Монах

Андрей всё это время был без сознания, что уберегло его от страшной боли во время обработки ран и после, при зашивании.

Наконец, часа через полтора после начала обработки ран, всё было закончено. Фёдор вздохнул, отложил иглу, нитки, вытянул усталые руки, положив их на колени и расслабился на чурбаке, рядом с распростёртым на животе Андреем.

Он сомневался, что тот выживет — после таких ран, да ещё и забитых грязью — мало кто мог выжить — только если чудом. Оставалось на него, на чудо, и уповать.

Солдат посмотрел на Андрея и у него защипало глаза — после сорока лет трудно найти друга, практически невозможно — груз жизненного опыта, груз предательств и людской неблагодарности давит на душу, обжигает её и человек уже не может принять в неё кого-то другого, не может обрести друга.

Много ли людей могут похвастаться, что у них есть друзья, после сорока или пятидесяти лет? Приятели — да. Знакомые, собутыльники — да. Но человек, который может отдать за тебя жизнь, который не побежит, спасая свою и встанет с тобой плечо к плечу навстречу любой опасности — есть такие? Если есть — вы счастливые люди.

Фёдор беззвучно плакал, глядя на умирающего мужчину, поняв в одночасье, как был дорог ему этот человек, так странно и неожиданно ворвавшийся в его скучную пьяную жизнь.

Он поднялся, подошёл к Андрею и положил руку ему на шею — пульс в сонной артерии бился неровно, как будто сердце не справлялось со своей задачей, или ему не хватало той жизненно важной жидкости, которую оно должно было протолкнуть к органам этого тела.

— Он живой? — раздался сзади женский голос и Фёдор с ненавистью обернулся, гневно скривив губы и желая сказать что-то гадкое, резкое, злое, и потом опомнился — ну причём она? Так сложилась жизнь... Она всего лишь спасала свою дочь и была готова погибнуть, пойти в пещеру и биться насмерть с чудовищем — можно ли было её винить в том, что случилось? Андрей, как настоящий мужчина, встал на защиту невинного существа, это его, мужское дело, и она совсем ни при чём. Он таков, каков он есть, и другим ему не быть. Может быть за то Фёдор его и уважал. Уважал? Уважает!

Он рассердился на себя за эти мысли — старый дурак! Он жив, а пока жив — есть надежда! Он сильный, очень тренированный, очень крепкий мужик, видавший виды, вполне возможно, что выживет! Ведь чудеса случаются — например то чудо, из-за которого он попал в этом мир — ведь зачем-то это было сделано провидением? Или богом — как хочешь это назови!

Фёдор успокоился и откашлявшись, хриплым голосом сказал:

— Принеси мне вина, слабого, вот в тех глиняных бутылках, только это...разбавь его водой — две части воды, часть вина. В глотке пересохло, еле языком шевелю.

Алёна ушла в фургон, а Фёдор сел у костра и снова расслабился и стал размышлять:

'И правда ведь странно — этот парень из разряда таких, которых убить совсем не просто, у них, как у кошек, девять жизней! Сколько раз он уже мог погибнуть — и ничего, живёт! А не успокаиваю ли я сам себя? Ну и успокаиваю! Что ещё остаётся делать? Иначе хоть вешайся... Если...нет, он выживет! Когда он встанет на ноги, красавцем ему уже не быть — она порвала ему лицо от волос до самого подбородка — будто серпом полоснула, как это ещё глаз уцелел! Шрам будет — как молния, через всю левую сторону — хоть бы уж не перекосило лицо...да вроде основная часть мышц цела, не должно бы. Хорошо хоть, что я не волынил на курсах первой помощи в солдатской учебке, умею с ранами обращаться — сколько раз это спасало жизнь и мне, и моим приятелям — тогда, капралу Вейводе копьё бок распороло — если бы не я, он бы истёк кровью и умер от заражения...'

Его мысли прервала Алёна, принесшая кувшин с разбавленным вином — Фёдор жадно присосался и выпил сразу половину, так, что у него забулькало в животе.

— Оххх, благодарю! Надулся — аж раздуло! Ну что, подруга, как там твоё сокровище?

Алёна просияла и радостно ответила:

— Спит, и всё тут! Я осмотрела её — царапин, ничего нет — синяки небольшие, видимо когда она её тащила, и всё, больше нет повреждений! Я боялась, что она её убьёт — и зачем она её вообще утащила?

— Ну как зачем — мы же любим цыплят...

Улыбка Алёны сразу потухла, её просто затрясло:

— Я как представлю — меня начинает...ох, не могу даже говорить об этом! Одно не пойму ещё — почему она всё время спит? Меня это беспокоит!

— Я слышал, что некоторые кикиморы — не все, и я не знаю от чего это зависит — умеют одурманивать жертву взглядом. Ну, взглядом не взглядом, но жертвы засыпают, и спят какое-то время... Пройдёт это всё, и без последствий. Давай-ка на ночь становиться — ехать сейчас куда-то поздно, в темноте ещё глаз выколем веткой, да и трогать его я боюсь. Сделаем так — вы с дочкой спите в фургоне, а мы с Андреем будем тут, у костра. Принеси сюда одеяла — я его укрою, да и сам тоже накроюсь. Там ещё копчёное мясо — немного, брал в дорогу, да съели почти всё по пути, тащи всё сюда, ужинать будем.

Алёна ушла, а Фёдор ещё раз пощупал Андрея — пульс был, ничего не изменилось — так же неровный, но довольно чёткий, не как у умирающего. Он повернул мужчину на бок и осмотрел грудь — там тоже были два глубоких пореза от когтей — самый первый удар, сокрушивший кольчугу, но спасли стальные пластины нашитые впереди — только два когтя прошедшие рядом с ними, порезали кожу и мышцы, и то не очень глубоко.

Фёдор достал из вещмешка полулитровую банку с какой-то вонючей мазью — открыл, занюхал содержимое, передёрнулся и с отвращением сплюнул, потом опустился на колени рядом с раненым и стал осторожно втирать мазь в зашитые рубцы и царапины, приговаривая:

— Ничего, ничего, чем вонючей, тем действеннее! Подымем тебя, парень, держись! Мы ещё должны всех врагов победить, всё вино выпить...хммм...ну неважно, я за тебя выпью! Держись, Андрюха!

Закончив втирать, он обернулся, увидел, что Алёна смотрит за его действиями, и спросил:

— Принесла? Бросай тут, я сам всё расстелю. Вот что — там в конце фургона раскладной столик деревянный и два стула — тащи их сюда, ну что мы как дикари будем на земле есть! Правда особо и есть-то нечего...завтра съезжу в трактир, накуплю съестного, а пока что будем есть что судьба послала.

— А ты не хочешь его перевести на постоялый двор? Впрочем — чего я говорю, поняла...только...тебя Фёдор звать, да? Я слышала как тебя он звал, а его Андрей? Ага...так вот, я поняла — ты не хочешь показывать его, раненого, местным? Чтобы не знали, что его кикимора ранила? Чтобы не подумали, что он может быть заражённым?

— Верно подумала...умная девочка... — Фёдор пристально посмотрел в глаза Алёне — да, я не хочу, чтобы ваша шайка знала, что он получил раны в драке с кикиморой. И хочу тебя спросить — ты как к этому относишься, и что ты будешь делать завтра? В принципе — ты получила что хотела и можешь идти домой, но я не хочу, чтобы ты на каждом перекрёстке кричала об увиденном — что будет с Андреем я не знаю, но когда он встанет на ноги, не желаю, чтобы каждая собака знала о том, что он стал оборотнем. Ну так что ты думаешь делать?

— А возьмите меня с собой? — нерешительно ответила Алёна — прислуживать буду, работать на вас буду, а?

— Ты чего несёшь-то? — развёл руками Фёдор — ты откуда нас знаешь? Может мы ненормальные, любим насиловать и убивать? Может разбойники с тракта? Может убийцы и нас разыскивает власть? Как так можно с первыми встречными уезжать куда глаза глядят?

— А куда мне деваться? — тихо и горько сказала Алёна — возвращаться в село? Они говорят — помогали мне! Как же! Сколько я полов перемыла, сколько прислуживала в их домах — да они бесплатно кусочка не дали, я голодная ходила, дочери всё отдавала! Как мой муж пропал на охоте, якобы его медведь порвал — так мы и впали в нищету — распродали всё, что было — они скупали у нас за медяки нажитое отцом и мужем. Староста — строит из себя благодетеля...сучонок! Всё норовил по заду меня погладить, за грудь ущипнуть, когда я у них в доме прислуживала — пока жена не видит. А дочка его — видела я, как у вас челюсти отвисли — да, красавица, наградила её судьба красотой...и пометила, нечистой силой. Давно уже поговаривали, что её мамаша была кикиморой, только никто не мог поймать за этим делом — сама куда-то исчезла, вроде как утопла в болоте — сдаётся мне, что прибили её где-нибудь, вот и дочка от неё такая же. А староста любит её..любил, вот и прикрывает, как может. И все молчат...и я молчала, да — когда отец пропал и потом нашли растерзанным — молчала, когда мужа, якобы, медведь задрал, тоже молчала, а когда Настёна пропала — вот тут уже терпение лопнуло! А они все молчат, только рыла свои прячут — знают ведь, твари, что происходит. Не хочу я к ним возвращаться, возьмите меня с собой — мне всё равно там не жить! То из меня проститутку сделать пытаются, то в прислуги, на самую грязную работу норовят засунуть — не хочу туда опять! Что мне там терять? Дом? Что мне этот дом, когда там есть нечего и тоска по углам — барахло? А нет у меня ничего, поизносилась вся, поистрепалась...нищая я. Только и осталось, что моё тело, да дочка моя.

Алёна помолчала и потупив глаза сказала:

— Хочешь...можешь жить со мной, как с женщиной...только не оставляйте меня в деревне. Я красивая, правда, только грязная сейчас, болотом пахну, а так я не хуже этой Марвины, кикиморы, смотри!

Алёна скинула с себя платье и осталась в одной нижней юбке, потом сняла и её. Даже в неверном свете костра она была прекрасна — действительно, её тело мало чем отличалось от тела убитой кикиморы, только грудь поменьше, да бёдра чуть полнее — но от этого ничуть менее соблазнительные.

Фёдор впился глазами в Алёну, от неожиданности даже охрип и изменившимся голосом сказал:

— Не надо. Ты прекрасна, да, я понимаю толк в женщинах, но я не такой подлец чтобы воспользоваться твоим телом, вот так, в уплату. Иди-ка, лучше, выстирай платье, вымойся — а то и правда пахнет от тебя дурно — возьми там у меня в фургоне рубаху, штаны, сапоги — правда они тебе не пойдут по размеру, но ничего, на время сойдут — переоденься — а платье с юбкой вывеси посушиться. Заберём тебя, да, обещаю. Поедешь с нами, будешь работать — готовить, ухаживать за лошадьми — всё что мы делаем, то и ты будешь делать, как член команды. Доедем до города — там что-нибудь придумаем, как тебя пристроить, с нами ехать нельзя — опасно. Рассказывать тебе ничего не буду это не твоё дело. Но жизнь твою постараемся устроить — слово даю. Иди. Поухаживай за собой.

Алёна смущённо кивнула, стесняясь, натянула на себя своё платье и полезла в фургон искать одежду. Через десять минут у водяных окон на краю болота послышался плеск и звук текущей воды — новый член экипажа смывала с себя засохшую грязь.

Фёдор усмехнулся в усы и обратился к бесчувственному товарищу:

— Видишь, Андрюха, как дурно ты на меня влияешь? Такая красотка — любой мужик бы не устоял против такой — а всё ты! Нет бы мне утащить её в кусты и заставить извиваться от страсти — а я играю в благородство! Сейчас ты бы сказал, что и без тебя я не стал бы пользоваться слабостью несчастной женщины...возможно...кто знает? Ну уж больно красотка! Ты-то вон, повалялся под красоткой, так, что она в страсти тебе всю спину ободрала, до костей, понимаешь! А я вот теряюсь! Ладно, что там у тебя?

Фёдор опять пощупал шею раненого — показалось ему, или нет, но пульс стал немного ровнее...а может только показалось.

Вот только не понравилось то, что шея была очень, очень горячей, раненого лихорадило так, что того и гляди кровь свернётся...фигурально выражаясь.

Лицо больного было красным — различимо даже в полумраке. Фёдор нахмурился и осторожно накрыл Андрея одеялом, отогнав вьющихся комаров.

На удивление, несмотря на близость болота, комаров было довольно мало — отметил себе солдат — возможно костёр отгонял их дымом, а может просто место открытое и продуваемое.

Выбросив из головы комаров, Фёдор полез в фургон, забыв про спящую там девочку и чуть не наступил на неё, тихо выругался, осторожно достал столик и стулья, вылез из повозки и расставил мебель у костра. Вытряс продуктовые запасы, выложил кусок мяса, чёрствый хлеб, вино, кинжалом нарезал, как мог, следя за тем чтобы не поцарапать стол — он ему очень нравился, остался ещё от отца. Лакированное дерево было искусно соединено медными петлями так, что в сложенном состоянии он занимал очень мало место, становясь плоской доской, которую можно было уложить на дно фургона. То же самое и стульчики — откидные, со спинкой, могущие выдержать не только хрупкое женское создание, но и таких здоровых мужиков, как Фёдор и Андрей.

Сзади послышались лёгкие шаги, и Фёдор сказал:

— Найди там, спереди в фургоне, стаканы — забыл взять, и садись за стол, вечерять будем. Ты вино пьёшь?

— Нет, если только немного...

— Давай тебе разбавим водой — да наверное и я разбавлю, а то мой друг всё меня ругает за пьянство. Я и правда что-то лишнего пью последние годы, надо кончать с этим делом. Нашла? Молодец. Давай, жуй — завтра без завтрака поедем. Я вот что думаю — не будем мы ни в какие трактиры заезжать, чёрт с ними, дотерпим до города? Остаётся двадцать вёрст — четыре часа езды...забыл! Вот что — отложи кусок хлеба и мяса девчонке — она-то терпеть не может без еды, ну а мы с тобой потерпим, да?

— Конечно — Алёна благодарно кивнула и убрала в чистую тряпицу кусок мяса с ладонь и кусок хлеба, потом уселась, глядя в огонь и отвернувшись от стола.

— Эй, ты чего, мать твою за ногу! Ну-ка жри давай! — рассердился Фёдор — свою долю, типа, дочери отдала? Так бы и врезал тебе! Ешь, говорю! Хватит нам — заморим червячка, и всё — ночью всё равно спать надо, а не жрать! И вина хватани всё-таки, разбавь пополам и попей — легче будет, нервы отпустит.

— Боюсь вино пить — несмело ответила женщина — на голодный желудок, да после этой всей...опьянею.

— Пару глотков — ничего не будет. Доедай, пей, и давай в фургон, а я с Андрюхой останусь. Давай, давай, а то девчонка проснётся в чужом месте, перепугается, она ведь помнит только что её похитили, может крепко напугаться.

Алёна ушла в фургон, а Фёдор улёгся рядом с другом, глядя на языки костра.

В голову лезли всякие гадкие мысли — например — что будет с Андреем если он выживет? Он ведь обязательно заразится от кикиморы — его раны были залиты её кровью так, что он буквально плавал к крови. Это стопроцентная гарантия заражения. И что дальше? Ну вот превратится он в кровавого монстра, и что тогда? Неужели и правда он не сможет сдержать свою убийственную натуру — ведь и тогда, когда он был якобы обычным человеком, более страшного бойца Фёдор не видал — он не разъярялся, не пускал пену и слюни, не орал для поднятия боевого духа — спокойно и эффективно убивал.

А если к этому присоединится жажда крови, жажда убийства, а более всего — невероятная скорость, сила, реакция, регенерация кикиморы — что получится? Кто сможет с ним совладать? А если в момент 'озверения' радом окажется некий усатый друг? Куда только усы полетят... ну друг-то ладно — а если посторонние, совершенно невинные люди? Ох, Андрей, задал ты мне задачку! Что делать, а? Ну что делать?! Может отрезать ему голову, пока он без сознания? Рраз! — и нет проблемы! А как я буду потом жить с мыслью, что убил беспомощного друга? Зачем тогда я его вообще лечил? Ну — лечил-то по инерции — друг, в беде, раненый, а сейчас вот задумался — а может зря он мучается, а если выживет — скажет ли он мне спасибо за то, что дал ему превратиться в дикого зверя?