Свиток первый. Общий файл.

Чжан Ду, по прозвищу Большой Ду, а для нищих квартала — Дядюшка Ду, с сожалением отодвинул пустую чашку и облизал пальцы — палочки мог позволить себе уже давно, но привык. Да и профессия обязывает.

— Боишься? — спросил сухо, кивком отправив Одноглазого У (даже имя воинственное) обратно, на скамью. Чтоб не случилось чего. Пока достаточно только обидных слов. — Грубишь из страха.

Пришелец оскалился. "Зубы белые — мяса ест вдосталь". Ответил оскорблением, как зеркальцем блик отразил.

— Чего бояться? Кучки голытьбы?

Хотя, бояться ее, конечно, стоило. Знали это оба. Однако, круглолицый хмыкнул, шагнул к скамье и сел, втиснулся между двумя попрошайками, еще больше обострив ситуацию. Хлопнув ладонью по доске стола. И убрал руку, оставив на сером дереве причудливо смятую медную монету.

— Родственник из Шаньдуна должок отдает...

Только глупец думает, что у нищих ничего нет. Есть. Глаза и уши. Почти всегда и почти везде (где место нищему). Знание. Огромная ценность в любые времена. Чем меньшему числу людей оно доступно, тем ценнее. Потому, такая торговля тиха и малолюдна.

Впрочем, иногда времени, чтобы обеспечить тишину, нет. И тогда. Как надо поступать, когда срочность встречи угрожает тайне? Надо создать другую тайну, понятную, интересную только ее хранителю. Вроде долгов прошедшей юности и далекой родины. И приоткрыть ее. Краешек.

Ду тяжело вздохнул. Искренне. "Ибо такая срочность никогда не обходится без веской причины. Особенно те времена, когда умирают насильственной смертью правители и их родичи". Громко ударил ладонью по столу.

— Все! Оставьте нас!.. — так чтоб и хозяин харчевни услышал. "Пусть попробует не услышать".

Оглянулся на одноглазого телохранителя:

— Я сам разберусь... Но будьте не далеко...

Вот так вот: "Если что со мной случится, то вы отомстите. Мой долг, мне и расплачиваться. Но о соблюдении приличий побеспокойтесь".

Уставился в прищуренные зелено-карие глаза гостя, ожидая, нет, требуя слов. Тот подался вперед и заговорил:

— Молодой человек, появился после известных событий, возможно, ранена правая рука... — и монотонное описание, профессионально скупое и точное. Узнаваемое. "А утром там что-то смотрели военные".

— Он в "зеленом доме" Гун, напротив чайной, в правом конце Медной. Ранение не заметно, — Ду ответил резко, зло. Характер разговора должен быть виден. Тем, кто не слышит. — Что еще?

— Под каким именем? Статус? Чем занят? Распорядок?..

Вопросы опять скупые, четкие, требующие таких же кратких и ясных ответов. "И ни слова о той странной девушке, столь мало похожей на служанку?" — удивился Ду, почти шипя этими ответами. Но дождался только уточнений:

— Кто-нибудь следил за домом? Или расспрашивал о... господине Ляне?

— Нет. Правда, сегодня утром рядом что-то искали гвардейские чиновники.

Гость напрягся.

— Вроде люки в подземные стоки проверяли. Ушли уже.

— И все? — облегчение в голосе.

— Все... Долг возвращен? — нищий накрыл монету рукой, угрюмо глядя на ухмыляющегося визитера.

— Возвращен, возвращен, — ответил тот и поднял раскрытые ладони в понятном всем жесте: "оружия нет, претензий тоже"...

Короткого одиночества — пока не подошла братия — Большому Ду хватило, чтобы взглянуть на смятый медный диск. "Долг возвращен?.." Он опять вздохнул. "Не весь. Как вернуть так, чтобы не потерять последнее?"

Игра

На что похожа доска вей-ци? На небо после заката, когда в темнеющей бездонной синеве вспыхивают один за другим белые камни звезд, тянут друг к другу свой свет, сливаясь в созвездия, а вместе — в Небесный Мост. Тьма неба — свободное поле, позиции, готовые проявиться вещностью скрытого пока замысла, вспыхнуть новыми светлячками. На этом сходство заканчивается, ибо если позволить аналогии развиваться дальше, то... придется представить, как в пустоте неба возникают, нет, умирают в бесконечность зрачки настоящего небытия, как сияющий мрак разрастается, съедает пустоту, потом слабые одинокие звездочки и, наконец, целые созвездия... Играют ли боги в го?..

Впрочем, Гэммэй не до образов и метафор, хотя слова "Сияющий Мрак" — Сюань-Мин — уже родились и отпечатались в сердце холодком вселенского ужаса. Игра, всегда требующая внимания, сейчас поглотила девушку полностью, без остатка, заставив забыть даже ощущения тела — напряжение в спине и затекшие ноги. Мир сузился до размеров игрового поля, на котором медленно разворачивался черно-белый узор. Страстный, красивый предельным напряжением противоборствующих умов...

Из них двоих красоту эту смог оценить только Цюань-Чжун. Потому что, должен был закончить игру до явного перевеса одной из сторон... но после того, как княжна покажет слабость, хотя бы прекратив играть в атакующей манере. "Или, допустит ошибку. Первое было бы лучше".

Момент этот близился — борьба за влияние закончилась, разметив поле невообразимым клубком связей и противодействий, неустойчивых групп камней, опасных для обеих сторон потерями и захватами. Уже начался тот этап игры, когда белые и черные камни вошли в соприкосновение, и успех атаки в одном месте не обязательно окупал провал обороны в другом...

Теперь-то и сказался результат непрерывной атакующей игры — каждый новый ход, как брошенный в воду камень, рождал волну превращений, усиливавших одни позиции и ослаблявших другие, на всем пространстве доски. Просчитать эти изменения Гэммэй даже не представила возможным. Увидеть — тем более. Осталось только верить самой и заставить верить соперника, что именно вот в этом месте доски происходит самое главное. А для этого должно было давить, давить построения противника, заставляя его обороняться. И рисковать запутаться в оценке позиций...

"Она устала". Цюань-Чжун понял это по тому, как предсказуемы стали ходы княжны. Девушка по-прежнему выбирала лучший вариант хода, но лучший из атакующих, когда надо было защищаться...

Гэммэй поняла свою оплошность очень скоро. Увидела, как укрепились черные за считанные ходы, нависли над центром и противоположным краем доски, угрожая разрозненным, неустойчивым группам ее фишек... Нет, это еще не был проигрыш. Еще нет. "Все еще нет. При условии, что я смогу быстро защитить оба направления... Небо! Мне надо "всего лишь" играть по-другому!.." Мир поплыл за пеленой не пролившихся еще слез. "Как больно глотать... Да. Я смогу перестроиться. Я СМОГУ играть по-другому. Потому что не имею пава проиграть!"

Веки сомкнулись. Вдох. Выдох. Еще раз. "Чтобы играть иначе, надо иначе видеть". И внезапным озарением пришло: "И не только в игре"...

"Сейчас". Цюань-Чжун непроизвольно провел рукой по лбу. Посмотрел на блестящие влагой пальцы. Перевел взгляд на доску. "Пора завершать эту игру и начинать новую. Пора... Многое пора. Заканчивать блокаду города, раздавать шапки чиновникам, взнуздывать военных, решать проблему с заменой регалий... И ты мне поможешь в этом. Как настоящий союзник, а не как инструмент".

"Я готова". Гэммэй шевельнулась, сбрасывая оцепенение (вместо него вернулось ощущение уставшего тела), открыла глаза. Медленно зачерпнула из чаши — фишки застучали друг о друга под пальцами — и, склонившись к доске, почти бесшумно поставила свой камень. "Вот теперь правильно". Подняла взгляд: "Я готова играть дальше. До победы". Дядюшка лишь кивнул, словно прочитал мысли. В глазах его мелькнуло что-то... Уважение?

— На сегодня достаточно, — он улыбнулся. И неожиданно смахнул с доски черное и белое. — Доиграем потом...

Сердце Гэммэй замерло. Мир вокруг поплыл: "Доиграем... Потом... Теперь будет первый ход?.."

— А сейчас... Правителем меня провозгласили офицеры дворцовой гвардии. Я до сих пор не знаю, кто организовал мятеж. И не знаю — зачем.

Она едва услышала последние слова — звук унесло куда-то вместе с опрокидывающейся в небо крышей беседки, вместе с угасающим сознанием...

Маета

Банный день в доме всегда праздник. "По затратам — точно", — вздохнула тайком Гун, наблюдавшая за тем, как Лян и Тан Фын вытаскивали из бани, примыкавшей к кухне, огромную бадью для купания, — "Одна вода стоит столько, сколько крестьянской семье хватит на месяц сытой жизни, а еще уголь на подогрев". Про месяц это она, конечно, преувеличила. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя транжирой — допустить толику самолюбования в измотанное тревогой сердце. Так проще было улыбаться в мельтешении радостно возбужденных банными хлопотами девушек. Седмицу назад она сама радовалась так же — здорово отмыть то, что остается после недели влажных обтираний, отскоблить ветошью до скрипа кожи, вымокнуть в горячей воде ванной до головокружения... А еще... Но жгло душу подспудное, гонимое знание — в последний раз. Неизвестно, что будет потом. И будет ли...

"Да вытащат они ее?! Интересно, как мы без них весной справлялись?" — Гун со щелчком раскрыла веер и тут же сложила его — руки не находили себе места.

Мужчины, однако, справились с задачей — вынесли лохань во двор, под галерею, ничего по ходу не сломав. Тан Фын кинул снизу ухмыляющийся взгляд:

— А кто воду таскать будет?

Гун насильно вытолкнула смех в уголки глаз.

— Негоже нарушать традиции — вы и будете носить, — и, обернувшись к непонимающему лицу Ляна, добавила: — У нас с первых теплых дней стало обычаем мыться во дворе, на воздухе. Просторно и полезно для здоровья. Не находите?

Молодой человек нахмурился. Впрочем, он все время хмурился. С того момента, как новая служанка с кухни разрыдалась в его объятиях.

"Интересно, что вас так тревожит, господин Великий Цензор? Что произошло между вами и Госпожой Наследницей? Я любопытна, господин Лян, как и все женщины. Но сейчас это не праздное желание — я хочу знать то, от чего зависят жизнь и смерть".

— Воды приходится носить много, и все служанкам, — пауза в мгновение, чтоб оценил, — которым всегда хватает работы. Так что последние недели этот труд великодушно взял на себя господин Тан...

У него округлились глаза. "О, я понимаю вас. Ибо помню смущение, владевшее вами и ЭТОЙ девушкой в первые дни. И вижу смущение на ваших лицах сегодня".

— Э-э... — молодой человек попытался найти слова. Отчаянно и тщетно. Едва не до безумия. Гун склонилась и прижала палец к его губам, не дала перерасти это "едва", попутно замечая острый взгляд Тана (не ревнивый!) и внимание присутствующих девушек (пусть видят, сами найдут объяснение). И выдохнула:

— Служанки моются последними, когда воду уже носить не надо... Доверьтесь мне, господин Лян, здесь умеют беречь чужие чувства.

"По крайней мере, Мин-Чжу слышала, а значит скоро и все остальные".

Он кивнул. "Телок. Вряд ли понял, про какие чувства. Главное чтобы доверился. А ведь даже в работниках остался "господином" — чрезмерная щепетильность слишком хорошо видна".

— Благодарю вас, — она одарила его ласковой улыбкой. Загородилась веером, стрельнула взглядом в сторону кухни, где замерла, распахнув изумленные глаза, принцесса-золушка и ссутулилась сухая фигура старика.

Мужчины отошли, и тут же в спину Гун хихикнула, заставив обернуться, одна из певичек. Брызнула весельем карих глаз из-за охапки полотенец, что несла в руках.

— Матушка Гун...

— ?

— Они не любовники, они — влюбленные. Так ведь?

"Да, Мин-Чжу, выглядит похоже, я знаю", — грустно усмехнулась Гун, — "Нам всем не хватает вдохновения влюбленности. И мне тоже ..."

— Мы же не будем кричать об этом? — веер легонько стукнул по кончику длинноватого носа воспитанницы. "Они похожи на влюбленных — смущение девушки, ее неуклюжие прятки одновременно с попытками все время быть рядом — характерный симптом... Однако, мужчина смущен иначе. Что же между ними произошло?"

Вопрос этот в большей или меньшей степени занимал всех жильцов музыкального дома, кроме, может быть, старого повара, гадать о мыслях которого не брался никто — давно привыкли довольствоваться намеками о настроении, замечая малейшие изменения в скупой мимике (однако, и здесь скорее следовали его желаниям — старик играл не хуже дворцового актера).

Тан Фын прятал ухмылку в непривычно трезвых глазах (Гун насторожилась). Микако хмурилась и кусала губы, то ли от зависти, то ли от смеха. Сяо-Няо, как служанка, но уже отлученная от кухни, путалась под ногами, старясь увидеть и услышать все. Девушки шушукались — даже для певичек, чья профессия не предполагала излишней скромности, но, наоборот, приучала к вызывающему поведению, провокации, публичные объятия, а тем более явное выражение чувств были "чуточку слишком". Объяснение, вложенное хозяйкой в уши Мин-Чжу, не остановило шепот, лишь направило в постоянное русло. Теперь гадали и судили не о том, что стало причиной столь бурных проявлений чувств у странных квартирантов, но о том, какие испытания последних дней довели молодых влюбленных до такого состояния. Натиск коллективного ума ограничился одним направлением, тем самым, оставляя Гун свободу маневра.

Но, наверное, больше всех этот вопрос — "что случилось?" — волновал Ляна — Сань-Синя. С одной стороны его терзали слова Томоэ: "Я не хочу быть принцессой". Терзали страшно, до скрежета зубов, когда он удерживал себя от крика: "Нет! Невозможно! Нельзя!" Весь его опыт, понимание жизни рвались наружу протестом — ТАК НЕ БЫВАЕТ! Не бывает! Нельзя просто отказаться от... от той печати, какую накладывает близость к вершине власти. Тем более, если близость эта была растворена в крови...

Но. Не мог он кричать об этом. И сказать не мог! Слишком многие уши услышали бы. И боялся сказать слишком резко, не смел обмануть то предельное доверие, с которым прижалась к нему девушка. Да! Да! Сама! Он помнил ее встречный порыв. Потому, в первый миг пытался найти вразумляющее слово, смиряя себя, отбрасывая ответ за ответом, каждый раз находя его неприемлемо резким...

А потом произошло что-то непонятное. Лян восстанавливал в памяти тот момент, отмечая каждое событие, вслушиваясь во вновь переживаемые ощущения, искал ключ к пониманию происшедшего... Не находя, возвращался, опять и еще сильнее обжигаясь прикосновением, глох от звука дыхания и слов, замирал от внезапного напряжения сковавшего девушку и странного трепета, ничуть не намекающего ни на жажду, ни, тем более... Тут он невольно останавливал мысль и вспоминал пунцовое лицо принцессы и прячущийся взгляд. Она боялась, оттого и дрожала. Но цеплялась за него руками. И жалась, словно пытаясь убежать от кольца его рук...

Так часто бывает — не все доступно пониманию человека. Тогда решение откладывается до прояснения ситуации или основывается на принципе "куда ветер дует, туда перо летит"... Но не в его праве принимать такие решения! Его долг — защищать, обеспечивать целостность!..

Лян попытался вспомнить свой опыт общения с женщинами. Степное детство не успело подарить ему подобных переживаний, как и опыт юности с готовыми и жадными до ласки служанками. И совсем иной была Хуань-Хуа.

Имя отозвалось болью, помогло опомниться, но ненадолго. Мысли опять вернулись к словам "я не хочу быть принцессой" и странному поведению Госпожи Наследницы, отбирая львиную долю внимания и сил. Не меньше уходило на тщательно скрываемую слежку за девушкой, которая, кажется, одновременно пыталась, и спрятаться, и привлечь внимание — ни намека на ясность. И только малая толика сознания продолжала отслеживать события вовне, отвечать Гун — "верю, верю, у меня других забот хватает" — и помогать во дворе. Даже обилие розового не отвлекло — отметил только, как расширились зрачки Тан Фына при виде наготы моющихся певичек.