Демон шарлатана. Часть первая.

— Воля — это стремление и умение достигать желаемого. Если ты ничего не хочешь, то и воли у тебя нет, так что бросай выражаться внутренне противоречивыми фразами. Сам недавно защищал логику.

Мне хватило наглости возразить, что я волен противоречить самому себе, но суккуба это не впечатлило. Демоница внезапно проявила упорство и весьма жестко осудила мою беспечность. По её словам, человек, не стремящийся к возвеличиванию своих потребностей, довольствующий настоящим и оставляющий возможность преобразования мира другим силам, не более чем животное.

— Они питаются продуктами, приготовленными другими людьми, пользуются чужими изобретениями и технологиями, даже мысли свои заимствуют: семья, работа, страна, дом, пища; бездарные твари, лишенные творческой искры, называют это естественными потребностями. И они правы, ведь для животных нет иных потребностей, кроме потребления и поглощения, только жрать и не производить ничего, кроме навоза, — вот удел зверей. Считая себя важными, они, по сути, являются машинами по переработке чужого труда в дерьмо; умеют только переваривать: еду или идеи — неважно. И ты пока что один из них — скот, щиплющий траву на склоне мироздания. Что ты создал? Чему дал жизнь? И я не говорю о продолжении рода, ибо оно есть мерзкая ошибка: будь ты хоть отцом целого выводка, дети вырастут и без тебя, даже раньше поймут, какая помойка этот мир. Я говорю о плодах ума, которым ты по воле хаоса наделен: что нового породило твоё великое воображение? Разум каждого человека невероятно могущественен, способен подменить собой целый мир; а твой выделяется даже на столь ярком фоне. Но как ты его применяешь? Для мелкого обмана, шуток и самоизоляции. Проснись! Вселенная — это гигантская коробка с подарками, надо только открыть её, и дары природы сами падут к твоим ногам. Хочешь быть бессмертным драконом? Ты можешь им стать! Уже сейчас ты способен увидеть путь к осуществлению своей мечты, ведь всё начинается с фантазии, игры воображения. Позволь своим желаниям вести тебя!

Злая откровенность, с коей говорила демоница, тронула моё сердце. Остановившись в гибком потоке людей, огибающем нас, как ручей обходит камень, мы смотрели в глаза друг другу, почти соприкасаясь лбами и носами.

— Не могу понять, — медленно заговорил я. — Ты демон страсти или прогресса?

— Они едины. И поверь, ты сполна это ощутишь, когда поддашься мне и примешься за дело. Я утолю все твои порочные страсти и распалю те, чей жар нельзя потушить, не изменив мир.

— Ты не всадник Апокалипсиса. И даже не суккуб. Ты муза, — подобрал я верное сравнение и удивился, как мог не понять этого раньше.

— Нет, милый, — сверкнула белыми зубами моя мечта. — Музы не спят со своими поэтами. Тебе повезло больше.

— Но ради чего всё это? Я имею в виду — для тебя. Чего ты сама хочешь?

— Хватит донимать меня вопросами, — отмахнулась демоница. — Слушай свои желания, а не мои. Я лишь часть тебя.

— То есть, — поразмыслив, предположил я, — мои действия в настоящую минуту можно считать проявлением нарциссизма?

И поцеловал суккуба. Да, это случалось всё чаще, но это чертовски приятное занятие, и не вижу ничего плохого в повторении снова и снова.

Наверное, окружающим людям в те двадцать секунд я казался страннее, чем когда-либо.

"Да вообще к черту их. Я просто целую невидимого демона посреди улицы в ответ на призыв следовать страстям. Ничего такого, о чем стоит рассказывать в новостях", — пронеслось в моей голове.

— Это прекрасно, — шепнула дьяволица, оторвавшись от моих губ. — Но я хочу услышать твою ответную речь. Говори. И пусть дураки, что бранят, не понимая твоих действий, тебя не стесняют.

Я закрыл глаза и прислушался к своим мыслям. Они всегда звучали во мне, каждую минуту жизни, гудением великого роя. Чтобы говорить без запинки, надо просто выпустить их, направить вовне.

— Мне наплевать на собственную жизнь. Абсолютно. Меня ни капельки не беспокоит, что со мной будет завтра и уж тем более послезавтра. Буду ли я жив, мертв, здоров или болен — мне безразлично. Я не дурак, и вижу, что почти у всех людей иное отношение к себе. Вероятно, у них есть какие-то причины считать свои жизни ценными, не знаю. Себе я таких причин не нахожу.

Я и прежде обдумывал это. Даже чуть не покончил с собой дважды — если тебя, моя муза, это убедит, что я серьезно подошёл к проблеме. Факт отсутствия объективного смысла у моей жизни неоспорим. Никакие внешние условия не оправдывают и не поощряют бытия такого существа как я. Напротив, внешний мир определенно стремится меня уничтожить (взять хотя бы голод и жажду — я вынужден каждый день бороться за жизнь). Более того, ему это неизбежно удастся, ибо я, очевидно, смертен.

И даже если какие-то бредни о посмертном существовании соответствуют действительности, осмысленности моему бытию это не придаст — лишь растянет меня во времени.

Словом, сама по себе жизнь для меня не представляет ценности.

Но моя жизнь — это нечто большее, чем просто метаболизм. Синергия процессов жизнедеятельности порождает во мне желания, порой явно не соответствующие биологической целесообразности. Желание целовать тебя или говорить это — тому примеры.

Но даже если моя воля нацелена на обыденные вещи, еду и питье, женщин и развлечения, субъективно для меня такие желания по своей сути мало отличаются от более, скажем так, возвышенных. Разница лишь в силе желания, в его побуждающей способности. Если следовать желаниям, то жизнь, хотя и не становится осмысленной, все же приобретает некоторую привлекательность. Чем бы ни были обусловлены мои страсти, они у меня уже есть, игнорировать их — значит лгать самому себе.

Нет, я веду свою мысль не к гедонизму. Удовольствие, как награда за исполненное желание, всё-таки уступает по ценности самому желанию. В некотором смысле награда убивает стремление, поскольку она означает завершение его. Во всяком случае, во мне нет жажды именно удовольствия как состояния, оно лишь сопутствует иным достижениям, из чего я делаю вывод, что можно обойтись и без него.

Страдание также не видится мне чем-то существенным. Я не считаю боль необходимой, но жертвовать своими желаниями, чтобы избегать страдания, нахожу глупым. Страсти — это все, что у меня есть. Даже разум лишь обслуживает их, и без моих желаний он был бы бесполезен.

Итак, единственным, что побуждает меня жить, является страсть, острый недостаток в чем-то. Простые желания вроде похоти или голода не могут поддержать моё стремление жить, мой разум отметает их как рекурсивные: "я ем, чтобы завтра поесть снова?" — чушь. Желание обрести некую вещь, овладеть чем-то материальным не менее нелепо, ибо ведет в тупик. Подобные страсти недостаточно сильны, чтобы сопротивляться ради них попыткам мира меня прикончить.

Желание прославиться и обрести признание у людей при должном рассмотрении показалось мне попыткой переложить оценку своей жизни на других. Но какое мне до них дело, и зачем позволять им осуществлять их желания через меня? Это просто бег по кругу.

Единственный человек, который признает и действительно ценит мои желания, это я сам. Следовательно, мои страсти должны быть направлены на него, как бы эгоистично это ни звучало. И основная, та самая жизнеутверждающая страсть должна быть направлена на самого себя, поскольку речь идет именно о моей жизни, о конкретном субъекте, который, с его — моей — точки зрения, обособлен от внешнего мира. Пусть объективно это неверно (я как материальный объект неразрывно связан с другими объектами), но объективизм уже лишил меня шансов отыскать что-то ценное в жизни, посему он сам не имеет ценности.

Только субъективная, сугубо эгоистичная точка зрения придает смысл желанию продолжать жить.

И сущность этой жизненной страсти — в преобразовании. Желать сохранения нынешнего меня абсурдно, поскольку сейчас я ничтожен. Ты верно сказала: я скот. В данном случае субъективные и объективные оценки совпадают, ведь настоящий я даже не может понять, зачем вообще живет. Следовательно, моё желание должно быть направлено на превращение меня в некую личность, способную уже из факта собственного бытия черпать потребность в продолжении такового.

Мне наплевать на собственную жизнь. Поэтому меня не пугает, что нынешний я исчезну в результате этой метаморфозы. Но облик будущего меня определяется не единым желанием преобразования, а всеми моими настоящими страстями, ведь я обоснованно не стану приносить то, что дает мне возможность жить сейчас, в угоду тому, что, возможно, будет жить завтра.

— Я не знаю, как это закончить красиво, поэтому просто закончу.

И я открыл глаза. Зелёное пламя суккуба перекинулось на мои руки, сжимавшие плечи демоницы, и ползло вверх, к моей груди и шее.

— Что это значит?

— Ты принял меня! — в пылающих глазах демона бушевал восторг. — Наконец-то!

Она задрала подбородок к небу и прокричала что-то на незнакомом мне наречии. Огонь к тому времени охватил всё моё тело. Но ничего необычного я не ощущал. Солнце пекло сильнее колдовского пламени.

Мне не хотелось нарушать красоту и торжественность момента, но любопытство в который раз оказалось сильнее вежливости:

— А у меня теперь появятся суперспособности?

Дьявольская улыбка на лице суккуба стала несколько скромнее.

— Прости, что?

— Ну, это ведь слияние, верно? Ты это так называла, я помню. Ты проникаешь в меня, я в тебя, и мы взаимно... о боги, забудь, это прозвучало как сюжет порнофильма. Я переформулирую...

— Не утруждайся, я уловила мысль. Ответ отрицательный. Никакой левитации, чтения мыслей и телекинеза. Ничего из того, что ты мог увидеть в фильмах и прочесть в книгах.

— Только секс?

— Только секс.

— Ладно, — смирился я. — Раньше и с этим были проблемы.

Демоница снова взяла меня под руку, и мы продолжили путь.

— А пауков есть не нужно?

Странно, что никто не услышал страдальческого вздоха моей музы. Новая игра нам понравилась, и всю дорогу я, притворяясь полнейшим инфантом, задавал абсурдные вопросы, вытекающие из сюжетов мирового искусства, а демоница терпеливо, будто молодой учитель нерадивому ученику, разъясняла тонкости подлинной, а не вымышленной одержимости. И хотя ничего нового я не узнал, время за ироничной беседой пролетело весело.

Уже на пороге квартиры демоница спросила, а почему я так решительно отказался остаться у Анжелики. Мой ответ содержал лишь одно слово:

— Суп.

Расстройство сна с самого раннего детства было моим верным спутником. Посему, зная, что спать мне не грозит до рассвета, мать, сварив ближе к вечеру чего-нибудь вкусного, просила меня убрать кастрюлю в холодильник, когда та остынет, и спокойно ложилась спать. Со временем привычка переросла в потребность, и когда я вспомнил, что на плите остался неубранный сосуд с божественным варевом, рефлексы возроптали.

— А я надеялась, что ты хочешь остаться со мной наедине, — угрюмо произнесла демоница, наблюдая, как я проверяю вкус продукта.

— Я хотел ответить так, — прозвучало моё признание, — но решил не лгать без необходимости.

— Тебя в самом деле волнует еда? Серьезно?

Я поставил кастрюлю в холодильник и обернулся к демону.

— Моё тело светится, будто облитое радиоактивными отходами, я вижу Солнце сквозь потолок и разговариваю с неведомым привидением, угрожающим стереть мою личность, если попытаюсь сбежать. Ум подсказывает, что я должен бояться тебя больше ядерной войны, но ничего подобного я не чувствую, ибо испытываю к тебе необоримое влечение, и оттого мой разум в глубочайшем диссонансе. Ты устраиваешь паранормальные шоу для посторонних, а со мной общаешься как дьявол, искушающий мессию. Да, черт подери, суп — это единственное, о чем я могу сейчас думать, ибо отказ от вменяемости в моём положении охренительно уместен. Идиотские шутки, по крайней мере, позволяют мне снять напряжение.

Я раздраженно хлопнул дверцей и сам недоверчиво фыркнул столь наигранному проявлению ребяческого раздражения. Распинаясь про фрустрацию, на деле я не чувствовал ничего. Сердце билось ровно, ни страх, ни сожаление, ни раздражение никак не отзывались во мне. Я чувствовал себя персонажем рассказа Азимова — роботом, у которого отказал блок имитации эмоций. Лишь некое подобие усталости окутывало мои плечи и спину, склоняя к земле.

— Тимур умер. Я на грани исчезновения. Ты до сих пор не ответила ни на один вопрос. У меня нет сил даже на испуг, я вымотан. Твоё тело кажется мне продолжением моего собственного. Я горю, но не чувствую жара. Какие-то психопаты устраивают побоище среди бела дня. Прошу, убеди меня, что это мир свихнулся, а не я.

— Ты слишком часто говоришь "я", — бесстрастно заметила демоница. — Словно между тобой и остальным миром есть явная граница. Не повторяй ошибку глупцов, верящих в свою исключительность — вселенная богаче тебя, ты лишь её грань.

— Не дави на мою самооценку. Я не грань вселенной, не элемент и не огрызок. Мир — это громадный фрактал, и я, будучи его частью, несу в себе отпечаток всего мироздания. Увеличение масштаба не снижает сложность наблюдаемой структуры. Поэтому аргументы в духе "будь скромнее на фоне величия вселенной" — абсурдны, поскольку каждый из нас не проще вселенной в целом.

— Для человеческого разума, — возразила демоница. — А он не является совершенным. Для понимания мира ты вынужден прибегать к выдуманным логическим костылям вроде математики, основанным на вере, что реальные объекты можно уподоблять абстрактным идеям. Совершенный разум, напротив, не нуждается в сравнении реальности со своим пониманием её, а каждый объект рассматривает в его индивидуальности...

— Значит, этот твой совершенный разум бессодержателен, — отрезал я. — Внешнее и внутреннее должны быть подобными, чтобы исследователь не терял связи с реальностью, но не должны быть идентичными — иначе наблюдатель, как анализирующий субъект, перестаёт существовать, растворяясь в клятой нирване. Кстати, надо запомнить, это неплохой аргумент против солипсизма... — Я тряхнул головой. — Однако какого черта мы вообще об этом заговорили? Ты постоянно уводишь разговор в сторону, лишь бы не отвечать на мои вопросы.

— Твой ум перевозбужден.

— Мой ум в порядке. Мне всего лишь нужен ответ на вопрос: ты сама-то знаешь, что ты такое?

Демоница, мгновение назад пытавшаяся меня перебить, застыла.

— Замечательно, — процедил я, оценивая, сколь высока вероятность притворства. — Вижу два варианта: либо ты действительно ничего о себе не знаешь, либо это ещё один способ сбить меня со следа. Предположим, что некоторые мои предыдущие гипотезы верны, и ты кочуешь из разума в разум, частично смешиваясь с личностями носителей. Человеческая память — великая вещь, но едва ли она способна запоминать целые столетия. А раз ты можешь проникать в мозг к людям, то и сама должна иметь сходную структуру, иначе контакт был бы невозможен. Либо речь идет о процессах невообразимой для меня сложности, и тут я ничего не могу понять. Но тогда ты бы не отделывалась молчанием, а могла успокоить меня упрощенной версией. Так что я буду исходить из того, что твоё мышление подобно человеческому. И если ты и вправду живешь сотни лет, то твоя память, если она хотя бы отдаленно похожа на людскую, неизбежно должна терять целые десятилетия воспоминаний при переходе от одного хозяина к другому.