Вооружённые луками, для ближнего боя мидяне имели топоры, булавы, короткие акинаки, а кое-кто — кривые мечи-махайры, распространённые во Фригии. Копьями вооружались лишь азаданы, а потому, втянувшись в драку с македонянами, всадники Фарнабаза стали нести потери, ибо гетайры имели преимущество. Они разили копьями лошадей противника в головы и шеи. Те, спасаясь от смерти, пятились, вставали на дыбы, сбрасывая седоков.

Повторялось конное сражение при Гранике с той разницей, что теперь не македонянам приходилось прорываться несколько десятков шагов по топкому берегу до твёрдой земли.

Впрочем, вскоре рукопашная завязалась по всему фронту. Пифон во главе гипаспистов атаковал вдоль берега и врубился в левое крыло персов (если эту бесформенную толпу можно было так назвать).

Множество воинов уже корчились в агонии под копытами лошадей.

Селевк сразил двоих, после чего копье сломалось, и далее он бился прямым мечом. На шее его гнедой кобылы алела длинная резаная рана. Лошадь храпела и кусалась, а всадник на её спине сидел, как пришитый, но при этом работал мечом с невероятной быстротой. Конский хвост, коим оканчивалась жёсткая щётка гребня на его шлеме, метался из стороны в сторону в причудливом танце, не замирая ни на мгновение.

Селевк непрерывно выкликал имя вражеского военачальника:

— Фарнабаз!

Несмотря на несущийся отовсюду громкий лошадиный храп, крики, лязг и треск, хазарапатиша вызов услышал, но принять не смог: он рубился на другом участке свалки. В воинских искусствах сын Артавазды числился далеко не последним и его чекан уже покраснел от крови македонян, однако, несмотря на успехи отдельных опытных бойцов, мидяне явно терпели поражение. Гетайры Антигона наполовину состояли из эллинов, но выучкой не уступали филипповым. Натаскали их за десятилетие стратеги Одноглазого. Впрочем, Фарнабазу хватило бы удара и меньшей силы. Персы, застигнутые врасплох, сохраняли волю к борьбе совсем недолго, а потом обратились в беспорядочное бегство.

— Стоять, трусливые собаки! — плевался злобой Фарнабаз, выискивая в несущемся перед глазами калейдоскопе лиц вражеского военачальника, — македонянин, подлый убийца! Сразись со мной, если ты мужчина! Не прячься, поганец! Чтоб тебя забрал Ненавистный, чтоб тебя разорвала сотня дэвов!

— Где ты, Фарнабаз?! — кричал Селевк.

— Я отомщу, отомщу! Проклятый явана! — Фарнабаз ловко всадил чекан в шею очередному македонянину, но пока вытаскивал, замешкался и спешенный, потерявший коня гетайр ударил его снизу острым подтоком сломанного копья в грудь, поддев чешую панциря. В то же мгновение копье ещё одного воина вонзилось в грудь лошади хазарапатиши. Та взвилась на дыбы, жалобно заржав.

Фаланга пришла в движение, сбрасывая в реку мечущуюся пехоту врага. В стремительно сгущавшихся сумерках бой превратился в избиение. То тут, то там мелькали дорогие шафрановые плащи "друзей", бивших такабара в спину.

Рать Фарнабаза лихорадочно искала спасения на правом берегу и перегородила реку живой плотиной. От полного уничтожения персов спасла ночь.

Сражение длилось полтора часа. Персы потеряли убитыми около трёх тысяч человек, причём в схватке грудь на грудь погибла лишь десятая часть от этого числа. Остальные — во время бегства, как это обычно и происходит. Сложили головы два байварапатиши. Войско Фарнабаза прекратило своё существование. Македоняне захватили множество пленных, а ещё больше персов просто разбежалось.

Фарнабаза вытащили из-под трупа его лошади. Хазарапатиша ещё был жив, но очень плох. На груди его, чуть выше сердца, чешуя окрасилась бурым, а когда, разрезав ремни, сняли панцирь, стало видно, что вся рубаха насквозь мокрая от пота и крови.

Селевк, не сняв окровавленный, когда-то белоснежный льняной панцирь, склонился над персом. У того вздрогнули веки, он понял, кто перед ним, хотя прежде сына Антиоха никогда не видел.

— Фарнабаз, — заговорил Селевк, — я клянусь тебе, никто из македонян не виновен в смерти твоего брата. Клянусь, мы сделали все, чтобы вы нас выслушали, но великий царь не принял нашего посланника в прошлом году. Не ты ли тому поспособствовал? Боги затуманили твой разум. Поверь, меня вовсе не радует твоя смерть, кровопролития можно было бы избежать. Я не знаю, кто убийца, но нашей вины здесь нет. Ты веришь мне?

Фарнабаз дёрнулся, изо рта хлынула кровь. Он смотрел сквозь Селевка и уже видел сияющий мост Чинвад. Вскоре его глаза застыли.

Селевк поднялся на ноги и огорчённо покачал головой.

— Похороните его достойно, он дрался, как лев. Если хотя бы треть его воинов оказалась такими же храбрецами, нам бы пришлось нелегко. Соберите все начальников, кого удалось пленить. Я хочу допросить их.

Приказ исполнили, но дознание ни к чему не привело. Младшие командиры понимали суть происходящего ещё меньше, чем покойный хазарапатиша, а уж если он, очертя голову, не слушая голос разума, рвался в бой, то и его подчинённые не смогли пролить свет на то, что случилось в Каппадокии более года назад, и почему их предводитель так легко поверил в виновность македонян.

На следующий день, узнав о разгроме, сложили оружие персы, которые остались возле моста. Селевк дал своим воинам однодневную передышку, отправил небольшой отряд сопроводить пленных и захваченный обоз в Анкиру, после чего, не медля более, выступил вглубь Каппадокии.

В дне пути от Газиуры дорогу македонскому войску преградили два десятка всадников. Вперёд выехал вельможа в богатых одеждах, верхом на белоснежной нисейской кобыле, и попросил встречи с военачальником.

Селевк приблизился к персу. Тот заговорил первым.

— Ты, стало быть, доблестный Селевк, сын Антиоха? Я наслышан о тебе. Мы не встречались прежде. Разве что в Киликии, возле реки Сар.

— Едва ли ту встречу нам удалось бы пережить обоим, — сказал Селевк, — мы не столкнулись с тобой в бою.

— Да, это верно. Моё имя — Набарзан, сын Мегабиза. При Адане я командовал конницей моего государя.

— Что ж, радуйся, достойный Набарзан, — усмехнулся Селевк, — что не командовал пехотой. Если не ошибаюсь, никто из её начальников не дожил до вечера того дня?

— Сейчас речь не об этом, — спокойно возразил перс, не выказав и тени неудовольствия.

— О чём же?

— Не в обычае у нас говорить о делах столь поспешно, но я не стану утомлять тебя долгими пространными речами, доблестный сын Антиоха.

— Уж постарайся, — улыбнулся стратег и демонстративно оглянулся на колонну педзетайров, голова которой замерла в ожидании, а хвост продолжал подтягиваться.

— Дело зашло слишком далеко, и я тороплюсь прекратить дальнейшее кровопролитие. Мне уже известно, что ты разгромил несчастного Фарнабаза. Жив ли он?

— Нет, — коротко ответил Селевк.

Набарзан глубоко вздохнул.

— Печальное известие. Бедняга пал жертвой обмана и собственной слепоты, непростительной для того, кто возглавляет хазарапат, "первую тысячу". Сын Артавазды был слишком молод, слишком вспыльчив для этой должности. Его обвели вокруг пальца. Подлый изменник, убийца, ослепил его басней о том, будто его брата убили македоняне. Горячность хазарапатиши стала причиной его гибели.

— Какой убийца? — подался вперёд Селевк.

— Хшатрапава Ариарат, — ответил Набарзан, — это он убил послов.

Селевк минуту молчал, потом оглянулся на Пифона, присутствовавшего при разговоре. Лицо того напряжено, губы поджаты, меж бровями пролегла глубокая складка. Стратег снова повернулся к персу.

— Прошу тебя, продолжай. Что ты знаешь об этом деле?

— С твоего позволения, я опущу подробности того, как мне стало известно имя злодея. Догадываюсь, что тебе сие очень интересно, но тут есть и мои тайны. Скажу лишь, что у меня имеются глаза и уши во многих местах. Так или иначе, я выяснил, кто и зачем подстроил убийство. Ариарат опасался вашего усиления на северном берегу Понта, боялся, что следом вы вторгнитесь в Каппадокию, помнил о той трёпке, что ты задал ему, доблестный сын Антиоха. И, наконец, он не надеялся на помощь хшаятийи. Все это и вынудило его совершить злодейство.

Набарзан замолчал. Селевк ждал продолжения. Пифон не встревал, хотя нетерпеливо ёрзал на конской спине.

— Но справедливость Ахура Мазды восторжествовала! — повысив голос, вновь заговорил Набарзан, — преступник понёс заслуженную кару!

— Где он? — не выдержал Пифон.

Набарзан обернулся к своим и щёлкнул пальцами. К нему подъехал один из всадников и протянул кожаный мешок, в котором, судя по его виду, лежало что-то круглое. Селевк все понял. Пифон все же, тронув пятками бока коня, приблизился и заглянул внутрь. Поморщился.

— Да, это Ариарат.

Селевк молчал, пристально глядя на перса. Наконец, спросил:

— Ты так сетовал о судьбе Фарнабаза... Разве не твой человек предупредил меня о предпринятой им военной хитрости?

— Мой человек? Предупредил тебя? — удивился Набарзан.

Селевк взглянул на Пифона.

— Пусть приведут каппадокийца.

Ждали недолго, Селевк держал Багавира при себе. Ни каппадокиец, ни Набарзан друг друга "не узнали".

— Ты ошибаешься, достойный Селевк. Это не мой человек. Я не хотел сражения и крови, но и не стал бы подставлять Фарнабаза под твой меч. Однако... — Набарзан понизил голос, — я догадываюсь, кто это мог сделать.

— Кто?

— Фарнабаза недолюбливал Мазей. Они соперничали между собой за внимание великого царя.

Багавир при этих словах вздрогнул, что заметил пристально наблюдавший за ним Пифон. Набарзан, поглядывая на своего слугу искоса, дёрнул уголком рта.

Селевк, подумав немного, сказал:

— Так или иначе, это уже не моё дело. Каппадокиец, ты не солгал, и я сдержу своё обещание. Ты получишь обещанную награду и свободу. Но впредь... — добавил стратег негромко, — не попадайся мне на глаза. Я, знаешь ли, не жалую тех, кто подставляет других под меч из корысти. Хотя бы и не своей волей, а по приказу господина.

Стратег обратился к Набарзану.

— Чего желаешь ты, почтенный сын Мегабиза?

— Того же, что и великий царь, — ответил бывший хазарапатиша, — мира между нами.

— Что же, мы все этого хотим. Пусть великий царь пришлёт нового посла. А дабы сократить тому время в пути, я подожду его... — Селевк хищно усмехнулся, — в Газиуре.

— Как тебе будет угодно, — учтиво поклонился Набарзан.

Сейчас он походил на сытого, довольного жизнью кота. Все прошло, как нельзя лучше. Ещё один сын ненавистного Артавазды отправился в Друджо Дману вслед за своим отцом и братом. Хазарапат вновь свободен. Найден "изменник", он понёс "заслуженную кару", лишился головы. Мир с Одноглазым будет восстановлен. Все его, Набарзана, трудами. А что македоняне разметали войско Фарнабаза и теперь займут Газиуру... Что ж, разве заслуги не превышают потерь? Фарнабаз пал жертвой собственной глупости. Все увидят, что он был никудышным военачальником и хазарапатишей. И разве есть при дворе царя царей иной претендент на хазарапат, более достойный, нежели Набарзан? Возвращение будет обставлено, как нельзя лучше. И Мазей ещё скажет своё слово Дарайаваушу, дабы тот совсем позабыл о давней немилости, если, конечно, ещё держит её в своей душе. Да, придётся делиться плодами успеха с Мазеем, без помощи которого провернуть все это было бы невозможно, но то лишь до поры...

— Вперёд! — крикнул Селевк и взмахнул рукой.

Персы посторонились. Колонна македонян снова пришла в движение. Стратег и Пифон немного задержались, глядя на проходящих мимо педзетайров. Селевк пытался осмыслить произошедшее, но в голове варилась настоящая каша. Из мыслей никак не шли слова Пифона:

"У азиатов по-простому ничего не бывает".

Вдруг он вспомнил нечто важное и, хлопнув себя по бедру, повернулся к другу.

— Получается, Лагид ни в чём не виноват, как я с самого начала говорил! Надо немедленно сообщить Антигону. Может случиться непоправимое!

— Гонец не успеет, — покачал головой Пифон, — флот уже должен был выйти в море.

"И вряд ли виновность, либо невиновность Птолемея имеет хоть какое-то значение..."

Селевк его не слушал, отдавал распоряжения. Всю дальнейшую дорогу до Газиуры он оставался задумчив.

Когда вдали уже показались стены города, стратег произнёс:

— Ты знаешь, Пифон, мне сейчас кажется, тот узел в Гордии надо было просто разрубить.

Красные волны

Киликия, устье реки Каликадн

Спускаясь с гор Тавра, река Каликадн в устье своём разделяется на два рукава. Один из них, старый и заболоченный, оканчивается обширным мелководным лиманом, заросшим тростником[79]. Лиман связан с морем и вода в нём солонее, чем в реке, что очень любят фламинго, которых всегда можно встретить в подобных местах. В устье Каликадна их так много, что кажется, будто сама вода здесь окрашена красным.

[79] В настоящее время этот рукав пересох и теперь река Гёксу с лиманом не связана.

Ближе к зиме сюда начнут стягиваться косяки перелётных птиц, превращая лиман в настоящее пернатое царство, но и сейчас, куда не кинь взгляд, всюду он выхватывает не только длинношеих фламинго, но и охотящихся пеликанов, величественно скользящих над водой. А уж крикливых чаек и вовсе видимо-невидимо.

Горы в этом месте довольно далеко отстоят от моря и берег тянется на много стадий плоским, как доска, песчаным пляжем, лишённым растительности. Лишь редкие, выбеленные на солнце валуны и тростник в лимане разбавляли унылое однообразие. Ни деревьев, ни кустов.

Все это голое пространство между новым руслом Кадликадна, питавшим лиман, и старым, почти полностью заросшим, было усеяно сотнями, если не тысячами шатров, ярких и блеклых, одноцветных и вычурно-пёстрых. В полосе прибоя темнели борта вытащенных на берег кораблей. Не меньше их сгрудилось неподалёку от берега на якорях.

Вокруг сновало множество людей. Огромный муравейник, разбуженный первыми лучам вынырнувшего из дымки солнца, пришёл в движение.

Не он один. За мысом Сарпедон ворочалось, просыпаясь, ещё одно многоногое существо, брат-близнец того, что разлеглось в устье реки.

Скрипели канаты, пот градом тек по обнажённым спинам сотен людей, спускавших на воду корабли.

— И-и-и р-раз! Ещё! И-и-и два!

— Х-ха!

Кудрявому пеликану, который летел над лагерем по своим делам, суета двуногих представлялась хаотичной и бессмысленной, вызывала раздражение и страх. За несколько дней, истекших с момента вторжения, те перебили немало его собратьев, потому пеликан старался держаться от людей подальше. И все же его внимание привлекло то, что плавучие острова, прибившиеся к берегу, почти полностью лишись покрывавшего их ещё вчера леса. Кое-где ещё торчали голые стволы, но накануне их было намного больше.

На кораблях убрали мачты. Там, где снять их не представлялось возможным, отвязывали реи с парусами. В бою они будут только мешать, а подтянутые к верхушкам мачт, увеличат их вес. Те могут не выдержать таранного удара.