Зверев все ближе сходился с Владимиром Алексеевичем. Со своей стороны бывший циркач и поклонник борьбы, узнавал себя в этом молодом человеке потому с удовольствием таскал его за собой по своим репортерским делам. Как-то вернувшись с очередного репортерства, Зверев огорошил:

— А скажите-ка мне, уважаемые старички, кто у нас создал РСДРП?

— Ну там, помнится, были Плеханов и Ленин, — промямлил Федотов.

По спине пробежал холодок, в точности, как на экзамене по истории КПСС. В тот раз историю партии он сдавал Рамазану Абдулатипову, естественно, тот его с позором 'вынес'.

— Дмитрий Павлович, а что вас заинтересовало? — встрепенулся Ильич.

— Дык, это вот!

Зверев торжественно выложил изрядно затертую брошюру. На обложке с трудом читалось: 'Шаг вперед два шага назад. В.И. Ленин'.

— Изучайте!

Книга легла перед обалдевшими переселенцами. У Федотова едва не отвалилась челюсть, а у Мишенина отчетливо задрожали руки:

— О какой раритет, какой раритет! Надо обязательно посмотреть свежим взглядом.

Лицо Владимира Ильича приняло выражение примерного ученика.

— Угу, кружок юных марксистов в избе читальне. Сто лет этому свежему взгляду, — пробурчал Федотов. — А где добыл?

— На репортажи надо ходить, а не дома сидеть.

— Сам-то читать будешь?

— Я по дороге все изучил!

Прозвучало гордо.

Из вступления Федотов с изумлением узнал: первый съезд РСДРП был организован Бундом (организацией с националистическим еврейским оттенком), и Киевской рабочей газетой. Более всего Федотова поразило, что манифест РСДРП был написан противником советской власти Петром Бернгардовичем Струве. Неисповедимы пути господни!

* * *

Новости двум 'домоседам' Зверев приносил постоянно. От него переселенцы узнавали о ходе либерализации всей страны. В лучших домах входило в моду заслушивать политические доклады, а риск полицейского вмешательства только обострял интерес. На такие лекции собиралась, как здесь говорили, "вся Москва". Наряду с 'крайне левыми' буржуа, просвещалась титулованная аристократия. Князь Голицын любил захаживать с предводителем дворянства князем Трубецким. Завсегдатаями оказались молодые Долгоруковы. Знать обычно собиралась в португальском замке на Пречистенке, где 'смотрящей' была несравненная Варвара Александровна Морозова.

Если 'знатная' Москва только булькала, то молодая кипела. Молодости вообще свойственно обличение предков, нашей же в особенности. Не зря господин Гегель придумал свой закон отрицания-отрицания. Как выразился Зверев: 'Студенчество оборзело не по-детски'. Исключения из университетов и высылки из столицы не помогали. Представители интеллигенции и буржуазной профессуры разражались гневными отповедями в адрес правительства. Социалисты революционеры и социал-демократы стояли на линии фронтира. Все чаще звучало имя Льва Давыдовича Троцкого. На другом краю сопротивления стоял союз освобождения, что по слухам стал окучивать господин Милюков.

Одним словом, прав оказался великий писатель земли русской товарищ Солженицын — российскому обществу монархия обрыдла.

* * *

Сегодня Дима вернулся хмурый. Даже Мишенин заметил, что, попивая чай, Зверев о чем-то напряженно думает. Борис не торопил товарища.

— Вот что, братцы, — наконец решился Дима. — Мне кажется, нас ведут.

— Хм, что ты имеешь в виду? — откликнулся Борис, бросив быстрый взгляд на насторожившегося Доцента.

— А вот сопоставь. Позавчера в нашей слободке двое прижали Ильича. Бумажник отобрали. Благо сосед вышел, спугнул. Вчера я заметил двоих пришлых. Справился о них у Мишки Дроздова. Местный 'смотрящий' сильно удивился и обещал навести справки. Ясно одно — это не местные.

— Ты думаешь, старьевщик?— мгновенно вник Борис.

— А давай проанализируем. Все знают, что денег у нас, как у того латыша. Кто мы для них такие? Молодой шалопай, у которого ума не хватает оприходовать богатую соседку, инженер да профессор, что бедных студентов учит. Со всех сторон мы уважаемые и почтенные люди. Так откуда растут ноги? Из поезда? Не похоже — полицаи кошельки отбирают только в околотке.

— Дима, вы думаете, на нас пошла охота? — в волнении Ильич затеребил ворот рубашки.

— Так ведь охота пуще неволи, правильно, Владимир Ильич? — весело откликнулся Дмитрий. — Доцент, ты не переживай. Мы тебе и третий бумажник купим.

После экскурсии, устроенной Гиляровским по Хитровке, Мишенин был ошеломлен. Он и представить себе не мог, что совсем рядом существует ад.

Бездомные псы и смрад гниющих отходов. Привидениями слоняющееся отребье. По сравнению с увиденным на Хитровке 'его' ночлежка казалась чем-то вроде курорта. Безумные лица, пьяные драки на грани смертоубийства. Бегущая в исподнем проститутка, чем-то не угодившая клиенту. Все это Ильич увидел почти в центре первопрестольной.

Доконала Ильича баба, здоровенным задом согревающая ведро с пирожками. Тетка периодически гнусаво взрыкивала: 'Пирожки, горячие пирожки с печенкой'. Доценту объяснили, отчего у нее провалился нос. Итог был печален — съеденное им в трактире 'Каторга' оказалось на снегу. Позже друзьям показалось, что Мишенин втайне побывал на приеме у местного 'хренового' доктора.

Был еще один итог 'экскурсии' — у Ильича тамошние умельцы похитили бумажник. Теперь же Доцент вновь лишился кошелька, на этот раз в результате столь странного грабежа.

— Дим, ну хватит тебе Ильича лечить, он и так со вчерашнего дня нос из дома показать боится.

— Эт точно, боится. Так нос-то зачем показывать? Нос нужен, чтобы им нюхать воздух. А показывать его нет нужды. Я правильно говорю, Ильич, или нюхать надо что-то другое?

Против ожидания Мишенин не стал огрызаться, лишь спросил, махнув рукой:

— Борис, но как нам выпутаться, если полиция бессильна?

После памятной 'экскурсии' Ильич несколько дней о чем-то напряженно размышлял. Трудно сказать, что больше на него повлияло: разговоры с университетской интеллигенцией, Хитровка или все вместе. Так или иначе, но Ильич чуть трезвее стал смотреть на окружающий мир. Зверев даже высказал опасение, как бы Ильич не заделался социалистом.

Даже к идее создания спортклуба Мишенин смягчил свое отношение. И вот теперь Владимир Ильич сам высказал очевидное: во многих случаях полиция объективно ничего не могла сделать.

— Ильич, а что ты сам по этому поводу думаешь? — спросил Зверев. — Кстати, а что в таких случаях пишут в детективах?

— Дима, это же пустое. Разве можно всерьез говорить о бандитских сериалах?

— Интересный разговор получается! Так уж в киношках нет ничего разумного? Ильич, ты только приемы перечисли. Как бы теоретически, без ужастиков для дурачков, — заинтересовался Федотов.

— Можно откупиться, — неуверенно вымолвил Мишенин.

— Правильно, можно. А что еще? — ободрил товарища Психолог.

— Устроить силовую акцию, — неожиданно высказал 'крамольную' мысль Доцент.

— Тоже верно, а еще что?

Пару минут Мишенин напряженно думал, перебирая в памяти нехитрый арсенал приемов киношных 'джентльменов удачи'.

— Я думаю, нам надо наладить неофициальный контакт с милицией! — наконец с облегчением выдал экзаменуемый.

— Не с милицией, а с полицией! А в целом, браво, Владимир Ильич! Примие мои поздравления. Ты высказал вполне здравые мысли. В особенности последнюю, — впервые без шуточных подначек поздравил Мишенина Зверев. — А теперь, Ильич, я поведаю тебе о наших с Федотовым приключениях первых дней в этом мире.

* * *

Ретроспектива. Декабрь 1904. Где-то на улицах Ямской слободки.

В декабре, сразу после переноса, Зверев с Федотовым изрядно изголодавшиеся, наткнулись на открытую лавку старьевщика. Было это на одной из кривых улочек Ямской слободы.

Идти в центр столицы переселенцы не рискнули, опасаясь патрулей полиции и вооруженных отрядов. По их мнению, даже в центре все магазины должны были закрыты. И вдруг незапертая лавка! Это смущало, но деваться было некуда. Такие представления о революционных событиях позже показались им верхом нелепости, но в тот вечер они пребывали в своих заблуждениях.

Отворившаяся дверь звякнула колокольчиком на пеньковой веревке. Пахнуло теплом и старыми вещами. С жилой половины потянуло подкисшими щами. Пустые желудки откликнулись спазмами.

Три ступеньки в полуподвальное помещение. Низкий темный потолок. Небольшое оконце под потолком высветило множества вещей. Плошки. Бронзовый примус. Валенки. Тюки с тряпьем. На вешалке неожиданно приличная шуба, явно не хозяйская.

'Краденая? — мелькнуло у обоих.— Какой нормальный человек сунется в эту нору сдавать хорошую вещь. Значит, здесь скупка краденого'.

За прилавком неопрятный мордатый тип лет сорока, по виду приказчик. Расчесанные на две стороны блеклые волосы и борода клочками. Черный, лоснящийся на животе жилет. Из-под жилета до колен свисает серая рубаха. Глаза цепкие, злые, бегают по лицам посетителей.

— Ну-с, чем могу служить почтенной публике, — раздался скрипучий голос без намека на доброжелательность.

На свет появились кварцевые Cassio. Блеск металла отозвался хищным блеском злых глаз.

— Так откель у вас игрушка такая? — интонацией выделил 'у вас' мордатый.

— Почтенный, а как вас величать?

— Да вам-то не все едино? Филимоном зовите.

— Ну, Филимоном так Филимоном, — констатировал Федотов. — Из Германии мы, и часики оттуда. Друг мой Макс Отто фон Штирлиц — чистый германец. По-русски ни слова не понимает. Uberzetzen Sie sich, bitte, Max.

— O ja, naturlich, main Freund, — с готовностью откликнулся 'подданный Кайзера'.

— А в России светопреставление, так и ограбили нас тут же. Вот только часики фон Штирлица остались.

— Занятная история. Сказки это! — вынес вердикт мордатый. — Ограбили, а часики оставили. И одежка справная, да не сняли. Так сколько хотите за свою игрушку?

Пухлая рука с грязными ногтями поднесла Cassio к уху.

— А почему механизма не тикает? — в голосе прозвучала обида

— Германские, потому и не тикают. Видишь, стрелка бежит, секунды отсчитывает? Это такой механизм, что полгода можно не заводить!

Ja, ja. Das ist Fantastisch, — подтвердил представитель германской нации. Бери, мол, не сомневайся.

— Чудно, только игрушки нам без надобности, — рука небрежно вернула Cassio.

'Упырь, — мелькнуло у Зверева. — Зря я, наверное, прикинулся иностранцем. Ну, Степаныч, ломай его'.

— Ах, часики не нужны? Так-так. Филимон, а подскажи-ка ты нам, где тут рядом часовщик обитает? Нам, видать, к нему, — Борис будто подслушал мысли Зверева.

— Да нет его. Евграфыч в деревню уехал.

— Уехал. Ах, какая жалость! Пойдем, Отто, здесь нас не принимают. Соседей спросим. Смотришь, кто и подскажет. Gehen Sie, bitte, Max. Drang nach Osten!

— Э-э-э, дай-ка взглянуть, барин, что за браслетик такой железнай, — нехотя, с натугой выговорив 'барин', проскрипел мордатый.

Потом был долгий торг. Убеждения, что это не игрушка, что это последняя модель, прямо от Генриха Гейне, что такие часики стоят пять тыщ целковых. Опять были призывы сходить к Евграфычу и опять все повторялось.

Не зная реальной покупной способности денег, было очень сложно не продешевить. Благо, что днем у местного оборванца переселенцы узнали цену белой булки. На нее и ориентировались.

Примерно через час тяжелого 'поединка' цена определилась. Не только цена, но и условия 'договора'. Дополнительно к часам пришлось заложить жидкостный компас. К тому времени совсем стемнело и мордатым была зажжена трехлинейная 'карасинка'.

— Значит так, Филимон. Сейчас ты нам даешь 'катеньку', — Борис удачно сообразил, что 'катенькой' мордатый называл сторублевую купюру. — Через неделю приходим за второй. Если часики тикают, то вторая 'катенька' наша.

А дальше, как договорились — еще через неделю, получаем третью сотню. Через два месяца мы все выкупаем за четыре сотни и получаем назад часы и прибор. Так?

— Так, так! — раздраженно проскрипел мордатый. — Затакали тут, немчура! 'Пребор' у их. Эка невидаль!

Часики с компасом исчезли, а на прилавок легла сторублевая купюра с изображением Екатерины второй. Борис взял деньги. Привычно распахнув молнию, убирал во внутренний карман купюру. Глаза Филимона изумленно распахнулись. Молнию он явно видел впервые.

Дальше произошло незапланированное. Зверев, со странной для него неловкостью наклонился над прилавком, ткнул пальцем в грудь мордатому и высокомерно выговорил: 'Frau fur alles! Face, я вам будет помнить договор. Часик через два месяц наш. Мы приходить через неделя, вечер. Вечер, через неделя. Моноцефал!'. После чего, подхватив под руку ошарашенного Бориса, прихрамывая, буквально поволок его к выходу. Сзади послышалось злобное шипенье.

— Димыч, да на хрена же ты так? — воскликнул Федотов входя в подворотню.

— Борис Степанович, выслушай меня! Я с этой говенной публикой три года имел дело. Этот 'моноцефал' сегодня же побежит к местным бандюкам, а послезавтра нас встретят в этой подворотне.

— Димка, так зачем мы часы отдали? — от изумления Борис остановился.

— А у нас есть, на что прожить пару дней?

— Зверев, но захромал-то ты за каким?

— Ich bin тактический уловка, — улыбнулся Зверев. — Бандюки будут поджидать двух инвалидов 'умственного труда'.

— Димыч! Да ты офигел!? Решил бодаться со всей ямской шпаной? Слушай, отчего бы нам прямо сейчас не вернуть наши часы?

— Не получится, Степаныч. Для этого надо взламывать дубовую дверь. Проверять будешь?

Восклицания гулко метались под сводами подворотни. Выйдя на Ямскую, оба замолчали. Первым не выдержал Зверев.

— Борис Степанович, мы, конечно, можем прожить тихо и безбедно, но это не по мне. Я на такое не пойду.

В словах звучали и призыв к согласию, и утверждение собственного выбора. К этому времени Федотов с Дмитрием уже понимали, где находятся. Они успели принять решение не афишировать своего происхождения, но попытаться извлечь максимум из этой фантастической ситуации. Обсуждая свое положение, оба находили много общего с эмигрантами. Там, на чужбине, рассчитывать было не на кого. Это заставляло быть жесткими, даже безжалостными, благодаря чему эмигранты достигали успехов. Успех сопутствовал даже вполне посредственным людям, ничем не блиставшим у себя дома.

— Вы же понимаете, Борис Степанович, — все так же официально продолжил Зверев, — коль скоро мы поставили перед собой большую цель, то рано или поздно нам придется вступить в конфликт с законом. Так лучше, если перед нами окажутся местные уроды.

— Дима, в принципе это понятно, но как-то неожиданно все случилось.

Зверев почувствовал, что Федотов внутренне согласился.

— Борис Степанович, я вас моложе, потому мне проще. Кроме того, я же три года на тренерской работе, — как бы извиняясь, ответил Зверев. — Там каждый третий из бандитов. Не считайте меня за отморозка, но общение с такими людьми помогает на мир глядеть реалистично. Без розовых соплей. Так что, Борис Степанович, надо решаться. У нас просто нет иного выхода. Вы же сами рассказывали, как вам приходилось драться. Вы мне только спину прикройте, остальное я беру на себя.