломает, рано или поздно ты все равно упираешься в выбор. Тан Линь обозначил его как "созидай или сдохни", ну так он же инопланетянин, что с него спрашивать. Он рос в инкубаторе, в силовом поле сплошного артистизма, где нет серости. Ему с детства, даром досталась феерия личной индивидуальности, уникальных собеседников, умных наставников — все то, что Ремнанту обошлось в мировую войну, исчезновение королей, смену королевства Мантл на демократический Атлас, и моря, потоки, океаны крови!
В мире Тан Линя с каждым возятся годы и годы, кормят задаром, обучают, чему попросит — в надежде, что однажды человек найдет свое, истинное, в чем сильнее всего. И этот взлет, эта неимоверная вспышка окупит годы и годы возни, еду, одежду, жилье, учебные пособия, всякие там тренажеры, штангу вот эту, например.
Самое же обидное что: если усилия не окупятся, человека никто не попрекнет израсходованными ресурсами. Скажут: ничего. Бывает. Не расстраивайся. Ничего. Ты хотя бы попробовал!
Тан Линь дышал коротко и сильно, постепенно переходя к вдохам поглубже, движениям более плавным. Лейтенант едва не повторил за ним ритм дыхания, и выругался в нос: это Тан Линь только что выжал от груди чуть не полтонны, понятно, почему он дышит как целый сушильный цех рыбозавода. А ему, лейтенанту, какого гримма задалось убирать выдохом пыль на четыре шага вперед себя?
На Ремнанте привычка отслеживать собственные чувства, искать корень страха, обиды, гнева — необходимое условие выживания. Так что причину лейтенант знал: зависть. Обычная зависть к мужчине, что сильнее, быстрее, где-то умнее. И который постоянно рядом с интересной тебе женщиной. Тут вам не коммунизм, tovaristch Тан Линь, тут все проще. Тут продают все и всех; если ты не предал сегодня — тебя кинут завтра. Получается, что вовремя подставить означает всего лишь предвидеть эту же самую подставу в отношении тебя самого. Как же в таком гадючнике не завидовать красавчику, успевающему и умничать и чувствовать, и философствовать и выхватывать интересных для дела пацанов прямо из комгарда, и восхищаться непонятно чему — и даже так загадочно страдать, что непонятна ни причина страданий, ни мера их.
Ну вот, лейтенант. Простой выбор. Чтобы стало лучше тебе — или лучше ей?
А ведь ржал когда-то, с тоской поглядел в серый потолок лейтенант. Философия, самокопания, гнилая интеллигенция. Мужской выбор — у кого сиськи больше! Ну чего, и тебя догнало. Пока еще не подняло и не шлепнуло, так и сюжет еще толком не начинался.
Тан Линь бы не колебался.
Лейтенант вздохнул: инопланетная тварь. Живое обвинение в безнравственности. Никакие ироничные ухмылочки, никакой напускной и даже настоящий цинизм широкой улыбке Тан Линя противостоять не могут. Он такой, какой есть: цельный. Хороший или не очень, а только самого себя Тан Линь, пожалуй, не предаст.
Сейчас узнаем, как насчет других...
Лейтенант подошел к закончившему тренировку коммунисту. Тан Линь сидел на скамейке, и просто дышал. Спецназовец протянул ему Свиток, открытый на нужном документе:
— Потребуют выдать этого... Лося. Установлено, что он из "Белого клыка", причем не мелочь на побегушках, а подготовленный боевик. Запрос пока составляется в министерстве. Наши... Скажем так, не сочувствуют генерал-зануде Джонни. А сам сексуальный гигант сейчас в урологии самое меньшее, на месяц. Так что запрос у нас проволокитят, пока Сракопион лично не явится подгонять. Но потом...
Тан Линь поглядел снизу вверх:
— Почему вы мне помогаете?
Лейтенант пожал плечами:
— Из-за Винтер, конечно. Позор, если про меня скажут, что я убрал соперника с помощью доноса. Пристрелить вас и то почетнее.
— Благодарю, — Тан Линь не вздрогнул. Ну да не идиот же он, чувствует, что вокруг происходит.
Лейтенант вспомнил, как летели капельки пота с наддутых кровью бицепсов, когда полутонная штанга пятый раз шла к потолку. И сказал, сам для себя неожиданно:
— Вам лучше бежать. Я помогу. Вас никто не осудит и никто не посчитает за труса. Последний месяц вы не вылезаете из комиссий, судов и слушаний. Все уже поняли, что Атлас решил вас утопить. Мочиться против урагана глупо.
* * *
Глупо в полнолуние высматривать звезды. Зато луну разглядывать самое время. Особенно, когда можно делать это в подаренный Звездочетом телескоп с невероятным, невообразимым для здешних тридцатикратным увеличением.
Неудивительно, что вся свежеиспеченная Императорская Академия, от почтенных старцев, ветеранов "битвы бород", и до мальчишек-подметальщиков — сбежалась в Большую Башню.
Башни в стране Цветных Облаков представляли собой девяти-десяти этажные громады, исполосованные черепичными козырьками по периметру над каждым ярусом. От козырька до козырька ставились обычные бумажные панели по деревянному каркасу. Из камня складывали только основание: плоскую пирамиду, высотой всего полтора этажа. Складывали без раствора, так что при землетрясениях эта мега-подушка из мега-щебенки только лениво пощелкивала, предохраняя хрупкую каркасную постройку от пинка в живот взбесившейся твердью.
Зато на широкой плоской крыше башни сегодня поместилась вся Академия: десяток тех самых старцев, чуть побольше учеников — взрослые уже, у самих наследники — ну и пацаны на побегушках; женщинам традиционно путь в храм науки заказан, но тут сам Звездочет разрешил. Ничего, сказал, на их искусство никакая женская магия не влияет. Женщины между собой только молча перемигнулись, титаническим усилием подавив смешки. Молчать придворные умеют независимо от пола, потому что Министерство Охраны Двора тоже казнит равноправно, не отличая меча от зеркала.
Так вот вышло, что вокруг телескопа собралась толпа в пестрых, красочных одеждах, с невероятными прическами — мужские вычурнее и сложнее, ведь женщине приличествует скромность, а чиновник должен выделяться из толпы — с перевязями и кипами бумаги, столиками для записей, мальчишками для таскания всего этого. Звездочет ездил по курзал-паркам с лекциями от общества "Знание", так что быстро и привычно выстроил всех желающих в аккуратную, чинную, степенную очередь. А Толмач, естественно, переводил.
Телескоп вертели до полуночи. Потом большая часть посетителей, выразив многосложную благодарность, разбрелась по домам. Телескоп бережно, с церемониалом, унесли в сокровищницу, и братья, наконец-то, смогли выдохнуть.
Оделись на сегодня они без вычурности, в длиннополое здешнее, потому как впечатлять и поражать собирались совсем не внешностью. Но здешнее, даже простенькое и скромное, приличествующее мудрецам, удаленным от мирских страстей — шелк лазоревый, символ ученого сословия, расшитый багровыми драконами в знак полубожественного ранга Звездочета, и когти в тех драконах подлинно рубиновые; брату Звездочета то же самое, только без рубинов в когтях. Добро еще, от прически и шапки удалось отбояриться. И то, добрых полчаса Толмач завивал словесные кружева, чтобы отказ обидел хотя бы не все население планеты.
Спустились к подножию башни и долго стояли, обмахиваясь дареными веерами — даже в конце лета здесь чувствовалась жара. Два "садовника"-Никодима почтительно ждали несколько поодаль. Из аккуратных зеленых изгородей непочтительно хихикали то ли птицы, то ли цикады, то ли еще какие местные обитатели.
— А ведь мы про это напишем, — вынес приговор старший.
— Куда же денемся, — согласился младший брат, разворачиваясь к дому. То есть, к усадьбе госпожи Сюрей, занимавшей добрый квартал.
Охранники неслышно замкнули ордер в пяти шагах позади. Поначалу братьев это сильно беспокоило. Потом привыкли и даже с некоторым затаенным ужасом поняли, что им совершенно не по-коммунистически нравится чувствовать поддержку. Знать, что не сами по себе.
Да и с проводником в Столице проще. Одноэтажный город, низкий, широченный. Пойдешь куда с протокольным визитом — бери воду и еду, потому как запросто может потребоваться на середине пути привал. А ошибся адресом — придешь в нужное место лишь послезавтра. Завтра-то домой возвращаться надо из того района, куда залез по географическому кретинизму. Правда, что ночлег найти легко. Ученого человека не боятся и не обидят, любой сочтет за честь угостить. Здесь уже иной риск: наговорить чего-нибудь, что местные поймут как обещание или угрозу, потому что церемониал сложный, и выучить его можно только, если растешь в нем с рождения. Не такое простое дело ходить в гости по чужому миру!
Впрочем, путь от Академии до Сосновых Склонов братья уже изучили. Дело на сегодня они сделали хорошее: кроме политики, причинили еще и немного просвещения, так что могли отдыхать с полным правом.
Только не хотелось падать на перины и спать в такую-то ночь! Луна — иголки собирай. Тени углем и графитом, стены ровнехоньки, улицы чисты, люди...
Люди везде одинаковы. Кто возвращался с работы, кто шел готовиться к новому дню, кто не успел пересечь громадный город и шел, жалея времени либо денег на ночлег, иные же покупали корзинки с закусками и бутылками, чтобы любоваться луной из открытых по такому случаю садов людей богатых; причем плату никто из владельцев сада не взимал. Золотой за вход все равно никто не отжалеет. Да и серебряник в кошеле совсем не у каждого. Медь богатому семейству брать невместно. Вовсе никого в сад не пустить приличествует жадному некультурному варвару, а вовсе не благородной фамилии. Слава тупого скопидома по Столице никому даром не нужна.
— Что же мы напишем? — потянулся младший, когда молчать ему надоело.
— Бледнопухлый брат мой, я за вещь легкомысленную. Чтобы женщины плакали, стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: "Бей! Бей!" — и ничего не могли сделать с одним коммунистом.
— Пожалуй, — согласился младший. — А пока чем займемся?
— Разве ты уже досчитал третий вариант?
— Нет, я про сегодня. Спать не тянет.
Старший оглянулся на охрану и сказал осторожно:
— Можно завернуть к дедушке.
— Хм, — почесал затылок младший. — А давай! Дедушка ловкий. Если что, успеет нас вывести.
— Приключений захотелось? — проворчал старший брат, но не очень сердито, потому что сам хотел того же.
Тут он подал охранникам условный знак, и вся четверка, быстро пройдя улочку поменьше, обогнув каменную фишку колодца, свернула в совсем небольшой проулок — но такой же чистый, как весь город. Что братьев неизменно тут восхищало: прирезать глазом не моргнут, но кровь потом начисто вытрут. Впрочем, когда изо всей медицины только гигиена, и эпидемии не где-то там в газетах, а прямо вот за северной заставой... Мойте руки после грабежа, так сказать...
Но это, конечно, щекотка для нервов, самолюбование. Двух известных всему городу книжников навряд ли тронут, если те сами не полезут в драку. А у них еще и два "садовника" за спиной — ссориться с Сосновыми Склонами дураков нет.
Так что и столик нашелся по волшебству, чистый, и вино не кислое; что братья пили его неразбавленным и потом всегда уходили на своих ногах, даже после цельного кувшина, всегда вызывало искреннее восхищение в посетителях дедушкиного закутка.
Ну, а к песням "уходящих в ночь" тут привыкли. Поддерживая друг друга больше для игры в бесшабашных гуляк, чем взаправду, братья покинули закуток, вышли из проулка в большую жизнь людной торговой улицы, а затем и на оперативный простор главного проспекта, тоже заполненного прохожими.
Наблюдая людское коловращение, старший тихонько замурлыкал:
— И сказал электрон на бегу...
Я волной больше быть не могу!
Младший подхватил:
— И заплакали кванты,
что запутали лаборанты.
Дальше пели хором, попадая в ноты с непередаваемым изяществом "первого кувшина":
— Вот фотон посылает все к бесу:
в эту щель больше я не полезу!
И все разом частицы гадают:
ах, не за нами ли наблюдают...
Свернув на свою улицу, врезали уже громко:
Мама сшила мне штаны!
из пространственной дыры!
Чтоб проветривали попу
многомерные миры!
Конечно, по песне их приближение услыхали привратники Сосновых Склонов, и встречать к воротам высыпал весь лисий праздник.
И растворили ворота, и вступили в них Звездочет с Толмачом, как подобает ученым Императорской Академии; плевать, что все преходяще, а прав-таки тот дедушка-придворный, как его... Девид Нан? Или Тревел Бемиш? Даже безупречно состроенный костюм лучшей шерсти уступает красному огненному дракону с вшитыми в когти рубинами!
Если кому придется пить в стране Цветных Облаков, то да избегнет он соблазна мешать красное с белым; в особенности же закусывать вино лунным светом. Завидев среди встречающих наиболее яркое и знакомое лицо, старший с почтением и грацией — ну, как ему казалось — наклонился поцеловать руку Хоро. В последний миг вместо хитрой волчицы из ниоткуда возник Лоуренс и, аккуратно завернув Толмачу большой палец, а потом и руку за спину, попросил:
— Пожалуйста, не надо так поступать.
А второй мужик, арийская морда — братья видели его только на тренировочной площадке, но в черной форме он сделал бы честь любому кино про немцев — этот самый Эйлуд, закатывая рукава, деловито уточнил:
