| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А правду ли о вас говорят?
— Ну, наверное, чтобы ответить, правдивы разговоры или нет, я прежде должен их услышать.
— И вовсе незачем, я вам и так перескажу, — пажонок огляделся по сторонам и снизил голос до шепота. Последнее было излишне — нарочно или нет, но Услад подгадал момент, когда из комнаты вышли все, кроме колдуньи, однако мальчишку влекла игра в тайну. — Говорят, будто бы вы не принц, а просто притворяетесь принцем, как чародейское дитя-Подменыш.
Мое имя, абсолютно чуждое раззолоченному миру дворца, прозвучало предвестником бури. Я вздрогнул. Сагитта прошипела:
— Я убью его! И все отравленные клинки мира его не спасут.
Я догадался, что она говорит о Мантикоре — сделав меня мишенью для пересудов, колдун мстил за мой отказ.
— Убьешь, — кивнул я Сагитте, а сам подумал, что не допущу поединка между ней и Шаулой. Я не мог отказать колдунье в умении владеть мечом, однако Мантикор отрубил голову Альхагу, и это делало его опасным противником.
Увы! Одного моего желания было недостаточно, чтобы предотвратить надвигающуюся беду.
Свет не видывал охотника более заядлого, нежели арл Годерикт.
"На земле или в небесах, — любил повторять арл, — способно ли что сравниться с жарким дыханием загнанного оленя, с хрипом вепря, когда копье выходит у него между лопаток? Ничто так не скрашивает уныние повседневности! Охота — вот удел настоящего мужа, вот та непреложная истина, ради которой стоит жить и даже принять смерть не жалко".
Королевской страсти служили егеря и сокольничьи, резвые рысаки и приставленные ходить за ними конюхи под началом грозного управляющего. На псарне содержались борзые, гончие, ищейки; им подавали отменное мясо, в то время как неотлучно состоявшие при них слуги питались объедками и получали за свой труд горсть медяков.
На охоту выдвигались рано, когда слепое солнце только выкатывалось на небосклон и плыло низко, цепляясь за голые ветви деревьев. Короля сопровождала свита придворных. Охотники облачались в сюрко, стиснутые поясами в талии, но разрезанные по бокам для полноты движения, на ногах их были узкие штаны и высокие сапоги с золотыми шпорами. Поверх сюрко охотников согревали короткие плащи с подбитыми мехом рукавами.
При приближении к лесу егермейстер спустил со сворки ищейку. Арл спешился и долго гладил суку по спине, по лоснящимся ухоженным бокам:
— Искра, ты уж не подведи! Беги, девочка, ищи!
И она бежала! Только снег фонтанами вылетал из-под лап, только жаркое дыхание рвалось из оскаленной пасти, чтобы тотчас раствориться в морозном воздухе.
Ищейка привела охотников к заросшему кустами оврагу. Собаки, чуя жертву, рвались с поводков, псари с трудом их держали. Но вот егермейстер дал знак, собак спустили, и они рассеялись по лесу, наполняя заливистым лаем дремотную тишь.
Лай поднял хоронившуюся в овраге лисицу. Она вышла прямо навстречу охотникам, мгновенно преодолела открытый участок и скрылась из виду. Лишь мелькнул хвост, точно всполох серебра, — мелькнул и исчез.
— Черный зверь! — восторженно взликовали придворные.
— Не дайте ей уйти!
Лисица была стара и осторожна. Она водила погоню кругами через опушки, по перелескам, по скатам овражистых отъемов. Свора без устали преследовала ее, а за сворою неслись всадники — прыжками с откосов, галопом по дну оврагов и прогалинам, через замерзшие ручьи. Лишь трещали ветви на изломе да густой кустарник сек по ногам.
Постепенно утомленные долгим преследованием охотники начали отставать, только арл в сопровождении своры упрямо гнал зверя. Я двигался ближе к хвосту кавалькады придворных, рядом со мной — верные телохранители и колдунья. Сагитта сидела в седле по-мужски, сильно согнув ноги из-за коротких стремян. Вместо плетей, с которыми охотились придворные дамы, на поясе колдуньи висела сабля.
За целую зиму, проведенную при дворе северного арла, я не полюбил охоты. Слишком часто я сам оказывался в роли загнанного зверя, чтобы не сочувствовать ему. Это сочувствие осталось бы незамеченным, если бы не Мантикор. Когда король вырвался далеко вперед, а придворные, отчаявшись догнать государя, увлеклись болтовней, Шаула приблизился ко мне. Вороной под ним натужно вздымал иссеченные шпорами бока, с удил на снег хлопьями падала пена.
— Что же, ваше высочество, вы не преследуете черного зверя бок о бок с арлом? Помнится, прежде вы никому не позволяли себя обогнать, охота всегда была любимейшей вашей забавой.
— Смерть отца заставила меня перемениться к ней.
— Однако, вы ветрены, принц!
— В свете нынешних обстоятельств мне не до забав.
Жадные до скандала придворные ловили каждое слово нашей беседы.
— Быть может, смерть короля — лишь удобный предлог, а подлинная причина перемен в том, что вы не тот, за кого себя выдаете? Вы плутуете, точно эта лисица, за которой помчался сиятельный арл: вы рядитесь в чужую шкуру, называетесь чужим именем. Но кольцо сжимается. Трубят рога загонщиков. Гончие близко. Лисице не уйти от облавы.
Шаула сделал движение, и его вороной вдруг взвился на дыбы перед мордой моего Браго — соблюдая традицию, всех своих лошадей я называл именно так. Браго отшатнулся, я с трудом удержался в седле.
— Вы забываетесь!
Краем глаза я видел, как закусила губу Сагитта, и мечтал поскорее закончить этот неприятный разговор. Я боялся, что колдунья вмешается. Разумеется, так и произошло — я хорошо успел ее узнать.
Резким взмахом Сагитта выхватила из ножен клинок. Он был бел от инея. В морозном воздухе отчетливо прозвенело:
— Сэр Шаула по прозванию Мантикор, от имени его высочества принца Ариовиста я вызываю вас ответить за свои наветы в честном поединке!
Порыв ледяного ветра пронесся через оцепенелый лес, сорвал снежный покров с ветвей, взметнул сплошной завесой. Грохнуло далеким громом, вторя ему, тонко заржали испуганные лошади. Из чащи поднялась стая ворон и принялась кружить в вышине, оглашая зловещим карканьем окрестности. Воздух сделался густым, будто скованный льдом, и каждый вдох давался с усилием.
Я вспомнил, как нес Сагитту к башне, после того как на пару с Альхагом они удержали снежную лавину: руки колдуньи были холодны, тело безвольно, меловое лицо с просинью вен застыло маской, — тогда я впервые усомнился в ее неуязвимости. Я вспомнил свою клятву у Самоцветного ручья, когда Альхаг сравнивал Сагитту с камнем алмазом, прочным и хрупким одновременно, — тогда я усомнился в ее неуязвимости во второй раз. Я подумал обо всех днях и ночах, что буду проклинать себя, если с колдуньей случится беда, которую я не сумею отвести.
И вновь слова и звон стали рассекли тишину:
— Женщина не будет отстаивать мою честь. Сэр Шаула по прозванию Мантикор, я сам вызываю вас на бой!
О, Создатель милостивый и милосердный, я не ведал, что говорю — меня вело сердце, слепое и безрассудное, заходящееся от страха потерять Сагитту. Шаула мог торжествовать — его охота удалась.
Из уст в уста потянулись шепотки. Сначала тихие, они нарастали и, наконец, соединились в едином гуле, в котором всплывали отдельные выкрики:
— Принц вызывал колдуна!
— Задета его честь!
— Поединок! Поединок!
— Безумец! Против Мантикора ему не продержаться и минуты!
— Вздор! Я видел принца на ристалище, он родился с мечом в руке.
Лес успокаивался. Улеглась снежная метель, дневное светило приветливо глядело с небес. Вороны расселись по веткам и с недосягаемой высоты настороженно косились на людей, им было страшно и любопытно разом. Вдалеке трубил рожок — то возвращался арл Годерикт.
Двор предвкушал потеху. Обратной дорогой лишь две темы будоражили умы придворных: подстреленная арлом лиса-чернобурка и мой поединок с Шаулой. На исход поединка заключались пари, предъявлялись и разбивались в пух и прах доказательства, до хрипоты велись споры — победит ли воинское искусство или все-таки одержит верх магия.
Среди всеобщего радостного возбуждения я старался выглядеть беззаботным, но то было натужное веселье. Вороний грай преследовал меня, искрящийся на солнце снег казался погребальным саваном, и от его белизны слепило глаза. Достигнув дворца, я поспешил укрыться в своих покоях. Но побыть одному мне не дали. Едва захлопнулась дверь, как Сагитта набросилась на меня с упреками:
— О чем только ты думал, когда вызвал его?!
Я был готов к ее натиску.
— О том, что прежде его вызвала ты.
— Ты безумен!
— В том лишь, что безумно люблю тебя и не желаю смотреть, как Мантикор станет тебя убивать. А после жить под гнетом вины. Уволь, этот груз не по моим плечам.
— Какая глупость!
— Глупостью было вызывать Шаулу на поединок!
На нашу ссору взирали: камердинер-богомол, опустив нижнюю челюсть и удивленно вздернув брови, герольд с выражением ужаса на лице и пажонок — этот был в восторге. Браго и Драко опустили долу глаза. Их мучило желание вступиться, однако оба молчали.
— Все вон! — заорал я, сам себя устыдясь. Но дело было сделано, свита шмыгнула за дверь, оставив меня наедине с разъяренной колдуньей.
— Он поставил под сомнение твою честь! — голос Сагитты сорвался на крик.
— Забыла, кто я? У вора нет и не может быть чести, ты защищаешь битую карту! — кричал я в ответ.
— У меня были все шансы покончить с Мантикором!
— У Альхага их было не меньше, однако Альхаг мертв!
— Мантикор погубит и тебя!
— Тогда тебе стоило молчать. Неужто ты рассчитывала, будто пока будешь сражаться с колдуном, я спокойно постою в стороне?!
— Принц поступил бы так!
— Я не принц.
— Еще не поздно, откажись от участия в поединке! Я выйду вместо тебя.
— Черта с два ты выйдешь против Мантикора!
Сагитта требовала, ругалась, улещивала. Я был непоколебим. Всегда с радостью уступавший желаниям колдуньи, на сей раз я стоял намертво. Убедившись в тщетности споров, Сагитта принялась гонять меня по ристалищу. Я покорно исполнял ее указания, хотя ни на минуту не верил, что освоенная наспех воинская наука поможет мне одолеть Мантикора. Рыцари учились ратному делу с детских лет под руководством битых всеми войнами наставников, в моем же детстве были только Енох и палка вместо меча. Сагитта это тоже понимала, но такова была ее натура, что любое действие было для нее предпочтительнее покоя. Я и сам был таким, и потому не спорил зазря.
— Тебе нужны доспехи, — убеждала меня колдунья. — В них твое преимущество, потому что защита Шаулы будет магической, а в таком доспехе больше иллюзии, чем правды. Вспомни, как Шаула превратился в Мантикора. Будь он облачен в настоящую броню, ему бы это не удалось.
По моей просьбе доспех был пожалован мне арлом. В качестве платы я предложил единственное, чем обладал и мог распоряжаться — драгоценные камни, подобранные у Самоцветного ручья. Годерикт от камней отказался, но высказал некое пожелание, которое по сути стало условием помощи, о котором вы непременно догадаетесь по ходу дальнейшего повествования.
Роль оруженосцев взяли на себя Браго и Драко. На протяжении нескольких дней они терпеливо облачали меня в дублет из прочного льна с шелковой подкладкой, к которому крепились полосы кольчуги, призванные защищать участки тела, не прикрытые стальными пластинами доспеха. За дублетом следовали стеганые штаны и пара кусков тонкой шерсти, обернутых вокруг колен, чтобы поножи не терли кожу. На меня надевали башмаки и облачали ноги в броню. Вощеными толстыми шнурами воины закрепляли дублет на моих плечах, а штаны — на бедрах. Далее следовали верхние и нижние наручи, и защитив руки и ноги, воины принимались заковывать тело. Для крепления деталей применялись многочисленные ремни и застежки. Все действо занимало около двух часов.
Не привычный к стальному облачению, я чувствовал себя стесненно. Между тем, следовало отдать должное оружейникам арла, доспехи были довольно удобны в носке и не особенно тяжелы.
Но на одно лишь воинское мастерство колдунья не уповала. Стараниями Сагитты с внутренней стороны детали доспехов были испещрены таинственными рунами и символами, постичь смысл которых я даже не пытался. Их же Сагитта начертана на моей одежде и на теле. От чернил страшно чесалась кожа, зуд раздражал меня, и это раздраженье, для которого не оставалось места в моей переполненной страхом душе, выплескивалось грубостью и язвительными шутками:
— Лучше бы ты сплясала вокруг меня голой. Я слышал, будто это самая верная защита от холодной стали.
Колдунья терпела. Терпели все, пока мое настроение по нескольку раз на дню менялось от сквернословия к высокопарности.
Когда портной вознамерился снять с меня мерку, я окрестил его гробовщиком. Он неподдельно оскорбился:
— Ваше высочество, я хотел сшить для вас новый плащ. Ваш-то совсем поизносился! Можно ли идти на поединок в ветоши?
Болезненно тощий, изысканный до манерности, он часто заморгал, точно вот-вот заплачет. Я почувствовал вину за неудачную шутку. Этот человек не сделал мне ничего дурного, и нечестно было заставлять его расплачиваться за мои страхи.
— Ты совершенно прав, мой друг. Как же я буду сражаться в старом плаще? — вздохнул я и не противился боле.
Герольд улыбался мне. Я заметил в нем перемены, однако в своем тревожном состоянии не понимал, какие именно. Он разрешил мои сомнения:
— Светлейший государь, позвольте излить на вас благодарность за совет касаемо зубной боли. Мудрость ваша поистине безгранична. Да и сами взгляните.
Точно, прежде он не улыбался. Между тем его зубы были в прекрасном состоянии — крупные, белые, они стояли ровными рядами и переливались, аки перлы.
— Я рад. Если вы обратитесь в лошадь, за вас можно будет выручить хорошие деньги на рынке.
Шутка опять вышла сомнительной, но герольд засмеялся и остальные тоже. Все они словно уже похоронили меня с положенными почестями и теперь говорили обо мне только хорошее. От этого делалось не по себе.
— Браго, ну хоть бы ты назвал меня Крысенышем! — не выдержал я.
— Помилосердствуйте, ваше высочество! Разве воин древнего благородного рода станет служить крысе?! Между тем я здесь, и меч мой наточен, чтобы разить врагов к вашей славе.
Немало удивив меня, этот забияка вдруг опустился передо мной на колени.
— Что ты делаешь, Браго? — в испуге воскликнул я, попытавшись поднять его.
Браго оттолкнул мою руку.
— Не мешайте, ваше высочество. Я все делаю верно.
Драко безмолвно преклонил колени рядом с приятелем. Их клинки: широкий, без изысков Браго и чуть изогнутый с вязью рун вдоль кромки лезвия Драко, со звоном легли к моим ногам. Этим жестом королевские рыцари присягали на верность не принцу, а мне самому — такому, каким я был или точнее — каким стал.
Вид коленопреклонных воинов оказал на меня столь сильное воздействие, что я не мог двинуться с места. Ноги мои словно приросли к каменным плитам, в носу засвербело, и окружающий мир вдруг утратил свою четкость. Запоздалое озарение снизошло на меня — впервые постиг я смысл, скрывавшийся за словом честь. Я понял их всех: и благородных господ, и людей попроще, что цеплялись за свою эфемерную честь, как больной за последнюю надежду. Я понял рыцарей, писавших на гербах: "Honor super vita", понял мастеров-ремесленников, отчаянно набивавших цену товару, но сторговавшись, никогда не обсчитывавших покупателей, понял, что двигало Ариовистом, когда воспитанный в духе рыцарских идеалов принц бежал в небытие от терзавшего его позора.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
