Нахальное минирование - 2

А потом началось. Сперва вражеский огонь, пушечно — минометный, плотный и точный, после чего пошли на нас валом фрицы — сначала погнали на нас немецких автоматчиков. Откуда они их столько взяли — не пойму, но трескотни они устроили много. Вышло так, что поддержки мы не получили. Все горе в том, что никто не мог поверить в успех нашей операции. Вместо батальона командир полка, с которым мы должны были взаимодействовать, прислал взвод разведки — посмотреть, что на высоте. Как понимаете, в бою каждый человек дорог, так что и этот взвод положили мы в оборону. А немцы как ошпаренные лезут — атака за атакой! Себя прямо не жалея ломятся под огонь! Наши артиллеристы помогали, но без корректировки конечно получалось не очень. Но то хорошо, что не знали фрицы, что у нас ничего толком от танков нету, потому хоть они артштурмы тоже на нас бросили, но те стреляли издалека, близко лезть опасались, наглость первого года войны у них уже пропала, осторожничали.

Час за часом мы продолжали отражать яростные контратаки немцев. Было тогда такое напряжение, что теперь и не установить последовательность всех событий. В память врезались лишь отдельные эпизоды.

Кончались патроны, гранаты. Бойцы дрались уже трофеями, немецкими автоматами, хватали летевшие вниз гранаты-"колотушки" с длинными рукоятками, швыряли их обратно. Когда несколько немцев в окопы добежали — санинструктор Валя Григорьева, схватив автомат, повела в атаку на них группу легкораненых... И одолели! Раненые — здоровых!

В полдень мне передали по радио от Говорова, что я награжден орденом Суворова, а командиры рот — орденами Красного Знамени. Оно, конечно очень было приятно, но немцы прут и прут, боеприпасы у нас уже считай по донышку скребем — но от пехоты — ни привета, ни ответа.

А бой все продолжался. Невероятное было ожесточение. Бегу по траншее, вижу командира роты Николая Федотова. У него пистолет в правой руке, а другая рука — странно короткая, гляжу — левой кисти нет — обрезало осколком. Кричу:

— Николай, отходи!

— Почему?

— Ты же ранен!

— Ну и... с ним!

Меня тоже ранило. Первое впечатление было, что запнулся за какой-то пенек. Потом смотрю — левое голенище в крови. Сел на дно траншеи, отрезал голенище, отделил портянку. Нога уже распухала. Первый маленький осколок вытащил легко. Второй засел глубоко. Тогда я нож прокалил на спичке. Чисто механически, как хирург заправский. Разрезал рану, извлек осколок, забинтовал ногу санпакетом. Поковылял дальше.

Только в четыре часа дня удалось нам затащить на высоту пехоту. Меньше роты пришло. Потом еще чуток. Но обещанного батальона с противотанковым оружием не дождались. Ситуация стабилизировалась, немцы тоже поистрепались, последние атаки уже были жидким составом и вяло бежали. Выдохлись они. Мы пробыли тут еще некоторое время. Уходили, когда начало темнеть. Оставалось нас только шестнадцать человек. И ни одного не раненного среди нас не было...

Помню, в полку, который нам так и не пришел на смену, мы едва не пострелялись с его командиром. Он, скотина, еще в придачу оказался вдребезги пьяным. И огрызается матерно, сволочь! За кобуру свою вздумал хвататься, а она у него аж на задницу задвинута. А вижу — не привычно ему это, не может расстегнуть.

Представляете, такая обстановка, а он пьяный! Думаю, что я успел бы выстрелить первым. Хорошо, что начштаба нас разнял, а то неведомо чем кончилось, так он меня разозлил — аж потом руки тряслись от ненависти. Впрочем, этого комполка быстро убрали с должности, и дальнейшей судьбы его я не знаю...

Я успел отмыться, привести себя в порядок, у меня ж сапог без голенища и вид растрепанный и в грязи весь, уже подсохшей, еще получилось чуть отдохнуть, когда меня вызвали на КП 67-й армии. Помню, когда вошел в блиндаж, все вдруг встали. Чисто автоматически. Только я начал докладывать, как меня прервали: "Немедленно к Говорову!".

Мой доклад командующему и ответы на вопросы заняли минут сорок. В отличие от предшествующей нашей встречи чувствовал я себя совершенно свободно и раскованно. Говорил не только приятные вещи, в частности, о том, что наибольшие потери понесли мы при штурме от немецких ротных минометов, которые у нас были сняты с вооружения в 1942 году. Говоров на это мое замечание промолчал, хотя, кажется, с ним не согласился...

Особенно настойчиво и дотошно он возвращался к вопросу: как удалось доползти? Его интересовали такие подробности, что пришлось мне сказать: я полз впереди, много не видел и тонкостей не сообщу...

Тут же Бычевский вручил мне вот этот орден Суворова. Вроде как первому из саперов на Ленфронте! Командующий меня запомнил. Когда в этом году начали формироваться такие крупные соединения, как саперные бригады, и Москва собиралась прислать на наш фронт командование, Говоров ответил, что командир у него есть. Так я был назначен командиром бригады. Да... Многое было в моей фронтовой жизни. Но памятнее всего стал, пожалуй, этот бой за "чертову" высоту. Странным образом тут все сошлось на таинственной цифре шестнадцать. И первых убитых мы потеряли, по существу, на нейтралке — шестнадцать. И немецкий опорный пункт имел номер 16. И покидали высоту нас, последних, тоже шестнадцать. Одним словом, кругом шестнадцать...

Майор погрустнел. Капитан это заметил и вопрошающе глянул саперу в глаза.

— Не хочется об этом говорить, но из песни слова не выкинешь. Вся эта операция и потери моих ребят на следующий день прахом пошли из-за этого выблядка пьяного. Того командира пехотного полка, что со своей задницы кобуру передвинуть не мог и пистолет не достать ему было, мудаку жопоголовому! Хотя чего там говорить! "Кмамандир цельный" — а личное оружие свое в руках похоже не держал никогда.

Капитан бурчанием выразил несогласие. Ну да, не дело командиру полка с пистолетом в руке бегать. Не взводный же!

Соломахин поморщился. На Ленфронте в отличие от других фронтов командиры как раз старались быть к бойцам ближе, не было тут в моде комчванство. И тот проклятый командир полка своим неумением даже за пистолет схватиться вызывал еще большее раздражение. Прощелыга красномордая! Только и умения — налакаться водки в теплом блиндаже, не зря страна тратилась!

Иван Иванович не кадровым был, потому ухватки ряда виденных им кадровых командиров можно сказать — его бесили. Потому как видел он в них омерзительных дармоедов, в мирное время пошедших на большую зарплату и с гордостью и спесью носивших отлично пошитую дармовую форму, с презрением глядя на "штафирок", а в военное время показавших полную свою бездарность, неграмотность и отвратительное выполнение своей военной профессии. Что пришлось оплачивать большой кровью.

— Ты понимаешь, эта сволочь пьяная не выполнила прямой приказ — прислать на смену моему батальону — свой. Вот как при мне пришло меньше роты — так и все. А там этот участок для полнокровной роты втрое велик. А уж для трепаной и подавно. Немцы утром собрали все что могли, подтянули подкрепления — и сбили с горушки этих горемык. Да и уцелело их всего ничего, как слышал. Еще и врал начальству, скотина, что прочно удерживает позиции! А там уже обратно фрицы вернулись. И хрен их оттуда выбили потом, они сами ушли, когда мы в этом году блокаду снимали. Окружения побоялись!

Медик хмуро кивнул.

— Ты ж сам понимаешь — командир своих подчиненных учить должен! А чему бездарь чванная научить может? Не знаю, как и что ты повидал — но у нас рассказать — так не поверишь, особенно что по первому году творилось!

Капитан так же хмурясь пожал плечами. Выдавил кислую ухмылку, совсем перекорежившую рваное лицо. Буркнул невнятно, но понятно — да уж, нагляделся. Он в этот момент отлично вспомнил, словно вчера было — какой хаос и бедлам был на складах, работавших по правилам мирного времени, неторопливо, неспешно и строго по правилам, когда буквально с поля боя приезжали за люто нужными вот прямо сейчас снарядами, патронами и оружием бойцы и командиры, спиной чувствовавшие, что боезапас улетает чудовищно быстро в реалиях войны, а работники складов на встрепанных и разгоряченных военных смотрят чуточку брезгливо и относятся к ним, словно не сейчас в бой — а завтра они на стрельбище поедут по запланированным мероприятиям.

Сколько складов фрицы захватили потому, что с них ничего было не получить в первые дни!

— Не поверишь, что у нас творилось во время Первой Синявинской! Сам бы не поверил, да знаю точно!

— И што? — несколько недоуменно спросил медик. Всем своим видом он прямо говорил — удивить его сложно.

— А вот представь такое — штурмуют наши бойцы деревню. Хорошо так атакуют, грамотно. Фрицы толком окопаться не успели время не хватило. Не зацепились толком, а видать у них приказ был двигаться дальше. Они и полезли без окопов за спиной. А наши навстречь. Немцев опрокинули, перешли сами в наступление, взяли деревню. И знаешь, что потом было? А потом наши вернулись на свои позиции, ушли на обед, как положено по расписанию. И ни у кого из командиров даже мысли не возникло деревню эту укрепить и окопаться! Потом они же кровью умылись, штурмуя эту уже было занятую деревушку. Ан поздно уже было. Фрицы в землю зарылись как они это умеют. По соседству похожее дело вышло. Пехота при поддержке танков взяли с малыми потерями село, танки поехали заправляться и пополнять боекомплект, а пехота пошла за танками. На исходные. Танки же уезжают! Чего пехтуре одной сидеть? Причем заметь — не по трусости это делалось, а по скудоумию начальства. Словно футбольный матч сыграли, победили -и физкульт-привет по раздевалкам разошлись. Или на заводе смену отработали — и все станок выключили и пошли отдыхать. Понятное дело немцы спокойно вернулись в населённый пункт. Дальше и говорить не охота, умеют фрицы даже из обычной деревенской избы такой дот сделать — пушкой не прошибешь! Причем быстро — в избе внутри все перегородки ломают, баньку разберут и внутри избы соберут, словно домик Петра Первого в футляре получается. Амбразуры пропилил, промежуток между банькой и стенками избы землей засыпал — и все, 76 мм. снаряд такое не берет никак. И делается быстро и тепло им там сидеть потом, гадам. Вот и гляди, кому какая война.

И черта лысого поймешь — это дурость или уже саботаж? И ведь не кончилось это первым годом. И дальше такое вытворяли, что впору самое худое заподозрить! Под Сталинградом выставлялись поля, не задержавшие танки противника. По проверке — оказались, что частью мины выставлены без взрывателей — одни корпуса, у других чеки предохранительные не то, что не вынуты были, а того пуще — привязаны шпагатом накрепко, что полностью препятствовало срабатыванию мин — ну и прочее типа не взорванных перемычек через противотанковые рвы и не снятых указателей с минных полей. Много там всякого разного такого выявилось, от чего волосья дыбом встают.

Зато сейчас вижу — научились мы наконец воевать. А у фрицев — что-то наоборот, упал уровень подготовки — сужу по тому, что вижу. И знаешь — были у меня выводы после того ночного штурма. Основная -то беда и потери наши были из-за пехотной скотины. Если б он прислал батальон, да с средствами поддержки и с корректировщиками — да вовремя, пока фрицы не очухались еще — хрена они б нас спихнули сверху. А сами-то кровью б умылись — бегать в атаку под огнем — нести потери выше, чем обороняющиеся всяко. Мы-то их и так навалили много, а если б все по плану сделали? Тут ведь фрицы сами себе ловушку сделали своей твердолобой пруссачьей установкой!

— Хахой? — заинтересовался медик.

— Так еще в Первую мировую описанную. Что-то мне это напомнило продуманную переработанную и оптимизированную "укусить и держать" из последних этапов Великой войны. Использованную против немцев, у которых что тогда, что сейчас было закреплено в сознании намертво: "прорыв противника необходимо быстро ликвидировать всеми имеющимися силами, не считаясь с потерями".

Понимаешь, невозможно надежно защитить все — фронт слишком велик. И как ни размазывай силы — а равномерно все не прикроешь.

И есть особо важные места и особо болезненные точки. В любой обороне. Просто по-бараньи биться лбом в закопавшегося противника — только потери нести колоссальные. Свои, причем. Успеха это не дает. И мы тогда ночью — захватили немецкий шверпункт именно малой кровью. Взяли их врасплох. И вынудили их, немцев — штурмовать свои же окопы. В рост, под плотным огнем, по пиковой ситуации, судорожно сгребая силы откуда можно. И уже неся большие потери — как атакующие. И вот тут, как я вижу — наши теперь захватывают важный объект, используя все возможные хитрости и премудрости — внезапно, без многодневных боев, как раз используя фактор неожиданности.

И вынуждают немцев отбивать его поспешно обратно, а пока фрицы сгребают силы для отбития этого объекта — наши в другом месте — там откуда силы немцами сняты — захватывают другое. Не менее важное — и опять в полном цейтноте и судорожно — враг перебрасывает силы в другое место и там они колотятся лбом уже о нашу обороняющуюся. Без планирования, следуя навязанной нашей инициативой ситуации. А там глядишь в третьем месте катастрофа и туда надо кидать... А уже и некого кидать, сточились в атаках. И тут сейчас много нам на руку — и пушкари наконец научились долбить так, что потом только ошметья остаются на лунном пейзаже и летуны небо уже держат и танки наши — не в пример фрицам — маневреннее гораздо.

Капитан кивнул. Те же мысли и в его голове были. И сердцем чуял — в этом году уже все будет по-другому. Пропала тоска сосущая, как это было раньше, когда не так дела шли. Научили фрицы воевать наших на свою голову. Как раньше всякие шведы, поляки, французы...

Командир взвода саперной роты унтер-фельдфебель Абец.

— Ну Иваны считают, что им удалось нас обмануть — а парни Геринга их подловили несколько раз, что они тракторами свои макеты танков таскают, чтоб следы от гусениц видны были. И даже на фото видно нескольких, что они танки тут из досок делают. Маскируются, конечно, но наши "крылатые глаза" тоже ртом мух не ловят. А Иваны стараются. Все пытаются нас убедить, что здесь наступать станут. Но наши радисты отметили — тут у русских не те рации работают, что должны... — усмешливо сказал командир саперной роты.

— Извините, господин капитан, не вполне понял — рации же одинаковы? — удивился Абец.

— Ну рации — да. А вот почерк при радиообмене — у каждого морзянщика — свой. Словно почерк. И у нас спецы знают — в какой дивизии у Иванов какие почерка. Тут — все новички, неумехи. Мы-то на слух не отличим, но наши ребята из контрразведки сразу видят поддельную фальшивку — не без удовольствия пояснил гауптманн. Видно было, что ему нравится быть причастным к секретам таинственных спецслужб.

— Это замечательно, что тут они не сунутся — вздохнул унтер-фельдфебель. Каждый матерый солдат, имеющий достаточно опыта боев всегда мечтает о том, чтоб не оказаться на острие стратегического наступления — хоть своего, хоть вражеского, ибо очень уж велика возможность лечь в землю или стать ненужным никому калекой. Ротный ощущал то же. Но погоны офицера требовали иного отношения.