Лаэр-Данвед

Лютиэн рассмеялась раньше, чем поняла, что смеётся — в первый раз за долгое, долгое время.

— Увы, Эйриен, это моих рук дело, — выговорила она, успокоившись. — Но это не беда, они отрастут снова, а мне нужны были волосы для чародейства.

— Для чародейства? — Смущение Эйриен как рукой сняло, глаза так и загорелись настороженным любопытством.

Лютиэн взяла плащ, брошенный на спинку кресла, где она сидела, и развернула колкую блестящую ткань на руках.

— Вот на что пошли мои косы, Эйриен. Я сплела такое заклятие, чтобы они росли быстрее обычного, а потом соткала из них эту ткань. Можешь потрогать, только осторожно. Если коснёшься её с изнанки — тут же заснёшь.

Эйриен с восхищением разглядывала плащ, потом, осмелев, провела ладонью снаружи.

— А как же ты его носишь, госпожа, и не засыпаешь?

— А он и сделан так, чтобы я одна могла носить его. Он делает меня невидимой от самых зорких глаз. Если бы не этот плащ, я не выбралась бы из Дориата, ведь меня стерегли. Так что ты, пожалуй, права — я потеряла волосы в плену, хоть и на родине, а не под Тенью.

Горянка округлила глаза.

— Да кто же тебя, королевскую дочь, посмел под стражей держать? Уж прости, госпожа, но я ни в жизнь не поверю, что ты могла что-то худое сделать, за что под замок сажают.

— Ты ведь меня совсем не знаешь, — вздохнула Лютиэн. — Откуда такая уверенность?

— Глаза у тебя добрые, — решительно сказала Эйриен. — И чистые. Лорд Куруфин обмолвился, что ты-де ворожея, ведунья из зачарованного леса, и велел мне в оба смотреть, чтобы ты здесь волшбы не творила... вот только кажется мне, что зря он от тебя подвоха ждёт.

Лютиэн погрустнела ещё больше. Значит, Куруфин ей всё-таки не доверяет. Его можно понять — в его глазах именно она виновата в невзгодах, постигших его брата. Но они мало чем смогут помочь Келегорму, если будут смотреть друг на друга с неприязнью Так что же ей делать, как рассеять его подозрения?

Задумавшись, она не сразу осознала, что Эйриен уже довольно давно смотрит на неё.

— Госпожа, — тихонько окликнула её девушка. — Что с тобой?

— Так, — Лютиэн покачала головой. — Задумалась...

— Вот смотрю я на тебя, — вздохнула Эйриен, — и кажется, что у тебя туча какая-то на душе. Что за беда над тобой стряслась? Может, я чем смогу помочь?

— Нет, Эйриен. — Лютиэн попыталась улыбнуться, но губы у неё задрожали и улыбка растаяла. — Ничем ты мне не можешь помочь. Я и сама-то себе помочь не могу...

Она не собиралась вдаваться в подробности, но глаза горянки горели таким живым сочувствием, таким искренним желанием понять и разделить её печаль, что Лютиэн сама не заметила, как начала рассказывать обо всём — с самого первого дня, вернее, с той тревожной весенней ночи, когда перед ней явился белый пёс и заговорил с ней на языке Серых эльфов, прося о помощи... Про воина-феаноринга, которого она лечила втайне от всех, про его признание и про тайну его имени, что раскрыл ей Даэрон, про гнев отца и непосильный, в насмешку назначенный выкуп за кровь родичей. Про свои метания, про злые сны, про заточение и побег — и дальше, до конца.

— Вот оно как, значит, — задумчиво проговорила Эйриен, когда Лютиэн завершила свой рассказ. — Я-то думала, у эльфийских принцесс ни забот, ни хлопот не бывает — знай, пой да пляши. А у вас, оказывается, всё то же, что у нас... Ну, теперь-то я понимаю, отчего лорд Куруфин на тебя из-за спины волком смотрит. Небось, думает, что ты его брата нарочно в лес заманила, да и приворожила. Что из-за тебя вся эта каша заварилась.

— А может, он прав? — Лютиэн глядела в узкую прорезь синевы между сходящихся наружу стенок бойницы. — Если бы Келегорм не встретил меня, то ничего бы этого не было.

— Если бы он тебя не встретил, то сгинул бы в пустошах от той клятой отравы, — фыркнула Эйриен. — Что-то лорд Куруфин об этом вспоминать не спешит. И разве ты своему отцу подсказала такую виру назначить, от которой наши лорды с весны и до сих пор на ушах стоят? Нет, госпожа, ты на себя лишнего не бери. Я так разумею: что король Тингол с сыновьями Феанора враждует — в том твоей вины нет. Что один из них тебя полюбил, а ты его — так это не в нашей власти, выбирать, кого любить, а кого нет... — Она усмехнулась как-то невесело и на миг показалась Лютиэн старше своих лет.

— А ведь и у тебя на душе какой-то камень лежит, — осторожно проговорила принцесса. — Скажешь, нет?

Эйриен потупилась. Помолчала немного, потом вздохнула ещё раз.

— Всё верно, госпожа. Раз ты мне открылась, то и я от тебя таиться не стану. Хотя какие уж тут тайны... — Она махнула рукой. — Весь Белерианд знает, что в наших краях творится и почему мы здесь при чужой крепости изгнанниками живём. Кого из наших ни возьми, у каждого кто-нибудь да остался в Дортонионе — кто под Тенью, а кто и в могиле... Отца я по дороге сюда похоронила. Мать да сестра с племянником малым — здесь живут, спасибо лордам Феанорингам. А кроме них... вот.

Девушка вытянула из-за ворота шнурок, сняла его через голову и протянула Лютиэн. На шнурке висел серебряный перстень — широкий и тяжёлый, на мужскую руку. У самой Эйриен пальцы были тонкие — видимо, поэтому она не надевала перстень на руку. А может, и потому, что боялась запачкать его или повредить, работая по хозяйству.

Перстень был грубоватой людской работы. На серебряном ободке красовались ветки сосны, перемежаясь с медвежьими следами.

— Год назад мы обручились, — тихо сказала горянка. — Перед тем, как мне уезжать было... Я бы осталась с ним, пусть и под Тенью. Но я-то не воин — а ему и без того лиха хватает, чтобы ещё надо мной трястись. Пока я здесь, ему за меня спокойно. А мне... — Она затеребила кончик косы, пощипывая его, словно кудель. — Вести оттуда редко приходят. Поди узнай, жив он там ещё или...

Она умолкла, кусая губы. Лютиэн ещё немного подержала кольцо на ладони и вернула ей.

— Тебе вот, госпожа, от вещих снов покоя нет. — Эйриен взяла у принцессы кольцо и надела шнурок на шею. — А я бы дорого дала, чтобы уметь такие сны видеть. Чтобы знать, что он живой. В беде, в плену, в темнице — лишь бы только живой... О прочем я уже и молиться забыла.

Она опять замолчала, и тут в комнату негромко постучали. Лютиэн встала первой и открыла дверь сама.

На пороге стоял Куруфин. Он поклонился ей — холодно и вежливо.

— Если ты отдохнула, принцесса, то прошу следовать за мной. Лорд Маэдрос готов принять тебя.

~ ~ ~

Лютиэн ожидала, что её препроводят в тронный зал, но она ошибалась — у отрёкшегося короля нолдор не было трона. Покой, куда провёл её Куруфин, видимо, служил местом собраний и военных советов. Посередине стоял огромный стол, а на стенах было развешено оружие — множество коротких и длинных мечей, боевых топоров и щитов, расписанных чёрной и красной эмалью. Узкие окна, забранные свинцовыми переплётами с цветными стёклами, пропускали мало света, и всё же в просторной палате было светло — не от холодного горного солнца, а от живого огня. В рогатых подсвечниках из чернёного серебра горели свечи, вокруг стоял медвяно-сухой запах воска.

В этом тёплом и ровном сиянии волосы эльфа, сидящего во главе стола, казались яркими, словно кованая медь. Лютиэн узнала бы его по одним волосам, даже если бы не заметила, что его правый рукав заколот булавкой на месте отсутствующей кисти.

Майтимо Руссандол, Маэдрос Высокий. Единственный из нолдор, кто побывал в плену у Владыки Тьмы и вышел оттуда живым. Единственный из сыновей Феанора, о ком Галадриэль говорила без ненависти, с одной только болью.

По обе стороны от него сидели ещё двое, явно похожие на него и друг на друга сложением и обликом. Эти двое были черноволосы, как и Куруфин, но у сидящего по правую руку от Маэдроса кожа была белой, как морской жемчуг, а у того, что слева, — заметно смуглее и с живым румянцем на скулах. Морифинвэ, вспомнила Лютиэн. Карантир Тёмный. А белокожий, наверное, Маглор-песнопевец. А младшие, близнецы Амрод и Амрас, должно быть, сейчас в южной крепости на Амон Эреб...

Куруфин усадил гостью напротив Маэдроса, сам обошёл стол и сел рядом с братьями. Теперь Лютиэн могла смотреть на всех четверых одновременно, и вглядывалась в их гордые лица, ища знакомые черты. Все четверо были хороши собой, все четверо — похожи на Келегорма, но каждый немного уступал ему в красоте, как будто Творец раз за разом повторял в набросках один и тот же замысел, пока не достиг истинного совершенства линий.

А глаза у всех братьев были серые, но разных оттенков. У Маэдроса — как сталь, у Карантира — как гранит, у Маглора — как небо в непогожий день...

У Куруфина глаза были как лёд на краю полыньи — тот, что не дает опоры тонущим. А таких глаз, как у Келегорма — цвета сумерек и серебра — не было ни у кого из четверых.

Маэдрос заговорил первым.

— Приветствую тебя, принцесса Лютиэн. Я рад принять тебя под нашим кровом, несмотря на печальные обстоятельства, что привели тебя сюда.

— Я тоже рада встрече с лордами Первого Дома. — Лютиэн чуть наклонила голову. — И всей душой сожалею, что пришла под ваш кров не доброй гостьей, а горевестницей.

Маэдрос кивнул.

— Куруфин уже посвятил меня в подробности вашей беседы — но есть один вопрос, ответ на который я хотел бы услышать из твоих уст, ибо этот вопрос для нас важнее всех прочих. Что ты сама думаешь об этой истории с Сильмариллом?

Лютиэн ответила не сразу. Перед лицом правителя Химлада нельзя было обойтись таким простым ответом, какой она дала Куруфину — приходилось тщательно взвешивать слова.

— Если ты имеешь в виду данвед, назначенный моим отцом, то я считаю это требование несправедливым, — сказала она. — Выкуп за отнятую жизнь платят золотом или служением, но не заточением в Вечной Тьме. Но Элу Тингол — повелитель синдар Белерианда. Он вправе принимать решение о выкупе за Альквалондэ, и это право я не могу оспаривать. В свою очередь, отец не может запретить мне выйти замуж за того, кто меня любит и кому я отвечаю любовью. Но может не признать законность нашего брака на том основании, что вражда между синдар и Домом Феанора не прекращена.

— Не думаю, чтобы Тьелко заботило то, что скажет о вашем браке Тингол, — пробормотал Карантир. Маэдрос взглядом призвал его к молчанию.

— Что же касается отъезда Келегорма из Минас-Тирита, — продолжала Лютиэн, пытаясь быть спокойной, — то я не знала о нём до встречи с лордом Куруфином. И если это произошло из-за того, что я слишком долго разбиралась в своих чувствах... — Голос всё-таки сорвался, и ей пришлось вдохнуть и выдохнуть, прежде чем заговорить снова. — То нет таких слов, что могли бы передать моё сожаление. И единственное, что я могу сделать, — это предложить вам всю помощь, на которую я способна, все мои силы, знания и умения, чтобы спасти Келегорма из плена.

Она замолчала, переводя дыхание. Лицо Маэдроса было бесстрастным, но глаза потеплели. Маглор улыбался — грустно и сочувственно. Карантир, кажется, удивился, а по лицу Куруфина ничего нельзя было прочесть.

— Я благодарен тебе за искренний ответ, — проговорил Маэдрос. — И не откажусь от твоей помощи, если придёт такая необходимость, но пока, увы, у нас связаны руки. Мы слишком мало знаем, нам даже неизвестно доподлинно, где держат Келегорма — на Тол Сирион или всё-таки в Ангбанде. И в обоих случаях мы не можем ничего предпринять сейчас для его освобождения, ибо Тол Сирион и так осаждён войсками Финрода, а до Ангбанда нам пока не добраться. Однако не стоит отчаиваться. Хоть нас и сильно потеснили за прошлые два года, но у нас всё ещё есть глаза и уши на Рубеже. А орки из Ангбанда не сегодня-завтра могут появиться возле наших стен. Если Келегорм попал в цитадель Врага, мы скоро узнаем это — не от лазутчиков, так от взятых в плен орков. До тех пор, принцесса, прошу тебя быть нашей гостьей. Этот замок, быть может, не так роскошен, как чертоги твоего отца, но здесь ты будешь в такой же безопасности, как в Ограждённом Королевстве.

Лютиэн кивнула.

— Благодарю тебя, лорд Маэдрос. Могу ли и я задать тебе вопрос?

— Разумеется.

— Если Келегорм действительно в Ангбанде... есть ли для него надежда?

Теперь уже Маэдрос долго молчал, погрузившись в раздумья — а может быть, в воспоминания.

— Надежда есть, — сказал он наконец. — Не знаю, обрадует ли это тебя, но у Врага особые счёты с Домом Феанора. Когда я был в его руках, он приложил много усилий, чтобы сломить мою волю, но столь же тщательно следил, чтобы я не умер раньше, чем сломаюсь. Поэтому я уверен, что, если Келегорм в его руках, немедленная смерть ему не грозит. Если ему хватит стойкости, чтобы выдержать всё и не утратить желания жить, то он будет жить. Как долго — не знаю, но у Моргота много терпения и много ненависти к нам.

Лютиэн опустила голову. "Лишь бы только живой, — повторила она про себя, вспомнив Эйриен. — Лишь бы только..."

— Надежда есть, — эхом отозвался Маглор. — Помни об этом, принцесса. И напоминай нам, если мы начнём забывать.

9. Тёмные вестники

Ущелье Сириона — Химринг, месяц йаванниэ 457 г. Первой Эпохи

Внезапное и острое чувство опасности обожгло Финрода сквозь сон, как приложенный к затылку кусок льда. Он подхватился и сел, одной рукой откинув одеяло, а другой нащупывая положенный у постели меч. Прислушался — в лагере царила тишина. Сквозь полотняные стенки палатки мерцал жёлтый огонёк костра.

Но опасность всё же была — ещё не близкая, но отчётливая, как грозовая туча, ползущая с севера. Финрод быстро обулся и выбрался наружу, на ходу затягивая пояс с мечом. Часовые удивлённо обернулись в его сторону, но он не заметил этого: его внимание было приковано к той стороне леса, где находился стан дортонионских разведчиков.

Оттуда, с северо-восточного направления, уже дважды появлялись орки-лазутчики. В первый раз они попытались прорваться нахрапом — тридцать всадников на огромных волках атаковали дортонионских часовых среди ночи, сочтя людей наиболее слабым звеном в цепи союзного воинства. На рассвете Берен отослал Финроду тридцать пар волчьих ушей и зашитое в кожаную трубку письмо, предназначавшееся Саурону. Во второй раз орки были осторожнее: всего впятером, пешие, они проползли мимо двух сторожевых постов по удобной, поросшей травой низине и спохватились лишь тогда, когда сырой дёрн начал расходиться под ногами, открывая глубокую яму, наполненную топкой грязью. Одного из этих орков Берен приказал вытащить для допроса, остальных прямо в бочаге добили стрелами.

Но сейчас... это было что-то другое. И оно двигалось быстрее, чем орки или волчья стая. Прежде чем Финрод смог разобраться, кто или что грозит им, со стороны человеческого стана донесся пронзительно-тревожный голос боевого рожка.

Расстояние и густые заросли глушили звук, но его услышали все, кто бодрствовал. Запела труба, призывая к оружию, часовые схватились за луки и копья, готовясь отражать нападение или бежать на помощь дортонионцам, и весь лагерь пришёл в движение. Прошло не более минуты, поднятые с постелей воины только успели опоясаться, вооружиться и построиться — и тут чёрная тень накрыла поляну. Костёр зачадил и погас, прибитый сильным порывом леденящего ветра. Что-то непроглядно-тёмное скользнуло между деревьями и небом, заслоняя собой звёзды, и в тот же миг второй сгусток мрака прокатился по земле в сотне шагов от часовых. Воздух наполнился звоном тетив, и в темноту дождём посыпались стрелы — но два тёмных пятна уже растворились в ночи, устремляясь к Тол Сирион.