Сейчас, наедине со свистящим вдоль кончиков ушей попутным ветром, Юрген раз за разом мысленно повторял заново измененный текст договора, после двух мозговых штурмов выученного наизусть. Наверное, ни одному урагану уже не суждено было выдуть из головы сильфа эти строки. Подпишет ли Климэн на этот раз? Должна, ей некуда деваться. Конечно, если ее высшие силы не укажут избраннице клад на полтора десятка сундуков золота.
Поток ветра нес Юргена до самого Редима, поэтому к деревне сильф добрался гораздо раньше запланированного времени, задолго до сумерек. Нечего было и думать о том, чтобы средь бела дня приземлиться посреди улицы или даже рядом с Тенькиным домом. Непременно найдутся очевидцы, и тогда вся секретность развеется как утренний туман. Поэтому Юрген, немного покружив над уровнем облаков, спустился в ближайший густой лес, надеясь дождаться вечера там. Еще сверху сильф присмотрел для себя чудную полянку: кочки, мягкий пожелтевший к осени мох, ровные прогалины, опавшая листва, кругом — деревья-исполины. Самому можно устроится на здоровенном поваленном бревне, доску положить на пару пеньков...
Юра завис над самой землей и ловко спрыгнул на местечко, показавшееся ему чистым, ровным и безопасным. Под ногами неприятно чавкнуло, и сильф по пояс провалился в отвратительную ледяную жижу, густую, затягивающую. И, самое ужасное — продолжил погружаться глубже, а выбраться, как из воды, почему-то не получалось, словно угодил не в яму с жижей, а в чью-то захлопнувшуюся пасть. Дотянуться до доски уже не получалось, она висела на недосягаемой теперь высоте. И, как назло, ближайшие бревна и пеньки оказались шагах в пяти, о деревьях и говорить нечего. Юра попытался цепляться за мох, но тот проваливался под руками, скользил, и вскоре сильф оказался посреди черной бездонной лужи, не имея возможности даже проплыть вперед. Грудь сдавило ледяными тисками, руки беспомощно тянулись вверх, но разум осознавал, что это бесполезно, еще немного — и жижи станет по шею, потом ледяные тиски доберутся до рта, носа...
Грудь до боли стянута веревками, сухая земля, злая, сыпучая, падает на глаза.
— Смотрите фокус, шантрапа: закапываешь "воробушка", через пять минут отрываешь — а там пусто!..
Страшно, до слез хочется жить, но дышать уже нечем, горло дерет песком и кашлем, сознание мутится...
Теперь сознание было безоблачно ясным, но от этого становилось только хуже.
"Небеса, неужели у меня участь такая: умереть от удушья в принамкской земле? Не хочу, не надо!!!"
Липки здесь нет, он остался далеко, на сильфийской границе. Незачем сдерживать слезы — все равно никто их не увидит, но в этот раз слез не было. Только перед глазами четко стоял образ того перепуганного до истерики мальчишки, в которого агент тайной канцелярии Юрген Эр до сих пор иногда превращался по ночам...
Послышалось ли? Обостренный ожиданием смерти слух уловил, как под чьей-то ногой хрустнула ветка, тихо чавкнул коварный мох.
— На помощь!!! — что было сил заорал Юра по-сильфийски, даже не осознавая этого и, тем более, не думая, что здесь, в сердце Принамкского края, единицы смогут понять смысл, и еще меньше — действительно прийти на помощь, а не убраться прочь, порадовавшись смерти сильфа.
Но, должно быть, его крик услышали еще и Небеса.
Шаги стали ближе, уверенные, торопливые. Долгое страшное мгновение — жижа была уже по подбородок — и в пределах видимости оказалась длинная упругая ветка.
— Хватайтесь!
Этот звонкий повелительный голос Юра узнал даже теперь, чем-то врезался он в память. Не раздумывая, что обда делает посреди леса и какая дурацкая получилась ситуация, сильф мертвой хваткой вцепился в ветку.
— Лезьте! — приказали сверху, и он подчинился, потому что иначе было нельзя. Мышцы болели от нестерпимой нагрузки, в глазах темнело, но Юра упорно карабкался туда, навстречу звонкому уверенному голосу, свежему воздуху и жизни...
...Он очнулся на мху, шагах в десяти от темного омута. Над ним стояла Климэн и деловито махала платком, наверное, снятым с головы. Юра вяло отметил, что орденское воспитание сказывается: знает, что когда человеку нужно дать воды, сильфа следует вынести на воздух или чем-нибудь обмахать.
Увидев, что спасенный открыл глаза, девушка прекратила размахивать платком и ловко повязала его обратно на голову. Смотрела она не с состраданием, а скорее — с любопытством. Потом протянула руку:
— Вставайте. Не стоит в конце осени лежать на земле.
Юра машинально принял руку, сел, все больше приходя в себя.
— Спасибо...
Обда пожала плечами.
— Квиты. Вы спасли жизнь мне, а я вам.
Сильф вспомнил перепуганные глаза семнадцатилетней девчонки, у которой в воздухе отказала скверная институтская доска, и подумал, что и впрямь квиты. А потом понял, что разговор сейчас ведется по-сильфийски, а в речи обды чувствуется неуверенный акцент, вдобавок, она явно подбирает знакомые слова. Почти два года без практики, видать, сказываются.
— То есть, если бы тогда за руку тебя схватил кто-нибудь другой, то я сейчас утонул бы? — он перешел на принамкский и постарался, чтобы вопрос прозвучал в полушутку.
Обда серьезно посмотрела ему в глаза.
— Нет, тебя бы я все равно спасла, — и, не успел Юра мысленно подивиться не то нежданному благородству, не то ожидаемому лицемерию, прибавила: — В этом случае ты мог стать моим должником. Твоя жизнь полезна мне.
Отчего-то сейчас Юра был уверен, что Климэн не врет. Но еще не решил до конца, как ему расценивать эту довольно циничную откровенность, поэтому ограничился общей вежливой фразой:
— Я рад, что ты оказалась здесь. Почему, кстати?
— А почему ты приземлился посреди болота? — у Климэн была отвратительная манера отвечать вопросом на вопрос.
— Потому что я не знаю, как выглядит болото. Не знал, точнее, — его передернуло.
Доска по-прежнему висела над омутом, но подтянуть ее к себе, создав нужный поток ветра, было делом пары минут. Глядя, как Юрген проверяет сохранность мешка, Климэн бесцеремонно спросила:
— Что там?
— Твое "золото".
— Всего один мешок? В договоре речь шла о большем.
— Это не совсем золото, — таиться не было смысла, поэтому он развязал мешок, показывая обде содержимое.
Та недоверчиво уставилась на крупные ровные горошины, белоснежно поблескивающие даже в тени чащобы. Забрала горстью, поднесла к носу — не пахнут.
— Что это?
— Белый жемчуг, — Юра чуть улыбнулся. Орден исчерпал запасы жемчуга задолго до рождения обды, неудивительно, что она даже не слышала о драгоценности, которую хранят в себе воды Кавьего моря у ведских предгорий. — Он гораздо ценнее золота. Не везти же мне полтора десятка сундуков, они просто не поместятся на доске.
— Принамкский?
— Лишь добытый у вас. Эти жемчужины много лет лежат в сильфийской казне.
Климэн вроде бы поверила. Или сделала вид, что поверила. Юра до поры махнул на это рукой. Пусть спросит местных, у ведов белый жемчуг по-прежнему ценен и в ходу. А пока можно заняться испачканной в жиже одеждой. К счастью, и куртка, и штаны прилегали к телу плотно и были сшиты из добротной ткани, призванной защищать владельца от дождя и непогоды, поэтому сильф вымок не до нитки и мог подождать с переодеванием до дома, не рискуя простудиться. Только из высоких ботинок воду вылил — неприятную, темную. Она зажурчала и мгновенно впиталась в мох. Тем временем обда явно пришла к какому-то решению, потому что встала с пенька, на котором сидела, словно на золоченом троне, и махнула сильфу рукой:
— До вечера тебе все равно нельзя показываться на селе, одного тебя оставлять я не хочу, поэтому идем со мной. У меня еще есть дела. Иди след в след, иначе опять провалишься.
"По грибы она здесь, что ли? — подумал Юрген, пытаясь припомнить, что читал о занятиях людей. — Или по ягоды какие-нибудь? Так ведь корзинки нет. Может, по дрова? Но и топора я не вижу. Да и станет ли эта гордячка лично ходить за дровами, если только это не какая-нибудь обязательная человеческая традиция..."
Климэн шла по болоту, словно по сухому тракту: не глядя под ноги, быстро, уверенно. Юра вспомнил, что обычно по таким местам (их еще вроде бы называют коротким словом "топь") ходят очень осторожно, палкой прощупывая дальнейший путь.
— Ты так хорошо знаешь эти места, что не боишься ошибиться и ступить не туда? — осторожно уточнил он. Тонуть второй раз из-за чужой самонадеянности не хотелось.
— Первый раз этой дорогой иду, — ухмыльнулась обда, не отказывая себе в удовольствии оглянуться и полюбоваться вытаращенными глазами спутника. — Я просто знаю, куда шагнуть. Мне этот лес — как небо для тебя.
— Здесь капище? — догадался он. Климэн кивнула. — Удивительно, как ты не боишься. Ваши высшие силы так разгневались на обд и весь Принамкский край, а ты доверяешь им вести себя по болоту. Небеса нас никогда не предавали.
— Потому что ваши Небеса далеко и вспоминают о вас редко. А высшие силы — вот они, здесь, под моими ногами. И разгневались они не на меня, а на ту, которая предала их первой. И если я здесь, иду по болоту и говорю с тобой, это значит, Принамкский край прощен.
В лесу обда была иной. Более открытой, беспечной. Наверное, так же сильфы пьянеют от высоты.
— А если они решат, что ты предала их? — спросил Юрген. — Да, Небеса далеки, но издалека они шлют нам лишь свою любовь, не пытаясь вмешиваться в жизнь. Они ткут ветра нам на удачу, забирают нас, когда приходит срок. А Земля и Вода жестоки. Посмотри, что сделали они с твоей страной из-за ошибки одного человека. Мне всегда было удивительно, как могут люди чтить собственных палачей. Сильфы ведь тоже живут под волей высших сил, но ни один из нас не станет их о чем-то просить. В трудный час все обратятся к Небесам.
— Это потому что вы вечно ходите по кромке, не желая спуститься и принять эту землю полностью: и богатства, и беды. А потом удивляетесь, почему Принамкский край богат, а на Холмах даже овес не растет. Высшие силы относятся к вам так же, как и вы к ним — им просто нет дела. А раз так, пускай вас кормят ваши далекие Небеса, если они способны посылать зерно вместо дождей и туманов. Да, высшие силы жестоки. Но и благоволение их не знает границ. А обда из народа избрана, предала она — предал народ. И это, я считаю, справедливо. Высшие силы, Юрген Эр, никогда не решат, что я предала их, до тех пор, пока я действительно не предам. А я этого делать не собираюсь, — "хотя вам, сильфам, очень хочется" — читалось в окончании фразы.
— Никогда не пойму, — пробормотал Юра. — Лучше и благ иметь наполовину, тогда в случае ошибки можно не бояться, что могучая стихия покарает тебя во всю свою мощь.
— Вот поэтому я человек, а ты сильф, — усмехнулась обда. — Мы будем вечно качаться по разные чаши весов и никогда не поймем друг друга.
— Не поймем, — согласился Юра. — Но принять друг друга нам никто не мешает. Не в этом ли смысл любого союза?
Климэн оглянулась и посмотрела на него иначе.
— Пожалуй, — после паузы согласилась она. — Тогда расскажи мне о себе, Юрген Эр. Я хочу знать, кто прибыл ко мне послом. И кого я приму что в сельском доме, что во дворце.
Это становилось интересно. Обда фактически предлагала дружбу.
— Задай вопрос, — предложил Юрген, откидывая со взмокшего лба прядь курчавых волос: путешествие по болоту вкупе с разговором дались непросто. — Я отвечу честно и задам тебе свой, на который ты тоже не станешь врать.
— Годится. Но если вопрос будет мне не по нраву, я откажусь отвечать, Юра.
— Как и я, Клима.
* * *
От знаменитого капища высших сил Юрген ждал чего-то необычайного. И ожидания оправдались.
Круглую полянку, окруженную ивняком, словно не до конца затронуло холодное дыхание осени. Сквозь пожухлую траву по-прежнему пробивались яркие бархатисто-зеленые ростки гигантских ландышей, а уж ромашки вовсе цвели и благоухали. Мох на колодце в центре поляны был по-летнему зеленым, кругом густо и приторно пахло цветами, прелой листвой и болотной влагой.
Клима велела сильфу ждать на краю поляны, а сама уверенно направилась к колодцу. Юра глянул ей вслед и на миг остолбенел: в тех местах, где прошла нога избранницы высших сил, сквозь рыжую мокрую траву пробивались новые ростки ландышей. Сильф помотал головой, и наваждение вроде бы пропало.
А Клима тем временем добралась до колодца и села на корточки, привычно опуская ладони в прозрачную воду. Сегодня вода была совсем ледяной, пальцы тут же разболелись, а их кончики побелели. Но даже боль после долгой разлуки с капищем казалась приятной. Здесь Климе было по-настоящему хорошо.
Она умыла лицо, чувствуя, как словно стираются лиловые тени у переносицы, на смену усталости приходит покой. И зашептала в глубину колодца, зная, что сильф ее не услышит, даже если вздумает подойти вплотную. Капище не позволит.
— Высшие силы, я так устала. Устала быть железной, надевать одни маски поверх других, устала держать то, что выскальзывает из рук и ломает пальцы. В первые месяцы у меня внутри все заходилось от наслаждения, когда я видела исполнение моих приказов, почитание, страх. А теперь мне уже почти все равно. Я воспринимаю это как должное и лишь раздражаюсь, если кто-то смеет ослушаться моей воли. Наверное, только на Теньку у меня не получается толком разозлиться. Может, потому что он видит меня насквозь, хотя я сама себе в этом порой не хочу признаваться. А может, из-за вашего благоволения к нему, высшие силы.
Высшие силы, вы видите все. Вы знаете, что я не жаловаться сюда пришла, не просить снисхождения. Устала быть железной — стану каменной, на пыль изойду, но эта проклятая война будет окончена. Но кому я еще скажу, как порой бывает страшно, досадно, унизительно, как я на одной интуиции пытаюсь постичь то, чему иные учились десятилетиями и все равно толком не выучились. Иногда я вижу сны, в которых голыми руками ломаю человеческие хребты. Нет, не человеческие, пытаюсь убедить я себя. Моих врагов. Они — не Принамкский край. Но порой кажется, что меня окружают одни лишь враги. Они ничего не понимают, все делают не так, часто портят дело, прикрываясь благими намерениями. Я хочу покарать всех и каждого, но пока не могу. Я ничего пока не могу и порой боюсь, что это бессилие к концу зимы меня доконает. Ни боли, ни смерти, ни ожидания, ни изматывающего труда — ничего я не боюсь так, как бессилия. Страшнее всего ощущать себя мышонком под кошачьей лапой. Прошу вас, высшие силы, помогите мне поскорей вырасти и свернуть кошке шею...
* * *
О деревянные ставни звонко бились капли дождя. Лернэ привычно хлопотала у печи, Ристя с отстраненным видом читала при свече. А на обеденном столе тарелки и кружки опять потеснили деловые бумаги.
— Мне нравятся ваши поправки, — заключила Клима, перечитав договор.
— Надеюсь, теперь ты его подпишешь? — устало осведомился Юрген. Его недавнее появление с ног до головы в подсохшей и отваливающейся кусками болотной жиже стало причиной женского (особенно Дашиного) переполоха, зато теперь сильф был отмыт, переодет, сыто накормлен и хотел поскорее отправиться спать. Но не раньше, чем вредная обда соизволит поставить на бумаге свой высочайший росчерк.
