Ландскнехт. Часть вторая.

Солдаты, сами перепуганные донельзя, буквально выталкивают вперед трясущегося молоденького лейтенанта, с оборванным погоном и царапиной на щеке. Обступают, спрашивают, что делать. Оглянувшись, подходит к нему от своих людей музыкант, козыряет, ну, значит и мне надо. Подхожу, докладаюсь по форме. Смотрю, еще двое подходят, отряхаются, докладают, правда, толком ничего не говорят. Кажется, летеха сейчас в обморок упадет. Наверное, от накатившего счастья. Внезапный карьерный рост — аж на должность полковника скакнул, разом. Тут у любого голова закружится. И сфинктер сможет штамповать арматуру на двутавр. Переглядываемся с сержем, ну, а что делать.

— Разрешите посоветовать, господин лейтенант? — сержант надменен и невозмутим, сразу видно закалку баронских — Дело, конечно, Ваше. Но, по-моему, нам пора отступать. И чем быстрее, тем дальше.

— Как? Что? А раненные? Полковник... — лейт вообще мало чего пока соображает, похоже.

— Дело, повторюсь, Ваше. Но, осмелюсь обратить внимание — серж непринужденно машет рукой в сторону — Нас обкладывает вражеская кавалерия. Они спешиваются, господин лейтенант, и скоро замкнут кольцо. Нас окружают.

— Что? Но мы... Плевать! Как вы смеете! Я теперь командую полком, и я запрещаю... — голосок у лейтенанта смешно срывается, и он, закашлявшись, хватается за фляжку. Ну, началось. Откатило, и сейчас попрет гонор.

— Есть, господин лейтенант — невозмутимо вытягивается сержант — Я и мои люди ждут Ваших приказов.

Мне остается только 'щелкнуть' вытянувшись рядом с ним — мол, и мои тоже. Лейтенант отрывается от фляги — мать его — да там, похоже, не вода, хорошо, если просто вино! Вроде пришел в себя, и вся радость накатившего счастья снова отражается на его мордашке. А мы стоим глупыми оловянными солдатиками, прилежно поедая начальство взором.

— Я... Я приказываю вашим людям держать оборону! Пока мы займемся раненным и обозом! — наконец рожает гениальный военный план лейтенант, и мы с сержантом, лихо козырнув, отправляемся восвояси.

— Да — хмыкает сержант — Похоже, это насовсем. Жаль.

— А уж мне-то как жаль, господин сержант — просто чтоб поддержать разговор выдаю я.

— Боишься помереть?

— Никак нет, вашбродь, не особо. Я уж раз помер — так вот тут оказался. Просто — неприятно как-то, не хочется.

Сержант заржал удачной шутке, и мы разошлись.

* * *

Если человек идиот — это надолго. В случае с военными — навсегда. В общем, влипли мы, как не буду вслух говорить кто, в гавно. Лейт освоился, и споро приказал всем собравшимся солдатикам, а набралось, надо сказать, не так чтобы мало, ну, то есть, от полка-то мало, а вообще прилично, идти и тягать раненых, да собирать всякое, вроде даже хотели телеги с убитыми лошадями, обозные, с дороги притащить. Пока всех построили, посчитали, переукомплектовали — время шло. Пока собирались и выбирались — а враг тоже не дремал. В общем, наше счастье, что пушкари снарядов пожалели. А с ранеными ничорта не вышло все одно. Едва начали шебуршать санитары — по ним, да по тем, кто к телегам полез — застучали выстрелы. Побили немногих, все ж били издаля, из-за речки, но прибежали все обратно. Ох, какое же возмущение поднялось! Что, мол, не по правилам, и всяко, и разно. Лейтенант даже парламентера решил отправить. Но когда по парламентеру стали стрелять с нескольких стволов сразу — от этой идеи отказался.

Тут случилась некоторая, так сказать, 'атака' вражеская. Ну, или нам так показалось, что атака — пошли цепью солдатики от дальнего леска. Наверное, они просто решили поближе перебраться, а не совсем уж в атаку. По-моему, кавалеристы, драгуны, далековато, но солнце подсвечивает, форму хорошо видать. Наверное, просто сжимали кольцо планомерно. Уплотняясь. Да только кто-то не выдержал и пальнул из наших, ну и началось. В общем, атаку доблестно отразили, и даром, что я носился ужом по скороварке, пиная своих, и запрещая стрелять — но боекомплекта пожгли изрядно. Естественно — впустую. Ну-ка, постреляйте, например, с калашникова на километр, одиночными — каково?

Зато на лейтенанта наша боевая мощь произвела столь неизгладимое впечатление, что он, учитывая пару, пока бесполезно лопнувших в высоте шрапнелей, немедленно приказал строиться для атаки. И мы построились.

То, что было дальше, я видел только в каком-то старом фильме про Фрунзе, кажется. Впереди шли мы, лейтенант быстро вспомнил, кто тут воины, а кто штрафная сволочь. За нами — музыка. И за ней, под марш — остальные. Как в кино, только уже мне, и страшно очень.

На наше счастье, у валашцев было совсем мало сил. Окружить они нас смогли едва полуэскадроном. А нас набралось человек двести — и прорвать жидкую ниточку оцепления нам труда бы не составило. Но прорывать не пришлось — они просто разбежались по сторонам, давая нам дорогу.

И мы пошли по этой дороге.

А они сыпали по нам с флангов пулями.

Это было даже и не страшно, но тоскливо. Мы шли и шли, а по нам стреляли и стреляли. Хорошо хоть, храбрые свиррцы, как только стало ясно, что атака не нужна, по молодецкой команде лейтенанта нас обогнали и продолжили стремительно наступать на врага. А мы, с музыкой, остались в арьергарде, и таким образом — в облаке пыли снова. Потому по нам все же меньше стреляли. Точнее, стреляли-то, может, и столько же, а попадали куда реже.

Впрочем, и по пехоте впереди попадали не столь часто — не считал, но на дороге валялось десятка два-три за всю время. Мы потеряли троих наших — всех во фланговых дозорах — опасался я, что попробуют поближе подойти, или атаковать с коняшек прямо. Обошлось. Драгуны на рожон не лезли, на лошадках они, посменно, просто обгоняли нас, и снова сыпали пулями, не подставляясь особо. Хорошо хоть, они, во избежание дружественных перелетов, наверное, не приближались ближе километра, и огонь был не столь действенный. Еще двоих потеряли музыканты — барабанщика, и, к сожалению, сержанта. Его пробило с плеча и прямо до сердца, наверное — как подбежал на окрик музыкантов — а он уже мертв, глаза мутные и кровь со рта тоненько. Приказал прекратить музыку, и дальше шли уже как есть. Музыканты зачехлили свои самовары, и шли встроившись прямо в наши ряды. На удивление, уцелела одна наша повозка, на второй поранило лошадь, и ее бросили. И еще одна повозка, из полковых, тоже еще плелась впереди. Драгуны вскоре, должно быть, расстреляв боезапас, отстали, и лишь контролировали, как и утром, разъездами на пределе видимости.

Таким образом, мы и вышли часам к шести обратно к городку.

* * *

Остановились мы километрах в полутора от городка, мы вообще просто "ткнулись в задний бампер" полковой телеги, нам даже никто команду не передал. Я тут же приказал своим занять позиции по флангам и тылу и вести наблюдение. Примкнувшие к нам меломаньяки подчинились в общем строю. И только через несколько минут явился к нам лейтенант-полковник собственной персоной. Уже очень сильно нахрабренный, даже немного покачивался. Какой еще молодой, а такой перспективный! Скоро генералом будет. Может быть.

— Тааак! ...Мааалчать! А ну, шваль штрафная! Стааа-а-на-вись! — зычно проорал отец-командир. Потом, сообразив, наверное, наорал на меня: — Ты! Сволочь! Строй быссстра сваих ушлепков! Расстреляю через аднаво!

— Становись! Осмелюсь доложить, господин лейтенант. В отсутствие моего командира, капитана Кане, расстреливать штрафников господина барона, да продлятся его дни и слава, имею права лишь я один, как командир штрафного взвода.

— Штааа? Да я... — но лейтенант-полковник все же не настолько еще охрабрел, чтобы не сообразить, какого косяка он чуть не спорол. Расстрелять штрафника кому-то со стороны, конечно, можно. Но это означает очень серьезную ответственность — вроде как ты такое изладив — подменяешь собой власть барона. Оно вроде как и можно, но вот только отвечать придется по полной. И можно даже самому не попасть в штрафники — а сразу под кожаный воротник. Например, если окажется, что расстрелял без причины, просто так. Потому летеха сдался малость, и просто проворчал что-то матерное. Потом осмотрел нас, и выдал: — Итак, слушай приказ, сволота! Вперед марш, и провести разведку в городе! Быстро! Выпалнять приказ!

— Есть! — а что еще сказать — вот за отказ выполнять приказ — можно стрелять не заботясь ни о чем особо. Но все ж мы тоже не такие лохи — Какими силами прикажете разведывать? Какой срок на выполнение задачи, господин лейтенант?

— А... — командир немного растерялся, а ведь я еще только начал уточнять боевую задачу, да и то сказать, не начинал. Задумался, машинально потянулся к фляжке, потеребил ее, и выдал: — На твое усмотрение. И чтобы быстро! Час вам на все!

— Есть! — крикнул ему уже в спину. Так-то лучше.

Ну, что ж. Час. За час от силы до окраины добежать, да и обратно. Но приказ есть приказ, выполнять надо. А то расстреляют — и меня и всех остальных.

— Добровольцы есть? Двое — ну, а как еще? Не всем же переть туда, тем более понятна заминка и опасения лейтенанта — в городке, точнее его остатках, еще дымящихся — ни движения. А там, по идее должны быть наши — штурмовики, штабные, минометчики. И орудийную стрельбу должны были слышать, и нас уже могли разглядеть. Ан — тишина.

Вышли несколько сразу.

На тебе — Боров. Тоже мне, герой. И конопатый, Петер его звать, кажется. Ну, это понятно, взыскание решил искупить. Придурок, лучше бы у кого из убитых по дороге флягу подрезал. Остальных не помню никак ничем особым. Да еще музыкантов двое. Вот один-то из них и вышел на шаг

— Разрешите, господин взводный? — эвон как, взводный, а не по званию — вроде как подчеркивая, что они у нас во взводе временно... хорошо, послушаем — киваю ему одобрительно — Так это... разрешите мы с товарищем, на лошадях, с телег распрягши — туда, и назад, а там посмотрим?

— Седел же нету, как вы на них?

— Нам без надобности, мы умеючи, нам не в бой скакать чай, и не галопом — доедем потихоньку.

— Есть, есть седло, вашбродь ! Господина капитана, старое, оне приказали выкинуть, но я не успел!— это Перек, метнулся к своей телеге и тащит уже в руках седло с запчастями. Не успел... Продать барыгам ты его не успел, ну да ладно.

— Гм... одно седло... да и отдадут ли полковые лошадь...

— Не надо их лошадь брать, вашбродь — это другой обозник вышел — Осмелюсь сказать: пораненая она у них. Я видел. Им бы ее оставить тоже, она ж помрет так скоро, все одно еле тащит уже.

— Хм... — я давно примечал, он, этот обозник, кажется, Бирэ его звать, больно уж лошадей любит. Больше, чем людей. И лошадь чуть пораненную бросил, с телегой вместе — однако ж распрячь успел... Нажаловаться на него потом? Или... да и чорт с ним, делу не вредит, а сейчас нам лишняя телега с раненой лошадью только бы мешала. Ладно, демоны с ним, что дальше-то? — Как вы на одной лошади, пусть и с седлом?

— А ничего, вашбродь. Разрешите, я тогда один гляну? Я мигом.

— Ну.. Изволь. Только... глянь, но так, как надо — стоит он рядом, впереди от всех, и чуть наклонившись, я тихо добавляю — Не лежит что-то у мине душа в ций городок идти. Сдается мине, шо мы уси на кануне грандиозного шухеру, смекаешь? Не так чтоб врать надо, но...

— Есть, вашбродь. Сам не хочу туда — тихо отвечает мне солдат — Сделаем, в лучшем виде. Ну, то есть, постараюсь.

* * *

К объявленному сроку я встречаю музыканта, целого и невредимого, в голове отдыхающей колонны. Герои даже охранением не озаботились, и то, что вокруг довольно-таки открытая местность — вовсе не повод. Удивительной храбрости воины. Спешившись, музыкант сначала докладывает, потом вместе подходим к усиленно полирующему в компании сержантов флягу лейтенант-полковнику.

— Разрешите доложить, господин лейтенант! Задание выполнено! Разведка проведена! Наших частей в городе нет, много следов присутствия противника. Очень велика вероятность засад...

— Штааа? Малчать. Тьфу. — ого, кажется, я степень храбрости лейтенанта недооценил — Так... Какие там еще сле... следы? Засс...сады? Плевать! Вперед! Встали, встали все! Вперед! Что ты врешь, стервец, как ты мог успеть все там осмотреть? Наши там, они ждут нас там! Вперед!

Твою ж мать... Я обескуражено кошусь на музыканта, то только открывает рот, и я только успеваю подумать — что перечить лейту сейчас не лучшая идея — есть приказ, и тот вполне в праве, а насчет благоразумия... в нем уже столько плещется...

— А вы! — в меня нацеливается выписывающий немалую амплитуду палец лейтенанта — Вся ваша банда... остаетесь прикрывать наш тыл! Ха! И посмейте только сбежать — расстреляю, каждого, лично!

— Есть, господин лейтенант — я даже не знаю, расстроился я, или огорчился, от столь внезапного счастья — До каких пор прикажете держать оборону?

— А? А, держать... до вечера! — и лейтенант машет рукой — пшли, мол, вон отсюда. Мы уже отходим, как он спохватывается, и радует новыми приказами — отбирает лошадку для себя, и требует музыкантов идти впереди колонны с музыкой.

Лошадь приходится отдать, на вопрос, как тащить телегу — естественно получаю порцию матюгов и пояснение — руками, впрячься и тащить. Или бросить, но капитану доложат. Сука. Музыкант исподлобья глядя, заявляет, что после марша их инструмент забит пылью и раньше чем через три часа готов быть не может. Лейт тут же взбешивается, и велит музыкантам держать оборону вместе с нами.

Возвращаемся злющие, тут же всем выдаю люлей. Еще радость — лошадка таки издохла, полковая. То есть, может еще и не, но упала на коленки, и не встает. Бирэ вокруг суетится, по-моему, чуть не плачет. Приходится его матернуть, чтоб в строй стал. А пехота уже пошла, повалила в спаленный городок. Изложив всем неожиданную радость, велю таки выпутать несчастную копытную, и откатить телегу, поставив поперек дороги. Вторую рядом с промежутком. Тенты растянуть, ну и залечь всем, готовясь к бою. И не только на запад, но и обратно на восток, к городку. Музыкант всячески уверяет, что чуял, будто за ним смотрел кто, и вообще 'слишком тихо все'. И все бурчит, что мол, он не только музыку дудеть умеет, но и побывал и повидал, и такие вещи знает. Провел перекличку, посчитались — патронов у нас много, даже с избытком, потому что ящик с патронами в полковой телеге оказался. Ее мы все одно не потащим — лейтенант мне только об нашей телеге выразился. Да и ее я могу, в общем-то, бросить. Это уж дело такое — не оружие бросать, да и лошадь у меня забрали. А по Уставу, например — если у артиллеристов лошади побиты и враг наступает, помощи нет — и то можно бросать орудия, правда — сняв замки, или приведя в негодность полную.

Ну, в общем, все обустроили, сидим, ждем. Солнышко клонится — часа три еще до темноты досидеть. Под тентами — не особо и припекает, даже как-то уютно. Приказал пожрать достать.

— Рази ж можно, вашбродь — перед боем-то, пузо набивать? — укоризненно даже эдак спрашивает Перек — А мало ли... отведи Боги, конечно...

— А я никого не неволю — отвечаю ему, в пасть вяленое мясо запихивая — кто не хочет — может не жрать, его дело. Только, сдается мне — все одно, если кто штык, али пулю, в пузо словит — все одно ему дорога на тот берег. Не дотащим мы его до лекарей, да, сдается мне — и тащить не станем. А без лекарей, что с сытым пузом, что с пустым — сдохнешь все одно от раны. Так что — сам-каждый выбирай, как ему на смерть идти, если придется — сытому, али с голодухи. Я, например, мало того, что помирать не собираюсь, так еще и голодным быть не хочу. А вы сами решайте. Есть — разрешаю, приказать — не стану.