И он нажал, закуривая еще одну сигарету. Долго загружаясь, на мониторе, наконец, появился лаконично оформленный сайт с объемным текстом. Судя по всему, это действительно была диссертация, а не какой-нибудь накромсанный реферат. Титульный лист гласил:

'ТАРТУСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

Кафедра русской литературы

Магистерская диссертация Романа Рельяна'.

Текст читался хорошо, словно современная публицистика. Да и тема оказалась для Андрея совершенно неизведанной, захватывающей. Он и понятия не имел, как жили в независимой Эстонии бывшие белогвардейцы — воины Северо-Западной Армии. Однако нетерпение подгоняло его. И, отложив изучение диссертации на весьма скорое 'потом', Боровиков открыл прилагаемый к тексту биографический справочник по трем сотням офицеров.

Пробегая глазами по перечню фамилий, выложенных по алфавиту, он внутренне восхитился объемом и качеством работы, проделанной этим Романом Рельяном. Человек, похоже, полностью посвятил себя изучению истории русской эмиграции, писал о белых офицерах с огромным уважением. 'Наверное, он не эстонец', — подумал Андрей. На фоне последних известий об отношении Эстонии к 'советским оккупантам', да и вообще к русским, представить, что такое мог написать эстонец, было невозможно. 'Наверное, он — потомок эмигрантов', — мелькнула возможная догадка.

Словно споткнувшись о знакомую фамилию, Андрей вернулся вверх по странице. Пункт 196 — Недозбруев. Ему был посвящен приличный по размерам абзац. С комком в горле, Боровиков начал медленно читать:

'196. Недозбруев Владимир Васильевич (16. 06. 1890, Тульск. губ. — 05. 04. 1941) — полковник. До СЗА служил в 8-й дивизии 2-й Тульской бригады РККА. В марте 1919 в Сожеле полк под руководством Недозбруева поднял мятеж против большевиков и с боями отступил к Ровно, где остатки полка были интернированы поляками. Обезоруженные и ограбленные тульцы были переведены в Гдов, и во второй половине июля из них был сформирован 1-й Тульский полк под командованием штабс-капитана В. В. Недозбруева в 600 человек, который был придан дивизии св. кн. Ливена. Как известно, в первом же бою 4 августа в Ямбурге большая часть тульцев разбежалась при первом появлении броневиков красных. После ликвидации СЗА полковник Недозбруев создал на основе своего полка Тульскую рабочую артель, занимавшуюся рубкой леса. В начале 1930-х годов Недозбруев проживал в Таллинне. Принимал активное участие в деятельности таллинского отдела Союза взаимопомощи чинов бывшей Северо-Западной армии и русских эмигрантов в Эстонии. После ввода в Эстонию советских частей и последовавших за этим арестов, сжег все свои дневники.

Точно не известно, но стоит предполагать, что полковник Недозбруев был арестован органами НКВД'.

'Сжег все свои дневники...' — с каким-то скрежетом сердца повторил про себя Боровиков. Теперь он прекрасно понимал, почему папка с делом Недозбруева в Москве до сих пор была засекречена. С 1941 года не прошло положенных семидесяти пяти лет.

Глава X

1919 год, февраль, 15-го дня, город Сожель, бывший отель 'Савой'

На пороге появился Матвей Хавкин, и Лев с удивлением воззрился на его подбитый глаз. Вместе с чекистом через открытую дверь в кабинет проникли звуки коридора: громкие голоса, грохот сдвигаемой мебели и гулкие торопливые шаги. Ревком готовился к важному совещанию с участием представителя Москвы,

— Хм, — не удержался от улыбки Каганов. — Проходи, Матвей. Где это тебя так? Нет, прости, главное — ни где и кто, а что с ним стало?

Тут и вправду было чему удивляться. Бывший беспризорник и бродяга из Рогачева Матвей Хавкин, волей случая прибившийся в девятьсот шестнадцатом году к Полесскому комитету РСДРП (б) и успевший за свои двадцать лет познать огонь, и воду, и медные трубы, даже на случайных встречных производил впечатление человека опасного. Всякого рода хулиганствующие элементы предпочитали не связываться с ним, и даже накокаиненные революционные матросы обходили стороной.

При этом вроде бы ничего особенного во внешности Матвея не было. Добротно одетый, уверенный в себе молодой человек с серьезным выражением лица и некоторым подобием армейской выправки. Но иной раз проскальзывало в нем нечто хищное, жесткое. Да столь ощутимое, что сразу приходило понимание — лучше не связываться, потому как неизвестно, сколько жизней там уже на счету.

Для своих же — а в этот круг входили очень немногие, включая Каганова — Хавкин был надежным и верным товарищем, способным защитить от разного рода опасностей. Неслучайно вскоре после известного покушения Пухов прикомандировал его к парткому в качестве негласного охранника председателя.

Матвей плотно притворил дверь, мимолетно взглянул на себя в отражение витрины буфета, тронул заплывающий глаз и сел на стул у окна.

— Кто?... — Переспросил он и досадливо вздохнул. — Да так, история приключилась. Попалась одна мразь... Я как раз шел по Вашему утреннему поручению. Смотрю — на Банной аллее тетка с разбитым носом ревёт. Двери дома нараспашку... Думал мимо пройти — мало ли, мужик 'пригладил'? Да что-то странным показалось — утро ведь... Стал спрашивать, а она головой трясет, рыдает, ответить не может. Только на дверь рукой показывает. Вошел, а там эта сволочь, пьяный вдрызг, девку портит. Чтобы, видать, не мешала, он ее по башке приголубил, труположец гребанный!.. Взял я его за шиворот, хотел скрутить, да промедлил малость. Неловко получилось. Он дернулся, по глазу мне локтем попал. Я, правда, тогда не почувствовал. Доставил этого хмыря к нам в ЧК, сдал на руки Пухову. Только потом заметил 'украшение'. Знал бы сразу — прибил бы гниду.

Он рассказывал своим обычным ровным голосом, словно о чём-то незначительном и рядовом. И только особо ярые эпитеты в адрес задержанного давали понять, что дело нечисто и Матвей потрясен произошедшим.

— Опять кто-то из тульской бригады? Личность удалось установить? — поинтересовался Лев. В ответ Хавкин неопределенно мотнул головой.

— Что там устанавливать? Я сразу его узнал. Военный комиссар железнодорожников.

— Подожди! — В душе словно сквозняком протянуло. Лев нахмурился и попытался переварить неожиданную новость. — Семенов?! Я правильно понял? Большевик с семнадцатого года?!

— Он самый. Ярый борец за дело революции. Пока шли, аж устал от его угроз и проклятий. Может, просто пристрелить надо было? — Словно сам у себя задумчиво спросил Матвей.

— И что Пухов?

— Ну, послушал-послушал, какие страсти нам Семенов обещает, дал ему в рыло и под арест отправил. А потом на меня так выразительно посмотрел: мол, чего не отстрелил гада?

— Мда... — Потрясенно качнул головой Лев и, поднявшись из-за стола, подошел к окну. На Румянцевскую падал мокрый снег. Мостовая была залита глубокими лужами, которые подпитывались быстро таявшие сугробы.

Конечно, Семенов не производил впечатления выдержанного идейного человека. Военком любил погулять и, несмотря на сухой закон, частенько бывал пьян, а то и под 'марафетом'. Однако женским вниманием обделен не был. И потому произошедшее ошеломляло. Да еще с утра пораньше...

— Передай Пухову, чтобы держал меня в курсе. Семенов — тот еще жук, как бы против вас дело не переиначил, — повернувшись к Матвею, сказал Лев.

— Передам, — кивнул Хавкин и вытащил листок бумаги из внутреннего кармана. — А теперь о Вашем поручении. Поговорил я со сведущими людьми... Израиль Брук был в числе тех 'уважаемых граждан города', кто немцев с хлебом-солью у ворот Сожеля встречал. А вот это адрес его дочери в Могилеве.

О том, что Геся четвертый год замужем за почтенным и состоятельным управляющим рейнским погребом в губернском центре, Матвею удалось узнать буквально в день получения задания. Израиль Брук этого не скрывал и даже гордился: спас заблудшую дочь и нашёл ей достойного мужа.

Лев мельком взглянул на протянутый Матвеем листок. Надо было что-то решать. Тем более, что решение могло быть простым и прямолинейным. И Геся в миг бы стала одинокой сиротой. Но вернешь ли так любовь? Слишком похоже на месть.

— Хорошо, я понял, — сдавленно произнес помрачневший Каганов. — Спасибо тебе за оперативность!

Он снова повернулся к окну и заметил Вилецкого в расстегнутом пальто, перепрыгивающего глубокие лужи по пути к Ревкому.

— Кто он такой, Матвей? Я не могу понять. Я понимаю, почему ты с нами, Пухов, Комиссаров, Майзлин, Войтехович, Гуло... А этот Вилецкий — почему он к нам приехал? Пухов его действительно хорошо знает?

Матвей встал со стула, внимательно проследил за очередным смешным прыжком редактора 'Известий Ревкома' и ответил в своей обычной неспешной манере:

— Не думаю, что досконально знает. Познакомились они в Поволжье, на фронте. Вилецкий тоже комиссарил. И вот что-то непонятное там произошло, отчего Николай срочно покинул армию. При этом вернуться назад в Петроград не захотел. И в Москву не поехал. Поехал к нам. Пухов вроде бы знает причину. Но это так — моя догадка. Еще известно, что под Самарой его серьезно контузило во время газовой атаки. До войны учился в Университете, затем был призван в армию, окончил школу прапорщиков. Так в чине прапорщика и остался, несмотря на то, что воевал. В семнадцатом выдвинулся, встал на нашу платформу и возглавил солдатский комитет полка. Это — вкратце.

Вилецкий уже скрылся в подъезде 'Савоя', а Каганов и Хавкин все еще стояли у окна, продолжая смотреть на прохожих.

— Да, и еще забыл!.. Настоящее имя — Павел Езерский, из дворян. Его отец — генерал Семен Езерский. Наверное, по чистейшему совпадению, — Матвей криво усмехнулся, — Езерский-старший находится сейчас в Светиловичской волости, у родственников.

Лев хмыкнул:

— Это что — в наших Светиловичах?!

— Именно! — Подтвердил Матвей. — Но вроде бы не общаются между собой.

— М-да, интересная ситуация... — Сказал Каганов и спустя небольшую паузу предложил. — Пойдем, кстати, посмотрим, как там дела у товарищей.

В Ревкоме царила нервная суета. Гуло и Комиссаров носились по этажу, как заведенные: торопили печатавшую на машинке Песю, куда-то звонили по телефону, пересматривали бумаги, в чем-то убеждали товарищей из соседних уездов, размахивали руками возле большой армейской карты, и время от времени поглядывали на часы.

В коридоре у стены, отрешившись от реальности, сидел на корточках завотделом управления Ревкома Иосиф Кацаф — кучерявый и смуглый еврей с таким огромным носом, какой одесситы называют обидным словом 'шнобель'. По виду — типичный конторщик. Глаза его были прикрыты, лицо — сосредоточенно. Казалось, он прикидывал в уме что-то важное, требующее тонкого осмысления. Мимо него ходил маятником из угла в угол высокий и тонкий Николай Вилецкий — интеллигентный молодой человек с красивым нервным лицом, в ладном английском френче. Тоже о чем-то думал или чего-то ждал.

— Товарищ Вилецкий, — тихо попросил Иосиф. — Ты не мог бы уже встать? У меня от тебя кружит голову, будто я скушал карусель ... Туда-сюда, туда-сюда!...

Обернувшись, Николай рассмеялся.

— У тебя ж глаза закрыты, — резонно заметил он.

— Ой, и шо с того! Таки будто меня не может тошнить с закрытыми глазами? — Пожал плечами Кацаф, поднимаясь с корточек и весело поглядывая на товарища. — Ты ж носишься мимо, как буревестник революции. Я потому и глаза закрыл!

Иосиф хитро улыбался, прикуривая у Вилецкого. Мимо пробежал председатель Ревкома Семен Комиссаров и, заметив Каганова, резко повернул к нему.

— О, Лев, ты здесь! Твое авто на месте? — Взбудораженно спросил он. — Ну, представляешь, как Шандало нас подвел! Надо уже на вокзал лететь, а он, понимаешь, мотор завести не может!

Комиссаров с чувством выматерился.

— Так я еще и Мотю Хавкина возьму, ты не против?

Конечно, Лев не возражал. Хавкин тоже. К тому же, автомобиль Каганова лучше подходил для встречи гостей — и просторнее, и мест больше. А места понадобятся... В том, что вместе с уполномоченным Совнаркома товарищем Гопнером заявятся и могилевские соратники по партии, он практически не сомневался. Не в их правилах пропускать такие события. Или, хотя бы, не иметь там своих ушей.

Матвей поспешил вслед за Комисаровым. А Каганов задумался. Вытащил папиросу, постучал по портсигару и закурил. Согласно его сведениям, Гопнер прибыл в Могилев тремя днями ранее и успел провести в губкоме важное совещание. Что называется, изучал обстановку и 'мнения на местах' по поводу создания Сожельской губернии. Однако Лев прекрасно понимал, что всё это казуистика. На самом деле, уполномоченный привез готовое решение Москвы и планомерно продавливал его в жизнь. Важно, каким оно было — это решение? К чему готовиться? Из председателя Могилевского губернского Ревкома Тольмаца лишних слов не вытянешь. Тем более, по телефону. Но получалось, вроде бы, что вопрос решался положительно. Речи о присоединении к ЛитБелу или Украине не шло. Значит побеждал третий вариант, предложенный самим Сожелем.

Однако что-то там было не так. Лев глубоко вздохнул. Он чувствовал: Тольмац недоговаривает. 'Что ж, осталось дождаться вечернего совещания, и всё станет ясно. Только бы аргументов нам хватило', — мелькнула мысль, и взгляд остановился на Иосифе Кацафе.

Тот, словно почувствовав, сам подошел к Каганову.

— Лев Маркович, мне кажется, или ты тоже думаешь неладное за Могилев?

Кацаф был одним из соавторов проекта Сожельской губернии и его ярым защитником. Сложно сказать, что двигало им — честолюбие или жажда перемен. Однако идеей он проникся глубоко и всерьез.

— Тоже?.. — Задумчиво переспросил Каганов. И после паузы продолжил. — Не понравился мне довольный голос Тольмаца. Ты ведь помнишь, как он выступал против отделения Сожеля? И в Центр на нас жаловался: рвутся к власти, хотят быть советскими губернаторами. Мол, амбиции взыграли, ну и так далее в том же духе.

Иосиф нахмурился:

— Да разве я не помню! И все наши экономические обоснования не стоят выеденного яйца, и момент неправильный. Я, таки, не верю, что Тольмац вдруг убедился в нашу сторону. Другой момент, шо Гопнер мог пообещать ему баланс на все стороны...

— По принципу: и волки сыты, и овцы целы? — горько усмехнулся Лев, затушив окурок. — Может быть, может быть... Предчувствия у меня нехорошие, вот что Иосиф.

— Ай, а у кого они сегодня хорошие?.. — словно обиженный, заметил Кацаф. И, понизив голос, добавил. — Ты говорил, что товарищ Свердлов обещал поддержать нас. И Яша Агранов — таки наш человек. А в Совнаркоме его знает каждая собака. Я еду на той неделе в Наркомат, надо им гостинцев передать...

Каганову показалось, что он ослышался. Посмотрел в честные глаза Иосифа и только через минуту сумел обрести дар речи. Пытаясь избегать громких фраз и патетики, он попытался было возразить, что давать взятки предосудительно и совсем не по-коммунистически. Но Иосиф с мудрой покровительственной улыбкой похлопал его по плечу и примирительным шутливым тоном сказал:

— Ай, ну будьте же спокойны! Я тебя умоляю, Лев Маркович, мои дети лучше знают жизнь, чем ты! Нет, ну вы посмотрите! И этот человек до революции считал себя коммерсантом! Мне тебе объяснять, как сейчас в Москве с продовольствием? Не надо? А надо тебе рассказать, сколько агентов от кооперативов промышляет в нашем Сожеле? Своим безумным спросом рвут цены и скупают все на корню!.. И мне надо у тебя спрашивать, шо за подписи стоят в бумагах тех агентов? И строчат в Москву телеграммы: 'Покорнейше просим дать телеграфные указания Сожельскому Ревкому об свободном вывозе стольких-то пудов таких-то продуктов и снятии в связи с этим заградительных отрядов'. Товарищ Селиванов, даром что недавно из эсеров, уже готов застрелиться! Лева, ты только пойми меня правильно — ни одна рэволюционная мораль не отменила необходимости кушать!