Московский физико-технический

Они могли вдруг бросить учиться и три дня подряд валяться на кроватях, и слушать музыку, разбрасывая вокруг окурки и огрызки, курить, правда, принято было выходить, но когда у них шел такой отруб, то и это правило переставало соблюдаться. Спать они могли ложиться несколько дней подряд в два часа ночи, а то и позже и, естественно, мешали мне уснуть хотя бы в 12, как я привыкла. Мы с Томкой не высыпались, а им ну хоть бы что, учиться они как следует при таком недосыпе не могли, но всё— таки вполне выдерживали такую жизнь. Томка уходила в читальню, Ирка или уезжала домой, или с удовольствием участвовала в обвале, принимая эту свалку и сумятицу за образец общежитской жизни, а я из-за своего живота, в котором без конца что-то урчало и переливалось, не могла сидеть в читальном зале и уходила или в забойку, или к Галке в комнату. У них было тихо и спокойно, Люда Толстопятова, которая со второго курса жила с ними, либо занималась, либо гуляла где-то со своим Славкой Левченковым, Любочка тоже всегда была в делах, и я проводила время у них. Потом, когда я стала не высыпаться, я пару раз осталась у них ночевать на раскладушке и, в конце концов, совсем ушла из 65-ой комнаты по приглашению Гали осталась жить у Гали, Любы и Люды, Это было в самом начале учебы, в октябре. На мое место тут же перебралась Виолетта.

Я хочу к слову вспомнить, что у нас в общежитии были очень уютные девичьи комнатки, с красивыми занавесками на окнах, с салфеточками на тумбочках, с букетами из осенних листьев в вазах, с геранью на подоконниках — как будто там вовсе и не студентки жили, тем более физтешки, а семья.

В такой уютной комнате проживали Галка Чуй и Люся Протазанова. Они учились в одной группе и жили вместе.

Когда я забегала пару раз к ним, то прямо-таки останавливалась на пороге — так поражала меня диссонирующая с окружающим студенческим бытом приятная обстановка.

Были и такие, как у Оснаты с Томкой, — всё прокурено, ободрано, голо и бедно, но большого бардака нет — не с чего взяться — вещей мало.

У нас с Люськой было довольно обычно — вещи валялись, где попало, коробки от любимого нами зефира в шоколаде, книжки, всё в беспорядке — но особенной грязи не было, я склонна была убирать понемногу каждый день, а Людмила делать глобальные уборки, с протиранием пыли и мытьем полов даже под кроватями. Правда, раскачивалась она на такой подвиг долго. А Томча была значительно аккуратнее нас и не так разбрасывала.

Только на первом курсе я обладала великой, потом навсегда утраченной мною способностью, освободить край стола, одним движением руки отодвинув грязные бутылки из-под кефира, огрызки хлеба, немытые тарелки, положить тетрадки на освободившееся местечко и спокойно решать задачки по анализу.

На войне как на войне, тут не до уюта.

Позднее, чтобы сесть учиться, я должна была хотя бы убрать весь стол, пусть просто вещи покидать на тумбочки и, приходя с занятий, я начинала это делать, засовывала шмотки, книжки и тетрадки по углам.

Однажды Ирина присутствовала при том, как я разбираюсь в комнате и поношу отсутствующих девиц за бардак.

Наслушавшись меня, Ирка устыдилась, пошла в свою комнату и сделала уборку.

Так потом и сказала Динке:

-Зойка так ругала своих девчонок, которых не было, что стало стыдно мне, и я навела порядок у себя.

-Ну, дела...— только и произнесла удивленная неожиданной чистотой Динка.

Обычно у них в комнате приборку делала энергичная Люда Шляхтенко — она практически там не жила, но когда приходила, вынести этого запустения не могла и мыла полы, протирала пыль, после чего уезжала. А эти лентяйки — Динка, Ирка и Любка Тютнева и ухом не вели, еще и посмеивались — ну, и чего она суетилась, если всё равно уехала?

Так что наша жизнь была довольно средненькой по части чистоты, далеко не худший вариант, но моя мама это понимала слабо. Приехав как-то неожиданно к нам, она увидела кед посреди стола и долго выспрашивала у меня:

-Почему у вас на обеденном столе стоял один кед?

Я подумала — а почему стол обеденный — скорее письменный, и что такое особенное — кед на столе, обычное дело — ну искал кто-то свои кеды, спешил, один нашел, другой нет, взял чужие, а этот забыл бросить под кровать и оставил на столе, ну, и чего так волноваться из-за пустяков?

Но маме почему-то появление кеда на столе казалось диким, и она удивлялась и сердилась. К тому же мама умела задавать вопросы, на которые совершенно невозможно было ответить.

В данном случае она напирала не на то, что кед в неположенном месте, а на то, что один.

-А где же в это время находился другой? — недоумевала она.

И действительно, где?

В середине сентября меня уговорили в комитете комсомола поехать на какие-то комсомольские занятия в Кунцево, на неделю. Это было недалеко от Динки, и она пригласила меня пожить у нее. Родители ее уехали отдыхать.

В Кунцево оказался и Ефим, встречи с которым, как я уже упомянула, были всё еще для меня тягостны. Чувств уже не было, но обида осталась, и я всё время боялась, что начну высказывать ее. Мы ехали в одном вагоне электрички метро, совершенно случайно столкнулись, и он подсел ко мне, когда освободилось место, и как-то устало, непривычно для него молчал, а я ждала, когда мы, наконец, доедем до Кунцево и расстанемся. Помню, стояла сказочная золотая осень, но я не очень ей радовалась, просто ходила по парку, удрав с общественного семинара, и шуршала листьями, думая то об Ефиме, то о том, что прогуливаю учебу в институте, и мне это может дорого обойтись.

Я уже не раз бывала у Динки, но всегда добиралась вместе с ней, а в этот осенний вечер, прослушав после прогулки по парку какой-то комсомольский семинар и решив, что ноги моей больше здесь не будет, я отправилась к ней самостоятельно впервые.

Уже стемнело, но было тепло, стояло бабье лето, я быстро шла в своих беленьких туфельках на каблучках, в шелковом темно-синем плаще, с пушистой кудрявой головой, в приподнятом настроении, дневная хандра, вызванная неожиданной напряженной встречей куда-то улетучилась, дул мягкий ветерок, зажигались в надвигающихся сумерках огни в окнах домов, с шумом проносились автомобили, всюду кипела жизнь большого города, и я была маленькой частичкой этой жизни.

Женщины часто помнят, какая на них была одежда в тот или иной момент жизни, особенно, если они были нарядно одеты. Как вспоминала одна моя знакомая про себя — иду я на высоких каблуках в разлетающейся накидке, заколотой на плече большой сверкающей брошкой, такая красивая, такая моднючая, просто блеск.

Так и я летела с давно забытым ощущением своей молодости, привлекательности, свободы, с брошкой на плече, правда, брошка была мысленной, т.е. брошки не было, но настроение у меня было, как у той женщины с брошкой.

Сойдя с автобуса, я вспомнила, что мне нужно под арку, но забыла, что мне нужно перейти улицу, залезла в чужой двор, там была какая-то сетка с калиткой, я зашла в ограждение с надеждой, что я пройду его насквозь и выйду, но попала в тупик, какие любят делать у нас в стране — посреди жилого массива огороженная площадь с одним входом и выходом (для неудобства буквально всех) — никакого корпуса Е, кругом глухой забор, и надо идти обратно, чтобы попасть к домам, которые были, вот они, рядом, но за высокой железной оградой. Я совсем заблудилась в этой странной железной клетке в наступающей ночи, и ощущения у меня были, как во время блужданий во сне, бредешь куда-то в неизвестное по бесконечным лабиринтам из домов и заборов.

Настроение мое стало падать, я вдруг почувствовала, что устала, что мне лень тащиться обратно, и, оглянувшись вокруг, я быстро перекинула через сетку сумку, задрала юбку и, как была на каблуках, забыв, что я просто блеск, перелезла через забор, спрыгнула и спросила у проходившей старушки, изумленно наблюдавшей за мной:

-А где здесь корпус Е?

-Это на другой стороне дороги, охотно объяснила мне она, и я пошла обратно и нашла Динкину квартиру, проблуждав не меньше 30 минут. Диана давно меня ждала, чем-то накормила, усталость прошла, я находилась в тепле, в сытости, при ярком свете, дома, автомобили и заборы перестали навязчиво мелькать перед глазами, и я решила принять ванну.

В иностранных фильмах часто показывали сцену приема героиней ванны — лежит такая роскошная девица в хлопьях белой пены и нежится.

-А пену нельзя сделать? — спросила я Фролову, залезая в ванну.

Ванна для меня была редкость, роскошь своего рода — в Батуми я мылась в турецкой бане, а в общаге под душем.

-А там есть шампунь, попробуй, налей его в ванну, — крикнула Динка из кухни.

-Да он для волос

-Ничего, лей.

Я, послушная дурочка, давай лить шампунь в ванну. Сама я сильно сомневалась в том, что шампунь для волос создаст пену. Но я всегда поддавалась под Динкин не сомневающийся тон, поддалась и сейчас.

Ополовинив флакон, я долго дрыгала руками и ногами в воде, пытаясь создать пену, но кроме нескольких пузырей ничего не добилась и рассердилась:

-Ну, и где твоя пена? — продолжила я разговор с Динкой.

Динка прибежала, посмотрела — пены нет.

Ни мало не растерявшись, Фролова говорит:

-Ну ничего, будет тебе пена — хватает пакет с порошком и начинает сыпать в ванну.

Я пытаюсь оттолкнуть руку с порошком.

-Ты что — удивляется Динка, от порошка пена точно будет

-Но я всё же не простыня, а вдруг он дырки на коже прожжет, — пугаюсь я.

-Да, ничего с тобой не будет, чуть-чуть неуверенно говорит Дина. Но порошок всё же убирает.

Вздохнув, я заканчиваю водные процедуры, ополаскиваюсь под душем и иду к Дине на кухню помочь ей с посудой. Кинозвезды из меня не получилось.

Живя у Дины, я скоро заскучала. Каждый день звонили Динкины одноклассники и приглашали ее то в кино, то в цирк, то еще куда-то, а если не звонили одноклассники, то Динка уматывала на плавание в Лужники, она увлекалась синхронным плаванием.

-А мы с тобой куда-нибудь пойдем или нет? — возмутилась я, заскучав в одиночестве.

-А ты сиди дома, отдыхай. Отсыпайся.

-Я уже выспалась. Три вечера сплю.

Дина устыдилась, и мы совершили выход в свет — поехали в магазин за шампунем для ванн. Повезла она меня на никогда не виденный мною Калининский проспект. Было уже темно, и проспект весь был залит светом. Казалось мне, что я попала в какой-то совсем другой город, в какую-то другую страну, в страну героев О" Генри. Я шла, вертела головой и всё время ахала, настоящая провинциалка. А Фролова, слушая мои восторги, иронически хмыкала. Шампунь мы так и не нашли даже в шикарном ультрасовременном магазине, в утешение пошли на кинопанорамный фильм в кинотеатр Октябрь. Помню, там как раз крутили документальную пленку о синхронном плавании, Динкином виде спорта. Я не могла поймать точку, с которой изображение было бы объемным, и всё вертела головой, и вдруг пловчиха поплыла прямо на меня. Я испуганно отшатнулась под смех Дины.

Позднее я побывала на Калининском днем. Но при солнечном свете он не произвел на меня такого впечатления, дома давили правильностью своих геометрических форм. Воздух был. А легкости не было.

Вечером монтировали кинопленку, которую Динка снимала летом, в том числе и в спортлагере.

Пленка просматривалась под проектором, вырезались неинтересные куски, и оставшееся склеивалось ацетоном. Фролова обмоталась этой пленкой сама, обмотала меня и разложила ее буквально по всей поверхности пола, лишив меня всякой возможности передвигаться. Только ступишь на пол, как под ноги попадается пленка, которая, естественно, ломается и портится от такого обращения, а Диана Николаевна еще и вопит под хруст пленки.

В общем, Динке проку от меня не было никакого, один вред, и она загнала меня на диван, где я и сидела, поджав под себя ноги и не смея ступить, пока она не закончит монтаж.

И кадры в спортлагере, отснятые мною, когда Дина изображала наяду, тоже не удались. Мои режиссерские задумки никак не соответствовали операторским возможностям — так, когда пирата топили в бочке головой вниз, я хотела снять сначала его зад крупным планом, а потом, отступая, показать, что его топят — а получилось только на большом куске пленки темное непонятное пятно, и всё тут.

Тогда же, осенью, Диана сводила меня в Вахтанговский театр, где ее мама работала театральным врачом, на "Идиота".

Играли Борисова, Гриценко, Ульянов, я сидела, открыв рот, не переводя дыхания, и я поняла, что драматический театр меня привлекает больше, чем опера, хотя, когда я смотрела с папой "Три сестры" во МХАТе, с Дорониной, Олегом Стриженовым, впечатление не было таким сильным.

Раза два в неделю собирались компании — Динкины одноклассники, из которых я сейчас могу вспомнить только двоих: Сергея, с которым я была знакома раньше, и Алешку Михеева, а девчонки были всё те же, москвички из двух сдружившихся комнат — Ирка, Наташка, Ленки, Люба.

Пока я жила у Дианы, у меня было нормально с пищеварением, так как мы готовили сами. Учеба уже началась во всю, а я никак не могла включиться в нее — не хватило мне лета, чтобы отдохнуть, и противно было впрягаться в эту тяжкую лямку.

Наш третий курс был очень трудным. Перестроили программу, полгода читали теорию поля, а потом, не дочитав, в 6-ом семестре начали читать кванты, по две лекции в неделю, в конце года экзамен. Кванты читал нам Алилуев, а вот, кто читал теорию поля, даже не помню.

Семинары по теоретической физике в нашей группе вел Мальцев — худющий, черноглазый, миловидный еврей, влюбленный в свой предмет и обучавший нас со страшной, прямо таки убойной силой. Объяснял он хорошо, старательно, просто вколачивал понятия в голову, насколько вообще можно было вложить в наши мозги такие курсы, как теория поля и квантовая механика. Теория поля еще как-то укладывалась в голове — все эти потенциальные и векторные поля, производные от потенциалов, характеризующие напряженность поля — вся эта сложная математика, выводящая нас в конце концов к простым, привычным, но неизвестно откуда взявшимся законам общей физики, были мне интересны. По моему студенческому мнению у Ландау с Лифшицем именно теория поля самый лучший учебник. А кванты против нее слабее написаны.

Малкин ходил в длинном коричневом пальто до пят, бывало, бежит в нем по коридору, и так и думаешь — сейчас запутается и упадет. Был он женат, но производил впечатление неженатого и какого-то незащищенного человека, увлеченного своей теорфизикой, и ничем более. Как-то я встретила его часа в четыре дня, бледного, замученного, с кругами под глазами, он бежал по лестнице с зачета, очевидно, с утра ничего не ел, и я остановилась и непроизвольно всплеснула руками:

-Боже, что же они (имелись в виду студенты) с вами сделали!

-Они меня пытались замучить, — сказал он (хотя на самом деле было, конечно, наоборот), — но я не сдался.

В октябре у меня стало совсем плохо с кишечником. Я постоянно жила на сухариках, меня мучили поносы и сильные боли в правой нижней части живота.

Врач — проктолог Долгопрудненской поликлиники, седой старичок, нашел у меня эрозийный колит и стал лечить бальзамовыми клизмочками по собственной методике.