Повернувшись, я взял бутылку с пробитой крышкой и бросил ее Ферми, который сейчас сидел перед мангалом. Как всегда наверняка, либо не дожарит, либо пережарит.

— Да мне главное пару раз, а там уже и вся ночь впереди — Хаос встал и начал изображать как бы он всю ночь — Я бы и так, и так...

— О мужик — голос Черного насмешлив, наверняка какую-то сейчас колкость скажет — А мужилка выросла, а?

— Моя мужилка, тебе в рот не влезет — тут же нашелся Хаос. Он редко уделывал в словесной дуэли Черного, слишком уж большой тот был пофигистом. За языком не следил, и мог порой так завернуть, что и не знаешь толи начитать его бить, или заткнуться в тряпочку и молчать. Так, и так, окажешься в проигрыше, хоть морду набьешь, хоть словом ответишь. Но сейчас именно Хаос вышел победителем, как не скажи, а все равно окажешься в накладе.

— Эй, Косичка, Игорек тебя хочет буквой Г поставить? — повернувшись к окну, проговорил Химик — Убедиться желает, девочка, ты или уже нет!

— Да пошел ты? — и пальцы, принадлежащие самой красивой девчонке класса, складываются во всем известный жест.

— Штанишки подтяни мальчик, и сопли утри! — тут же поддержала подругу Светка.

— Эх, Светка, ты моя конфетка, дай тебя я полежу, твою грудку в рот возьму...

— Мою грудку — и Черный взялся за промежность — в рот возьми, может тебе понравится.

Я видел, как напрягся Пламя, он наш поэт, но остро реагирует на такие вот подначки, сам, ни когда не может такое сказать, говорит, что язык не поворачивается, педарасню давить.

Раздался звонок. Все, взяв свои куртки, начали разбредаться. Кто-то сокрушался, что партия незакончена, где-то справа двое лесорубов матерились, насчет того, что пары ударов не хватило. Но больше всех был огорчен Ферми, шашлык так и не приготовился, и пришлось его бросить.

— Вы позволите? — я повернулся к спрашивающему — Это оказался, старик, одетый в совковый костюм, с карандашом за ухом. На голове была шапка, точно такую же я видел на Папе Римском, когда он по телевизору выступал. А может и не такую.

Кивнув, в знак согласия, я вновь повернулся к морю. Затянутое водорослями, оно представляло убогое зрелище, а плавающая к верху брюхом рыба добавляла незабываемый "аромат". В глубине вод, виднелось пылающее солнце. Вода вокруг кипела, но без пузырей, я просто знал, что там вода обращается в пар. В самом центре солнца, я разглядел силуэт человека, и вдруг понял, что он и есть солнце. Его плоть горела, обращаясь в пепел, кожа шла волдырями, которые взрывались, выплескивая гной, или, что там образуется при ожогах, потом она скукоживалась, обнажая мышцы, и так до самой кости. Потом плоть нарастала снова. И круг мук повторялся вновь.

Вглядевшись в его лицо, я увидел, на нем боль и муки, испытываемые этим человечком-солнцем, и даже почти услышал его беззвучный вопль.

На берегу валялись кости, и среди них, если приглядеться, можно было разглядеть человеческие черепа. По всему этому редким ковром бегали насекомые, огромные, с ладонь, тараканы, сороконожки и пауки. Они грызли кости, отрывали редкие куски плоти, на которые не обратили внимания стервятники. Звук пиршественного жора, который доносился до меня, давил на нервы, заставляя постоянно вглядываться в этот ковер Смерти.

— Левее! — проговорил старик.

— Что? — не поняв, переспросил я

— Посмотрите вон туда! — и он протянул руку в сторону.

Повернув голову, я увидел. Белый песок, образовывал плешь среди общего пейзажа, а центральное озеро, отсвечивало кристальной чистотой, и я бы даже сказал, что оно светилось, источая приятный глазу свет. В песке я увидел движение, и вот будто зомби вставая, из песка поднялся мальчишка лет шести, и пошел к девчушки одногодке. Девочка, весело визжа, побежала в сторону воды, и что-то прокричав, зачерпнула ее в панамку. Вернувшись к медленно бредущему мальчонке, она выплеснула на него воду, и торжественно встав в позу победителя чудовищ, она поставила ногу на упавшего мальчишку.

Я отвлекся, на нарастающий гул, который шел с неба. Подняв глаза, я увидел летящий КАМАЗ. Он вылетел на берег, и из кузова начали прыгать какие-то уроды. Они были худы, настолько, что их кожа обтягивала кости, к тому же глядя на них сейчас, я понимал, что если возьмусь пожать им руку, то ощущения будут те же, как если бы я коснулся окорочка, который передержали в микроволновке, и он лишился не только всей влаги, но еще и жира.

Не раздумывая, я вскочил, и побежал к оазису с детьми. Сзади послышался крик, и я точно знал, что старик, указывает на меня. Указывал ли он на меня для того, что бы обратить внимание высушенных, или же просто, хотел привлечь внимание кого-то другого, но я не стал оборачиваться. Продолжая бег по дороге, я точно, знал, что мне нужно добежать до города.

Обернувшись, я увидел бегущих за мной горожан, среди которых мелькали высушенные. Рядом со мной пристроились дети, девочка и мальчик.

— Далеко бежим дядя? — хором спросили они.

— Далеко. Мне к финишу надо первым прибежать!

— А зачем? — также хором спросили они

— Ну как же, торт дадут и пистолет.

— Пистолет это плохо! — сказала девочка.

— Торт это плохо! — одновременно произнес мальчишка

— Почему? — пришло уже мое время задавать вопросы.

Проплывающая мимо рыба, ответила женским голосом "А у нас аллергия, и на торт, и на пистолет!". Потом вильнув хвостом, ушла ввысь хлебнуть воздуху, все-таки она не человек, убогое животное.

Какой-то урод догнал меня, схватив за плечо, дернул на себя, чтобы развернуть к себе. Поняв, что пришло время драться, я, развернувшись, ударил мачетой в голову. Не знаю, хорошо ли это, но я все же хочу жить, а потому буду драться. Выдернув мачете, я рубанул в предплечье какого-то ребенка, а потом полоснул по горлу его мать. И понеслось веселье.

Меня свалили на землю, прямо в снег. Я постарался закутаться в одеяло, потому как было холодно, и очень хотелось спать, но люди вокруг меня, постоянно тормошили меня, не давая заснуть. А потом пришел он, высушенный.

Я лежал к нему спиной, и все мое тело буквально сдавило тисками ужаса. Никогда я не думал, что может быть так страшно, настолько, что всего парализует, и ты не можешь даже шевельнуться.

Высушенный склонился надо мною, и начал душить. Его руки погрузились в плоть, пройдя сквозь позвоночник, и сдавили легкие, не позволяя мне ни вздохнуть, ни выдохнуть. Я хотел вскочить, сломать ему руки и ноги, но у меня не получалось, ни как не получалось пошевелиться, из-за страха.

— Посмотри ему в глаза.... В глаза.... Загляни, узри...

Голос шел будто отовсюду, но при этом голосом не являлся. Я понял, это моя мысль, эту тварь я смогу сломать, мне нужно только заглянуть ей в глаза. И тогда, через силу, я левой рукой, схватил его за руки, и потянул к себе. Да я не мог пошевелиться, но мои руки, они мои.... Я тянул его к себе, тащил Высушенного, игнорируя отвращение, которое рождалось от прикосновения к нему. Все-таки я оказался прав, на счет высушенного окорча.

Прошла, наверное, вечность. Прежде чем, я притянул его достаточно близко, чтобы правой рукой ухватить голову, и подтянуть так, чтобы иметь возможность заглянуть ему в глаза. И тогда он закричал, беззвучно, но от этого крика, по моим мускулам и костям начали скрести рубанком, снимая стружку.

Последний рывок, и мы падаем в пропасть. Я вижу ужас на лице тех, кто стоял вокруг нас, но он ничто, по сравнению с тем, что я увидел в них, когда под нами разверзлась пропасть.

Я грохнулся на кирпичную кучу. Понимая, что враги тут, я резко вскочил, и огляделся. Все пространство вокруг меня было затянуто легким туманом, молочно-пепельным. Подняв взгляд ввысь, я увидел стоящих на краю воронки, куда я упал, людей, животных, роботов, и каких-то чудиков, не являющихся людьми, или животными.

Она прыгнула, и преодолела сотню метров, обрушилась на меня. Черная, смертельно опасная пантера. Я успел только повернуться к ней, и поднять руки, чтобы избежать разорванной глотки. Вцепившись своими когтями мне в спину, она начала тянуться к горлу. Превозмогая отвращение к рвущимся на спине мышцам, я оттолкнул пантеру, и сам прыгну на нее. Оседлав, коленом придавив ее к земле, я вонзил свои зубы ей в затылочную часть. Хорошо иметь клыки, а я дурак, хотел их спилить.

Но времени, чтобы перегрызть позвоночник, мне не хватило, удав, выползший из кучи сена, метнулся ко мне, и за считанную секунду обволок, стягивая в каменных тисках. Раскрыв свою пасть, он начал заглатывать меня. Схватив его пасть, я рванул руками, разрывая ее, так, злорадно, одобряя мысль о том, что эта тварь теперь долго не сможет кого-то есть

В это время пантера уже оклемалась, и хотела броситься, но встретившись со мною взглядом, опустилась на кирпичи, и закрыла глаза. Я понял, что пока, она мне неопасна.

— Браво — аплодисменты сыпались из-за спины, и впивались в мое тело, тысячью острых зубов. Еще чуть-чуть, я бы был погребен под ними — Это было потрясающе, хотя схлестнись ты с ними, в прошлой жизни, и они бы тебя сожрали, даже не подавившись.

— Привет Черный! — мой собеседник расположился на самой вершине кирпичной кучи.

— И тебе здоровья. Как, пришел в себя?

— Да нормально, можно еще покувыркаться с ними!

— Пора просыпаться!

И эти слова, будто встряхнули меня. Мир стал блеклым, потеряв свою структурность и лишившись своего реального воплощения. Все это время я спал, и мне снился сон.

— Значит...

— Ну не совсем братишка. Это не столько сон, сколько глубины твоего Я. Пантера, это твоя ненависть, раньше она была другой, слабее, но и ты стал сильнее. Удав, это твой Голод, жажда разрушения. — странно, но удава я почему-то не видел — Высушенный, это твоя суицидальная наклонность, дети это твое детство, радость, беззаботность, чистота...

— Хочешь сказать, что я педофил....

— Конечно, вот только, педофилия, воплощена в ином образе... Дети к педофилии не имеют отношения... Кстати эта воронка тюрьма. Раньше она была глубже, скоро твоя ненависть и голод вырвутся наружу, уничтожая и пожирая твою душу.

— А что олицетворяешь ты?

— Ну не все так просто. Не все, что есть в тебе, что-то олицетворяет. Что-то является просто воспоминанием, памятью, о чем-то или ком-то, каком-нибудь событии.

— Значит, ты лишь память?

— Не совсем!

— Слушай, кончай играть со мною в слова. Не забывай, я туповат в игре в смыслы.

— Ты всегда выставлял себя тупее, чем был на самом деле. Конечно, ты ведь Чума, подраться, это да, а вот думать, увольте. Ну да ладно, черт с тобой. Хочешь казаться тупым, будь им. Но тебе пора просыпаться, пора делать, то, ради чего я выдернул тебя в эту вселенную, вырвав тебя из преисподни, куда ты был низвергнут, собственной совестью. — увидев сомнение на моем лице он вдруг взорвался — Думаешь это было легко? Ни хрена, мне пришлось резать твою душу, кромсать ее, выжигая совесть, страх, чувство вины, и многое другое. Калеча тебя. Доставая из глубин Бездны, вырывая из лап таких монстров, что даже Ангелы и Демоны, бежали бы от них в ужасе, а ведь они еще те отморозки...

— Зачем? — меня слабо интересовало, что он говорил, потому как я слабо в это верил.

— Потому, что мой друг я горшеник — Черный спрыгнул с кучи кирпичей и направился ко мне — И мой горшок, нужно закалить, обжечь. Я художник, и в моей картине не хватает одного цвета, которым являешься ты, и я добавляю этот цвет в картину.

— Я тебе не краска, и не пламя. Я сам решу, кем я хочу быть...

— Ты еще не понял. Я творец, и как всякому творцу, мне плевать на желание творения, я творю, каждый миг, каждым своим действием, словом, мыслью или желанием, но я творю. Все творение есть часть меня, но не равна мне. И во всяком сотворенном, есть частица меня. Я жажду, чтобы было творение, и оно будет. А твои хотелки, как и тебе подобных, которые есть, лишь орудия, меня не интересуют. Ты можешь драться, чтобы стать тем, кем хочешь — он шел ко мне, но пространство, будто растянулось, он шел, не приближаясь — можешь валяться у меня в ногах, и просить, умолять. Но будет все так, как я решу. Понял!

— Понял! Вот только, ты кое о чем забыл. Я не тварь дрожащая, я право имеющий. Может быть, сейчас мы с тобой и в разных весовых категориях, но в отличии от тебя, я умею, то, что не умеешь ты, я умею разрушать.

И я прыгнул. Удивительно, но расстояние между нами, я пересек легко, не теряя ощущения равновесия. Вот только, там где я приземлился, разверзлась Бездна. Яма, куда я рухнул, даже не успев понять, что же произошло.

Я падал, а мое тело рвало на части. Рядом возник черный, он падал тоже, вот только его не рвали на части, возникающие из темноты тысячи крылатых тварей.

— Умрешь здесь, и умрешь на самом деле. Пойми Чума, тягаться со мною, бессмысленно, хотя бы потому, что ты находишься на моей территории, и твоя вера слабее моей. Я могу оставить тебя здесь, в твоем персональном аду, точнее твоем воспоминании о нем, но так и быть, я помогу тебе. Уж слишком ты ценен для меня.

И в следующий миг, он, подмигнув мне, остановил падение, и мое и свое. А потом я вновь упал на кучу кирпичей. Черный находился позади меня. И я точно знал, что он гладит пантеру, и удава. Я ощущал перетекающую от него силу и мощь, от чего пантера и удав исцелялись, от полученных ран.

— Что ж, я дам шанс, твоим зверям, победить тебя, а тебе, стать сильнее. — он поднялся, а я развернулся к нему.

В это время пантера и удав, разошлись, беря меня в клещи. Понимая, что сейчас будет бой, я слегка присел, стараясь настроиться, со зверями биться, это не с человеком, который не вооружен когтями и клыками.

— Один великий сказал "Спасись и вокруг тебя спасутся тысячи" — проговорил Черный, который начал терять очертания будто истаивая — Ты будешь вторым, в ком не будет части меня, а следовательно и ты не будешь частью меня. Живи, и стань тем, кем ты должен стать.

В следующий миг пантера и удав метнулись ко мне, а черный исчез, создавая ощущение какой-то пустоты. Что ж, теперь я точно знал, что я один, и если я чему и научился от Черного, так это то, что мышцы здесь не главное.

Помню, в августе 1998 года, во сне, я понял что сплю. Причиной послужил экзамен, который во сне сдавал. В тот миг я осознал, что уже давно его сдал и даже вспомнил выпускной, вспомнил, как Пламя получил в глаз, а я выкинул за борт парохода, на котором мы праздновали выпускной, Восенкова Владимира, за тот удар. Тогда я смог изменить свой сон. Школа, по моему желанию стала холмистой местностью, а потом я преобразил в лес, горящий лес.

Подчиняясь моей мысли, вокруг меня возникла каменная стена, заключившая меня в мешок, а потом она взорвалась, тысячью осколков. Сдирая шкуру со зверей, проникая в их плоть, Не знаю, Черный, как к тебе относится, но ты мне помог, теперь, я могу их сокрушить, даже не прилагая, ни каких усилий, и даже более того, я теперь знаю, как мне действовать дальше.