Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

— Сходим. Обязательно сходим, Устюшка. А сейчас садись, буду учить тебя правильно дышать.

— Дышать?

— Дышать, двигаться, силу свою собирать вот здесь... — сухой старческий палец коснулся лба, потом сердца и солнечного сплетения. — Это не все точки, но начинать с них надо. Научишься, потом по телу силу разгонять будем. И далее...

— Я ее здесь чувствую, — Устя прижала руку к сердцу. Туда, где грело, жгло, пекло...

— Это хорошо. Но мало. Учиться все одно надобно. У тебя одной сила проснулась?

— Вроде бы да.

— Аксинья что?

Устя пожала плечами.

— Я за ней ничего не приметила. А так — кто знает?

— Хорошо. На нее я потом посмотрю. А ты садись ровно, спину выпрями и делай вдох. Вот этим местом, — сухая ладонь легла на живот, показывая, какие мышцы надо напрягать. — На четыре счета. И выдыхать так же будешь. Будешь сейчас сидеть и дышать, поняла?

Устя кивнула. И закрыв глаза, сделала первый правильный вдох.

Учиться.

В этот раз она не останется безоружной!

* * *

У царицы Любавы слово с делом не расходилось. И сына, который заглянул в терема, она поймала мгновенно.

Как тут не поймать, когда о каждом его шаге сорок человек доложат? А еще сорок просто добежать не успеют. Это ж дворец, здесь на каждом шагу слуги, холопы, стражники...

Фёдор как раз две мошны собрал для сестер Элизы, как к нему матушка пришла.

Сама пожаловала. Не к себе позвала, лично явилась.

— Феденька, сыночек любимый!

Фёдор обернулся к матери, и заулыбался.

Любит его матушка. Любит. И он ее — тоже.

— Маменька.

Чтобы поцеловать чадушко, Любаве пришлось на цыпочки встать, а сына за вихры потянуть. Вымахал, оглобля.

— Феденька, поговорить с тобой хочу. Посидишь со мной?

Ага, посмотрел бы Федя на того, кто вдовой царице откажет. Опасно это...

— Конечно, матушка. О чем разговор пойдет?

— О возрасте твоем. О делах государственных. Сам понимаешь, тебе уж третий десяток пошел. Ты наследник Борисов, когда с ним что случится, кому на трон сесть?

Фёдор поморщился.

На трон ему не хотелось. А маменьке так очень даже его царем мечталось увидеть. Вот и сидела б там сама, неймется ей...

— Маменька, Борис женат, и дети у него будут.

— Будут, конечно. А ты не женат. И деток у тебя нет, а мне так внучка хочется или внучку на руках подержать. Феденька, старею я...

А наследник во все верит, конечно. Сказал бы кто царице, что она стареет, дня бы не прожил. Каблучками затоптала бы. Дорогих сафьяновых туфелек. Но Фёдора надо было уговаривать.

— Маменька, ты у меня молодая и красивая. Самая лучшая. Тебя с боярышнями рядом поставить, никто и не догадается, что у тебя сын есть.

— Льстец, — улыбнулась царица, сына по руке погладила. — Феденька, жениться бы тебе.

— Маменька...

— Понимаю, абы на ком не хочется. Так я тебя и не уговариваю. Скажи, а по душе ли тебе боярышня Заболоцкая? Устинья?

Фёдор словно конь на скаку остановился. У него кажется, даже лицо сплющилось.

— Маменька? Ты... откуда?

— Знаю откуда? Дядя твой рассказал, что заинтересовала тебя боярышня. Неуж это такой секрет?

Фёдор поморщился.

Секрет, не секрет... понятно же. Дядя — человек подневольный. Это Руди сам решает, что сказать, о чем промолчать. А дядя, что та глина, в любых руках поддаваться будет.

— Я сам хотел сначала посмотреть. Подумать.

Любава кивнула.

— Прости дядю, не со зла он. И я не со зла. А все-таки, что ты о ней думаешь?

— Не знаю, — сознался Фёдор. Днем раньше сказал бы он, что нравится ему Устинья. Что сильно нравится, может, и люба она ему. А сейчас... вспомнил Элизу — и словно мертвечиной повеяло. — Не знаю, маменька.

— А как узнаешь, так скажешь мне?

— Конечно, маменька.

— Я тогда пока с Борисом поговорю, чтобы разрешил он тебе жениться.

— Про Устю скажешь?

Устю.

Это сказало царице больше, чем час рассказа. Ежели она уже для него Устя... значит, думал он о ней, примерял уже, загадывал. О чужом человеке, о безразличном, Федя не сказал бы так.

Можно с Борисом поговорить.

— Не скажу пока, Феденька. Ни к чему. Там еще Маринка его, ей такое знать не надобно. Попортят еще девку.

И снова впилась глазами.

Фёдор так и дернулся, вспыхнул, кулаки сжал.

Да, зацепила его эта Устинья. А царица ее видела, девушка правильная. Спокойная, рассудительная, вроде как покорная... она еще разузнает, но для ее сына — в самый раз. И прекословить не будет, и верховодить не попытается. Как была Любава главная для сына, так и останется. Это правильно.

— Думаешь?

— Уверена я в том. Для Маринки твоя свадьба поперек сердца будет. Она будет, что змея ядовитая... да все равно я хитрее. Поговорю я пока про твою свадьбу, чтобы Борис разрешил сватов заслать. А имя потом назову.

— Хорошо, маменька. Делай, как лучше будет.

— Сделаю, сынок. Ты знаешь, люблю я тебя, ничего тебе во вред не допущу.

— Знаю, маменька.

Любава гладила сына по волосам, и думала совсем о другом.

А когда б ты знал, сынок, каким трудом ты мне достался, какой болью, каким отчаянием...

Не надобно тебе о таком даже задумываться. И знать не надо, ни тебе, ни кому другому, м хватит и того, что ты у меня есть, а у Россы — будешь. Будешь ты ей править, все для того сделаю, я-то знаю, как для всех лучше будет...

* * *

Аксинья над вышивкой грезила, когда в светлицу бабка вошла.

Так-то Агафья прабабка, конечно. Но век бы Аксинье ее не видеть! Не любила она Агафью за ее внимательные глаза, за злой язык... за то, что Агафья тоже ее недолюбливала.

— Сидишь? Ворон считаешь? Много ли пролетело?

— Прабабушка? С приездом тебя, — Аксинья хоть и стискивала кулаки, а встала, поклонилась.

Агафья подошла поближе, вгляделась.

Нет, тут смотреть не на что. Сила не проснулась, душонка как была мелкая и завистливая, так и осталась. Сразу видно, злится Ксюха на Устинью, злится — и поделать ничего с собой не может. И не хочет. Ей и так живется.

— Ну-ка, иди сюда. Опрыщавела вся, веснушками в три слоя пошла. Да не красней ты со злости, я не просто так. Вот тебе мазь, будешь на ночь лицо умывать и ей натираться. Все пройдет через месяц, как и не бывало.

Аксинья за эти слова мигом прабабку простила.

— Бабушка! Ой, спасибо тебе!

— Не благодари. А нос мажь почаще, прыщи да веснушки девицу не украсят. Не сватался еще никто?

— Нет, бабушка.

— Поговорю я про то с Алешкой. Ты уж заневестилась, скоро сарафан на груди порвется. А ты сидишь, лавку протираешь.

Обида была забыта и окончательно. Кстати, грудь у Аксиньи была больше, чем у Устиньи, и девушка этим очень гордилась. Сарафаны обуживала в груди, вышивкой подчеркивала, внимание привлекала, бусы носила...

— Поговори, бабушка. Вот хорошо было бы...

— Поговорю. И с Устиньей не ругайся. Поняла?

Аксинья нахмурилась.

— Бабушка...

— Ты помолчи, да послушай. По обычаю-то старшую вперед младшей выдают. Да у нас не вполне так получилось, ты в возраст вошла, а Усте бы еще дома посидеть. Будешь скандалить — я с отцом твоим ничего поделать не смогу. Он мне первый и скажет — чего тебя замуж выдавать, когда ты со своей дурью ничего поделать не можешь.

На дурь Аксинья обиделась.

Но... выйти замуж вперед Устьки?

Это стоило прикушенного языка.

— А... за кого?

— А кто посватается и по сердцу придется, — усмехнулась Агафья. — Поняла? Или пришелся уже кто?

Аксинья покраснела.

Пришелся...

Да только вот...

— Бабушка...

— Не хочешь — промолчи пока. Потом расскажешь, как время придет, — кивнула Агафья. Развернулась и вышла, оставив Аксинью в мечтах.

Услышала боярышня ровно то, что и хотела.

Бабушка за ее замужество.

Она поможет уговорить отца.

Аксинья уже тоже согласна.

Осталось... а что осталось? А, самые мелочи. Уговорить Михайлу, чтобы он женился на Аксинье. И денег бы ему еще достать где. А то и боярскую вотчину...

Пустяки.

* * *

Вечером Фёдор не без страха уединился с продажной девкой.

Та ломаться не стала, трое — так трое, хоть шестеро, только деньги вперед. Истерман и уплатил.

А потом делал вид, что его в комнате и вовсе нет, сидел за ширмой, пока девка клиента обрабатывала. Потом они с Фёдором на кровати оказались, там уж подглядывать пришлось.

Руди разве что отметил, что так с девушками лучше не обращаться. Грубовато, неловко... баба — она тоже ласку любит. Но на все остальное это никак не влияло.

Фёдор не терял над собой контроля, девку за горло не хватал, душить не пытался, срывов не было. Когда все закончилось, даже поблагодарил — и приказал уходить. А сам на кровати растянулся.

Руди вышел из-за ширмы.

— Что ж, Теодор, это хорошо.

— Что именно?

— Ты ничего такого не чувствовал... как с Элизой?

— Нет, — вяло отозвался Фёдор. Действительно, не было ни жара, ни ярости, ни упоения... все было, как всегда.

Привычно.

— То-то же. Значит, не в тебе дело было, а в девке.

— Думаешь?

— Ты молодой еще, многих вещей не знаешь. А я наслушался. Девки, чтобы хорошего клиента получить, на разные хитрости идут. И снадобьями мажутся, и подливают их...

— Вроде не пил я ничего из ее рук.

— А тут и намазаться хватит. Или губы намазать. Поцеловали тебя, ты и слизнул отраву, — разъяснил опытный Руди. — К помаде добавляют, к краске для лица.

— Ага...

— Так что с другими можешь спокойно ложиться. Не будет ничего такого.

— А ежели еще кто намажется?

Руди только фыркнул.

— А тебя еще кто интересует? Или только одна рыженькая боярышня?

— Она не рыжая.

— Ну, если других возражений нет, — продолжил подсмеиваться Руди. За что и получил по голове подушкой, метко запущенной царевичем. И даже посерьезнел. Подушка-то тяжелая, пером гусиным набитая...*

*— у кого есть — реально тяжелые, заразы. Прим. авт.

— Р-руди!

— Она краситься не будет. И мазаться всякой пакостью тоже. А остальные... осторожнее будем впредь.

Фёдор кивнул.

Действительно, надо бы осторожнее.

Не то, чтобы его сильно трогала чужая жизнь, просто убивать... одно дело — на поле боя, или врага, или в схватке. А вот так, очнуться рядом с задушенной тобой бабой...

Нет, это как-то неприятно.

Деньги они семье Элизы передали, но... этого и довольно. А на каждую девку вот так не напасешься. И опять же... вот решит он жениться.

А потом что будет?

Он и жену может так же?

На миг мелькнула картинка, в которой место Элизы заняла Устя, и царевича аж холодным потом пробрало, капли покатились по лбу.

НЕТ!

Ему такое не нравится, не хочется, он не согласен!

Хорошо, что это не с ним беда, а с девкой. А он еще ее семье помог, денег дал.

Вот пакостница!

Туда таким и дорога!

* * *

Как за короткое время можно стать человеку хорошим другом?

Да жизнь ему спасти!

В чем-то Михайла умный был, а в чем-то и дурак дураком. Понятно же, места при царевиче расписаны, близко его никто не подпустит. Слуга — и точка! И крутись, как хочешь!

А хочется большего. Хочется быть ближником царевича, чтобы он Михайлу деньгами жаловал, чтобы боярином сделал... да, пока не сможет, ну так все еще впереди. Историй таких Михайла знал немало.

Чем он не боярин?

Чем он не хорош?

Но как выслужиться-то? Тут надо в случай попасть, тут с неба подарок не упадет. А чтобы попасть в тот самый заветный случай, лучше всего его и организовать. Почему нет?

Напугать — и спасти.

Но... как?!

Татей нанимать? Простите, это царевич, это не со скоморохами по лесам ходить. Он и сам при оружии, и люди рядом с ним... нет, это может и не сойти с рук. А когда ранят его? Или кого из татей поймают, а те на Михайлу покажут?

Не пойдет.

Был выбран более простой способ. Конечно, риск был и тут, но не такой уж большой.

Яд.

Легко подсыпать, легко отравиться, легко найти противоядие. Красота!

И нет, царевичем Михайла рисковать не собирался. Только собой. Но тут — без риска не выиграешь.

Яд Михайла тоже изготовил сам. А чего тут удивительного? Сорвал пару травок, порубил помельче, посушил в тайном месте и перетер. Вот и готово. Еще к аптекарю сходил, пожаловался, что легкими мается, снадобье у него взял. Тоже добавил. Там и получилась-то пара щепоток...

Ничего, ему хватит.*

*— ядовитые растения и ягоды известны всем, главное дозировка. А в аптеках того времени свободно продавались мышьяк, стрихнин, цианид и прочие приятные вещи для тех, кому надоели ближние и дальние родственники. Прим. авт.

Оставалось дождаться нужного момента. А пока ждать.

Смотреть, слушать, по крошкам собирать сведения.

А еще ходить на свидания.

Вот еще, дура безмозглая, даром, что боярышня. Ну хоть мошну притащила, Михайла деньги использовал, чтобы приодеться. Ну и Аксинье колечко дешевенькое купил, какое придется. Бабы — они ж такие. Ты им кончик пальца дай, а семью и троих детей они сами себе представят. Сами придумают, сами обидятся, сами потом реветь будут. Да и пусть ее...

Михайла ждал удобного момента.

* * *

Дураком Рудольфус Истерман не был.

Сволочью, мерзавцем, подонком, негодяем, убийцей — даже содомитом. Но не дураком! И сложить два и два он вполне мог.

Сейчас оно складывалось из интереса Фёдора к Устинье Заболоцкой, из убитой Эльзы, из разговоров, вокруг ведущихся....

Получалось так, что Фёдор и жениться может на Заболоцкой. А что такого?

Род старый, хоть и бедный, но хороший, царевичу и не зазорно будет. Сама девка... кто ее там спрашивать станет? Уж точно не отец.

Получается так, что свадьбе быть.

А жена...

Жена — это много. И Устинью Руди уже успел оценить.

Есть там характер, есть... такая не будет плакать и обиды глотать. А коли так — нельзя ли с ней заранее поговорить и договориться?

Влиять можно и так, и этак. Почему бы и не в интересах Руди? Отличный тандем получится. Жена — и друг! Если они будут поддерживать друг друга, то станут непобедимы. Он будет петь в уши Фёдору днем, а Устинья — ночью. Разве плохо?

А дальше... кто знает будущее?

Руди точно его не знал, но предполагал. И надеялся повернуть события в свою пользу.

Так что...

Дождаться Устинью было нетрудно. Домашних-то дел с нее никто не снимал? Вот и приходилось боярышне то туда бежать, то сюда, то с подворья, то на подворье...

Вот, в очередной раз, когда она по каким-то делам пошла, Рудольфус ее и подкараулил.

— Боярышня Устинья, не соблаговолишь ли со мной побеседовать?

Когда б он девицу шилом ткнул, она б так быстро не развернулась. А вот...

И кажется ему, или в серых глазах отразились страх и ярость?

Но почему?!

* * *

Устинья смотрела на подходящего к ней человека. И хотелось, до слез мечталось вцепиться ему в глаза когтями, рвать золотые волосы, царапать и полосовать красивое лицо, выдрать ему очи, чтобы никогда, ни за что...

Как же она его ненавидела!

Может, даже больше, чем Фёдора. Что Фёдор?