Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Хороший у вас коммерческий директор, господин Пахан. Сразу видно — не зря на фраерской должности состоит. Очень убедительно все разъясняет. Я шо подумал, почему бы хорошим людям ни помочь просто так, без всякой выгоды. Не уж-то вы и вправду поверили, шо старый еврей может взять с вас деньги?
Я заверил коммерсанта, что даже мысли такой не было. Эта маленькая ложь окончательно успокоили Льва Соломоновича, он громко крикнул:
— Евсеюшка, милый, видишь горочку, где сосна с обломанным верхом? Туда и правь. Справа обойдем, а там и тракт недалече.
Кони сноровисто рванули с места. Встречный ветер шевелил волосы и ласкал лицо. Кац по-хозяйски огляделся, хитро сощурил глаза, спросил:
— А в твоем обозе, Пахан, часом керосинчика не сыщется?
— Имеем чуток, — кивнул я на помятый бидон, втиснутый под сиденье, — литра полтора будет. Кто знает, что в дальней дороге понадобиться, прихватили по случаю.
— Это не серьезно, — усмехнулся Кац, — полтора литра пустяк, дорогу даже не окупят. — Увидев мое недоумение, Лев Соломонович пояснил: — Пиримидон монополию на керосин ввел, цены взвинтил немыслимые, хороший барыш с каждого литра имеет. Если по-тихому большую партию ввести, да нужным людям шепнуть — хороший бизнес сделать можно.
Я отмахнулся ото Льва Соломоновича, как от назойливой мухи и принялся осматривать окрестности. Наша поездка если и носила коммерческий характер, то лишь в той части, что касалась закупа лошадей. Усложнять себе жизнь контрабандой я не собирался.
На закате, как и обещал господин Кац, подъехали к столице княжества Пиримидона городу Рябиновка. У городских ворот два хмурых стражника загородили проезд. Старший поинтересовался:
— Запрещенные для ввоза вещи имеются?
Не успел я открыть рта, вмешался Лев Соломонович:
— Имеются, имеются. Под сиденьем бидон с керосином прячут.
Вот гаденыш! Найденную контрабанду стража извлекла вместе с сидением. Старший принялся что-то карябать на мятом листе. Я был зол и подавлен. На наше счастье бюрократия в этом мире еще не распустила заразные корни в полную силу. Стражник с горем пополам написал на бумажке мое имя и на этом служебный долг счел выполненным. Нам разрешили въехать в город.
Больше всего меня поразило поведение Льва Соломоновича. Едва распахнулись ворота, он, как ни в чем не бывало, занял прежнее место и принялся насвистывать веселенький мотив. Выбрав переулок потемнее, я велел Евсею притормозить. Очень уж хотелось проредить ровный строй белоснежных зубов господина стукача. Кац, почувствовав неладное, поспешил объясниться:
— Ба! Шо я вижу! Неужели господин Пахан обиделся на бедного еврея за невинную шутку? Ну, сколько у вас там было того керосина? Полтора литра. Загляните в мои мешки и шо вы там увидите? Пятьдесят бутылей по два литра этой бесценной на местном рынке жидкости в каждом. Кац с удовольствием возместит вам убытки и даже поделиться процентом с прибыли. Ничего личного — бизнес и только. Стража тоже люди. Им надо хоть иногда кушать. А для этого требуется время от времени изымать контрабанду. Не найди ваш бидон они полезли бы в мои мешки.
Кулаки разжались сами собой, вот же пройдоха.
— Мог бы предупредить, — сменил я гнев на милость. — Пришибли бы в горячке, и поминай, как звали.
— Ну, разве ж ваши люди, знай правду заранее, могли бы так искренне, так неподдельно и замечательно изобразить на лицах все, шо они обо мне думают?
Как не крути, а прав Лев Соломонович. Ребятки в обозе подобрались простые, с системой Станиславского не знакомые, а потому в своих чувствах искренние. Что твориться в душе — у каждого на крестьянской роже прописными буквами выведено. Пришлось согласить с доводами Льва Соломоновича. А что бы коммерсанту впредь не повадно было чужими руками жар загребать, один баул решили при себе оставить, не в корыстных целях, разумеется, а ради справедливости и только.
— Шо такое! — Взвыл Кац. — Это же грабеж! Я разорен! Моя бедная Сара не перенесет такого удара. А иёная мама, она же так много кушает, ну просто, как акула, клянусь мизинцем Моисея. Господин Пахан, прикажите прекратить этот разбой, я таки просто требую этого, мы ж культурные люди!
— Увы, мой бедный друг, — успокоил я Льва Соломоновича, — ни чем помочь не могу, не селен в коммерции. Книга жалоб и предложений находиться у Евсея, он принимает без выходных и перерывов на обед.
— Шо за день такой, — пробурчал Кац, взваливая мешок на плечи, — одни убытки и не полушки прибыли.
Дождавшись, когда Лев Соломонович исчез за углом, мы развернулись и выехали на главный проспект. Темнело. Из открытых дверей многочисленных трактиров вместе с переливами гармоний доносился аромат жареного мяса. Мой кадык непроизвольно дернулся, квашеная капуста встала в горле колом. Следовало срочно придавить ее чем-нибудь более калорийным. Выбрав самое тихое и спокойное заведение, мы привязали коней и зашли внутрь.
Вокруг нас завертелся расторопный хозяин с типичным кавказским лицом.
— Заходи, гостем будешь! — Обратился он ко всем сразу и к каждому в отдельности. — Шашлык-машлык, пилов, самса, свежий, вкусный. Шурпа наваристый, люля-кебаб — пальчики облежишь, сам бы кушал, для гостей берегу, да!
— Э-э, какие бабы? — Опешил от такого меню Федор. — Борщ давай, да чтоб со сметанкой.
— Какой такой борщ? — Скорчил недовольную рожу дитя кавказских гор. — Пилов есть, шурпа жидкий, шурпа густой — пожалуйста! Чебурек горячий, холодный — тоже, пожалуйста! Зачем борщ, шашлык кушать надо, барашек бе-е-е, мясо свежий!
— Зачем нам баран, — возмутился кузнец Сорока. — Нам бы пельменей, аль окрошки на худой конец. А ты — бе-е-е, ме-е-е. Му-му давай или хрю-хрю.
— И покайся, сын мой, — вылез вперед Лёнька. — Все съеденные овцы прощают тебя, как простил я. Возлюби животных — и козлов, и баранов, как я возлюбил тебя...
— Э-э! Дарагой! Какой любовь!!! Нэ надо меня возлюблять!!! В мой аул узнают — зарэжут!
Ужинать пришлось в другом трактире. С кавказцем приключился удар, горячая южная кровь, при упоминании о любви, апперкотом ударила хозяину в голову.
Через сотню шагов перед нами гостеприимно распахнулись перекошенные двери соседнего кабака. Сразу за порогом, на не струганных досках немытого пола, уронив голову на кулак, спал пьяный стрелец. Кто-то, не попадая в ритм гармошки, орал матерные частушки, в углу дрались — одним словом народ отдыхал. Повеяло родным и близким.
Выбрали стол почище. Подтащили лавки и стали звать официанта. Служивый у порога успел протрезветь и набраться по новой, прежде чем явилось нечесаное создание в мятом грязном фартуке поверх замусоленной толстины. Я уже начал подумывать, что стоит покинуть и это заведение, да случилось невероятное — к нашему столику подскочил невысокий скуластый мужчина, в отутюженном переднике. Приятная и открытая улыбка радовала глаз.
— Брысь, — цыкнул он на мятого полового и ловким движением смахнул со столешницы хлебные крошки. — Не извольте беспокоиться господа блатные, все сделаем в лучшем виде. Вы уж извините за тутошний бардак, заведеньице досталось мне в наследство всего-то как неделю, но кухня работает исправно, отужинаете с честью. А ежили, через месяцок загляните, право слово — не узнаете! Завтра ремонт зачинаю. Ей-ей приличный трактир будет. На сто верст в округе лучше не сыщите. Не желаете студня отведать? Позволю заметить — лично руку приложил.
— Откуда нас знаешь? — Не верил я своим ушам.
— Так дело житейское, — пояснил наследник притона. — У жены троюродная племянница замужем за кумом сродной сестры свата дочери от первого брака двоюродного брата жены хозяина трактира "Собачья радость" в княжестве Старобока. Вот он по-родственному с оказией и сообщил об вас. Рад, безмерно рад встретить в нашей глуши таких людей!
Ей-богу, слухи в этом мире расходятся на много быстрей, чем круги на воде. Не переставая удивляться, я принялся за студень. Потом подали паштеты, отбивные из телятины сменили пироги с грибами и пошло-поехало. Наши желудки приятно тяжелели. В самый разгар веселья, едва почали седьмую или двенадцатую бутылку вина, в кабак зашел жуткого вида человек. Вращая глазами, коверкая великий и могучий русский язык, он спросил:
— Кито хозяин?
— Чего хотел? — разгрызая мозговую кость, щелкнул челюстями бдительный Евсей.
— Насчет крыша прышел.
— Чего!!! — Разом вскочили блатные.
— Крыша говорю. Я думать два-тры рубля нормально, да.
— Пахан, — заорал Федор, — держи меня, урою суку! Совсем джигиты обнаглели, то люляками накормить пытаются, а теперь еще и крыши по Руси раздавать взялись!
— Э, без крыши никак, хороший крыша всегда нужен, ходи спокойно, за голова не бойся...
— Он еще пугает!!!
Обнаглевшего жителя араратской долины выкинули в окно, вместе с рамой, все одно ремонт планируется, чего скромничать. Нашего гостеприимного хозяина в пот бросило.
— Вы чего, мужики! Я бригаду армян нанял крышу в сарае перестилать. А это бугор их...
Получилось, прямо скажу — некрасиво. Ну, чего сделано, того уже не воротишь. Пусть русский язык учит лучше, начнет нормально изъясняться — перестанет в окна вылетать.
Насытившись, мы вышли во двор. Луну заволокло тучами, начал накрапывать дождь. Под крышей ближайшего сеновала нам отвели самые лучшие места (если такие вообще на сеновалах имеются), а что еще усталому путнику надо, кулак под голову и вся недолга. Утра вечера... сами знаете, намного хуже.
Глава 10.
Мне снился чудный сон: родная коммунальная квартира в серой пятиэтажке, кружка холодного пива с шапкой пены, шум спускаемой воды в унитазе и грызня вечно недовольных соседей.
Я улыбаюсь во сне, но сонное счастье длится не долго. Неясный шорох прогоняет видения прошлой жизни. Я понимаю — в эту ночь их уже бесполезно искать. Кто-то настойчиво трясет меня за плечо. Я пытаюсь перевернуться на другой бок, но к тряске добавляется противный гнусавый голос, умоляющий проснуться. Приходиться разлепить веки. У изголовья тощенький мужичок, на покусанном оспой лице заискивающая улыбка.
— Господин Пахан, извольте проснуться, стрельцы по вашу душу прибыли.
Я стряхиваю прилипшую ко лбу соломинку, сладко зеваю и лишь после того, как вывихнутая челюсть встает на место, интересуюсь:
— Зачем?
— Не ведаю, барин, — лепечет мужик, отвешивая поклон.
— Ступай, — киваю я, — скажи, сейчас буду.
Мозг после сна включается в работу с неохотой. Я тянусь до хруста в позвоночнике и по шаткой лестнице лезу с сеновала на грешную землю. После чердачных сумерек солнечный свет режет глаза.
У ворот два стрельца при полном параде: в руках бердыши, на боку сабли кривые, у одного поверх красного кафтана белая берендейка через левое плечо перекинута. Смотрят сурово, недобро, из-под бархатных шапок с меховым околышем на широкие лбы струйки пота сбегают. Делаю пару шагов навстречу. Спрашиваю:
— Чего надо?
— Велено на суд княжеский доставить, — отвечает стрелец с берендейкой.
Сон с меня, как пух с одуванчика слетает. Голова становится ясной, а мысли тяжелыми и тревожными.
Как и полагается в таких случаях — возмутился:
— За какие такие грехи?!
Брови стрельца дрогнули, взметнулись вверх, под шапку. Такое чувство — будто не я задал вопрос, а зажатый в его руке бердыш без разрешения заговорил. Служивый одарил меня взглядом, каким вдова усопшего мужа в последний путь провожает и, не скрывая удивления, сказал:
— Известно за какие, тебя Паханом кличут?
— Меня.
— Стража донесла — керосин тайно провозил.
— И чего теперь? — Напрягся я.
— За полтора литра, — подал голос второй стрелец, — штраф положен, рубликов пять, не меньше.
Я мысленно перекрестился: пять рублей ни пять лет. Перекрестился и почувствовал, как волосы подмышками шевелятся. Въехать-то в город — мы въехали, а как выезжать будем? Вдруг снова досмотр. Если за полтора литра пол червонца, сколько же за баул Льва Соломоновича насчитают? Всю жизнь на Пиримидона бесплатно ишачить придется.
Сверху, от сеновала, раздался кашель. Я оглянулся. Кондрат Силыч, вытянув тощую шею, покосился на стоявшие под навесом пролетки и чуть заметно кивнул. Дышать стало легче. Увлекая за собой стрельцов, я поторопился выйти за ворота. Лишние глаза при уничтожении улик ни к чему. Надеюсь, у корешей хватит ума проделать все тихо и незаметно.
Шагая вслед за стрельцами, я задумался о коварстве судьбы. Нескладно как-то получается, стоит границу пересечь — сразу в неприятности вляпываемся. Встречи с Пиримидоном я жаждал еще меньше, чем с Белобородом.
Тенистая улочка довела до княжеского подворья. Мощный особняк десятком окон глазел по сторонам. Меня провели мимо красного крыльца к неприметной маленькой двери. По крутой лестнице, заслонив лоб ладонью, чтоб впотьмах не набить шишек о низкий потолок, я поднялся на второй этаж и сразу наткнулся на крепкого шустрого паренька в синем камзоле с золотой вышивкой на подоле. Он окинул меня суровым взглядом и резко спросил:
— Имя?
— Пахан.
Молодой служка пошелестел бумагами и строгим чуть хрипловатым голосом произнес:
— Ваше дело назначено на одиннадцать, ожидайте.
— А адвокат будет? — поинтересовался я.
Малый снова уткнулся в бумаги, холеный палец пару минут елозил по строчкам.
— Нет. Такого сегодня не судим.
Я сел на лавку, стрельцы устроились рядом. Мимо провели бледного купца. У сводчатой двери в судебный зал торговец схватился за сердце, конвоиры безжалостно втащили его внутрь. Я украдкой нащупал в кармане посольскую грамоту, с ней как-то спокойней пред князем ответ держать.
Суд над купцом длился пять минут. Бедолагу вывели под белы рученьки и потащили на конюшню. Купчина горестно бормотал:
— Но почто плетей-то? Почто? Я ж не специально боярину телегой ногу отдавил. Почто?! Пусть мне оттопчет...
Конца причитаний я не услышал, настал мой судный час. Стараясь выглядеть серьезным, я с опаской вошел в судебную комнату. У открытого настежь окна, развалившись в мягком кресле, скучал Пиримидон. Сбоку от него за маленьким столом примостился давешний служка. Больше сидячих мест не было. Паренек раскрыл рот, вместо слов с губ сорвался хрип, парень кашлянул и виновато произнес:
— Извините Ваша Светлость, горло застудил.
Князь кивнул, служка прокашлялся и доложил:
— Господин Пахан. Из праздношатающихся. Обвиняется в провозе полутора литров керосина.
Я умудрился не к месту улыбнуться. Глупо скалить зубы, когда обвинение предъявляют, но сдержаться не мог. В отличие от темного коридора в комнате солнечного света было с избытком и только сейчас удалось разглядеть помощника князя: строгое молодое лицо усыпано веснушками, густые волосы, зачесанные назад и налево, бесстыже оголяют сильно оттопыренное ухо. Такому ни при суде писарем состоять, а на базаре скоморохом работать. Я еще раз хихикнул. Парень понял причину веселья, обиженно надулся. Князь густым сочным голосом напомнил о деле:
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |