Волчица и пергамент. Том 11

Предложение Роше было действительно пугающе безупречным. Коул никогда бы не смог осуществить это своими силами.

Правда, сам он всерьёз рассматривал возможность предложить Церкви совместный поиск новой земли, если противостояние его стороны и Церкви будет готово вот-вот перерасти в войну. Хотя сравнение его предложения с предложением Роше с позиции реалистичности всё равно будет в пользу последнего. По крайней мере, точно известно, где находится Роше — в отличие от новой земли.

— Ты наше знамя, — произнёс Клевенд, положа руку на плечо Коула. — Не держи всё сам, полагайся на нас.

Однако смотрел принц не на Коула, а на Миюри, всё это время не раскрывавшую рта.

Встреча с Роше оставила свой отпечаток не только на Коуле, но и на Миюри. Речь шла о сути истории про медведя, охотившегося на луну. Медведь-Лунобивец почему-то сражался с воплощениями, которые должны были быть его союзниками, а потом исчез. Если он собирался стать правителем мира, тогда странно, что он не надел на себя корону, если он стал настоящим бедствием, тогда странно, что он просто не продолжил с той же мощью истреблять людей.

У Миюри даже родилось предположение, что именно Медведь-Лунобивец потом создал Церковь. Тогда можно было понять, что таким путём он, перебив древних божеств, мог без спешки завоёвывать мир.

Но если то, что рассказал Роше, — правда, все её предположения отвергались.

Если же Медведь-Лунобивец исчез в глубине моря на западе, то от этой истории просто сжималось сердце в груди.

Роше сказал, что принял на себя исполнение воли охотника на луну.

Роше с его кривой, поддельной улыбкой.

— Я отправляю своих людей туда, откуда взяли старика. Старик сам хотел туда идти, он беспокоился за своих товарищей, но сказал ему не делать этого. Не думаю, что мы окажемся настолько тупыми, что он среди ночи ускользнёт, так что можешь успокоиться.

Клевенд, вероятно, решил, что подавленное состояние Миюри было вызвано ужасным разговором о Газэтто и его людях. Поэтому он с такой решительностью подчёркивал, что Газэтто был в безопасности.

— Да, будь так добр, — отозвался Коул.

— Ещё надо отказаться от попыток уговорить выборщика Дюрана. Этот господинчик уже на той стороне реки. Теперь твои слова уже не вернут ему совесть. И ещё... Как ни печально, но всё это логично.

Мрачность лица Клевенда объяснялась не только сочувствием принца к Газэтто, но и тем, что он сам угодил в затруднительное положение.

Ясное дело, он сопровождал Предрассветного кардинала не только для поддержки и охраны. Хайленд Коулу не говорила об этом, но, скорее всего, принц должен был ещё играть роль своего рода надзирателя, следившего за тем, чтобы Предрассветный кардинал не ввязывался в ссоры с важными лицами империи и не делал ничего, способного навредить королевству Уинфилд.

Так что в случае возникновения раздоров с избирателями по поводу Газэтто часть вины легла бы на Клевенда. А также и на Хайленд, отвечавшую со стороны королевства за разрешение ситуации. Ну, а если империя вообще обратилась бы во врага, королевство, которое и так боролась с Церковью, понесло бы огромные потери.

Трудно представить, какую цену пришлось бы заплатить ради уравновешивания весов.

— Твоё решение повлияет на многое. Не хочу пугать, но... Подумай над этим.

То есть, несмотря на горящее в тебе чувство справедливости по отношению к Барриндо и прочим воздержись от излишней враждебности, не становись им врагом. Должно быть, гордость Клевенда помешала ему выразить это с должной ясностью. Для такого человека, который встал во главе вторых-третих сыновей аристократических родов, лишённых права наследования, для того, в ком многие видели предволителя шайки головорезов, пойти на компромисс при встрече с настоящей проблемой было бы позором.

— Пожалуйста, не беспокойся. Я спокоен, — ответил Коул.

Ему казалось, что он сумел изобразить лёгкую, безмятежную улыбку, но Клевенд дёрнул подбородком, вероятно, давая понять, что он не собирался давить на Коула.

— Все пьяные уверяют, что они не пьяны, — заметил он.

Коул усмехнулся и кивнул. Затем посмотрел на Миюри и сказал Клевенду:

— Тогда я вернусь в свою комнату.

— Ага. Не сможешь уснуть — приходи сюда. Мы с товарищами спать не будем.

— Спасибо тебе.

Коул заглянул в столовую, смежную с залом, и увидел сидевшего на стуле в углу Газэтто, по сути находившегося под охраной. Глядя на него, Коул кивнул. Газэтто, добросовестно исполнявший указания Клевенда, хотел что-то сказать, но лишь сжал руками подол рубахи.

Коул ощутил беспомощность старика пополам с ответственностью. Это ощущение давило на него, вероятно, тем сильнее, что это он, пусть ненадолго, дал людям Газэтто надежду на спасение их деревни Фоонан.

Вероятно, именно Клевенд и его сподвижники могли разделить боль Газэтто, не имевшего места для своего народа. Коул обнял Миюри за плечи, и они вместе вышли из зала.

Идя по тёмному коридору, Коул заметил выглядывавших из щелей в стенах крыс. Они, надо полагать, беспокоились о состоянии Миюри, но в то же время их заботило, что последует дальше.

Коул, пропустив в комнату Миюри, перед тем как закрыть дверь, сказал им:

— Просто оставьте нас ненадолго в покое.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как только Коул закрыл дверь, Миюри прижалась к его груди. Она вцепилась в его одежду изо всех сил, даже защемив и тело Коула, что было, откровенно говоря, достаточно больно. Но по сравнению с бушевавшими в ней чувствами, с которыми она старалась совладать, это для Коула было пустяком. И, в конце концов, он был братом этой девушки.

— Эта история о Медведе-Лунобивце — самая убедительная из всего когда-либо виденного и слышанного, — произнёс Коул.

Это было необходимо признать, от этого не следовало отмахиваться. Он был уверен, что и Миюри знала это, но она зарычала, а её тело словно горело.

— А ныне живущие, мне думается, не держат обиды на охотившегося на луну медведя.

Коул не мог ей сказать, что её буря чувств была совершенно беспочвенна. То, во что она верила, было делом случая, он не мог винить Миюри в тех мрачных чувствах к Медведю-Лунобивцу.

И потому вместо дальнейших увещеваний он крепко обнял её. Чтобы помочь ей усмирить бурю в её душе.

Тело Миюри во многом ещё оставалось детским, он ощущал не сочетаемое единение женственно-мягких и твёрдых, костистых частей. Это он совершенно ясно ощутил, обнимая её. Скоро эти кости обрастут плотью, обретут упругость и силу, необходимые, чтобы противостоять вызовам мира. Ну а силы ей будет не занимать, раз Миюри не была обычной девушкой.

— Насколько много солгал господин Роше? — задал вопрос Коул.

Этот вопрос не предназначался для утешения, он заключал в себе практический смысл.

Вероятно, это удивило Миюри, волчица в его объятиях навострила уши.

— Ты же рыцарь. У рыцарей нет свободного времени на всякие переживания.

Коул был уверен, что Миюри сможет справиться, и считал, что эта уверенность была отражением его сострадания и уважения к ней.

Хотя какая-то часть Коула хотела, чтобы она перестала волноваться по поводу Медведя-Лунобивца и сосредоточилась на насущных вопросах.

— Имеешь в виду, что... — произнесла Миюри и, с силой оттолкнувшись от груди Коула, оторвалась от него.

Похоже, она уловила это движение его мыслей.

Но, как бы то ни было, Миюри была опытным охотником и умела подмечать мелочи. И должна была проницательно распознавать обман Роше, ускользнувший от Коула.

Даже если её захватили чувства, порождённые рассказом о Медведе-Лунобивце.

— Не очень много... — ответила Миюри.

— Не очень много? — переспросил Коул.

Миюри снова прижалась к нему, уткнув голову в его грудь.

Может быть, она вообще не ощутила лжи в словах Роше. С учётом того, что это был инквизитор, какой-то обман всё был практически неизбежен, но, похоже, он не пытался действительно обвести вокруг пальца Коула с Миюри.

Перед Коулом мелькнуло видение той заискивающей улыбки.

Коул положил руку на спину Миюри и поднял взгляд к потолку.

Он почти слышал осторожные шаги крысиных лап, но ему не надо было стесняться того, что они увидят.

— Предположим, я приму его предложение.

— Кххк!

Когти Миюри впились ему в тело, но он как-то сумел спокойным голосом произнести "Это к примеру".

— В этом случае с момента принятия предложение многое из того, что я буду делать, заставит тебя ощущать себя обманутой.

После того, как Коул столько проповедовал о важности веры и необходимости поступать так, как должно хорошим людям, он почему-то посмеет предать своих друзей. Поневоле задумаешься, почему слова "петух на ветру" [флюгер, на который часто помещали изображение петуха, прим. перев.] использовали как оскорбление.

— Само собой, если бы ты перестала плохо говорить о Медведе-Лунобивце, я не сочту это обманом с твоей стороны.

Сказав это, Коул ощутил, как острые ногти Миюри вонзились ему в бок. Наверное, то же самое испытывали монахи, используя для бичевания плети с железными колючками.

— И что... что мне теперь делать? — вырвался у него беспомощный вопрос.

Тело Миюри заметно дёрнулась, она отстранилась и растеряно посмотрела на Коула.

— Да нет, всё в порядке. Я не плачусь, — сказал он.

Миюри, чья ярость успела излиться слезами, пронзила его взглядом и наступила ему на ногу.

— Что же всё-таки делать? — повторил Коул и почувствовал облегчение от того, что больше не держал этот вопрос в себе.

Он подумал, как это хорошо, что есть кто-то, кто его выслушает. Руки Коула продолжали обнимать Миюри, но сознание его уже погрузилось в свои мысли, так же он поигрывал своим пером, что-то обдумывая.

Проницательная Миюри это сразу заметила и нехотя высвободилась из его объятий.

— Брат, чего ты хочешь? — с раздражением спросила Миюри, рухнув на кровать.

Может быть, это даст выпутаться из истории с охотившимся на луну медведем. Коул с лёгкой улыбкой ответил:

— Конечно, я хочу стать таким героем, каким я всегда становился в твоих мечтах.

Надо продолжать верить, и всё будет хорошо.

Однако мир был полон тех, кто превосходил Коула, даже в его окружении были существа с силой, превышающей обычную.

Честолюбие императора наверняка выходило за пределы его империи. Пресечь его посягательства, одним ударом восстановить порядок в Церкви и установить Божественное согласие в мире — это то, что должен был сделать Коул. Вряд ли кто-либо, кроме Миюри, мог себе представить, что такое осуществимо.

— Если это то, чего ты хочешь, двигай вперёд и сделай это, — небрежным тоном произнесла Миюри.

Коул улыбнулся и кивнул. Потому что понял, что хотела сказать Миюри.

Допустим, Коул возьмётся за это. Что будет стоять у него на пути?

— Прежде всего, я должен что-то сделать с народом Газэтто. Я не могу ничего не делать с людьми Газэтто, иначе я потеряю доверие выборщиков. Если я буду настаивать на помощи господину Газэтто и его товарищам, они примут меня за наивного человека, принимающего решения без учёта политической ситуации.

— По части наивности, думаю, ты по большей части прав, — заметила Миюри.

Коул посмотрел на неё, она, наконец, радостно улыбнулась.

— Что ж, этот воробышек сказал, что сможет помочь людям дедушки вместо моего брата.

Возможно, она так назвала филина-Роше в отместку за то, что он назвал её котёнком, — явное проявление детской обидчивости.

— Мой брат не принимает предложение воробышка, потому что это стало бы предательством по отношению к остальным, — продолжила Миюри.

Коул ещё мог бы рассказать об этом Клевенду, но уж точно не Хайленд. Когда борьба с Церковью для Коула была ещё лишь глупой фантазией, Хайленд уже обладала непоколебимой верой. Именно вера и устремлённость Хайленд побудили Коула оставить купальню своих благодетелей. Он не представлял себе, как можно было бы просить её поступиться своими убеждениями.

— Однако, брат.

— Да?

Сидевшая на кровати Миюри посмотрела на Коула.

— Этот тип знает о нас всё.

Это было сказано отрывисто, ровным тоном, уже не тем игриво-дразнящим, как до сих пор. Потому что было простым, серьёзным и неоспоримым.

— Папа думает, что мама там в безопасности. Но...

— Если бы в купальне появился бы инквизитор, мы бы не смогли больше оставаться в Ньоххире, — закончил Коул.

Да если бы Коул даже и не пришёл в купальню, он в своих путешествиях завёл бы много знакомств. И если Роше исследовал его прошлое, он должен был узнать о многих важных для Коула людей, который могли использоваться в качестве заложников, что стало бы настоящей бедой.

Лишь Господь ведал, как долго Коул смог бы придерживаться своих убеждений при подобных обстоятельствах.

— Вот же, и как же его поймать? — спросила Миюри.

Этот вопрос представлял собой своего рода предложение, более осторожное по сравнению с безрассудным, прозвучавшим прежде. Оно заключало в себе серьёзный смысл. Если избавиться от Роше, затруднение с Газэтто сохранится, но вместе с Роше исчезла бы ещё одна сложная проблема.

— Обычно, если одолеть инквизитора, заявившегося в деревню, это не решает проблемы в целом... — заметил Коул, потому что инквизиторы действовали не по одиночке, а группами. — И я уверен, Роше тоже помнит это и учитывает. Ещё молниеносность его перевоплощения, которая... Это тоже надо иметь в виду?

Лицо Миюри скривилось, словно она съела что-то очень горькое.

— Его перевоплощение меня тоже удивило. Я то и дело по пути представляла себе, как я нападу на него сзади — с мечом или с когтями и зубами.

— Ты бы не смогла сделать это?

Миюри не сказала ни "да", ни нет, но с учётом упрямства этой девушки-сорванца Коул мог утверждать, что она подтвердила его предположение.

— К тому же поймать кого-нибудь вроде моего брата — легко, — вместо этого произнесла, осуждающе-сурово глядя на Коула — его же уже похищали.

Коул вздохнул, прошёлся по комнате из угла в угол и, наконец, сел рядом с Миюри.

— Слишком велики как опасности в случае отказа от предложения господина Роше, так и выгоды в случае его принятия. Смысл того, как он нам себя подал, в том, чтобы дать нам понять, кто предстал перед нами. Он не предполагал возможности отказа ему, — рассуждал Коул.

Более того, предложение Роше, словно ядом, парализовало разум Коула, развернув пред ним будущее, в котором спаслись бы многие люди, согласись он принять клеймо предателя.

Но тот, кто может понять боль Коула, был, к счастью, рядом с ним.

В таком случае...

— Когда больно моему брату, больно и мне, — произнесла Миюри, воткнув ногти в бок Коула, вероятно, она уловила, о чём он думал, по его лицу. — Но если мой брат хочет заставить меня страдать — это другое дело.

— Ты становишься похожей на твою маму...

Некоторое недовольство на лице Миюри, вероятно, было отражением её протеста, присущего рождённым великим существом.

Я это я.

Но почти сразу Миюри отвернулась от Коула и, похоже, задумалась о чём-то.