Е.И.В. Часть 4

— Вот знаешь, Бонни, какая между нами разница? Вроде мы с тобой оба служим русским, так? А эта разница есть, и она заключается в том, что ты служишь по приказу своего императора, а я исключительно по велению души. Душа у меня такая, понимаешь? Как увижу английский мундир, так всё в ней переворачивается и хочется убивать. Да сиди спокойно, не тебя же убивать. Хотя, может быть, нужно и тебя. Молчишь? Вот и молчи.

Шон ненадолго остановил нескончаемый словесный поток, но только лишь для того, чтобы снять пробу с булькающей в котелке каши. Попробовал, сплюнул, и недовольно поморщился:

— Ну и отраву приходится жрать, друг мой Бонни.

Наполеон опять промолчал, хотя идея набрать грибов в качестве приварка к изрядно опостылевшей овсянке принадлежала именно ему. Всё хоть какое-то разнообразие.

— Так вот про различия, — продолжил ирландец. — Возьмём для примера твоего тёзку — французского императора. Что мычишь, не тёзка что ли? А у вас разве можно имя от фамилии отличить? Вообще-то мне без разницы... Ну и вот, кто он есть, этот ваш Наполеон Бонапарт? А он есть существо вредное, вроде саранчи или таракана.

— Почему? — император не выдержал, и наконец-то нарушил молчание.

— Да потому что мне так думается! Ирландцы, друг мой, с самого рождения философы все до единого, и если ирландец что-то говорит, то так оно и есть на самом деле. Виски, кстати, пить будешь?

Где Шон брал это мерзкое пойло в столь больших количествах, для Бонапарта так и осталось загадкой. На одном из привалов, пока ирландец собирал хворост в лесу, император полностью обыскал их скромную телегу и не поленился перетряхнуть слежавшееся сено, но ничего не нашёл. Зато оловянная фляжка в кожаной оплётке, болтающаяся у попутчика на поясе, каждый раз неизменно оказывалась заполненной под самое горлышко.

Не будешь, значит, — вздохнул Макгоуэн. — И это плохо, потому как возбудит ненужные подозрения. А это нам нужно, а?

— У кого возбудит?

— У любого военного патруля.

— Их здесь нет.

— Да? Тогда будем считать, что вон те драгуны нам приснились.

Рожи двух оборванцев, варящих на костре то ли ранний ужин, то ли поздний обед, майору Толстому не понравились сразу. Было в этих физиономиях что-то подозрительное и насторожённое. Маленький и мордастенький ещё ничего, а вот у рыжего во взгляде легко читается желание вцепиться в глотку. Повернись к такому спиной, и прощай дорогая Родина! Или отравит одним только запахом своей стряпни.

— Кто такие? Почему не на службе? Или указ Его Величества о добровольном и обязательном для всех поступлении в армию для вас пустое место? А может быть вы русские шпионы?

— А давай их расстреляем? — капитан Лопухин не всегда одобрял шутки командира батальона, но если уж доводилось при них присутствовать, то никогда не отказывался поучаствовать. Для того и нужны друзья.

— Тратить порох на бродяг?

— Тогда повесим. Не отпускать же?

Рыжий оборванец, прислушивавшийся к ведущемуся вполголоса разговору, выудил из-за пазухи небольшой кожаный футляр на длинном ремешке:

— Мы состроим на службе, сэр! Вот мои бумаги.

— Фальшивые, конечно?

— Настоящие! Выданы командиром 13-го Ярмутского полка полковником Эшли Бредфордом! Мне предписано прибыть в Ярмут, сэр!

— Зачем?

— Военная тайна, разглашению не подлежащая.

Толстой и Лопухин переглянулись. Похоже, что это и есть обещанный Нечихаевым проводник. Тогда кто второй? В присланном голубиной почтой письме о нём ничего не говорилось. Или Мишка решил подстраховаться? Похвальная предусмотрительность. Тогда почему этот мордастый недомерок смотрит с ужасом, будто увидел не обычного королевского драгуна, а, по меньшей мере, голову горгоны Медузы.

В отличие от майора Толстого, французский император узнал как его, так и капитана Лопухина мгновенно. Трудно не узнать человека, которого практически каждый день видел в собственном штабе, и который имел гнусную привычку никогда не стучаться при входе в кабинет. Господи, как они сюда попали, и почему в английских мундирах? Это противоречит правилам!

Фёдор Иванович всё же взял протянутый посланцем Нечихаева пенал с бумагами. Почерк полковника Бредфорда ему хорошо знаком, и к тому же если этот человек действительно является проводником, то в условленном месте должен стоять значок в виде улыбающейся рожицы. Ага, вот он... присутствует.

— Шон Макгоуэн?

— Так точно!

— Ты должен был появиться в Ярмуте ещё позавчера.

— Извините, но непредвиденные задержки... полковник предупредил, но так получилось...

— Не перебивай офицера, болван! Ты должен был ещё позавчера появиться в таверне "Свинья и епископ", и спросить у её хозяина, не продаётся ли где-нибудь легавая сука с одним ухом, причём хромающая на левую переднюю лапу.

— На правую заднюю, сэр! Но откуда...

— От верблюда! Они идут в Глазго в колонну по три.

Шон выдохнул с видимым облегчением. Глупейшие фразы пароля и ответа на него невозможно произнести случайно, их нужно знать заранее. Так что позволительно расслабиться и переложить тяжкий груз ответственности на русского офицера.

— Но ведь мы могли разминуться? — осторожность всё же заставила ирландца сделать робкую попытку окончательно прояснить ситуацию.

— Мимо Фёдора Ивановича даже мышь не проскочит незамеченной, — рассмеялся капитан Лопухин. — Разве что очень маленькая, размером с французского императора.

— Какого-какого? — не понял Толстой.

— Вот этого! — хлыст в руке Ивана Михайловича упёрся в самый нос второму бродяге. — Друг мой Теодор, поздоровайся с Его Императорским Величеством! Император всех французов Наполеон Бонапарт! Добрый вечер, сир.

Никогда ещё французскому императору не было так стыдно. Мало того, что русские нашли его в самом неприглядном виде, так ещё и демонстративно не требуют объяснений. Вообще ничему! Да, именно из-за этого к стыду примешивалась изрядная доля холодной и рассудочной ненависти. Насмешки переносить легче, чем выказываемое равнодушие. Оно ранит больнее отточенной стали, и раны долго не заживают и кровоточат. Даже чёртов ирландец перестал предлагать императору свой дрянной виски, теперь кажущийся не таким уж и плохим.

— Куда вы меня везёте, месье?

Майор Толстой сделал вид, что не расслышал вопроса, и вместо него соизволил ответить Иван Лопухин:

— А вам куда нужно попасть, Ваше Величество?

— Мне всё равно, месье капитан.

— Вот мы туда и едем.

Путешествие, если марш целого батальона по вражеской стране можно назвать путешествием, проходило спокойно. Встреченные на дороге английские патрули безжалостно вырубались в скоротечных схватках, пару раз колонну обстреляли неизвестные, не причинив, впрочем, никакого ущерба, а ближе к Лондону местность вообще обезлюдела. Видимо, тут хорошо поработали армейские вербовщики, забирая под королевские знамёна всех без исключения.

— Когда мы будем на месте, капитан?

Лопухин пожал плечами и не ответил. Император не стал больше его беспокоить и сам замолчал, погрузившись в размышления. Вернее, мысль была всего одна — не сделал ли он самую главную в жизни ошибку, доверившись предложениям герцога Роберта? И где теперь искать этого чёртова Кавендиша с его кораблём и возможностью отплыть в Новый Свет? И ещё одна мысль всплывала из глубин сознания, но вот её Бонапарт в себе изо всех сил давил, и не давал выбраться наружу. Мысль о повторном побеге оказалась на диво живучей, и оставлять императора категорически отказывалась. А может и в самом деле...?

Пока Бонапарт отдавался во власть мрачных дум, произошло зауряднейшее на первый взгляд событие, впоследствии оказавшееся роковым для жителей всего Соединённого Королевства вообще, и особенно жителей Лондона в частности. Точнее, не само событие, а образовавшаяся цепочка совпадений, случайностей и прочих мелочей, давшая толчок к бесславному падению британской столицы. Итак, передовой дозор привёл пленного...

Заинтересовавшийся Наполеон попридержал коня, и в полной мере смог оценить красоту специфических выражений русского языка, употребляемых майором Толстым для объяснения двум сержантам всей их неправоты. В переводе на более-менее человеческую речь это звучало примерно так:

— Позвольте узнать, господа сержанты, какого чёрта вы припёрли эту дохлятину? У нас, слава Богу, не передвижная живодёрня, и даже не мастерская по выделке немецких сосисок. Зачем притащили мне эту падаль, кто ответит?

— Фёдор Иванович, он же ещё живой!

— Вот в этом и заключается ваша ошибка, господа! Даже не ошибка, тут целым преступлением попахивает. Маленьким таким преступлением, вроде неуместного благородства по отношению к противнику. Кто и чем его кормить будет, я спрашиваю? — Толстой сделал паузу, набирая в грудь воздух, и с новой силой обрушил на виновных начальственный гнев. — Или вам подвигов захотелось? Вот это, как я понимаю, офицер?

— Так точно!

— Ага, и за его пленение полагается награда, — майор опять замолчал, и лица сержантов озарились довольными улыбками. — Кошачью пипирду вам, господа, а не медали. У нас есть приказ, и наши награды ждут нас только после его выполнения, и никак не раньше. И за выполнение! Надеюсь, я понятно объясняю? А желающим отметиться в истории великими подвигами говорю ясно и чётко — удавлю собственноручно, и государь-император за это только похвалит. И вас похвалит, и, может быть, даже наградит. Но посмертно. Вы хотите Святого Владимира с мечами на могилку, господин Голицын?

— Да что уж я... — смутился сержант.

— Ага, значит, вы ещё не потеряны для Красной Гвардии.

— А я? — решился второй из распекаемых красногвардейцев.

— В каком смысле?

— Я не потерян?

— Прочь с глаз моих, герои...

Последний эпитет в устах командира батальона прозвучал одновременно угрозой и диагнозом, но никак не похвалой. Иначе нельзя, особенно с этими — аристократы, мать их... Но в Красную Гвардию попали исключительно в силу своих способностей, выдержав высокий конкурс, и на оскорбительные намёки об использовании родственных связей очень обижаются. Но в целом молодцы, ежели не распускать.

— Мы же не просто так его привели, Фёдор Иванович, — сержанты скрываться не стали, и предприняли согласованную атаку на командира. — Он много чего интересного рассказывает.

— Про что?

— Да про всё. Но с особенной ненавистью — о большом отряде русских егерей и казаков, расположившемся в пяти верстах отсюда. Тот отряд вооружён каким-то чудовищным оружием, и не далее как сегодня утром разогнал два английских батальона, посланных на его уничтожение.

— Вот как?

— Так и есть, Фёдор Иванович. А этот пленный как раз из остатков тех самых батальонов.

— Что-то сомнения берут, господа. Сколько человек там может быть в строю? Если это заградительный отряд для поддержки наступательного духа французских союзников, то больше ста человек быть не должно. Обычно взвод егерей да казачья полусотня при одном офицере. Против двух батальонов только бы выстоять. Да, победят, но чтоб разогнать!?

— А если в наличии артиллерия большого калибра?

— Откуда?

— Не знаем, Фёдор Иванович, но она в отряде имеются.

Толстой внимательно посмотрел на своего начальника штаба:

— Иван Михайлович, такие люди нашему батальону очень бы пригодились. Съездишь?

Заскучавший без особых дел Лопухин оживился:

— Почему бы нет? Это я мигом.

— Только мундиры смените, — посоветовал майор, и с отвращением посмотрел на свой собственный. — Отвык я от подобных фасонов. Как шлюхи портовые, ей-богу.

Лейтенант Самохин не жаловался ни на обмундирование, ни на жизнь, хотя и то и другое в последнее время не блистали красотой и чистотой. Живой и ладно... и даже сумел почти без потерь вывести отряд из-под удара. Французы за потери не считаются, так как неизвестно, сколько их на самом деле погибло, а сколько разбежалось и до сих пор прячется в окрестных лесах. Пусть их Наполеон пересчитывает.

Главное — казаков с егерями сохранил, что само по себе сойдёт за чудо, и оторвался от противника с большим прибытком в виде секретных английских гаубиц. То ещё дерьмо, кстати. Одна слава, что новейшие, а нарезка в стволах наполовину стёрлась после полутора дюжин выстрелов, и лупят теперь не туда, куда нужно, а как их английский бог на душу положит. Взрываются примерно так же. Некоторыми хоть в городки играй — снаряд начинает кувыркаться сразу после вылета из ствола, и прокладывает в неприятельских рядах просеки. Но, опять же, без взрыва.

И бросить добычу жалко — за каждое захваченное оружие полагается премия, а их тут двадцать одна штука. Было больше, но у трёх гаубиц раздуло стволы. У казаков слёзы в глазах стояли, когда топили в болоте испорченную добычу. У самого сердце сжималось. Пришлось пообещать, что исхлопочет хотя бы четверть суммы за утопленное, без предъявления материальных доказательств, только под честное слово.

Но удача, судя по всему, решила сделать Фёдора Саввича своим любимцем, и тут же послала компенсацию — обоз из мастерских Британской Академии со снарядами к секретным орудиям вышел точно к дневному биваку заградительного отряда, и после первых же выстрелов обозники кинулись бежать с удивительной скоростью. Однако после осмотра груза Самохин решил, что сам бы в этом случае бежал гораздо быстрее. Достаточно было одной пуле попасть туда, куда не следовало бы попадать, и...

— Ваше благородие, — Василий Прокопьевич принял на себя обязанности командирского адъютанта и секретаря, не доверяя ответственное дело непутёвой молодёжи. — Ваше благородие, до вас капитан Лопухин. На приём, говорят, желают попасть.

— Их там несколько?

— Капитан Лопухин в единственном числе пребывать изволят, а двух прибывших с ним сержантов я сюда не пущу, ибо нечего младшим чинам на офицерских разговорах уши греть.

— Слушай, Прокопьич, а откуда он здесь взялся? Почему часовые не остановили и не доложили по команде?

— Так красногвардейцы же!

Это многое объясняло, в том числе и удивительную невнимательность часовых.

— Зови, — лейтенант одёрнул мундир, и решительно склонился над походным сундучком, где хранилась последняя бутылка вишнёвой наливки. — И закуски нам какой сообрази.

— Само собой, — кивнул Василь Прокопьич. — Мы же не без понятия.

Красногвардейский капитан появился буквально через минуту после ухода урядника, но почему-то вместо приветствия восхищённо покрутил головой по сторонам, и произнёс с некоторой долей зависти в голосе:

— Умеете же вы устраиваться с удобствами даже в походных условиях, Фёдор Саввич. Ох, простите, я не представился — капитан Лопухин Иван Михайлович.

— Моя фамилия, как я понял, вам известна? — Самохин с удовольствием пожал протянутую руку. Не каждый день доводится здороваться с человеком, чьё имя не исчезает из газетных заголовков, и о чьих приключениях написаны штук восемь толстых романов. — И что вы говорите про удобства? Увы, они у нас на улице. Монголы, знаете ли, свои жилища ватерклозетами не оборудуют.

Настоящая монгольская юрта досталась лейтенанту в том самом обозе, что вёз снаряды секретным артиллеристам, и можно было лишь гадать, каким образом она оказалась на берегах Туманного Альбиона. Скорее всего, её привёз какой-нибудь учёный из экспедиции на Восток, и решил использовать на войне в качестве походного шатра. Ну а судьба так распорядилась, что у монгольского жилища появился новый владелец.