Формула власти. Расколотый мир

Глава 1. Второе условие

Не самозванка — я пришла домой,

И не служанка — мне не надо хлеба.

М. Цветаева

Нынешнее лето на западе Принамкского края выдалось дождливым и душным. Уже третий день Фирондо поливало так обильно, будто высшие силы решили не то умыть, не то и вовсе смыть ведскую столицу с лица земли. Ливень пузырился на неровных мостовых темного камня, бурные ручьи мчались вдоль улиц, разнося по городу лепестки грушевых деревьев из главного сада. Город пах грушами и грозой. На рынке потоки воды, вытекающие из-под мешков с отбросами, порой становились мутновато-алого цвета. Это значило, что кто-то в очередной раз выбросил пригоршню-другую давленой клубники. Клубника в нынешнем году уродилась на славу, вблизи от капищ так и вовсе с полкулака размером. Ее не успевали продавать, даже на варенье, и частенько скидывали в поганые мешки у ограды рынка. Срок вишни тоже подходил, узловатые раскидистые деревья в садах склоняли ветви под тяжестью розоватых спеющих ягод, и можно было наверняка предположить, что вскоре, если, конечно, не прекратится дождь, воды на рынке изменят цвет на более темный.

Сквозь серо-синие тучи на город падали узкие лучи солнечного света, от чего вода принималась искриться, словно ее свойства кто-то успел изменить. Главная городская площадь перед дворцом заседаний ведской думы (он же дом правителя) была вся пронизана этим светом и дождем. Реяли на ветру защищенные колдовством от дождя фиолетовые флаги с белыми кляксами. Когда-то давно первый ведский флаг имел форму плаща, да и цвет, из красного превращенный в фиолетовый, казался блеклым и застиранным. Сейчас многое изменилось. Белые кляксы, отдавая дань традициям, по-прежнему ляпали как попало, но материя для этих дел бралась благородного оттенка темной сирени, и форма отреза стала классической, прямоугольной.

В ранний час на поливаемой дождем площади было пусто. Но вот от темного монолита ближайших домов отделилась высокая женская фигура в темно-сером плаще, вода с которого стекала ничуть не хуже, чем с государственного флага. Капюшон неизвестной был надвинут на самое лицо. Она шла легко и стремительно, а солнечные нити с небес драгоценными камнями посверкивали на падающих с плаща каплях, на выглядывающем из-под него подоле темно-вишневой юбки без кружева и на высоких кожаных башмаках. По этой юбке и башмакам можно было судить, что неизвестная пришла издалека. В Фирондо уже давно никто такого не носит. Впрочем, судя по уверенной походке, приезжей было на это плевать.

Неизвестная пересекла площадь, поднялась на дворцовое крыльцо и в задумчивости остановилась перед закрытыми дверями для посетителей и служащих. Поразмыслила немного и, спустившись, прошла к черному ходу. Там в двери имелось небольшое окошко, деревянный ставень которого был слегка приоткрыт. Неизвестная не стала открывать окошко сама, а забарабанила по ставню кулаком. Пальцы у нее были крепкие, загорелые, а под ногтями отсутствовала грязь. Это означало, что сия особа не привыкла утруждать себя домашней работой, к примеру, полоть грядки от зари до зари.

— Кого там с утра пораньше принесло?.. — раздалось за дверью басовитое хриплое ворчание.

Окошко открылось настежь, и из него выглянула круглая, красная спросонок физиономия, владельцу которой можно было навскидку дать от тридцати до шестидесяти лет.

Незнакомка сняла капюшон, благо дверь черного хода была защищена от дождя массивным козырьком. Ранняя визитерша оказалась совсем молодой девушкой. Лицо, как и руки, покрывал ровный золотистый загар. Перво-наперво в глаза бросался длинный горбатый нос, придающий загорелому лицу молодой девушки нечто зловещее. Закреплял впечатление пронзительный и холодный взгляд. Присматриваясь далее, можно было обратить внимание на мягкие светлые волосы, убранные в хвост, круглый упрямый подбородок и тонкие губы. Девушку трудно было назвать писаной красавицей, но что-то в ней притягивало взгляд.

— Ты к кому, сударыня? — уже повежливей осведомился привратник.

— К Артасию Сефинтопале, — вкрадчиво сообщила девушка.

— Правитель принимает посетителей с полудня до трех часов, — сварливо объяснил привратник. Как уже надоели эти глупые деревенские, не знающие очевидных правил! — Вход вон с тех дверей. Но сначала тебе нужно будет записаться, объяснить секретарю цель визита, потом...

— Я пройду к Артасию Сефинтопале сегодня и сейчас, — перебила посетительница. — У меня важное дело к нему лично.

— Все вы ходите по важному и по личному, а потом со столов пресс-папье посеребренные пропадают... Сказано тебе, сударыня: по всем делам приходить в урочное для посещений время! Торговые, колдовские и прочие услуги не нужны! По вопросам справедливого суда и приёма в армию не к нам, а в третье здание налево.

— А касательно обды?

— Это тоже не к нам! — совершенно не растерялся привратник. — С обдой тебе в музей надо или в архив. Через два квартала повернешь налево, там здание будет с зеленой черепичной крышей. Тебе и первый наш флаг потрогать дадут, и портреты обд покажут, и хроники горского противостояния разрешат полистать. Давай, брысь отсюда, не отвлекай занятых людей.

— Я касательно нынешней обды, — голос сделался особенно вкрадчивым. — Разве в Фирондо не знают, что обда снова родилась в Принамкском крае?

— Что еще за шутки? И слыхом не слыхивали, — на физиономии отразилась заинтересованность. Привратник все равно уже проснулся, а тема стоила того, чтобы лишних пять минут почесать языком. — Откуда такая байка?

— А вот это я расскажу только Артасию Сефинтопале.

— Тьфу на тебя! Сказано же: не принимает он в это время и не по записи!

— Меня примет. Открывай, — это был самый настоящий приказ. Так приказывать даже не все члены думы умели.

— А ежели...

— Открывай, сказала!

И дверь открылась...

В ведской традиции власть передавалась по наследству, и никакой грызни обычно не случалось. Если же правитель не считал своих детей достойными власти, то передавал бразды правления другому роду. Это было в порядке вещей и даже негласно одобрялось, поэтому отпрыски правителей и знати старались завоевать авторитет и словом, и делом в надежде, что власть отдадут именно им. Впрочем, решение всегда оставалось за правителем.

Артасий Сефинтопала был еще достаточно молод, чтобы не задумываться, кому завещать власть. Он сам правил не дольше полдесятка лет, занятием своим был доволен. Артасий Сефинтопала носил густую, аккуратно подстриженную светлую бороду, а одевался в темно-зеленый сюртук дорогого сукна. Он любил выглядеть нарядно, есть досыта, спать на мягком и иметь множество подданных. Вдобавок, за время его правления войска ведов уже трижды надолго занимали Гарлей, чего не случалось ни разу при предыдущем правителе. Поэтому Артасий Сефинтопала был еще и любим народом, особенно столичным, не видящим каждый день ужасы войны.

Артасию Сефинтопале успели доложить о нежданной посетительнице, прежде чем она вошла в его кабинет, где правитель в ранний час разбирал накопившуюся с вечера документацию. Доложить — но не задержать, девица неслась вперед, как орденский тяжеловик, даром что дала себя обыскать, после чего выяснилось, что она безоружна.

На девушке было темно-вишневое платье простейшего покроя, шею повязывал шелковый золотистый платок. Серый плащ она держала в руках.

— Доброе утро, — сухо поздоровалась посетительница, прошла к столу и с независимым видом уселась напротив. Голос у нее был высокий, сильный и пронзительный. — Артасий Сефинтопала?

— Верно, сударыня, — правитель не улыбался, незнакомка настораживала его слишком уверенными повадками, не присущими обычной селянке. — Кто ты такая и зачем хочешь поговорить со мной об обде?

Ему не доложили, что посетительница имела в виду нынешнюю обду, слишком нелепо это звучало.

— Я Климэн Ченара, — черные глаза смотрели в упор. — И я — новая обда Принамкского края.

— Что за... — начал было возмущаться Артасий, но под тяжелым взглядом осекся и закончил почти шепотом: — ...шутки?

Климэн Ченара молча взяла со стола остро заточенную палочку для письма и с каменным выражением лица прочертила на руке четыре тут же поплывшие кровью линии: три вертикальных и одну горизонтальную, наперекрест. Кровь сверкнула золотистой зеленью, а затем порезы растаяли. Артасий незаметно ущипнул себя, пытаясь проснуться. Потом почувствовал, как на затылке выступает неприятный липкий пот, а сердце заставляет кровь бешено стучать в ушах.

— Эти фокусы... как ты это делаешь?

— Это дар высших сил, — пояснила девушка с убийственным спокойствием и снова прочертила кровью знак, который горцы, все еще надеющиеся на что-то, вырезают на всех детях своего племени. Донадеялись...

— Этого не может быть, — Артасий заставил себя успокоиться и поверить в собственные слова. — Ты не первая, кто говорит, будто чувствует в себе талант. За века войны тысячи приходили вот так и заявляли, мол, я обда. Сумасшедшие, рьяные патриоты, талантливые колдуны и просто авантюристы. Но обду, истинного властителя нашей страны, убили.

— И у всех светилась кровь?

Артасий почувствовал, что земля снова уходит из-под ног. Никакое известное колдовство не могло заставить кровь светиться.

— Обда родилась, — подытожила Климэн Ченара. — И обда — я. Я пришла за своей властью.

— За какой еще властью?

— Над Принамкским краем. Ты владеешь половиной. Отдай ее мне.

Таких наглых особ Артасию Сефинтопале видеть еще не приходилось, он даже в себя пришел. Это ж надо! Явилась с улицы, одета невесть во что, власть ей подавай! К власти сам Артасий старательно и понемногу шел всю жизнь, и совершенно не намеревался ни с кем делить, будь то обда или зеленая лесная крокозябра.

— Ты всерьез рассчитывала, что я сейчас возьму и собственной рукой подпишу добровольное отречение в твою пользу?

— Да, — как ни в чем не бывало кивнула девушка. — Возьмешь и подпишешь. Для тебя будет лучше, если прямо сейчас.

— Это что, угроза? — он знал, что сумасшедшая (а она явно, как говорят сильфы, стукнулась об тучу!) безоружна.

— Я обда, — повторила Климэн Ченара. — Если мне не отдают власть, я прихожу и забираю ее сама. Веды пятьсот лет воюют за обду — за меня. И вот, я пришла. Мне нужна власть.

— Всем она нужна... — пробормотал правитель, теребя бороду.

— Для меня власть естественна, — снисходительно пояснила обда. И остро прищурилась: — Отдаешь?

Хотелось отдать ей все и прямо сейчас. Это было чуждое, непонятное желание, и Артасий настолько испугался и разволновался, что не ответил на вопрос согласием. Он внезапно понял, что любит править вчетверо сильнее, чем предполагал, а обда, возможно, и ненастоящая. И на этот счет можно даже проконсультироваться со специалистом.

— Эй, у дверей! Позвать ко мне Эдамора Карея! Плевать, что спит, я жду его немедленно.

— Проверить хочешь? — усмехнулась Климэн Ченара. — Что ж, проверяй.

— Откуда ты вообще такая взялась? — поинтересовался Артасий, тыльной стороной ладони вытирая взмокший затылок. Девчонка говорила с явным превосходством, нагло, высокомерно. Это было неприятно. Это пугало.

— Издалека.

— "Приходит обда обычно издалека, и усталым пеплом дорожная пыль на башмаках ее, но взгляд ясен и преисполнен знания..." Я тоже читал легенды, не надо пытаться меня ими подкупить. Из какого ты города? Вернее, судя по твоей одежде — из какого села?

— Я родилась в Принамкском крае, и этого тебе достаточно.

Разговор не клеился, поэтому Артасий был необычайно рад, когда в кабинет наконец подоспел заспанный (похлеще того привратника) Эдамор Карей. Самый известный колдун и вояка Принамкского края был куда старше правителя, фигуру имел стройную, стригся коротко, носил бородку клинышком. От матери горянки ему достался черный цвет волос, а отец — коренной житель столицы — наградил темно-карими глазами, вдобавок, левый заметно косил. С обветренной в лихих странствиях кожи колдуна не сходил ровный золотистый загар.

— Вот, сударь Эдамор, полюбуйся, — правитель старался говорить твердо и насмешливо, но под уничижительным взглядом посетительницы получалось с трудом. — Явилась очередная обда.

Брови колдуна изумленно приподнялись.

— В самом деле? И что она говорит?

— Я не говорю, я показываю и приказываю, — холодно вмешалась Климэн.

Она снова взяла палочку и прочертила на руке знак. Артасий Сефинтопала видел это уже в третий раз, но взгляда оторвать не мог. Блеск изумрудной крови завораживал.

Брови Эдамора Карея взлетели почти на середину высокого лба.

— Ну-ну, — проговорил он, справившись с изумлением и обретя крайне скептический вид. — И чья это работа?

— Высших сил, — усмехнулась Климэн.

— Не думаю, сударыня. Принамкский край утратил милость высших сил. А твое знамение говорит лишь о том, что нашелся некий талантливый умелец, способный изменять свойства крови. Ново, остроумно, но обдой ты от этого не станешь.

— А какие тебе нужны доказательства? — Климэн смотрела на Эдамора Карея, но лишь хмурилась, глаза ее неприкаянно метались.

— Говорят, лишь обда способна завоевать власть надо всем Принамкским краем, — усмехнулся колдун. — Вот завоюешь — тогда и поговорим.

— Я запомню твои слова, — тихо и четко произнесла Климэн. Потом повернулась к Артасию. — Я требую, чтобы была созвана дума. Пусть все увидят, что вы отказались от обды.

— Прямо сейчас? — при поддержке колдуна Артасий тоже мог говорить с иронией. — Некоторые члены думы живут за пределами столицы.

— Значит, ты соберешь их. А я подожду.

— Прямо здесь подождешь? В этом кабинете? Сударыня, никто не собирается стелить тебе на лавке или класть коврик у порога...

— Я остановилась в городе, — резко пресекла иронию Климэн. — Три квартала отсюда. Ты найдешь меня и пригласишь на заседание думы.

— Договорились, сударыня. Как только, так сразу. Полагаю, тебе уже следует откланяться. Эй, у дверей, проводите девушку к выходу.

— Не заблужусь, — в огромных глазах Климэн было черно и страшно. Артасий старался не встречаться с ней взглядом. — И ты не заблудись, правитель. Ведь я возьму свою власть.

Она поднялась и вышла, игнорируя провожатых. Мгновение в кабинете молчали, а потом Эдамор Карей сел на покинутое обдой место и осведомился:

— Что это было?

Артасий пересказал ему историю проникновения девицы во дворец и начало разговора с ней.

— Мне даже показалось, только на мгновение, конечно, будто она и впрямь...

— Обда? Правитель Артасий, это чушь, — спокойно ответил Эдамор Карей. — Какие обды в наше время? Если бы все было так просто... Начиталась предприимчивая девушка исторических книг, отыскала где-то талантливого пособника из колдунов и решила попытать счастья. А ты и в самом деле намерен собирать думу?

— Нет, — улыбнулся Артасий. — Это, по меньшей мере, глупо. Может быть, стоит отправить к этой Климэн Ченаре шпионов? Пусть разузнают, что да как.

— Дело твое, правитель, — Эдамор Карей поднялся. — Но мне это мнится пустой тратой времени. Вряд ли мы еще хоть когда-то услышим об этой авантюристке. А если и услышим — шпионы нам точно не понадобятся, молва разнесет.

— Это ты о чем?

— О том, что с нее станется прийти еще раз или устроить какой-нибудь дебош на площади. В этом случае полезно будет полечить ее самомнение парой дней в каменном мешке. А теперь я отправлюсь досыпать, сегодня мне предстоит дальняя дорога на границу с Орденом. Надеюсь, в коридоре не стоит очередь еще из десятка "обд"?

Артасий Сефинтопала отрицательно мотнул головой и с облегчением рассмеялся.

* * *

— Ты видела Эдамора Карея! — от избытка чувств Тенька бросился на кровать, закинул босые ноги на стенку и ловко перекувыркнулся через себя.

— Одна морока, — Клима восхищения друга не разделяла. — Почему ты не предупредил меня, что он косоглазый?

— Правда, интересненько получилось? — Тенька так и лучился счастьем. — Эдамор Карей такой от рождения, поэтому всю жизнь видит одним глазом нормальный мир, а другим — световую модель пространства, без взаимодействия с которой невозможно колдовство. Когда я учился, то всякий раз жалел, что тоже не родился косоглазым, зато теперь во как могу!.. — юноша свел зрачки к переносице, повращал сначала одним, потом другим, потом обоими в разных направлениях, подвигал ими вверх-вниз, словно не зрачки, а мячики у него там были, затем вернул в обычное положение и уже менее восторженно заметил: — Хотя, то, что он тебе не поверил, усложняет дело.

— Я пыталась поймать его взгляд, но с таким косоглазием это совершенно бесполезно. Я никогда не смогу что-либо внушить Эдамору Карею.

— Катастрофа, — мрачно высказался Гера.

Они втроем сидели в залитой солнечным светом уютной гостиничной комнате со стенами рыжего дерева и длинными цветочными вазонами на окнах, полными розовых хризантем. Также в комнате имелись две сдвинутые вместе кровати, массивный комод с ящиками и круглый лоскутный половик. Гостиница была дешевая, но чистая, Теньке посчастливилось остановиться в ней, когда он посещал столицу впервые, а потому сейчас им не пришлось долго искать подходящий угол, чтобы пожить там несколько дней.

— Досадная неприятность, — поправила Клима "правую руку".

— Ага, — фыркнул неунывающий Тенька. — Когда наша злокозненная обда всего-навсего не сразу получает то, что хочет, это и впрямь не "катастрофа", а "досадная неприятность".

Оскорбленный в верноподданнических чувствах Гера швырнул в колдуна подушкой. Тенька поймал "снаряд" на лету и ловко отправил обратно. Подушка угодила Гере в голову: тот не ожидал подвоха и уклониться не успел.

— В яблочко! — прокомментировал Тенька, и ему тут же пришлось удирать по комнате от Геры, возжаждавшего мести.

Клима снисходительно, пусть и с неодобрением взирала на творящийся вокруг нее балаган. Призвать к серьезности Теньку или заставить Геру не поддаваться на провокации было еще более неблагодарным занятием, чем глядеть Эдамору Карею в глаза.

Такие потасовки обычно заканчивались тем, что Тенька увертывался, находил какое-нибудь труднодоступное для Геры место, и как ни в чем не бывало острил уже оттуда. Но на сей раз комната была слишком мала для такой игры в догонялки, поэтому вскоре Гера с видимым удовольствием прижал колдуна к полу и по всем правилам заломил ему обе руки. Впрочем, безболезненно.

— Моя злокозненная обда, ты видишь этот вопиющий произвол одних твоих подданных над другими? — патетично поинтересовался Тенька, отчаянно пытаясь лягнуться. Но бессмысленно. За минувший год Гера вытянулся, стал куда шире в плечах, а колдун так и остался на вид щуплым мальчишкой полтора метра в прыжке с учетом стоящей торчком шевелюры. Гера много раз порывался привить другу любовь к ежедневным занятиям спортом, но Теньки хватало от силы на неделю, после чего он снова сидел дома сутками, зарывшись в книги.

— Вижу, — фыркнула Клима. — Бедный Гера, как он с тобой уживался, пока я была у правителя?

— Слушал лекцию на тему... э-э-э... какого-то поля в ячейках каких-то звезд, которые летели...

— Неуч! — заклеймил Тенька. — Я ему три часа распинался о взаимодействиях различных полей световой модели пространства, их проекциях на звездные системы, которые можно упорядочить по ячейкам бесконечности, чтобы в дальнейшем перемешаться за мгновение на расстояние, равное неограниченному количеству часов полета доски, а он...

Тенька все-таки изловчился и что-то наколдовал, Гера отпрянул, дуя на обожженные руки. Колдун невозмутимо уселся обратно на кровать и спросил у Климы:

— Так что ты собираешься делать теперь? Ждать, пока тебя позовут на заседание думы, или наведаться еще раз без приглашения и устроить всем интересненькую жизнь?

— Ни то, ни другое, — ответила Клима, отходя к окну и сцепляя руки в замок. Солнце скрывалось за наползающими с гор тучами, розовые хризантемы бросали на лицо обды теплые красноватые тени. — Мне ясно дали понять, что никакого заседания не будет. Я не собираюсь больше стучаться в двери, которые мне должны открывать по праву.

— Ты решила все бросить? — недоверчиво уточнил Гера.

— Разумеется, нет. Я пойду к власти иным путем.

— Наведаешься к горцам? — предположил Тенька. — Отсюда до гор недалеко, а обду там до сих пор ценят и ждут.

— Я думала над этим, — медленно проговорила Клима. — Горцы — своенравный народ. Давным-давно они воевали с Принамкским краем, с обдами. Они приняли обду лишь благодаря силе. У меня силы, то есть, войск, нет. Я не побирушка, и к горцам не пойду. Пока.

— А где в таком случае ты раздобудешь войско? — серьезно поинтересовался Гера. — Орден хочет тебя убить, веды тебя не признали, от сильфов год никаких вестей.

— Будут вести.

— Откуда ты знаешь?

Клима досадливо передернула плечами. Тенька фыркнул:

— Да ясно же: запахнет переделкой власти, и сильфы тут как тут. Только зря ты с той сильфидой возилась. Холмы никогда не поддержат обду.

— Посмотрим... Я чую, что Холмы уже не настолько уверены в добрососедском отношении Ордена. Они станут искать новых союзников.

— И найдут, — кивнул Гера.

— Найдут, — обда странно усмехнулась. — Пока на сильфов рассчитывать не стоит, но и забывать о них нельзя.

— Так и представляю, — объявил Тенька, — входит сильфийская армия в Фирондо, а во главе — обда. Интересненько получится!

— Последнее, что мне стоит делать в жизни — идти завоевывать власть в Принамкском крае сильфийскими войсками. А из всех ведов меня не признал лишь правитель.

— И Эдамор Карей! — добавил Тенька ревниво. Несмотря ни на что, знаменитый колдун оставался его кумиром.

Клима только отмахнулась.

— Есть и другие веды. К примеру, жители Тенькиной деревни.

Что и говорить, у Теньки в деревне Климу уважали. Слух о том, что туда пожаловала аж целая новая обда, разнесся по жилищам и огородам еще, казалось бы, до того, как упомянутая впервые переступила порог Тенькиного дома. На следующий день все уже откуда-то знали, что Артенька Мавьяр с отшиба не просто от "большого ума" в Орден мотался, а за той самой обдой. Притом, не за фальшивой, а настоящей, ажно кровушка сверкает, как в сказках. Версии, где же Тенька эту обду достал, как одна были настолько невероятны, что почти не уступали древним преданиям, и пересказывались друг другу шепотом на завалинках, у колодцев и просто на печи под одеялом.

Первые три дня вокруг дома постоянно крутились дети. Таращили любопытные глаза и прижимали носы-пуговки к прозрачным ставням из сухого льда. Гнать детей было бесполезно, просить уйти — тоже, поэтому Тенька забавлял их пляшущими солнечными зайчиками, а его сестра — угощала яблоками, благо их уродилось в саду немеряно, а продавать было некому: у всех соседей столько же. Клима на глаза детям не попадалась, отсиживаясь на втором этаже за плотно прикрытыми занавесками, что только разжигало народное любопытство.

На четвертый день к Теньке в гости пожаловал сам староста. Его пустили к загадочной обде в комнату, и они проговорили там добрых три с половиной часа. После этого Клима, что называется, вышла в народ. Начала бывать у старосты в доме, зачастила по вечерам на главную сельскую завалинку, где собирались озабоченные политической ситуацией в мире мужики. Постепенно любопытство селян в отношении обды сменилось уважением. Держалась та с достоинством, слова говорила умные — сразу видно, не дура девка, много чего понимает и в самый корень зрит. А однажды начала потихоньку давать старосте советы. Куда что продать, где купить, кому помочь отстроить дом, а у кого наоборот взять денег в общую казну, и как половчее это сделать... Словом, к весне деревня расцвела во всех смыслах: ожили яблоневые сады, кладовые были полны каким-то чудом не оскудевших за зиму припасов, у всякого водились деньги, дома стояли ровные и подлатанные, а жители на обду едва ли не молились, сразу и навсегда уверовав в ее предназначение.

Клима управлялась с делами деревни почти играючи, и все домочадцы ясно понимали: это лишь начало.

— Ты хочешь попробовать взять на поруки другую деревню? — догадался Тенька.

— Не другую, а еще одну, — со значением поправила Клима. — Я буду управлять двумя деревнями. Ведь слух обо мне уже разошелся на ближайшие села, верно? Потом я возьму три деревни, а далее...

— Город? — перебил Гера. — А если тебя, как и здесь, не станут слушать?

— Станут. Чем меньше власти, тем охотнее ею делишься. К тому же, великое дело — слухи. Кто не хочет приумножить собственное богатство, как сделал это Тенькин староста?

— ...И часть отдать тебе, — закончил колдун с усмешкой.

Налаживая быт деревни, Клима не забывала и про себя: десятую часть выручки из общей казны староста отдавал ей. Золота за осень и зиму уже скопилось порядочно, в детском чулке оно больше не помещалось, поэтому обда раздобыла где-то на торгах крепкий деревянный сундучок с кованым замком и складывала все туда. Свободного места в сундучке пока хватало, он не был заполнен и на четверть. Тенька шутил, что Клима брала "сокровищницу" на вырост, а обда этого не отрицала. Сундучок до поры хранился у колдуна в лаборатории, куда без риска для жизни не мог сунуться даже самый опытный и везучий вор.

— Надо же мне на что-то содержать будущую армию, — пожала плечами Клима. — Да и не только. Много ли проку будет, если я приду к власти, не имея ни гроша?

— Насколько я знаю, на содержание средних размеров армии уходит в год гораздо больше, чем сундук золота, — задумчиво проговорил Гера. — А если учесть, что золото тебе нужно не только на армию, где ты собираешься брать остальное? Если старосты пары деревень и градоначальник будут отдавать тебе десятую часть прибыли, сколь великой бы она ни была, на армию ты скопишь в лучшем случае лет через восемь. Но по тебе не скажешь, что ты готова столько ждать. И растерянной не выглядишь. Клима ты опять задумала интригу, о которой я не знаю?

Обда с сожалением отвернулась от окна, села рядом с соратниками, облокачиваясь спиной на теплую деревянную стенку и поджимая ноги.

— А ты опять задаешь лишние вопросы. Не боишься узнать то, что тебе не понравится?

— Я никогда ничего не боюсь, — отрезал Гера. — А о твоих махинациях все равно рано или поздно узнаю. Ты сама говоришь, что я буду у тебя главнокомандующим. Что за командир, который не знает, откуда взялись средства на его солдат?

— Не сующий нос в чужое дело, — громким шепотом подсказал Тенька.

— Чужое? Это моя обда и моя страна! Клима, я не стану брать у тебя кровавые или нечистые деньги.

— У тебя, как всегда, потрясающее мнение обо мне, — Клима не выглядела обиженной, ситуация пока ее забавляла. — Если на золоте и будет кровь, то лишь моя. Помнишь, я по капле отдам свою кровь для Принамкского края.

— А если без пафосных речей?

— Гера — и просит без пафосных речей! Пойду-ка выгляну на улицу, в мире явно что-то сдохло, пока мы рассуждали о тонкостях дипломатии.

— Тенька, я всерьез! — попытался осадить колдуна будущий полководец. — Неужели тебя не волнует, где Клима хочет раздобыть деньги?

— Я и так знаю, что наша драгоценная обда — бесконечно хитрое и злокозненное существо. А еще — что высшие силы ей не простят, если она вздумает сильно надругаться над народом Принамкского края. Это ты у нас вечно забываешь о первом, а потом вдруг вспоминаешь и начинаешь подозревать Климу во втором.

— Значит, сброшенная с лестницы госпожа заместитель директора не считалась надругательством над народом Принамкского края? Где вообще проходит эта грань, для Климы, в частности?

— Не пострадает никто из преданных мне, — промурлыкала Клима. — А в моих интересах привлечь на свою сторону как можно больше народу.

— Опять намеки и недоговорки! Ты можешь хоть раз ответить прямо? Клима, где ты возьмешь столько денег в краткие сроки? Тебе сейчас восемнадцать, еще четыре года до двадцати двух, когда талант войдет в полную силу. И ты собираешься за это время обрести власть. На какие средства?

— Я пойду в города, — туманно ответила Клима. — Во всяком крупном городе есть богачи. Ведская сторона вообще изобилует состоятельными людьми. Договорюсь с купцами, поставляющими товары на нужды армии, с крупными владельцами.

— Ты рассчитываешь, у тебя хватит обаяния уговорить их отдать все бесплатно? — недоверчиво уточнил Тенька.

— Я рассчитываю, что к тому времени у меня будет реальная власть. Над несколькими городами и множеством деревень — для начала. Пусть поймут, что пришло время перемен, и надо держаться обды, чтобы в итоге выжить.

— Это авантюра, — неодобрительно отметил Гера.

Клима сползла по стенке, откидываясь на спину. Жидкие светлые волосы свесились с края кровати, но пол не подметали: не хватало длины. Небо над городом окончательно заволокло, влажная духота стала почти осязаемой. По мостовым снова отбивали частую дробь крупные дождевые капли.

— Сдается, вся моя жизнь, с самого рождения — одна сплошная авантюра, — тихо произнесла Клима. — Но я ее удержу.

— Ты о чем? — не понял Гера. Он не знал. Никто не знал, кроме Теньки.

Обда только отмахнулась, когда "правая рука" ободряюще тронул ее плечо. Она прикоснулась к перетянувшему шею кожаному шнурку, двойному, плетеному, и выпростала из ворота немодного и чуть застиранного уже платья круглый медный кулон, согретый теплом ее тела, почти горячий. На обратной стороне четко читались два уже известных ей условия формулы власти.

"Шанс".

"Хватка".

Изящная худая женщина каждый день выматывается до черных мошек перед глазами, у нее постоянно болит сердце, в кровь стерты ноги. Но стоит взойти солнцу, она выходит в город и до заката пешком гуляет по улицам, разговаривает со всеми, кого встретит, искренне сопереживает им, старается помочь. Она принимает просителей днем и ночью, она мудра и всегда способна помирить, рассудить. Она не принадлежит себе ни часа, но держит и удерживает то, что было дано ей шансом. Всеобщую любовь.

Рябая девица ждет подвоха отовсюду. Враги благоговеют перед ней, но все равно остаются врагами. Она — сильнейший из противников. Она может быть побежденной только в чьем-нибудь воображении. Она ни на минуту не ослабляет бдительности и мертвой хваткой держит в повиновении всех, кто ее тайно ненавидит и в то же время уважает. Ее до судорог боится народ, у нее нет друзей. Но ее уважают враги.

Он замкнут и не любит толпу, ему приходится прилагать множество усилий, чтобы речи звучали столь же гладко и убедительно, как у его предшественницы. Он первым начинает чеканить монеты со своим изображением, оставляет после себя множество портретов. Даже сейчас можно узнать, как выглядел наиболее нелюдимый и загадочный из правителей, обда-колдун, который был замечен и сумел сделать так, чтобы его смогли увидеть даже самые дальние потомки.

Темноволосая уроженка Западных гор тщательно оберегает свое здоровье, живет правильно и безопасно, никогда не злоупотребляет хмелем, держит при себе кучу врачей. Она доживает до ста сорока лет и завершает начатую ею в юности сложнейшую политическую комбинацию, благодаря которой древний Принамкский край достигает своего ослепительного расцвета.

Молодая привлекательная женщина никогда не позволяет себе ошибиться. Никогда и ни в чем. Окружающие должны быть уверены, что она всегда права. Таково ее второе условие. Удержать правоту, сделавшись правой однажды.

А Климе сейчас предстояло не затеряться в этой огромной стране, когда был дан замечательный шанс громко заявить о себе впервые, выйдя из тени секретности. Взобраться как можно выше, стать как можно эффектней, войти в историю резкой ослепительной звездой — обдой, которая объединила Принамкский край. И этого стоит любая авантюра.

— Не нравится мне, когда ты так нехорошо улыбаешься, — пробормотал Гера.

— Не мешай нашей злокозненной обде мечтать! — отозвался Тенька. Он уже вполне освоился в статусе Климиного подданного и теперь зубоскалил об этом при каждом удобном случае.

Гера обижался, когда Климу при ней же (не хватало еще, чтобы за глаза!) называли злокозненной, вдобавок с каким-то ироничным восхищением, или, тем же тоном — многомудрой. Хорошо хоть не "интересненькой"! Самой Климе не то нравилось, не то было наплевать. Их отношения с Тенькой были слишком доверительными, чтобы обращать внимание, кто кого и как назвал.

— Клима не злокозненная! Перестань о ней так говорить.

Но вместо того, чтобы усовеститься, Тенька только поухмылялся и предложил Гере сходить вниз за обедом. А то завтрак давно прошел, а ужинать они, судя по всему, будут уже в дороге и сухомяткой. Гера поворчал, но потом все-таки вышел из комнаты, прихватив кошель. Эти три дня они с Тенькой ходили за едой по очереди: Клима любила есть лежа на кровати, а проделывать это в людной трапезной внизу было, по понятным причинам, затруднительно.

Оставшись наедине, колдун и обда молчали. Обсуждать в отсутствие Геры было нечего. На этот раз.

Клима все теребила свой кулон, а Тенька сначала собирал влажный воздух в пушистые и теплые хлопья снега, разлетающиеся по всей комнате, а потом, когда ему это надоело, почти по пояс высунулся из окна, высматривая грозу. Ведь если так парит, то непременно где-то поблизости должна быть гроза!

— Моя многомудрая обда, ты никогда не замечала, сколько интересненьких свойств у грозы?

— Никогда, — Клима лениво перевернулась на живот, пряча кулон под платье. Она была раздосадована неудачей у правителя и хмурила брови. На переносице обды уже начала намечаться постоянная сердитая складка.

— А зря! Гроза — настоящее чудо природы! — Тенька высунулся еще больше, вытягивая руки, словно надеясь прикоснуться к низко висящим сине-фиолетовым тучам, которые все роняли на город нескончаемые капли дождя. — Ты знаешь, что естественные свойства молний совершенно не изучены? А между прочим, в них скрыта огромная сила.

— И что это за сила такая? — заинтересовалась обда, приподнимая голову. — Это можно как-то использовать практически?

— Тьфу на тебя! Я ей о силе природы, а она — лишь бы практически применить.

— Зачем нужна сила, если ее не применишь для собственных нужд?

— Нет в тебе романтики, — отмахнулся Тенька. Он повторял это довольно часто, а Клима всякий раз посылала его к Гере. За романтикой и идеализмом заодно. — Ладно, допустим. Ты знаешь, что молнии способны поджигать, испепелять, давать ослепительно яркий свет? Если бы можно было подгадать условия природы, при которых они возникают, получить стационарную молнию, а впоследствии поработать над ее свойствами, это был бы настоящий прорыв в области прикладного колдовства. Да вообще всей науки! Ты помнишь, я рассказывал тебе о теории постоянства энергии относительно заданного пространства?

— Смутно, — зевнула Клима, которая никогда полностью не запоминала многочасовых Тенькиных излияний.

— Эх, ты! — колдун едва не выпал из окна, но сумел удержаться ценой одного скособоченного горшка с хризантемами. — Не суть, но если бы постоянную энергию молнии можно было извлечь и к чему-нибудь приложить, а еще лучше — изменить ее свойство исчерпаемости по приложению к конкретному предмету, можно было бы получить... Ну, например, карету, которая ездит сама по себе.

— Хм, — Клима села.

— А я тебе что говорю! — радостно проорал Тенька, не оборачиваясь. — Почти безграничные возможности! Я уже молчу, что будет, если молнию пропустить через водяное зеркало. Мне кажется, в этом случае проникающая возможность пространства должна будет превзойти естественную погрешность, и тогда...

Дальше Клима уже не слушала. У Теньки в голове всегда крутилось такое невероятное количество "интересненьких" вещей, что воспринимать их постоянно было непосильной задачей даже для обды. Колдун пока больше рассуждал, читал и экспериментировал, чем создавал и доводил до ума что-нибудь по-настоящему полезное. Но Климе почему-то казалось, что в конце концов из Теньки можно выбить толк. Надо лишь почаще обращать его полный научной романтики взор на простые повседневные вещи. А то вроде неглупый парень, а только и делает порой, что бредит иными мирами. Тут со своим бы разобраться...

Сверкнуло, по комнате пронесся громовой раскат.

— Крокозябра ж твою на вынос! — выругался Тенька. — Пропустил! Ну, давай, давай же, вспыхни еще разок...

И природа вняла просьбам колдуна. Сверкнуло совсем рядом, Тенька завопил что-то одобрительное и снова едва не вывалился из окна. А когда залез обратно и обернулся, над его вытянутыми ладонями, подобно капле воды, парил неприятно и тонко гудящий шар света, не больше кулака размером, но такой яркий, что было больно смотреть. В этом сиянии тонули даже Тенькина ошалелая улыбка до ушей и вытаращенные золотисто-ореховые глаза.

— Это что? — глухо спросила Клима, спешно поднимаясь и поскорее отступая к двери. Интуиция орала, что светящаяся штука опаснее своры голодных волков ночью в зимнем лесу.

— Я поймал! — выдал Тенька радостно. Потом уже более спокойно добавил: — Молнию, — а затем несколько неуверенно спросил: — Так, и что мне теперь с ней делать?

— Положи на место, — нервно выдохнула Клима. — Она мне не нравится.

— На какое место? — Тенька, постепенно осознавший, что натворил, тоже начал говорить напряженно. — За окно выбросить?

— Хоть бы за окно.

— Видишь ли, тут так интересненько все устроено... в этой дуре столько энергии, что я ею половину улицы снесу.

В этот момент дверь открылась, вошел Гера с корзинкой снеди. Увидел творящееся в комнате светопреставление.

— Тенька, ты не мог до дома дотерпеть со своими экспериментами? Или это ты таким манером убираешь жару? То-то свежо стало...

— Это не "свежо", — поправил Тенька. — Это запах молнии.

— Какой молнии?

— Вот этой, — сквозь зубы пояснила Клима и цепко ухватила Геру за шиворот. — Куда в комнату пошел! Стой на пороге, если жизнь дорога.

— Это — молния? А вы уверены?

— Да. Тенька ее только что поймал.

— Ну, дела! — Гера все не мог понять трагизма ситуации. — А зачем?

— Чтобы изучать, — пояснил колдун, лихорадочно оглядываясь, словно пытался найти в комнате какую-нибудь емкость с надписью "для молний".

— И что, изучается? — съязвила Клима.

— Как я могу нормально изучать без инструмента, и когда руки заняты?

— Так положи ее, — недоуменно посоветовал Гера.

— Нельзя, — просветила Клима. — Половина улицы взлетит на воздух.

— Тридцать четыре смерча, — протянул Гера, бледнея.

— Ты же говорил, что можешь поместить молнию в какой-то предмет, например, в карету, — вспомнила Клима.

— Неуч! — проворчал Тенька. — Подходящую под молнию карету надо сначала спроектировать, на это в лучшем случае несколько месяцев уйдет, а то и лет.

Клима пробормотала себе под нос пару нехороших слов.

— Ты долго сможешь ее удерживать?

— Понятия не имею. Тут так интере...

— Ясно. Гера, оставь корзину здесь и запри дверь. Тенька, держи молнию на вытянутых руках и не направляй на людей. К выходу. Нам нужен пустырь.

— Выбросить молнию? — уточнил "правая рука". — А где мы найдем пустырь в центре города?

— За рынком был, — вспомнил Тенька. — До него две улицы, близко.

Фирондо все-таки был ведской столицей, а не орденской, поэтому, когда озаренная неземным сиянием троица спустилась вниз, на первый этаж гостиницы, паники не случилось. А для пояснения ситуации хватило Гериного зычного: "Колдовской эксперимент!"

У двери на улицу вышла заминка: снаружи по-прежнему лил дождь, и никто не мог предугадать, как поведет себя молния. Тенька вообще не понимал, каким образом до сих пор ее удерживает, потому что по его примерным расчетам такого в принципе не должно было случиться. А чтобы понять, где именно в примерных расчетах ошибка, следовало сесть и долго вычислять на бумажке. В конце концов Гера сбегал к хозяйке гостиницы и взял у той взаймы большой ярко-зеленый зонтик. Так и пошли: в центре процессии — сосредоточенный Тенька, слева — Гера, осторожно держащий над молнией зонтик, чуть впереди — Клима, корректирующая путь.

Дождь, гроза и духота загнали горожан в сухие и безопасные дома, поэтому на улицах было почти пустынно, а редкие прохожие спешили поскорее оказаться под крышами и мало смотрели по сторонам. Хотя...

— Башмачки! Купите башмачки, судари и сударыня!

Торговец был низенький, плотно сбитый, в коротком темном плаще, блестящем от влаги. Из-под полы этого самого плаща он призывно высовывал свой товар: пару красных сафьяновых башмачков, надо сказать, весьма изящных. Но "сударям и сударыне" было не до покупок.

— С дороги! — отмахнулся Гера, едва не выронив зонтик. — Не видишь, колдовской эксперимент!

— Звезда с неба что ль? — прицокнул языком торговец, не спеша уходить и семеня рядом с троицей. — На рынок несете? И почем нынче звезды? Башмачки бы лучше купили! Хорошие башмачки, красные, сносу им нет! Порадуйте, судари, сударыню!

— Это не звезда, — пояснил Тенька сосредоточенно, — а молния. С неба. И продавать мы ее не будем!

— А ты бы купил? — вдруг спросила Клима у торговца.

Тот снова прицокнул и потянулся пощупать предполагаемый товар. Гера едва успел хлопнуть его по руке.

— Чего дерешься?!

— Не твое — не трожь, — опередила всех Клима. — Штука ценная, дорогая.

— А за сколько отдаешь?

Они уже вошли на рынок. Приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы одновременно проталкиваться через толпу, которая даже из-за дождя не спешила редеть, помогать Гере ровно удерживать над молнией зонтик и заодно вести дикий диалог.

— Десять золотых, — прищурилась Клима.

Торговец, напротив, выпучился, словно лягушка.

— Да ты с дуба рухнула, сударыня! На десять золотых коня купить можно, а то и двух квелых лошаденок.

— Это я еще мало хочу, — уверенно заявила обда, со всей силы пихая в плечо какую-то особо нерасторопную тетку. Перекрывая поток брани из-за спины, продолжила: — Ты знаешь, какая это в хозяйстве нужная вещь? Вон, колдун подтвердит: за энергией молний будущее!

— Ага, — кивнул Тенька. Потом хмыкнул, что-то смекая, и добавил: — Очень ценная штука. Сам бы пользовался, да ставить некуда!

— А за пять отдадите? — заинтересовался торговец.

— Ты что, да она все двадцать стоит! — Клима сделала вид, что оскорблена.

Гера от такого поворота дел едва опять зонтик не выронил.

Закипел яростный торг. Торговец, размахивая красными башмачками, отчаянно сбивал цену, Клима накручивала ее все сильнее, Тенька, скрывая ухмыляющуюся физиономию за свечением, изредка вставлял комментарии, как авторитетное в вопросах колдовства лицо. Гера обреченно плелся рядом и понимал только, что мир сошел с ума.

Они миновали рынок, добрались до пустыря. Точнее, до свалки: на открытое место, заросшее разбухшим и зазеленевшимся от влаги бурьяном выкидывали все отходы с рынка, включая сочащиеся давленной клубникой мешки, уже явственно отдающие гнилью.

— Пять золотых и башмаки! — хлопнула в ладоши Клима. — Меньше не проси, и так себе в убыток отдаем.

— А может, просто на башмачки обменяешь? — у торговца словно открылось второе дыхание. Было видно, что пяти золотых у него нет.

— Обменяет, — влез Тенька, не дав вошедшей в раж Климе возмутиться. Получил тычок в спину и поправился: — Только накинь золотой сверху, за гашение.

— Чего?

— Молнию, говорю, погасить надо. Она дикая, равно что лошадь необъезженная. Ща погасим, и присмиреет. А ну, ложись, рванет!

С этими словами колдун швырнул сияющий шарик на середину свалки и сам метнулся наземь, затыкая уши. Рядом упали Клима и Гера, уже знающие, как вести себя с последствиями большинства Тенькиных экспериментов.

Пустырь тряхнуло, по округе разнесся громовой раскат. Замешкавшийся на ногах торговец взвизгнул и рухнул рядом со всеми, прижимая к сердцу самое дорогое — красные башмачки. Когда все стихло, Клима первой подняла голову, стряхивая с волос сор. Рядом присвистнул Гера, со стороны Теньки донесся восхищенный вздох.

В центре пустыря зиял котлован. Глубокий, куда выше колена, и шириною в десяток шагов. Сыпучие комья темной земли по краям перемешались с кое-где дымящимися отбросами. На развороченном мешке чуть поодаль шевелился обалдевший крот. Пахло свежестью, горелым бурьяном и немного — гнилой клубникой.

Клима деловито поднялась на ноги и сходила к воронке, притом с таким видом, словно подобное происходило у нее на глазах по несколько раз в день. Вернулась, сжимая что-то в кулаке. Протянула свободную руку торговцу, помогая тому встать, и заявила:

— Давай меняться! И с тебя золотой сверху за гашение.

Бледный торговец поглядел обде в глаза и молча отдал ей башмаки. Порылся в карманах, добавил к башмакам поблескивающую монету. Клима придирчиво попробовала золото на зуб, недовольно покривилась, но спрятала в карман и бережно передала нечто из своего кулака в кулак торговца. Потом напутствовала с важным покровительственным видом:

— Смотри, не потеряй по дороге. Положишь на полку, и будет тебе счастье. Да, и пыль с нее смахивать не забывай.

Торговец, а вернее уже — счастливый покупатель, сунул "нечто" за пазуху, кивнул и так же безмолвно поплелся восвояси.

* * *

— Вы можете, наконец, объяснить, что это был за спектакль? — поинтересовался Гера уже в гостинице, когда Тенька с Климой, развалившись на кровати, во всю уплетали снедь из корзинки. Гере же кусок в горло не лез.

— А ты недоволен результатом? — Клима лукаво кивнула на башмачки.

— То-то Лернэ обрадуется, — кивнул Тенька.

— Но зачем? Когда вы сговорились? Что ты отдала тому мужику?

— Да ничего, — обда вытянулась во весь рост, сыто поглаживая живот. — Все равно отделаться от него не получалось, так почему бы не извлечь из двух неприятностей выгоду в виде золотого и пары башмаков?

— И мы не сговаривались, — фыркнул Тенька. — Это само вышло. Весело!

— И ты туда же, — буркнул Гера обреченно. — Опять повседневные подлости. Обманули человека...

— А чего тут подлого? — усмехнулась Клима. — Все довольны, у нас золото и башмаки, у "человека" молния, за которой будущее. По крайней мере, он в этом уверен. Поешь что-нибудь, ужинать будем поздно и в дороге. Тенька, ты меня, пожалуй, убедил. Какая-никакая польза от молний есть. Но вреда пока больше, особенно если так скверно торговаться, как я и ты.

— Интересненько это у нас получилось, — сакраментально подытожил колдун.

Глава 2. Лернэ

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты.

А. Пушкин

Почти весь первый этаж добротного деревянного дома занимала большая светлая кухня, она же столовая, она же гостиная. В убранстве сразу чувствовалась женская рука: кругом все чистенько, аккуратно. Массивный дубовый стол и лавки покрывали вышитые скатерки, на окнах — кружевные занавески поверх прозрачных ставней из теплого сухого льда. Из бака в пристройке-бане тянулась трубка к блестящему латунному рукомойнику, над ним — полки с белыми расписными тарелками. У противоположной от рукомойника стены царила огромная печь, на которой можно было и тушить, и варить, и жарить, и даже валяться, если залезть на самый верх, где за шторкой притаился полосатый сине-красный тюфяк с большой коричневой заплаткой.

В этой комнате всегда пахло чем-нибудь вкусным, к запаху еды примешивался аромат соснового пола, тщательно намываемого каждую неделю, а еще душистый привкус трав, сушащихся под потолком и для удобства перевязанных разноцветными ленточками.

Сегодня на кухне пахло блинами, медом и отваром ромашки. Изящные ручки ловко поставили на середину стола тяжелый глиняный чайник, маленькие ножки в красных сафьяновых башмачках сбегали к печи за блюдом, на которое со сковородки как раз стряхивался последний в солидной горке блин.

— Хороши, — сообщила Ристинка, ставя сковородку на крышку кадушки с ключевой водой, неподалеку от рукомойника.

Лэрнэ Сафетыбока, не совсем родная, но очень любимая Тенькина сестра, кивнула и разместила блюдо по соседству чайником.

Хлопнула дверь, вернулся со двора Гера с охапкой дров. Несмотря на то, что в начале осени здесь, на севере Принамкского края, по утрам ощутимо подмораживало, Гера был в штанах и одной лишь нижней сорочке, да и та расстегнута на груди. Юноша ворвался в дом стремительно, резко, но увидел Лернэ, и шаг его стал тише, взгляд мечтательней. Гера положил дрова подле печи и отошел к рукомойнику, умывая вспотевшее, раскрасневшееся от жаркой работы лицо и украдкой наблюдая, как Лернэ смахивает со стола несуществующие крошки.

Сказать, что Тенькина сестра прекрасна, значило завистливо промолчать. Пятнадцатилетняя Лернэ сочетала в себе не только совершенную красоту, но и редкое живое обаяние. Она была среднего роста, стройная, гибкая. На такой фигуре, как у нее, даже чехол из-под доски сидел бы не хуже искусно подогнанного бального платья. Крупные гладкие темно-каштановые локоны Лернэ заплетала в толстую косу до пояса. Впрочем, с таким овалом лица красиво смотрелась бы и лысина. Глаза необычного для человека, прозрачного, сине-серого цвета всегда были широко распахнуты, с доверчивой добротой и любовью взирая на мир. Носик, вопреки канонам красоты, не вздернутый, но такой маленький и аккуратный, что самая придирчивая особа назвала бы его симпатичным. Румяные щеки и ровные белые зубы говорили об отменном здоровье. Девушкой хотелось любоваться, как произведением искусства.

В довершение всего, Тенькина сестра прекрасно готовила, в одиночку умела управляться с хозяйством, имела кроткий ласковый характер. Жизнь бок о бок с постоянно экспериментирующим колдуном отучила ее быть излишне любопытной и пугаться всяких пустяков вроде мышей (иногда наполовину препарированных) или внезапно взрывающихся предметов.

Словом, не было ничего удивительного в том, что Гера с первых дней заделался для Лернэ главным помощником, чутким собеседником и вежливым попутчиком в походах к колодцу и на рынок. Юноша смотрел на прелестный лик Лернэ с немым возвышенным обожанием, он носил бы ее на руках целыми днями, да и не только, будь у него чуть поменьше совести.

— Садись за стол поскорее, — пригласила Лернэ Геру. Голос у нее был тоненький, чистый, словно весенняя криничка. — И ты садись, Ристя. Я пока Климу и братишку позову. Тенька!

Как будто в ответ на чердаке, где располагалась Тенькина лаборатория, что-то гулко лопнуло, а вниз по лестнице заструился густой сизый дым с запахом серы. Ристинка сморщила нос, Лернэ только кротко вздохнула. Подобные казусы в этом доме случались по несколько раз в неделю.

— Тенька, блины стынут!

— Иду! — неразборчиво донеслось с чердака. — Лерка, у вас там надымило?

— Да, очень!

— Что?

— Очень дымно стало, говорю. Тенька, блины...

— Что-что?

— Дымища, не продохнуть! — гаркнул, не выдержав, Гера и подошел к лестнице. — Тенька, потом свои опыты закончишь, сестра зовет!

— А Клима уже спустилась? Что? А, нет? Я задержусь еще, тут так интересненько все выходит...

— Клима! — хором заорали Гера и Лернэ, потом юноша продолжил один: — Иди завтракать и по пути выцарапай Теньку с чердака!

Ристинка тем временем сидела за столом и с печалью косилась на остывающие блины, которые воспитание не позволяло есть в одиночестве. Так у них начиналась большая часть трапез. Лернэ готовила, Ристя помогала. Иногда присоединялся Гера, или же он первым спускался на запах еды. А потом битый час ждали Теньку с чердака и Климу со второго этажа, которая имела привычку запираться в своей комнате и делать там, по мнению бывшей благородной госпожи, смерч знает что. Надо сказать, спален на втором этаже было три, пусть и небольших. И лишь Климе отвели отдельную комнату, что раздражало неимоверно. Ристинка ютилась с Лернэ, Гера спал с Тенькой. Иногда, если было совсем уж невмоготу и хотелось одиночества, Ристя уходила вниз и спала на печи. Правда, когда Лернэ это замечала, то принималась ходить под печкой, пытаться Ристинку искренне пожалеть и чем-нибудь помочь, что сильно раздражало, ведь помочь это милое создание ей ничем не могло по определению. Разве только оставить в покое.

На этот раз Клима "снизошла" до обеда раньше колдуна, хотя такое бывало нечасто. Пока Гера и Лернэ на разные лады звали Теньку, обда устроилась во главе стола, совершенно не смущаясь налила себе отвара ромашки и положила на тарелку блинов с медом.

— Вообще-то в приличном обществе принято есть вместе со всеми, — не вытерпела Ристинка, глотая слюну.

— И что? — Клима налила на блин меда, свернула золотистый масляный кругляш в трубочку и с аппетитом откусила.

— Ты считаешь наше общество неприличным?

— Я считаю его выше приличий, — как ни в чем не бывало отбрила обда, невозмутимо кусая блин снова.

— Деревенщина, — процедила Ристинка, нюхая аромат блинов и отвара, но не в силах поступиться принципами.

— Лер! — тут же позвала Клима. — Выдай Ристе дополнительные три вилки, пять ложек, четыре ножа и хрустальный бокал.

— Чего? — захлопала глазами Лернэ. — Ристя, тебе зачем? У нас хрустального нет, только деревянный кубок из-под пива...

— А, хотя, нет, не выдавай, — обда сокрушенно качнула головой. — Там все равно не предусмотрен комплект для блинов с медом. Увы, Ристя, ходить тебе голодной. Брысь из-за стола, неприлично сидеть там, где не можешь съесть ни кусочка.

— Ристя! — Лернэ всплеснула руками. — Что-то случилось? Ты расстроена? Не ешь ничего, а почему? Ристя, ты скажи, я могу что-нибудь сделать? Хочешь, мы сегодня на рынок пойдем и купим пряников?

— Не хочу, — бывшая благородная госпожа была готова сквозь землю провалиться. Естественно, Клима не могла не знать нормы столового этикета, они входят в обязательную программу Института. Но как же можно: знать и так нагло их игнорировать? Это в голове Ристинки не укладывалось.

Клима время от времени украдкой посматривала на Тенькину сестру. Но не с благоговейным обожанием, как Гера, а задумчиво, изучающе. Дело в том, что познакомившись с умницей и красавицей Лернэ, обда дня три втайне изнывала от непрошеной зависти, пока не заметила одну странность. При той нелегкой жизни, которую вела девушка, она оставалась наивной, словно благородная госпожа, выросшая среди садовых роз. Лернэ свято верила всему, что говорят люди. Всякую неважную, на Климин взгляд, мелочь она принимала слишком близко к сердцу. Чего только стоит ее трепетная забота о комнатных цветах и беседы с ними, словно с живыми людьми. А уж сколько слез было пролито, когда завял один паршивенький ромашковый куст!

— Почему она такая? — спросила тогда Клима Теньку. — Словно ты ее в теплице растил.

— Сам не знаю, — вед пожал плечами. — Лерка росла со всеми нами, деревенскими. Играла в наши игры, жила по нашим законам. Но она всегда такая была. Вроде не дура, но доверчивая до жути, никакой опыт пользы не приносит. Мы ее, когда мелкие были, вечно обманывали. Потом я подрос, стал умнее, запретил ребятам с Леркой шутки шутить, и сам перестал. Сейчас у нас все знают, что Лерка хоть и глупая, но все рассказывает мне. А я умный, злой и любящий брат, могучий колдун к тому же. И если узнаю, что кто-то с ней нечестно обошелся — спуску не дам. Ее, я подозреваю, только поэтому на рынке не обсчитывают никогда. Единственную во всей деревне!

И зависть прошла, сменившись желанием понять, в чем тут штука. Пока что удавалось не слишком. Наивная и чистая доброта Лернэ лежала где-то за гранью Климиного понимания.

— Да иду я, иду, — ворчливо сообщил Тенька, наконец-то спускаясь с чердака. — К чему каждый раз такое представление, что за спешка... О, блинчики!

— Руки помой! — крикнула Лернэ.

— Я мыл!

— Вчера? — съязвила Ристинка. Руки у Теньки были в какой-то темной саже, на сорочке — синеватые пятна, нос то ли в известке, то ли в очередной неопознаваемой гадости. Словом, обычный Тенькин вид после работы в лаборатории.

— Сегодня! На рассвете, — колдун придирчиво изучил руки, лизнул особенно грязный палец. — О, сладенько... надо записать...

За столом молчали редко. Клима совмещала завтраки с деловыми советами, обеды с разборами полетов (иногда с "аудиенциями", приглашая гостей), а ужины — с подведением итогов.

— Гера, ты уже перенес на карту метки, которые я тебе нарисовала?

— Как раз недавно закончил, — кивнул "правая рука". — Я не ошибся, те две деревни выше по тракту тоже наши? Но когда ты успела договориться со старостами? Мы ведь еще не ездили туда.

— Старосты сами приехали ко мне. Я принимала их сегодня на рассвете.

В голосе Климы сквозило торжество. "Смотрите, слушайте! — хотелось закричать ей. — Я держу, удерживаю, исполняю формулу власти! Обо мне уже идет слух, люди сами едут мне присягнуть, сегодня утром я приняла клятву у двоих, их кровь светилась под моей рукой. Я обда, я могу!"

Но Клима молчала, понимая, что для Ристинки и Лернэ ее восторг будет звучать нелепо, а Гера ничего толком не поймет. Обда ненавидела распинаться перед неблагодарной публикой. Тенька же и так читал все радостные возгласы в ее глазах.

— Итого, у тебя под началом уже восемь деревень, — резюмировал Гера. — За три с половиной месяца.

— Дальше дело пойдет еще быстрее, — черные глаза обды сияли. — На очереди крепости. Ближайшая — Редим.

— Это, скорее, город, — поправил колдун. — Крепостью он был в незапамятные времена, а теперь стены обветшали и защитят разве что от волков зимой.

— Ты часто бывал в Редиме? — заинтересовалась Клима.

— Больше в детстве, с матерью. Там горшки хорошие продают и огородную утварь из самой столицы, сносу нет. Собственно, поэтому в Редим и ездят. А так это жуткое захолустье. Хуже только Вириорта к северу, через него заброшенный тракт из Холмов проходит. Хотя, прежде, говорят, крупный торговый город был.

— Тебя послушать, так вся ваша ведская сторона — сплошное захолустье, — отметил Гера.

— Ничего подобного. Вон, Локит к югу отсюда, до него три дня пути. Там знаешь, сколько интересненького на рынке продается! Почти все мои компоненты оттуда.

— А полезное что-нибудь в Локите есть? — прищурилась обда. Гера фыркнул, даже Ристинка не удержалась от сдержанного смешка.

— Представь себе: есть! — Тенька уже давно привык, что эти неучи почти не воспринимают его научные изыскания всерьез. Разве что та же Клима разок-другой поинтересуется. — Через Локит идет прямая дорога из Фирондо в Гарлей, на границу. Дорогу еще при обде строили, а теперь по ней вместо торговых караванов войска маршируют. Да и сам город не чета Редиму: богатый, пусть и небольшой, стены еще крепкие.

— Локит мне пока не по зубам, — сделала вывод Клима. — В Редиме же, по моим сведениям, уже кое-что знают обо мне.

— Это благодаря тем купцам, которых ты принимала на позапрошлой неделе в доме у старосты? — уточнил Тенька.

Клима кивнула. Деревня колдуна слыла в округе довольно крупной, в ней даже имелся свой рынок: около полудюжины грубо сколоченных деревянных прилавков под пестрым матерчатым навесом. Сюда приезжали не только жители соседних деревень, но и мелкие купцы. Для Климы рынок был идеальным местом для сбывания и приобретения необходимых слухов. Это в Институте достаточно одной Гульки. Тут же приходилось постепенно расширять количество наушников и осведомителей, пусть пока невольных. Хотя, некоторые деревенские ребята постарше уже вполне осознанно помогали обде.

В окно забарабанили. Тенька недовольно нахмурился. Сухой лед был хрупок, несмотря на все ухищрения колдуна. Поэтому прозрачные ставни бились по несколько раз в год, что у него, что у прочих селян. Впрочем, люди не роптали, Тенькины ставни и без того слыли самыми прочными в округе. Это позволяло набивать за колдовство двойную цену и покупать на рынке не только самое необходимое. Но все равно колдун терпеть не мог возиться с сухим льдом, считая прибыльное занятие скучнейшим на свете, а ребятня как нарочно обожала стучать в окна и кидать камни, испытывая лед на прочность.

— Сударыня обда! — за окном маячил любопытный детский нос, весь в конопушках. — Староста зовет! Там из самой столицы приехали!

Клима зыркнула на Геру, тот поднялся и отворил дверь, впуская в дом чумазую девчушку лет семи. Явно та бежала со всех ног и по дороге хотя бы раз плюхнулась в лужу — от большого усердия. На Климу девочка смотрела важно и загадочно, довольная тем, что ей поручили передать сударыне обде новость.

— Кто приехал? — Клима тоже поднялась, отставляя тарелку с недоеденными блинами, накинула поверх теплого шерстяного платья вязаный платок.

— Люди какие-то, — дитя поковырялось в носу. Ристя скривилась. — Важные, с каретой! Десяток солдат и мужик в фиолетовой накидке, во-от такой толстый! — девочка надула щеки.

— За рекрутами, — ахнула Лернэ. — Тенька, скорее в чулан!

— И за налогами, — колдун прятаться пока не спешил. — В таком случае, Геру тоже нужно в чулан сажать. Он мало того, что призывного возраста, так еще и с орденской стороны, ни в одной переписи не учтен.

— Никакого чулана, — отрезала Клима уже с порога. — Тенька, беги по деревне, собирай мужиков. Пусть захватят оружие. Гера, организуешь их, примешь командование, приведешь к дому старосты. Быстро!

И выскользнула за дверь, спеша вслед за девчушкой.

* * *

С утра пожухлая зелень в огородах была тронута инеем, лужи затянула тоненькая хрусткая корочка льда. Было пасмурно, пахло дымом и мокрой глиной, где-то на том конце деревни бодро лаяла собака.

— Они как пришли, староста сразу за тобой послал, — на бегу рассказывала девчушка, не слишком метко перепрыгивая через огромные, не по росту, лужи на дороге, пачкая юбку и лицо темными крапинками грязной воды. — У солдат сабли кривые и сулицы острые, а у толстого сударя — только сабелька...

Клима любила некоторых детей за удивительную наблюдательность.

— А что, староста забоялся их?

— Как тут не забоишься! Сразу по сторонам — глядь! А тут я на заборе сижу. Он и говорит, беги, мол, в крайний дом, да позови сударыню. Я ж не дурында какая, ясно, что тебя, сударыня обда. Потому как дело серьезное.

— Молодец, — щедро похвалила Клима.

У дома старосты девочка поотстала, а обда выровняла осанку и вошла через калитку во двор. Калитки здесь обычно не запирали, или же вешали символический крючок, чтобы ветром не хлопало: дурной знак.

Во дворе стояла та самая карета — простая, деревянная, обитая металлическими дугами, а на длинном бревне, которое, насколько знала Клима, староста все собирается пустить на крышу для хлева, но руки не доходят, рядком сидели столичные солдаты. Шестеро, а троим бревна не хватило, примостились, подпирая стенку недостроенного хлева. Столичные, да и вообще городские солдаты от обычных отличались тем, что на службу шли добровольно, получали за нее неплохой оклад и не воевали, а сопровождали в поездках по стране всяческих важных шишек, поддерживали порядки на городских улицах. Особо образованные и ловкие со временем оседали при штабах и управах. Клима гордо прошествовала мимо.

Староста сидел за столом в компании плотного мужчины средних лет. Фиолетовая накидка немалых размеров была небрежно брошена на лавку у стены. Подле печи хлопотала жена старосты, собирая угощение, мужчины пили квас. При виде Климы хозяин дома встал и чуть поклонился. Гость недоуменно вытаращил глаза.

— Я обда Климэн, — резко представилась девушка, садясь. — Правлю этой деревней, тремя к востоку отсюда, двумя к северу и двумя выше по тракту. Какие дела привели тебя, посланник, в мои суверенные владения?

Посланник дико оглянулся на старосту. Тот кивнул, мол, все так. Посланник качнул головой, покряхтел, пожал плечами: ничего себе блажь у народа в этой глуши! И повернулся к Климе.

— Дела обычные, ежегодные. Столица требует уплаты налогов в размере десятой части вашей прибыли, а также часть юнош и мужчин от пятнадцати до тридцати лет.

— Пусть столица катится к крокозябрам, — спокойно ответила Клима. — Здесь не ведскому правителю подчиняются, а мне. И налоги платят тоже мне. И мужчины все мои. Мы не зависим от Фирондо. И сей ответ ждет тебя в любой из моих деревень.

— Та-ак, — протянул посланник, кладя поверх столешницы руку, крепко сжатую в кулак. — Значит, нынче мода такая, отвечать всяким бредом на требования столичных чиновников? Бунт?

— Это не бунт. Это — воля высших сил, — Клима говорила негромко, но глаза у нее при этом были страшные. Староста съежился и притих, он никогда в своей жизни не слышал, чтобы в подобном тоне разговаривали с чиновниками. Он знал, что за Климой нет почти никакой реальной силы, в то время как за посланником — вся мощь Фирондо.

— Ты что мне тут сказки рассказываешь, сударыня? — посланник покосился на старосту, приметил его испуг. — С государственными властями не шути, не то велю солдатам выпороть тебя да за косы оттаскать. Ишь, кем себя возомни...

В это время Клима вежливо взяла старосту за запястье и приподняла рукав, шепнув пару слов, которые вычитал в одной из старинных книг Тенька. Давно зажившее место пореза полыхнуло зеленым светом, несколько долгих мгновений на коже были четко видны ровные линии знака обды. Посланник побледнел и умолк. От тяжелого властного взгляда черных глаз ему было крепко не по себе. Словно в детстве, когда на спор по очереди ночевали в одиночку на капище. Там тоже пульсировала древняя, неподвластная разуму сила, душно шумели ивы, а ромашки и ландыши порой светились, точно пни-гнилушки.

— Но это же невозможно, — пробормотал он, украдкой заглядывая в полупустую кружку с квасом, словно пытался определить, не подмешали ли ему чего.

— Как видишь. Передай в столице, что обда вернулась и берет свою власть.

— А почему ты сама не придешь и не скажешь, а действуешь столь мелко и незаконно? Сударыня, ведь сущая насмешка над памятью обд — восемь подчиненных деревень.

На Климином лице отразился гнев. Она ненавидела вспоминать, что сейчас приходится довольствоваться малым, нельзя получить все и сразу, что снова приходится таиться и выжидать.

— В Фирондо знают обо мне.

— Если знают — почему ты не там?

— А это ты у них спроси. И не смей грозить мне солдатами. А лучше — присягни.

Жена старосты, слушающая разговор, выронила глиняную миску. В наступившей тишине звон вышел оглушительным.

— Да за кого вы меня тут все принимаете?! — посланник вскочил, едва ли не ударяя кулаком по столу.

— За того, кем ты назвался, — вкрадчиво произнесла обда. — И ты принимай меня за того, кем назвалась я. Разве мы здесь шутки шутим?

— Еще каждая сумасшедшая девчонка будет мне указывать! Обда у них! А в стране — война. Столице нужны налоги и бойцы, поэтому сейчас мы выйдем во двор, пройдемся по деревне, и соберем все вышеозначенное. Слышать больше ничего не желаю. А станете бунтовать — на то у меня солдаты есть.

Клима тоже встала, нехорошо кривя губы.

— Выйдем, — она первой подошла к двери, приглашающе махнула рукой.

Солдаты во дворе нервничали. За плетнем и огородами на гладко утоптанной дороге собралось изрядное для этих мест воинство — не меньше двадцати селян, вооруженных кто дубиной, кто рогатиной, а кто и здоровенным колуном. Во главе стоял Гера, и у него был вид образованного человека, знающего, что делать и как раздавать команды. Да и ортона за плечами внушала уважение.

Когда обда, староста и посланник вышли из дома, на улице случилось оживление. Из толпы селян раздались приветственные выкрики, Гера вытянулся, точно на военном смотре. Солдаты напряглись, потянулись к саблям и сулицам, а старшой осведомился у посланника, что происходит. Клима не дала чиновнику ответить.

— Слушайте все! — громко и звонко сказала она, подходя к калитке и открывая ее настежь. — Я — обда Принамкского края, и эта деревня, как семь прочих в округе, под моим покровительством. Не слушайте речей правителя Фирондо, где давно уже посмели забыть заветы высших сил. Скоро наша родина будет едина, и в ней воцарится мир. Всем и каждому скажите: обда вернулась, высшие силы даровали людям свою милость. Я приму любого, кто верен своей родине и своей земле, кто хочет жить в спокойствии и достатке. Моя власть растет, и я возрождаю Принамкский край, — тут ее голос стал вкрадчивей, взгляд жестче. — Налоги здесь платят мне, законной правительнице. И мои люди не идут воевать ни в орденские, ни в ведские войска. Я не хочу напрасного кровопролития. Но тот из вас, кто поднимет оружие против своих соотечественников, против моих подданных, будет убит. Убирайтесь восвояси сейчас и возвращайтесь после, чтобы служить мне. Время обд снова наступило!

На деревню наползла темная туча, заморосил холодный дождь. Клима смахнула с лица намокающие прядки волос. Солдаты смотрели на нее во все глаза, иные оглядывались на старшого, также пребывающего в смятении.

— Да что вы слушаете! — оттаял посланник. — В деревне бунт! Усмирить бунтовщиков, немедленно!

— Стоять! — рявкнула Клима, и солдаты, уже двинувшиеся с места и потащившие сабли из ножен, замерли. — Нас больше, с нами высшие силы, мы в своем праве!

Напряжение достигло критической точки. Селяне затихли, Гера чуть поднял правую руку, готовый в любое мгновение выхватить ортону. Солдат от "бунтовщиков" отделяли калитка и стоящая перед ней Клима. Дождь усиливался, посланник наливался гневом, староста побелел, не смея шелохнуться.

— В атаку... — начал было посланник.

— СТОЯТЬ! — обда была страшна, огромные черные глаза горели, с лица стекали дождевые капли, а длинный нос напоминал острый клюв, каким глаза выклевать — не штука.

Где-то в толпе селян помянули крокозябру и ее мать.

— А не лучше ли сейчас уйти? — обратился к посланнику старшой.

Тот медлил с ответом. Творящееся сейчас не походило на привычные ему, хотя и редкие бунты деревенских, не желающих выплачивать налоги или отпускать сыновей на войну. Уже стало очевидно: здесь дело посерьезней. И если солдаты пустят в ход оружие, селяне не побегут. Мало того, эта девка у калитки, именующая себя обдой, и впрямь производит совершенно жуткое впечатление.

— Едем в столицу, — решился посланник, проходя к карете и ловко запрыгивая в ее темное сухое нутро. Уже оттуда обернулся и громко пригрозил: — Мы еще вернемся сюда! С подкреплением!

Клима ничего не сказала, лишь нехорошо усмехнулась. Победа в этом неслучившемся бою осталась за ней. Обда посторонилась, карета, запряженная парой добрых коней, выехала со двора, солдаты маршем потянулись следом. Они с деревенскими не сводили друг с друга глаз, ожидая подвоха. Гера сжимал губы в нитку, солдатский старшой держал руку у сабли.

Но обошлось. Карета мирно проехала вперед по улице, и вскоре столичные визитеры, провожаемые множеством опасливых и недоверчивых взглядов, оказались за пределами деревенского частокола. Староста тихо подошел к Климе.

— Что ж мы наделали? — он шептал. — Что ж теперь с нами будет?

— Оставить панику, — негромко велела Клима. А потом заговорила, обращаясь ко всем.

Речь обды была длинной и проникновенной, но в то же время понятной каждому. Что совсем скоро наступит такое время, когда никто не посмеет забирать рекрутов супротив воли, когда молодые парни не будут гибнуть на границе, а хлеб — гнить из-за того, что некому его убирать. Что настанет время достатка и процветания. Но для этого нужно сказать: хватит! Нет войне! И поддержать обду. А обда как встарь не оставит преданных ей. Трудно сделать первый шаг, но колесо уже покатилось с горы, теперь лишь надо не свернуть с намеченного пути, иначе все будет напрасно.

Клима говорила, что ей надо верить — и люди верили ей. Блистал в пронзительных глазах обды дар высших сил. Под конец даже староста преисполнился решимости идти до конца. Люди успокоились, смятение прошло: каждый знал, что следует делать и чего ожидать.

— Сейчас по домам, время к обеду, — велела обда. — А после берите лопаты и топоры. Следует укрепить частокол. Пошлите вести в соседние села, пусть там тоже будут готовы. Мы сумеем дать отпор! Мы едины! Мы — Принамкский край!

Народ разошелся, на дороге остались только Клима, Гера и Тенька. Вскоре из дома показался едва скрывшийся там староста, в его руках была фиолетовая накидка.

— Сударыня обда, гляди! Забыл, окаянный. И что теперь с нею делать?

— Повесь на шест и в огород выставь, ворон пугать, — фыркнул Тенька.

На улицу высунулась жена старосты.

— На шест! Такую материю, ишь, чего удумали! Давай сюда, дочери аккурат платье выйдет. А то и сам носить можешь, ежели ушить.

— Нет уж, — скривился староста. — Не стану я в ихних тряпках расхаживать. Люди засмеют.

— Пусть только попробуют, — хмыкнула Клима. — Скажешь людям: трофей. Я разрешила.

Гера уважительно покосился на свою обду, но потом глянул вперед, да так и всплеснул руками: к ним шла Лернэ, кутаясь в широкий непромокаемый платок, из-под которого у высокого лба выбивались тугие локоны темных волос. Клима прекрасно поняла, о чем подумал "правая рука". Случись здесь бой, Лернэ угодила бы в самую гущу схватки, а уж зашибить это хрупкое наивное создание проще простого.

— Лерка, ты здесь на кой? — изумился Тенька. — Я же велел тебе носу из дома не казать!

Красавица подняла на брата свои чудесные синие очи.

— Я так разволновалась, что решила посмотреть, как вы тут. Тенька, а вдруг тебя бы забрали в армию, а я не успела бы проститься и дать еды на дорожку? Я вот... узелок собрала...

Колдун возвел глаза к небу.

— Меня никто никуда не заберет, я ведь обещал тебе, помнишь?

Лернэ тихонько кивнула, по-прежнему прижимая к груди небольшой аккуратный узелок, пахнущий яблоками и хлебом. А потом вдруг всхлипнула, прижалась к Тенькиному плечу — тоненькая, залитая дождем, удивительно мирная и беззащитная.

— Ну вот, началось, — вздохнул брат, привычно обнимая ее и гладя по голове. Заговорил нарочито мягко, как с ребенком, хотя и не без некоторой иронии: — Лер, хватит сырость разводить, и так лужи на дороге. Погнали мы этих столичных, больше за рекрутами не явятся.

— Как — погнали? — Лернэ уставилась на него полными ужаса глазами.

— Вот так... Ох, да не пугайся же ты!

— Тенька... Теня, прости, — она снова плакала на его плече. — Мама ведь тоже говорила, что никогда нас не бросит, а потом...

— Уж бесцветкой я болеть точно не собираюсь! — отрезал Тенька, приподнимая сестру над землей и передавая Гере, вместе с узелком, платком и слезинками на щеках. — На, отнеси это чудо домой, а то и так уже ноги промочила, еще не хватало простудиться или в ближайшей луже утопнуть.

Гера, не веря своему счастью, необычайно бережно принял Лернэ и медленно торжественно понес, вполголоса успокаивая. Колдун задумчиво поглядел им вслед.

— Да уж, кто бы мог подумать... Я уже год жду, когда Гера припрется ко мне с "серьезным разговором" о его чувствах к Лерке, а его все нет и нет. Тоже мне, сударь без страха и упрека... А Лерка уже пару месяцев явно так по нему сохнет. Но тоже молчит. Интересненько живем!

— Гере костью в горле стоит воспоминание о твоих шашнях с Вылей, — отметила Клима. — Он помнит, как тебя укорял, и не хочет оказаться на твоем месте.

— С какой Вылей?.. Ах, да. Это ж было совсем другое!

Клима пожала плечами. Личная жизнь Геры и Лернэ была последним, что волновало ее в этой жизни. Главное, чтобы общее дело не пострадало. А такого не случится, идеалиста Геру любовь окрыляет. Это полезно. Надо было его еще раньше в кого-нибудь влюбить.

Они не спеша побрели к дому, обходя лужи.

— Ты боишься, — вдруг сказал Тенька, глядя обде в глаза. — Тебе страшно так, что кружится голова.

— Обязательно говорить об этом вслух? — огрызнулась Клима, отводя взгляд.

— Мы одни. Шумит дождь, нас никто не слышит. Чего боишься?

— А как ты думаешь? — девушка стиснула руки в замок, аж пальцы побелели. Прикусила губу. — Когда они придут с подкреплением? Через неделю, две? Я могу говорить людям все что угодно, но ведь сама знаю прекрасно: горстка селян с палицами не заменит армию. Я впервые не уверена в исходе. Да-да, знаю, ты сейчас разведешь руками и скажешь, что все бывает в первый раз. Но мне не легче. Я прекрасно чую, что дело может обернуться чем угодно. Люди поверили мне, а я впервые не могу гарантировать им настоящей защиты. Не представляю, как быть, если здесь все разнесут.

— Начнешь сначала, — Тенька оптимистично пожал плечами. — У тебя вообще есть какой-нибудь план?

— Да... надо ехать в Редим, срочно. Продумать все до мелочей, организовать ополчение...

— ...И ждать.

Клима кивнула, взгляд ее ожесточился.

— У тебя есть тот порошок, от которого все взрывается?

— Полно, — колдун кивнул. — Насчет этого не тревожься, я еще одну интересненькую штуку думаю, но там дорабатывать надо, иначе по своим же шарахнет. Да, да, не смотри так! Я помню, что непроверенные изобретения нельзя испытывать в бою. Ничего. Нам и порошка хватит, у меня его целый бидон... да, только Лерке не говори, куда бидон подевался, у нее все равно их два. Не понимаю, на кой разные бидоны для коровьего и козьего молока...

Клима в принципе не понимала, зачем хранить молоко в бидоне, если есть колодезное ведро, но развивать тему не стала: думала о другом. Как же не ко времени эти сборщики налогов явились... Еще ничего не готово, а уже приходится думать, как спасти то немногое, что есть. Но платить им было нельзя. Народ должен знать железную руку своей обды, должен верить, что она и только она решает все. Обда — власть, а прочие могут лишь подчиняться. Но теперь положение Климы оказалось на редкость шатким. Хорошо, когда противник тебя недооценивает, но вот если он переоценит...

— По дороге в Редим заглянем на капище, — решительно сказала Клима, когда они уже подходили к дому. — Я так рьяно исполняла второе условие формулы власти, что навредила себе...

— А навредила ли? — Тенька видел, что обда справилась со страхом, и втайне ею гордился. — В Институте ты тоже вечно ворчала, мол, все происходит слишком быстро и не по плану, а оно вон как интересненько получилось.

Клима остановилась на крыльце, оглянулась, внимательно изучая Тенькино лицо.

— Все должно быть по плану, — отчеканила она. — И при таких вопиющих его нарушениях я до сих пор жива лишь по милости высших сил. А если эта страна превратится в подобие твоей лаборатории, я, пожалуй, удавлюсь.

Дверь хлопнула перед Тенькиным носом.

Глава 3. Стебель и зерна

Еще нам далеко до цели,

Гроза ревет, гроза растет...

Ф. Тютчев

С первого взгляда, да и со второго тоже, город Редим производил удручающее впечатление. Клима, Гера и Тенька въехали в него ближе к середине дня, но даже тогда улицы были почти пустынны. Колдун объяснял это тем, что дни стоят не базарные, да погода ненастная. И впрямь, холодный дождь моросил уже третьи сутки, превращая лесные дороги в грязевое месиво. В городе, правда, были мостовые, но совершенно неприглядные на вид: черные, будто закопченные, кое-где поросшие мхом и плесенью. Стены, как и говорил прежде Тенька, совсем обветшали, каменная кладка кое-где обрушилась. На воротах никто не стоял, да и открыты они были лишь наполовину. Видимо, шире не позволяли насквозь проржавевшие петли. Редим пропах сыростью, плесенью и чем-то еще, неприятным. Гера вспомнил, что так пахла земля на кладбище рядом с его родным селом.

Пару раз через дорогу пробегали куры и гуси, такие же затрапезные, как и все вокруг. На окраине города дома строили по деревенскому обычаю: деревянные хибары, крытые плоской каменной черепицей, замшелой и заплесневелой, как мостовые; кругом были разбросаны небольшие огороды. В глубине одного какой-то мужик прилаживал к разваливающейся от старости телеге сырое трухлявое колесо. У колодца на улице худая женщина в черном платке осторожно поднимала журавель. На старом фонаре трепалась по ветру мокрая серая тряпка паутины. Ближе к центру здания громоздились в два-три этажа, улицы сужались. Город казался сонным и неповоротливым, как старый больной дед, обыкновенно лежащий на печи и высовывающий нос на белый свет с большой неохотой и только по нужде.

— Не нравится мне здешний градоначальник, — пробормотала Клима, когда они вышли на площадь перед зданием суда и управы.

В неоднократно упомянутые Тенькой базарные дни, которые сейчас казались не более реальными, чем малиновые лесные крокозябрики, эта площадь звалась торговой. В стороне, у линии примыкающих домов, даже были свалены остовы прилавков, перевернутые бочки из-под пива, кваса и вина, какие-то наполовину сгнившие ленточки, некогда яркие и цветные.

— Ты же его еще не видела, — возразил Гера. — Может, не такой уж и плохой тут градоначальник.

— Хороший человек город до такого состояния не доведет, — обда брезгливо обозрела площадь и остановила взгляд на пустующих флагштоках.

— Может, здесь просто люди неряшливые или ленивые? — Гера всегда был готов отстаивать доброе имя незнакомого ему человека.

— Не бывает столько ленивых и неряшливых людей, — отрезала Клима. — Бывают недостаточно организованные. Хоть бы флаги вывесил... Совсем распустились здесь. Тенька, в Редиме всегда так уныло?

— Ну... в базарные дни поживей, ленточки на фонарях висят. И летом плесенью не пахнет, если погода сухая.

— Ясно. Значит, всегда.

Гера и Тенька молча переглянулись за Климиной спиной. "Правая рука" — потерянно, он совершенно не понимал, какую поддержку общему делу можно найти в этом гиблом месте, если даже в Фирондо ничего не вышло, хотя там куда поживей, и сравнивать нельзя. А колдун — заговорщицки. Тенька чуял: обда сейчас тут что-то устроит. И не испытывал никаких опасений, тем более — сострадания к неведомому градоначальнику.

В здание управы, к слову, такое же темное и обшарпанное, как все вокруг, Клима пошла одна. Соратники остались ждать ее на площади, подпирая с разных сторон грязный фонарный столб. Гера отметил, что когда рядом не стояла излучающая обаяние Клима, город казался и вовсе вымершим.

— Странное тут здание управы, ты заметил? — завел Тенька светскую беседу. Молча ждать скучно, вдобавок вид у друга подавленный. Эх, вот же не умеет человек жить без лишних забот. То ли благородство мешает, то ли академическое образование.

— Нет, — Гера присмотрелся внимательней. — Вроде все привычно. Даже более привычно, чем дома в Фирондо.

Тенька почесал в затылке, а потом просветленно хлопнул в ладоши.

— Точно! Оно же — вылитый ваш Институт по стилю планировки! Интересненько получается...

— Да ну, не может быть...

— А ты присмотрись!

— Это невозможно, — упрямо возразил Гера. — Наш Институт проектировали люди совместно с сильфийскими зодчими, там идет смешение стилей архитектуры, а здесь просто древняя постройка, которую много раз ремонтировали и переделывали.

— Но похоже ведь, — прищурился Тенька. — Тоже смешение стилей. Герка, а что если ваш Институт "смешивали" специально, а тут все произошло естественным путем?

— Что ты хочешь этим сказать?

— А ты не понимаешь? Допустим, первоначально здание построили сильфы. А потом люди на протяжении нескольких столетий переделывали его под себя.

— Но откуда взяться сильфам в центральной части Принамкского края, да еще в столь давние времена?

Тенька пожал плечами, заявив, что современная наука покуда не нашла ответа на сей вопрос. Но все сходится. По-сильфийски большие прямоугольные окна, по-людски остроконечные башенки. Только цвет не белый, как в Институте, а черный. То есть грязный.

Тема светской беседы себя исчерпала, некоторое время друзья стояли молча, а потом Гера спросил:

— Как думаешь, Клима сумеет договориться с градоначальником?

— Скорее да, чем нет.

— Почему? Ведь в Фирондо, как ни крути, мы потерпели неудачу.

— Потому и думаю. Клима не дура поучиться на чужих ошибках, а уж на собственных и подавно. Я не я буду, если у нее после провала в Фирондо еще хоть раз так же сокрушительно не получится уболтать какую-нибудь важную шишку!

...Попасть в обиталище градоначальника города Редима было гораздо проще, чем пробиться к правителю в Фирондо. Достаточно только подняться по обшарпанной каменной лестнице на второй этаж, спросить дорогу у затрапезного вида поломойки и толкнуть массивную деревянную дверь с коваными полосами поперек.

Клима вошла в просторный квадратный зал. Высокий потолок был частично разобран: когда-то на него надстраивали башню. Теперь свод терялся в прогнивших балках и паутине. На каменном полу виднелись разводы от мокрой тряпки. Клима относилась к чистоте вокруг себя равнодушно, но царящая тут грязь ее покоробила.

Единственной точкой жизни и тепла в неприветливом холодном зале был камин. Он горел ровно и жарко, кругом на полу валялись пыльные медвежьи шкуры, а на скамеечке у самой решетки сидел темноволосый мужчина с кочергой в одной руке и бокалом вина в другой. У стены неподалеку выстроилась целая череда бутылок темного стекла. Пили здесь основательно и не один день.

Знакомо.

Мерзко.

Клима приблизилась, подступая сбоку. Градоначальник еще не стар — около тридцати пяти лет — имеет солидную щетину. Явно когда-то брился, но теперь не утруждает себя. Светло-карие глаза запали, кончик носа покраснел.

— По какому поводу пьешь?

Градоначальник вздрогнул и повернулся всем корпусом. Он только сейчас заметил вошедшую.

— Ты кто? — голос был хриплым, простуженным. Или — пропитым.

— Обда Принамкского края.

— Смешно. А я — Верховный сильф. Хочешь вина, девочка?

Клима села на шкуру. Она больше не хотела действовать с наскока. Тенька был прав: на чужих ошибках обда училась хорошо, уроки же от собственных и вовсе схватывала на лету.

— Увы, бокал всего один, — градоначальник протянул ей наполовину опустошенный свой, а сам взялся за бутылку, выпуская из рук кочергу. — С тебя тост, девочка!

— Обда Климэн. А тебя как зовут?

Он расхохотался.

— Дурацкий день, дурацкая встреча, дурацкий разговор... Ладно, пусть будет обда. Ты не знаешь моего имени? Мне казалось, его выучила каждая собака.

— Я — не "каждая собака".

— Фенрес Тамшакан. Главный в этой дыре, — он сделал широкий жест рукой, держащей бутылку, вино плеснуло через край. — Так каков твой тост?

— Выпей за меня. За обду и отечество, — внезапно Клима поняла, что никто прежде не пил в ее честь.

— Неплохо. В стиле горцев, знаешь ли, пить за то, чего нет... А почему ты так упорно называешь себя обдой? Набиваешь цену, а? — Фенрес жадно присосался к горлышку, выгибая синеватую шею.

Клима понаблюдала за этим и решила, что ей не нравится, когда за отечество пьет всякий сброд. Она достала маленький кинжал и поднесла к руке. Свою порцию вина даже не пригубила.

— Потому что я и есть обда.

Увидев светящиеся порезы, Фенрес Тамшакан подавился. Судорожно кашляя, отбросил бутылку в сторону (та упала на шкуры, но не пролилась: опустела больше, чем наполовину), пятерней откинул со лба темную сальную челку и пробормотал:

— Так, надо завязывать с выпивкой... Как, говоришь, тебя зовут?

— Климэн Ченара. Обда Принамкского края. А с выпивкой и впрямь завязывай, у меня к тебе дело, а я не терплю пьянчуг.

— Да разве это пьянство? Так, нервы успокоить... Постой, правда что ли обда?! Да это ж как? Я же...

Фенрес задрал рукав, открывая небольшой шрам чуть выше локтя: три вертикальные полосы перечеркивает горизонтальная. Клима впервые видела живое подтверждение Тенькиных рассказов о горцах, которые до сих пор проверяют своих детей на талант. По наитию она накрыла шрам ладонью. Жалкий, омерзительный — но это человек, отмеченный ее знаком. Ее человек, принадлежащий Принамкскому краю и высшим силам до последней капли крови. Значит, человека надо использовать.

Старая отметина растаяла, полыхнув зеленым.

— Вот так. А ты только что принес мне клятву служить.

— Погоди, — Фенрес поднялся и, чуть пошатываясь, вышел из зала.

Его не было довольно долго, но Клима по своему обыкновению не томилась ожиданием, а размышляла. Выводы ей пока не слишком нравились.

Градоначальник вернулся умытый, протрезвевший и даже более-менее причесанный. При виде Климы выражение его лица сделалось задумчивым. Должно быть, Фенрес Тамшакан до последнего надеялся, что обда ему примерещилась с похмелья, а на самом деле он разговаривал с обычной продажной девкой или вовсе с пустотой. Но шрам снова не появился, а Клима не исчезла. Напротив, пересела на скамеечку и демонстративно выплеснула вино из бокала в огонь. Пламя взвилось, загудело. Крепкий, видно, напиток был. Фенрес гибель вина воспринял стоически, поморщился только, но возмущаться не стал. Плюхнулся на шкуру и окинул гостью внимательным взглядом. На сей раз без лишнего ошеломления, трезво, расчетливо. И его глаза бегали. Честные люди так не смотрят. Достаточно умные и удачливые пройдохи — тоже.

— Так значит, это правда? Обда и впрямь вернулась, а не посходили с ума рыночные торговки вместе с половиной мелких купцов?

— Как видишь.

— И что же ты забыла в этой дыре? Или за годы войны обды настолько обмельчали, что и Редим за столицу сойдет?

— Ты, я гляжу, далеко не в восторге от этого места, — холодно отметила Клима.

— А чему мне восторгаться? — неожиданно озлобился градоначальник. — Да ты знаешь, кто я? Да ты знаешь, кем я был в Западногорске?! Какие поклоны мне бил весь этот сброд, какие пышные балы гуляли на мое золото! Вино лилось рекой — не эта кислятина, а настоящее, горское! Все, все пошло прахом...

— И что же произошло? — девушка заинтересовалась. Этот скользкий тип — выходец из высшего общества, что полезно. Если в политических фигурах Ордена Клима худо-бедно разбиралась, имена были на слуху, да и многие отпрыски благородных учились с ней бок о бок, то из ведских аристократов она знала лишь Артасия Сефинтопалу да Эдамора Карея. О последнем Тенька вообще всем уши прожужжал.

— Что? — с ненавистью повторил Фенрес. Но потом сменил тон и чуть смежил веки. — Трагическая история, меня оговорили, и я вынужден был согласиться на сей чудовищно оскорбительный для моего положения пост.

"История грязная, — подумала Клима, глядя на нехорошо бегающие глаза, в которых не было ни намека на трагичность. — Подрезали ему крылья и выслали. Или сам побыстрее сбежал, чтобы не прибили. Он не такой уж дурак, вдобавок изворотлив, как гадюка. Это усложняет дело. Проще было бы договориться с простодушным глупцом или сообразительным, но добрым и честным человеком вроде Геры. Но как же весело будет заставить его делать то, что хочу я!"

— Давно ли ты здесь?

— Третий год, — сквозь зубы процедил градоначальник. — Третий год в этой проклятой грязной дыре, а все из-за какой-то глупой крикливой девки... — тут он осекся, но Клима все прекрасно услышала и сделала выводы.

"Грязная дыра... Нет, не буду я давать ему много власти. Что стоит убраться на своей земле, убивать время не за бутылкой, а за делом, полезным народу? Может, поэтому я обда, а не он?"

Фенрес Тамшакан присматривался к собеседнице. Он видел перед собой неухоженную, но самоуверенную и хваткую девицу не старше двадцати лет. Мистическое ошеломление схлынуло и, рассудив трезво, Фенрес решил, что перед ним все-таки не обда. Потому что так просто не бывает. А шрам от колдовства растаял. Может, она маститая колдунья. И, кстати, чего это он сидит и все ей выбалтывает?!

— Ты не ответила на мой вопрос. Что делаешь в Редиме, других городов нет? И вообще, откуда ты взялась такая, обда?

— Пришла издалека, — насмешливо ответила та, давая понять, что ничего конкретного не скажет.

Пару минут спустя Клима приметила в интонациях собеседника насмешливую осторожную фальшь.

"Он где-то крутит со мной. Что это могло бы значить?"

— А хочешь, Фенрес, вернуться в Западногорск? Да так, чтобы тебе там снова поклоны все отбивали.

— Кто ж не хочет восстановить былое могущество, — он саркастично покривил губы.

"И правда, кто ж не хочет... Нет, дело не в его прошлом, тут он не солгал. Надо пощупать еще..."

— А веришь, что я могу подарить тебе его? Ты мне симпатичен.

— Обда любит и балует своих подданных, это всем известно. Как тут не поверить.

"Вот! Здесь! Не верит, что я дам ему большой куш? Или дело в ином?"

— Так пойдешь за обдой, Фенрес Тамшакан? Пойдешь за мной? Будешь служить верой и правдой?

— Почему бы и не пойти, не послужить? А каковы твои условия, обда?

"Ах, ты тварь ползучая, — Клима едва не сказала это вслух. Последнее, что могло ей прийти в голову — неверие градоначальника в ее предназначение. В точности, как в Фирондо. — И что я делаю не так? Почему верил Институт, почему в Ордене никто не усомнился, сильфида слушала с разинутым ртом, Тенькины односельчане уважают, а тут... Нет, об этом надо подумать позже. Сию минуту важно другое. Почему он не сказал и не рассмеялся мне в лицо, как Артасий Сефинтопала или Эдамор Карей? За кого меня принял?"

— Я возьму власть в Принамкском крае. А ты будешь подле меня и получишь все, что пожелаешь.

— Слишком расплывчато, сударыня Климэн.

— Обда.

— Хорошо: обда Климэн, — Фенрес не видел смысла в этом маскараде, но вслух не возражал, осторожничал. — Чего ты хочешь от меня сейчас? Чтобы я бросил этот город и ушел от теплого камина мотаться с тобой по лесам в компании лихих людей, теша себя отдаленными надеждами?

"Так он принял меня за разбойницу! Нет, пусть уж лучше я буду для него мятежницей".

— Почему же по лесам? — улыбка вышла легкой и немного зловещей. — У меня в повиновении уже восемь деревень, но тебя я туда не зову. Сиди у камина. Я создам свое государство, как встарь. Понимаешь теперь? Уступи мне этот город, Фенрес. Он все равно тебе не нужен. Я укреплю стены, и они защитят меня и моих подданных от солдат, которые вскоре явятся сюда, чтобы подавить мятеж.

— Восемь деревень, а уже успела объявить войну властям? Точно, обда! — в этих словах Клима явственно услышала иронию, но виду не подала. Пусть. Ей нужен Редим. А уязвленное самолюбие пока надо придавить каблуком. Она еще шкуру с градоначальника спустит и порежет на куски по числу недоверчивых мыслей.

— Ко мне некстати явились за рекрутами и налогами. Я и медной монетки Фирондо не заплачу. А ты, если дело сладится — получишь золото. Для начала.

— А не обманешь? — Фенрес заинтересовался. Обда или нет, но золото у всех одинаковое. А девчонке и впрямь позарез нужен город. И если она готова за него хорошенько заплатить...

Клима посмотрела ему прямо в глаза. Благо, этот уроженец гор, в отличие от Эдамора Карея, косым не был.

— Я пустых обещаний не даю. Запомни это.

Градоначальник сглотнул и нашарил позади лежащую на шкуре бутылку вина. Авантюриста была непроста.

...Когда Клима вышла из здания управы, Гера с Тенькой уже не стояли у столба, а сидели спина к спине и отчаянно скучали. При виде обды "правая рука" подскочил первым:

— Ну что? У тебя получилось?

— Ступай наверх, прими командование гарнизоном, — без предисловий велела Клима.

— Тут и гарнизон есть? — изумился Тенька, неспешно поднимаясь.

— Тридцать два солдата и выпивоха колдун. Работают в полную силу только по базарным дням — за порядком следят, а прочее время бездельничают в казарме. На воротах стоят через день, если дождика нет. Растормошишь и организуешь, чтобы собрали народ на площади. С градоначальником не болтай.

— Он тебе присягу не принес? — уточнил Гера.

— Принес, — Клима хмыкнула.

— Тогда в чем дело?

— Гера, я отдала тебе приказ!

— Обда гневается, — перевел Тенька, — на вопросы ответит нехотя и потом.

Гера вздохнул и пошел, куда было велено. Клима недовольно посмотрела на колдуна. Тот лишь плечами пожал, мол, сама "правую руку" распустила, так нечего теперь хмуриться, что он приказы беспрекословно не выполняет и лишние вопросы задает. Взаимоотношения Геры и Климы были сложными, зыбкими и непонятными толком даже им самим, поэтому Тенька предпочитал не влезать. Получалось, правда, редко: иногда лишь благодаря колдуну удавалось избегать ссор. При этом все трое смутно чувствовали, что когда-нибудь этой неопределенности настанет конец, и ничего хорошего не ждали.

Клима устало привалилась к грязному прохладному столбу фонаря разгоряченной щекой и досадливо буркнула:

— Градоначальник тот еще пройдоха. Не верит, что я обда, на клятвы плевал. Он предаст меня при первом же удобном случае.

— Но ты что-то задумала, — Тенька читал это в ее глазах.

— Верно, — Клима отпустила столб и выпрямилась. — Я рассчитываю ни во что его не посвящать, а со временем избавиться. Мне ни к чему люди, скверно выполняющие свою работу.

— Гере об этом и правда лучше не знать. Даже если мы сумеем его убедить, он будет вести себя так, что градоначальник обо всем догадается.

— Гера не дурак, и болтать не станет. Он даже сумеет с милой улыбкой заверять Фенреса в вечной дружбе, но потом закатит мне истерику, какой он, Гера, подлец. Так что пусть до поры будет в неведении.

— Бережешь ты его.

— Мне удобно, когда он считает себя моим другом.

* * *

К вечеру дождь поутих, а грязно-серую, словно заплесневелую, как мостовые, пелену туч прорезал янтарно-оранжевый закатный лучик, чтобы мелькнуть на пару мгновений, оставить воспоминание от своего блика в лужах, окрасить сонный город светом и пропасть за линией горизонта, скрытой домами. И снова все кругом стало уныло и пасмурно. Лениво капало с крыш, в щелях посвистывал холодный осенний ветер. В этих краях к середине осени уже все покрывалось инеем, а знаменитая на весь Принамкский край красная сирень и вовсе не росла, только синяя и белая.

Клима стояла в темном холле здания управы перед дверями, выходящими на площадь, и внимательно следила через щелочку за Герой, который гордо, пружинисто выхаживал перед неровным строем городских стражников и раздавал указания. Получалось у Геры хорошо. Каким-то образом уже с первых слов он мог внушить к себе уважение и доверие, сделаться своим для людей, видящих его впервые. Клима так не умела. Одно дело — поставить себя выше остальных, стать главной, а другое — добиться искренней любви в кратчайшие сроки. Может, оттого Геру так слушают, что он всегда свято верит во все, что говорит, безукоризненно честен и правдив, прямолинеен, преисполнен веры и в то же время не задирает нос?

— Ты завидуешь, — Тенька маячил за Климиным плечом и тоже норовил глянуть в щель.

— Я размышляю, — обда машинально прикрыла глаза, но потом спохватилась: колдун их не видит. Стало досадно. Тенька изучил ее вдоль и поперек, порой скажет так, что задумаешься. А и правда, не зависть ли? Климе хотелось думать, что нет. Было бы чему завидовать, подумаешь! — Тебе надо будет съездить в деревню за моим золотом.

Тенька поднял брови.

— Пришла пора тратиться на армию?

— Нет. Это мзда за управление Редимом. Ты же не думаешь, что пройдоха Фенрес уступил мне город за честное слово?

— Я бы не удивился, — фыркнул колдун. — А много ты ему отдаешь?

— Половину того, что у меня есть. И это мы еще изрядно поторговались. Надо искать связи с купцами и богатыми людьми, я и так самая нищая обда в истории, — Клима недовольно скривила губы. Она и не думала, что все будет настолько трудно. В Институте дела обстояли попроще. — Тенька, почему орденские руководители поверили, что я обда, даже не видев меня и не слышав моих речей, а ведские, сколько стараний я ни прикладывала — ни в какую? Правитель с Эдамором Кареем на смех подняли, — она говорила это почти с ненавистью, — градоначальник принял за разбойницу. Даже твои односельчане поначалу как-то странно присматривались.

Колдун ненадолго задумался.

— Может, дело именно в том, что орденские тебя не видели? Не хочу пополнить собой список будущих жертв твоей неотвратимой мести, но ты сейчас не похожа на легендарную личность.

— Они искали в Институте ребенка, а не легендарную личность! — Клима обернулась. Ее брови были сдвинуты. — И даже после того, как все раскрылось, не стали бояться меня меньше. А они боятся, Тенька, до сих пор.

Тенька внимательно оглядел подругу, даже обошел ее кругом. Парадоксально, но сейчас Клима внушала куда больший трепет, чем год назад. Обда сильно изменилась за время, прошедшее с их побега. Форма летчицы ей не шла, да и вообще какая бы то ни было форма. Платье же, пусть и старенькое, сидело как влитое, подчеркивая талию, грудь и властную осанку. Темный платок оттенял мокрые золотистые волосы, а огонь в глазах за два года лишь разгорелся ярче. Хотя, если перечитать легенды и посмотреть в архиве старинные портреты... Тенька помнил эти портреты, каждый житель ведской части Принамкского края видел их копии хоть раз, а юному колдуну посчастливилось глазеть в библиотеке Фирондо на подлинники.

Роскошная желтоглазая женщина на фоне покоренных ею гор. Белое платье, алый плащ с золотистым подбоем, в ногах — колосья, полные зерна. А глаза строго и остро глядят, кажется, сквозь века на потомков, и от такого взгляда аж сердце замирает.

Статный, сильный мужчина в сверкающей кольчуге, ладонь на рукояти меча, волосы перехвачены той самой диадемой, которая пылится сейчас у Климы в коробке. На картине хрупкий и легкий головной убор кажется тяжелым литым венцом — высшие силы разберут, как там было на самом деле, но выглядит внушительно.

Старинный рисунок, выжженный на деревянной дощечке: портрет совсем молодой девушки, не все черты прорисованы, что-то смазалось от времени, но как же выразителен каждый штрих! Видно, ясно: как неизвестный художник дерево, так и эта девушка своим лишь существованием выжигала новые страницы истории Принамкского края.

Более новая картина, явно чья-то фантазия уже времен войны: прекрасная и совершенная, обда идет по лугу. В тех местах, где она прошла, распускаются цветы, диадема из простой прихотью живописца сделалась филигранной, кулон больше раза в три и развернут письменами к зрителю, кругом мир, благодать и вечное лето.

И, непонятно как затесавшаяся в ведский архив, старая карикатура на обду, нарисованная в Ордене: растрепанная и слабоумная с виду девица, которая строит дом из песка, размываемый снизу водою. Мол, шатается твоя власть, обда...

— Я понял, — сказал Тенька. — Это все из-за разницы в воспитании. Веды идеализировали образ обды, они, то есть, мы, ждали ее слишком долго. Фирондо сейчас и великий Ритьяр Танава не устроил бы, они уверены, что обда — это такая бесконечно могучая легендарная личность, которая никогда не придет, потому что все уже утратили надежду. И когда являешься ты, они сначала недоумевают, а потом убеждаются: ты реальный человек, а все знамения можно списать на простое колдовство. Другое дело, если бы ты возникла посреди кабинета Сефинтопалы в клубах сизого дыма, и потусторонний гнусавый голос вещал с потолка что-нибудь философское. Вот это по-нашему, это интересненько бы получилось. А Орден наоборот. Они все годы войны сидели и тихо боялись, что обда вернется и устроит им яму с крокозябрами. Сначала орденские долго убеждали себя, мол, в обде нет ничего от высших сил, но со временем начали ждать того, кем ты, собственно, и являешься: обычного человека, у которого достаточно ума и везения захомутать себе всю имеющуюся власть. Словом, у страха глаза велики. Ха, интересненько узнать: сильфы боятся тебя, как Орден, или идеализируют, как веды? Может, и то, и другое?

— Не хочу гадать, — невесело отмахнулась Клима. — Меня больше занимают люди Редима. Я не могу сейчас их ни купить, ни запугать. Мне нужна вера этого города...

— У них нет надежды, — заметил Тенька. — Думаешь, почему от твоего "бунта" все так засуетились? В Ордене еще худо-бедно справляются с идеологией, здесь — нет. Тут народ вымотался и хочет пожить в покое. Они пойдут за любым, у кого хватит духу развернуть легендарные золотые знамена, указать цель и убедить, что ее можно достигнуть. Думаю, на орденской земле тебе пришлось бы повозиться с народом, а здесь достаточно позвать. Ну и одевайся более внушительно, когда на переговоры идешь. И кулон на виду носи, а то высшие силы его знают, есть он у тебя под платьем или нет.

— Знамена, говоришь? — прищурилась Клима, доставая нагретый телом кулон наружу. — А найди-ка мне золотистой материи. Много. И быстро, в эти пять минут. А еще фонари зажги и повтори тот свой фокус с частицами света...

* * *

Когда горожане собрались на площади, то едва узнали ее. Ярко горели фонари, по мостовой прыгали сотни солнечных зайчиков, а на флагштоках реяли золотисто-желтые лоскуты материи, в которых сейчас трудно было опознать куски полога кровати градоначальника, "одолженные" Тенькой быстро и без ведома хозяина.

Явилась большая часть Редима: об обде были наслышаны все, любопытство заставило горожан покинуть сухие теплые дома. Всякому хотелось увидеть воочию легендарное чудо. Пока что на обду пришли поглазеть, как ходят на дрессированного тигренка или труппу комедиантов. О последствиях же не задумывался никто.

Клима вышла на крыльцо здания управы. Умытая, причесанная, поверх платка через плечо небрежно, но изящно перекинут еще один лоскут желтого полога (неровный, с бахромистыми краями, материю рвали и резали впопыхах). Сейчас как никогда требовалась эффектность, и Тенька снабдил явление обды громким хлопком и снопом оранжевых искр. Клима была уверена в себе и своих силах. Она научилась не выматываться, выступая перед публикой, стала еще лучше чувствовать людей. Конечно, тут не воспитанники Института, знакомые с детства и почти родные, но страх обходил обду стороной, лишь азарт не оставлял ни на минуту.

— Мой народ!!! — звонкий, громкий, уверенный голос. — Я обда Климэн, и я вернулась к вам в трудный час разрухи и запустения! Я родилась бы раньше, но высшие силы Земли и Воды ниспослали нашей родине надежду именно теперь!..

В эту ночь в Редиме мало кто спал. Клима говорила такие слова, что даже ее ближайшие соратники диву давались. Впоследствии никто из очевидцев и участников событий не мог вспомнить, как это получилось, но когда речь подошла к концу, горожане ринулись убирать улицы. Таскали воду из колодцев, смывали с мостовых грязь и плесень, на столбах и деревьях вязали разноцветные ленточки. Повсюду зазвучали песни, горели огни трактиров, там пили за новую обду Принамкского края. Простая ночь в одночасье сделалась праздничной, в тусклый город словно вдохнули жизнь.

"Будет война!" — говорила Клима, и люди повторяли за ней. Без страха, с решительностью: будет война! Но теперь появилась надежда, теперь есть, за что воевать, после речей обды все вдруг стало просто и понятно: Принамкский край вскоре сделается един, а для этого надо не дать себя разобщить. Мы ведь одна страна, дети единой земли, и вот человек, который говорит это прямо, который машет рукой, как встарь, и зовет, зовет... Надо только взять и пойти следом. И будет война. А разве война уже не идет? Разве не уносит она каждый день множество жизней? Разве не загибается медленно, но верно, огромный народ, кровавой чертой разделенный на два лагеря? Так давайте той же кровью и смоем эту черту! Вот она, обда, она смоет все. Нужно только дать ей кровь, помочь, поддержать. Ради себя и будущего своих детей, ради мирной жизни повоевать еще совсем немножко, но под верными знаменами...

Да будет война!

— Ты чувствуешь это мистическое вдохновение, когда она говорит? — восхищенно спросил Гера у Теньки, когда столкнулся с ним на площади посреди всеобщего гуляния. Гера полночи носился по улицам и ухитрялся руководить всеми, кого видел, помогать словом и делом, и уже настолько сроднился с местными жителями, что ему готовы были бесплатно наливать в каждом трактире, любой горожанин счел бы за честь принять его в гостях, а юные сударыни провожали статного красивого юношу восхищенными взглядами.

— Я чувствую, что Клима тут всем задаст, — буднично предрек Тенька.

— Всем? Горожанам Редима?

— Принамкскому краю.

— А, ты об этом, — улыбнулся Гера. Глаза у него были счастливые и смотрели исключительно в светлое будущее, минуя более прозаичное настоящее. — Клима — великий человек! Мы отобьем атаки Фирондо, соберем большую армию и объединим Принамкский край!

— Я в курсе, — фыркнул Тенька.

— Ты что, сомневаешься?

— Не-а. Но колдун местный — неуч и дилетант. Я с ним пообщался... Он даже естественные свойства ста сорока пяти основных веществ через пень-колоду знает. То-то здесь в окнах ледяные ставни такие мутные.

— А колдун при чем? — взгляд Геры сделался недоумевающим, и потому — более осмысленным.

— При том, что нам как-то надо будет вскоре держать оборону. У Фирондо — целый Эдамор Карей. Да и помимо него мастеров хватает. А у нас колдуна нормального нет. Разве что из городских еще кто этим занимается, но вряд ли тоже есть большие успехи, иначе бы ставни были качественнее. Да и у нас в деревнях из колдунов только я и Миреня косая, но она вдобавок и дурища, каких поискать, даже ставни у нее текут.

— Как — нормального колдуна нет? А ты?

— Кто я против Эдамора Карея? Так, пушинка на ветру. Он меня на одну ладонь положит, другой прихлопнет... Вот не думал я, что придется с ним воевать! Интересненькая это штука — жизнь.

— Ты что, боишься его? — возмутился Гера. — У нас не только колдуны, у нас и армия будет не хуже, чем в Фирондо! Клима, вон, по всему городу мотается, чтобы ее в лицо знали. И меня теперь знают. Я подмечаю, договариваюсь. Все за нас! Люди, высшие силы, сама судьба! А ты панику развел.

— Я трезво оцениваю свои шансы, — пробурчал Тенька.

* * *

Светало, гасли фонари. Редкие блики света отражались от чистых мостовых. Небо наконец-то прояснилось, и вымытый послепраздничный Редим был подсвечен холодно-розовым, а на концах распустившихся за ночь прутиков инея проблескивала солнечная позолота.

Город спал. Сладко, безмятежно, так спят дети или усталые взрослые, только что скинувшие с плеч немалые тревоги. Не спали лишь в здании управы. В каминном зале тщательно вымыли пол, убрали шкуры и пустые бутылки, внесли массивный длинный стол, кресло и несколько скамеек. В настенных канделябрах догорали свечи. Новых не вставляли: окна выходили на восток, и в зале с каждой минутой становилось все светлее.

Два часа назад Клима отправила Теньку в деревни с поручением: привезти ее золото, известить всех, что Редим принял обду, и пригласить старост в ставку, но прежде чтоб отправили на тракт разведчиков, дабы ведские солдаты не застали никого врасплох. А сейчас обда, заняв кресло во главе стола, оглядывала свою "ставку". Народу было немного. Градоначальник еще с середины ночи отправился спать, заявив, что без денег и пальцем не пошевелит. Был велик соблазн не давать ему ничего вообще, и так уже пользу принес, но Клима понимала, что в этом случае Фенрес затребует город обратно. А свары, заговоры, интриги и закономерная смерть жадного градоначальника на пороге битвы — дело хлопотное. Непременно пойдут слухи, пересуды, а это ни к чему. Поэтому смерч с ним, пусть подавится. Клима еще свое возьмет. В итоге места за столом занимали: Гера (по правую руку), начальник местной стражи (по левую), его помощник (явно с жесточайшего похмелья), самый богатый городской купец (благодаря нему до сих пор не зачахла традиция устраивать ярмарки), и старая-престарая бабка в черной лохматой кацавейке. Местные жители эту особу уважали, величали сударыней колдуньей, хотя бабка на людской памяти ни разу не колдовала. Бабка пришла к зданию управы без приглашения, в сопровождении внучки: странноватой девочки лет десяти с круглым сонным личиком, и Клима жалела, что не может посоветоваться насчет этой парочки с Тенькой. Впрочем, интуиция говорила, что вреда от бабки не будет.

— Я приветствую всех присутствующих, — начала Клима. Она говорила проникновенно, с достоинством, и острый взгляд сияющих черных глаз, казалось, пронзал каждого из сидящих за столом. — Город на славу погулял в эту ночь, а теперь пришло время неотложных дел на благо Принамкского края. Вернее, той его части, над которой ныне властвую я. Все вы стали моими соратниками, кто-то раньше, — кивок на Геру, — кто-то совсем недавно. И теперь я рассчитываю на вас, вашу преданность родине и высшим силам, то есть — мне. Потому что моя воля — это воля высших сил.

— Слава новой обде, — вполголоса, но четко сказал Гера и поднял над столом скрещенные в знаке обды пальцы. Начальник стражи, его помощник, а затем и купец, помедлив, повторили жест. Бабка осталась сидеть неподвижно, девочка молча таращила светлые, ничего не выражающие глаза.

Теперь, когда вступительное слово было сказано, Клима перешла к главной теме заседания. Это не было новостью, город за ночь успел привыкнуть к слухам о грядущей войне, воодушевиться жаждой победы. Требовалось поставить конкретные цели и раздать указания.

— Над моими землями нет власти Фирондо и ничьей власти, кроме моей, — это прозвучало буднично, как само собой разумеющееся. — Но в Фирондо пока не поняли, что дешевле выйдет это признать и встать под мои знамена, которых все ждали столько лет. Войска Сефинтопалы со дня на день будут здесь. И мы отобьем их, — Клима торжествующе улыбнулась. — Слово обды: отобьем!

— Да будет так, — проскрипела бабка. — А от горожан-то тебе чего надо?

Климе вдруг подумалось, что истинный градоначальник здесь не тот, кто спит сейчас на кровати без желтого полога.

— Не так спрашиваешь, — теперь она говорила только с бабкой. — Что может быть нужно людям от своего правителя, стае от вожака, зернам от стебля колоса? Единство, руководство, слово. Мое слово — и город стал живым. Мое слово — и оживет весь Принамкский край. Скажешь, не надо это людям?

— Продолжай, — отозвалась бабка задумчиво. Клима поняла, что старуха все еще сомневается. Ну, "сударыня колдунья"!

— Рвут колос — ломают стебель. Стебель сохнет, и зерна падают в грязь. Стебель зелен — и отдает зернам те соки, что берет от земли. Не это ли главный закон мироздания? Но без зерен не ценен стебель. Чем крупнее зерна вырастают, тем стебель делается прочнее. Вы — мои зерна. Я соберу вас вместе, и мы переживем бурю. Так спросишь ли ты еще раз, что мне надо от горожан?

Клима умолкла, глядя бабке в глаза. За столом было тихо-тихо, все напряженно ждали, чем закончится разговор. Каждый, даже похмельный помощник начальника стражи, понимал: речь идет явно не о сельском хозяйстве. А Клима подумала, что по-настоящему ей вручат Редим только теперь.

— Да будет так, — повторила бабка. Но совершенно иначе. — Властвуй над нами, обда.

"Высшие силы! — пронеслось у Климы в голове. — Так вот оно какое: второе условие формулы... Я снова удержала! И удержу еще не раз".

— К делу! — отрывисто велела она. Если уж открыто разрешили властвовать, то самое время быть собой. — Когда город проснется, часть людей надо отрядить на укрепление стен. Есть в городе каменщики? Их следует поставить там во главе. О ходе работ докладывать Гернесу Таизону, — жест в сторону Геры. — Начальник стражи займется сбором ополчения. Главнокомандующим будет Гернес Таизон, начальника стражи ставлю его первым помощником.

Возражений не было. Геру все успели полюбить и зауважать.

— Как в городе с продовольствием? — продолжила Клима. — Есть ли оружейные лавки? Сколько народу можно накормить и вооружить?

— Я договорюсь об этом, сударыня обда, — подал голос купец. — Мои капиталы отныне будут работать на твои нужды. Мне отчего-то кажется, что я в итоге не прогадаю.

Клима мысленно возликовала.

Заседание ставки длилось до позднего утра. Обсудили все: и укрепление, и ополчение, и проблему недостачи хороших колдунов, денежные дела и дела духовные. Поговорили и о стратегии. Редим находился в стороне от тракта, и для того, чтобы войска Фирондо пришли под стены, миновав деревни, их требовалось заманить. Решено было уговорить селян оставить дома и временно перебраться в город, где обда может дать защиту. Тогда войскам не останется ничего, кроме как миновать опустевшие деревни и прийти к Редиму.

В середине дня вернулся Тенька с золотом. А немного погодя приехали старосты. К тому времени уже вовсю шли работы по укреплению стен, на площади маршировали ополченцы, а получивший плату градоначальник если и появлялся на людях, то говорил про обду только хорошее. Поэтому Климе не составило труда уговорить деревенских спрятаться в городе, где к их приему уже начинали готовиться.

Спустя еще четыре дня город было не узнать. Куда пропал сонный заплесневелый Редим! Теперь тут было шумно, по чистым улицам сновали люди, на почти укрепленных стенах несли посты зоркие часовые, дымили трубы походных кухонь, развевались цветные флажки на фонарях и остриях флюгеров. И звуки, звуки. Топот копыт, ржание, стук каблуков о брусчатку, разговоры, звон монет: повсюду торговали и покупали. Лязг оружия, удары лопаты о камень. Там и тут крики, славящие обду, призывы к войне и труду на благо родины, оклики, пение. А та, у которой достало сил заварить всю эту кашу, столкнуть с горы литое колесо, сидела в здании управы и принимала донесения изо всех частей города и даже от границ своих владений. Пока все шло как надо. Редим готовился, войска Фирондо на горизонте не маячили. Но Клима не сомневалась, что битвы избежать не получится.

Прошел еще день, потом второй, третий. С того времени, как Клима бросила вызов сборщикам налогов, минуло уже больше двух недель, а разведчики все молчали.

— Почему они так долго не идут? — беспокоился Гера, нервно расхаживая вдоль стола. Такое юноша позволял себе, когда в зале были только он и Клима. Или еще Тенька, но колдуну сейчас было не до совещаний: он обосновался в одной из башен и смешивал компоненты для усовершенствования своего взрывчатого порошка, от чего здание управы иногда с грохотом потряхивало, а из окон башни валил дым.

— А тебе неймется? — Клима почти не спала в эту ночь. На стене поймали вора, таскавшего цемент, и она, как обда, вершила суд. После прочувственной речи велела облить цементом загребущие руки воришки, да и отпустить на первый раз. У провинившегося горожанина были такие умоляющие глаза... Климе понравилось это ощущение — решать чью-то судьбу. Обда жалела, что воровство карается иначе, и она не может вынести смертный приговор. В этих мыслях Клима не призналась даже Теньке.

— Это странно, — Гера хмурился. — У нас уже почти все готово, а воевать не с кем.

— Они придут.

— Откуда ты знаешь? Может, нас просто припугнули, а мы панику развели.

— Панику разводишь только ты. Я делаю то, что нужно.

— Но ты только подумай, — Гера замер напротив нее и перешел на шепот: — Если войска Фирондо не придут и через неделю, месяц, год? На что мы тогда воодушевили людей?

Наверху бабахнуло, с потолка упал кусочек штукатурки. Клима облокотилась на стол, ладонями оглаживая юбку теплого темно-алого платья из дорогой плотной ткани с золотым шитьем. Не деревнями уже правит — городом. И облачение должно быть соответствующее. Особенно, если есть знакомая бабка, у которой, помимо лохматой кацавейки, в доме на чердаке целый сундук добротных нарядов: выбирай, ушивай да носи. А квелая внучка замечательно умеет штопать, да и вообще вполне сметлива, если чего-нибудь ей поручить.

— Вот закончит Тенька эксперименты, и жди гостей. Гера, тебе заняться нечем? Я найду.

— Почему градоначальник не участвует во всех заседаниях ставки? — у "правой руки" накопилось слишком много вопросов. — И правильно ли я понял: ты дала ему денег?..

Но ответить или, что вернее, уйти от ответа Клима не успела. В зал почти вприпрыжку влетел сияющий Тенька.

— Восемь ведер с бидона получилось! — сообщил он. — Сейчас добуду помощников и доставим на стену. Взорвать там много ума не надо, я местному колдуну покажу, он в случае осады справится. Да, к Лерке кто-нибудь заходил? Как она?

— Все в порядке, — улыбнулся Гера. Он всегда улыбался, когда говорил о Лернэ. — Им с Ристинкой у бабки нравится.

— Что, даже Ристинке? — изумился Тенька.

— По крайней мере, там ее никто не заставляет помогать по хозяйству, — пожал плечами Гера.

— Сударыня обда! — донеслось от дверей. Там стояла круглолицая девочка с сонными глазами. — Бабушка передает, что в город разведчики из деревень пришли: по тракту солдаты идут, не меньше сотни.

Гера разинул рот, Клима вся подобралась, выпрямилась.

— Разведчиков ко мне на доклад. Закрыть ворота, собрать ставку, отдать предписанные приказы. Быстро! Гера, не зевай! Кто пять минут назад хотел воевать?

— Но как ты это предвидела? — вырвалось у Геры. — Едва Тенька доложил, что закончил...

Клима и сама не знала, с чего ей взбрело в голову сказать именно так. Она смерила Геру суровым взглядом, и тот, поняв, что объяснений не дождется, поспешил извещать ставку. Обда повернулась к колдуну.

— Порошок вышел такой, как я велела?

— Ага. Пониженная концентрация. Оглушать, но сильно не калечить. Ух, и намаялся я с дозировками!..

— Ничего, — Клима сняла ленту с растрепавшегося хвостика, перетянула волосы заново. — Мне нужны солдаты Фирондо. Пленные, а потом верные.

* * *

— Наши преимущества? — вполголоса поинтересовалась Клима у Геры, не сводя взгляда с приближающегося к стенам войска.

— Мы хорошо организовали оборону. Вдобавок, почти у всех столичных солдат нет опыта ведения настоящих боевых действий, ведь все они не с границы, а из Фирондо и окрестностей. У нас полно продовольствия, вооружение неплохое, все действуют слаженно, верят в тебя и скорую победу. Приказы командирам на участках стены отданы.

Стояло ненастное и промозглое осеннее утро. В грязных заиндевевших лужах полоскалась золотая, как знамена обды, листва. К городским стенам вела широкая дорога, в сухое время года утоптанная, а нынче размытая дождями. Стены за эти дни подросли, обзавелись зубцами и бойницами, укрепленные железом ворота стали выглядеть внушительно, хотя две глубокие колеи по разным сторонам дороги еще напоминали, что прежде ворота в землю едва ли не вросли и полностью не закрывались. Гера сокрушался, что нет времени и рабочих рук на рытье глубокого рва вдоль стен, как это описывается в учебниках по теории обороны. Любопытный и глазастый Тенька обнаружил, что когда-то ров вокруг Редима и впрямь был, довольно глубокий, но город разросся, и теперь остатки рва находятся в кольце нынешних стен и используются как сточные канавы. Еще Гера хотел срубить часть полудиких садов, раскинувшихся за воротами города, но люди воспротивились, а Клима решила, что в этом нет необходимости.

И теперь со стороны Редим выглядел как воинственно настроенная кумушка: ощетинившиеся зубцами стены, наглухо запертые ворота и множество плодовых деревьев кругом, разодетых в золотую листву. Было видно: город отвык от войны и осад, но сдаваться не собирается.

— Наши недостатки? — продолжила расспросы Клима. В Институте Гера был лучшим во всем, что касалось стратегии и управления войсками. В тех областях, где обда полагалась на интуицию, Гера имел блестящие книжные знания, и все вместе давало неплохой результат. Летчиц тоже учили стратегии, но больше воздушных боев, юношам же предстояло воевать и на земле.

— Опыта у нас тоже нет, — вздохнул Гера. — Конечно, и я, и ты бывали на границе, видели все своими глазами, я много читал и слушал рассказы очевидцев, но этого недостаточно. И горожане никогда не брались за оружие, разве что для охоты или защиты от волков. Рва нет, деревья мешают обзору. Все-таки надо было их срубить или хотя бы отпилить ветви.

— Не так уж они и мешают, — отмахнулась Клима. — Если в будущем придется — спилим. Фрукты с этого сада кормят многих горожан, если бы я отдала приказ, мог возникнуть бунт. Тихо, они подошли.

Столичных солдат было около сотни, вел их не давешний чиновник, а хмурый суровый вояка на вороном коне.

— Тридцать четыре смерча! — выругался Гера на сильфийский манер. — Этот явно на границе не просто смотрел.

Вояка остановился перед закрытыми воротами, задрал голову и громогласно потребовал прекращать маяться дурью, не устраивать напрасного кровопролития и выдать преступницу, называющую себя обдой, подобру-поздорову. Ответом ему стало глумливое улюлюканье.

Клима залезла на перевернутую бочку и высунулась из-за зубца почти в полный рост.

— Кто посмел усомниться в подлинности моего дара?! — крикнула она и достала кинжал. Изрядно натренировавшись, теперь Клима чертила знак на руке с небрежным изяществом. Ветер трепал полы платья, а лицо за счет длинного носа и широко распахнутых глаз издалека выглядело довольно необычно.

Когда порезы засверкали и начали таять, среди выстроившихся под стенами солдат раздались ошеломленные возгласы.

— Я ли не обда? — продолжила Клима грозно. Ветер дунул особенно сильно, юбка взметнулась языком пламени, словно повинуясь гневу избранницы высших сил. — А кто тогда? Уж не ты ли? Принамкский край ждал меня столько лет, и я здесь! За мною — мой народ! — на стенах заорали, поддерживая. — Я тоже не хочу напрасного кровопролития. Каждый, кому дорого будущее Принамкского края, может присягнуть мне и встать под золотые знамена!..

Клима говорила бы еще, но кто-то из солдат по неосторожности или умыслу спустил слишком туго натянутую тетиву. Стрела гулко ударилась в зубец у Климиной головы, Гера, сообразив, что к чему, схватил обду в охапку и стащил вниз, одновременно командуя начало битвы.

— Не смей!.. — попыталась остановить его Клима, но было поздно.

Со стен клубами заструился сизый туман взрывчатого порошка. Соприкасаясь с землей, он вспыхивал, раздавались оглушительные хлопки, разлетались в разные стороны люди и комья земли. Воин тоже отдал приказ, и на горожан обрушилась целая лавина стрел. Несколько человек срубили толстое дерево и потащили к воротам, но стоило им приблизиться, как со стен полетели камни.

Следующие несколько часов плохо сохранились в памяти Климы. Сначала она едва не растерялась: в мгновение ока тщательно просчитанный порядок битвы смешался, скомкался, канул в небытие. Обда поняла, что не в состоянии управлять ревущей толпой людей, яростно и азартно отбивающейся от другой такой же толпы, в которую превратились четкие ряды солдат. Словно все происходило вообще без Климиного участия, хотя она явственно слышала, как кто-то вопил "За обду!", и как ему вторили десятки голосов.

В творящейся на стене суматохе трудно было что-то понять. Все бегали, орали, передавали камни и кипяток, бранились, падали раненые и убитые, но на их место приходили другие, и все повторялось снова. Климу оттеснили от переднего края, Гера почему-то велел ей никуда не лезть и тоже убежал, непонятно что крича.

Потом девушка взяла себя в руки, немного приноровилась к обстановке, повинуясь всеобщему порыву, схватила какой-то камень и потащила к краю стены. Почему-то запомнилось, что камень был очень тяжелый, неудобный, мокрый и грязный, все рукава перепачкались. Над ухом свистнула стрела.

"Сейчас я могла умереть, но высшие силы меня берегут..."

Клима не глядя бросила свою ношу со стены и только потом посмотрела вниз. В ворота колотят мощным бревном, его держат сразу пара десятков человек. Плохо, ворота долго не выдержат. Много солдат лежат, оглушенные взрывами, но многие уже начинают шевелиться. Тоже плохо, не надо было Теньке настолько разбавлять свой порошок. Солдатам с луками постоянно кто-то отдает команды, на стенах же лучников толком нет... Еще одно "плохо", при планировании осады никто даже не упоминал о необходимости стрелков...

Интуиция действовала быстрее разума.

— Ты! Бегом к колдуну, пусть целит в тех, кто высаживает ворота. Ни один человек не должен подойти к бревну. Ты, ты, и ты, да, с колчаном! Собрать всех, кто может стрелять, пли по лучникам внизу! Вы двое — в разные стороны, обойти все и ко мне с докладом. Быстро!

Прошла минутная растерянность, Клима снова была уверена в себе. Она вроде бы тоже всего лишь бегала и орала, но благодаря ее крикам оборона как-то сама собой стала более слаженной, многие "плохо" превратились в "хорошо", а встретившийся на пути Гера изумленно присвистнул и по всей форме доложил обстановку.

Несколько часов... но Климе показалось, что прошли недели, прежде чем солдаты отступили, утащив раненых и убитых. Потери с обеих сторон были не слишком велики — в основном ранения стрелами среди горожан и контузии у солдат. Войско Фирондо расположилось лагерем в отдалении.

Члены ставки собрались на совет прямо у стены, возле большого, жарко горящего костра, на котором грели воду. Сейчас тут не было никого лишнего, люди разошлись. Часовые сидели на стене, прочие отправились к походной кухне или в лазарет, под который отвели один из ближайших домов. На земле у костра сиротливо валялся позабытый кем-то закопченный котелок. Гера лишь тронул его ногой. Тенька хозяйственно подобрал.

Ставка заметно разрослась со времени первого заседания. У костра грелись не только обда, ее "правая рука", колдун, стражники и купец. Пришли деревенские старосты (один — с повязкой поперек лба и забинтованной рукой), несколько особо отличившихся в бою горожан, на которых Клима уже имела виды, местный колдун, постоянно косившийся на Теньку с уважением, и белая псина с черными пятнами на сметливой морде. Собаку никто на совет не звал, но сидела она с таким уверенным видом, что Клима усмехнулась и не стала ее гнать. Бабки в этот раз не было, она не участвовала в бою, не ходила строить и следить, успокоившись насчет обды и полностью доверив ей управление городом.

— Вы все молодцы, — сказала Клима без лишней патетики. За несколько часов обда словно повзрослела. — С нами высшие силы и вера в правоту нашего дела. Редим чудесно вспомнил свое боевое прошлое! А теперь я слушаю. Гера, доложи общую обстановку.

— Значит так, — "правая рука" выглядел встрепанным и сосредоточенным, вытягивал к огню озябшие перепачканные руки. Мокрая грязь высыхала и отваливалась коркой. — Потери равны, но нас больше, чем солдат. Вероятность подкрепления пока невелика. Первый штурм показал, что стены укреплены грамотно, но бойницы следовало сделать более узкими, а ворота — двойными. Предлагаю укрепить ворота хотя бы дополнительными засовами, а бойницы частично заткнуть.

— Чем? — деловито спросила Клима.

— Не знаю... Может, камнями. Хотя, камни и так на счету.

— Еще следует выставить караулы не только близ ворот, но и дальше, — Тенька не стоял у костра, а сидел на корточках и чего-то мудрил с найденным котелком, щуря глаза. Сейчас он поднял голову и глянул на остальных. — Представляете, как интересненько получится, если солдаты зайдут к нам в тыл? Счастье, что в Редиме ворота одни, а дальние стены неплохо сохранились и их не пришлось восстанавливать. А еще счастье, что пара колдунов из солдат не Эдаморы Кареи, а навроде дуры Мирени. И тоже толком свойств не знают. Я бы на их месте заставил камни стены потечь.

— Это хорошо, что ты за обду, а не за Фирондо, — с чувством проговорил местный колдун, постоянно косясь на манипуляции юноши с котелком.

— Я распоряжусь, — кивнул помощник начальника стражи и тут же пошел на стену извещать часовых. А то вдруг у людей по ту сторону тоже имеется такой вот Тенька, которому проще не ломиться напрямик в запертые ворота, а поискать в ограде малозаметные щели. В таком случае, некоторые солдаты уже могут подбираться к городу.

Клима подумала, что ей давно не было так весело и хорошо. Казалось бы: промозглый осенний день, языки пламени столь же рыжи, как мокнущая в лужах листва, платье в грязи, на носу царапина, сама уставшая, голодная, смерч знает где... Но — кругом проверенные боем соратники, которые смотрят на нее с благоговением. Заслужила. Впереди неизвестность, но сейчас одержана победа, и есть силы продолжать борьбу. Ей докладываются, ее называют обдой Климэн, и на сердце торжество. Все идет как надо. Блестит медный кулон поверх платья (конечно, его лучше на теле носить, но символ власти должен быть на виду), а совсем скоро к нему добавится диадема.

"И тогда ни одна тварь не усомнится, что я — обда, истинная властительница этого края!"

Когда поток докладов и обсуждений иссяк, Клима объявила совет законченным и предложила членам ставки пойти перекусить. А заодно отдать нужные распоряжения, согласовать действия с прочими защитниками города и вообще не сидеть во время еды без дела. Идея пришлась по вкусу далеко не всем, но перечить обде никто не осмелился: Клима умела приказывать так, чтобы ее слушались. Расходились от костра поспешно, а собака вовсе умчалась, поджимая хвост. А все потому, что Тенька в последний момент перемудрил с котелком, тот превратился в пенистую грязно-сиреневую жижу и утек сквозь пальцы в костер. От огня жижа начала искрить и остро завоняла тухлыми яйцами. Горе-экспериментатор сокрушенно огляделся в поисках второго бесхозного котелка.

...Дожевывая на ходу кусок хлеба со сметаной, Клима поднялась на стену. Приветственно махнула часовым и удовлетворенно отметила, как ей поклонились. Все эти почести были обде в новинку и слегка кружили голову. Но не настолько, чтобы ее потерять.

Погода была тихая, а голос у Климы — громкий. Звуки эхом отзывались в стенах и разносились по округе. Обда продолжала прерванную боем речь, призывала сложить оружие и вставать под ее знамена. Говорила много и вдохновенно, размахивала руками, иногда — повышала голос. Речам внимали по обе стороны стены. И ни одна стрела больше в обду не полетела.

По ночной темноте пришли первые перебежчики, и благодаря им удалось предотвратить вылазку противника к дальним участкам стены.

Вторые подтянулись ближе к утру.

Следующий штурм был более вялым, а единственные шесть человек, сумевшие залезть на стену, изъявили желание служить обде. Потом Клима снова говорила, а во время третьего и последнего штурма часть солдат обратила оружие против своих. Обда удовлетворенно полюбовалась сварой внизу, а потом велела открыть ворота и помочь ее новым подданным.

Вечером Редим хоронил погибших, праздновал победу. Снова зарядил дождь, но холодная вода не могла остудить пылающих сердец, не могла погасить огонь в глазах обды, говорящей речь за речью. Клима не скупилась на благодарности и громкие слова, щедро дарила их всем и каждому, многих отметила персонально, и живых, и мертвых, чем заслужила еще больше уважения.

Уже глубокой ночью Клима потихоньку покинула праздник и забралась на одну из башен здания управы. Сидела на охапке сыроватой соломы, застеленной плащом, и смотрела, все не могла наглядеться на круговерть огней внизу, на разноцветные фигурки людей и на золотые знамена, свисающие с крыш многих центральных домов. Желтая материя нынче была в почете, фиолетовой настало время пылиться по чуланам и кладовкам.

На лестнице, ведущей в башню, послышались топот и голоса, а вскоре показались Гера с корзинкой и Тенька, несущий на вытянутых руках какой-то небольшой круглый предмет на палочке.

— Я же говорил, что наша злокозненная обда устала от этого балагана и отправилась строить коварные планы в тишину и куда повыше! — радостно изрек колдун и протянул Климе палочку. — Держи!

— Это что?

— Яблоко в меду! Гера тебя потерял и хотел бить тревогу, а я решил, что лучше потихоньку разыскать нашу любимую обду и накормить.

— Вернуть товарный вид? — усмехнулась Клима, но яблоко взяла и даже рассеянно откусила. Сладко...

— И это тоже! Обда — лицо государства! А у Принамкского края нынче физиономия, уж извини, усталая, осунувшаяся и не жравшая два дня.

— Тенька, да брось ты уже чепуху молоть! — не выдержал Гера. Тоже сел рядом с Климой, теребя в руках корзинку, и срывающимся голосом произнес: — Моя обда... ты невероятный человек! Из сотни присланных за тобой солдат твою сторону приняло больше половины! Я считаю вместе с пленными, почти все они уже хотят тебе служить. Ни в одном учебнике... Когда я шел за тобой, то даже не думал, что ты настолько... — юноша восхищенно замолчал.

— Ага, интересненько у тебя получается, — безо всякого благоговения подтвердил Тенька, отбирая у Геры корзинку и выкладывая на плащ четверть каравая хлеба, кувшинчик молока, пару холодных котлет из походной кухни и еще пару яблок, только без меда. — Прямо как в сказках. Э, куда! Я тоже буду! — это Клима молча взяла молоко, запить чересчур приторное лакомство.

"Правая рука" только глаза закатил. Тенька в его понимании был неисправим.

— Мы же для Климы это собирали!

— А кувшин я брал себе! И вообще, может, это древний колдовской ритуал.

— С переменным успехом таскать у обды молоко? — фыркнула Клима.

— Ну да, — с серьезной миной кивнул Тенька. — Все колдуны древности так делали!

Глава 4. Песочная геополитика

Летят ветра к далеким берегам,

Сдувая пыль с пустых осенних пляжей.

Сдувая пыль с деревьев, как слова

Принцесс, что жили в этих замках раньше.

Неизвестный автор

— Хорошо здесь, — сказала Дарьянэ, садясь на корточки и тонкими длинными пальцами перебирая песок, похожий на серо-голубую пыль. — Спокойно. Вольно...

Пахло ветром и кислотой — резкий, лимонно-перечный запах, приправленный влагой и горелой листвой. Синеватое море с перламутровым отливом чуть шумело, у самого начала литорали прибой шевелил мохнатые кровянисто-алые клочья тины. Осенью их всегда прибивало к берегу с глубины. По пасмурному небу неспешно текли бесформенные, словно застиранные облачка.

— Ты раньше не бывала на море? — удивился Юрген. Он стоял напротив жены, опираясь на длинную белую доску.

— Один раз, в детстве. Тоже осенью. Папа недоглядел, и я полезла в море, мне тина очень понравилась, — девушка вздохнула, ностальгически поглядывая на красные отблески. — Потом полгода ожоги проходили. Ноги, руки. Я там еще лицо обрызгать умудрилась, потом на коленки от боли грохнулась. То есть, это мне потом говорили, что от боли, я плохо помню. Но моря с тех пор побаивалась и летать туда не хотела.

Даша никому не стала бы рассказывать эту дурацкую историю. Но Юре — можно. Юре все можно рассказывать, когда он вот так слушает, чуть прищурив свои глубокие фиолетовые глаза, изгибает тонкие губы в улыбке и немного морщит прямой точеный нос. Какой же он красивый! Не нос, а Юрген. То есть, нос тоже, но вместе с глазами, губами, овалом лица, светло-пепельными кудрями, стройной фигурой, серебристыми погонами на форменной голубой куртке, белой доской этой... И не важно, что доска их общая, а на Даше почти такая же куртка, и погоны ничуть не менее серебристы. Даже медали у нее и Юры одинаковые! И, как ворчит их начальник и куратор Костэн Лэй, он же Костя Липка, обоих наградили за оригинальные способы самоубийства. Но поскольку в отчете это звучит недостаточно пафосно — написали, что за героические подвиги во благо родины. Пусть Юра и Даша не обольщаются, дорогой начальник не позволит им заблуждаться и всегда напомнит лишний раз, что медали эти — знак невероятного везения при феерической глупости. Это ж надо умудриться: один в разбойничье логово без прикрытия лезет, а потом выкапывай его, изображая торопливого кладоискателя; другая язык распускает где ни попадя, хвастается чем попало и перед кем попало, а в итоге дорогое начальство неделю полупрозрачное между жизнью и смертью болтается. А у начальства любимая девушка нервная, да знают ли эти герои доморощенные, сколько литров укропно-валерьяновой настойки влила в себя бедняжка Риша во время бдений у Липкиной кровати? И пусть господа стажеры не краснеют здесь, а головой учатся думать. Потому что думать придется много, особенно в свете той каши, которая заварилась нынче в мировой политике. Надо сказать, не без участия упомянутых стажеров. Вот поэтому им часть этой каши и расхлебывать. Но сперва — учеба. А вы что думали? Сдали экзамены на агентов, и можно ветер в голову пустить? Нет, агенты четырнадцатого корпуса тайной канцелярии — те самые сильфы, у которых ветра в голове быть не должно! И скажите спасибо, что вы не в пятнадцатом или шестнадцатом корпусах. Впрочем, туда таких птенцов не берут. Туда на повышение уходит начальство из четырнадцатого. И Липка сам когда-нибудь уйдет. Лет через пятьдесят. Вот воспитает из Юргена своего преемника и уйдет. А Даша пусть не возмущается тут! У Юрки, в отличие от нее, голова холодная. И язык за зубами прочно сидит. Зато иногда хромает интуиция, поэтому лучше дорогим подчиненным работать в паре. Они все равно муж и жена, должна же быть от этого хоть какая-то польза отечеству? И не надо ловить начальника на слове, вопрос его собственной женитьбы — дело сугубо личное, поскольку Ринтанэ Овь, хвала Небесам, в четырнадцатом корпусе не работает и работать не будет.

Иногда Дарьянэ завидовала Рише. А порой даже думала, что оставила бы с таким трудом полученную работу в канцелярии, завись от этого любовь Юргена. Но, к счастью, к несчастью ли, место Дашиной работы в личной жизни ничего не меняло.

За эти полтора года они сумели стать всего лишь неплохими друзьями. Звались супругами, фамилию и кровать делили на двоих. Примерно раз в месяц Юрген спохватывался и заговаривал о том, чтобы все-таки разъехаться по отдельным спальням, благо, место в доме есть. Ведь Даше неудобно, наверное, когда муж во сне пинается и похрапывает. "А еще всхлипывает, если видит сон, как его хотели закопать живьем", — всегда мысленно прибавляла Даша, но вслух ни полусловом не признавалась. Ей и впрямь было неудобно. Неудобно, что нельзя однажды припереть Юрку к стенке и уломать хоть разочек на супружеский долг. Или просто на поцелуй для начала. А то смотреть каждую ночь, как он спит, до мельчайшей черточки изучать лицо и не сметь к нему прикоснуться — это уже на манию смахивает! Но Дарьянэ знала: вовсе это не мания, а самая настоящая безответная любовь. К собственному мужу. Об этой драме девушка не рассказывала никому.

Юра улыбался, задумчиво, безмятежно поглядывая на перламутрово блестящую даль. Даша подняла воротник куртки: холодно. Здесь, на самом севере материка, ближе к концу осени море стынет, а холмы припорашивает сухой снежной пылью. Запах кислоты притупляется, а море начинает звенеть, как серебряные колокольчики на ветру. А зимой красные водоросли вмерзают в прозрачный кобальтового цвета лед, выцветают и кажутся лиловыми. Чудо природы — кислотные моря, ровно три в одном бассейне, разделенные отмелями, с четкими переходами одних вод в другие: синее, ярко-голубое, а севернее всех — бледно-желтое, в нем водятся невероятные чудища, о которых все говорят, но в глаза никто не видел. Доски не летали через моря: слишком далеко, даже с высоты не видать другого берега, а нескольких сгинувших смельчаков было достаточно, чтобы отбить охоту у остальных. И люди не спускали в кислоту свои корабли: за неделю полностью разъедало даже толстое железо, не говоря о дереве. Никакое колдовство не помогало, от изменения свойств концентрация кислоты только усиливалась. Зато моря приносили Холмам неплохой доход, особенно в прежние времена. Кислоты продавали в Принамкский край наравне с техникой, кедровым маслом и перьями северных птиц — золотистых, серебристых, медно-рыжих. Хотя, в последние годы больше всего прибыли давала техника. На втором месте оказалось масло, а промыслы перьев и кислоты совсем захирели.

— Великодушно было со стороны начальства дать нам этот трехнедельный отпуск, — заключил Юрген.

— Какой отпуск? Мы же здесь с инспекцией кислотодобывающего хозяйства.

— Ну и много ты наинспектировала? — фыркнул муж. Даше хотелось его целовать. — Нет, Липка мне еще перед отъездом наказал хорошенько отдохнуть. А заодно растолковать тебе новое задание. Чтобы по возвращении ты не ляпнула в присутствии главы корпуса какой-нибудь из своих фирменных вопросов, после которых у окружающих создается впечатление, будто ты хорошенько приложилась об тучу.

— Никаких глупых вопросов я не задаю! А почему нам не дали обычный отпуск?

— Вот об этом Липка и говорил! Учишь тебя, учишь, дорогая супруга, а логика по-прежнему слабое место.

— Задай мне наводящий вопрос, — насупилась Даша обиженно.

— Политический противник тоже тебе наводящие вопросы задавать будет? Ладно-ладно, слушай: что бы ты делала в настоящем отпуске?

— Ну... отдыхала бы. Юрка, к чему ты клонишь? От твоего наводящего вопроса только непонятнее стало!

— Ты бы носилась по всем Холмам на доске, гуляла по облакам и через день наведывалась в четырнадцатый корпус. Поглядеть, стоит он там без тебя незаменимой или уже обрушился, и надо всех спасать. Я прав?

— В общих чертах, — буркнула девушка и насупилась еще больше. Она ненавидела, когда Юра принимался вот так умничать, выставляя ее дурой. Тем более, Даша себя дурой не считала.

— И вернулась бы ты из отпуска совершенно не отдохнувшая, набившая новые шишки, да вдобавок намозолившая глаза начальству. А Липке надо было услать нас подальше, чтобы мы в тишине и покое еще больше прониклись любовью к родине и заодно не мешали господам начальникам разрабатывать план.

— Какой план? Погоди... если начальство хочет, чтобы мы сильно любили родину, это значит, оно планирует для нас командировку за границу?

— Точно! Освежи свой принамкский, мы скоро летим к людям.

— И что мы должны делать в Ордене?

— А кто говорил про Орден? — лукаво осведомился Юрген по-принамкски. К счастью, Даша уже прекрасно понимала язык людей и говорила на нем правильно, почти без акцента.

— К ведам?! Неужели Артасий Сефинтопала стукнулся об тучу? В здравом уме он с нами сотрудничать не станет.

— А кто говорил про ведов?

— Юрка, у кого из нас проблемы с логикой? Если к людям, то в Принамкский край. Если не в Орден, то к ведам, других вариантов нет.

— Уже есть. Ты читала в десятом корпусе последние сводки зарубежных новостей?

— Только в конце лета, потом Липка натравил на меня уйму наставников искусства говорить с ветрами, и было не до новостей.

— Уже тогда могла сообразить, что это Липка неспроста! — Юра перестал опираться на доску, положил ее на песок и сел сверху, жестом приглашая жену устраиваться рядом. — Нас готовят, Даш. Довольно основательно, из чего вывод, что дело будет серьезное. А когда Липка перед отъездом рассказал мне в общих чертах... Ты ведь знаешь, какие у нас нынче напряженные отношения с Орденом.

— Еще бы! — Даша села рядом, пытаясь сосредоточится не на чудесном тембре голоса Юры, а на смысле произносимых слов. — Говори по-сильфийски, а то потом опять будешь ворчать, что я половину не так поняла.

— А ты учи языки получше и будешь понимать, — наставительно заметил муж, но просьбе внял. — Гляди.

Он наклонился и провел на песке пальцем резкую черту. Замкнул ее в кривоватый овал и подписал витиеватой буквой "Х". Почерк у Юргена был ровный, высокий, летящий. Не то что у Даши — кучерявый и кругленький...

— Допустим, это Ветряные Холмы. А здесь, — смежный овал получился раза в три больше, и не овал даже, а что-то наподобие круга, — Принамкский край. Раньше он был един. А сейчас, — круг пересекла линия, — разделен. Тут у нас Орден, тут веды. Соответственно, "О" и "В". До поры все было понятно: с Орденом торгуем, ведов не трогаем, и они не трогают нас. Разовые торговые сделки не в счет, они все равно неофициальные, этим пусть шестнадцатый корпус занимается. Этой осенью начались перемены.

Юрген не стал рисовать, просто поставил ногу в высоком остроносом ботинке на северо-восточную часть ведской стороны, а потом убрал. Получился продолговатый след, чужеродный среди линий и овалов.

— Это что? — Дарьянэ в задумчивости зачерпнула ладонями песок и тонкой струйкой высыпала себе под ноги. Потом опять зачерпнула. Песок был холодный, стылый, остатки кислоты чуть щипали кожу. Приятное ощущение, даже полезное, говорят.

— Твоя старая знакомая, которая зовет себя обдой, — объявил Юра и оставил возле следа знак: три вертикальные полосы пересекает четвертая. — А это — ее герб. Старый герб Принамкского края, он есть во всех книгах пятисотлетней давности, на сохранившихся элементах принамкской одежды, особенно ритуальной, на старинных печатях, медальонах, пряжках. Люди очень любили пихать его повсюду. И теперь он снова расправил крылья. Только вот смерч его знает, к добру или худу.

— Клима хотела возглавить ведов. И она постоянно говорила, что не прочь сотрудничать с сильфами. Если Орден как честный торговый партнер себя исчерпал, то почему бы не подождать, пока обда завоюет Принамкский край, и налаживать отношения с ней?

— Все не так просто, — покачал головой Юра, тоже пересыпая ладонями песок. — Клима. Климэн Ченара девятнадцати лет отроду, уроженка деревни на юго-западе орденской половины, бывшая воспитанница Института, недоучилась год и два месяца. Мать умерла больше десяти лет назад, у отца новая семья, последний раз Климэн навещала родственников... если не ошибаюсь, лет в тринадцать-пятнадцать. Про внешность ты лучше меня знаешь. Называет себя обдой, в Ордене вне закона. Но и с ведами дружбы нет. Ее не приняли в Фирондо, Сефинтопала обду не признал. Нам неизвестно, почему, но это факт. Может, не такая она и обда. Или веды уже не слишком хотят ее прихода к власти. Так или иначе, Климэн обосновалась в одном из безымянных селений вдоль северо-западного тракта. Потом подчинила себе город Редим. Да-да, тот самый, бывший когда-то нашей крепостью Рефей-тэа-Теин, первой из построенных в Принамкском крае еще до обд и последней из оставленных, когда обды появились и зацапали обратно наши принамкские земли. Не сиделось им спокойно на юге. Да, и не вздумай ляпнуть это при людях, нашим предшественникам из канцелярии многих трудов стоило заставить жителей Принамкского края позабыть о своем триумфе и нашем позоре на заре эпохи обд. К счастью, людская жизнь короче, и помнят они меньше, особенно если при этом воюют. Итак, заняла Климэн Редим, Сефинтопала наконец-то спохватился (и куда он раньше смотрел?), но было поздно. Возле Редима состоялась небольшая стычка, город не взяли, часть солдат Сефинтопалы перешла на сторону так называемой обды. Дальше — больше. За последние несколько недель Климэн Ченара ухитрилась без боя подчинить себе город Локит к югу от Редима, стоящий на пересечении торговых и военных путей, и город Вириорту — это наоборот, куда севернее, едва ли не у нас под боком. Я уже не говорю о мелких и крупных деревнях.

— Локит, Вириорта... Я гляжу, Клима любит бывшие сильфийские крепости.

— Не говори. Хотя, в той части страны у нее просто не было иного выбора: все тамошние крепости в незапамятные времена построены нами. Теперь положение такое: Сефинтопала понял, что силой одолеть обду не удастся, поэтому под страхом смерти запретил купцам приезжать в занятый обдой район, на границу теперь ездят не через Локит, а в обход с юга, мимо Опушкинска. Точных сведений нет, но Климэн трудно будет прокормить свою территорию зимой и сохранить боеспособность своей наскоро сформированной армии без поддержки Фирондо. Разве что у нее где-то есть бездонный мешок золота. Вириорта и Редим — города бедные, Локита тоже на всех не хватит. Поэтому есть вероятность, что к весне восстание загнется естественным путем, от голода и недостатка вооружения.

— Жалко Климу, — пробормотала Даша, отряхивая руки о штаны. — Хотя, она не показалась мне похожей на человека, которому обломает крылья недостаток снабжения. Ну а нам выгодно, чтобы она проиграла?

— Вот тут и начинается самое занятное, — Юра хлопнул ее по плечу. — Орден — партнер с гнильцой, но им деваться некуда: будут как миленькие покупать нашу технику на любых условиях. Веды сотрудничать не станут никогда. Обда — иное, неизвестное. Она может говорить что угодно, а если подумать, то зачем ей сильфийская техника? Климэн не отрицает колдовство, один из ее ближайших соратников — колдун, да вообще в ее окружении колдунов хватает. Допустим, ей удастся пережить зиму, а весной даже расширить владения. И тогда в Принамкском крае окажутся не две, а три равновеликие силы, воюющие между собой. Совершенно очевидно, что полной власти при таком раскладе Климэн не добьется, и тогда... — сильф подул, и поднявшийся сквозняк затер все линии Принамкского края. — ...тогда начнется такая неразбериха, что нам не с кем станет нормально торговать. Можно подождать, пока люди себя уничтожат, или тоже ввязаться в войну, как тысячи лет назад. Можешь не сверкать радостно глазами, Верховный на это не пойдет. Амадим мудр и осторожен, он не хочет проливать кровь детей Небес. Просто сидеть сложа руки тоже нельзя, ведь пока люди будут ломать крылья друг другу, население Холмов развеется от голода. Поэтому решено взять ситуацию под контроль.

Юрген зачерпнул песок с того места, где прежде был нарисован знак обды, и сжал голубоватые песчинки в кулаке.

— Контролировать обду? — Даша подняла брови. — Знаешь, Клима не выглядит человеком, которому можно диктовать свою волю.

— Как бы ни выглядела, — фыркнул Юра. — Ей сейчас деваться некуда. Мы дадим ей необходимые для выживания средства и натравим на Орден. Веды пока пусть будут, а вот наиблагороднейшего в Мавин-Тэлэе надо хорошенько припугнуть, чтобы не зарывался. А когда Орден сложит крылышки и станет покорным, платить обде перестанут. Если у нее получится скинуть ведов — хорошо, можно будет и с ней торговые отношения наладить, раз так хотела. Тогда нам будет платить золотом и зерном весь Принамкский край.

— А если нет? Если Клима без нашей поддержки погибнет?

— Это жизнь. Это политика, — безжалостно отрезал Юрген.

Холодное северное солнце мягко светило сквозь ветреную дымку. Дело шло к вечеру, холодало. Из неизведанных глубин кислотного моря прибивало к серо-голубым берегам все новые и новые махры тины. Как будто на дне кто-то непостижимо могучий, но еще в древности смертельно раненный, все истекал багряной кровью, не в силах исцелиться или оставить навсегда этот мир, сложенный из Земли, Воды и Небес.

* * *

Липка был возбужден и взволнован, его голубые глаза сегодня смотрели не с деланой наивностью, а остро и проницательно. Форменная куртка с серебряными эполетами небрежно расстегнута, рукава закатаны.

Еще с утра Костэн Лэй сдвинул оба стола в их с Юргеном небольшом кабинете и расстелил на них подробную карту Принамкского края. Край был так велик, что ему не хватало отведенного места, поэтому добрая четверть карты свисала южной стороной на пол, из-за чего Голубая пуща и Мавин-Тэлэй немного запылились. Но до орденской столицы сейчас никому из присутствующих не было дела: Липка водил кончиком грифеля по северо-западу ведской половины.

— Деревни эти примерно вот здесь. Точнее пока не нарисовали, сам понимаешь, прежде там было жуткое захолустье. И кто бы мог подумать... Лететь лучше днем, ориентироваться по Редиму или тракту, тогда точно не заблудитесь.

Юрген деловито кивал. Он склонился над картой вместе с Липкой, и у столов не осталось места, поэтому Даша, которой из-за недостаточных познаний в картографии смотреть на Принамкский край было необязательно, переминалась с ноги на ногу чуть поодаль, между шкафом и березой. От дерева разило полезным, но неаппетитным удобрением: береза к осени захирела, а уборщица Тоня решила ее подкормить, невзирая на слабые протесты обитателей кабинета, которые считали, что березу, конечно, жалко, но свой комфорт дороже.

— Лететь днем, — продолжал начальник, — а посещать обду ближе к ночи или рано утром, чтобы вас никто не видел. Не стоит пока Ордену знать о наших планах, иначе вздумают, чего доброго, встречные обвинения нам выдвинуть. Тогда торговый союз точно полетит ко всем смерчам.

— Ты все-таки заявил во всеуслышание, что у тебя украли наградную саблю? — фыркнул Юрген.

— Конечно, — Костэн пожал плечами. — Все давно согласовано, ждали только подходящего момента. Позавчера у Верховного был прием, туда пригласили благородных господ, и в официальной части я выступил с докладом. Мол, во время дипломатической встречи представитель Ордена набросился на меня, ранил, похитил саблю и улетел. Требую разбирательства, возвращения украденного и выдачи преступника.

— Если представить, выходит полнейший анекдот, — рассмеялся Юра. — А господа что?

— Господа сначала пытались отпираться, но мы позаботились, чтобы в доказательствах недостатка не было, вплоть до сличения отпечатков подошв и тому подобного. Ведь место преступления оказалось полностью в нашем распоряжении. Теперь люди не знают, чего от Холмов ждать, смятены. Они наверняка вообразили себе, будто мы теперь решим разорвать торговые договора. Мне иногда кажется, что люди считают сильфов поголовно стукнутыми об тучу, — Костэн саркастично усмехнулся. — Они рассчитывали, мы на весь мир заорем о предательстве и откажемся менять технику на принамкское зерно. Как будто мы не в состоянии понять, чем нам это обернется. Теперь, если люди наконец-то прозреют и поймут, что стукнутые вовсе не мы, а они, то выдадут саблю, вора, а ближайшие лет тридцать будут сидеть тихо и делать выгодное нам. Если нет — получат от нас обду, которую так боятся. Собственно, это и есть ваша задача — посредничество в переговорах с Климэн Ченарой. Своих интриг не плести, на рожон не лезть.

— А чего ты на меня смотришь? — вскинулась Даша. — Я уже не та восторженная дурочка, какой была полтора года назад!

— Но все так же вспыльчива. Дарьянэ, — голос Липки сделался вкрадчивым, — в Принамкском крае молчи и слушай, прошу тебя. Тебя бы вообще не отправили на это задание, но во-первых, ты уже неплохо знакома с Климэн; во-вторых, с Юркой замечательно сработалась.

— Да помню я, — буркнула Даша и еще дальше отступила за кадку, брезгливо морща нос: удобрение у Тони было на редкость ядреное, у березы явно не осталось шансов на тихое сезонное увядание.

Обидно чувствовать себя не ценным сотрудником, а чем-то вроде верительной грамоты. Мол, гляди, госпожа (или сударыня, как там у ведов правильно?) Климэн, твоя знакомая сильфида, а с ней — такой же хороший спутник, которому можно доверять. И мы все уже заочно знакомы, правда? Значит, и дела у нас хорошо пойдут, и тайн у тебя от нас не будет.

Хотя сейчас, многое поняв и передумав, Дарьянэ сильно сомневалась, что на свете есть хоть одно существо, от которого у несгибаемой Климы нет тайн. Странное впечатление производила эта девушка. Она была добра к Даше и честна с ней. Но в то же время чувствовалось — Клима может быть жесткой, даже жестокой. Она была властная, ее хотелось слушаться, потому что при первых же минутах знакомства возникало впечатление, будто только Клима знает, что делать. Клима была младше Дарьянэ на три года, а по разуму казалась старше на тридцать лет. Об истинной честности новой обды сильфида вообще старалась не думать. Совершенно ясно, что Клима хитра и изворотлива, но насколько большую ложь она может позволить по отношению к союзникам? Тем более — и Дарьянэ отдавала себе отчет — сильфы и сами не честные союзники для обды. Их честность слишком зависит от обстоятельств.

Утро уже давно миновало, день перевалил за середину. В приоткрытое окно задувал сквозняк, ветром приносило редкие крупинки снега. В начале ноября Холмы были запорошены снежной крупой, сухие укропные веточки над усадьбами покрывал иней. Солнце пряталось за тучами, и оттого пороша казалась серо-голубой, как песок на кислотных морях. И многочисленные холмы словно все были сложены из этого мелкого песка. Ветер дул, приводил в движение верхний слой песчинок, и их разносило по округе, обнажая темные хребты земли. Холмы сыпались, пока не рассыпаясь, но все равно походя на огромный песчаный город, который вот-вот закружит, взметнет к небесам особенно сильный порыв ветра, и уже не будет ничего — ни темной земли, ни серо-голубых песчинок, только бесхозная равнина, оплакиваемая кислотным ядовитым морем.

Рассыпался песчаным домиком прежний мир, прежний порядок дел. Притом рассыпался по вине людей — тех, кто мог и не бывать никогда на Холмах. Ветер тоже не смотрит в глаза песчинкам, которые кружит. Нужно было уберечь развалины старого дома и на его месте возвести новый, для защиты от ветра смочив и укрепив песчинки кровью. Желательно — не своей.

Поэтому Верховный сильф Амадим отправлял в Принамкский край не войска, а двоих агентов тайной канцелярии.

— Нам всегда очень мало было известно о ведской половине Принамкского края, — говорил Липка, расхаживая по кабинету. Подчиненные внимали: Юрген — сидя на столе (а точнее — на южном пригороде Гарлея), Дарьянэ — стоя у карты, к которой ей наконец-то удалось подобраться, оставив соседство благоухающей удобрением кадки. — Сильфов там не жалуют, вербовать агентов из местных очень трудно, все, сочувствующие Холмам, давно перебрались в Орден. Сведения скудны, но есть. А вот про окружение Климэн мы не знаем почти ничего. Больше всего сведений предоставила полтора года назад Дарьянэ. И нечего задирать нос, Даша, тебе просто повезло. Благодаря тому, что сама Климэн и ее "правая рука" Гернес Таизон — бывшие воспитанники Института, их биографии известны наиболее полно, — Липка говорил как по писаному, наверняка ему уже не раз за полтора года приходилось это рассказывать. — Гернес родился в центральной части Принамкского края, в крупном селении близ Косяжьей крепости. Это не так далеко от Гарлея. Кстати, Юрка на том месте сейчас сидит. Даша, не пинай мужа, вид пары кружочков на карте тебе все равно ничего не скажет. Итак, родители юноши — почтенные зажиточные селяне, помимо старшего ребенка, Гернеса, у них есть четыре юные дочери. Семи лет отроду Гернес поступил в Институт, подавал большие надежды, был отличником и кандидатом в благородные господа. Почему он спутался с обдой при таком блестящем будущем — неизвестно.

— Гера Климу очень почитает, — не упустила случая блеснуть знаниями Дарьянэ. Но восторгов не последовало, Липка только слегка кивнул.

— Второй сподвижник Климэн — колдун, мы не знаем даже его фамилии. Только имя — Тенька. Возможно, сокращение от "Артений". Или от "Теньяр". Если Даша не приукрасила, рассказывая, что вытворяет этот колдун, то способности Теньки довольно незаурядные. И четверть ведских колдунов не может такое. Конечно, до коллег древности ему далеко, но для современности очень неплохо, — ценителю магии и колдовства Костэну Лэю в голову не могло прийти, что на дремуче-непрофессиональный взгляд друзей и соседей Тенька не "обладает незаурядными способностями", а просто мается дурью. — Известно, что у Теньки есть сестра, отец то ли убит, то ли воюет на границе, мать умерла. Предположительно, Климэн сейчас живет в доме именно у Теньки. Любопытный факт: ни в один из своих городов она не переехала, это известно точно. Будет неплохо, если вы узнаете причину.

— То есть, мы будем не только налаживать союзнические отношения, но и понемножку шпионить, — сделал вывод Юрген.

— Но смотрите, чтобы вас не прибили и не выдворили за шпионаж, — нахмурился Костэн. — Главная задача все-таки дипломатия, а не разведка. Хорошо, если вы сможете кого-нибудь завербовать. К примеру, Ристиниду, дочь покойного Жаврана Ара. Если она еще при Климэн, конечно.

— Что мы можем ей гарантировать? — уточнил Юрген. — Нам выделят средства на вербовку?

Липка назвал сумму. Агенты переглянулись. В этот момент им стало особенно ясно, что Холмы занялись новой обдой всерьез.

— Первое время я буду безвылазно сидеть дома, в дедовом особняке у границы. Ты помнишь дорогу, Юрка? Хорошо. Как только появятся вопросы, сразу лети туда, — Костэн Лэй подошел к окну и задумчиво вгляделся в кружащуюся по ветру снежную взвесь. — Мы посовещались, и начальство решило, что так будет удобнее передавать сведения, получать новые инструкции, брать необходимое количество золота. Дальше посмотрим, может быть, оставим для встреч день-два раз в несколько недель. Теперь детали. Юрка, слезай с карты...

* * *

И Дашин отец, и родители Юры всеми силами избегали слова "проводы". От него веяло чем-то тревожным, нехорошим. Все смутно чувствовали, что эта командировка в Принамкский край совсем не похожа на остальные. Первобытная опасность исходила от самого слова — "обда". Вовсе не последняя правительница людей, слабая и преступившая клятву, запомнилась сильфам, нет.

Обда — объединяются в непобедимую рать разрозненные прежде общины, реет в грозовом небе золотое знамя, герб на нем расцвел пурпурными росчерками. Все окутано дымом, падают в холодную росу пустые окровавленные кольчуги: сильфы в них развеиваются, уходят к Небесам. В песнях, книгах, в беспощадных южных ветрах, с молоком матерей дошла до нынешних жителей Холмов эта память. Когда крепости приходится сдавать одну за другой. Когда деды забавы ради кормили хлебом свиней, а несколько десятков лет спустя, уже на Холмах, их полупрозрачные от голода внуки вынуждены были бегать за пограничную межу и выпрашивать у крестьянок хоть щепотку зерна. Когда Небеса впервые оказались глухи, а Земля и Вода гнали, гнали прочь на исконную родину в холодные пустоши. Обда разорвала веревки, связывавшие руки Принамкскому краю, и заставила эти руки сжаться в кулаки, бить без пощады. И теперь она вернулась. Даже Небесам неведомо, чем все обернется.

Не поворачивался язык назвать эти посиделки проводами. Тут очень кстати все вспомнили, что очаровательной Рафуше только неделю назад исполнилось четырнадцать лет. Решено было отметить это еще раз, но не в компании друзей виновницы торжества, таких же ветрогонов, как она сама, а в тихом семейном кругу. И собраться, к примеру, у Дашиного отца. А то совсем одиноко ему нынче живется.

По такому случаю в запорошенный снежной пылью и заиндевевший сад вынесли стол с парой изящных кованых скамеек, заварили укропник, напекли пшеничных лепешек, а на керамическом блюде ради утехи молодежи развели настоящий небольшой костерок из собранных Рафушей веточек, щепочек и травинок, с добавлением ароматного масла. Дыма было много, ко всеобщей радости. Для сильфов дым считался главной частью костра. Огонь опирается на землю и заливается водой, дым же вечно свободен и летит к Небесам.

Раферия не смогла долго высидеть за столом, чинно попивая укропник, глядя на дым и предаваясь унынию, поэтому вскоре утащила Дашу раздувать по двору снег, благо обе прекрасно управлялись с ветрами. Дарьянэ ничего против утаскивания не имела, ей тоже не нравилась эта траурная атмосфера. Словно не в Принамкский край молодых агентов на важное интересное задание провожают, а их дым в последний путь. Вскоре сестрички вовсю носились по саду, взметая снег и радостно хохоча.

Надо сказать, из всех присутствующих лишь Рафуша не знала, что Дарьянэ приходится ей не только снохой и доброй подругой.

Юрген старался помнить, что уже вышел из возраста ребячьих забав, поэтому остался с тестем и родителями, то и дело завистливо поглядывая на веселящихся девчонок.

— Юность легка и мимолетна, как первые ветерки весны, — меланхолично отметил отец Дарьянэ.

— Моя юность осталась позади, — ответствовал Юрген, как ему показалось, сурово.

Матушка отчего-то улыбнулась. Но тут же снова сделалась встревоженной и в который раз спросила:

— Юрочка, я не прошу сказать, с каким именно заданием вас отправили к этой обде, но ты только намекни: это очень опасно? Почему послали именно вас, таких молодых? Почему летит Дашенька? Она и пары лет агентом не проработала.

— Все будет в порядке, мама, — в который раз насупился Юрген. — Это обычная командировка, просто длиннее прочих. Вот увидишь, уже к весне вернемся. Мы соберемся точно так же, как теперь, здесь, в саду, только сливы будут не запорошены снегом, а убраны цветами. Мы снова будем жечь ароматный костер, взметнется дым, и наш смех услышат даже Небеса.

Мама смотрела на него, а в ее фиолетовых глазах стояли слезы. И от этих невыплаканных слез Юре делалось не по себе. В последний раз мама плакала, когда он женился на Даше, а жизнь Раферии висела на волоске.

— В самом деле, — пришел на помощь Юргену папа, — не стоит провожать детей с таким лицом, им еще работать, пользу родине приносить. Ты устала, просто устала.

— Вы можете пойти в дом, там мягкая тахта, — негромко посоветовал отец Дарьянэ.

— Я не устала, — мама Юргена попыталась улыбнуться. — Уже не лето, середина осени. Я замерзла, должно быть, замерзли мои мысли и дыхание. Наверное, действительно лучше посидеть не на улице. Юра, ты с нами?

— Нет, мне не холодно.

— В таком случае, мы вас на некоторое время оставим, — отец Юргена встал и отодвинул скамейку, помогая подняться жене. Вскоре они скрылись в доме.

Юра и отец Дарьянэ остались сидеть вдвоем. Каждый украдкой наблюдал, как играют девочки. Пожилой сильф первым нарушил молчание. Он вдруг словно постарел на много лет, будто в одночасье сделался прозрачным. Его светло-зеленые глаза, точь в точь как у обеих дочерей, смотрели со скрываемым прежде беспокойством.

— Юра, вы уже взрослый, умный, ответственный юноша. И за все время нашего знакомства я ни на миг не усомнился в вашем благородстве и порядочности.

К своему стыду, Юрген по канцелярской привычке тотчас же просчитал, что раз внезапно хвалят, то будут о чем-нибудь просить. К примеру, о щекотливой услуге. И если он согласится, то потом сможет благодарного просителя использовать в своих целях.

— Что вы, не стоит. Я агент тайной канцелярии, мой долг быть таким, как вы описали, — чудовищная ложь, но об этом знают только свои.

— Именно поэтому я и хочу вас попросить, — в голосе отца Дарьянэ отчетливо послышалась мольба. — Присмотрите за моей дочерью там, в стране людей. Я знаю, что вы добры к ней, хотя так и не стали ее мужем по-настоящему...

— К чему эти просьбы? — от смущения получилось резче, чем следовало. — Я и без того за ней присмотрю. Говорю же — долг...

— Вы не ради долга, вы ради моего сердца присмотрите. Даша еще совсем ребенок... — как раз в этот момент раздался победный крик Дарьянэ, взметающей вокруг зазевавшейся Рафуши вихрь снежинок. — Она наивна, чиста, порывиста, а я слишком хорошо знаю, насколько грязна и опасна политика. Сберегите для меня Дашу, — он внезапно почти перегнулся через стол, схватил Юру за руку и посмотрел ему в лицо. — Что-то нехорошее грядет. Нехорошее для всех нас.

Рука у отца Дарьянэ была сухой и холодной, а взгляд — пронзительным, почти как у Липки, когда тот не притворялся.

— Чем хотите клянусь... — тихо начал Юрген.

— Не клянись! Клятвы и проклятия слишком дорого обходятся нашим семьям. Просто пообещай... присмотреть.

— Я обещаю. Обещаю, все будет хорошо. Право, зачем вы так, Принамкский край уже не тот, что в древности, мы живем в современном мире, эпоха кровожадный войн осталась в далеком прошлом.

— Скажи это тем, кто сейчас покупает у нас доски для войны. Ах, Юра, дайте Небеса, чтобы вам не пришлось увидеть небо в огне... — он спохватился. — Но я не хочу нагнетать обстановку. Все-таки, мы празднуем день рождения твоей сестры.

— Вашей дочери.

— Да... Не сиди со стариком, иди, повеселись. Видишь же, девочки совсем с ума сходят.

И Юра пошел. И ему правда было очень весело. Особенно когда он схватил обеих ветрогонок за руки и принялся кружить, помогая себе порывами ветра. Юргену не так блестяще давалась воздушная магия, как Дарьянэ и Рафуше, но все же он был чистокровным сильфом, безо всяких людей в родословной, как Липка. А потому и по облакам гулял прекрасно, и мог подговорить ветра, чтобы помогли проучить двух непоседливых шалуний, тут же записавших его в потешные враги...

На следующее утро агенты прикрепили к доскам загодя собранные вещи, залетели в четырнадцатый корпус за последними инструкциями, а потом взяли курс на юго-запад, пробиваясь сквозь поднявшуюся метель.

В Принамкский край. Навстречу ветру, навстречу тем, кто рушит жизненные устои, превращая их в песчаные замки. Навстречу интригам, приключениям и всем тридцати четырем смерчам единовременно.

Навстречу обде.

Глава 5. Конец играм

И горе ей — увы, двойное горе,—

Той гордой силе, гордо-молодой,

Вступающей с решимостью во взоре,

С улыбкой на устах — в неравный бой.

Ф. Тютчев

Закатное ноябрьское небо вдоль и поперек исчертили яркие золотисто-оранжевые полосы. Солнце уже скрылось за каймой горизонта, но облака еще хранили его теплые, роскошные цвета и плыли неумолимо вслед за закатом, гонимые холодным ветром, перемежаясь сине-голубыми и серо-лиловыми хлопьями других облаков, которым не досталось солнечного касания. А с востока надвигалась черная и плотная туча, тяжелая, неповоротливая, уже накрывшая собой полнеба. Если ночь выдастся достаточно холодной — пойдет снег. А если нет — на округу обрушится очередной дождь, еще больше размоет глинистую сельскую дорогу, грязными ручьями потечет по тракту, зеленым мхом впитается в черные от влаги деревянные ограды и покроет маслянистым блеском заиндевелые камни крыш. Будет тонуть в глубоких лужах подгнившая листва, непременно заржавеет подъемный механизм на строящейся стене, который местные умельцы собрать-то собрали, но ведь жира не напасешься смазывать, жир беречь надо, зима обещает быть тяжелой, голодной. В нынешнем году клубники с вишней много, яблок, пшеницы. Да вот только одними яблоками зимой сыт не будешь, а пшеницу на севере страны не выращивают, отдавая предпочтение овсу и ячменю, которые, как назло, уродились почти вдвое хуже положенного. И чтобы прокормиться, надо закупать дополнительное зерно у торговцев, организовывать ярмарки, а какие могут быть ярмарки, если денег на них не хватает? Налоги обде только Редим уплатил и несколько сел, прочие города успели отослать свою десятину в Фирондо, второй сбор лишь на следующий год можно делать. Среди селян богатых хватает, но поехать за покупками туда, где хозяйничают веды — слишком большой риск, а купцы с той стороны поедут в запретные земли лишь за большой куш, который сейчас им тут никто предложить не может. Поэтому крупных партий зерна ждать не приходится, а на мелкие всех не прокормишь.

Об этом и о многом другом невесело размышляла Клима, идя по пустынной и размытой глинистой дороге села с планового совещания в доме старосты в "резиденцию", как почетно называли с некоторых пор Тенькино жилище. Обда наотрез отказалась переезжать отсюда в какой-нибудь город, даже в героический Редим. Лучше жить в небольшом поселении, где каждый житель за тебя умрет, а не в холодной городской управе, где у каждой стены по дюжине ушей, в темных коридорах легко затаиться десятку убийц, а слуги больше жрут и сплетничают, чем приносят пользу. На дрессировку слуг у Климы пока не было ни времени, ни желания. Другое дело, нанять какую-нибудь сметливую девчонку для помощи Лернэ по хозяйству, но тут уже была против сама Тенькина сестра, не признававшая чужих людей в доме. Хотя Ристинка в этом вопросе в кои-то веки поддерживала Климу, они оказались в меньшинстве: Гера ожидаемо принял сторону Лернэ, а Тенька заявил, что если "сметливая девчонка" полезет убираться в его лаборатории, то пепел родственникам он не понесет. У Климы тогда мелькнула мысль нанять круглую сироту, но делиться ею обда благоразумно ни с кем не стала. Поэтому вопрос прислуги посчитали закрытым, и на кухне Лернэ помогала по-прежнему одна Ристинка, жутко этим недовольная, но бессильная что-нибудь сделать.

Темнело. Золотисто-оранжевые облачка уплывали вслед за солнцем. Было ветрено, промозгло. Клима поплотнее закуталась в шерстяной платок. На совещания у старосты она по-прежнему одевалась просто, без изысков, только кулон выставляла напоказ. Здесь обду слишком уважали, чтобы обращать внимание, что она носит, и по последней ли моде наряд.

Надо сказать, Климина ставка за прошедшее время стала больше, надежнее. Старосты, командиры, представители городов, прочие нужные люди — в расширенном составе было около тридцати человек. Деревня тоже разрослась, теперь здесь жили многие перебежчики из ведских солдат, да и просто люди, решившие оставить дом и пойти за обдой. Иди пока, впрочем, было некуда, и всю эту ораву зимой предстояло чем-то кормить. А прежде — придумать важное занятие, чтобы от безделья глупостей не творили. Еще с Института Клима вынесла простую истину: если больше десятка человек, объединенных общей идеей, не делают ничего полезного три недели подряд, то начинаются бунты, погромы и пьянки. Поэтому Клима во всеуслышание объявила, что закладывает на месте села крепость и называет ее Капищевой, в честь древнего капища высших сил, расположенного неподалеку. Крепости нужны высокие каменные стены, возводить которые можно долго, до следующего военного похода, на стройке всякому занятие найдется.

И работа закипела. Одни таскали камни, другие изобретали и собирали подъемные устройства, третьи замешивали из глины, песка и колдовства цемент, а четвертые каждую неделю собирались на совещания, послушать речи обды. И Клима говорила речи. Толку с них не было никакого, от слов золото и зерно не появляются, но люди не бездельничали, думая, будто решают что-то важное, а ради такого можно раз в неделю помолоть языком.

Гера на совещания ходил редко, поэтому сейчас Клима возвращалась по притихшему вечернему селу в одиночестве. Было о чем подумать в тишине, наедине с собой. У Теньки уютно, тепло, еда сытная и лишних ушей нет, зато шумно до невозможности. Даже запершись у себя, Клима слышала, как недовольно топочет по лестнице Ристинка, точит ортону Гера, гремит внизу кастрюлями и рукомойником Лернэ. А отголоски взрывов и сокрушенную Тенькину брань с чердака слышали не только в доме, но и в половине села. Колдун уже пару месяцев пытался обуздать загадочную и непостижимую силу молний. Домашние понятия не имели, насколько успешны эксперименты, но отмечали, что грохочет и сверкает с каждым разом все больше. У Теньки осторожно спрашивали, не взлетит ли его чердак однажды на воздух вместе с домом, селом и половиной Принамкского края, экспериментатор обижался и заявлял, что процесс, конечно, интересненький и не без неожиданностей, но все под контролем. Иногда создавалось впечатление, что под контролем не Теньки, а слепого провидения.

Помимо работы с молниями, колдун не забрасывал научные изыскания в области водяных зеркал, с помощью которых надеялся поглазеть на иные миры, поэтому пропадал на чердаке сутками, а когда спускался поесть или набрать воды для опытов, выглядел так, словно сам являлся существом из пресловутых иных миров, притом не самых лучших: мятая рубашка, промокшие штаны и рукава, обгоревшие, вечно искрящие волосы, бледная физиономия и больные красные глаза, в которых не угасал сумасшедший огонек радости постижения сути бытия. Гера поначалу всерьез боялся, что друг крепко стукнулся об тучу, но Лернэ, знавшая Теньку всю жизнь, заверила: братишка по осени и по весне всегда чудит. Зимой чердак вымерзает, и находиться там подолгу невозможно даже для такого фанатика. Летом же надо не глупостями заниматься, а огород полоть, потому что эксперименты на зиму не засолишь.

Клима время от времени ломала голову, как повернуть Тенькины "научные" изыскания на благо общества, а не в угоду каким-то непонятным высоким целям, но пока слишком плохо представляла себе возможности колдовства, а из объяснений веда не понимала и половины. Тенька не умел говорить просто и ясно, он постоянно забирался в дебри терминологии, иногда самолично изобретенной, перескакивал с пятого на десятое, мог оборвать разговор на полуслове и мчаться записывать или проводить новый опыт, только что пришедший на ум. Прочие колдуны, которых успела узнать Клима, так себя не вели, из чего напрашивался вывод, что Тенька в своем роде уникален, осталось только определить, к добру или худу. Те же самые колдуны никогда не слышали об укрощении молний или о водяных зеркалах, но признавали, что ставни из сухого теплого льда Тенька наводит мастерски.

А сейчас кругом тихо. Слышно, как срываются с оград ледяные капли. Скрипнула чья-то дверь, ветер качнул на поверхности луж грязные облетевшие листья. С одной стороны дороги высятся густые заросли изломанной ветрами и засохшей крапивы, с другой — забор, переплетенный лозняком. Здесь улица делала крутой поворот — дорога, по которой шла Клима, была не главной, а словно опоясывающей деревню. Так до Тенькиного жилища, стоящего практически на отшибе, добираться куда короче.

Внезапно Климу одолело дурное предчувствие. Острое, резкое, почти выворачивающее наизнанку. И словно в ответ по округе разнесся отголосок взрыва. Это значило, что у колдуна опять чего-то не заладилось. Настороженная, обда поскорее завернула за угол и успела заметить несущуюся навстречу взмыленную ополоумевшую лошадь, за которой хлюпала по грязи пустая раздолбанная телега, непонятно каким чудом еще не развалившаяся совсем. Телегу мотало из стороны в сторону, но обезумевшее животное словно не замечало тяжести. Клима ясно видела, что успевает уклониться. Предчувствие не подвело: промедли она у поворота, не сразу бы заметила опасность, угодила под копыта. А так — пара шагов в сторону, чтобы прижаться к плетню, а вон и калитка в нем очень удачно оказалась...

В это мгновение из пресловутой калитки кубарем вылетел высокий юноша в черном овчинном жилете поверх домотканой рубахи, ринулся к Климе и со всей силы пихнул ее в противоположную сторону, в крапиву, сам чудом уворачиваясь от лошади с телегой, делая ногами немыслимый кульбит, а затем падая сверху. Все произошло настолько быстро, что Клима даже возмутиться не успела. Их обдало мутными брызгами, а потом из сгустившейся темноты послышались треск дерева, исступленное ржание и чьи-то крики вперемешку с ругательствами. Судя по всему, лошадь своротила одну из оград, вломилась в чей-то огород, да там и затормозила.

Клима перевела ледяной взгляд на своего "спасителя". По ее мнению, для сохранения драгоценной жизни обды вовсе не обязательно было валять ее по грязи и крапиве. Юноша был светлоглазый, смазливый. Хавес, рыбацкий сын, живет как раз в доме на углу, за этим плетнем. И разгоряченное лицо аж сияет, еще не обратил внимание, как на него смотрят.

— Сударыня обда, ты цела?

— Слезь с меня, — велела Клима, толкая его в грудь.

Хавес чуть сник, но послушно отодвинулся, встал сам, а затем подхватил Климу под руки и аккуратно поставил на мало-мальски чистое место, где грязи не по щиколотку, а только вровень с подошвами. Даже подол обды попытался отряхнуть, но не преуспел.

— У колдуна бабахнуло, вот Акарова скотина и понесла. Мой-то дом на углу стоит, а я на чердаке был, гляжу: ты идешь, опасности не чуешь. Я кубарем, да и вниз. Насилу успел, — глянул обде в глаза и совсем понурился. — Платья жалко, наша-то глина совсем худо отстирывается.

Клима безразлично передернула плечами. Последнее, что ее сейчас беспокоило — стирка платья. Тем более, этим заниматься все равно не ей. А вот с Тенькой надо что-то делать.

Хавес расценил ее молчание иначе.

— Напугалась, да?

— Нет, — Клима выпрямилась. Вот же горе-спасатель. Кем он свою обду считает, немощной девчонкой, которая из-под копыт не вывернется? Хотя... стрела летит быстрее перепуганной лошади. А от вооруженного убийцы на тесной дорожке не всегда спасут властные глаза. — Но спасибо за помощь, Хавес.

— Да я-то чего, любой бы... Негоже, чтоб наша сударыня обда под дурной кобылой погибель нашла.

— Негоже, — задумчиво кивнула Клима. — А хочешь всегда меня защищать? Подле меня будешь. Многие обду убить хотят, а тут ты — и пройдет моя смерть другой дорожкой.

Клима не знала, откуда в ее голосе взялись эти странные мурлыкающие интонации, но чувствовала, что так будет правильно.

— Честь для меня, сударыня обда! — выпалил Хавес. — Я давно хотел к тебе поближе быть, да только я не староста и не командир. А охранить от недоброго — это я завсегда!

— Вот и славно. Ближе старост ко мне будешь. Следовать за мною везде начнешь, до дома провожать.

— Это вроде как жених? — вытаращил глаза Хавес.

— Я стану тебе платить, — осадила его Клима. — Разбогатеешь, женишься на ком-нибудь, дом свой заведешь. Это если меня охранить сумеешь от живого и неживого, заслонишь собой, из мертвых восстанешь, но дело до конца исполнишь, будешь тенью моей, щитом моим.

— Согласен! Тогда сразу до дома провожу! — с этими словами Хавес подхватил Климу на руки.

— Это еще зачем? А ну поставь!

— Так, сударыня обда, ни к чему тебе еще больше грязью пачкаться. Вон, эк дорога разворочена. А я тебя до самого крыльца донесу, мне ж нетрудно!

— Ладно, неси, — усмехнулась Клима, обхватывая юношу за шею.

У калитки Тенькиного дома нерешительно переминался с ноги на ногу какой-то высокий тип в насквозь промокшем плаще с надвинутым на самое лицо капюшоном. Но чутье Климы не шевельнулось, поэтому сейчас она позволила себе не обратить на типа внимания. Были дела поважней.

На первом этаже, в зеленоватых клубах наползшего с чердака дыма, разворачивался скандал.

— Сколько можно? — причитала Лернэ своим тоненьким нежным голоском. — Теня, это уже слишком! Ты обещал, что твои опыты никак не помешают жить остальным, а у меня от этой дымищи вся сметана прокисла. И крюк для лампы на втором этаже теперь шатается, вывалится вот-вот. А если вы с Герой захотите светильник под потолок повесить? Ты и сам убьешься, и дом развалишь, Тенечка, нельзя же так!

— Нельзя! — наседал Гера с другой стороны. Он не умел тихонько причитать, а от волнения и возмущения почти орал. — Всю деревню перетряхнул, лошадь мимо проходила — понесла! Девушек переполошил, всех без сметаны оставил! Да на себя посмотри, ни рожи, ни кожи! Тебя бы не только из Института, тебя бы из армии уже выгнали за физическую непригодность! Ты когда в последний раз на суку подтягивался? А со мной боролся? Идет война, и как полководец я обязан заботиться о моих солдатах, а как друг я говорю, что тебя в первом же бою зашибут, и никакие эксперименты не помогут!

Тенька сидел на лавке, жевал пирожок. Вид у колдуна и правда был плачевный. К привычным уже бледности с худобой прибавились здоровенный ожог на правой щеке и забинтованная до локтя левая рука. Вдобавок рубашка вся в пятнах сомнительного цвета и происхождения. Виноватым или пристыженным Тенька не выглядел, хотя сестру и друга слушал очень внимательно. Наверное, просто ждал, пока они выговорятся и оставят его в покое. А там можно цапнуть с блюда на столе еще пару пирожков и возвращаться на чердак.

Ристинки видно не было. Наверняка бывшая благородная госпожа снова сидела в их с Лернэ комнате с какой-нибудь книгой. Купленные за бесценок на сельских ярмарках, раздобытые в городах, выменянные на еду, подаренные за красивые печальные глаза, книги последние пару месяцев несколько примиряли Ристинку с ужасной действительностью.

Пока Хавес топтался на пороге и с опаской косился на дым, Клима решительно подошла к лавке и буднично велела:

— Лернэ, открой окна, дышать нечем. Гера, со мной юноша, его зовут Хавес, он будет меня охранять. Расскажи ему все, что касается профессии телохранителя. То, чему нас учили в Институте. Я желаю, чтобы завтра Хавес уже мог приступить к своим обязанностям.

— Но Тенька...

Клима бросила на обоих усталый тяжелый взгляд исподлобья, и стало тихо. Лернэ загремела ставнями, а Гера пригласил Хавеса выйти во двор, поскольку дышать и правда было нечем: дым почти не пах, но словно пожирал свежий воздух.

— Интересненько это у тебя получается, — безмятежно прокомментировал Тенька и едва не подавился пирожком, потому что теперь порция тяжелого взгляда досталась уже ему.

— Либо твоих экспериментов не видно и не слышно, — вполголоса отчеканила Клима, — либо я берусь за тебя всерьез.

Колдун вздохнул, но потом ухмыльнулся.

— Эх, а я уже настроился на многочасовую нотацию в стиле твоих прочувственных речей. Не боишься, что кого-нибудь угораздит их законспектировать и передать потомкам?.. Ладно, не смотри так, сделаю я эту звукоизоляцию, тем более проект уже третий год пылится, все руки до него не доходят.

— Можно подумать, на тебя действуют многочасовые нотации, — сказала Клима мягче и тоже взяла пирожок.

— Ну... я всегда очень внимательно слушаю!

— Угу. И при этом еще тщательнее что-нибудь жуешь.

— А чего зря время тратить? Все довольны: я сыт, поруган и могу заняться делом.

— Самодвижущуюся повозку еще не изобрел? — Клима сняла платок и жилетку на меху, переобулась в домашние башмаки, развязала ленту и утомленно запустила пальцы в свои жидкие соломенные волосы.

За окном уже было совсем черно, холодный влажный сквозняк выгонял прочь остатки зеленого дыма. Пахло поздней осенью, свежими пирожками и совсем немного — кислой сметаной. Печка топилась постоянно, но на кухне обычно не застаивалась душная тяжелая жара, как в доме старосты, а только витало легкое уютное тепло.

— Неуч, — привычно отмахнулся Тенька. Потом недовольно нахмурился. — Понимаешь, там так интересненько все получается... Мне никак не удается поместить разряд в статичную среду, а без этого невозможно двигаться дальше. Вдобавок молнии так и тянет к водяным зеркалам, а я уже понял, что они несовместимы. Там постоянно коротит и взрывается, вон, всю щеку сейчас обожгло брызгами! А уж сколько раз эта сеть на мне замыкалась... Правда, есть у меня в мыслях одна интересненькая идейка, но это уже после того, как звукоизоляцию наведу, иначе ты, дорогая обда, меня сожрешь, как пирожок. Вкусно?

— Угу, — рассеянно отозвалась Клима, кусая поджаристую ароматную сдобу. — С зайчатиной что ли?

Тенька торжественно кивнул.

— Это я добыл! Я ж все-таки научился небольшие молнии генерировать! Столько энергии в воздухе разлито, ты себе не представляешь! Сегодня утром Гера вытащил меня на охоту. Я и сбил зайца разрядом, потому что силки ставить лень, из лука стрелять почти не умею, а ортону вообще едва поднимаю. Правда, твой военачальник с моей дорогой сестрицей целый диспут устроили, можно ли этого зайца теперь есть, или лучше закопать, пока с ним чего зловещего не стало. Темные люди! Можно подумать, у меня молнии какие-то особенные, даром что ручные. Но соседская собака постановила: зря они панику развели, слопала заячью лапку с большим аппетитом. Правда, Лерка меня упросила Ристе про способ охоты не говорить, а то она точно есть не станет. Колдовство ж! Мерзкое и беззаконное. Не понимаю до сих пор, на кой тебе Ристинка сдалась.

— А на кой тебе — молнии?

— Но это же так интересненько! — колдун махнул рукой. — Да понял я, понял. Эх, Клима, совсем ты замоталась, скоро станешь такая же бледная, как я. И Гера будет ворчать на нас обоих. Опять перед стариками языком молола?

— Опять, — девушка забралась на лавку с ногами, уперлась локтями в столешницу. — Если б мой язык муку мог намолоть из воздуха, я бы и вовсе не умолкала. Тенька, лучше бы ты изобрел какую-нибудь штуку, которая превращает глину в золото!

— Да ну, это скучно...

— Зато поможет поправить бюджет. Почему тебе скучны все полезные вещи?

— ...и невозможно! — колдун схватил очередной пирожок, оценивающе на него поглядел, вздохнул и положил на место. — Свойства глины невозможно изменить до свойств золота. Вот превратить один сорт глины в другой — пожалуйста. Или перегнать золото в пар, который тончайшим слоем металла оседает на предметах. Еще из чистого серебра можно сделать золото вперемешку с каленой серой... но это все давно открыто, описано и тоже неимоверно скучно. То ли дело — молнии, световая модель пространства...

Дальше Теньку можно было не слушать. Тем более, серебра у Климы тоже не было.

На улице все-таки пошел дождь, холодный, неприятный. Громко барабанило по ставням из сухого льда, Тенька недовольно морщился, и Лернэ в конце концов вынула их, сменив на более прочные, деревянные. Сухой лед сложила на специальную полочку, где он всегда пережидал непогоду. В этом отношении Климе куда больше нравилось стекло. Хотя, оно подороже, да и более мутное, некрасивого желтоватого цвета. Поэтому в Сильфийских Холмах и на землях Ордена отдавали предпочтение цветным витражам в ущерб видимости и свету. Клима давно решила, что когда-нибудь заставит Теньку поработать над прозрачностью стекол.

Входная дверь распахнулась, и на кухню ввалился промокший Гера, радостно таща за собой давешнего типа в плаще. Надо сказать, незнакомец был высок даже по сравнению с "правой рукой".

— Да ты не волнуйся, она все та же и ничего не забывает. Входи-входи, вот здесь половик, вытирай ноги, а туда сумку поставь. Решено, ты у нас переночуешь, что мы, крокозябры лесные, в ночь дождливую тебя прогонять?

Тип в плаще вел себя тихо и немного смущенно. Долго вытирал ноги, аккуратно положил на пол латаную сумку — было видно, что с ней за плечами исхожено немало дорог. Наконец он откинул капюшон, за которым пряталось молодое скуластое лицо.

— Клима, ты узнаешь меня? — негромко спросил гость.

В уже закрытую дверь постучали.

— Здесь теперь всегда такой проходной двор, или я просто в удачное время с чердака слез? — полюбопытствовал Тенька.

Гера, стоящий к выходу ближе всех, взялся за ручку.

На пороге оказались двое, высокие, тонкие, в темно-голубых промокших куртках. Дождевая вода стекала с лакированного дерева белой доски. Лернэ разинула рот, Тенька, прищурившись, покосился на Климу, Гера то ли радостно, то ли изумленно хмыкнул. Обда быстрее всех совладала с собой, встала и почти официально поприветствовала:

— Добро пожаловать, Дарьянэ Эр и Юрген Эв.

— Он тоже Эр, — перебила Даша по-принамкски. Акцент из ее речи никуда не делся, но слова сильфида выговаривала правильно. — Мы муж и жена, у нас одна фамилия. Как я рада видеть вас всех! Клима, так чудесно, что ты помнишь Юру, мне даже не надо его представлять. Мы с посольской миссией от Холмов. Все совершенно официально, не то что в прошлый раз... Так, мы можем войти?

— Можете, — благосклонно кивнула Клима. Она вела себя, как будто визиты сильфов в этом доме — обычное дело по вечерам. — Ставьте доску вон туда, к стене. Раздевайтесь, садитесь за стол. Тенька, займи господ послов. Я сейчас вернусь.

Проходя мимо Геры и первого гостя, махнула им рукой, чтобы шли следом, начала подниматься наверх. На втором этаже "правая рука" нагнал ее.

— Ты узнала? Почему ты никогда...

— Сейчас не до этого, — голос обды звучал сталью. — Проводи его пока в вашу с Тенькой комнату, принеси съестного, если он голоден, и спускайся к нам. Я несколько месяцев ждала визита сильфов. Прилетели, вор-робушки! — черные глаза свернули торжеством. — При гостях не болтай, понял?

Тем временем на кухне завязывался светский разговор под пирожки. Лернэ как раз поставила на стол глиняный чайник с душистым отваром из собранных на капище ромашек.

— Тенька, что у тебя с лицом и рукой? — спросила Дарьянэ на правах старой знакомой. Пахло изумительно, голодные продрогшие сильфы жадно тянули носами.

— Там с экспериментом интересненько получилось, — нехотя объяснил колдун, наливая гостям отвар и пододвигая блюдо с пирожками. Гости себя упрашивать не заставили.

— О, так ты сейчас занимался важными научными изысканиями? — вежливо уточнил Юрген.

Тенька вытаращил глаза и подумал, что разведка у сильфов хорошая, но из местных на нее никто не работает. Потому что ни одному живому существу в округе до сих пор не приходило в голову назвать Тенькины эксперименты не только научными, а еще и важными.

— Нет, он просто надымил так, что сметана прокисла, — решила Лернэ восстановить справедливость.

— Эксперимент пока не удался! — воспрянувший духом Тенька попытался делать сестре знаки, чтобы не роняла его неожиданный авторитет среди иностранных послов, но потом бросил это дело. — Знакомьтесь, кстати: моя сестра Лернэ Сафетыбока. Хозяюшка наша, умница.

— И красавица, — с улыбкой отметил Юрген. Лернэ заулыбалась в ответ, Дарьянэ ревниво подобралась.

Со второго этажа быстро спустился Гера, воровато схватил пару-тройку пирожков и с загадочным видом опять умчался наверх. Тенька проследил за недоуменными взглядами сильфов и поспешил перетянуть внимание на себя.

— Как долетели? — громко поинтересовался он. — У нас тут погода немножко испортилась... к осени.

— На Холмах уже лежит снег и ветра куда злее, — пожал плечами Юрген. — Трудности возникли только при посадке. У людей почему-то принято выращивать на обочинах колючие кусты.

— А, так вас в крапиву угораздило приземлиться! — догадался Тенька. — Да никто ее не сажает, сама растет, зараза. А что это у вас за доска интересненькая? Я в Институте таких не видел.

— Это новейшая модель, — не без гордости пояснил Юрген. — Она куда лучше чувствует дуновения ветра.

— О, — глубокомысленно протянул колдун, не сводя жадно поблескивающего взора с предмета обсуждений. — А можно будет вашу доску... изучить?

— Сильфийская магия совсем не похожа на ваше колдовство, — Юрген снисходительно улыбнулся. — Я не запрещаю, но вряд ли ты сможешь хоть что-то в этом понять.

Тенька хитро прищурился, но спорить не стал. Тем более, как раз вернулась Клима. Она умылась и переоделась в платье темно-красного бархата с тонкой полосой золотого шитья вдоль высокого ворота и по манжетам длинных рукавов. Это строгое, закрытое платье больше подчеркивало прямоту осанки, чем казалось нарядным. Обда села напротив гостей, глянула на Теньку, и тот налил ей отвара.

— Итак, я вас слушаю, господа послы, — Клима сейчас выглядела скорее учтиво и доброжелательно, чем властно.

Юрген начал загодя приготовленную витиеватую речь. Общий смысл сводился к тому, что сильфы внимательно следят за происходящим в Принамкском крае и видят: зарождается новое государство, молодое и перспективное, с неглупой повелительницей во главе, которая, если помнит, изъявляла желание союзничать. Так вот, сильфы рассмотрели это желание и решили, что тоже не против наладить хорошие отношения. А в качестве первого жеста доброй воли совершенно безвозмездно дарят новой союзнице некую сумму золотом. Ведь все нуждаются в золоте, правда?

Клима слушала внимательно, с вежливой полуулыбкой. Тенька не улыбался, только щурился хитровато и временами поглядывал на доску. Лернэ как ни в чем не бывало хлопотала по хозяйству, а потом и вовсе ушла наверх, вообще не вникая в разговор. И только пришедший к середине речи Гера волновался и хмурил брови за пятерых (включая ни о чем не подозревающую Ристинку), слишком остро осознавая историческую важность момента и всеобщую ответственность.

— Союз с Холмами, — почти ласково протянула Клима, словно пробуя это словосочетание на вкус. — Какая честь для моего пока маленького государства. А как же ваши договоры с Орденом? Мавин-Тэлэю не понравится, что сильфы заключают союзы с обдой, объявленной вне закона. А меня не устроит, что вы, новые союзники, продолжите поставлять вооружение моим врагам.

— Орден ничего не узнает, — заверил Юрген. — Ты же понимаешь, Климэн, что мы не можем сразу разорвать торговые отношения, корнями уходящие в глубину веков. Хотя, если ты предложишь нам такое же количество поставок зерна, овощей, фруктов, молока и мяса, мы обещаем пересмотреть взгляды на традиции.

— Чуть позже — непременно, — кивнула Клима. — В нынешнем году я могу продать вам лишь несколько партий яблок. Это не зерно и не мясо, но ведь надо же с чего-то начинать.

— Я могу расценивать твои слова как согласие? — тут же уточнил сильф.

— Всему свое время, — туманно улыбнулась обда. — Так ты говоришь, золото мне будет подарено. Какова сумма?

Юрген назвал. Тенька присвистнул и заслужил ледяной взгляд от Климы. Гера посуровел еще больше, отложил недоеденный пирожок. Этими деньгами можно было не только заполнить весь Климин сундучок "на вырост", совсем опустевший к середине осени, но и десяток других, побольше.

— Неплохо, неплохо, — скучающим тоном кивнула Клима, словно выбирала на рынке свежую рыбу. — Накиньте-ка еще три четверти, для крепости будущих отношений.

— Но это и так... — возмущенно начала Дарьянэ, получила тычок от мужа и сконфуженно умолкла.

— Климэн, боюсь, в этом случае отношения выйдут настолько крепкими, что ты задохнешься в объятиях, — вежливо и заботливо предупредил Юрген.

— О, ничуть, — тем же тоном отозвалась Клима. — Меня вовсе не затруднит принять больше золота, чем предполагалось вначале. Как и вас — отдать. Ведь все ради дружбы, ради чистого крепкого союза. Что может быть лучше дружбы с сильфами?

— Лишние три четверти в придачу? — фыркнул Юрген.

— Совсем не лучше, — покачала головой обда. — Более того, ценности нашей дружбы не покроют и тридцать четвертей. Но достаточно трех.

Дарьянэ и Гера почти синхронно сглотнули. Но в отличие от них, и Юрген, и Клима очень хорошо представляли себе, что огромная сейчас для обды сумма — ничто по сравнению с бюджетом нормального государства. И Холмы запросто могут позволить себе подарить новой союзнице много больше, чем несколько десятков сундуков золота. Но — не станут.

— Хорошо. Я накидываю к первоначальной сумме половину, ты соглашаешься, и я достаю договор.

— Ты накидываешь половину и достаешь договор, — Клима как будто повторила.

Юрген полез за пазуху и извлек сложенный вчетверо лист плотной серовато-зеленой бумаги. Расправил, положил на стол, отодвинув чашки. Гера сбегал за чернилами и заостренной палочкой. Клима придвинулась поближе к сильфам и внимательно вчиталась в строки договора, составленного надо сказать, по всем правилам, на двух языках. Даже старинный герб обды был изображен наверху, рядом с сильфийским.

— "...в качестве союзнического дара обязуются безвозмездно выплатить обде Климэн золотом..." — вот тут исправь сумму, — велела Клима, водя по бумаге пальцем. — И допиши: обда Климэн в качестве ответного дара обязуется безвозмездно отдать Холмам двадцать мешков яблок.

Юрген поправил и дописал. Липка разрешил вносить незначительные изменения в договор.

— "Холмы обязуются продавать обде Климэн сильфийские доски, тяжеловики и огненную жидкость, а обда Климэн обязуется покупать все вышеперечисленное". Здесь тоже допиши: если у обды Климэн возникнет в них недостаток.

— То есть? — удивился Юрген. — У тебя имеется все вышеперечисленное?

— Нет, откуда? — пожала плечами Клима.

— Но тогда к чему приписка?

— У вас прекрасная техника, — обда невинно улыбнулась. — Я очень рада такому условию договора. Замечательно, когда армия обеспечена досками, тяжеловиками и огненной жидкостью, но странно, когда солдат меньше, чем снаряжения. У меня небольшая армия, Юрген, поэтому недостаток техники устранить легче, чем в Ордене. Логично, если я не буду покупать у Холмов столь же огромные партии. А по договору выходит, что я обязуюсь купить все, мне предложенное. Может возникнуть недопонимание.

— Но что, по-твоему, может зваться недостатком техники? Нет, Климэн, так дело не пойдет. Ты купишь у нас одну доску и пару деталей от тяжеловика, а потом заявишь, что тебе хватит, армия небольшая, государство маленькое, и лучше бы мы дали тебе еще денег на покупку нашей же техники.

— Тогда давай установим лимит. Прямо сейчас. Скажем, сотня досок и три десятка тяжеловиков тебя устроят?

— Полторы сотни и шесть десятков, — сильф еще не забыл последствий предыдущего торга.

— Идет, — Клима если и размышляла, то очень быстро. — Но тогда еще одна приписка: вы станете продавать мне технику не раньше, чем я начну открытую войну против Ордена. С ведами я намерена воевать исключительно колдовством, поскольку, как показали последние пятьсот лет, ваша техника не дает преимущества.

— Хорошо. Но тогда я припишу, что войну против Ордена ты обязуешься начать к этой весне.

— К лету, — обда что-то прикинула. Тенька едва опять не присвистнул. Гера и Дарьянэ разинули рты.

— Хорошо, — Юрген выглядел невозмутимым.

— И последнее, — Клима впервые нахмурилась, зачитывая вслух: — "Если обда Климэн не выполнит возложенных на нее обязательств, Ветряные Холмы перед высшими силами и Небесами вправе стереть ее государство с лица земли. Сей договор не может быть расторгнут".

Стало тихо. Гера побледнел, Тенька подобрался.

— Хорошо сказано! — весело заключила Клима в гробовой тишине. — А почему только Холмы? Это не по-союзнически! Дописывай: обда Климэн, в свою очередь, перед высшими силами и Небесами обязуется стереть с лица земли Ветряные Холмы, если они не выполнят возложенных на них обязательств.

— Мне нравится твоя лихая самонадеянность, — рассмеялся Юрген, делая приписку. Он ничем не рисковал. Договор составлен так, что сильфам ни к чему его нарушать. А даже если бы нарушили — не хватит обде мощи тягаться с Холмами.

— Я тоже от нее без ума, — кивнула Клима, перечитывая исправленный договор. — Как-то он зловеще кончается... Все находят? Вот, не мне одной так кажется. Не годится для начала добросоюзнических отношений. Допиши в конце так: сей договор не может быть расторгнут, но может изменяться по обоюдному согласию сторон не чаще раза в месяц.

— В год.

— Хорошо, в год, — Клима перечитала еще раз и осталась довольна.

— Теперь подписывай, — Юрген передал ей палочку.

— Сегодня? На ночь?! — Клима округлила глаза так искренне, что даже Тенька в первый момент ей поверил. — Нет-нет, сегодня я ничего подписывать не буду. Мне нужно подумать, завтра перечитать на свежую голову. Да и вы с дороги устали...

— Ты сказала, что согласна подписать, — перебил Юрген.

— Во-первых, я этого не говорила, — ласково напомнила Клима. — А во-вторых, бумагу следует переписать набело. Надеюсь, для этого тебе на надо возвращаться с ней на Холмы?

— Нет, — Юрген нашел в себе силы холодно улыбнуться. — У нас с собой посольская печать, которая дает полномочия подписывать бумаги от лица страны.

— Вот и славно, — обда была сама доброжелательность. — Допивайте отвар, заканчивайте ужин, а мы все пока пойдем и подготовим вам комнату для ночлега. Надеюсь, вы у нас задержитесь?

— Если договор будет подписан — непременно.

— А Ристя тоже живет здесь? — тихо спросила Дарьянэ.

— Да, конечно. Я сейчас даже пришлю ее, чтобы вы не скучали.

С этими словами Клима поднялась из-за стола и направилась наверх, жестом велев колдуну и "правой руке" идти следом. Оба молча переглядывались за ее спиной. Гера выглядел едва ли не испуганным, хотя скажи ему кто-нибудь об этом — ни за что не согласился бы. Тенька больше друга верил в Климино здравомыслие и дипломатическое чутье, но и его не отпускала настороженность. Игры кончились — это стало понятно еще тем летом, после побега из Института. Но теперь, когда послы другой страны принесли настоящий договор с печатями, за нарушение которого — смерть, реальность и серьезность происходящего стали ощущаться особенно остро. Большая политика — не восстание пары деревень, это глубокий колодец, в который падаешь без шанса выбраться наружу. Можно кричать, барахтаться, взывать о помощи — никто не услышит. А можно — хитростью и обманом встать на чужую голову, жадно глотать драгоценные крупицы влажного воздуха, пропитанного слезами и гнилью, топить под собой другого. Колодец большой политики слишком узок, чтобы места на воздухе хватило двоим. Дышат Холмы — захлебывается Принамкский край. Расцветает государство людей — сильфы гибнут от голода. И Верховный не мог не понимать этого, отправляя послов для помощи обде. Климе было отведено захлебнуться, а она собиралась дышать, утопив остальных. Сейчас — все равно что цыпленку надеяться выстоять на петушиных боях.

— Ты понимаешь, на ЧТО подписалась? — тихо и хрипло спросил Гера.

— Я пока еще ничего не подписала, — Клима выглядела уверенной в себе. Почти как всегда.

— Но ведь собираешься!

— Для начала я подточу вор-робушкам их острые клювы.

— Злокозненная обда поделится с нами своим коварным планом? — Тенька спрашивал с иронией, но глядел серьезно.

— Позже, — бросила Клима, открывая дверь в комнату Лернэ и Ристинки. — Ристя, ступай вниз, развлеки сильфов. Сболтнешь лишнего — ты меня знаешь. Лернэ, помоги Гере и Теньке перенести ваши вещи в мою комнату. Ночевать будем там, втроем.

— Почему это мы к тебе, а не ты к нам? — возмутилась бывшая благородная госпожа, традиционно недовольная своим положением, грядущим переездом и вообще всеми решениями обды.

— Мне придется перетаскивать слишком много важных бумаг. Давайте, поживее! Это только на одну ночь, потом распределим комнаты более удобно.

— Проще говоря, тебе неохота рушить свое уютное гнездышко, а на нас с Лернэ плевать, — тихо проворчала Ристинка, уходя.

— А как же... — хотел напомнить Гера о другом госте, но Клима перебила:

— Он пока переночует у вас, потом разберемся.

Под руководством обды нужные вещи были перетащены, постели перестелены, дополнительная вода — согрета, и не прошло пары часов, как отмытые с дороги сильфы и третий гость, для большинства домашних так и оставшийся безымянным, были уложены спать. Лернэ с Ристинкой тоже вскоре легли, а Клима, даже не раздевавшаяся ко сну, после того, как дом затих, осторожно вышла из своей комнаты и негромко, но требовательно постучала в дверь, за которой ночевали юноши.

Открыл Гера. Он был задумчив, взъерошен и закутан в одеяло.

— Бери Теньку и пошли на чердак, — велела Клима. — Поговорим о наших сильфийских гостях.

— Твое "позже" в этот раз наступило поразительно быстро, — устало проворчал "правая рука".

— А сейчас наша злокозненная обда с умным видом скажет, что ее "позже" всегда наступает вовремя, — громким шепотом возвестил Тенька, выныривая из-за Гериного плеча.

Чердак, где колдун проводил свои многочисленные эксперименты, был гораздо просторнее мастерской Геры в Институте. Покатая остроконечная крыша скрадывала часть пространства, оттого прямоугольное помещение десяти шагов в ширину и вдвое больше в длину получалось почти квадратным. Вдоль стен тянулись самодельные кривоватые полки, чередуясь с дощатыми грубо обтесанными столешницами. Чердак был немногим меньше кухни на первом этаже и, казалось бы, места экспериментатору досталось с избытком. Но чердак выглядел так, словно скоро разойдется по швам от обилия вещей. На столах громоздились сложные многоуровневые конструкции из стеклышек, трубочек, камешков, каких-то тряпок и еще высшие силы знают чего. Полки были до отказа забиты реактивами, запчастями того, что не поместилось на столах, и диковинными предметами, по виду которых трудно было понять: то ли они попали к колдуну из неких иных миров, то ли найдены на ближайшей свалке. Под столами, в ящиках и просто на полу лежало все, чему не нашлось места на полках и столах, а еще — менее важные для хозяина, но все равно милые сердцу "интересненькие" штуковины. Например, неудавшиеся изобретения позапрошлогодней давности, прохудившаяся посуда, битый сухой лед, какие-то перья, травы, сушеные грибы, яблочные огрызки, тыквенные семечки ядовито-зеленого в фиолетовую крапинку окраса и тому подобное. У дальней стены рядом с небольшим закопченным окошком двумя неровными стопками почти до потолка возвышались книги. Они были защищены колдовством от холода, плесени, огня, влаги и мышей, поэтому хранились довольно небрежно. Тенька имел обыкновение почитывать то одну, то другую, загибать и слюнить уголки, делать пометки на полях, ненароком обливать страницы ромашковым отваром или кислотой. Поэтому его книги вид имели плачевный, а натуру неубиваемую. Ни одной библиотечной неженке не снились такие суровые условия. Книги приспосабливались, а от обилия колдовства меняли свойства и постепенно начинали жить своей особой жизнью, отдаленно напоминающей разумную. Впрочем, чтению это не вредило. Рядом с книгами стояло несколько ящиков, полных исписанных листов бумаги. Это были труды и конспекты самого Теньки. На тех, что постарше, желтых от времени — корявые буковки круглого еще детского почерка, множество топорных рисунков. Более новые, белые, листы покрывала самая настоящая вязь, малоразборчивая, острая, летящая, часто перемежаемая загогулинами формул. С потолка свисало все, что не уместилось на столах, полках, полу и в ящиках, а еще — некоторые особо важные конспекты и вырванные из книг страницы. Посреди чердака важно стояло огромное, в пол, зеркало в потемневшей от времени резной деревянной раме. Иногда по зеркалу пробегала странная рябь. Неподалеку валялись перевернутый закопченный табурет и несколько потрепанных подушек.

Проще было сжечь чердак дотла, чем на нем убраться, поэтому Тенька за несколько лет разве что пыль кое-где смахивал и пару раз помыл свободные участки пола. Поэтому через весь чердак в обход кучек хлама тянулось что-то вроде тропинки — относительно чистой полосы на темном деревянном полу. Гера первое время пытался подвигнуть друга на генеральную уборку, но потом смирился. До поры. Ведь невозможно думать об уборке на чердаке, когда в стране такое творится!

Тенька по-хозяйски сел прямо на пол. Гера — опасливо устроился на подушке. Клима размашистым жестом поставила табуретку вертикально и оседлала ее по диагонали, широко расставив ноги и подогнув колени.

— А теперь, — обда обвела присутствующих пронзительным взглядом, — обсудим наших дорогих сильфийских союзников.

— Союзников ли? — без улыбки уточнил Тенька.

— Это будет зависеть от меня, — Клима крепко переплела пальцы, как всегда делала в минуты волнения. — Никто, кроме сильфов, сейчас не подарит мне два сундука золота.

— Ты не думаешь, что сильфийское золото может слишком дорого обойтись тебе в будущем? — спросил Гера. На его бледном от волнения лице отражались голубоватые блики, которые периодически проскальзывали по поверхности зеркала, поэтому "правая рука" походил сейчас на какого-то духа водных глубин, очень хмурого, словно разбуженного во время зимней спячки и жаждущего покарать виновников.

— Именно об этом я и думала весь вечер. Договор не будет подписан, пока я не увижу золото воочию — не хочу рисковать за пустые обещания. А потом настанет ваш черед. Гера, от тебя мне нужна хорошая армия. Хватить бездельничать и таскаться за Лернэ.

— А они знают, что являются будущей армией? У них нет даже маршировок по утрам, — Гере стоило немалых трудов пропустить священное имя мимо ушей и не начинать бессмысленный спор. Тем более, Клима отчасти права.

— А стройка на что? Я повелеваю, чтобы весь примкнувший ко мне сброд сделался к весне приличным войском с тобой во главе. Начни со стройки, пойми, кто чего стоит, потом перейди к учениям. Докладываться мне каждый вечер. Кроме того, вверяю тебе стражей границ. Разведчики — не твоя забота, они подчиняются только мне. Достаточно того, что я не запрещаю тебе читать на досуге некоторые их отчеты. Вопросы?

— Ты собираешься начать войну так скоро?

— Если я не успею встать на крыло, сильфы развеют меня по ветру. Я должна быть сильнее, чтобы выжить, — Клима проговорила это раздраженно, а потом плотно сжала губы. Она сейчас была напряжена, на дне властных черных глаз поблескивали колючие искры. От легкости и лукавости не осталось и следа.

— Может, лучше совсем не соглашаться на договор? — осторожно поинтересовался Гера.

— Все упирается в золото. С ним есть шанс пережить зиму. Без золота — верная смерть. Нужно время, у меня нет армии, чтобы начинать войну сию секунду, а без золота я не смогу прокормить своих. Конечно, многие неравнодушные люди в верных мне городах готовы поделиться частью своих капиталов, но таких средств у них нет. Богачи в Фирондо и Западногорске, Локит слишком зависит от пришлых купцов, прочие города и вовсе бедны. Сильфы пришли очень кстати. Теперь Тенька...

— А я-то что? — вытаращил глаза колдун. Он решительно не понимал, чем сейчас может помочь отечеству.

— Во-первых, сделай звукоизоляцию на чердак.

— Завтра?

— Вчера! Чтобы ни одна собака не знала, чем ты занимаешься. Тебя заинтересовала доска, верно?

— Ага. Юрген даже разрешил мне изучить ее, — на колдуна вспышки гнева обды не производили никакого впечатления. Тенька видел по глазам, когда Клима и правда в ярости, а когда просто хочет припугнуть.

— Замечательно, — девушка ответила на его взгляд с досадой. Тенькой невозможно было нормально командовать. — Разбери эту клятую доску по щепочкам, но пойми, как она работает. Плевать на молнии, зеркала и прочую дрянь. Если потребуется — работай днем и ночью, но чтобы твоя доска летала не хуже сильфийских. Я знаю, ты на это способен, в Институте тебе уже удавалось подобное.

Тенька некоторое время задумчиво смотрел на Климу, а потом его лицо озарилось радостью догадки. Он понял, что задумала обда.

— Да наведу я эту звукоизоляцию, там работы часа на полтора. Будут наши дорогие союзники спать спокойно и ничего лишнего не слышать, — потом мечтательно ухмыльнулся: — Интересненькая предстоит работа. Речь ведь не только о досках, да?..

* * *

...Союзники не спали. Юрген в двенадцатый раз перечитал обновленный договор, а потом со вздохом протянул его жене.

— Посмотри ты, у меня уже строчки перед глазами расплываются.

— Я ведь читала, — пожала плечами Дарьянэ. — Что мне надо найти там?

— Не могу понять, — Юра встал и прошелся по комнате. — Обда не дура и не стукнутая об тучу, это видно сразу. Она очень выросла со времени нашей последней встречи. Я помню замкнутую, озлобленную на всех вокруг горбоносую девчонку, жутко своего изъяна стесняющуюся. Теперь Климэн стала сдержаннее, уверенней. Возможно — злее, но этого не видно. И мысли в ее глазах появились, а не пустая интуиция.

— Я тоже помню Климу! И она вовсе не такая была, как ты описываешь. Ты видел ее почти мельком, пару раз. А я — долго, несколько недель практически спала с ней под одним одеялом. Клима и тогда была умна, доброжелательна. Немножко жестока, но в первую очередь к себе.

— Разница в том, что мне она показывала свое истинное лицо, — сухо проговорил Юра, снова садясь на кровать.

Даша скрестила руки на груди.

— Так нельзя притворяться. Возможно, она бывает разной, но со мной Клима совершенно точно вела себя, как привыкла.

— Судя по твоим же рассказам, "Клима" привыкла обманывать вся и всех. Но не о том сейчас речь. Оставим прошлое, мы имеем дело с настоящим. А в настоящем Климэн Ченара, называющая себя обдой, далеко не глупа. Но, смерч побери, почему она внесла в договор именно такие поправки? И если внесла — то почему отказывается подписать? И почему мне все это кажется бессмысленным, хотя я чувствую: смысл есть.

Даше очень хотелось спать, но ради Юры она честно перечитала договор еще раз и попыталась вникнуть.

— Ну... он другой стал. Он как-то изменился. Вроде ничего не поменялось, но что-то...

— Что? — Юра схватил ее за руки. — Даша, милая, надо подумать. От этого сейчас судьба страны зависит. Если обда завтра все подпишет, мы лучше ее должны знать... Почему ты улыбаешься?

— Я? Ничуть! — Дарьянэ порадовалась, что в темноте не видно, как она покраснела. Никогда прежде Юра не держал жену за руки и не называл милой. — Давай представим себя на ее месте. Вот что бы ты сделал, получив такой договор?

— Тоже не спешил подписывать, — вздохнул Юрген, отпуская ее руки. — Хотя, составлено грамотно, верно. В моем... то есть, в Климином положении на большее рассчитывать не приходится. Я бы поразмыслил и в итоге не привередничал.

— А я бы... обиделась.

— На что?

— Не знаю... обидный договор был. Каждая строчка там напоминала, что "на большее рассчитывать не приходится".

— Но ведь так оно и есть. Пусть не питает пустых иллюзий. Хотя... — Юра надолго задумался. — А ведь ты права. Будь я взбалмошной девчонкой, помешанной на собственном величии, то непременно оскорбился бы. Этого мы не учли. Но поскольку Климэн не дура, она не стала поднимать скандал, понимая, что в этом случае не получит вообще ничего. И — попыталась переделать. Смотри, — озаренный, он вырвал лист из Дашиных рук. — Сейчас это выглядит почти как соглашение двух равновеликих держав. А не как наша подачка ей. Все сходится!

— А если она и правда верит, что завоюет власть во всем Принамкском крае? — тихо спросила Даша.

— Кто ж ей позволит... При наилучшем для нее стечении обстоятельств посадим править ведами в Фирондо. И она не может этого не понимать.

Дарьянэ все равно казалось, что, несмотря на ум и потрясающее здравомыслие, Клима верит в свою полную победу. Но сильфида привыкла доверять Юре и его суждениям, поэтому ничего не сказала. Вдобавок, несмотря на все восхищение личностью обды, Даше не хотелось думать, что Клима сумела внести в договор нечто такое, чего даже Юра не смог понять.

— А все-таки отчаянная она девчонка, — неожиданно подытожил Юрген. — Смелая, наглая и неглупая. Непременно надо будет сойтись с ней поближе.

— Я тоже смелая, — вырвалось у Дарьянэ. — И не дура, ты ведь знаешь! И я... всегда тебе спину прикрою, что бы ни случилось!

Муж удивленно глянул на нее, а потом со смехом заключил в объятия.

— Ох, Дашка... ты самая смелая сильфида в тайной канцелярии, только на рожон не лезь. И это я тебя прикрою, клянусь Небесами!

Прижимаясь ухом к его груди и слушая частые биения сердца, Даша подумала, что еще ни разу за всю семейную жизнь не была такой счастливой.

* * *

Чердак покидали далеко за полночь. Клима первой спустилась по шаткой лесенке на второй этаж и направилась к себе. Но когда она прошла мимо комнаты, где ночевали юноши, дверь приоткрылась и в коридор вышел забытый всеми третий гость.

— Постой, — окликнул он глухо, но твердо. — Так ты помнишь меня, Клима?

Девушка обернулась. На нее смотрели три пары глаз: соратники успели спуститься. Гера снова казался взволнованным, словно чувствовал ответственность за эту встречу. Тенька сонно позевывал и тер уже измазавшуюся где-то щеку.

Немного корявый венок из ландышей в детских руках. Ландыши почему-то всегда пахнут покойной мамой, настоящим домом, который умер вместе с ней.

Нескладный четырнадцатилетний мальчик, который заглядывает в рот и таскается по пятам. Сорочка на завязках, вышитые тесемочки. Кругом пахнет хлебом и медом, а от подобострастного взгляда сам по себе задирается нос...

Изменился? Конечно. Стал держаться с достоинством, а на дне глаз — все тот же ландышевый венок, потерянный в дороге. И это детское: "Помнишь?"

И на краткий миг в холодном коридоре, посреди слякотной осени и мокрой глины, пахнуло ландышами. Конечно, померещилось.

— Да, — просто кивнула Клима. — Разумеется, я помню тебя. Здравствуй, Зарин.

Глава 6. Зарин

Снится мне ночной причал

На родной реке,

Веры тонкая свеча —

У тебя в руке.

Н. Добронравов

Ристя проснулась раньше всех. Немного поворочалась под одеялом, сбивая то направо, то налево заплетенную на ночь косу. Поглядела в светлый бревенчатый потолок. Потом со вздохом села, перекинула косу на плечо и принялась машинально переплетать.

Утро выдалось пасмурным, хотя вчерашняя непогода миновала. Сквозь серенькие тучи пробивался неяркий и беловатый солнечный свет. Чахлый кустик мяты в горшке на подоконнике отбрасывал легкую тень. Ристя подумала, что непременно заберет отсюда мяту, все равно Клима ее не поливает. Наверное, считает ниже своего достоинства.

Климина комната была самой маленькой на втором этаже. В какие-то незапамятные времена тут обитал Тенька, поэтому от него остался письменный стол с тремя ящиками, кое-где пожженный реактивами и исписанный шпаргалками по арифметике, ритмике и теории естественных свойств. После смерти матери колдун долгое время жил с сестрой, и комната пустовала. Потом в ней устроили кладовку и набивали хламом до тех пор, пока туда не пробрались воры. Те самые, бесславно окончившие свой жизненный путь в виде кучек пепла на Тенькином чердаке. После этого кладовку разобрали, Тенька собирался оборудовать там вторую лабораторию, но Лернэ была против, а потом в комнате поселилась Клима, и спор стал бессмысленным.

Кроме стола тут имелись пара стульев, маленький умывальник с зеркалом, сундук с нарядами и высокая тумбочка на крепеньких толстых ножках, чей единственный ящик запирался на амбарный замок. Обда использовала тумбочку как сейф, а ключ всегда хранила при себе. Настоящей кровати в комнате не было, только соломенный матрас, положенный на несколько гладко обтесанных досок. Ристя и Лернэ тоже в эту ночь спали на матрасах, которых в доме было больше, чем кроватей. Бывшей благородной госпоже досталось место посередине, и сейчас она задумчиво изучала лица соседок.

Лернэ и во сне, и наяву была прекрасна. Щеки разрумянились, алые губы чуть припухли, темно-каштановые локоны разметались по подушке. Личико казалось совсем еще детским. Ристя подумала, что и она когда-то была таким вот беззаботным ребенком. Возможно, чуть более избалованным. Милой золотоволосой госпожой, такой чудной и хорошенькой, что на приемах все заглядывались. И спала она вот так же, не заплетая косы, раскинув беззащитно руки, иногда чему-то улыбаясь.

Порою, глядя на Лернэ, Ристя чувствовала себя очень старой.

Клима спала иначе. Ее лицо было строгим и застывшим, будто выточенным из камня. Длинный нос, обведенные синеватыми кругами веки. Ристя впервые так явно заметила, что Клима очень устает. Редко появляется дома, а если и прибежит — то лишь поесть, покомандовать всеми, кого видит, и снова унестись по каким-то загадочным делам. Ристя не понимала, как можно найти столько дел в этом захолустье. Но судя по темным теням с разных сторон переносицы — были, и сложные, и в избытке.

Клима неловко дернулась, сбила одеяло в сторону, открывая шею, перетянутую шнурком медальона. Интересно, подумалось Ристе, что сейчас снится обде? Власть? Или все те же непонятные и бесконечные дела? А может, для нее это одно и то же? Почему Клима изматывает себя, прекрасно зная, что достигнув цели, будет уставать еще больше? Со своим умом, обаянием и даром убеждения она почти без усилий могла бы сделать в Ордене головокружительную карьеру. Но вот же выбрала войну против всех, включая сильфов. Для Ристи не было секретом, что сильфы никогда не любили Принамкский край. И если им вздумалось помогать кому-то из его жителей, то лишь ради собственной выгоды. Бывшая благородная госпожа не переносила обду, но она была человеком, уроженкой этой земли. Поэтому не собиралась работать на сильфов. Что бы Клима ни творила, сильфы — это еще хуже. Так считал Ристин отец. Наверное, еще поэтому его убили. Нынешний наиблагороднейший открыто лебезит перед Холмами, получая в ответ вежливое презрение. Ристя часто заявляла, что Клима утопит страну в крови, но не отрицала — сильфы уже давно делают это чужими руками. В частности, руками Климы.

Иногда Ристе хотелось отсюда сбежать. Не на Холмы: трезво рассудив, она поняла, что там не выйдет затеряться, ведь она совсем не похожа на сильфиду. И не на земли Ордена, где никогда не будет покоя, где станешь бояться собственной тени. Нет, остаток своей бессмысленной жизни Ристя хотела провести спокойно. А за последний год она поняла, что и на ведской стороне люди живут. Неплохо, надо сказать. Уйти бы из этого дома, куда глаза глядят, на самый юго-запад, к морю, где никому нет дела до сильфов, интриг Ордена и, надо надеяться, до обд. Но потом Ристя в очередной раз шла на рынок с Лернэ, а та по-детски держала ее руку своей узкой ладошкой и без задней мысли говорила, что Ристя ей совсем как сестра. На рынке они сторговывали какую-нибудь книгу, благодаря которой можно было ненадолго забыться, и возвращались домой, где Тенька непременно заявлял, что купленной ими ерундой даже печку топить зазорно, а вот если Ристя прочитает "Труд о взаимодействии природных ритмов", то может стать неплохой колдуньей. Ристя была готова побиться об заклад, что Тенька прекрасно знает об ее отношении к колдовству, но чисто из принципа не теряет надежды. И в этом тоже чудилось нечто семейное, родное. Такое чувство начало появляться впервые за долгое время, поэтому Ристя все же не спешила уходить, хотя Клима и домашняя работа сильно отравляли жизнь.

Сладко вздохнула Лернэ, открывая глаза и потягиваясь. Сдула с лица локон и поглядела на Ристю.

— Доброе утро, сестричка, — девушка говорила шепотом, а глядела так искренне, что ей в ответ хотелось улыбаться. — Ты ведь проснулась уже? Пойдем скорей, надо завтрак готовить, гостей кормить. А Клима пусть спит, нельзя ее будить.

— Это почему? — улыбаться сразу расхотелось.

— Тише, тише, — Лернэ беспомощно взмахнула руками. — Клима устала очень, ей нужно отдохнуть.

— Вот именно, — донесся сонный голос обды. — Идите отсюда, забирайте ваши матрасы и дверь прикройте поплотней. А Теньке передайте, что если станет по чердаку топать над моей головой — покараю. Зарин и сильфы будут жить здесь, потому что я так решила. Комнату Геры и Теньки отдать сильфам, вас вернуть на прежнее место, подселить к вам Теньку. Разобрать чулан под лестницей, там будут жить Гера и Зарин. Чтобы когда я проснулась, все выполнили.

Ристя и Лернэ переглянулись.

— Но ведь в комнате Геры и Теньки крюк из потолка почти вываливается, — нашлась Лернэ. — Туда никак нельзя селить посторонних.

— А Гера и твой этот, как его, Зарин в одном чулане не поместятся, — прикинула Ристинка. — Кто он вообще такой?

— Значит, кого-то из них придется положить на печи, — Лернэ задумчиво сдвинула брови. — Клима, так что с крюком делать?

Но обда ничего не ответила, то ли мгновенно заснув, то ли талантливо изобразив спящую.

* * *

В то утро гости и обда предпочли еде сон, поэтому завтрак проходил в тесном домашнем кругу. И вопросы обсуждались исключительно домашние.

— Клима как обычно, — фыркнул Тенька с набитым ртом. — Фигурально выражаясь, если ей надо, чтобы подданные вскопали пару грядок на огороде, она велит им перепахать поле. Мол, что-нибудь эти лодыри да сделают.

— Раньше она так не думала, — заметил Гера.

— Раньше она не командовала таким количеством народа! — парой больших глотков колдун осушил полчашки ромашкового отвара и протянул сестре опустевшую миску. — Лер, положи еще каши.

— Ты наконец-то взялся за ум, решил нормально питаться и делать зарядку по утрам? — поднял брови Гера.

— Нет, я решил сегодня навести звукоизоляцию на чердак, а еще законопатить щели и расчистить там угол под жаровенку. Поэтому высшие силы знают, когда я в следующий раз нормально поем.

— Теня, ты должен помочь нам разобрать кладовку под лестницей! — воскликнула Лернэ, снимая крышку с котелка. — А еще починить крюк в будущей комнате сильфов, там штукатурку надо новую замесить, без колдовства никак.

— Да, дальше я и сам справлюсь, — подхватил Гера. — Все равно ты и на табуретке до потолка не дотянешься.

— И зачем тебе вдруг понадобилось конопатить щели и ставить жаровню? — продолжила Лернэ. — Решил совсем поселиться на чердаке? Ты же тогда умом тронешься, даже за едой перестанешь выходить.

— С тобой и Ристинкой в одной комнате я тронусь быстрее, — твердо заявил Тенька. — Интересненько наша хитромудрая обда придумала, как всех расселить, во сне ей что ли привиделось? Если Лерка моя сестра, а с Ристинкой я пару месяцев делил молоко, хандру и чердак, то не зазорно меня теперь к обеим упихнуть. Конечно, страшный беззаконный вед на весь дом один, не селить же к ним сильфов, малознакомого Зарина или, упасите высшие силы, Геру!

— Почему это я в твоем понимании хуже прочих? — возмутился последний.

— Ты лучше, — фыркнул Тенька, запуская в кашу ложку. — Поэтому каждый вечер в вашей комнате будет сценка из балагана: "прелестные сударыни разоблачаются, а кавалер, изнывая от благородства, стоит носом в стенку". Ужасно смешно для зрителей, но утомительно для комедиантов.

— Подтверждаю, Тенька не отворачивается, — поджала губы Ристя. — Ему просто все до смерча. И мне кто-нибудь объяснит, кто такой Зарин и почему он должен жить с нами?

— Зарений Ченар — Климин брат, — сообщил Гера торжественно.

Бывшая благородная госпожа чуть не подавилась.

— Не родной, — уточнил Тенька. — Насколько я понял, там интересненько все получилось: отец нашей обды приходится Зарину отчимом, отсюда и фамилия, в деревнях так принято. Они такие же брат и сестра, как мы с Леркой.

— У вас-то фамилии разные!

— Так и родители наши не переженились. Словом, не пугайся, Ристинка. "Климы в штанах" нам не видать. Хотя глаза у Зарина очень интересненькие! Неспроста он к нашей обде с другого конца страны явился...

Загадочно ухмыльнувшись, колдун поставил миску около рукомойника и был таков. Вскоре с чердака донеслись первые отголоски взрывов, запахло озоном и горелым деревом. Выкурить Теньку из его логова не сумела даже Клима, разбуженная топотом над головой. Нелюбезно зыркнув на домашних, обда проглотила пару вчерашних пирожков и унеслась на стройку, велев Гере тоже не засиживаться дома, разобрать побыстрее кладовку и, наконец, заняться полезным для отчизны делом.

...Уже собирая со стола грязную посуду, Лернэ доверительно шепнула "сестричке":

— Ты не думай, что Тенька не обращает внимания, когда в его присутствии девушки переодеваются. Мне-то все равно, мы с братом выросли вместе, а вот тебе могло быть неловко.

— Я знаю, что говорю. Сколько мы на чердаке жили, он ни разу в мою сторону не посмотрел. Не устрой Тенька шашни с Вылей, я бы подумала, что его кроме экспериментов ничего не интересует.

— Теня колдун, у него глаза тренированные, — улыбнулась Лернэ. — Это значит, он умеет смотреть вперед, но видеть то, что происходит сбоку. Ему лет в тринадцать все мальчишки завидовали: только Теньку девочки на реке ни разу не словили на подглядывании, но только Тенька же их лучше всех и разглядел.

Ристя подумала, что еще несколько лет назад, в пору "беззаботной юности", стала бы пурпурнее Климиного герба.

* * *

Клима каждый день появлялась на стройке. Минуя горы земли, камней и бревен, аккуратные стопки форм для кирпичей, она шла к основанию стен, уже наметившемуся четкой линией канав. Обду ждали, ее видели издалека. К тому времени, когда Клима добиралась до изрытой ямами и ощетинившейся сваями полосы, ее окружала изрядная толпа народу. Бригадиры, рабочие, любопытная до всего ребятня — жизнь на стройке так и кипела, ненадолго стихая лишь по ночам и возобновляясь с первыми лучами рассвета.

— Доброго дня, мой народ, и славной работы, — звучно говорила Клима, улыбаясь. — Что у нас хорошего? Что плохого?

Хорошего всегда хватало. Например, уже подтаскивают кирпичи к тому месту, где будет возводиться арка крепостных ворот. Сваи вбивать закончили, успели до сильных холодов, когда глинистая земля стынет и делается тверже камня. И в кирпичах недостатка нет, все материалы для них прямо под ногами — смешивай да лепи. И как раньше тут крепость построить не додумались? Удобное место, не то, что у Редима. Речка рядом, а под землей родники, вон, колодцев кругом сколько. Значит, в случае осады в крепости всегда будет чистая вода. А у землекопа из третьей бригады дочка родилась, всей семьей просят дорогую обду в гости, имя ребеночку дать, да перед высшими силами словечко замолвить, чтоб здоровенькой девочка росла, как сама сударыня обда.

Плохое тоже находилось. Холода идут сильные, скоро снегом все заметет. Чтобы работа не встала, надо колдунов позвать, они завесу поставят, вся метель вокруг стройки теплым паром обернется. Но это не меньше десятка маститых колдунов надо, пускай бы сударыня обда послала за ними в Локит. А еще по проекту крепостную цитадель аккурат на месте Малыхиного коровника возводить надо, только вздорной Малыхе об этом никто до сих пор не решился сказать. И с самим проектом накладки: единственный на всю стройку юный архитектор только подмастерьем в Фирондо был, а потому у него в расчетах постоянно чего-то не сходится. Намедни вышло, что на постройку третьей бойницы справа уйдет втрое больше кирпичей, чем на всю цитадель. Стали всей стройкой пересчитывать — оказалось, не с бойницей ошибка. Прибавили кирпичей к цитадели — сошлось. А потом совершенно случайно заметили, что при таком количестве кирпичей под цитадель надо будет сносить не только коровник, но и всю деревню. А еще кольцо стен расширять минимум вчетверо, а то и впятеро, чтобы хоть небольшой зазор остался. До сих пор новую ошибку ищут. Остается надеяться, что когда дело дойдет до постройки цитадели, либо юный архитектор поумнеет и опыта наберется, либо сударыня обда чего-нибудь придумает.

Клима участливо все это выслушивала, кивала головой. И в гости как-нибудь зайдет, и в Локит за колдунами гонца отправит. А с архитектором разбираться надо. Пускай бы потихоньку съездил в Фирондо или какой другой город, с опытными людьми посоветовался. Или, вон, у Теньки на чердаке где-то валялся труд по математике.

Обде не слишком нравилось, что сейчас большая часть ее сторонников — люди молодые, часто недообразованные или вовсе неграмотные, авантюристы, плуты, наемники, горстка фанатиков. Трудно их держать в узде, это не воспитанники Института, с детства приученные к жесткой дисциплине. Земли обды ширились, и уже несколько раз на них вспыхивали бунты. В основном, в отдаленных деревнях, зависящих от воли городов, где Клима ни разу не появлялась. Но стоило обде приехать и сказать пару-тройку речей, недовольства стихали, а среди селян находились такие, кто желал оставить дом и присоединиться к молодой армии. Увы, большей частью это были все те же авантюристы, плуты, фанатики или изгои. Клима утешала себя мыслью, что со временем недоучки вроде юного архитектора станут мастерами своего дела, авантюристы окажутся верны и полезны, а плуты, наемники и фанатики перемешаются, пустив в свои ряды нормальных людей. Какова обда, таковы и подданные, а Клима сейчас даже короноваться нормально не может — до двадцати двух лет сила, заключенная в диадеме власти, ее только погубит.

Клима любила бывать на стройке, наблюдать, как благодаря ее руководству на месте безымянной деревеньки потихоньку рождается крепость. Юной обде нравилось организовывать народ на что-нибудь полезное, распределять обязанности, видеть, как налаживается хозяйство, наполняются зерном амбары, люди начинают богаче одеваться. И она с трудом понимала того же Фенреса Тамшакана — ему безо всяких усилий, только благодаря положению в обществе, достался на поруки целый город. Это ж как развернуться можно было! А этот тип не придумал ничего лучше, чем забросить все дела и пьянствовать.

Здесь уже давно никто не видел в ней девчонку восемнадцати лет. Женщину, впрочем, тоже. Все больше обду, повелительницу — существо притягательное, безликое и всемогущее. Когда-нибудь Клима надеялась сродниться с этой маской на самом деле. Пока что играла, иногда, как уверял Тенька, ужасно переигрывая. Порой Клима размышляла о том, что пытаясь избавиться от притворства в Институте, взвалила на себя роль куда более сложную. Одно дело — недалекая исполнительная девятигодка, с которой взятки гладки, и совсем другое — избранница высших сил, якобы знающая об этой жизни Нечто. Только все ложь, а за ней — кто? Клима Ченара, у которой светится кровь. И достигнутое держится не тайными знаниями, а множеством усилий и твердым намерением доказать всему миру право на свою великую цель.

После стройки Клима всегда шла к старосте, "заседать". Там собирались большей частью старики, уверенные, что без их ценного совета и крепость не возведут, и обда молодая уму-разуму не наберется, и на полях картошка не взойдет. Впрочем, как раз в картошке почтенные селяне смыслили довольно много. В отличие от мировой политики, математики и тонкостей устроения крупных ярмарок на малые средства. Клима понятия не имела, чему ее могут научить эти заседания, но чуяла, что пренебрегать ими не стоит. Эти старики не имеют нужного ей опыта, а вот влияния у них в избытке. Пока староста (к слову, еще довольно молодой, ему бы на стройке работать) и прочие уважают обду, недовольных не будет. А вот стоит Климе несколько раз пропустить собрание, пойдут нехорошие пересуды. И Клима заставляла саму себя поверить, будто одно из первейших ее занятий — сидеть в жарко натопленной избе во главе стола, слушать, кивать и потихоньку думать о своем. Конечно, порою и от заседаний была польза. Приходили гонцы с вестями, разведчики, новые люди, желавшие служить обде. Но тратить на это полдня и полвечера — жуткая расточительность.

...Когда Клима вошла в сени, отряхивая с мехового жилета неприятную морось, слишком заледенелую для дождя, но еще мокрую для снега, с низенькой скамейки поднялся человек в черном полушубке. Клима узнала Фенреса Тамшакана. Последний раз они виделись месяц назад, во время недолгого визита обды в героический Редим. За этот месяц бывший градоначальник изрядно оброс щетиной и немного осунулся. Впрочем, вином от него больше не несло.

Клима остановилась, прекратив трясти жилет и поправлять выбившиеся из-под платка волосы. Фенрес замешкался, но потом все-таки поклонился, даже скрестил пальцы в знаке обды и приложил их к сердцу.

"Ему от меня чего-то нужно, — подумала Клима. — Иначе бы сделал вид, что позабыл поклониться".

Она уже получила от Фенреса все, что собиралась, и, говоря откровенно, градоначальник перестал быть незаменимым. Но, несмотря на безалаберность и любовь к вину, Фенрес Тамшакан имел прекрасное образование, а это среди Климиных сторонников нынче редкость. Кроме Фенреса город можно было доверить разве что бабке или начальнику стражи, но первая вмешиваться в бытовые дела не желала, стара уже, а второй и так слишком со многим управляется, притом больше по военной части, в политике не смысля. А еще Клима опасалась, что если Фенрес умрет сейчас, когда власть обды столь зыбка, пойдут нехорошие слухи, и другие градоначальники откажутся вставать под золотые знамена, опасаясь за свою участь. Никто ведь не знает, каков человек Фенрес Тамшакан. Зато известен его древний род, где по традиции все клянутся служить обде. Что же это за обда, если расправляется со своими потомственными подданными?

— В Редиме голод, — начал Фенрес проникновенно. — Амбарное зерно совсем подорожало, да и селяне из ближайших деревень из-за неурожая подняли цены. Нужны деньги, моя обда. Много денег, чтобы прокормить народ. Я уже давно потратил все, что ты заплатила мне тогда, покупая власть.

— Помнится, я давала еще изрядную сумму на восстановление города после осады, — несмотря на проникновенность, Клима чуяла, что здесь нечисто. Будь и в самом деле все настолько плохо, бабка прислала бы гонца.

— Так ведь то на восстановление! Сколько там было, крохи! Проедено, потрачено...

"...Разворовано", — мысленно докончила Клима.

— ...Хотя бы сундучок золота, людей накормить, — Фенрес давно усвоил, что называющая себя обдой имеет странную тягу к устройству людского благополучия. И высшие силы с ней, у каждого свои причуды, лишь бы денег давала. А то на вино и сытую жизнь уже начинает не хватать. Вдобавок начальник стражи, взявший себе слишком много власти, что-то подозревает. Не думал Фенрес, отдавая власть, что обаяние этой пигалицы настолько затмит людские умы. В противном случае с начальником стражи было бы легко договориться. А сейчас нет, принципиальными все стали, словно тоже включились в эту идиотскую игру "все для народа". И как будто верят!

— Ты принес важные вести, — обда говорила очень серьезно, но Фенреса не отпускало странное ощущение, что над ним иронизируют. — Так значит, ремонт стен приостановлен?

— Его почти закончили, превозмогая лишения и тяготы, неизбежно возникающие при пустой казне. Осталась отделка, но людям нечего есть.

— Я рассмотрю этот вопрос на общем собрании, — а в черных глазах бездна, ни единой мысли не понять.

— Но моя обда, вопрос довольно деликатный, я вижу, что и здесь идет строительство, а строить дороже, чем восстанавливать. К чему огласка? Селяне будут недовольны... — "Чего доброго, догадаются, как обстоят дела на самом деле, у них опыта побольше".

— Я не назначала тебя своим советником, Фенрес Тамшакан.

Клима, сняв мокрый платок, прошла в дом. Фенрес двинулся следом, тихо злясь на жадную наглую девчонку. Ведь наверняка есть у нее деньги. Не может быть, чтобы она и впрямь не собрала дань с городов и сел, как все говорят. Не завоевывает никто власть ради власти, к этому всегда должен примешиваться солидный куш. А если слухи, долетевшие до ушей градоначальника по приезде в деревню, верны...

"Заседатели" Фенреса уже знали: градоначальник приехал поздно вечером, поселился в доме у старосты. Поэтому никто не удивился, когда гость сел за общий стол, по левую руку обды. Фенрес рассчитывал, что так будет проще склонить девчонку на свою сторону, когда речь зайдет о главном для него.

Но заседание шло, перевалило за половину, близилось к концу, а о Редиме никто не говорил.

— Так что насчет денег? — шепнул Фенрес обде на ухо.

Та сделала вид, что не услышала. Климе нужно было время подумать, и неспешное плановое совещание замечательно для этого годилось. Но Фенрес такое пренебрежение к своей персоне терпеть не собирался. Он уже начал догадываться, что обсуждать сейчас ничего не будут, и денег не дадут.

"Девчонка надеется замять дело. Поняла, что я не хочу огласки и собралась сделать вид, будто разговора в сенях не было. Не выйдет! Ей придется отдать мне даже больше, чем я хотел изначально, просто ради того, чтобы сохранить свое доброе имя..."

— Я хочу сделать заявление, — громко сказал Фенрес в минуту, когда один "заседатель" уже закончил говорить, а другой только набирал воздуха в грудь. — Вчера вечером, когда я приехал сюда, то разглядел в темноте, как в крапиву у околицы приземлилась доска. На ней стояли двое, высокие и кудрявые. Пешком они направились к дому обды Климэн. Это что же получается? Недоразумение? Сговор? А может, чудовищное предательство? Я не смею даже подумать такого о своей обде, но откуда в таком случае в сердце ведских земель появились сильфы?

— А тебе не примерещилось? — поднял брови староста.

— Клянусь высшими силами и духами лесными, — ударил себя в грудь Фенрес. — Сильфы! Здесь! Почему никто не знает об этом?

И глянул на обду: поняла, что шутки плохи, и за некую сумму можно договориться? Судя по быстрому и почти незаметному взгляду исподлобья — поняла.

От Фенреса до противоположного края стола волной всколыхнулись шепотки.

На самом деле приземления доски градоначальник не застал, зато слышал, как тетки через забор судачили, якобы Хавес, живущий в доме на углу, воочию наблюдал, как из крапивы на окраине села выбирались двое, явно бранясь, но не по-принамкски. Наверняка сильфы залетные, надо сарай запирать, чтоб картошку не поперли. Знаем мы этих сильфов, умыкнут, что плохо лежит, а потом скажут, будто само улетело. Этого Фенресу для нехорошего слуха было достаточно. А уж сильфы ли то, куда они потом направились, и где тут живет обда — дело десятое.

— Твое заявление не новость, — ровным голосом сказала Клима. — Разумеется, я знаю, что вчера вечером ко мне прилетали сильфы. Если верить их словам, в своей стране они не являются ни заговорщиками, ни предателями. Так что опасения сударя градоначальника — туман.

Вторая волна шепотков вышла куда мощнее предыдущей. Фенрес ощутил, как план идет к лесным крокозябрам, и проклятая девчонка опять становится хозяйкой положения. Впрочем... На что она рассчитывает, делая такое признание? Рассуждая здраво: откуда здесь сильфам взяться? Наверняка селянам примерещилось, зачем раздувать скандал, если можно решить все тихо и мирно, заплатив? Неужели она настолько жадная, что сундучок золота дороже доброго имени, созданного с таким трудом?

— Так что же, сильфы случайно залетели к тебе на огонек? — съязвил Фенрес. — Попутным ветром их занесло? Все знают, обда, что ты пришла с орденской стороны, — поднялась третья волна шепотков: в лицо Климе такого никто не говорил. — Возможно, там у вас это обычное дело, но здесь истинный Принамкский край! Сильфов не терпят, а кто привечает их, называется изменником.

— И правда, сударыня обда, — покачал головой староста. — Что же это ты, за нашей спиной, да с этими "воробушками" дела хороводишь?

Клима нехорошо улыбнулась.

— Никакой случайности в виде, как выразился сударь Фенрес, попутного ветра здесь нет. Ко мне прилетели послы соседней державы, и я их приняла. Принятие главой государства иностранных послов у нас ведь не приравнивается к измене, верно? Вы, судари, были так возмущены самим визитом сильфов, что даже не спросили главного: причины. А причина такова, что ко мне, обде Принамкского края, даже сильфы летают на поклон. Обратите внимание на разницу: Орден, — тут Клима позволила себе добавить в голос ненависти, — признал сильфов главными, перенял их образ жизни, наиблагороднейший пресмыкается перед Верховным. Я же сильфов не звала. Они сами прилетели ко мне с заверениями в вечной дружбе, признанием меня равной их правителю, молили о союзнических договорах и упрашивали Теньку поделиться с ними таинством колдовства. Разумеется, он не поделился, не про сильфов наши принамкские секреты. А вот над союзничеством я размышляю. Они так просили, их Верховный не спит вторую неделю, дожидаясь моего ответа.

— Но почему ты не сказала про это сразу? — спросил один из "заседателей", мужчина с окладистой бородой, в которой серебрилась седина.

— Послы на коленях умоляли меня не раскрывать их инкогнито, — у обда было чрезвычайно мирное и добродушное лицо. Вот только глаза колючие. — Дело в том, что сильфы очень боятся Ордена. Понимаете, Орден покорился, но его все равно боятся! Потому что и Орден — Принамкский край, моя держава. И все ближе тот день, когда благородные господа падут, и я коронуюсь в Гарлее, как это было заведено встарь. А сейчас я решила сделать послам крошечное одолжение. Все-таки они проделали немалый путь, чтобы поклониться мне. Вы, судари, тоже считаете, что справедливо будет сделать вид, будто про сильфов никто не знает, — это был не вопрос, а скорее приказ. — Так им, слабым, будет спокойнее, и Верховный сможет спать по ночам. Я ведь не могу заключать союзы с невыспавшимся существом, это будет невежливо с его стороны.

— Зачем нам вообще союзы с сильфами? — возмутился староста.

"Зачем ты рассуждаешь о политике, ничего в ней не понимая?!" — мысленно вознегодовала Клима, но заговорила особенно проникновенно:

— Посмотри старые летописи. Вы все посмотрите. Испокон веков Принамкский край торговал с Холмами. Именно торговал, а не выслуживался, как Орден сейчас. И это воля высших сил. Сильфы ходят по земле и пьют воду, но и мы живем под небесами, дышим ветром. Как Земля и Вода неотделимы от Небес, так и наши народы должны жить в мире. А ничто так не способствует поддержанию мира, как торговый союз...

Вскоре за столом вовсю обсуждали преимущества и перспективы всевозможных союзов с сильфами, а Фенрес чувствовал себя незваным гостем на чужом пиру. Градоначальник жалел, что упомянул сильфов. Если поначалу известие казалось мало-мальски правдоподобным — может, и правда были "воробушки", сбились с пути в ночном небе, пресловутым ветром занесло — то теперь ложь стала очевидной. Фенрес поклялся себе, что из принципа выведет пигалицу на чистую воду. Не сейчас, а потом, исподволь. Невесть что о себе возомнила, и, самое мерзкое, заставила окружающих верить и уважать. У Фенреса в свое время так не получилось, и это, пожалуй, злило больше всего.

...Расходились как обычно, по темноте. Клима вышла в сени позже всех: заговорилась со старостой, обсуждая будущую крепость и ее роль в торговле с сильфами. Старосте давно был обещан пост коменданта.

Не успела Клима порога сеней переступить, как увидела лавку, летящую прямо ей в голову, и тут же юркнула обратно, захлопывая дверь. Раздался грохот, потом чья-то забористая ругань.

— Это что еще такое в моем доме?! — сзади подоспела жена старосты, дородная сударыня, у которой вполне хватало сил поменять в телеге колесо. — А ну, сударыня обда, отойди-ка!

Клима охотно отступила, жена старосты распахнула дверь, оглядела сени и тут же принялась браниться:

— Ах вы крокозябры, дубовые головы! Это что деется, средь честных-то людей! Что ж вы тут устроили, паразиты?! Сударыня обда, к тебе, что ль, дураки?

Клима осторожно высунулась из-за могучего плеча. Сени выглядели плачевно. Лавка с отломанной ножкой валялась в дальнем углу, остро пахло рассолом: перевернулась небольшая кадушка с солеными помидорами. В растекшемся по полу рассоле отмокал сорванный со стены банный веник. А посреди сеней стояли Зарин и Хавес, расхристанные и уже почти виноватые.

— Мои, — согласилась Клима негромко и отчетливо. Глянула на юношей. — Ну?

— Пришел с улицы, говорит, к тебе, сударыня обда, а я почем знаю? — затараторил Хавес.

— Гера сказал здесь тебя дожидаться, а этот об тучу стукнутый... — тоже не стал молчать Зарин.

— Сам ты тварь ползучая, крокозябра беззаконная, чужак со смутою в башке!

— Да ты!..

— Молчать! — рыкнула Клима, да так люто, что вздрогнула даже жена старосты, а со стены сорвался второй веник. В тишине продолжила: — Первым пусть Хавес рассказывает.

— Говорю же, этот с улицы пришел, ненашенский, — у Хавеса под глазом наливался знатный синяк. — Сел, говорит, ждать Климу буду. Тебя, мол, сударыня обда!

— Я догадалась, — холодно кивнула девушка.

— Ну вот. А я ж сам тебя дожидаюсь, я ж охранять должен! Думаю, подозрительный он какой-то тип! Кыш, говорю ему, в сенях не жди, за воротами иди стой, знать я тебя не знаю. А этот не идет. Ну и я его того, силой попытался. Мало ли что!

Клима кивнула Зарину. У того кровоточил нос.

— Мы с Герой на стройку пошли, — Зарин говорил хоть и возмущенно, но с ехидцей, считая Хавеса дураком. — Он там остался, а мне сказал, что тебя можно вечером дождаться здесь, в сенях. Прихожу, а тут этот сидит. Говорит, выходи, жди снаружи. А я на холоде сидеть не собираюсь. Ну, слово за слово...

— Ясно. Хавес, тебе следовало не выставлять Зарина, а пойти с ним к Гере и спросить. И Гера бы сказал, что Зарин такой же мой охранник, как и ты.

— Да? — удивился Зарин.

— Да, — с нажимом повторила Клима. — Хавес, помоги хозяйке убраться в сенях. В другой раз будешь думать, прежде чем громить чужой дом.

— Но сударыня обда, как же ты пойдешь...

— Меня проводит Зарин. Будете охранять меня по очереди. Сегодня он, завтра ты. В исключительных случаях — оба. Еще раз увижу драку — покараю. Вопросы есть? Вопросов нет. Зарин, пошли.

— Эй, чужак, через лужи сударыню обду на руках переносить надо! — крикнул Хавес вслед.

— Только через лужи? Слабак! — фыркнул Зарин и ловко подхватил Климу, не успела она переступить порог.

По темному небу стелилась меж туч алая лента заката. Морось кончилась, но кругом было так промозгло и сыро, что казалось, будто в тяжелом воздухе может застрять ложка, как в жирной сметане. Чернели голые поля, за частоколом недобро высился дремучий лес, в глубине которого притаилось капище. Чуть поодаль тянулся тракт, изрытый колесами.

С невидимой отсюда стройки еще доносились голоса, конское ржание, стук камней и натужный скрип веревок, но уже не так бойко, как днем. Все в деревне затихало, готовилось ко сну.

— Поставь меня на ноги, — проворчала Клима, когда Зарин вышел на дорогу.

В отличие от Хавеса, тот послушался. Оказавшись напротив сводного брата, Клима отметила, что он выше на полторы головы. Несколько лет назад выше была Клима.

Зарин тоже это вспомнил, глянул сверху вниз.

— Теперь мы, наконец, можем поговорить? Ты опять не исчезнешь, сославшись на неотложные дела?

— По дороге домой я совершенно свободна. Итак, Зарин, что столь важное ты хотел сказать, если нашел меня на другом конце страны?

— А ты не удивлена, как мне это удалось?

— В Институте всякий знает, что обда ушла к ведам. Думается, уже не только в Институте. На ведской стороне границы многие говорят о битве под Редимом. Ну а в этих краях каждой собаке известно, где меня найти.

— Какая ты стала... — задумчиво проговорил Зарин, глядя лишь на Климу и не замечая луж под ногами. — Глаза не прячешь, спины не гнешь. Это ведь не в Институте сделали из тебя госпожу. Знаешь, мне было очень легко поверить, что ты и впрямь обда. В тебе всегда чувствовалось что-то... необычайное. Твоя мама такая же была.

— Правда? — мама в Климиной памяти осталась доброй, кроткой и справедливой.

— А ты не помнишь разве? Такая же осанка, взгляд, кажется, не селянка на улицу вышла — госпожа по дворцу идет. Твой отец про нее часто вспоминал, когда ты уехала. Как и я — про тебя... — Зарин осекся, замешкался, но потом продолжил: — До нас дошли слухи, что обда в Принамкском крае появилась. А потом и вовсе из Института приехали, сказали, мол, обда — ты, искали тебя. Не нашли, понятное дело, уехали ни с чем.

— С семьей все в порядке? — Клима постаралась, чтобы это не прозвучало равнодушно.

— Да, ни отца с матерью, ни ребятню не тронули. К чему трогать, если виновных нет? А я вот решил тебя найти. Сначала — чтобы вернуть. Отец сказал, твоя мама тоже из села уйти хотела, сперва в Институт, потом и вовсе непонятно с кем, но в первый раз не поступила, а во второй замужество удержало. Я и подумал, что... Теперь-то вижу, ты не вернешься домой.

— Там уже давно не мой дом.

— Ну как же! Клима, неужели ты перечеркнула все свое детство? Вспомни речку, мостки: третье бревно всегда гнилое, сколько его не меняй. А помнишь яблони у оврага? Мы забирались на самые крайние ветки и сидели над пропастью. А помнишь, как старшие ходили на кладбище, а из мелюзги вечно брали только тебя, надеясь напугать, а ты все равно не боялась?

— Ты вроде бы сказал, что уже не хочешь меня возвращать, — сухо проговорила Клима.

— Я всего лишь пытаюсь отыскать ту прежнюю девчонку в веснушках, с которой мы когда-то сговорились стать братом и сестрой.

— У меня были веснушки? Не помню.

— Были. И веснушки, и босые ноги в цыпках, а еще ты вечно нос задирала так, что любую другую девчонку поколотили бы, а на тебя почему-то рука не поднималась. Я же помню: кучу раз собирались, а как до дела доходило, словно забывали все и принимали тебя в игру. Потом ты водиться с нами перестала, только со мной иногда и со стариками на завалинке. А когда из Института приезжала, вовсе чужой сделалась, страшно слово сказать, но хочется... — Зарин осекся и молчал глухо, не размыкая губ, отдавшись этому занятию так же полно, как только что — быстрой горячей речи.

Клима остановилась. Они долго глядели друг на друга, замерев посреди пустой дороги под черным небом с еле заметным уже алым всполохом. Как две частички уютного мирка, давным-давно разбившегося вдребезги о время и расстояния.

— Ты сказал, мама дважды хотела уйти, — нарушила молчание Клима. — Мне известно только об одном, когда она ездила поступать в Институт.

— Про второй раз никто не знает толком, — Зарин отвернулся, тоже стараясь говорить буднично. — Отец обмолвился, что к твоей маме приезжал кто-то, но я тогда мало этим интересовался, не запомнил точно, в чем там штука была. Твоя мама могла уехать, но любила мужа и осталась, хотя поначалу горевала сильно. А потом ты родилась, не до горестей стало.

Они возобновили шаг.

— Пожалуй, мне и правда стоит наведаться домой, — пробормотала Клима.

— Одну не отпущу, с тобой отправлюсь.

— Непременно. Ты же теперь мой охранник.

— Так это было всерьез? — насторожился Зарин.

— А ты хотел бы меня охранять?

— Как этот... Хавес?

— Неужели тебе, моему названному брату, лестно сравнивать себя с каким-то Хавесом? — Клима усмехнулась. — Впрочем, пока что мне на земли Ордена не попасть. Многие уже хотят избавиться от меня. Оставайся со мной, Зарин, будь защитником, соратником, тем, на кого я смогу опереться. И я обещаю, мы ступим на родную землю, держась за руки. Ты нужен мне. Таких, как Хавес, много, а названный брат, который помнит про веснушки и мостки на реке, один.

...Когда Зарин клялся, и сияла зеленым его кровь, Клима думала, что сама ни за что не купилась бы на эту чепуху, хотя минутой ранее свято верила во все, что говорит. Какие мостки, какие веснушки? Идет война за власть, и обде нужна охрана. Удобно, когда верный охранник живет в соседней комнате, а не через несколько домов. Зарина высшие силы послали, не иначе.

Вот он улыбается, и горячие-горячие пальцы стискивают ее ладонь, бьется на шее жилка, соломенные волосы в густых сумерках кажутся почти черными. Крикнула под навесом дурная ворона, Зарин мимоходом обернулся, потом поднес к лицу еще чуть светящееся запястье, коснулся царапины губами.

"Интересно, доживет он до момента моей коронации или заберет своим телом какую-нибудь пущенную в меня стрелу?" — почти с безразличием размышляла Клима, глядя названному брату в глаза.

Почти.

* * *

В доме царила удивительная и непривычная тишина. Не струился с чердака дым сомнительного происхождения, не ворчала Ристинка, не топотал по второму этажу Гера, угрожая "этому беззаконному колдуну, который себя не бережет и сестру доводит" чередой физических упражнений на свежем воздухе. Ни пылинки на половиках, печь застелена здоровенной периной, кругом витает аромат тушеной зайчатины. Дверь в кладовку чуть приоткрыта, подрагивает на легком сквозняке, но даже петли не скрипят, словно тоже не желая нарушать столь редкий для этого места миг затишья.

А у рукомойника сидели Даша с Лернэ и в четыре руки вытирали перемытую посуду. Чистые миски чуть позвякивали, соприкасаясь друг с другом в высокой стопке, но тишине это не мешало, напротив, придавало ей какую-то особую величественную глубину.

— Здесь случилось моровое поветрие? — осведомилась Клима, пока они с Зарином разувались у порога.

— Что ты! — ахнула Лернэ, испуганно прижав к груди тряпку. — Все живы-здоровы, не накликай! Тенька на чердаке, звукоизоляцию испытывает.

— Судя по всему, успешно, — отметила Клима. Прислушалась, но не уловила ничего, кроме все той же умиротворенной тишины. — Давно бы так.

— А вот мне уж непривычно даже, — вздохнула Лернэ. — Прежде он хоть шумел там. Шумит — значит, в порядке все, да не одна-одинешенька я дома. Сейчас-то повеселей, чем прежде, много гостей, вон, кладовку разобрали, на печи постелили Зарину, только крюк все шатается, того и гляди упадет, упасите высшие силы. А Даша мне помогать вызвалась, она у себя дома тоже за хозяюшку и...

— Так где остальные? — перебила Клима.

— Гера на стройке еще, — Лернэ охотно вернулась к прежней теме. — Ристя обиделась и наверх ушла, когда ей Даша на Холмы переехать предложила.

У Дарьянэ покраснели кончики ушей.

— А где Юрген? — повернулась к ней Клима. Ничего удивительного не было ни в попытке вербовки, ни в Ристинкином отказе.

— Он с утра хотел с тобой говорить, — Даша безуспешно попыталась скрыть острые алые уши под курчавыми волосами. — Но понял, что ты до вечера не явишься, и полетел на границу, утверждать новый договор и брать твою долю золота. Вернется завтра вечером.

— Я тоже не прочь "говорить" с Юргеном, пусть он имеет это в виду, — сообщила Клима и отправилась наверх, махнув Зарину, чтобы не отставал.

"Хозяюшки" снова остались наедине с тишиной, ароматом зайчатины и мокрой посудой.

— Тенька ведь не твой родной брат, — осторожно начала разговор Дарьянэ. Она уже поняла, что милое создание по имени Лернэ настолько наивно и доверчиво, что лучше держать его подальше от всяческих интриг. Клима, судя по всему, так и делает.

— Не родной, — согласилась Лернэ, аккуратно собирая капельки воды с ободка тарелки. — Тенькин отец приходится двоюродным братом свекра названой сестры племянника моей бабушки.

Даша честно попыталась воспроизвести в голове затейливую цепочку людского родства, но потом признала сию миссию невыполнимой даже для агента тайной канцелярии.

— Почему у тебя сильфийское имя? — этот вопрос показался самым безобидным. — Ведь ты человек.

— Мой дедушка был сильф, — улыбнулась Лернэ. — Мамочка увидела, что глаза у меня синие, как небо зимой, и назвала по-сильфийски.

— Так ты прежде жила на Холмах?

— Нет, я родилась здесь. А вот моя бабушка жила в северной части Западных гор, и там втайне ото всех полюбила сильфа. Он тоже полюбил ее, но ненадолго, и улетел, а потом родился мой отец.

Лернэ говорила с одинаковой нежностью и о бабушке, и об отце, и о неведомом сильфе. Даша подумала, что никогда не поймет людей. По крайней мере, некоторых.

— Отец вырос, поехал воевать на границу, — продолжала Лернэ своим ласковым звенящим голосом. — В пути он останавливался здесь, у родителей Теньки, своих дальних родственников, и пережидал холодную зиму. Мне рассказывали, что наши с Тенькой отцы даже вдвоем ходили на медведя. Правда, медведь их испугался, и так спрятался, что они его не нашли.

— А кто такой медведь? Ваша лесная зверушка?

— Ну да, — мечтательно кивнула Лернэ. — Вон его шкура справа от печи лежит. Это четверть. А зубищи с мой кулак, из них много полезного вырезать можно.

Даша оценила мохнатый бурый половик солидных размеров и уважительно качнула головой. Но потом нахмурилась:

— Постой, ты ведь говорила, что медведя они не нашли?

— Так это Тенечка уже. Ему было семнадцать лет, и он отправился в лес, на капище, эксперимент ставить. А на полпути с медведем столкнулся. Рассказывал, он так перепугался, что до сих пор не может понять, какое колдовство сотворил. У медведя зубы расплавились, да и вообще все кости. А мясо и шкура остались. Вся деревня на это диво ходила смотреть.

Даша подумала, что Липка не зря так интересуется людским колдовством. Оно явно не слабее сильфийского. И сурово, как непролазные принамкские чащобы.

— Значит, твой отец женился здесь, и родилась ты? — уточнила сильфида после долгого молчания.

— Нет, он добрался до границы, успел повоевать, а уж потом нашел мою маму в одном из приграничных сел близ Гарлея. Пожениться у них как-то не получилось...

"В папашу-сильфа полукровка пошел", — скептически отметила Дарьянэ.

— ...Зато они очень-очень любили друг друга, — Лернэ словно красивую сказку читала. — Папа несколько лет дарил маме подарки, приносил ее семье еду и боевые трофеи. Но потом его убили, а маму мои вторые бабушка и дедушка выставили за порог, потому что она незамужняя вдова, да еще беременная. Но я их все равно очень люблю, хотя не видела и никогда не увижу. Ведь если б не они, не было бы мамы и меня тоже. Они хорошие, только странные немного.

"Скорее, ты странная", — решила сильфида, которая до сих пор не могла простить собственную развеявшуюся бабушку за проклятие.

— ...И мама пошла к Западным горам, надеясь, что моя первая бабушка полюбит ее и меня.

"Теперь ясно, в кого это чудо такое наивное. Приди ко мне спустя много лет неизвестная женщина с животом и назовись она "незамужней вдовой" покойного сына... Нет, представить трудно, но я бы не поверила!"

— Мама тоже остановилась тут зимовать, и Тенькины родители ее приняли. Тогда и Теня уже был, ему четыре исполнилось. Он рассказывал, что мамочка очень красивая была, песни пела чудные, вышивала на пяльцах узоры невиданные, и даже солнышко, глядя на нее, улыбалось. А уж сколько с ней было чудесных историй! Идет к колодцу, а снежинки под ее ногами горным хрусталем оборачиваются, птички на ушко песенки поют. А однажды мамочка заплакала, слезинки упали в снег, и там целая роза выросла.

"А Тенька горазд выдумывать, как видно, — мысленно хмыкнула Дарьянэ. — И "сестру" свою наивную обожает..."

— Только мама простудилась в пути и очень болела, а как меня родила, совсем плоха стала. Ее похоронили весной, — Лернэ бережно поставила на стол последнюю насухо вытертую тарелку. — Тенькины родители сделали меня своей доченькой. Потом мой второй отец на войне сгинул, а маму вскоре бесцветка унесла. Мы вдвоем с Теней и остались.

Даша поневоле шмыгнула носом. Добрую и прекрасную Лернэ было жаль до слез.

— Ты плачешь? — красавица осторожно коснулась ее руки. — У тебя что-то случилось?

— Да, — неожиданно для себя самой выдала сильфида. — Только ты ведь разболтаешь всем...

— Никогда я не рассказывала чужих секретов, — очень серьезно произнесла Лернэ. — Если ты попросишь об этом не говорить, то никто не узнает. Я не сплетница ведь какая.

— Меня... меня муж не любит, — прошептала Дарьянэ самое сокровенное и разрыдалась взахлеб.

...Пришедший получасом позже Гера застал обеих девушек тихо плачущими в обнимку над горой чистой посуды.

Глава 7. Незадолго до первого снега

Ты говоришь — моя страна грешна,

А я скажу — твоя страна безбожна.

Пускай на нас еще лежит вина, —

Все искупить и все исправить можно.

А. Ахматова

К середине следующего дня по всей округе расползлись противоречивые слухи. Одни говорили, якобы к сударыне обде прилетела целая сильфийская делегация просить политического убежища и теперь обитает на чердаке, изгнав оттуда Артеньку Мавьяра, оттого колдуна в последнее время не видно и не слышно. Другие возражали, мол, глупости это все, доподлинно известно, что никакие сильфы к обде не прилетали и лететь не собираются. Какое сильфам дело до того, что творится на ведской стороне? У них Орден есть, а обда хоть с орденских земель, да все же натура у нее ведская, правильная. Третьи полагали, что сильфы все-таки были, но не делегация, а всего пара штук, обнаглевшие до такой степени, что осмелились предлагать обде союз на самых унизительных для людей условиях. И якобы половина села видела в подробностях, как сударыня Климэн, да будет жива и здорова она во веки веков, гнала "воробушков" по самому небу поганой метлой. Тут же в спор вступали четвертые, которые напротив ясно слышали, что союз был очень даже взаимовыгодный, и все бумаги давным-давно подписаны, а в Сильфийские Холмы на вес золота продают глину, ветошь и перезрелые яблоки. В этой круговерти слухов напрочь тонули робкие и одинокие голоса пятых, утверждавших, что если сильфы и навестили обду, что, конечно, маловероятно, то обда им всецело продалась, поскольку былого величия принамкских владык в ней отродясь не бывало.

Клима догадывалась, откуда взялись эти слухи, особенно последние. Проговорился градоначальник, без него не обошлось. Потом вступились те, кто сидел на совещании, и наверняка каждый высказал свой взгляд на происходящее. Ну а там уже пошли гулять байки, одна другой невероятней. Тут уж что Институт, что деревня — все едино. Еще немного, и кто-нибудь наберется смелости спросить саму сударыню обду, как же там было на самом деле. А Клима загадочно промолчит. Пока все эти слухи только на пользу. Пускай народ привыкнет к мысли, что заключать союзы с сильфами рано или поздно придется. Только надо постараться, чтобы до отдаленных поселений и городов дошли самые удобные из слухов. Нужно будет послать туда своих людей, из той крошечной кучки преданных и разумных, не запуганных, не купленных, не поддавшихся на пламенные речи, а действительно понимающих, как необходимо Принамкскому краю пришествие к власти новой обды. Клима чуяла таких людей, собирала вокруг себя, берегла, как когда-то — членов своей тайной организации в Институте. Гера, Тенька, оставшаяся по ту сторону границы Выля — это прекрасно, но чудовищно мало для того, чтобы управлять страной. Сила обды не только в войске и верных командирах, но еще и в тех, кто мотается по городам и весям, смотрит, слушает, а если надо — говорит от имени повелительницы. Такие люди не пропадают на стройке, они приносят известия, налаживают отношения с богачами, желающими вложить свои сбережения в новую власть; они ищут отчаянных купцов, готовых торговать на землях, которые объявлены ведами вне закона. Эти люди появляются в Фирондо, забираются в горы, сплавляются по рекам к побережью Кавьего моря — а потом возвращаются и докладывают обде обо всем, что видели и слышали, приводят новых сторонников и порой высказывают полезные идеи. Про этих людей знали немногие. Гера читал их отчеты, если хотел узнать, откуда взялась у обды очередная сумма денег или полезные сведения; Тенька неплохо сошелся с некоторыми, и даже заказывал привезти ему из Фирондо какие-то редкие книги. Староста и прочие в эти дела обды вникали мало, им достаточно было обсуждать местные новости, ругать все существующие власти кроме Климиной, изредка интересоваться стройкой и делать прогнозы на будущий урожай.

Никакие верные люди не помогут, пока есть рот, распускающий ненужные и вредные для дела слухи. Поэтому, прежде чем созывать разведчиков и давать им новое задание, Клима решила разобраться с Фенресом Тамшаканом. Он все еще надеялся на золото, а потому не уезжал, и от него расходились самые вредные и неприятные из слухов. Увы, заткнуть мерзавца могильной землей пока было нельзя, поэтому оставались речи. Клима отменила очередное заседание в доме старосты и позвала градоначальника к себе на обед. По такому случаю Лернэ натушила капусты с грибами и достала из погреба копченую куропатку. Клима сходила к сварливой Малыхе и так сумела ту уболтать, что вздорная баба не только разрешила снести свой сарай под цитадель, но и одолжила обде в вечное пользование бутылку рябиновой настойки, знаменитой на всю округу. Сильфиду спрятали на втором этаже, на стол постелили белоснежную скатерть, а в уголок у окошка усадили Ристинку с книгой, чтобы изредка отрывалась от чтения и со сноровкой благородной госпожи поддерживала светскую беседу. Словом, прием Фенресу был оказан поистине аристократический.

Градоначальник почет оценил. Он угостился тушеной капустой, охотно поддержал краткий разговор о погоде, опрокинул чарку-другую настойки и благосклонно захрустел копченым крылышком. Клима, не бравшая в рот спиртного, да и к еде притронувшаяся едва-едва, поняла, что пора говорить по душам.

— Я не забыла о твоей просьбе. Жаль, что в доме у старосты ты не смог понять моего намека.

— Какого? — с некоторым изумлением переспросил Фенрес.

Клима плеснула в опустевшую чарку рябиновой настойки.

— Все стены имеют уши, кроме этих. А селяне, как ты верно заметил тогда, не одобрят, если я стану открыто раздавать деньги на восстановление города, когда сама строю здесь крепость. Ты должен был понять, а не пытаться делать глупости.

— Так ты все-таки дашь золото? — Фенрес не заставил себя упрашивать, с видимым удовольствием опрокинул чарку в рот и ловко оторвал от куропатки второе крылышко. Ристинка в углу неодобрительно передернула плечами. Среди благородных господ считалось дурным тоном напиваться и наедаться в гостях.

— Тсс, — Клима постаралась придать своему лицу загадочное выражение. — Всему свое время. Разве я обманывала тебя прежде? — "...так, чтобы ты об этом узнал".

Фенрес только неопределенно покривился. Он был уверен, что девица врет без роздыху, но уличить ее и правда не выходило. Поэтому лукавый вопрос был проигнорирован.

— Когда я получу оговоренное?

— Всему свое время, — повторила Клима. — Будет подозрительно, если ты уедешь в Редим с набитым позвякивающим мешком. Ты слишком важная персона, чтобы покидать село тайно, поэтому начнутся нехорошие пересуды. Я дорожу не только своей репутацией, но и добрым именем моих градоначальников.

— И что же ты предлагаешь? Я должен киснуть здесь, как помидор в бочке, пока не построится крепость, а местные не станут менее бдительны?

— Вовсе нет. Уезжай сегодня же, Фенрес. А в благоприятное время я вышлю к тебе тайного гонца с золотом. У меня хватает преданных людей, которые не задают лишние вопросы и не суют носы в крепко завязанные мешки. Все будут довольны, сыты, никто ничего не узнает. Понравилась моя настойка? Забирай всю бутыль.

Ристинка у окна яростно зашелестела страницами. Давать гостям с собой выпивку или закуску со стола было еще более дурным тоном. Впрочем, только у орденской знати — вед же по-хозяйски стиснул пальцами мутное горлышко бутылки. Кислое дешевое вино опротивело, а настойка была и впрямь хороша.

— Я подожду, — задумчиво протянул он. — А вот люди, моя обда, ждать не будут.

— Обещаю долго их не томить, — Клима была сама доброжелательность. — Сытые люди хорошо работают и не распускают глупые слухи.

Фенрес пристально посмотрел ей в глаза, но в который раз сумел выдержать затягивающий черный взгляд не дольше пары мгновений.

— Тогда мы договорились, моя обда. Сытые люди действительно не распускают слухов. Но чем дольше длится ожидание...

— Ожидание пищи, Фенрес. Пусть люди подумают о том, как глупо говорить гадости про бездонную корзину, из которой на них вот-вот посыплется зерно.

— Я донесу до них эту мысль. Но голодные рты не заткнуть надолго обещаниями.

— А ты все же постарайся. Будь уверен, люди не пожалеют, если проявят немного терпения. Кто, кроме меня, даст им золота?..

Когда куропатка и капуста были съедены, а бутыль с рябиновкой бережно завернута в тряпицу, гость принялся прощаться, заверив, что отправится в Редим следующим же утром.

Наутро Клима вышла его проводить, желая убедиться, что градоначальник и правда уберется восвояси, больше никому ничего не наболтав.

Было ветрено, по льдисто-голубому небу величаво неслись серые перистые тучи. У обды из-под платка тут же выбились непослушные прядки волос, которые никак не желали отрастать до той длины, когда их можно крепко прихватить лентой. Пахло дымом и заморозками, ветер свистел по чердакам, ударялся в заборы, сбивал с курса мокрых и взъерошенных птиц. Тенька уверял, что такие ветра всегда приносят за собой снег, и уже на днях всю округу заметет по колено. Лернэ подтверждала: зимы в здешних краях суровые, снега и мороза хватит на всех. Бывает, даже вода в колодцах ледяной коркой покрывается, ее разбивают длинными кольями. А Тенька, когда только начинал колдовать, постарался выпарить, но чего-то не учел, и ему паром лицо обдало. Ползимы потом красный ходил, и кожа с носа слазила.

Градоначальника Клима нашла у старостиных ворот. Щурясь от ветра, Фенрес заканчивал крепить седельные сумки. Сонная мускулистая лошадка стояла смирно, лишь изредка поглядывая на гниловатую траву у противоположной обочины.

— Не сидится тебе дома, обда, — вместо приветствия пробурчал Фенрес. Фраза была произнесена учтиво, даже заботливо, но оба знали, что заботой тут и не пахнет.

— Зато тебя в скором времени ждет тепло домашнего очага, — Клима приостановилась, наблюдая.

— Мой очаг — в Западногорске, а не в этой дыре, — со злости Фенрес туже обычного затянул узел на сумке.

— Твой очаг тот, у которого я насыплю тебе больше золота, — с усмешкой осадила Клима и забралась в седло. — Довези свою обду до стройки. Я желаю прокатиться.

Фенресу оставалось только беззвучно скрипнуть зубами и взять лошадь под уздцы, утягивая за собой по размытой дороге, изрытой глубокими заиндевевшими лужами. Замечательно обда устроилась, чтобы вместо своего платья испачкать сапоги градоначальника.

У стройки они расстались, и Клима внимательно проследила взглядом, как всадник в черном полушубке выезжает из села, за околицей сразу переходя на скорую рысь. Теперь вредных для репутации слухов можно не опасаться, а про самого Фенреса и вовсе забыть. Ненадолго, к примеру, до середины зимы, если не отличающийся выдержкой градоначальник не напомнит о себе раньше. Клима слишком дорожила средствами, чтобы тратить их на прихоти высокородных пройдох.

Даже в ранний час на стройке было людно, весело скрипел плохо смазанными сочленениями кривоватый подъемный механизм, который сейчас использовали, чтобы спускать камни в вырытую для фундамента и свай яму. Клима прошла к стене, привычно здороваясь со всеми, справляясь о новостях и отмечая, что сегодня вокруг нее собралось не так уж много народу, и в этой кучке не хватает полудюжины знакомых лиц. Разгадка обнаружилась, когда обда обогнула череду высоченных куч глинистой земли и пару кирпичных батарей.

Посреди стройки, за широкой перевернутой бочкой, словно за столом, сидели на каких-то бревнышках Гера и юный архитектор — оба задумчивые, взъерошенные, едва ли не соприкасающиеся лбами над стопкой чертежей. А вокруг толпились строители числом не менее пары десятков человек, заглядывали в чертежи, чесали в затылках, время от времени многозначительно вздыхали. Если юный архитектор выглядел совершенно растерянным, то Гера, напротив, чиркал в расчетах угольком и уверенно рассказывал что-то, если Клима не ошибалась, из высшей математики, которую сама обда за неполные два года успела местами позабыть. Картина выглядела настолько идиллической, что был велик соблазн полюбоваться недолго и уйти восвояси, но помешало неприятное тягучее чувство где-то под ложечкой, которое настигало Климу всякий раз, когда она видела, что Геру любят и уважают не за страх, а за доброе благородное сердце. Тенька без обиняков называл это чувство завистью, с чем обда никогда не соглашалась. Она считала, что испытывает обычное раздражение, ведь если бы не ее талант, эти люди знать не знали бы, кто такой Гера. Так какое они имеют право восхищаться человеком, который никогда не сможет добиться абсолютной власти, интригами и силой прекратить войну, возродить когда-то мощное государство? И какое право он имеет принимать эти почести как должное, открыто улыбаться и не держать за душой неприятных тайн, в то время как сама Клима из этих тайн, кажется, вся уже состоит? Интуиция подсказывала, что так и должно быть, но тщеславное сердце втайне протестовало.

...Когда Клима подошла к бочке, Гера тут же встал и первым поклонился. Чувство под ложечкой сыто заурчало и угомонилось, хотя полностью пропасть ему мешала мысль, что прочие сейчас склонили головы не столько из-за того, что перед ними обда, а потому что так сделал их любимец и кумир.

Впрочем, Клима не была бы обдой, иди она на поводу у своих чувств, приятных и не очень.

— Мы тут ошибки в чертежах ищем, — жизнерадостно сообщил Гера. Свежий воздух, всеобщее внимание и отсутствие поблизости прекрасной, но недостижимой Лернэ шли ему на пользу.

— И как? — Клима с умным видом глянула в чертежи, едва удерживаясь, чтобы не почесать в затылке и многозначительно вздохнуть. Понятными выглядели только столбцы вычислений, но ни применить их к графикам и линиям, ни навскидку определить правильность обда не могла.

— Уже целых три, — по-военному отрывисто и громко отчитался "правая рука". — Но они почти исправлены, там всего-то надо было учесть третью основную аксиому и применить уравнение с переменным. Ерунда, мы это еще на шестом году проходили.

Юный архитектор молча краснел со стыда: его неполное образование не шло ни в какое сравнение с институтским. Порой Клима ловила себя на мысли, что Институт — самое лучшее, крупное и организованное из учебных заведений Принамкского края, и сентиментальные чувства тут не при чем.

— Прекрасно, — девушка благосклонно улыбнулась. — Продолжайте, и да помогут вам высшие силы. Возведение стен нужно закончить к весне, а далее приступать к цитадели. Да, я помню, что грядут снегопады, поэтому в ближайшие дни лично выеду в Локит за колдунами.

— Значит, мы снова в путь? — уточнил Гера под всеобщий одобрительный гомон.

— О, непременно, нас всех ждет множество славных путей во благо Принамкского края, — Клима произнесла это громко, весело, но одарила "правую руку" таким взглядом, что тот умолк, а когда обда уходила со стройки, вызвался ее проводить.

Только вдали от любопытных ушей Клима заговорила.

— Ты остаешься здесь. Кто-то должен руководить стройкой, ходить на советы и принимать гонцов, — она понизила голос. — А еще приглядывать за "воробушками", не Ристинке же это поручать.

Гера нахмурился, посерьезнел.

— Ты ведь не поедешь одна?

— Я возьму Зарина и Хавеса.

— А не передерутся? — в его глазах читалось сомнение.

— Если я пару сотен головорезов организовываю, то уж с двумя лоботрясами управиться сумею, — усмехнулась Клима.

— Интересно, как за глаза ты называешь меня, — пробормотал Гера. — Не думаю, что Хавесу, а особенно Зарину понравилось бы твое определение.

— Тебе действительно интересно? — почти зловеще переспросила Клима. Она словно наслаждалась Гериной неловкостью.

Тот мотнул головой и промолчал. А потом твердо произнес:

— Возьми с собой Теньку. Выбей с чердака и возьми. Так мне будет спокойней. В каких бы высоких облаках ни витал колдун, с ним ты не пропадешь.

Клима хотела было едко возразить, но передумала. Почему бы и нет? Тенька поможет в Локите отличить хороших колдунов от плохих, да и вообще с ним веселее, чем с новоявленными телохранителями. А многие колдовские штуки очень полезны в пути и существенно упрощают быт.

Расставшись с Герой и не спеша идя к дому старосты, Клима чувствовала усталость. Изо дня в день удерживать власть оказалось куда сложнее, чем просто воспользоваться шансом, хотя обда и слегла тогда на сутки. Сейчас такой роскоши Клима себе позволить не могла. А третье условие? Значит ли, что оно должно даться еще тяжелей? И сумеет ли Клима не сломаться под тяжестью всей формулы власти? Невольно думается, что, наверное, недаром обдами становятся не в восемнадцать, а в двадцать два. Климе казалось, что через четыре года она сделается тверже гранитной стены и постигнет если не все, то уж явно большую часть тайн мироздания. А еще она будет ужасающе взрослой. Двадцать два — это ведь почти тридцать. Где тридцать, там и сорок, а когда Клима разменяет полвека, Принамкский край уже наверняка наберет прежнюю мощь, и с обдой будут считаться все. С ней уже считаются. Но как же трудно!..

Сегодня Клима пробыла на заседании лишь пару часов, а затем ушла, сославшись на неотложные дела. Они и впрямь были — девушка уже не помнила, когда в последний раз ходила на капище говорить с высшими силами. Те обыкновенно молчали, но выговариваясь в замшелый колодец посреди окруженной ивняком поляны, Клима чувствовала, что ее слышат.

У околицы к ней привязался Хавес, желавший составить компанию и поохранять. Клима отослала его прочь, велев зайти к Гере на стройку и позвать его вечером на заседание к старосте. Пусть привыкает "правая рука", давно уже пора спихнуть на него хотя бы треть времени этих бессмысленных совещаний. Сейчас Климе хотелось побыть в одиночестве. Она была уверена, что в лесу рядом с капищем с ней ничего не случится. Высшие силы не пустят по следу обды убийцу, запутают, изгонят прочь. Этот старый лес был для Климы самой надежной из крепостей.

* * *

Доска легла на попутный ветер, как в колыбель — воздух обволакивал ее, толкал вперед бережно и ровно. Не погода, мечта: ветрено, сухо, в небе чисто, лишь редкие перистые тучки висят низко над землей. А в вышине гуляют вихри, выбирай нужный, да мчись, куда тебе захочется, лови ртом прорву ледяного воздуха, слушай свист в ушах и не думай ни о чем, позволь ветру забрать из головы все лишнее, чувствуй себя проворной скорлупкой в родной стихии.

Поймав ветер, Юрген привычно отстегнул крепления и сел на доске, свесив ноги в облачную пропасть. Стоять на протяжении всего пути довольно утомительно, лучше дать себе отдых, когда есть возможность. А то неизвестно, сколько будет длиться милость Небес: переменится ветер, и придется маневрировать ногами, ловя нужный поток, скользя со сквозняка на сквозняк. А если по темноте придется лететь — и вовсе рискуя потерять ориентацию и разбиться. Но права на это у Юры сейчас нет. Надо и самому добраться в целости, и груз доставить — тяжелый туго завязанный мешок размером со среднюю подушку. Когда Липка самолично приматывал мешок к доске, то раза два повторил, что Юрген отвечает за груз головой. Юноша и сам это понимал, с трудом унимая волнение.

В минувшую ночь они с Липкой засиделись допоздна: Костэн так и сяк перечитывал новый вариант договора, хмурил брови и от этого становился копией собственного отца, изображенного на портрете. Проще всего было признать обду взбалмошной девчонкой, возжаждавшей славы, но такая настолько крутой каши не заварит. Климэн Ченара, благоволят ей высшие силы или нет, была умна и вряд ли стала бы править договор просто так, чтобы потешить самолюбие. Она явно видела в измененных строках какую-то выгоду для себя. И эту же выгоду пытался обнаружить Костэн.

С изменением количества золота все ясно, тут выгоду обде не заметит только слепой, глухой и стукнутый об тучу. Ответный дар... допустим, она хочет казаться вежливой. Или просто яблоки некуда девать. В любом случае, со второй поправки Холмам вреда не будет. Пользы, честно говоря, тоже, принамкских яблок в этом году везде хватает. Вот с техникой вопрос довольно скользкий. Что значит "обда будет покупать, если у нее возникнет недостаток"? У Климэн в рукаве припрятано полсотни тяжеловиков? Или она рассчитывает вскорости захватить орденские трофеи? Тогда нужно сделать приписку, что трофейная техника не в счет. Пусть немного топорно, однако действенно. Что войну воевать против Ордена Климэн к лету планирует — тоже понятно, хочет сил накопить. Ладно. Тем более, в договоре точно указано, что к лету будущему, а не какому-нибудь. Над предпоследней припиской Костэн тоже думал очень долго. Ответное обязательство обды стереть Холмы с лица земли — угроза или самонадеянное тявканье? Может, в другом рукаве у нее припасено какое-нибудь жуткое оружие, изобретенное даровитым колдуном? Нельзя недооценивать противника, особенно — противника неизвестного. В конце концов, Липка смягчил жестокое "стереть с лица земли" до более расплывчатого "объявить войну". Ну а последнее условие ему даже понравилось. Почему бы и не оставить за государствами возможность менять условия нерасторжимого договора в соответствии с реалиями времени. Это обда хорошо придумала, серьезный шаг дальновидного политика. И лишнее подтверждение тому, что девчонка непроста.

Сейчас, наедине со свистящим вдоль кончиков ушей попутным ветром, Юрген раз за разом мысленно повторял заново измененный текст договора, после двух мозговых штурмов выученного наизусть. Наверное, ни одному урагану уже не суждено было выдуть из головы сильфа эти строки. Подпишет ли Климэн на этот раз? Должна, ей некуда деваться. Конечно, если ее высшие силы не укажут избраннице клад на полтора десятка сундуков золота.

Поток ветра нес Юргена до самого Редима, поэтому к деревне сильф добрался гораздо раньше запланированного времени, задолго до сумерек. Нечего было и думать о том, чтобы средь бела дня приземлиться посреди улицы или даже рядом с Тенькиным домом. Непременно найдутся очевидцы, и тогда вся секретность развеется как утренний туман. Поэтому Юрген, немного покружив над уровнем облаков, спустился в ближайший густой лес, надеясь дождаться вечера там. Еще сверху сильф присмотрел для себя чудную полянку: кочки, мягкий пожелтевший к осени мох, ровные прогалины, опавшая листва, кругом — деревья-исполины. Самому можно устроится на здоровенном поваленном бревне, доску положить на пару пеньков...

Юра завис над самой землей и ловко спрыгнул на местечко, показавшееся ему чистым, ровным и безопасным. Под ногами неприятно чавкнуло, и сильф по пояс провалился в отвратительную ледяную жижу, густую, затягивающую. И, самое ужасное — продолжил погружаться глубже, а выбраться, как из воды, почему-то не получалось, словно угодил не в яму с жижей, а в чью-то захлопнувшуюся пасть. Дотянуться до доски уже не получалось, она висела на недосягаемой теперь высоте. И, как назло, ближайшие бревна и пеньки оказались шагах в пяти, о деревьях и говорить нечего. Юра попытался цепляться за мох, но тот проваливался под руками, скользил, и вскоре сильф оказался посреди черной бездонной лужи, не имея возможности даже проплыть вперед. Грудь сдавило ледяными тисками, руки беспомощно тянулись вверх, но разум осознавал, что это бесполезно, еще немного — и жижи станет по шею, потом ледяные тиски доберутся до рта, носа...

Грудь до боли стянута веревками, сухая земля, злая, сыпучая, падает на глаза.

— Смотрите фокус, шантрапа: закапываешь "воробушка", через пять минут отрываешь — а там пусто!..

Страшно, до слез хочется жить, но дышать уже нечем, горло дерет песком и кашлем, сознание мутится...

Теперь сознание было безоблачно ясным, но от этого становилось только хуже.

"Небеса, неужели у меня участь такая: умереть от удушья в принамкской земле? Не хочу, не надо!!!"

Липки здесь нет, он остался далеко, на сильфийской границе. Незачем сдерживать слезы — все равно никто их не увидит, но в этот раз слез не было. Только перед глазами четко стоял образ того перепуганного до истерики мальчишки, в которого агент тайной канцелярии Юрген Эр до сих пор иногда превращался по ночам...

Послышалось ли? Обостренный ожиданием смерти слух уловил, как под чьей-то ногой хрустнула ветка, тихо чавкнул коварный мох.

— На помощь!!! — что было сил заорал Юра по-сильфийски, даже не осознавая этого и, тем более, не думая, что здесь, в сердце Принамкского края, единицы смогут понять смысл, и еще меньше — действительно прийти на помощь, а не убраться прочь, порадовавшись смерти сильфа.

Но, должно быть, его крик услышали еще и Небеса.

Шаги стали ближе, уверенные, торопливые. Долгое страшное мгновение — жижа была уже по подбородок — и в пределах видимости оказалась длинная упругая ветка.

— Хватайтесь!

Этот звонкий повелительный голос Юра узнал даже теперь, чем-то врезался он в память. Не раздумывая, что обда делает посреди леса и какая дурацкая получилась ситуация, сильф мертвой хваткой вцепился в ветку.

— Лезьте! — приказали сверху, и он подчинился, потому что иначе было нельзя. Мышцы болели от нестерпимой нагрузки, в глазах темнело, но Юра упорно карабкался туда, навстречу звонкому уверенному голосу, свежему воздуху и жизни...

...Он очнулся на мху, шагах в десяти от темного омута. Над ним стояла Климэн и деловито махала платком, наверное, снятым с головы. Юра вяло отметил, что орденское воспитание сказывается: знает, что когда человеку нужно дать воды, сильфа следует вынести на воздух или чем-нибудь обмахать.

Увидев, что спасенный открыл глаза, девушка прекратила размахивать платком и ловко повязала его обратно на голову. Смотрела она не с состраданием, а скорее — с любопытством. Потом протянула руку:

— Вставайте. Не стоит в конце осени лежать на земле.

Юра машинально принял руку, сел, все больше приходя в себя.

— Спасибо...

Обда пожала плечами.

— Квиты. Вы спасли жизнь мне, а я вам.

Сильф вспомнил перепуганные глаза семнадцатилетней девчонки, у которой в воздухе отказала скверная институтская доска, и подумал, что и впрямь квиты. А потом понял, что разговор сейчас ведется по-сильфийски, а в речи обды чувствуется неуверенный акцент, вдобавок, она явно подбирает знакомые слова. Почти два года без практики, видать, сказываются.

— То есть, если бы тогда за руку тебя схватил кто-нибудь другой, то я сейчас утонул бы? — он перешел на принамкский и постарался, чтобы вопрос прозвучал в полушутку.

Обда серьезно посмотрела ему в глаза.

— Нет, тебя бы я все равно спасла, — и, не успел Юра мысленно подивиться не то нежданному благородству, не то ожидаемому лицемерию, прибавила: — В этом случае ты мог стать моим должником. Твоя жизнь полезна мне.

Отчего-то сейчас Юра был уверен, что Климэн не врет. Но еще не решил до конца, как ему расценивать эту довольно циничную откровенность, поэтому ограничился общей вежливой фразой:

— Я рад, что ты оказалась здесь. Почему, кстати?

— А почему ты приземлился посреди болота? — у Климэн была отвратительная манера отвечать вопросом на вопрос.

— Потому что я не знаю, как выглядит болото. Не знал, точнее, — его передернуло.

Доска по-прежнему висела над омутом, но подтянуть ее к себе, создав нужный поток ветра, было делом пары минут. Глядя, как Юрген проверяет сохранность мешка, Климэн бесцеремонно спросила:

— Что там?

— Твое "золото".

— Всего один мешок? В договоре речь шла о большем.

— Это не совсем золото, — таиться не было смысла, поэтому он развязал мешок, показывая обде содержимое.

Та недоверчиво уставилась на крупные ровные горошины, белоснежно поблескивающие даже в тени чащобы. Забрала горстью, поднесла к носу — не пахнут.

— Что это?

— Белый жемчуг, — Юра чуть улыбнулся. Орден исчерпал запасы жемчуга задолго до рождения обды, неудивительно, что она даже не слышала о драгоценности, которую хранят в себе воды Кавьего моря у ведских предгорий. — Он гораздо ценнее золота. Не везти же мне полтора десятка сундуков, они просто не поместятся на доске.

— Принамкский?

— Лишь добытый у вас. Эти жемчужины много лет лежат в сильфийской казне.

Климэн вроде бы поверила. Или сделала вид, что поверила. Юра до поры махнул на это рукой. Пусть спросит местных, у ведов белый жемчуг по-прежнему ценен и в ходу. А пока можно заняться испачканной в жиже одеждой. К счастью, и куртка, и штаны прилегали к телу плотно и были сшиты из добротной ткани, призванной защищать владельца от дождя и непогоды, поэтому сильф вымок не до нитки и мог подождать с переодеванием до дома, не рискуя простудиться. Только из высоких ботинок воду вылил — неприятную, темную. Она зажурчала и мгновенно впиталась в мох. Тем временем обда явно пришла к какому-то решению, потому что встала с пенька, на котором сидела, словно на золоченом троне, и махнула сильфу рукой:

— До вечера тебе все равно нельзя показываться на селе, одного тебя оставлять я не хочу, поэтому идем со мной. У меня еще есть дела. Иди след в след, иначе опять провалишься.

"По грибы она здесь, что ли? — подумал Юрген, пытаясь припомнить, что читал о занятиях людей. — Или по ягоды какие-нибудь? Так ведь корзинки нет. Может, по дрова? Но и топора я не вижу. Да и станет ли эта гордячка лично ходить за дровами, если только это не какая-нибудь обязательная человеческая традиция..."

Климэн шла по болоту, словно по сухому тракту: не глядя под ноги, быстро, уверенно. Юра вспомнил, что обычно по таким местам (их еще вроде бы называют коротким словом "топь") ходят очень осторожно, палкой прощупывая дальнейший путь.

— Ты так хорошо знаешь эти места, что не боишься ошибиться и ступить не туда? — осторожно уточнил он. Тонуть второй раз из-за чужой самонадеянности не хотелось.

— Первый раз этой дорогой иду, — ухмыльнулась обда, не отказывая себе в удовольствии оглянуться и полюбоваться вытаращенными глазами спутника. — Я просто знаю, куда шагнуть. Мне этот лес — как небо для тебя.

— Здесь капище? — догадался он. Климэн кивнула. — Удивительно, как ты не боишься. Ваши высшие силы так разгневались на обд и весь Принамкский край, а ты доверяешь им вести себя по болоту. Небеса нас никогда не предавали.

— Потому что ваши Небеса далеко и вспоминают о вас редко. А высшие силы — вот они, здесь, под моими ногами. И разгневались они не на меня, а на ту, которая предала их первой. И если я здесь, иду по болоту и говорю с тобой, это значит, Принамкский край прощен.

В лесу обда была иной. Более открытой, беспечной. Наверное, так же сильфы пьянеют от высоты.

— А если они решат, что ты предала их? — спросил Юрген. — Да, Небеса далеки, но издалека они шлют нам лишь свою любовь, не пытаясь вмешиваться в жизнь. Они ткут ветра нам на удачу, забирают нас, когда приходит срок. А Земля и Вода жестоки. Посмотри, что сделали они с твоей страной из-за ошибки одного человека. Мне всегда было удивительно, как могут люди чтить собственных палачей. Сильфы ведь тоже живут под волей высших сил, но ни один из нас не станет их о чем-то просить. В трудный час все обратятся к Небесам.

— Это потому что вы вечно ходите по кромке, не желая спуститься и принять эту землю полностью: и богатства, и беды. А потом удивляетесь, почему Принамкский край богат, а на Холмах даже овес не растет. Высшие силы относятся к вам так же, как и вы к ним — им просто нет дела. А раз так, пускай вас кормят ваши далекие Небеса, если они способны посылать зерно вместо дождей и туманов. Да, высшие силы жестоки. Но и благоволение их не знает границ. А обда из народа избрана, предала она — предал народ. И это, я считаю, справедливо. Высшие силы, Юрген Эр, никогда не решат, что я предала их, до тех пор, пока я действительно не предам. А я этого делать не собираюсь, — "хотя вам, сильфам, очень хочется" — читалось в окончании фразы.

— Никогда не пойму, — пробормотал Юра. — Лучше и благ иметь наполовину, тогда в случае ошибки можно не бояться, что могучая стихия покарает тебя во всю свою мощь.

— Вот поэтому я человек, а ты сильф, — усмехнулась обда. — Мы будем вечно качаться по разные чаши весов и никогда не поймем друг друга.

— Не поймем, — согласился Юра. — Но принять друг друга нам никто не мешает. Не в этом ли смысл любого союза?

Климэн оглянулась и посмотрела на него иначе.

— Пожалуй, — после паузы согласилась она. — Тогда расскажи мне о себе, Юрген Эр. Я хочу знать, кто прибыл ко мне послом. И кого я приму что в сельском доме, что во дворце.

Это становилось интересно. Обда фактически предлагала дружбу.

— Задай вопрос, — предложил Юрген, откидывая со взмокшего лба прядь курчавых волос: путешествие по болоту вкупе с разговором дались непросто. — Я отвечу честно и задам тебе свой, на который ты тоже не станешь врать.

— Годится. Но если вопрос будет мне не по нраву, я откажусь отвечать, Юра.

— Как и я, Клима.

* * *

От знаменитого капища высших сил Юрген ждал чего-то необычайного. И ожидания оправдались.

Круглую полянку, окруженную ивняком, словно не до конца затронуло холодное дыхание осени. Сквозь пожухлую траву по-прежнему пробивались яркие бархатисто-зеленые ростки гигантских ландышей, а уж ромашки вовсе цвели и благоухали. Мох на колодце в центре поляны был по-летнему зеленым, кругом густо и приторно пахло цветами, прелой листвой и болотной влагой.

Клима велела сильфу ждать на краю поляны, а сама уверенно направилась к колодцу. Юра глянул ей вслед и на миг остолбенел: в тех местах, где прошла нога избранницы высших сил, сквозь рыжую мокрую траву пробивались новые ростки ландышей. Сильф помотал головой, и наваждение вроде бы пропало.

А Клима тем временем добралась до колодца и села на корточки, привычно опуская ладони в прозрачную воду. Сегодня вода была совсем ледяной, пальцы тут же разболелись, а их кончики побелели. Но даже боль после долгой разлуки с капищем казалась приятной. Здесь Климе было по-настоящему хорошо.

Она умыла лицо, чувствуя, как словно стираются лиловые тени у переносицы, на смену усталости приходит покой. И зашептала в глубину колодца, зная, что сильф ее не услышит, даже если вздумает подойти вплотную. Капище не позволит.

— Высшие силы, я так устала. Устала быть железной, надевать одни маски поверх других, устала держать то, что выскальзывает из рук и ломает пальцы. В первые месяцы у меня внутри все заходилось от наслаждения, когда я видела исполнение моих приказов, почитание, страх. А теперь мне уже почти все равно. Я воспринимаю это как должное и лишь раздражаюсь, если кто-то смеет ослушаться моей воли. Наверное, только на Теньку у меня не получается толком разозлиться. Может, потому что он видит меня насквозь, хотя я сама себе в этом порой не хочу признаваться. А может, из-за вашего благоволения к нему, высшие силы.

Высшие силы, вы видите все. Вы знаете, что я не жаловаться сюда пришла, не просить снисхождения. Устала быть железной — стану каменной, на пыль изойду, но эта проклятая война будет окончена. Но кому я еще скажу, как порой бывает страшно, досадно, унизительно, как я на одной интуиции пытаюсь постичь то, чему иные учились десятилетиями и все равно толком не выучились. Иногда я вижу сны, в которых голыми руками ломаю человеческие хребты. Нет, не человеческие, пытаюсь убедить я себя. Моих врагов. Они — не Принамкский край. Но порой кажется, что меня окружают одни лишь враги. Они ничего не понимают, все делают не так, часто портят дело, прикрываясь благими намерениями. Я хочу покарать всех и каждого, но пока не могу. Я ничего пока не могу и порой боюсь, что это бессилие к концу зимы меня доконает. Ни боли, ни смерти, ни ожидания, ни изматывающего труда — ничего я не боюсь так, как бессилия. Страшнее всего ощущать себя мышонком под кошачьей лапой. Прошу вас, высшие силы, помогите мне поскорей вырасти и свернуть кошке шею...

* * *

О деревянные ставни звонко бились капли дождя. Лернэ привычно хлопотала у печи, Ристя с отстраненным видом читала при свече. А на обеденном столе тарелки и кружки опять потеснили деловые бумаги.

— Мне нравятся ваши поправки, — заключила Клима, перечитав договор.

— Надеюсь, теперь ты его подпишешь? — устало осведомился Юрген. Его недавнее появление с ног до головы в подсохшей и отваливающейся кусками болотной жиже стало причиной женского (особенно Дашиного) переполоха, зато теперь сильф был отмыт, переодет, сыто накормлен и хотел поскорее отправиться спать. Но не раньше, чем вредная обда соизволит поставить на бумаге свой высочайший росчерк.

— Во-первых, у договора край подмочен, вот здесь даже точка расплылась, — Клима придирчиво приподняла бумагу двумя пальцами. — А во-вторых, он снова нуждается в правке.

Юра, уже во всех красках вообразивший себе теплую постель, малодушно подумал, что эту зануду проще убить, чем заключать с нею союзы. Но, разумеется, не всерьез. После лесной прогулки сильф проникся к девушке некоторой симпатией. Клима оказалась умна, обаятельна, с ней можно было часами говорить на всевозможные темы. Если б она еще договора влет подписывала!..

— Вот здесь нужно изменить "золото" на "белый жемчуг", — продолжила обда. — А после правки о трофеях добавить, что, кроме того, все договора Ордена с Холмами в наших союзнических отношениях признаются недействительными. Это будет логично.

Юрген слишком устал, чтобы оценивать логику Климы, поэтому кивнул, но про себя решил, что сегодня подписать договор и впрямь не выйдет. Завтра надо перечитать на свежую голову, а если потребуется — опять к Липке слетать. И летать до тех пор, пока проклятую бумажку не украсят обе подписи, к обоюдной выгоде сторон.

Даша, сидящая рядом с мужем, широко зевнула и словно бы невзначай пристроила голову на его плече. Тоже спать хочет, но не уходит, ждет, чем все закончится. Кстати, сама Клима на этот раз без "свиты": Геры до сих пор дома нет, и Лернэ изредка, когда думает, что никто не видит, выходит ждать его на крылечко; а Тенька не вылезает с чердака, только однажды спустился за ужином. Правда, на печи лежит молчаливый и серьезный юноша по имени Зарин, но его обда почти не замечает и, тем более, не советуется. В конце концов, Юрген сгреб бумаги в охапку и пожелал всем доброй ночи, заявив, что подписание договора переносится на завтра. Или на послезавтра, если он полетит отчитываться начальству о новых правках. Обда не возражала, и вскоре сильфа ждал крепкий глубокий сон, безо всяких договоров, политических перипетий и, упасите Небеса, болотной жижи.

Клима дождалась, пока господа послы уберутся в отведенную им комнату, коварно глянула на оставленную без присмотра белую доску и отправилась к Теньке.

А утром дом проснулся от скандала на кухне.

— Тридцать четыре смерча! — бранился Юрген. — Чтобы я еще хоть раз выпустил доску из рук в этой невозможной стране!

— Ты ведь сам разрешил, — с делано непонимающим видом пожимал плечами Тенька. Колдуну любая брань была как гусю вода.

— Я разрешил изучить, а не испортить! Как ты вообще умудрился сотворить такое с изобретением детей Небес, человек без капли сильфийской крови?!

— Ну, понимаешь, там так интересненько получилось...

— Мне плевать, чего там у тебя получилось! Верни все как было!

— Я же говорю, там интересненькое дело, — примирительно отвечал вед без тени раскаяния в голосе. — Я один вектор тихонечко подкрутил, и вся сетка наперекосяк пошла. Теперь заново монтировать надо, иначе...

— Сколько времени это займет? — угрожающе поинтересовался Юрген.

— Не знаю, я еще не все вектора там передергал. Интересненькая штука...

Подтягивающиеся к месту разборок домочадцы постепенно вникали в суть конфликта. Дело в том, что минувшим вечером, когда сильфы отправились спать, колдун вылез с чердака, взял доску и чего-то с ней сотворил, да так, что ранимая сильфийская техника напрочь утратила летучесть. Это обнаружил Юрген, который с утра как раз собирался снова лететь на Холмы. Вернее, сперва он заметил пропажу доски, а уж потом, когда Тенька нехотя ее вернул...

— Ах, не все?! — возмущению сильфа не было предела. — Ты думаешь, я тебе позволю после такого хоть пальцем к доске прикоснуться? Дикарь принамкский! Колдун беззаконный! Да как твои руки вообще на такое поднялись!

— Перестань оскорблять Теньку! — влез Гера. — Все знают, что ты ему разрешил.

— Но я даже представить не мог, что человеку под силу как-то повлиять на свойства доски! — вырвалось у Юргена.

— Как это не под силу? А в Институте... — но тут Геру в бок пихнула Клима, и он осекся.

— Что в Институте? — с подозрением переспросил сильф.

— Там тоже доски летать отказываются, или забыл? — выкрутилась Клима.

— Так ведь от старости, а не от колдовства! — Юрген размашисто сел на лавку и снова помянул смерчи.

— Да ты не расстраивайся, — Тенька примирительно тронул сильфа за плечо. — Можно подумать, я все доски Холмов нелетучими сделал.

— Лучше бы все, а не эту, — в сердцах бросил Юрген. — Как я теперь буду с начальством связываться?

— М-да, это, конечно, интересненько получилось.

— Клима, — обратился к обде сильф. — Если твой стукнутый об тучу колдун еще хоть раз произнесет эту смерчеву фразу, я за себя не отвечаю.

Клима красноречиво мотнула головой, и Тенька поспешил ретироваться. Вид у колдуна был довольный.

— Ничего-то ему доверить нельзя, — сокрушенно вздохнула простодушная Лернэ. — Который день крюк в комнате послов на честном слове болтается, а Тенечке все штукатурку заколдовать недосуг.

Почти до самого вечера Юрген и Дарьянэ возились с доской. Судя по долетающим из их комнаты проклятиям в адрес даровитого изобретателя — без особого успеха. Тенька как ни в чем не бывало пропадал на чердаке, Гера обижался за обруганного друга, Клима загадочно помалкивала, а остальные ничего не понимали. За ужином обда завела речь, что не против сегодня подписать договор.

— А как же твое правило ничего не подписывать на ночь? — угрюмо съязвил Юрген. Он оказался в неловком положении: с одной стороны, договор следовало подписать как можно скорее, чтобы обда могла воспользоваться подаренной суммой, пока ведские купцы не распродали урожай на других территориях, иначе сделка почти теряет смысл, и восстание загнется от голода с полными карманами жемчуга. С другой — смерч его знает, какой сейчас в договоре подвох. Обда оказалась куда хитрее, чем о ней думали в тайной канцелярии, иначе с Дашей отправили бы как минимум самого Липку. Но Липка на Холмах, а доска по милости колдуна сломана, и неизвестно, будет ли снова летать. Ехать же через полстраны пешком не просто долго, но и опасно, особенно для сильфов, которых здешние люди терпеть не могут.

— Ночь еще не скоро, — отмахнулась Клима. — Я как раз успею поставить подпись.

Дарьянэ незаметно пихнула мужа под столом. Юра досадливо пихнул ее в ответ, мол, не мешай. Сильфида надулась, отодвинулась и сделала вид, что ее интересует только тушеная капуста в тарелке.

— Сделаем так, — наконец сказал Юра, — я отдаю доску на растерзание твоему Теньке и жду три дня. Если за это время он не починит, тогда — подписывай.

Снова увидев доску, колдун обрадовался и тут же утянул ее на чердак, отчего у сильфа сложилось неприятное предчувствие, что ждать бесполезно, и вообще они тут все заодно. Обда, ее люди, Принамкский край, купцы, грядущая зима... На этом месте Юрген мысленно обругал себя параноиком и до поры зарекся делать выводы.

Предчувствия не обманули в одном: доска через три дня летать не могла, наоборот, неугомонный колдун ухитрился свертеть с нее крепления и боковые лопасти, хотя до сих пор Юрген был уверен, что последние представляют с доской одно целое. К исходу третьего дня лежащие отдельно крепления начали издавать странный жужжащий звук, когда над ними заносили руку или ногу, но на этом научно-исследовательский процесс, по словам Теньки, застопорился надолго, ввиду того, что "вы, сильфы, тут так интересненько придумали". Колдуна хотелось развеять по ветру, но Юра приказал себе не свирепеть и за вечерним чаем дал Климе подписать договор.

— Вот и славно, — протянула обда, оставив на бумаге росчерк и герб Принамкского края — знак формулы власти. — По первому снегу пошлю гонца к сильфийской границе, он передаст весточку твоему начальству, а тебе, вероятно — новую доску. За неделю обернется.

— Ты раньше его отправить не могла? — в Юргене опять шевельнулось нехорошее подозрение, на этот раз куда более обоснованное. Захотелось выхватить договор из рук Климы и разорвать на мелкие кусочки, пока он не наделал бед.

— Разумеется, не могла, — пожала плечами обда. — У меня не так много надежных людей, пока что они все в отъезде, но на днях кто-нибудь вернется.

И глядя в черные лучистые глаза, Юра почувствовал, как его подозрения тают. Не может человек так врать. Даже Липка не может.

* * *

Первый снег накрыл деревню тихо, в ночи, рассыпался, словно пух из надорванной подушки. И сразу кругом стало празднично, нарядно, как будто природа вместе с людьми готовилась к большой ярмарке, надевая свои лучшие платья.

По первому снегу строящуюся крепостную стену пересек первый купеческий обоз. Слух о том, что обда платит за товары не золотом, а жемчугом, быстро разнесся по ведским землям, и нашлось немало охотников разжиться этой редчайшей драгоценностью. Быстро были позабыты указы Фирондо: если на землях обды дело пойдет, к чему вертеться при Сефинтопале? У обды сейчас конкуренции меньше, спрос большой, а выручки в случае чего хватит на улаживание проблем с ведскими властями. И никто внакладе не останется.

Гера лично ходил встречать первый обоз. И Теньку с чердака вытряхнул, взял с собой. Вернулись друзья радостные, со здоровенным мешком пшеницы, а колдун, едва увидев обду, заявил:

— Клима, ты ни за что не угадаешь, кто заправляет первым обозом!

— Неужели Эдамор Карей? — фыркнула обда.

— Он колдун, а не купец! — обиделся Тенька за кумира. В отношении безупречного Эдамора Карея его чувство юмора работать отказывалось.

— В первом обозе главный торговец, которого вы тем летом облапошили в Фирондо, — раскрыл интригу Гера, до сих пор считавший авантюру бесчестной.

— Он нашей многомудрой обде по гроб жизни благодарен, — сообщил Тенька, помогая другу подтащить мешок к горячему боку печки, чтобы зерно хорошенько просохло. — Он, когда меня узнал, и когда я сказал ему, кто ты такая, отдал нам пшеницу задаром, велел в ноги кланяться, сказал, что до сих пор хранит у себя гашеную молнию, и благодаря ей у него все дела в гору пошли. Теперь большой человек, а не башмачками по переулкам торгует. Звал тебя в гости, если изволишь снизойти, обещал прием, достойный властителей древности. Интересненько это у нас тогда получилось!

— Если достойный властителей древности, то снизойду, — улыбнулась Клима. У нее было хорошее настроение. — И собирайся, Тенька. Как с ярмаркой все уладится, поедем в Локит.

— Ну вот, только я запланирую масштабный эксперимент с водяными зеркалами, как сразу "собирайся, Тенька"! Надеюсь, мы ненадолго?..

Глава 8. Дар высших сил

И, принеся в мой быт, в мой труд

свои глубокие законы,

во мне незыблемо живут

магические свойства руд,

земли характер непреклонный.

М. Алигер

Снег лежал на поле так ровно, что казалось, по нему можно невесомо ходить на цыпочках, словно сильфу по облакам. Но кони проваливались в рыхлые перистые сугробы едва ли по колени, а Зарин, спешившийся, чтобы разведать дорогу, и ненароком забравший в сторону от тропы — вовсе по пояс. А с туманных розоватых небес все сыпало и сыпало, точно гигантскую перину разорвали. Огромные узорные снежинки медленно падали хлопьями и порознь, оседали на гривах и меху воротников, норовили облепить ресницы, щекотали губы и нос.

Путешествовать в такой снегопад было совершенно невозможным занятием.

— Это не интуиция, это вредительство какое-то, — бурчал Тенька, то и дело фыркая. Его брови и кусок свисающей через лоб челки посеребрило инеем настолько щедро, что колдун напоминал небывалого духа, который едва вылез из леса.

Остальные молчали, не решаясь оспаривать странное решение обды выдвигаться из Локита прямо перед началом большого снегопада, а до того медлить целых четыре дня. Поездка вышла удачной, Климе удалось найти трех колдунов, сведущих в сооружении заслонов от снега и готовых работать на обду за идею и еду. Самое обидное, сейчас мастера были бессильны: современная наука не умела ставить движущиеся барьеры, поэтому колдуны страдали от снегопада вместе с остальными.

Ехали цепочкой по узкой тропе меж сугробов: Зарин, следом Тенька, Клима, колдуны, а замыкающим — Хавес. Поначалу Хавес был первым, Зарин после Климы, а колдуны плелись позади, но после того, как один из них умудрился сильно отстать, а Хавес завел "цепочку" в скрытую под снегом яму, обда распорядилась изменить порядок. Зарин куда лучше чувствовал тропу, а терять по колдуну в час нынче было немыслимой роскошью. Клима бы с радостью запихнула в конец и ворчащего Теньку, но интуиция говорила, что этого делать не стоит.

Дурные предчувствия начали одолевать девушку еще в Локите. Сначала Климе просто не нравилась мысль об отъезде, хотя Тенька шутил, будто это потому, что здешний градоначальник оказал обде потрясающий прием, и перед ней тут все на цыпочках ходят да в рот заглядывают — кто же захочет от такого уезжать к ворчливым заседателям и повседневной рутине? Шутки шутками, но когда кони уже были оседланы, Климе сделалось настолько худо, что она велела нести вещи обратно и отложить все на завтра. Следующим утром повторилось то же самое. Колдуны понимающе слушались, Зарин с беспокойством поглядывал на названую сестру, а Хавес потихоньку ворчал вместе с Тенькой, но не в шутку, а на полном серьезе, в глубине души уверенный, что в сударыне обде просто-напросто взыграли какие-то загадочные бабские фанаберии, мол, внимания к своей персоне захотелось побольше.

Все в один голос твердили, что надвигается снегопад, и тогда обда рискует застрять в Локите еще на несколько недель. Клима понимала это, но выезжать, когда интуиция орет остаться, было выше ее сил. Интуиция умолкла только на утро пятого дня, и коней заново оседлали тотчас же. А на выезде из города путешественников застал снегопад, и за минувшие сутки не прекратился.

— Если так пойдет дальше, — сообщил Тенька, обернувшись, — то домой приедем не мы, а семеро сугробов! И хорошо, если приедем, а не придем, кони уже никакие, движемся медленно, фураж заканчивается.

— Смотри на дорогу, — одернула его Клима. — Пока идет снег, мне спокойно.

— Интересненькое дело! Не хотел бы я знать, что в понимании твоей безупречной интуиции может быть хуже снегопада и падежа старостиных коней.

Клима тоже не хотела, потому сердилась.

— Обда выпрашивает лошадь у деревенского старосты. Древние меня бы засмеяли.

— Положим, ты не выпрашивала, — фыркнул друг.

— Не быть мне обдой, если бы это выглядело так. Но суть не меняется.

— Когда я изобрету измеритель гордыни, то тебе его не дам, — пообещал Тенька. — Он непременно зашкалит и напрочь поломается!

* * *

Спустя еще день и ночь запасы пуха в поднебесной перине начали понемногу иссякать, а дурные предчувствия — множиться. На этот раз деваться было некуда — кругом лишь поля да леса, занесенные снегом.

Вечерний привал устроили на опушке ельника близ заледеневшего ручья. Высокие и пушистые молодые елки полукругом обступали пологий берег, а напротив, словно зрительный зал, раскинулось поле, перечеркнутое неровной линией только что пройденной дороги. С неба теперь лишь изредка слетали крохотные легкие снежинки, ветерок кружил их по бугристой поверхности льда. Зима отсвечивала лиловым и розовым, в полукруге елок под густыми тучами было удивительно спокойно и уютно. Всем, кроме обды, разумеется. Затрещал костер, на этот раз по виду обычный: единственный раз, когда Тенька начал открыто экспериментировать при коллегах, его жестоко раскритиковали. Мол, чистота цвета не соблюдена, векторы кривоваты, да и вообще выглядит, как профанация. Хотя, конечно, для деревенского самоучки весьма сносно, вон, и свойства любопытные у огня появились, разумеется, случайно. Когда же Тенька заявил, что вовсе не случайно, и это пламя именно с таким интересненьким цветом он создает уже в восьмой раз, а векторы кривит нарочно, его раскритиковали опять.

Колдунов Клима выбрала образованных и маститых. Старший уже разменял седьмой десяток, носил окладистую солидную бороду и волосы почти до пояса, которые скручивал у шеи в тугой серебристый узел. Среднему было пятьдесят шесть, и этим обстоятельством он очень гордился, утверждая, что в их древнем роду именно на этот возраст приходится самый пик колдовской силы. Одевался богато, брился гладко, а стригся коротко — словом, обычный горожанин, слегка молодящийся. Младший колдун, сорокалетний, приходился бывшим учеником старшему и отчасти разделял его пристрастия касательно длинных волос и чуть отстраненного взгляда поверх головы собеседника. Вообще, все трое обладали непомерным гонором, и усмиряли его лишь с обдой, которая упомянутого гонора имела, казалось, на десятерых. Шебутной Тенька был переведен в разряд мальчика на побегушках, которого следовало поучать при каждом удобном случае.

Для начала выяснилось, что Тенька пользуется неправильной терминологией. То есть, лет четыреста назад она была вполне уместна, но с тех пор теория и практика колдовства сильно поменялись. Многое обобщили, уточнили, были написаны новые трактаты, да и возможности уже не те, что в древние времена. При обдах колдовали знатно, на широкую ногу, говорили с природой на одном языке. А потом высшие силы объявили немилость, и колдовство постепенно захирело. Больше половины экспериментов, описанных в древних книгах, нынче повторить невозможно.

Тенька тогда возразил, что у него все эксперименты рано или поздно срабатывали. Судари колдуны недоверчиво переглянулись и заявили, что самоучка просто выдает желаемое за действительное. И пусть слушает старших, а не лезет в просвещенную науку со своими кустарными методами. Тенька возмутился и сотворил какой-то мудреный водяной шарик, сказав, что вычитал про него в древней книге. Старший из колдунов на это лишь поцокал языком. Мол, ни в одной нормальной книге не мог быть описан процесс создания шарика с такими неэстетично искривленными векторами. И если бы деревенский самоучка хоть немного интересовался современными открытиями, то знал, что еще десять лет назад на съезде в Фирондо сударь Эдамор Карей представил убедительный доклад о прямоте векторов, поскольку с кривых одно разрушение. В научный диспут влез Зарин, честно подтвердивший, что разрушений от Теньки и впрямь хватает.

"Самоучка", сраженный именем кумира, сник и больше коллегам не возражал. А потом тихонечко признался Климе, что с досками ничего не выйдет, ведь там не только кривые векторы, но и спиралевидные, про такие даже в книгах не пишут, их Тенька сам придумал. И выправить всю эту путаницу, чтобы было эстетично, никак не выйдет. Клима так же тихонько ответила, что ей плевать на векторы, эстетику и прочую лабуду, если доска полетит не хуже сильфийской. Пусть Тенька там хоть косички заплетает. Изобретатель воспрянул духом, отметил, что идея насчет косичек очень интересненькая, и с тех пор большую часть нравоучений благополучно пропускал мимо ушей.

...Все разбрелись по опушке. Завесу от снега на этот раз ставить не требовалось, поэтому колдуны отдыхали, только младший сходил за водой — просто зачерпнул лед котелком, словно мягкое масло. На поверхности ручья остался ровный глубокий срез.

Хавес кормил лошадей, Зарин вытаскивал из мешка крупу и сушеные яблоки. Клима сидела на расстеленной специально для нее меховой шкуре и смотрела, как Тенька возится с костром. Судя по тому, как друг щурил глаза, он втайне от коллег добавил в пламя парочку "интересненьких" свойств. Просто из любви к искусству.

— Скорей бы уже добраться, — средний колдун недовольно изогнул брови. — Я жду не дождусь, когда можно будет выпить подогретого вина, посидеть у печи и не ломать голову, как бы отвести морозный ветер, дующий со всех четырех сторон.

— Завтра уже доберемся до нашего тракта, — сообщил Тенька, не отрываясь от костра. — Там деревней много, ночевать будем на постоялом дворе. Это только от Локита на север места безлюдные были.

— Скорей бы, — повторил средний колдун, надвинул поглубже шапку и с хрустом потянулся.

Климе тоже нравилась мысль о ночлеге в четырех стенах, обда и сейчас бы от этих стен не отказалась. На сердце было тревожно. Примерно как в Институте, за миг до поимки.

— Странный какой-то огонь, — старший колдун прищурился. — Мальчик, ты с ним что-то делал?

— Это все еловые ветки, — сказал Тенька и незаметно подмигнул Климе. — От них тепла и жара в три раза больше, любой охотник подтвердит.

— Вот не скажи, — младший колдун вернулся от ручья и повесил котелок над костром. — Это от сосновых жар, а здесь ты что-то поменял.

— Не, — дружелюбно мотнул головой Тенька. — Меняю я вот так.

Пламя сделалось ярко-зеленым и завоняло, как немытый коровник. Колдуны отшатнулись, а потом принялись ругаться. Тенька флегматично разводил руками. Для себя он решил, что эти колдуны только снег умеют сносно останавливать, а его кумиру Эдамору Карею и в подметки не годятся, хотя любят через слово поминать. Ну и правда, где это видано, чтобы нормальные ученые так не любили эксперименты?

Немного позже, после ужина, когда сгустилась темнота, а все прочие устраивались спать, обда и ее друг сидели в стороне, у самого берега ручья, на шкуре, продолжая начатый днем разговор.

— Клима, брось злиться по пустякам, — доказывал Тенька. — Была ведь когда-то первая обда. Так вот, наверняка ей приходилось похуже твоего.

— Возможно. Теперь этого не знаешь даже ты.

— О ее жизни вообще мало что известно, имени, и того не осталось. Обда и обда, никак иначе ее не называли. Еще портрет есть, но непонятно, точно ли он принадлежит именно первой обде, а не второй или двадцать второй.

— Следует поспрашивать наших гостей, — задумчиво произнесла Клима. — Несколько раз Дарьянэ невольно говорила весьма занятные фразы.

— Например?

— Например, однажды упомянула какого-то сильфийского полководца, прославившегося на полях сражений. В известной нам истории сильфы не воевали.

— Интересненько получается, — согласился Тенька. — Ты думаешь, Юрген или Даша тебе расскажут на правах союзников?

— Юрген — нет. А вот с Дарьянэ можно поиграть, когда окажемся наедине. Приеду, и это надо будет устроить. Что-то мне подсказывает, причины сильфийского интереса ко мне не только в их разногласиях с Орденом, но и в нашем прошлом.

— Один факт я знаю точно. Сильфы построили Редим.

— Он назван на сильфийский манер, хотя слова сильно изменены временем. Но почему ты решил, что сильфы еще и строили его?

— Ты помнишь тамошнее здание управы? Вот! А если сильфы в далеком прошлом воевали, то можно вывести гипотезу.

Клима любила в Теньке его научный подход и умение делать выводы.

— Давным-давно, — принялся живописать колдун, — на Принамкский край нападали захватчики. Не знаю, откуда они взялись, может, с Доронского моря приплыли, как во времена Ритьяра Танавы. Ты же знаешь, на Доронском море до сих пор полуразвалившиеся укрепления стоят. Так вот, сильфы минувших дней были не чета нынешним и сразу ринулись в бой за нашу родину. Ну, или их тоже эти захватчики крепко потревожили. А когда война закончилась, сильфы помогали людям заново отстраивать Принамкский край. И в честь помощников многие крепости были названы на их языке!

А вот Тенькина фантазия, не знающая пределов, нравилась Климе гораздо меньше.

— Если сильфы помогали Принамкскому краю, то почему они позволили нам забыть? Будь все так, как ты говоришь, сильфы на каждом углу кричали бы, как они помогли нам несколько тысяч лет назад. А они молчат. Значит, история была неприятная.

— Может, сильфы просто слишком скромны?

— Народ не бывает скромным, — отрезала Клима. — О народе должны помнить то, что выгодно его правителю. Сильфам выгодно, чтобы Принамкский край был им обязан — это видно по их отношениям с Орденом и по тому, как они носятся со мной. Сильфам нужна наша любовь, потому что где любовь — там дешевое зерно. Орден забыл благие дела обд, чтобы укрепить свою власть. Если у сильфов в далеком прошлом не случилось гражданской войны — а что-то мне подсказывает, не случилось — забывать прошлое им не к чему. Тем более, судя по Дарьянэ, они все прекрасно помнят, но нам не говорят.

— Может, вместе с помощью сильфы совершили и большую подлость? — предположил Тенька, морща нос, на который опустилась редкая снежинка.

— Какую, забрали построенные крепости себе и не отдавали без военного вмешательства?

— А хоть бы! Интересненькая тогда картина выходит... А если сильфы помогали не обде, а какому-нибудь культу крокозябры? Хотя, нет, маловероятно. Сильфам тоже от крокозябр доставалось.

Клима задумчиво кивнула.

— Не воевали же они с нами по-настоящему, в конце концов! — воскликнул вед, видя, что мысли обды далеко. — Армия любителей загребать жар чужими руками идет в атаку. Я даже представить себе такого не могу.

— Как знать... сильфов манит Принамкский край.

— Рассуди логически: если какая-нибудь обда в свое время пообломала "воробушкам" крылья, то стали бы они, помня про это, заключать с тобой договора? Да сильфы бы задавили твое восстание в зародыше!

— Как знать, — повторила Клима. — Может, сильфы, как и Фирондо, до поры не принимают меня всерьез? Юрген крылом взмахнуть не может без указа начальства — значит, он далеко не главная фигура в тайной канцелярии. Чувствуй сильфы во мне настоящую угрозу, прислали бы кого-нибудь повыше полетом. Или не стали разговаривать вовсе, тем более, помогать. Жаль, что Орден за столько лет не удосужился выведать у сильфов наше прошлое.

— А может, выведали, но тоже помалкивают?

Клима неопределенно качнула головой.

— Я пока не поняла, насколько сильно Холмы могут позволить себе рассориться с Орденом. Зерно, золото, исторические факты — все это предметы шантажа. Остается лишь вопрос, как много у Ордена этих предметов. Я не пойму, пока не увижу, насколько далеко сильфы готовы зайти в союзнических отношениях со мной. К примеру, пока что они держат наш договор в тайне, значит, ссориться с Орденом не хотят.

— Обычная предосторожность. Я тоже не совмещаю разнородные процессы, они почти наверняка при взаимодействии рванут. А сильфы, как ты сама сказала, не принимают тебя всерьез. Зачем менять проверенного союзника на слабого, по их мнению?

— Посмотрим, — Клима говорила тихо. — К весне все должно разрешиться. У меня есть время подготовиться, есть возможности, деньги. И даже кони старосты еще не пали.

— Не иначе высшие силы благоволят!

Клима чуть улыбнулась, хотела что-то ответить, но внезапно вскинула голову, настороженно вглядываясь в темноту над заснеженным полем. Несмотря на унявшийся снегопад, ночь была глухая, безлунная. Тенька тоже посмотрел за ручей, но ничего не заметил. Клима до боли сдавила его руку и дернулась, вставая.

— Оставить приготовления ко сну! — голос обды звучал глухо. — Занять оборону, я чую...

Она не договорила.

Все произошло в несколько мгновений, растянувшихся на целую вечность.

Тенька увидел, как со снега буквально в паре шагов от них поднимается одетый в белое человек с короткой блестящей саблей.

В пару прыжков человек оказывается рядом с Климой, она в последний момент отшатывается, но не успевает полностью уйти из-под прямого удара и падает на снег.

Вскрикивает кто-то из колдунов, Зарин бросается вперед — у него в руках лишь заточенный колышек для палатки. Человек в белом заносит оружие над лежащей обдой и — кренится набок под волной обжигающего пара — опомнившийся Тенька начинает колдовать.

Человек кренится — и заваливается совсем. В его шее кухонный нож.

Бледный Хавес сжимает в другой руке еще и длинную двузубую вилку для насаживания дичи, но ее метать уже нет необходимости.

Тенька наклоняется над Климой, подбегает Зарин, следом — колдуны и Хавес.

Привычный ход времени возобновляется.

Клима лежала на боку и была бледнее Хавеса, искаженные болью черты лица заострились. По снегу быстро расползалось черное кровавое пятно. Зарин перевернул ее на спину, распахнул шубу, лихорадочно отбросил прочь три окровавленных платка, рванул рубашку, не тратя время на возню с завязками.

— Крокозябра ж твою, — процедил Хавес.

— Обда... — ахнул старший из колдунов тоном человека, потерявшего всё.

Живот Климы был распорот поперек. С такими ранами не живут даже всесильные властители Принамкского края. Осознание приходило нехотя, постепенно, разум хватался за переламывающиеся соломинки надежды, но все равно срывался в пропасть, все глубже и глубже, вместе с растекающейся по снегу кровью.

Обда смертельно ранена.

Именно сейчас, когда все только начало налаживаться, когда едва выравниваются четким строем кирпичики планов, когда растет первая крепость нового Принамкского края, когда власть обды признали Редим, Локит, Вириорта, когда заключен договор с сильфами — одна, самая главная смерть пускает все по ветру. Кто угодно заменим — но не обда, это доказали пятьсот лет беспрерывной войны.

Тяжело жить без надежды, но когда ее дают и тотчас же отнимают — во сто крат тяжелей.

— Как же мы теперь... — прошептал младший колдун. — Обда, высшие силы, за что?! Зачем?! Неужели Принамкский край недостаточно поплатился за пренебрежение к законам мироздания?

— Теперь мы точно обречены, — средний колдун кусал обветренные в пути губы. — Надежда умирает на наших глазах.

— Может, родится новая обда?

— Не думаю, мы и эту ждали пятьсот лет.

— А может, сие есть предзнаменование? Мол, пришло время людям быть стертыми с лица земли?

— ...Конец, всему конец! Обда, как же мы теперь без обды!..

— Клима, — прошептал Зарин дрожащим голосом. — Скажи что-нибудь... не молчи... что сделать... я все что угодно... всегда...

— Столпилис-с-сь, — процедила Клима сквозь зубы. Ее глаза с расширенными от боли зрачками были страшны. — На нервы... действуете... пр-рочь...

— Бредит, — заключил Хавес. — Не уберегли... Тенька, дурья твоя башка, ты ведь рядом с ней был! Почему ничего не сделал?!

— Это мы должны были быть рядом, — напомнил Зарин с горечью. — Она надеялась на нас, но напрасно. Это именно МЫ не уберегли. Я — не уберег...

— ...Конец, всему конец... — безостановочно твердил старший колдун. Он словно одряхлел за эти несколько минут.

Тенька в причитаниях не участвовал. Его не покидало ощущение нереальности происходящего. Ну, не может Клима взять и умереть вот так, посреди снегов, от сабли безымянного убийцы! Это совсем на нее не похоже. И высшие силы не могут такого допустить. Глупости все это, насчет кары, Тенька столько ритуалов уже на капище провел. Он, как и Клима, чувствовал любовь Земли и Воды. Высшие силы не заберут обду, которая не нарушала формулу власти, не завершила и тысячной доли своих великих дел. А раз так — должен быть выход. Иначе это противоречит законам мироздания, всей науке о естественных свойствах. А первое, непреложное правило колдовства гласит, что в мире нет ничего более незыблемого, чем естественные свойства, пока их, разумеется, кто-нибудь не поменяет специально. Вода закипает на костре, предметы падают вниз, а обда живет. Значит, должен быть выход, очевидный, явный, высшие силы обязаны вмешаться, надо только дать им эту возможность...

Тенька молча смотрел на темную длинную рану, горизонтальную черту.

Где есть горизонтальная линия, там место трем другим.

Сколько раз они чертили этот знак палкой на земле, пурпуром на золотых полотнах? Сколько раз сама Клима царапала его по коже иглой или кончиком ножа?..

Если все равно ничего не поможет, то почему бы не поставить последний эксперимент?

— Ты об тучу стукнулся! — вскричал Зарин, когда Тенька вдруг отбежал к телу убийцы, а вернулся с саблей, явно нацеливаясь на Климин живот. — Держите его, он спятил от горя!

— Нет же, я придумал... да отпустите!..

Искры в Климиных глазах безвозвратно затухали, а "спятившего" держали уже впятером.

— Не мешайте! — крикнул Тенька, выкручиваясь из чужих захватов, и махнул рукой за спину, наискось, даже толком не глядя, что там у него вышло. Просто первая пришедшая на ум схема изменения свойств, вроде как для создания непроницаемой стены, но примерная, недоработанная.

Возгласы чуть отдалились, сделались более возмущенными, даже угрожающими, но держать Теньку уже никто не пытался, и этого было достаточно. Юноша склонился над умирающей и прорезал саблей поперек горизонтальной раны три вертикальных. Как на гербе.

"Высшие силы... ведь я режу живого человека... Либо это поможет, либо я действительно спятил!"

Клима завыла, бессознательно разрывая пальцами черный снег, а потом обмякла.

Стало тихо, и в этой ужасающей тишине опушку озарило яркое зеленоватое сияние. Смертельные раны на теле обды приняли форму ее знака, и теперь этот знак таял, как свидетельство мощи высших сил и их бесценного дара людям. Когда свечение унялось, на животе не осталось даже шрамов.

— Невозможно... — услышал Тенька голос старшего колдуна. И вдруг понял, что до судороги сжимает в скользких от крови пальцах рукоять сабли.

Клима моргнула и беззвучно пошевелила губами. Тенька отбросил оружие куда-то в снег.

— Уйдите все, уйдите прочь, — тихо, но с отвращением велела Клима. — Какой смысл галдеть над трупом... не хочу видеть вас и слышать... прочь...

— Ты уже не умираешь, — счел нужным просветить Тенька. — Так, где твои платки... не, они задубели от крови. Сперва закутаю тебя в шубу, вот еще мой платок и шапка.

— Убийца где? — шепнула Клима. Раны и боль пропали, но потеря крови никуда не делась.

— Там валяется. Его Хавес ловко ножом пришиб.

— Плохо... лучше бы — живьем. И допросить.

— Ну, извини, моя многомудрая обда, — развел руками Тенька. — Сперва все-таки надо было помешать ему тебя добивать. Давай, держись за меня, сейчас перенесу к костру.

Взвилось пламя, из оранжевого ставшее светло-фиолетовым, забулькал кипяток в котелке.

— Убийцу обыскать, — язык у Климы немножко заплетался, но взгляд уже стал прежним — ясным, цепким. — Про то, что было — ни слова, люди знать не должны.

— Хорошо-хорошо, — Тенька вручил ей чашку. — Ты, главное, сама сейчас никуда не вставай, а лучше поспи. Мы всю ночь тебя караулить будем, никакой убийца больше не пройдет.

— Он был один. Мои нехорошие предчувствия ушли.

— Интересненькое дело! Выходит, он за нами от самого Локита тащился, только по снегопаду достать не мог?

— Похоже, — согласилась Клима. — Жаль, что ты не изобрел способа допрашивать мертвых.

— Моя злокозненная обда, побойся высших сил! Радоваться надо, что выкормыш крокозябры не развеялся, как сильф, и мы сможем хотя бы увидеть его лицо.

Клима устало усмехнулась и отпила кипятка. Тенька взял другую чашку и зачерпнул из котелка для себя. Он понял, что у него подрагивают руки.

— Сударь великий колдун, спаситель обды и отечества, — раздался сверху раздраженный голос Зарина. — Если вы там уже успокоились, договорились и пьете, то, может, наконец, снимешь нас отсюда?!

* * *

— Интересненько это у меня получилось, — в который раз произнес Тенька со своей обычной мечтательной задумчивостью, задрав голову вверх.

— Да не то слово, крокозябра твоя мать! — выругался Хавес и бессильно саданул рукой отвердевший воздух.

Сам Хавес, Зарин и колдуны сбились в кучку в двух десятках метров над землей. Виной тому было пространство твердого воздуха с непонятным набором свойств и постоянно меняющимися границами: даже ноги не свесишь без риска грохнуться вниз. Пять человек словно сидели на невидимом полу, опасливо поджав ноги. Особо занимательным был тот факт, что редкие снежинки пролетали через "пол" абсолютно свободно.

— Маму не трожь, — велел Тенька и снова протянул: — Не, это ж как интересненько у меня вышло... Ума не приложу, чего я там сделал?

Колдуны из Локита выглядели подавленными. Их академические умения оказались бессильны против невольной импровизации деревенского самоучки.

— Вы там вообще себя как чувствуете?

— Замерзаем! — огрызнулся Зарин, дыша на белые от холода ладони. Ему, уроженцу юга Принамкского края, здесь, в северной части, приходилось хуже прочих.

— Интересненько-то как... надо будет записать. А томление в груди есть?

— Есть! — сердито отозвался младший колдун. — Есть томление и большое желание поучить тебя хворостиной! Хватит издеваться над учеными людьми!

— Если вы такие ученые, то спускайтесь сами, — пожал плечами Тенька. — И я не издеваюсь, а рассуждаю. У меня, может, этот эксперимент четыре года не получался толком, мне надо разобраться, что я тогда делал не так, и чего сотворил теперь, уж больно интересненько...

— Снимешь ты нас отсюда, наконец?!

— Чего вы все разом на меня орете? Нечего было за руки хватать. И вообще, потише там. Вдруг оно треснет. Или посыплется. В прошлый раз, когда я сестру пытался поднять, от ее визга колдовство наперекосяк пошло.

— Сударыня обда, прикажи ему! — полушепотом потребовал старший колдун.

— Тенька делает все, что может, — отмахнулась Клима.

— Все?! Да он просто стоит и зубоскалит!

— Ну и пускай, — обда сонно зевнула. — Провисите там денек-другой. От вас все равно никакого толку.

— Мне нет прощения... — завел Зарин.

— Не обессудь, сударыня обда, но не всякому нормальному человеку придет в голову то, что сотворил с тобой Артений, — заметил младший колдун. Он впервые назвал коллегу-самоучку по имени.

— А я, между прочим, того подонка с десяти шагов завалил! — встрял Хавес.

— А смысл, если обду к тому времени уже ранили? — осадил его средний колдун.

— Но я хотя бы не стоял!

— Молчать, — Клима не повышала голоса, но стало тихо. — Вы просидите наверху, сколько потребуется, и я не услышу от вас ни слова жалобы. Ясно?

Ответом ей было пристыженное молчание.

Денек-другой жертвы колдовской импровизации все-таки не провисели, Тенька справился за несколько часов, минут сорок из которых он, щурясь в неярком свете костра, составлял подробное описание "хода эксперимента" на всех подвернувшихся под руку бумажных клочках и даже на куске шубы, поскольку бумаги не хватило. Наверху изнывали и вполголоса сыпали проклятиями, но Тенька был неумолим, уверенный, что спустя время запросто может снова все позабыть. Ну а потом, создавая под собой маленькие площадки сгущенного воздуха, колдун поднялся наверх и таким же манером спустил всех на землю. Клима к тому времени крепко спала, пригревшись под шубами, поэтому ее подданные старались двигаться бесшумно, а говорить шепотом, чтобы, охраните высшие силы, не потревожить чудом спасенную обду.

Больше никому спать не хотелось, поэтому все столпились у тела убийцы. Хавес перевернул его на спину и удивленно крякнул: кожа на вытянутом скуластом лице была до того тонкая, что сквозь нее просвечивали сосуды и волокна мышц.

— Как же эта тварь на люди показывалась? — пробормотал младший колдун.

— Он полусильф, наверное, — объяснил Зарин, как уроженец Орденской части больше знакомый с такими вещами. — При жизни у него лицо нормальное было, а сейчас на туман исходит.

— Теперь что ли... как у них там... развеется? — уточнил старший колдун.

Зарин пожал плечами. В их деревне хоть и любили перемыть косточки "воробушкам", до таких устрашающих тонкостей дело не доходило. Нормальные сильфы сразу на Небеса летят, а этот — смерч разберет.

— Зато ясно, кто его подослал, — оптимистично заметил Тенька. — Фирондо с сильфами и их отродьями дел не имеет, значит, Орден на обду охотится. Хотя, это и прежде известно было...

— А если сами сильфы и подослали? К чему им новая обда? — Хавес ничего не знал о посланниках Холмов.

— Может, и сильфы, — легко согласился Тенька, перемигнувшись с Зарином, благо тот был понятлив и похитрее Геры.

Обыск тела ничего существенного не дал: ни именного оружия, ни каких-нибудь сопроводительных писем при убийце не было. Разве только на шее болтался маленький овальный медальон с чьим-то залитым кровью портретиком. Тенька подумал, что Гера бы оставил украшение при теле, с ним же и похоронив. Но сам колдун потихоньку срезал медальон и сунул в карман, решив на досуге попытаться вывести пятна крови и понять, кто там изображен. Мало ли, вдруг пригодится.

Потом тело оттащили в сторону от лагеря, благо, падких на мертвечину волков в здешних местах не водилось, и наскоро засыпали снегом. Желающих устроить похороны по обычаям Принамкского края — придать земле или воде — не нашлось, хотя колдунам под силу было размягчить задубевшую от мороза почву. Рассудили, что снег тоже в какой-то степени вода. Высшие силы сами по весне решат, принимать ли им получеловека, покусившегося на их избранницу.

Хавес дольше прочих задержался у рыхлого снежного холмика. Стоял, прислонившись щекой к обледенелой коре тонкой ели с ободранными на подстилку лапами и думал о невеселом. Скотину юноше резать приходилось, курам шею сворачивать, счищать чешую с еще трепыхающейся рыбины — обычный деревенский быт. Но вот чтобы человека, да еще ножиком, который привык метать исключительно в деревянную стенку сарая... Это прежде никогда. Это впервые.

Но потом Хавес дернул плечом и пошел к лагерю, по пути ни разу не обернувшись.

* * *

Оставшаяся часть пути прошла без приключений, и спустя трое суток прямо по тракту показалось родное Тенькино село. Во вторую половину дня на улицах было довольно людно, поэтому весть о возвращении сударыни обды мгновенно разлетелась по округе. Прибежал со стройки разрумянившийся на морозе Гера, в рыжем меховом тулупе выглядевший еще здоровее и шире в плечах. Тенька по сравнению с другом выглядел сущим дитем, даже сидя на коне.

— Приветствую госпо... сударей колдунов на земле юной Капищевой крепости! — вежливо раскланялся Гера. — Вы очень вовремя, тут как раз начались долгие снегопады, позавчера весь день работа стояла, а вчера ничего толком не сделали, лишь снег разгребали. Но сегодня погода ясная, как раз успеете обжиться на новом месте. Вас ведь трое? Вот и отлично, всех определим в дом старосты, тут недалеко.

Староста еще в начале той осени сколотил солидную пристройку к дому и устроил там четыре небольших комнаты для каких-нибудь высоких гостей. Идею подсказала Клима. Она понимала, что ей непременно надо будет принимать посетителей из дальних краев. Дома у Теньки и без того хватает народу, а деревенский трактир не располагает гостиничными комнатами, разве только на его территории разрешается ставить шалаши торговцев в ярмарочные дни. Это сейчас трактир разросся, даже второй появился на окраине, где обосновались в хатках и землянках последовавшие за обдой авантюристы.

Колдунов быстро и без помех разместили у старосты в пристройке, на углу села от компании отстал Хавес, и тогда Гера, наконец, выпалил:

— У нас беда! Третьего дня сильфы крутились около чердака. Мне следовало не спускать с них глаз, но и стройку не на кого оставить. Велел Ристинке присматривать за ними, только эта... все равно недоглядела.

— Они что, оба развеялись? — упавшим голосом уточнил Тенька.

— Нет, — выдохнул Гера. Видимо, в свое время его тоже здорово встревожила подобная мысль. — Юрген стал полупрозрачным.

— И?..

— И все. Ходит такой до сих пор, чувствует себя прекрасно, Даша ревет как по покойнику, Лернэ пытается ее успокоить, а Ристинка прячется по всем углам, в том числе и от меня, потому что я на нее тогда наорал, — это Гера сказал виновато. — Ну а Лернэ с Дашей вообразили, будто раз она врач, то и Юргену помочь сможет. Опять же, Тенька вроде говорил, что у нее способности к колдовству есть.

— Способности и у Лерки есть! — фыркнул колдун. — И у Климы, и у тебя чуть-чуть. А Юрген что?

— Жалко Юргена, — с чувством сказал Гера. И негромко прибавил: — Я-то хоть на стройку уйти могу...

— А бывает, что сильфы развеиваются не полностью? — поинтересовался Зарин.

— Бывает очень медленно, особенно если люди в родословной есть, — объяснил Гера. — Нам на границе рассказывали, что некоторые тела могут одновременно развеиваться и разлагаться, причем никогда невозможно предсказать, что будет быстрее. Но здоровым себя при этом никто не чувствует, а у Юргена даже аппетит не пропал!

— Нам такого на границе не рассказывали, — отметила Клима негромко.

— У вас наставник другой был. А тот вскоре ушел на повышение в Орден и с воспитанниками больше не ездил. Клима, что с тобой? Бледная, молчишь все время... Ты ранена?

— Уже нет, — поспешил Тенька успокоить друга.

— Что значит "уже"?!

— Не на улице, — велела обда. — Все расскажу, когда с Юрой разберемся. Есть, что обсудить.

Дома их встретили заплаканная Даша, встревоженная Лернэ и донельзя раздраженный Юрген, которому эти две уже давно успели стать поперек горла со своими причитаниями.

Тенька грохнул на лавку мешок с вещами и строго осведомился:

— За какой крокозяброй вам понадобилось лезть в мою лабораторию, господа высокие послы?

Ответ всем был прекрасно ясен, исключая разве что наивную Лернэ, но ответить "за тайнами обды Климэн" никто, понятное дело, не мог.

— Мне почудился запах гари из-под двери, — хладнокровно и уже не в первый раз соврал Юрген. — Никого рядом не было, и я решил удостовериться, все ли в порядке. Там было не заперто, и я вошел.

— Тенька, почему ты оставляешь свой чердак нараспашку? — нахмурилась Клима.

— А кто из домашних в здравом уме туда полезет? — резонно возразил колдун.

Даша всхлипнула. Юрген промолчал. Лучше выглядеть стукнутым об тучу, чем сознаться в шпионаже. Впрочем, сейчас вся эта затея и правда казалась глупой. Теньку явно недооценили поначалу, даже Ристинида Ар более серьезное впечатление производит.

— Как это случилось? — продолжил расспросы "недооцененный".

— Я на что-то наступил, поскользнулся, упал на спину. Потом — взрыв и ничего не помню. Очнулся, когда надо мной Даша склонилась.

— Я прибежала, — подхватила Дарьянэ, — а там Юра у порога лежит. Неживой... Прозрачный...

— Как же ты услышала взрыв, если Тенька сделал на чердаке звукоизоляцию, а Юра утверждает, что поблизости никого не было? — участливо спросила Клима. Она была уверена, что сильфы действовали вместе, просто Даша стояла на пороге в лабораторию и высматривала, не идет ли кто. Ловить агентов на лжи и выдворять прочь сейчас было не выгодно, поэтому обда просто развлекалась.

— Я не закрыл за собой дверь, — пришел жене на помощь Юрген. — Наверняка все было слышно.

— Не-а, — мотнул головой Тенька, — я не на стены и пол звукоизоляцию делал, а сплошняком, чтобы даже если дверь настежь — ни звука. Так проще.

— Я и не слышала, — тут же открестилась Дарьянэ. — Просто Юры долго не было. Пошла его искать...

— На чердак, — ласково подсказала Клима. — Первое в доме место для начала поисков.

— А чем оно хуже прочих? На кухню я выглянула — никого... Ну, в смысле только Лернэ. Где еще искать-то?

— Ну да, только на чердаке...

Сквозь пепельные кудряшки было видно, как покраснели у сильфиды острые кончики ушей.

— Наверное, Небеса подсказали! — выпалила она. — Прихожу, а там...

— Да живой я, живой! — рявкнул Юрген. Даже рушник со стола сдуло.

— А почему тогда прозрачный?! — от возгласа сильфиды затрепетали занавески, а Лернэ со вздохом взяла со стола синюю вазу и прижала к груди. Судя по отколотому краешку, скандал происходил не впервые, и наученная горьким опытом Тенькина сестра берегла ценное для себя имущество.

Но в этот раз дома была Клима.

— Молчать. На моих землях сквозняков не устраивать. Тенька, ты разобрался, в чем дело?

— Да почти сразу, — хохотнул колдун. — У меня под потолком искаженное полотнище сохло после контрольной стирки, но взрывом его, наверное, сорвало. Я хотел с его помощью невидимок делать, но так тоже интересненько вышло.

— Я не чувствую на себе никакой ткани.

— Там не совсем ткань. Читал трактат по теории мельчайших частиц вещества? Вот, оно самое! Хоть кто-то здесь не неуч. Так что полотнище на тебе есть. Сейчас сниму.

— Это опасно? — насторожилась Дарьянэ.

— Не опаснее, чем просто раздеваться, — заверил Тенька.

Вскоре Юрген перестал пугать жену своей полупрозрачностью, а колдун деловито комкал в руках сгусток мутного воздуха и ворчал, что снова придется перестирывать.

— Что же тогда взорвалось? — полюбопытствовал до сих пор молчавший Зарин.

— А, крокозябра его знает, — беспечно махнул рукой Тенька. — Сейчас схожу, проверю. О, и формулу создания сгущенного воздуха надо набело переписать...

Но прямо сейчас никто колдуна на чердак не пустил. Гера стал поперек лестницы и заявил, что с места не сойдет, пока не услышит, что же все-таки стряслось с Климой.

Потом долго обсуждали, кем мог быть убийца — сильфы не признали его по словесному портрету, хотя обещали поспрашивать у своих. Им тоже не будет выгоды, если обду сейчас убьют: столько жемчуга впустую потрачено.

А там и Лернэ на стол собрала. В разгар обеда вспомнили о Ристинке, и Гера, чувствовавший себя виноватым за вспышку гнева, вызвался ее привести. А то к чему она в комнате сидит, да еще голодная. Геры долго не было, но вернулся он один. Сдержанно обругал Ристинку стукнутой об тучу истеричкой и налег на овсяный суп с мясом. Лернэ собралась было идти вместо Геры, но ее отговорили.

— Она скажет чего-нибудь обидное, а потом ты плакать будешь, — сказал Тенька. — Захочет, сама придет.

— Но так ведь нельзя, — вздыхала Лернэ. — Ей же там плохо.

— Иногда человека надо оставить в покое, — назидательно произнес старший брат.

— И не только человека, — буркнул Юрген, покосившись на обеих девушек, не дававших ему жизни последние пару дней.

Глава 9. Заштопанный союз

Ты слышишь, как волнуется метель,

Опять она секреты чьи-то скроет.

Я был когда-то счастлив, как все те,

Что возводили замки из песка у моря.

Автор неизвестен

В окно залетали крупные остроугольные снежинки, кружились по выстуженному кабинету. Одни оседали на полках, крышке висящего над дверью алюминиевого сейфа и на пустой поверхности соседнего стола, а другие выносило обратно, на ветер и мороз, в синее сквозное безмолвие Ветряных Холмов.

Костэн Лэй смахнул со страницы отчета пару снежинок, поднял голову, расправил ссутуленные от долгой работы плечи и поежился. Пожалуй, пора закрывать окно: вечер нынче морозный даже для чистокровного сильфа, а в Костэне всегда было слишком много от людей. И по облакам гулять не умел, и к холоду устойчив не был от природы, приходилось дополнительно закаляться. А уж разговоры с ветрами, сиречь воздушная магия, и вовсе отдельная тема. Кроме того злополучного раза почти два года назад, Костэну больше не удавалось призвать ветра. Что тогда случилось — непонятно. То ли Небеса снисходят до него лишь в минуты самой сильной опасности, то ли работать над собой нужно несколько иначе. Костэн до сих пор не разгадал эту тайну, хотя очень старался.

Огонек в масляной лампе чуть трепетал на сквозняке. Костэн подкрутил фитиль, убавляя свет. Работать предстоит всю ночь, масла осталось на самом донышке, а бегать за новым через пургу в тринадцатый корпус сегодня особенно не хотелось. Как известно, у соседей в тринадцатом, в отличие от четырнадцатого, можно достать все, от свежайшего ароматного масла до укропных капель и домашней выпечки. Три минуты на доске или десять пешком по занесенной колючим снегом извилистой дорожке. Но Костэну было лень, и он оставил самый кончик фитиля, светивший еле-еле. На комнату сразу опустилась густая предвечерняя синь. Удлинились тени, а заиндевелый стол Юрки стал выглядеть особенно пусто, мертво даже. Костэн отметил, что прежде никогда не задумывался, насколько успел привязаться к юному протеже за каких-то... А много ли прошло уже с тех пор, как восемнадцатилетний Юра Эв, еще неженатый, полный надежд и жажды свершений, переступил порог четырнадцатого корпуса тайной канцелярии и впервые примерил на себя новенький голубой мундир с серебряными погонами? Костэн принялся считать. Выходило, уже почти шесть лет. И совсем скоро, сразу после солнцеворота, Юрке стукнет двадцать четыре. Вырос, на крыло стал, отчеты из-за границы пишет. Если так дело пойдет, то они оба в пятнадцатый корпус на повышение улетят, и так уже эта операция с обдой курируется оттуда. А вот Дарьянэ и до четырнадцатого еще толком не доросла. Не по ней это задание, если дело серьезное, пожалуй, придется ее отзывать. Пусть дома полетает, рано за границу.

Костэн задумчиво изучил растущие на сейфе сугробы, решительно поднялся из-за стола, выглянул в коридор и позвал:

— Тоня! Закрой мне окно.

Конечно, именно закрыть отважный агент мог и сам, но мановением руки выдуть налетевший с улицы снег ему было не под силу. А если так оставить — таять начнет, пятна мокрые на полу будут, или вовсе лужи. Лет двадцать назад Костя Липка, едва получивший тогда свое прозвище, ужасно стеснялся своей неспособности к воздушной магии и даже под страхом смерти никого бы не позвал. А сейчас — чуть ли не каждый вечер, и даже не сжимается ничего в душе.

Уборщица Тоня выросла за его спиной безмолвной тенью. Как и обычно. В корпусе шутили, что самый главный агент здесь именно эта тощая сильфида неопределенного возраста. Шутки шутками, но так бесшумно подкрадываться на памяти Костэна больше не умел никто.

— Ты нынче снова на всю ночь? — Тоня оставила свою верную швабру у порога и прошла в кабинет.

— Как получится. Много работы.

— Ох уж мне это "как получится"! А твоя несчастная жена будет коротать часы у окошка, жечь фонарь над крыльцом и до утра не сомкнет глаз.

— Ринтанэ мне не жена.

Костэн смотрел, как Тоня встряхивает своими длинными кистями с пальцами, похожими на паучьи лапы, и как резкий, но аккуратный порыв ветра выметает из всех щелей узорные снежинки, сперва кружа в хороводе посреди кабинета, а затем отправляя за окно. А уборщица при этом еще и успевала ворчать.

— От того, распивали вы на двоих небесное молоко или нет, суть не меняется. Вспомни, как она у твоей постели сидела, сама чуть не стала прозрачная. А ты словно тучу вкруг головы обернул и не замечаешь.

— Я понял, — усмехнулся Костэн. — Вы все сговорились меня женить.

— Мы сговорились раскрыть твои глаза на очевидное, Липка, — Тоня взмахнула рукой, и окно с грохотом захлопнулось. — Вот и все. А чтобы бедняжка Риша никогда не смотрела в небо, надеясь разглядеть твой безмолвный туман, потрудись не развеиваться.

И она гордо удалилась. Домой ли, продолжать ли уборку — одним Небесам ведомо. Никто не видел Тониной доски, не заставал ее приход или уход и не знал, где она живет. Чем дальше, тем больше Костэн убеждался в том, что истинный агент в четырнадцатом корпусе один — со шваброй и паучьими пальцами. Но, видимо, тех, кто об этом догадывается наверняка, переводят в пятнадцатый корпус. Чтобы не болтали.

Снова подкрутив фитилек масляной лампы — все-таки слишком тускло — Костэн вернулся к работе. То есть, к прочтению последних Юриных отчетов. Личные встречи — одно, но документацию тоже никто не отменял. Такие вот повседневные заметки иногда могут раскрыть глаза на многое.

Сейчас Костэн Лэй пытался понять, не пропустили ли они чего важного в характере и поведении той, что называет себя обдой. Уже не раз у них возникало ощущение, что противник сильно недооценен, и Климэн Ченара со своей доморощенной шайкой порой может дать фору некоторым орденским партнерам, привыкшим лебезить, подчиняться и строить козни исподтишка. Обда явно не стала бы похищать сильфийских послов — слишком умна и хитра, это Костэн теперь понимал точно. Наоборот, она обратила дело в свою пользу: судя по некоторым бытовым подробностям, Климэн не отличалась альтруизмом и умела подавлять его в окружающих. Значит, предвидела, что дружба с Дашей будет ей полезна, иначе бы и пальцем не пошевелила, чтобы вызволить сильфиду. Тем более — проводить до границы, тратя лишнее время. Нет, совершенно ясно, что Климэн ведет свою игру. Осталось понять, какую. Чего она добивается для себя, какую роль уготовала сильфам.

"24 ноября

Климэн не производит впечатление стукнутой об тучу. Она тщеславна, на окружающих смотрит свысока, но с нами безукоризненно вежлива, при разговоре всегда смотрит в глаза. Во лжи ни разу не уличена, но явно умеет недоговаривать...

27 ноября

Мне стало известно, что в деревне только ленивый не говорит о нашем прибытии. На закономерный вопрос Климэн ответила, что, цитирую, "вы сами виноваты, позволили себя заметить". Оказывается, нас видела в крапивнике некая болтливая селянка (имя и расположение дома приведены ниже). По словам обды, были приняты меры, теперь о нас действительно говорят все, но никто до конца не верит, что мы существуем.

29 ноября

За обедом Гера (Гернес Таизон) рассказывал, что на стройке поймали вора, потихоньку таскавшего бревна и глину себе на строительство коровника. Он обвинял обду в жестокости, поскольку та не просто обязала вернуть наворованное, но и подговорила настроенную на помилование толпу отрубить вору два пальца.

30 ноября

Приходил вчерашний вор, благодарил обду за науку. Делаю вывод, что Климэн обладает феноменальным даром убеждения...

31 ноября

...А еще Клима приятна в общении, эрудирована. То ли все люди такие, то ли ей действительно благотворят высшие силы — она ходит по топи как посуху. Также выяснилось, что Тенька (Артений Мавьяр) в ранней юности один завалил медведя посредством колдовства (источник сведений — Лернэ Сафетыбока). Также из разговоров следует, что Тенька и Клима весьма близки. Принимаю решение заняться колдуном вплотную.

2 декабря

Эрудиция Теньки в области ритмики, естественных свойств и точных наук потрясает воображение, но понять его невозможно даже с моим идеальным знанием принамкского языка. Как показал опрос домочадцев, подобные проблемы не только у меня...

...Вывод: информативнее будет исследовать его лабораторию и записи.

11 декабря

Лаборатория Теньки хуже него самого. Пока Дарьянэ караулила на пороге, я успел сделать всего несколько шагов и тут же за это поплатился. Вследствие колдовства стал прозрачным, как покойник, хотя чувствую себя прекрасно. Прилагаю одну из бумаг хозяина, в изобилии валявшихся кругом..."

В приложении действительно имелась замызганная желтая бумажка, испещренная настолько кривыми закорючками, что бравый агент сперва усомнился, принамкский ли это язык. Впрочем, на уголке тем же почерком, но уже более разборчиво, было зачем-то выведено вполне узнаваемое неприличное слово на принамкском языке, от которого тянулся рядок малопонятных формул. Пару дней назад Костэн из интереса честно перерыл несколько популярных трактатов по теории современного колдовства, но ничего похожего на данные каракули не нашел и "потрясающую воображение" эрудицию колдуна отнес в разряд неразрешимых загадок, о которых следует подумать на досуге. Куда больше Костэна занимало меняющееся отношение Юры к Климэн.

Конечно, к той, которая спасла тебе жизнь, нельзя остаться равнодушным. Тем более, если она настроена дружить. Но уже не раз становилось ясно, что Клима ничего не делает случайно. Она хочет подружиться с сильфами, это очевидно. На что она рассчитывает? Что "друзья" в случае чего простят ей долги? Или усыпляет бдительность, подготавливая почву для чего-то более серьезного? Она ведет себя как равная Верховному, она часто говорит, что собирается править, как правили обды встарь. Может, сейчас она пытается снискать доверие сильфов, чтобы ей не помешали, а оказали как можно большее содействие? Но не значит ли это, что сильфам выгоднее будет ей мешать, и она это понимает?

По записям Юры Костэн составлял собственные отчеты со своими версиями и домыслами, прилагал к ним материалы из библиотеки (а последнее время в библиотеку приходилось залетать чаще обычного, особенно в отдел истории Принамкского края), затем шел докладывать начальству. Начальство принимало отчеты, задавало вопросы, а потом, думалось Костэну, прилагало к ним свои выкладки и отправляло в пятнадцатый корпус. Где отчеты оканчивали свой путь, агенту было неведомо. Возможно, у Верховного. Сейчас уже не оставалось сомнений, что на операцию с обдой брошены силы минимум половины корпусов канцелярии, притом конечной цели работы не знает практически никто.

Снежинки бились в темное прозрачное стекло. За окном собиралась вьюга. Костэн потер кончиками пальцев слипающиеся глаза. Сколько он уже не спал? Сутки, двое? Никак не меньше. Пока на дворе зима, а обда сидит тихо и строит на месте своего села крепость (интересно, зачем она это делает?), тайная канцелярия может спать спокойно и даже иногда высыпаться. Хотя Костэна это касается не всегда. Например, сейчас — сроки подготовки отчета для начальства поджимают, а он еще не составил письменный анализ этих колдовских каракулей, смерч их побери, разве может нормальное существо о двух руках и десяти пальцах писать настолько скверно!..

На кабинет беззвучно опустилась тьма — смерч побрал не каракули, а огонек в лампе.

Ругнувшись, Костэн наскоро сложил бумаги, пряча их в непромокаемую папку плотной коричневой кожи — раз уж все равно спускаться вниз, надо будет, согласно правилам, занести документы в подвальный архив. Листок с каракулями в общую папку не пошел, а был заперт в ящик стола. С этим шедевром принамкской каллиграфии Костэну еще предстояло сегодня работать, дайте Небеса, чтобы и не завтра. Он сомневался, что почерпнет оттуда важные сведения, но многолетняя привычка, помноженная на опыт, заставляла тщательно относиться даже к незначительным мелочам и все доводить до конца.

В коридорах четырнадцатого корпуса было темно и пусто. Рабочий день давно кончился, агенты разлетелись по домам. Лишь дежурный остался в архиве, да откуда-то из темноты изредка доносился стук швабры — уборщица Тоня так и не покинула свой пост на страже чистоты.

Идти пешком не хотелось вовсе, поэтому Костэн накинул куртку, застегивая "змейку" до половины, и вскочил на свою доску, сиротливо стоявшую на большой общей подставке. На улице оказалось еще более ветрено, чем можно было предположить, глядя в окно. Вьюга задувала в лицо, мороз пробирал до костей. Еще теплое стеклышко масляной лампы вмиг запотело, пальцы точно примерзли к витой латунной ручке. Костэн поежился и с места рванул сквозь метель к яркому желтому пятнышку: на крыльце тринадцатого корпуса висел традиционный фонарь. Одновременно с этим Костэн отметил, что при четырнадцатом фонарь не горит. Тоже что ли масло кончилось?

Дежурный в соседнем корпусе очень обрадовался коллеге, встретил в буквальном смысле тепло: обогрел, напоил горячим укропником и налил масла полную лампу, да еще бутыль про запас дал. Разомлевшему Костэну очень не хотелось улетать и возвращаться в выстуженный кабинет, но отчет сам себя не напишет, если агенту вздумалось скоротать ночь в приятной компании. Да и вообще, если бы Костэн этой самой компании хотел, то полетел бы не сюда, в тринадцатый, а домой, к Рише. Она бы обняла его, зарылась пальцами в густые золотистые волосы, и все эти распроклятые отчеты вместе с принамкскими колдунами отошли бы далеко-далеко... в завтрашний день.

Вот так, мечтая о Рише, изредка позевывая и держа в обогретых руках лампу и бутыль, Костэн добрался до своего кабинета. Плечом открыл дверь, вошел...

И сон улетучился.

Потому что над столом агента стоял незнакомец в черной куртке. И Костэн был готов отдать себя всем тридцати четырем смерчам на растерзание, если этот тип зашел сюда случайно. Вдобавок, на первый взгляд он явно человек.

Костэн шагнул вперед, уже просчитывая, куда он поставит лампу с бутылкой, чтобы освободить руки, как перекроет пути к отступлению, какими приемами воспользуется для захвата и какие слова скажет проворонившему все на свете дежурному, но больше ничего не успел. Лишь в последний момент уловил за спиной легчайшие шаги, и понял, что расслабляться нельзя даже в сердце тайной канцелярии, ведь враг в любой момент может застать врасплох. И высыпаться не мешает, скорость реакции совсем не та...

Сзади на шею резко набросили жесткую ленту удавки.

Злоумышленников оказалось двое.

Горящая лампа и бутыль выпали из рук, под ногами вспыхнула масляная лужа, но Костэн даже не почувствовал жара — он задыхался, в глазах темнело, хотя комната осветилась, точно днем. Агент вслепую ударил назад, это подарило секундное облегчение, слишком короткое, чтобы что-то предпринять. Удавка затянулась снова, и Костэн рванул вперед, через огонь, в надежде, что душитель обожжется и ослабит хватку. За спиной раздалась ругань по-принамкски, но держащие удавку руки не разжались, и Костэн рухнул на пол, из последних сил пытаясь остаться в сознании и смутно ощущая — все. Останется Риша, самая прекрасная на свете Риша, вдовой. Вдовой, так и не побывавшей замужем...

Но тут удавка ослабла, соскользнула с шеи. Не успел Костэн удивиться и вскочить на ноги (или хотя бы разогнать дурноту и пошевелиться), как услышал голос:

— Крепкий "воробушек" попался. Четыре секунды, даже трепыхаться вздумал.

— Смерч знает, чему их в канцелярии учат, — раздался второй голос. — Интересно, зачем он вернулся? Теперь неприятностей не оберешься, убийство будут лучше расследовать, чем кражу или халатность. Нашумели, уходим.

Костэн понял, что его сочли мертвым. И так оно было бы на самом деле, если б не прабабушка-человек, из-за которой он не только мерзнет, по облакам гулять не может и с ветрами толком не говорит, но и без воздуха живет куда дольше обычных двух-трех секунд. Нормального сильфа еще на пороге придушили бы.

И эти двое наверняка следили за кабинетом, если решили, что хозяин ушел. Со стороны и впрямь все одно к одному: закрылось окно, погас свет, пропала с подставки последняя доска...

Не успел Костэн решить, как ему распорядится бесценным даром людской наследственности, по полу хлестнул сильнейший порыв ветра, даже со стеллажей, судя по звукам, попадали вещи. Раздался громовой удар, от которого сотрясся пол, почти одновременно — женский вскрик, топот ног у самого уха, звон битого стекла. Костэн не без труда поднялся на локтях и увидел Тоню с ее неизменной шваброй, погнутый алюминиевый сейф на полу у порога, а под ним — в кровь раздавленное тело. На разлитом масле догорала черная удавка.

— Улетел, тридцать четыре смерча ему в зад, — ругнулась Тоня. — Руку мне выкрутил.

Уборщица ловко схватила ведро с водой для поливки березы и опрокинула в пламя. Зашипело, огонь погас, благо, не разгорелся толком на каменном полу и не успел перекинуться на деревянные стеллажи. Костэн перевел взгляд на разбитое окно. С острых краев стекол капала кровь, кое-где висели обрывки ткани. И правда, вскочил на доску и улетел. Люди говорят, уйти по-сильфийски — через окно. Наверняка сами выдумали.

Постепенно в голове Костэна выстраивалась картина событий: двое людей какое-то время следили за его кабинетом. Решив, что хозяин ушел, они пробрались внутрь. Один начал обыск, второй остался в коридоре. Издалека, по свету лампы вычислил непростительно беспечного агента, затаился, а оказавшись сзади, решил убить самым простым и быстрым способом — придушить. Но Костэн начал сопротивляться, едва не устроил пожар, да и вообще наделал шума. На шум из недр корпуса примчалась уборщица Тоня, и, как истинная сильфида, устроила сквозняк, от которого на пол обрушился висящий над порогом старенький сейф, раздавив одного из лазутчиков. Второй почел за счастье скрыться.

Оставалось лишь два неразрешенных вопроса. Костэн начал вставать, но рядом тут же оказалась встревоженная Тоня.

— Посиди, Липка. Я сейчас ветерка нагоню.

— Лучше водички, — голос звучал сипло и подрагивал.

— А зачем води... ах, да, — Костэну казалось, что он видит, как в глазах Тони разворачиваются страницы его личного дела, где записано, кто его прабабка и почему водичка лучше, чем поток воздуха в лицо. — Ох, Липка, я ведь думала, что не успела. Повезло тебе с родней.

— Как им вообще удалось сюда пройти? — проворчал Костэн, оглядывая себя. Форменные штаны безнадежно испорчены: залиты маслом и кое-где обгорели. К счастью, огонь не успел прожечь плотную ткань и добраться до кожи. Ботинкам с металлическими носами повезло больше, только почистить надо.

— Здание большое, я одна, — недовольно фыркнула Тоня, протягивая стакан.

Вода пахла укропом, но Костэн никак не мог понять, налили туда каких-нибудь капель или просто помыть забыли.

— Хвала Небесам, что я смог на тебя рассчитывать. Или не Небесам, а начальству?

— Я просто уборщица, — отрезала сильфида. Потом уголки ее губ чуть приподнялись. — Просто уборщица четырнадцатого и пятнадцатого корпусов тайной канцелярии.

Костэн посчитал ответ исчерпывающим. Течет время, меняется начальство, из стажеров вырастают агенты, а Тоня все так же раздувает пыль по коридорам и орудует шваброй. И пусть Небеса упадут на землю, если простая уборщица в сильфийской разведке за столько лет может остаться обычной!

Тоня тем временем поджала губы, глянув на раздавленный труп у порога.

— Смерчи бы побрали этот ваш сейф. Я знала, что когда-нибудь он непременно упадет. Очень неудачно вышло: мы не сможем опознать лазутчика в лицо. Проку теперь с того, что человек не развеивается?

— Никакого, — согласился Костэн, вставая и проходя к столу.

Ящики были выворочены, а листок с ведскими каракулями пропал. В глубине души агент даже порадовался, что теперь возиться с ними будет кто-то другой. Возможно, коллега из орденской разведки. Но потом Костэн представил, сколько отчетов придется дать из-за утраты одного-единственного клочка бумаги, сколько новых версий с планами разработать, и мысленно застонал. Вот ничего хорошего от людей не бывает! Помимо зерна, конечно. Ни один сильф не сможет вырастить по-настоящему большого урожая, даже на плодородной земле — проверено. Не благоволят высшие силы.

Тоня тщательно обыскала убитого, не погнушавшись измазаться в крови, но ничего не нашла, кроме старого шрама на ноге. Должно быть, в молодости убитый воевал.

— Одежду и труп приобщим к делу обды, — решил Костэн. — Я почти уверен, что до Ордена дошли слухи о наших агентах подле нее. А если люди столь неосмотрительно решились залезть в канцелярию, им уже многое известно.

— Как раз нынче у Верховного гостит принамкское посольство, — напомнила Тоня. — Эти двое могли быть в их числе.

— Если так, то мы вскорости это узнаем. Люди в последнее время стали нервны, невнимательны. Обда еще не объявила открытую войну Ордену, а те уже боятся ее не меньше, чем полвека назад. И, пожалуй, даже больше, чем ведов. Кроме того, Орден боится, что после гибели наших послов мы не пожелаем иметь с ними дел и поддержим обду.

— Поразительные существа — люди, — фыркнула Тоня, машинально вытирая шваброй растекшуюся по полу кровь. — Они помнят, как страшна обда, но не помнят, почему сильфы тогда поддержали именно их и продолжают поддерживать.

— Да, старый Принамкский край нам невыгоден еще больше, чем пропадающие послы. Однако людям это знать ни к чему. Обда хитра и, по словам Юргена, не лишена обаяния. Но она слаба, — Липка рассуждал вслух, глядя на падающие за разбитым окном снежинки. — Вот если нам удастся создать из нее новый Принамкский край, угодный нам, тогда и Орден, и веды ни к чему. А пока что лучше не гнать ветра. Кто знает, может быть, Орден еще пригодится нам, чтобы избавиться от обды.

— Кто знает, — согласилась Тоня.

* * *

Костэн летел домой навстречу холодному зимнему рассвету. Крупинки снега еще жалили лицо, но уже редко, словно метелица тоже безумно устала за эту ночь. Льдистое небо из черного делалось стальным, потом на горизонте понемногу начинала проглядываться розоватая дымка.

Зимнее небо никогда не спутаешь с летним. Оно сдержанное, лишенное буйства голубых красок и золотистых облаков. Зимой небо пахнет холодом и кислым северным ветром. Гулкое, словно позвякивающее от невидимого инея, в который облачаются ветра, но вместе с тем ни летом, ни весной не отыщешь в небе таких нежных, едва заметных глазу переливов. Из сероватого в розовый, из ровного блекло-голубого в курчавую муть снеговой тучи. И звезды, звезды, подчеркнутые остреньким серпом месяца, как дополнительные снежинки, никогда не падающие вниз. Летом небо поет — зимой же отзывается самым мелодичным на свете эхом, и лишь снежинки порой шуршат друг о дружку, но так тихо, что проще расслышать, как в вышине скребутся барашками громады облаков.

Порой вот так, в небе, наедине с ветром, Костэн напрочь забывал, сколько в нем человеческой крови и есть ли она вообще. Наверное, вздумай он в такой час гулять по облакам — получилось бы. По крайней мере, ему очень хотелось в это верить, и слишком грустно было развеивать эту надежду очередной неудачной попыткой. Лучше разогнаться до свиста в ушах, чтобы даже застежка-змейка на куртке затрепетала, и лететь, пронзая воздух, кислый северный ветер, по-сильфийски выгоняя из головы все мысли.

Все, кроме одной.

Увидев Ришу на пороге дома с догорающим фонарем в руках, Костэн ужаснулся. Неужели она простояла здесь всю ночь, ожидая его? Неужели Риша стояла так и вчера, и позавчера, высматривая среди снежинок и туч одну-единственную, самую дорогую на свете точечку?

Но потом агент рассудил, что дед не допустил бы таких бессмысленных жертв. С недавних пор Ринтанэ Овь окончательно переселилась в усадьбу Костэна. Это вышло незаметно, будто само собой, и Костя многое бы отдал, чтобы Риша не улетела от него никогда. Многое, но не свою работу.

Опасения и правда оказались напрасны: Ришины руки были еще теплые, не успели занеметь на морозе, и ее щека, прикоснувшаяся к щеке Костэна, показалась тому после ледяного ветра обжигающе горячей.

— Что с тобой случилось? — тут же спросила Риша.

— Ничего, — Костэн честно поглядел ей в глаза. — Задержался, дел очень много. Ведь не первый раз уже. И я предупреждал тебя, что так будет.

— Нет, — Риша прижалась к нему крепко-крепко, словно их смерч вот-вот разметет. — С тобой что-то случилось в эту ночь, я чувствую. Я так люблю тебя, что все время чувствую.

Почему-то Ринтанэ всегда различала, насколько он с ней искренен.

— Но посмотри же, я жив и цел. Пойдем в дом, сегодня морозно.

А сам подумал: "О том, что меня сегодня пытались придушить, Риша ни в коем случае узнать не должна. Чего же она все так чувствует?! Может, это тоже особое качество сильфид, гуляющих по облакам? Ведь я люблю ее головокружительно, но совсем не чую, что с ней. Хотя, вряд ли Риша оказывалась в таких переделках, как я. Наверное, просто совпало. Тоня поклялась молчать, а больше никто и не знает".

Он разместил немного заиндевевшую доску на подставке, расстегнул куртку... Риша громко ахнула и едва не выронила лампу.

Только в этот момент Костэн Лэй понял, почему его тайна была обречена на провал вопреки всем клятвам и почему Тоня вообще так рьяно клялась, хотя слыла противницей недосказанности между близкими.

На шее бравого агента красовался яркий, четкий и хорошо узнаваемый след от удавки.

Почему-то Костэну казалось, что Риша примется упрекать его во лжи, как обычно сетовать на опасность его работы и что с такой опасной работой они могут никогда не успеть пожениться, а он — в тысячный раз говорить, что она знала, в кого влюбляется, и именно поэтому о женитьбе не может идти речи.

Но сильфида в этот раз не сказала ничего. Только побледнела и тихо всхлипнула. А глаза у нее сделались такие, что Костэну показалось, будто ему повторно перетянули горло. Даже когда тем летом, очнувшись, он увидел ее у своей постели, не было у Риши таких глаз. То ли безнадежных, то ли вообще покорных, но все равно беззаветно любящих. А может быть, они укоряли Костэна, что не признался во всем сразу. Кому она к смерчам сдалась в их доме, эта секретность? Все равно Риша любит и чувствует, зачем обманывать ее? Тем более, зачастую горькая правда лучше неизвестности.

Итак, Риша ничего не сказала. Молча ушла в комнаты. А вернулась с какой-то заживляющей мазью в руках. И от вида этой мази бравому агенту сделалось так стыдно, как, наверное, не было никогда. Хоть ветра призывай и прячь в них пылающее лицо.

Костэн обнял девушку, упираясь подбородком в ее макушку, и тихо сказал:

— Риша, пойдем послезавтра в главный сад, к венчательнице.

Риша подняла голову так резко, что звонко ударилась затылком о челюсть новоявленного жениха. Костэн изрядно прикусил язык и невнятно выругался, сглатывая кровь.

— Ты не шутишь?

— Да если б я так шутил — давно без языка остался! Послушай, твоя мазь не ядовитая? Ею во рту намазать можно?

— Ох, Костя, прости... Я тебя сильно ударила?

— Не сильно, — сильф осторожно попытался определить, не откусил ли он кончик языка вовсе. Выходило, что вроде бы нет. — Но мне хватило. Пойдем ужинать, то есть, завтракать. Тридцать четыре смерча, я уже забыл, когда в последний раз нормально завтракал!

— А я как раз недавно укропник заварила, — улыбнулась Риша. — Словно чувствовала, что ты скоро прилетишь.

— Потому и встречать вышла?

— Нет, я всю ночь выходила, — сильфида простодушно пожала плечами. — Пока дед не видел, а то он меня в дом загонял.

"Дед молодец, — подумал Костэн. — Риша мое солнце и радуга. А я стукнутый об тучу. И женюсь. И завтракать иду. Чего только не случается в жизни!"

Они сидели на кухне. Риша пила укропник и смотрела, как Костэн ест. Было так тихо, что получалось расслышать басовитое похрапывание деда на втором этаже. Светильники погасли, и по темной столешнице прогуливался одинокий, но по-утреннему яркий и чистый луч занимающегося над Холмами рассвета.

Почему-то рассветы, даже зимние, сверкают золотом. Может быть, Небеса, не подарив сильфам иного золота, в зерне или подземных жилах, дали им то, что было по силам — все золото неба. Ни в одной части Принамкского края не бывает таких драгоценных рассветов. И каждый час делается дороже, когда рядом тот, кого любишь.

— Костя, а почему именно послезавтра?

— Будет бал у Верховного. Я должен присутствовать там по работе. А иначе просто не знаю, когда в следующий раз к дворцу вырвусь. Ну а ты прилетишь на бал со мной. Я постараюсь побыстрее уладить все дела и договориться с венчательницей, а потом мы сбежим в сад пить небесное молоко. Вот интересно, оно и правда пахнет укропом, как утверждала Юркина сестра?

— Не знаю, — Риша заметила, что тарелка пустеет, и положила любимому добавки. — Я не нюхала небесное молоко. И никогда не была на балах. Что там происходит?

— Когда Верховный сильф Амадим принимает у себя гостей, он открывает двери большого дворцового зала и устраивает там пир с танцами. Обычно балы длятся дня по два, и помимо придворных в них может принять участие почти любой совершеннолетний желающий. Конечно, случаются и закрытые балы, для узкого круга, но тот, на который зову тебя я, не таков. Будут и придворные, и любители потанцевать со всех Холмов, и даже принамкские гости.

— Это из-за них ты должен присутствовать? — Риша подперла щеку кулаком.

— Разумеется, нет, — глядя ей в глаза, соврал Костэн. — Я просто люблю подобные развлечения. Знаешь ли, людская наследственность дает о себе знать. Обожаю два дня кряду топтать пол в закрытом помещении.

Риша внимательно посмотрела на него и кивнула. Она почти всегда понимала, когда любимый неискренен с ней, и почему.

— Опять страшная государственная тайна?

— Страшнее некуда, — заверил Костэн. — Все догадываются, почему я на самом деле иду на бал, но никто никогда не скажет этого вслух. И ты помалкивай.

Риша снова кивнула. А потом спросила:

— Кто же выдумал такое странное развлечение, во время которого нельзя полетать?

— Подозреваю, что люди, — хмыкнул агент. — Но очень давно, у нас балы успели прижиться. Правда, одну традиционную штуку выдумали явно мы, людям такое в голову не придет. Посреди зала принято вешать пару-тройку качелей. Каждый желающий может сесть и покачаться. В Ордене тоже последнее время стали вешать качели на балах, но те обычно пустуют, а здесь к качелям не протолкнуться. Но нас, как молодоженов, я уверен, пропустят без очереди!

Риша убрала со стола посуду и тихонько зевнула. Вслед за ней зевнул и Костэн, внезапно понимая, что он уже смерч знает сколько времени не спал. А на балу нельзя клевать носом — самого заклюют. Издавна на балах вершится неофициальная часть политики.

* * *

Всякий бал — это праздник. Много света и звука, беззвучный шелест юбок по гладким полам, смех, интриги и угощения.

Сильфийский бал — это еще и качели, взмывающие под самый потолок, музыка ветров в исполнении флейт, легкий аромат укропа, курчавые остроносые девушки с сияющими глазами и высокие тонкие кавалеры в голубом с серебром.

Сильфийский бал зимой — это мучение для большинства участников. Потому что сильфам душно и не хватает двух распахнутых окон из двадцати, а людям холодно, и предписанные этикетом меховые воротники не спасают. Одни обмахиваются веерами, другие кутаются. То ли дело летом, когда тепло, и можно открыть все окна, даже те, что на крыше, и танцевать почти на улице, упиваясь ветром и свободой. Впрочем, людям и при таком раскладе немного неуютно. Лишь полукровки вроде Костэна Лэя всегда чувствуют себя прекрасно — им в самый раз.

Качели взмывали под потолок, рядом чувствовалось теплое бедро Риши. Как же славно качаться вдвоем! И одновременно трудно, потому что хочется обо всем забыть, позволить сквозняку вскружить голову, обнимать любимую девушку и целовать ее с закрытыми глазами, чтобы небо смешалось с землей, и даже Небеса увидели его счастье. А надо лишь осторожно приобнять Ринтанэ за талию и делать то, ради чего, собственно, и полез на качели: внимательно и незаметно осматривать зал.

Вот Верховный сильф Амадим. Он еще не стар, даже молод — в позапрошлом году отметил пятидесятилетие, благородные господа частенько посылают ему на смотрины своих дочерей, а нынче кругом так и вертится стайка придворных сильфид. Весь в серебре, пепельные кудри до плеч, а в них посверкивает изящный обод короны. Все эти головные уборы, как и балы, сильфы в незапамятные времена переняли у людей, а корона Верховного даже чем-то отдаленно напоминает диадему власти (позор какой, если присмотреться!). Разумеется, если описания не врут, сама диадема была потеряна вскоре после смерти прежней обды. Дарьянэ докладывала, что у Климэн есть диадема, и та самая, только сильфиде ее видеть не приходилось. И как знать, врет эта самоназванная обда или же правда исхитрилась где-то отыскать старинную реликвию. А если отыскала — почему не носит? Неужели коронации ждет? Костэн что-то читал о коронациях обд, но сведения были смутны и недостоверны.

Неподалеку от Верховного — главы четырнадцатого, пятнадцатого и десятого корпусов тайной канцелярии. Разведка, политика и хозяйственное обеспечение. Все трое в голубой форме с иголочки, о чем-то степенно беседуют. Вряд ли о секретном, такие темы не для бала, наверняка обсуждают что-то вроде погоды, влиянии снегопадов на урожаи укропа, покосившихся от урагана оградок в усадьбе или собственных жен. Упомянутые жены, кстати, щебечут неподалеку: о нарядах, облаках и все тех же урожаях укропа. Как изрек однажды кто-то мудрый: не знаешь, о чем заговорить с почтенным сильфом, говори об укропе. У человека скелет в шкафу, у сильфа туман на укропной грядке. В семье не без укропа...

Костэн перевел взгляд в противоположный конец зала — там разместилась принамкская делегация. Как показала разведка — никто у благородных господ после памятной ночи не пропал, хотя настроения были подавленные. Значит, к чему-то они явно причастны. Несостоявшиеся Липкины убийцы могли прибыть отдельно от делегации, ведь границы открыты. А могли вовсе жить на территории Холмов — на юге и западе порядочно людей живет. Канцелярия еще долго будет искать, кем были раздавленный сейфом человек и его сбежавший подельник. Вполне возможно, поиски будут успешны. Но не сейчас, когда с момента нападения и грабежа прошло три дня, а через пару недель.

Орденская делегация состояла из пятнадцати человек. Внимание Костэна привлекли двое: пожилой мужчина, уже знакомый агенту по многим посольским визитам, что-то серьезно втолковывал довольно молодой женщине в сиреневом. Собеседница слушала, поджав губы, и в задумчивости чуть теребила рюши на платье. Оба время от времени поглядывали в сторону качелей. Костэн готов был поклясться, что разговор идет о нем. Пожалуй, теперь он увидел все, что нужно. Пора слезать с качелей и повести Ришу, скажем, к столу с угощениями, люди как раз стоят неподалеку. А там можно либо услышать что-нибудь нужное, либо заметить, либо вообще подойти поговорить. В отсутствие начальства, в неофициальной обстановке... Люди это любят.

— Уже все? — расстроенно вздохнула Риша, когда качели начали замедляться. — Тебе нужно куда-то убегать?

— Пора прогуляться по залу, — тихонько сказал ей Костэн. — Кстати, видишь, вон там подают чудесные корзиночки из маринованного укропа.

— Мне так понравились здешние качели, — снова вздохнула Риша. — Наверное, это единственное хорошее, что есть в балах. Я бы приходила сюда только ради катания. Не понимаю, как люди без этого обходятся! Я обратила внимание, что за все время к качелям подходили только сильфы.

— Еще некоторые человеческие дети любят кататься, — заметил Костэн. — Но с возрастом это у них почему-то проходит. Если тебе так жаль расставаться с качелями, можешь остаться здесь, а я все-таки наведаюсь к укропным корзиночкам.

— Тогда я не буду терять тебя из виду! — Риша заметно повеселела.

Отойдя к столу, Костэн порадовался, что Риша осталась. К агенту почти тут же подошел тот самый знакомый посол со своей спутницей.

— Господин Костэн Лэй, какая встреча! Давно не видел вас в наших краях.

— Вы тоже на Холмах нечастый гость, благородный господин Тарений Са, — вежливо попенял Костэн, распахивая свои чистые голубые глаза.

— Да-да, должность моя теперь иная, и мы уже не те, что десять лет назад. Хотя на вас, Костэн, возраст решительно не хочет оставлять печатей, все сдувает вашим сильфийским ветром... На Холмах зимой всегда такие ураганы?

— О, не только зимой. Ветра нас любят и никогда не гнушаются навестить. Но что же вы не представляете мне вашу спутницу? Вы женились в третий раз?

— Ни в коем случае! Эта очаровательная девушка — моя любимая троюродная племянница, Наргелиса. Умница, красавица, одна из лучших выпускниц Института. Даже проработала там какое-то время наставницей дипломатических искусств.

Племянница стояла молча, чуть кивала в знак почтения и сдержанно, фальшиво улыбалась.

"Врет, — предположил агент. — Либо все-таки третья и неофициальная жена, либо ученица-преемница. Второе более вероятно, учитывая, что мне докладывали об институтской наставнице дипломатических искусств".

— А почему же вы сейчас там не работаете, госпожа Наргелиса?

Эта девушка относилась к странному типу людей, которые вечно поджимают губы, но их это почти не портит. То ли хуже некуда, то ли просто естественное состояние.

— Как сказал мой дядюшка: мы уже не те. Все меняется, господин Костэн, так и я поняла, что избранное мною занятие не раскроет всех граней моего сердца.

"Либо повысили ее, либо убрали от детей подальше после того, как упустила обду. Или же другое: она знала Климэн Ченару несколько лет, глупо не использовать. Наргелиса сейчас с этими знаниями как наша Дарьянэ. Но почему она здесь, а не у ведов? Орден ищет на Холмах следы обды? Они о чем-то догадываются? Если сложить эту встречу и позавчерашнее происшествие — не только догадываются, но даже примерно знают, где искать".

— В таком случае, очаровательная госпожа Наргелиса, желаю вам успехов в вашем новом занятии.

— Вы даже можете этому поспособствовать, — вставил Тарений.

— В самом деле? — Костэн открыто поглядел ему в глаза. — Неужто ваша племянница намерена делать карьеру в сильфийских краях?

— Как посмотреть. Я рассчитываю, что Наргелиса станет очередной ниточкой в крепком полотне дружбы меж нашими державами.

"Значит, она теперь особый посол от орденской контрразведки. Очень мило, что нас решили познакомить. Надо будет потом представить ее Юрке в качестве ответной любезности. Обычно такие вот "коллеги" знают друг о друге".

И тут Наргелиса, почти не размыкая поджатых губ, выдала такое, что Костэну больших трудов стоило сохранить прежний рассеянно-безмятежный вид.

— Несомненно послужу, господин Костэн. Позвольте, я уже сейчас поупражняюсь в штопке. А то вы вашей краденой наградной саблей так и норовите наделать прорех.

"Вот это поворот! Выходит, они хотят, чтобы я отказался от обвинений? Вот, почему развели такую волокиту с выдачей преступника. Но на каких основаниях? Если этот бред мне заявили не сразу, значит, чего-то ждали. Искали "нитку с иголкой", то бишь компромат на Холмы?"

— Увы, моя сабля больше мне не пренадлежит. Так к чему я должен закрывать на это глаза?

— В этом случае мы тоже не будем закрывать глаза на некоторые союзы Холмов, — сказал Тарений. — И тогда упомянутая ткань все-таки порвется, раз и навсегда. Вы, господин Костэн, слишком привыкли за века к принамкскому зерну.

"Все-таки люди сообразили, что не в наших интересах разрывать отношения. Скверно! Мы столько раз переоценивали людей, что теперь впервые недооцении".

Агент лучисто улыбнулся.

— И вы можете привести столько же доказательств, сколько привел я? Сомневаюсь, ибо нельзя убедительно доказать то, чего нет.

— К счастью, это не наш случай, — Тарений не умел так искренне улыбаться и распахивать глаза, потому и не пытался. — Некие доброжелатели передали нашему посольству известный вам материал, если вы понимаете, о чем я.

— Если я действительно понимаю, о чем вы, то глупо полагать доказательством листок без единого понятного слова, даже не являющийся частью ведского трактата, поскольку я прочел тысячи трактатов, и нигде не встречал подобных каракулей.

— Как же он к вам попал?

— А это имеет значение? — приподнял брови Костэн. Ему не нравился этот разговор. Здесь какой-то подвох, люди только и ждут, чтобы он оговорился. Они что-то знают, и знают наверняка. Но откуда? Просто выводы, сделанные на основе ведских слухов и непонятной бумажки в кабинете агента тайной канцелярии, или нечто большее? Опасно врать наобум, возможно, именно этого от него ждут, чтобы затем подловить на лжи.

— Огромное значение, — подтвердил Тарений.

— В таком случае, задайте этот вопрос официально.

Наргелиса вдруг перестала поджимать губы и вопросительно повела плечом. "Дядюшка" кивнул, и бывшая наставница дипломатических искусств достала из маленькой сиреневой сумочки знакомую бумажку с каракулями, свернутую в трубку.

— Для начала ознакомьтесь, — почти ласково посоветовал Тарений.

Стараясь не показать, что ничего не понимает в происходящем, Костэн взял бумагу, развернул и уставился на знакомую вязь непонятных закорючек.

— Господин Костэн, — едва скрывая торжество, произнесла Наргелиса. — Переверните лист другой стороной.

Бравый агент последовал ее совету, и у него перехватило дыхание, словно на шее опять затянули удавку.

То ли Юрген так торопился положить донесения в конверт, что не успели просохнуть чернила, то ли бумаги слегка отсырели в пути, но результат был налицо: поверх выцветших закорючек, которых на этой стороне листа было куда меньше, шел ровный четкий отпечаток доклада. Даже с датами. Конечно, не весь, и часть букв невозможно было прочесть даже при наличии зеркала, но и того с избытком хватало на компромат.

— Наши условия вам таковы, — сказал Тарений, — вы забываете про саблю, а мы отдаем вам эту бумажку. Будем считать, что ничего не было, господин Костэн.

— За моей саблей стоит десяток убитых вами послов.

— А за этой бумагой — миллион ваших соотечественников, которые из-за вашего упрямства останутся без зерна.

— Мы сумеем себя прокормить. А вот как долго сумеете вы обойтись без вооружения?

— Это резонно, господин Костэн. Видите, разрыв союза невыгоден всем нам, но кушать живому существу более необходимо, чем воевать. Разумеется, и вы прокормитесь, и мы как-нибудь восполним недостаток оружия. Но с огромным трудом. Может, мы не будем создавать друг другу неприятности, тем более, когда в Принамкский край вернулась обда, не нужная сейчас ни нам, ни вам, ни даже, подозреваю, ведам? Вам ни к чему договариваться с таким шатким союзником, когда есть мы. Хочу вам напомнить: обда в Ордене вне закона, и это совершенно официально. Ей не объявлена война лишь по причине ничтожности ее сил. Но если потребуется — объявим, Орден испокон веков воюет именно против сторонников прежней обды, а не против людей, живущих на западе страны. И мы не потерпим, если вы вздумаете за нашей спиной договариваться с нашими древнейшими врагами. Орден готов на любые меры.

— Я дам ответ завтра, — Костэн протянул бумагу обратно, хотя испытывал непреодолимое желание сунуть ее в карман, а затем сжечь.

Все трое понимали, что на этот раз с большой долей вероятности дело предпочтут замять, и обе стороны при этом не потеряют чести. Костэн думал, что появление обды скверно повлияло на Орден. Словно проснулись там все и впервые за последние триста лет начали думать головой. Теперь и сильфам нельзя работать спустя рукава.

Юру с Дашей надо будет отозвать. Не навсегда, конечно, а только на время, пока все не уляжется. Скажем, пусть праздничную неделю зимнего солнцестояния проведут дома. А там видно будет. Обду нельзя надолго оставлять без сильфийского надзора, она слишком непредсказуема.

* * *

Белые колонны с остатками сухой заиндевевшей повители тонули в непроглядной темноте северной ночи. Было холодно и вьюжно, колкие снежинки впивались в лицо, путались в волосах и даже норовили влететь за шиворот.

— Согласен ли ты, Костэн Лэй...

Странная получалась свадьба. Наверное, столь же странная, как и у Юрки. Только там молодожены были одеты как полагается, а здесь жених в голубой форме тайной канцелярии, а невеста в летной куртке поверх розового бального платья.

— Согласна ли ты, Ринтанэ Овь...

Ни друзей, ни родичей. Только ночь, вьюга, удивленная и оттого чуть более торжественная венчательница, двое влюбленных и небесное молоко прямо из бутыли. И вовсе оно не пахнет укропом, ледяное, аж зубы сводит, как будто ту самую вьюгу пьешь вместе с колючими кристалликами снежинок. Снежинки хрустят на зубах, лежат на ресницах Риши, отчего ее глаза кажутся огромными и совсем нездешними.

— Объявляю вас мужем и женой, будьте же неразлучны всю вашу земную жизнь.

Почему-то Костэну подумалось, что вот так, второпях, уединенно и только по большой любви, женились давным-давно, еще до обд, когда над Холмами кипела война. Не значит ли это, что и теперь настали такие же времена?

Впрочем, кончалась ли когда-нибудь эта война? Сперва, до обд, сильфы почти одержали победу, загнали остатки разрозненных людских общин далеко на юг и в горы, возвели крепости, благо, было, где развернуться. Потом — поражение, обда пришла и взяла свое. Затем были тысячи лет ожидания, незаметное подтачивание власти: ветру под силу сокрушить гору, только это займет очень много времени, если гора не начнет рушиться изнутри. Затем был Орден и новая сильфийская победа, только уже без единой капли крови, пролитой детьми Небес. Они научились побеждать без боя. Но торжество было неполным, неявным, о нем нельзя было даже думать, чтобы никто не догадался. Первые два столетия даже люди Ордена еще были горды, помнили о своем превосходстве, напоказ снисходили до сильфов. Это потом они приняли их обычаи, сами отдали часть своих земель, разучились по-настоящему интриговать. А теперь — снова обда, и даже Орден, ненавидящий ее, встрепенулся, повел себя как прежде. Что это: страх или пробудившаяся память предков? Так или иначе, весь мир в шатком положении, и сильфы не исключение. Начался новый виток непрекращающейся войны, в незапамятные времена явной, а ныне — тайной, где воины бьются не на клинках, а на словах, и проигравший теряет все, а не только жизнь. Тайные войны куда более жестоки, в них нет места чести и пощаде, о них не пишут в хрониках, их забывают напоказ, но помнят поколениями на уровне неясных чувств.

И ему, Косте Липке, сейчас нанесли в такой войне глубокую, болезненную рану. Но он не умирает, а женится на любимой девушке, пьет небесное молоко и целуется в темноте посреди вьюги.

— Полетели в метель!

— Нет, Риша, нельзя. Мы можем разбиться.

— Ты хоть раз способен забыть об осторожности?

— Не думаю. Пойдем лучше во дворец. Переночуем, а утром отправимся домой.

— Что-то случилось?

Выдумывать ответ не было сил.

— Я не могу сказать, — по крайней мере, не раньше, чем об ультиматуме Ордена узнает начальство и велит, как быть дальше. Хвала Небесам, агенту не требуется брать ответственность решения только на себя. Но вот серьезного выговора не избежать. Притом всем сотрудникам четырнадцатого корпуса.

— Это опасно? — у Риши все еще теплые руки, а новоявленный муж уже в ледышку превратился.

— Просто неприятности. Не будем говорить про это сегодня!..

Костэн подхватил жену на руки, прижал к себе и унес в дворцовое тепло, скрывшись за завесой метели.

Глава 10. Зимнее солнцестояние

Земное ль в ней очарованье,

Иль неземная благодать?

Душа хотела б ей молиться,

А сердце рвется обожать...

Ф. Тютчев

Это было странное, невиданное прежде капище. Огромную поляну, окруженную вековыми ивами, пересекал мелкий бурный ручей. Здесь не только взывали к высшими силам — здесь жили: вдоль ручья и чуть в отдалении громоздились хилые на вид деревянные хатенки, темные от дождей. Только веяло от этого места не теплом очага, а холодом могильника. В домах пусто, двери распахнуты, припали к земле истоптанные ландыши и ромашки.

Кое-где на дверных косяках, стенах и даже поперек оконных ставен виднелись странные рисунки, одни вырезанные, другие намалеванные кровью: схематично изображенные рогатые многоножки, танцующие человечки, хорошо узнаваемые силуэты кленовых листьев.

Был темный послезакатный час, ледяные жутковатые сумерки, прятавшие под своим непроницаемым плащом страшные детали недавнего побоища, вроде одинокого отрубленного пальца за порогом одного из домов или перевернутой детской люльки, валяющейся прямо в грязи. Тишина висела над разоренным поселением, оскверненным капищем.

И только у ручья прямо в воде сидела на коленях растрепанная темноволосая девчонка лет тринадцати-четырнадцати. Видно было, что сидит она здесь уже очень давно: одежда истрепалась, губы и пальцы посинели от холода, босые ноги грязны и исцарапаны. Казалось, она совсем не чувствует холода, даже плечи не дрожали, ходя один из рукавов простого льняного плятья был оторван. Девчонка склонилась к воде, в которой полоскалась целая охапка ландышей, сжимала скрюченными пальцами песок и что-то шептала, исступленно раскачиваясь. Она словно была не в себе. Впрочем, не удивительно, если предположить, что прежде она жила в одной из этих разоренных хатенок.

Если прислушаться, можно было даже уловить отдельные обрывки фраз:

— Высшие силы, могуче да всеблаге... иже засим творю зов мой к вам... высшие силы, челом и десницей... кару на смердов и ворогов... могуче да всеблаге... зову сему быть...

Говор был странный, вроде по-принамкски, но такого обилия диковинных устаревших слов не встречалось даже в покрытых плесенью библиотечных книгах.

Девчонка закричала, громко, страшно, хрипло, из последних сил, с плеском ударилась в воду головой, заорала, рыдая, на все кладбище, в которое превратилась поляна.

— Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати!!!

И весь ручей внезапно осветился ярко-зеленым. Изумрудные жилы заструились по земле. Подняли головки затоптанные в землю цветы ромашек, зашелестел, разрастаясь, мох на валунах. Все задрожало гулким могучим эхом, словно под поляной кто-то ударил в огромный барабан. Девчонка замерла, не поднимая головы, заговорила сипло, надломленно, будто беседовала с кем-то:

— Взад не поверну... А как надоумлена буду?.. То добро... Что взамен подати?.. Отдаю!..

Она еще долго бормотала что-то неразборчивое, непонятное на старом языке, а вода и земля потихоньку переставали светиться. Наконец, девчонка встала с колен и подняла голову.

...У нее оказалось очень красивое лицо, лишь немного искаженное горем. А пронзительный, странно знакомый взгляд светлых глаз был тверд и властен. Он подавлял.

— У меня получилось!!! Получило-о-о-ось!!! Клима, Клима, да что ж ты все время спишь! Ура-а-а!!! Получилось!!!

Заполошно подскочив, Клима мгновение пялилась в темноту, не понимая, куда делись капище и та девчонка, глядя на которую обде казалось, что она смотрится в зеркало, хотя их внешность нельзя было назвать похожей. Лишь пару секунд спустя Клима сообразила, что все это был сон, а она сама находится в своей комнате, куда по какой-то неведомой причине вломился ненормально счастливый Тенька и орет.

— Я сплю, потому что сейчас ночь.

— Да? — Тенька умолк, глянул в черноту за окном и немного смутился. — О, точно. Интересненько это они придумали...

— Как ты открыл дверь? — Клима встала с кровати и чиркнула огнивом, зажигая свечу.

— А было закрыто? — увлекшийся изобретатель постепенно возвращался разумом из недр своего интересненького чердака в этот удивительный реальный мир, где бывают ночь, запертые двери и даже еда три раза в день.

Клима подошла к двери и внимательно поглядела на крючок, который всегда накидывала перед сном. Петелька была расплавлена и бесформенной лужицей блестела на полу.

— Теперь помимо крюка в спальне сильфов ты должен починить мне петлю, — мрачно констатировала обда.

Тенька отмахнулся.

— Это все неважно! Клима, у меня получилось! Стабильно! Наверняка! Впервые за пять лет!

— Да что получилось-то? — девушке даже стало любопытно. При всей чудаковатости, Тенька еще ни разу не вламывался к ней посреди ночи, игнорируя запертые двери, и не орал над ухом, прерывая сны.

Вместо ответа друг вручил ей маленькое круглое зеркальце, по поверхности которого перекатывалась изменчивая водяная рябь. Затем отошел на другой конец комнаты, достал второе зеркальце и сунул руку прямо в оправу, как в карман, словно там не существовало стекла. В этот же миг Тенькина рука вылезла из зеркальца, которое держала Клима, щелкнула девушку по носу и скрылась обратно.

— И так на любом расстоянии, — торжественно произнес Тенька. — Можно говорить, слушать, передавать небольшие предметы, размеры которых ограничены только оправой зеркала, можно показать собеседнику все, что тебя окружает, никаких ограничений по использованию, взрывов и побочных эффектов!

Клима бесстрашно засунула в зеркальце собственную руку и вернула сияющему Теньке его щелчок. Тот поймал ее за пальцы, и это было очень странное ощущение: видеть и чувствовать свою ладонь на другом конце комнаты. Клима убрала из зеркала руку и поглядела в переливчатую глубину, где по краям плескалась радуга, а в центре отражались орехово-желтые глаза Теньки, который точно так же глядел в свое зеркальце.

Потом они одновременно подняли головы и молча уставились друг на друга безо всяких зеркал. "Правда, интересненько у меня получилось?" — словно спрашивал Тенька. "В этот раз — да," — ответила Клима одними глазами и улыбнулась. Изобретение друга открывало поистине широкие возможности. Таких зеркал бы на первое время десятка три...

Тенька сорвался с места, схватил Климу за плечи и закружил по комнате, сшибая мебель и что-то радостно крича. Это было так искренне и заразительно, что Клима рассмеялась вместе с ним. Они прыгали и хохотали, словно стукнутые об тучу, и не было сейчас в мире ничего, кроме их торжества и двух маленьких зеркал, по которым перекатывалась непроливаемая вода. Клима знала это всегда, но сегодня получила первое настоящее подтверждение тому, что не ошиблась в выдающихся возможностях Теньки.

— Что здесь происходит? — раздался от двери потрясенный заспанный голос "правой руки".

— Получилось! — в один голос известили колдун и обда. Потом Клима опомнилась, перестала прыгать, одернула ночную сорочку, выпрямилась и прибавила: — Тенькины эксперименты наконец-то были успешны.

Из-за Гериного плеча выглянула красавица Лернэ, тершая глаза кулачком. Ее роскошные каштановые локоны на ночь были выпущены из кос и ниспадали до пояса тяжелой драгоценной волной.

— В таком случае, давайте устроим праздник. У меня в печи как раз остался котелок с топленым молоком, я добавлю туда меда, и будет лакомство.

— Среди ночи?! — попытался воззвать Гера к голосу рассудка.

— Пускай, — Клима была довольна и оттого благосклонна. — Сильфам о причине праздника ни слова, будет лучше, если они вообще все проспят.

— Вы так орали, что половину села могли перебудить, — заметил Гера.

— Но Ристю и Зарина можно позвать? — уточнила Лернэ.

— Нет, — Клима влезла босыми ногами в меховые тапки и накинула поверх сорочки платок. — Только если сами придут.

Разбуженный криками Зарин все же присоединился к ним, поэтому праздновали впятером. Сидели полуодетые прямо на столе в тусклом свете единственной масляной лампы, макали в молоко с медом кусочки хлеба, запивали все это остывшим ромашковым настоем и радовались Тенькиному открытию. Изобретатель от полноты чувств сыпал всяческими терминами, призванными объяснить принцип действия связи водяных зеркал. Его никто не понимал, но внимательно слушали. Даже с лица Климы в ту ночь почти не сходила улыбка. Лернэ искренне дивилась, что обда, оказывается, умеет смеяться, а Зарин и Гера сообща решили, что сейчас Клима стала похожа на себя прежнюю, и надо Теньке почаще чего-нибудь изобретать.

* * *

В канун зимнего солнцестояния вернувшийся после очередного визита домой Юрген сообщил, что на праздники им с Дашей предоставляется отпуск, и до января Клима скорее всего не увидит послов. Это ни в коем случае не означает разрыв договора, все соглашения остаются в силе. Юрген повторил свои заверения несколько раз и был вполне искренен, но Клима учуяла в его словах долю наигранности и решила, что дело там не только в обычном отпуске. Крутят что-то сильфы, туману напускают. Может, это связано с тем убийцей? Или до Ордена дошли слухи, что Холмы помогают обде? Клима чуяла подвох, но ничего утверждать наверняка не могла, а от обычных разведчиков в этом деле было мало толку. Не значит ли, что пришла пора заводить необычных?..

Последние дни Ристинка почти не выходила из комнаты. Она совершенно перестала разговаривать с Герой, несмотря на все его извинения, при виде Зарина лишь задирала нос, Теньку предпочитала не замечать, а на робкие попытки Лернэ и Даши расшевелить невнятно огрызалась. Бывшая благородная госпожа с головой зарылась в книги, перечитывая особенно полюбившиеся ей романы десятки раз, и, пожалуй, если б могла, утонула в них с головой, как радуга в Тенькином водяном зеркале. Она мало ела, плохо спала ночами, чаще сидела на кровати и чуть раскачивалась, невидящим взглядом изучая пустоту перед собой. Потускнела золотистая коса, под глазами залегли тени, только спина по-прежнему оставась прямой — единственное, что еще в Ристе не сломалось и не согнулось под тяжестью обстоятельств. Пожалуй, если бы не зима и риск замерзнуть в ближайшем сугробе, Ристинка уже давно ушла бы на все четыре ветра.

Юрген, не спешивший лезть с увещеваниями, однажды заметил, что впервые видит, как здоровая красивая девица чахнет прямо на глазах, и будь Ристя сильфидой, то давно бы развеялась. Вот уж точно, об тучу стукнутая!

Клима, как и ее новый друг, предпочитала не трогать впавшую в меланхолию Ристинку, но ровно до того момента, когда обиженная жизнью персона бывшей благородной госпожи не потребовалась для пользы отечества.

Без особого труда улучив момент, когда Ристя осталась в их с Лернэ комнате одна за чтением очередного томика в расписном переплете, обда заявилась туда, села прямо на Ристину кровать и твердо заявила:

— Нам нужно поговорить.

Ристинка равнодушно отложила книгу и молча поглядела на нежданную собеседницу.

— Я знаю, что сильфы предлагали тебе работать на них, и знаю, что ты отказалась, — начала Клима, глядя в ее пустые глаза.

— Может, ты еще знаешь, почему? — в Ристином голосе стало втрое больше хрипотцы и горечи. Наверное, она все-таки плакала, только внутри себя, и этого никто не мог узнать, а Тенька специально не смотрел, потому что ему от внутреннего мира бывшей благородной госпожи делалось тошно.

— И это знаю, — прищурилась Клима. Ей было наплевать на чужой внутренний мир, но обда знала, как извлечь из него пользу для себя. — По той же причине я сейчас собираю сторонников, воюю, заключаю договора, ставлю себя под клинки убийц. Ты любишь свою родину, Ристинида Ар, и не предашь ее никогда. У тебя благородное сердце и правильное воспитание.

Ристинка скривилась.

— Если ты столь хорошо обо всем осведомлена, к чему тебе наш разговор? Поставь в своей отдельной комнате горшок и говори с ним, будто со мной.

— Горшок не имеет своего мнения. А ты имеешь. И твое мнение ценно для меня, — впрочем, Клима всегда учитывала особенности чужого внутреннего мира. Пусть человек будет на своем месте, его должно устраивать то, что он делает. Тогда от человека выйдет больше пользы обде и отечеству.

— Да неужели. Не заметила я этого за последние два года, — хрипловатый голос сочился сарказмом.

— Ристя, ты живешь в доме, куда я тебя привела, читаешь книги, бездельничаешь, вольна лететь на все четыре ветра, говоришь обо мне все, что вздумается, ты сыта и одета, хотя в отличие от окружающих тебя людей, не давала мне клятвы, даже напротив.

— К совести взываешь, обда? Намекаешь, что после всего я должна быть тебе благодарна?

— Я этого не говорила, заметь, — усмехнулась Клима.

— Вот и не говори. Моя совесть умерла вместе с моей семьей, — выплюнула Ристинка и опять уткнулась в книжку. Только вряд ли она сейчас могла что-либо прочесть.

— Что ж, без совести вполне можно прожить, — Клима пожала плечами.

— Судишь по своему опыту? — проворчала Ристя, не поднимая глаз.

— А ты судишь меня?

— Я никого не сужу и ничего не хочу. Ты добилась своего, я живу подле тебя, хотя не понимаю, зачем это нужно.

— Так может, пора тебе обрести цель в жизни?

Ристинка уставилась на обду. В потухшем взгляде бывшей благородной госпожи даже мелькнуло удивление, граничащее с возмущением.

— Какую? Найти цель в служении тебе? Издеваешься?

— Не мне, — качнула головой Клима. — Принамкскому краю. Разве не родине своей желают служить все благородные господа?

Взгляд снова потускнел, Ристя отмахнулась.

— Тебе, Принамкскому краю — это одно и то же.

— То есть, ты наконец-то перестала это отрицать? — невинно уточнила Клима.

Ристя не ответила. Она не собиралась признаваться, что за неполные два года обда и Принамкский край слились в ее сознании воедино, но и отрицать было глупо. Все равно проговорилась. И как этой наглой девчонке удается поставить очевидные вещи с ног на голову таким образом, что даже возразить нечего?

Клима заговорила проникновенно.

— Ристя, ты ведь знаешь, что такое высшие силы. Именно они уберегли меня от смерти. Эта земля, наша, заметь, земля, хочет, чтобы я правила ею. Не ты, не Тенька, не Дарьянэ и даже не Артасий Сефинтопала, а я. Неужели ты считаешь себя умнее и проницательнее родной земли? Я не умаляю твоего ума, и поэтому не верю в такую самонадеянность. Я, — Клима на миг замялась, — я тщеславна, Ристя, мне есть, за что себя ценить, но даже я не превозношу себя выше Земли и Воды. Откуда тебе знать, может, это высшие силы уберегли тебя тогда, привели в Институт, где училась и я? Может, нам предначертано действовать сообща. Если бы сам Принамкский край не хотел твоей жизни, разве сумела бы ты скрыться от орденских убийц?

— И какую, по-твоему, судьбу уготовали мне высшие силы? — Ристинка презрительно искривила губы. Ей не хотелось слушать, она устала верить. Но отделаться от Климы, желающей поговорить, не так-то просто. Это не безропотная Лернэ. Клима отцепится, лишь когда сама захочет.

— Ты так опасаешься моего злого нрава, находишь в моих поступках столько жестокости. Может, высшие силы тоже ее видят? Что если ты здесь для того, чтобы смягчать меня? Быть моей доброй тенью, добиваться милости для тех, кто попросит, принимать в гостях сильфов и благородных господ. Какая там у тебя оценка была в Институте по дипломатии?

Вот тут бессовестная обда Ристинку удивила.

— Ты ли говоришь все это?

— Я ли. Высшие ли силы. Мы — одно и то же, — Клима почти не задумывалась о своих словах, они сами приходили к ней, как всегда в часы озарения. Где-то она слегка привирала, особенно по части самокритики, хотя сейчас даже в эту невесомую ложь свято верила.

— Я не стану тебе клясться, — сказала Ристинка после долгого раздумья. — Если высшие силы замешаны в этом, они уже взяли с меня клятву кровью моей семьи. Эта клятва вырезана на моем сердце.

Клима кивнула. Интуиция подсказывала, что клятвы действительно ни к чему. По крайней мере, сейчас. Уболтать раздавленную горем, обидой и бездельем Ристинку оказалось довольно легко. Хотя подготовка к этому разговору длилась, пожалуй, еще со времен Института.

Ристинка все размышляла, наморщив лоб, то и дело заправляя за ухо выбивавшуюся из косы тяжелую золотистую прядь. Нервно ущипнула шерстяное одеяло, на котором сидела. Медленно закрыла книгу, проводя указательным пальцем по узорам на обложке. Возможно, прощалась. Или о чем-то сожалела.

Затем подняла голову и глянула на Климу иначе: ясно, горделиво, но все еще с опаской.

— Что я должна делать?

— Дружить, — Клима развела руками. — Нынче с сильфами, в дальнейшем — с людьми Ордена. Слетай в гости на Холмы, побывай на балах и приемах.

— Ты решила снарядить меня таким же послом, какими были у тебя Юрген и Дарьянэ? Помнится, когда я хотела уйти на Холмы, ты была против, — Ристя медленно оправила складки платья, светлого, в мелкую горизонтальную полосочку.

— Ты хотела там затеряться, а я предлагаю тебе послужить родине.

— Значит, дело не только в балах и приемах?

Клима покачала головой.

— Тогда я снарядила бы Лернэ. А мне нужен неглупый человек, преданный своей стране, который сможет исполнить все, что я велю.

Взгляд Ристи снова ожесточился.

— И что же ты велишь? Я не стану толкать с лестницы Верховного сильфа, врать и наушничать.

— Далась вам всем эта лестница, — фыркнула Клима, но затем посерьезнела. — Амадим нужен мне живым. Вот подружиться с ним нелишне. И вообще, заведи там побольше знакомств, узнай, каким воздухом дышат наши "воробушки". Обо мне — ни единого дурного слова. Здесь можешь говорить все, что хочешь, но не стоит выносить сор из дома в большую политику. Кроме прочего, меня интересуют сведения о ранней истории Принамкского края и отношения с сильфами в те давние времена.

— А если я встречу людей Ордена?

— Они тебе ничего не сделают, — отрезала Клима, хотя на самом деле так уверена не была. — Сильфы не захотят портить со мной отношения, поэтому будут тебя беречь. Если орденцы спросят, откуда ты взялась, отвечай, что в гостях, а сама живешь на ведской стороне. Заговорят обо мне — не опровергай, но и не признавайся. Лучше разберись, почему Юру с Дашей отозвали, и не связано ли это с конфликтом Холмов и Ордена. Если сильфы открыто заявят о нашем союзе — даю тебе полные посольские полномочия. Вопросы?

— Как долго я буду оставаться на Холмах, и каким образом мне держать с тобой связь? — глаза Ристинки чуть заблестели. Она начинала оживать.

— Сейчас я думаю, что ты отправишься домой, когда у наших "воробушков" закончится их нежданный "отпуск". А там видно будет. Бросать тебя на Холмах не входит в мои планы. А про связь поговорим сегодня вечером. Поднимемся к Теньке, и он тебе все покажет.

Ристинка оглядела свою мятую юбку.

— Еще мне нужны наряды. И не то перешитое старье, которое носишь ты, а нормальные платья по современной моде.

— Тогда обзаведешься ими уже на месте. Уверена, если ты начшешь подавать признаки жизни, Даша на радостях выполнит любой твой каприз. А чем плохи мои наряды?

— Всем, — пробурчала Ристинка. — В них ты и правда тянешь на восставшую тень прошлого. Вытащенную из сундука и побитую молью. Для этого захолустья — предел мечтаний, но если ты не хочешь, чтобы в столицах тебя подняли на смех, найди хорошую портниху.

— Чем отличается хорошая портниха от плохой? — деловито переспросила Клима, понимая, что в таких делах к бывшей благородной госпоже можно и нужно прислушиваться.

— Деревня! — всплеснула руками Ристинка. — А еще в обды нацелилась. Хотя бы манерам в Институте научили, и то ладно... Какой у тебя мало-мальски крупный город в подчинении, Локит? Нужно найти там самых богатых и влиятельных людей, которые часто бывали в Фирондо, и спросить их жен или дочерей, — следующие слова она проговорила как тайное заклинание: — У хорошей портнихи всегда много заказов, она берет дорого, мерки снимает лично и обшивает только по знакомству!

* * *

Славный праздник — зимнее солнцестояние. Первый день праздничной недели самый трудный в году: темная морозная ночь, непременно с метелью, и короткий суетный день. На долгую ночь люди затихают, а лесные духи, как говорят, выходят на большую охоту, а затем жирно пируют. Ни один путник не выйдет в дорогу, боязно. Еще заплутаешь в темени и метели, угодишь прямо к духам на пир, где человек или сильф может быть лишь в качестве главного блюда. Так и сидят все по печам и кроватям, травят жуткие байки, завернувшись в одеяла, заложив окна подушками и щедро рассыпав у порогов соль пополам с корицей. Сильфы еще рассыпают сушеный укроп, но в Принамкском крае на эту ночь укропу веры нет. Девушки гадают: тайком от родичей открывают окна, рассматривают морозные узоры на стеклах и трещинки в сухом льду ставен, вглядываются в колючую снежную темень, ища кто суженого, кто судьбу, кто ответ на вопрос, кто точную дату исполнения заветного желания.

А утром, едва только рассветет, лишь пробьется сквозь завесу метели первый луч юного солнца, начинаются пляски и гуляния. Открываются двери (у сильфов — и окна), народ безбоязненно высыпает на улицы, набивается в трактиры и поет-гуляет-пляшет еще неделю кряду, не обращая внимания на время суток. Есть, чему порадоваться: солнышко пошло в рост, загнало духов в снежные норы, и больше не имеют они над живыми никакой власти. Поэтому нужно кричать погромче, приветствуя солнце, закатить пир и всех духов лесных переплюнуть, растревожить пляской дремлющую землю, чтобы знала, есть кому собирать урожай в нынешнем году. А еще на неделю солнцестояния непременно требуется хоть раз захмелеть, от меду, вина ли, или от укропной настойки. Откуда сей обычай пошел — и духам неведомо, но соблюдается он испокон веков.

...За день до долгой ночи проводили сильфов и Ристинку. Клима без труда сумела уговорить Юргена взять девицу с собой, чтобы тоску ветрами выдуло. Двухместная доска чуть задрожала, но все же подняла троих, унося в занимающуюся метель господ послов и бывшую благородную госпожу, у которой за пазухой было надежно спрятано маленькое водяное зеркальце в плотном кожаном футляре.

Домочадцы восприняли расставание по-разному. Гера вздохнул с облегчением: последнее время все трое улетевших изрядно действовали ему на нервы. Сильфы из-за секретности, слова лишнего при них не скажи, Ристинка — потому что истеричка. Зарин отнесся к отбытию гостей равнодушно, он вообще был человеком спокойным и дипломатичным, не склонным волноваться по пустякам. К тому же, на время отсутствия сильфов ему отдавали их комнату. Лернэ пару раз всхлипнула из-за разлуки с подружками, а затем объявила, что теперь-то Тенька просто обязан починить крюк, не к долгой ночи будь помянут. Сам колдун во время прощаний провозился на чердаке, и недостачу народа в доме обнаружил лишь за ужином.

Под руководством Лернэ юноши заложили подушками окна и подперли дверь здоровенным березовым поленом. Хозяйственная девушка достала откуда-то со своих многочисленных полок особый мешочек с солью и корицей, насыпала у порога аккуратную ровную дорожку, посетовала о ценах на корицу и упросила Теньку пообещать, что весной тот непременно свозит ее в Локит на ярмарку.

Это была едва ли не первая долгая ночь в Климиной жизни, отмеченная по всем правилам. Детство не в счет — тогда она забивалась к матери под одеяло и часами слушала про величие Принамкского края и свое предназначение, пока не засыпала. В Институте воспитанники разыгрывали какие-то идеологически верные пьесы, затем ночь шушукались по спальням, а утром получали к завтраку по куску пирога с вареньем и кружке простой воды, слабо разведенной медом. В прошлую же зиму еще не привыкшая постоянно управлять большим количеством народа Клима так вымоталась, что и ночь, и почти всю неделю проспала, вознося хвалу высшим силам за такую удобную возможность.

Сейчас же все было как полагается: подушки на окнах, грозное завывание вьюги, жарко растопленная печь, полумрак и они впятером, почти как во время празднования Тенькиного открытия, только не весело гомонящие, а сидящие кучкой на медвежьей шкуре, тихие и между собой загадочные.

Лернэ прижалась к теплому боку Геры, Климу с двух сторон грели Тенька и Зарин. Было очень уютно, и у обды весело гудела кровь в висках, когда Зарин клал руку ей на плечо и словно невзначай обнимал за талию. Поблескивала в полумраке соляная дорожка, пахло горячими печными кирпичами, тестом для завтрашних пирогов и конечно же корицей.

Неожиданно в запертую дверь что-то глухо бумкнуло, и Лернэ завизжала, вцепившись в Геру. Тенька немедленно завел рассказывать классическую страшную историю, но выходило оригинально и весело, поскольку всякую непонятную жуть колдун умудрялся обосновать научно, и лесные духи выходили полнейшими неучами, жрецы культа крокозябры производили впечатление стукнутых об тучу, а большая деревенская семья выжила в полном составе лишь потому, что постоянно пила ромашковый чай с капища и не воспринимала прыгающую кругом малахольную нечисть всерьез.

Клима тогда не столько слушала, что Тенька говорит, сколько наблюдала за его удивительно живым лицом. Появлялись и прятались ямочки на щеках, в глазах прыгали смешинки, а непослушный белобрысый вихор стоял торчком. Тенька словно сам походил на героя из своей истории: эдакого бесшабашного исследователя, перед которым любое неизведанное разбегалось в панике, теряя щупальца, из страха быть досконально изученным. Климе нравился этот взгляд, и этот вихор, и вся эта веселая целеустремленность, которую излучал Тенька. Может быть, именно поэтому колдун стал для замкнутой хладнокровной обды самым близким другом.

* * *

Вечером следующего дня Клима, Тенька и Зарин заявились в деревенский трактир, где во всю шли гуляния, песни и возлияния. Гера еще обходил опустевшую на время праздника стройку, а Лернэ отправилась в гости к кому-то из односельчанок и собиралась там же заночевать.

Накануне в деревню приехали бродячие артисты, поэтому теперь посреди трактира располагался целый оркестр: бубен, гусли, балалайка и даже сильфийская дудочка. Певцом был голосистый мальчишка с усыпанным веснушками носом. Старинные народные песни в исполнении его звонкого высокого голоса звучали непривычно, такое обычно пели хором, но в прочувствованности юный певец ничем не уступал народу.

Солнце на небе сегодня задержится,

Ой, да задержится, теплое, милое,

Землю и воду обнимет покрепче

Ой, да обнимет покрепче, хорошее,

Как мы ночами тебя дожидалися,

Ой, дожидалися, долгого солнышка,

Солнце весну позовет за собою,

Ой, позовет, да кипучую, звонкую,

Духи на капищах в танце закружатся...

— Все уже, откружились, — фыркнул Зарин, отпивая из чаши.

Клима поглядела на свою. Обычная трактирная чаша, деревянная, большущая. И кислым вином из нее не пахнет — наоборот, сладким медом и все той же корицей.

— Попробуй, — посоветовал Тенька, знавший, с каким предубеждением обда относится к хмельным напиткам. — Я даже в Фирондо такой славной медовухи не пил, как здесь варят. Тебе совершенно не обязательно выпивать все, а от глотка не опьянеешь.

Было шумно, тепло, празднично и весело. Обычно серые от грязи половые доски трактира вымыли, и, наверное, чем-то натерли, потому что теперь они выглядели янтарно-желтыми, как тот мед. По потолочным балкам висели гирлянды флажков, засушенных ромашек и колокольчиков, стойку обвивали золотистые ленточки. Климе казалось, что она спит и видит чудесный сон, раскрашенный в самые яркие цвета, какие только бывают. А раз так, то почему бы не попробовать?

Медовуха была сладкой, душистой, чуть щипанула язык и оставила в горле пекло. Мир заиграл еще ярче, Клима высоко подняла свою чашу и громко сказала:

— За солнце! За Принамкский край!

— За обду!!! — радостно отозвался весь трактир. И от этого крика сердце забилось чаще, раскраснелись щеки, захотелось, как в детстве, принести всем счастье.

Артисты, уловив настроение толпы, заиграли другое, торжественное, быстрое и самую малость печальное. А мальчишка, глядя прямо на Климу, завел:

Когда-нибудь устану,

Отправлюсь на покой,

Но петь не перестану:

Она была такой —

Обиды не прощала,

Ее, попробуй, тронь!

Очей не опускала,

И в них горел огонь:

Врагов палил и жалил,

Туманом обращал.

С любой незримой дали

Приказ ее звучал.

Послушайте, потомки,

Внимал я как во сне

Речам великим, звонким,

Не пятясь, шел за ней!

Узнайте же, какою

Была она тогда:

Под юною рукою

Светилася вода.

Она была жестока,

Но время ей судья —

Стояла у истоков

Людского бытия.

Она была прекрасна

И стойка, как гранит,

Цветы сирени красной

Касалися ланит.

В четырнадцать восстала

И в семьдесят ушла,

И петь мне завещала,

Какой она была.

— Клима, — потрясенно выдохнул Зарин, — когда же про тебя успели сложить такую песню? И кто кроме нас столько знает о тебе? "В четырнадцать восстала..." — ведь ты и правда открыла в себе дар именно в четырнадцать, сама рассказывала! Прекрасная и стойкая, огонь в глазах... Это невозможно!

— Он поет не про Климу, — объяснил Тенька. — Я эту песню в вариациях раз двадцать слышал. Есть даже вариант на старопринамкском. Вот интересненько получилось, я так привык с детства к этим словам, что даже не задумывался, будто их можно пропеть и о нашей Климе. А сложили это о какой-то безымянной теперь обде много веков назад — хорошие песни более живучи, чем исторические хроники.

— Не о какой-то обде, — проговорила Клима, глядя на мальчика-певца широко распахнутыми глазами. — О самой первой.

— Ты-то откуда знаешь? — изумился колдун.

Мертвое капище, одинокая фигурка на коленях посреди ледяного ручья.

— Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати! — взгляд, как в зеркало.

Свет, сила и кровь.

— Знаю, — Клима хлебнула еще медовухи, и на сей раз горячая волна, пройдя по горлу, ударила в голову. — А что, Тенька, ты обо мне тоже будешь песни петь?

— Если тебя не смущает, что убитый мною в юности медведь успел напоследок потоптаться по моим ушам, — он смеется, и снова видны ямочки на щеках. И хочется тронуть его под столом. Как забавно замирает и вытягивается это веселое лицо, когда он понимает, кто его трогает. — Клима, ты чего?

— Ничего. Просто мне хорошо, — теперь надо улыбнуться, перевести руку ниже. Клима не знала, почему, чуяла интуитивно.

— Эй! — надо же, оказывается, Тенька может побелеть, а потом залиться краской. — Клима, не дури, — понимающий взгляд на чуть опустевшую чашу. — Отставь медовуху.

— А хочешь, я... — несколько слов на ушко, и глаза друга округляются, а ямочки на щеках пропадают совсем.

— Не хочу! То есть... Перестань на меня смотреть. И трогать тоже перестань!

— Почему?

— Потому что завтра ты об этом пожалеешь. Если б я знал, что тебя с пары глотков так понесет!

Климе уже было наплевать и на эту пару глотков, и на сладкий напиток, оказавшийся самым вкусным на свете, и на праздники, и даже на свой долг обды. Почему-то сейчас целью всей жизни стало глядеть на Теньку лукаво, по-особому щуря глаза, прикасаться к нему и добиваться ответных действий. Клима мельком глянула на Зарина и подумала, что он тоже ничего. Да и тот бородатый строитель у трактирной стойки. Наверное, он тоже будет забавно краснеть. Любопытно, а хоть у кого-нибудь из здешних посетителей хватит духу отказать своей обде? Непременно надо проверить! Но сначала Тенька. Во-первых, он сидит ближе всех, а во-вторых, у него на щеках ямочки.

— Тогда проводи меня домой и уложи спать, — голос мурлыкал, а черные глаза сияли.

— Давай лучше Зарин проводит!.. Хотя, нет, он же и в самом деле... — Тенька замялся и не договорил. — Ладно, пошли.

От трактира до дома было рукой подать, даже праздничное тепло не успело расплескаться из-под шерстяного платка. Они быстро шли, почти бежали по гудящему от веселья селу, и снежинки летели под ноги. В окнах горел свет, где-то звенели колокольчики. Климе казалось, что она сама превратилась в большой колокольчик, громкий и гремящий. Пожалуй, никогда в жизни она себя так не чувствовала.

Дома выяснилось, что Тенька совершенно не отвечает на поцелуи, когда удивлен.

— Клима, ты не просто об тучу стукнулась, ты влетела в нее со всего разгону и заплутала навеки!

— А что я такого делаю? — Клима прищурилась, улыбаясь, и потянула завязки на его рубашке. Тенька пытался поймать ее руки, но те всякий раз ловко ускользали и продолжали начатое.

— Ты ведь интересненькая девчонка, а я немного пьян и не железный! Высшие силы, вот уж не думал, что ты умеешь ТАК смотреть!

— Как? — проворковала Клима. Горячо сделалось не только в голове, но и во всем теле.

— А то не понимаешь, — проворчал Тенька, все-таки ловя ее руку и прикасаясь губами к тыльной стороне ладони. — Всегда видел, какая ты обаятельная, но чтоб настолько... и так смотреть. Знаешь, что у тебя в глазах? Иди сюда, скажу на ушко...

Темная кухня, в доме ни души. Еще не остыла печь, пахнет пирогами и немного — рассыпанной по полу корицей. Поцелуй вышел горячий, медовый. И ударил в обе головы посильнее хмельного напитка из трактира.

— А если сюда кто-нибудь вломится? — без особой надежды вразумить спросил Тенька и стянул с Климиной головы платок.

— Мы пойдем наверх и закроем дверь. Проводи меня. Ты не можешь отказать своей обде. Вдобавок, сам этого хочешь...

— Только сомневаюсь, что этого хочешь ты, — колдун задумчиво поглядел в ее шальные глаза, а потом махнул рукой: — Крокозябры с тобой, сама напросилась!..

...Ночь, пришедшая после долгой, выдалась мягкой, снежной, кутающей в пелену уютного спокойствия как в пуховую перину.

Где-то на лестнице, далеко за дверью, чуть слышно скрипнула половица. А может, это просто почудилось.

* * *

Утром Тенька застал свою дорогую обду безмолвно сидящей посреди кровати в обнимку с подушкой и философски созерцающей пятно на простыне. Юноша протер слипающиеся со сна глаза и не придумал ничего лучше, чем приподняться, садясь рядом. Какое-то время они смотрели на пятно вдвоем, словно именно от него ждали объяснений произошедшему. Под потолком мерно покачивался наполовину выдранный крюк.

— Ну и какого смерча нас понесло в комнату сильфов? — поинтересовалась Клима.

— Я тебя вел к себе на чердак, — припомнил Тенька.

— А я тебя — к себе...

Они снова помолчали.

— Интересненько это у нас получилось, — наконец резюмировал Тенька, окончательно проснувшись и все осознав. — Простыню за окно вывешивать будем по старинному обычаю?

Клима покосилась на друга и молча огрела его подушкой. Увернуться тот не успел, от неожиданности завалился назад и крепко ударился затылком о спинку кровати, аж искры из глаз полетели.

— Она еще и дерется! Напилась, соблазнила, а потом дерется! Так и знал, что этим все кончится.

— А чего тогда соблазнился? — взгляд девушки был мрачен.

— Моя несравненная обда, тебе невозможно отказать! — Тенька приобнял Климу сзади, и та вдруг положила голову на его плечо. Доверчивый и совсем на нее не похожий жест.

— Простыню постираешь сам, — велела Клима устало. — Или сожжешь, мне плевать, куда она денется, но чтобы больше этого, — кивок на пятно, — никто не видел. Никому ни слова. Позовешь замуж — язык оторву.

— Узнаю свою милосердную обду! — хохотнул Тенька.

Клима глянула на пятно почти с ненавистью.

— И чтобы еще хоть раз я выпила что-то крепче простокваши!..

— Согласись, было бы хуже, напейся ты на каком-нибудь официальном приеме.

Обда только сморщила нос, решительно вывернулась из Тенькиных объятий и принялась одеваться. Юноша сладко зевнул, понаблюдал, как Клима ловко шнурует платье, и потянулся за штанами.

Из комнаты выходили порознь: сперва Тенька со скомканной простыней подмышкой, затем Клима, сразу шмыгнувшая к себе. Колдун же на чердак подниматься не стал. Ему хотелось есть, да и добавлять к засилью лабораторного хлама грязную простыню было как-то некрасиво. Лучше и правда избавиться от компромата на будущую властительницу Принамкского края. Сжечь на заднем дворе. Не стирать же, в самом деле! Тенька понятия не имел, как такое отстирывается.

На кухне обнаружился Гера. "Правая рука" сидел за столом и неторопливо жевал вчерашний пирожок. Напротив исходил паром чайник, знакомо пахнущий капищенской ромашкой. Увидев Теньку, Гера отложил пирожок и поднялся. Взгляд его был решительным и предвещал некий серьезный разговор. Колдун попытался скомкать простыню еще сильнее и пронести незаметно, но не тут-то было.

— Что у тебя за спиной? — строго спросил Гера.

— Ничего, — буркнул Тенька и попытался пройти к двери, но друг перегородил ему путь.

— Конечно, это не мое дело, — Гера выглядел колеблющимся, но все равно выпалил: — Я знаю, что было этой ночью. И должен сказать, что если в тебе есть хоть капелька чести, ты женишься.

Тенька вспомнил, как скрипела на лестнице половица, и пожалел, что не пошел проверить. Может, сейчас бы краснеть не пришлось.

— Это действительно не твое дело, — он попытался прошмыгнуть под Гериным локтем, но не вышло.

— Когда я пришел в трактир, — Гера говорил негромко, но смотрел на Теньку так, словно брал уроки у Климы, — то застал там одного Зарина, пьющего уже вторую кружку. Ты ведь знаешь, что он с детства влюблен в Климу, не можешь не знать с твоим даром чтения по глазам. Думаешь, Зарин не понял, куда и зачем вы пошли? Это свинство, Тенька, последняя крокозябра так не поступит с товарищем.

— Ты верно сказал про мой дар, — с досады Тенька скомкал простыню так туго, что при желании ее можно было запустить из пращи, как камень. — И поэтому кроме чувств Зарина я видел, что Климе все равно, с кем уходить. Она даже на бородатого строителя у стойки поглядывала.

— Но это не похоже на Климу!

— Пара глотков медовухи. Ты мог предположить такой интересненький эффект? Я — нет, первый раз вижу. И точно так же я не могу предположить, что сделалось бы с Зарином, услышь он от любимой девушки те слова, которые Клима выдала мне сегодня утром.

— Ах, ты герой, значит, — саркастично проговорил Гера. — И очень героически держишь за спиной простыню, будто я не догадываюсь, что там может быть.

— Это ты у нас герой. А я переоценил свою выдержку. Клима у нас, на минуточку, обда, и если ей чего-то от кого-то надо, она это получает. Неважно, сколько перед этим выпила.

— А ты и рад! Думаешь, я не помню, как ты целовался с Вылей, потом обжимался по углам с той девицей в Редиме и в Локите пропадал на несколько ночей.

— Да, меня любят девушки, — фыркнул Тенька. — А тебя заело, что я письменно не отчитался о своих похождениях?

— Ты мой друг и соратник, — сквозь зубы проговорил Гера, — но сейчас я едва удерживаюсь от того, чтобы тебе врезать. По-настоящему.

— Боишься нарваться на сдачу? — Тенька на всякий случай переложил простыню в одну руку, освобождая другую для колдовства. Он видел по глазам, что Гера не врет.

— Это ты нарываешься. Ты вечно нарываешься на неприятности, то со своими экспериментами, то с девицами, то с беззаконными авантюрами на пару с Климой.

— А ты морали мне будешь читать? Сам подслушивал под дверью!

— Я не подслушивал, — Герино лицо закаменело. — Зарин хотел идти сюда сам, но я уговорил его подождать в трактире. Я и тогда почти не надеялся, что у тебя хватит благородства...

— Да уж, куда мне, беззаконному веду! — огрызнулся Тенька.

Гера сжал кулаки.

— Когда я все понял, то вернулся обратно, и сказал Зарину, что Клима отправилась спать, а ты пошел на чердак экспериментировать. Я не знаю, поверил ли он, но больше идти домой не порывался. Сейчас я велел ему обойти стройку, а потом сходить проведать Лернэ. Мне противно от того, что я солгал, но, пожалуй, Клима права: иногда ложь бывает милосерднее правды.

— И теперь ты хочешь, чтобы я женился на Климе, а Зарин сошел с ума от ревности?

— А вот это уже будет лучше для Климы. Ты можешь представить, что с ней сейчас творится? Она же девушка, они иначе это переживают!

— Не знаю, как другие девушки, — хохотнул Тенька, — а я уверен, что сейчас с Климой не творится ничего такого, что ты себе вообразил. Пару раз прокляла свою хмельную голову, зареклась пить, и теперь разбирает какие-нибудь важные бумаги, пересчитывает казну или просто спит. А еще Клима обда. И не нам решать, когда и за кого ей выходить замуж.

— Это просто отговорки! — Герин кулак саданул по столу. — Ты как драный сельский кот: хитрый, лживый и трусливый, который нашкодил и смылся, хоть весь мир за ним гори!

И Тенька врезал ему первым.

...Когда на лестнице показалась злая и заспанная Клима, счет грандиозной драки был: два расквашенных носа, одна свороченная скула к подпаленным волосам, пяток синяков, подбитый глаз и длинная ссадина поперек лица, оставленная острым краем затвердевшего воздуха. Кроме того были перевернуты две лавки, опрокинуто ведро с водой и в мелкую щепу истерт уголок стола. У печи валялась позабытая простыня, естественно, пятном кверху.

— Какого смерча?! — меньше всего сейчас обда походила на обиженную девушку, нуждающуюся, чтобы за ее честь вступались.

Гера остановил замах на середине, Тенька торопливо растворил между пальцами крошечную молнию.

— Я спрашиваю, какого смерча?! — грозно повторила Клима, глядя на обоих с высоты лестницы. Не дождавшись ответа, отчеканила: — Все убрать. Простыню, крокозябра ее мать, в печку. Еще раз подеретесь — руки отрублю обоим!

И в полной тишине удалилась наверх, даже ступеньки под ее ногами скрипеть боялись. Лишь гулко и отчетливо хлопнула закрывшаяся дверь.

— А интересненькая у нас обда, — неунывающе заключил Тенька. — Я бы на ней даже женился, только чувствую, за такое в Принамкском крае отныне предусмотрена смертная казнь.

Гера тяжело выдохнул сквозь зубы, успокаиваясь и свыкаясь с неизбежным. Дождались. Вот и стала обда в Тенькиных устах "интересненькой". И оскорбляться было бессмысленно. Лишь примирительным жестом протянуть другу раскрытую ладонь.

Зимнее солнцестояние в этом году определенно удалось.

Глава 11. Безнравственный выбор

Заклинанья и тоска о чуде,

спор с судьбой и беспощадный рок.

Это только люди, только люди,

их существования урок.

М. Алигер

Сквозь маленькое зеркальце невозможно было увидеть не только Ристинку в полный рост, а даже ее лицо целиком. Но и отдельно взятые губы с тенью улыбки в уголках, поблескивающие золотисто-карие глаза, больше не распухший от невыплаканных слез носик и затейливо подкрученный локон, выбившийся на лоб из прически, говорили о том, что бывшая благородная госпожа, а ныне сударыня посол, не скучает и позабыла всякую меланхолию. Клима мысленно отметила, что правильно поставленная перед человеком цель порой творит чудеса.

— На Холмах почти ничего не изменилось с тех пор, как я прилетала в последний раз, — торопливо рассказывала Ристинка, изредка бросая настороженные взгляды на маячившую где-то за ее спиной дверь. Вряд ли кто-то без спросу вломится в комнату, но лучше перебдеть. — Все вежливы, милы, придворные в меру высокомерны. Здесь еще не разобрались, как со мной себя вести, присматриваются.

— Сделай так, чтобы тебя ставили выше послов Ордена, — посоветовала Клима.

Она сидела на кухне, положив локти на темное дерево столешницы и сжимая зеркальце обеими руками. В доме сейчас никого не было: Гера все-таки вытащил Теньку на тренировку во двор, и теперь там происходил интереснейший поединок воинской выучки и колдовства. Результат намечался непредсказуемым, Лернэ и Зарин отправились смотреть, а у Климы подошло время связи с Ристинкой.

— Это не так просто, — поджала губы сударыня посол. — Орден занимает половину Принамкского края, их с Холмами связывают долгие дипломатические отношения, а я представляю какую-то выскочку, захватившую несколько деревень.

— Значит, таково сильфийское мнение обо мне?

— Оно разное, — Ристя снова оглянулась. — Так думают придворные и праздные гуляки, залетающие на бал испробовать качели. Что до тех, кто знает побольше... мне показалось, тебя опасаются. Людей Ордена я пока здесь не встречала. Насколько мне стало известно, орденские послы уехали накануне и вернутся в лучшем случае через пару недель. И по-моему, сильфы рады, что я с ними не встретилась. Больше здесь трудно узнать, агенты тайной канцелярии при одном упоминании об Ордене такие безупречные лица делают, что сразу ясно, без скандала там не обошлось. Придворные вовсе ничего не знают, только одну сплетню вызнала. Какой-то агент, которого здесь все называют Липкой, публично отказался от обвинений в адрес Ордена, а перед этим женился, чуть ли не среди ночи и тайком. В общем, именно поэтому о его свадьбе говорит весь дворец, а отказ от обвинений так, к слову пришелся.

— Узнай подробнее об этом Липке и его обвинениях, — велела Клима. — Если не ошибаюсь, так зовут Юриного начальника. Юра пару раз обмолвился о нем в разговорах. Из всех обвинений, которые я могу представить, сильфы могли серьезно и доказуемо предъявить людям похищение послов. Тогда тем более интересно, почему дело замяли, да еще публично. Неужели сильфам настолько не выгодно ссориться с Орденом? Или дело в другом, и они сообща что-то против меня замышляют... Да, а как сильфы относятся к тебе самой?

— Мне никто слова дурного не сказал. Сначала я остановилась у Юры и Даши, но после первого же приема Амадим предложил мне переехать во дворец. И, как видишь, — зеркальце отразило просторную богато убранную комнату с огромными витражными окнами, белокаменными стенами и неизменным пучком укропа в резной кадке.

— Значит, ты познакомилась с Верховным, — протянула Клима.

— Как выяснилось, нас представляли и раньше, но я тогда была слишком мала, а он, с его собственных слов, не придал этому знакомству значения, — судя по усмешке, последняя фраза была почти цитатой.

— Он тебя вспомнил?

— Как ни странно. И даже несколько раз пригласил на танец. Был вежлив, галантен — обычный этикет. Чтоб ты знала, у правителей не принято выставлять властность напоказ.

— У сильфийских правителей, — Клима поняла, что камень в ее огород. — Да им и выставлять нечего, а люди Ордена их бездарно копируют.

— Да уж, куда им до тебя, — ядовито съехидничала Ристинка.

Позади Климы открылась дверь: это вошли Зарин и Лернэ. Следом шумно ввалились Тенька и Гера, веселые, раскрасневшиеся, оба вывалянные в снегу. На кухне сразу стало тесно.

— Ты что-нибудь узнала про историю Принамкского края?

Ристинка покачала головой.

— Пока что я только знакомилась и осматривалась. Вот послезавтра я приглашена на официальную прогулку Верховного по облакам, там постараюсь подтолкнуть беседу к нужной мне теме.

— По облакам же только сильфы гуляют, — удивилась Клима.

— Деревня! — надменно изогнула бровь сударыня посол. — В наше время, когда среди аристократии приняты международные браки, не каждый сильф из свиты Амадима может похвастать безупречными способностями к гулянию. Все будут на досках, вдобавок, на всякий случай под облаками летают страховщики с ловчими сетями. А гулять дозволено избранным и только по проверенному маршруту.

— Ух, как интересненько! — Тенька встал за Климиным плечом, попутно вытряхивая из взлохмаченных волос капельки талого снега. — Хотел бы я на это взглянуть!

— А то и половить падающих, — фыркнул Гера.

— Зачем ловить? Я бы сам по облакам бегал!

— Тогда все сильфы непременно стукнутся об тучу от потрясения, — посулила Ристинка, заправляя локон за ухо. На миг зеркальце скользнуло вниз, и стало ясно, что платье у судыряни посла новое, явно модное и красивое. — Юрген несколько раз осторожно пытался меня выспросить, чего от тебя еще можно ждать.

— И что ты ответила? — заинтересовался Тенька.

— А я почем знаю? — возмутилась Ристинка. — Все это беззаконное колдовство меня нисколечко не касается! Если на этом ваши вопросы кончились, то до следующей связи!

Лицо в зеркальце пропало, комната крутнулась, на миг мелькнул высокий белый потолок, а потом стало черно. Это значило, что Ристя положила зеркало в футляр.

— Убирайте-ка со стола вашу "связь", — Лернэ успела переодеться, убрать волосы под легкую косынку и повязать чистый передник. — Обедать будем.

— Кто же все-таки победил? — полюбопытствовала Клима, наблюдая, как Тенька отряхивает от снега уже кожух, а Гера принимается протирать столешницу тряпкой.

— Сложно сказать, — Зарин сел напротив. — Думаю, там случилась боевая ничья.

— Вот еще! — не согласился Гера. — Если бы Тенька вероломно не устроил под моими ногами ледяную корку, и я не поскользнулся...

— А если бы ты, — мигом вскинулся колдун, — не ставил мне подлые подножки всякий раз, когда я увертываюсь...

— Они не подлые, это военная хитрость! Я предлагал тебя научить.

— Да лучше я формулу расщепления вещества лишний раз повторю! И ты должен был предупредить, что у тебя припасены дротики, которыми можно пришпилить противника за рукава к стенке сарая.

— Ничего себе! Ты мне вообще про свой колдовской арсенал не рассказываешь!

— Я пытался! Но на пятнадцатой минуте ты начинаешь клевать носом.

— Потому что надо не журчать беспрерывным потоком формул, а просто сказать: Гера, я умею биться током, ставить невидимые стены, делать снег льдом и туманом, превращать металл в вязкую субстанцию — вот об этом точно следовало упомянуть, два дротика мне испортил — и хлопать в ладоши так громко, что на противника с крыши сыплется снег.

— Вот последнее вышло случайно! Кстати, где тут бумага была, надо записать формулу ультразвука...

— Сперва — обед, — вмешалась Лернэ, ставя на стол загодя томившийся в печи котелок и снимая крышку. По дому поплыл умопомрачительный аромат тушеной рыбы.

Зарин молча глядел на Климу. После солнцестояния он часто здерживал на ней такой взгляд: задумчивый, немного печальный, но полный безотчетной нежности, словно пытаясь затвердить в памяти каждую черточку.

А потом спросил:

— Клима, что именно ты хотела узнать об истории Принамкского края?

— Все, — коротко ответила обда, беря ложку. — Какими на самом деле были обды, что происходило до них, откуда взялись сильфийские крепости, почему горцы когда-то воевали с Принамкским краем. В нашей истории накопилось слишком много загадок.

— Я могу рассказать тебе про первую обду, — Зарин поудобнее устроился на лавке, даже позабыв про еду. — Первая обда Принамкского края была у власти пятьдесят шесть лет, положила начало всему нынешнему укладу жизни и вообще государству, лично участвовала во многих битвах. А воевали тогда против сильфов, поэтому я больше не удивлен, что у нас полно бывших крепостей вроде Редима и Вириорты.

— Откуда тебе это известно? — спросила Клима.

— Ты раскопал в лесу тайник с древними летописями? — предположил Тенька.

— Нет, — мотнул головой Зарин. — Просто я внимательно слушал ту песню на солцестояние, а потом попросил у артистов несколько вариантов полного теста. Помните, там было: "врагов палил и жалил, туманом обращал"? Кто может становиться туманом, кроме сильфов? И они ясно названы врагами. Значит, с ними была война.

— Может, это художественное преувеличение? — не поверил Гера.

— Песня была написана современником обды, — напомнил Зарин. — Вдобавок, стала известной настолько, что дошла до наших дней. Как я успел понять, в те времена было принято выражать свои мысли открыто. Да и в прочих строках нет преувеличений, там все точно, вплоть до лет: четырнадцать и семьдесят.

— Продолжай, — поторопила Клима.

— Она была гордым, властным, и во многом жестким человеком, вдобавок, довольно привлекательной женщиной. Умела колдовать, говорить со своими подданными на расстоянии, и ее влияние на людей было огромно. Ее любили сильнее, чем боялись, она была почитаема столь же сильно, как и высшие силы, порой даже больше, потому что народ видел ее деяния. Ростом первая обда была где-то на голову ниже Климы, а отдыхать предпочитала в садах, уединенно, отчасти замыкаясь в себе.

— Про рост-то ты откуда знаешь? — Тенька подался вперед. — Я точно помню, что цифры указывались лишь в описании возраста.

— "Цветы сирени красной касалися ланит", — процитировал Зарин. — Красная сирень — садовое растение, пустых слов в песне нет, значит, обда часто оказывалась подле этого дерева. Если прикинуть высоту среднего деревца красной сирени и мысленно поставить под нее человека...

— Все равно спорно, — не согласился Гера.

— Рост первой обды не самая главная из загадок истории, поэтому не настаиваю, — мирно пожал плечами Зарин. — Но я точно могу сказать, что у нее был по меньшей мере один ближайший друг и соратник, доживший до очень преклонных лет, даже переживший свою обду. Он был грамотен, образован, неутомим, возможно, занимал высокий пост в молодом государстве. Он восхищался своей обдой, любил и знал ее, как никто иной. Ни разу в ней не усомнился и не предал. Собственно, он и написал те строки.

— И все это ты почерпнул из песни, которую я знаю с детства? — потрясенно переспросил Тенька. — Интересненько у тебя получилось!

— А какие еще песни ты знаешь с детства? — осведомилась Клима. — Может, я зря посылала Ристинку на Холмы?

— Про песни — это к Лерке, — отговорился Тенька. — Она их и знает лучше, и даже поет. Благо, по ее ушам медведь не топтался.

Судя по взгляду Климы, этим же вечером Лернэ предстояло вспомнить все старинные песни, какие она только слышала.

— А имени первой обды ты не выяснил? — спросил Гера у Зарина.

— Чего нет, того нет, — развел руками тот.

— Имя первой обды вообще нигде не упоминается, — заметил Тенька.

— Любопытно, почему? — спросила Клима, ни к кому не обращаясь.

— Может, примета плохая? — тут же предположил колдун.

— А последующих обд называли по именам.

— Убедились, что не всем приметам надо верить!

Ответить на смелое предположение Клима не успела. В дверь постучали. Вежливо и степенно.

Не по-здешнему.

Гера мгновенно встал из-за стола, единым плавным движением хватая ортону. Зарин оказался рядом с Климой, в любой миг готовый заслонить свою обду от всего на свете. Тенька остался сидеть. Лишь хмыкнул и громко поинтересовался:

— Кто там?

— Мы пришли говорить с обдой, — глухо донеслось из-за двери. — И высшие силы свидетели чистоты наших помыслов.

— Впустить, — распорядилась Клима.

Гостей оказалось трое. Статный плечистый мужчина с аккуратно подстриженной густой бородой, юноша не старше Лернэ, судя по схожести черт — близкий родич первого, и поджарый быстроглазый парень, над верхней губой которого чернела тоненькая ниточка усов. Все трое темноволосые, светлоглазые, с раскрасневшимися от мороза лицами. Одеты богато, добротно, да и оружие солидное.

Клима пожалела, что на ней простое домашнее платье, а хорошая портниха так и не найдена. Но встала, горделиво расправляя плечи.

— Кто вы такие, и о чем хотели говорить со мной?

Вопреки ожиданиям, заговорил не плечистый мужчина, а быстроглазый парень.

— Меня зовут Ивьяр Напасентала, — степенно представился он. Тенька чуть слышно присвистнул: род Напасентала правил у ведов в прошлом веке. — Я и мои спутники — члены знатных семей Западногорска. Мы, горцы, всегда чтили и ждали обду. Теперь, когда слух о ее возвращении дошел до наших земель, мы пришли убедиться, что наши ожидания не напрасны.

— Какие доказательства вам нужны? — сухо спросила Клима.

— У всякой истиной обды доказательство в ее крови, — взгляд Ивьяра скользнул по медному медальону, повернутого гладкой стороной наружу, по простому, даже кое-где латанному платью и остановился на Климином лице.

— Не только в моей крови, — Клима повелительно протянула руку, и понятливый Тенька вложил в нее кухонный нож. — Но и в крови моих подданных. На твоем плече есть отметина, Ивьяр Напасентала. Покажи!

Горец, помедлив, снял подбитый мехом плащ и теплую шубу, задрал повыше рукав, открывая старый шрамик на руке: горизонтальная полоса и три вертикальных. Клима в это же время сделала такой надрез на собственной ладони, и, когда выступившая кровь засияла, приложила ее к шраму. Сияние стало ярче, а затем пропало. Когда Клима отняла ладонь, ни пореза, ни шрама больше не было.

Лица гостей вытянулись. Судя по всему, горцы до последнего считали новую обду самозванкой. Какие слухи могли до них дойти, если путь всех слухов на запад лежит через Фирондо? Или о новой банде разбойников, покусившейся на святое, или такие небылицы, что целее для рассудка поверить в первое. Но если прозвучало слово "обда", горцы не могут оставить его без внимания. Сейчас же любые сомнения разбились о сияющую кровь, и все трое низко поклонились, как это было заведено в старину. Клима в ответ приложила руку к сердцу. Она сама придумала этот жест, не зная, открывает ли заново какую-нибудь традицию прошлого. Во всяком случае, в уцелевших хрониках такого не было. Но горцам явно пришлось по душе.

* * *

Вечер выдался тихий и по-северному морозный — даже один из Тенькиных ставней дал трещину, что случалось лишь в самые лютые холода. Лернэ с помощью Геры и Зарина поспешила заменить сухой лед деревянными ставнями, и теперь во всем доме было полутемно, хотя солнце еще только садилось, одаривая деревню ярко-алым светом, бликующим на поголубевшем от сумерек снегу.

Этот вечер можно было назвать обычным. Лернэ, сидя на лавке, вышивала золотистыми и васильково-синими узорами новую занавеску из белоснежного льна. Тени от светильника непостижимым образом делали хорошенькое личико девушки еще прекрасней. И Гера втихомолку любовался Лернэ, делая вид, что пытается точить ортону. Но точильный камень часто замирал, а взгляд Геры становился до того блаженным и мечтательным, что вся эта невинная маскировка летела к смерчам, но язык не поворачивался намекнуть. Зарин от нечего делать пролистывал какой-то позабытый Ристинкой роман, то и дело поднимая брови, пренебрежительно кривя губы и похмыкивая, но занятия своего не бросал. Тенька, которого холода, несмотря на все законопаченные щели и жаровенку, все-таки выманили с чердака поближе к теплой печке, притащил с собой целую кипу замызганных бумаг трехлетней давности и теперь переписывал все набело. Окружающие, заглядывая колдуну через плечо, не до конца понимали смысл этого действа, потому что переписывал Тенька столь же непонятно, коряво и с пометками на полях.

Лишь одно отличало этот вечер от других: Клима, по обыкновению уединившаяся в своей комнате, была не одна.

— Власть Фирондо и рода Сефинтопала не так уж крепка, как это может показаться со стороны, — рассказывал Ивьяр Напасентала, держа обеими руками чашку обжигающе горячего ромашкового отвара. — Много столетий Западные Горы — это надежный тыл для всех земель, называемых ведскими. У Западногорска и Фирондо общие цели: не позволить убийцам прежней обды захватить весь Принамкский край, не допустить сильфийского диктата над нами. Но если в Фирондо считают, что победа без обды возможна, и ведский правитель способен подчинить себе всю нашу землю, то мы, горцы, уверены: без обды победа в такой войне никогда не состоится. Только обда может объединить Принамкский край, а мы лишь пытаемся выиграть время для нее, чтобы, когда настанет час, ей было проще. Не будь Фирондо, после падения Гарлея ставшего цитаделью сопротивления, мы ушли бы в горы и до поры не вмешивались в бесполезные стычки. Но тогда, пятьсот лет назад, Фирондо попросил помощи у Западногорска, и отказ означал бы предательство памяти обды. Со временем в Фирондо это позабыли, стали считать, будто мы не вольные союзники, а верные псы, вставшие под их начало. Официально Сефинтопала правит всеми нами, и многие Западногорские аристократы заседают в ведской думе. Но на самом деле здесь у Принамского края две столицы, и одна из них — у гор. Мы ничего не имели против, пока наши цели в этой войне совпадали. Наши рекруты ездили на границу, наши распри мог улаживать ведский правитель. Но теперь, — глаза Ивьяра остро сверкнули, — появилась ты, обда Климэн. И докательства твои бесспорны.

— Значит, Западногорск не одобряет войну Фирондо против меня? — уточнила Клима.

— Мы готовы встать под прежние знамена с тобой во главе, — коротко подытожил Ивьяр. — Мы к этому шли все годы, мы дождались тебя, и не Артасию Сефинтопале нами помыкать. Его время вышло, и ему надо иметь мужество признать это. Я, сын и наследник Западногорского градоначальника, глава дипломатической службы гор, имею право сказать тебе, что мой город, а так же город Опушкинск и крепость Рыжая далеко на юго-западе отсюда, станут твоими бескровно и беспрекословно. Учитывая, что Редим, Локит и Вириорта уже твои, Фирондо останется в меньшинстве, и там вынуждены будут принять твою власть. Я могу сказать: правь нами, как было встарь.

— Но не говоришь, — холодно отметила Клима.

— Пока — нет. Есть два обстоятельства.

— Какие же? — девушка едва удержалась, чтобы не разгладить ладонями застиранную юбку слишком простого для правительницы платья.

— Сколько тебе лет, обда Климэн? — напрямик спросил Ивьяр. Он говорил вежливо, но сам вопрос не мог не уязвить.

— Мне скоро будет девятнадцать, — ровным голосом ответила Клима.

— Это значит, что как обда ты не вошла в полную силу, — горец говорил с легким сожалением. — Ты уже многое можешь и делаешь, у тебя есть сторонники, почти готова армия, пусть и небольшая. Но истинной обдой ты станешь только в двадцать два. Это закон высших сил, прежде они не дадут тебе полного дара, и диадема власти не примет тебя. При всем уважении, Западногорску нужна зрелая обда, которая возьмет свою власть и приумножит.

— Я слышала, первая обда Принамкского края получила талант в четырнадцать лет, — как же хорошо, что Зарин оказался таким внимательным!

Но на горца это не произвело впечатления.

— Она была единственной. К тому же, власть завоевала лишь к тридцати — тогда же и появилось на карте государство под названием Принамкский край. Хроники говорят, что первая обда не раз проклинала свою излишнюю молодость и просила высшие силы впредь никому не давать полного таланта до двадцати двух. Чтобы тем, кто придет после нее, было проще.

Клима подумала, что первая обда, конечно, в чем-то права, бремя управления страной не для сопливой девчонки. Но сейчас эта предусмотрительность очень некстати. Что мешало назвать возраст, к примеру, семнадцать или восемнадцать лет? Четырнадцать рано, но двадцать два — так поздно и сейчас недосягаемо далеко. Даже "двадцать" еще кажется чем-то несбыточным. А горцы, очевидно, знают больше, чем написано в летописях из Фирондо, и даже больше, чем спето в песнях. Клима впервые слышала, откуда взялся возраст совершеннолетия обды, а Ивьяр рассужает об этом, как о знакомой с детства истине.

— Возраст — вещь поправимая, — пожала плечами Клима. — Во-первых, я могу попросить высшие силы даровать мне полный талант раньше, чем это заведено. Идет война, и чем быстрее она будет окончена, тем лучше. Во-вторых, через три года я в любом случае смогу короноваться. Вы убедились, что я настоящая обда, я уже правлю людьми, и высшие силы ведут меня.

"А в-третьих, если я прежде надеялась, что Западногорск станет моим вслед за Фирондо, то теперь от этих надежд остался туман. Сколько ни говорил Фенрес, что горцы слушают столицу, а сейчас у них свое мнение, и Западногорск не станет моим, пока сам не захочет. А это очень некстати, потому что на лето у меня запланирована кампания против Ордена, и горские войска в ней — необходимое подспорье. Иначе сорвется мой договор с Холмами, и сильфы будут иметь полное право стереть меня с лица земли. Неизвестно, что тогда предпримут горцы, но война с сильфами окончательно обескровит Принамкский край, и в итоге мне останется повелевать руинами. А про договор горцам сказать нельзя, они ненавидят сильфов больше, чем все веды, вместе взятые. Хорошо, что они пришли именно сейчас, когда Юра и Даша улетели на Холмы".

— Некоронованная и не знающая всей формулы власти, ты можешь совершать ошибки, непростительные для обды, — покачал головой Ивьяр. — Сейчас ты почти обычный человек — неглупый, дальновидный, любимый народом — но не тот, кто сумеет удержать всю страну. Не тот, кому знать Западногорска без опасений подчинится. Мы никогда не поддержим войну Фирондо против тебя, но в эти три года не склонимся перед тобой до конца. К тому же, есть второе обстоятельство.

— Фенрес Тамшакан, — выплюнул бородатый мужчина, и юноша со свистом втянул воздух свозь зубы.

— Да, — кивнул Ивьяр. — По незнанию, неопытности или недосмотру высших силы ты, обда, приняла под свою опеку самого недостойного и скверного человека, какого только можно найти в горах. Даже род Фенреса отрекся от него, когда стало известно о его преступлениях.

— Как же случилось, что такой преступник стал градоначальником? — осведомилась Клима. Фенрес помалкивал о прошлой жизни, лишь в минуты пьяного бреда поминая клевету, обиду и проклятых девиц, которые вертят хвостами. Говорилось это не совсем искренне, даже Гера не верил, будто градоначальника в самом деле оклеветали.

— Это произошло по воле Фирондо, — процедил Ивьяр. — За всю свою жизнь Фенрес не совершил ни одного достойного деяния. Его род издревле занимался торговлей, и сам Фенрес какое-то время возглавлял несколько купеческих домов. При нем царили воровство и взяточничество. Он покрывал преступников, обманывал покупателей, не брезговал вымогательством и шантажом. Кончилось тем, что он обманом заманил к себе девушку из знатного уважаемого семейства, обесчестил ее и надругался.

Голос Ивьяра звенел такой ненавистью, что Климе показалось, та поруганная девушка была ему не чужой. А бородатый мужчина с юношей, судя по лицам, представители того самого знатного семейства.

— У нас Фенресу вынесли смертный приговор, — продолжал Ивьяр. — Но схватить его не успели: почуяв неладное, преступник сбежал в Фирондо, потребовал там высшего суда и сумел сделать так, что казнь заменили ссылкой на границу. Но Фенреса и это не устраивало. Он знал, что на границе смерть все равно найдет его — от орденцев или нашей мести. Поэтому путем интриг добился, чтобы на границу вместо него послали другого, а сам уехал в такую глушь, что мы даже не сразу отыскали его след. А потом стало поздно: Фенрес сделался градоначальником, Фирондо была удобна такая власть, и нам запретили его трогать.

— Сейчас он твой, обда, — подал голос бородатый. — И я готов поклясться перед высшими силами, что в обмен на голову этого подонка Западногорск станет твоим, будь ты хоть четырех лет отроду.

Клима в задумчивости переплела пальцы. Интуиция молчала. То ли не снисходила до недорослой обды, то ли напрочь перебивалась желанием согласиться сейчас же. Фенрес Тамшакан уже давно перестал быть нужным, и жил, пока у Климы было мало сторонников и не доходили руки. А еще в Локите хорошо помнили Фенреса именно как главу торговых домов, о преступлениях ничего не знали, и вряд ли стали бы доверять обде, которая за просто так убивает верных ей людей.

— Время ужина, — медленно произнесла девушка. — Спускайтесь вниз, затем я распоряжусь приготовить вам спальню. Утром будет ответ.

* * *

Ответ у Климы был готов уже поздним вечером. Глупо отказываться от возможности прямо сейчас получить Западногорск, Опушкинск, крепость Рыжую и прилегающие к ним деревни. Голова Фенреса Тамшакана — не такая уж высокая цена. Вот, к примеру, на голову Ристинки Клима бы вряд ли согласилась.

Но провернуть все следует так, чтобы не только в Локите, но даже в самом Редиме никто не понял, куда и зачем подевался градоначальник. И сейчас Клима размышляла, кого ей снарядить в Редим за головой Фенреса Тамшакана. Задача осложнялась тем, что все требовалось сделать тайно, тихо и быстро, а для этого требуется либо толковый исполнитель, которого тоже потом придется убивать как лишнего свидетеля, либо полностью преданный обде человек с соответствующими качествами. Самих горцев посылать нельзя, они будут в своем праве и наделают шуму. А если Фенрес, в надежде выторговать себе жизнь, выложит все, что он знает о сильфах, союз с Западногорском точно придется отложить на неопределенное время.

Вестники-разведчики хороши пока лишь для сбора сведений, притом даже до коллег из Ордена и тайной канцелярии им далеко. Наверняка среди ведов есть служители Ордена, как и наоборот. А вот разведка обды пока способна лишь прятаться по кустам и собирать сведения в деревенских трактирах. Когда под Климиным началом будет Западногорск, столь же крупный и влиятельный, как Фирондо, к ее услугам будут все разведчики и дипломаты. Тот же Ивьяр, к примеру. Вот, кого бы послать на Холмы вместе с Ристинкой!

Нанимать головорезов из армии Клима стала бы, только основательно стукнувшись об тучу. Обращаться к редимской бабке-колдунье тоже нельзя, это все равно что официальную огласку делу придать. Хавес предан как собака, в меру жесток, но тайный убийца из него как из сильфа землекоп. Зарин умен, удачлив, но слишком добр, подобраться к жертве может и сумеет, а быстро хладнокровно прикончить — вряд ли. К тому же, эти двое могут сболтнуть лишнего.

Оставались самые ближайшие соратники.

Климе не слишком нравилась идея впутывать в это дело Геру, но кроме него и Теньки она больше никому не могла довериться полностью, точно знать, что ни случайно, ни по умыслу ее тайны не достигнут лишних ушей. Тенька либо применит колдовство, нашумит и выдаст себя, либо не сумеет одолеть градоначальника, окажи тот сопротивление. Геру же на протяжении десяти лет учили, помимо прочего, разведке, слежке, захвату языков и снятию часовых. Гера не станет болтать, на него никто никогда не подумает. Гера умеет убивать, сохраняет холодную голову, и, несмотря на некоторый идеализм суждений, далеко не глуп. Гере по силам приехать в Редим, отрубить Фенресу голову, замести следы и доставить трофей. А Клима тем временем отправится под стены Западногорска. Ни к чему терять время, в любой день могут вернуться сильфы, и лучше их с горцами не сталкивать. Вдобавок, зимы осталось два месяца, за это время нужно навести порядок в войсках, разобраться, кто враг, а кто союзник, и выступить на Фирондо раньше, чем Фирондо на нее. Клима понимала, что в этом году только зима спасла ее от истребления ведскими войсками. Редим устоял, для успеха второго штурма нужно было отзывать часть войск с границы, гнать их через полстраны, разрабатывать стратегию, искать "противоядие" от речей обды, после которых солдаты переходят на ее сторону. Все это — время, Сефинтопала нипочем не успел бы до зимы, а зимой, по суровым северным морозам, вести осадную войну невозможно.

Вскоре Гера сидел напротив своей обды, внимательно слушал и хмурился. На этот раз Клима, не лукавя, рассказала "правой руке" почти все. Под конец у Геры было лицо не юноши, а почти старика: чего только стоил болезненный горький взгляд, направленный куда-то поверх Климиного плеча.

Наконец, Гера тряхнул головой и выпалил в своей обычной манере, только уже без пафосного придыхания, словно оно сгорело в том его взгляде:

— Ты сошла с ума!

— Почему ты постоянно подозреваешь меня в сумасшествии? — досадливо поморщилась Клима. У нее совершенно не было настроения на споры. — Живой Фенрес не откроет мне ворота Западногорска, а его голова напоследок неплохо послужит отечеству.

— Клима... Ты ведь не всерьез, — Гера заговорил почти моляще, и это было на него не похоже. — Послушай себя, что ты такое говоришь? В кого ты превращаешься? Мне тоже не нравится Фенрес Тамшакан, но какой бы он ни был, вор, пьяница, разгильдяй — он живой человек. У него твой знак на руке. Он дал тебе город, не будем говорить, почему, но ведь дал, не выгнал в отличие от того же Сефинтопалы! Он служит тебе верой и правдой, как может в силу своей натуры, но не предает! Фенрес столько рассказал тебе о порядках в ведской аристократии, без него ты вряд ли смогла бы так хорошо столковаться с градоначальниками Локита и Вириорты. И так ты отплатишь ему за верность? Его головой откроешь ворота города?

— Тысячи солдат гибнут при взятии городов. Я пожертвую одним.

— Солдаты знают, что идут на смерть, — отрезал Гера. — Ты же предлагаешь убить Фенреса тайно, исподтишка. Это подло и низко.

— Еще скажи, неблагородно, — Клима бы засмеялась, не будь Гера так ошеломляюще серьезен.

— Скажу! Клима, разве такой ты была в четырнадцать лет? Разве такая ты говорила речи на первом и единственном общем собрании в Институте? Нет! Тебя изменили эти два года. Высшие силы, мне порой страшно представить, что будет дальше, но я заставляю себя надеяться, что когда-нибудь ты поймешь. Сейчас ты почти лишила меня этой надежды. Прежде ты ценила каждого принявшего твой знак человека, обещала его оберегать и сдерживала обещание, для тебя не было пустым звуком слово "честь", хотя ты и в те времена любила закрывать на него глаза. Разве я пошел бы за жестокой тварью, чью маску ты примерила и не хочешь снимать? Нет! Я пошел за ласточкой, у которой глаза сияли верой в светлое будущее, которая сама себя бы обезглавила, чтобы прекратить войну.

— Знаешь, — перебила Клима, — за эти годы я поняла, что если лишусь головы, война точно никогда не прекратится. Поэтому я буду жить, а умирать станут другие. Жаль, но еще ни за одну победу не просили иной цены, кроме крови. И я эту цену заплачу.

— Из чужого кошелька?

— Ты предлагаешь сказать Фенресу, чтобы он, наконец, послал меня куда подальше?

— Я предлагаю дать ему выбор. И если он выберет жизнь, искать другие пути подхода к горцам.

— Фенрес — пьяница и насильник. Он воровал мои деньги, лгал, уклонялся от военных действий. Его постигнет заслуженная кара.

— Самое большее, что он заслужил — хорошая порка соленым кнутом и лишение всех привилегий. Возможно, тогда он осознал бы, исправился, — Гера умолк, словно впервые понял, как глупо звучат эти слова, но потом все же твердо закончил: — Ведь всякое бывает. А ты вместо этого сама предаешь человека, лишаешь его жизни и надежды. Нет, Клима, я не стану рубить голову Фенресу Тамшакану.

— Ты станешь делать то, что прикажет твоя обда, — Клима сверкнула глазами, и Гера почувствовал, как внутри снова сжимается острый страшный комок, из-за которого он так или иначе влезает во все подлые авантюры, не в силах возразить. — А я говорю: пойди, убей и принеси мне голову. Знал Фенрес, на что шел. Он в детстве сказки про обд слушал. И его забота, если он не принимал меня всерьез.

— Так вот оно что! — вырвалось у Геры. — Если бы ты была убеждена, что Фенрес целиком и полностью признал в тебе истинную обду Принамкского края, его и пальцем бы никто не тронул. Из тебя сейчас лезет пустое чванливое тщеславие и желание отомстить всем, кто посмел сомневаться. Это твоя слабость, и из-за нее умрет человек.

— Если он не умрет — умрут тысячи других. На границе, здесь — идет война, Гера, каждый день умирают люди. И если одна-единственная смерть приблизит тот час, когда люди умирать перестанут, я отдам приказ. Я его уже отдала.

— Не надо делать из смерти Фенреса меньшее зло! Я тоже знаю эту теорию, как и то, что ничего хорошего она не приносит. Орден когда-то тоже решил, что договор с сильфами — меньшее зло по сравнению с обдой, нарушившей формулу власти. И теперь сильфы жируют, а на орденской стороне голодают люди.

— Я не намерена влезать в сильфийскую кабалу. Я хочу убить одного человека, чтобы мне сдали без боя целый город, огромный, стратегически важный, и еще пару в придачу. Ты понимаешь, что если у меня будет Западногорск, я смогу пойти на Мавин-Тэлэй?

— "Я", "меня", — горько процитировал Гера. — Клима: "мы", "у нас". Мы — Принамкский край. Ведь так ты говорила прежде!

— Я говорю это и сейчас. Фенрес — тоже часть Принамкского края, так пусть он послужит на его благо. Утром ты отправишься за головой, а я возьму Теньку и с нашими гостями поеду в Западногорск, чтобы не терять времени. Мы отправимся по юго-западному тракту, ведущему в Фирондо, но, разумеется не станем туда заезжать. На полпути к Фирондо, близ крепости Компиталь, мы тебя подождем. От Редима там как раз рукой подать, ты нас легко нагонишь. Далее поедем в Западногорск вместе, огибая Фирондо с юга, и к началу февраля, если не будет накладок, успеем вернуться обратно.

...Уже выйдя из комнаты, Гера понял, что так и не сумел до конца возразить Климе. Он почти ненавидел себя за это. Ведь нельзя же так, нельзя! Гере подумалось, что похожее чувство он испытывал, когда узнал, что Клима столкнула с лестницы "врачиху", повинную лишь в том, что посмела стать между обдой и ее целью. И если тогда от Геры ничего не зависело, то сейчас... Нельзя допускать такого! Клима еще поймет, осознает, что Гера был прав. И задача Геры — убедить.

С такими мыслями "правая рука" направился к Теньке на чердак.

Тенька не спал. Жаровенка горела во всю, на ней закипал очередной котелок ромашкового отвара. Этот чудодейственный напиток Тенька употреблял беспрерывно в неограниченных количествах, чтобы согреться и не заснуть. Перед ведом лежала наполовину разобранная доска, в которой тот с упоением ковырялся. Гера изумленно отметил что, оказывается, доски внутри полые и покрытые затейливым резным узором. Ни Гера, ни тем более Тенька даже не догадывались, что во всем цивилизованном мире считалось, будто вот так отворить доску способен лишь специально обученный сильф.

Выслушав подробный сбивчивый рассказ, Тенька снял котелок с жаровенки и молча протянул Гере. Металлические стенки против всех законов природы были едва теплые, зато горячий крепкий отвар пролился, казалось, до кончиков пальцев на ногах, согрел, прогнал смятение и дал силы продолжать надеяться на лучшее. Даже голова закружилась.

— Из чего ты его варишь? — вырвалось у Геры.

— Из той же ромашки, — пожал плечами Тенька. — Только Лерка предпочитает молодые цветки, перебирает их и сушит на полотенце, а я рву все подряд, вяжу в веники и вывешиваю за окно, под стреху. Как дожди зарядят, снимаю, перетираю и набиваю во-он тот мешок с пятном дегтя. Сам понимаешь, Лерке мой рецепт не подходит. А котелок просто измененный немножко, вот и не нагревается, — колдун сам хлебнул чаю. — С Климой я сейчас поговорю. Но крепко сомневаюсь, что она изменит уже принятое решение.

— У тебя получается на нее влиять, — признал Гера. — Я так не могу.

— Влиять? На нашу злокозненную обду? — Тенька усмехнулся — Интересненько это ты придумал! Я влияю на Климу ровно до тех пор, пока наши мнения совпадают. Просто у меня с ней это случается чаще, чем у нее с тобой.

— Как бы то ни было, тебя она слушает больше, — вздохнул Гера. — Я знаю, что она часто спрашивала твоего совета...

— В вопросах колдовства и обрядов, но не в помиловании проворовавшихся градоначальников!

— Еще ты спас ей жизнь. Ну и... сам помнишь.

— Последний довод — особенно весомый, — с иронией произнес Тенька, прихлебывая отвар. — По-твоему выходит, кого Клима соблазнила, того она в итоге будет слушаться. Интересненькая теория, ага. Да не уговаривай ты меня, сказал же, сейчас схожу. Допью только. Но ничего не обещаю.

Гера в который раз тяжело вздохнул, принял котелок у друга и, стараясь не смотреть на драный грязный мешок со здоровенным пятном дегтя, сделал хороший глоток.

* * *

После излома зимы солнце хоть и не грело, но светило совсем по-весеннему, ярко, задорно, торжествующей позолотой касаясь всего, что попадалось под его животворящий взор. Искрились хрусталем многочисленные палочки сосулек на разноцветных флажках, дышал белизною над тяжелым настом выпавший ночью пушистый снег, посверкивал коричневатый иней на брусчатке главной площади Редима. В ранний час там было пусто, лишь сидели на перевернутых остовах ярмарочных прилавков нахохленные со сна и по-городскому важные снегири, как рубины в оправе солнечно-золотого и хрустального великолепия.

Гера размашистым неторопливым шагом пересекал площадь, и на душе его, в контраст замечательной погоде, царила хмурая слякотная ночь. На поясе "правой руки" висела остро заточенная ортона. Замечательное оружие для быстрого и бесшумного убийства. Сперва вскинуть удобно вытесанное древко на плечо, привести в движение пусковой механизм и метнуть в жертву тяжелую стальную стрелку. А потом лезвием-полумесяцем отсечь у мертвеца голову.

Не раз и не два Гере приходилось убивать. И в горячке боя, когда осознание приходит не сразу, и в поединке (чего только не случалось во время их прошлогодних путешествий!), и даже нападая со спины, когда потребовалось снять часового. Правда, последний раз не считается, тогда Гера всего лишь оглушил.

Но прежде юноша не чувствовал себя так, словно сам идет на заклание. Глаз подмечал мельчайшие детали: снегирей, золотинку в изломах сосулек. Слух обострился, а запахи казались слаже, свежее. Перед смертью, говорят, не надышишься. Гера тоже не мог надышаться. И какая разница, что смерть не его.

Тенька оказался прав: никакого проку от разговора с Климой не вышло. Поэтому теперь Гера шел через площадь, сам себя ненавидя, и чем ближе подходил, тем больше крепло чувство неправильности происходящего.

"Как солнечно и красиво кругом. Через два месяца наступит весна, все растает, снегири улетят на Холмы, зато вернутся из Голубой Пущи ласточки и непременно совьют гнездо под крышей дома городской управы. Только Фенрес этого не увидит, потому что я его убью".

У крыльца Гера остановился. В висках стучала кровь, сердце сдавило ощущение близости непоправимого.

"Теперь я буду настоящей "правой рукой". Хозяйка захотела — рука столкнула госпожу заместительницу с лестницы. Или отрубила голову. Никакой разницы".

Гера посмотрел на собственные руки — широкие, загорелые ладони. Разве запятнают они себя лишней кровью?

— Нет, — тихо сказал юноша, отвечая своим мыслям. И повторил для верности чуть погромче: — Нет.

...Фенрес Тамшакан уже не спал. Но и не успел одеться. Лишь расшитый золотом халат небрежно наброшен поверх длинной ночной сорочки. Увидев Геру на пороге своей спальни, градоначальник изумленно поднял брови.

— Чем обязан неожиданным визитом? Ты привез золото?

Гера вошел, заставляя Фенреса посторониться, хотел присесть, но постель была разобрана, а единственная обитая шелком скамеечка оказалась слишком низкой. Гера замер, заготовленные слова смешались в голове. Что тут скажешь? Как вообще можно такое говорить человеку, пусть и подонку последнему?

— К обде Климэн пришли за твоей головой.

Фенрес вздрогнул, оглянулся и отступил от Геры на несколько шагов.

"Какой же он трус. Алчный трус..."

— Я не считаю правильным убивать тебя прямо сейчас выстрелом в спину. Выбирай: либо поехали со мной, и тогда я сделаю все, от меня зависящее, чтобы ты был помилован и мог начать новую жизнь, либо, — Гера сглотнул, — беги. Я не стану чинить тебе препятствий.

Фенрес медленно опустился на кровать, не замечая, что полы халата распахнулись. Он глядел на Геру очень странно, будто не верил ни глазам, ни ушам. Гере тогда подумалось, что чуждые благородства люди часто судят всех по себе и не ждут от других ничего хорошего. Должно быть, несладко жить в мире подлецов и лицемеров. Таких, как ты. И этот мир не изменится, пока сам не станешь меняться.

— Я выбираю второе, — глухо сказал Фенрес.

Тогда Гера развернулся и вышел вон, не оглядываясь и не прощаясь. Больше ему в Редиме нечего было делать.

Глава 12. Гнев и озарения

Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почем, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

В. Высоцкий

В Зигаре и Редиме уже давным-давно ничего не напоминало о славном боевом прошлом, будто бы эти города из когда-то бравых вояк превратились в примерных оседлых земледельцев, которые никогда не запирают на ночь калитку, а по утрам степенно выходят на крыльцо, шаркая мягкими тапочками. Компиталь был не таков. Он даже на картах по-прежнему значился как крепость, хотя давным-давно разросся за стены до размеров города. Впрочем, стены были еще крепкими, ворота не скрипели, ров не пересыхал, а цитадель при случае могла держать осаду. Крепость Компиталь и в мирные для нее столетия осталась тем воякой: уже изрядно пожилым, мучимым приступами ревматизма, но не растерявшим боевой дух, отчаянно храбрящимся и поучающим новичков. Долгие годы войн с горцами, когда Фирондо был всего лишь хорошо укрепленной деревней, а Западногорска вовсе не существовало на карте, именно Компиталь принимал на себя первые волны атак. По сей день в Компитале делали оружие, которое отправлялось на границу. Тут же проходили обучение новобранцы. Родом из Компиталя были многие талантливые военачальники, а в главном архиве, куда Климе случалось заглядывать, хранились записи о былых сражениях, стратегических ходах и истории о самых выдающихся подвигах. Но, к сожалению, и там не осталось записей о временах, когда защитниками крепости были не люди.

В город заезжать не стали: Компиталь полностью подчинялся Фирондо, а у Климы была слишком приметная внешность, чтобы надеяться остаться неузнанной. Поэтому обда, ее колдун и трое горцев расположились в ближайшем к дороге трактире. Это был просторный, диковинный по планировке дом шестиугольной формы с круглой и высокой соломенной крышей. Сейчас, занесенный снегом, трактир походил на исполинский сугроб.

Геру ждали в ближайшие дни, а время коротали за беседами. Клима расспрашивала горцев об их жизни, тонкостях политики, о бюджете городов, которые ей вскорости отдадут, о богатстве и знатности тамошних семей. Выяснилось, что поруганная Фенресом Тамшаканом девушка приходилась Ивьяру Напасентале невестой, а теперь стала женой. Соответсвенно, бородатый горец — тесть Напасенталы, а юноша — шурин. И все трое мечтают торжественно бросить голову обидчика к ногам его несчастной жертвы. Правда, потом трофей мести придется поднять и передать другим жителям Западногорска, всячески обиженным и оскорбленным. По словам Ивьяра, голове предстояло грохнуться об пол не меньше пары дюжин раз.

Потом разговор свернул в сторону образования.

— Орденские военачальники, конечно, грамотные, — говорил Ивьяр, прихлебывая нечто горячее и чуть хмельное, которое Клима опасалась даже нюхать, — но бестолковые. В деле ведь не только знания, но и чутье нужно. А орденский Институт, видимо, этого чутья не дает. Вот и воюют они с нами по книжкам. А у нас все, как встарь: мастера своего дела набирают учеников и не столько знать учат, сколько чувствовать ремесло.

— И многих за жизнь может обучить мастер? — спросила Клима.

— Увы, — вздохнул Напасентала. — В этом мы уступаем Институту. Даже богатый и знаменитый мастер может себе позволить иметь не более пяти учеников за раз. А обучение занимает годы.

— Я так однажды к Эдамору Карею в ученики не попал, — поделился Тенька. — Мне очень хотелось, но у него уже было трое, вдобавок он брал только с десяти лет, а мне пятнадцать стукнуло.

— Но ты мог пойти к кому-нибудь другому, — заметил Ивьяр.

— Мог, — вздохнул Тенька. — Но от огорчения начал думать головой и вспомнил, что на мне дом и сестра, которая нипочем не переедет от хозяйства в город. Поэтому моим первым и единственным учителем был отец.

— Он хорошо тебя обучил, — подал голос бородатый горец. — Сколько живу, а чтобы на дичь в лесу молниями охотились, не видел!

— Это я уже своим умом и по книжкам, — разъяснил Тенька. — До Эдамора Карея мне далеко, но кое-чего интересненького могу.

— А у меня было четверо учителей, — поделился Ивьяр. — Разведчик, военачальник, живописец и историк.

— Ты хорошо знаешь историю Принамкского края? — заинтересовалась Клима.

— Лучше, чем кто бы то ни было, — Ивьяр расправил плечи. — Я сын знатного рода, моя обда.

Климе нравилось, как горцы произносили эти два слова: точно гордясь, что у них есть обда, которая дозволяет им чувствовать к ней принадлежность.

— А ты знаешь, как звали первую обду? Я не нашла ответа ни в одной из летописей.

Ивьяр улыбнулся.

— Знаю, моя обда. Это знает каждый, но почти никто не догадывается о своем знании. Только в архивах Западногорска остались записи, благодаря которым можно догадаться, — горец на мгновение прикрыл глаза и процитировал: — Ушел дух великой Обды в воду, а тело в землю, и явилась юная Цинер, и клялась быть такой же, и в честь клятвы своей взяла имя прежней, и так повелось с тех пор.

— Говоря проще, — подытожил понятливый Тенька, — Климин титул и есть имя.

— Только очень старинное, — добавил Ивьяр. — Когда имя "Обда" стало титулом правителя страны, то постепенно вышло из обихода. И теперь мало кто может понять, почему в хрониках первую обду не называют по имени, а титул пишут с большой буквы.

Клима тут же представила, если бы ее собственное имя сделали титулом. Сейчас-то "Клим" по Принамкскому краю хватает... Представлялось плохо, но сладко. Клима даже подумала, что когда-нибудь учредит награду имени себя. Например, за особые заслуги перед отечеством. В любом случае, ни орденские, ни теперешние ведские награды в объединенном Принамкском крае не сохранятся. А вот орден Климэн...

Тенька пихнул ее под столом.

— Мечтаешь?

Клима бросила на друга испепеляющий взгляд.

* * *

Гера входил в трактир с тяжелым сердцем. Ему уже не казалось, что он все сделал правильно, хотя возвращаясь мыслями в тот день, юноша убеждался, что не мог поступить иначе. Как и сейчас не может оттягивать их с Климой встречу.

В этот тихий дневной час, когда обед уже кончился, а до ужина далеко, трактир был полупустым. За одним из столов сидел Ивьяр Напасентала и ел похлебку. Увидев Геру, горец приветственно махнул рукой и пригласил садиться рядом. Гера медленно опустился на стул. Хотелось собраться с духом.

— Вид у тебя невеселый, — отметил Ивьяр. — Устал с дороги?

— Метель разыгралась, — невпопад ответил Гера.

Горец с любопытством глянул на его заплечный мешок, явно прикидывая, помещается ли там голова.

— Обедать будешь? Здесь подают замечательную овсяную похлебку, даже в Западногорске такой не найдешь.

Гера пробормотал что-то отрицательное. Еще со вчерашнего дня ему кусок в горло не лез.

— Верно, сперва лучше доложить обде, — суховато согласился Ивьяр. Потом глянул испытующе: — Неужели тебе жаль этого подонка?

Гера вздрогнул, как ему показалось, очень заметно. Но голос не дрожал.

— Каждый должен получать по справедливости.

— Послушал бы я, как ты рассуждаешь о справедливости, если бы с твоей женой так обошлись, — скривился Ивьяр.

— Я бы не стал рассуждать, — Гера посмотрел ему в глаза. — Я бы велел рассуждать другому, у кого нет жены. Справедливость должна быть беспристрастной, как бы ни было больно.

Ивьяр покачал головой.

— Обда ждет тебя. Вверх по лестнице и третья дверь налево.

Гера встал, ни слова не говоря, и пошел в указанном направлении. На сердце сделалось совсем тяжело.

Дверь ему открыл Тенька и, лишь взглянув, сразу все понял. Конечно, Тенька читает по глазам, ему не надо, как Ивьяру, коситься на мешок, в котором нет ничего, кроме вещей.

Словно во сне, Гера смотрел на Климу, которая поднимается с кровати, делает шаг к нему и требовательно протягивает руку.

— Клима, я не привез головы. Не выполнил твой приказ. Я отпустил Фенреса.

Рука дернулась — и Гере показалось, что сейчас его ударят. Но Клима лишь спросила, негромко и страшно:

— Да как ты посмел меня ослушаться?

— Я все сделал правильно, — ответил Гера. — Фенреса нельзя было убивать... так. Я дал ему выбор.

Девушка переплела пальцы, сжала губы.

— Клима, ты ведь не можешь не понимать, что это было справедливо!

В черных глазах полыхнула ярость.

— По-твоему, справедливей будет, если я сейчас, накануне войны с Фирондо и Орденом, окажусь без поддержки горцев?

— Да как они могут тебя не поддержать? Ты же обда!

— Мне нет двадцати двух, — голос обды звучал ровно, но черты лица словно закаменели, отчего горбатый нос казался еще длиннее и несуразней. — Смерть Фенреса была залогом того, что горцы закроют на это глаза.

— Зачем тебе верность, купленная за смерть?

Клима с такой силой топнула ногой, что умывальный таз, стоящий на табуреточке у кровати, испуганно зазвенел.

— Это в мирное время можно позволить себе роскошь доброты и всепрощения. А у нас война! Первыми на войне издавна убивают милосердных. А нам нужно выжить. И дать возможность тем, кто будет после нас, стать добрее. Пусть они никогда не повторят наших жестких поступков, пусть на их долю выпадет миловать. А наш удел — казнить.

— Но тогда с кого наши потомки возьмут пример, чтобы быть милосердными? — тихо спросил Гера.

— Они научатся милосердию так же, как мы сейчас — жестокости.

— Я не стану учиться жестокости, Клима. И тебе не позволю.

На Климиных щеках проступили белые пятна. Гера никогда прежде не видел ее в таком неподдельном бешенстве, даже не подозревал, что обда на это способна.

— Мне-е-е? — хрипло выдохнула Клима, делая шаг вперед. — Ты не смеешь мне не позволять!!!

Под ее пронзительным взглядом у Геры перехватило дыхание: на горле словно сомкнулись стальные пальцы. Миг — и он упал на колени, даже не осознавая этого. Клима нависла над ним. Хотелось закричать от ужаса и исчезнуть. Мимолетно Гера вспомнил, что когда-то не мог выдержать ее долгого взгляда и верил, что Клима никогда не поступит с ним так, ведь казалось, она дорожит их дружбой. Высшие силы, какая теперь дружба!..

Теперь они оба знали, что в этот раз Клима будет смотреть до самого конца. И не станет тогда ни дружбы, ни самого Геры...

— Если правая рука начинает своевольничать, ее отсекают, — одними губами проговорила Клима. Гера почувствовал, как сердце глухо стукнуло где-то в ушах. Наверное, в последний раз...

И тут на голову обды Принамкского края шумно и звонко выплеснулась целая стена воды.

Клима от неожиданности ахнула и даже присела, инстинктивно отфыркиваясь и пытаясь откинуть с глаз намокшую челку. Обретший способность видеть Гера изумленно таращился на бегущие с ее волос ручейки, на мокрое платье и на здоровенную лужу под ногами.

— Об тучу стукнулись, оба, — буднично констатировал Тенька, ставя на пол пустой таз для умывания. — Клима, я тебе постоянно говорил, что не все в жизни идет по плану. Ну и на кой так расстраиваться всякий раз?

Гера почувствовал, что снова может жить и дышать. И с колен подняться. Наверное.

Клима медленно моргнула и повернулась к веду.

— Ты что себе позволяешь?!

— А ты? — Тенька выглядел невозмутимым, но Гера обратил внимание, что тот не смотрит Климе в глаза.

— Гера меня предал, — Клима приподняла подол, выступая из лужи.

— Что-то я не заметил на его руке характерной формы нарыва. Гера, покажи руку, на которой присягал! Во, видишь, ничего интересненького! Значит, моя милосердная обда, высшие силы с тобой не согласны.

Клима отжала волосы — капли дробно застучали по полу — и опустилась на кровать. Тенька тут же уселся рядом и принялся старательно выжимать подол платья. Гера немного постоял, глядя на все это, а потом взял валявшуюся в углу тряпку и начал вытирать пол. Не хватало еще трактирный зал залить.

* * *

За окном мягко и ласково падали золотистые от дневного света снежинки. В комнате было сыро, но гроза уже миновала, а ее недавние участники сидели кружком на все той же кровати.

— Ну давай, моя премудрая обда, — умоляюще произнес Тенька. — Скажи это вслух. Иначе скажу я!

Клима бросила на него усталый сердитый взгляд и вздохнула.

— Гера, я признаю, что повела себя как истеричка.

— Дальше! — подбодрил Тенька.

— ...Мне не следовало давать волю гневу.

— И?..

— И впредь я буду сдерживаться.

— А самое главное?

— Да что еще-то?!

Тенька наклонился к ее уху и нечто прошептал. Лицо Климы на миг сделалось таким же озадаченным, как в момент, когда ее облили водой. Потом она зябко повела плечами, снова нехотя повернулась к Гере.

— И прости меня.

— Ну что, — Тенька тоже смотрел на Геру, — ты прощаешь свою дорогую обду, надежду и оплот нашей великой родины, за то, что она — в смысле, обда, а не родина — тебя чуть не угробила от полноты противоречивых чувств, но сейчас искренне раскаивается?

— Я не держу на тебя зла, — сказал Гера, глядя Климе в глаза. Почему-то теперь это было совсем не страшно. — Но пожалуйста, пообещай, что не будешь забывать о милосердии.

— Я пообещаю помнить, что о нем не забываешь ты, — угрюмо ответила Клима. — А теперь уйдите из комнаты, оба. Мне надо переодеться.

...Уже когда они с Тенькой добросовестно подпирали спинами дверь, Гера проговорил:

— Спасибо.

Колдун махнул рукой.

— Пустое. Я удивляюсь, как вы в Институте без меня друг друга не поубивали.

— Там была Выля... И дела не такие серьезные. Клима часто оказывалась права, да и сострадания в ней было больше.

— Не заметил. Просто там ей все удавалось, а здесь наша любимая обда часто сталкивается с обстоятельствами, изменить которые не в силах. Вот и расстраивается почем зря. А ты наоборот почувствовал, что такое быть собой и не знать преград.

— А что чувствуешь ты? — спросил Гера. Он внезапно понял, что лишь одного человека друг не читает по глазам — себя самого.

— Я? — Тенька серьезно задумался. — Не знаю. Чувствую, когда вернемся домой, мне работы предстоит немерено. А то я с этими путешествиями совсем из графика экспериментов выбился!

* * *

— Знаете, кого я сейчас вижу перед собой? — поинтересовался Ивьяр Напасентала с досадой. — Юного идеалиста, для которого невнятная, крокозябрами обсиженная справедливость превыше здравого смысла. Неглупую амбициозную девушку, которая схватила зубами слишком крупный для нее кусок и разевает рот на еще больший, из-за гордыни или упрямства думая, будто не подавится. И витающего в облаках мальчишку, иногда по-житейски рассудительного, но не способного управлять даже собственным хозяйством. И вы рассчитываете, я допущу, чтобы ваша развеселая троица распоряжалась половиной Принамкского края?

— Почему у тебя сложилось о нас такое мнение? — возмутился Гера, обидевшийся на "юного идеалиста". — Мы не знакомы и пары недель!

— Так может, узнаем друг друга получше, а потом будем передавать власть? — Ивьяр скрестил руки на груди. — Я вижу, вы неплохие ребята, не разбойники и не бунтовщики, искренне хотите мира для нашей многострадальной родины и даже делаете все возможное. Но беда в том, что для передачи власти этого мало. Сейчас Западногорском управляют люди не глупее вас и уж точно опытнее.

— Значит, условия остаются прежними? — уточнила Клима хрипловато. Разговор длился несколько часов, и все его участники порядком вымотались. Никакие речи не убедили оскорбленных неудачей с Фенресом горцев изменить условия сделки и подарить обде власть за пару-тройку обещаний. В отличие от старост деревень, властей Локита и Вириорты, горцы сохранили слишком хорошую память, что такое обда, какой она должна быть, и во сколько лет.

— Да, — кивнул Ивьяр. — Западногорск признаёт тебя обдой, но под твои знамена станет не раньше, чем тебе исполнится двадцать два. Даже твоя коронация не обязательна — мы понимаем, что обда может быть коронована, лишь когда весь Принамкский край будет у ее ног. Я гарантирую, что горцы не станут тебе мешать и по мере сил постараются сдерживать Фирондо. Но помощи не жди, моя обда, мы должны быть уверены, что содействуем исполнению верных решений одаренного властью человека, а не прихотям неопытной девчонки.

— Великая Обда тоже была девчонкой, когда собирала вдоль устья Принамки людские племена, — заметила Клима. Ее губы побелели от гнева и унижения, но девушка крепко держала себя в руках.

— Она была первой.

— Я тоже первая. За много сотен лет.

— Хорошо, моя обда, — к досаде в голосе Ивьяра примешалось что-то, похожее на сострадание. — Если высшим силам угодно, чтобы ты взяла полную власть прежде намеченного срока, убедительно это докажи, и мы тотчас же пересмотрим наше мнение.

Ни о какой поездке в Западногорск речи уже не шло, поэтому, когда тяжелый и неприятный для обеих сторон разговор закончился, Клима быстро собрала вещи и заявила, что намерена немедленно отправляться в путь, и ноги ее в этом клятом трактире не будет через пять минут. И плевать, что скоро начнутся сумерки.

— Но надо хотя бы купить провизии в дорогу! — тщетно попытался Гера воззвать к здравому смыслу девушки.

— Не надо! — отрезала Клима, уже выходя за порог.

Метель прекратилась, но снег еще падал, и по-вечернему оранжеватое солнце красило снежинки в мягкие золотые цвета. На заднем дворе слышался бодрый стук топора о колоду, где-то мычала корова, по тракту ехали расписные сани. Мир жил своей обычной жизнью и казался преступно равнодушным к скверному настроению чересчур юной обды.

— Если мы пойдем напрямик, то по лесу сутки брести! — воскликнул Гера, придерживая дверь, чтобы не хлопнула громко и яростно. — Откуда ты знаешь, что мы сумеем разжиться там едой? Дичь по норам сидит.

— Чую! — рявкнула Клима, затягивая подпруги. — Я обда! Обда, тридцать четыре смерча и крокозяброва матерь, и я чую все, что меня касается!!!

Лошадь нервно переступала с ноги на ногу, ремень скользил и не желал застегиваться. Клима глянула на Геру так, словно он был виноват во всех преступлениях мира.

— И пошел прочь отсюда, видеть тебя не хочу!

Потрясенный Гера невольно покосился на Теньку, тот кивнул.

— Поезжай другой дорогой. Вернемся домой порознь, наша многомудрая обда как раз остынет.

— Вы останетесь одни?! Это опасно!

— Не одни, а вдвоем! Ну, ты погляди на Климу, она в таком состоянии любого просто взмахом ресниц на клочки порвет. И я с ней. Не тревожься, по нынешним морозам даже разбойники на тракт не сунутся. А еще у меня с собой фураж и сухари, не пропадем.

Гера был вынужден согласиться.

* * *

К вечеру снегопад совсем утих, зато поднялся сухой холодный ветер. С натужным скрипом он раскачивал остроконечные верхушки могучих темных елей, а их белеющие шапочки бесцеремонно скидывал вниз, на суробы. В такую погоду куда приятнее сидеть дома у жарко натопленной печи и заедать медом ромашковый отвар, а не тащиться верхом через заметенную лесную дорогу.

По широкому тракту Клима ехать не пожелала, свернула наискосок, углубившись в чащобу. Тенька не стал возражать: во-первых, это просто бесполезно, а во-вторых, он тоже чуял в глубине леса жутковатое и могучее дыхание капища. Не удивительно, что Клима рвется туда. После случившегося просто необходимо воззвать к высшим силам, и ни к чему ждать до дома. В ведской части Принамкского края почти в каждом крупном лесу можно найти капище.

За всю дорогу они не проронили ни слова; лишь когда Тенька потихоньку начал хрустеть прихваченными в трактире сухарями, Клима, ехавшая впереди, приостановилась и требовательно протянула руку. Тенька бросил ей сухарь, и некоторое время они хрустели хором, после чего опять стало тихо, только снег под копытами скрипит, да завывает в елях ветер.

На капище успели до сумерек: не сговариваясь остановились, спешились и свернули с дороги, ведя лошадей за собой. А спустя четверть часа продирания сквозь кустарник и сугробы вышли на поляну, в центре которой возвышался громадный мшистый валун, расколотый пополам неведомой силой. Из трещины бил незамерзающий ключ, а вокруг, словно дети у теплой печки, цвели ландыши с ромашками и зеленела нежная ивовая поросль.

Клима не глядя бросила уздечку, подбежала к валуну и упала на колени, всем телом прижимаясь к шероховатому темному камню и подставляя голову в платке под хрустальные струи. Теньке показалось, что плечи обды чуть вздрагивают. Он привязал лошадей к ближайшему дереву, насыпал им фураж из мешка и тоже приблизился к валуну, только с другой стороны. Что-то показалось знакомым, и, ковырнув ногтем пушистый слой зеленого мха, Тенька сообразил, в чем дело. Это капище и впрямь было очень древним, наверное, одним из первых, которые возводились при обдах. Сквозь мох проступала еле заметная резьба: линии, палочки, человечки и многоножки. Этот камень в незапамятные времена использовали служители культа крокозябры. А потом, должно быть, тех служителей прогнали или перебили, а пропитанный кровью камень стал трофеем победителей. И высшие силы водою смыли кровь, мхом затянули прежнюю память. Вот интересно, камень тоже они раскололи, или это постарался кто-то из легендарных колдунов древности? Говорят, в те времена колдуны были такими могучими, что даже горы раскалывать могли, не то, что валуны...

От нечего делать Тенька насобирал в ладони немного воды, соорудил переливчатый ледяной шарик и, силой мысли держа его на весу, принялся играться со свойствами. Для разминки: кипящий лед, потом жидкий пар, потом снова текучую воду, но такую холодную, что если палец близко поднесешь — отмерзнет. Затем посложнее: изменить цвет, запах, структуру мельчайших частиц вещества, распылить и снова сложить в монолит. А потом пусть блестит как алмаз, ресползается пушистыми кристаллами, снова соберется в шарик и сделается увеличительным стеклом. Сквозь него здорово в детальности разглядывать иголочки растущих на краю поляны елок, глаза и ресницы лошадей, неровный шов на одном из седел, загорелое лицо выступающего из-за деревьев человека: темная бородка клинышком, карие глаза — левый изрядно косит...

Мгновение Тенька, обмерев, все еще глядел на своего кумира, нежданно явившегося во плоти посреди леса, а потом рванул в Климе и схватил ее за шиворот, утаскивая под прикрытие валуна. И вовремя: в том месте, где только что сидела на коленях обда, снег покраснел и скукожился. Лучший колдун Принамкского края и гроза Ордена на зрение не жаловался, прекрасно знал в лицо не только Климу, но и ее ближайших соратников.

— Об тучу стукнулся?! — выдохнула Клима, еще толком не поняв, что происходит. Ее одежда была совершенно сухой, только на лице остались капли.

— Сюда принесло Эдамора Карея! — внезапно севшим голосом известил Тенька, все больше понимая, чем им это грозит. Эдамор Карей не какой-нибудь разбойник, даже убийственный Климин взгляд на него не действует.

Клима малость изменилась в лице, быстро выглянула из-за валуна и тут же спряталась, потому что в ее сторону полетела стайка сосулек, от которых валил пар.

— Откуда он здесь взялся?

— Н-не знаю, — шепнул Тенька, вслушиваясь в хруст снега под сапогами кумира и понимая, что это конец. — Наверное, как и мы, решил на капище заглянуть. Хороший колдун ни одного капища в пути не пропустит. А может, он тебя искал. У него дар: находить потерянные вещи...

— Сдавайся, "обда", — бархатно и лениво произнес Эдамор Карей, подходя все ближе и ближе. — Тебе деваться некуда.

— Это мы еще посмотрим, — сквозь зубы выдохнула Клима, с которой на сегодня проигрышей было достаточно. — Тенька, атакуй его.

— Эдамора Карея?! — на Теньку было жалко смотреть. Какая там атака! Унять бы дрожь.

— Плевать! Карея, Верховного Амадима, хоть малиновую крокозябру, быстро!

Но Теньке было не плевать. Даже губы побледнели, а глаза распахнулись широко-широко и в них застыл ужас.

— Это же бесполезно... совсем...

— Здесь я решаю, полезно или нет! Давай!

Валун был очень большой, а Эдамор Карей никуда не спешил, поэтому, когда он приблизился и начал обходить преграду, Клима и Тенька стали огибать свое укрытие с другой стороны. Это выглядело как жест отчаяния.

— Климэн Ченара, не будь ребенком. Мы не в догонялки играем. У меня хорошее настроение, и я пока оставляю тебе шанс принять поражение с гордо поднятой головой...

— Атакуй, Тенька, чтоб тебя! — шипела Клима.

Но Тенька только пятился.

— Не могу, не могу... он же... не могу...

— Можешь, тридцать четыре смерча! Должен! Твоя обда в опасности!

— Нет, нет... — Теньке казалось, что он спит и видит страшный сон, от которого не получается очнуться. Как во сне, мысли онемели, кружилась голова, а колени подгибались. Немыслимо, невозможно, в голове простреливают какие-то обрывки формул и все больше крепнет осознание, что ни крокозябры он, Тенька, в колдовстве не смыслит, и сейчас достижимая вершина по имени Эдамор Карей запросто раздавит его своим широким подножием, как маленькую глупую букашку.

— Прекрати истерику!!! — взревела Клима, пихнула его, прижимая к валуну, и отвесила тяжеленную пощечину. И еще одну. И еще. А потом с невиданной силой схватила за плечи, развернула и вытолкнула перед собой. — За меня и родину! Сейчас же! Убью!

— Не получится, — одними губами выдохнул Тенька, но Клима его услышала, и как будто прямо в голове раздался ее высокий повелительный голос:

— Получится. Я так сказала.

Они больше не пятились, и Эдамор Карей наконец-то нагнал их. Посмотрел на встрепанную рассерженную обду, затем перевел взгляд на худенького перепуганного мальчишку с красными отпечатками ладоней на бледных щеках. Лучший колдун Принамкского края отличался немалым ростом, поэтому Тенька не доставал ему и до плеча.

Они глядели друг на друга долю мгновения, но Теньке показалось, что не меньше пары минут.

— Я атакую? — зачем-то спросил он дрожащим голосом, словно боясь без разрешения покуситься на эдакую святыню.

— Атакуй, — фыркнул Эдамор Карей, на всякий случай прищуриваясь, чтобы разглядеть и пресечь любые мало-мальски серьезные поползновения юного коллеги.

Сердце Теньки, судя по ощущениям, ухнуло не просто в пятки, а глубоко в землю. В голове по-прежнему было пусто, ни единой формулы, но тело уже действовало само: резко расставить руки, взмахнуть, дунуть, преломить третий вектор приложения, поменять там и здесь, чтобы твердая глыба воздуха обрушилась вниз — секунда, и...

Эдамор Карей пошатнулся и схватился за голову.

Тенька, до последнего уверенный, что ничего не выйдет, разинул рот. Кумир не упал замертво, не убежал, не признал свое поражение, но ПОШАТНУЛСЯ. И этого было почти достаточно. Судя по физиономии Эдамора Карея, тот не верил в Теньку еще больше его самого и сейчас тоже был крайне изумлен.

Первой опомнилась Клима — она как раз ни в ком не сомневалась. Схватила Теньку за рукав и бегом потащила к лошадям.

Вторым опомнился Эдамор Карей.

— Ну уж нет! — заорал он, трогая набухающую шишку. — Стоять!

Вслед беглецам поднялась высоченная волна снега и покатилась, словно по воде, нагоняя.

Тенька не опомнился вообще. Но Клима влепила ему еще одну оплеуху и снова развернула к опасности лицом.

Снежная волна ударилась о невидимую стену и рассыпалась, оставив после себя лишь несколько крупных дюн.

— Не смей колдовать против обды! — выкрикнула Клима.

— Ты не обда! Ты самозванка и никуда отсюда не уйдешь! — много лет не знавший колдовского отпора, Эдамор Карей был раздосадован двумя неудачами подряд.

Кони захрипели и повалились навзничь, истекая кровавой пеной, а по краям поляны выросли толстенные заслоны из сухого льда.

— Вот это да-а... — зачарованно прошептал Тенька. — Вот это мастер... Как же он это делает?..

Но тут на него обрушились еще три пощечины подряд, и стало не до восхищения мастерством противника.

Вторая волна снега поднялась выше елей и с ревом устремилась вниз. И — рассыпалась, подобно первой. Клима и Тенька залегли за дальней дюной. Снег неподалеку от них начал спекаться в красноватую корку.

— Похоже, я его разозлил, — упавшим голосом предположил Тенька. — Теперь нам точно конец!

Клима схватила его за волосы и макнула носом в сугроб.

— Пусти! — вырвался Тенька. — Я иначе стену не удержу!

Клима тут же разжала пальцы и поинтересовалась:

— Какую еще стену?

— Из сгущенного воздуха, видала, даже измененный снег через нее не проходит. Я ее изобрел, когда тебя спасал...

— Ты будешь, наконец, атаковать?

— Какое "атаковать", тут бы в живых остаться!

Клима врезала ему кулаком в скулу. Получилось вскользь, но ощутимо.

— А еще меня истеричкой называл!

Эдамор Карей стоял шагах в десяти от них, но подойти не мог. Он щупал руками невидимую стену, изрядно напоминая ярмарочного мима, с профессиональной сноровкой вращал глазами, бранился вполголоса, но не продвигался вперед ни на шаг.

— Я поставил над нами купол, — пояснил Тенька. — Может, он поругается и уйдет?

— Ты сам в это веришь? — скептически уточнила Клима. — Нет уж. Ты выйдешь и сразишься.

— Это жестоко! Эдамор Карей — самый...

— А когда девчонка четырнадцати лет должна сдохнуть, но собрать страну из тлеющих клочков? Когда сидят и сыто в лицо смеются: "раз обда, то приди и возьми". Когда каждый десятый молодой парень идет на войну и в первый же год погибает от рук такого же десятого с той стороны. Это — не жестоко? Так вот, Тенька, за тех десятых, за меня, за Лерку, которой каждый раз обещаешь вернуться, и за свою недавно прощенную родину — ты выйдешь и сразишься. Чего бы тебе это ни стоило.

— Я позабыл все формулы, — прошептал Тенька.

Клима залепила ему последнюю пощечину и отчеканила:

— Вспомнишь!

И Тенька поднялся из-за дюны. Почему-то сейчас, когда стало ясно, что отвертеться от битвы не получится, в голове перестало звенеть со страху, а формулы и правда вспомнились так полно, словно книга перед глазами раскрылась.

Он подошел к Эдамору Карею вплотную, и тот с ненавистью и непониманием уставился на излишне прыткого мальчишку, чью стену не получалось пробить.

— Я буду с тобой драться или уходи, — хрипло известил Тенька.

На щеке Эдамора Карея дернулась жилка. Он отошел от неприступной стены на пару шагов и приглашающе махнул рукой.

— Ты, видимо, тот самый даровитый колдун, который открыл секрет свечения крови и сумел повторить?

— Я ничего не повторял, — Теньке очень не хотелось покидать безопасные пределы купола, но некоторые проявления его собственного колдовства сгущенный воздух тоже не пропустит. Тут бы сесть и подумать часок-другой...

— Врешь. Обда не могла вернуться в Принамкский край.

— Странно слышать это от горца, — попенял Тенька, изумляясь собственной наглости по отношению к кумиру. А если эту стену взять не целиком, а по частям, вот здесь наметить дырку, там что-то вроде крышки и потом...

— Время избранных владычиц и великих колдунов давно прошло. Наш удел — осколки прошлого и бессовестные мошенники, выдающие желаемое за действительное.

Тенька вспомнил, как колдуны из Локита говорили похожие вещи и не верили, что он повторил некоторые трюки из старинных книг. А вот тогда Эдамору Карею такой трюк...

— Это ты врешь, — Тенька выступил из-за купола и вскинул руки. — Сам себе!

На него мгновенно обрушилась лавина острых сосулек с красноватыми наконечниками, но не причинила вреда: купол остался позади, но Теньку закрывал новый заслон из сгущенного воздуха. Правда, его постоянно приходилось двигать и достраивать, но проще так, чем распылять сосульки, не понимая их свойств.

Эдамор Карей догадался, в чем дело, и возмутился:

— Убери этот... — прежде никто не сооружал такие преграды на пути чужого колдовства, чтобы обезопасить себя, поэтому подходящее слово не сразу нашлось. — ...щит!

— А крокозябра тебе! — Теньку уже распирал азарт, и в противника полетел мудреный фиолетовый снежок с настолько кривыми векторами, что светила современной колдовской науки удавились бы от эстетического шока. Одновременно с этим все медные предметы на Эдаморе Карее превратились в пар. То есть, крючки, застежки, пряжка на штанах, печатка на пальце и гвоздики в сапожных подметках.

Эдамор Карей, разумеется, сумел увернуться, на ходу теряя штаны и подметки, но снежок взорвался рядом с ним столь оглушительно, что колдуна швырнуло носом в им же созданную дюну, откуда он поднялся малость контуженный, взбешенный, но холодно сосредоточенный.

Игры в снежки кончились.

Тенька почувствовал, как свойства изменяют в нем самом. Загудело в ушах, заныла каждая частичка тела, кисти и стопы свело судорогой. Все закружилось, под щекой внезапно оказалась гладкая поверхность спекшегося в лед сугроба.

"Вот и конец, — подумалось Теньке. — Лихо он меня... Эдамор Карей все-таки... Интересненько, а что он сделал? Наверное, сам изобрел, я такого ни в одной книжке не читал... Получается, можно изменять свойства человеческого тела? Да и не только человеческого, вон, кони как лежат... Эй, да это ж открытие века! Тело состоит из веществ, вещества подлежат изменению!"

От таких мыслей даже в голове прояснилось.

"Эдамор Карей смотрит на меня и меняет мои свойства, — Теньке казалось, он думает вечность, но на деле все происходило в доли секунды. — Я тоже могу менять свои свойства... только я себя не вижу. А как смотреть вглубь себя? Интересненькая задача, учитывая, что сейчас помру... Нет, я просто не могу помереть, пока не разгадаю, как он это делает!"

С такими мыслями Тенька позабыл обо всем на свете. И о своем страхе, и о том, что за ним сейчас обда с отечеством, даже о собственной смерти. Сейчас важно было только отыскать, нащупать в себе крохотные измененные частицы и поменять их снова, уже на свой лад. То есть, для начала вернуть им прежние свойства, а уже потом можно экспериментировать. Только, наверное, не на себе, а на тех лошадях, иначе Клима его все-таки прибьет за неоправданный, по ее мнению, риск. Или Лерка. Или Гера. Что они понимают в современной науке!

Колдовать вслепую было очень сложно, непривычно. Тенька не мог видеть собственное нутро, а первый закон колдовства — смотреть на предмет, свойства которого изменяешь. Но вспомнились давние занятия с отцом: еще тогда маленький Тенька, не умея косить глазами, пытался всячески филонить, лишь притворяясь, что видит световую модель пространства. Первого закона колдовства он тогда не знал, поэтому иногда даже что-то удавалось. Вот как и сейчас...

Шум в голове пропал.

Тенька поднялся на ноги, еще ватными пальцами отряхивая с коленей налипшие снежные комья, и наткнулся на потрясенный взгляд противника. Эдамор Карей стоял все там же, машинально придерживая сползающие штаны, и глядел так, словно увидел, по меньшей мере, крокозябру, рассуждающую о тонкостях поэзии.

— Атакуй! — рявкнула Клима откуда-то издалека.

Оцепенение спало, причем с обоих. Эдамор Карей выставил ладони вперед, и Тенька почувствовал, как опять сдавливает черепную коробку, словно голову зажали в тисках. Он попытался оттолкнуть от себя эти невидимые тиски и почувствовал, что это возможно, только очень трудно, как будто противник толкает их со своей стороны.

Эдамор Карей чуть наклонился вперед, ладони подрагивали, блестящее от пота лицо побурело. Тенька повторил его движение, краем сознания отмечая, что сейчас расстояние между их вытянутыми ладонями не больше пары шагов, и проще кулаком ударить, чем двигать это тяжеленное и неведомое. Проще — но невозможно. Остановишься, и тебя сомнет.

Поднялся шквальный ветер, снег вздыбился, разрастаясь в воронку. Задрожала под снегом влажная черная земля, загудел древний капищенский валун, и даже небо зазвенело, точно вот-вот лопнет и посыплется вниз хрустящим крошевом.

Теньке уже раз шесть казалось, что он больше не может и сейчас упадет, а ноги продолжали стоять, спина болела, но не гнулась, перед глазами были только кусочек неба, темный силуэт противника и собственные напряженные пальцы — грязь под ногтями, по пять крупных морщинок на сгибах, правая костяшка еще не зажила после прошлой учебной драки с Герой. Все эти драки сейчас казались далекими и ненастоящими. Наверное, как самому Гере — колдовские поединки, о которых он мог, в лучшем случае, читать. Тенька, впрочем, тоже только читал. И сейчас удивлялся, насколько правдивы и лживы одновременно были те истории. Вроде и земля столбом, и небо в осколочки, и даже чувства вроде похожие, но совершенно другие. Прежде казалось, что между собой сражаются только маститые, уверенные в себе колдуны, что-то крепко не поделившие на этом свете. Вступают они в поединок сознательно, и почти всегда ясно с самого начала, кто одержит верх.

Сейчас, по всем законам жанра, победить должен Эдамор Карей. И Теньке было жутковато от этой мысли, потому что кем-кем, а проигравшим в своих детских мечтах он себя никогда не представлял. И сейчас вдруг понял, что все проигравшие мечтали быть победителями. Они не знали, что по прихоти судьбы или автора очередных историй их надежды должны быть попраны. Они свято верили в свой шанс на победу, не зная, что с самого начала этого шанса лишены. Разве последняя обда короновалась с мыслью, что будет убита? Разве противники героя одной из любимых Тенькиных книг знали, что история писана не о них? А может, и сам Тенька — лишь пара строк в будущих мемуарах прославленного Эдамора Карея?

Стать строкой в чужих мемуарах было настолько обидно, что даже новые силы откуда-то взялись. Вздрогнув всем телом, Тенька сделал крохотный шажок вперед. Натиск усилился, став почти физическим: противно заныли ребра, мускулы напряглись до боли. Пожалуй, прав был Гера, говоря, что нельзя пренебрегать тренировками на свежем воздухе.

Хотя, Эдамору Карею такие тренировки, похоже, не помогали. Легендарного ведского вояку невозможно было назвать слабаком даже за глаза, но против щуплого мальчишки он оказывался бессилен.

Тенька сделал еще один шажок.

Незримая преграда натянулась, вибрируя, и дала долгожданную трещину. Снеговые вихри взвились до еловых верхушек и опали.

Эдамор Карей пошатнулся и закричал, хватаясь за лицо. Сквозь его пальцы полилась кровь.

Тенька поскользнулся, с трудом удерживая равновесие, и понял, что тоже кричал, во все горло, до хрипоты, а сейчас умолк, лишь рот остался открытым, жадно ловя холодный лесной воздух. Тенька только сейчас ощутил, что вокруг холодно, а он весь мокрый, будто вместо Климы стоял под струями родника. Кстати, вот и Клима — вылезает из-за снежной дюны, спокойно идет к ним. Значит, опасности больше нет? Тенька перевел взгляд на противника.

Эдамор Карей отнял руки от лица, и на снег упал темный кровяной комок. Вместо левой глазницы у колдуна зияла темная дыра, уже почти не кровоточащая.

— И так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на обду Принамкского края! — удовлетворенно изрекла Клима.

Эдамор Карей пошатнулся, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Заслоны сухого льда опали, а из-за деревьев выбежала стройная длинноногая лошадка. Снег под ее копытами твердел и таял, поэтому рядом с хозяином она оказалась в считанные секунды. Эдамор Карей вскочил в седло и унесся прочь.

Тенька не стал его задерживать — сил уже не было ни на что. Он плюхнулся на снег, ползком добрался до родника и ткнулся разгоряченной головой в прохладные струи. Сразу стало легче, всклокоченные мысли постепенно начали приходить в порядок. Тенька даже смог осмотреться по сторонам и удивиться:

— Странно, что солнце еще не зашло.

— Почему странно? — Клима села рядом и принялась поправлять сбившийся платок.

— Несколько часов прошло.

— Вы сражались не дольше десяти минут.

— Сражались, да... — до Теньки внезапно дошло. — Высшие силы! Я победил Эдамора Карея! Интересненько это у меня получилось...

— Иначе и быть не могло, — меланхолично заметила Клима. — Когда на капище высших сил сходятся в поединке два колдуна, побеждает преданный обде.

— Поначалу в это было трудно поверить, — Тенька с трудом верил и сейчас.

Клима глянула на него исподлобья и тихо призналась:

— Мне тоже. Но я себя заставила.

— И меня заодно... Ну и рожа у меня сейчас, наверное! Вся бурая, как помидор.

Клима молча показала свои ладони — тоже красные, отбитые. Тенька взял их в свои и так же молча поцеловал. Тишина была холодной и оглушительной, лишь родник журчал, все ему нипочем. Да тихонько поскрипывали верхушки елей где-то в вышине.

— Гляди-ка, — вдруг сказала Клима. — Что это справа от валуна в сугробе чернеет?

— Сумка, — пригляделся Тенька. Встал и подошел к находке. — Эдамора Карея, судя по всему. Так драпал, что про вещи забыл!

— И хорошо, — усмехнулась Клима. — Может, там есть что-нибудь ценное.

В сумке оказались смена белья, пара книг (к Тенькиному разочарованию — философские, а не колдовские), мелочи вроде бритвенного и письменного наборов, изрядный запас провизии и маленький, старый на вид портретик белокурой скуластой женщины.

— А я говорила, что покупать в трактире ничего не надо! — гордо сообщила Клима.

— Где-то я эту тетку видел, — задумчиво пробормотал Тенька. — Притом вот так же, на портретике.

— Давно? — Клима заглянула ему через плечо.

Тенька мотнул головой. Соображалось все еще туговато.

— Не далее, чем этой зимой. Погоди-ка... Интересненько получается! Это же копия того портретика, который мы нашли у твоего несостоявшегося убийцы! Я как раз на днях подобрал состав и очистил медальон от крови, но рассказать тебе не успел. Только этот крупнее раза в три.

Клима взяла у него портретик и вгляделась в незнакомый овал лица, словно надеясь увидеть там ответ на свои вопросы.

— Это может значить, что убийцу подослал не Орден, как мы думали, а веды?

— Крокозябра их разберет, — честно развел руками Тенька. — Ты сильфам еще этот портретик покажи. Может, им он тоже чем-нибудь знаком?

Клима не ответила. Хотя можно было не сомневаться, что услышала и приняла к сведению. Она тоже поднялась и теперь брезгливо трогала носком сапога валяющийся на снегу глаз.

— Ты специально это сделал?

— Нет, — вздохнул Тенька с некоторым раскаянием. — Гляди-ка, а он измененный! Интересненько это получилось...

Юноша порылся в карманах, потом в трофейном мешке, отыскал относительно чистую тряпицу и бережно замотал в нее глаз.

— Хочешь вернуть кумиру при случае? — усмехнулась Клима.

— Изучу, — Тенька запихнул сверток в собственный мешок. — У меня сейчас появилось несколько интересненьких гипотез. Если колдовством можно отделить глаз от тела, то почему нельзя колдовством же его прирастить?

— Лошади от колдовства пали, — отметила Клима. — Ты можешь их оживить?

— Не знаю, — почесал в затылке Тенька. — Но попробую!

* * *

На ветках отцветали белоснежные кристаллики инея. Ночь выдалась морозной, и пробирающийся через бурелом человек и то и дело доставал из меховых рукавиц онемевшие от холода пальцы, пытаясь согреть их паровыми облачками неровного дыхания.

Шальная штука — жизнь. Сегодня ты градоначальник, уважаемый человек, сидишь у камина с куском отборной жареной оленины, пьешь вино и покрикиваешь на нерасторопную служанку. А завтра уже бежишь без оглядки в неизвестность, не взяв с собой даже лошади, не говоря уже о саквояже с вещами, и боишься заходить в деревни, потому что эти места принадлежат взбалмошной девчонке, которой ударило в башку от тебя избавиться.

Последние четыре дня Фенрес Тамшакан, боясь собственной тени, сугробами и оврагами пробирался на восток. А куда было еще податься? На западе горы, там он давно вне закона, в Фирондо не примут после якшаний с девчонкой, здесь его ждет смерть. А на востоке Орден, там никому не будет до него дела. Добраться до самого Доронского моря, затеряться в каком-нибудь городке до конца своих дней. Самолюбие страдает, но лучше жить без чести, чем умереть на пике славы!

Так размышлял Фенрес до тех пор, пока не перешел через замерзшую Сильфуку, за которой заканчивались владения обды, да и людей жило немного — сильфийская граница под боком. Уже без утайки разведя на берегу реки костер и вытягивая к огню белые от холода пальцы, Фенрес под аккомпанемент бурчащего желудка задумался о будущем детальнее.

Допустим, доберется от до Доронского моря и осядет на одном из островов в дельте Принамки. Но на что жить? Торговать рыбой с лотка? Хотя в свое время Фенрес занимался торговлей, самостоятельно он не продал и булавки. Бывший градоначальник ведал прибылью и правильным ее распределением, а с самой торговлей дела не имел. А чтобы заняться на новом месте тем же, нужны знакомства и рекомендации, которые неоткуда взять человеку с ведской стороны. Впервые в жизни Фенрес досадовал на гражданскую войну, без которой было бы куда удобнее.

К тому же не факт, что в каком-нибудь захолустье финансовые махинации имеют такое большое значение, как в процветающем Западногорске. Возможно, торговля рыбой с лотка — предел мечтаний. Ремесел Фенрес не знал, идти в слуги или грузчики не позволяла гордыня, даже изрядно прищемленная побегом.

И тогда в его голову пришла мысль:

"А почему я вообще уперся рогом в эту провинцию? Известно, что Орден открыл охоту на обду, да и как бывший житель ведских столиц я могу быть полезен. В Ордене по достоинству оценят меня и сведения, которые я им продам. А если благодаря мне эту нахалку Климэн наконец-то взгреют..."

Размышления прервала резкая дергающая боль в левой руке, чуть выше локтя. Фенрес охнул, валясь наземь у костра, загребая пальцами истоптанный снег. Боль была такой силы, что казалось странным, почему рука до сих пор вообще не отвалилась. Простреливало до ребер и лопаток, отдавало в шею, но сильнее всего горело над локтем, пульсировало, жгло. Фенреса никогда не клеймили каленым железом, но ему подумалось, но ощущения схожи.

С трудом он сбросил с себя толстую меховую шубу, сорвал кафтан и закатал рукав рубашки.

Над локтем был отчетливо виден глубокий разрез. Края раны сильно припухли, потихоньку начинал сочиться беловато-зеленый гной. Но линии оставались четкими и прямыми: три вертикальные полосы пересекает горизонтальная.

Фенрес не поверил бы своим глазам, не будь ему так больно. В памяти отчетливо встали картины из далекого детства: ему шесть, он уже слишком большой и важный, чтобы слушать сказки, но снисходит по вечерам для посиделок с нянюшкой, потому что тогда можно незаметно, а значит, почти безнаказанно дергать за косички младшую кузину. А нянюшка рассказывала своим таинственным чуть низковатым голосом, мол, в некотором году, когда небо было голубее, а земля зеленее, на равнине во граде Гарлее жила-была обда. И было у нее два ближайших слуги, один верный, другой неверный. Верный, конечно, рано вставал, все успевал, с обдой во походы хаживал, вел ее коня за уздечку и на капище стоял за ее плечом. Неверный, соответственно, делал все наоборот. И верного крепко не любил, да так, что решил извести. Но ничего не вышло, обда обо всем узнала, верного спасла и замуж за него вышла, а неверного покарали высшие силы: знак, на котором он присягал, загноился, воспалился, да так и сгнил человек во страшных мучениях. Как все нормальные мальчишки, Фенрес представлял себя на месте верного. Только вот в жизни оказалось все шиворот-навыворот, и никакая сказка не помогла.

— Высшие силы, — прохрипел в смятении горец, — духи лесные, Всеблагие Небеса и клятые крокозябры! Неужели она действительно ОБДА?..

Глава 13. Плоды дипломатии

Не тайны и не печали,

Не мудрой воли судьбы —

Эти встречи всегда оставляли

Впечатление борьбы.

А. Ахматова

Прозрачные стекла высокого узкого окна, лишенного занавесок, совсем запотели от не по-южному разыгравшихся морозов, и в квадратной комнате было темновато. Утонули в сумраке массивные коричневые шкафы. Темно-малиновым абажуром под потолком никто не пользовался уже лет пять, поэтому на нем лежала пыль, а при должном освещении можно было даже рассмотреть несколько сеток паутины. Синяя ваза на подоконнике пустовала — хозяйка комнаты ненавидела цветы, даже сушеные. Не сказать, что кругом царил беспорядок: предметы на своих местах, в углу притаилась мышеловка, на темном дощатом полу видны разводы тряпки. Но и уюта не было: холодная казенная обстановка, чуть разбавленная вещами, оставшимися от прежних хозяев комнаты-кабинета на четвертом этаже главного здания орденской разведки.

Впрочем, к столу окружающее запустение не относилось. Столешница всегда была идеально вытерта, бумаги лежали в строгом порядке, каждый из десятка ящиков закрывался на персональный замок, чернильница наполнена, а деревянное перышко не нуждалось в заточке. По правде говоря, с таким столом никакого кабинета не надо. Но работать отчего-то положено именно в кабинетах.

Ухоженные женские руки взяли из верхнего ящика толстую картонную папку, положили на середину столешницы и раскрыли один из последних разворотов.

"Довожу до вашего сведения, что в среде обды все чаще упоминается о факте пребывания сильфов подле ее персоны..."

"В данном документе приводится дословно содержание отчета, изъятого у агента сильфийской разведки господина Костэна Лэя. Ведские письмена на обратной стороне оригинальной бумаги расшифровке не подлежат..." — тут же прилагалась та самая бумага, "письменами" вверх, дабы господа, которые будут читать отчет, сами убедились: не подлежат. Курица лапой написала бы разборчивее.

Аккуратные буковки, сухие официальные слова. Несколькими страницами ранее — стенография общего совещания. Почерк неровный, летящий. А приложение с итогами уже обычное, сухое, каллиграфическое.

"По итогам закрытого голосования принято решение о нецелесообразности существования Климэн Ченары, в дальнейшем именуемой "обда". Расстановка голосов: 11 "за", 5 "против". Появление новой обды после смерти нынешней принято считать необязательным, а опасность нынешней обды для благополучия Ордена — первостепенной..."

"Постановление. Выдать исполнителю копию портрета неизвестной, дабы по возможности было проведено расследование по установлению личности. Оригинал портрета приложен и закреплен в деле на третьей странице..."

Пальцы замелькали, перелистывая. Начало папки было старым, почти двадцатилетней давности. Оно содержало протокол обычного, на первый взгляд, ареста ведского лазутчика и записи допросов. Это была ничем не примечательная папка — до тех пор, пока на одном из допросов не прозвучало слово "обда".

"...Обда придет в Принамкский край! Вы даже не понимаете. Вам так говорят все, кто предан ей. А я еще скажу другое. Она не просто придет — она УЖЕ здесь. Высшие силы снова говорили с людьми. Орден доживает последние годы. Обда пришла, пришла, ПРИШЛА! Я пока единственный, кто знает это наверняка, я умру здесь и никогда не донесу эту весть ни до кого, кроме своих тюремщиков. Но и без меня об этом скоро все заговорят. Бойтесь и трепещите, потому что обда здесь, но вы никогда ее не найдете..."

Пальцы перелистывали страницы допросных листов, замаранных кровью. Сколько было тех допросов за двадцать лет? Но пленник, будь распят он тридцатью четырьмя смерчами, не соврал. О том, где надо было искать обду, они и правда узнали сами — слишком поздно. Даже семья Климэн Ченары ничем помочь не смогла — последний раз девчонка появлялась дома около пяти лет назад. Обду достаточно хорошо изучили, чтобы понять: родственные чувства от нее бесконечно далеки, даже трюк с заложниками станет напрасной тратой времени и средств.

А вот и портретик. Крошечная овальная рамка. Такие портретики принято носить на шее в медальонах или на поясе в плоских кошельках. Только изображенная на нем женщина не приходилась схваченному лазутчику родственницей или любимой. Она вообще уже давно умерла — портретику, судя по дате, больше ста лет. Но единственное, что удалось выбить на допросах — по старинному портрету каким-то образом была найдена новая обда. И орденская разведка в свое время сбилась с ног, пытаясь это повторить, но не смогла.

— И ведь не красавица, — с легкой досадой пробормотала другая женщина, не изображенная на портретике, а склонившаяся сейчас над ним. Ее ухоженные руки снова замелькали, перелистывая пыльные страницы одного из главнейших дел орденской разведки.

Вот снова поздние документы: письменный отказ Костэна Лэя от обвинений (сильфийское дело с некоторых пор объединили с делом обды), отчет лазутчика с ведской стороны, извещавшего, что сильфов подле обды не обнаружено, а след убийцы потерян где-то между ставкой обды и Локитом; отчет лазутчика с Холмов, который постановил, что сейчас все агенты четырнадцатого и пятнадцатого корпусов находятся на родине, прошение о выдаче солидной суммы вдове погибшего исполнителя, жившего на территории Холмов и завербованного Орденом для кражи документов из тайной канцелярии, копия ответа на прошение, дарственная на дом в Принамкском крае близ Мавин-Тэлэя (ни к чему семье убитого жить под крылом сильфийской разведки), расписка о получении гонорара вторым исполнителем (гонорар не столь солиден, как плата за смерть, но исполнитель на судьбу не в обиде), еще пара справок, отчеты о совещаниях, дополнения, приложения.

Одно из главных правил дипломатической разведки — держать в порядке документацию, а при каждом удобном случае сортировать и перечитывать, чтобы ничего не упустить. Сотни дел в архивах — и чем тщательнее они составлены, тем проще будет при надобности в них вникать. Это — история Ордена на руинах истории эпохи обд, и чем точнее будет рассказано новое, тем скорей позабудется старое.

Женщина потерла тонкую переносицу и подняла вверх голову, чтобы хоть немного размять затекшую шею. Взгляд наткнулся на злополучный пыльный абажур, от одного вида которого хотелось чихнуть. Давно уже хочется снять его и выбросить, но потолок высокий, не достать, даже если соорудить конструкцию "стол — стопка книг — табуретка", а просить более рослых коллег — только на насмешки нарываться. Как же, эта задавака опять изволит капризничать, и занавески не по ней, и абажуры, и весной по городу не желает ездить, а начальство ей опять потакает, незаменимой нашей.

Наргелиса Тим ненавидела пыль, цветы, своих коллег и потные пальцы начальника, благодаря которым удавалось избегать первых трех. Двумя годами ранее она столь же истово ненавидела детей, но это время, хвала Небесам и высшим силам, миновало. Теперь Наргелиса не какой-то там младший внештатный помощник, которого можно запихнуть на унизительную должность наставницы дипломатических искусств, а ценный сотрудник, один из немногих, кто знает обду лично. Вдобавок, ее заметил благородный господин Тарений Са. Он уже стареет, достиг всего и теряет хватку, а Наргелиса молода и готова несколько лет потерпеть касания потных пальцев, чтобы потом занять его место. Вот тогда бы она развернулась...

Сладкие мечты были прерваны звуком шагов по коридору. Наргелиса поморщилась. Клацанье кованых набоек было ни с чем не спутать, и только один человек в орденской разведке подковывает свою обувь на манер лошадиных копыт. Безвкусица и глупое пижонство, но, надо сказать, впечатление производит. Особенно, в сочетании со всем остальным.

Дверь без стука распахнулась, и на пороге возник бессменный герой всей орденской разведки за последние десять лет. А может, и за двадцать. Или даже за сорок, потому что никто из нынешних разведчиков не мог похвастать трофейной саблей сильфийского "коллеги", добытой почти в настоящем бою. За эту саблю все девушки, особенно допущенные до секретных сведений, великодушно прощали герою низкий рост, неблагородное происхождение, невысокую должность и мало совместимые с этим фанаберии.

— О, похоже, наша ласточка еще не ложилась!

— Какого смерча тебе надо, Лавьяс? — с нарочитым безразличием проворчала Наргелиса, не отрывая взгляда от бумаг.

— Зачем же так нерадушно? — попенял Лавьяс Дарентала, проходя к столу и специально становясь боком, чтобы лучше было видно знаменитую трофейную саблю. — Разве так встречают бесстрашных воителей, прошедших смерчи и дым?

— Мне — можно, — Наргелиса подняла глаза, коими поглядела на "воителя" в упор. — После того, как я лично прикрывала на Холмах твою ценную задницу вместе с этой саблей. Хотя, пожалуй, с большим удовольствием полюбовалась бы, как милый голубоглазка Костэн засовывает одно в другое.

В разведке умели ценить взаимовыручку, поэтому Лавьяс тут же перестал строить из себя невесть что.

— Геля, разве я опять дал повод для грубости? Клянусь, в этот раз совершенно нечаянно! Я навестил твой аскетичный уголок по важному делу, — он выразительно махнул перед носом коллеги парой листков, исписанных убористым почерком, а потом серьезно поинтересовался: — Мир?

— Мир, — вздохнула Наргелиса. Лавьяса не переделаешь, зато теперь у нее есть рычаг давления. Да и герой он все-таки. Первый орденский разведчик за смерч знает сколько лет, кому удалось в открытую поцапаться с сильфами и обзавестись настоящей трофейной саблей. В первые полгода его вообще на руках носили. Не будь Лавьяса Даренталы и совершенного им, ни сама Наргелиса, ни начальник не сумели бы так ловко прижать сильфов еще раз — безо всяких трофеев, зато с приятным результатом. Благодаря Лавьясу Дарентале, каким бы он ни был, орденская разведка снова поверила в себя.

Коллега тут же бесцеремонно присел на краешек стола и положил свою ношу поверх раскрытой папки.

— Сегодня ночью в Мавин-Тэлэй прилетел гонец с границы. Так спешил, что его доска развалилась на части, едва он коснулся брусчатки на площади перед зданием разведки.

— Что опять вытворили сильфы? — заинтересовалась Наргелиса, касаясь листков, чтобы перевернуть удобнее и прочитать, но Лавьяс прихлопнул их ладонью. Ему хотелось сперва рассказать все самому.

— А кто говорил про сильфов, Геля?

— Обда?! — Наргелиса резко выдернула листки из-под ладони и постаралась вчитаться, но от внезапного волнения буковки запрыгали перед глазами.

Лавьяс многозначительно повел плечом. Сам он оставался спокоен лишь потому, что все уже прочитал.

— Третьего дня наши полевые разведчики из гарнизона под крепостью Кайнис отловили в приграничной пуще странного субъекта. Это был горец средних лет, замерзший и, судя по всему, сумасшедший, потому что брел по снегу босиком и в одном кафтане, волоча шубу за собой. Сопротивления не оказал, лишь подвывал и странно смеялся. Его доставили в Кайнис, отогрели, накормили и постарались расспросить. Дело нелегкое, горец был совсем плох.

— Ноги отморожены? — палец нашел в документе эту строчку.

— Не только. Как мне сказал гонец, очевидец событий, он отчего-то гнил заживо, постоянно бредил и, видимо, толком не понимал, где находится. Нам бы и не доложили, но в бреду среди прочего прозвучало одно решающее слово.

— Обда, — снова процедила Наргелиса, отрывая взгляд от бумаги. — Тут описан не бессвязный бред, а вполне внятные сведения. Горец все-таки пришел в себя?

— То, что ты читаешь — вольный пересказ, — пояснил Лавьяс. — Он постоянно повторял это, с вариациями: обда договорилась с горцами, несмотря на сильфов, Фирондо вот-вот поклонится ей. И это ни какая-нибудь самозванка, а настоящая обда, как в прежние времена, и с каждым, кто посмеет встать на ее пути, будет то же самое, что с ним.

— Значит, он ее враг?

— Трудно понять. Горца крепко приложило о тучу. То возносил обде хвалу, то проклинал, то каялся в чем-то, то просил спрятать его от обды, убеждал, что будет нам полезен, снова умолял обду его простить и спасти. Врачи в Кайнисе определили, что его гниль идет от руки, и попытались ее отрезать, но горец догадался и не позволил. Сказал, на руке — знак его обды, и нельзя отрезать, иначе мир рухнет. Поэтому отрезали только отмороженные пальцы на ногах, что, по-моему, почти бесполезно.

— Я сейчас же вылетаю в Кайнис, — решила Наргелиса. — Мне нужно самой его допросить, особенно если горец знал обду лично.

— Увы, — развел руками Лавьяс. — И я бы не отказался провести допрос, но теперь это невозможно.

— Сдох? — Наргелиса быстро пробежала глазами в конец отчета. — Что?.. Пропал без вести?!

— Точнее, удрал. Шустрый оказался, не уследили.

— Гниющий заживо, без пальцев ног, из хорошо охраняемой крепости?

— Вот-вот. Ужасающая халатность. Может, он и сдох где-нибудь в лесах, но мы этого уже не увидим. Разведчики прочесали все окрестности, искали с земли и воздуха, но бесполезно.

— А может, не халатность? Я бы еще поверила, что сама обда способна на такой трюк без посторонней помощи, но не обычный человек, вдобавок сумасшедший.

— Подозреваешь заговор?

— Тридцать четыре смерча, да я знаю наверняка! — Наргелиса вскинула голову. — Обда создала в Институте немалую организацию и ни одного, повторяю, Лавьяс, НИ ОДНОГО человека оттуда мы не схватили. С той поры было уже два выпуска, грядет третий. Орден слишком нуждается во врачах, летчиках, командирах и разведчиках, чтобы отстранять от работы тех, кто попадает под подозрение. А это — все воспитанники, учившиеся в одно время с обдой. Мы не знаем, когда ее организация была создана, и сколько прошло выпусков, пока все не раскрылось...

— Ты начальству об этом докладывала?

— А как же, — она горько поджала губы. — Было отдано негласное распоряжение следить за всеми институтскими из последних десяти выпусков.

Лавьяс фыркнул. Задача невыполнимая, учитывая, что таких институтских в армии сейчас большинство.

— Как думаешь, Геля, а если мы с тобой вылетим в Кайнис и проведем расследование? Мы оба институтские, в наше время обды не было в помине, а те, кто прежде учились с нами, сейчас занимают в армии немалые посты. Если возьмемся как следует — неужели не отыщем, кто помог горцу бежать? Все-таки это уже зацепка, а не пустые подозрения.

— Если Тарений одобрит. У меня сейчас слишком много дел по сильфийскому вопросу. Кстати, ты уже докладывал о горце?

— Вот сама и доложишь, — ухмыльнулся Лавьяс. — Это ты у нас любимчик начальства, и оно не рассвирепеет, если услышит из твоих сладеньких уст о провале в Кайнисе. А нам, великим героям отчизны, лучше держаться подальше.

— Крокозяберья натура, — буркнула Наргелиса, понимая, зачем Лавьяса понесло докладываться именно ей. Узнав обо всем, благородный господин Тарений Са будет в ярости, и попавшемуся под горячую руку Лавьясу непременно припомнят, что, обретя трофейную саблю, он упустил сильфиду, которая оказалась не послом, а агентом тайной канцелярии, и все время заточения успешно водила орденскую разведку за нос. А Геля что, ее не жалко.

— Опять грубишь, — Лавьяс сделал вид, что обиделся, но получилось фальшиво и бесстыже. — Между прочим, ради одного дела стараемся! И насчет общего расследования я совершенно серьезно. Пора уже прижать подонков, позорящих Институт своим существованием.

— Посмотрим, — Наргелиса твердо решила, что выдаст идею расследования в Кайнисе за свою. А там видно будет. — Иди уже отсюда, пока не явилось избегаемое тобою начальство и не сделало с твоей саблей и задницей то, что не удалось Костэну.

— Я тоже желаю тебе всего наилучшего, Геля, — на прощание Лавьяс отсалютовал той самой саблей. — Ты потрясающе учтива и мила. Вот интересно, Тарения привлекли твои безупречные манеры или ему хватило того, что под юбкой?

Сказать в ответ какую-нибудь столь же обидную гадость Наргелиса не успела: дверь захлопнулась прежде.

* * *

— А вот эти чудесные сливы, сударыня Ристинида, выросли, представьте себе, в моем саду.

Сливы были мелковаты, но на Холмах достаточно радоваться, что они просто есть, поэтому Ристя вежливо взяла с блюда одну твердую желтую ягодку и поинтересовалась:

— Как же вам это удалось, господин Амадим?

Верховный сильф смахнул с кружевной скатерти несуществующую пылинку.

— Эксперимент с привозными почвами. Когда-нибудь мы станем везти не ведро-два, а столько земли, что хватит на целые поля, и тогда Холмы непременно расцветут.

Ристя знала от покойного отца, что идея о привозных почвах сидела в голове уже далеко не первого Верховного сильфа, и даже не десятого, но толку до сих пор не было. Не цвели Холмы. Ни со своей землей, ни с привозной.

— О, какая необычайная идея! Я от всего сердца желаю вам преуспеть в ваших начинаниях, господин Амадим.

— Вы зябко поводите плечами. Вам неуютно?

— Что вы, здесь очень красиво.

Закрытая дворцовая веранда считалась жемчужиной сильфийского зодчества. Три стены и потолок были собраны из тщательно подогнанных друг к другу треугольных стекол, отчего создавалось впечатление огромного уличного фонаря. Или, из-за темных свинцовых перетяжек — невиданной паутины. Острых углов не было, конструкция получалась легкой и воздушной на вид. Когда дул сильный ветер, сотни стеклышек веранды начинали вибрировать, издавая легкий мелодичный звон. Из-за этого Ристинке постоянно казалось, что веранда вот-вот развалится, хотя простояла уже лет сорок без единого ремонта, и еще столько же спокойно простоит.

Не было ничего удивительного в том, что Верховный пригласил сударыню посла на чашечку укропника именно сюда — веранду специально строили для неофициальных встреч с людьми, чтобы у них навсегда осталось незабываемое впечатление о государстве сильфов. Что ж, зодчие своего добились. Большинство гостей судорожно прислушивалось к звону стекла и скрипу свинцовых перетяжек, а те, что покрепче нервами, искренне восхищались отделкой.

Изысканные витражи на потолке ярко поблескивали в свете масляных ламп, казались живыми. Цветы и птицы среди кучеряшек облаков — любимые сильфийские мотивы. Мечта и реальность. Цветы неизменно фантастические, яркие, пышные и прекрасные, каких даже в Принамкском крае не существует. А птицы здешние, повторенные до мельчайшей черточки, кое-где расписанные эмалью.

У Амадима светлые голубые глаза — прозрачные, поблескивающие, как то стекло. И задумчиво-холодные. Ристя уже привыкла, что Верховный сильф постоянно о чем-то думает, но не порывисто, как Клима, а скорее устало. А еще он потрясающе учтив.

— Вам нравится укропник?

— Благодарю. Полагаю, настоящий укропник можно попробовать лишь здесь, на Холмах.

— Не могу не согласиться, — глаза не теплеют, но и злобы в них нет, даже на дне. — А ваша обда любит укропник, сударыня Ристинида?

— У себя дома она предпочитает отвар из ромашки.

— Что такое ромашка?

— Это цветок моей родины, сладкий и ароматный. Если вы побываете в нашей стране с визитом, я буду рада вас угостить. Как сильфы безупречны в приготовлении укропника — так никто, кроме людей, не заварит хорошо ромашку.

Бесконечные разговоры — вроде пустая болтовня, но на деле знакомство с политикой. Ни одного лишнего слова. Ни одного вопроса без дополнительного дна. Люди Ордена тоже хвалят укропник, но и сами пытаются его повторить. Вед никогда не похвалит сильфа и не позовет в гости. Принамкский край обды заваривает ромашку, но не прочь принять у себя соседей и оценить их национальные изыски.

Правда, иногда, во время таких встреч, беседа все-таки уходила в сторону, Амадим оживлялся и начинал рассказывать о своем детстве, а Ристя вытягивала из недр памяти какие-то забавные байки об институтской жизни. В такие минуты они оба становились не Верховным сильфом и сударыней послом, а просто двумя существами, которые совсем недавно познакомились, нашли друг друга интересными и теперь хотят узнать немножко лучше. По рассказам Амадима выходило, что в отрочестве он был жутким сорвиголовой, даже непонятно, как в тридцать пять его избрали Верховным. Ристе, чем дальше, тем труднее было вспоминать новые истории: в Институте она проучилась не так долго, а прошлое по-прежнему вызывало нервную дрожь и стук крови в ушах.

Сегодня, когда разговор снова ушел от политики, сударыня посол обнаглела настолько, что выдала Амадиму народную байку о сотворении людей и сильфов, где последние привязали себя к верхушкам кедров, да так и висели, пока уши не растянулись. К счастью, у Амадима оказалось чувство юмора, хотя он все-таки немного обиделся, но не на Ристинку, а на буйную фантазию простонародья.

— Глупости, — заявил он. — Доподлинно известно, что сильфы появились на этой земле прежде людей.

— Откуда же? — удивилась Ристинка.

— Людям нравится все забывать, — отметил Амадим. — А в наших архивах по сей день хранится карта, настолько древняя, что не процарапана на доске или коре, а выбита в камне. Когда-нибудь, если вам интересно, я даже могу ее показать. Там ясно видно, что территория Холмов в два раза больше нынешней, Принамки нет в помине, а весь юг скован льдом. Разве могут люди жить во льду? Конечно, нет. Они появились много позже, когда все растаяло и потекли реки.

— И как, по-вашему, это произошло? — очень вежливо спросила Ристинка, внезапно сообразив, что в разговоре наконец-то затронута тема истории, и сворачивать с нее нельзя.

— Не знаю, — Амадим пожал плечами. — У нас есть очень древнее сказание о немых двуногих существах, которых породили Западные горы. Якобы те существа ходят по горло в земле, умеют дышать под водой, волосы их черны, как угли, а лица плоски, как солнечный диск. Ах, не смотрите так недоверчиво, сударыня Ристинида, я говорю о временах, когда мои собственные предки одевались в шкуры и жили в домиках на верхушках кедров — что, кстати, могло послужить причиной той нелепой побасенки. Ну а люди, как таковые, появились в Принамкском крае совсем недавно — не больше пяти тысяч лет назад. По крайней мере, именно во столько оценили колдуны эпохи обд древние развалины корабля, найденного на южном побережье Кавьего моря, — он помолчал. — Забавно, сударыня Ристинида, я впервые вижу в ваших глазах такой неподдельный интерес.

— В детстве я увлекалась историей, — соврала Ристя. Вечно Амадим как подметит что-нибудь неудобное, едва выкрутишься! — Но в орденских хрониках мало упоминаний о событиях древности.

— О, да. Я ведь сказал, что люди любят все забывать. А мы приучены помнить. Поэтому в наших архивах вы сможете найти даже хроники обд. Из них, кстати, и складывается ранняя история Принамкского края. Сильфы, в отличие от людей, не занимаются раскопками. А вам нравится сперва забыть свое прошлое, а потом пытаться его откопать.

— Так что же это был за корабль на побережье Кавьего моря? — Ристя решила, что еще уговорит Амадима показать ей архивы. А пока можно просто послушать. Верховный сильф не та фигура, что станет напропалую врать.

— На нем сюда приплыли ваши предки. Именно ваши, потому что жители гор издавна темноволосы. А у пришельцев были золотые волосы. Как у вас.

— А откуда они приплыли?

— Вот это мне уже неведомо, — Амадим развел руками. — Сильфы к тому отношения не имели, а люди, судя по всему, снова позабыли. Я знаю лишь, что новоприбывшие поселились где-то на юге, в окрестностях Голубой Пущи, на территории современного Мавин-Тэлэя, и оттуда постепенно начали расселяться по всему Принамкскому краю. Примерно в это же время на равнину сошли люди с Западных гор, берега Принамки сразу стали тесны и окропились кровью, потому что оба людских народа привыкли считать равнину своей, — даже о таких тяжелых вещах, как война, сильф говорил легко, словно между делом. У него вообще была удивительно легкая речь, словно только что с облака упал. — Надо сказать, ваши предки мне нравятся больше, чем горцы. Они умели возделывать землю, вели с нами обмен и привнесли во всеобщий быт такую полезную вещь, как колесо. Правда, те же ваши предки выдумали культ крокозябры, в то время как горцы всегда поклонялись высшим силам. Но, к счастью, крокозябры канули в небытие, а колесо осталось.

"А с горцами получилось заключить мир только при обдах", — мысленно закончила Ристинка.

Амадим встал, неспеша подошел к стене и потер одно из запотевших от мороза стеклышек ладонью.

— Февраль на изломе, — проговорил он. — Снова разыгралась метель.

— Вы не любите метели? — вежливо удивилась Ристинка.

— Я не люблю, когда мои подданные разбиваются, спутав землю и небо, — Амадим помолчал и неожиданно добавил: — В этом мы с вашей обдой похожи: стремимся не допустить гибель соплеменников.

— А Орден последнее время ведет себя так, словно запасы новобранцев бесконечны, — пробормотала Ристинка, и это тоже были слова ее отца.

— Пожалуй, это одна из причин, почему я делаю обде одолжение, — лицо Амадима снова сделалось холодным и отрешенным.

— Моя обда не приемлет одолжений, — вздохнула Ристя.

— Да? — сильф чуть заметно усмехнулся. — Тогда пусть вернет жемчуг, который уже давно проела и провоевала. Избегайте опрометчивых фраз, сударыня Ристинида, в этом и есть искусство посла.

— Вы учите меня?

— Почему бы нет? Я рассчитываю еще не раз встретиться с вами, — это было явным намеком на хорошие дипломатические отношения обды и Холмов. — Полагаю, сейчас вы уже начали тосковать по родине. Мои послы — ваши знакомые — вылетят в Принамкский край послезавтра на рассвете. Надеюсь, метель к тому времени уляжется.

Так Ристинка поняла, что ее посольство подходит к концу. А в голове вертелась одна назойливая мысль:

"Интересно, будет ли Клима сильнее задирать нос, когда узнает, что именно наши предки, а не горские, изобрели колесо?.."

* * *

Даша открыла глаза и сладко потянулась. Как все-таки здорово просыпаться не в темной комнатке людской избенки, а дома, где все пронизано воздухом и светом! Даша обратила внимание, что впервые подумала об их с Юрой "семейном гнездышке" как о доме. Наверное, нужно было улететь на чужбину, чтобы полюбить эту старую усадьбу с ее гулкими каменными стенами и темными скрипучими полами.

Сильфида перевернулась на бок и мечтательно посмотрела на спавшего рядом мужа. Какое счастье, что они до сих пор не купили отдельные кровати! Снова можно подолгу любоваться, как Юра спит, как чуть подрагивают его светлые ресницы, а на макушке топорщится кудрявый вихор. Жалко только, что во сне глаза закрыты, и Даша не может незаметно в них тонуть — лучистых, фиолетовых...

Юрген что-то промычал и сбросил с себя одеяло. Даша отметила, что за эти без малого два года они стали спать гораздо ближе друг к другу, уже не жмутся к противоположным концам огромной кровати. Девушка осторожно поправила одеяло и, не удержавшись, провела ладонью по Юриным волосам. Тот дернул веком и улыбнулся, едва приподняв уголки губ.

Дашино сердечко забилось чаще. А вдруг он на самом деле тоже ее любит, только не говорит? Может, боится стать отвергнутым? Или дал слово ее отцу? Столько раз уже было, что Юра смотрел на нее, просил о чем-то, они так часто взахлеб разговаривали... а как он ей свою куртку отдал, когда она пожаловалась во время долгого перелета, что мерзнет! Нет, Юра совершенно точно любит ее! Просто любовь у него такая странная, невыразительная, иногда почти обидная. Как у Липки, например. Но даже Липка на Рише, наконец, женился! Так чем Даша хуже? Вдобавок, они с Юрой уже женаты. Достаточно только объясниться, и все станет замечательно, лучше, чем в любой сказке!

Окрыленная такими мыслями, а еще воздухом и утром, Даша наклонилась к самому уху мужа и проговорила:

— Я тебя люблю.

Никакой реакции. Юрген крепко спал.

Но, решившись, сильфида не собиралась отступать. Почему-то сейчас она была уже абсолютно уверена, что ее чувства взаимны. Вот, она сказала эти три слова вслух! И ничего не обрушилось, небо не завернулось спиралью. Значит, все правильно.

— Я тебя люблю!

Муж зарылся лицом в подушку. Даша принялась его тормошить.

— Юра! Юрка! Я тебя люблю! Люблю! Очень!

— М-м-м? — сквозь сон юноша понял, что от него чего-то хотят. — Не буду... завтракай сама.

— Какой, к смерчам, завтрак? Юрка! Ну, просыпайся же!

Подушка полетела на пол, и лишившийся укрытия Юрген был вынужден продрать глаза.

— Дашка, что за смерч тебе опять в голову стукнул? Подхватилась сама ни свет, ни заря, дай хоть другим выспаться!

— Мне надо тебе сказать!

Юноша решительно сел, отбрасывая со лба взлохмаченные волосы, и скрестил руки на груди.

— Что стряслось? Сюда примчался Верховный собственной персоной, войска обды покушаются на наш укроп, кислотное море вышло из берегов, в окно залезла злая крокозябра?

— Я тебя люблю! — выпалила Даша. И залилась краской. Вот бы сейчас Юра все правильно понял, обнял, поцеловал, сказал, что чувства взаимны и не напрасны...

Но муж ошеломленно застыл с приоткрытым ртом, явно проглотив очередную подначку.

— Это ты прямо сейчас решила? — осторожно уточнил он.

Даша мотнула головой. Она уже пожалела, что призналась.

— А когда?

— Не знаю... — Даша не помнила точную дату, а у Юры был такой сосредоточенный вид, что более расплывчато сказать язык не поворачивался. — А... а ты?

— Я должен это знать, по-твоему?

— Нет, я о другом. А ты — меня... любишь?

Теперь Юра выглядел не ошеломленным, а озадаченным. Словно она в очередной раз ошиблась в какой-то прописной истине, которую стыдно не знать.

— Мы ведь с тобой об этом говорили, еще в первый день. И все друг для друга прояснили.

— А теперь?

— Разве что-то изменилось?

Даше показалось, будто он над ней цинично издевается. Как и всякий раз, когда она намекала о чем-нибудь понятном, а он вот так же делал вид, что ему все равно. Хорошее настроение бесследно развеялось, а вместо нежности в сердце закралась колючая обида.

— Да! — выкрикнула сильфида, и с кровати сдуло вторую подушку. — Какой же ты сухарь бесчувственный! Смотришь на меня свысока, будто я об тучу стукнутая! Я тебе не комнатная зверушка, если ты еще не понял! А тебе плевать на меня и наши отношения! Я в лепешку расшибаюсь, а ты даже не смотришь в мою сторону! Как же! Там и Лернэ, и Ристя, и Клима твоя обожаемая! С ней тебе интересно, а меня только использовать можно, когда надобность есть? "Дашка, постой на стреме", — едко передразнила она. — И только! А эти твои подачки!..

— Да какие подачки?! — сумел вклиниться Юрген в бурную обвинительную речь. В его глазах стояло такое искреннее недоумение, что Дашу все больше переполняло бешенство.

— Все! — отрезала она. — Приобнять, курткой поделиться, похвалу иногда бросить, как собаке кость! Для чего? Чтобы я поверила, а потом обманулась? Нравится тебе насмехаться надо мной?!

— Ты действительно об тучу стукнулась! Что, ссор не хватало в гостях? Прилетели домой, так можно начинать?

— Я начинаю?! Это ты начинаешь! Тебе вечно плевать! Сухарь бесчувственный!..

Когда разговор на повышенных тонах повторился, с вариациями, в четвертый раз, Даша смела вниз одеяло, вскочила и, рыдая, выбежала вон.

Некоторое время Юра слушал затихающий топот ее шагов, потом свесился с кровати и неспеша затянул одеяло назад, заодно прихватив обе подушки. Причины Дашиных истерик всегда оставались для молодого агента глубочайшей тайной.

— Смерч знает что, — наконец, пробормотал Юра сам себе. — Неужели ей именно для этого понадобилось меня будить?

* * *

За новыми инструкциями им надлежало явиться вместе, в два часа пополудни, но Даше настолько не хотелось оставаться дома, что она вылетела раньше, одна, и в девять утра уже была на месте. Даше сейчас было легче просидеть несколько часов на морозе перед закрытыми дверями, но не прятаться по углам от Юргена, чувствовать на себе его равнодушный взгляд, слушать вопросы, заданные, словно ничего не произошло. У Юры была такая ужасная черта: как бы сильно они ни поссорились, он продолжал вести себя обычно, игнорируя, что с ним не разговаривают. А когда Даша демонстративно молчала или не желала сидеть с ним за одним столом — смотрел так, будто это она в ссоре виновата и еще дуру из себя строит.

За время полета девушка успела несколько раз пореветь, отругать черствого супруга всеми бранными словами, какие знала, немного успокоиться и, за неимением платка, вытереть нос рукавом форменной куртки.

Опасения насчет запертых дверей были напрасны: многие агенты уже прибыли на работу, подставка для досок у входа была заполнена на две трети. Да и Липка оказался на месте: сидел за столом и что-то писал.

— Доброе утро, — проговорила Даша, прикрывая за собой дверь.

Липка поднял голову. У него был такой усталый вид, словно бравый агент просидел тут всю ночь, не смыкая глаз.

— Как, уже два часа? — удивленно спросил он.

— Нет, я прилетела пораньше, — Даша прошла вглубь кабинета и уселась за Юрин стол. Машинально, не зная, куда деть руки, провела пальцем по столешнице, оставляя в пыли узенькую лакированную дорожку. Уборщица никогда ничего не трогала на столах агентов, поэтому порядок те наводили сами. А Юре сейчас не до вытирания пыли — сплошные задания и командировки.

Костэн Лэй внимательно посмотрел на девушку, подметил красные глаза и нахмурился.

— О, Небеса! Что у вас опять случилось?

— Ничего, — Даша опустила голову и сосредоточенно провела вторую дорожку, параллельно первой.

— Дарьянэ! — строго произнес Липка. — Я тебе уже говорил, что ломаться и таиться ты можешь дома, с мужем или батюшкой, но не на работе! Ты агент четырнадцатого корпуса или секретарша из пятого? Что за ребячество?!

— Это не ребячество, — Даша очень постаралась не шмыгнуть носом от стыда и обиды. — Вы ему это говорите, он надо мной издевается!

— Интересно, как? — ледяным тоном осведомился начальник. — Оскорбляет твоих родителей? Руки тебе выкручивает? В постели надругается?

— Да лучше бы надругался! — вырвалось у Даши. — Он меня не замечает, вообще! Я для него как вещь. Ему плевать, что я чувствую.

Пристальный взгляд Липки стал задумчивым, а потом в нем появился намек на озарение. Впрочем, голос звучал твердо и по-официальному сухо.

— Если ты не можешь работать с Юргеном, то нет ничего проще. Давно пора тебя отозвать, а ему подобрать более опытного компаньона. Не смотри так, никто тебя из корпуса не гонит, на Холмах у агентов тоже полно дел.

— Не надо, — прошептала Даша. — Пожалуйста, не отзывайте меня. Мне так нравится это задание, я же стараюсь!

— В таком случае, умей владеть собой и не закатывать напарнику истерик. Если чувствуешь, что не справляешься, то во благо общего дела тебе следует отказаться.

Даша представила, как Юрген полетит в Принамкский край без нее. Будет говорить там с Климой, пялиться на Лернэ и совершать подвиги. А вернувшись, даже не вспомнит, что у него есть жена.

— Я больше не буду, — проговорила она. Потом спохватилась, что это звучит по-ребячески, и добавила: — Я справлюсь и с собой совладаю. И общему делу не поврежу.

— Хорошо, я верю твоему слову, — серьезно кивнул Липка. — Раз уж ты прилетела раньше, то дам тебе новые инструкции. Послезавтра вам надлежит снова вылететь в Принамкский край, прихватив Ристиниду Ар. Также Верховный Амадим передает обде Климэн дары вежливости и дипломатическое письмо. Мы рассчитываем, что Климэн ответит, и тогда в ваши обязанности будет входить поддерживание этой переписки. Вопросы?

— А почему мы летим так рано? Ведь сначала говорили, что нам лучше оставаться на Холмах до конца зимы.

— Нам стало известно, что сюда скоро прибудет посол Ордена. Время визита неурочное, поэтому начальство предположило, что в Ордене известно о гостящем у нас после обды. Как ты понимаешь, Ристиниду никто не должен видеть до поры. Еще в Ордене откуда-то узнали о готовящемся наступлении обды. Сведения смутные, непроверенные, и надо разобраться, о каком наступлении идет речь. Либо оно предусмотрено договором, либо Климэн затевает что-то за нашей спиной.

— Ясно, — кивнула Даша. Она была рада, что ее все-таки не отстраняют, и даже ссора с Юргеном слегка позабылась.

— В таком случае, лети домой, — велел Липка. — Отдыхай, собирайся. А Юре передай, чтобы был у меня в назначенное время. Мне ему тоже пару слов надо сказать.

Дарьянэ сникла. Лететь домой по-прежнему не хотелось.

— Как поживает Риша? Мы давно не виделись, можно я ее навещу?

Липка вздохнул, и у девушки в который раз возникло подозрение, что агент видит ее насквозь.

— Небеса с тобой, навести. Знаешь, где я живу? Хорошо. И передай от меня, что я сегодня буду. Но потом — домой!

* * *

Ристя поправила воротник куртки и поглядела в синее предрассветное небо. Погода была летная: ни облачка, ветер северный, мороз. Особенно холодно здесь, на плоской широкой крыше резиденции Верховного, откуда частенько взлетали доски важных персон.

Окрест стояла сонная тишина, голубые туманы плыли по заснеженным холмистым равнинам. Ночные фонари уже погасли, а солнце еще не взошло. Проводы сударыни посла трудно было назвать официальными, хотя сам Верховный вышел проститься с ней.

У Амадима в руках была круглая берестяная коробка, обтянутая голубой тканью.

— Скромный дар вашей обде, сударыня Ристинида, — ответил он на вопросительный взгляд девушки и приподнял крышку.

На мягкой подкладке лежали три витражных светильника работы сильфийских мастеров, украшенные эмалями, инкрустированные перламутром и драгоценными камнями. Такие светильники над порогом деревенского дома не подвесишь — только где-нибудь во дворце.

— Они прекрасны, — не покривила душой Ристинка.

— Кроме того, я написал письмо, — Амадим протянул ей запечатанный конверт. — Передайте обде лично в руки, сударыня Ристинида. А это, — он полез за пазуху и достал совсем крошечную коробочку, — на память вам.

Девушка спрятала письмо во внутренний карман куртки и бережно приняла подарок.

— Откройте же, — посоветовал Верховный сильф.

Ристя сняла расшитую бисером крышечку и обомлела. Внутри поблескивала желтым камешком маленькая золотая подвеска. Очень похожее украшение, только колечко, Ристе дарил жених незадолго до гибели. Оно было немного велико и потерялось в лесу, когда девушка, не помня себя, бежала прочь от горящего дома.

— Вам нравится? — спросил Амадим. — Мне показалось, это подойдет к вашим глазам.

Ристя смогла только кивнуть.

— Уже пора, — подал голос Юрген. — Светает.

В этот раз летели не на одной доске, а на двух: Юрген с Ристинкой и Дарьянэ с вещами и коробкой. Крепления туго защелкнулись, сдавливая дорогие сапожки на меху. Ристя оделась очень тепло и чувствовала себя гусеницей в плотном шелковом коконе. Но иначе человеку не вынести долгого зимнего перелета: сильфы, и те укутаны по самые уши, даже заостренные кончики не торчат.

Первым же порывом ветра с заиндевевшей косы сдуло розовую ленту. Ристя оглянулась и увидела далеко внизу, на крыше, одинокую фигурку, которая махнула ей рукой.

Светлело небо, занимался новый день. Летели молча, каждый думал о своем. Ристинка — о кольцах, подвесках и превратностях судьбы. Дарьянэ — о том, что должна как-то держать себя в руках и после всего смотреть Юре в глаза как ни в чем не бывало.

А Юрген вспоминал недавний разговор с начальством.

"Я тебя не виню, — сказал ему тогда Липка. — Но голову нужно иметь на плечах, а на голове — глаза и уши! Девчонка влюблена в тебя без памяти, а ты ни сном, ни духом. Поговори с ней по душам, прояви благородство. Вам вместе жить и работать".

"Может, лучше нас разделить хотя бы на работе?" — малодушно предложил Юра.

"Она очень просила меня этого не делать, — признался Липка. — Не волнуйся. Через несколько лет научится, перебесится, и будет из нее замечательный агент. Везучий, хорошо ладящий с людьми, умеющий импровизировать. А пока ты за ней присмотри".

Юрген понял, что возражать бесполезно, Липка за них уже все решил и просчитал. Сразу из канцелярии юноша залетел к плотнику и заказал раздельные кровати. Юру не покидало ощущение, что теперь им с Дашей будет не так просто найти общий язык. Влюбилась, надо же! Когда только успела?..

А в это время к границе Сильфийских Холмов подлетала другая доска. Наргелиса спешила, последними словами кляня встречный ветер, не позволяющий толком разогнаться. Смерч знает, сколько сильфийских осведомителей в разведке Ордена, и знают ли на Холмах, что слухи о послах обды дошли до Мавин-Тэлэя. Наргелиса летела весь день и всю ночь, но не собиралась останавливаться, пока был шанс застать "воробушков" врасплох. А после визита к Верховному и проверки — скорее обратно в Мавин-Тэлэй, там уже наверняка будет ждать отчет наемного убийцы, посланного к обде. Климэн нельзя оставлять в живых. По-хорошему, девчонку следовало придушить еще в Институте. Но кто же мог предвидеть!

Потом Наргелиса надеялась успеть в Кайнис, к Лавьясу Дарентале. Пусть он там один разберется, а поимку преступников они проведут вместе. Очень удобно, даже хорошо, что для расследования начальство все-таки выбрало именно его. А пока Наргелиса дышала на замерзшие пальцы, старательно ловила выскальзывающий из-под доски ветер и не могла припомнить, чтобы когда-либо раньше у работников орденской разведки была такая сумасшедшая жизнь.

...Сильфийский дворец выглядел спящим, но в некоторых окнах уже начинал теплиться свет. Сегодняшнее совещание у Верховного было назначено на семь часов утра, и будущие участники спешили привести себя в порядок. Умывался холодной водой глава пятнадцатого корпуса тайной канцелярии, его заместитель в соседней комнате сдувал пылинки с голубого мундира. Главный казначей ругал жену, которая запихнула неведомо куда его парадную ленту. А ведущий конструктор досок из ученого дома, прибывший еще вечером, с любопытством изучал загадочные ведские каракули на замызганной бумажке и гадал, что имел в виду его друг, глава четырнадцатого корпуса, когда, вручая сей диковинный образец письменности, выразил надежду: "А вдруг вы, ученые, на каком-то своем языке говорите, может, хоть ты его поймешь, да помогут тебе Небеса".

Амадим уже был в зале совещаний — пока пустом и темном. Скоро сюда придут слуги и зажгут светильники, разложат на столе стопки чистой бумаги, поставят палочки и чернильницы. А пока Верховный сильф неподвижно стоял у распахнутого окна и теребил в руках гладкую розовую ленту. Пожалуй, только Небесам известно, о чем думал он в тот миг.

Глава 14. Лучики на досках

А твои дожди говорили мне, что соленые,

Мне твои не лгали луга, что глаза зеленые,

И твоя шелестела листва, не жалея тепла.

Лишь теперь понял я: всей вселенною ты была...

А. Макарский

Весна в этом году наступала рано, словно природа изжила весь холод в зимние заморозки и теперь сама стремилась согреться, раздвигая тучи навстречу солнцу.

И чем громче барабанили по стрехам капели, тем оживленнее становилось на землях обды. Клима готовилась к войне.

Дела обстояли скверно. Ивьяр Напасентала сдержал слово и в последние дни зимы прислал весточку, что горцы отказались давать столице войска для кампании против обды. По-хорошему, Климе сейчас следовало возблагодарить высшие силы и тихо сидеть до совершеннолетия, строя крепость. Но уже заключен договор с сильфами, по которому обда обязана этим летом атаковать Орден. А делать это без поддержки Фирондо такое же самоубийство, как не делать вообще ничего. Поэтому ведскую столицу нужно захватить до конца весны, при этом не рассчитывая, что с Сефинтопалой выйдет договориться так же полюбовно, как с Фенресом Тамшаканом. Сефинтопала сейчас чувствует ослабление своей власти, и за остатки будет держаться обеими руками. Под Фирондо Климу ждет тяжелая сеча: ведские войска преданы своему правителю, а не самозваной обде, о которой ходят настолько противоречивые слухи, что проще поберечь рассудок и не верить ничему. При этом силы Климы еще малы, чтобы на равных биться с хорошо обученной регулярной армией, а о помощи горцев можно забыть на долгие три года.

Но, несмотря на заботы, в эти предвесенние дни Клима поймала себя на мысли, что больше не мечтает по вечерам упасть на кровать и уснуть от изнеможения на недельку-другую, а пяти часов для сна хватает с лихвой. Она научилась делить обязанности на очень важные и те, которые можно спихнуть на Геру. Правда, у полезного умения был один недостаток: теперь изможденным и невыспавшимся выглядел "правая рука", но Клима судила по своему опыту, что рано или поздно Гера тоже привыкнет. Теперь именно он разрывался между стройкой, где теперь почти не строили, а обучались военному делу, и штабом в доме старосты, вместе с командирами из числа толковых строителей и поселян корпя над картами и рассказывая все, чему успел научиться в Институте. Геру слушали. Как выразился Тенька, будущему полководцу прощали молодость за блестящее академическое образование. Взамен с Герой делились опытом, и постепенно содержимое голов в Климином штабе приходило в некоторое равновесие.

Сама Клима теперь являлась к старосте ненадолго. Выслушивала отчеты, иногда вносила поправки и уходила по своим загадочным делам. Надо сказать, никто в округе толком не знал, чем занимается обда, но все сходились во мнении, что без Климы все непременно развалилось бы.

Сейчас девушка почти ничего не делала сама, лишь отдавала распоряжения — лично или через гонцов. А большую часть времени почему-то занимал пересчет денег. Кроме обды никто в точности не мог назвать соотношение прибылей и расходов, суммы содержания армии, штаба и разведки, запланированный перечень непредвиденных трат и тому подобные вещи. У Климы все было записано и учтено. Она не знала, заключается ли в этом прямая обязанность обды, но пока казну доверить было некому. Впрочем, в скором будущем Клима надеялась завести пару толковых помощников, ведь, несмотря на все невзгоды, казна росла. Купцы Локита, Редима и Вириорты ухитрялись торговать на стороне и поставлять часть выручки обде. Расходы к весне тоже увеличились — приходилось закупать вооружение и амуницию, но, по Климиным подсчетам, бить тревогу и клянчить у сильфов второй мешок жемчуга не было нужды.

Деревня гудела и бурлила, а дома у Теньки все было по-прежнему. Красавица Лернэ тщательно оберегала уют, и даже нагловатый Хавес всегда беспрекословно разувался, переступая порог. Хотя, возможно, он опасался Геры, которому Лернэ безо всякой задней мысли могла пожаловаться на невежливых гостей. Хавес и Зарин теперь ходили за Климой повсюду и безмолвно боролись между собой за право подать обде руку на гололедице. Клима принимала это как должное, а Тенька над ней подшучивал, советуя когда-нибудь напиться в обществе обоих и на утро посмотреть, что будет.

Сам колдун с наступлением оттепели окончательно переселился на чердак, спускаясь вниз лишь за пищей и запасами воды для отвара ромашки.

Ристинка, едва вернувшись с Холмов, уехала в Локит, знакомиться с высшим обществом, и не у дел остались только сильфы. Даша разгоняла скуку, помогая Лернэ по хозяйству, а вот Юрген маялся. Теперь, когда сильф знал, что Даша его любит, он постоянно подмечал за ней какие-то взгляды, движения, вздохи и прочую чушь, на которую прежде и не думал обращать внимания. Нельзя сказать, что прежде в него не влюблялись девушки — молодой смазливый агент никогда не оставался в одиночестве на балах и дружеских вечеринках. Но чтобы вот так, молча, безответно... да еще и собственная жена! Юра не хотел Дашиной любви, не знал, как теперь себя вести, и страдал от этого.

Кроме того, не давали покоя мысли о готовящейся военной кампании. Вместе с ответным письмом Верховному Юрген уже давным-давно отвез на Холмы сведения, что атаковать будут не Орден, как все там опасались, а Фирондо. Но тут появлялись другие трудности. Если Клима пойдет на ведскую столицу в конце весны, Сефинтопала успеет стянуть к себе войска, что ослабит границы с Орденом. Значит, Орден может успешно начать наступление по фронтам, и его влияние усилится. В этом случае Холмам надо заключать новые договора на поставку техники и повышать цены, потому что завоеванные земли Орден будет держать любыми средствами.

Зная Климу, Юрген полагал, что такого подарка от нее ни сильфы, ни Орден не дождутся. Значит, она будет атаковать как можно скорее. Если узнать дату заранее и сообщить Ордену, те смогут начать наступление на ведов в дни штурма Фирондо, что увеличит шансы на прорыв. Тогда сильфы тоже останутся в выигрыше. Рассуждая так, Юра чувствовал себя бесчестным интриганом, но понимал, что политика родины требует от него этих жертв. И лучше самую малость подрезать крылья симпатичной ему обде, чем стать предателем своей страны.

В доме было тепло, для сильфа — душно. Юра сидел на лавке у приоткрытого окна и жадно вдыхал частицы свежего воздуха, пропахшего талым снегом.

— Сегодня мы будем готовить капусту, — сказала Лернэ таким тоном, будто речь шла о чем-то романтическом.

— Вчера капуста, позавчера капуста, — проворчала Дарьянэ. — Мы так сами скоро в капусту превратимся. Давай лучше я потихоньку на охоту слетаю!

— Это опасно, — отозвался Юра. — Тем более, днем.

Даша заметно вздрогнула от звука его голоса и с вызовом выпалила:

— Подумаешь! Все лучше, чем в четырех стенах сидеть.

— У нас еще восемь кочанов в сарае лежит, — вмешалась Лернэ. — Если до оттепели их не съесть, то сгниют.

— Ты одна этот кочан все равно не дотащишь. Нам с Юрой выходить нельзя. А Гера слишком поздно вернется, с утра надо было его за капустой посылать.

— Я Тенечку попрошу.

Тут скептический смешок вырвался и у Юры. Легче было дождаться Геру с другого конца деревни, чем Теньку с его чердака.

— Он как раз скоро спуститься должен, — как ни в чем не бывало закончила Лернэ.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Даша.

— Ему ведра воды хватает на день. Позавчера утром Тенечка наполнил два ведра. Значит, сегодня у него должна кончиться вода.

Сильфы невольно переглянулись. Иногда наивная Лернэ выдавала логичные умозаключения.

И правда, вскоре наверху скрипнула дверь, по всему дому поплыл запах чего-то паленого и алхимического, а на лестнице объявился Тенька. Юра подумал, что дорого бы отдал за знание, чем колдун так увлеченно занимается сутки напролет.

Обычно Тенька не снисходил до разговоров, только кивал и отмахивался, разумом пребывая в неведомых изобретательских далях, но сегодня в ответ на просьбу сестры сказал:

— Ай, да какая там капуста! Гляди лучше сюда, Лерка, фокус покажу.

Жестом заправского комедианта он поднял левую ладонь, повернул тыльной стороной к зрителям и картинно открутил большой палец.

— Подумаешь, — пожал плечами Юрген. — Я тоже так могу.

— Не можешь, — уверенно возразил Тенька. И положил на стол маленький продолговатый предмет, который держал в правой руке.

Первой неведомую штуковину рассмотрела Лернэ и взвизгнула. Потом пригляделась Даша и тут же помянула смерчи. Заинтригованный, Юра поднялся, подошел ближе — и едва не высказался покрепче.

На столешнице лежал палец.

— Правда, интересненько получилось? — довольно уточнил колдун.

— А... а как обратно? — спросила Даша.

Тенька взял палец, преспокойно прикрутил на место и даже пошевелил им.

— Я разгадал секрет Эдамора Карея! И немного усовершенствовал. Это так просто, удивительно, что раньше никто не додумался. Если под определенным углом изменить мельчайшие частицы плоти, то происходит расслоение без отмирания, что при обратимости процессов дает возможность...

— Лучше бы ты крюк починил, — тихо всхлипнула Лернэ и обняла брата за руку.

— Ты чего? — изумился Тенька. — Вот он палец, живой и невредимый. Что же ты такая трусиха?

— Нам тоже немного не по себе на это смотреть, — признался Юра.

— Неучи! — привычно заклеймил колдун. — Лерка, успокойся. Что ты там про капусту говорила? Сейчас принесу...

Он сделал несколько шагов к двери. Его рука, которую по-прежнему обнимала Лернэ, отделилась от туловища и осталась у сестры. Лернэ, ощутив неладное, подняла голову...

На этот раз визг вырвался даже у Дарьянэ.

Сам экспериментатор, обернувшийся на вопли, только сокрушенно взмахнул другой рукой.

— Ну вот, все-таки отвалилась! Так и знал, что со связующими напутал. Дай сюда, — он с неприятным чмоканьем приладил руку на место.

— Теперь ты все время будешь... на части разваливаться? — осведомился Юрген, который сам удержал крик лишь чудом.

— Вот еще! — Тенька придирчиво подвигал плечом. — Я в этом деле уже почти профессионал! Кстати, Лерка, у тебя зеркальце есть? Хочу трофейный глаз на затылок приспособить...

Лернэ побледнела и едва не села мимо лавки.

— Иди ты... за капустой! — в сердцах посоветовала Даша.

* * *

Вечером Юрген долго не мог уснуть. Мешало все: шуршание паучка в углу, тихое посвистывание ветра за окном, назойливая ритмичная капель тающих под стрехой сосулек, лунный свет, влажные прелые запахи соломы и досок. А больше всего мешало присутствие Дарьянэ. Юра слышал, что она не спит, притихла на том краю кровати, даже не вздохнет лишний раз. Чего ей нужно? Тоже не может заснуть или хочет о чем-то заговорить? Так и говорила бы, лучше уж очередной скандал, честное слово, чем это напряженное молчание почти каждую ночь. Может, хочет, чтобы он заговорил первым? Так Юрген ни смерча не знает, о чем тут говорить. И вообще, спать хочется. Но луна вызверилась, хуже солнца слепит глаза. И шуршит чего-то. И скрипит. И топает...

Юра приподнялся на локте и прислушался. Снаружи действительно ходили, тихонько, крадучись, едва скрипя половицами. Но явно больше, чем один человек.

Сильф напряг слух.

— Там Тенька, Клима и Гера, — неожиданно прошептала Даша, не поднимая головы. — Я их через сквозняк слышу.

"Какая же она умница, когда не мается дурью!" — порывисто подумалось Юргену.

— Что еще ты слышишь?

— У них есть что-то большое... Оно замотано в ткань, ветер путается в складках. Идут от чердака к лестнице. Гера споткнулся...

Тут уже и Юра услышал отчетливое Тенькино "Не урони!".

— Наверное, опасное что-то, — заключила Дарьянэ и села, беззвучно откидывая одеяло. — Давай за ними проследим!

Юра, который едва раскрыл рот, чтобы предложить то же самое, проглотил не начатую фразу и кивнул.

Даша уже шла на цыпочках к окну, где стояли их доски — после гибели первой Юрген зарекся оставлять такую ценность без присмотра.

— Стой, — спохватился юноша. — Должен пойти кто-то один.

— Хорошо, жди меня здесь.

— Нет. Пойду я.

Даша обернулась, сердито уперев руки в бока.

— Почему это? Я летаю лучше. И с ветрами говорю.

— У тебя нет опыта ночной разведки, — Юра встал, поспешно натягивая штаны, рубашку и куртку на "змейке". — Я старше, опытнее, быстрее разберусь, что к чему.

— Ха, старик нашелся! Четыре года разницы! Даже не надейся меня переубедить! В кои-то веки что-то интересное, а я дома сидеть должна?!

— Не ори! — шепот получился таким яростным, что от поднявшегося ветра закачался многострадальный крюк под потолком. — Я здесь главный и решаю, кто пойдет в разведку, а кто...

— Это все потому, что ты меня не любишь! — заявила Дарьянэ, на взгляд Юры, без малейшей связи с происходящим. — Ты специально никуда меня не пускаешь, все запрещаешь...

— Давай оставим скандал до моего возвращения, — раздраженно процедил Юра, шнуруя ботинки. — Если мы полночи будем выяснять, кто пойдет на разведку, она потеряет всякий смысл.

— Поэтому хватит меня притеснять, я иду с тобой!

Сильф подавил желание ее придушить.

Луна стояла высоко. Круглая, огромная. Летать под такой луной — одно удовольствие. Можно разогнать доску, насколько возможно, чтобы ветер гудел в ушах, а щеки щипало холодом, и лететь, лететь на бледно-янтарный диск, не боясь потерять ориентацию и врезаться в землю.

Только сейчас сильфам было не до полетов к луне. На земле нашлись дела поинтересней.

Вопреки опасениям Юргена, обузы из Даши не вышло: девушка неотрывно скользила рядом, ловко управляясь с более тяжелой двухместной доской, не чихала, не кашляла и даже не задавала дурацкие вопросы.

Они не стали спускаться вслед за людьми по лестнице, а просто вынули из окон ставни сухого льда и вылетели со второго этажа, сразу увидев отходящих от дома Климу с Хавесом и Зарином и Теньку с Герой, которые вдвоем тащили какой-то объемистый продолговатый сверток. Лететь приходилось медленно, прячась за крышами домов и кружа позади идущих. Клима несколько раз оборачивалась, чувствуя на себе чужой взгляд, но смотрела на дорогу и в кусты у обочины, поэтому никого не заметила.

Люди вышли на незасеянное поле за деревней, пересекли его почти полностью и остановились, о чем-то переговариваясь. Сильфы обосновались в зарослях у кромки поля.

— Можешь услышать, что они говорят? — спросил Юра.

— Ветер в другую сторону, — сокрушенно ответила Даша. — Сейчас попробую уговорить его перемениться...

Счастье, что на фоне луны были прекрасно видны силуэты. Вот Тенька и Гера осторожно кладут на землю свою ношу. Потом колдун (эту мелкую встрепанную фигурку ни с кем не спутаешь) наклоняется и начинает разматывать ткань.

— Поймала! — радостно воскликнула Даша и тут же зажала себе рот рукой. — Ой, прости... Я их слышу... Гера говорит, что конницу нельзя ставить так далеко от города, потому что тогда она не успеет в урочный час. А Клима возражает... "Нам негде прятать конницу рядом со стенами. Ее перебьют еще до начала". Гера говорит, можно насыпи сделать и поставить прикрытие. "Кто будет в прикрытии?" Это уже Клима сказала. У нас, говорит, и так людей мало, еще на прикрытие тратиться. "Моя обда, что у тебя было в Институте по стратегии? Я бы даже "удовлетворительно" не поставил..." Кстати, Юра, ты не знаешь, почему Гера перестал называть Климу по имени и держится с ней, как подданный?

— Не знаю. Пробовал выяснить, все молчат. Только Лернэ проговорилась, что они куда-то ездили, пока нас не было, а вернулись домой порознь. Ты слушай, что еще говорят?

— Да ничего. Все конницу эту обсуждают. А Зарин, слышу, ворчит, мол, там той конницы... Вроде так мало, что и спорить не о чем.

— Важный факт.

— Который?

— В общем-то, все. Первое: у обды есть конница. Второе: конницы мало. Третье: Клима все равно хочет пустить ее в дело. И, судя по спору, в ближайшее время. Гляди, вон, Тенька что-то достает. Они не говорят об этом?

Даша мотнула головой.

Некоторое время сильфы молча смотрели, как люди что-то делают, стучат, суетятся, передают друг другу инструмент. Потом Гера взял у Теньки нечто вроде треугольника, надетого на палку. Встал, расставив ноги на ширину плеч, вытянул штуковину перед собой...

— Да это же арбалет! — дошло до Юргена.

— Чего? — удивилась Даша.

— Арбалет. Малоизвестное оружие в наших краях. Он стреляет, как ортона, только снаряды поменьше и лезвия на другом конце нет.

— Интересно, зачем им испытывать арбалет? — задумалась Даша.

— Может, хотят сравнить его с ортоной? — предположил Юра. — Хотя, глупо. Они должны знать, что ортона удобнее, и колоть ею можно, а не только стрелять. И маленькие ортоны бывают, не больше того арбалета... тридцать четыре смерча!!!

Пока сильф рассуждал, Гера примерился и выстрелил. Почти в то же мгновение поле содрогнулось, а на дальнем конце вспыхнул высокий столп огня и дыма. Даша в испуге прижалась к спутнику, но они оба сейчас этого даже не заметили.

— Так вот, почему не ортона, — внезапно охрипшим голосом резюмировал Юра. — У ортоны стрелы могут возвращаться, а здесь... ясно теперь, что Тенька у себя изобретал.

— Оружие, — подхватила Даша. — А теперь они его испытывают.

— Это должны знать на Холмах. И немедленно.

— Да... Летим скорее!

— Я полечу один.

— Ты опять?!

— Послушай же! — Юра схватил ее за руку. — Кто-то должен остаться здесь, знать, что будет дальше. Мы по-прежнему не знаем даты Климиного наступления. Может, Тенька не только взрывающиеся стрелы изобретал? Кто сообщит на Холмы, если сейчас мы оба улетим?

— Тогда почему бы не остаться тебе? Ты и правда старше, опытнее, сможешь узнать больше, чем я!

— Потому что я не отпущу тебя одну, в ночь, через полстраны.

— Ах, ты опять за свое?!

— Да не считаю я тебя дурой! — взорвался Юрген не хуже той стрелы. — Я твоему отцу обещал, что с тобой ничего не случится! Если сейчас ты улетишь неведомо куда, это будет значить, что я нарушил слово.

Он думал, что Даша снова устроит ураган, но девушка молчала, о чем-то задумавшись. Потом тихо спросила:

— Только поэтому?

— Да, только поэтому. Ни я, ни твой отец...

— Значит, ты тоже не хочешь, чтобы со мной случилось плохое?

— Тридцать четыре смерча, конечно, не хочу!

— Я дорога тебе?

— Очень, — Юра мало задумывался, что говорит, и готов был согласиться на все. — А теперь бери доску и лети, ради Небес, домой. Сиди тихо, сделай вид, что всю ночь спала. Куда я делся — ты не знаешь.

Даша кивнула.

— Ты только тоже себя... береги. Я никому про тебя не обещала, но не хочу, чтобы... ты понял?..

— Да, — Юра с удивлением отметил, что действительно понял. Дарьянэ смотрела на него странно, словно чего-то ждала, и он поспешил вставить ноги в крепления доски. — Увидимся!

— Попутного ветра, — сдавленно шепнула Даша.

* * *

Утром Дарьянэ ждала допроса, наподобие того, который устроили им с Юрой после вылазки на Тенькин чердак, и где единственным убедительным аргументом было невысказанное "вы ничего не докажете". До позднего утра Даша провалялась в постели, придумывая разные варианты ответов, а когда спустилась на первый этаж, то застала там только Лернэ, возившуюся с прялкой.

— Доброе утро, — улыбнулась девушка, увидев Дашу. — А где Юра? Он тоже пошел с остальными?

— Э... — растерялась сильфида. — Да. А куда?

— Не знаю, — Лернэ с безмятежным видом расправила на прялке мягкий прошлогодний лен. — У них всегда очень важные дела, даже к ужину не обещали быть.

— Но хоть что-то тебе сказали?

— Чтобы я не волновалась. Но я все равно каждый раз немного тревожусь, — Лернэ вздохнула. — Ведь страшно представить, что они задумали.

— Что? — эхом переспросила Даша.

— Все это, — красавица устроилась на лавке и взяла в тонкие пальчики веретено. — Возвращение обды, конец войны. Очень хорошо, что война кончится, но я совсем не представляю, как Клима этого добьется. Она ведь даже посуду не моет.

Даша, не удержавшись, фыркнула.

— По-твоему, чтобы управлять государством, надо непременно мыть посуду?

— Я не знаю, — от пряжи потянулась ровная ниточка, веретено закрутилось. — Порой мне кажется, что Клима больше похожа на мужчину. Она ничего не делает по хозяйству, зато вечно чем-то занята, командует, все ее слушаются... По-моему, так она никогда не выйдет замуж.

С подобной точки зрения Дарьянэ поведение обды еще не рассматривала.

— Ты думаешь, Климе это надо?

— Каждой девушке надо, — убежденно произнесла Лернэ. — Вот ты, например, уже замужем. И я тоже непременно когда-нибудь выйду за того, кого люблю.

— Толку от моего замужества, — погрустнела Даша. — Юрка только и делает, что издевается надо мной.

— Как — издевается? — Лернэ подняла на нее свои огромные синие глаза, полные искреннего сопереживания.

— Известно, как! В разведку с собой не берет, за дуру постоянно держит, вечно думает, что я сейчас какую-нибудь глупость ляпну. Делает вид, будто вот-вот поцелует — и, что бы ты думала? — не целует!

— Может, он просто стесняется?

— Да ни смерча он не стесняется!

— Но это правильно, когда он тебя бережет, — заметила Лернэ. — Наш удел — ждать, а не ходить в разведку. Жены создают домашний уют, они любят, терпят и прощают. А мужья совершают подвиги и носят жен на руках.

— Откуда ты этого набралась? — изумилась Даша.

— Так ведь все знают, — красавица пожала плечами.

День в непривычно пустом доме прошел тихо. Лернэ не нужно было суетиться у печи, поэтому девушка сидела за прялкой, тихонько и мелодично что-то напевая. Даша еще плохо воспринимала на слух принамкские песни, особенно старинные, поэтому разобрала только про "соловушек", "милого" и "рябиновый цвет".

Старые Ристины книги стали в доме чем-то вроде безотказного способа убить время, поэтому Даша взяла одну и до самого вечера вникала в тонкости любви одной прекрасной сильфиды к человеку выдающихся моральных качеств. Якобы отец девушки был против и повелел новоявленному зятю идти в логово жрецов культа крокозябры и добыть ему священный жертвенный камень. Это наводило Дашу на мысль, что папаша был малость стукнутый об тучу, иначе зачем ему дома обагренный кровью валун, который и вдесятером не поднимешь. Палисадник украшать, что ли? Наверное, прекрасная сильфида была того же мнения, поскольку сбежала из дома вместе с женихом. На протяжении всей книги герои преодолевали многочисленные испытания, сражались с недружелюбно настроенными горцами, плавали по кислотному морю (у Даши закралось подозрение, что автор никогда не бывал на таком море), благодаря помощи знакомого колдуна пересекали Принамку по дну (а вот в это, при наличии собственного знакомого колдуна, верилось легко), слонялись по темным лесам и шумным городам. В конце концов, влюбленные каким-то манером исхитрились добыть злосчастный камень и, потрепанные, но счастливые, возвратились в отчий дом невесты. Вернее, жены, потому что их сыну в то время было уже шесть лет, а дочерям-близняшкам — по двенадцать...

Когда Дарьянэ кончила занимательное чтение, за окном было уже совсем темно. Даже луна в эту ночь не светила: набежали тучи, в стекло то и дело постукивали дробные дождевые капли.

Вот он, этот дом. Стоит почти на краю деревни, словно дразнится — приходи, кто хочешь. Что ж, можно и прийти. Хорошо, ночь темная, и перестук дождя заглушит любые ненужные звуки. Дорога была долгой, но теперь путь окончен и пришло время сделать то, что велит долг.

— Даша, ты не спишь?

Лернэ стояла в дверях немного смущенная, поверх белой сорочки накинут вышитый платок.

— Собираюсь. А в чем дело?

— Неспокойно мне, — пожаловалась Лернэ. — Дом почти пустой, Теньки нет на чердаке, Гера не похрапывает, Зарин не топчется в коридоре, Клима не скрипит пером за стенкой. Как они там, без нас? В самом деле, ты, наверное, немножко права — иногда ждать очень трудно, легче быть рядом, пусть и не берут с собой.

— Ах, Лера, ну что же ты? — Даша встала с кровати, на ходу прихватывая подушку. — Все будет хорошо. Конечно, пойдем, незачем в одиночестве ночевать.

— А вместе и теплее, правда? — Лернэ улыбнулась.

Даша кивнула, хотя для сильфиды в любом случае тепла хватало. Наоборот, его можно и убавить, очень жарко в домах людей, даже северных.

Девушки пришли в комнату, которую Лернэ прежде делила с Ристинкой. Теперь кровать бывшей благородной госпожи стояла пустая и холодная. Даша торжественно бросила на нее подушку.

Калитка, считай, не заперта. Удивительная беспечность у этих деревенских — повесят с той стороны ржавый крючок да петельку и думают, будто ничего не случится. Оно и к лучшему, не надо маяться с запорами. Просто просунуть руку сквозь жердины забора, подцепить крючок и без скрипа отворить.

— Даша...

— Чего?

— Знаешь, я его очень люблю!

— Кого?

— Известно кого... Геру.

— Так он ведь тебя тоже любит.

— Да, я догадываюсь. Только он думает, что Тенька будет против.

— Ха, да не факт, что Тенька со своей наукой вообще что-нибудь заметит!

— Нет, Тенечка все замечает. У него глаза самые зоркие на свете, сквозь человеческую натуру видят. Наверное, он тоже знает, но ждет, когда Гера сам скажет. И я жду. А Гера все не говорит и не говорит. А теперь мне страшно, что мы никогда друг другу не признаемся. Если с ним чего...

— Ничего! — решительно сказала Даша. — Вот вернется Гера, и скажи ему. Сама. Нечего от этих мужчин благоволения ждать.

— Нет, это будет неправильно, — вздохнула Лернэ.

— А вот я Юрке сказала.

— И как? — она даже приподнялась на кровати.

Даша немного подумала.

— Пожалуй, ты права. Ничего путного из моего признания не вышло. Юрка теперь меня избегает, как может. А я все равно его люблю, и ничего не могу с этим поделать. Наверное, я теперь всю жизнь мучиться буду, потому что не представляю, кого еще смогу так сильно полюбить. Я за него что угодно сделать готова, пусть он и не оценит.

— Ах, Дашенька, — Лернэ прижала ладони к груди. — Я бы так хотела тебе помочь! Если бы я только могла!

Даша села к ней на кровать, и они молча обнялись, думая каждая о своем.

А вот в дом проникнуть не так легко. Замок новый, а изнутри, судя по всему, засов. Хитрые деревенские! Или это обда предусмотрела? Разумно с ее стороны. Но не безнадежно. Кроме дверей есть и окна. Так, что у нас здесь? Выдвижные ставни то ли из стекла, то ли из чего-то гладкого и прозрачного. Очень уж странное оно для стекла наощупь. Вдобавок по краям заложены ветошью, чтобы тепло не уходило. Значит, сдвинуть снаружи не получится. Ничего, нельзя сдвинуть — можно пропилить, благо, инструмент припасен заранее. Ну-ка, берет он это странное "не-стекло"? Как миленький. Теперь осторожно вынуть и ужом пролезть внутрь. Как удобно — лавка прямо под окном. Комната, большая печь, погасшая свеча у прялки.

— Лера, ты слышала?

— Что?

— Как будто внизу ходит кто-то.

— Может, тебе показалось? Просто доски от ветра скрипят.

— Нет, там именно шаги. Осторожные такие... Надо пойти проверить!

— Так, может, это наши вернулись?

— Нет, тогда бы и ты услышала. Они бы не таились — топали, разговаривали. А здесь — один кто-то.

Лернэ крепко ухватила Дашу за руку.

— Не ходи вниз! Надо спрятаться у Теньки на чердаке, там нас никто не достанет!

— Вот еще! Я не трусиха какая-нибудь, а агент тайной канцелярии! Иди сама прячься, а я узнаю, кто посмел сюда вломиться.

— Нет, нет, я с тобой, — Лернэ вся дрожала. — Может, это просто соседи... за солью...

— Посреди ночи и через окно?

— Почему — через окно?

— А как бы он еще сюда вошел? На двери-то два засова.

— Ох, Дашенька, спрячемся, не пойдем!

— Прекрати истерику, — велела Дарьянэ. — Либо иди хныкай на чердак, либо спускайся со мной, но молча.

Сильфида чувствовала себя старшей и очень умной. Именно от нее зависело, что они будут делать и как разбираться с непрошеным гостем. Наверное, если бы Даша так отчаянно не желала доказать улетевшему на Холмы Юргену, что тоже чего-то стоит, она согласилась бы с Лернэ: спрятаться на Тенькином чердаке — самое умное в их положении. Но темная ночь уже расцвела в глазах сильфиды красками захватывающего приключения, и сама мысль о чердаке казалась недопустимой.

"Вот вернется Юрка, а я ему все расскажу! Как он тогда на меня смотреть будет! А может, проникнется и поцелует! Эх, и чего я вчера первой его на прощание не чмокнула?.."

— Держись за мной.

— Дашенька, не на-адо...

— Тихо! А то услышит.

Вот и лестница наверх. Грубо сколоченные деревянные ступеньки, кривоватые доски перилл. Чьи-то шаги по второму этажу, сопение и попискивание.

Замереть. Привычно и беззвучно вскинуть ортону на плечо. Ждать. В полумраке он почти не виден — черное на черном, неясный силуэт среди теней.

На лестнице показались две девушки. Идут на цыпочках, друг за дружкой — смешно! Та, темненькая, горянка, даже отсюда слышно, как дрожит. А вот эта...

Да, пожалуй, теперь он действительно прибыл на место.

Тихий сухой щелчок спускового механизма ортоны почти не слышен в кромешной темноте.

* * *

Это неправда, что звезды нельзя потрогать.

Каждый сильф касается звезд.

Единственный раз.

* * *

Перелет на Холмы и обратно занял не больше четырех дней. Юрген спешил, выжимая из доски все, на что она была способна. Сперва — доложить Липке, предупредить о новом людском оружии, которое по огневой мощи наверняка не уступает сильфийским тяжеловикам. Потом, прямо в маленьком домике на самой границе, составить несколько отчетов, получить новые инструкции и мчаться назад, чтобы обда, упасите Небеса, не улизнула в его отсутствие на свою войну. Конечно, там осталась Даша, но ее слишком легко обвести вокруг пальца, а Клима умеет это слишком хорошо.

Именно в часы, когда он летел между небом и землей, встречный ветер раздувал волосы, а мысли были особенно ясными, Юрген поймал себя на том, что думает о жене без привычного раздражения. Да, она часто делает глупости, скандалит по пустякам, никогда не слушается умных советов, но... в то же время понимает его с полуслова. Как Липка. Нет, даже лучше. Никогда не было такого, чтобы Липка высказывал вслух Юрины мысли. А вот с Дарьянэ такое случалось частенько. Может, у них просто мысли сходятся? Вспомнить хотя бы тот случай после свадьбы, когда они, не сговариваясь, угостили друг друга снотворным, потому что оба опасались первой брачной ночи. Теперь Юрген вспоминал об этом с улыбкой.

Пожалуй, думал он, с Дашей и правда можно ладить. С ней всегда можно поделиться, порассуждать вслух, и она не будет зубоскалить, как Рафуша, выслушает все до единого слова, а потом еще и что-нибудь предложит. И чем дальше, тем более разумными становятся ее советы. Пусть Даша умеет далеко не все, но наверняка прикроет спину, не обманет, не предаст и, если попросить, приготовит для уставшего мужа свою фирменную горелую яичницу. Еще ни одна девушка прежде не готовила для Юргена яичницы. И ни с одной он порою не чувствовал себя так же хорошо и спокойно, как в родном доме. Если бы она вдобавок скандалила поменьше...

Потихоньку всходило солнце, и прямые линии лучиков пронзали редкие бесформенные облака. Доска уже неслась над Сильфукой, полной острых тающих льдин, впереди маячил лес, предшествующий тракту и деревне, а Юрген представлял, как сейчас приземлится перед дверью дома, войдет, а навстречу выбежит Дашка, заспанная и встрепанная, как самый настоящий воробушек, и, естественно, пристанет с расспросами. Начнет допытываться, давал ли Липка указания лично для нее, а потом возмутится из-за того, что нет. И непременно вообразит, будто Юра нарочно их утаил. Смешная она еще. Но растет. Одно то, как сумела выжить после пленения Орденом, многое говорит.

Утро занималось яркое, свежее, душистое и уже по-весеннему теплое. Юрген обгонял щебечущие стайки птиц и видел, как по зеленеющим кронам деревьев ползет тень его доски.

Вот и тракт, и деревня, и Тенькин дом. Юра постарался приземлиться быстро, чтобы никто из местных не успел заметить пикирующего сильфа, озаренного солнцем. Потом — почти вприпрыжку по тропинке, мимо пустующих клумб и зацветающих яблонь.

Дверь открыл Гера, и вид у него был странный. Лицо бледное, губы плотно сжаты, в руках — кинжал, при виде Юргена опустившийся.

— Что случилось? — тут же спросил сильф. — Что-то с Климой?

Гера посторонился, пропуская его внутрь.

— Где ты был?

— Мне потребовалось срочно вылететь на Холмы, — выдал Юра заготовленную фразу.

За пустым столом сидели Клима и Зарин — с виду невредимые. На лавочке у окна плакала Лернэ, ее неловко обнимал Тенька. На щеке колдуна красовалось пятно сомнительного происхождения, но конечности были на месте.

— Почему ты нас не предупредил об этом? — Гера продолжил расспросы так же сдавленно и отрывисто.

— А я обязан отчитываться?

— Как посол другой страны — нет, — холодно ответила Клима. — Но как единственный мужчина, на которого мы, уходя, заочно оставили двух беззащитных девушек — мог бы.

Лернэ всхлипнула, Гера тут же подбежал к ней, садясь на лавку и обнимая с другой стороны. Юрген внезапно понял, кого он здесь не видит.

— Что случилось? — повторил он. — Где Дарьянэ?

Лернэ выпросталась из объятий, поднимая красное от слез лицо. Видно было, что девушка плачет уже очень давно. Она открыла рот, попыталась что-то сказать, но не смогла и опять затряслась в рыданиях.

— Когда мы вернулись, то насилу добились от Лерки, что произошло, — заметил Тенька. Его голос звучал серьезно, даже не было смешинок в глазах.

Юрген ощутил потребность присесть. Почему они говорят намеками? Что могло случиться с Дашей за эти несчастные четыре дня? Неужели ее опять сцапала орденская разведка?

— Следующую ночь после твоего отлета девочки оставались дома одни, — заговорил Гера, бесконечно долго подбирая слова. — Если бы мы знали... Если бы ты хоть намекнул... Кто-нибудь мог с ними остаться, время военное, неспокойное...

Почему-то сильно сдавило горло, и вспомнилось состояние перед злосчастной свадьбой.

— Когда они легли спать, — Гера рассказывал, а его глаза смотрели куда-то в сторону, — на кухню через окно залез какой-то человек... предположительно человек с ортоной... предположительно с ортоной, Лернэ плохо разбирается в оружии. Предположительно в первом часу ночи...

Юрген подумал, что оторвет Гере язык, если тот еще хоть раз произнесет это смерчево слово. Но "правая рука" и вовсе замолчал, будто внезапно разучился говорить. Тенька покосился на друга и продолжил:

— Они услышали, как внизу топают, и спустились посмотреть.

— Я говорила ей, — неожиданно подала голос Лернэ. — Я просила ее... не ходить... она хотела... она такая смелая... ох, Тенечка...

Тенька умолк, крепче обнимая сестру.

— Они спустились и увидели, — с видимым трудом произнес Гера. — Он был весь в черном... Высшие силы, я не могу!

— Мне скажет кто-нибудь, тридцать четыре смерча вас всех закрути, что здесь произошло? — Юра не повышал голос, но занавески раздуло сквозняком. Сильф и сам не понял, как у него получилось.

— Моя обда, — моляще произнес Гера.

— Убийца выстрелил в Дашу, и она умерла, — сухо, деловито и без малейших усилий сказала Клима. Передернула плечами. — Ну и зачем было десять раз просить меня не раскрывать рот, мол, я такая черствая и не сумею его подготовить?

Но этой язвительной фразы Юрген уже не слышал.

...Он обратил внимание, что на досках пола лежит серая пыль, а льющееся из окон солнце золотит ее. Доски слишком близко. Сильф понял, что сидит на полу, хотя не помнил, как там оказался.

Кто-то тряс его за плечо, уговаривал встать и пересесть на лавку.

Внезапная надежда ударила в голову. Люди, они ведь могли не знать...

— Где тело?

— Даша развеялась, — последнее слово Клима произнесла по-сильфийски. — Нет тела. Только кучка одежды осталась. Лернэ это видела.

— И до сих пор успокоиться не может, — вздохнул Тенька. — С тех пор, как мы ее у меня на чердаке нашли, плачет.

Кухня перед глазами окончательно поплыла, утратив форму. Юра почувствовал, как внутри него все превращается в колючий огонь, выжигая непролитые слезы. Весь огромный мир свелся к одной непостижимой мысли: "Ее больше нет".

Как же это так? Почему?

Не уберег...

В глазах странно поплыло, не от слез, а словно воздух утратил прозрачность.

"Если бы я взял ее с собой, она бы осталась жива. Если бы я предупредил людей, а не заигрался в свои тайноканцелярские игры с конспирацией... Я обещал, что с ней все будет хорошо, но не сдержал слово. Я впервые за все время полюбил ее, но никогда уже не скажу ей этого. Я попрощался с ней второпях, я не спросил, чего она тогда хотела, почему смотрела так. И никогда не спрошу. Будь проклята война. Будьте прокляты все, кто убивает. Будь проклято небо в огне".

* * *

Когда Юргена немного привели в чувство и общими усилиями отправили отсыпаться, Клима сунула руку под скатерть и взяла с лавки свернутую в трубочку карту, которую спрятала за миг до того, как сильф вошел в дом. Деловито расправила и положила на стол, всем своим видом говоря, что совещание не окончено, и никакие смерти с горестями не могут ему помешать.

Гера сел поближе и постарался сосредоточиться — о деле думалось с трудом, внутри было пусто и горько, мысли возвращались к утешению плачущей Лернэ. Но никто, кроме Геры, не имеет высшего балла по стратегии и тактике, а готовый вариант плана кампании надо представить на общем собрании в штабе уже сегодня вечером.

Фирондо и окрестности на карте были многократно разлинованы, исписаны стрелками пополам с примечаниями, а Клима опять заносила над бумагой кусочек угля.

— Лучников ставим здесь, левее и тут, на возвышенности. Резерв... Тенька, сколько наконечников ты еще успеешь изготовить?

— Если сегодня придумаю, как скрепить многоразовую форму, то получится по полсотни в день, — прикинул колдун.

— Маловато. Может, тебе подмастерье нанять?

— Сейчас это все только затормозит. Я так интересненько там придумал, что пока растолкую принцип, не меньше недели уйдет.

— Резерв будет здесь, — Гера взял у обды уголек и провел им черту. — А конница за резервом, сама ведь видела позавчера на учениях, что дальше нельзя.

Клима кивнула.

— Главное, чтобы погода не подкачала, иначе все наши учения пойдут крокозябре под хвост, — вздохнул Зарин.

— Если совсем туго будет, локитские колдуны обещали помочь с тучами, — напомнил Гера.

— Главное, чтобы колдуны из Фирондо им не мешали, — заметил Тенька. — Иначе интересненько получится: туда-сюда, а толку никакого.

— Будут тучи, — сказала Клима таким тоном, словно высшие силы лично ей отчитывались о прогнозе погоды. — Так, с расстановкой войск закончили, теперь перейдем к плану снабжения...

И в этот момент наверху раздался отчетливый глухой стук, какой бывает, когда на пол падает что-то тяжелое.

Например, тело.

Первой вскочила Лернэ и опрометью бросилась к лестнице, таща за собой брата. Следом помчались Гера и Зарин. Клима тщательно свернула карту, спрятала ее на лавке под скатертью и поспешила за остальными.

В последний момент Лернэ испугалась и замедлила шаг, поэтому в комнату сильфов они все ввалились почти одновременно и остановились на пороге.

Судя по всему, срочно спасать уже никого не требовалось.

Кровать была аккуратно застелена, на одеяле белела сложенная вчетверо бумажка. Рядом с кроватью стояла перевернутая табуретка. У табуретки на полу сидел Юрген, вид у него был потерянный, ошалелый и немного удивленный. На шее сильфа висела петля. Видимо — из запасной бельевой веревки, которую Лернэ "на всякий случай" отдала гостям еще осенью. Длинный конец веревки был привязан к потолочному крюку, который Тенька за прошедшие полгода так и не удосужился починить. Злосчастный крюк тоже валялся на полу, выдранный из потолка вместе с деревянной щепой и кусками штукатурки.

Клима растолкала остальных и вошла первой. Взяла бумажку, развернула и с чувством зачитала вслух:

— "В моей смерти прошу никого не винить. Я не сдержал слово и не вижу смысла жить дальше. Прошу сообщить обо всем Костэну Лэю, передать ему мои вещи и доску..." — она оторвалась от чтения и смерила неудачливого самоубийцу саркастичным взглядом. — М-да. Это ты хорошо придумал. И место, и время выбрал замечательно. Впрочем, я склонна верить, что ты просто стукнулся об тучу, поскольку нельзя решить в здравом уме, будто на этом качающемся крюку можно нормально повеситься.

— А я тебе говорила, что надо крюк починить, — всхлипнула Лернэ, пихая Теньку и от избытка потрясений мало понимая, что несет.

— Да моя лень ему жизнь спасла! — тут же парировал колдун.

Юрген уже сидел весь красный и мечтал провалиться сквозь землю. О чем бы он ни думал, становясь на табуретку и засовывая шею в петлю, но явно не о том, каким идиотом будет себя чувствовать, если самоубийство не получится. Впрочем, как показала дальнейшая Климина речь, последствия удачного самоубийства он тоже себе не представлял.

— "В моей смерти прошу никого не винить"! — язвительно процитировала обда, бросая записку обратно на одеяло и нервно переплетая пальцы. — Так и поверили мне сильфы, что обоих послов на моей территории развеяли без моего участия! Значит, по твоей милости я должна была не исполнять свое великое предназначение перед принамкским народом, а бесчисленное количество раз доказывать сильфам недоказуемое! Зачем ты летал на Холмы? — вопрос был задан резко и безапелляционно.

— Доложить об испытаниях вашего оружия, — быстро ответил Юрген. Врать он сейчас был не в состоянии, и Клима это видела.

— Замечательно! Сперва ты докладываешь секретные сведения, а потом вы с Дарьянэ совершенно случайно развеиваетесь! Большей любезности мне и своей родине ты оказать не мог!

Клима прошлась до окна и обратно, о чем-то сосредоточенно думая. Юрген неловко снял петлю с шеи. Его пальцы заметно дрожали.

— Я уже молчу, как испугалась бы несчастная Лернэ, у которой на глазах творится второе убийство за неделю! Или тебе не жаль Лернэ?

Не пожалеть девушку сейчас не смогло бы даже самое черствое на свете существо: на прекрасном личике смятение и ужас раненой птицы, синие глаза блестят от слез, темные локоны ниспадают на бледный лоб, ладони прижаты к груди.

Юрген посмотрел на Лернэ и пуще прежнего залился краской. Клима села рядом с ним и взяла за руку.

— Зачем тебе нужно было знать точную дату моего наступления на Фирондо?

— Мы... я... чтобы Орден смог этим воспользоваться... выгода для нас... — Юрген говорил почти бессвязно, но Клима его поняла. Она задумалась еще на несколько секунд, прикусывая губу.

— Тогда запоминай: атака на Фирондо состоится десятого апреля.

В глазах сильфа промелькнуло что-то живое. То ли интерес, то ли любопытство. Он моргнул, пошевелился.

— Зачем ты говоришь это?

— Мне жаль, — выдохнула Клима, крепко сжимая его ладонь. — Я вне себя от смерти Дарьянэ. Ты мой друг, Юра, слышишь? Я хочу, чтобы ты жил. Тебе нужно лететь на Холмы и передать сведения. Это очень важно.

— И ради меня ты готова открыть такой секрет? Ведь если я передам, это будет во вред тебе.

— Я уже открыла, — Клима тряхнула его. — С некоторых пор я поняла, что нет ничего ценнее жизни. Особенно жизни близких. Вылетай сейчас же, Юра, и расскажи на Холмах то, что я тебе сказала. Помни, я не желаю видеть послом никого, кроме тебя.

Она помогла Юргену встать, потом взяла с подоконника письменный прибор, перевернула предсмертную записку чистой стороной и что-то торопливо написала.

— Передашь это своему начальству от меня. А теперь поспеши. Холмы ждут тебя и твои сведения.

Взлетать среди белого дня из деревни было небезопасно, поэтому Зарин проводил сильфа до леса. А вернувшись, застал на кухне спор в полном разгаре.

— Я сначала ушам своим не поверил, — говорил Гера. — Эти рассуждения о ценности жизни... Слишком похоже на тебя прежнюю! А потом понял — какое, к смерчам, десятое, да еще апреля? Моя обда, почему ты назвала ему неверную дату? Лучше бы и дальше держала в неведении!

Клима, как обычно, пристыженной не выглядела.

— Наступление Ордена выгодно не только Холмам, но и мне. Но сильфы хотят победы Ордена, а я приготовлю поражение.

— Но как можно лгать живому существу в такой момент?!

— А разве я солгала? Во-первых, я действительно вне себя от того, что произошло с Дарьянэ, поскольку в ее гибели могут обвинить меня. Вдобавок, убийцы точно знают, где я живу, а я сама даже не уверена, что и на этот раз виноват Орден. Сефинтопала тоже мечтает избавиться от меня любыми средствами, и вед скорее, чем орденец, без колебаний убьет сильфиду. Во-вторых, мне хочется, чтобы Юрген жил. Он мне симпатичен.

— С трудом верю, что на свете остались существа, вызывающие у тебя какие-то чувства, особенно, симпатию!

— Вот и неправда, — вступился за обду Тенька. — Климе много кто симпатичен! И не такая уж наша обда бесчувственная, какой мечтает казаться.

Гера скривился, хотел сказать что-то колкое, но покосился на Зарина и промолчал.

— В-третьих, — продолжила Клима, глядя "правой руке" в глаза, — история с Фенресом научила меня относиться к чужим жизням бережней.

— Неужели! А кто собрался отдать на растерзание Ордену ведские пограничные войска?

— А вот этого, — прищурилась Клима, — я не говорила.

— Наша хитроумная обда измыслила очередной коварный план? — предположил Тенька.

Клима кивнула и опять развернула карту.

— Глядите, здесь указаны ведские очаги пограничной обороны. Мы не знаем, где именно станет атаковать Орден. Но до десятого апреля у нас есть время взять Фирондо и сообщить по всей границе, что ожидается наступление. Веды бескровно пропустят орденцев вглубь своей обороны, а потом окружат и возьмут в плен.

Некоторое время все (даже заплаканная Лернэ) изучали карту.

— У меня только один вопрос, — подал голос Тенька. — Ты все это придумала в те несколько секунд, когда услышала от Юргена, зачем ему точная дата?

— Почти, — Клима чуть улыбнулась. — Некоторые задумки были у меня прежде.

— А у меня много вопросов, — нахмурился Гера. — Ты уверена, что мы успеем взять Фирондо до десятого апреля?

— А кто меня при всем штабе убеждал, что на осаду уйдет не больше двух недель?

— Так ведь если погода не подведет!

— Весной грозы часто бывают, — заметил Тенька.

— Далее, — Гера провел пальцем по линии границы. — Как ты намерена за короткий срок, да еще из Фирондо, известить все очаги обороны? Только на это уйдет не меньше месяца.

— Тут было слабое место в плане, — признала Клима. — Но Юрген не создал мне неприятностей и улетел на одной доске, забыв про вторую, двухместную. Теперь у нас есть замечательная сильфийская доска, благодаря которой все извещение займет около трех дней.

— А если бы он вспомнил?

— Я постаралась бы его отговорить, — пожала плечами Клима.

— А что потом? — вдруг тихо спросил Зарин. — Если у нас все получится, Орден понесет потери, и станет ясно, что ты дала сильфам ложные сведения. А принес их Юрген. Я не хочу обидеть тебя, Клима, но иначе не скажешь: сегодня Юрген был слаб, и ты воспользовалась этим. Не запихнула ли ты его в петлю "завтра" надежнее, чем сегодня?

Клима посмотрела на него своими черными бездонными глазами, и этот взгляд в который раз пронизывал насквозь. Но обда не злилась. Она словно впервые за долгое время по-настоящему заметила Зарина.

— Я предусмотрела это, — она отвечала только ему. — Юра когда-то спас мне жизнь и, несмотря на то, что я вернула долг, убивать его моими же руками неправильно. Холмам не будет убытка от поражения Ордена, а легкую взбучку от начальства Юра переживет.

— Почему ты считаешь, что легкую? — буркнул Гера.

— Потому что я так решила, — отрезала Клима. — Довольно разговоров. Собирай штаб до срока, нам многое надо обсудить. Завтра, пятого марта, выступаем на Фирондо.

* * *

Юра себя переоценил. К полудню он почувствовал, что засыпает прямо на доске. Все-таки надо было не маяться дурью с крюками и петлями, а отдохнуть хотя бы до вечера. Умирать не то чтобы уже не тянуло, просто стало ясно, почему сейчас нельзя. И в ближайшие лет двадцать тоже. Умеет же Клима парой слов привести в чувство!

Юноша приземлился в середину чащи, у звонкого родничка. Здесь было тихо, нет тропок, люди не захаживали. А дикие звери сильфов не трогают. Наверное, чуют, что мяса с такой добычи не будет.

Можно завернуться в одеяло (хорошо, вещи захватить додумался, а не улетел, в чем был!) и лечь прямо на доску — она широкая, еще теплая от полета.

Над головой смыкались деревья. Было тихо и очень красиво. Птицы перелетали с ветки на ветку. По стволу поползла юркая белочка, и солнце вызолотило ее рыжую шерсть. Здесь, в чащобе, еще кое-где лежал снег, но и он таял, а сквозь бурую подстилку уже прорастали нежные белые цветы.

"Весна. Такой воздушный день. А она развеялась".

— Да-а-аша!!!

Эхо крика заплутало между замшелыми стволами.

Лучи в глазах дробились на радугу. Ветер шевелил молодые веточки деревьев.

"Ветер. А не она ли сейчас — ветер?"

Глаза резануло так, словно в них воткнули раскаленные иглы.

"Как нелепо. Наивысшие Небеса, как же нелепо все происходит! Зачем она улетела, она так хотела жить! Любила меня... и яичницу готовила..."

Зеленоватая радужка неба, пепельные кудряшки облаков.

"Прости, прощай".

А слезы все текли и текли, растворяя в соленой лужице горя те, похожие на Рафушины, зеленые глаза с длинными ресницами, улыбку, голос, яичницу, а с ними заодно — весь белый свет...

Глава 15. Гроза на земле

Нам мнится: мир осиротелый

Неотразимый Рок настиг —

И мы, в борьбе, природой целой

Покинуты на нас самих.

Ф. Тютчев

У окна сидел усталый человек. Длинные рукава темно-зеленого сюртука были измяты, светлые волосы падали на лоб и скрывали морщинку между бровей.

В полутемном кабинете царила душная, гнетущая тишина. Лишь отсчитывали время громкие механические часы — одни из лучших в Принамкском крае, почти не врут. Но сейчас они только раздражали, напоминая, что скоро рассветет, позади очередная бессонная ночь, а впереди беспокойный день, полный забот и потрясений, каких не бывало за все годы привычной нынешним поколениям войны.

Дверь отворилась без стука. Вошел Эдамор Карей. Все такой же загорелый и подтянутый, стойко сносящий все удары судьбы. Лишь на левом глазу — глухая черная повязка. В руках у колдуна была средних размеров клетка, на три четверти прикрытая черной материей.

Эдамор Карей приблизился к окну и молча посмотрел на улицу.

Столица медленно просыпалась. Каменные мостовые, мокрые после дождя, отражали синеву неба. На флюгерах сидели ласточки — они всегда прилетали в Фирондо, как только сходил снег. Кое-где уже можно было заметить людей с телегами или просто с тачками, идущих к окраине города. Там второй день велись работы по укреплению стен.

— Что она творит? — тихо поинтересовался Артасий Сефинтопала куда-то вдаль. — Она называет себя обдой, но до основания рушит принамкское государство.

— Девчонка хочет власти, — Эдамор Карей говорил жестко и скрипуче. — По мне, она выбрала слишком изощренный способ самоубийства.

— Пока что ей удается выживать, — заметил Артасий. — Даже от тебя сумела вырваться.

Эдамор Карей скривил губы.

— У нее хорошее чутье на таланты. Не знаю, где она нашла того мальчишку, колдующего не по правилам, но второй раз у них ничего не выйдет.

— Если бы я мог, то послал бы к ней убийц. Но горцы ясно дали понять, что не потерпят этого. И как эта самозванка сумела задурить головы самым ревностным хранителям памяти обд?

— Наверное, им опостылело столетиями верить в невозможное, но принять, как мы, что обда никогда не вернется, они не смогли. Вот и сочинили себе красивую сказку с первой попавшейся авантюристкой, — колдун невесело усмехнулся.

— Только бы они не опомнились от дурмана ее речей слишком поздно, — Артасий Сефинтопала потер переносицу, желая отогнать сонливость. — А сейчас остается уповать на Орден, как ни смешно это звучит. Наиблагороднейший не может стерпеть существование их ночного кошмара. "Обда вернулась" — этими сказками матери на той стороне пугают маленьких детей.

— Если только "обда" не выкормыш Ордена, — заметил Эдамор Карей. — Мы знаем, она училась в Институте. Что если Орден специально послал ее посеять у нас смуту? Так думают многие.

— У них нет сведений, которые поставляет мне моя разведка, — покачал головой правитель. — В Ордене сейчас все слишком напуганы. И не дайте высшие силы им понять, что пока обда по большей части вредила только нам.

— Мы не дадим слабину, — Эдамор Карей выпрямился, его единственный глаз сверкнул.

— В столице слишком малый гарнизон, — вздохнул Артасий. — Мы здесь давно не знали войны. Да, нам удастся выдержать длительную осаду, но не уверен, что армию обды получится разбить, если только мы не положим в битве всех своих. Я до последнего не мог узнать о численности ее войска, оно собиралось по частям под Редимом, Локитом и Вириортой. Теперь это сила, которую не распылить тысячей бойцов. Еще восемьсот может дать ополчение, но наши горожане совсем разучились воевать. Вдобавок, упущено время, когда я мог отозвать к столице войска с границ. Хотя, ослаблять границы тоже не слишком умно.

Эдамор Карей сдернул материю с клетки. Там, разделенные мелкосетчатой перегородкой, сидели два серых сокола с ярко-желтыми загнутыми клювами.

— Пусть мы, сударь правитель, не можем стянуть к столице войска с границ, но известить Компиталь и Опушкинск в наших силах. Они в паре дней пути отсюда — и в паре часов лету. Компиталь издавна предан столице, и, насколько я знаю, оттуда еще не отправлена на границу последняя партия новобранцев, это две с лишним тысячи. А в Опушкинске вся моя родня и старые боевые товарищи, они поднимут на бой все ближайшие села и придут даже на дно ущелья, если я позову.

Артасий посветлел лицом.

— Птицы-вестники? Я слышал, что у горцев принято слать письма с птицами, но никогда не видел своими глазами. И не знал, что такая возможность есть у тебя.

— Я держу парочку соколов на всякий случай, хотя попусту никому не показываю, — колдун открыл клетку, взял первую птицу и ловко примотал к ее лапке крохотную бумажную трубочку, которую все это время сжимал в ладони. — Бывало, эти пернатые здорово выручали меня.

— Нынче они выручают нас всех, — заметил правитель.

Эдамор Карей протянул ему сокола, сам принялся за второго.

— В горах не проедешь на лошади, а с пешими вести идут слишком долго и не всегда доходят. Обученная и прикормленная птица пролетит над ущельями и доставит послание так быстро, как если бы оно передавалось из головы в голову. Я мало жил в горах, но некоторые горские обычаи хороши и на равнине. Хочешь приобщиться к горским традициям, сударь правитель? Открывай окно, выпустим их вместе. Просто кинь птицу в воздух, она лучше всякого сильфа держится на лету.

В комнату ворвался порыв свежего весеннего ветра, пестрые серые крылья захлопали в голубоватом предутреннем воздухе.

— До чего же просто послать за помощью, если знать, как, — пробормотал Артасий, глядя, как соколы взмывают в небо и пропадают из виду. — Надеюсь, обде ничего не известно о горских обычаях.

— Откуда ей знать! — убежденно отмахнулся Эдамор Карей. — Она никогда не была в настоящих горах, а в Западногорске давно не пользуются птицами-вестниками. Будь спокоен, сударь правитель. Мы отбросим девчонку от Фирондо, и в итоге ее прибьют свои же. А горцы поймут, как заблуждались, и приползут к нам на пузе.

Артасий кивнул, соглашаясь, но в памяти опять всплыли эти черные глаза, похожие на омуты капищенских колодцев. Слабо верилось, что обладательница таких глаз позволит себя прибить в случае неудачи. Конечно, обдой Климэн Ченара быть не может, но и к обычным людям ее не причислишь. Почему она смела требовать власти, а теперь собирается атаковать Фирондо? Не поддающаяся описанию наглость? Сумасшествие? А может, одержимость? Кто знает, какие страшные ритуалы проводил с нею ее колдун... Уж не возрождается ли в Принамкском крае культ крокозябры?

Если бы знать тогда, летом, чем все обернется! Что стоило убить девчонку сразу!

* * *

Члены штаба обды, единодушно задрав головы, смотрели в небо. Одни — обеспокоенно, другие — моляще, третьи — почти с вызовом.

Но Небеса во все времена глухи к надеждам и чаяньям людей.

— Ни облачка, — упавшим голосом резюмировал глава кавалерии.

— Закат обещает быть алым, — не очень уверенно произнес ответственный за снабжение. — Моя бабушка говорила, что алое небо — к большой непогоде.

— Еще рассвета толком не было, а ты уже про закат, — буркнул бывший начальник редимской стражи, теперь переведенный на должность помощника главнокомандующего.

— Не время паниковать, судари, — твердо перебил всех Гера. — У нас есть план на случай неподходящей погоды. Колдуны, за какое время сможете нагнать тучи?

Тенька и его локитские коллеги тоже глянули вверх. Погода была отменная: даже дымки на горизонте не видать.

Старший колдун вздохнул.

— Земля влажная. Мы нагреем ее и заставим изойти паром — тогда к полудню появятся облака. Но родят ли они грозу, неизвестно.

Войско обды расположилось на отдых часах в четырех пути от Фирондо. Это была запланированная остановка: требовалось изучить погоду и отдать распоряжения согласно одному из планов, продуманных штабом заранее. Правда, все до последнего надеялись, что Небеса расщедрятся на хорошую весеннюю грозу, и никакие планы, кроме основного, самого простого и победного, не будут нужны.

Когда все убедились, что от пристального смотрения в небо тучи не появляются, подъехала Клима на крепкой пегой лошадке. Обда только что закончила обходить свое войско, как делала это почти на каждом привале. У всякого костра ее старались чем-нибудь угостить, поэтому за время кампании никто не видел обду основательно обедающей. А поскольку спала Клима тоже урывками, в войске начинали бродить слухи, что сударыня обда не ест, не дремлет и вечно радеет о своем народе, в точности, как ее древние предшественники.

Клима легко выпрыгнула из седла, принимая поданную Хавесом руку. Зарин, которому на этот раз благоволения не досталось, придержал за поводья лошадь.

— Хорошая погода, моя обда, — доложил Гера с озабоченным видом. — Колдуны обещали тучи к полудню, но не предсказать, будет ли там гроза.

Клима тоже посмотрела наверх. Войско расположилось в еще не распаханной под поля обширной низине, на холмах кругом высился лес, извилистая дорога темной ленточкой вела на запад, к Фирондо, а совсем вдалеке можно было различить остроконечные крыши деревенских домиков. Словом, вид на безоблачное голубое небо, чуть подкрашенное зарей, открывался прекрасный.

— Будет буря, — задумчиво сказала Клима.

— Во, а я что говорил! — обрадовался ответственный за снабжение.

— Очень большая буря, — добавила обда и поежилась. Почему-то приближение грозы, сулящей им победу, не радовало. Внутри что-то болезненно сжималось, медный медальон казался холодным и тяжелым, даже шнурок врезался в шею, чего никогда прежде не бывало.

— Еще полчаса, и выдвигаемся, — скомандовал Гера. — Судари колдуны, нагоняйте облака. Тенька, отдыхай.

— Опять, — фыркнул тот, пятерней взлохмачивая белобрысую челку. — Чего ты все время меня бережешь? Колдовство — не вода в котелке, от частого применения не иссякает. Это наука, которой надо заниматься!

— Сам говорил, что порой так наколдуешься, только плюхнуться на подушку и заснуть, — припомнил Гера.

— Так то — за сутки опытов на чердаке, а не за легкое упражнение на свежем воздухе!

— Все равно, иди к костру, посиди. Мне так спокойнее. Кроме тебя никто даже толком не знает, как все должно выглядеть.

— Я ведь объяснял!

— Мы с Климой ничего не поняли, — напомнил Гера. — А твои коллеги ужаснулись и в один голос заявили, что это невозможно и так никто не делает. В общем, ты по-прежнему наша главная боевая единица, и тебя нельзя тратить на то, с чем справятся остальные.

Тенька смирился и отправился сидеть у костра. Когда Гера принимался командовать, спорить с ним становилось еще безнадежнее, чем с Климой. Обда, кстати, никуда больше не пошла и тоже осталась отдыхать, о чем-то задумавшись. Тенька отметил, что длинное платье, даже из раскритикованного Ристинкой пыльного сундука, идет Климе куда больше, чем горчичная форма летчицы или, как сейчас, плотные мужские штаны и кожух с меховым воротником. Этот воротник, свалявшийся от непогоды и стирок, придавал будущей владычице Принамкского края встрепанный и нахохленный вид. Но в красивом платье по весенней слякоти с армией не поездишь. Войско, впрочем, недалеко ушло от владычицы: на единую форму пока не было средств, поэтому ограничились разномастными желтыми тряпицами, нашитыми или просто повязанными на те же кожухи и куртки.

— Ты тревожишься, — отметил Тенька, пристраиваясь рядом.

— На небе ни облачка, а я чувствую бурю, — вполголоса поделилась Клима. — И медальон потяжелел.

Они сидели очень близко, и можно было заметить, как осунулось ее лицо, четче проступила синева под глазами, а на длинном носу обосновалась россыпь темных точек. Впрочем, глаза блестели ярко.

— Похоже на сказания про Ритьяра Танаву, — припомнил Тенька, и даже процитировал: — "Зрил на запад он, да на север, да видел вражью рать несметную, и потянулся талисман его к земле, аки тело поверженное". Не помню, как там дальше, но вроде еще говорилось, что талисман обды Ритьяра налился кровью его подданных, которым суждено было погибнуть в той битве.

Клима достала медальон из-под одежды. Коричневатая обычно медь была багряно-алой. Тенька тут же потянулся колупнуть металл ногтем. Потом разочарованно протянул:

— Так я и знал, что в сказаниях все наврано! Вовсе это не медальон красный, а просто какой-то налет на нем. Одолжишь мне свое сокровище на часик, поизучать?

— Тебе Юрген уже доску так одолжил однажды, — фыркнула Клима. — И больше ее не видел.

— Но я же не буду разбирать медальон по щепочкам! Хотя, вон та часть мне кажется съемной, и если...

Клима молча, но очень красноречиво убрала символ власти под кожух. Тенька разочарованно махнул рукой.

— Странно, что медальон покраснел сейчас, — задумчиво проговорила девушка после недолгого молчания. — Ведь к "несметной вражьей рати" мы доберемся в лучшем случае к полудню, а когда до самой битвы дойдет, и высшим силам неведомо.

— Если известный результат эксперимента не подтверждается, — изрек Тенька, — то в четырех с половиной случаях из пяти дело не в погрешности сил природы, а в ошибке экспериментатора.

— Хочешь сказать, я что-то не учла? — Клима опять достала медальон.

— Не знаю. Но если медальон краснеет и тяжелеет перед самой битвой, значит — в четырех с половиной случаях из пяти — битва будет не к полудню, а прямо сейчас! — тут до Теньки дошло, что он сказал. — Но это же гипотетически! Здоровая статистика и минимум смысла... Эй, Клима, ты куда?

Обда вскочила на ноги. Разрозненные предчувствия, смутные образы в сознании вдруг сложились воедино. И получившаяся картина не предвещала ничего хорошего. Сколько раз уже зарекалась думать и взвешивать, если в дело вступает верная интуиция! Она никогда не подведет, важно только вовремя услышать ее голос и положиться на него, а удается это пока не всегда. Может, после коронации, когда дар вступит в полную силу... но нужен-то он сейчас, иначе и коронации не будет!

— Гера! Войско в боевую готовность, рядом враг! Зарин, Хавес, ко мне!

...Войско с фиолетовыми ведскими флагами длинной цепочкой возникло справа на вершине холма ровно через минуту после того, как обда подняла своих людей по тревоге. Глядя, как маленькие пока фигурки в форменной одежде с кожаными и металлическими вставками спускаются в низину, Клима думала, что она все-таки успела. Услышала и поняла голос интуиции за последний миг до того, когда промедление стало бы роковым. Если бы не Тенька, начитавшийся в юности легенд и сказаний... Впрочем, кто сейчас знает, зачем на самом деле обдам в давние времена нужны были колдуны?

— Гера, вели распаковать огненные стрелы!

— Но, моя обда, если мы сейчас истратим все наши запасы, то потом...

— Если мы сейчас пожадничаем, то никакого "потом" не будет! Мой народ! Мы — Принамкский край! За нами — высшие силы! За нами будущее! Бейтесь за мирное небо и золотые хлеба, за нашу великую и прекрасную родину! Я — обда, и значит, мы — победим!!!

Снова в бешеном темпе разогналось время. Только теперь все было ярче, резче, острее. Осада Редима показалась Климе боевыми учениями в сравнении с тем, что надвигалось теперь. Да, это была настоящая буря, гроза на земле: два человеческих моря — крик на поверхности, кровь на дне. Снова орали "за обду Климэн!", "за Принамку!", снова все, казалось бы, перестало зависеть от девятнадцатилетней девушки в старом кожухе, которая своими руками столкнула два этих моря, развернув золотые знамена против фиолетовых, а сейчас стояла на гудящей от топота земле, и медальон оттягивал шею.

Потом кто-то крикнул: "Слева!"

Члены штаба обернулись и увидели, что с левой стороны на холме тоже показались люди с ведскими флагами, притом их не меньше, чем справа.

— Откуда у них столько? — ахнул Гера. — Неужели Сефинтопала все-таки успел отозвать войска с границ?

— Меня больше тревожит, что нас зажали в тиски, — пробормотал начальник редимской стражи.

— Должно быть, из Компиталя, больше неоткуда, — подал голос ответственный за разведку. — Но не понимаю, как они узнали, ведь мы специально шли в обход Компиталя, и мои люди тайно стерегли дороги, по которым можно послать гонцов.

Клима посмотрела наверх. Высоко-высоко в ясном голубом небе парил, раскинув изящные крылья, серый сокол.

— Половину стрелков на левый фланг! — командовал Гера. — У нас там конница, смерчи ее побери, их нельзя оставлять без огневой поддержки. Судари, во сколько оцениваете численность противника?

— Сейчас трудно сказать, — начальник стражи, он же помощник главнокомандующего, прищурился, глядя сквозь восходящее солнце. — Судя по длине цепочек, нам всем... кхм, — он покосился на обду. — Если, конечно, прямо сейчас не случится какое-нибудь чудо. Например, хваленая гроза.

— Мы — победим, — Клима сказала это негромко, но ее уверенный твердый голос услышали все члены штаба. — Я — Принамкский край, а вы — лучшие из командиров. И мы — победим. При любом численном раскладе. Во что бы то ни стало. Вперед!

И, глядя на нее, все почему-то перестали сомневаться в будущей победе. Даже Тенька, который прочел по глазам, как на самом деле страшно их безупречной обде, и в каком ужасе она от каши, которую заварила. Но еще он видел, что Клима истово верит в себя, свой народ и высшие силы. Уже только за эту веру в Климе невозможно сомневаться. И совершенно не важно, что на ней надето.

Битва получилась яростная и жаркая. Особенно, когда в небо взмыли первые Тенькины стрелы, и от невиданных прежде взрывов дрогнули небо, земля и все три армии. Конечно, стрелкам обды объяснили, какими снарядами они будут стрелять, но их воображение так и не смогло до конца представить сотрясающий сердце грохот, комья земли в разные стороны и столпы огня высотою с дом каждый.

Сам даровитый изобретатель чудо-оружия тоже не видел прежде, чтобы его творение использовали с таким размахом, поэтому вместе со всеми исправно приседал при особенно массовых залпах и с трепетом повторял при этом: "ну ни смерча ж себе интересненько у меня получилось..."

Но, несмотря на огненные стрелы, конницу спасти не удалось. Слишком мало ее было для битвы в поле. Оправившиеся от первого потрясения ведские солдаты ринулись в атаку и в два счета разгромили малочисленных конный отряд.

Войску обды пришлось бы совсем туго, если бы Гера не велел колдунам выпаривать воду из земли прямо сейчас, из-за чего в низине сгустился почти непроницаемый туман. Под прикрытием тумана оставшиеся воины плотно сомкнули ряды и довольно успешно отражали атаки противника, а лучники из центра выпускали огненные стрелы, запас которых неумолимо подходил к концу. Из-за густоты тумана, сквозь который не просвечивало даже высоко поднявшееся солнце, веды не могли понять, какие потери несет обда, но видели, что она успешно отбивается. Все это было внове: использование колдовства против них самих, бой не на границе, невиданный огонь в глазах воинов обды, вчерашних изгоев, древние кличи на их устах. Словно непобедимая рать Ритьяра Танавы, грозы морских кочевников, сошла с пыльных летописных страниц и теперь заставляла вспомнить, как бились и побеждали в старину, когда Принамкский край был могучей золотознаменной державой. Сейчас из тумана глядели те самые золотые знамена. И невольно, по старой памяти, впитанной с молоком матери, передавшейся через песни и детские сказки, хотелось забыть про фиолетовый флаг с белыми кляксами, символ бесконечной и безнадежной войны, и обхватить замаранными в крови пальцами древко того, другого, из великого прошлого и невероятных легенд. А вдруг — правда? Вдруг обда действительно вернулась?

Туман стоял кольцом, из центра Климиного войска его давно разогнали, поэтому оставшиеся члены штаба чувствовали себя жителями диковинного острова в тридцать с лишним шагов. Границей острова был круг воинов с широкими щитами, направленными наружу, а дальше уже начинался туман, из которого то и дело выныривали гонцы, чтобы доложить обстановку и передать внешним рядам очередной приказ командования. Оное в лице Геры неплохо справлялось.

В разных частях "острова" сидели колдуны, упершись ладонями в землю, странно щурясь и что-то бормоча. Им никто не мешал: сейчас во многом именно от колдунов зависел исход сражения.

Клима и обреченный беречь силы Тенька сидели на рассохшемся бревне, с двух сторон их подпирали Зарин и Хавес. Рядом, привязанная все к тому же бревну, топталась, прижимая уши, чудом уцелевшая Климина лошадка.

Солнце перевалило зенит, когда Клима, ничего не объясняя, встала, торопливо подошла к лошади и принялась рыться в прицепленных к седлу мешках. Заскучавший Тенька тут же подхватился следом.

— Ты что-то задумала.

— Время кончать битву, — известила Клима.

— Интересненькое дело! У тебя там, — Тенька выразительно постучал себя пальцем по лбу, — все по часам расписано, что ли?

Обда оторвалась от своего занятия и привычно смерила друга тяжелым взглядом.

— Медальон стал легче, — тихо пояснила она. Забывшись, переплела пальцы, но потом снова нацелилась на мешок. — Значит, все идет к финалу. Я закончу эту битву так, как нужно мне.

— А как тебе нужно? — спросил Зарин. Они с Хавесом тоже подошли.

Клима не ответила, из чего Тенька сделал вывод, что их многомудрая обда сама толком не понимает, что делает и зачем, целиком доверившись интуиции. С Климой часто такое случалось, и в серьезных делах, как сейчас, и в мелочах. Например, однажды Лернэ с утра разлила на лестнице масло и все, даже сильфы, успели набить себе шишки. Кроме обды, которой именно в то утро что-то подсказало позволить себе подольше поваляться в постели. Учитывая, что ни до, ни после Клима в кровати не залеживалась, на совпадение это не тянуло.

— Зарин, подай мне свой плащ, и отвернитесь оба. Тенька, стань рядом, раскрой плащ Зарина и заслони меня. Руки повыше подними, — с этими словами Клима скинула кожух, а затем одним махом сняла обе рубашки.

— То есть, меня ты не стесняешься? — невинно уточнил Тенька, пялясь на круглый медальон, покачивающийся между острых ключиц. И на то, что пониже ключиц... — Или, — он понизил голос, — высшие силы повелели тебе сию секунду повторить наше зимнее приключение?

— Не дождешься, — проворчала Клима, расправляя тугой сверток.

Тенька увидел, что она держит в руках длинное белое платье с золотым шитьем и перламутром на вороте. Очень дорогое платье. И на вид не застиранное.

— Откуда у тебя такое?

— Ристинка в Локите передала, — Клима просунула голову в узкий ворот и расправила сверкающий лиф, вытаскивая поверх медальон. — Я хотела надеть его в Фирондо, после победы, но теперь чую, что правильнее будет здесь.

Она неловко пригладила волосы, одернула юбку и выпрямилась. Тенька опустил плащ, и Зарин с Хавесом, а за ними члены штаба, включая Геру, завороженно ахнули. Странное дело, у Климы не пропали точки на носу, под ногтями по-прежнему чернела грязь, а жидкая челка лежала как попало. Но этого никто не замечал. Все видели силу, стать, белое платье и властные черные глаза.

— Тенька, подними меня над туманом, — велела обда.

— Интересненько это ты придумала! Тебя же подстрелят веды, если увидят!

— Не подстрелят. Скорее, время уходит.

И Тенька принялся за дело.

Уже взбираясь по невидимым ступенькам и поднимая юбку так, что стоящим внизу стали видны совершенно не легендарные холщовые штаны и ботинки с поцарапанными носами, Клима добавила:

— Да, и подсвети как-нибудь снизу, чтобы внушительно выглядело.

— "Как-нибудь"! — передразнил Тенька. — Родная злокозненная обда — и та полнейшая неуч!

Однако исправно прищурился, зашевелил пальцами, и лучи солнца вокруг девушки начали преломляться иначе, создавая впечатление огромной световой короны. Гера заикнулся было о преждевременном расходовании ценной боевой единицы, но тут его отвлек очередной гонец, и стало не до авантюр друзей.

А веды увидели, как над лохматым, распластавшимся по земле облаком взмывает сияющая белоснежная фигура и простирает к ним руки. Это было настолько невероятное зрелище, что бой прекратился, наступило затишье. И тогда обда заговорила.

Впоследствии Клима не могла вспомнить подробностей своей речи. Как бесконечно давно, на кажущемся сейчас детским собрании в Институте, нужные слова ей нашептывала интуиция. За эти два года дар обды окреп, пропали неуверенность и усталость, а ощущение власти над толпой выросло, стало почти осознанным. Эхо высокого голоса разносилось по низине, и без малого шесть тысяч человек, своих и чужих, завороженно внимали ему. На их глазах сейчас творилось чудо. Легенда превращалась в быль. И сметенные множеством слухов сердца потихоньку начинали отзываться на заветные, подсказанные чудесным даром слова:

— Я пришла возродить Принамкский край. Мир наступит! Не в легендах, не через сотню лет, а сейчас! Я — легенда, я — обда, я вернулась. Высшие силы не покинули нас, они с вами, если вы со мной. Принамкский край прощен и будет жить!..

* * *

— Это безумие, — говорил Гера, вороша палочкой ядовито-сиреневый Тенькин костер. — День клонится к закату, мы потеряли убитыми и тяжелоранеными двенадцать сотен из двадцати восьми, остальные вымотаны и измучены. Да, к нам присоединилось около шести сотен ведских солдат, четверть их армии, а остальные вернулись по селам и городам...

— Подозреваю, они хотят поглядеть, чем это все кончится, — вставил ответственный за снабжение.

— Логично, что Компиталь и Опушкинск не хотят открыто идти против Фирондо, даже если им прикажет Ритьяр Танава во плоти, — заметил Тенька.

Гера продолжил:

— Вдобавок, перешедшие на нашу сторону не слишком хотят воевать и надеются решить все миром. Итого, у нас меньше бойцов, чем было изначально, кончились огненные стрелы, напрочь разбита конница, поле, на котором мы все сидим, превратилось в помесь кладбища с лазаретом, а на небе по-прежнему ясно. И при всем этом, моя обда, ты намерена продолжать поход на Фирондо?

— Верно, — ответила Клима. И окинула свой отдыхающий у костра штаб таким острым взором, что возразить никто не посмел. — Мы не можем вернуться ни с чем. Мы одержали победу сейчас, и столица тоже будет нашей.

— Это безумие, — повторил Гера. — Кто может поручиться, что переметнувшиеся веды в последний момент не повернут против нас оружие, как поступили сегодня со своими? Посмотри, все посмотрите, что творится кругом. Это не мир, не возрождение Принамкского края. Это бойня. Такая же, как на орденской границе. И если это будет повторяться под стенами каждого города, то мы разрушим нашу несчастную родину сильнее, чем за пятьсот лет войны.

Его ортона лежала рядом, рука была перевязана чуть пониже локтя. Сейчас Гера выглядел куда старше своих двадцати лет.

Климины пальцы побелели, потому что все время разговора она держала их крепко сцепленными.

— Ты думаешь, твоя обда ослепла? Я вижу дальше. Если мы сейчас повернем назад, бойня пойдет за нами по пятам.

Она нервно оправила складки платья, которое не снимала, чтобы видом старого кожуха не портить впечатление новых подданных.

— Значит, переговоры? — уточнил заместитель главнокомандующего.

— Да, — Клима опять сплела пальцы. — Сейчас куда больше шансов переубедить Сефинтопалу. Мы подождем, потянем время, хотя бы до грозы. Те, кто были здесь, пришлют ему соколов, расскажут все, как было.

— Вот кто бы мог подумать, а? — восхитился Тенька. — Интересненько же придумали! Эх, мне бы в горы, да поизучать...

Кто-то из локитских колдунов вполголоса пожалел упомянутые горы. После победы над Эдамором Кареем Теньку стали воспринимать всерьез, а его нетривиальных методов — слегка опасаться. Коллеги, в отличие от обычно окружавших Теньку "неучей", прекрасно знали возможности современной колдовской науки, и никак не могли привыкнуть, что даровитый самоучка их постоянно расширяет, притом в совершенно непредсказуемых направлениях.

— А кто будет вести переговоры? — спросил ответственный за разведку. — Мы не можем отправить кого попало, но и сама сударыня обда исключается.

— Я могу пойти, — беззаботно предложил Тенька.

— Ты — наша главная боевая единица! — напомнил Гера. — А если учесть потерю стрел — единственная. К тому же, в Фирондо засел Эдамор Карей, которого ты оставил без глаза.

— Вот и замечательно, как раз верну ему...

— Нет! — отрезал "правая рука" и подытожил: — Пойду я.

— С какой это радости? — возмутился Тенька. — Ты вообще-то здесь полководец!

— Вот и хорошо, значит, я достаточно весомая фигура для переговоров. Остальных Сефинтопала слушать не станет, они для него предатели. А я был с обдой всегда и многое могу о ней сказать.

— Главное, не ляпнуть, что она сошла с ума, как это ты обычно говоришь, — хохотнул Тенька. — Они же не знают, что ты любя.

— У меня высший балл по риторике, — напомнил Гера. — Я прекрасно понимаю, что можно говорить, когда и где.

— Но ведь вызвался ты не поэтому, — Тенька смотрел ему в глаза.

— А почему? — тут же спросил заместитель полководца.

— Я мысли не читаю. Пусть Гера сам скажет.

— Хорошо! — Гера поднялся на ноги, словно уже был оратором у трибуны. — Это я виноват, что мы остались без поддержки горцев. Я поступил по совести и не жалею, но это не снимает с меня вины, в том числе — за сегодняшнее побоище. Если бы нас поддерживали горцы, никаких переговоров не потребовалось бы. И если к Сефинтопале пойдет кто-то другой и сгинет, его смерть тоже будет на моей совести, чего я допустить не могу.

— А чтобы Лерка плакала, ты можешь допустить?

— Тенька, не надо запрещенных приемов! Лернэ знала, куда меня провожает. Это война, и на войне я в ответе не только за ее слезы, но и за каждого из моих солдат и членов моего штаба.

— Значит, решено, — сказала Клима, мигом пресекая споры.

* * *

Стены Фирондо были высоки и безмолвны, а маленькие аккуратные домики с внешней стороны — пусты. Люди, напуганные грядущей осадой, поспешили оставить жилища и разъехаться кто куда. Некоторые укрылись в городе, пополнив собой ополчение.

Фирондо стоял на равнине, а горизонт с запада скрывали туманные пики далеких отсюда гор. Кругом стелились обширные поля, уже распаханные к посевной или зеленеющие озимыми. Между полей лежали широкие дороги, мощенные плавленым камнем (полезное преимущество колдовства, в Ордене булыжник дробили вручную). Идущее по одной из таких дорог войско было как на ладони. Впрочем, на расстояние полета стрелы они не приблизились, значит, беспокоиться было не о чем.

Остановились в отдалении, разложив костры и развернув палатки прямо на полях. Едва убедившись, что войско в порядке, ответственный за снабжение распределил крупу и мясо для походного кулеша, ставка пребывает в спокойствии, "важная боевая единица" не порывается затеять очередной эксперимент, а дражайшая обда надежно охраняется, Гера засобирался в дорогу. Он решил идти налегке и вовсе не брать оружия. Почистил кое-где свою куртку, ботинки и штаны, наскоро вымыл и высушил голову, умело сочетая ведро теплой воды с Тенькиными возможностями, тщательно спрятал под рукав повязку, со всеми простился и смело зашагал в сторону города.

День клонился к закату. Под издевательски ясным небом парили легчайшие, не сулящие непогоду облака. Кругом было очень тихо, то ли от непривычного безлюдья, то ли сама природа замерла в ожидании, не решаясь предугадать, что случится с ними всеми завтра.

Гера услышал позади быстрые шаги и оглянулся.

Его догонял Зарин, тоже кое-как отмытый, непривычно смятенный. Обычно названый Климин брат держался уверенно и с тем достоинством, какое может позволить себе человек, семнадцати лет в одиночку преодолевший полстраны. Если с нагловатым и развязным Хавесом Гера так и не сошелся, то Зарин стал ему вторым другом, почти не хуже Теньки. У Зарина и голова на плечах есть, и спину прикроет, если надо. Порой молчит, молчит, а потом вдруг начинает говорить вещи, о которых до него прежде никто не додумался. Гера подозревал, что догадливый Зарин прекрасно знает, чем на самом деле занимались Клима и Тенька в ту памятную ночь. Может, именно поэтому относится к колдуну прохладно.

— Я иду с тобой, — сообщил Зарин, поравнявшись.

— Тебе обда велела? — удивился Гера.

Зарин саркастично фыркнул.

— Неужто ты тоже думаешь, что я при Климе навроде чурки?

— Ты ведь знаешь, я никогда так не думал.

— И то хлеб, — Зарин глянул на небо: этот жест в последнее время прилепился ко всем членам штаба. — Ты затеял гнилое, опасное дело. На такое нельзя идти одному. В штабе все нужные, солдаты тебе, что козлу капуста, а я — в самый раз.

— А кто будет охранять обду, пока ты со мной ходишь?

Зарин оглянулся и пожал плечами.

— Хавес дело знает. Он хвастун и задира, но за Климу любую глотку перегрызет. И Тенька рядом крутится, а он, ты помнишь, зимой у самой смерти ее выцарапал.

Гера поразмыслил.

— Ладно, пойдем вместе. Только в случае чего говорить буду я.

— Да, помню, высший балл по риторике, — улыбнулся Зарин. — Что это такое, кстати?

— Риторика?

— Не, то понятно. Я не настолько деревня. Баллы эти.

— Оценки в Институте, — охотно объяснил Гера. — Нам давали разные задания и смотрели, как мы их выполняем. За практику вроде полетов или езды на тяжеловиках были слова: отлично, хорошо, удовлетворительно, плохо. За теорию — цифры, от одного до пятнадцати. У меня по риторике пятнадцать.

— А чем эти оценки полезны? Кормят за них больше?

— Нет, кормили всех одинаково. А если баллы высокие... это почетно, хвалят, могут по окончании Института словечко замолвить, чтобы на хорошее место определили. Вообще, умным больше уважения.

— А Клима как училась? — Зарин спросил будто бы между прочим, что Гера понял, как тому любопытно.

— По теории блестяще. А вот с доской не ладила. Однажды даже чуть не отчислили из-за этого. Ты Теньку спроси, он тоже рассказать может.

— Тенька — балабол, — беззлобно отметил Зарин. — Конечно, за его изобретения многое можно простить, но ему очень повезло с сестрой.

Гера тоже находил Лернэ безупречной, и поспешил уточнить:

— Ты в каком смысле?

Зарин снова улыбнулся. Его улыбка была мягкая, добрая и чуть ироничная.

— Представь, если бы Тенька жил один.

Гера представил. Дом, превращенный в одну огромную лабораторию, разноцветные жидкости в кастрюлях вместо супа и жаркого, напрочь запущенный огород, где сорняком растет одна лишь одичалая ромашка, и сердобольных соседей, которые платят за услуги неприспособленного к быту колдуна готовыми продуктами. Пожалуй, умницу и хозяюшку Лернэ Теньке не иначе как высшие силы послали.

Потом юноша поглядел на Зарина и попытался представить его и Климу детьми. Получалось с трудом, особенно не давался образ Климы, беззаботно играющей в какие-нибудь салочки. Когда Гера поделился этими мыслями с Зарином, тот согласно кивнул.

— Клима всегда немного странная была. Редко с нами играла, зыркала только из-за маминой юбки. Это ведь мама Климу врать научила, ты знаешь? Хотя, да, откуда тебе знать. Так вот, нормальные бабы в лесу грибы собирают, а эти две уйдут в заросли на полянку, разложат карты, и давай тренироваться. Мы с мальчишками подглядывали. Иногда жуть брала: сидят, большая да мелкая, глазищи у обеих горят, держат по карте в рукаве и друг дружку за нос водят.

— Климина мама тоже была обдой? — не понял пораженный Гера.

— А кто ее знает, — Зарин пожал плечами. — Я ее плохо помню, тоже ведь мелкий был. Похожи они с Климой сильно, глаза, губы, фигура...

— Носы, — подсказал Гера.

— Не, носом Клима скорее в отца... Помню, когда она с нами играла, все ее слушались, как заколдованные. И взрослых очень любила обманывать. Поначалу бестолково, на нее вечно матери жаловались, ну а мать навряд ли ее ругала. А потом Климка так научилась, что и не докажешь ничего. Еще помню, как мы с ней впервые сговорились. Был конец осени, а в начале лета ее маму медведь задрал. Отец запил, мне он уже потом рассказывал, что первая жена его по жизни будто бы вела, цель находила, словно свет от нее шел и надежда на лучшее. Клима, сам понимаешь, тоже всех тут ведет, но иначе, более... жестко, что ли. Ее мать добрее была, это точно, хотя тоже сирота — в тринадцать без родителей осталась, бесцветка унесла.

— Откуда ты знаешь? — изумился Гера.

— Так деревня ведь. Их дом по соседству с нашим стоял. А Клима с того лета дикая сделалась — звереныш. Мать моя вспоминала: слоняется ребенок по деревне, глаза как у волчонка, а потом подойдет и такие недетские речи заводит, что страшно становится: крокозябры знают, чего творится в той голове. Потом корова эта...

— Какая корова?

— Корова у них была. Пала от голода или еще чего. Климин отец как-то по пьяни рассказал, что дочка коровью тушу сырьем сожрала и кровью умылась. Некоторые верили, хоть и брехня. Мне Клима никогда волчонком не казалась, а тогда — скорее щенком, которого не стали топить, а просто на улицу выбросили. Худенькая, между бровей морщинка — уже тогда! Пришла ко мне и спрашивает, любил ли ты, Зарька, батьку своего. Любил, понятное дело, хотя тот на войне помер, еще когда мне пяти не стукнуло. Я, говорит, тоже маму любила. Только они теперь землей стали и под воду ушли, а нам с тобой, Зарька, жить как-то надо. Согласился я, а она дальше гнет: вон, у вас крыша в хате прохудилась, а ты пока вырастешь, чтоб починить, хата целиком развалится. А у нас, говорит, дом добротный, но я печку топить не умею и зимой с голоду помру. Хочешь, Зарька, чтоб я померла? И глядит жалобно. Кто ж скажет, что да? Вот и я отвечаю, не хочу, мол. А раз не хочешь, говорит, давай моего папу женим на твоей маме. Будет у нас дом добротный и еда зимой. А мы друг другу — брат и сестра. Я согласился. Ну а потом сам не понял, как Клима все устроила. Но это хорошо у нее вышло, отец с матерью до сих пор ладно живут, детей уже пять штук нарожали.

— В Институте она другая была, — Геру тоже потянуло на воспоминания. — Мила, учтива. Если речь шла не о занятиях и благе Ордена, вечно дурочкой прикидывалась. И ей верили. А при своих вся изнутри загоралась и говорила, что возродит Принамкский край, что у нее великое предназначение, а у нас при ней — великое будущее. Знаешь, я думал, не сомневаюсь, а сейчас, когда все начинает сбываться, понял, что никогда по-настоящему не верил до конца. Или не представлял толком, какое оно, великое будущее. И что такое обда на самом деле... Обда ведь не может быть другом, только госпожой. Она столько раз говорила это открыто, что я привык и перестал понимать. А потом поплатился.

— Ты о вашей размолвке из-за горцев, после которой перестал называть Климу по имени?

— Я не нарочно, — проворчал Гера. — У меня язык не поворачивается.

Зарин снова поглядел на небо, задумчиво.

— Мне кажется, тебе нужно принимать ее такой, какая она есть. Я вижу, как с ней обходится Тенька. Хитрый он, хоть и балабол. Никогда не спорит, ты замечал? И дает советы, только если она спросит. Но держится с Климой на равных, не требуя того же взамен от нее. А если говорит о своем подданстве, то обращает это в шутку, но произносит с таким серьезным видом, что не подкопаешься.

— Я не могу, как Тенька, — Гера покосился на спутника. — Да и ты тоже.

— Я — другое дело, — вздохнул Зарин. — Прошло время, когда я бегал за Климой на цыпочках и заглядывал ей в рот. Теперь мы выросли. Я с ней, потому что верю делу, которому она служит. Но не забываю, что сама Клима на самом деле не так уж изменилась, как кажется. Я бы сказал, теперь она меньше врет и скрытничает, чем прежде. А ты видишь в ней либо верного товарища, либо холодную жестокую повелительницу, для которой нет ничего человеческого. Клима на самом деле где-то посередине. Она всегда любила, когда к ней относились с почтением, а у тебя это никогда по-настоящему не получалось. Но ты присягнул ей, значит, признал за ней право тобой управлять. Так и доверься. Клима умная девчонка с отличным чутьем, она всегда смекнет, у кого может получить лучшее из того, что ей нужно. И если ей понадобится совет, который правильно дашь только ты, она спросит его именно у тебя. Жаль только... — тут Зарин осекся и умолк.

— Что? — решительно переспросил Гера.

Зарин с усмешкой развел руками.

— Что я не тот человек, у которого она может получить самую лучшую на свете любовь.

Гера серьезно посмотрел ему в глаза.

— Это еще неизвестно. А если ты намекаешь на Теньку, то ошибаешься.

Зарин ничего не ответил, но Гере показалось, что спутник неуловимо повеселел.

* * *

— Так значит, обда внезапно захотела мира, — холодно протянул Артасий Сефинтопала.

Он принял парламентеров в зале заседаний ведской думы, круглом просторном помещении с колоннадой. Ярко горели свечи — даже слишком ярко, чтобы не заподозрить колдовски измененное пламя. Сефинтопала сидел ближе к дальней стене, на резном деревянном стуле с высокой спинкой, напротив которого по обе стороны, как в зрительном зале театра, оставляя широкий свободный проход от дверей, тянулись ряды невысоких лавок, устеленных фиолетовой бархатистой материей. Сейчас лавки пустовали, только на одной устроился Эдамор Карей, закину ногу за ногу. Его кованые носы на сапогах и кольчужные нашивки куртки зловеще поблескивали, но в целом грозный вояка выглядел усталым и небритым.

Гера и Зарин стояли перед правителем, им в спины настороженно дышала охрана.

— Обда Климэн всегда хотела только мира, — терпеливо ответил Гера. — Но для всего Принамкского края, а не только для западной части. Она пришла, чтобы объединить людей как встарь, а ты прогнал ее, сказав, что если она обда, то пусть сама берет власть. И вот, — юноша развел руками. — Климэн под стенами Фирондо, скоро она войдет в город и последует твоему совету.

Сефинтопала вскинул голову.

— Самозванка никогда не покорит Фирондо, — отчеканил он. — Этот город — оплот памяти прежних времен, его хранят высшие силы. Вы шли по улицам, вы видели, что каждый дом готов сражаться, все члены моей думы с утра на стенах с оружием в руках. Танава, Раназентала, Делей, Сивара — вам что-нибудь говорят эти древние фамилии? Наши предки когда-то первыми встали за плечом великой Обды, они жили ради Принамкского края и умирали за него, пять с лишним веков назад они ушли сюда из разоренного Гарлея, чтобы продолжать борьбу, и до сих пор ни один из нас не запятнал себя якшаниями ни с сильфийским отродьем, ни с орденскими предателями, ни с преступниками, в чьей крови нет и капли дара высших сил.

— Мы видели все, о чем ты говоришь, — сказал Гера. — И названные тобой фамилии нам известны. Именно поэтому обда не хочет проливать кровь тех, кто ждал ее столько лет.

— А я еще другие фамилии могу назвать, — неожиданно подал голос Зарин. — Например, Зафатейна, Лакар, Сетарентала — они остались в Гарлее и погибли, но некоторым членам их семей удалось спастись, и они до сих пор живут недалеко от мест, где закопано тело последней обды. Ватьяр, Рифар — поступили на службу в Орден, чтобы развалить его изнутри, и вскоре их головы насадили на пики, а тела утопили в реке. Но их дело живет, и в Ордене до сих пор тишком служат преданные обде люди. Ялавей, Павинентала, Савара, Фитар — не стали менять золотые знамена на фиолетовые и отошли от дел, растворившись в народе. Потомки этих людей сейчас приходят к нам, присягают Климэн и служат под ее началом, хотя они не меньше знатны и осведомлены, чем те, кто сидят здесь, за стенами, и брешут на обду, которую даже не видели толком!

Скрипнула скамейка — это рывком поднялся Эдамор Карей.

— Не видели? — язвительно переспросил он. — А чего же она сама не пришла сюда, чтобы мы на нее посмотрели? Может, трусит, как отступники Ялавей и Фитар? Или, подобно, Зафатейне, Лакару и Сетарентале, сидит на чьих-нибудь старых костях, не в силах подняться и оглянуться вокруг? Или боится, что мы узнаем, какая она двуличная сволочь, точно Ватьяр, которого даже в Ордене долго не вытерпели? Названные тобою имена, мальчишка, пустой звук. Только мы, ушедшие на запад, сумели взглянуть правде в лицо и признать, что обда покинула Принамкский край навсегда, и прежние времена никогда не наступят.

— Они уже наступают! — горячо воскликнул Гера. — Не будьте слепы, даже горцы признали обду.

— Но не пришли на помощь, — напомнил Сефинтопала.

— Они присягнули ей на крови.

— И не стали вмешиваться, когда ее пощипали недалеко от Фирондо? — хохотнул Эдамор Карей. — Что ж за цена такой присяге?

— А какой ценой ты расстался со своим глазом? — спросил Гера, обходя скользкую тему. — Я слышал, если на капище сходятся в поединке два колдуна, побеждает тот, кто более предан обде.

— Это сильно устаревшая присказка. Обды нет, и в наше время побеждает более искусный. Я всего-навсего недооценил вашего самоучку.

— А если нет? Ты хоть на мгновение допускал мысль, что Тенька победил, поскольку служит настоящей обде?

— Глупейшая мысль.

— Может быть, поэтому ты до сих пор жив. Высшие силы не простили бы колдуну осознанного предательства, а сейчас ты не ведаешь, что творишь.

— Это вы с вашей "обдой" не ведаете, — вмешался Артасий Сефинтопала. — Весь мир на части раскололи!

— А разве мир за последние полтысячелетия хоть день был целым?

Повисло яростное молчание. Потом Гера подытожил:

— Обда Климэн пришла взять то, что предназначено ей высшими силами, и возьмет. Столько людей уже погибло из-за вашей слепоты. Мы не хотим больше кровопролития...

— Так убирайтесь отсюда к крокозябрам! — рявкнул Эдамор Карей. — Фирондо не стоял бы сейчас, если бы его сдавали по первому требованию всяким проходимцам!

— Мы не отступимся, — тихо и твердо сказал Гера. — Мы — будущее Принамкского края.

— Тогда в наших силах лишить Принамкский край такого будущего прямо сейчас! — сообщил Эдамор Карей. Оглянулся на правителя, получил согласный кивок и коротко приказал: — Сбросить их со стены.

Не успели Гера и Зарин переглянуться, то ли прощаясь с жизнью, то ли решая биться до конца спина к спине, как из противоположного конца зала раздалось:

— Погодите-ка, судари!

Юноши оглянулись и увидели, что с ближайшей к двери лавки поднимается незнакомая им женщина. То ли эта решительная сударыня тихонько пришла сюда во время разговора, то ли прежде они умудрились ее не заметить. Женщина была среднего роста, носила простой серый сарафан, а ее золотистые с сединой волосы спускались до пояса в двух туго заплетенных косах. Издалека, по фигуре и осанке, ей нельзя было дать и тридцати, но когда она подошла, стали видны морщинки вокруг глаз. Голос же у сударыни был зычный и командный, таким только нерадивых правителей вразумлять.

— Я не ослышалась? Вы намерены сию секунду изничтожить двух здоровых парней, на которых еще лет сорок пахать можно? И эти люди что-то говорят о преступлениях против родины!

Эдамор Карей почему-то мигом утратил всю свою воинственность и тихо вздохнул, а Артасий Сефинтопала осведомился:

— Ты предлагаешь их отпустить, сударыня Налина?

— Тоже дурость, — Налина уперла руки в бока, что в сочетании с ее статью выглядело внушительно. — Готова поспорить, по пути сюда они пересчитали всех солдат и обшарили глазами наши укрепления. Запри их куда-нибудь до поры.

— А потом?

— Должен же кто-нибудь восстанавливать город после осады! Вот и будут тебе два лишних работника, а потом пусть катятся к крокозябрам. Ну, а если предположить невозможное, и эта шибанутая об тучу обда все же настоящая, нам тем более нет резону бросать со стены ее людей.

— Налина, что ты такое говоришь? — возмутился Эдамор Карей. — Как она может быть настоящей?!

— Знаешь, Эдамор, раз в жизни и малиновый крокозябрик пьянице является взаправду! — парировала женщина.

Гера и Зарин втайне ею восхитились.

...Уже когда их заперли в полуподвальной комнатушке с узким решетчатым окном, Гера спросил:

— Откуда ты знаешь столько древних родов?

Зарин пожал плечами.

— Когда в нашу деревню явились разыскивать обду, я понял, что понятия не имею о прошлом Принамкского края. И, отправившись в путь, стал спрашивать людей. Оказывается, на Орденских землях столько помнят про прежние времена, что ведам впору поучиться. А потом, не забывай, я очень долго был при Климе, в том числе, когда она принимала доклады у разведчиков. В нашем войске, особенно при штабе, и правда очень много прежней знати, хотя тех фамилий никто не сохранил, — Зарин перевел взгляд на окно. — Что теперь, Гера?

— Мы сделали все, что могли, — "правая рука" на пробу дернул решетку и ничего этим не добился. — Теперь дело за погодой. Если соберется гроза, мы спасены. А если нет... значит, высшие силы и правда от нас отвернулись.

Глава 16. Под Фирондо

Вековать ли нам в разлуке?

Не пора ль очнуться нам

И подать друг другу руки,

Нашим кровным и друзьям?

Ф. Тютчев

Ивьяр Напасентала безмерно любил свою жену. Он таял от нежности, когда она прижималась к нему, а ее черные косы лежали на вышитых покрывалах. Ему хотелось голыми руками разорвать того, из-за которого взгляд ее золотистых глаз порой делался испуганным и печальным. Но когда под ее теплыми пальцами начинала плакать мандолина, сердце Ивьяра странным образом смягчалось. Пусть живет тот, если может, дрянь, крокозяберье отродье. Пусть все живут, ведь жизнь так прекрасна. Особенно, когда есть, кого любить.

А еще она умела слушать, понимать услышанное и свято хранить доверенные ей тайны. Именно поэтому тайн от жены у Ивьяра не было никаких.

— Наша новая обда сошла с ума, — странно говорить о таких вещах, когда в спальне полутемно и тихо, постель мягка, а в окно заглядывает ветка зацветающей вишни. — Ей было велено сидеть тихо до совершеннолетия, а она, едва сошел снег, развернула кампанию против Фирондо, как будто у нее есть какие-то шансы.

— Но разве истинной обде можно что-то повелеть? — она говорит, а из-под поблескивающего крючка не перестает литься тончайшее кружево. Как женщины это делают?..

— Не знаю, — честно ответил Ивьяр. — Прежде такого вроде не случалось. Но и обды в стародавние времена обладали большей силой и опытом, чем эта.

— Но разве не сказано, что дар высших сил ценнее опыта?

— Мне слабо в это верится, учитывая ее поступки. Пойти на Фирондо с тем войском, что у нее сейчас — самоубийство!

— Может, она рассчитывает на вашу помощь?

— Нашу?! — от возмущения Ивьяр приподнялся на локтях. — Климэн Ченара прекрасно знает, что мы будем держаться в стороне до ее совершеннолетия. А если своим наступлением на Фирондо она хочет нас подхлестнуть, то это глупо, недальновидно и недостойно обды.

— Может, у нее нет выбора? — жена всегда говорила негромко, и от ее голоса вспыльчивый Ивьяр унимался так же быстро, как от звуков мандолины.

— У обды был прекрасный выбор, — саркастично произнес он. — Она могла подождать жалкие три года, набраться опыта и силы, которых ей не хватает сейчас, а потом бескровно короноваться в Фирондо, или даже в Гарлее, если к тому времени мы бы успели его отвоевать.

— Ты сам говорил, что она хочет прекратить войну и радеет о благе принамкского народа. Как же может человек с такими помыслами бездействовать три года, зная, что на границе гибнут люди? Сейчас мы — ее сила и опыт.

— Ты хочешь сказать, я поступил неправильно, проголосовав на совете за бездействие? Родная, она приблизила к себе этого... — он не смог произнести при жене имя Фенреса, — этого подонка, а потом просто отпустила, отказавшись выдавать на расправу.

— Что ж, значит, таким было ее решение, и мы не вправе роптать на волю нашей обды. Только обда знает, как будет лучше для Принамкского края.

— Ты ее не видела! — воскликнул Ивьяр. — Ты судишь по старинным фрескам, а передо мной была обычная девушка, может, излишне самоуверенная для своих лет. Да, у нее светится кровь, но этого не достаточно, чтобы брать на поруки полстраны.

— Наверное, ты прав, — жена вздохнула, откладывая вязание. — Времена не те, и обды тоже не те. Но ведь она все-таки вернулась и не сидит сложа руки. Не предаем ли мы Климэн Ченару своим бездействием?

Ивьяр перевернулся на бок и бережно привлек ее к себе.

— Хочешь, завтра я предложу созвать внеочередной совет знатных семей Западногорска? Мы еще раз обсудим обду Климэн и решим, стоит ли ей помогать.

"...Только велика вероятность, что решение совета останется прежним. Даже мой голос ничего не изменит. Высшие силы, мы столько лет ждали обду как избавления от бед, а явилась девчонка с молоком на губах и принесла новые беды! Иногда мне кажется, что я понимаю Сефинтопалу, хоть он и неправ тысячу раз".

* * *

Гера и Зарин не вернулись ни утром следующего дня, ни к полудню, ни к вечеру, а ворота города по-прежнему стояли на замке.

Всем стало ясно, что у парламентеров ничего не вышло. Думать о худшем пока остерегались.

Когда на кристально чистом небе начали зажигаться первые полупрозрачные звезды, штаб собрался у палатки обды посовещаться.

— Что будем делать? — озвучил общий вопрос заместитель главнокомандующего.

— Мне кажется, разумнее всего отступить, — осторожно начал командир разведки. — У нас много раненых, конница разбита, огненных стрел нет, да и обычных куда меньше, чем мы рассчитывали. Вдобавок, войско осталось без полководца, а часть солдат не хочет воевать.

— Провиант подходит к концу, — вставил ответственный за снабжение. — Если прямо сейчас начать экономить, нам хватит еще дня на три. Долгой осады не получится. Надо ехать в Локит за обозами с провиантом. Но Сефинтопала может снова послать весточку, и тогда наши обозы просто не доедут. Значит, охрану придется отрядить большую, а это совсем ослабит войско.

— Мы выпаривали воду из земли весь день, — доложил средний колдун. — Но наверху сильный ветер, он разносит облачка пара, прежде чем они успевают собраться в тучи. Сударь Артений пробовал подняться наверх своим способом и поколдовать с ветром, но не удержался на воздухе и едва не переломал себе ноги.

Тенька сидел тут же, встрепанный, с обмотанной лодыжкой, и молча дивился, что его называют "сударь Артений".

Клима обвела свой штаб взглядом. За этот день девушка сумела раздобыть где-то простое, но чистое и почти новое желтое платье взамен излишне нарядного белого. И вымыла голову проверенным способом сочетания Теньки и ведра.

— Моя обда, — еще осторожнее сказал командир разведки. — Эта кампания очень много значит для всех нас, но иногда разумнее отступить, чтобы сохранить остатки сил...

— Достаточно, — оборвала его Клима и опять замолчала.

Никто больше не решался нарушить тишину. Только сидели, безотчетно надеясь, что сейчас обда отыщет какое-то замечательное решение, и все станет прекрасно. Вытянет из ниоткуда, как зимой, мешок редчайшего жемчуга, найдет купцов, колдунов, воинов и зодчих, поднимется в небо и своими руками пригонит проклятые тучи. Никому по-настоящему не хотелось поворачивать назад.

— Для начала раздайте воинам на ужин двойной паек, — заговорила Клима, когда все уже извелись от ожидания чуда. — И пошлите в Локит за продовольствием. Выберите для этого дела тех, кто менее всего настроен воевать. Сударь Артений, объясни, наконец, коллегам принцип создания заслонов из сгущенного воздуха.

— Но, моя обда, это невозможно, — начал было старший колдун. — Сударь Артений все делает не по правилам, и мы не в силах...

— Если делает один, могут все, — властно отрезала Клима. — Вы колдуны обды, и к утру должны уметь создавать заслоны. Мы поставим их впереди войска, чтобы оградиться от стрел.

— Но если я верно понял природу этих заслонов, — подал голос заместитель главнокомандующего, — они непроницаемы с обеих сторон, наши воины тоже не смогут стрелять.

— Побережем стрелы, их без того мало, — отмахнулась Клима. — Караулы удвоить, собрать по лагерю оставшихся конников, — она прикоснулась к медальону, и гладкая медь блеснула в свете костра. — Так, что я еще не сказала... Ах, да, — усмешка, почти торжествующая. — Я не сказала, что мы отступаем. И не скажу никогда, потому что победа будет нашей. Теперь за работу, нет времени на сомнения и страх.

Чуда вроде бы не произошло. Никто не поднялся в небо, не вышла из леса дополнительная тысяча солдат, и даже гроза не началась. Но желание отступить пропало, словно его и не было никогда. Даже звезды как будто засияли ярче, а взошедшая луна обратила свой свет на воткнутые в землю золотые знамена.

Поздней ночью, умаявшийся и наговорившийся, казалось, на десять лет вперед, Тенька добрался до своей палатки, которую прежде делил с Герой, рухнул на одеяло и клятвенно пообещал сам себе, что никогда в жизни не будет ничего преподавать, а став старше, ни за что не возьмет учеников. Оказывается, объяснять — это не просто скопом озвучивать все, что роится у тебя в голове, как Тенька считал прежде. Говорить следовало так, чтобы окружающие тебя поняли. А если не понимают, не ругать почтенных коллег неучами, а пересказать иначе. И никого не волнует, что иначе не получается. Надо! Обда велела, чтоб она жива-здорова была!

Два с половиной часа у них ушло только на согласование терминологии, а уж когда подобрались к главному...

Тенька поежился и накрылся вторым одеялом. Все-таки нет на свете занятия хуже, чем преподавание!

Не успел он толком погрузиться в сон, как почувствовал, что его бесцеремонно трясут за плечо. Отказываясь верить в такое быстрое наступление утра, Тенька неохотно высунул нос из-под одеяла и обнаружил над собой Климу.

— Который час?

— Около трех пополуночи, — негромко ответила Клима. По ее голосу и часто мигающим глазам Тенька понял, что обда еще не ложилась. Судя по всему, даже не собирается. Которую ночь она не спит?

— Только не говори, что эти неучи с высшим колдовским образованием чего-то недопоняли, и я опять должен выворачиваться наизнанку! — взмолился Тенька.

— Не скажу, — пообещала Клима.

В палатке было тесно, а темнота казалась густой, словно ее можно было размешивать ложкой. Через крошечные щели пробивались тончайшие лучики скудного ночного света. Юноша с трудом мог различить горбоносый профиль обды и пушистый вихор на ее голове. Клима задумчиво сопела.

— Мне не спится, — наконец заговорила она. — Наверное, я поступила неправильно...

— Конечно, неправильно, — проворчал Тенька, с трудом подавляя широченный зевок. — Сама не спишь и другим не даешь!

Клима будто не услышала.

— Не стоило посылать в Фирондо именно Геру. Он главнокомандующий, его любят и уважают. Гера ценен как стратег и тактик...

— А еще ты успела к нему привязаться, — добавил Тенька, с сожалением выпутываясь из-под одеяла и садясь.

— Что я за обда, которая не может защитить своих подданных? — Клима обхватила сцепленными руками колени, вздрогнула, точно хотела сгорбить прямую спину, но в последний миг сделала над собой усилие. — Столько людей, Тенька... А сколько еще будет, прежде чем я надену на себя эту проклятую диадему? В Редиме было иначе: меньше, проще. А прежде, когда мы ездили на границу от Института, и вовсе было плевать, — она пригладила волосы, от чего вихор распушился еще больше, и хрипловато заключила: — Оказывается, по-настоящему осознаешь войну, когда бьются за тебя и умирают за тебя.

— Вряд ли кто-нибудь из нынешних правителей это так же чувствует, — заметил Тенька.

— Не-ет, — тихо протянула Клима. — Они чувствуют. Все. И даже Верховный сильф. Их жизнь горит на чужих костях, они не могут это забыть и не в силах помнить. Теперь я точно знаю.

В ее голосе звучало что-то новое — словно прежняя властность окрепла, выросла на крови и стала... сильнее ли, мудрее?

Тенька хитровато прищурился.

— А все-таки Геры тебе жаль не потому, что ты обда, а он твой подданный и полководец!

— И поэтому тоже, — ушла от ответа девушка. — Еще с ним Зарин.

— Да, Зарин. Любимый братишка. Я всегда знал, что ты сентиментальнее, чем хочешь быть!

Клима сморщила нос. Колдун ей улыбнулся.

— У тебя уже есть интересненький план?

— План чего?

— Спасения наших попавших в беду соратников! Ты ведь чувствуешь, они живы?

— Живы. Медальон теплый и легкий. Я теперь начинаю понимать, зачем он нужен, и как с ним обращаться...

— Мы собираемся пробраться вдвоем в Фирондо и вызволить их, верно?

— Об этом речи нет, — отрезала Клима, пряча глаза. — Если мое войско лишится еще и обды с колдуном...

— Не лишится!

— Откуда тебе знать?

— А мы везучие, — беспечно махнул рукой Тенька и все-таки зевнул, из-за чего конец фразы растянулся. — С нами высшие силы, моя светлая голова и твое безупречное чутье.

— Оно как раз подсказывает мне не рисковать.

— Кто там у вас кем командует: ты чутьем, или оно тобой? Это ты решаешь, как поступить, а чутье на тебя работает!

— Ты специально это говоришь.

— Конечно! Ты же должна признаться самой себе, что пришла ко мне среди ночи не поплакаться, а услышать, что я тоже одобряю эту интересненькую затею.

— Но я еще ничего не придумала!

— Тогда сообразим по ходу дела!

...Выбравшись из палатки, Тенька обнаружил, что луна наконец-то спряталась за набежавшие тучки, и над лагерем темно, хоть глаз выколи. Но все-таки можно заметить, что Хавеса поблизости нет.

— Ему незачем знать, — ответила Клима на невысказанный вопрос.

— Это да, — одобрил Тенька. — У него волосы дыбом встанут, а в процессе поседеют. Пожалуй, не у него одного.

— Все-таки сомневаешься? — поддела Клима.

— Я? Ни за что! Это они все сомневаются. А мы с тобой, моя злокозненная обда, вдвоем города можем брать!

— Ну, конечно. И зачем мне армия, если есть ты?

— Для солидности! — подмигнул Тенька. — И Гере надо кем-то командовать, иначе он порывается командовать нами. Представляешь, каково сейчас Зарину, если их где-нибудь заперли вдвоем?

Клима покачала головой, и ее губы все-таки тронула тень улыбки.

— Тенька. Я тебя люблю.

— Я тебя тоже! — не растерялся колдун и деловито уточнил: — Уже можно замуж звать?

— Обойдешься! — осадила его Клима и направилась к выходу из лагеря.

* * *

Ночь выдалась по-весеннему теплая, тихая. На небе было черно, лишь кое-где в прорехах облаков мерцали звезды. Шли тишком, в обход собственных часовых, потом, опасливо пригибаясь — через поле озимых, которые хоть и взошли густо в нынешнем году, но выросли не до такой степени, чтобы в них скрываться. Миновали пригородные дома, где окна и двери заколочены досками, а пустые сараи распахнуты настежь: еще недавно оттуда впопыхах выносили все ценное.

Не доходя до запертых ворот, Клима резко забрала влево, и довольно долго они крались вдоль стены — по счастью, вокруг Фирондо, как и вокруг Редима, давно не было рва. Из оружия обда взяла с собой только узкий кинжал, сохранившийся еще со времен Института. Тенька же вовсе шел налегке, засунув руки в пустые карманы распахнутой куртки. Оба решили, что лучше иметь свободные руки и быстрые ноги, чем тяжелую ортону за плечами, которой никто из них не владеет на должном уровне.

Клима остановилась, когда они порядочно отошли от главных ворот, освещенные факелами посты на стенах стали попадаться вдвое реже, а Тенька почти всерьез уверился, что подруге вздумалось просто обойти город кругом.

Этот участок стены был ничем не примечательней прочих — серая штукатурка, под ногами высокий бурьян, как обычно поднявшийся прежде озимых. Где-то в темноте журчала вода, видимо, тек мелкий ручей. Пахло землей и сыростью, из темноты надрывно квакала дурная лягушка.

— Здесь, — заявила Клима, ткнув в стену пальцем.

— Что — здесь? — не понял Тенька, прикрывая рот кулаком, чтобы Клима не увидела зевка.

— Проделай в стене дыру.

— Как?

— Тебе виднее, — Клима выжидательно скрестила руки на груди. — Кто в шестнадцать лет измолол в пыль половину каменного крыльца?

— Я возьму Леркин язык и завяжу его бантиком, — зловеще пообещал Тенька и принялся оправдываться: — Я уже не помню толком, как это вышло. Изменять камни — бесполезное занятие, вода и огонь более интересненькие.

— Ты ничего не смыслишь в пользе, — проворчала Клима, которая уже представила себе, под какие великие дела можно приспособить измененный камень. И решила, что обязательно заставит друга этим заняться.

Не подозревая об уготованной для него участи, Тенька все же закатал рукава и уткнулся в стенку носом, стараясь разглядеть, какие вещества намешаны в штукатурку. Навскидку выходило, что очень много, и за сто лет не разобраться.

— Интересненько это они придумали! Надо же, у штукатурки может быть такой сложный состав! Пожалуй, ты права, камни — это и впрямь нескучно. А если применить к известняку формулу каленой серы, получится...

— Сперва просто сделай дыру, — перебила Клима.

— Э, не-е, — восторженно протянул Тенька, все больше проникаясь. — Это совсем не просто! Это так интересненько, что...

— Плевать, пусть интересненько, главное — поскорей! — Клима нетерпеливо переступила с ноги на ногу. — Если нас что и погубит сегодня, так это твое неуемное любопытство, против которого бессильна даже моя интуиция!

Колдун привычно буркнул что-то про неучей.

— Что-то оно не разглядывается... Эх, мне бы сюда... О, точно, как я мог забыть!

Он просветленно хлопнул себя по голове, полез за пазуху и вытащил что-то маленькое, завернутое в чистый платок. Развернул и старательно прикрутил себе на лоб. Приглядевшись, Клима увидела, что это глаз. Совершенно живой, даже с ресницами, и моргающий. Только смотрит наперекосяк.

— Тот самый, трофейный?

— Ага, — кивнул Тенька, и все три глаза довольно прищурились. — Я и правда хочу его вернуть. Ну и попользуюсь немного заодно, это ж во имя науки, надеюсь, Эдамор Карей не обидится.

— Сильнее, чем уже обижен — вряд ли, — усмехнулась Клима.

Тенька опять повернулся к стене и восхищенно присвистнул.

— Ух, какая полезная штука, я никогда в жизни такую яркую световую модель пространства не видал!

— Теперь не станешь отдавать?

Колдун немного подумал.

— Придется. Все-таки я его уважаю, Эдамора Карея. Интересненький он человек. А себе я потом искусственный глаз синтезирую, у меня даже есть идея, как преломить линию упругости по кривой равновесия, чтобы...

— Тенька! Стена!

— А, помню-помню, — спохватился увлекшийся изобретатель.

С дополнительным глазом дело сразу пошло на лад. И получаса не прошло, как изрядный кусок штукатурки слегка изменил цвет, после чего колдун раскрошил ее голыми руками и принялся за каменную кладку. Совсем скоро в стене зияла аккуратная сквозная дыра.

— Там темно, — пригляделся Тенька. — Вроде коридор. Наверное, тайный проход в стене — старые города кишат такими. Я слышал, прежде вся земля изрывалась норами, и только потом поверх строили дома. Интересненькое у тебя чутье! А дальше куда?

Клима молча шагнула в темноту.

Коридор был просторный и вовсе не походил на древнее затхлое подземелье. Наоборот, кругом сухо, пахнет не пылью и плесенью, а свежей штукатуркой и деревянной стружкой. На одной из стен Тенька даже нащупал крепление для лампы, только пустое, и посетовал, что они не догадались захватить с собой фонарь.

— И хорошо, что не захватили, — ответила на это Клима. — Где ты видел, чтобы в разведку ходили с фонарями?

— Нигде не видел, — пожал плечами Тенька. — Но почему из-за этого фонарь не можем захватить мы?

— Через дыру начнет пробиваться свет, который могут увидеть со стены, — объяснила Клима. Задумчиво покачалась с пятки на носок, выбирая, в какую сторону идти, и зашагала вправо.

— Ты повернула обратно к воротам, — известил Тенька, впрочем, не отставая. — Только сюда мы снаружи шли, а теперь возвращаемся внутри стены. Моя многомудрая обда, а давай, когда вернемся, расскажем про эту дыру нашим разведчикам, чтобы во время осады устроили тайную вылазку!

— Расскажем, — негромко согласилась Клима. — Но сначала надо узнать, куда ведет этот коридор и как из него выйти, не делая новых дыр.

— А ты не знаешь?

— Откуда? Сефинтопала не дарил мне планы Фирондо.

— Куда же мы идем? — полюбопытствовал Тенька.

— Не знаю. Куда мне кажется правильным, чтобы найти Геру и Зарина.

— Вот это по-нашему! — обрадовался Тенька.

— Авантюра, — недовольно проворчала Клима и призналась: — За последний год я от них отвыкла.

— Конечно, — Тенька осторожно отковырял со лба трофейный глаз и бережно сунул его за пазуху. — Ты ж у нас теперь самая настоящая обда, серьезная и неподкупная. Поэтому у тебя есть я! О, гляди какая там подозрительная лестница!

Упомянутая лестница находилась по левую руку, то есть, со стороны города, и вряд ли могла вести за пределы стены. В полумраке с трудом угадывались ведущие вниз ступени из того же камня, что и пол коридора.

— Очень подозрительная лестница, — согласилась Клима. — Нам туда!

Вопреки ожиданиям, спуск оказался недолгим, и снова начался коридор, только на этот раз не прямой, а петляющий, с множеством ответвлений, словно был частью огромного лабиринта под городом.

В одиночку Тенька давно бы уже заплутал или начал делать метки на стенах, но Клима уверенно шла вперед, не обращая внимания на другие ходы и не думая на развилках.

Стали попадаться светильники: сперва редкие и большей частью погасшие, потом все чаще, и довольно новые. Было видно, что их не забывают чистить и доливать масло. Освещенный тусклым желтоватым светом, лабиринт еще больше поражал воображение: арочные своды из оплавленного камня, драгоценно поблескивающие прожилки на некоторых плитах. Должно быть, камень везли с южной части Западных гор, там большие месторождения самоцветов. Кое-где можно было заметить полуистертые узорчатые отпечатки — колдуны древности любили ставить именные метки на всем, что изменяли. Именно поэтому про них до сих пор помнят.

— Наверное, весь Фирондо под землей пронизан этими коридорами, — благоговейно предположил Тенька.

— Ты что-нибудь слышал об этом? — тут же заинтересовалась Клима.

— Не-а. Кто ж о таком треплется! Но ты погляди вокруг! Как же они интересненько придумали!.. Вот сильфам бы такое ни за что в голову не пришло.

— Да уж, — сосредоточенная на диалоге с интуицией, Клима, кажется, впервые внимательно огляделась по сторонам. — Если город падет, и последние защитники забьются в эти норы, прихватив продовольствие, воевать придется еще очень долго. Но если раздобыть карту колодцев и посмотреть, как тут проходят подземные течения, есть шанс все это затопить, а потом выкачать воду и пользоваться коридорами на свое усмотрение.

Тенька вздохнул.

— Надеюсь, моя милосердная обда, что до этого не дойдет.

— Я тоже, — тихо призналась Клима. Недавно она видела слишком много мертвых. И поняла, что их может быть еще больше. Во сколько угодно раз. И ничем хорошим это не обернется. На поле боя растет высокая трава, да вот только пахать уже некому.

Они остановились и затихли одновременно: Тенька — потому что услышал вдалеке шаги и голоса, Клима — почуяв неладное. Как назло, никаких ответвлений в этой части коридора не было, а светильник ярко горел на стене прямо напротив них.

"Отходим назад?" — показал Тенька жестами.

Клима покачала головой. Неизвестно, сколько придется отходить, прежде чем нынешние хозяева подземелья свернут куда-нибудь, а время поджимает: еще немного, и начнется рассвет. Интуиция — слишком медленный проводник.

Людей, судя по голосам, было двое, мужчина и женщина.

— Эдька, пень замшелый, ты рехнулся на старости лет! — с чувством отчитывала спутника женщина.

— Кто бы говорил, радость моя, — устало отвечал мужчина. — Только маленькие дети и старики верят в подобные сказки.

Эхо искажало голоса, но Тенька мигом узнал своего бывшего кумира, а ныне злейшего врага Эдамора Карея. Интересно, какая сударыня осмеливается говорить с ним так бесцеремонно и безнаказанно?

— Олух, я на пять лет младше тебя! А ты уперся в единственное объяснение, и видишь вперед не дальше, чем индюшачья нога из кастрюли с супом! Горцы ошибаются, люди на равнине деревнями и городами ошибаются, одни вы с Арташкой молодцы!

Послушать было интересно, но голоса неумолимо приближались, и следовало принять какие-нибудь меры. Клима лихорадочно огляделась по сторонам, и ей на ум пришла идея. Рисковая, но при изрядном везении осуществимая.

— Тенька, — шепнула девушка другу в самое ухо. — Погаси светильник!..

Эдамор Карей и его отважная собеседница тем временем остановились, очевидно, буравя друг друга непримиримыми взглядами.

— Ты ошибаешься. И дар твой ошибается.

— Дар от высших сил никогда не ошибается! — со значением сказала женщина. — Ни разу с тех времен, как первые колдуны, хранители обды, получили вне условий по чудесному дару, не было такого, чтобы кто-нибудь ошибся! Я всегда распознаю зло, творимое во благо, и сейчас вижу, что девочка лечит Принамкский край. А лечить порой очень больно, если ты успел забыть.

— Успеешь тут...

— Кстати, о твоем увечье. Ты хоть раз задумался, Эдька, почему всю жизнь тебе везло, как жуку на ничейной ботве, но стоило столкнуться с обдой, и ты вваливаешься ко мне посреди ночи в полуобмороке и без глаза? Тебе не кажется, что это знак?

— Какой?

— Мол, высшие силы считают, что два глаза тебе ни к чему, раз ты все равно ими не пользуешься, чтобы прозреть.

К голосам опять прибавились шаги, но светильник уже давно успел погаснуть.

— Крокозяберьи морды да на частокол! — витиевато возмутилась неведомая сударыня. — Что за темень опять такая!

— Наверное, масло прогорело, — задумчиво предположил Эдамор Карей. Судя по тону, его мысли были далеко отсюда.

— Меняли ж недавно... Хм.

— Лампа будто полная. Может, ветром задуло?

Пока они обсуждали возможные причины и заново распаливали фитилек, мимо, скрытые темнотой, прошмыгнули две почти беззвучные тени и поскорее скрылись за поворотом коридора. Эдамор Карей, увлеченный лампой и личными неурядицами, ничего не заметил, а вот женские глаза лукаво блеснули, а протянутая наугад ладонь безошибочно нашла цель.

...Клима и Тенька позволили себе отдышаться, только когда голоса позади утихли совсем, и коридор снова начал казаться безлюдным. Первым делом колдун полез за пазуху, проверяя сохранность трофейного глаза, а потом глянул на подругу. И удивился.

Клима выглядела растерянной и какой-то по-детски возмущенной, при этом почему-то держалась за собственную макушку.

— Она дала мне подзатыльник! — выдохнула будущая властительница Принамкского края на немой вопрос друга.

Тенька фыркнул. Ну и тетка им встретилась!

— Ты считаешь, это смешно? — Клима сдвинула брови.

Юноша подумал и покачал головой.

— Это — интересненько! Мне кажется, она просекла, что в коридоре кто-то есть, и махнула наугад. А дальше высшие силы распорядились. Так что тебе скорее от них прилетело.

— За что? — почти обиженно спросила Клима.

— Да просто так! Привет передали. Но здорово, что эта сударыня не подняла крик!

— Наверное, она своим даром почуяла, что мы творим благое дело, — саркастично отметила Клима, убирая ладонь с макушки. А то глупо получается — подзатыльник был едва ощутимый. Но очень неожиданный!

Люди в коридоре стали попадаться чаще — но уже незнакомые, по большей части патрульные и часовые. Поначалу лазутчики успевали спрятаться в боковых ходах, а потом Клима взяла и вышла навстречу очередному патрулю, да с таким наглым и уверенным видом, что ей даже поклонились.

Больше они не прятались. Клима шла впереди, властная и стройная, в развевающемся желтом платье, а Тенька спешил следом, восхищаясь злокозненностью своей обды и стараясь не отстать.

* * *

За маленьким решетчатым окошком было темно и тихо — сонный предрассветный час. Зарин дремал, полусидя на единственном топчане и уронив голову на грудь. Его золотистая челка падала на закрытые глаза и нос, дыхание было тихим и чуть сипловатым.

К Гере сон не шел. Пожалуй, юноша не смог бы заставить себя уснуть, даже если бы ему предложили за это свободу. Гера стоял у окошечка, держась холодными от сквозняка пальцами за частые металлические прутья, и напряженно вслушивался в тишину. Клима не может отступить, значит, вот-вот начнется атака. Или с первыми лучами рассвета, или немного раньше. А рассвет уже близко. Скоро первые лучи солнца выглянут из-за Доронского моря, заблестят на волнах Принамки, вызолотят крыши и утонут в черной земле, кое-где распаханной к посевной. А потом взберутся, один за другим, по неровным пикам Западных гор и уйдут дальше, куда еще не забирались даже горцы, на неведомую землю, которую кому-нибудь непременно суждено открыть.

Но сначала будет атака. До стен отсюда далеко, хотя в предутренней тишине можно будет расслышать суету, крики, взрывы выстрелов... Нет, какие выстрелы, Тенькины заряды потрачены в прошлом бою! Но, может, они с Климой придумали что-нибудь новое?

Гера переступил с ноги на ногу, облизнул сухие губы. Пить, впрочем, не хотелось, как и есть — мысли были заняты другим.

А где-то далеко, на северо-востоке отсюда, в маленькой деревеньке, так и не успевшей превратиться в крепость, ждет возвращения близких самая красивая девушка на свете. Нет такой ни среди сильфов, ни за морями, ни за горами. И ради того, чтобы попасть в число ее близких Гера готов был даже сию секунду лечь спать. Но это все равно не помогло бы, и юноша стоял, смотрел, слушал...

Звуки донеслись не с площади, как он ожидал, а из-за запертой двери. Сначала были быстрые шаги, потом с замком кто-то завозился, неумело пытаясь впихнуть сперва один ключ, потом другой, третий...

"Это не стража, — подумал Гера. — И не Сефинтопала, тот не стал бы спешить и таиться. Но тогда кто?"

Идея о спасении казалась настолько идиотической, что даже не рассматривалась.

Зарин спал чутко, и при первых же звуках копошения в замке поднял голову, часто моргая, чтобы согнать остатки сна.

— Нас все-таки решили отвести к стене и сбросить? — ровным голосом поинтересовался он.

— Не похоже, — тихо отозвался Гера. — Или они настолько вне себя от предвкушения, что волнуются и путают ключи?

— Значит, кто-то незапланированный, — сделал вывод Зарин и откинул с лица волосы. — Может, сударыня Налина решила с нами поговорить?

Гера оглянулся на окно.

— В четыре с лишним утра? И у меня не получается представить ее по ту сторону двери в волнении и со связкой непонятно где добытых ключей.

Зарин пожал плечами и остался сидеть на топчане. Гера отвернулся от окна и уперся спиной в стену. Оба выжидательно глядели на дверь.

Та не заставила их долго мучиться неизвестностью и со скрипом распахнулась, явив узникам их обду, сжимавшую в обеих руках по несколько колец с ключами и традиционно жизнерадостного Теньку.

— Доброе утро! — объявил колдун. — А мы за вами! Интересненько вы тут устроились!

— Как, Фирондо уже наш? — изумился Гера, отказываясь верить, что умудрился пропустить момент взятия.

— Пока нет, — опроверг дикую догадку Тенька. — Но с таким главнокомандующим, как ты, мы его уже к вечеру возьмем!

До Зарина тем временем дошло другое.

— Вы что, пробрались сюда одни?!

— Почему одни? — возразил Тенька. — Вдвоем!

— Я Климу тебе доверил, чтобы ты ее охранял, а не втравливал во всякие авантюры!

— Так я и охраняю! Во, вместе с ней пошел.

— Тихо, — коротко велела Клима, и все замолчали. — Идемте отсюда поскорее.

Но тут неотложные вопросы появились и у Геры.

— Как вы сюда прошли? Откуда у вас столько ключей? Вы перебили всю охрану?!

— Мы попросили, и нам отдали, — беззаботно объяснил Тенька. — Ну, ладно, не мы, а Клима. Она так интересненько умеет просить! Говорит "дай" — и готово дело! Правда, пока мы разобрались в этой куче, уйма времени ушла. Но ничего, теперь у нас столько трофейных ключей, что ничего не придется ломать! А я сначала хотел взорвать эту дверь, а Клима говорит, мол, много шуму будет. Хотя, если тут поковыряться и как следует изучить...

— Тенька! — единодушно воскликнули все трое.

— Неучи! — привычно отмахнулся колдун, умолкая.

Когда они покидали комнатушку, Тенька ненадолго замешкался у топчана, но потом быстро нагнал остальных. Выбираться подземными коридорами не было времени — небо уже светлело — поэтому Клима повела всех напрямик, через верхний город. Редкие заспанные часовые сами распахивали перед ней двери, даже ключи не понадобились. Тревога поднялась немногим позже, когда часть часовых опомнилась, а посты отправился проверять сам Эдамор Карей.

Влетев в опустевшее узилище, самый известный ведский колдун и вояка замер, не сделав и пары шагов от порога. На топчане, поверх заботливо расстеленного носового платочка лежал, подмигивая и кося во все стороны, его собственный глаз, давеча отнятый в бою.

Тенька был верен своим намерениям.

— Догнать, — выдохнул Эдамор Карей, не в силах оторвать взгляд от пропажи, и чувствуя, как в висках начинает бешено стучать кровь. — Живьем брать!!!

На улицах Фирондо было пустынно, мостовые в предутренних сумерках казались голубоватыми. Дом правителя, с цокольного этажа которого поднялись беглецы, был тих и темен, лишь в верхнем окошке горел свет: Артасий Сефинтопала, как и Гера, не мог спать в эту ночь.

Зарину на нос упала мелкая холодная капля.

— Поглядите, как тучами все заволокло!

— Потом, — отрезала Клима, хватая за руку Теньку, тоже уставившегося в потемневшее предгрозовое небо, и устремляясь вниз по улочке. Интуиция орала, что надо срочно уходить, иначе гроза им больше не понадобится.

— Стойте! — окликнул их Гера. — Фирондо большой город, мы упадем без сил, толком не убежав отсюда.

— Предлагаешь вообще не бежать? — удивился Зарин.

— Надо найти конюшню. Это дом Сефинтопалы, у него должны быть лошади! Только бы понять, где он их держит...

— А для этого, — обрадованно закончил Тенька, — нужна наша многомудрая обда!

Остро прищурившись, Клима молча указала налево, в обход здания.

Чутье не подвело и в этот раз: слева обнаружилась калитка во внутренний двор, там стояла конюшня. Многие лошади были недавно оседланы, чтобы, когда начнется штурм города, правитель и ближайшие к нему люди смогли быстро оказаться в центре событий и так же быстро вернуться, если возникнет надобность. У всех оседланных лошадей ноги были обмотаны яркой фиолетовой тканью — цвет флага, ведской власти.

Одинокий заспанный конюх лишь испуганно вжался в стену.

...Подоспевшая вскоре погоня во главе с Эдамором Кареем успела только заметить, как четыре всадника исчезают за поворотом.

* * *

Подковы звонко бились о брусчатку, а сверху им отзывались первые, еще далекие раскаты грома. От ночной свежести не осталось и воспоминаний — липкая духота навалилась на город, растеклась по длинным улицам, капельками пота пролезла за шиворот, заткнула уши, отрезая все звуки, кроме стука копыт, громового эха и ударов сердца.

Клима уже сотню раз порадовалась, что под платьем у нее штаны, и не надо сверкать из седла голыми ногами. Желтая юбка смятым комком задралась почти до груди, и как будет выглядеть наряд, когда придется слезать с лошади, девушка старалась не думать.

Они проехали городской рынок, в поле зрения даже мелькнула улочка, ведущая на пустырь, где год назад Клима и Тенька продали торговцу башмачками "гашеную" молнию. Но в этот раз они с колдуном, пожалуй, провернули авантюру покрупней.

— Сворачиваем! — крикнул Гера. — Впереди ворота, в паре кварталов!

— Вперед! — перебила Клима. — Нам надо уйти из города.

— Через ворота?! Там же сейчас все ополчение и гарнизон!

В этот момент предгрозовую тишину разорвал еще один звук: гулкий протяжный удар набата. Он перекрыл и гром, и стук копыт, эхом зазвенел во всех переулках, распугал дремлющих по крышам птиц и умолк, оставив после себя тягучее ощущение опасности.

Беглецы придержали лошадей.

— Я не понимаю, — первым заговорил Гера. — Это наши атакуют?

— А кто же ведет в атаку, если и обда, и главнокомандующий тут? — резонно уточнил Зарин.

— Там найдется кому, — отмахнулась Клима. — Но какого смерча они делают это без моего приказа!

— Может, заметили пропажу, переполошились... — принялся рассуждать Зарин.

— И стали атаковать? — недоверчиво закончил Гера. — У нас еще не настолько сильное и сплоченное войско, чтобы самим брать город, где, возможно, томится пропавшая обда.

— А если наши не при чем? — встрял Тенька. — Может это кто-то из ополченцев спросонок башкой ударился...

Оптимистичная версия утонула во втором ударе набата, за которым тут же последовал третий. Тенька виновато развел руками. Даже он не мог бы верить, что у защитников города случился коллективный приступ мазохизма.

— К воротам, — приказала Клима. — Незачем гадать.

— И поскорее! — воскликнул Зарин, обернувшись и увидев, как на улицу с рыночной площади выворачивают всадники. Три, четыре, семь...

— А я, между прочим, Эдамору Карею глаз вернул! — жизнерадостно поделился Тенька, не отставая от друзей.

— Вряд ли он гонится за нами, чтобы тебя отблагодарить, — заметил Зарин.

Ворота стремительно и неотвратимо приближались. Дождь накрапывал все чаще, косые капли жалили в щеки, оставляли на одежде мокрые штрихи. Уже стали слышны голоса множества людей, а потом в поле зрения появились и сами створки, укрепленные стальными балками и закрытые на основательный засов.

— Дорогу!!! — заорала Клима, не сбавляя хода. — Открыть ворота!

Гера, Зарин и Тенька, поначалу слегка притормозившие, подхватили ее крик и ринулись следом. В ушах гремел набат, грохотали позади копыта погони. Или это были новые раскаты грома?..

Защитники ворот увидели несущихся по улице людей на лошадях правителя и бросились отодвигать засов. Крокозябра знает, куда и зачем спешат за пределы города судари и сударыня, но дело у них явно срочное и важное. Опять же, при осаде главное — не впустить! А выпустить — дело десятое.

Но оказаться за пределами города не сбавляя хода у беглецов не получилось. Когда Клима поравнялась с воротами, тяжелые толстые створки были приоткрыты едва-едва, даже пешему не пролезть. Обда что было сил натянула поводья, и разгоряченная лошадь встала на дыбы, взбрыкивая и распугивая столпившийся кругом народ. Вскрикнул Гера, уже успевший вообразить, как надежда Принамкского края срывается под копыта и ломает шею.

Но Клима удержалась. Наклонилась вперед, вцепилась так, что от усилия потемнело в глазах. Лошадь заржала, словно вторя набату, и опустилась на четыре ноги. Тут же подоспел Зарин, спешившийся за эти несколько мгновений, и одной рукой ухватил лошадь под уздцы, другую протягивая спрыгивающей из седла Климе. Но обда обошлась без помощи. Выпрямилась, парой движений расправила платье и откинула со лба взмокшие волосы.

— Лиха сударыня! — сказал кто-то в толпе. Но Зарин стоял очень близко и видел, что у девушки чуть подрагивают руки.

Ворота тем временем приоткрылись еще немного.

— Не будем ждать, — решила Клима. — Пойдем пешком.

И словно в ответ ей с дальнего конца ведущей к воротам улицы донеслось:

— Закрыть! Держи их! Не выпускай!

Первой из ворот выскочила Клима, следом протиснулся Зарин. Гера выпихнул перед собой заглядевшегося на грозовое небо Теньку и выбежал сам.

Его взору открылось небывалое зрелище.

Под стенами Фирондо, на расстоянии чуть больше полета стрелы, стояло готовое к битве войско. Навскидку людей казалось почти вдвое больше, чем было еще несколько часов назад. На многих поблескивали прекрасные доспехи из зеленоватой, колдовски измененной стали. Золотые знамена реяли на ветру, ярко контрастируя с черным от туч небом.

— Тридцать четыре смерча! — выдохнул Гера, и небеса загрохотали, словно отзываясь на сильфийское восклицание. — Откуда?!

Клима не спрашивала. Она легко, словно делала такое каждый день, вскинула руки к войску, и громовые раскаты заглушил людской рев.

— Они явно за обду, — отметил Тенька.

— Смотрите! — воскликнул Зарин. — Кое-где знамена пустые, без герба.

— Горские, — прошептал Гера. — Горцы сохранили цвет флага, но убрали с него знак обды.

Он тоже замахал руками, что-то крикнул, и ему радостно отозвались.

— Так значит, мы спасены! — обрадовался Зарин.

Клима оглянулась на ворота, из которых уже выбегал Эдамор Карей, а за ним десяток вооруженных солдат. Над головами беглецов просвистели первые стрелы. Войско обды взревело, несколько людей помчались навстречу. В воротах показались новые люди из защитников Фирондо.

— Крокозябры с две, — процедила Клима. — Нас либо пристрелят со стены, либо раздавят в драке. Тенька, щит!

Тенька в который раз посмотрел наверх. Долгожданная гроза уже докатилась до города и даже перевалила его — грохотало прямо над головами. А если смотреть через колдовской прищур, можно увидеть, за какие нити световой модели пространства надо потянуть, чтобы вся полыхающая в поднебесье махина...

В конце концов, именно ради этого эксперимента он сюда шел, стоически терпя Герины запреты.

— Бегите к нашим, — от волнения у Теньки даже голос охрип. — Я всех задержу.

— Нет! — запротестовал Гера. — Я останусь и буду тебя прикрывать.

Клима была понятливее. И помнила, как здорово рвануло на пустыре за рынком.

— Бегом отсюда! — рявкнула она. — Тебя войско ждет!

Дорого было каждое мгновение, и Гера не посмел ослушаться. И тоже вспомнил пустырь.

Уже почти добежав до своих, юноша оглянулся на друга. Тенька стоял совсем один, лохматый, в распахнутой куртке, поливаемый дождем, на пустоши перед стенами неприступного города, в глубоком авангарде многотысячного войска, а наверху в клубах туч бесновалась стихия. Со спины и наравне с такими силами колдун казался совсем мальчишкой. Вдобавок, с ним уже почти поравнялся Эдамор Карей.

Тенька поднял руки, и в его маленькую фигурку с ужасающим, закладывающим уши треском вонзились две здоровенные ветвистые молнии. У Геры перехватило дыхание, он на миг зажмурился, уже воочию представив скромную кучку пепла, которую затопчут в первые минуты боя. Но когда Гера открыл глаза, Тенька был жив. Он все так же стоял, раскинув руки и непостижимым образом удерживая в них две дикие, искрящие, грохочущие молнии, а на них — словно весь небесный свод с темной мешаниной туч.

Время замерло: и горцы, и воины обды, и защитники Фирондо смотрели на укрощенную грозу, затаив дыхание и не смея шелохнуться. Было свежо, светло и страшно.

Даже Эдамор Карей остановился и сделал несколько шагов назад, неверяще и почти благоговейно распахнув единственный глаз. Колдун оказался ближе всех к даровитому самоучке, и даже мог что-нибудь ему сказать, но не сразу подобрал слова.

— Ты... ты что творишь?

— Э-эксперимент, — еле слышно просипел Тенька и чуть дернул правой рукой. — Правда, интересненько?..

Одна из ветвей молнии взбрыкнула, точно давеча — Климина лошадь, дугой распорола небо и ударила в один из брошенных домов. Дом вспыхнул факелом.

Эдамор Карей сглотнул.

— Достойно колдунов древности.

Тенька счастливо и малость ошалело улыбнулся.

Оба войска напряженно следили за двумя колдунами, стоящими посреди нейтральной полосы. Прославленный Эдамор Карей и его юный коллега, повелитель молний, о чем-то негромко договаривались. Никто не сомневался, что о судьбах мира.

— А где тут замыкающий вектор?

— Вон там, — показал взглядом Тенька. Шевелить руками он теперь опасался. — Совмещен с коэффициентом статичности, я его раньше рассчитал.

Эдамор Карей прищурился, оценивая результат.

— Потрясающе. Помнится, в юности я думал о чем-то подобном, но не осмелился на полевые испытания. Расчеты показывали, что на крупную молнию все равно не хватит сил.

— Наверное, еще пару лет назад мне бы тоже не хватило, — признался Тенька. — Но Клима...

— Обда, — медленно кивнул Эдамор Карей. — Все-таки обда. Невозможно. Непостижимо. Как эти молнии...

Артасий Сефинтопала тоже был на стене. И, подобно всем, смотрел на двух колдунов, которые тихо разговаривали как ни в чем не бывало, словно над их головами не гремела ослепительно-яркая ветвистая смерть.

— Штука в том, что я не знаю, как их теперь отпустить, — виновато признался Тенька своему кумиру.

— Ты ведь рассчитывал!

— Я не думал, что эти дуры будут такие здоровые!

— А как же надбавка на естественную погрешность?

— Это уже с надбавкой! Понимаешь теперь, как у них там, — Тенька кивнул на небо, — все интересненько?

— М-да, — Эдамор Карей опять покосился на молнии. — Надо пересчитывать. Помнишь исходные?

— А толку? — забывшись, Тенька опять пошевелился, и по его левую руку загорелся чей-то сарай.

— Стой так, — велел колдун. — Сейчас сбегаю за бумагой.

В напряженном молчании все глядели, как Эдамор Карей разворачивается и спешит обратно к воротам. Там он с кем-то ругается, ждет, а потом так же бегом — обратно. В его руках белеет несколько свитков, а подмышкой зажата чернильница.

— О! Договорную грамоту будут писать! — в любом войске всегда найдется человек, лучше всех знающий, что происходит.

Разложив бумагу прямо на земле, благо, она высохла и даже потрескалась от молний, Эдамор Карей обмакнул палочку в чернила и принялся записывать исходные, которые ему диктовал по памяти Тенька. Почерк у знаменитого колдуна был мелкий, корявый, с множеством завитков, и, на взгляд Теньки, вполне разборчивый. Только сейчас юноша понял, как ему повезло, что весь прошлый вечер он объяснялся с коллегами. Теперь разница в терминологии не была такой большой, хотя все же давала о себе знать.

— Каково процентное различие?

— А что значит "процентное?" — переспросил Тенька.

Эдамор Карей возвел глаза к небу, лишний раз полюбовавшись на молнии, но, в отличие от коллег, задирать нос не стал (должно быть, благодаря тем же молниям) и спросил иначе:

— Во сколько раз результат превышает ожидаемый?

— Раза в четыре, — прикинул Тенька.

— Значит, триста процентов...

— А зачем вообще эти проценты нужны?

— С ними проще, — охотно ответил Эдамор Карей. — Я тебе потом объясню.

На бумаге потихоньку расцветали многоэтажные вычисления.

— Сударыня обда, — тронул Климу за плечо ответственный за снабжение. — А правда, что по договору, который сейчас подписывают судари колдуны, Фирондо надлежит сдать тебе на милость, а Сефинтопалу за ослушание скормить крокозябрам, которых ты привезла с собой из небытия?

Отчего-то Климе впервые за долгое время вспомнилась Гулька.

— Правда, — ответил за обду Гера. — Но сперва крокозябрам отдадут всех, кто разносит по войску идиотские сплетни!

Ответственный за снабжение все понял и умолк.

По обе стороны стены терпение у людей было на исходе. Тишину и порядок удерживали только потрескивающие молнии в Тенькиных руках.

Судари колдуны тоже нервничали. У них не сходились расчеты.

— Крокозяберья выдумка эти ваши проценты, — ворчал Тенька. По его лицу струился пот, глаза покраснели и ввалились, затекшие руки подрагивали, от чего молнии в вышине выделывали устрашающие кренделя.

— Учиться надо нормально при таких талантах, — ругался Эдамор Карей. — А то нахватаются по верхам, потом ни шиша не ясно, проще пристукнуть, чем переучить. Так, здесь вектора совпадают, там мы исправили, отсюда выходит пятый корень умолчания...

— Было б, у кого! Вон там еще два уравнения.

— В столицу бы поехал! Да, сейчас я их учту.

— Я и поехал, — признался Тенька. — Но у тебя было занято, как сказали, а других колдунов я не знал. Сударь Эдамор, а может, увеличить степень сужения расширения переменного множителя?

— Крокозябра зеленая, почему не пошел ко мне лично?! Такое дарование я сумел бы куда-нибудь пристроить. Нет, степень сужения расширения влияет только на скорость редукции, а с этим у тебя все в порядке.

— Интересненький совет! А я знал тогда, что я — "дарование"? А если... Точно, давай в начале заменим плюс на минус, хуже не будет!

— И что это даст?

— Изменится частота колебания ритма, это даст обратный эффект на всю формулу, и потом выльется...

— Точно! Где тут была чистая бумага, сейчас перепишу...

— Да я уже так представил! Гляди, здесь уменьшаю амплитуду, а там...

— Стой! — воскликнул Эдамор Карей, но было поздно.

Тенька соединил руки вместе, и сдвоенная молния змеей ввинтилась в небо, до прозрачности озаряя тучи, а потом опять грянула вниз, без остатка войдя в землю через макушку горе-экспериментатора.

Оба войска слаженно ахнули.

Тенька задергался, чуть слышно вскрикнул, а потом разом обмяк и завалился на спину.

Последним, что он видел, было затухающее электрическое марево среди клочковатых грозовых облаков.

Эдамор Карей поднялся во весь рост и заорал, пока люди не успели опомниться:

— Фирондо не будет сражаться против своих! Открыть ворота! Обда вернулась в Принамкский край! Новая обда — Климэн Ченара!!!

Глава 17. Лицо на портрете

То, что смутной музыкой звучало,

издали слышнее и видней.

Может, наши участи — начало

для грядущих хроник наших дней.

М. Алигер

Теньке казалось, что он плывет по черной бескрайней пустоте, а кругом то и дело вспыхивают, шевеля бахромой, здоровенные алые круги. Иногда через пустоту пробивались какие-то звуки, мало похожие на человеческие голоса, а порой все начинало с бешеной скоростью вращаться, да так, что голова раскалывалась на части и тоже превращалась в алую бахрому, оседающую вниз и зовущую то ли по имени, то ли просто в никуда...

Потом черная пустота поплыла, и появилась белая, где ничего интересненького не было, даже бахромы. Спустя бессчетное количество времени до Теньки дошло, что это белый потолок. А он сам лежит на этом потолке и плывет, плывет, оставляя позади красные отпечатки босых пяток, причем только левых. Почему все три пятки левые, было непонятно. И почему их три. И почему это пятки, если должны быть ладони. Все нормальные люди ходят на руках. Или не люди? Или не ходят?..

Он вынырнул из бреда, как из омута, такой же мокрый и задыхающийся. Веки слипались, но можно было различить и потолок (не такой уж белый и пустой, а расписной и с лепниной), обитые синей (или зеленой? Или розовой?) тканью стены, высокую спинку стула справа и сударыню слева. У нее было строгое лицо и две золотистые с проседью косы.

— Ты меня слышишь? — спросила сударыня.

— Я? — уточнил Тенька.

— Как тебя зовут?

— Тебя?.. А, меня, — он точно помнил, что знает ответ, но никак не мог его выцепить. Потом в сознании что-то щелкнуло, и Тенька вполне внятно назвал свое имя, а так же имена родителей, сестры и десятка соседей. Затем долго припоминал, как зовут Климу, но разобрался, что "Клима" — и есть имя.

— Сколько пальцев видишь? — не отставала сударыня.

— Два, пять... много.

— Болит что-нибудь?

— Голова, — не задумываясь, ответил Тенька, и только в этот миг понял, что у него болит голова. А еще левая пятка. Потому что из нее ползет красная бахрома...

Пришла Клима. Постояла с потерянным видом, сухо пожелала выздоровления и ретировалась. Тенька вспомнил, как она рассказывала, что терпеть не может больных. Вернее, не понимает, что с ними делать и как себя вести. Ни помочь им, ни приказать ничего, только стоять и терять время. Зачем эти больные вообще нужны на свете? А Тенька больной, это факт. Из здоровых столько бахромы не вылезет.

Из тумана выплывали лица, знакомые и не очень. Той сударыни, Зарина, Ивьяра Напасенталы, снова сударыни, Эдамора Карея и Геры, какого-то мужика с бородой, еще раз сударыни... Звучали голоса. Иногда Теньке казалось, что он понимает, о чем они говорят. Иногда он приходил к логическому выводу, что говорят о нем.

"А что со мной, собственно, случилось?"

Яркая вспышка, боль, грозовое небо, белые свитки на земле, растрескавшейся от молний.

— ...Обда Климэн Ченара!

Открытые ворота города. Все качается.

— Высшие силы, да он ведь живой!

— А надолго ли?..

— Крокозябры знают...

— Но что-то можно сделать?

— Подождать.

— И все? Нельзя просто ждать, надо помочь ему!

— Мальчик мой дорогой! Его ударило такой мощью, какой прежде мы и вообразить не могли. И если спустя час он еще кое-как дышит, то все в руках высших сил. Пусть, вон, обда попросит. Девочка моя, в черте города есть маленькое капище. Как освободишься, неплохо бы туда сходить.

— Дела подождут, идем сейчас. И я не девочка.

— На мальчика ты вовсе не похожа. Девочка моя, у тебя усталый вид. После капища — немедленно в постель! Голову надо открутить тому, кто следит за твоим распорядком дня!

— Некому откручивать.

— И очень плохо! Потому что в твоем возрасте надо высыпаться и каждый день хорошо обедать, иначе в итоге наша золотая родина будет иметь вместо обды полусонную шкилету. Ты знаешь, что такое шкилета? Если не перестанешь пренебрегать ночным сном, однажды она поглядит на тебя из зеркала!..

Тенька открыл глаза. Реальность никуда не уплывала, бахрома не лезла, и даже голова почти не болела.

Комната была просторная, светлая. А ткань на стенах — голубая, с желтыми узорами. На кровати — теплое стеганое одеяло. Рядом с кроватью два стула и столик, на нем оплывшая свеча. Сейчас день, и она не горит. В окно светит солнце, а еще видно несколько городских крыш. Наверное, там красивый вид, но, чтобы им полюбоваться, надо встать и подойти ближе. Это шагов пять. До двери больше — около десяти.

Тенька сел. Потом спустил ноги вниз, на темный дощатый пол. Доски самую малость расплывались перед глазами, но можно не обращать внимания. Тем более, бахрома ниоткуда не лезет.

— Это что еще за самодеятельность! — строго раздалось от двери.

Тенька обернулся и увидел, как в комнату входит смутно знакомая сударыня средних лет в простом сером сарафане и с двумя длинными туго заплетенными косами. Сударыня несла в руках таз, в котором мелодично плескала вода. Тенька понял, что хочет пить.

— Неужто очнулось наше юное дарование? — весело, но по-прежнему строго поинтересовалась сударыня, ставя таз на один из стульев. — Ложись, рано еще козлом скакать. Сколько пальцев видишь?

— Четыре, — вздохнул Тенька, нехотя залезая обратно под одеяло. — А который час?

— Семь вечера, закат в разгаре.

Тенька покосился на окно, пока недосягаемое. Да, пожалуй, вечер.

— Это ведь Фирондо?

— Он самый. Прошло две с лишним недели, — сударыня подсела на кровать, деловито задрала ему сорочку, одну ладонь положила на грудь, другую на лоб, по-колдовски прищурила глаза и сосредоточенно замолчала.

Тенька тоже прищурился, надеясь рассмотреть, чего с ним такое интересненькое делают.

Сударыня сердито дернула его за нос.

— Не подглядывай! Мешаешь.

Пришлось сидеть молча. Как показалось Теньке — не меньше получаса. Затем сударыня сообщила, что случай совершенно безнадежный, но если Тенька до сих пор жив и даже вроде бы при памяти, то шансы есть. Сейчас надо умыться, поужинать и заснуть. А если она еще раз увидит юное дарование, самовольно порывающимся встать, то ему влетит так, что никаким молниям не снилось.

Тенька рассудил, что лучше не рисковать. Тем более, покормят, а то есть тоже хочется.

* * *

— Никогда не мог представить тебя в роли спасителя отечества! — с чувством признался Гера.

— Я на него и не похож, — фыркнул Тенька, полулежа на подушках. — Спасители отечества — они вроде тебя: высокие, с правдой в глазах и пламенными речами на языке.

— Скромничаешь! — отмахнулся Гера. — Ты знаешь, что ваш с Эдамором Кареем свиток отдали в городской архив как исторический документ?

— С точки зрения теории колдовства он и правда интересненький, — согласился Тенька, беря из миски на коленях очередной пряник. Эти пряники, а также печенье, баранки, сушеные фрукты, пирожки и прочая снедь последние три дня появлялись у его кровати в огромных количествах, и даже строгая сударыня не могла точно сказать, откуда они берутся.

— Очнись, какая наука! Никто не смог прочитать, чего там написано, поэтому в архив сдали с пометкой "подлинник договора колдунов под Фирондо, такой-то год от сотворения мира, первый год от правления обды Климэн". Имена и фамилии колдунов прилагаются.

— Во дают, — впечатлился Тенька. — А почему Эдамор Карей им ничего не объяснил?

— Его ведь не было в городе... ах, да, ты же все пропустил. За эти три недели произошло столько событий, что на целый учебник истории хватит! Эдамор Карей оказался очень неглупым человеком. Когда ты упал, он понял, что если ничего не сделать, начнется страшная бойня, в которой он уже не знал, какую сторону принять.

— Как это не знал? — удивился Тенька. — Он ведь сам мне тогда сказал, что поверил в Климу.

— Мало ли, что он тебе говорил, — пожал плечами Гера. — Но после сдачи Фирондо Эдамор Карей ходил за Климой как привязанный и тщательно высматривал, в чем же тут подвох. Хвала высшим силам, не нашел. Кажется, он только теперь начинает в полной мере осознавать, что обда вернулась. А тогда Климе порядком надоело его внимание, и она услала Эдамора Карея на границу, организовывать ловушку для орденских войск. А поскольку твой кумир не умеет пользоваться доской, с ним полетел я.

— Дай угадаю: наша злокозненная обда велела тебе склонить Эдамора Карея на свою сторону.

Гера кивнул.

— Мы вернулись на той неделе, а Фирондо уже не узнать. Помнишь, как ожил Редим? Очень похоже. Фиолетовые флаги сняли и унесли в архив, а взамен оттуда же достали древние золотые. Все бегают, суетятся, торгуют, готовятся к большому походу на Орден. В воротах заторы, в небе соколы с письмами. Ведская дума во главе с Сефинтопалой вовсе на ушах стоит.

— А Клима его помиловала?

— В последнее время она проявляет чудеса милосердия, — отметил Гера, нахмурившись. — Я догадываюсь, что было несколько тихих казней, но все, кто согласился ей присягнуть, живы и даже сохранили прежнее положение. Сефинтопала назначен градоначальником Фирондо, члены думы тоже распиханы по разным высоким постам.

— Ты все равно тревожишься, — констатировал Тенька.

Гера задумчиво покачал головой.

— Подозреваю, она оставила смену мелкой власти на потом. Ко многим членам думы приставила наших людей для обмена опытом. Мне наставников нашла, даже себе. Тенька, я не представляю, как наша обда теперь выживает. Занятия, совещания, речи, разбор документов Сефинтопалы, новых документов, военные советы, опять учеба... ей, конечно, помогают, но и мешают немало. Горцы хотят склонить обду на свою сторону, а бывшая ведская дума во главе с Сефинтопалой мечтает через Климу диктовать горцам свои условия. У них за эти годы накопилось много неразрешенных споров.

— А Клима что?

— Она каменная, — убежденно сказал Гера. — То одних строит, то других. Горцы ходят удивленные. Они-то думали, Клима еще слишком юна и нуждается в подсказках.

Тенька заметил, что друг снова начал называть их обду по имени, пусть и изредка, но вслух говорить об этом не стал.

— А Сефинтопала как считает?

— Ему деваться было некуда. Наверное, он уверен, что еще легко отделался. Сефинтопале до сих пор не дают покоя твои молнии. Никому здесь не дают, надо сказать. Ты знаешь, что уже человек десять приходило проситься к тебе в ученики?

— Ни за что! — выпалил Тенька. — Мне еще самому учиться.

— Обда и тебе наставника найдет, — посулил Гера. — Она тебя не трогала только потому, что никто не знал, выживешь ты или нет. Но Клима очень на это надеялась. До того, как ты очнулся в первый раз, она просидела два дня на местном капище, — юноша замялся, но потом добавил: — Совсем на нее не похоже.

— Похоже, — возразил Тенька, запихивая в рот очередной пряник. — И никакая она не каменная на самом деле. Тебе кажется.

— Да любой человек на ее месте уже давно стукнулся бы об тучу!

— Она обда, — напомнил Тенька. — Но и человек.

— Ты говоришь почти как Налина, — вздохнул Гера. — Вы, колдуны, как-то ухитряетесь быть с обдой на короткой ноге. Я давно уже заметил. Любого другого человека Клима бы давно испепелила взглядом, а Налину терпит. Та называет ее "моя девочка", заставляет вовремя есть и ложиться спать, постоянно пичкает какими-то зельями для укрепления здоровья и бранит за грязь под ногтями.

— Интересненько это у нее получается, — согласился Тенька. — А кто такая Налина?

Гера умолк, внимательно глядя на друга.

— С тобой точно все хорошо?

— Да. Я даже встать могу, но мне почему-то запрещают.

— А кто тебе запрещает? — как у маленького, переспросил Гера.

— Сударыня... — Тенька только сейчас понял, что не знает ее имени. — Так это и есть Налина?

— Вы же с ней знакомились, еще раньше! Ты раз десять у нее имя переспросил, и это только при мне!

— Не помню...

— Налина Делей, — встревоженно подсказал Гера. — Эх, ты! Она же тебя все это время выхаживала.

— Я ее лицо помню, а имя — нет, — Тенька покрутил в руках очередной пряник и положил обратно. Больше не лезло. — Она врач?

— Ее все колдуньей зовут.

— Колдунья, которая использует свой дар, чтобы лечить? — оживился Тенька, даже приподнимаясь на подушках. — Интересненько это получается! А что еще ты про нее знаешь?

— Я слышал из разговоров, что у нее написаны несколько книг. Но лучше сам спроси, я в колдовских делах ничего не понимаю. А еще Налина Делей член ведской думы, потомок древнейшего рода первых последователей обды и жена Эдамора Карея.

* * *

Орденский город Кайнис занимал особое положение. Он лежал достаточно близко к границе, но, в отличие от многострадального Гарлея, уже лет триста не сдавался врагу. Это была самая настоящая крепость: с глубоким рвом, на дне которого скалили зубы острые колья, с прекрасно укрепленными высокими стенами и массивными воротами, которые большую часть времени стояли запертыми на здоровенный засов. В Кайнисе жили по большей части военные, хотя по орденскую его сторону раскинулись мирные села и поля.

Ближе всего к стенам стояли казармы, они образовывали еще одно плотное кольцо вокруг центральной части, где вдоль узких улочек громоздились маленькие домики мирных жителей и командного состава. В центре находилось несколько купеческих домов и хорошо укрепленная цитадель. В ней хранились орденские документы, жил местный благородный господин с супругой и тремя детьми, а также размещались на постой важные гости из столицы.

Наргелиса могла бы гордиться отведенной ей комнатой — чистой, просторной, с окнами на вымощенный камнями внутренний двор без единого деревца. Вдобавок, комнату украшал превосходный письменный стол.

Но в непогожее мартовское утро госпожа Наргелиса не думала о мелких бытовых радостях. Перед ней навытяжку стоял человек, одетый в немаркие болотные цвета. Силуэт этого человека уже не раз преследовал в кошмарах юную и впечатлительную Лернэ.

— Ознакомился? — ледяным тоном спросила Наргелиса, обеими руками облокотившись на столешницу.

Человек кивнул, медленно кладя обратно распечатанное письмо, а потом уточнил:

— Сильфы точно не солгали?

— Наши собственные разведчики, вернувшиеся после тебя, подтвердили, — процедила Наргелиса. — Без обды вся кампания потеряла бы смысл. Скажи мне теперь, как обда может собираться на штурм Фирондо, если она мертва?

— Не могу знать, госпожа Наргелиса, — убийца переступил с ноги на ногу. — Я все сделал. Совершенно точно.

— Как выглядела девица, которую ты убил?

— Согласно описанию: высокая, светловолосая, сильфийские черты лица...

Наргелиса со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

— Сильфийские?! Когда я такое говорила?

— В описании было: длинный нос, большие глаза.

— У той девицы нос длинный был?

— Да уж не "зернышко". Хотя, я и подлиннее видел.

— Болван! — она стукнула кулаком по столу. — Я говорила им, что нельзя экономить на художниках! Если бы ты знал этот растреклятый носище, то не сказал бы, что бывают длиннее!

— Но я уверен, это была не простая девица. Она изошла на туман, только одежда осталась. Люди так не умирают.

— Трижды болван! — вскричала Наргелиса. — Обда, что бы там ей ни приписывали слухи, обычный человек, а от людей остаются тела! Убита, должно быть, какая-то посторонняя сильфида, тридцать четыре смерча ей в зад! Эти сильфы явно продолжали вертеться вокруг обды, и моли теперь высшие силы, чтобы они отвернулись от нее, а нам не предъявили обвинения!

— Я ничего не знал о сильфах, госпожа, — парировал убийца. — Если бы меня предупредили...

— Сильфы не отчитываются нашей разведке о своих похождениях, — бросила Наргелиса, не уточняя, что зимой эти сведения вовсе были секретными и не подлежали разглашению всяким рядовым исполнителям. — Ступай прочь и не попадайся мне на глаза!

Убийце не надо было приказывать дважды. Больше всего на свете ему хотелось послать эту истеричную девчонку к крокозябрам, чтобы не орала на него и не обвиняла в чужих огрехах. Лучше надо было составлять описание и не утаивать ничего важного. И правда, нарисовать нормальный портрет новой обды, а не выдавать картинку с лицом неизвестной женщины, над личностью которой сломали головы лучшие умы Ордена. Но, конечно, Наргелису не пошлешь. Сама госпожа разведчица пока никто, и руки коротки подсечь ему крылья, но ведь все знают, с кем она спит и кому составляет отчеты.

Оставшись в одиночестве, Нагрелиса медленно опустилась на стул и стиснула пальцами ноющие виски. Она была в бешенстве. Люди Ордена сколько угодно могли грозить сильфам разрывами всех договоров, но по последним подсчетам благополучие "воробушков" протянет еще лет десять, а Орден с его старыми досками и допотопными тяжеловиками разобьют в ближайший год.

Наргелиса, воспитанная в лучших традициях Института, любила свою родину, искренне желала Ордену победы и с детства была приучена считать обду наибольшим из зол. Теперь же это зло стало реальным и начало показывать зубы.

Последние месяцы Наргелисе не везло. Они с Лавьясом торчали в Кайнисе уже второй месяц, но дело по розыску предателей так и не сдвинулось с мертвой точки. Оба чуяли, что цель близко: кто-то распускал по казармам крамольные слухи, отмороженного (во всех смыслах) веда или его труп так и не нашли, хотя прочесали все окрестные леса. Наргелиса и Лавьяс уже разнюхали, как выглядит тайный знак обды, который на пальцах показывают друг другу преступники. Даже нашелся свидетель — мальчишка, торгующий пирожками. Он уверял, что видел, как солдаты на рыночной площади скрещивали пальцы в таком жесте. Только вот солдат ни описать толком, ни опознать не смог — метель была, все закутанные. Однажды везунчику Лавьясу удалось лично поймать человека, который пытался перебежать к ведам. Им оказался какой-то сумасшедший, называющий себя потомком древнего рода и считающий служение новой обде целью своей жизни. У него были сообщники в городе, которые и взялись провести его за линию границы в обход постов. Но не успели обрадованные удачей разведчики выбить из пленника мало-мальски ценные сведения, как "потомка древнего рода" выкрали прямо из запертой камеры, и больше его никто не видел.

Мрачные мысли Наргелисы были прерваны звуком открывающейся двери.

Вошла стройная серьезная девушка в военной форме.

— Вы меня звали, госпожа?

Наргелиса глубоко вдохнула и заставила себя успокоиться. Как ни хочется рвать и метать, надо мыслить хладнокровно и действовать разумно.

— Да, я звала тебя, Вылена Сунар. Выбери из вашего корпуса ласточек потолковее, пусть этой ночью слетают на разведку вглубь ведского тыла. Есть сведения, что противник в ближайшее время начнет наступать.

— Будет исполнено, госпожа Наргелиса, — девушка замялась, но потом осторожно спросила: — А правду ли говорят, что теперь нам воевать не с ведами, а с обдой?

— Кто говорит? — резко переспросила Наргелиса.

Вылена только руками развела. Все говорят. Разве за язык поймаешь?

— Воевать мы будем с людьми, — отрезала Наргелиса после недолгого молчания. — С людьми, которые ненавидят Орден и порядок. И не важно, как себя обзывают их беззаконные вожди.

— Да, госпожа. Я так и передам своим.

— А если при тебе говорить начнут — хватай болтунов и сюда, — не удержавшись, Наргелиса снова потерла виски.

— Тяжело? — тихо спросила девушка. Не по-военному.

— Всем тяжело, — проворчала Наргелиса.

— На границе сейчас тихо, — пояснила Вылена Сунар. — А всякий неглупый человек знает, что если тихо на границе, то в кабинетах сражаются умы.

— Что же ты, такая умная, на политика не пошла?

— В небе тоже нужен ум. Вы, разведка, не одержите победу с глупыми командирами.

Это был не первый их разговор подобного рода. С довольно молодой, но сообразительной помощницей командующего одним из летных корпусов Наргелиса сошлась с первых недель жизни в Кайнисе. Это не было дружбой или приятельством — просто редкие беседы на неуставные темы. Иногда Наргелисе казалось, будто она видит в этой девушке родственную душу. Прорвавшуюся в руководство из низов, очень уставшую, набившую порядочно шишек, но все еще готовую побороться за место под солнцем.

— Ступай, Выля, попутного ветра. Я жду результаты разведки.

— И тебе попутного ветра, госпожа, — ответила Выля, мысленно скрещивая пальцы.

* * *

Гера приоткрыл дверь и тихонько вошел в зал, где прежде заседала ведская дума, а ныне проводились совещания обды. Больше это помещение не напоминало театр: лавки убрали, вместо одинокого кресла поставили длинный стол, за которым теперь и заседали совещающиеся. Вдоль колонн висели золотистые флаги с гербом обды, а у стен толпилось несколько десятков тех, кто в совещании не участвовал, но имел право и желание послушать. Гера сегодня оказался среди них — Клима проводила не военный совет, а хозяйственный.

Она занимала место во главе стола — закрытое белое платье с алой пелериной под горло, на волосах аккуратная сеточка, на лице ни пятнышка, глаза блестят — и никого другого на ее месте представить не получалось. Словно Клима сидела здесь всегда. И теперь нелепыми казались воспоминания, где она была растрепанной девочкой в мешковатой горчично-желтой форме, или в платке стояла у печи, согревая у огня красные от мороза ладони, или измазанная грязью и чужой кровью вгрызалась в яблоко на темном чердаке.

— Страна пребывает на грани разрухи, моя обда, — со степенным видом докладывал Артасий Сефинтопала, то и дело бросая хитроватые взгляды на своего коллегу, градоначальника Западногорска и главу совета знатных семей. — Только начало весны, а уже можно говорить о неурожае: некому пахать и сеять, мужчины либо в армии, либо убиты, многие женщины тоже подались воевать. Конечно, это суровая необходимость перед грядущим наступлением, но мало будет проку, если к концу лета это наступление захлебнется от голода. Я предлагаю обложить дополнительным налогом земли предгорий. Горцы не подлежат обязательному призыву в нашу армию, на плато и в долинах издавна выращивают лучшие сорта ячменя. И падежа скота у них не было уже много десятилетий.

— По-твоему, самое время ему случиться? — сердито перебил Сефинтопалу градоначальник Западногорска. — Мы бережем наш скот и кормим вволю, поэтому и не знаем в нем недостатка. А если отдадим часть ячменя, то мора не миновать! Моя обда, — тон из сердитого сделался мягким, почти ласковым, — не слушай, что говорят тебе о горах люди с равнин. Лучшие колдуны и воины наших мест издавна уходили воевать на границу. А сейчас все наше войско в твоем распоряжении, и у нас точно так же некому пахать и сеять. Забери у нас зерно — падет скот, которому станет нечего есть, ведь урожай уходит не только на пищу людям. Не станет скота — мы лишимся молока и мяса, а еще сыров, которые так любят на равнине. Оглянись лучше по сторонам, моя обда: амбары Фирондо и близлежащих городов ломятся от припасов, ведь сюда свозят все лучшее, что есть на ведских землях. И часто припасы настолько велики и продаются так дорого, что сгнивают в хранилищах. Столичные купцы не платят налогов товарами, лишь золотом по количеству проданного — и это совершенно зря.

— Всем известно, что большую часть столичных купцов составляют выходцы с гор, — парировал Сефинтопала. — Моя обда, если чьи амбары ломятся от продовольствия, то именно горские...

— Достаточно, — сухо оборвала обоих Клима. — Цены на зерно и впрямь неоправданно высоки. Повелеваю на ближайшие пять лет снять налог золотом с купцов, продающих зерно. Вместо этого назначить им утроенный налог товаром. Полученное зерно не хранить, а продавать по прошлогодним ценам. На вырученные деньги покупать зерно у южных и горских земледельцев и перепродавать здесь.

— Будет бунт, — посулил представитель купечества. — Многие разорятся.

Клима окинула его острым взглядом.

— Тех, кто устанавливает цены на зерно — мало. Голодных людей в моей стране — много. Бунта не будет. Разорившиеся пусть приходят сюда и начинают торговать от моего имени и по моим ценам. Что до тех, кого и это не устроит, — она сделала короткую паузу и продолжила буднично: — В топорах и веревках недостатка пока нет.

После прозрачного намека в зале сделалось тихо и прохладно. Ни один ведский правитель доселе не решался перехватить у торговцев право диктовать цены на зерно. От силы — пожурить за неимоверную дороговизну. Шаг оценили, но одобрить пока опасались.

Гера заметил Ивьяра Напасенталу и протолкался к нему. Они не виделись со дня осады Фирондо.

— Я думал, ты на границе, — заметил Ивьяр Напасентала после взаимных приветствий.

— Уже вернулся.

— Так быстро? — лишь немногие посвященные знали, что у обды есть настоящая сильфийская доска, да еще и не последней модели.

— Со мной ездил Эдамор Карей, — объяснение для непосвященных было припасено заранее. После недавнего фокуса с молниями даже образованные колдуны могли поверить во все, что угодно.

За столом как раз продолжилось обсуждение, по залу пополз мерный гул — самое время тихо поговорить и обсудить новости.

Ивьяр понимающе кивнул.

— Сейчас колдовство на взлете. Кругом все словно сошли с ума, только и говорят об укрощении молний и старинных секретах эпохи обд. Хотя Тенька заявляет, что это полностью его изобретение.

— Можно верить, — посоветовал Гера. — В своем любимом деле Тенька всегда безукоризненно честен. А ты часто навещаешь его?

— Нет, совсем редко. Очень много дел. Сейчас я заведую почтой совета знатных семей — пересылаю письма, составляю для всех отчеты о происходящем в столице, передаю распоряжения нашего градоначальника. Поэтому мне постоянно нужно быть на виду и в курсе событий. Это очень утомительно, и совсем не остается времени кого-то навещать. Хотя, я бы не отказался побеседовать с Тенькой лишних пару часов. Никогда бы не подумал, что у него такое блестящее образование. И вызывает уважение, что оно получено почти без учителей.

— Целеустремленности Теньке не занимать, — согласился Гера, гордый за друга.

— Ну а ты, наверное, целыми днями у него пропадаешь, — предположил Ивьяр.

Гера покачал головой.

— У Теньки сейчас нельзя пропадать целыми днями. Ему велят много спать и не переутомляться, поэтому навещать его можно недолго. Да и мне тоже некогда.

— На тебя все-таки повесили армию?

— Не повесили, а доверили, — серьезно поправил Гера. — У меня много помощников и заместителей, иначе пришлось бы разорваться. Сейчас надо собрать воедино гарнизоны городов, ополчение обды, вашу горскую армию, назначить новых командиров, распределить и подсчитать силы, устранить разногласия... Ты знаешь, что ваша армия не хочет повиноваться командованию с равнины?

— Да, есть такое, — признал горец. — Многие из нас служат здесь, но если собирается воинская элита, то подчиняется она только нашему совету старейшин. Впрочем, — он вздохнул, — с новой обдой их воля долго не продержится.

Гера приумолк: в этот момент Клима заявляла Сефинтопале и западногорскому градоначальнику, что обкладывает обоих дополнительным, хотя вдвое меньшим налогом, и пусть только попробуют не собрать его к назначенному сроку. А если нечем платить, пусть, вон, занимают у представителя купечества — главного монополиста цен на зерно. И казначею нечего ухмыляться: от него требуется прогноз доходов и расходов на время военной кампании, расчет неприкосновенного запаса и смета на ремонт в хранилище, зайти ведь туда страшно. Ощущение, что со времен предыдущей обды стены не белили. А сударь ответственный эконом пусть не бормочет о рушении прежних традиций. Обда пришла не для того, чтобы вернуть все, как было пятьсот лет назад. На то и обда, чтобы вести страну вперед, к миру и процветанию. И не отсохнет рука у казначея, если он лишний раз побелит стены, традиционно заплесневелые.

— Клима тут устроит порядок, — отметил Гера.

Ивьяр Напасентала еще раз вздохнул.

— Это детское упрямство ее до добра не доведет, — тихо посулил он. — Надо понимать, что перед ней не кучка крестьян, а образованные люди, которые годами жили, как привыкли. Хорошо бы ей прислушаться к ним и получше разобраться, а не кроить все по своему усмотрению.

— Ты против обды?

— Я против несовершеннолетних девчонок во главе страны, — пояснил Ивьяр. — На сколько ее так хватит? Даже у тебя есть помощники, заместители — она одна. Ее тянут во все стороны, как одеяло. Сейчас она нарешает, потом сорвется от напряжения, устроит истерику, и высшим силам ведомо, чем это кончится.

— Клима не сорвется, — уверенно сказал Гера. — Ты плохо ее знаешь.

— Зато я хорошо знаю наше высшее общество. Сейчас они растеряны, но потом насядут еще круче, и... Словом, жалко девочку. Моя бы воля — еще несколько лет ей подождать, набраться ума и выдержки. Нет же, понесло на войну. Авантюристка...

— И многие у вас такого мнения?

— Хватает.

Гера нахмурился. Слова Ивьяра Напасенталы были похожи на правду, но тогда из общей картины выбивалось другое.

— Не понимаю, как ваш совет решился выслать нам на подмогу войско. Ведь насколько я слышал, "за" проголосовало большинство.

— Слышал он, — Ивьяр вздохнул третий раз, особенно тяжко. — Я тебе по секрету скажу, что было на том совете.

— Может, отойдем за колонну? — Гера оглянулся. Он все еще помнил институтские наставления Климы о тайных разговорах.

— Не смотри так, — Ивьяр усмехнулся. — На самом деле этот "секрет" знают уже почти все.

— И Клима?

— Обда — в первую очередь. Но тоже продолжает делать вид, будто ни о чем не догадывается. Так вот, Гера, тебе великий секрет горцев, который никогда не войдет в летописи и умрет вместе с нами: тогда, на совете, почти все проголосовали "против".

— Но ведь вы пришли...

Ивьяр Напасентала закатал рукав. Рядом со сгибом локтя виднелись следы знака обды — красноватые, чуть припухшие, хотя Гера помнил, что еще зимой под рукой Климы шрамик пропал вовсе.

— Стоило главе совета озвучить итог голосования, мы все ощутили боль, — вкрадчиво сообщил Ивьяр. — Порезы воспалились, у некоторых кровь потекла. Высшие силы дали нам понять, что творится предательство. И мы пришли, — он одернул рукав, расправляя складки на яркой дорогой ткани. — До сих пор иногда побаливает. Уверен, не только у меня. Даю на отсечение эту самую руку, что наша знать лишь поэтому до сих пор не сожрала Климэн Ченару вместе с ее идеями и амбициями.

— Наверное, Клима понимает, — предположил Гера.

— О, еще как понимает, — фыркнул горец невесело. — И, могу тебя заверить, пользуется вовсю. Но — надолго ли?..

* * *

Начавшееся в полдень совещание длилось почти до четырех часов. Но когда Гера встретил свою обду у выхода из зала, та не выглядела особенно уставшей. Разве что слегка раздраженной. Гера доложил ей, как идут дела в войсках, что говорят локитские колдуны, которых заставили обучать всех коллег созданию Тенькиных заслонов; о редких перебоях с продовольствием и тому подобном. Вот так, почти на бегу, Гера отчитывался Климе каждый день. Это помогало обде быть в курсе всего и не тратить время на долгие общие заседания.

Обычно Клима выслушивала его и бежала прочь по своим многочисленным делам: на занятия, новые совещания, в свои покои к кипам неразобранных бумаг и еще высшие силы знают куда.

Но сейчас, когда они добрели до оконной ниши и Гера замолчал, девушка никуда не побежала. Она медленно села на широкий каменный подоконник, прислонилась затылком к сухому льду в раме. Коридоры бывшего здания заседаний думы были каменные, как в Институте, но куда более темные и узкие, стены — часто занавешенные полосами ткани, в которой тонули лучи из больших окон.

Солнечный свет был насыщенно-желтым, хотя еще не багряным по-закатному. Белые Климины одежды казались золотыми, а алая пелерина походила на облитую кровью. Обда молча потерла переносицу и закрыла глаза.

Гера остановился рядом, заглядывая ей в лицо.

— Что с тобой?

— Не дождетесь, — усмехнулась Клима, зажмуриваясь еще крепче.

На мгновение Гера застыл, опешив, а потом переспросил:

— О чем ты?

Она посмотрела на него в упор. Взгляд был неожиданно ясным и проницательным.

— Все вы ждете, когда я оступлюсь, и меня раздавит теми делами, которые я уже успела наворотить. Одни боятся этого часа, другие мечтают, что он случится, третьим все равно, лишь бы урвать куш побольше. Объединяет вас одно: никто не сомневается, что это будет. Так вот: не дождетесь.

Это было сказано с болезненным торжеством.

— Но почему ты говоришь это мне? — спросил Гера. — Ты считаешь, что я... тоже? Клима, — он впервые с зимы обратился к ней по имени. — Я больше не твой друг и, наверное, никогда по-настоящему им для тебя не был. Что бы ты ни делала, и как бы ни... удивляли меня некоторые твои дела — я пойду за тобой и буду верить в тебя, даже если ты сама вдруг перестанешь верить, чего я себе представить не могу. Но подлости я не поддержу никогда. Не могу молчать, когда ты идешь против совести. Я умру, пусть даже от твоей руки, но все равно буду тащить тебя от подлых поступков, потому что верю: ты, обда Принамкского края, можешь добиться своего честно. Ведь не для подлости тебе дана эта великая сила, которая ведет нас за тобой и раскрывает запертые двери.

Теперь Клима глядела так, словно впервые его увидела. Она крепко, до белизны переплела пальцы, явно думая о чем-то необходимом, очень серьезном, но постоянно ускользающем. Гера вдруг вспомнил, как всего лет пять назад она точно так же стояла напротив, волнуясь и размышляя. Только на обоих была летная форма, а кругом — не коридоры дома заседаний в ведской столице, а потрепанные стены сарайчика для ортон и инвентаря. "Будешь моей правой рукой", — сказала тогда Клима. Потом помолчала и неуверенно добавила: "Ну и другом тоже".

А эта, повзрослевшая, думала куда дольше, пару раз чуть приоткрывала рот, но смыкала губы снова, прежде чем тихо-тихо попросить:

— Прости меня.

Снова взгляд. В нем нет ни намека на властность и смерть, только неуверенное осознание потаенного, важного. И еще тише:

— Друзья?

Гера ответил, как и тогда, в сарайчике:

— Да, Клима. Что бы ни было.

По тому, как она улыбнулась, можно было понять: не забыла. Наверняка вспоминает сейчас о том же.

Клима потянулась всем телом, сбивая алую пелерину на плечо, и неожиданно призналась:

— У меня занятия только через два часа. Совещаний нет, бумаги кончились. Наверное, это и есть свободное время, но я уже не помню, как с ним быть.

— Тогда пойдем, навестим Теньку, — предложил Гера. — Ты когда у него в последний раз была?

— Давно, — Клима махнула рукой и поправила пелерину. — Он тогда еще не очнулся.

— И с тех пор ни разу не заходила?!

— Опять этот удивленный тон. Я вообще не понимаю, зачем днями просиживать у постели больного, если ты не врач, обреченный с ним возиться. Больные беспомощны и часто не в себе. По мне, лучше дождаться выздоровления.

— Уверяю тебя, Тенька уже полностью в своем уме! Ему ужасно скучно, и он рад любым посетителям. Особенно тебе.

Клима самодовольно улыбнулась и слезла с подоконника.

* * *

Тенька и правда чудовищно скучал, на что пожаловался первым делом.

— Это ни крокозябры не интересненько, — сообщил он, когда Гера и дорогая обда пристроились на стульях у кровати. — Мне можно только две вещи: есть и спать. Даже читать нельзя. Да что там читать — думать о чем-то сложнее мозельных аглорифмов! Сидеть нельзя, только полулежать головой на подушке. Больше пяти посетителей в день — нельзя. Больше получаса разговора — нельзя. Считать от нуля до десятков тысяч миллиардов — нельзя. Царапать ногтем по спинке кровати, строить рожи, петь песни, бросаться подушкой, выть на лампу — ничего нельзя! Ну, что вы сидите сиднем, вам-то разговаривать можно! Выкладывайте мне новости!

Клима опасливо отодвинулась и негромко заметила:

— Кажется, он все-таки стукнулся об тучу.

— Тебя бы так уложить на недельку-другую, моя злокозненная обда! — немедленно отреагировал Тенька.

Клима поразмыслила и придвинулась обратно.

Рассказывать изнывающему от скуки Теньке, как они все нынче заняты, было бы просто жестоко, поэтому Гера ограничился общими новостями — что поделывают горцы, какое становится лицо у Сефинтопалы всякий раз, когда присутствующая тут Клима начинает его строить, и сколь сокрушительное поражение третьего дня нанесли веды орденцам на границе.

— Все получилось в точности, как было задумано, — рассказывал Гера. — В Ордене ждали нашего наступления, но не так рано. Наши провернули несколько удачных операций и ввели в заблуждение разведку противника — в итоге та донесла, будто веды отозвали с границы часть войск. Дальше орденцы перешли в наступление, их пропустили глубже и окружили. Сейчас одни в плену, другие с большими потерями пытается пробиться к своим. Но пленных больше. Скоро Клима поедет на границу и постарается сманить их к себе.

— Некоторых и сманивать не придется, — добавила Клима.

— Я не все знаю? — насторожился Гера.

Клима кивнула. Она поставила свой стул спинкой вперед и теперь сидела, обхватив ее руками.

— Тебе не докладываются высшие чины разведки.

— Сейчас мы услышим интересненькую государственную тайну, — посулил Тенька.

— У ведов не получилось бы так легко ввести Орден в заблуждение, если бы в орденских войсках не продолжала действовать моя институтская организация.

— Так значит, ты с ними связалась? — выдохнул Гера. — А Выля? Ты знаешь, что с Вылей?

— Она передала мне письмо, — Клима улыбнулась. Чем больше проходило времени, тем теплее вспоминался ей Институт, одногодницы ласточки и полудетские подпольные дела. Обда Принамкского края, как и многие выпускники до нее, навсегда сохранила в памяти сияющую белоколонную громаду, почти игрушечную жизнь в ее стенах и ни с чем не сравнимое ощущение дома. Там — тайник в кровати, лекции по истории и политике, споры на чердаке, тайные встречи в сарае, наставницы и наставники, первое время кажущиеся недостижимо взрослыми.

— Что пишет? — Гера подался вперед. — Наша организация в Институте жива?

— Выля точно не знает, но когда она выпускалась, организацию никто не раскрыл. Выля оставила там преемника. Он был на седьмом году политического — сейчас уже на девятом.

— А чем Выля сейчас занимается?

— Служит в летном корпусе полевой разведки. Под ее началом — Лейша Вый. Там же, в гарнизоне Кайниса — Нелька, Вапра, Кезар, многие другие. Можно сказать, Кайнис почти наш. Оттуда они вербуют новых сторонников, поддерживают прежних. Мало того, в Кайнисе объявилась наша бывшая наставница дипломатических искусств.

— Неужели и она вступила в организацию? — воскликнул Гера.

— Нет, она занимается тем же самым — шпионит на Орден. И здорово мешает, но пока все в порядке. Письмо очень длинное, мелким почерком, стратегические сведения вперемешку с личным. Про Теньку спрашивает, пишет, что скучает.

Тенька не обрадовался, а наоборот притих. Гера глянул на него с неодобрением, но промолчал. Больной все-таки. Да и сказано было уже достаточно.

— Что ты ей ответила?

— Я не стала писать ответ. Слишком опасно. При случае надо будет отправить к ней гонца, чтобы передал все на словах. Теперь у меня есть подходящие люди.

— А тайну портретика вы раскрыли? — поинтересовался Тенька, которого этот вопрос занимал куда больше, чем Выля.

— Какого портретика? — не понял Гера.

— Двух, — поправила Клима. — Один был у моего несостоявшегося убийцы, а другой у Эдамора Карея.

— И кто там изображен? — Тенька едва ли не привстал.

Клима с сожалением развела руками.

— Не до того было, и у меня их нет.

— Они в моей сумке, которая сейчас крокозябры знают где, — колдун откинулся на подушку. — Эх, вы! У вас целый Эдамор Карей под рукой, а вы не удосужились разузнать.

— Я знаю, где твоя сумка, — вмешался Гера. — Она, целая и невредимая, сейчас лежит в моей комнате.

— Так неси! — Тенька снова приподнял голову.

И именно в этот момент от дверей раздалось:

— Куда вы собрались нести и что? Юное дарование, немедленно лежать!

— Я лежу, — со вздохом сообщил Тенька.

Все трое еще не успели близко познакомиться с Налиной Делей, но уже знали, что какая бы кругом ни творилась каша, жена Эдамора Карея остается неколебимым островком спокойствия и здравомыслия, при этом призывая к тому же окружающих. Вот и сейчас сударыня Налина все так же заплетала волосы в две толстые косы, не трепетала перед обдой и активно следила за порядком.

— Ты вертишься, как уж на сковородке, — безапелляционно сообщила она, подходя к кровати и тщательно поправляя свесившееся до пола одеяло. — Еще и указания какие-то раздаешь.

— Тенька попросил меня принести его вещи, — объяснил Гера.

— Никаких вещей, пока я не разрешу!

— Ну вот, уже и вещи — "нельзя", — проворчал Тенька.

— Мы можем обойтись без них, — сказала Клима. — Налина, ты знаешь, чей портретик носил при себе Эдамор Карей?

— На твой не похож, — добавил Тенька.

— С меня не писали портретов, — отмахнулась Налина. — А тот какой был? Маленький, не больше ладони, старый и в тонкой рамочке, да?

Все трое закивали.

— Прежде этот портретик принадлежал моему отцу, — Налина присела, осторожно вытащила из-под Тенькиной головы подушку и принялась взбивать. — Отец подарил его Эдамору, когда мы поженились. Эдька часто мотался на границу, а этот портрет по нашему семейному поверью притягивал удачу.

— Но кто на нем изображен? — Клима подалась вперед.

— Не знаю, — тщательно взбитая подушка была возвращена на место. — Отцу портрет достался от его товарища. Вроде бы это копия какой-то исторической реликвии.

— А этого товарища можно найти? — заинтересовался Гера.

— Нельзя, — Налина пожала плечами. — Он давно умер. Знаю, его дочь живет где-то на юге, в Рыжей крепости, а внук лет двадцать назад сгинул на орденской стороне. Вся их семья была одержима идеей, что обда вернется, если ее хорошенько поискать.

— Меня никто не находил, — отметила Клима.

— Как знать, девочка моя. Ведь почему-то родилась ты именно сейчас, а не на сто лет назад-вперед. Так, а давно ли ты обедала? По лицу вижу, что еще вчера! Немедленно марш на кухню, и пускай тебе подадут жирную мясную похлебку. Мальчик мой, проводи свою обду и сам хорошенько подкрепись.

— Но мы пришли проведать Теньку, — попытался возразить Гера.

— А юному дарованию пора спать! — отрезала Налина.

Тенька картинно изобразил пальцами собственное повешение. Колдунья изобразила, что дает ему подзатыльник. Потом решительно встала и — обда с "правой рукой" сами не заметили, как очутились в коридоре по ту сторону двери.

— Идите-идите, — повторила Налина. — Навестите завтра, сегодня больше не стоит, он проспит до утра.

— Почему Теньке нельзя вставать и надо столько спать? — не удержался Гера от вопроса. — Он ведь прекрасно себя чувствует. И на стенку со скуки лезет.

Налина Делей оглянулась на прикрытую дверь и покачала головой.

— Мальчик мой, его ударила молния. Там половина нутра всмятку, особенно ближе к голове. Я не понимаю, как он выжил, да еще остался при своем уме. Если ваш Тенька сейчас встанет, то сделает от силы пару шагов, а потом точно свалится замертво.

Гера изменился в лице.

— Он знает?

— Конечно, знает, — буднично ответила Налина. — Ничего, организм живучий, хоть и недокормленный, как вы все. Вот уж дети мои, дети... Через месяц-другой поставим на ноги.

Гере подумалось, что по прошествии этого времени исстрадавшийся от бездействия Тенька и впрямь научится бегать по стенам. Как заправский таракан.

* * *

Было раннее апрельское утро. В Фирондо шел дождь, и темные мостовые блестели от ливня. Редкие капли залетали в окно вместе с прохладой и свежестью, пропитанной запахом зацветающих груш. Шум дождя почти заглушал ненавязчивое тиканье точных механических часов. Тихонько и уютно потрескивал огонь в маленькой комнатной жаровенке.

В бывшем кабинете Артасия Сефинтопалы многое осталось по-старому. Только бумаги, в строгом порядке лежащие на столе, были подписаны теперь не ведским правителем, а обдой Климэн.

И, конечно, при прежнем хозяине невозможно было вообразить себе такого посетителя. Оный, вопреки привычкам своего народа, стоял не у окна на сквозняке, а рядом с жаровенкой, протягивая к теплу озябшие пальцы. Рядом с дверью прислонилась к стене доска камуфляжной расцветки, на ней висела насквозь промокшая куртка.

Клима сидела в кресле у окна, изучая нежданного гостя, и неспешно прикидывала, как будет объяснять своим подданным, особенно горцам, почему этот субъект нагло прилетел прямо на главную площадь города (хорошо еще, что рано поутру, а не в базарный день), и почему сударыня обда не казнила его или не выставила прочь, а пригласила к себе в кабинет. Да, и если она правильно понимает цель визита этого гостя, объяснять придется еще и статью расходов под названием "сильфийская техника по договору". И что за договор. И когда она вообще успела.

Клима не сомневалась, что сумеет дать ответ и сохранить при этом лицо, но разговор обещал быть нелегким.

Наконец, посетитель согрелся достаточно, чтобы оторваться от жаровенки и сесть напротив. У него были не по-сильфийски прямые волосы и широко распахнутые голубые глаза без намека на хитринку.

— Ну вот, наконец-то я не стучу зубами и в состоянии поприветствовать тебя как должно, обда Климэн. Верховный Амадим передает тебе свои наилучшие пожелания и поздравления в блистательной победе, а так же это письмо, — на столик между креслами лег туго скрученный свиток, — где во всей детальности ты можешь прочесть, сколь безгранично уважение Верховного сильфа Ветряных Холмов к новой обде Принамкского края.

— Я так же приветствую тебя, Костэн Лэй, — промолвила Клима. — Выражаю сожаление о той погоде, по которой тебе пришлось сюда лететь и приношу извинения за моих недостаточно учтивых солдат, посчитавших уместным соприкоснуть твой нос с мостовой.

При этих словах Костэн Лэй невольно потер распухшую переносицу. Кровь давно остановили, да и перелома не было, но все равно приятного мало. Еще ни разу люди не начинали знакомство с агентом тайной канцелярии раздачей зуботычин и радостными воплями: "ого-го-ж, какой жирный воробей, крокозябра его матерь!". Видимо, поэтому сильфы в свое время так и не столковались с ведами.

— Я прошу передать Верховному Амадиму мое пожелание здравствовать и быть любимым своим народом, — продолжила обда. — Да не упадет его доска, не рухнет дом и да не завянет его укроп. Выражаю признательность и тебе лично, Костэн Лэй, однако не могу не напомнить, что я ожидала видеть в качестве посла не тебя. Как поживает известный нам обоим Юрген Эр, и почему он сейчас не сидит передо мной?

— С Юргеном все в порядке, — у агента вырвался еле заметный вздох. — Насколько это вообще может быть. По состоянию здоровья он пока не в силах исполнять обязанности посла, но дело не требует отлагательств, поэтому вместо Юргена прилетел я.

— Когда же Юрген будет в состоянии? — Клима взяла со столика послание Амадима, но не развернула, теребя свиток в пальцах.

— Выражаю надежду, что к концу лета, — официальным тоном сообщил "заместитель".

— Истинным счастьем для меня будет, если твоя надежда оправдается.

Разговаривать с Юрой ей было проще. Они давно оставили официальный тон и обсуждали политику за чашкой ромашкового отвара. Сейчас перед обоими тоже стоят исходящие паром чаши с янтарным напитком, но легкого разговора не получится. Лишь видимость, игра.

Игры Клима тоже любила.

Только вкус дружеской беседы год от года становился ей все приятнее.

— Итак, Костэн Лэй, что за необходимость привела тебя сюда?

Сильф с видимым наслаждением отпил из своей чаши.

— Ты, верно, не запамятовала, обда Климэн, что в конце минувшей осени наши державы подписали договор, по которому ты обязалась купить у нас полторы сотни досок и шесть десятков тяжеловиков для войны с Орденом. Упомянутую войну ты по тому же договору должна начать к грядущему лету. Я прилетел, чтобы стать торговым посредником между тобой и Ветряными Холмами. При мне бумаги, которые тебе рекомендуется подписать.

— Да, прекрасно помню о нашем договоре, — мило улыбнулась Клима. — Я изучила образец товара, и он мне понравился.

Сильф даже чашу отодвинул.

— Какой образец?

— Улетая, Юрген оставил мне одну из имеющихся у него досок. Могу заверить, это лучшее творение сильфов из всех, что мне приходилось видеть на территории Ордена.

— Не сомневаюсь, — очень вежливо произнес Костэн Лэй. Он догадался, о какой доске идет речь. Оба понимали, что таких передовых досок, какая принадлежала Дарьянэ, у орденцев не было и не будет. Обде их продавать тоже никто не собирался. — Но договор заключен на несколько иную модель. Не сомневайся, она тоже тебе понравится.

— О, нет-нет, не надо утруждаться, — Клима улыбнулась еще милее. — Я сражена наповал. Доска прекрасна, и я не хочу менять ее ни на что иное.

— Дело в том, что имеющаяся у тебя модель — экспериментальная, — нашелся Костэн Лэй. — У нас не наберется такой партии в оговоренном количестве.

— Я могу пойти на уступки. Давайте проведем испытания предлагаемой вами модели. Я сама неплохо летаю на доске, и среди моих подданных есть заслуженные мастера. Если предлагаемые тобой доски будут ничем не хуже — почему бы и нет.

Оба заранее знали, что доски хуже. И Липка начинал понимать, почему Юра постоянно мотался к нему за советом, но все равно умудрялся заключать скользкие и двоякие соглашения.

— В таком случае, я тоже иду на уступки. В знак дружбы между державами. Наши мастера сумеют изготовить специально для тебя партию именно тех досок. Но их цена не может остаться прежней.

— Увы, — Клима сделала вид, что ей неимоверно жаль. — Нельзя изменить цену, согласованную договором. Тем более, изначально мне предложили именно понравившуюся модель.

— Разве имело место официальное предложение?

— Разве нельзя считать таковым факт, что доска была оставлена у меня?..

Беседа-игра затянулась на пару часов. Если опустить обороты и иносказания, то весь ее смысл сводился к двум фразам, так и не произнесенным вслух:

"Мне надо, чтобы ты купила за бесценок хлам, который даже Ордену не продашь. Или хотя бы нормальные доски втридорога".

"А мне надо купить у тебя нормальные доски по цене хлама. И я куплю их, потому что денег все равно нет".

Игра обещала быть долгой. У Климы перед глазами до сих пор стояли скверные орденские доски, и она во что бы то ни стало намеревалась выторговать для себя другие.

Наконец, Костэн Лэй известил, что дело серьезное, а он слишком утомился в дороге. Клима проявила милосердие и предложила перенести разговор на вторую половину дня. А пока дорогому гостю приготовят комнату и еду.

Дождь заканчивался, и на темные мостовые падали первые лучи утреннего солнца. От приоткрытого окна тянуло сквозняком.

Костэн Лэй встал и снова подошел к жаровенке. Та находилась в двух шагах от стола с бумагами, и гость перевел взгляд на поблескивающие серебром ручки ящиков, затем — выше, на гладкую столешницу темно-вишневого цвета. Бумаг было немного, Клима любила распихивать все по ящикам.

А на уголке стола сиротливо лежал маленький овальный портретик, ради любопытства извлеченный из недр Тенькиного мешка, да так и позабытый. Карие глаза на тщательно прописанном личике смотрели в даль, неведомую ныне живущим.

Сильф мельком скользнул взглядом по портретику. Изумленно ахнул, взял его в руки, поднес ближе к глазам, потом к свету.

Клима заметила этот странный интерес и тоже встала, подходя вплотную.

— Что случилось?

— Не понимаю, — пробормотал Костэн Лэй.

— Тебе знакомо это лицо?

Сильф уверенно кивнул и поднял на собеседницу свои дивные голубые глаза, на сей раз полные искреннего недоумения.

— Откуда, смерч побери, здесь взялся портрет моей прабабки?!