Была какая-то странная нотка в его голосе, но я, повернув голову, не смогла разглядеть его в темноте позади меня. Вместо этого, я протянула руку назад и коснулась его ноги, которая все еще лежала поверх моей. Даже расслабленная, нога была жесткой: длинная изящная мышца, выпуклая под моими пальцами.
— Я с тобой, — сказала я, и его рука вдруг сжалась вокруг меня.
* * *
Я УСЛЫШАЛА, как у него перехватило дыхание в горле, и моя рука сжала его бедро.
— Что такое? — сказала я.
Он сделал глубокий вдох, но ответил не сразу. Я почувствовала, как он немного отодвинулся назад и поискал что-то под подушкой. Затем его рука снова обняла меня, но, на этот раз, в поисках моей руки, что лежала на его бедре. Его пальцы свернулись в моих, и я почувствовала, как он положил в мою руку маленький твердый скругленный предмет.
Было слышно, как он сглотнул.
Камень, каким бы он ни был, казался слегка теплым на ощупь. Большим пальцем я медленно провела по нему. Какой-то необработанный камень, неизвестный, но довольно большой, размером с фалангу пальца.
— Джейми... — сказала я, чувствуя, как сдавило горло.
— Я люблю тебя, — сказал он так тихо, что я почти не расслышала его, несмотря на то, что мы были близко.
Мгновение я лежала неподвижно, чувствуя, как камень нагревается в моей ладони. Конечно же, это воображение создавало ощущение того, что он пульсирует одновременно с ударами моего сердца. Где же он взял его?
Потом я пошевелилась — не внезапно, но намеренно, мое тело медленно отделилось от Джейми. Чувствуя, как кружится голова, я встала и пересекла комнату. Открыла окно и почувствовала резкое прикосновение осеннего ветра к моей обнаженной, согретой постелью коже. Я отвела руку назад и бросила камень в ночь.
Потом я вернулась в кровать, увидев темную массу его волос на подушке и сияющие в свете луны глаза.
— И я люблю тебя, — прошептала я и, скользнув под простыню рядом с ним, обняла его, прижимаясь к нему близко-близко. Он был теплее, чем тот камень, гораздо теплее, и его сердце билось в такт с моим.
— Знаешь, я не такой храбрый, как раньше, — сказал он тихо. — Не настолько храбрый, чтобы жить без тебя снова.
Но достаточно храбрый, чтобы попытаться.
Я притянула его голову к себе, приглаживая его взъерошенные волосы, одновременно жесткие и мягкие, живые под моими пальцами.
— Положи свою голову, милый, — сказала я тихо. — Рассвет еще не скоро.
ГЛАВА 120. ЕСЛИ ТОЛЬКО РАДИ МЕНЯ.
НЕБО УГРОЖАЛО ДОЖДЕМ, оно было плоским, цвета олова, и ветер, бряцая листьями, как саблями, порывами пролетал сквозь пальмы. Внизу, в дебрях приливного леса, возле ручья неясно вырисовывались четыре камня.
— "Я — жена лэрда Балнэйн", — рядом со мной прошептала Брианна. — "Феи снова похитили меня", — она прижимала Аманду к груди и была такой бледной, что даже ее губы побелели.
Мы уже попрощались. Мне кажется, мы говорили наше "Прощай!" с того самого дня, когда я впервые прижала стетоскоп к сердечку Мэнди. Но Брианна повернулась и, с Мэнди на руках, кинулась к Джейми, который прижал ее к своему сердцу так крепко, что мне показалось, один из них сломается.
Потом, в облаке плаща и распущенных волос, она подлетела ко мне, и я ощутила ее ледяное лицо, когда наши слезы смешались на моей коже.
— Я люблю тебя, мама! Я люблю тебя! — отчаянно твердила она, затем повернулась, и, больше не оглядываясь, начала выполнять ту последовательность шагов, которую описал Доннер, тихо приговаривая нужные слова. Направо по кругу, между двух камней, по кругу налево и назад, сквозь центр, а потом, слева от самого большого камня.
Я ждала этого и, когда она начала выполнять ритуал, побежала прочь от камней, остановившись, как я думала, на безопасном расстоянии. Не тут-то было. Их звук — на этот раз грохот, вместо криков — прогремел сквозь меня, остановив дыхание и почти сердце. Широкое кольцо боли сжалось вокруг груди, и я упала на колени, качающаяся и беспомощная.
Они исчезли. Я наблюдала, как Джейми и Роджер подбежали проверить, с ужасом ожидая увидеть тела, и, когда не обнаружили их, почувствовали одновременно радость и опустошение. Мне было плохо видно — зрение расплывалось и мерцало, то проясняясь, то заволакиваясь, — но мне и не нужно было. Я и так, из-за огромной дыры в моем сердце, знала, что они ушли.
* * *
— ДВОЕ УШЛИ, — прошептал Роджер. Его голос был не более чем слабый сип, и он с силой прочистил горло. — Джеремайя, — он посмотрел вниз на Джемми, который, услышав свое полное имя, моргнул, вытянулся во весь свой рост и шмыгнул носом. — Ты знаешь, зачем мы здесь, так? — Джем кивнул, хотя и бросил испуганный взгляд в сторону стоячего камня, где только что исчезли его мать и малышка-сестра. Он с трудом сглотнул и вытер слезы со своих щек. — Что ж, — Роджер протянул руку и нежно опустил ее на голову Джемми. — Знай, mo mac, я буду любить тебя всю свою жизнь, и никогда тебя не забуду. Но то, что мы делаем — чудовищная вещь, и тебе нет необходимости идти со мной. Ты можешь остаться со своим дедушкой и бабушкой Клэр, и это будет правильно.
— И я... Я больше никогда не увижу маму? — глаза Джемми были огромными, и он не мог оторвать взгляда от камней.
— Я не знаю, — сказал Роджер, и мне были видны слезы, с которыми он сам боролся, они слышались и в его сдавленном голосе. Он тоже не знал, увидит ли он Брианну снова, или малышку Мэнди. — Возможно... возможно, нет.
Джейми посмотрел на Джема, который с испугом, замешательством и тоской на лице переводил взгляд с отца на деда, прижимаясь к его руке.
— Если однажды, a bhailach, — сказал Джейми спокойно, — ты повстречаешь очень большую мышь, которую зовут Майкл, скажи ему, что твой дед выражает свое почтение, — он разжал руку, отпуская его, и кивнул в сторону Роджера.
Мгновение Джем стоял и смотрел, потом, оттолкнувшись так, что песок вылетал из-под его ботинок, рванул к Роджеру. Он кинулся в объятия отца, обхватив его за шею, и Роджер, бросив на нас прощальный взгляд, повернулся и шагнул за камень. Все в моей голове взорвалось огнем.
Медленно, непередаваемо долгое время спустя, я приходила в себя, возвращаясь на землю с облаков осколками, как льдинки градин. Я поняла, что лежу на земле, а моя голова — на коленях у Джейми. И услышала, как он тихо говорит, то ли себе, то ли мне:
— Ради тебя, я смогу продолжить... ради себя одного... я бы не стал.
ГЛАВА 121. ЧЕРЕЗ ПРОПАСТЬ.
ТРИ НОЧИ СПУСТЯ, я очнулась от беспокойного сна в гостинице в Уилмингтоне, мое горло пересохло от соленого бекона, съеденного в обеденном рагу. Привстав, чтобы найти воды, я обнаружила себя в одиночестве — лунный свет через окно выбеливал пустую подушку рядом со мной.
Я нашла Джейми снаружи, за гостиницей, его ночная рубашка бледнела пятном в темноте внутреннего дворика. Он сидел на земле, прислонившись спиной к бревну для рубки дров и обхватив руками колени.
Он не заговорил, когда я подошла к нему, но повернул голову, и тело сместилось в молчаливом приглашении. Я села на бревно позади него, и он откинул голову на мое бедро с длинным, глубоким вздохом.
— Не спится? — я мягко прикоснулась к нему, отводя назад волосы с лица. Он лег спать, не связав их, и сейчас они ниспадали на его плечи густыми непослушными локонами, спутанными после сна.
— Нет, я спал, — сказал он тихо. Его глаза были открыты и смотрели вверх на большую, полную на три четверти, золотую луну над осинами вблизи гостиницы. — Мне приснился сон.
— Кошмар? — он видел их реже теперь, но иногда они приходили: кровавые воспоминания о Каллодене, о бесполезных смертях и убийствах; тюремные сны о голоде и лишениях, а иногда, очень редко, Джек Рэндалл возвращался к нему во сне с любовной жестокостью. Такие сны всегда срывали его с постели, и он бродил взад и вперед часами, пока изнеможение не очищало его от видений. Но ничего такого не снилось ему со времен моста Мурс Крик.
— Нет, — сказал он наполовину удивленно. — Совсем нет. Мне снился сон о ней — нашей девочке, и о детках.
Мое сердце странно ёкнуло от неожиданности и чего-то еще, что почти могло быть завистью.
— Тебе приснилась Брианна и дети? Что случилось?
Он улыбался, и его лицо было спокойным и отрешенным в лунном свете, как будто он все еще видел перед собой частицу того сна.
— Все хорошо, — сказал он, — они в безопасности. Я видел их в городе, он был похож на Инвернесс, но выглядел как-то иначе. Они поднялись по ступенькам к дому — Роджер Мак был с ними, — добавил он. — Они постучали, и дверь открыла маленькая женщина с каштановыми волосами. Она засмеялась от радости, увидев их, и пригласила войти, и они прошли в коридор с какими-то странными штуками, похожими на чаши, свисающими с потолка. Потом они были в комнате с диванами и стульями, и в этой комнате были огромные окна во всю стену, от пола до самого потолка, и полуденное солнце лилось сквозь них, загораясь ярким огнем на волосах Брианны и заставляя малышку Мэнди плакать, когда свет попадал ей в глазки.
— Они... кто-нибудь из них называл женщину с каштановыми волосами по имени? — спросила я, и мое сердце забилось быстрее.
Он нахмурился, лунный свет выделил крест между переносицей и бровями.
— Да, называли, — сказал он. — Я только не могу... о да, Роджер Мак назвал ее Фионой.
— Вот как? — сказала я. Мои руки лежали на его плечах, и во рту было в сто раз суше, нежели когда я проснулась. Ночь была прохладной, но недостаточно холодной, чтобы объяснить температуру моих ладоней.
На протяжении многих лет нашего брака я рассказывала Джейми об огромном количестве вещей из моего времени. О поездах, самолетах и автомобилях, войнах и водопроводе. Но я была почти уверена, что никогда не говорила ему о том, как выглядел кабинет пастора в доме, в котором рос Роджер у своего приемного отца.
Комната со стеклянной стеной, похожей на витрину, приспособленную Преподобным под свое хобби, живопись. Длинный коридор в доме пастора, оснащенный старомодными светильниками, по форме напоминающими подвесные чаши. И я знала, что никогда не рассказывала Джейми о последней домохозяйке Преподобного, девушке по имени Фиона с темными вьющимися волосами.
— Они были счастливы? — наконец спросила я, очень тихо.
— Да. Брианна и парень, на их лицах был словно оттенок печали, но я видел, несмотря ни на что, они были рады. Все они сели обедать: Брианна и парень сели рядом, прижавшись друг к другу, и малыш Джемми набивал рот тортом с кремом, — он улыбался картинке, которую видел, и его зубы мельком блеснули в темноте. — О, и последнее... как раз, перед тем, как я проснулся... малыш Джем как всегда принялся устраивать беспорядок, брал вещи и ставил их обратно. Там был... предмет... на столе. Я не могу сказать, что это было, я никогда не видел подобного.
Он поднял руки на расстоянии около шести дюймов друг от друга, хмуро глядя на них.
— Должно быть, вот такой ширины, и чуть большей длины — что-то вроде коробки, возможно, только немного... горбатой.
— Горбатой? — спросила я, ломая голову, что же это могло быть.
— Да, и сверху находилась штука, наподобие небольшой палки, только с закруглениями на обоих концах, и эта палка была связана с коробкой каким-то черным шнуром, скрученным, как поросячий хвостик. Джем увидел ее, протянул руку и сказал: "Я хочу поговорить с дедушкой". А потом я проснулся.
Он запрокинул голову так, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Ты знаешь, что это была за вещь, Сассенах? Она не похожа ни на что из того, что я когда-либо видел.
Прилетевший осенний ветер шуршал вниз по холму, сухие листья спешили своей дорогой, быстрые и легкие, как шаги призрака, и я почувствовала, как поднимаются волосы на затылке и предплечьях.
— Да, я знаю, — сказала я. — Я знаю, что рассказывала тебе о ней, но, между тем, я не думала, что когда-нибудь описывала ее детально, не более чем в общих чертах, — я прочистила горло. — Эта вещь называется телефон.
ГЛАВА 122. ХРАНИТЕЛЬ.
СТОЯЛ НОЯБРЬ. Цветов уже не было, но кусты остролиста блестели темно-зелеными листьями, и ягоды на них начали созревать. Я осторожно срезала несколько колючих веточек, добавила мягкую ветвь ели для аромата и поднялась по крутой тропинке к небольшому кладбищу.
Я ходила туда каждую неделю, чтобы оставить какой-нибудь небольшой поминальный знак на могиле Мальвы и прочитать молитву. Она и ее ребенок были похоронены здесь, но на их могиле не было пирамиды из камней — ее отец не захотел принять этот языческий обычай, но люди приходили сюда и оставляли камни — в знак памяти. Это немного утешало меня — я видела, что были и другие, кто помнил ее.
Я резко остановилась в начале тропы, увидев, что какой-то молодой человек стоит на коленях у ее могилы. До меня донеслось его тихое, настойчивое бормотание, и в тот момент, когда я уже повернулась чтобы уйти, он поднял голову, на которой ветер растрепал короткие взлохмаченные волосы, похожие на перья совы. Это был Алан Кристи.
Он тоже заметил меня и застыл. Мне ничего не оставалось, как подойти и поговорить с ним, что я и сделала.
— Мистер Кристи, — сказала я, и слова прозвучали как-то очень странно из моих уст. Так я называла его отца. — Сожалею о вашей потере.
Он смотрел на меня невидящим взглядом, но потом какое-то осознание, казалось, шевельнулось в его глазах — серых, обрамленных черными ресницами — таких же, как у его отца и сестры. Они были воспалены от недостатка сна и пролитых слез, судя по ужасным пятнам под ними.
— Да, — проговорил он. — Моя потеря. Да.
Я обошла его, чтобы положить свой хвойный букет, и с внезапно нахлынувшей тревогой увидела, что на земле возле него лежит пистоль — с взведенным курком и вставленным запалом.
— Где ты был? — спросила я так безмятежно, как только возможно, учитывая обстоятельства. — Мы потеряли тебя.
Он пожал плечами, словно и правда не имело значения, где он был, а может быть, и действительно это было не важно. На меня он больше не смотрел. Его взгляд был устремлен на камень, который мы поместили в изголовье могилы.
— В разных местах, — сказал он неопределенно. — Но я должен был вернуться, — он чуть отвернулся, явно намекая, что хочет, чтобы я ушла. Вместо этого я приподняла свои юбки и осторожно опустилась на колени рядом с ним. Я подумала, что он вряд ли пустит себе пулю в лоб в моем присутствии. Я понятия не имела, что делать, кроме как попытаться заставить его поговорить со мной и надеяться, что придет кто-то еще.
— Мы рады, что ты вернулся домой, — сказала я, стараясь придать голосу непринужденную интонацию.
— Да, — слабо проговорил он. И снова его глаза остановились на надгробии. — Я должен был вернуться, — его рука потянулась к пистолю, и я схватила ее, напугав его.
— Знаю, ты очень любил свою сестру, — сказала я. — Это стало для тебя страшным потрясением, я знаю, — что, что же сказать еще? Должно же быть что-то еще, что можно сказать человеку, замышляющему самоубийство, я знала, но что именно? — Твоя жизнь имеет значение, — эти же слова я сказала и Тому Кристи, который ответил только: "Если бы она не была ценной, все это ничего бы не значило". Но как я должна убедить в этом его сына? — Ваш отец любил вас обоих, — проговорила я, раздумывая в то же время о том, знал ли Алан о том, что сделал его отец.
