Я, мой убийца и Джек-потрошитель

Ну вот, приехали. Леха сдал? Подлец. Мерзавец. Я ему еще припомню.

— На моего секретаря злишься? — некромант усмехнулся.

Молчала. Отрицать глупо.

— Не стоит. Он ничего мне не говорил. Ведь я и про твоего соседа знаю. Как думаешь откуда?

Вопрос явно риторический. И слава богу. Мне нечего возразить на обвинения.

Государь сунул руки в карманы брюк и присел на подоконник. Разговор обещал стать долгим и непростым.

Однако пауза затягивалась. Мне нечего было сказать, не было козырей на руках. Одни проклятые шестерки и семерки. И Государь сделал первый ход. Как всегда, неожиданный и непредсказуемый.

— Я расскажу тебе, кто я.

Мне осталось лишь недоверчиво покоситься в сторону профессора.

— Зачем это вам?

— Скажу честно, не для того, чтобы душу облегчить, — криво усмехнулся он. — Мне нужно, чтобы ты прекратила расспросы.

— Кто-то может узнать о них, кое-что сопоставить и выйти на вас?

— Я тебе уже говорил, как ценю в женщинах ум?

Опять от ответа ушел. Как гладко! Ладно, я на лесть не падка. То ли угадала, то ли нет — не знаю.

— А где гарантия, что вы правду расскажете, а не лапши навешаете?

Государь запрокинул голову, чтобы рассмеяться, но сдержался. Только воздух из легких с силой выпустил.

— Не гарантийная мастерская. Гарантиями не занимаюсь.

Меня почему-то покоробил этот момент. Почувствовала обиду. Отошла от разделочного стола, пристроилась за обеденным, на стуле Государя — ближе к собеседнику — скрестила руки, ноги и насупилась.

— Почему вы уверены, что я сохраню наш разговор в тайне?

— Во-первых, слишком в тебе сильны благородные порывы. Как на первом курсе на Левиц окрысилась, сама-то помнишь?

Кивнула. Еще бы. Странно, что он помнит.

Профессор продолжал:

— Во-вторых, ты мне слишком благодарна. Благодарность в связке с благородством иногда творят такие чудеса, ты бы знала.

А ведь он прав. Я буду молчать, чтобы долг вернуть за свое спасение.

— Ну, вы и циник, — пробубнила я.

— Чем безмерно горжусь.

Не выдержала:

— Да вы просто изнемогаете от чувства собственного достоинства!

— Отнюдь. Это у тебя мания моего величия. Впрочем, подобное отношение даже льстит.

— Насколько успела заметить, мания вашего величия у всех, с кем я знакома.

Он задумчиво приподнял бровь, оценил, справедливы ли мои слова, хохотнул и кивнул:

— Пожалуй.

И добавил:

— Хорошо, уговорила. Не только расскажу — покажу.

— Как это?

Государь не спеша поднялся с подоконника, подошел ко мне:

— Давай руку.

Когда моя ладошка утонула в его руке, лишь спросил:

— Помнишь последний экзамен? Как попасть в прошлое другого человека?

В памяти тут же всплыло:

- Ладно, Александрова. Опишите процесс погружения в прошлое другого человека.

- Надо, стараясь не выпускать испытуемого из поля зрения, отождествить свое сознание с его сознанием и продвинуться по индивидуальному временному коридору до нужного момента в прошлом.

- Как располагается этот коридор относительно тела испытуемого?

- От шеи — вниз, за позвоночником. Чем ниже спускаемся, тем глубже погружение в прошлое.

— Но... но я не умею, — растерялась я. — Считывать информацию с чужого сознания мне никогда не удавалось.

— Тебе и не придется. Просто делай, как я говорю — и все получится.

Нервно сглотнув, я кивнула.

— Улови сознание в голове, отрешись от постороннего, наносного, — голос Государя зазвучал по-иному, уверенный тон начинал давить, подчиняя своей воле. — А теперь представь, что порезала пальцы. Куда сместится сознание?

— В район боли, в пальцы, — мой голос утратил краски, эмоции, звучал отрешенно.

— Верно. Смещай сознание из головы в руку, затем в пальцы. Хорошо, — в речи Государя стали возникать паузы, свойственные профессиональному гипнотизеру. — Продли сознанию путь. Выведи из своей руки в мою. Молодец. А теперь — продвигайся в мою голову. Еще немного. Так. А теперь — за спину, в мое прошлое.

Я провалилась куда-то. На мгновение стало темно — и вдруг что-то белое ослепило. Снег. Повсюду. Только что выпавший, неутоптанный, белейший. Подняла глаза. Трамвай одиноко стоит на путях. Припорошен, но видно, что ни в кабине, ни в салоне — ни души. В нескольких метрах впереди, чуть справа, еле волочит ноги мужчина. Он в тулупе, валенках, шапке-ушанке. Вдруг покачнулся — и упал. Замертво. Я почему-то знаю, что прохожий не пьян, что это не сердце, что он действительно упал и умер на моих глазах. Только что. Где я? Боже мой, где я?!

Холодно, дико холодно. Ни пальцев рук, ни пальцев ног не чую. И я страшно, зверски, смертельно хочу есть, умираю от голода. Ничто, кроме мыслей о еде, не заботит. Хотя бы корочку хлеба. Желудок режет будто ножом. От боли хочется согнуться пополам.

Начинаю ощущать больше. Я в теле мальчика. В теле Государя, когда он был пацаном. Мне, то есть ему, двенадцать лет. Но где это? Когда это?! Не понимаю.

Впереди, меж двух домов, метрах в ста от меня, мужчина везет огромные сани. На них что-то длинное, белое. Приглядываюсь. Тело. Человеческое тело, завернутое в простыню. В районе шеи простыню закрепляет бечевка.

Да что же это за место?! Один умер прямо на дороге, другой везет труп. Ад, только без огня? Поворачиваю голову и читаю табличку на стене здания:

Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!

Все встает на места. Я действительно в аду. Я в блокадном Ленинграде. Когда люди стали умирать от голода прямо на улицах, когда трупы еще хоронили. Первые месяцы блокады, лютая зима 1941-1942 годов. Холод и голод, бомбежки и гибель, смерть повсюду: в каждом дворе, за каждым углом, за каждым окном.

Сквозь собственный ужас я ощутила выплеск ненависти, способный убить, уничтожить, смести все на своем пути. "Это не моя эмоция", — поняла я. Это ненависть мальчика, двенадцатилетнего пацана, который видит снежный ад наяву. Как он еще сам не погиб от столь мощных эмоций?

А он и не мог, не желал. Ненависть помогала ему выживать и бороться, несмотря ни на что. Смешение патриотизма, праведного гнева и ненависти к врагам, понятные каждому ленинградцу, вкупе со страстным желанием остановить сердце Гитлера кипели и бурлили в нем. Остановить сердце, чтобы спасти отца и брата, которые были на фронте, маму, бабушку, свой город, свою страну, и, в конечном счете, остановить войну.

Сцены смерти Гитлера рисовали себе почти все, но только маленький Государь обладал способностью убивать на расстоянии, пренебрегая тысячами километров и охраной любой степени подготовки. Однако он пока не имел понятия о своих способностях, не имел опыта и был слишком слаб, истощен, иначе... иначе история мира могла быть переписана.

А пока маленький некромант забрел в незнакомую подворотню. Рычание, лай, оскаленные зубы. Собаки тоже умирают от холода и голода. А когда на кону стоит выживание, бродячие псы вспоминают, что их предки были волками, объединяются в стаи и открывают охоту. На людей.

Бродячие псы окружили мальчика. Двое вышли наперерез, двое не позволили повернуть назад, и по одному лохматому чудовищу подбиралось справа и слева — шесть оскаленных пастей против ребенка. Кольцо сомкнулось. Самый крупный пес — вожак — напал первым: схватил мальчика за ногу. Остальные прекратили лай, собираясь последовать примеру предводителя, чтобы добыча упала, чтобы ее можно было разорвать и насытиться. Голодные глаза жаждали крови и мяса.

И вдруг — озверелое рычание стихло. Вожак упал на снег — стая заскулила. Пятеро псов, потеряв главу, прекратили атаку и, подобострастно поджав хвосты и поскуливая, начали отступать. Не прошло и десяти секунд, как они попрятались.

В подворотне остались только мальчик и мертвый пес у его ноги. Мальчик потрогал рукой укушенную икру, посмотрел на вожака и слабо улыбнулся. Сегодня всей семье будет что поесть. Надо только дотащить пса домой.

Я рывком вернулась в настоящее. Перед глазами — пелена. Я не сразу поняла, почему хуже вижу. Оказалось, из-за слез.

— Эй, ты чего? — удивился Государь.

— Ничего, — мой голос дрожал.

— Пса пожалела, что ли?

— Господи! Да вы иногда просто невыносимы! Вернее, почти всегда! — закричала я на всю квартиру, вытирая кулаком слезы. — Вас! Вас я пожалела! Всю вашу семью, а вы...

Государь взял бумажную салфетку, присел рядом на корточки, убрал мою руку от лица и промокнул соленые дорожки на моих щеках.

— Прости. Не привык, что меня жалеют, — голос его звучал глухо.

— Еще скажите, что я вас этим оскорби...

— Тшш, не скажу. Только плакать перестань.

К слезам жалости добавились еще слезы от злости и несправедливой обиды.

— Эля, ну прекрати. Это давно было.

— Угу.

— И я уже извинился за черствость.

— Угу.

— Так чего продолжаешь реветь?

— Не знаю, они не останавливаются, — я всхлипнула и постаралась дышать ровнее.

Он взял со стола еще одну салфетку, зажал мне нос и велел:

— Сморкайся.

— Да щаз! С этим я сама, — всхлип, — разберусь, — всхлип. — Без посторонней помощи.

Постаралась сморкаться потише, но ничего не вышло. И меня это ужасно смущало... в его присутствии.

Встала, выкинула промокшие салфетки в ведро и снова села на стул, опустошенная.

Государь сидел на корточках, глядел на меня, и его губы подрагивали в улыбке.

Мои всхлипы понемногу стихали.

Он осторожно взял меня за подбородок и пристально посмотрел в глаза.

— Ну что, все еще меня ненавидишь?

Медленно кивнула, но сама не поняла, как моя голова оказалась на его плече.

— Вы ужасный, — по-детски обиженно протянула я, борясь со вновь подступающими слезами.

— Да, — Государь положил руку мне на спину, успокаивая.

— Отвратительный.

— Еще бы.

— Сволочь просто.

— Да еще какая.

— Вы с каждым моим словом будете соглашаться?

— Конечно.

Я подняла голову, выпрямила спину. Как хитро он улыбается:

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

Я не выдержала и рассмеялась. И он тоже. Никогда не видела его таким... таким человечным и открытым. На душе потеплело.

— А как вас зовут? Ну, на самом деле? — осмелела я.

— Георгий.

— А фамилия?

— Царев.

Снова засмеялась:

— Как с прозвищем удачно вышло! Ой-й-й-й, блин! — проболталась ведь.

— Да я знаю, что для студентов я Государь, не пугайся.

— Надо же, — смущенно отвела глаза и стала рассматривать свои пальцы, теребящие очередную чистую салфетку. И тут же вскинулась:

— Погодите. Так вы русский?!

— Никогда не говорил, что нет...

— А как тогда... — и осеклась.

Действительно, про смешение кровей говорил Леха. И похоже, говорил о настоящем Горане Сударе, которого уже нет в живых. А Государь упоминал только, что в нем четверть югославской крови — и все...

— Но вы же непохожи... — засомневалась я.

— За границей была?

— Ну, да.

— И там сразу понимали, что ты русская?

— Вообще не понимали. Если по-русски не говорила.

Он снова приподнял бровь и довольно сощурился.

— Видишь, мы оба не похожи.

А потом... потом Государь рассказал про свою семью. Я была бы абсолютно уверена, что профессор спокоен и те события давно перестали его тяготить, если бы он впервые не зажег при мне сигарету и не закурил.

— Бабушка умерла в 1943 году, мать — сразу после окончания войны: истощенный организм не справился с пневмонией. Отец погиб на фронте. Только старший брат вернулся живым. И даже здоровым.

Внезапно речь Государя изменилась. Он стал говорить просто, даже просторечно. Подобная манера никак не вязалась с его образованностью, богатым словарным запасом, некоторой пафосностью речи.

— Старший брат женился. Родился сын. И все было хорошо: семья счастливая, работа хорошая, деньги водились, но несчастный случай подкосил. Брата машина сбила насмерть. Ирка поплакала, помучилась, да и вышла замуж второй раз. А Андрюшка с отчимом не ладил. Колотил тот его. Андрей ко мне бегал, бегал, да так и остался. Мне тогда тридцать стукнуло, ему — десять. Когда он вырос, возмужал, мы всем врать стали, что братья.

А потом и Андрей женился. Сначала первый пацан родился, через несколько лет — второй. Только старшего маньяк убил.

— Вы поэтому маньяками занялись?

— Да.

— Говорите, Андреем вашего племянника звали? Значит, Валерий Андреевич Душин. Он ваш внучатый племянник. И тоже маньяков ловит. Из-за погибшего старшего брата.

— Хм, какая сообразительность. Да ты просто Шерлок Холмс.

— Вы похожи. Внешне.

— Разве? Не сказал бы. Он в мать пошел.

— Но вы оба черноволосые, высокие, внешность у вас необычная, яркая, приметная.

— У его матери немного цыганской крови. Ему хватило, как ты выразилась, на необычную приметную внешность.

Надо же, речь Государя вернулась к привычной манере.

— Почему он Душин, если вы — Царев?

— Фамилия матери в нашей семье безопасней.

— А своих детей у вас нет?

— У меня не может быть детей. Вообще. Это моя плата за слишком долгую жизнь. Плата за годы мертвецов, которые я добавил к своим. Есть в этом какая-то высшая справедливость. Ведь дети — это продолжение нас самих в будущем. А если мы сами продолжаем свое будущее, то... Да и хоронить собственных детей — это слишком. Так что все правильно, все так и должно быть.

_____

*Слова из песни "Кукла колдуна" группы "Король и Шут". Автор стихов — Андрей Князев.

Глава 14. Университетские встречи

Леха отчаянно старался убедить меня, что выбор научных руководителей был продиктован вовсе не зверскими мотивами Государя, не желанием погубить еще не до конца оперившихся магов, а разумной оценкой наших способностей и предпочтений в выборе магнаправления.

К примеру, Ольга Витальевна Левиц, она же Горгона, взращивала среди черных магов психологов, психотерапевтов, психиатров, а еще диагностов, нормализующих ток энергии у больных в тяжелом состоянии, убирающих проклятья, подключки к могиле. Конечно, работать с проклятьями могли не все, а только лучшие из лучших ее учеников. Направление Левиц — магмедицина.

У Лучанского — поисковики разных уровней и квалификации. Найти пропавшего, похищенного, найти тело погибшего. Его ребята нередко сотрудничают с органами правопорядка. Лучшие — со спецслужбами: помогают в розыске террористов.

Ученики Государя специализируются на сериях смертей и серийных убийцах. Сотрудничать приходится как со спецслужбами, так и с полицией. Государь берет учеников крайне редко, выбирает самых одаренных. И всегда это были парни. Всегда. До января этого года.

— Так почему же Государь не берет к себе девушек? — ехидно вставила я, опираясь локтями на секретарскую стойку.

Я торчала в приемной высшего некроманта, его величества не было на месте, да и забрела я ни к нему. Просто встретила в коридоре Леху: привет-привет, слово за слово, заболтались и пришли на секретарскую территорию.