...— Еще раз повторяю: не пытайся сразу нокаутировать — они к этому готовились, да... И сильно не вкладывайся, набирай очки... "Двойка" — уход, "двойка" — уход... — Ретлуев давал указания сдержанно, поскольку понятия не имел, последую я им или нет. Реализация стратегии, разработанной на прошлый бой, началась и закончилась с первым же моим ударом. Но надо отдать Ильясу должное — свои обязанности тренера он все равно старался выполнять добросовестно, несмотря на все эмоции, которые его обуревали от наличия такого "подопечного", как я.

"Кака я... хм... Мдя!".

Рефери приглашает нас на середину ринга, что ж... ещё несколько секунд...

Гонг...

— Бой!

Добросовестно пытаюсь следовать указаниям тренера "ударил-отскочил", но не тут-то было. Мой визави на бокс сегодня однозначно не настроен — я просто вынужден бегать за ним по всему рингу, чтобы хотя бы разок стукнуть перчаткой в его защиту.

Рефери командует остановку боя, и делает "визави" замечание:

— Начинаем боксировать!.. Следующим будет предупреждение... Бокс!

Ноль эмоций на замечание — тот же бег по кругу приставными шагами.

В зале нарастает недовольный гул, и прорываются два выкрика: "Ви-ииитя!" и "Ленинград, вали его!"...

"Ладно...".

Я делаю прыжок вперед, обхватываю соперника руками и тесню в угол ринга.

Рефери командует "брек" и растаскивает наш "клинч", заставляя каждого отступить по шагу назад — только вот в результате этого "шага" мой противник оказывается запертым в углу.

"Поехали!"...

Я полностью включаюсь в работу, и на максимальной скорости обрушиваю на чужую защиту град ударов. В полную силу.

— Уходи из угла!!! — слышу отчаянный вопль из угла соперника.

"Ну уж нет! Хрен тебе...".

Явно ошеломленный скоростью и силой ударов, парень в синей футболке пытается прорваться влево, панически прикрывая голову перчатками и локтями. Делаю шаг назад, открывая ему "оперативный простор" — и тут же засаживаю короткий боковой по печени.

В позу эмбриона соперник складывается еще в процессе падения...

...— Дорогие товарищи, сотрудники родной советской милиции! Этот Праздничный концерт посвящен Вам — надежным защитникам порядка и безопасности в нашем социалистическом Отечестве! В этот праздничный День позвольте пожелать каждому из вас...

Развалившись в кресле, я лениво слушаю по внутренней трансляции начало концерта. Голоса ведущих — Светланы Моргуновой и Евгения Суслова — фонтанировали пафосом и энтузиазмом.

Сенчиной, как одной из "звезд" первой величины, полагалась персональная гримерка, многочисленные участники концерта калибром поменьше, довольствовались общими.

Меня Людмила... хм... Петровна сразу же позвала с собой. Она вообще все эти дни постоянно пыталась продемонстрировать мне свое расположение: то в очередной раз поблагодарит за новые песни, то вспомнит, как мы первый раз встретились у Бивиса. Сначала я даже слегка поднапрягся — потенциальных "разборок" с Романовым мне еще не хватало(!) — но потом понял, что за этой "демонстрацией" скрывается совершенно другой подтекст. Во-первых, Сенчина явно была мне благодарна за то, что в дуэт я выбрал именно её. А вот во-вторых... во-вторых, мне показалось, что она либо выполняет "задание" подружиться со мной, либо это её искренне желание. И больше склонялся к первому варианту...

...Вчерашняя Генеральная репетиция прошла для нас без сучка и задоринки. Правда, на "прокат" "Боевого ордена" я все-таки опоздал ("самолеты быстрее не летают" — ха-ха ещё раз!), но "Желаем счастья" и " Ноль-два " "прокатались" без каких-либо замечаний со стороны придирчивой Пульяж.

Забавнее другое! Поскольку Генеральная репетиция впервые собрала всех "звезд" вместе, для большинства из них явилось неприятным откровением, что в конце концерта они должны будут появляться на сцене под нашу с Сенчиной песню! Да еще хлопать и открывать рот, как бы подпевая...

Глядя на недовольную физиономию Кобзона, в душе я злорадно уssыvался! Мне даже удалось расслышать непреклонное пульяжеевское "так утвердил сам Николай Анисимович", когда Кобзон, Ротару и Пугачева о чем-то шушукались с ней в углу сцены. Может быть, конечно, речь шла и о чем-то другом — но мне показалось, что недовольные "маститые коллеги" обсуждали именно финальный выход "под" Сенчину, и меня.

Любви окружающих ко мне, это естественно не добавило! Только Лещенко мимоходом поздоровался — остальные просто игнорировали.

Зато представилась возможность рассмотреть вблизи Ротару и Пугачеву. Как говорится: с годами София стала "интересней"... Так и откликается: а Алла и раньше была "ничего интересного". К тому же видно, что они друг друга терпеть не могут — особенно Пугачева морду демонстративно воротит, но против "финального выхода" объединились сразу же!

Сенчина, кстати, тут тоже "лишняя". С ней, правда, здороваются, и ей улыбаются — но не более того. Зато к ленинградской певице хорошо относятся "простые" артисты, и особенно "липнут" с просьбой автографа девочки из хора Центрального телевидения и Всесоюзного радио...

...Сегодня всех участников концерта собрали в ЦКЗ "Россия" зачем-то аж за два часа до концерта, причем для "маститых" никакого исключения не сделали.

Сидеть в гримерке было скучно. О чем со мной разговаривать, Сенчина не знала, и после нескольких вежливых фраз в небольшой комнатушке увешанной зеркалами, повисло молчание.

Я уже разместил свой "гардероб" на вешалках, и теперь маялся от безделья. По замыслу Пульяж и Фельмана, "Орден" мне надлежало исполнять в школьной форме с медалью(!), а вот на "Ноль два" пригодился мой "шпильмановский" костюм. Но под него меня пытались заставили надеть не только темную рубашку, но и галстук — с трудом отболтался "возрастом".

По трансляции передавали чье-то скрипичное "пиликанье" — Щелоков упорно пытался на всех праздничных ведомственных мероприятиях приучать подчиненных к высокому искусству.

Зевать надоело, и я отправился навестить "одногруппников".

Будущие "Тhe Red Stars" оккупировали один из углов большой гримерки, и мужественно пытались не поддаваться царившей вокруг атмосфере нервозности и взвинченности. Клаймич как мог отвлекал своих подопечных от всеобщей суеты, беготни, вскриков и поисков постоянно куда-то исчезающего реквизита. Получалось так себе — в отличие от репетиций, сегодня нервничали даже наши музыканты: Владимир, Михаил, Глеб и как его, чернявенького "горниста" нашего... а, вспомнил — Борис! Да и Завадский с Робертом поприветствовали меня как-то излишне... хм... порывисто.

Вообще-то, увидев меня, ВСЯ группа обрадовалась прям как отцу родному! Клаймич облегченно вздохнул, и... замолчал.

"Ага! Пришел "штатный психолог", он щас все разрулит?! Прэлэстно!".

Пришлось "рулить"... Широко улыбаюсь, и выдаю:

— Вы чего такие серьезные? А, понимаю... Сейчас вокруг столько озабоченных людей, что вам неловко перед ними жизни радоваться?!

Улыбнулись только Клаймич да Вера... Причем вторая, наверное, только чтобы я не расстраивался своей неудавшейся шутке...

"Сами тупые! А я пошутил смешно... Ладно уж, снизим планку...".

— Мне тут анекдот недавно рассказали — как двухлетняя внучка чуть не довела до инфаркта бабушку, потому что целый день ходила за ней по квартире со словами: "Молись и кайся!!!!!!". А к вечеру, когда с работы пришли родители, выяснилось, что ребенок просто просил включить телевизор, чтобы посмотреть мультфильм "Малыш и Карлсон"!

Обалдеть! Второй раз вижу, как смеётся Альдона! Остальные ржут как лошади! В довершении ко всему, анекдот услышал пацан из детского хора, и следующие полчаса из гримерки в гримерку только и носилось — "Молись и кайся!". Хааа-хааа!

...— и поэтому не зря нашу Советскую милицию называют народной! Сотрудники органов внутренних дел посвятили свою жизнь защите нашего государства и народа от преступников и различного рода отщепенцев... — голос Светланы Моргуновой звучал торжественно и строго, — но, в свою очередь, и каждый из нас готов помочь своей НАРОДНОЙ милиции!

— Все более широкий размах приобретает в советском обществе движение по организации добровольных народных дружин, — хорошо поставленным голосом подхватывает Евгений Суслов, — тысячи мужчин и женщин вместе с сотрудниками милиции принимают активное участие в поддержании правопорядка на улицах наших городов и сел!

Опять вступает Моргунова:

— А иной раз случается и такое, что путь преступнику преграждает тот, кто по возрасту пока не может вступить даже в добровольную дружину! Так, например, произошло с ленинградским школьником Витей Селезневым, который помог сотрудникам ленинградской милиции задержать вооруженного рецидивиста.

И опять Суслов:

— За этот подвиг Виктор был награжден государственной наградой!

В зале раздаются аплодисменты.

Суслов продолжает:

— А в обычной жизни Витя учится в школе, занимается спортом, и... пишет песни! Некоторые из них уже звучат в исполнении известных мастеров нашей эстрады.

Моргунова:

— Вот и сегодня в нашем концерте прозвучит песня Виктора Селезнева о сотрудниках милиции, награжденных в мирное время... боевыми наградами. Она так и называется...

Пульяж цепко держит меня за локоть.

"С ее ростом выше дотянуться проблематично! Ха!...".

-..."Боевым награждается орденом"!

Пульяж поворачивает голову:

— Приготовься... сейчас...

Суслов повышает голос:

— Слова и музыка Виктора Селезнева... Боевым. Награждается. Орденом... Исполняет... Виктор Селезнев!

Начавшиеся было аплодисменты перекрываются зазвучавшей музыкой.

Цепкие пальцы Марии Боруховны наконец освобождают мой локоть.

— Вперед!

Свет в зале продолжает плавно гаснуть, и мое появление на сцене встречает направленный луч прожектора. Чуть опускаю голову, и стараясь не морщиться, неспешно иду вперед под музыку и под тысячами невидимых взглядов из уже темного зала.

"А где-то там несколько телекамер — значит, и взглядов уже миллионы..." — внутри я холоден и совершенно спокоен. Как тогда, в Кремле, на награждении. Сегодня "налажать" нельзя. Вот я и не "налажаю".

При моем появлении в зале вновь слышны аплодисменты — я "смущенно" улыбаюсь в ответ, и негромко начинаю:

Высока-высока над землёй синева,

Это мирное небо над Родиной,

Но простые и строгие слышим слова:

"Боевым награждается орденом"...

Я дохожу до первого спуска в зал, и вопреки сценарию, усаживаюсь на верхнюю ступеньку небольшой лесенки. Задумал давно — и плевать, что потом скажет Пульяж!

Я скромно сижу, полуразвернувшись к экрану. Сейчас главный тут не я. Я — скромный. А лица главных героев сейчас плывут на экране: одна за другой сменяют друг друга фотографии милиционеров. Как правило, это официальные съемки — где взволнованные ребята, с только что прикрепленными к их мундирам орденами и медалями, с каменными лицами таращат глаза в объектив! Знаю, многие из них сейчас присутствуют в зале...

Простите меня, пацаны... ВЫ настоящие герои, но сегодня "героем" тут будет другой.

Изредка кадры официальных съемок чередуются с "трудовыми буднями". Нам с трудом, но удалось выбрать несколько снимков, где и рядовые милиционеры и офицеры улыбаются или даже смеются.

Этих фотографий немного, да и то пришлось специально напрягать милицейского "завхоза" Калинина, чтобы их достать. Поэтому они и держались в запасе к началу третьего куплета:

Это значит, что в этом суровом бою

Твой ровесник, земляк, твой сосед

Защищает любовь и надежду твою,

Твоих окон приветливый свет.

На "защищает любовь..." на экране появилась первая из тех фоток, ради которых мама возвращалась в Ленинград. Мне очень настойчиво пришлось убеждать Щелокова, чтобы он дал согласие, дабы его изображение, да еще и в таком "ракурсе", появилось на экране.

"И нескромно, видишь ли, ему... и не солидно!"

Для "уравновешивания" министр всё же настоял, чтобы в фоторяд втиснули и "дорохохо Леонида Ильича".

"Да пожалуйста... Кто бы спорил...".

Во весь экран появляется то самое изображение, когда моя смеющаяся рожица высовывается из-под локтей улыбающихся Щелокова и Чурбанова. Но начавшийся смех в зале резко прерывается... На следующем кадре я с закрытыми глазами лежу на больничной койке, а рядом склонившаяся медсестра. Третий кадр — Леонид Ильич цепляет мне, еще пионеру, на грудь медаль...

В зале опять начинают аплодировать. То ли мне, то ли изображению Генсека, который вживую восседает в первом ряду, рядом с большинством членов Политбюро.

Четвертый куплет у Муромова предполагал экспрессию, и я, наконец-то поднявшись, вовсю "заголосил":

Охраняя всё то, чем мы так дорожим!

Он ведёт этот праведный бой.

Наше счастье и труд, нашу мирную жизнь

От беды заслоняя собой!

Фотографии милиционеров опять стали менять одна другую. Появились групповые снимки: награждение красным знаменем на каком-то собрании, и даже парочка панорамных с торжественных построений.

Пятый куплет повторял первый, и резко снизив "накал", я спокойно закончил:

...Но простые и строгие слышим слова:

"Боевым награждается орденом"...

Не ошибся. Все рассчитал верно. "Громкие продолжительные аплодисменты", пожалуй, даже "переходящие в овацию"!

"Ишь, как вы растрогались, дорогие товарищи... Погодите — посмотрим, как вы будете хлопать, услышав " Ноль два"!"...

Я несколько раз "неловко" кланяюсь и "растеряно" развожу рукам — аплодисменты только усиливаются...

Проскользнув за кулисы мимо многообещающего взгляда Марины Боруховны — пока занятой вместе с помощниками выпуском на сцену ансамбля "Березка" — я попадаю в объятья Клаймича и Завадского.

— Витя! — наш директор перевозбужден, и даже не старается этого скрыть, — Сильно... очень сильно... с фотографиями — это отлично получилось!

Дело в том, что во избежание ненужных разговоров, на репетициях помощники Пульяж, замещавшие дикторов, перед моим выступлением зачитывали просто название песни, а фоторяд содержал только фотографии милиционеров. Поэтому мои фото для Клаймича были такой же неожиданностью, что и для зала. Коля Завадский вторил Григорию Давыдовичу, но я видел, что "Березка" уже вся вышла на сцену, и мне пора удирать, прежде чем за меня примется разгневанная Мария Боруховна.

* * *

"Прям "Человек с тысячей лиц", епть!" — я стоял перед зеркалом в просторной, хотя пока и необставленной прихожей нашей новой московской квартиры, и увлеченно корчил рожи.

Вот лучезарность улыбки Лады, вот милое обаяние Веры, а вот и морозящее высокомерие Альдоны...

"Хм... А мне тоже идет! Только над выражением глаз надо поработать. У прибалтки взгляд абсолютно уверенного в себе человека. Такое изобразить непросто — таким надо реально быть...".

Я меняю позу. Теперь Клаймич — сначала скептически вздернутая бровь, а затем дружеское расположение к собеседнику... Ха!

Мрачное недовольство Ретлуева, азартная бесшабашность Лехи, легкая застенчивость Завадского... Нет, реально, в этой жизни способность к копированию у меня развилась чрезвычайно. Может потому, что в прошлой я рос собой, а в этой... В этой я, как шпион "на холоде", приобрел способность моментально мимикрировать под обстоятельства.