Но он этого было не легче.
Вечером Миреле попытался было заняться своей репетицией, как делал всегда, чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, но обнаружил, что не может себя заставить, как будто поколебленный авторитет Хаалиа сказался и на его способности и желании заниматься собственным трудом. Впрочем, может быть, и в самом деле было так.
"Это ненадолго, — пытался успокоить себя Миреле. — Хаалиа был тем, благодаря кому я захотел остаться здесь и по-настоящему стать актёром. Но даже если он не настолько хорош, как я воображал, это ещё не значит, что я должен разочароваться и бросить свой путь. Это было давно, тогда я был совсем ребёнком. Пора окончательно отбросить свои наивные представления о жизни и стать взрослее".
Он достал из рукава марионетку и посадил её на пол павильона.
— Если бы ты увидел меня тогда, когда я мечтал убить Ихиссе, ты бы тоже во мне разочаровался, не правда ли? — спросил он, глядя в печальное фарфоровое личико. — Каждый может заблуждаться... Нельзя быть слишком резким и нетерпимым, нужно всегда давать человеку шанс. И Богу тоже. Да, наверное, Богу в особенности.
Он невесело усмехнулся и посмотрел в окно.
Небо было ясным, но, как ни странно, беззвёздным — зато полная луна ярко серебрилась среди чернеющих ветвей, напоминая огромный глаз на веере Хаалиа.
Несколько дней спустя произошло то, чего Миреле и боялся — выяснилось, что Андрене в самом деле покидает квартал. После того, как фаворит Светлейшей Госпожи недвусмысленным образом выказал свои симпатии, госпожа Ирене была вынуждена отказаться от своего покровительства, спасая самое себя, и для Андрене не было другого выхода.
— Лучше я буду просить подаяние на улочках Нижнего Города, чем прислуживать здесь его отродью в обмен на возможность и дальше носить шёлковые тряпки, — передавали актёры друг другу слова Андрене, не выходившего из собственного павильона после того, как всё решилось.
Никто, впрочем, не торопился следовать его примеру.
Те, кто поддерживал его прежде, втайне всячески продолжали поносить Ленардо, однако опасались делать какие-либо публичные заявления. Всё-таки решение Хаалиа значило слишком многое, и большинство актёров пребывало в растерянности — если тот признал талант Ленардо, значит, быть может...
Злопыхатели Андрене открыто торжествовали.
— Долой тех, кто занимал своё место благодаря традиции и смотрел на прочих свысока! — кричали они на улицах квартала. — Дорогу таланту, свободному от условностей!
И было в этих словах что-то правильное, вот только в предводители они себе выбрали совершенно не того, кого надо было...
Так, по крайней мере, считал Миреле.
— Прежний кумир оставляет сцену, — издевался Ленардо. — Хорошо, что нашлись те, кто подловил его на слове, а иначе это слезливое прощание могло бы затянуться ой-ой как надолго!
В день, когда Андрене покидал квартал, большинство актёров собрались провожать его — а заодно и позлословить, чего уж там.
Тот выглядел лучше, чем человек, который потерял всё в своей жизни, но хуже, чем предполагал Миреле.
Взгляд его был совершенно пустым, невидящим, прозрачным, как вода в ручье. Он не обращал ни на кого внимания, глядя себе под ноги, но не как человек, который опускает голову под насмешками и бранью толпы, а как тот, кто видит что-то иное, недоступное остальным и всецело привлекающее его внимание.
Одетый в простое белое платье, с волосами, не убранными в причёску, он выглядел более хрупким, чем обычно, и издалека казался совсем юным, но это впечатление рассеивалось, стоило подойти поближе.
— Не хочешь сказать что-нибудь на прощание? — спросил, усмехаясь, Ленардо, пришедший позлорадствовать над побеждённым соперником.
Андрене, казалось, хотел проигнорировать его слова, но в этот момент толпа дрогнула и расступилась, пропуская Хаалиа. Тот прошёл вперёд, однако не сказал ни слова и обвёл присутствующих спокойным взглядом человека, который пришёл поглядеть ещё на одно представление.
Миреле в первое мгновение решил, что Хаалиа как-то утешит актёра, потерявшего по его милости всё, однако этой надежде не суждено было продлиться долго.
"А он ведь жесток, — думал он, принудив себя смотреть в лицо своего прежнего божества. — В самом деле, жесток... Как я раньше этого не замечал".
Взгляд холодных зелёных глаз Хаалиа казался наблюдательным и беспристрастным.
Обида Миреле поутихла, и он старался не осуждать его ни в чём, однако по-прежнему испытывал грусть и разочарование — в первую очередь в том, что сам так долго поддавался иллюзиям. Свою куколку он на этот раз спрятал не в рукаве, а за пазухой, поближе к сердцу, как будто пытался заполнить ей пустоту, оставшуюся в груди.
В этот момент Андрене заговорил.
— В этом месте талант и готовность пожертвовать собой ничего не значат, хотя когда-то я считал иначе, — произнёс он ровно, по-прежнему ни на кого ни глядя. — Я желаю никому из вас не впадать в подобное заблуждение и не тратить жизнь понапрасну. Это всё, что я могу сказать.
Он повернул на аллею, ведущую к воротам.
— Жизнь человека — как мимолётный сон, — внезапно заметил Хаалиа, как будто откликнувшись на эти слова. — Случайность и удача могут вознести его, случайность и каприз судьбы — лишить всего. Сегодня богатство, завтра — бедность. Сегодня кто-то купается в лучах славы, а завтра болезнь унесёт его в могилу.
"Так он сделал то, что сделал, чтобы продемонстрировать эту истину? — внезапно заподозрил Миреле. — Но всё равно... Если он готов играть чужими судьбами, чтобы научить людей философии о быстротечности жизни, то он жесток. Жесток и бесчеловечен".
Ему не хотелось думать так, но он не мог ничего с собой поделать.
"Я не хочу верить, что так и надо, — с отчаянием говорил себе он. — Я считаю, что самое правильное — это обнять и утешить того, кому плохо. Даже если он не прав, и ему нужно чему-то научиться в жизни".
Андрене, казалось, и не услышал слов Хаалиа.
Он продолжал идти по аллее, ведущей к воротам, и осеннее солнце заливало его фигурку, сгорбившуюся как будто под непосильной ношей.
Здесь уже никто не сопровождал его, но Миреле, стоявший к нему ближе, чем остальные, вдруг увидел, как его лицо перекосилось, отражая мучительную внутреннюю борьбу. Андрене споткнулся, походка его перестала быть ровной.
Он сделал ещё несколько шагов — явно через силу.
И вдруг не выдержал.
— О, я знаю, всё это потому, что я в своё время не воздал тебе достаточно почестей! — со злобой закричал он, обернувшись к Хаалиа. — Не стелился перед тобой, как стелились остальные! Что ж, надеюсь, тот, кого ты выбрал, не повторит моей ошибки и будет достаточно раболепен!
Миреле содрогнулся, чувствуя, что это самое худшее, что можно было сделать.
Хаалиа ничего не ответил и не изменился в лице.
Заходившее солнце залило багряными отблесками его наряд, по-прежнему золотистый, но на этот раз не такой сверкающий, как прежде, и волосы, свободно рассыпавшиеся по спине.
Ленардо выступил из толпы и, ничуть не смущаясь, взял Хаалиа под локоть.
— Мы с Хаалиа друзья, — заявил он, нахально улыбаясь. — А друзья воздают друг другу почести, как без этого. Так что можешь не волноваться, твоё место не останется пустым.
Хаалиа не возмутился и не попытался вырвать у него руку.
— В ближайшее время я собираюсь устроить ужин, который наш дорогой Хаали почтит своим присутствием, — продолжал Ленардо, не побоявшись назвать его так, как называла одна только Светлейшая Госпожа. — Ведь так?
— Так, — ответил Хаалиа.
В этот момент многие, конечно, подумали, что их связывают любовные отношения, благодаря которым Ленардо и получил свою победу, но Миреле не хотел верить в это.
Некоторое время он боролся с желанием догнать Андрене, но он не знал, что сказать ему, и не сделал этого.
Когда толпа рассеялась, он вернулся в павильон и снова вытащил листы со своей пьесой, но, как и в прошлый раз, не смог заставить себя даже смотреть на её слова. Тогда он написал письмо Кайто, предложив ему как-нибудь прогуляться по улицам столицы. Ему довольно быстро принесли ответ, в котором Кайто соглашался, и Миреле отправился за разрешением к Алайе.
Тот, как и сказал Юке, не выходил из павильона, однако Миреле позволили войти.
Он застал учителя в комнате, наполненной клубами разноцветного дыма, с трубкой в руках и расслабленным выражением лица, живо напомнившим о Лай-ле.
"Наверняка он так же, как и многие здесь, не выносит Ленардо, однако вынужден повиноваться высочайшему приказу, — подумал с тоской Миреле. — Неужели это судьба, которая ожидает каждого из нас?"
— На кой тебе сдалась столица и, особенно, Нижний Город? — сварливо спросил Алайя, выдыхая сладкий дым в лицо Миреле. — Что ты там не видел?
— Ничего, вообще-то, — справедливо заметил тот.
Алайя отнял трубку от лица и посмотрел на него так, как будто увидел только что — или перепутал с кем-то другим.
— Ладно, иди, — пожал плечами он. — Не пожалей только потом.
— Мне слишком мало того, что я вижу здесь, — не выдержал Миреле. — Я не хочу верить, что это и есть — весь мир.
— О, поверь мне, там ещё хуже, — усмехнулся Алайя. — Наш квартал весьма уютен и, при всех его недостатках, подходит для таких, как ты и я, потому что создан такими, как я и ты. Из "большого мира" ты вернёшься окончательно сломанным и опустошённым, с искалеченными душой и телом. Для человека, который творит искусство, необходим стеклянный колпак, даже если он начинает под ним задыхаться. Потому что без него он просто-напросто умрёт, раздавленный, как бабочка. Не сомневайся в том, что я говорю. В конце концов, когда-то я был весьма на тебя похож. Даже если теперь поверить в это сложно.
Эти слова произвели на Миреле угнетающее впечатление, однако не заставили его отказаться от своего намерения.
Он оставил бесполезные попытки продолжить репетиции и стал ждать того, что могло бы изменить его жизнь.
В лучшую или худшую сторону, ему уже было всё равно.
В выбранный для прогулки по столице день ему захотелось проделать весь путь пешком, не садясь в экипаж, и они с Кайто, который, разумеется, не мог выходить из квартала манрёсю на виду у всех, договорились встретиться уже на улицах Аста Энур.
Миреле покинул квартал ранним утром, когда солнце едва забрезжило на безоблачно синем небе, и улицы города были покрыты лёгким золотистым флёром, сквозь который ясно просвечивали камни мостовых, крыши домов, стволы деревьев.
Центральная часть столицы была почти пуста в этот ранний час, и ощущение собственного одиночества в огромном мире, похожем на безбрежный океан, было первым, что встретило Миреле за воротами квартала. Но это было не так уж плохо; после дней, наполненных самыми мрачными впечатлениями, он впервые испытывал чувство лёгкости и свободы, предвкушение чего-то волнующего и нового.
Он не торопился идти, оглядываясь по сторонам и стараясь запомнить каждую деталь, прочувствовать каждый свой шаг по камням мостовой, изъеденным трещинами и отполированным колёсами экипажей.
Он прошёлся по главной улице, на которой селились аристократы, не обладавшие привилегией располагаться в дворцовых павильонах, однако желавшие быть поближе к средоточию придворной жизни. Их дома были огромными, а вот сады, наоборот, казались небольшими и скудными — особенно в сравнении с просторами, к которым привык Миреле. Зато ограда и, особенно, ворота поражали вычурностью и экстравагантностью — судя по всему, соседи желали переплюнуть друг друга и соревновались во всём, начиная с "визитной карточки" дома.
Миреле не удержался от ребяческой выходки — поздоровался за руку с каждым из каменных божеств и демонов, охранявших чужие ворота и отпугивавших незваных гостей.
Привыкший к почитанию Хатори-Онто, он не боялся ни демонов, ни даже Подземного Мира с его мрачными пейзажами. Кто-то из актёров утверждал, что там должно быть так же весело, как и в квартале манрёсю, и это кощунственное заявление не вызывало у Миреле особого протеста.
Пережив приступ игривости, вызванного новыми впечатлениями, он сделался мечтателен и тих, добравшись до того места, в котором они условились встретиться с Кайто.
Это был мост, получивший, как водится, название Моста Влюблённых — то ли благодаря легенде, то ли потому, что здесь часто назначали встречи.
Устроившись у его перил, Миреле довольно долго смотрел на быстрое течение воды, уносившей вдаль многочисленные золотистые и багряные листья, падавшие на поверхность реки. Это зрелище было новым для него — огромное озеро в квартале было красиво, но совершенно спокойно, и река с её вечным движением, с бурлением воды в водоворотах, с бесконечным плеском надолго привлекла его внимание.
Потом он наблюдал за проходившими мимо людьми, устроившись в тени огромного клёна, который почти сливался цветом своих листьев с перилами моста, выкрашенными в ярко-алый.
Город просыпался, и первыми его наполнили слуги, торопившиеся по господским делам — кто на базарную площадь Нижнего Города, а кто и в чужой дом, чтобы с утра пораньше передать любовную записку.
Миреле полагал, что и сам похож на слугу в своём тёмно-коричневом, невзрачном одеянии, полы которого едва доходили ему до середины голени и открывали штаны, однако были всё-таки из шёлкового материала, что не позволяло заподозрить выходца из Нижнего Города. Вероятно, это и в самом деле было так, потому что внимания на него почти не обращали.
Он увидел Кайто и тихо засмеялся, сам не зная, над чем — вероятно, сказывался всё тот же переизбыток впечатлений.
Кайто был одет по-праздничному, в шёлковое синее одеяние, расшитое драконами; чёрный с золотом пояс говорил о статусе его семьи и придавал ему респектабельный и важный вид.
— Ты нарядился так специально, чтобы разница между нами бросалась в глаза, и никто не мог заподозрить тебя в прогулке по городу с актёром, а видел только знатного господина и его невзрачного слугу? — усмехнулся Миреле, разглядывая его одежду. — Имей в виду, я не понесу над тобою зонтик.
Он не стеснялся подтрунивать над Кайто, если представлялась такая возможность, и тот, казалось, совсем не возражал, хотя оба прекрасно сознавали разницу в своём статусе и ту пропасть, которая лежала между ними.
Миреле — даже чаще, чем ему бы самому хотелось.
— Вы, актёры, питаете удивительное безразличие к религии, — заметил Кайто без осуждения, а, скорее, с лёгкой насмешкой. — Если бы это было не так, ты бы знал, что сегодня один из праздников, когда храмы открыты для посещений. Я хочу вознести молитву, а это совершается в церемониальном одеянии. Так что не думай, что мне просто захотелось перед тобой покрасоваться!
— Религия обещает тем, кто связался с актёрами, мучительные испытания в Подземном Мире, — пожал плечами Миреле. — Страшно представить, что она обещает самим актёрам, но полагаю, что ничего хорошего. Вот нам и приходится обходиться своими средствами — например, проникаться симпатией к Хатори-Онто. Раз уж другая компания на том свете нам всё равно не суждена.
