Вестфолд (одним файлом)

— С ней??? — ужаснулся он. — Не было даже в мыслях.

— Вот видишь, — снова обратилась я к Клариссе. — Ни с тобой, ни с Лаурой. Выходит, он всё-таки достаточно разборчив в отношениях.

— Я, знаешь ли, тоже не была бы заинтересована в подобных отношениях, — поморщилась Кларисса. — Меня интересуют не мальчишки, а взрослые, солидные мужчины. Что же касается, Лауры, в этом нет ничего удивительного. Она не нужна абсолютно никому, не считая этого юродивого Рональда.

— Ах, вот почему ты так не любишь Лауру, — сообразила я. — Вечный конфликт мачехи и падчерицы? Борьба за внимание мужчины...или, может быть, за его наследство?

— Лаура не луч света в тёмном царстве, — пожала плечами Кларисса, — но теперь это не имеет большого значения. Жена всегда значит больше, чем дочь. Я удовлетворила твоё любопытство? Уведите их, — устало сказала она, обращаясь к стражникам. — Их присутствие меня утомило; ваше кстати тоже. Вечереет, а у меня ещё много дел.

Я и сама была не против покинуть этот дом. Смущало лишь то направление, в котором приходилось идти. Лёгкие кольчуги стражников, звенящие со всех сторон. И копьё, постоянно готовое ткнуться в спину.

Глава 13

К тому моменту, как мы дошли до замка, на улице стемнело. Прохожие молча расступались перед толпой стражников, ведущих в тюрьму арестованных преступников, провожали нас взглядом и лишь затем принимались перешёптываться за спиной. Охранники без лишних вопросов распахнули ворота, пропуская нас на территорию замка. Стоило нам пройти во двор, как створки ворот заскрипели, закрываясь на этот раз до утра.

Следом за начальником стражи мы вошли в замок через хорошо знакомую дверь, но в предназначенные для гостей помещения, разумеется, не отправились. Признаться, на каком-то этапе я принялась гадать, захочет ли шериф говорить с нами лично. Но, видимо, не захотел. Да и действительно, к чему лишние хлопоты? Нас повели вниз, в подвалы, по длинной винтовой лестнице. Было темно; ступени скудно освещали только факелы, продетые в специальные кольца на стенах, но расстояние между факелами было большое, к тому же они больше чадили, чем исполняли своё прямое предназначение.

Лестница позволяла продолжать спуск ещё на один этаж, но нас провели по узкому коридору в небольшую комнату с низким потолком. Напротив распахнутой двери располагался простой деревянный стол, на котором были аккуратно разложены стопки бумаг. За столом сидел человек в бесформенном тёмно-коричневом одеянии и скрипел пером, что-то записывая на немного помятом листе. Стражники подвели нас к столу и отступили; двое остались возле двери, остальные вышли в тёмный коридор.

Сидевший за столом человек поднял голову и окинул нас внимательным взглядом. Он щурился, и оттого его и без того маленькие глазки казались совсем крошечными.

— Мы привели их, господин дознаватель, — почтительно произнёс один из стражников.

— Вижу, — спокойно ответил тот, продолжая смотреть только на нас. Затем опустил взгляд на лист бумаги, пробежал по нему глазами и произнёс:

— Адриан Уоллес из Майборна?

Адриан молча кивнул.

— Вы обвиняетесь в покушении на убийство госпожи Инги Стабборн.

— Что?! — выдохнула я. — Может быть, вас об этом не оповестили, но я, Инга Стабборн, вовсе не собираюсь выдвигать против него обвинений.

— Это не имеет значения, — безразлично ответил дознаватель. — Показания уже дала госпожа Кларисса Лейн; этого более, чем достаточно.

Я застыла с открытым ртом, сжав руки в кулаки.

— Адриан Уоллес, признаёте ли вы себя виновным? — спросил дознаватель, возвращаясь к стандартной процедуре.

— Да.

— Очень хорошо. — Дознаватель сделал пометку на лежавшем перед ним листе бумаги.

Я растерянно уставилась на Адриана, шокированная таким ответом. Его лицо оставалось бесстрастным.

— Инга Стабборн из Кронвуда, — продолжал дознаватель. — Вы обвиняетесь в убийстве четверых военных, состоявших на службе у шерифа Вестфолдского. Поскольку шериф является представителем самого короля на вверенных ему землях, это преступление приравнивается к государственной измене. Признаёте ли вы свою виновность?

— Вовсе нет! — выпалила я. — Даже и не подумаю!

— Хорошо, — спокойно кивнул дознаватель и собирался снова черкнуть что-то на бумаге, но Адриан склонился над ним, опираясь кулаками о край стола.

— Она признаёт себя виновной, — жёстко сказал он.

— Ничего подобного! — громко возмутилась я.

Адриан меня полностью проигнорировал.

— Девушка перепутала, — чётко сказал он. — Повторяю: она признаёт себя виновной.

Дознаватель вздохнул.

— Ну хорошо, господин Уоллес, — склонил голову он. — Только из уважения к вам.

С этими словами он сделал в документе очередную пометку. Затем отложил бумагу и поднялся на ноги.

— Адриан Уоллес и Инга Стабборн, — громко, почти торжественно объявил он. — Вы признаны виновными в оглашённых ранее преступлениях. Вы оба приговариваетесь к смертной казни через повешение. Казнь будет публичной и состоится на главной городской площади через три дня, в ближайший понедельник, в два часа пополудни. До тех пор вы будете пребывать под стражей в одиночных камерах. Это всё.

— Ты сошёл с ума! — набросилась я на Адриана, как только нас вывели обратно в коридор. — Какого чёрта ты признал вину, да ещё и за меня?!

— Знаешь, что делают с теми, кто не признаёт свою вину? — негромко спросил он. — Отводят на этаж ниже, туда, где рано или поздно сознаются все и во всём.

Я судорожно сглотнула. Да, кажется, Уилл что-то об этом говорил, когда-то давно.

Нас повели дальше по длинному коридору, пока, наконец, по левую руку не началась череда камер. Камеры пустовали: не то уровень преступности в графстве волшебным образом понизился, не то всех, кого переловили к этому моменту, уже успели казнить. Нам приказали остановиться; один из стражников загремел ключами, отворяя одну из служивших дверьми решёток. Адриана затолкали внутрь. Меня оттащили в сторону, и кончики моих пальцев выскользнули из его руки. Ещё один шаг, и я уже потеряла его из виду. Теперь и меня втолкнули в соседнюю камеру. Снова звон ключей и скрип истомившегося от напряжённой работы замка. Удаляющийся свет факела и шум шагов, затихающий в конце коридора.

Я села на ковёр из подгнившей соломы, худо-бедно покрывавший каменный пол, и прислонилась спиной к холодной стене, разделявшей наши камеры. Повернула голову и прижалась к стене щекой. Камень приятно холодил разгорячённую кожу. Ну что, конец? Больше не будет ничего, кроме этой камеры, да ещё виселицы в последние минуты жизни?

— Инга?

Видеть Адриана я не могла, но звук прекрасно проходил через решётчатые двери.

— Да?

— Не молчи.

— Ты хочешь, чтобы я заболтала тебя не хуже Оливии? — хмыкнула я. — Чтобы к концу трёхдневного срока смерть показалась тебе избавлением?

— Знаешь, если всё это время я буду слышать твой голос...Это не самый худший способ провести последние три дня жизни.

К горлу подступил огромный шарообразный ком. Я подумала, что он ни разу не признавался мне в любви. И что после того, что он сказал сейчас, это было бы даже глупо.

— О чём ты думаешь? — спросил Адриан.

— О том, что эти сволочи могли бы хотя бы посадить нас в одну камеру, — отозвалась я, передвигаясь поближе к решётке.

— Да, я тоже об этом подумал, — улыбнулся он.

— Адриан... — Надо было набраться мужества, чтобы произнести эти слова. — Прости меня.

— За что?

— За то, что ты сейчас здесь. Ты же сам знаешь...Если бы не я, ты вообще не оказался бы впутан в эту историю.

— Ты забываешь, что два амулета не имеют ценности в отсутствии третьего, — возразил он. — Меня бы всё равно рано или поздно вычислили.

— В таких вопросах рано или поздно — это большая разница, — буркнула я.

— Ладно, я дам тебе один совет. В последние дни жизни очень хочется кого-нибудь поучить. Так вот, не бери на себя чужие грехи. Этого никто не оценит ни на этом свете, ни на том. К тому же я действительно убил троих людей шерифа. Заметь: никто меня к этому не принуждал. Это было вполне осознанное решение.

— Ты не мог знать, что они люди шерифа, — зачем-то поправила я.

— Кого это здесь интересует?

Что правда, то правда. Такие мелочи здесь никого не интересовали. Здесь не имело значения, виновен или нет, умышленно действовал или по воле случая, признался добровольно или под пытками. Не играла роли ни причина поступков, ни степень их реальности. Важно было лишь одно: каковы интересы Роджера де Оксенфорда. В данном случае его интересы были абсолютно прозрачны. Он хотел заполучить амулеты, и для этого двое сидящих в темнице узников должны были превратиться в безжизненные тела, раскачивающиеся на верёвках по прихоти ветра. Меня передёрнуло.

— Никогда не любила ходить на казни, — призналась я. — Ты не знаешь, при повешении агония длится долго?

— Нет. Обычно у человека сразу ломается шейный позвонок. Так что смерть практически мгновенна.

— Теперь мне стало намного легче.

— Рад, что хоть чем-то могу помочь.

— Мы умрём? — тихо спросила я.

Молчание.

— Не знаю, — ответил, наконец, Адриан. — За три дня всякое может случиться.

— Что, например? — устало вздохнула я. — Де Оксенфорда внезапно хватит удар?

— А что, тебе разве не нравится такой вариант? — усмехнулся он.

— Ты сам недавно говорил, что не веришь в сказки.

— Не верил. Пока не встретил тебя.

Я со всей силы зажмурила глаза и сжала кулаки, так, что ногти больно впились в ладони.

— Если ты ещё раз скажешь что-нибудь в этом роде, я потеряю самообладание. А мне надо продержаться эти три дня, иначе в понедельник Кларисса получит слишком большое удовольствие.

— Извини. Не буду. Есть такая песня, — сменил тему он, — там говорится: "Прости, мой край! Весь мир, прощай! Меня поймали в сеть. Но жалок тот, кто смерти ждет, Не смея умереть!"* Так вот, мы с тобой ещё живы.

Я кивнула. Он не мог этого видеть, но говорить мешал снова подступивший к горлу ком.

Ночь прошла тяжело. Я засыпала и просыпалась бессчётное число раз, и сон приносил не отдых, а лишь дополнительное утомление. Порой я просыпалась с чувством тревоги, порой на грани сна и яви сознание охватывал безотчётный, панический страх, который я не в силах была предотвратить, ведь сон не подвержен человеческому контролю. Иногда я быстро проваливалась в сон, столь же поверхностный и непродолжительный, а иногда лежала и думала, то и дело переворачиваясь с боку на бок, садясь и снова укладываясь, пытаясь найти сносное положение для изнывшего на каменном полу тела.

Всё было до бесконечности глупо, несправедливо и нелепо. Уж лучше бы меня арестовали и осудили за сговор с лесными разбойниками. Во всяком случае в этом было бы хоть какое-то зерно истины. Осознанно выступая против закона, как минимум знаешь, на что идёшь.

Мне много раз доводилось смотреть в глаза смерти. В том числе и совсем недавно, в этом самом городе. Но никогда — так, как сейчас. Шансы победить бывали порой ничтожными, даже нулевыми, но я могла сжать зубы и бороться, бороться изо всех сил, до самого конца. И от этого было нестрашно. Мне никогда не приходилось сидеть, сложа руки, и ждать, когда меня поведут на заклание, как бессловесную скотину.

О том, что наступило утро, я узнала лишь по принесённому нам завтраку. У солнечного света не было возможности проникнуть в этот подвал. Мы находились слишком глубоко под землёй.

В этом необычном во всех отношениях месте время тянулось чрезвычайно медленно. Должно быть, такой подарок природа специально делает людям, часы жизни которых сочтены. Поэтому трудно сказать, сколько прошло времени после завтрака — может быть, час, а может быть, три, — когда из коридора послышались быстро приближающиеся шаги. Шли не с той стороны, откуда привели сюда нас, а с противоположной.

Первым шагал стражник; за ним, основательно приподняв подол и брезгливо морщась, следовала Лаура де Оксенфорд; ещё один стражник замыкал шествие. Я скривилась. Уж если нарушаете покой приговорённых, могли бы хотя бы показать что-нибудь более приятное. Лаура остановилась напротив камеры, бросила пренебрежительный взгляд в мою сторону, и проследовала дальше. Шум шагов почти сразу же прекратился. Значит, нетрудно было заключить, она пришла к Адриану.

— Оставьте нас, — холодно велела она стражникам.

— Но, госпожа, так не положено... — забормотал было один, тот, что помоложе.

— Я сказала, убирайся вон! — повторила Лаура тоном, не терпящим возражений.

Стражники поспешили ретироваться и остановились лишь в самом конце коридора.

Я приготовилась внимательно слушать. Подслушивать, конечно, нехорошо, но право слово, неужели столь маленький грех не простится человеку, которого послезавтра казнят за государственную измену?

По шороху соломы я поняла, что в соседней камере Адриан поднялся на ноги.

Сперва не было ничего, кроме напряжённого молчания, почти такого же громкого, как звенящая в ушах тишина.

— Ну, здравствуй, — сказала, наконец, Лаура.

— Здравствуй, — не нарушил законов вежливости Адриан.

— М-да, зрелище не из лучших, — заметила она. — Как ты умудрился наделать столько глупостей за такой короткий срок?

— Я что-то ни одной не припомню, — усмехнулся Адриан. — Не хочешь уточнить?

— Если бы глупостей не было, ты не оказался бы здесь.

— Правда? А я-то думал, что оказался здесь по прихоти твоего папочки.

— Можно сказать и так, — не стала спорить Лаура. — Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать, почему ты здесь оказался.

— Зачем же тогда? — поинтересовался он.

— А ты сам не догадываешься?

— А должен?

— Ты всегда казался мне человеком сообразительным... Молчишь?

— Боюсь тебя разочаровать. Но если ты хочешь что-то сказать, я весь внимание.

— Да. Нет смысла играть в прятки. У меня есть для тебя одно предложение. Как ты знаешь, отцу нужен твой амулет.

— Знаю.

— Забрать его у тебя он не может, поэтому для того, чтобы получить амулет, ему придётся сначала тебя казнить. Но существует ещё один способ.

— Вот как?

Впервые за время этого разговора голос Адриана утратил бесцветность.

— Амулет можно добровольно передать одному из ближайших родственников, — уточнила Лаура.

— Мне это известно. И что же с того?

— Ты и вправду меня разочаровываешь, — вздохнула она. — Похоже, на тебя плохо влияет этот воздух. Если ты на мне женишься, станешь одним из ближайших родственников моему отцу. И сможешь отдать ему амулет, не расставаясь при этом с жизнью. Кровное родство для этого не обязательно. Собственно, в этом и заключается моё предложение.

Я затаила дыхание. Вот так поворот. Избалованная дочка шерифа сама пришла в тюрьму, чтобы сделать предложение осуждённому на смерть? Что это, любовь или прихоть? Правда, предложение это было больше похоже на сделку, а уж если говорить совсем точно, она попросту его покупала — руку в обмен на жизнь...Я даже не знала, как к этому отнестись. Не понимала, чего мне хотелось больше — перегрызть ей глотку или броситься на шею от радости, что хотя бы таким способом она спасёт от смерти любимого мной человека?