Монах

Искусственных слез нам хватает но вроде

Надо плакать, а мы улыбаемся,

Может быть, эти роли нам не подходят

И зря мы так сильно стараемся..

Честно плачут лишь те, кто ломает и строит,

Я прошу — ведь сценарий писали вы, —

Пообещайте, что наши герои

В конце останутся счастливы!'

Валентин Стрыкало.

Пролог.

Андрей стоял и смотрел, как над младенцем заносят кривой вороненый нож. Верёвка больно врезалась в кисти рук, он попробовал шевельнуться, но чуть не упал — ноги тоже были плотно связаны.

Ребёнок заливался плачем, а толпа радостно ревела:

— Бей! Бей! Бей!

Крик ребёнка оборвался, и исчадье показал толпе окровавленные руки, потом провёл ими по своему лицу, оставляя кровавые полосы. Все ещё громче заревели: Саган! Саган! Саган! В толпе начали срывать с себя одежду, голые прихожане скакали возле алтаря Сагана и совершали неприличные действия.

Затем исчадье повернулся к монаху и сказал:

— Теперь твоя очередь отправиться к нашему Отцу! Ты будешь служить ему, ползать у его ног, вылизывать плевки, проклятый боголюб! Что, страшно, ничтожество? Ну где твой Светлый Бог, чего он тебя не защищает?

Глава 1.

Утренний колокол, как всегда, прозвучал в пять утра. Андрей поднялся со своей узкой койки, не позволяя себе валяться ни секунды больше, чем положено, натянул рясу и поспешил в храм. Обычная утренняя молитва, потом Божественная литургия, и вот уже грядки с взошедшими огурцами.

Андрею нравилось это послушание в огороде, он выдёргивал стебли сорняков, пробивавшиеся из навоза, в котором торчали огуречные всходы, и думал: 'Сколько я здесь? Три года? Да, сегодня будет уже три года. Вряд ли кто-то меня ищет — за эти годы сменились правительства, одних олигархов разогнали, появились другие...а я всё в этом монастыре. Однако юбилей!'

Он усмехнулся, потом посерьёзнел, худое, скуластое лицо обострилось, и его мысленному взору снова предстала картина: в прицеле винтовки лицо мужчины, мягкое нажатие на спусковой крючок...голова мужчины разлетается, и брызги крови заливают выбежавшую маленькую девочку, которая смотрит на мёртвого отца. Она страшно кричит — ему не слышно крика, только в прицеле видно, как широко разевается её маленький рот.

Он бросает свд и уходит с крыши. На душе у него погано, а на его счёте в банке прибавится сто тысяч долларов.

Ему нет оправдания, он знал это. Все двадцать лет жизни, из тех сорока трёх, что пока что отпустил ему Господь, он убивал и убивал людей.

Вначале — на войне, на которую попал молодым парнем из глухой деревни.

Ему нравилось в армии — если в деревне ему надо было много работать за грошовую зарплату, и, в конце концов, спиться и сдохнуть где-то под забором, как его отец, то в армии, надо было только исполнять приказы командиров, и умело убивать людей.

Да и людей ли? Они не были людьми — так, мишени, в прицеле винтовки. Ему было интересно — хлоп! И цель погасла. Как в тире. Подкрался к противнику, резанул ножом по горлу — труп.

Скоро он достиг большого умения в уничтожении врага, его заметили и послали на специальные курсы — курсы диверсантов. Учили владеть всеми видами оружия, управлять транспортом, уметь маскироваться и втираться в доверие — с одной целью — убивать.

Государству всегда были нужны умелые убийцы, во все времена. Вякнул что-то лишнее журналист — отрезать ему голову. Предприниматель поднял голову — срезать её. Политик мыслит неправильно, антинародно — сделать так, чтобы больше не мыслил совсем.

А ведь кроме этого есть и личные интересы — ведь столько людей мешают жить! Мешают зарабатывать... Андрей не помнил уже, как и в какой момент он стал не солдатом, а наёмным убийцей — наверное, с тех пор, когда ему начали платить за ликвидации.

В армии всё было проще — приказали — убил — выпил — лёг спать. Ну и вариации — пожрал, потрахался... Тут же было сложнее — в мирной жизни ликвидатора надо было ещё заинтересовать, чтобы работал лучше. И его заинтересовывали.

К сорока годам он обладал круглым счётом в банке, десятью ранениями — восемью лёгкими и двумя тяжёлыми и грузом воспоминаний.

У него не было ни семьи, ни друзей — он, при такой жизни не мог позволить себе завести семью, или сблизиться с кем-то настолько, чтобы он стал другом. Ведь дружба подразумевает отсутствие лжи, семья — какую-то стационарную точку для проживания, а это приводит к уязвимости, и как следствие — к гибели.

В конце концов, на нём накопился такой груз совершённых убийств, что кто-то наверху сказал — Хватит! Он зажился! Он знает слишком много! — и его попытались убрать.

О — нет! Они научили его слишком многому, чтобы он мог так просто позволить себя грохнуть. Он ушёл, уничтожив своих 'чистильщиков' — вот только и жить, как прежде, он тоже не мог. Все ждали, что он, любитель хорошего вина, красивых женщин, кинется в бега за границу — благо у него были заграничные паспорта нескольких стран на разные имена — но Андрей, поразмыслив, поступил по-другому: он ушёл в монастырь. Да не в такой монастырь, где рядом были большие города, комфорт и сладка жизнь, а в настоящий монастырь — в тайге, далеко на севере, где монахи действительно думали о Боге, а не притворялись, думая, во время молитвы только о сладкой еде и удовольствиях.

Начал он с самых низов, послушником, а через два года дорос до инока. Теперь его звали Андреем.

Это не было тем именем, что дала ему мать в глухой пензенской деревеньке, имя Андрей пристало к нему так, как будто было всегда связано с его личностью.

Вначале, он не думал оставаться в монастыре так долго — мол, отсижусь, пережду, пока гроза не пронесётся над головой, а потом и вернусь в мир. Он не мог даже снять денег со счёта — его могли отследить, вычислить его передвижения.

Его денег хватило лишь для того, чтобы доехать до дальнего монастыря, и то — на попутках, так как вокзалы и аэропорты были для него закрыты. Убийцу, неожиданно легко приняли в монастырь — он представил какой-то поддельный паспорт — люди тут были просты и доверчивы, как и многие в глубинке, выделили келью, в которой он и жил уже три года.

Первое время, Андрей, посещал молитвы так, как выполнял что-то докучливое, но необходимое, как в армии — ну надо, так надо. Стой на коленях и повторяй молитву. Днём работай на послушании — копай, таскай, пили и руби.

И только вечером он оставался один, со своими мыслями, в строгой келье. Не было телевизора, не было интернета, не было книг — мозг оставался сам с собой, и начинал работать, перерабатывая всю информацию, что у него скопилась за годы.

То, чему Андрей не позволял вылезать на свет божий, начинало прорываться из-под поставленных им блоков — эти трупы, убийства, кровь. Он вертелся на постели, но мысли не оставляли его, перед глазами стояли сцены убийств, страшные картины, не оставляющие его ни днём, ни ночью. Он не мог исповедоваться — не решался. Во-первых: как отреагирует монашеская братия на появление в их рядах такого монстра, исчадья ада? Во-вторых: а если кто-то проговорится? Он боялся навлечь беду не только на себя — ведь могли зачистить и свидетелей, которые его видели, и которым он мог что-то рассказать о своих делах — на той же исповеди.

Он стал молиться. Он стал истово молиться, чтобы его прошлое не терзало душу, чтобы Бог простил его. Неожиданно для самого себя, он глубоко уверовал — видимо, что-то есть такое в этих монастырях, если такой закоренелый убийца, смог понять глубину своего падения...а может время пришло? Каждый человек, прожив долгую жизнь, начинает задумываться — а правильно ли он жил? И Андрей задумался....

Зазвенел колокол к обеду, Андрей разогнул усталую спину и пошёл к бочке с дождевой водой — тщательно отмыл испачканные в земле и травяном зелёном соке, руки, и побрёл в трапезную. После обеда будет недолгий отдых, опять работа на свежем воздухе, в пять часов вечернее богослужение, ужин, и снова в келью.

Как всегда перед сном, Андрей встал на колени и долго молился, не обращая на боль в коленях. Он просил у Бога освободить его от ночных кошмаров, терзающих его последние годы и простить за совершённые преступления. Но, видимо, этих молитв было недостаточно, так как каждую ночь его преследовали лица убитых им людей, он бежал, прятался от них, но они снова и снова появлялись. Во сне, кто-то его хватал, выталкивал навстречу тянущимся холодным рукам убитых им людей...и он просыпался в холодном поту, потом долго не могу уснуть, а иногда — не пытался заснуть, а становился снова на колени и молился до утра, повторяя и повторяя слова: 'Прости мне, Господи, мои прегрешения!'

Прозвенел колокол ко сну, и Андрей дисциплинировано встал с колен, улёгся на узкую жёсткую койку, покрытую тонким ватным матрасом, накрылся колючим шерстяным одеялом и усилием воли попытался заснуть. Дисциплинированный, тренированный мозг отреагировал на посыл, и через пятнадцать минут он уже крепко спал.

Снилось ему, как будто он лежит на пригорке, обдуваемый тёплым весенним ветерком, вокруг чирикают и попискивают птички, щёку щекочет муравей, заползший на него с высокой сухой былинки. Андрей улыбнулся — хороший, приятный сон. Хоть не эти страшные кошмары...

Вдруг — он осознал — какой сон?? Он и правда лежит на пригорке! И его вправду обдувает ветерком! Андрей осмотрел себя — он в нижнем белье — белая полотняная рубаха, полотняные штаны, вместо трусов — так положено по монастырским канонам, и больше ничего нет!

Монах сел, оперевшись на руки и осмотрелся: вокруг стоял нетронутый лес — голубые ели, поляны, покрытые зелёной сочной травой и оранжевыми цветами — вроде как называются они 'жарки' — почему-то вспомнилось ему. Жужжали пчёлы, и монах подумал: 'Где-то тут пасека. Надо идти к людям, там и определюсь, куда забросил меня Господь. Интересно, а куда делся монастырь?'

Андрей сделал несколько шагов, скривился — ноги были босы, а современный человек давно отвык ходить босиком. Не хватало ещё проколоть подошву и получить заражение...

Подумал — снял рубаху и оторвал у неё рукава, засунул в них босые ноги, кое-как примотал оторванными от подола полосками ткани и сделал несколько неуверенных шагов — вроде нормально, теперь можно двигаться.

Осмотревшись — примерно определил — если и будет какой-то населённый пункт, то где-то ниже по реке — внизу быстро несла пенящиеся воды небольшая быстрая речка. Туда и следовало идти.

Через минут десять он доковылял до реки, всё время оглядываясь — было странно тихо для современного человека, настолько тихо, что собственное дыхание слышалось как громкий шум. Не было самолётов, не было никаких следов цивилизации.

Вдруг, ему показалось, что вниз по течению послышался крик петуха, а может ему показалось? Он принюхался — нет, явно пахнуло запахом дыма. Монах ободрился и зашагал по берегу реки, обходя коряги и упавшие, заросшие мхом стволы елей. Он прошёл около пятисот метров, когда впереди показались первые дома — рубленые из толстых брёвен, с крашеными наличниками и высокими козырьками над крыльцом. Возле домов никого не было — скорее всего, все работали на огородах — посмотрев — он действительно увидел на больших огородах сзади домов группки людей, ползающих по грядкам. Возле домов бегали ребятишки, замершие после его появления.

Он усмехнулся — и правда — дикое зрелище: сорокалетний худой высокий мужик, в нижнем белье с оторванными рукавами, из рубахи торчат голые жилистые руки, перевитые крупными венами — он как-то на спор ломал, разгибая, старую подкову, найденную в одной из горных деревень Кавказа.

Андрей махнул ребятишкам рукой и сказал:

— Эй, огольцы, где тут у вас телефон? Может у вас есть? Дайте позвонить, я недолго!

Он решил позвонить в монастырь — номер настоятеля отца Павла он знал наизусть — память у бывшего убийцы была феноменальная, притом — его специально тренировали запоминать — нужное умение для диверсанта.

Ребятишки странно посмотрели на него, потом один что-то сказал — на непонятном языке — вроде и русский, слова похожи, но понять, что он говорит, было невозможно.

Андрей пожал плечами, и пошёл дальше, раздумывая про себя: 'Куда меня забросило? Или забросили? Опоили, что ли? То ли Сербия, то ли западная Украина — язык вроде славянский какой-то, но не русский, это точно. Ладно — вон, церковь видать, пойду, спрошу у местного священника, объясню ситуацию'.

Солнечные лучи весело играли на золотых куполах небольшой церкви, кресты сверкали на солнце, успокаивая душу. Андрей весело шагал к зданию, вот только почему-то на душе было неспокойно. Он не мог понять — что же его раздражает в этой церкви, что-то непонятное не нравится ему в ней, но усилием воли он заставил себя успокоиться и к храму подошёл расслабленным благостным.

Поднявшись по ступенькам, он вошёл в церковь, перешагнул порог и привычно, с поклоном перекрестился. В церкви шла служба, священник — почему-то я ярко красном одеянии с темными полосами, распевал какие-то гимны, в которых всё время повторялось: Саган! Саган!

Он заметил вошедшего и перекрестившегося монаха, осёкся на полуслове, стих и небольшой хор певчих, и все, вытаращив глаза, уставились на Андрея. Он удивился — чего так таращиться-то, ну да — в нижнем белье — ну, звиняйте! Так свой же, православный, в нижнем белье, что ли, не видали?

Он ещё раз перекрестился на большую икону, и вдруг, в его глаза бросилось...о ужас! Вместо Христа, на иконе была изображена мерзкая рогатая рожа — Сатана!

Андрей присмотрелся — крест за алтарём был перевёрнут вверх ногами. Теперь ему было ясно, что же так обеспокоило при подходе к церкви — кресты на куполах были перевернуты вверх ногами! 'И как это мне сразу не бросилось-то в глаза, просто, похоже, я мог поверить, мозг отказывался это воспринять, ведь ТАКОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!'

'Священник' с амвона указал на него рукой и крикнул что-то типа — 'Стоять! Не двигаться!' — но Андрей сплюнул на пол от омерзения, повернулся и пошёл прочь — надо было выбираться из этого вертепа.

Он с отчаянием подумал: 'Да куда же я попал, мать их за ногу? Что за сатанинский посёлок? Сваливать отсюда надо, пока не взяли за задницу! Чую, тут пахнет жареным! А если сейчас не пахнет — то может и запахнуть...только вот как-то не хочется, чтобы это был запах меня, жареного на вертеле...'

Он вспомнил глаза этого 'священника' — у того как будто даже челюсть отвалилась, от неподчинения монаха, так, как будто он увидел морского змея.

Андрей быстро зашагал дальше, по деревне, и не видел, как из дверей 'церкви' вылетела толпа прихожан, вооружённая ножами и палками. Только когда они были уже рядом, и стало слышно их пыхтение и топот, Андрей обернулся и увидел своих преследователей.

На первый взгляд, они ничем не отличались от обычных прихожан церкви, и на второй взгляд тоже, вот только не было у них никакой благости, а в руках добрые прихожане держали здоровенные ножи, пригодные, чтобы нашинковать не только капустку, но ещё и заблудившегося христианина.

— Что вам надо? — спокойно спросил он, надеясь всё-таки закончить миром — я сейчас уйду, и никому не будет неприятностей. Стойте на месте!

Позади толпы, пыхтящей, и обливающейся потом, появился псевдосвященник. Он повелительно повёл рукой, и толпа расступилась. 'Священник' начал что-то говорить на 'сербском' языке, монах не понял что в точности, что тот говорил — что-то вроде о святотатстве, что ли. Он показывал на Андрея рукой, а потом встал в позу, поднял руки над головой, затрясся, закатив глаза, указал на монаха и прокричал несколько слов из которых монах узнал только 'Саган! Саган!'.

Все с любопытством замерли, как будто ожидали, что сейчас монаха разразит громом, или он упадёт мёртвым. Ничего не случилось, Андрей пожал плечами и сказал:

— Шли бы вы отсюда, нехристи грёбаные — и перекрестил толпу и священника, благословляя их к походу. Это подействовало на них, как будто он облил их дерьмом, или помочился на толпу — они отшатнулись, их лица искривились от отвращения, а 'священник' яростно провизжал что-то и указал на супостата.

Тут же, пассивность толпы сменилась яростным порывом, и вооружённые 'мачете' отморозки навалились на Андрея всей толпой. Если бы это были молодые, тренированные ребята — тут бы ему и конец. Спасало то, что это были неспортивные и неуклюжие крестьяне, больше привыкшие махать косой и метлой, чем клинками, а потому Андрей легко ушёл от размашистых косых ударов, перенаправив их в соседей — двое тут же упали, покалеченные своими же соратниками. Один упал от пушечного хлёсткого удара в сердце — хотя Андрей и давно не тренировался в рукопашном бое, но умения никуда не делись, а тяжёлый физический труд на свежем воздухе и здоровое нежирное питание не привели к тому, что он лишился спортивной формы.

Ещё один, упал как кегля, ещё...руки, ножи, мелькали перед глазами, как лопасти вентилятора, спину ожёг удар палкой — гадёныш подкрался сбоку, и всё-таки достал его — перехватив палку, монах вырубил негодяя.

На земле лежало уже десять человек, когда Андрей заметил бегущих к ним человек двадцать, с вилами и дрекольями, и понял — теперь только ноги спасут. Последними двумя ударами он сбил двух оставшихся сатанистов, прикинул — вроде успевает — шагнул к одному, лежащему на земле и стащил хромовые сапоги. Этот тип был примерно одного с ним роста — около ста восьмидесяти сантиметров, и размер ноги, по прикидкам, должен был быть таким же, как у монаха. Ещё десять секунды на вытрясание придурка из толстой стёганой куртки, и вот монах бежит со всех ног вдоль улицы, спасаясь от разъярённых крестьян.

'Слава Богу, что я в форме и не гнушался тяжёлыми работами' — подумал он, лёгкими стелющимися прыжками удаляясь от толпы — 'Пульс в норме, даже не запыхался — есть ещё порох в пороховницах! Ну ладно — пороха нет, так есть теперь тесак!' Андрей взвесил в ладони этот 'хлеборез', осмотрел его на ходу — тесак как тесак, кованый в кузне, не фабричного производства. Так что сказать, где он был сделан — невозможно. То есть — страну определить нельзя.

Он бежал всё дальше и дальше по просёлочной дороге, пока не заметил километрах в пяти от села тропинку, уводящую в лес. Предположив, что это тропа к какому-то зимовью, или шалашу косарей, Андрей свернул на неё, опасаясь погони на лошадях. Он всю дорогу так и бежал почти босиком, в импровизированных башмаках из рукавов рубахи.

Присев на пенёк, Андрей прикинул по ноге сапоги, снял истёртые 'башмаки' и натянул трофейную обувь. Потопал ногой — слава Богу! — впору. Накинул на плечи куртку, снятую с нокаутированного — а может мёртвого — сатаниста, и пошёл вперёд.

Тропа закончилась через метров пятьсот, поляной, за которой просматривалось цветущее поле — похоже гречишное. На поляне стояли несколько десятков ульев, мало отличающихся от тех, что монах видел в монастыре. За ними виднелся небольшой деревянный домишко, имевший вполне мирный вид, ничем не напоминающий о тех событиях, что случились часом раньше в селе. Несмотря на это, Андрей шёл к домику, зажав в руке нож и будучи настороже — может и здесь логово сатанистов? Кто знает, что происходит в этой стране...эдак и бабы-яги дождёшься — ничуть не более удивительно, чем церковь сатаны!

Как будто отвечая его мыслям, из дверей вышла натуральная баба-яга, сморщенная, как печёное яблоко, с тёмным морщинистым лицом и тонкими руками, покрытыми пигментными пятнами.

Андрей подумал: 'Сколько же тебе лет, старая? И ты, что ли, сатанизмом пробавляешься?'

Баба-яга поманила его рукой, сказала что-то, видимо предложила заходить. Он вошёл в полутёмные сени, шагнул в избу, и опять, увидев в красном углу закрытые занавеской образа, совершенно не думая, на автомате, широко перекрестился на них.

Бабка вздрогнула, закрыла рот рукой, схватилась за сердце, потом погрозила ему пальцем и что-то сказала. Оглянулась, задвинула занавески на окнах, и только потом раздвинула покровы в красном углу.

Андрей, с облегчением увидел образ Бога — немного отличающигося от тех, которые он видел раньше, в своей жизни, но вполне узнаваемые и родные. Он ещё раз перекрестился на них, и поклонился иконам.

Бабка подошла к нему, наклонила его голову и поцеловала в лоб. По её щекам катились слёзы, она что-то прошептала, потом указала ему на стул. Сама тоже села, напротив, за столом и стала что-то спрашивать, настойчиво повторяя и указывая на куртку. Монах развёл руками — не понимаю, мол. Старуха досадливо махнула не него рукой, потом обратила внимание на его руку, на которой красовался здоровенный синяк — видимо кто-то в свалке всё-таки зацепил палкой, а он и не заметил. Он захлопотала, побежала к русской печи, достала оттуда чугунок, пододвинула из-за занавески деревянное корытце, налила туда воды и стала промывать Андрею его ссадины и царапины. Потом заставила снять рубаху и осмотрела, что-то сердито приговаривая. Наконец, все царапины были промыты, старуха внимательно осмотрела его, бесцеремонно поворачивая вправо-влево, с интересом коснулась шрамов — два были пулевые, от них остались небольшие звёздчатые пятнышки, три ножевые — тоже не спутаешь ни с чем...провела по ним пальцем и опять что-то спросила, покачивая укоризненно головой.

Неожиданно она насторожилась и выглянула в щель между занавеской и рамой, поманила монаха пальцем — смотри, мол! Он нахмурился — по тропе, метрах в двухстах от них, спешили, на лошадях, вооружённые, уже саблями и копьями (почему копьями?! — удивился Андрей — из музея попёрли, что ли?) — давешние его обидчики. Бабка показала на него пальцем, типа — ты? Тебя ищут? Он кивнул головой и оглянулся — куда бы спрятаться. Старуха подхватилась, вытащила откуда-то иконы, на которых он заметил изображение Нечистого, с отвращением плюнула на них, перекрестилась на образа Бога и прикрыла их богомерзкой доской. Задвинула занавеску икон, схватила его за руку и поволокла из дома, как трактор, с неожиданной для такой сморщенной бабки силой.

Возле дома была длинная, накрытая соломой землянка — видимо в ней зимой держали пчёл, он так и назывался — пчельник, старуха открыла его дверь и толкнула Андрея внутрь — иди! Затем показала ему — прикройся там, мол, и сиди! Потом захлопнула дверь и исчезла, дробно топая ногами по тропинке.

Андрей усмехнулся — шустрая старушенция — интересно, сколько ей лет? Осмотрелся в темноте — глаза уже немного привыкли, а из дверных щелей просачивались небольшие лучики света — и присел в дальнем углу, навалив на себя какую-то пыльную рогожу и обломки ульев. Было неприятно, за шиворот сыпалась пыль и мышиное дерьмо, но -'Лучше быть в дерьме, но живым — подумал он. В первый раз, что ли? И в сортире, в выгребной яме приходилось отсиживаться, по сравнению с тем случаем, этот — просто курорт'.

Дверь в зимник распахнулась, послышались голоса, стало светло, затем — свет замелькал, как будто в дверном проёме кто-то стоял, и наклонившись, пытался рассмотреть содержимое землянки. Затем — дверь опять захлопнулась и вновь стало темно.

Андрей перевёл дух и выпустил из руки рукоять ножа, которую сжимал так, что рука побелела от напряжения. Он усмехнулся — отвык как-то от таких стрессов, спокойная и размеренная жизнь монастыря расслабила, пора уж снова превращаться в убийцу...вот только пора ли? Ему стало тошно. И захотелось, чтобы всё это безумие стало кошмарным сном, и он снова бы проснулся в своей маленькой полутёмной каменной келье.

Сколько прошло времени — он не знал, по ощущениям внутренних часов — минут двадцать, или чуть больше. Дверь снова распахнулась и раздался голос старухи. Она что-то сказала, только он этого не понял, и на всякий случай продолжал сидеть под рогожей и мусором.

Бабка кряхтя прошла вниз, сдёрнула с него рогожу и показала — пошли, мол. Андрей облегчённо стряхнул с себя мусор и зашагал за ней.

Солнце, уже склоняющееся к горизонту, ослепило его яркими лучами — после тёмного подвала он никак не мог проморгаться и глаза заслезились. Пока протирал, рядом образовался старик, такой же древний, как и старуха, спрятавшая его в зимник. Он что-то резко спросил у старухи, и покачал головой. Она ответила, махнула на него рукой и показала Андрею — пошли к колодцу, мыться надо — и показала на паутину и мусор, которые сняла с его головы.

Вот так начал свою жизнь в новом мире бывший убийца, потом монах, потом неизвестно кто — Андрей Бесфамильный. Бесфамильный — он всегда усмехался — читая это у себя в паспорте — какой-то идиот из Управления, не придумал ничего лучшего, как дать такую фамилию человеку с фальшивой родословной, фальшивым именем и фальшивой жизнью. Может быть он считал, по своей глупости, что такая фамилия будет меньше привлекать внимания? А может, наоборот, ему претил этот конвейер убийств и он хотел привлечь внимание к этому человеку? В любом случае — Андрей никогда не использовал документы с такой дурацкой фамилией, и вот поди ж ты — она всплыла в его памяти, как родная.

Уже месяц он жил у старика со старухой. К ним редко заходили посетители — сезон мёда только начался, за продуктами они ходили в лавку сами, а если редкий посетитель появлялся — Андрей прятался по кустам, или в пчельник. Он понимал, что долго это продолжаться не может, и нельзя подвергать стариков опасности — если его тут увидят, найдут, то не миновать расправы: мало того, что он осквернил храма Сагана, перекрестившись и плюнув в его иконы, в знак презрения, так ещё и убил двух уважаемых прихожан. Бесполезно говорить — что убит, напрямую, лично им, только один — второй пал от рук своего подельника, когда монах увернулся от тесака — всё равно это результат его действий.

Во все окрестные деревни были разосланы ориентировки — высокий, худощавый мужчина с длинными волосами, связанными в хвост сзади, бородатый, брюнет с проседью.

На всякий случай Евдокия побрила ему голову налысо, а бороду он теперь брил каждый день. Ему подобрали из гардероба Пахома старые вещи, крепкие, почти не надёванные (они сказали), и теперь не было необходимости сверкать нижним бельём.

За это время он узнал всё, что можно было узнать об этом мире от стариков, проживших в деревне Лыськово всю свою жизнь. Начал он, конечно, с языка. Через неделю, Андрей, вполне спокойно изъяснялся на славском языке. Язык чем-то напоминал старославянский — может он и был таким — не зря ему показалось, что похоже на сербский язык, вот только тот был более современен, а потому его было легче понять. Много было и неизвестных слов — возможно, что эти слова позже были утеряны человечеством. Вернее — то, что они обозначали, стали обозначать другими словами, и даже значение многих слов исчезло, сменилось, некоторые вполне произносимые слова, стали в будущем даже ругательствами... Сложнее было с алфавитом — эти каракульки, букашки, вместо привычных букв, приводили Андрея в замешательство. Но, через три недели, он уже мог, с трудом правда, читать молитвенник. Что ещё можно было добиться от старика со старушкой? Они сами-то были полуграмотны...

Теперь, после того как Андрей овладел языком, он мог уже расспросить — что же тут такое происходит, в самом-то деле, почему вера в бога преследуется, как на Земле преследуется сатанизм, и даже гораздо хуже, и где, в каком мире, он вообще находится?

После долгих расспросов и уточнений, он смог сложить кое-какую картину: это была, вроде и Земля, но Земля, как будто застывшая в раннем средневековье, отставшая от его Земли на сотни, а может и на тысячи лет. Впрочем — даже не так. Она не отстала, она стала развиваться в другую сторону. Прогресс просто остановился, не одобрялись никакие нововведения, никакие новые технологии — только то, что было в момент...в момент — чего? Что произошло в определённый момент, какое событие, после которого цивилизация застыла?

Он решил оставить это на потом — старики всё равно не могли сказать ничего вразумительного. Его интересовал главный вопрос: как так оказалось что по стране стоят церкви сатаны?

Выяснилось: много лет назад, старики и не знали сколько лет назад, появились исчадья. Это были избранные тёмной силой люди, которые владели способностью воздействовать на людей — они могли убивать словом, превращать людей в бессловесных рабов. Никто им не мог противостоять. Те, кто не хотел принимать веру в чёрного бога, или уходили в леса, или убивались исчадьями, приносились в жертву. Церкви Светлого Бога захватывались, священники уничтожались — для исчадий не было лучшей жертвы, чем использовать в виде неё служителя Светлого, они говорили, что это особенно угодно Сагану.

Был ли Саган тем самым сатаной, какого привыкли представлять современники Андрея? Он этого не знал. Самое главное было то, что всё, что было свято и правильно для людей его мира, здесь подвергалось поруганию. Вместо святости храма — в нём проводились богохульные, и часто кровавые службы, на которых приносились в жертву люди, и очень часто — дети. Люди продавали своих детей, чтобы их приносили в жертву и радостно наблюдали, как их убивают на алтаре, восхваляя Сагана.

Поклоняющие Светлому Богу остались, но они глубоко законспирировались, образа Бога передавались из поколения в поколение, вместе с верой, и их, верующих становилось всё меньше и меньше.

Где-то, в тесных общинах, где все на виду, жить без того, чтобы не участвовать в оргиях сатанистов, было невозможно — Андрей даже подумал, что эти деревеньки надо вообще сносить, настолько они были пропитаны духом Нечистого, в городах положение было полегче — трудно уследить — ходит человек на моления, или нет. Поэтому дух вольнолюбия, и дух христианства там сохранился больше, хотя и выжигался калёным железом.

Худшее, что услышал Андрей — сатанизм стал государственной религией. Он поддерживался власть имущими, насаждался ими, все богатые люди были или исчадьями, или же истово им служили. Очень выгодно для богатых: проповедовался культ силы — если ты сильный, если ты могущественный — ты можешь делать всё, что угодно, всё — если это не входит в противоречие с интересами Сагана и его прислужников. Законы были, да. Но все законы были направлены на то, чтобы сатанистам легче было управлять людьми — бедные и слабые, были, суть, кормушкой для богатых.

Конечно, были ограничения — соблюдалась видимость законов, бедный, обиженный богатым мог обратиться за праведным судом к власти, но как-то всегда выходило так, что бедный был виноват. И он прощался с имуществом, а то и с жизнью. Для этого всегда находился повод — вдруг, кто-то видел, что этот человек плевался на храм Сагана, или вёл хулительные разговоры по-пьянке...результат был всегда один — 'преступник' заканчивал жизнь на жертвенном алтаре. Поощрялись наркотики, пьянство, разврат — растленным народом легче управлять, и легче его сдержать в узде.

Как-то ночью он долго думал над тем, почему он тут оказался, и версии у него были разные. Первое, что пришло в голову — может его сослали сюда, как в ад? За все его прегрешения...

А может это испытание? Сможет ли он в этом аду выдержать, и остаться человеком, христианином?

Может его задача умереть, сделаться мучеником, чтобы потом попасть в рай? Но он не хотел пока что умирать, не собирался...по крайней мере без того, чтобы не забрать с собой кучу врагов. Он уже пожил в собственном аду, и не сдался, не дал себя убить, почему тут он должен сдаться?

И главная версия, которую он никак не хотел допускать в свою голову: он послан, чтобы изменить этот мир, чтобы противостоять сатане, чтобы уничтожить сатану.

Ему становилось смешно — ну как, как он может это сделать? Один, против всего мира Зла, без пушек и пулемётов, без каких-то умений, против исчадий, которые могли убить просто словом — 'умри!' — и человек падал замертво. Что он мог сделать?

Кстати сказать, вот эта 'экстрасенсорика' исчадий его сильно заинтересовала, а ещё больше, тот факт, что он до сих пор жив. Ведь 'священник'-исчадье точно пытался воздействовать на него своей злой силой, но для него это было как осенний ветерок — только холод по коже, и всё. Может быть, до тех пор, пока он верит в Бога, он защищён против исчадий? Господь дал ему способности, каких нет ни у одного из обитателей этого мира? Может быть и так. По крайней мере — ему хотелось в это верить.

Через месяц, он засобирался уходить. Нельзя было подставлять старика о старухой — они были хорошими людьми. И их гибель легла бы тяжким грузом на его душу. Он так нарисовался тут, в Лыськово, что каждый встречный тут же узнал бы его и сдал исчадьям. А уж их точно заинтересовало бы — что за человек такой попался им навстречу, почему это на него не действует злое колдовство, и не будет ли Сагану угодно принести в жертву такого интересного человека.

Он мог затеряться только в большом городе. И такой город был не очень далеко: в ста километрах от Лыськово, назывался он Нарск. По словам стариков, в нём людей было видимо-невидимо, после долгих расчетов и расспросов, он с удивлением узнал, что в нём было не менее ста тысяч человек, а может и больше. Всё-таки это было не совсем средневековье — тогда столько людей не жило по миру. Из Нарска ходили караваны по всему материку, торговали всем, чем угодно, в том числе и рабами.

Рабство тут было в порядке вещей — кстати сказать — те люди, которых он видел в огородах, когда только появился в этом мире, были рабами. Это его не удивило — если уж наркотики в ранге положенности, то уж рабство само напрашивалось, как закон жизни. На Кавказе он не раз освобождал рабов, работавших на богатых хозяев — могут захватить и удержать — так почему и не держать рабов — было принципом рабовладельцев. Обычно он взрывал такой дом, бросив туда несколько гранат...

Итак, как-то ночью, он вышел из дома гостеприимных стариков, поклонившись им, и обняв их на прощанье.

Евдокия всплакнула, перекрестила его, а Пахом крепко обнял и сказал:

— Держись. Не дай исчадьям себя убить. Зря, что ли, мы старались, прятали тебя? Нас, боголюбов, осталось мало, береги себя. Иди, с Богом!

Он помахал им на прощанье и двинулся в путь. Идти Андрей решил ночами, чтобы не привлекать к себе внимание. На дорогу у него было два каравая хлеба, кусок сыра, кусок копчёного мяса, кресало, чтобы разжигать костры, тыквенная фляга и тот самый тесак, который отобрал у сатанистов. По времени путь должен был занять три ночи — по крайней мере, так он надеялся.

Ночи было прохладные, и Андрей спасался быстрой ходьбой, а также курткой, которую снял у убитого им сельчанина.

Утром он становился на отдых, где-нибудь подальше от тракта и спал, лёжа под нижними широкими ветками елей, на толстой подушке из иголок.

Как-то, закутавшись в куртку и засыпая, он подумал: 'А может действительно, это мне наказание такое? Может, Господь говорит — отправляйся к себе подобным! Всю жизнь ты служил Сатане, вот тут тебе и место, а не в монастыре!' От этих мыслей ему стало грустно и одиноко. Не радовали ни шелест деревьев, ни пение птиц, ни тёплое прикосновение солнечных лучей к коже. Неприятно и горько чувствовать себя никому не нужным человеком, от которого отвернулся даже Бог...

На третий день, он попал в беду. На него набрели охотники за рабами.

Он уже знал, что таких в этом мире хватало — они объединялись в шайки по нескольку человек и искали себе добычу на пустынных дорогах — выискивали одиноких путников, хватали их, а потом продавали в рабство на рынках городов. Старики особо его предупреждали по поводу такой беды, и всё-таки он не смог избежать неприятностей.

Произошло это чисто случайно — видимо они шли из леса, после ночёвки, и наткнулись на него, лежащего под ёлкой.

Андрей успел проснуться, когда они подошли, но это уже не имело значения — он не успел скрыться незаметно. И теперь мог только бежать, или драться. Монах ещё не определил для себя — что он будет делать.

Ловцов людей было четверо. Это были здоровенные, сытые мужики, вооружённые огромными тесаками — те служили в этом мире и плотницкими топорами, и оружием, и ножами для повседневных нужд. Кроме того, и охотников за рабами быласеть, набрасываемая на жертву.

Набросить на него сеть они не могли, так как Андрей лежал по елью — мешали ветки, но и шанса убежать работорговцы давать ему не собирались — обступив ель со всех сторон.

— Эй, ты, вылезай оттуда! — усмешливо сказал рыжий здоровенный мужик лет сорока — всё равно же достанем! Попался, так попался! Теперь ты наш. Если сразу не вылезешь — будут неприятности, калечить не покалечим — всё-таки ты товар, но больно будет, это точно. Слышишь, что ли? Давай, говорю, вылезай!

— Щас вылезу...только дайте с духом собраться — ответил угрюмо Андрей — а может кого-нибудь ещё поищете? Как-то не хочется мне с вами дело иметь!

Разбойники заржали:

— Ну, насмешил! Смешной какой раб! Может его шутом сделать? Отрежем ему уши, рот разрежем, татуировки сделаем — и продадим богатым — они любят весёлых шутов! А что, Антип, правда — может, отвести его к татуировщику, он его украсит, больше денег возьмём?

Андрей прервал их весёлые рассуждения о том, как на него нанесут аэрографию, дабы он выглядел более презентабельным при продаже, и выкатился из-под ели, держа в руке нож-тесак.

Конечно, с теми мачете, что висели на поясах у бандитов, его железка сравниться не могла — короче чуть не в два раза и тоньше, но их мачете висели на поясах, а его нож был у него уже в руке.

Первым движением монах резанул отточенным лезвием по внутренней поверхности бедра рыжего предводителя — просто тот оказался ближе к нему, обратным движением подрезал подколенные сухожилия у второго.

На ногах осталось двое. Один из них, державший сеть, ловко кинул её на катающегося по земле монаха так, что тот едва увернулся — если бы его накрыло, участь Андрея точно была бы предрешена.

Андрей вскочил на ноги, автоматически перебросил нож из руки в руку, и побежал на оставшихся двух бандитов, страшно крича и вращая глазами — чтобы устрашить и внести смятение в их души.

Тот, что был с сетью, видимо, являлся бывалым бойцом и не отреагировал на его психическую атаку, а вот второй — подался назад, зацепился ногой за лежащее бревно и чуть не упал, потеряв равновесие. Андрей воспользовался этим и длинным выпадом воткнул ему нож в бок, сразу отпрянув и встав в боевую стойку.

Бандит с сетью посмотрел на стонущих, порезанных соратников, на убитого, и спокойно-миролюбиво сказал:

— Ну всё, всё, давай разойдёмся. Вижу, мы выбрали не тут цель. По тебе же не скажешь, что ты воин, думали — бродяга какой-то. Давай не будем доводить дело до конца, а?

— Я бы не доводил, но понимаешь, какое дело — я ненавижу рабовладельцев.

Ещё не закончив фразу, Андрей сделал выпад и ткнул клинком в лицо бандита, тот не ожидал такой прыти, выронил тесак и зажал лицо руками — из-под его ладоней обильно потекла кровь, собираясь ручейком на подбородке и капая на землю. Андрей сделал ещё выпад и бандит упал с распоротой шеей.

Подобрал бандитский тесак и пошёл к лежащим на земле подрезанным бандюкам. Опытным глазом определил: 'Этот уже покойник, вон, сколько крови вылилось — наверное бедренную артерию рассёк. А этот...этот остался бы хромым...если бы я позволил' Он коротким движением рассёк череп скулящего и ползающего по земле бандита, тот задёргался в судорогах и умер.

Андрей присел рядом с трупами, прислонившись спиной к одинокой берёзе, приблудившейся в этом еловом лесу и задумался: 'Что, неужели я возвращаюсь к временам, когда я был хладнокровным убийцей? Мне это понравилось, то, что я убил этих идиотов? Вроде — нет. Хотя, определённое чувство удовлетворения у меня есть. Они служили сатане, пусть, может быть не осознанно, но служили, а потому — я сделал всё правильно. Правильно? Да, правильно. Я освободил мир хоть от небольшого количества скверны. И что теперь? Я так и буду освобождать мир от скверны? Путём убийства? А почему нет? Выжигать скверну калёным железом, искоренять сатанизм, и его пособников — разве это плохая дорога?'

Андрею после таких мыслей сразу стало легче — 'Всё-таки какой-то путь нарисовывается, какой-то смысл жизни, кроме того, что эту самую жизнь надо тупо сохранить. А почему тупо? Умно сохранить. И нанести воинству Сатаны как можно больше вреда'.

Он осмотрел трупы — выбрал подходящего по росту бандита, снял с него штаны, рубаху, куртку — они были гораздо более приличные, чем у него, он был одет действительно, как бродяга, в обноски старика, слишком ему короткие. Сапоги оставил — сапоги у него были хорошие, с зажиточного Лыськовца. Обшарил трупы — нашёл несколько серебряных монет, медяки, а у рыжего даже два золотых. Это его очень обрадовало — хотя Андрей и обходил все населённые пункты по широкой дуге, не заходя в них, но, в конце концов, он придёт в город, а там первое время надо будет питаться, где-то ночевать, найти какую-то работу. А хоть он и монах, но питаться молитвами ещё не научился.

Собрав в свёрток окровавленную одежду, Андрей пошёл искать речку — впрочем — чего было её искать, когда она шла вдоль горы, возле тракта, внизу. Подождав, когда проедут две подводы с мешками — наверное мука или зерно — монах рысцой пересёк тракт и спустился за обрыв, где его не было видно с дороги.

Выполоскав и отстирав пятна крови — благо, что она не успела как следует свернуться, и потому сделать это было несложно, Андрей отжал шмотки, опять собрал их в свёрток и оглядываясь по сторонам снова поднялся в лес, из которого вышел. Отойдя километров десять от места боя, он разложил мокрую одежду на солнцепёке, а сам, облегчённо завалился спать, забравшись в густой колючий кустарник — что-то вроде терновника. Теперь подобраться к нему было непросто. Уже когда он засыпал, в голову ему стукнула мысль — какого чёрта он не обшарил окрестности вокруг места драки — они ведь, скорее всего, были на лошадях! Вот что значит человек двадцать первого века, даже в голову не придёт, что тут, в лесу, может быть спрятан какой-то транспорт, машина-то туда не пройдёт, а то, что тут ездят на конях, и в голову не приходило.

Он встрепенулся — пойти сейчас туда, что ли? Потом задумался — а если кто-то нашёл трупы, а вдруг там какие-то люди, вдруг на кого-то нарвусь...зачем мне это? Езжу на лошади я фигово...да чёрт с ними, с этими лошадьми! Раньше надо было думать. С тем он и уснул.

Проснувшись под вечер и выбравшись из своего тернового куста, Андрей первым делом ощупал выложенную для просушки одежду — она была сухая и чистая, теперь можно было, не обладая особой брезгливостью, натянуть её на себя, что он и сделал, оставив стариковские обноски для мышей. Поднявшись на ноги, монах посмотрел на солнце, уже касающееся горизонта, на тихий лес, и зашагал по дороге. Сегодня он рассчитывал дойти до города, переночевать, опять, в лесу, а утром, когда откроются ворота, войти в город.

Выглядел он уже более-менее прилично, от Лыськово, где его разыскивали, отошёл довольно далеко, так что, опасаться ему, особо, было нечего.

Глава 2.

У ворот города Андрей был перед рассветом.

Он мог бы зайти в город, но что ему было делать ранним утром на пустынных улицах, когда все ещё спят, а магазины и лавки закрыты? Он должен найти работу, какую — ещё не знал. Что он умел лучше всего? Хммм...полоть сорняки на огуречной грядке. Носить воду и рубить дрова. Драться и убивать людей.

'Невелик выбор!' — усмехнулся он — 'Или грязная, тупая работа, или возврат к своему чёрному прошлому. Вот только наёмным убийцей я больше не буду. А кем тогда? Ну, можно пойти в армию...есть же у них армия, в самом деле? Видимо есть. А если тебя пошлют собирать людей для принесения их в жертву на алтаре сатаны, пойдёшь? Взбунтуешься? Тут тебе и конец. Кстати — а кто возьмёт в армию-то, я же не умею фехтовать на мечах или саблях. Идти в рекруты, с молодыми парнями...стрёмно как— то. А СВД мне вряд ли выдадут, калашников, тоже. В телохранители податься? А кто меня возьмёт телохранителем — я же Нет Никто, и звать меня — Никак. Кто это доверит свою жизнь неизвестному мужику? Ладно. Там видно будет. Пока что надо переждать несколько часов, до тех пор пока город проснётся'

Андрей зашагал к ближайшему лесу, на вид не сильно загаженному.

Впрочем, оказалось — это впечатление было обманчиво — он долго искал чистый участок, не запакощенный мусором — как всегда и везде, горожане мало заботились о чистоте своих предместий и выкидывали мусор где попало.

Обозлившись, он выматерился и решил всё-таки пойти переночевать где-то на постоялом дворе. Денег у него было мало, но не валяться же в строительном мусоре, собачьем дерьме и лошадиных яблоках?

Постоялый двор он обнаружил недалеко от входа в город. Смысл его расположения тут был в том, что купец или просто приезжий, не успевший попасть в город засветло, мог переночевать здесь за небольшие деньги.

Впрочем — это им казалось, что небольшие, но он отказался снять комнату на несколько часов за два серебряника.

После недолгой торговли, ему было предложено спать в конюшне, на сеновале, за три медяка. Делать было нечего, дорого, конечно, но скоро он уже лежал на втором этаже огромной конюшни, подложив себе под голову охапку сена.

Внизу сопели и топали лошади, пахло конским потом и навозом, и запах этот почему-то показался ему таким уютным и успокаивающим, как будто он был в родном доме. Огромные животные переступали копытами, всхрапывали во сне, скоро и он уснул, утомившись за время ночной многокилометровой прогулки.

Проспал монах часов пять, затем резко, как по команде, вскочил, отряхнулся и пошёл к лесенке, ведущей вниз.

У постоялого двора уже кипела жизнь — суетились мальчишки, таскающие воду лошадям и на кухню, запрягали лошадей запоздавшие купцы, проспавшие ранний выезд и теперь покрикивающие на конюших.

Андрей, не обращая внимания на суету, направился к воротам города.

Стотысячный город был окружён мощной крепостной стеной, построенной, скорее всего, очень давно.

Ещё ночью монах заметил, что ворота крепости не закрывались ни в какое время суток — тогда эта информация не очень его удивила, может он просто устал, чтобы об этом думать и хотел спать, теперь же Андрей вспомнил этот факт.

По всем имеющимся сведениям, из исторических источников, или книг, он знал, что на ночь крепости обычно закрывали ворота, с тем, чтобы открыть их в определённое время утром, пропуская всех за пошлину. Тут он и пошлины никакой не заметил — все проходили свободно, не оставляя стражникам никаких денег.

Вот только смотрели они на каждого входящего и выходящего очень внимательно, ни один из тех, кто входил в город, или выходил из него, не оставался без внимания. Андрей решил для себя, что эти ворота были чем-то вроде КПП, служащие для того, чтобы фильтровать поток людей. Он взял себе это на заметку — пройти через КПП незаметно было практически невозможно.

Он миновал стражников беспрепятственно, наряд охраны ощупал его внимательными взглядами, но его заурядная внешность не вызвала никаких вопросов. Его волосы отросли, трёхдневная борода ничуть не отличалась от таких же бород каких-нибудь возчиков или разнорабочих, в общем — обычный сорокалетний мужик, потёртый жизнью.

Вот так Андрей ступил на мостовые города Нарск.

Улицы города были вымощены брусчаткой, и на них было довольно чисто. Скоро он понял почему — на каждом перекрёстке он видел людей, подметающих, чистящих, моющих. Приятно удивился — он ожидал от средневековья грязи, вони, отсутствия канализации, чуму и мор, а тут — вот что. Моют мостовую, понимаешь... Потом присмотрелся — а люди-то с железным ошейником. И клеймо на щеке... Его передёрнуло — вот и он бы так же, вскорости, выскребал бы и вымывал мостовые. И улицы уже не казались ему такими великолепными и достойными подражания. Лучше бы воняли...

Вокруг суетился народ — толкали свои тележки зеленщики, с грохотом проезжали крытые повозки и кареты богатых людей, сверкающие позолотой, с важными, как крысы в 'Золушке', возчиками на облучках. Они щедро рассыпали по улице удары, кнута, стараясь зацепить как можно больше прохожих, как будто от этого зависел их социальный статус.

Прохожие молча или с матом уворачивались от кнута и колёс — степень возмущения зависела о степени важности проезжающего и наличия охраны в кильватере кареты. Обложив матом важного господина можно было получить и саблей вдоль спины — такой случай произошёл буквально на глазах Андрея — кучер одной золочёной кареты с громадными колёсами в рост человек ударил кожаным кнутом прохожего, несущего корзину с какими-то овощами, за то, что тот недостаточно быстро уступил ему дорогу.

Мужчина скривился от боли и покрыл и кучера, и карту с 'разъезжающими богатыми уродами' великолепной матерной тирадой. Тут же налетела конная охрана богатея, и мужика забили саблями — слава Богу, хоть плашмя, а не посекли остриями. Однако, и этого хватило.

Мужчина остался лежать на мостовой обливаясь кровью, без сознания, а его товар из корзинки тут же расхватали с хихиканьем оборванцы из ближайшей подворотни.

Прохожие равнодушно шли мимо лежащего возле тротуара мужчины, не обращая внимания на происшедшее. Их пустые лица как бы выражали: 'Ну сдох и сдох, что с того? Завтра и мы сдохнем...какое нам дело?' Один из оборванцев подбежал и стал шариться по карманам, за пазухой лежащего, тут уже Андрей не выдержал, и подойдя сзади к мародёру, с силой врезал ему сапогом в копчик — тот взвыл от боли и улетел под ноги своим соратникам, где и приземлился, вполне благополучно — возможно сломал одну из своих мерзких ручонок. Шпана в подворотне, как и в мире Андрея, стала 'возбухать':

— Эй, ты, козёл! Чо ты тут распоряжаешься! Парня зашиб, не пришлось бы заплатить нам за ущерб!

Монаху стало противно смотреть на их мерзкие рожи, он подумал: 'Шакалята, попались бы вы мне где-нибудь на войне...суки — на куски бы порезал паскуд!'

Потом лицо его просветлело — а что, не на войне, что ли? Он шагнул к ним, сходу обнажил здоровенный тесак, но не успел — ублюдков, как ветром сдуло — только из-за пазухи показалась рукоятка оружия. Эти порождения улиц прекрасно знали, когда выступать, а когда смываться.

Холодная ярость Андрея отступила, он вернулся к упавшему мужчине и заметил, что тот постанывает, подавая признаки жизни. Заниматься с ним монаху было некогда — он и так припозднился со своей ночёвкой, за которую отдал аж три медяка, потому, решил — 'Оттащу его с проезжей части к стене — посидит, оклемается, да и пойдёт по своим делам'.

Так он и поступил — приподнял несчастного, оттащил к стене дома, и посадил на тротуар, оперев спиной о фундаментные камни, потом повернулся, и пошёл прочь.

— Постой, уважаемый! — неожиданно услышал он хриплый голос сзади — не уходи! Помоги мне дойти до дома, я боюсь, что меня снова ограбят и изобьют, помоги! Я заплачу тебе! Пять медяков! Серебряник! Серебряник дам! Только доведи... — мужчина закашлялся и чуть не упал на мостовую.

Андрей подумал: 'Денег с него брать, конечно, грех — но и бросать его тут с деньгами, рядом с этой шпаной — ещё больший грех. Опять меня испытывает Господь? Так и придётся тащить...весь перемажусь в крови, мать его за ногу...'

Он вернулся к сидящему — того уже, пока он раздумывал, вырвало на мостовую, и мужик сидел в луже рвоты.

— Да ну что за день начался! — с отвращением буркнул монах — мне только блевотины ещё не хватало! Цепляйся за шею, аника-воин, и показывай, куда идти.

Он поднял мужчину, стараясь не обращать внимания на вонь, исходящую от пострадавшего, на кровь, заляпавшую его куртку, перекинул руку через плечо и пошёл вперёд, под разочарованными взглядами уличной шпаны, обитающей в почтительном отдалении.

Мужчина тяжело дышал, и его всё время тошнило — Андрей уверенно определил — тяжёлое сотрясение мозга. Да и не мудрено, если вспомнить, как по его голове истово дубасили саблями охранники 'олигарха'.

Идти пришлось довольно долго — минут сорок, не меньше, пострадавший старался передвигать ноги, но глаза его закатывались, и он время от времени пытался потерять сознание.

Наконец, они дошли, как сообщил мужик, и ткнул пальцем в вывеску: 'Серый кот'.

Это было какое-то питейное заведение, и ввалившись в него вместе с раненым, Андрей, как и ожидалось, увидел стойку бара, деревянные столы, с поцарапанными лакированными крышками, кучку народа, поглощавшего какую-то еду и запивавшую всё пивом из глиняных кружек.

То, что это было пиво, монах почуял сразу — в воздухе видал густой запах пролитой пенистой жидкости, знакомый ему по многочисленным пивным на земле. Этот запах нравился ему — запах хлеба, запах хмеля, запах...мужской компании.

Он любил, иногда, отправиться 'в народ' — пойти в какую-нибудь забегаловку, где продавали разливное пиво, и пить его, заедая сушёной воблой с красной горьковато-солёной икрой, слушая разговоры раскрасневшихся мужиков, обсуждающих последний футбольный матч, проклятых пиндосов, сующих нос не в своё дело и продажных поляков, давших разместить пиндосские ракеты у нас в прихожей.

Такие выходы 'в народ' были для него чем-то вроде релаксации, после них он возвращался в свою берлогу одинокого медведя, как будто подзарядившимся — ему казалось, что вроде как даже у него есть какие-то друзья, с которыми он может выпить, поговорить не только о ликвидациях и деньгах, а обо всём, что придёт в голову.

Не раз, и не два, такие посиделки, или 'постоялки' заканчивались дракой — кто-то наезжал, кому-то не нравилось, что собутыльник болеет за Спартак, а не за Динамо — но всё было безобидно, без поножовщины — так, мордобой на уровне 'ты меня не уважаешь!'. Это его забавляло ещё больше, тем более что он каждый раз успевал свалить до появления милиции — практика, однако, умение — его не пропьёшь.

Вот и эта пивнушка была что-то вроде тех 'Зеркалок', 'Штанов' и 'Красненьких', в которых иногда зависал. Такие злачные места частенько имели свои, народные имена — Зеркалка — кафе 'Зеркальное', 'Штаны' — кафе без названия между двух сходящихся улиц,на острие их, 'Красненькое' — из такого кирпича сложено...

Навстречу ввалившейся в пивнушку парочке грозно шагнул вышибала, парень лет тридцати, может, конечно, ему было и меньше, но из-за многочисленных шрамов и повреждений на лице, он выглядел старше. Увидел, кого внёс на себе вошедший, он закричал:

— Матрёна, скорее сюда, тут Василия принесли! Побитый весь!

Потом обратился к Андрею:

— Кто его? Грабители?

— Нет. Охрана какого-то важного чина. Кучер его кнутом перетянул, он и обматерил их.

— Я ведь ему говорила, я ему говорила — не связывайся! Сдерживай язык! — дородная румяная женщина средних лет всплеснула руками и приказала — несите его в комнату, сейчас я его отмывать буду. Похоже рана на голове.

Андрей и вышибала потащили раненого за барную стойку, где за бочками, бутылками и мешками виднелась дверь в подсобное помещение. За ней оказался длинный коридор, приведший их к нескольким комнатам, направо и налево. В одну из них и было внесено тело несчастного бунтаря, уложено на постель.

Через полчаса Андрей сидел за столом в пивной ел горячее рагу из баранины со специями, запивал холодным шипучим пивом, ласково пощипывающим нёбо, и думал по превратностях судьбы: 'Ещё три года назад, я легко прошёл бы мимо лежащего заблёванного мужика — его беда, его проблема, зачем вмешиваться? А после монастыря стал мягче, как-то потёк, что ли...не привело бы это к непредсказуемым последствиям. Этот мир не любит мягких и добрых. Василий, даже не сомневался, что я помогу ему только из-за денег...тут не принято помогать просто так. Не проколоться бы на этом....если будет предлагать деньги — надо брать. Маскироваться и ещё раз маскироваться — помни, что ты здесь чужой, ты здесь враг! Любой неверный шаг — и ты труп. Хорошо хоть, что смыл с себя блевотину...а всё равно какой-то кислый запах остался.' — Андрей поморщился, отхлебнув пива.

— Что, плохое пиво? — заботливо спросил вышибала, подсевший за его столик — да вроде они только вчера новую парию свежесваренного привезли, не должно было прокиснуть

— Нет — отмывался, отмывался, а вонь всё равно немного осталась — посетовал Андрей — как кружку правой рукой подношу к губам, так сразу блевотину чую!

— Хе хе...блевотина, она такая! Не сразу отмоешь! Ты сам-то откуда будешь? — перешёл к делу вышибала, видимо решив, что они уже познакомились, раз блевотину же обсудили— считай, дружбаны!

— Я? — Андрей про себя выругался — болван, легенду не отработал! — я с юга пришёл. Работу ищу в городе.

— Работу? — А что делать умеешь? — сразу переключился на животрепещущую тему вышибала — тут с работой в городе не очень-то хорошо, всю хорошую горожане делают. Пришлых только на грязную работу берут. И дорого всё тут — комнату снять очень дорого. Хорошо вон, хозяин предоставляет жильё. Мы в комнате вдвоём живём, с конюхом Федькой. Василий с Матрёной живут, они повара. А хозяина щас нету...он к вечеру приходит, смотреть, чтобы порядок был. Его Пётр Михалыч звать. Поговори с ним, может пристроит куда-нибудь, он так-то дядька неплохой, тоже не без придури, правда, но разумный дяхан. И это...смотри по улицам ночью не болтайся. Можешь или к охотникам за рабами попасть, или тебя исчадья заберут для принесения в жертву — у нас в городе не любят одиноких бродяг.

— А чего так бродяги насолили исчадьям — вскользь поинтересовался Андрей, нарочито равнодушно.

— Хмм...ну они ходят зря...бездельники. А Сатану нужны новые жертвы, чтобы спасти человечество. Да ну ты сам же знаешь — облегчённо засмеялся вышибала — подкалываешь меня! Кстати, меня Петька звать, а тебя?

— Я Андрей. Скажи, Петя, а что, неужели больше нет работы в городе? Только грязная?

— Нууу...можно в армию пойти. Сейчас, вроде, войн нету, будешь сопровождать важных людей, да разгонять бунтовщиков, тех, что против власти Сатана бунтуют. Только тебя сразу-то в армию не возьмут, вначале обучать будут полгода. Ничо хорошего — будешь сидеть в казармах днями и ночами, да по плацу скакать. Муштра одна. Хммм...есть ещё одно — можешь пойти на Круг.

— А что такое Круг?

— Да ты чо? Не знаешь, что такое Круг? Откуда же ты пришёл? У вас там Кругов нет? — вышибала недоверчиво прищурился и стал внимательно разглядывать монаха.

— Петь, я издалека, из глухой деревеньки, сажал да полол, по огороду ползал. Я и не знаю про круги какие-то. Наломаешься за день, придёшь, и спать. Какие там круги — Сатан его знает.

— А чего же сюда подался? Чего дом-то бросил? Грядки-огород? — продолжал подозрительно исследовать Андрея вышибала.

— У нас мор был, умерли пол деревни, чума какая-то... я и сбежал в город, тут искать пропитания.

— Аааа..бывает. Видно у вас против Сагана были выступления, вот он вас и наказал. Ну ладно. Расскажу. Круг — это когда пойманных еретиков выпускают на круглую площадку, а с ними бьются избранные бойцы. Бойцам за это платят деньги, за то, что они убивают еретиков. Они против Сагана бунтовали, вот и страдают. Я тоже работал бойцом в Кругу — похвастался вышибала — пока один еретик чуть меня зрения не лишил, гад, злостный попался. Правда я всё равно его убил, боголюба мерзкого, но решил после — больше не буду в Круге биться. Лучше вышибалой пойду. Денег поменьше, зато спокойно. Выкидывай из трактира подгулявших гостей, да сиди в углу, девок разглядывай! Безопасно, весело, сытно.

У Андрея встал в глотке кусок, и он стал сосредоточенно его запивать, проталкивая внутрь. Потом подумал: 'Нет — а что я хотел от мира, где правит Сатана? Было это всё уже — первых христиан кидали на арену и травили львами. Чем тут-то отличается?'

— Скажи, а какой резон этим еретикам драться с тобой? Вот тот, еретик, что тебе чуть глаза не выдрал, он чего на тебя так кидался? Зачем им драться вообще?

— Ну как зачем — своих детей, жену защищают — их же тоже выпускают на арену. Я как его жену и детей подрезал, он на меня и кинулся. Думал убьёт, вроде худой был, вот как ты, а столько силы оказалось. В вас, худых, сила таится, сразу не увидишь, а когда начнёшь бороться, иногда и не сладишь. Вот помню как-то пришёл один наёмник в трактир, стали мы с ним на руках тягаться....

Андрей слушал болтовню вышибалы, окаменев как скала, и думал: 'Если сейчас воткнуть тебе нож в глаз, ты, сучонок, сильно будешь верещать? Господи, дай силы сдержаться! Если сейчас я его положу, мне отсюда надо будет бежать. Но ведь как хочется прирезать ублюдка! Он и сам не понимает, какой он подонок...ведь казалось бы — простой парень, даже незлобивый, но ведь тварь! Нет — твари, они Божьи, они не убивают ради развлечения, только люди это могут. А ведь я не сильно от него отличался...'

— Ну вот, это и есть Круг — важные господа сидят, смотрят, делают ставки — сколько продержатся еретики. И простой народ пускают, там есть кассы — принимают ставки, сколько минут продержатся. Мой деверь как-то целую кучу денег выиграл на одном еретике, бывшем вояке, как оказалось! Он трёх бойцов положил, прямо голыми руками, пришлось его исчадьям убивать — напустили на него чуму, он так и сгнил на Кругу — покрылся чёрными язвами, и всё хулу на Сагана кричал, чего-то про Бога, про веру, мы так смеялись — лежит, гниёт, а всё про Бога своего болтает! Не помог ему его Бог! Ну да ладно, ты доедай, а я пойду проверю, как там Василий, да надо уже за залом смотреть. Народ собирается, вечером вообще шумно будет. Дождись Петра Михалыча, он што-нить придумает.

Вышибала ушёл, а Андрей сидел у остывшего горшка с мясом — есть ему совершенно не хотелось. 'Как мог образоваться такой мир, в котором всё перевёрнуто с ног на голову? И усмехнулся — ты же сам жил, перевёрнутый, чему удивляешься? Тому, что тут нет морали? Или такой вот, пОходя, жестокости и подлости? Что, на Земле такого нет? Ладно, надо укрепиться тут — обживусь, приму решение, как мне жить. Неужели тут все вот такие подонки, как этот парень?'

Он посидел ещё некоторое время — может час, может два, он не замечал течения времени, погрузившись в подобие транса. Прикрыв глаза, он молился, и просил Бога наставить его на путь истинный. К концу своих размышлений, монах пришёл к выводу, что его послали в этот мир очистить его от скверны. И очистить так, как он умел это делать — убивать. Выжигать калёным железом скверну. Иначе, зачем он тут?'

— Ты Андрей? Петька мне сказал, что ты ищешь работу, это так? — перед Андреем стоял невысокий полноватый человек лет пятидесяти отроду, с седыми, зачёсанными назад и покрытыми чем-то вроде масла волосами. Его маленькие умные глаза внимательно обшаривали худую фигуру монаха, как будто оценивая — много ли на нём мяса, и пойдёт ли оно в котёл.

— Что умеешь делать? Поварить? Конюхом?

— Я не особо что умею — честно признался Андрей — могу помогать поварам, нарезать, мыть, могу прибираться, или помогать конюху. Я быстро учусь. Могу на повара выучиться. Мне нужна работа и жильё, и я готов отработать.

— Хммм...по крайней мере честно, не наврал — приятно удивился хозяин трактира — обычно начинают врать, рассказывать о том, какие они знатные повара и управляющие. Потом, оказывается, что заправку-то для щей нарезать не умеют. Ну что же — таких честных людей как ты, надо ценить. Я возьму тебя разнорабочим, будешь делать то, что скажу — помогать поварам. Таскать воду, рубить дрова, ну и так далее. В конюшню тебя не допущу — пусть конюх сам занимается, это его работа, а ты по кухне и по залу будешь работать. Жалование тебе — серебряник в день, плюс питание. Жить будешь...хммм...есть у меня комнатка, маленькая, правда — одна кровать встаёт, и всё. Так что будешь жить один. Это все вещи, что у тебя есть?

— Да...как-то не обзавёлся ещё вещами. Вернее — бросил дома.

— Знаю, знаю...Петька рассказал мне о тебе. Что же — давай, работай. Пойдём. Я тебе твою комнату покажу.

Они прошли знакомым коридором через подсобку, и скоро Андрей оказался в маленькой комнатке.

И вправду, она не вмещала больше, чем узкую кровать, похожую на ту, на которой он спал в келье монастыря. Он был очень рад, что придётся жить одному — во-первых привык к одиночеству, а во-вторых, не будет такого соседа, как Петя, с утра до ночи рассуждающего о своих подвигах на Круге. Он бы или с ума сошёл, слушая это целыми днями, или придушил бы его при первой возможности. Скорее — второе.

Андрей не обольщался, думая, что он задержится тут надолго — если он начнёт убивать приспешников Сатаны — а он верил, что Господь послал его именно для этого — в конце концов, его вычислят, и придётся бежать. Или погибать... Вернее всего — погибать. И может, это и было его Искупление?

Уже месяц он работал в трактире 'Серый кот'. Как ни странно, работа мало чем отличалась от его послушания в монастыре — она была ему не в тягость — к тяжёлой и грязной работе он привык, от неё не отлынивал, и постепенно коллектив трактира его принял, как своего. За исключением конюха.

Этот здоровенный ленивый парень, всё время старался как то его задеть, пошпынять, пройтись глупыми шутками по его безотказности и усердию.

Как-то раз, Андрей проходил с полными вёдрами мимо конюшни, на пороге которой сидел конюх Ефим, в очередной раз прохаживающийся в его адрес:

— Эй ты, придурок! Иди прибери у меня в конюшне! Ты же любишь работать, так иди, поработай, подхалим хозяйский! Противно смотреть, как ты всем стараешься угодить! Как проститутка! А может ты не мужик вообще, а шлюха? Пошли ко мне в конюшню, сделай мне хорошо, шлюха!

В дверях трактира и возле него встала толпа зевак — посетители трактира и случайные прохожие, подзуживающие конюха, надеясь на бесплатное развлечение — может подерутся?

Видя такое внимание, конюх расходился всё больше и больше:

— Шлюха, ну иди скорее, я совсем уже распалился! Иди, сделай мне хорошо! — парень радостно загреготал, уверенный в полной своей безнаказанности — а может хозяину пожалуешься? Ты ему тоже делаешь хорошо? Кувыркаешься небось с ним, шлюха?

Андрей остановился, подумал секунду, поставил ведро на землю, а с другим ведром направился к сидящему на пороге и самодовольно улыбающемуся Ефиму.

— Распалился, говоришь? Охладись! — и Андрей выплеснул ведро ледяной воды прямо в лицо негодяю. Тот захлебнулся с ледяной струе, ошеломлённо заморгал глазами, протирая их рукавом рубахи, а потом взревел и бросился на монаха со всей дури своих ста двадцати килограммов:

— Убью, сука!

Андрей автоматически увёл в сторону летящий ему в лицо толстый, похожий на дыню кулак, и встретил нападавшего прямым ударом в подмышечную впадину. Видимо это было очень больно, потому что парень хрюкнул и зажал рукой больное место. После этого монах провёл быструю серию прямых ударов в солнечное сплетение, как барабанную дробь — конюх свалился на землю, точно подрубленное дерево. Андрей немного подумал и врезал ему носком сапога по зубам, выбив, как минимум два передних зуба — чтобы помнил.

Потом повернулся, поднял брошенное ведро и пошёл к дверям трактира. Толпа зевак ошеломлённо молчала, и только голос вышибалы послышался от дверей:

— Я же говорил — худые, они с сюрпризом, на вид и не скажешь, а у них в жилах вся сила!

Толпа расступилась, пропуская хмурого Андрея, и он продолжил свой путь к кухне.

Ему надо было принести ещё десять вёдер воды, не считая того, что он принёс только что.

Он ожидал, что хозяин его оштрафует, или выгонит за то, что тот покалечил его работника, потому весь день до вечера ходил хмурый и раздумывал — куда ему податься, если попрут из трактира.

Пётр Михалыч пришёл под вечер, как обычно. Он жил где-то через кварталов пять, в обеспеченном районе, где жил весь средний класс этого города.

Андрей всё ждал, когда же хозяин позовёт его на расправу, но так и не дождался. Всё шло как обычно, и только поздним вечером он узнал от вышибалы, как трактирщик отреагировал на инцидент.

— Хозяин-то, чуть конюха не выгнал из-за тебя — смеясь рассказывал Петька — ему сказали, что конюх говорил, что вы с хозяином занимаетесь мужеложеством — а он страх как не любит мужеложцев. Дак вот — он чуть конюха не выгнал, и сказал, что ты правильно ему три зуба выбил. А ты злой, оказывается! Зачем ты ему зубы-то выбил?

— Чтобы помнил. И больше не лез — хмуро пояснил Андрей. Он уже жалел, что не сдержался и покалечил глупого конюха.

— А ты интересный мужик — задумчиво протянул парень — где это ты так драться научился? Что-то не верится мне в глухую деревню. Что я, не видал, как дерутся бойцы? Может расскажешь мне правду, откуда ты взялся? Всё, всё! Молчу! Не моё дело! — поднял примирительно руки вверх вышибала, увидев, как на хищном лице Андрея заходили тугие желваки — ещё и мне зубы выбьёшь!

Он засмеялся, не зная, насколько близок был к сказанному...

Вечером, лёжа в своей постели и проигрывая то, что он видел за день, Андрей укладывал и сортировал полученную информацию, планируя акции, прикидывая, как лучше сделать задуманное, да так, чтобы не засветиться. В общем — занимался тем же, чем занимался и на Земле.

Он нередко выходил в город — по поручениям поваров закупал необходимые продукты, мясо, зелень, крупы — раньше этим занимался Василий — во время одного из таких закупочных походов Андрей и познакомился с ним.

Теперь эта работа с облегчением была перевалена на Андрея, чем тот был доволен практически так же, как и Василий, сбросивший с плеч груз забот. Монах с интересом рассматривал город, запоминая пути отхода, расположение улиц, строение домов. Город производил странное впечатление. Не сказать, чтобы в нём не было власти, но жизнь как-то шла по своему, видимо, по принципу — чем хуже, тем лучше.

В глаза бросались лавки наркотиков — их было очень много, как и курилен, где зависали те, кто не мог выносить своей жизни.

Эти люди отдавали всё своё имущество, а частенько и домочадцев за понюшку наркоты, превращаясь в ходячих мертвецов. В конце концов, будучи не в силах платить за очередную дозу, они продавали себя в рабство тем же наркоторговцам, те выдавали им дозы, но не сразу все, а понемногу — не дай сатан сразу примет и сдохнет!

Когда наркота кончалась, жалкие ублюдки перепродавались в храмы Сагана, где исчадья приносили их в жертву своему кумиру.

По улицам ходили женщины и мужчины, открыто предлагающие себя прохожим — и не в определенных кварталах, а везде, в обеспеченных, бедных, или богатых. Они отличались только 'качеством' — а богатых кварталах вряд ли взяли бы одетого в обноски мужеложца, а вот в богатых — пожалуйста. Андрей сам видел, как остановилась богатая карета рядом с смазливым раскрашенным парнем, оттуда высунулась рука и мужеложца, счастливо улыбающегося от внимания сильного мира сего, поманили внутрь.

Андрей, по роду своей работы, частенько пробегал мимо этого места на базар, но больше этого парня никогда не видел, хотя тот ранее частенько прохаживался по тротуару.

Возможно, он нашёл себе богатого 'спонсора', а возможно — Андрей слышал такие рассказы — его использовали для какого-нибудь сатанинского обряда, с муками и расчленением.

Не раз, и не два, он собирался зайти в храм Сагана, посмотреть на службу этих исчадьев, но так и не смог себя заставить это сделать. Он боялся не сдержаться, как-то выдать себя, разнести этот вертеп и погубить свою миссию. Всё, что он пока что делал — это определял расположение храмов, смотрел, когда у них заканчивается служба, куда они отправляются потом.

В городе было десять храмов Сагана, и в них служили, примерно, по десять исчадий. 'При достаточном усилии' — прикидывал Андрей — 'Можно перебить всех исчадий за...хммм...глупо планировать какие-то сроки. Как получится, так получится. А дальше что? А дальше убивать всех исчадий, что тут появятся. И они побоятся тут появляться. Параллельно надо заняться торговцами наркотиками — этих тварей точно надо уничтожать. Это пособники сатаны.

Итак: служба в храмах проходит с одиннадцати вечера, и до полуночи, то есть чёрная месса. В остальное время они сами, по своей воле устраивают различные молебны. Но на мессу они обязаны являться — по очереди, видимо. Видимо? А откуда видно-то?'

Он выругал себя: 'Что, хватку потерял? Нужен 'язык'! нужно поймать какого-нибудь исчадья и хорошенько допросить. И он будет первым, от кого я очищу этот мир. Без допроса этого порождения Зла невозможно поставить работу Инквизитора как следует. Когда? Да хоть сегодня. Храм ближе к окраине, в полночь закончат мессу, полчаса они будут собираться — выследить одного из них, оттащить в безлюдное место и допросить. Пора и начинать, хватит присматриваться'.

Вечер начался как обычно. Он помогал на кухне, таскал воду и нарезал овощи, передвигал бочки с маслом и вином, подтаскивал дрова и выкидывал золу в яму за конюшней — в общем, всё как обычно.

Народа в трактире в этот день было немного — погода ясная и сухая, тепло — если бы был дождь, слякоть, или мороз, народу бы набилось столько, что пришлось бы выставлять дополнительные столики, и вот тогда бы началось безобразие — рассказывал вышибала. Из-за тесноты возникала давка, люди, возбуждённые алкоголем и скоплением народа, начинали вести себя агрессивно, вспыхивали драки, и вот тут только берегись — успевай уворачиваться от столов, стульев, бутылок. Хозяину приходилось посылать за городской стражей и платить им, чтобы те утихомирили буянов и заставили их оплатить ущерб от повреждения имущества трактира.

Ближе к полуночи людей становилось всё меньше, они расходились, и услуги Андрея больше не понадобились. Его отпустили отдыхать в свою каморку.

Он провёл в каморке с полчаса, выгляну из неё, посмотрел, чтобы в коридоре не было лишних глаз, и выскользнул из трактира через заднюю дверь.

Идти до храма было довольно далеко, он находился в километрах трёх от трактира, потому Андрей пустился бежать бегом — надо было успеть к окончанию мессы, да и опасался, чтобы его отсутствие не было замечено. В который раз он порадовался, что живёт один, и никто не может засечь его 'прогулки'.

Он бежал, ровно дыша, стараясь придерживаться края улицы.

На ней было мало прохожих, редкие одиночные фигуры прятались при приближении бегущего незнакомца — кто знает, что у него на уме. В подворотнях копошились тёмные фигуры — то ли бандиты, то ли охотники за рабами — впрочем, частенько, и те и другие были единым целым.

Эти бандиты не успевали отреагировать на его появление, и он пробегал мимо их удивлённых физиономий, как ночная тень.

Оделся Андрей в тёмную одежду, а лицо завязал тонким платком, по типу того, как завязывали его киношные ниндзя — ни к чему было светить свою физиономию на каждом углу. Скорее всего, после убийства исчадья, а особенно нескольких убиёств, все будут вспоминать и сопоставлять — кто ходил ночью, кого видели? И вот тогда всплывёт информация о некой тени, пробегавшей по улицам города. 'Да ну и пусть!' — подумал Андрей, размеренно дыша и ритмичными прыжками передвигая ноги по мостовой — 'Всё равно лица не видят, а болтать можно всё, что угодно'

Минут через пятнадцать, он уже стоял в подворотне у храма Сагана, наблюдая за выходом. Служба закончилась не так давно, а потому до выхода исчадья (или исчадий?) оставалось ещё минут пятнадцать-двадцать. Впрочем — минут через десять он заметил, как дверь в храм отворилась, из неё вышел исчадье в тёмно-красном одеянии, запер дверь на огромный ключ и спокойно направился по улице налево от Андрея.

В голову монаху стукнула мысль — 'А если? Почему бы и нет?!' Он тихими шагами, прячась в тени заборов, отправился следом за приспешником сатаны, и улучив момент, спринтерским бросков кинулся к нему и оглушил ударом по затылку.

Проверив пульс, удостоверился — жив, скотина! Посмотрел вокруг — всё спокойно. Легко, словно это не был семидесяти килограммовый мужик, а свёрток одеял, поднял сатаниста, перекинул через плечо и быстрыми шагами пошёл к храму. Опустил исчадье у входа, сорвал у него с груди ключ от двери, отпер её с негромким клацанием — ключ повернулся, как будто был намазан маслом.

Подумалось: 'Всё-таки, кое— какая техника тут есть, не весь прогресс придушили, видимо. Вот сейчас и узнаем — что тут происходит!'

Толкнув дверь, монах вошёл в неё, волоча за собой, как мешок картошки, бесчувственного исчадья, затем запер дверь изнутри и осмотрелся.

Храм был тёмен, не горели лампады у 'икон' с изображением Сагана, не горели курильницы, только в воздухе витал какой-то неприятный запах, то ли тлена, то ли нечистот.

Андрей сорвал висящий перед 'иконой' светильник, поставил его на столик и поискал глазами кресало — нашёл его, хотя в храме было очень темно — глаза уже привыкли к темноте, притом что на улице фонарями и не пахло, взял кусок кремня, металлический брусок и стал истово долбить их друг об друга, высекая искры на кусок ваты.

Наконец, тот затлел, монах подул на него и появившееся небольшое пламя поднёс к масляному светильнику. 'Ну слава тебе, Господи! Как меня бесит в этом мире отсутствие нормальных человеческих спичек! Неделя понадобилась, чтобы я навострился работать с этим дурацким кресалом!'

На полу застонал исчадье, видимо действие удара заканчивалось, и Андрей озаботился тем, чтобы тот не доставил ему неприятностей.

Он нашёл какие-то полотенца, в подозрительных бурых пятнах, и крепко связал тому руки и ноги так, что тот при всём желании не мог бы развязаться — руки были за спиной, а ноги плотно связаны, и притянуты к рукам сади, 'ласточкой'.

Закончив, монах сел на стул с высокой спинкой, стоявший возле возвышения, вытянул ноги и стал дожидаться, когда сатанист очнётся.

Ждать пришлось недолго: тот уже через минут пять открыл глаза, непонимающе посмотрел на Андрея, вокруг, и спросил хриплым голосом:

— Это ещё что такое?! Ты как посмел, червь? Ты же умрёшь за это в муках! Сейчас же освободи меня, и я дарую тебе лёгкую смерть во имя нашего Господина!

— Послушай меня, исчадье — спокойно сказал Андрей, глядя на лежащего у ног жреца — сейчас ты червь. А не я. Ты в моей власти, и во имя Господа нашего, я хочу с тобой поговорить. От твоих ответов будет зависеть, умрёшь ты в муках, или легко. Не заставляй меня прибегать к средствам, которые развяжут тебе язык, мне это глубоко неприятно, но я это сделаю.

— Ты, червь, сделаешь? Да ты ничего больше не сделаешь!!!!!!! О, Саган, убей этого червя! Пусть он покроется язвами и умрёт в муках! О,Саган! — убей его!

Андрей внезапно почувствовал, как его серебряный нательный крестик, который он не снимал уже много лет, висящий на шёлковой верёвочке раскалился так, что чуть не обжёг ему грудь. Монах с восклицанием удивления схватился за него, распахнув рубаху, а исчадье замер, с мстительной улыбкой смотря за действиями супостата.

Андрей достал наружу крестик и ощупал его, ощупал грудь — нет, грудь не обожжена, нет следов ожога, крестик был холоден, как и до того. Улыбка исчезла с тонких губ исчадья, и он ещё раз попытался убить монаха заклятием:

— О Саган, Господин мой! Убей нечестивца самой страшной из мук!

Крестик в руке Андрея снова нагрелся, так, что ему стало трудно держать его в руках — но следов от соприкосновения с телом, с руками, никаких! Монах удивился — видимо такая реакция при соприкосновении его тела с крестом происходила, когда исчадье возносил молитву своему кумиру.

Кстати сказать, Андрей вспомнил — он всегда чувствовал, что когда подходил близко к храмам сатаны, или к исчадьям, крестик нагревался, но списывал это на субъективные ощущения — показалось, мол. И только когда исчадье выплюнул концентрированную злую волю, в виде молитвы к Сагану, крест чуть не раскалился до красна. Раскалился ли? Ведь следов этого не было!

Андрей окончательно запутался в этом чуде и решил оставить обдумывание до лучших времён. Ну чудо и чудо. Удобное чудо. Теперь он мог чуять исчадий прежде, чем их увидит. Даже в полной темноте. Даже если они сменят свои обличья и притворятся обычными людьми — а вот это — ох, как важно!

Исчадье заметил его манипуляции с крестиком:

— Ах вот оно что! — один из боголюбцев появился. А я думал, что мы искоренили вас всех, слащавых рабов божьих! Вижу — нет. Чего тебе надо от меня, нечестивый? Если бы ты хотел убить — давно бы убил. О чём хочешь говорить? Может я могу чем-то тебя заинтересовать? Деньги? Ещё что-то?

— Я хочу знать, почему вы стали служить Сагану. Почему вы стали такими?

— Да ты глупец! Саган — это власть, это деньги, это всё в этом мире. И в отличие от твоего Бога он не требует быть его рабом!

— Что за чушь?! Ты же без его ведома и шагу сделать не можешь. И вся сила у тебя от него, и ты говоришь, что не раб ему?

— Нет, не раб. У нас с ним как бы договорённость — я служу ему, он платит мне за службу. И надо сказать — щедро платит! Я могу иметь всё, что я хочу — деньги, женщины, лучшие кареты, власть, могу убить любого по моему желанию — кроме тех, что служат Великому Господину, и мне за это ничего не будет! Я могу делать всё, что не противоречит воле Господина — таковы условия договора. И ты спрашиваешь, зачем мы идём ему в услужение? Ты трижды глупец тогда. Я тебе предлагаю, боголюбец, отрекись от своего Бога, плюнь на крест, принеси клятву верности Сагану, и ты будешь с нами, в первых рядах у нас! Ты будешь богат, силён, здоров, ты будешь жить двести лет и больше — как позволит Господин. Я не знаю, почему на тебя не действует моё проклятие, но может это как раз воля нашего Господина, он позволил тебе пленить меня, чтобы ты уверовал в него. Мы тоже нужны нашему Господину — он питается от жертвоприношений, он любит души людей, особенно души некрещеных младенцев, а уж если удаётся поймать боголюбца! Тогда его благодарность не знает предела — после принесения их в жертву тело наполняется энергией так, что неделю не хочется есть, а сил не убывает! Он милостив — он позволяет тебе делать всё, что хочешь. Ведь мораль — это удел слабых, удел толпы. Мораль требуется тем людям, которые не могут поручиться за свою способность принимать разумные решения. Таковы большинство людей, и поэтому большинству нужна мораль. Религия предназначается для большинства, и потому она всегда несет с собой мораль. Поклонение Сагану же предназначено для тех, чей разум выше, чем у большинства людей, кто готов нести ответственность за свои действия и кто поэтому в морали не нуждается. Саган, в отличие от твоего Бога, старается поднять тебя до уровня Бога, предлагает тебе стать Богом! Ты можешь карать и миловать по своему усмотрению, ты становишься равен богам! Разве это не соблазнительно?! Присоединяйся к нам, и ты станешь Богом!

— Скажи, а откуда в мире взялся Саган, и где он обитает? Как я могу его увидеть?

Исчадье улыбнулся, как будто его спросил маленький ребёнок:

— Сагана нельзя увидеть! Он нигде, и везде! Он появился в этом мире, чтобы показать нам дорогу к Истине!

— Ну, где-то же вы взяли эти противные рожи с рогами и копытами, может с кого-то срисовали? — усмехнулся Андрей — где вы взяли образец для рисования своего господина?

— Ну а где вы взяли портрет своего Бога? Мы так его видим, и всё.

— А как вы становитесь исчадьями Сагана? Ну кто вам говорит, что вы исчадья?

— Мы слышим голос, который нам сообщает — Ты мой! И начинаем творить чудеса, волей Господина. Иногда это бывает в детстве, иногда уже взрослыми. Тогда за нами приезжают другие исчадья и увозят в Академию. В ней учат как правильно воздавать почести Сагану, как пользоваться своими способностями, как вести себя соответственно рангу. И ты, когда примешь служение Сагану, возможно, дойдёшь до высшего ранга — чем выше ранг, тем больше у тебя власти, ты уже сможешь карать и тех исчадий, которые неверно трактуют служение Господину.

— А у тебя какой ранг?

— Пятый — с гордостью заявил исчадье — У нас в городе только двое имеют такой ранг. А всего рангов девять. Ну давай, развяжи меня и прими служение Господину! — исчадье подёргал руками — у меня уже руки затекли, их совсем не чую!

— Как же ты призываешь меня стать исчадьем, если у меня, возможно, нет сопосбностей? Вот лживая скотина! — усмехнулся Андрей, и продолжил:

— Скажи, много людей ты принёс в жертву?

— Не считал...может тысячу, может пять...а какая разница? Разве это люди? Это черви! Люди, это мы, те, кто ими управляет! Те, кто руководит их умами, говорит им, что они должны делать! Они должны быть счастливы, что мы их не убиваем, а позволяем жить! Если бы не потребность Господина в подпитке душами их детей, мы давно бы их перебили. Ну, кроме тех, кого оставили бы рабами — у нас же есть свои потребности. Представь только, что тебя целыми днями носят на руках рабы, вылизывая тебе зад! И это возможно, только надо достигнуть высших рангов. У нас до восьмого ранга ограничения, вынуждены придерживаться законов — не всех правда, но всё-таки — чтобы не возбуждать излишне толпу. Если возникают бунты, то гибнет слишком много материала. Много душ улетучивается бесполезно — ведь если их убили не исчадья, не на алтаре, то эти души просто пропадают бесполезно!

— Какова структура вашей организации? — Андрей хотел сказать 'церкви', но у него язык не повернулся сказать это слово по отношению к сатанистам.

— Во главе стоит Патриарх, ниже — девять апостолов девятого ранга, из них и выбирают патриарха, ещё ниже восемнадцать апостолов восьмого ранга, ну а дальше уже все мы. Патриарх и апостолы живут в столице, а настоятели храмов по городам. Вот как я, к примеру.

— Всё, достаточно. Освобождай меня и прими присягу Великому Господину!

Андрей задумался: 'Как узнать, откуда всё взялось? Как их всех извести, разом? Главное, что мне известно — они такие же люди, только с какими-то экстрасенсорными способностями, просыпающимися в определённое время. В мире, некогда, появилась какая-то сила, которую они обозвали Саган — сатана это или нет, на самом деле — неизвестно. Ясно одно — они получают энергию от человеческих жертвоприношений и проповедуют античеловеческую философию. Такие, как этот тип, замазанные к крови жертв уроды, не должны жить. Возможно, Господь и направил меня сюда, чтобы я их уничтожил, зная, каким способностями к убийству я владею. По мере искоренения ереси, я, возможно и узнаю, откуда растут ноги у ситуации. Версия такая: некая сила появилась в этом мире, наделяя способностями некоторых людей, возможно — какой-то из демонов. Кто-то из этих людей сообразил, что можно использовать свою силу для того, чтобы захватить власть. Каким-то способом — вариантов много — он сколотил организацию, секту, с помощью власть имущих, и образовалась секта 'Сагана'. Может быть вначале, богачи и не подозревали, что в конце концов они потеряют контроль над саганистами, а потом уже стало поздно. Они захватили власть над всем миром. Да и чем они мешают? Они, саганисты, такие же богачи, а управлять чернью, с их помощью стало гораздо легче. Вот и имеется в наличии мир Зла. Ну что же — свою задачу я понял. Пора приступать к выполнению? Припозднился я что-то...'

Андрей поднялся с места, и на глазах замершего от ужаса исчадья, достал из ножен на поясе большой тесак. Саганист заверещал, засучил ногами, пытаясь отдалиться от страшного лезвия, но монах неумолимо приближался, схватил того за длинные волосы и полоснул лезвием по горлу. Брызнула тёмная кровь, мужчина забулькал, страшно захрипел, задёргался и умер, лёжа в луже расплывающейся крови.

Андрей обошёл труп, прошёл вдоль стены, сорвал 'иконы' и бросил их на лежащего. Показалось — мало, посрывал ещё богохульных досок, сложил над телом целую поленницу из изъеденных временем и древоточцами деревянных пластин (подумалось — не на настоящих ли иконах писали эти богохульные мерзкие рожи? А что, с них станется! Скорее всего, так и было)

Посдёргивал масляные светильники, занавески — облил маслом занавеси и кинул их в кучу, затем поднёс язычок пламени из светильника...пламя весело затрещало, взметнулось к потолку, выбросил клубы чёрного дыма. Андрей закашлялся и быстро отбежал к дверям, открыл их, вышел, запер на ключ и пошагал к трактиру. Ключ от храма он выбросил далеко от пожарища, закинув его куда-то в чужой сад, через забор.

Монах был доволен сегодняшней акцией. Он получил много информации, очень ценной, акция прошла успешно, и требовала повторения. Позже.

Сейчас он хотел только добраться до постели и лечь спать, а утром — обдумает всё и разложит по полочкам...

Глава 3

— Ты слыхал? Храм сгорел, на Кожевенной улице! — ворвался в каморку Андрея Петька — говорят, что настоятель нажрался, перевернул светильник и весь храм сгорел дотла! Даже крыша обвалилась, ничо не осталось! Исчадья бегают, как наскипидаренные, теперь, говорят, к ним проверка приедет, большие чины из столицы! Будут искать нарушения, карать! Может кого-нибудь в жертву принесут, или устроят массовые бои с еретиками — вот забавно будет! Праздник точно будет. Нароооду будет в трактире...только успевай отмахиваться. Тьфу...работы прибавится! — внезапно поскучнел вышибала. Давай, собирайся — там Василий с Матрёной тебя требуют, дров наколоть надо срочно.

Петька убежал, а монах остался сидеть на своей кровати, раздумывая: 'Вон как повернулось...интересно, они решили скрыть, что исчадье был кем-то убит, или правда думают, что он напоролся вина и сгорел? И за ту версию, и за эту, есть свои аргументы, это понятно. А что главное в сообщении? Главное, что приезжает важный чин (или чины!). Интересно, могу я до него добраться, или нет? Скорее всего, он будет с большой охраной. А почему с охраной? Потому, что ему по статусу положена охрана. Но, скорее всего, она будет символической — напыщенные офицеры в плюмажах и аксельбантах, для красоты — кто, в своём уме, будет нападать на исчадье, да ещё высокого ранга? Вот ещё вопрос — как убить исчадье на расстоянии, когда нет винтовки или автомата? Метнуть нож? Это не на расстоянии, это всё равно надо подойти на пять-десять метров. Устроить подрыв кортежа? Что, у тебя есть тротил и взрыватели? Сделать порох? Можно, да. Только это будет не порох, а чёрт-те что — хороший порох делается из калийной селитры, а её в природе не найдёшь. Серу, наверное, можно найти — вот только не вызовет ли подозрения закупка такого количества серы каким-то разнорабочим? После взрыва, даже если я сумею его произвести с порохом, сделанным из серы и гигроскопичной дерьмовой натриевой селитры, начнутся поиски подозрительных, вот тут мне и конец. Ну с древесным углём тут проблем нет, конечно, но порох сделанный с натриевой селитрой — штука отвратительная. Чуть дождик брызнет, влажность воздуха подымется, и будет большой пук, вместо взрыва. Что остаётся? Что есть такое, что бьёт как винтовка? Детский вопрос. Луки и арбалеты. Лук отпадает — он, конечно, скорострельнее, и бьёт дальше, но из него учатся стрелять годами. Мне уже не научиться из лука стрелять, как Робину Гуду. Значит — остаётся арбалет, тем более что меня учили из него стрелять, и применял я его не раз и не два. Только вот арбалеты те были другие, стальные, с лазерным прицелом. Да ну какая разница — с лазерным, или нет? Главное, что арбалет бьёт как пистолет, практически без дуговой траектории, какая есть у лука, похож на огнестрелы, только бесшумные. Значит — надо купить арбалет. Где купить? И главное — как? Если я его куплю, то могу засветиться, кто-то вспомнит, что подсобник из трактира 'Серый кот' покупал арбалет, а после этого начали погибать исчадья. Что будет после этого? Подсобник-рабочий, после серии неприятных для него вопросов, героически умрёт на арене Круга. Надо это подсобнику? Как-то не хочется... Я, конечно, верующий, но пока не святой. Не готов в рай. Кстати сказать — зря я так скоропалительно отбросил лук, как возможное оружие, им тоже надо владеть, но это уже позже...вначале арбалет.'

Андрей колол смолистые чурбачки, складывал поленья в ровную горку, и поглядывал на входящих и выходящих из трактира людей. В основном, клиентами трактира были наёмники-охранники, и заезжие купцы. Местных, коренных ремесленников или торговцев, было довольно мало. Возможно, они заходили в другие питейные заведения, а может вообще не ходили по злачным местам — хотя, вряд ли. Наличие такого огромного количества этих самых заведений свидетельствовало о том, что горожане любили их посещать, иначе бы эти заведения давно вымерли. Просто, скорее всего, у всех клиентов имелись свои предпочтения в посещении тех или иных трактирах. Вряд ли в 'Серый кот' потащатся гомосексуалисты, когда известно, что хозяин трактира их терпеть не может. Вот проституток хватало везде. Самое что отвратительное, то, что, как узнал Андрей, считалось вполне нормальным, что добропорядочная мать семейства может вечером сходить и подработать проституцией, или отправить на панель свою дочь. Или ещё пуще — сходить вместе с дочерью — ну как будто на прогулку, на панель.

Исчадья поощряли распутство — говорили, что это угодно Сагану, а женщины вообще не должны отказывать мужчинам — их предназначение удовлетворять мужчин.

Так что, в трактире частенько пребывало не меньше десятка таких непрофессионалок, или сказать полупрофессионалок, пользующихся спросом даже больше, чем проститутки, посвятившие этому ремеслу всю жизнь.

Не раз и не два Андрею предлагаю воспользоваться услугами этих дам, но он отказывался — в душе он так и оставался, монахом, хотя в этом мире распутства и его приверженность чистоте могла дать трещину.

В прежней, до монастыря, жизни, он никогда не отказывал себе ни в хорошем вине, ни в обществе красивых женщин. Первое время в монастыре он аж на стену лез, так ему хотелось секса...потом приобвык. Но тут было слишком много раздражителей...

Монах ещё активнее принялся стучать колуном, с удовольствием разбивая звонкие чурбаки.

Внезапно, его взгляд привлёк один из стражников, вооружённый, кроме обычного вооружения, арбалетом. Он зашёл в трактир, а Андрей задумался: ' Вот и арбалет. И покупать не надо. Подстеречь в тихом месте, стукнуть по башке — и арбалет твой. Не зашибить до смерти этого придурка-стражника бы только... Ну и зашибить — служит ведь исчадьям, так чего с ним церемониться? Может и так...'

Часа два он рубил и подтаскивал к кухне дрова, поглядывая на то, как наливается вином стражник, прислонивший арбалет к столу. Потом, напившийся солдат, встал с места, покачнулся, поднял арбалет, положил его на плечо и вышел из трактира.

— Василий, я пойду схожу в лавку, мне надо иголку купить и ниток, поистрепался, надо подшить кое-что.

— Да Матрёна тебе зашьёт, чего ты будешь сам корячиться. У бабы и получится лучше, чем у тебя!

— Да, Андрей, давай я зашью, чего стесняешься? — откликнулась Матрёна

— Нет, спасибо, я сам — Андрей открыл дверь и встал на пороге трактира — я быстро обернусь.

— Ладно, только не задерживайся — у нас скоро будет наплыв народа, помогать на кухне надо будет.

Андрей осторожно зашагал за солдатом, который уже отошёл на метров двести. Он опасался упустить его из вида, а ещё больше, опасался того, что тот направлялся куда-нибудь на службу, а не домой. В этом случае его акция будет провалена. В этот раз.

Впрочем — вряд ли он шёл на службу, нажравшись. Скорее всего сменился со службы, зашёл в трактир, а сейчас идёт домой, или к какой-нибудь бабе. Ведь что делать, когда ты нажрался, и считаешь, что весь мир у тебя в кармане? Ну конечно — идти искать приключений на свою пятую точку.

Солдат шёл медленно, его коренастая фигура в потёртой кольчуге и стоптанных сапогах качалась из стороны в сторону, но он упорно преодолевал притяжение планеты и двигался вперёд, сжимая вожделенный для Андрея предмет, удерживая его на плече. Старый вояка даже пьяным, заботился об оружии и не выпускал его из рук.

Добротные дома на улице сменялись простенькими домишками, те простыми хибарками, почти лачугами бедняков, и на улицах оказывалось всё меньше народа. Наконец, солдат и его преследователь оказались в промежутке между длинными заборами — улица тут была очень узкой, между заборами было не более пяти метров.

Андрей прибавил шаг, догоняя солдата, приготовился к удару...и вдруг солдат резко остановился, обернулся к монаху и сказал, практически трезвым голосом:

— Решил меня ограбить? Не советую. Я располосую тебя на части быстрее, чем ты скажешь -Ап!. Ты идёшь за мной от самого трактира, и ты подсобный рабочий в нём, я тебя там видел. Здесь есть несколько путей, первый: я сейчас делаю попытку убить тебя, ты убегаешь, я нахожу тебя в трактире, и достаю там. Второй: я не смогу тебя убить, так как, возможно, ты исчадье — в чём сомневаюсь — иначе ты меня давно бы тогда убил. Третий — я не смогу тебя убить, потому что ты трезвый и более умелый в воинских искусства — это тоже сомнительно, зачем ты бы работал в трактире, если бы обладал способностью завалить Фёдора Гнатьева. Четвёртый путь — я тебя просто отпускаю, и ты уходишь, и мы навсегда забываем этот случай. И, наконец, пятый — мы сейчас идём с тобой ко мне домой, разговариваем за жизнь, ты мне рассказываешь, какой ты несчастный и как у тебя не удалась жизнь, мы с тобой выпиваем, я даю тебе серебряник и ты уходишь домой. Что выбираешь? Может попытаешься напасть?

— А ты умеешь пользоваться этой железкой? — усмехнулся Андрей и показал на саблю, висевшую на боку солдата — Она вообще не приржавела там к ножнам-то?

— Эта-то? — усмехнулся солдат и мгновенно выхватил из ножен клинок, блеснувший в лучах солнечного света чистотой заточки и узорами, похожими на узоры инея — к твоему сведению, я мастер фехтования, и если я пьян, это не означает, что я менее опасен, чем когда я трезв.

— А самому-то не стыдно стоять с обнажённым клинком против безоружного? — ещё больше развеселился Андрей, солдат ему нравился, вот только жаль, что не удалось добыть самострел. Впрочем — может и правда поболтать с воякой, можно выведать что-то, что ему пригодится в будущем.

— Да кто знает, безоружен ты или нет — может ты проклятое исчадье, и просто со мной играешь, а сейчас убьёшь через секунду! Только надеюсь, пока я гнию заживу, отрубить тебе башку. Одной этой гнидой станет меньше!

— Хммм...ты так ненавидишь исчадий? — удивился Андрей — и не боишься вот так болтать об этом первому встречному?

— Положим, ты не первый встречный. И ещё надо доказать, что я что-то говорил. Вокруг, вроде как, нет свидетелей? Или у меня глаза их не видят?

— Нет свидетелей. Ну что, же, Фёдор Гнатьев — пошли, побеседуем за жизнь. Может уберёшь всё-таки свою железку?

— Э! Э! — попочтительнее с этой 'железкой' — возмущённо прикрикнул Фёдор. Эта 'железка' досталась мне от деда, а куплена на юге, сделана отличными мастерами, и стоит столько, сколько десяток таких как ты не стоят! — солдат плавным отработанным движением убрал саблю в ножны и повернулся вполоборота к Андрею — пошли! Тут недалеко мой домик, там я и живу. Сразу предупреждаю — сокровищ не храню, не нажил. Кроме бутыли вина...ну может пары бутылей, никаких ценностей дома нет. Но и бутыли я без боя не отдам, костьми лягу, но сокровище не выпущу из рук!

Через минут десять улица привела из к большому дому, стоявшему за довольно крепким забором, с облупившейся голубой краской на шершавых от времени досках. Видно было, что дом знавал и лучшие времена.

— От родителей достался — пояснил солдат — я тогда был в походе, на Матусию, которая так и не хотела признавать, что вера Сагана есть самая лучшая вера на свете.

— И что, теперь признала?

— Теперь признала — угрюмо сказал Фёдор — теперь нет Матусии. Долго они держались, но куда им против исчадий? Особенно, когда чума выкосила половину страны. Думаю — без исчадий не обошлось. После этого я и ушёл из армии. Давай, садись, выпьем. Хоть будет с кем поболтать. А то я тут одичал совсем. Пить в одиночку верный способ сойти в могилу...впрочем — не в одиночку — тоже.

— Ну что, за знакомство — поднял глиняную кружку солдат — кстати, как тебя звать-то?

— Андрей. За знакомство.

Они чокнулись, отпили из кружек, солдат посмотрел по сторонам — вроде как искал, чем закусить, не нашёл, и махнул рукой — нет, так нет.

— И чего ты за мной тащился? Что хотел попереть? — спросил Фёдор, продолжая отхлёбывать кисловатое красное вино из кружки — сокровищ у меня не наблюдается, железяк, как ты говоришь, на мне более чем достаточно — можно и по шее огрести — так что тебе понадобилось от старого вояки?

Фёдор неожиданно быстро пришлёпнул пробегающего по столу таракана, вытер о штанину опоганенную ладонь и внимательно уставился в лицо монаху.

— А может тебя как раз мои железки-то и привлекали? Интересный случай...я верно угадал?

— Верно — решился Андрей — мне нужен арбалет, а купить я его не могу.

— Почему не можешь? Дорого? Или другое что-то?

— И дорого, и не могу засвечиваться — зачем это кухонному рабочему боевой арбалет.

— И правда — ухмыльнулся солдат — зачем кухонному рабочему боевой арбалет?

— Можно, я тебе не скажу? — затвердев лицом ответил ему монах — это моё дело, и я не хочу, чтобы кто-то кроме меня о нём знал.

— Похоже кого-то пришить собрался? — посерьёзнел Фёдор — и не хочешь, чтобы дорожка привела к тебе. Могу понять. Тот, кого пришить собрался, заслуживает этого?

— Заслуживают.

— Ух ты! Да ты не одного собрался пришить, похоже на то. И дай-ка угадать кого...ну-ка...не может быть! Так это не ты ли сжёг храм Сагана? Я сразу не поверил, что это настоятель напился и поджёг. И я слышал, что сюда приезжает комиссия адептов с проверкой...понятно. Теперь понятно. Но я в этом не хочу участвовать. Стоит попасть на глаза исчадью, и всё — труп. Если узнают, что я дал тебе арбалет — я труп. Извини, Андрей, я хочу ещё пожить.

— Хорошо. Но можешь мне подсказать, где взять арбалет и не засветиться? Вариантов, кроме как ограбить солдата и забрать оружие — у меня нет.

— Ну что тебе сказать...вариантов, кроме как ограбить солдата, у тебя нет. Что ж...считай, ты меня ограбил. Смотри, не сдай меня.

— Сколько я тебе должен? — настороженно спросил монах.

— Всё равно у тебя столько нет. Давай так: скажи, почему ты ополчился на исчадий, и мы в расчёте. Мне просто интересно. И как ты сумел убить исчадье...хотя это, как раз несложно — они обнаглевшие, даже не могут и подумать, что кто-то решится на них напасть. Впрочем — сейчас уже могут подумать. И вряд ли подпустят к себе чужого, вот почему тебе и нужен арбалет. Итак, чем тебе насолили исчадья?

Андрей посмотрел в лукавые, окружённые морщинками серые глаза солдата, медленно расстегнул верхние пуговицы своей рубахи-косоворотки, и достал серебряный крестик.

— Боголюб?! Я что-то подобное и подозревал. И не боишься носить крест на себе? Если кто-то увидит и донесёт — ты или жертва, или развлечение на круге. Непонятно, как ты вообще выжил в городе, как это никто не донёс. За сообщение о боголюбе, награда — двадцать золотых. Представляешь, сколько вина можно купить на двадцать золотых? Ты, небось, в месяц один золотой зарабатываешь, а тут целых двадцать! Да не играй, не играй желваками...я не собираюсь тебя сдавать. Мои дед, мои отец и мать молились Богу. Я не могу себя назвать боголюбом, но то, что сейчас творится вокруг — это нельзя терпеть. Только почему ты думаешь, что если уничтожать исчадий, ты поправишь дело? Что жизнь станет лучше? В конце концов, тебя вычислят и ты умрёшь на жертвенном камне! Думаешь, я не вижу и не понимаю, что происходит? Думаешь другие не понимают? Просто мы ничего не можем сделать. Потому и заливаем мозги вином, чтобы не видеть, чтобы забыть то, в чём мы вынуждены участвовать, чтобы выжить. Я не спроста даю тебе арбалет — может быть это и моё искупление, может так хоть как-то часть вины за то, что я не нашёл в себе силы вмешаться, сброшу с себя.

— Что тебе сказать, Фёдор...я тоже искупаю. Я не из этого мира. Как я здесь оказался — я сам не знаю. В своём мире, я был, вначале солдатом, исполняющим грязные и кровавые приказы командиров, а потом — наёмным убийцей, который получает деньги за устранение людей. Но я раскаялся и уверовал в Бога, и просил Его о прощении. Вот и допросился... Что я могу сделать в этом мире? Как избавить его от этой нечисти, от этого зла? Только убивать тех, кто является носителем зла. И я буду убивать. Чем больше я убью исчадий, тем меньше их будет в мире, значит, будет меньше зла. Наверное, это и есть моя миссия.

— Что же, у каждого своя миссия в жизни...моя, наверное, допить это вино — усмехнулся солдат — допивай свою кружку, и пошли посмотрим, как ты умеешь обращаться с арбалетом. Надеюсь, что ты умеешь с ним обращаться, раз на него нацелился.

Они молча допили вино, оставили кружки на столе и через дверь в задней стене дома, вышли в довольно широкий, укрытый за забором двор. Андрей удивился, что у такого непрезентабельного дома имелся двор, способный вместить несколько больших телег, и так, что они могли спокойно, не задевая друг друга, развернуться на нём. Фёдор заметил удивлённый взгляд монаха, и пояснил:

— Мой отец занимался выездной торговлей, купцом был. Иногда тут скапливалось несколько повозок с товаром — видишь, склады бывшие, конюшня большая — наша семья знавала лучшие времена. Если бы я пошёл по стопам своего отца, занялся бы торговлей...эххх... я, болван, захотел славы, военной службы — вот и результат. Стареющий пьяница. Ладно. Рассказываю: арбалет у меня непростой — как и моя сабля. Он куплен на юге, где умеют выковывать сталь очень высокого качества, не ломающуюся на изгибе, очень упругую. Видишь, у него тоже узоры по стали? Это очень дорогой арбалет, стальной, он бьёт на двести метров, и больше. Зависит от того, какие болты применяешь. Мои болты без оперения, но летят очень точно — этот самострел очень, очень мощный. На коротком расстоянии он бьёт без поправки — практически напрямую. Смотри.

Фёдор, специальным приспособлением, взвёл арбалет, вложил в него короткий, дадцатисантиметровый болт и прицелился в дверь склада, метрах в тридцати от них, затем нажал спусковой крючок. Тетива щёлкнула, и через доли секунды стальной болт пронзил деревянную дверь склада и исчез из глаз. Солдат усмехнулся:

— Теперь представляешь, что будет, если болт попадёт в человека, одетого в кольчугу? Он его насквозь пролетит — если не ударится в кость. Да и в этом случае может...в общем — и сплошные латы не дадут гарантии безопасности. У арбалета только один недостаток — он медленно заряжается. Ну, в сравнении с луком, конечно. Давай, попробуй, как он бьёт. Бери, взводи.

Андрей взял арбалет, немного неловко взвёл его, вложил болт, приложил к плечу приклад и выпустил стрелу туда же, куда попал болт Фёдора — его снаряд пробил двери сантиметрах в десяти от дырки. Монах поморщился — надо привыкать к оружию. Погрешность для профессионала его класса была слишком велика.

— Ничего себе! — удивился солдат — ты что, когда-нибудь стрелял из такого оружия? Точность для первого раза потрясающая. Точно, ты умелец в своём деле...

— Это отвратительная точность. Мне надо тренироваться. Тут и отдача другая, и баланс другой — если на тридцати метрах такой разброс — что будет на ста метрах? А что на двухстах? Нет, это отвратительно.

— А что ты хотел, незнакомым оружием, да с первого раза. Это нормально, не переживай.

— Фёдор — ты мне позволишь приходить сюда и тренироваться в стрельбе? Это не напряжёт тебя как-то? Ты где сейчас вообще служишь? Я не помешаю тебе в службе?

— Нигде не служу — грустно усмехнулся Фёдор — даже городская стража не выдержала моих запоев, и сегодня меня выгнали. Вот я и пропивал выходное пособие в Сером коте. А как я мог смотреть на эти безобразия трезвым? Так что...никак ты мне не помешаешь в службе.

— А где работать думаешь? Есть идеи?

— Пойду охранять караваны. Довольно прибыльно, но опасно — грабителей по дорогам просто как комарья. Но другого ничего не остаётся. Да и совесть почище будет — когда в стражу шёл, думал, перетерплю как-нибудь эти бесчинства — зато сытно, дома живёшь, не мотаешься по городам и странам, но оказалось — не для меня это.

— Что же там такого, что ты не мог вытерпеть? — осторожно поинтересовался Андрей.

— Что? Вот ты думаешь — для чего стража? Чтобы наводить порядок, да? Нет. Стража для того, чтобы вымогать деньги из людей, чтобы зарабатывать. Если грабители напали на человека, и он пожаловался стражникам — он всё равно в ущербе: если стражники поймали грабителя — они могут или забрать всё награбленное себе и отпустить грабителя (он же им даёт работу!), или забрать половину денег потерпевшего, а грабителя засунуть в тюрьму — это зависит от смены стражников, или же от того, какой грабитель попадётся — если из Организации — так его просто отпустят за часть добычи. Дальше: могут схватить любого простолюдина, объявить преступником — например — поносящим Сагана и исчадьев, и сдать его в тюрьму, как еретика — десять золотых награды обеспечены. Защищать кого-то от преступников? Только за деньги. А без денег — стража будет стоять и смотреть, как разносят твой дом или твоё заведение. И палец о палец не ударят, чтобы помочь. Вот если попросили богатые, влиятельные горожане — тогда да, стражники в лепёшку расшибутся, бегая по их поручениям. Или исчадья что-то поручили — они кипятком ссать будут, но сделают — можно же и сердца лишиться, на жертвенном камне вырежут из груди. Как ты думаешь — может это нормальный человек терпеть, и не спиться? Эта система не выносит таких белых ворон, как я — или становишься как они, или вылетаешь оттуда, как пробка. Пьянство — это только повод. Там половина алкоголики, и никого это не волнует. Главное — моё нежелание подличать. Ну ладно там — получить денег за то, чтобы утихомирить буянов в трактире, но совсем другое — хватать простолюдина и тащить его в тюрьму за то, что он, якобы, проповедовал любовь к Богу. Аж двадцать золотых... Уроды. Ох, уроды...

— Фёдор, я понял тебя. Ещё вопрос — ты можешь меня обучить фехтованию на саблях, мечах? Ну, до тех пор, пока ты не уйдёшь с караваном. Мне хоть азы фехтования знать, я в этом дуб дубом.

— Интересно — бывший военный, и не умеешь фехтовать? — усмехнулся солдат — как так оказалось?

— У нас другое оружие. Сабли и мечи давным-давно не актуальны. Так можешь обучить?

— Могу, почему нет? У меня есть ещё кое-какой запас накопленных денег. С караваном я не скоро уйду — месяца на три жить хватит. Да и хочется поглядеть, какого ты в городе шороха наведёшь... давай, приходи завтра к обеду, будем учиться.

— Пока что, можно я потренируюсь в стрельбе, прямо сейчас? Хочу пристрелять арбалет на разных расстояниях, почувствовать его. А завтра в обед мы займёмся фехтованием, ладно? И пусть пока арбалет лежит у тебя, чтобы мне с ним не бегать по городу...как понадобится, я его возьму.

Следующие несколько недель Андрей посвятил воинским упражнениям — к обеду он ходил к Фёдору, они обсуждали последние городские новости, потом брались за тупые сабли, которые солдат достал из скрытой кладовки со снаряжением, после фехтования, Андрей тренировался с арбалетом, а также с луком — на всякий случай, надо владеть всем оружием, которое имелось в этом мире — по возможности.

К концу второй недели он уже попадал болтом в кружок, размером с куриное яйцо за сто метров — это был очень неплохой результат. На таком расстоянии и из винтовки-то попасть трудно — обычному человеку. А из лука — поскромнее, но тот же результат, только на расстоянии метров двадцати-тридцати.

Но Андрей не был обычным человеком, его рефлексы, немного притупленные за время бездействия, возвращались, и скоро он снова станет той машиной убийства, которой был до монастыря.

Его успехи в фехтовании были поскромнее — за пару недель нельзя стать классным фехтовальщиком, хотя он и мог уже кое-как противостоять не слишком искушённому бойцу с мечом. Фёдор хвалил его за успехи в фехтования, заявляя, что таких успехов многие добились бы только через полгода, не меньше, однако Андрей не был доволен своими результатами.

В трактире не очень приветствовали его отлучки, они как-то уже и привыкли, что Андрей постоянно находился на работе, никуда не ходил, не пьянствовал и не прятался от работы. Но он быстро это пресёк, заявив, что он тоже не особо желает сидеть в трактире всеми днями напролёт, как раб, у него тоже может быть своя личная жизнь.

Так что, натаскав с утра воды, нарубив дров, монах до вечера уходил к Фёдору на тренировки. Тому нравилось общаться с Андреем — они обсуждали городскую жизнь, разговаривали на философские темы, сравнивали типы оружия, владение которым было коньком Фёдора.

Он оказался действительно великим мастером фехтования. Если стрельбе из арбалета он и не уделял достаточного внимания, то во владении саблей ему не было равных. Кроме всего прочего, солдат был обоеручным бойцом, и категорически настаивал на том, чтобы его ученик тренировался биться как правой, так и левой рукой — в бою всякое может случиться, потому необходимо тренировать и левую руку. И ещё — был такой странный фокус — Фёдор сказал, что он давно заметил, ещё в юности, что если человек тренирует параллельно обе руки — то эффект получается выше, чем если бы он тренировал только и исключительно одну рабочую руку. Он не знал, почему это происходит, но заверял, что это именно так — если тренировать только правую руку — успехи будут гораздо скромнее. Андрей верил, что это именно так и выполнял все его требования.

Пока что, Андрей вечно ходил в синяках от ударов тупой тренировочной саблей — Фёдор не жалел усилий в том, чтобы натренировать ученика как следует.

Наконец — случилось то, чего ждал Андрей: в город приехала комиссия исчадий.

Народ, из-за прикрытия заборов и кустов, с интересом следил, как важные фигуры в кроваво-красных хламидах ходили по пожарищу, чего-то рассматривали, разговаривали, затем все они удалились в одно из богатых поместий местных исчадий.

Город сразу наполнился кучей буйных и беспредельных стражников из охраны прибывших адептов — они развлекались по трактирам, насильничали женщин, пользуясь защитой своих высокопоставленных господ, громили трактиры, в общем — бесчинствовали, как могли, в своё удовольствие. Настал и черёд 'Серого кота'.

Как то вечером, в двери трактира ввалилась группа из пяти крепких мужчин лет тридцати-тридцати пяти, в хорошей дорогой одежде, в кольчугах, украшенных, золотой проволокой.

Они были уже хорошо на взводе, и сходу потребовали у бармена за стойкой хорошего вина. Получив вино, один из них, высокий человек с брезгливым холёным лицом заявил:

— Чего ты мне даёшь эти помои, падаль! Пей их сам, тварь! — и выплеснул в лицо бармену. Тот, беспомощно стёр с лица красную жидкость, и посмотрел на сидящего в углу вышибалу.

Петька нехотя поднялся с места — он уже видел, что добром всё это не кончится, и подошёл к буйным посетителям:

— Господа! Прошу вас покинуть заведение. Ни за что платить не надо — раз вам вино не понравилось — но предлагаю покинуть трактир, вам здесь не рады.

— Чтооо? — глумливо осведомился тот, кто плеснул вином — нам здесь не радыыы? Нам нигде не рады, пёс ты смердячий! Мы стража адепта Васка, и я могу тебя по полу размазать, вытереть тобой это дерьмо на полу, и мне ничего за это не будет! Понял, тварь?

— Понял. Но прошу вас уйти — настойчиво требовал вышибала. Уходите, прошу вас.

— Он ничего не понял, тварь эта! — нарочито удивлённо обратился к своим спутникам старший буян — придётся учить его манерам!

Стражник нанёс вышибале сильный удар кулаком, на котором, как заметил Андрей, сидящий в углу и поглощавший свой ужин, имелись несколько перстней с острыми шипами, видимо что-то вроде кастета. Вернее хотел нанести удар, но, на удивление — вышибала умело заблокировал удар, и врезал стражнику в челюсть так, что тот улетел под близстоящий стол.

Этого, друзья поверженного хама, терпеть уже не стали, и на вышибалу посыпались удары со всех сторон — его пинали ногами, били стульями. Перепуганный бармен забился за стойку, а из кухни испуганно выглядывали Василий и Матрёна, не делая ни малейшей попытки вмешаться в происходящее.

Посетители трактира тоже затихли, с жадным любопытством разглядывая то, как пятеро ублюдков забивали до смерти Петьку.

Андрей был спокоен — это было не его дело — Петька не вызывал у него приязни — после того, что он творил на Кругу — после его рассказа о том, как он зарезал семью боголюбцев, убив детей и жену человека, он вышел для него из числа разумных существ, за которых можно переживать или вступаться. Ну, что-то вроде таракана на хлебном огрызке...

Наконец, пятеро мордоворотов прекратили месить вышибалу, налитыми кровью глазами осмотрели зал с вызовом — мол, кто еще хочет, за тем старший поманил остальных рукой:

— Пошли. Похоже готов ублюдок. Славно развлеклись сегодня. Эта тварь посмела дотронутся до стражника адепта! Поделом ему.

Дверь за негодяями захлопнулась, а к лежащему на полу Петьке кинулась Матрёна — она запричитала:

— Убили ведь, убили! Не дышит он! Надо жалобу в стражу подать!

Кто-то из посетителей, попивающих вино из кружки, угрюмо и с раздражением сказал:

— Какая стража, дура! Подашь — сама и виновата будешь, и трактир-то спалят...где потом я выпивать буду. Хороните потихоньку, да забудьте, что он был на свете. Это же стража адепта, кто на них попрёт-то?

Матрёна горестно посмотрела на труп Петьки, подняла глаза на Андрея — в её взгляде как будто был укор — чего же ты-то не помог? У него кольнуло в сердце, но он подавил мимолётную жалость к погибшему, и встал со своего места:

— Матрён, давай я оттащу его на задний двор, положу у дровяного сарая, а утром уже захороним — не в темноте же копать?

— Давай, оттащи...опустошённо сказал Матрёна и побрела на кухню.

Клиенты уже вовсю веселились — ну убили кого-то, так что же теперь, плакать, что ли? В городе каждый день кого-нибудь убивают. А тут кормят хорошо и вино не сильно разбавляют, что же теперь, прервать веселье?

Андрей взял труп Петьки за ноги и потащил в подсобку, потом по длинному коридору к выходу на задний двор, и по земле, к навесу у дровяного забора. За парнем оставался длинный кровавый след, у него текло изо рта, ушей, носа, трудно было даже разглядеть у него человеческие черты.

'На славу постарались уроды!' — с горечью подумал Андрей — 'И вот так эти подонки уйдут, и всё?!'

Он положил труп под навес, задумался, потом решительно взял колун на длинной ручке и скользнул в темноту.

Негодяи шли медленно, они обсуждали все перипетии сегодняшнего вечера, как кто кому врезал, как захрипел вышибала, из которого вышибли дух. Тому, кто это сказал, ужасно понравилось сказанное:

— Вышибале — вышибли дух! Я поэт! Вы всегда меня недооценивали, господа!

— Да, признаю — в тебе таится поэт, Шартан, когда-нибудь ты станешь главным стражником, тогда не забудь меня! — пьяным голосом подхалимски поддержал один из его соратников.

Андрей так и не понял, причём тут способности к поэзии, или же генеральство — да и не было у него желания разбираться.

Он бежал лёгкими прыжками, догоняя беспечных стражников — ну как можно подумать, что кто-то нападёт на таких великих бойцов? И 'великие бойцы' не сомневались, что никто. Это было их ошибкой.

Тупой колун с хрустом разбил голову одного из них и обратным движением — сломал грудь. Не помогла ни дорогая кольчуга, ни рефлексы фехтовальщика — колун проломил грудные кости и раздавил сердце.

Трое оставшихся начали выдёргивать сабли, один не успел — колун переломил ему ключицу и раздробил шейные позвонки, другой всё таки достал и прикрылся саблей — глупый.

Он думал что его фехтовальные приёмы позволят отбить полупудовый колун, несущийся ему в голову со скоростью снаряда — его дорогая, украшенная золотом сабля с звоном переломилась, а голова лопнула, как гнилой арбуз.

Остался один, но самый умелый, он стоял в стойке, и пытался достать Андрея колющими выпадами, которые тот с трудом блокировал рукоятью колуна — тот никак не годился для фехтования.

Андрею стало совсем туго — стражник ускорился и стал наносить и колющие, и рубящие удары, от которых монах с трудом уворачивался.

Неожиданно, Андрей наступил на что-то, лежащее на земле и чуть не упал, едва не попав под удар противника — он глянул — это была сабля, вышибленная из рук одного из негодяев.

Андрей молниеносно наклонился, схватил её, и следующий удар врага он встретил клинком.

Здесь уже силы уравнялись — противник был опытнее, лучше фехтовал, но Андрей был трезв, обладал бОльшим ростом и длинными руками — тот был на полголовы ниже его.

Вначале Андрей, стоя на месте, отбивал удары саблей, безуспешно пытаясь достать противника, затем ему в голову пришла хорошая мысль, и он левой рукой, держащей ещё колун, нанёс им размашистый удар сбоку, от которого попытался отпрыгнуть стражник, раскрыв правую сторону тела.

Сабля врезалась ему в левое бедро, нога подломилась, и стражник упал на бок, фонтанируя кровью из перерубленных мышц.

— Не убивай! Я заплачу! Что хочешь сделаю, только не убивай! Всё, что угодно!

Андрей поднял свой 'молот' и с плеча нанёс несколько ударов по лежащему...

Вокруг было тихо, тучи закрыли луну и было довольно темно. Монах хотел уйти с места боя, но передумал, и пачкаясь в крови обшарил убитых, забрав у них мешочки с деньгами — довольно полные.

Вначале он удивился — как это они целый вечер развлекались, а все деньги целы? Потом вспомнил, как они вели себя в трактире, и понял — они брали то, что хотели и ни за что не платили.

Он собрал их оружие — даже сломанное, собрал сабли, вложенные им в ножны, как вязанку дров, вынул кинжалы, сорвал с шей покойных золотые цепи и с рук браслеты, убедился, что ничего ценного не осталось, и пошёл назад, в трактир.

Ему не нужны были их ценности, но, во-первых, он должен был изобразить ограбление, иначе было бы странно — за что убили? Должна быть мотивация, мол — убили за их кошельки. Если бросить со всеми ценностями — есть шанс что трупы оберёт уличная шпана, но могут наткнуться и стражники — их коллеги, и они удивятся — если не было ограбления, то за что убили — могут начать копать. Оружие тоже стоит денег, так что оставить его грабители не могли. Почему одежду не сняли? Кольчуги ведь дорого стоят, и одежда богатая! Времени не было, собрали что могли, да и свалили. Кстати сказать — возможно, что до утра и одежды не будет, разворуют. А во-вторых — ему тоже нужны средства, просто, чтобы жить, и иметь возможность быстро исчезнуть из города. Опять же — оружие, теперь есть свои сабли. В каморке хранить их нельзя, так что завтра переправит в дом к Фёдору. Да и ему можно денег дать — чем дольше он не уходит с караванами, тем дольше будет длиться обучение Андрея фехтованию.

Его отсутствие в трактире осталось практически незамеченным — он положил колун, с следами зарубок от ударов сабли, на место, в сарай, предварительно стерев с него кровь и кусочки мозгов, подумав при этом -'Хорошо, что тут нет судебной экспертизы!'

Спрятал оружие у себя в каморке под кроватью, завернув в кусок брезента из конюшни, и прошёл в зал трактира.

Там шло безудержное веселье — скакали пьяные наёмники, купцы с красными подпитыми мордами тискали девок, сидящих у них на коленях.

Он пошёл к месту вышибалы в углу, которое никто не занимал, и тут одна из девиц игриво ухватила его за ширинку, видимо думая, что это забавно и весело. Андрей молча хлопнул ей по руке так, что она вскрикнула и зажала другой рукой ушибленное место.

Огромный краснолицый купец, поднялся, покачиваясь, и наехал на обидчика:

— Ты чо, урод, мою бабу обижаешь? А? Тебе чо, в рыло дать? Ну чо смотришь, как баран карнопольский? Скотина безрогая!

Купец явно напрашивался на драку — обычно эти ситуации разруливал вышибала, но он лежал и остывал возле дровяного сарая, смотря в ночное небо вытекшим глазом....

Андрей резко ударил в мужика в живот, и когда тот согнулся, взял его руку на болевой приём и повёл из трактира. У входа, резко толкнул пьяного в зад ногой, открыв его тушей дверь.

Купец вылетел из дверей как снаряд из пращи и загремел по ступеньках, подвывая, как раненый зверь.

Андрей подождал немного — не вернётся ли — и снова уселся в угол трактира. Ему пришло в голову: 'Может сменить работу? Конечно, таскать воду и дрова безопаснее — но вышибалой прибыльнее. И опыт, типа, уже есть' — усмехнулся он, вспомнив только что выбитого из трактира мужика.

— Андрей, может, посидишь сегодня вышибалой? — робко осведомился бармен — я скажу хозяину, он тебе заплатит за этот вечер. А там, может и насовсем вышибалой станешь? Я видел, как ты купца этого выкинул. И помню, как ты Федьку отходил тот раз. Посиди, ладно? А то страшно мне что-то после сегодняшнего...хоть закрывай трактир.

— Посижу, не беспокойся. Если хозяин предложит — буду и вышибалой. Если договоримся...

Вечер прошёл на удивление спокойно, как будто инцидент с пятью стражниками исчерпал лимит неприятностей на этот день. Пришлось, правда, вывести двух загулявших возчиков, но они вели себя мирно и драться не лезли. В свою каморку Андрей попал около часа ночи, когда из трактира ушёл последний посетитель — они сегодня тоже особо не задерживались.

Заснул монах спокойно, кошмаров ему не снилось.

Утром, сразу, ещё на рассвете, он рванул к Гнатьеву, забрав с собой свёрток с трофейным оружием и деньгами.

Через минут сорок Андрей уже был у знакомых ворот, сунул руку под забор, в месте, которое ему показал Фёдор, достал железный крючок и отпер засов на калитке. Подойдя к облупившимся ставням дома, постучал в окно, застеклённое небольшими неровными стёклами, похожее на окно из стеклопакетов.

Некоторое время ничего не происходило, потом дверь в дом приоткрылась и оттуда высунулось заспанное усатое лицо Фёдора:

— Ты чего в такую рань? Случилось чего? Заходь быстрее! Сейчас чай пить будем, я вчера на базар ходил, свежей грудинки прикупил и сахару. Чего там тащишь-то?

Андрей прошёл в дом, огляделся, и положил тяжёлый свёрток на кухонный стол.

— Чего ты на стол эту хрень впёр-то? — удивился Фёдор — что там у тебя?

Солдат откинул края брезента и замер в удивлении:

— Это что такое? Откуда?!

— Это опасная вещь. Я не могу хранить у себя. Надо спрятать. И деньги тут — сейчас посчитаем — Андрей тряхнул мешками, отозвавшимися металлическим звоном.

Он рассказал солдату, что случилось в трактире, и потом, когда он догнал убийц и расправился с ними.

Фёдор долго сидел молча, как бы переваривая услышанное, затем сказал:

— Да, ты настоящий убийца. Напрасно они чудили при тебе. Ну — убил и убил. Сами напросились. Только — ты уверен, что никто тебя не видел?

— Уверен. Было очень темно, а потом ещё и луна зашла за тучи. Я не мог оставить безнаказанно деяния этих ублюдков. Ничего, скоро я доберусь и до их хозяина.

— Эх, и скандал будет! — усмехнулся Фёдор — личную гвардию адепта завалил! Тебе или повезло, или ты правда спец по убийству. Ну да не в том дело. Главное, чтобы на нас не вышли.

— Давай посчитаем деньги — чего я там хапнул с них. Мне надо было изобразить ограбление, да и не оставлять же уличным стервятникам жирный кус!

Сдвинув в сторону сабли и кинжалы, мужчины вывалили на стол содержание мешков.

На столе образовалась внушительная горка серебряных монеты, среди которых было и небольшое количество золотых. Пересчитав, приятели определили: всего было шестьсот серебряных монет, и пятьдесят золотых.

— Слушай, а неплохо платят у адептов — усмехнулся Фёдор — может податься туда в охранники? Ну не хмурься, не хмурься — шучу. Это большая сумма. На неё год жить можно — скромно, правда. Или месяц — весело. Понимаю, почему ты не захотел хранить её у себя — откуда, мол, у рабочего такая сумма? Про оружие уже и говорить не буду... Что же, давай я прикопаю у себя. Оставь, сколько надо на необходимые траты, а остальное, пошли, спрячем. Пошли, покажу куда. Тут есть подпол хитрый — никто кроме меня не знает о нём. Из него выход за домом в канализационный тоннель. Дверь в тоннель всегда заперта. Ключ лежит в подполе. Если придётся уходить — запомни этот ход. Идём за мной.

Они прошли из кухни в одну из спален дома, там Фёдор подошёл к подоконнику, потянул доску на себя, и потом поднял её вверх. Под ковром на полу что-то щёлкнуло, и потянуло запахом земли и холодом.

Солдат откинул ковёр и обнажил тёмный зев погреба.

— Пошли. Тут лестница, осторожнее нащупывай. Сейчас зажгу свечу.

Послышалось щёлканье кресала, потом в темноте замигал колеблющийся огонёк.

Андрей подождал, пока привыкли глаза и рассмотрел подвал.

Это было сухое, прохладное помещение, облицованное досками. Из него тянулся низкий, в половину человеческого роста ход, уводящий, как сказал Фёдор, в канализационный тоннель.

— Смотри — подозвал Фёдор — вот тут в углу тайник, в нём лежат деньги, сюда и твои кладу. Если что-то со мной случится — заберёшь все. Тут же ключ лежит от двери в тоннель.

— Надеюсь — ничего не случится — буркнул Андрей — ты это...если хочешь — бери денег, сколько надо. Ты мне помогаешь, да и за арбалет я тебе должен. Так что — не стесняйся, бери, если что.

— Разберёмся. Не должен ты мне ничего. Главное — не попадись. Оружие положим наверху, в мой оружейный ящик. Сейчас посмотрим, что за клинки ты там отобрал у этих уродов. Пошли наверх.

Фёдор за кольцо потянул крышку подвала наверх, и она со щелчком встала на место — видимо замкнулся какой-то невидимый замок. Доска подоконника уже стояла, как обычно.

— Тееекс...эта дрянь, только золотишка на ней куча. Эту ты пополам расхреначил — колуном, да? Силён! Эта...ну ничего, но так себе, баланс дрянь, рукоятку всю изукрасили, тяжёлая стала, лезвие прослабили узорами — хрень, а не сабля. Эта? О! — эта недурна. Конечно, не такая, как моя, но неплоха, неплоха...рукоять простая, украшений минимум, ножны простые...это нормальный рабочий инструмент. Вот эту и не стыдно в руки взять! — Фёдор сделал несколько взмахов и выпадов — вполне можно использовать профессионалу. Оставшаяся — тоже дрянь. Не помнишь — последний оставшийся охранник, какой саблей бился? Сдаётся мне — вот этой, приличной. Не зря ты его последним убил — это был профессионал, и похоже — тебе повезло. Надо усилить тренировки в фехтовании — боюсь, что один из таких типов может тебя достать. Вот когда начнёшь почаще меня доставать клинком на тренировке, тогда ты с ними как-то сможешь сравняться. А пока — тебе сильно повезло.

— Слушай — а ты не можешь мне помочь — вот эти негодные сабли продать бы, а вместо них мне нужна хорошая, очень хорошая кольчуга, и чтобы она была зашита под куртку, чтобы снаружи не было видно. Это можно сделать?

— Можно, только надо повременить чуть-чуть...боюсь я, что искать сабли будут. Полезут к скупщикам, к оружейникам, будут проверять — не сдавал ли кто-нибудь им оружие. Я вот что сделаю — возьму тсвои деньги и схожу к оружейнику. Сейчас мы замеряем твой рост, объём груди, и я сегодня подберу тебе кольчужку. Надо, чтобы на груди были пластины, на спине тоже, но не сковывала движений. Тяжеловата будет, конечно, но ты парень не слабый. Вон как колуном размахивал — улыбнулся в усы Фёдор — знатный ты дровосек.

В трактире его с порога встретил хозяин Пётр Михалыч. Он был рассержен, а его редкие волосёнки на голове торчали спутанными вихрами:

— Ну где ты бродишь?! Кто Петьку хоронить будет? Я, что ли? Эти все попрятались, боятся покойников, Федька шепелявит, кричит, что он тоже покойников боится, с кем мне хоронить-то его?

— А я что вам, крайний, что ли — спокойно отпарировал Андрей — нанимайте похоронщиков, пусть везут и хоронят. А я не нанимался трупы таскать. Я может и сам их боюсь, покойников-то.

— Андрей, совесть имей, а? Ты же вчера тащил Петьку к сараю, как это ты боишься-то?

— Это я с перепугу — усмехнулся Андрей — а если серьёзно — не буду я заниматься похоронами. Делайте что хотите. Сказал вам — наймите похоронщиков, они всё устроят. Сэкономить решили, что ли? Он же у вас работал, хоть похороните по человечески!

— Все вы хотите чужими деньгами распорядится! В своём кармане деньги считай! — ощетинился хозяин и задумался — видно было, что мысль о том, что ему придётся платить за похороны, его никак не вдохновляла.

— А что, у Петьки родни нет что ли? Некому хоронить?

— Да нет у него никого! — досадливо ответил хозяин. Похоже было, что если бы он нашёл хоть одного родственника покойного вышибалы, то вывалил бы ему труп Петьки — пусть хоронит как хочет.

— А Петька жалованье-то получал? — осторожно начал Андрей.

— И что? А! — точно! — просветлел лицом Пётр Михалыч — он же его не тратил, почти что, я знаю это точно, вот на его деньги и похороним. А на оставшиеся деньги устроим поминки по нему. И всё будет по человечески! Голова ты, Андрей!

Андрей с усмешкой подумал про себя: 'Небось уже прикинул, сколько денег покойного хапнешь, оглоед. Ну да ладно, не моё дело'

— Хозяин, скажите, а вы будете подавать жалобу на убийц в стражу? — невинно осведомился Андрей — нельзя же оставлять безнаказанно убийство, они должны ответить по закону! Я всех их помню, дам показания в суде.

— Да ты охренел, что ли? — всполошился хозяин — какая жалоба?! Забудь лица, и не вспоминай! Из какой ты глухой деревни вылез, что не знаешь, что подавать на стражников исчадий себе дороже? Забудь, забудь, тебе говорю! Тем более, что нашли этих стражников недавно — кто-то их зарубил, раздел до гола и бросил на улице. Говорят — банда какая-то ночная. Обобрали до нитки, так что они своё получили. И поделом! — не думая выпалил Пётр Михалыч — только тсссс! Я ничего не говорил! Давай-ка о деле поговорим: ты вчера вечером заменял вышибалу, мне сказали. Вот тебе пять серебряников за вечер. Хочу, чтобы ты в дальнейшем был тут вышибалой, мне со стороны искать вышибалу неохота, ещё не знаю, что из себя представляют, а ты человек трезвый, разумный, дерёшься умело, взрослый человек, мне такой нужен. Пойдёшь ко мне в вышибалы?

— А сколько получал Петька?

— Пять серебряников за день.

По тому, как хитро заблестели глаза хозяина, Андрей понял — хоть на серебряник, да надул.

— Хорошо. Я согласен на пять серебряников, бесплатное питание и питьё, комнату — меня устраивает та, в которой я живу, раз в три месяца новое обмундирование — одежда, обувь, один выходной, раз в неделю для моих личных дел, и работа с пяти вечера, ну и до окончания работы трактира. Пока посетители не разойдутся. Да! — забыл — больше никакой работы по кухне, палец о палец не ударю больше. Согласны?

— Что-то ты разошёлся — целый выходной раз в неделю! А как я в этот день буду без вышибалы? А если что-то случится?

— Будете договариваться со стражей, чтобы подежурили. Но может мне и не понадобится выходной — я ещё не знаю, может, обойдусь временем до вечера. Но хочу, чтобы выходной за мной был — мало ли что случись, я не раб, чтобы без выходных работать. Повара и то выходные имеют.

— Ладно. Хоть это и не особо меня устраивает, но куда деваться — без вышибалы тоже нельзя. Только смотри — разобьют что-нибудь гости — с тебя вычту!

— Ну сейчас прямо! Где это видано, вычтете — всё испорченное всегда клиенты оплачивают, я что, должен все их погромы оплачивать? Нет, я так не согласен, хозяин. Не устраивает — ищите другого, я прямо сейчас и уйду!

— Ладно, ладно — примиряющее сказал Пётр Михалыч — ну чего ты раскипятился! Я пошутил! Старайся, чтобы поменьше было повреждений, и всё. Не доводи до разгрома, это самое главное. А как ты этого добьёшься — твоё дело.

Андрей отправился в свою 'келью' отдыхать. Ночью он хорошо потрудился. Теперь настало время потревожить исчадий, и начать он решил с адепта, чьим именем козыряли охранники. Как там его? Васк?

Глава 4

Работа вышибалой Андрею не то чтобы понравилась, нет, но она не вызывала у него ощущения третьесортности, как тогда когда он работал 'кухонным мужиком'. Уже неделю он занимал столик в углу обеденного зала, наблюдал за происходящим и отслеживал объекты опасности. Конфликты случались довольно часто, но к концу первой недели пошли на убыль — Андрей довольно жёстко пресекал все попытки побуянить в трактире, и даже заядлые громилы поняли, что с ним лучше не шутить. Ну а как будешь вести себя развязно с человеком, который молча выслушивает оскорбления, а потом вырубает на месте и как кучу падали выкидывает из дверей?

Так что, завсегдатаи уже чётко знали, что устраивать побоища опасно для их здоровья. После этого жизнь потекла гораздо спокойнее. Ночами Андрей тратил время на то, чтобы обследовать город — пути отхода, удобные места для засад, несколько вариантов того и другого. Целью был главный адепт — Васк.

Ходил этот адепт всегда в сопровождении охраны, и хоть она и слегка проредилась тяжёлой рукой монаха, но её хватило бы, чтобы покрошить целый полк. Кроме охраны, рядом с ним всегда находились несколько исчадий, вооружённых смертельными проклятиями. Кстати сказать, Андрей так и не понял, почему проклятие убитого им исчадия на него не подействовало — он списывал это на божественное вмешательство.

В общем, организовать убийство этого монстра было очень непросто. Неожиданно, ему помог случай — по городу прокатился слух, что Васк осчастливил одного из купцов, взяв в наложницы его старшую дочь, пятнадцати лет, имевшую неосторожность идти по улице средь белого дня, да ещё имевшую очень симпатичное личико. Отказать исчадью, а тем более адепту мог только идиот — в случае отказа вся семья закончила бы жизнь на жертвенном алтаре, а так — позабавится, может ещё и не совсем покалечит. Зато все остальные живы будут.

А забавляться Васк желал у купца дома — в этом есть особое удовольствие — войти в дом любого человека и взять всё, что хочешь, даже его детей. А иначе зачем нужна власть?

В общем — дом купца отличался тем, что стоял не в таком оживлённом месте, как собор, а значит шансы уйти безнаказанно были выше.

У Андрея иногда было свободное время, потому ему не составляло труда выяснить отследить часы посещения адептом осчастливленной семьи. Обычно это посещение было ночью, после того, как в полночь заканчивалась чёрная месса, в которой должен был участвовать каждый адепт, где бы он ни был. Никто не мешал монаху примерно в это время выйти минут на пятнадцать, сделать своё дело и вернуться назад.

Так и вышло. Андрей выскользнул из трактира поздней ночью и бегом бросился по улице, вначале перпендикулярно нужному направлению, по переулку — чтобы никто не сопоставил его передвижения и последующие события, если вдруг заметят, а потом уже напрямую к дому купца.

На улицах было темно — никакого освещения, кроме света луны, не было предусмотрено — кто будет оплачивать освещение улиц? Богатые люди всегда имеют слуг с факелами, а бедные — ну что бедные — кого волнует, как они ходят? Ну, сломает башку какой-то сапожник или плотник, и что? Бабы ещё нарожают...

Андрею было на руку это отсутствие света, тем более что прибывшего к дому адепта, с его факелами, было видно издалека. Монах за спиной нёс арбалет, прихваченный им заранее и спрятанный в своей каморке среди барахла. Он приделал к нему лямки, наподобие, как у рюкзака и теперь тот не бил ему по спине, а плотно лежал между лопаток, как тихий смертоносный зверёк.

На все передвижения у Андрея ушло минут семь, и вот он уже лежит за пышными кустами отцветшей сирени, густо выросшими возле забора. Всё получилось точно по часам. Возле входа в дом скучали гвардейцы адепта, охраняя карету и следя, чтобы никто не подходил к ней ближе чем на два метра. Впрочем — и подходить-то было некому — поздняя ночь. В такое время по улице бродят или припозднившиеся гуляки, или поджидающие их грабители.

Адепт вышел минут через десять после того, как монах засел в кустах через дорогу от дома купца, немного наискосок. До кареты было метров семьдесят, и Андрей не сомневался в точности выстрела — он уже отлично натренировался обращаться с арбалетом, тем более что стрельба из этого оружия была очень похожа на стрельбу из винтовки — вот только расстояния другие, да звук не тот.

Болт вложен в арбалет, прицел взят...адепт вышел из дома, повернулся, довольно потягиваясь, как сытый кот, и тут ему в висок со стуком ударила арбалетная стрела, так, что едва не вышла с другой стороны. Этим ударом адепта отбросило в сторону, как будто по голове ему врезали бейсбольной битой.

Андрей не стал наблюдать за тем, как охранники ошеломлённо склонялись над исчадьем, раздумывая — что же это такое случилось? — он тут же закинул арбалет за спину и дал дёру.

Стрел с собой у него было мало — он взял всего две штуки, всё равно больше раза выстрелить не удастся, а тащить с собой лишнюю тяжесть ни к чему. То, что охранники не сразу поняли, что адепта кто-то застрелил, дало ему такие не лишние три секунды — гвардейцы были слишком расслаблены и не верили своим глазам — ну кто может напасть на самого адепта? Кому в голову придёт эта дурная мысль? Но пришла.

И первым это дошло до лейтенанта гвардии, высокого светловолосого мужчины, одетого в тёмный камзол с дорогой золотой цепью на шее. Несмотря на свой вид опереточного злодея, он не был дураком и сразу сообразил, откуда могла прилететь стрела.

Взревев как тигр, лейтенант показал рукой в сторону кустов, где раньше сидел Андрей и вся толпа — человек десять, бросилась в тут сторону, оставив у кареты труп исчадья, ошеломлённого кучера и домочадцев купца, выглядывающих из дома.

За три секунды Андрей успел забежать за угол, и всё больше увеличивал разрыв между своими преследователями — им пришлось разделиться, одна часть побежала за угол, за ним, другая в противоположную сторону. Стражники не видели его, но другого пути отхода просто не было — бежать можно было только туда, влево или сюда, направо.

Андрей поднажал, как мог, и ушёл бы вполне безнаказанно, однако, на беду, одна из дверей, ведущая в какую-то забегаловку, открылась, осветив пробегавшего мимо убийцу светом, падающим из обеденного зала. Преследователи увидели его фигуру и поднажали, ускорив преследование.

Андрей подумал, задыхаясь от бега: ' Давно не тренировался, надо бы кроссы почаще делать. Форму теряю. А гвардейцы довольно шустрые...видимо стараются тренироваться. Или же ярость сил придала...надо или заводить их куда-то и отрываться, или же мочить всех. Иначе я приведу их в трактир. Вот тогда будет взаправду плохо'.

Он на ходу свернул в какой-то переулок, как он помнил — ведущий в трущобы к крепостной стене и сорвав со спины арбалет, пристроил на него болт.

Первый же попавший в поле зрения стражник получил болт в грудь, от этого их прыть поумерилась — получить в темноте неизвестно откуда прилетевший смертоносный гостинец никому не хочется.

Андрей усмехнулся: 'Почему это, интересно, они раньше об этом не подумали? Ведь ясно, что гнаться за стрелком не так уж и безопасно. Увы, стрел больше нет, а потому сваливать надо поскорее, пока они менжуются там, за углом. Надо было всё-таки штук пять болтов взять, я бы тогда их всех тут положил. Ну да что теперь жалеть...кто знал, что эти идиоты бросятся в темноту за стрелком. Расслабились видать на хозяйских харчах, страх потеряли'.

Через пятнадцать минут он уже был в своей каморке. Вся операция заняла гораздо больше времени, чем планировал, и это его обеспокоило. Такие длительные отлучки могут быть в конце концов замечены, и сложить два и два сможет любой мало-мальски разумный человек.

Андрей думал: 'Как бы я начал поиски убийцы после этого великого шума? Я бы пошёл по всем трактирам и рынкам, расспрашивал бы всех подряд о чём-то подозрительном, обо всех людях, появившихся в последнее время. Начал бы с пожара в храме — теперь, после гибели адепта, уже вряд ли его спишут на случайность — значит будут искать того, кто появился в городе не очень давно, проверять всех пришлых. Муторная и тяжёлая работа? Да ничего подобного. Побольше людей, и они угрозами и насилием заставят рассказать обо всём, что происходило последнее время, обо всех подозрительных людях. Тот же конюх точно вложит меня, значит скоро будут трясти. Утром надо отнести и спрятать у Гнатьева арбалет. И вообще — я слишком привязан к пивной, не пора ли сменить работу? Вот только на что жить? Хотя...есть одна мысль'.

Рано утром Андрей замотал в тряпку арбалет и утащил его к Гнатьеву, двигаясь окольными путями — проходить мимо дома купца он не рискнул.

Фёдор спозаранок вылез из дома с вытаращенными глазами, долго ничего не мог понять, потом схватил арбалет и утащил в дальний угол со словами: 'Подальше положишь, поближе возьмёшь!'. Вернулся без арбалета и ушёл досыпать.

Теперь Андрей мог быть спокоен — связать с убийством его не могло ничего. Ничего? А то, что его видели при свете из трактира преследующие гвардейцы? А это ничего не значило — в полутьме, на бегу, при неверном свете — что там можно разглядеть? В общем — он успокоился на этот счёт.

В трактире всё было тихо, даже первые постояльцы ещё не встали — только что рассвело, рано, только на кухне уже начала возиться и громыхать котлами повариха, встающая очень рано — кто-то же должен накормить завтраком постояльцев. Утреннее время у Андрея было не занято, так что он со спокойной совестью снова улёгся спать — ночью удалось поспать только часа два, не больше.

Разбудил его шум — все бегали, суетились, чего-то обсуждали — понятно чего, тут уж двух мнений быть не могло — убийство адепта не могло пройти незамеченным. Он встал, оделся и пошёл в обеденный зал, протирая на ходу глаза и зевая.

В зале шло горячее обсуждение — люди вскакивали, махали руками, спорили до хрипоты и не заметили, что пришёл вышибала. Андрей прошёл на кухню, налил себе горячего компота, отрезал шмат от окорока и уселся завтракать, в углу, как обычно, наблюдая за происходящим.

— А что ты думаешь по поводу того — кто убил адепта Васка? — подсел к нему Василий — тебе как будто неинтересно! Там шум такой в городе, а ты спокойно сидишь и лопаешь!

— А что мне — плакать, что ли? Или радоваться? Я видеть-то его никогда не видал, да и не хочу. Ты-то чего так разволновался?

— Хммм...не знаю...странно как-то. Уже давно на исчадий никто не нападал, а тут целый адепт! — Василий недоумённо пожал плечами — чем кончится, даже не знаю. После того, как какой-то грабитель случайно убил на улице исчадье, спьяну перепутав его с менялой, было большое дознание, жертвоприношение. Много людей закончило жизнь на жертвенном алтаре. А тут — целый адепт. Я даже подумать боюсь, чем это закончится!

Андрей с трудом проглотил кусок бутерброда, вставший в глотке — об этом он как-то и не подумал: он всё судил по меркам Земли — убийство, следствие, находят или не находят убийцу, ну и так далее. А чтобы вот такие массовые репрессии...теперь он понял, почему исчадий не убивают — себе дороже. После их гибели начинаются массовые казни людей, и они сами сдают преступника, если он до тех пор не будет пойман. Или не сдастся... У него защемило сердце, предчувствуя нехорошее.

И нехорошее не заставило себя ждать. К обеду город был перекрыт — никого не впускали и не выпускали через городские ворота — как пронёсся слух — ждали армейское соединение, чтобы процедить всё население города через сито следствия и найти виновного, а армия нужна была для силового решения этого мероприятия — вдруг народ взбунтуется.

Как говорили люди — вся семья купца, вместе с любовницей адепта были заточены в тюрьму — это и понятно — возле дома купца совершилось убийство, а вряд ли он был рад, что его дочь пользует исчадье, возможно он и организовал акт мести. Ну а если не он — так всё равно сгодится для жертвоприношения — не сумел уберечь адепта, пусть отвечает. Несправедливо? Это как посмотреть. Высшая справедливость — интересы Сагана и его приспешников, а остальное чепуха.

Андрей опять задумался — если последствия от смерти адепта так страшны, принесут беду множеству людей — зачем ему убивать исчадий? Может его миссия совсем не в том? А в чём?

Позавтракав он потащился к Фёдору. Каждое утро перед обедом, они занимались фехтованием на саблях и мечах, как и договорились. На самом деле, Гнатьев был исключительным фехтовальщиком, возможно — одним из самых лучших фехтовальщиков этого времени. Есть люди обычные, которые занимаются обыденными вещами — ходят на рынок, работают в мастерской, обрабатывают поля, но есть люди, которым судьба уготовила иное. Это воины. Их рефлексы гораздо быстрее, чем у остальных людей — возможно, сигналы по их нервах проходят в несколько раз быстрее, чем обычно. Конечно, многие из таких 'мутантов' остаются незамеченными — ну как может проявиться эта способность у зеленщика или кожевника? Но если человек оказался в нужное время в нужном месте, эти способности проявлялись в полном объёме, и тогда возникало что-то феноменальное.

Таким мутантом и был Гнатьев. Скорость его реакции была потрясающей — сабля плела в воздухе невероятные кружева, оказываясь в близости от тела Андрея так часто, что он прекрасно понимал — случись настоящий бой с Фёдором, он бы не выстоял против него и пяти секунд. Стоит заметить, что Андрей и сам был из породы воинов, годы войны и тренировок закалили его и превратили в совершенную машину убийства, но до Фёдора, в фехтовании на длинных клинках, ему было очень далеко. Андрей давно уже не встречал людей, которые могли бы ему противостоять на равных — в рукопашном бое Гнатьев не смог бы устоять против монаха, но на саблях...на саблях тот был царь и бог.

Так и сегодня, они около часа изучали связки, переходы и стойки, потом столько же времени бились в спарринге, где Фёдор наставил Андрею синяков, приговаривая: 'Ничего, ничего — зато, может, жив останешься если что!'. Потренировавшись, они уселись за стол пить чай, отходя от интенсивной тренировки.

Фёдор отхлебнул из глиняной выщербленной чашки, прищурился, глядя на Андрея, и сказал:

— Что сегодня ночью-то сотворил?

— Я адепта завалил.

Фёдор поперхнулся, закашлялся, долго кашлял, вытирая глаза, и потом сипящим голосом, наконец, выговорил:

— Ты понимаешь, чего ты натворил? Теперь весь город на уши поставят!

— Ну и поставят...не найдут. Никто не знает, что это я...кроме тебя.

— Намекаешь, что только я могу разболтать? Нет, я не разболтаю. А вот ты наивно думаешь, что кто-то будет вести расследование, искать виновного путём умозаключений. Ничего такого не будет. Будет всё очень плохо. Сюда пригонят войско, обложат город, и вырежут всех. Если не всех — то большинство. И будут резать до тех пор, пока виновник не найдётся, или — не назначат такового. Вот так, Андрей.

Андрей недоверчиво посмотрел на Фёдора — неужели это реальный сценарий? И тут же внутренний голос ему сказал: 'Реально. Ты забыл, что находишься не на Земле, где правоохранительные органы хотя бы пытаются изобразить видимость расследования, придерживаясь, хоть и формально, каких-то законов — в этом мире такого нет, что хотят, то и сотворят — вспомни только Влада Тепеша, он же граф Дракула — целыми селениями на кол сажал. Ох, что-то будет...'

В трактир он возвращался озабоченный и угрюмый, автоматически отмечая всё, что происходит на улицах города.

Народ в городе как будто попрятался по щелям — не было обычной суеты, не было множества повозок, перевозящих грузы в лавки и магазины. Город будто вымер, ожидая неприятностей

Так продолжалось неделю. Посещаемость трактира упала в разы — посетителей почти не было, не было приезжих, которые снимали комнаты и выпивали, не было купцов и мастеровых, заходящих после рабочего дня прополоскать горло кружкой пива.

Хозяин трактира страшно ругался, призывая кары на голову неизвестного убийцы, персонал пивной его поддерживал — они лишились чаевых, и вообще их зарплата была под угрозой, ведь их жалованье впрямую зависело от выручки.

Через неделю, около полудня, затрубили трубы, и в город вошли регулярные войска. Солдаты маршировали по улицам, поглядывая на горожан свысока и презрительно — ведь человеку всегда нужен повод, чтобы убить кого-то, кто не сделал ему ничего плохого. Например — он неправильно думает, неправильно выглядит, и вообще не имеет права жить, так как у него другая вера и убеждения. По лицам солдат, закованных в тяжёлые кольчуги, наручи, поножи, струился пот, оставляя на лицах дорожки в пыли, осевшей за время многодневнего перехода.

Андрей, стоя в дверях трактира, с горечью и волнением смотрел на проходящий мимо строй, полный плохих предчувствий.

Ближе к вечеру, уже через час после прибытия воинских частей, началось то, ради чего их сюда пригнали — всех жителей города выгоняли из своих домов, попутно прихватывая в карманы всё, что 'плохо лежало' и сгоняли на городскую площадь.

Раньше бОльшая часть этой площади была занята навесами и прилавками торговцев, но теперь всё было сломано, а остатки строений валялись в дальнем углу возле стены дома. Площадь вмещала тысяч двадцать людей, а если их набить как селёдок, вплотную, чтобы было не продохнуть — тогда и больше.

Андрей оказался в первых рядах согнанных людей, так как трактир стоял ближе к площади, а потому одним из первых попал под раздачу — солдаты ворвались вовнутрь и древками копий выгнали всех наружу, даже не позволив поварихе снять с огня кастрюли. Она причитала всю дорогу до площади, переживая за то, что всё, что она готовила, сгорит на огне. Андрею тоже досталось древком между лопаток, позвоночник ощутимо болел и ему в тот момент очень хотелось свернуть башку ретивому солдафону, он еле сдержался, чтобы не сделать этого. Повар Василий заметил это и прошипел тихо сквозь зубы:

— Не вздумай! Убьют всех! Терпи.

И Андрей терпел. Хотя терпеть было очень, очень трудно: первыми вывели семью купца.

Впереди шла молоденькая любовница адепта — она была сильно избита, и это легко было заметить, так как девушка шла абсолютно голой. Обнажёнными были и её родственники — мать, отец, братья и сёстры — два мальчика, похоже, что близнецы, и девочка лет десяти. Они рыдали, а спины в кровь были иссечены то ли плетью, то ли кнутами.

Андрей скрипнул зубами: 'Смотри, смотри — вот оно, царство сатаны, вот его правосудие и его милость! Может меня в наказание Господь сослал в это царство дьявола? Может это ад? Ну как люди могут делать это, а ещё — спокойно смотреть на это!'

Но это было только начало. Вперёд выступил адепт исчадий, видимо приехавший для разбирательства и громким зычным голосом объявил:

— Этот город провинился. В нём скрывается преступник, лишивший жизни адепта Сатана. Мы накажем вас за это! Мы будем приносить в жертву на алтаре всех подряд — пока или преступник не объявится, или же мы уничтожим всех жителей города, и всё равно этим самым убьём этого человека, находящегося среди преступных жителей! А начнём мы с семьи, которая не уберегла своего благодетеля, и возможно, эти люди участвовали в заговоре против исчадий! Нашему Господину угодны человеческие жертвы, Он будет доволен!

Отойдя в сторону, он кивнул местному исчадью, видимо распорядителю мероприятия:

— Начинайте.

Двое исчадий схватили безвольно плачущую девушку и волоком потащили её к сооружённому у собора алтарю, представлявшему собой небольшой, сантиметров семьдесят в высоту помосту, наверху у которого располагалось что-то вроде плахи. Девушку повалили на неё спиной, выгнув дугой так, что её грудь оказалась на плахе, пятки на помосте, а голова почти коснулась досок пола. Исчадье в красно-коричневом одеянии подошёл к ней и стал завывать диким голосом, взывая к своему Господину:

— Ооооо Саган! Ооооо господин! Мы приносим тебе жертву, это молодое сердце! Ооооо Саган!

Андрей замер и его сердце захолодело — он не ожидал такого страшного результата своих действий, он не понимал, чем это могло кончится, и сейчас он не знал, что ему делать, как остановить эту вакханалию смерти. Единственный способ был...

— Стойте! Остановитесь! — крикнул он, прервав завывания исчадья — это я сделал! Я убил Васка!

Толпа вокруг него отхлынула в ужасе так, что вокруг него образовалось свободное пространство метров пяти в диаметре — все глядели на него, так будто он был заражённым чумой или проказой. Все, с кем он работал в трактире, все чужие и знакомые — все испуганно отшатнулись от него. Немудрено — теперь он был опаснее гремучей змеи — а вдруг скажет, что они были с ним? Вдруг под пыткой припомнит, кто был его другом? Смерть страшная и неминучая.

Андрей вышел вперёд и крикнул:

— Хватит зверства, сволочи! Я пристрелил вашего хренова Васка!

Адепт сделал навстречу ему пару шагов — он удовлетворённо улыбался:

— Что, у нас герой объявился? Решил спасти девку, жалко стало? Или — правда ты убил и никто иной? И чем же ты его убил?

— Из арбалета, когда он выходил из дома купца.

— А зачем ты его убил? Что он тебе сделал?

Андрей достал из-под рубашки крестик, и размашисто перекрестился:

— Я вас ненавижу! Вас надо уничтожать, как бешеных собак!

Адепт ещё более довольно усмехнулся:

— Теперь ясно. Взять этого боголюба!

Не дожидаясь, когда его схватят гвардейцы, расслабленно стоящие перед адептом, Андрей сделал невероятный рывок вперёд, рассчитывая успеть перед смертью удавить хоть одного поганца-адепта, сбил с ног двух гвардейцев, уже почти дотянулся до улыбающегося исчадья, когда сзади на него обрушился тяжёлый удар — видимо плоскостью меча, сбивший его на землю.

Он ещё тянулся к адепту, когда не него обрушились удары со всех сторон — били ногами, руками, пинали так, что он сразу почувствовал, как у него хрустнули рёбра. Он схватил чью-то ногу, повалил её владельца и вцепился ему в горло зубами, разрывая гортань как дикий зверь. Тот заверещал, потом забулькал кровью и задёргался под ним. Ещё несколько сильных ударов почти выключили монаха и он только подумал — 'Забьют до смерти, хоть без пыток обойдётся' — когда адепт крикнул:

— Не трогать его больше! Связать, привязать к столбу, мы потом допросим — кто такой и откуда взялся.

Его подняли и поволокли к столбу, к которому примыкал помост с алтарём, где всё ещё лежала выгнутая дугой девчонка. Загнув руки Андрея назад, их завели за столб и связали поставив его спиной к столбу и оставив так.

Голова его кружилась от полученных ударов, а когда туман в глаза развеялся, Андрей увидел, что практически ничего не изменилось — девчонка как лежала, так и лежит на плахе, её семья так и стоит в ожидании казни, а адепт что-то вещает с возвышения. Прислушался:

— Мы выявили этого боголюба, покусившегося на жизнь адепта Васка, ему предстоит умереть на жертвенном алтаре в праздник Жертвы, или закончить жизнь на арене Круга, а сейчас мы увидим, как приносят в жертву пособников боголюба! Это с их помощью боголюб смог убить такого служителя Сагана, как адепт Васк! И пусть все запомнят, чем заканчивают те, кто идёт против служителей Сагана!

— Андрей закашлялся, выплюнул сгусток крови и хрипло крикнул:

— Эй, ты, тварь — отпусти невинных! Ты же получил, то, что хотел! Я убил вашего хренова Васка, зачем тебе жизнь этих людей?!

— Зачем? — усмехнулся, подойдя ближе, адепт — ну как зачем? Вот пусть все, кто замышляет против исчадий, видят, что бывает после того, как они совершат преступление. Невинны, говоришь? А нет невинных. Все виноваты. Их души нужны нрашему великому господину, и ты дал повод их забрать. И теперь, оставшееся до смерти время, думай, как ты стал причиной гибели такой прелестной девушки. Гляди, какая сладенькая...была!

И с этими словами адепт вынул из складок своего плаща небольшой кривой, как серп, нож, и воткнул его в подреберье отчаянно закричавшей девушке. Она сразу обмякла, потеряв сознание, а адепт распорол её поперёк, сунул в разрез руку, с усилием рванул что-то и вытащил из грудной клетки ещё сокращающийся красный комок — сердце. Он с торжеством поднял его и прокричал:

— Прими в жертву это сердце, Саган!

Он поднял над головой красный комок и потом бросил его на помост, рядом с Андреем. Сердце мокро шлёпнулось на грязный помост, и ещё продолжало вздрагивать, потом сокращения стали всё тише, тише, и, наконец, затихло, превратившись в кусок мяса.

Девушку подняли за руки и ноги, и как тушу убитой свиньи, сбросили к подножию помоста, в пыль.

— Давайте следующего! — крикнул возбуждённый адепт. Его глаза блестели, он поднял руки вверх и слизнул с обнажившегося локтя каплю крови длинным, как у змеи, языком.

Следующим был мальчишка, брат убитой девушки, он тонко кричал и плакал...потом они все слились в вереницу мёртвых тел и вырванных из них красных комков.

Андрей сейчас хотел умереть, но больше — хотел убить эту мерзкую тварь, наслаждавшуюся убийствами. Он дал себе зарок, что если выживет, всё равно найдёт этого урода, и убьёт его страшно и мучительно. И ещё решил — он пройдёт через все испытания, только бы достать этого гада, и его приспешников — ведь не зря же забросил его сюда Господь, чтобы он погиб так глупо и бесполезно? Ну не может же быть такого! И тут же заметил про себя — люди в фашистских концлагерях тоже думали, что такого быть не может, и что всё закончится хорошо...

После окончания обряда жертвоприношения весь народ отпустили, и они рассосались по своим домам, молчаливые и тихие, видимо под впечатлением от зрелища. Пока шли — обсуждали этого боголюба, по милости которого погибла вся семья купца и желали ему мучительной смерти, более мучительной, чем та, которая настигла несчастные жертвы.

Многие сходились на том, что хорошо бы, если бы его отправили на Круг — скоро праздник, зрелищ тоже хочется. Давно боголюбов не ловили, уже и забыли, когда в последний раз смотрели на арену, где их убивают бойцы.

Андрея погрузили в телегу и повезли по улицам города, в городскую тюрьму. По дороге прохожие, и люди в окнах домов кидали в него огрызками и нечистотами — одна пожилая дама умудрилась со второго этажа своего дома ловко облить его из ночного горшка, попав содержимым на колени, и теперь он благоухал застарелой мочой и дерьмом. Вот в таком виде он и попал в камеру городской тюрьмы.

В этой камере содержались все, кого ловили на улице — воры, убийцы, боголюбы и просто те, на кого показали, как на преступников, угрожающих устоям государства и религии Сатана.

Уголовники, конечно, были в привилегированном положении — за них могли внести выкуп сообщники, или они могли договориться со стражей о том, что сделают им какую-то услугу — они были в тюрьме как короли.

Камера представляла собой полутёмное огромное помещение, в котором за раз могло содержаться до двух сотен заключённых. Впрочем — содержаться — это громко сказано. Всё, что было тут из удобств, это огромные деревянные параши в дальнем углу, в которые опорожнялись все сидельцы. Нар не было — вместо нар полусгнившая солома, кишевшая насекомыми. В углах бегали крысы, за которыми от скуки и с голодухи охотились заключённые.

Андрея втолкнули в камеру, врезав пинком в поясницу так, что у него помутилось в глазах. Он свалился на мерзкую солому, потом с трудом поднялся на четвереньки. Встал, и пошёл разыскивать угол, в котором можно пристроиться и собраться с силами. Андрей знал, что ему придётся очень туго в этом заведении, и сразу пытался определить стиль поведения и разработать план того, как ему тут выжить. То, что это будет непросто, он не сомневался.

Найдя не занятый людьми участок пола у стены, он сел, опёршись спиной о холодную стену и замер, притянув колени к груди. Всё тело болело, как минимум два ребра были сломаны или треснуты, бровь рассечена и засохшая кровь залепила глаз, а перед глазами плавали чёрные мушки. 'Крепко досталось' — подумал он — 'Бывало и хуже. С перебитой ногой полз три километра, как Маресьев — и ничего, выжил. Главное — живой. Даст Бог ещё воздам по заслугам'.

С этими мыслями он забылся тяжёлым сном — организм требовал восстановления после физической, и главное — психологической травмы. Быть непосредственным участником жертвоприношения, да ещё косвенным его виновником — это кого хочешь сломит. Ну — сломать это его не сломило, но потрясло основательно.

Проснулся он сразу, от того, что кто-то тряс его за плечо.

— Парень, не сиди на голом камне! Чахотку заработаешь враз! Здесь камни вытягивают здоровье. Подстели под себя солому и на стенку не облокачивайся.

Он открыл глаза и увидел перед собой лицо мужчины лет пятидесяти, похожего на пасечника, с грязной полуседой бородой.

— Очнулся? Давай переползай на солому, слышал что я тебе говорю? Давай, давай, ползи.

Андрей недоверчиво посмотрел на мужчину — не то место, чтобы кто-то о ком-то бескорыстно заботился, но не обнаружил подвоха и поднявшись, скривив рот в болезненной гримасе, подошёл к мужчине и сел рядом на охапку соломы.

— Ну что, давай знакомиться? — спросил мужчина — меня звать Марк, а тебя как?

— Я Андрей.

— Ты за что сюда попал? Нет — не хочешь, не отвечай — думаешь, меня специально к тебе подсадили, чтобы что-то вызнать? Нет, братец — мужчина усмехнулся — им не надо ничего вызнавать. Все тут — кроме уголовных, есть жертвы для алтаря. Вот уголовные могут выйти отсюда на волю, а мы нет — только трупами, или на алтарь.

— А откуда ты знаешь, может я уголовный? — хмуро, прокашлявшись и сплюнув, сказал Андрей.

— Видать, крепко тебя по башке приложили — сказал Марк — ты крестик-то свой спрячь. Никакой уголовный не будет таскать крест на шее. Ты типичный боголюб. Впрочем — я такой же как и ты. Не совсем такой, конечно — поправился он — крестик не ношу, это ты такой отчаянный, я простой купец, который сдуру попался под раздачу — искали кого-то для жертвы на алтарь — ну не местного же, взяли чужого купца — отобрали товары, а меня в тюрягу. Я уже тут год сижу.

— Как год? — не понял Андрей — ведь тебя должны были давно уже в расход пустить! Что-то не стыкуется у тебя...

— Забыли меня — усмехнулся Марк — а я как-то и не тороплюсь на свидание с Сатаном. Кормлю тут вшей, жру баланду, и жду, когда подохну тихо, расчесав укусы вшей. Впрочем — скоро видать и мне конец — на днях обещали сделать чистку — на праздник Жертвы всех, кто к тому времени останется в тюрьме, на Круг пустят. Последние игры были год назад — боголюбов не так просто наловить, а народ требует зрелищ. Вот нас и поубивают во славу Сагана. Вообще-то, после года в этой дыре мне и самому хочется, чтобы всё быстрее кончилось. Скоро насекомые уже под кожей заведутся. Один, недавно, захрипел, упал на пол, пену пустил, а из его рта черви полезли. Размножились видать, после того, что сожрал тут какую-то гадость — то ли из крысы паразиты перешли, то ли баланду не проварили как следует — вот и сожрали его изнутри. Вот так вот и живём.

— А сколько тут боголюбов?

— А все! — засмеялся Марк, показывая остатки зубов — впереди у него было только два зуба целых, остальные то ли выпали, то ли выбили — все, за кого не отдали выкуп, объявляются боголюбами со всеми вытекающими последствиями. Он перехватил взгляд Андрея на свои зубы, поморщился:

— Выпали. Нет овощей свежих. Дёсны кровоточат и зубы выпадают... Посидишь с полгода — то же самое будет.

— Не посижу. Меня раньше вытащат, гарантия. Я адепта убил. Уж про меня-то не забудут...

— Ты?! А адепта?! Силён! — восхитился Марк — тебе хоть не так обидно сидеть, есть что вспомнить, а я по глупому попал...лучше бы прибил кого-нибудь из исчадий, чем вот так, по дурацки. Ты давай, поспи — не бойся, если что — я разбужу. Кормёжка будет только утром, так что особо ждать нечего. Если уголовные прилезут — я тебя толкну. Меня уже побили тут несколько раз — взять с меня нечего, но отстали потом — чего толку меня бить, когда взять нечего. Ну спи, спи. Заговорил я тебя.

Андрей закрыл глаза и через несколько минут уже спал, не обращая внимания на вонь в камере, на укусы насекомых и на уколы соломинок. Ночью он метался — болело избитое тело, поднялась температура и в голове болело и громыхало, как будто в ней ездил танковый взвод. Но он заставил себя спать — сейчас важнее всего был отдых.

— Вставай, вставай — сейчас баланду принесут — кто-то толкнул его в плечо.

Андрей проснулся — нет, это был не кошмар. Всё так и есть, как ему привиделось — ритуальные казни, тюрьма с насекомыми и безнадёга впереди. Безнадёга ли? Пока живу — надеюсь! — Андрей не помнил, откуда он взял эту пословицу, что-то латинское, что ли...но в ней было суть того, как он намеревался жить дальше. Кроме надежды ему ничего не оставалось.

Он пошёл к решётке, перекрывающей проход на волю — там стояли несколько котлов на колёсиках, из которых черпали какую-то тёмную жидкость и выливали в глиняные чашки. Андрей получил свою порцию дурно пахнущей баланды с куском похожего на глину хлеба и уселся у стены, задумчиво отхлёбывая баланду через край чашки — надо было восстанавливать силы, а какая бы не была баланда, некоторое число калорий в ний присутствовало. Дохлебав, он дожевал хлеб, пошёл к решётке и выставил чашку в коридор через решётку — так делали все заключённые. Тут же стояли кружки и бачки с водой — каждый подходил и черпал воды столько, сколько ему было надо. 'Вот и весь завтрак' — подумал Андрей — 'На такой еде я долго не протяну, ослабею, это точно...но мне это точно не грозит. Раньше чем ослабею прикончат, гарантия'.

Он опять пошёл в угол к Марку и снова погрузился в забытье.

Марк что-то рассказывал ему, он автоматически отвечал — сам не особо осознавая, что именно — так, на бытовые темы какие-то — потом оба замолчали.

Андрей обдумывал существование: 'Почему меня не вытаскивают на допрос? Забыли? Не верю. Доводят до кондиции? Чтобы осознал ужас положения? Чтобы сломать? А почему я думаю, что им так уж надо меня допросить? Может им неинтересно — ну убил, одним боголюбом больше, одним меньше. Я всё время пытаюсь представить то, о чём они думают — и ошибаюсь. Они мыслят совсем по другому, и пока я не научусь мыслить как они, я не смогу предугадать их ходы. Ну, например — с моей точки зрения, я совершил страшное деяние — убил их адепта, и они должны мстить мне. Они так и сделали — принесли в жертву семью купца. Только вот посыл неверный — они не мстили. Они использовали ситуацию, чтобы совершить очередное жертвоприношение, а не мстили за адепта, и ещё — они таким образом предупреждали подобные нападения на них самих, исчадий, показывали — вот что с вами будет, если вы... А сам адепт был им неинтересен — он допустил, чтобы его убили, значит был идиотом и не заслуживает жалости. На его место поднимется кто-то из исчадий рангом ниже, вот и всё. Ага — вот уже у меня что-то получается — я должен их ПОНЯТЬ, иначе бороться с ними не смогу. Итак — меня кинули в тюрьму, абсолютно не интересуясь — как и зачем я убил адепта. Впрочем — почему 'как'? Они прекрасно знают — как. Почему? А не наплевать ли? Практически каждый человек этого города может иметь повод убить исчадие, тем более, что оказалось — пленный — боголюб, исконный враг адептов Сатана. И что из всего этого вытекает? Или жертвенный камень, или Круг. Для меня в любом случае это закончится дурно...'

Андрей забылся тревожным сном, прерванным через полчаса неугомонным Марком.

— Андрей, проснись, неприятности!

— В чём дело — разом проснулся монах, как будто и не спал.

Открыв глаза, он обнаружил перед собой пятеро мужчин тридцати-сорока лет, предводительствуемых высоким рыжим мужчиной сорока лет. Тот внимательно смотрел в лицо Андрею, не выражая никаких чувств, как будто разглядывал булыжник или бугор земли.

— Ты боголюб, который убил Васка?

— Я, и что? — Андрей весь собрался, готовый к любым событиям.

— У нас на тебя заказ — равнодушно пояснил рыжий — через три дня Круг, а до тех пор мы должны превратить твою жизнь в кошмар. Ничего личного, но нас выпустят, если тебе тут будет очень плохо. Так что — готовься — ты будешь нас удовлетворять по очереди как женщина, прислуживать нам, а если постараешься — мы тебя не будем сильно бить...так, слегка, чтобы следы было видно. Иначе не поверят, что тебя тут мучили. Вставай, пошли с нами, в наш угол.

Андрей медленно поднялся, прикидывая шансы, и счёл, что они довольно велики — главное, чтобы у него было время поспать, без сна он погибнет.

Монах поднялся, всем видом изображая смирение и отчаяние, приблизился к рыжему, держа руки опущенными и расслабленными...через долю секунды бандит лежал на полу камеры, подёргивая ногами и фонтанируя кровью из разорванного горла — Андрей вырвал ему кадык, со словами: 'Ничего личного!' Двух других, видимо охрану главного, он встретил двумя резкими ударами, вогнав одному переносицу в череп, а другому выбил глаз двумя сложенными пальцами. На оставшихся он напал, не дожидаясь, когда они на него прыгнут — одному перебил горло ударом руки, другого отправив в нокаут ударом в солнечное сплетение. Затем обошёл всех бандитов и по очереди свернул им шеи, прервав завывания покалеченных. После этого по очереди оттащил их в центр камеры, убрав, как мусор, из своего угла. Остальные заключённые шарахнулись от него, как от бешеной собаки, но он не обратил на это никакого внимания. Андрей сделал то, что должен был, и то, что умел лучше всего на свете — убил людей.

После совершённого, он снова сел в свой угол и попросил ошеломлённого Марка:

— Если кто-то приблизится ко мне, вот как они, предупреди меня, ладно?

— Хорошо, Андрей, конечно — Марк с опаской посмотрел на него — не беспокойся, сразу толкну, спи.

За оставшиеся три дня было ещё два нападения — уже с подручными средствами.

У двоих сидельцев нашлись ножи, так что теперь у Андрея было два ножа — плохонькие, дерьмового металла, но всё-таки ножи. Ему пришлось спрятать их под солому — после каждого уничтожения группы бандитов, стража, видимо наблюдавшая за результатами попыток, вытаскивала трупы из камеры и обыскивала его на предмет оружия.

Интересно, что хотя они действовали решительно и энергично, в поисках оружия, но бить его не били, и вообще с пониманием отнеслись к тому, как он защищал свою жизнь. Видно было, что его сопротивление уголовным ублюдкам вызывает у них уважение, и даже восхищение боевым умением. Впрочем, это не мешало им во время обыска держать его на прицеле арбалетов — так, на всякий случай. После третьей попытки, больше попыток унизить его или покалечить больше не было. Видимо, как не хотелось кое-кому выйти на свободу за его счёт, результат был однозначным и желающих повторить не находилось. Время от времени заключённых забирали из камеры — кто-то возвращался, избитый, иногда притаскиваемый без сознания, иногда не возвращался — то ли отпускали за выкуп, то ли убивали просто так или приносили в жертву. Вот только Андрей никто не вызывал, никто не трогал — про него, вроде как, забыли.

Вечером третьего дня Марк сказал:

— Завтра Круг. Никого не останется в живых. Ну — почти никого.

— А что, нет возможности как-то выжить на Кругу? Неужели никого никогда не отпускают? Зачем вообще Круг? Если на нём нельзя выжить — кто будет сопротивляться? Всё равно умирать...

Марк усмехнулся:

— Круг создан для того, чтобы усладить взоры исчадий и толпы. Якобы, он даёт шанс каждому попавшему туда сохранить жизнь, если он убьёт всех бойцов Круга и останется в живых. Тогда его торжественно отпускают, оглашая это во всеуслышание.

— И что — такие случаи были? — поинтересовался Андрей — ты видел такое когда-нибудь?

— Ну, начнём с того, что видеть я этого никак не мог — я считаю подобные зрелища варварством, и никогда на них не ходил. Не понимаю, как может интересовать вид того, как убивают несчастных людей, объявленных боголюбами или же тех, кто пошёл против воли исчадий, женщин, детей, мужчин. Отвратительно! Слышать, про то, что кто-то всё-таки ушёл от наказания на Круге живым — я слышал. Очень давно. Подробностей не знаю, но слышал, что это возможно. Вот только мне это кажется невозможным, это всё специально распускаемые исчадьями слухи, дающие несбыточную надежду отчаявшимся людям. Ну сам представь — против тебя выходит воин в боевом вооружении — кольчуга, сабля, шлем, а ты с голыми руками. Есть шансы убить своего противника? А ведь их больше десятка! Обычно на арену Круга выпускают сразу несколько десятков приговорённых, а на них спускают больше десятка вооружённых бойцов Круга. Кровь льётся рекой. Мне даже говорить об этом противно — Марк сплюнул — это чистая бойня. Кстати, как так оказалось, что ты дожив до своего возраста, ничего не знаешь о Круге? И откуда ты знаешь такие хитрые приёмы убийства людей? Нет-нет! — он сделал останавливающий жест рукой — не хочешь, не отвечай. Я не выспрашиваю тебя ничего — просто интересно. Если ты пришёл откуда-то из глубинки, и ничего не знаешь о Круге — откуда знание боевых искусств? Ну ладно, ладно — не отвечай. Я ничего не спрашивал.

Андрей отвёл от лица купца тяжёлый взгляд и кивнул головой — да, ничего не спрашивал, а я не слышал — и закрыл глаза.

Он размышлял: 'Может и правда есть возможность выбраться? На арене я буду свободен, и если приложу всё умение, может и выживу? Шанс крохотный и иллюзорный, но всё-таки, а вдруг? Завтрашний день покажет...'

Ночь прошла тяжко, впрочем — как и все ночи в тюрьме. Кто-то стонал, кто-то кашлял, стоял смрад нечистых тел, нечистот из параш, пота и гнилых тряпок. Андрей недоумевал — как смог Мрак целый год выжить в такой атмосфере? Однако — скоро его заняли другие мысли, мысли о его будущем — если оно, конечно, будет. Если он выйдет из заключения, куда он денется? В этом городе ему не жить, это точно. Куда идти? Потом он усмехнулся про себя — строит планы, как будто уже вышел из тюрьмы. Надо, вначале выйти, а уж потом видно будет. С тем он и уснул.

На рассвете загромыхали двери тюрьмы, решётки поехали по стальным направляющим и в камеру вошёл отряд воинов в тяжёлом вооружении:

— Всем встать! Пора на Круг, умирать! Хватит отдыхать и наедать брюхо, бездельники!

— Наешь тут у вас! — крикнул кто-то из толпы угрюмых заключённых — три дня с параши не слазил, несло! Сами бы попробовали вашу хренову баланду, твари!

— Поговори мне ещё — нахмурился начальник стражи — до Круга не успеешь добраться. Кишки выпущу!

— Не выпустишь, сучонок! Вам же зрелища надо, исчадьями не понравится, если ты нас перебьёшь, гавнюк!

— Перебить не перебью. А вот покалечить — запросто! — жёстко сказал стражник — быстро все на выход и грузиться в фургоны! Кто будет мешкать — получит копьём в зад. Сдохнете не скоро, но помучаетесь всласть. Быстро пошли, твари!

Заключённых группами загоняли в дощатые фургоны так, что в них нельзя было сидеть, а можно было только стоять, прижавшись друг к другу. Даже дышать было трудно, так как деревянные 'кормушки' на стенках фургонов были закрыты наглухо.

Андрей не страдал клаустрофобией, но и ему было тяжко торчать в этом тёмном душном гробу, упёршись носом в затылок одного из товарищей по несчастью. Хорошо ещё, что ехали они недолго, и это мучение закончилось довольно быстро — из фургонов их перегнали в отдельные камеры под ареной круга. В каждый фургон влезло человек по пятьдесят, камеры были предназначены как раз на такое количество людей.

Через полчаса, после того, как они оказались в этой камере, за её решёткой появились люди с знакомыми котлами на колёсах — они стали раздавать завтрак, как ни странно, оказавшийся вполне приличным — каша с мясом, хлеб, компот — видимо, как последняя милость идущим на казнь, а может — чтобы продлить удовольствие от зрелища, сытый будет подольше сопротивляться, поддержав свои силы. Андрей склонялся ко второму — жалости от исчадий он как-то не видал.

В этой же группе оказался и Марк, который с удовольствием вычищал чашку с кашей. Купец посмотрел на него, грустно усмехнулся:

— Хоть напоследок нормальной еды поесть. Андрей, у меня к тебе просьба. Если выживешь, исполни, пожалуйста, ладно?

— Если выживу? — усмехнулся Андрей — если выживу, выполню. Если только это не какая-то неприличная просьба.

— Нет, ничего неприличного — в городе Анкарре государства Балрон у меня есть дочь, Антана, ей, когда я уезжал торговать, было семнадцать лет. Теперь уже восемнадцать... — купец грустно потупился и смахнул с глаз влагу — найди её, скажи, что я её очень любил, и помоги ей чем сможешь, прошу тебя.

— Интересно, а почему ты не послал ей письма, чтобы за тебя внесли выкуп — удивился Андрей — насколько я знаю, исчадья с удовольствием отпускают за деньги!

— Нет у неё денег на выкуп. Я вложился в это путешествие всем, что у меня есть, и всё потерял — не надо было связываться с исчадьями, а я рискнул, хоть меня и отговаривали. Позарился на хорошую прибыль, а теперь всё потерял. Она это время должна была жить на то, что я ей оставил для проживания. Что будет дальше — я не знаю. Если только хорошего жениха найдёт...вот только сомневаюсь — кому она нужна, нищая. Мать её умерла при родах, а я больше не женился. Ну, так поможешь?

— Выживу — найду твою Антану. Вот только ещё и выжить надо, пока не знаю как.

— Если кто тут и выживет — так это ты, я видел, как ты дерёшься, а как выжить — это мы сейчас узнаем — грустно добавил Марк, глядя на шагающий по коридору отряд стражников — вон, сторожевые псы идут по нашу душу. Давай попрощаемся, что ли...помни о моей просьбе.

Глава 5.

Решётчатые двери отъехали в сторону, отряд человек сорок стражников выстроился стальной стеной с обеих сторон прохода. Все солдаты стояли наизготовку, с обнажённым оружием, а значит никаких шансов сбежать или напасть на них для людей не было.

Это Андрей понял с первого взгляда и расслабился — всё ещё впереди, ещё не вечер. Главный из стражников глухо крикнул из-под опущенного забрала:

— Все на выход! Пора умирать!

Узники медленно и обречённо потянулись из камеры, проходя мимо стражников по длинному тёмному коридору, освещённому из узких оконцев вверху стены. В коридоре пахло прогорклым дымом от факелов, видимо горевших тут ночью, а также пОтом заключённых, теснившихся в проходе.

Через метров двадцать, они свернули налево, и оказались у большой железной двери, высотой метра три, перекрывавшей арочный проход. Перед дверью стояли два мускулистых человека, по пояс голые, в длинных кожаных передниках — вероятно служащие Круга и по совместительству палачи.

Заключённым пришлось постоять у двери минут пятнадцать, пока за дверью не пропели трубы, после этого служащие тяжело, с напряжением откатили дверь в сторону, и в проход хлынул солнечный свет, заставивший зажмуриться идущих на смерть.

Стражники сзади стали древками копий и мечами подталкивать заключённых и те нестройной группой вывалились на арену Круга.

Андрей видел это всё на картинках и в кино — трибуны амфитеатра, орущую толпу, трибуну для элиты — всё, всё как в дурном сне или дурном фильме.

Узники сгрудились в центре огромной арены, практически размером с футбольное поле.

Андрей внимательно осмотрел всё вокруг — это был, практически, стадион, только древний — никакой рекламы и травяного покрытия. Он усмехнулся — в такую минуту и думать о рекламе...вот же приучили видеть на стадионах эти дурацкие рекламные плакаты. Хорошо хоть перед смертью не придётся видеть в последнюю минуту рекламу кроссовок или костюмов.

Впереди стояла ещё одна группа — Андрей с горечью обнаружил там женщин, и самое главное — детей.

Дети были всех возрастов, от младенцев до подростков, видимо, их забрали вместе с матерями. Он вспомнил рассказ вышибалы, как тот работал бойцом круга и убивал женщин и детей — слушать это было мерзко, а уж видеть — совсем жутко.

Андрей постарался выбросить из головы все посторонние мысли и стал холодным и ясным, как ледниковая талая вода. Ему надо выжить, а всё остальное потом — жалость, переживания, страх и ненависть.

Монах осмотрел узников внимательным глазом — можно ли организовать из них хоть какое-то подобие воинской группы, и с сожалением понял — нет. Это были абсолютно гражданские люди, многие измождены содержанием в мерзкой тюрьме, а те, кто покрепче, больше чем в детских драках не участвовали. Значит, рассчитывать надо будет только на себя, и очень быстро соображать и действовать — пока бойцы Круга расправляются с остальными потенциальными покойниками — бить их в спину, завладеть оружием и попытаться уничтожить всех. Задача непомерно сложная, но возможная.

Всё-таки нужно попробовать как-то организовать этих олухов — подумал он и крикнул:

— Слушайте меня все! Шанс убить хотя бы нескольких уродов у нас есть, хоть умрём с честью, и заберём с собой несколько негодяев! Держитесь кучно, не разбегайтесь по арене, не набрасывайтесь на бойцов по одному, а только по пятеро-четверо, они не успеют всех сразу убить! Валите их на землю, душите, грызите, рвите — мы успеем убить многих, если не струсите! И не кидайтесь защищать женщин и детей — это бесполезно, а они того и ждут, чтобы вы разбежались и погибли на радость толпе! Бросайтесь группами, стаями, как волки, и вы отомстите за гибель родных!

Люди слушали его обреченно, но он видел, как их руки сжимались в кулаки. Если даже простую дворовую собачку загнать в угол, она начнёт кидаться и кусать, а этих несчастных довели до полного отчаяния, терять им нечего.

Андрей погладил рукоятку ножа, который примотал к телу лентой в подмышке — это был один из тех ножей, что он отнял у тех, кто покушался на него. Ленту он оторвал от нательной нижней рубахи, которую носил тут каждый уважающий себя мужчина.

Несколько заключённых отделились от общей группы и побежали к женщинам и детям — видно было, как они прощались с близкими, обнимались и рыдали, понимая, что видят друг друга в последний раз.

Они не вернулись к общей группе мужчин — Андрей, конечно, их не обвинял — ну кто может обвинить человека в том, что он пытается защитить свою семью, ценой своей жизни продлив их жизнь хотя бы на минуту...

Снова заиграли трубы — теперь они ревели низко, утробно, как будто трубил слон. Открылись двери со стороны, противоположной той, с которой появились заключённые, и на арену выступили десять вооружённых мужчин. Андрей так и впился глазами в них, прикидывая свои шансы на выживание.

Он думал: 'Высокие, раскормленные, накачанные — значит скорость не очень велика. Вся постановка — на силу. Будут делать упор на неё. Вооружение — прямой меч, кинжал. Щита нет — это уже хорошо. Шлем на голове, кожаная безрукавка с нашитыми на груди пластинами. Ну правильно — зачем им тяжёлое вооружение, когда им противостоят безоружные люди, тут надо наряд не воина, а мясника. Резать, рубить, колоть — практически безнаказанно. Ну что же — вы сами хотели. Мы ещё поборемся...'

Вышедшие на арену бойцы построились в ряд и пошли на заключённых, а те стали отступать к группе женщин и детей. 'Что же, в этом есть резон' — подумал Андрей и последовал их примеру — 'Возле женщин биться будут отчаяннее, да и те семь человек, что ушли к своим, будут уже в группе'

— Слушайте все! — крикнул он — наваливайтесь на них, как подойдут близко и вырывайте оружие, вооружайтесь и бейте их!

'Повторяюсь — но лучше повториться, взбодрить их, чтобы не резали как овечек. Чем больше бойцов они убьют, тем легче мне будет убивать остальных, тем меньше их останется по мою душу' — думал он.

Андрей достал из подмышки нож и опустил его в рукав, держа за рукоять. Он был готов.

Бойцы разделились на две группы и начали обходить сгрудившихся в кучу людей с флангов, видимо желая начать с самых безопасных жертв — женщин и детей.

Андрей понял — почему они идут на слабых — если убить семьи, то отчаявшиеся противники уже не будут так отчаянно защищаться. Что не говори — заключённых тут было около пятидесяти человек, плюс женщины, если набросятся все разом, могут и затоптать, потому — эти подонки были осторожны и готовы в любую минуту отпрыгнуть в сторону. Не зря бойцов было всего десять человек — это, якобы, уравнивало шансы и позволяло кому-нибудь из заключённых убить своего противника — а ведь зрелище интереснее, если оно более разнообразно. Убийство бойца заключёнными тоже интересное зрелище, это понятно.

На самом же деле шанс победить бойцов Круга у заключённых был совершенно минимален — бойцы обучены действовать против групп противника, они тренированы и сильны, а самое главное — в руках у них метровые мечи и тридцатисантиметровые кинжалы. Только глупец мог рассчитывать победить такого противника...или очень умелый человек.

Бойцы, как по команде, кинулись на заключённых, под рёв и визг трибун.

Первые же удары выкосили человек десять — упали несколько женщин и трое мужчин, а также два ребёнка. Заключённые бросались на палачей, но те ловко уворачивались и не давали себя схватить. Андрей уклонился от удара, кто-то за ним захрипел, получив удар в шею — вроде как это был Марк, державшийся поближе к монаху, но некогда было оглядываться и смотреть — ножом Андрей пропорол кожаную безрукавку нападавшего и выпустил ему кишки.

Пока детина удивлённо разглядывал сизо-фиолетовые кольца внутренностей, неожиданно свесившиеся у него до колен, монах выбил у него из руки меч, схватил за рукоять и отпрыгнул в сторону.

Его нападение не осталось незамеченным, и за ним началась охота — двое бойцов побежали на него, желая расправиться в ту же секунду. Не тут-то было — Андрей припустил бегом, по широкой дуге.

Хотя он и засиделся в камере, а кроме того, ослабел от побоев, бегал монах ещё вполне пристойно и шаги преследователей отдалились. Он оглянулся — один боец отстал от другого шагов на десять — он был очень грузный и мощный, второй был ближе и тут же поплатился за это.

Андрей напал на него, мгновенно сменив направление движения на противоположное — доли секунды, два звенящих удара и вот преследователь лежит на песке арены с разрубленным коленом и раной в боку.

'Школа Гнатьева не прошла даром!' — подумал Андрей и побежал по дуге назад, к основной бойне. Грузный преследователь так и топал сзади, не в силах догнать.

Народ на трибунах улюлюкал, свистел и смеялся, потешаясь над неповоротливым бойцом.

Андрей посмотрел на происходящее в центре арены — практически всех женщин и детей убили, полегло и половина заключённых-мужчин, но и двое бойцов Круга лежали на песке, едва шевелясь, видимо, умирая — под ними растекалась большая лужа крови.

Двое заключённых стояли с мечами в руках и рубились с остальными бойцами — с удивлением Андрей узнал в одном из отчаянных заключённых Марка — купец истово, пусть и не очень умело, рубил и колол, уворачиваясь и отбивая ответные удары.

'Купцы всегда были отчаянными людьми' — промелькнула не периферии сознания мысль и с ней Андрей на бегу подрубил ноги сзади одному из палачей, уносясь мимо них на открытое пространство.

Сзади топал громила и Андрей продолжил свой барражирующий 'полёт' забирая по широкой дуге — 'Пусть топает, догнать всё равно не может. Потом с ним разберусь!' — думал он.

На бегу он подхватил с пола кинжал одного из бойцов, и теперь у него было два прекрасных клинка — шансы росли. Возврат назад — и он сходу в спину заколол бойца и ранил ещё одного — теперь на ногах стояли четверо бойцов...и пятнадцать заключённых, из них двое с мечами.

Заключённые уже заметно устали — тот же Марк год просидел в этой душегубке, конечно — какие тут спортивные успехи, так что конец был близок. Андрей снова отбежал в поле, подгоняемый топанием ног — в конце концов, это ему надоело, а трибуны просто ржали в голос, глядя на то, как здоровенный мужичина гоняется за заключённым.

Андрей резко остановился и принял бой. Первый же удар этого мастодонта, метров двух ростом, и весом килограмм сто сорок, чуть не выбил из его руки меч — настолько он был силён.

Боец как будто дрова рубил, громыхая по клинку монаха своим мечом, возможно надеясь, что или меч переломится, или он тупо пробьёт защиту. Не тут-то было, хотя уровень фехтования Андрея и не дотягивал до уровня Гнатьева, но уж с таким увальнем он сладить мог. В фехтовании грубая сила стоит на последнем месте — если, конечно, это не удар двуручным мечом с коня, а потому более быстрый и ловкий Андрей имел гораздо больше шансов завалить своего противника — что он и сделал через две минуты боя — сложным отбивом увёл в сторону меч противника, увернулся от его кинжала и метнул свой кинжал, попав бойцу в печень.

Кинжал погрузился в тело врага до самой рукояти, боец прижал руку к животу и упал навзничь, грохнувшись, как Пизанская башня. На трибунах завопили и закричали: 'Он убил Бешеного Быка! Он завалил Бешеного Быка! ААААА!'

'Ага, подумал мельком Андрей, видать личность-то борова всем известная, типа местная знаменитость!' — он подхватил кинжал поверженного Голиафа и побежал к группе бойцов.

Их осталось на ногах двое, и они добивали троих оставшихся заключённых — Марк уже был ранен, впрочем — как и оба остальных оставшихся в живых мужчин. На глазах Андрея, тот, что был с мечом, упал, под ударом бойца и его меч перехватил второй заключённый— теперь их было двое, Марк, и ещё один мужчина.

Эти мужественные люди дали Андрею возможность напасть на бойцов сзади, отвлекая их спереди — после нападения Андрея один боец тут же упал, подрубленный, как сосна, а второй успел воткнуть меч в Марка и обратным движением зарубить второго заключённого. Теперь их оставалось двое — Андрей и этот боец.

Судя по движением не очень высокого, длиннорукого бойца, бой между ними обещал быть сложным. Этот противник выглядел очень опасным и быстрым, и монах был сильно обеспокоен исходом сражения. Враг поднял голову и Андрей увидел, как на его губах зазмеилась тонкая презрительная усмешка:

— Ты рассчитываешь победить меня, глупец? Эти идиоты и ногтя моего не стоили, они были просто приложение ко мне, мясники! Я боец, настоящий боец. И ты умрёшь. Ничего личного — просто или я умру, или ты, другого быть не может, а я умирать на хочу. Начнём, пожалуй!

Трибуны заревели, как будто слышали их разговор: 'Мясник! Мясник! Мясник!'

— Тебя Мясник звать? — усмехнулся Андрей — хорошая кличка, подходящая! Резать детей и женщин — это только настоящий мясник может, ублюдочная трусливая тварь! Ты не мужчина! Ты жалкий кастрат, у тебя давно уже нечем баб трахать, вот ты и заменил свой член кинжалом, урод недоделанный!

Насмешки достигли цели, и Мясник, в ярости, очертя голову кинулся на Андрея, желая закончить всё в первые же секунды.

Видимо он был удивлён, когда встретил жестокое и умелое сопротивление — Андрей на встречной атаке рассёк ему плечо, нанеся длинный, сильно кровоточащий порез. Сам он тоже пострадал — меч Мясника рассёк ему кожу и мясо до кости прямо над треснувшими рёбрами, что было больно вдвойне.

По боку и бедру потекла тёплая струйка крови, и Андрей задумался над тем, насколько глубока и опасна рана — надо быстрее кончать с этим уродом, иначе так можно истечь кровью до смерти. Он тут же провёл серию быстрых ударов, ни один из которых не дошёл до цели — противник все их парировал и напал сам — он был очень искусен в фехтовании — не так, как Гнатьев, но точно выше уровнем, чем Андрей.

'Что делать?' — лихорадочно думал монах — 'Если затянуть схватку — неясно, кто первым истечёт кровью — что-то шибко с меня хлещет жидкость, в голове звенит и во рту пересохло — признак потери крови. Если я сейчас его не добью — мне хана' тут он заметил, что 'мёртвый' Марк позади Мясника шевельнулся, подтянул к себе кинжал и сделал Андрею слабый жест — мол, гони на меня!

Андрей напал на противника, засыпав его градом яростных ударов, принуждая отступать назад. Мясник не видел, что делается сзади, а потому, сосредоточенно отбивая удары, пятился, шаг за шагом. Когда он поравнялся с лежащим на песке Марком, тот, в последнем усилии рванулся и вонзил кинжал в бедро палачу. Мясник застонал, пошатнулся, неловко повернулся, пытаясь удержать равновесие и перенося вес на здоровую ногу...и получил мощнейший удар мечом в левое подреберье, практически перерубивший его до позвоночника. Мясник упал молча, как бревно, возле Марка. Купец ещё шевелился, пуская кровавые пузыри изо рта, поманил рукой Андрея, монах наклонился к умирающему и услышал:

— Помни, что обещал!

С этими словами Марк вздрогнул, взгляд его остановился и он умер.

Андрей закрыл ему глаза, выпрямился и осмотрелся — трибуны молчали, ошеломлённые происшедшим, на арене слабо шевелились несколько бойцов Круга, тяжело раненные. Заключённые все были мертвы — после ударов профессионалов никто не выжил. На песке лежали десятки трупов — Андрею навсегда запомнилась картина — одна женщина закрывала собой своего ребёнка и их прикололи в спину — детские ножки торчали из под её тела.

Посмотрев на это, Андрей пошёл к живым бойцам и каждому воткнул в спину меч, поставив точку в этом бесчинстве Зла.

Последний удар меча, как будто нажал на спуск и трибуны заревели, завыли:

— Победил! Боголюб победил! Свободу боголюбу! Свободу боголюбу!

Железные двери со скрежетом открылись и на арену вышел распорядитель — важный человек лет сорока, с большим круглым чёрным амулетом на груди. Он зычным голосом крикнул:

— По правилам Круга, оставшиеся в живых заключённые, кто бы они ни были, освобождаются, им прощаются их прегрешения, им выдаются сто золотых и земля по их выбору! Каждый преступник, победивший в Круге, может рассчитывать на прощение! Славьте нашего господина Сагана! Славься, Саган! Славься, Саган! Славься Саган!

Трибуны всё громче и гроче повторяли славословие Сагану, и скоро рёв трибун напоминал рёв турбин самолёта: 'Славься, Саган! Славься, Саган!' Глаза людей были вытаращены, щёки раздуты в напряжении, они вопили и вопили в экстазе, войдя в какую-то бесноватость — в нескольких местах на трибунах некоторые крикуны бились в конвульсиях, пуская пену, настолько захватила их эта истерия.

Распорядитель призывно махнул рукой Андрею, и тот пошёл за ним на дрожащих ногах — кровотечение стало поменьше — рана залепилась рубахой, но крови вытекло предостаточно и у него кружилась голова. В руке Андрей так и держал меч и шёл наготове, ожидая любой пакости, но всё было тихо, и он беспрепятственно вошёл в коридор под трибунами амфитеатра, скрывшись от глаз зрителей. Спину распорядителя маячила впереди, Андрей зашёл за угол, и тут на его голову обрушился страшный удар, выключивший его, как испорченный телевизор.

Очнулся монах в тесной клетушке, за решёткой. На нём так и был наряд, в котором он бился на арене, а под щекой лежала охапка соломы — правда, посвежее, чем в общей тюрьме.

Он застонал от боли в голове и в боку, повернулся, с трудом разлепив глаза, осмотрелся и увидел перед решёткой чашку с кашей, кусок хлеба и кружку с водой.

Андрей протянул руку и схватив кружку жадно выпил тёплую, безвкусную жидкость — ему нужно было восстанавливать кровь, организм был сильно обескровлен. Потом он заставил себя съесть холодную замазку-кашу и кусок хлеба — если он хочет выжить, нужны силы.

Сделав всё это, монах откинулся на спину и преодолевая муть в голове, стал думать: 'Итак, никаким освобождением и не пахнет — это большой фарс, для черни, никто и не собирался никого освобождать. А значит — они точно меня убьют и очень скоро, чтобы никто не знал, что случилось. Мол — получил своё бабло, и уехал из города. Потому и в одиночную камеру засунули. Ну что же, скоро должно всё разрешиться — вероятно, скоро я узнаю, чего они от меня хотят'.

Прошло несколько часов, прежде чем Андрея удостоили посещением. Это был тот самый адепт, который казнил семью купца.

Он подошёл к решётке, долго рассматривал узника, затем с ноткой удивления в голосе, сказал:

— Ты меня удивил. Ещё никто не выживал на арене Круга. Наверное, слабоваты стали бойцы, зажрались, заплыли жиром. Умеют только женщин и детей резать, а это мы и сами умеем неплохо, не правда ли? — он усмехнулся, показав белые острые зубы. Что так смотришь на меня? Ненавидишь, наверное, да? Представляю, каково было твоё разочарование, когда вместо ста золотых и земли ты получил одиночную камеру. А что ты думал — мы будем отпускать боголюбов живыми и награждать их? Живите дальше и славьте своего бога? Это же бред...враг должен быть уничтожен, никакой жалости и снисхождения. Твоя смерть угодна Великому Господину, от твоей смерти у нас прибавится силы. Зачем я тебе это рассказываю? А чтобы тебе было ещё мучительнее, чтобы ты умирал в бОльших страданиях, чтобы понимал, что умрёшь, а изменить ничего не можешь! Ну, что скажешь, боголюб? Как тебе тут, в камере? Как нравится у нас в гостях?

— Клянусь, тварь, когда я выберусь, я найду тебя и убью. Ты жив сейчас только потому, что стоишь с той стороны, за решёткой. Войди сюда и ты умрёшь, чего бы это мне не стоило. Такие твари как ты не должны жить — Андрей закашлялся отбитой грудью и сплюнул на пол кровавый сгусток — давно надо было отправить тебя к твоему господину, он найдёт тебе местечко в аду.

— Приятно слышать твои грозные речи — усмехнулся адепт — это означает, что у тебя сохранились какие-то силы, и ты доживёшь до жертвоприношения, и поживёшь подольше, доставляя нам удовольствие своими мучениями. Я буду резать тебя кусками — вначале отрежу тебе все пальцы, потом уши, нос, кастрирую тебя, потом буду отрубать ноги и руки по кускам, делая так, что ты всё это время будешь жить и видеть, как мы твоим мясом кормим собак, а лучшие куски будут съедать наши прихожане. Потом мы посадим тебя на кол, и ты будешь умирать долго и мучительно.

— Да ты ведь психически больной! У тебя не бывают припадки, когда ты пускаешь пену и дёргаешься? Уверен, бывают — только больной на голову может наслаждаться страданиями существ. Тебе нельзя жить, задумайся, ты не нужен этому миру!

— Сегодня в полночь ты узнаешь, кто нужен этому миру, а кто нет — многообещающе усмехнулся адепт.

За Андреем пришли примерно через два часа. Не дожидаясь ударов и пинков, он сам поднялся на ноги и пошёл за конвоирами — от пассивного сопротивления толку никакого, а здоровья осталось не так много, надо беречь силы.

Рана на его боку не кровоточила, залепленная присохшей рубахой, но болела ужасно — её дёргало, и похоже начиналось воспаление. Он шёл за стражниками и думал: 'Неужели всё? Неужели всё так и кончится, не начавшись? Зачем Господь послал меня сюда? Освободить мир от этой скверны, или отбывать наказание в этом аду? Скорее всего второе, и скоро я встречусь с сатаной, ну что же, я всегда знал, что окажусь в аду. Видимо пришло моё время...'

Андрея погрузили в знакомый фургон — теперь он был тут один. Дверь фургона захлопнулась, колёса заскрипели и он отправилс я в свой последний путь. Последний? Он выругал себя матерно — пока жив — надеюсь! Ещё не вечер! Он силён, быстр, пока что жив — что там впереди? Нечего раньше времени себя хоронить!

Фургон остановился после получаса скрипения и колыхания, дверь открылась, и перед собой он увидел самый крупный собор, который был в городе. У его дверей стояли несколько гвардейцев, лениво прохаживавшихся в отблесках горящих факелов.

Пламя факелов колебалось, трещало и воняло маслом и гарью. Вечерний лёгкий ветерок холодил тело и Андрей поёжился.

— Что, замёрз, боголюб? — хохотнул выпускавший его стражник — сейчас тебя погреют. Шагай давай, ублюдок!

Солдат двинул Андрея в спину, монаха пронзила острая боль и он едва сдержался, чтобы не застонать. 'Ну нет, я не доставлю вам удовольствия своими стонами...двинуть его, что ли? Руки связаны...да ещё поломают сейчас, толку-то его бить, когда бежать нельзя — пока нельзя. Подожду, что будет дальше'.

Его завели в собор — обстановка ему уже была знакома — иконы с дьявольскими ликами, сцены человеческих жертвоприношений, смрад.

Внутри находились несколько десятков прихожан — видимо из самых состоятельных семей города — они были богато одеты, холёны и обвешаны драгоценными украшениями. Его провели к столбу, укреплённому возле алтаря, и привязали к нему, заведя руки назад. Ноги стянули шнуром, довольно плотно, так, что через несколько минут он уже перестал их чувствовать — угрюмо подумал: 'Часа два в такой позе, и я вообще никогда не смогу встать на ноги — просто отвалятся от гангрены'.

Через несколько минут после того, как его привели, началась чёрная месса.

Вначале все прихожане подходили к исчадью и пили какую-то жидкость — вероятно наркотическую, потому, что у них сразу стекленели глаза, краснело лицо и их тела покрывались потом. Андрею это было хорошо видно, так как большинство прихожан уже были голыми до нитки — они скинули с себя одежду, оставшись только в украшениях. Всё эта возбуждённая толпа скакала, орала, славила Сагана, многие совокуплялись прямо возле алтаря, оглашая пространство собора криками и стонами.

Один из исчадий, присутствовавших на этой оргии, ушёл внутрь собора и скоро вернулся с розовым комочком — Андрей с ужасом обнаружил в его руках младенца, мальчика, шевелящего ручками и ножками и кричавшего во весь голос.

Младенца положили на алтарь и все снова начали гнусаво завывать:

— Саган! Оооо! Саган! Оооо! Саган!

Исчадье занёс над младенцем кривой воронёный нож и толпа начала скандировать:

— Бей! Бей! Бей!

Нож опустился и крик младенца оборвался. Исчадье вознёс вверх окровавленные руки, провёл ими по своему лицу, оставляя кровавые полосы, и запел:

— Саган, прими жертву! Оооо Сатан! Оооо Саган!

Толпа забесновалась ещё больше, некоторые падали в судорогах и пускали пену, на Земле бы сказали, что они одержимы бесами. Впрочем — а разве это было не так?

Те, на ком ещё были остатки одежды, сбросили её, и всё переросло во всеобщую оргию, где уже не разбирали, с кем совокупляются — все свивались в клубки, как змеи.

Это продолжалась минут двадцать, потом исчадье подошёл к привязанному Андрею, с отвращением наблюдавшим за происходящим, и сказал:

— Теперь, твоя очередь отправиться к нашему Отцу! Ты будешь служить ему, ползать у его ног, вылизывать плевки, проклятый боголюб! Что, страшно, ничтожество? Ну где твой бог, чего он тебя не защищает?

Андрей понял, что настала его последняя минута, и взмолился про себя: 'Господи, дай мне силы умереть достойно, как человеку, и дай силы убить хоть одного из этих мерзавцев!'

Исчадье полоснул ножом по связывающим монаха верёвкам и Андрей упал на помост, не в силах устоять — его ноги затекли так, что он их не чувствовал, как будто это были деревяшки.

Исчадье засмеялся:

— Смотрите, он уже начинает ползать на брюхе! Скоро он отправится к нашему господину, и будет ему прислуживать! Ведите его к алтарю!

Потные голые люди с перекошенными мордами вцепились в Андрея и поволокли к окровавленному алтарю, с которого, как мусор с кухонного стола, сбросили тело ребёнка. Монах пытался сопротивляться, ударить рукой или ногой, но десятки рук вцепились в него с силой душевнобольных и тащили, даже не позволяя прикоснуться к полу, по воздуху.

По дороге они его пытались ударить, ущипнуть, расцарапать, любым способом нанести какое-то увечье — но небольшое, так как исчадье-распорядитель крикнул, чтобы его не калечили — каждый кто нанесёт несанкционированное увечье, тоже займёт место на жертвенном алтаре. Какие бы ни были эти обдолбанные люди, страх они понимали и не решались выдавить ему глаз или сломать палец.

Как бы то ни было, но к тому времени, как Андрей достиг алтаря на плечах сатанистов, его тело представляло собой сплошной синяк, а из открывшейся раны на боку сочилась кровь. Его положили на алтарь и стали срывать с него одежду, через несколько секунд он был гол, как при рождении.

Одна из женщин, участвовавших в сатанинской оргии, хрипло закричала:

— Я его хочу! — и влезла на Андрея верхом, дёргаясь в сладострастных конвульсиях и оставляя на нём полосы слизи и пота. Другая стала оттаскивать первую, и тоже полезла на него, потом третья, и над его телом возникла драка возбуждённым похотливых сатанисток, визжащих и треплющих друг друга за волосы.

Внезапно дверь за алтарём открылась и вышел адепт.

Он был в какой-то немыслимой тиаре, состоящей из человеческого черепа, костей, засушенных пальцев и скальпов, его лицо раскрашено полосами красной краски, видимо, долженствующей изображать кровь. А может это и была кровь? На его обнажённом теле был накинут плащ цвета запёкшейся крови.

— Тихо все! Молчать! Держите его крепко, сейчас будем совершать обряд жертвоприношения нашему Господину!

Все затихли, глядя на адепта в жутком наряде. Он обвёл тяжёлым взглядом всех участников оргии, и они отпрянули от него, страшась, как будто перед ними стоял сам сатана. Женщины слезли с Андрея, оставив его окровавленное тело в покое.

Адепт подошёл к простёртому монаху и спросил с сумасшедшей улыбкой:

— Удобно ли тебе? Как тебе наши женщины, понравилось с ними? Предлагаю тебе — сейчас ты встанешь на колени, вылижешь мне ноги, потом с тобой совершит акт кто-нибудь из мужчин и ты отречёшься от своего бога — и тогда будешь жить, будешь одним из нас, у тебя будут деньги, лучшие женщины, у тебя будет всё, что ты пожелаешь. Глупец, неужели ты думал, что богатство, власть, даётся просто так? Все эти люди — самые богатые и успешные люди города, служат моему Господину! Они все давно уже принадлежат ему, и за это у них нет никаких ограничений — они берут всё, что хотят, для них нет закона, нет никаких моральных устоев, они живут всласть! А остальные пусть идут в зад! Живи, как хочешь! Ну что, боголюб, готов проклясть своего бога? Готов отречься?

Адепт повернулся к своим последователям и сказал:

— Поднимите его на ноги.

Андрея потащили с алтаря и поставили перед адептом.

— Ну что, боголюб, опускайся на колени, лижи мне ноги! Тебе показать, как это делать? Эй, сюда! — адепт схватил одну из тех, кто ранее ползал по Андрею, и бросил на колени — вылизывай меня!

Молодая женщина с распущенными волосами начала истово вылизывать ступни адепта, переходя всё выше и выше, пока не занялась его гениталиями.

— Видишь, как старается! Это жена графа Мастунского, главы городского совета! Старайся лучше, сука! Видишь, боголюб, что значит власть Сагана?! Бери что хочешь, живи как хочешь и не думай о последствиях! Ну что, отрекаешься от бога?

— Пошёл ты на... — выдавил с ненавистью Андрей и рванулся, попытавшись ударить адепта ногой, но только попал в женщину, удовлетворявшую того во время разговора. Женщина завизжала и отлетела в сторону. Адепт досадливо поморщился и спокойно сказал:

— Ну вот, испортил ей удовольствие. Тогда ты умрёшь, идиот, умрёшь страшно и мучительно, а уж об этом позабочусь. Ну что, хочешь что-то сказать перед началом? Чего-то желаешь перед смертью, чего-то хочешь?

Андрей впился глазами в адепта и медленно сказал:

— Хочу, чтобы ты сдох!

Внезапно адепт пошатнулся, схватился за грудь и рухнул с возвышения, как будто его сбили палкой. В соборе настала мёртвая тишина, потом кто-то пискнул женским голосом:

— Он умер! Боголюб убил его! Он убил его!

Руки, державшие Андрея, разжались, толпа отхлынула в ужасе, а он повернулся к ним, вытянул руку и указывая пальцем на одного из них, сказал:

— Умри, тварь! — тот упал как подкошенный. Все завизжали и начали бегать по храму, пытаясь укрыться за колоннами, падая за скамьи, за возвышение алтаря, а Андрей, как снайпер с винтовкой, поворачивался на месте и 'стрелял' из пальца:

— Умри! Умри! Умри! — сатанисты падали, как подкошенные, ложась на пол штабелями. Он не жалел никого — ни мужчин, ни женщин, эти твари не имели права жить. Господь дал ему Силу, и он использовал её по-полной. На ногах остались только четверо исчадий, они попытались использовать силу Сагана против него, попытались, как и он, убить на расстоянии — но на Андрея их потуги не оказали никакого воздействия, кроме того, что его крестик, чудом сохранившийся на шее, нагрелся, будто в печи. Андрей закричал:

— Умрите все, сатанинские отродья! — и внутренности собора превратились в кладбище. Никто не шевелился, вокруг только трупы, трупы, десятки трупов.

Андрей спустился с возвышения, подошёл к разбросанной одежде и стал подыскивать себе подходящее одеяние. Оделся, оглядел всё вокруг, подумал — обошёл трупы и собрал с них все драгоценности, которые нашёл, свалил их на чью-то рубаху, завернул в узел и положил на плечо. Узел получился внушительный, довольно тяжёлый — килограмм на десять, не меньше. Теперь, если он выберется из города, ему будет на что жить, и не только просто жить...на всё хватит.

Андрей пошёл ко входу, спотыкаясь о трупы.

Дверь была закрыта, гвардейцы снаружи не видели и не слышали того, что тут происходило.

Монах подумал немного, потом решительно толкнул дверь — гвардейцы стояли кучкой, о чём-то оживлённо разговаривая, и вначале не обратили внимания, что из храма кто-то вышел, потом один из них замер, кивнув головой на вышедшего — смотри, мол! Вытаскивая из ножен сабли и мечи, они двинулись к нему, обходя с двух сторон.

— Умрите! — группа бойцов повалилась на землю, а Андрей ушёл в темноту.

Он шёл в одно единственное место, в котором его бы приняли и поняли — к Фёдору Гнатьеву. Идти было недалеко — минут пятнадцать, и скоро он оказался перед знакомым домом.

За окном, не до конца закрытым занавеской, горел огонёк — видимо Фёдор не спал. Ворота оказались заперты, и Андрей стал бросать в окно камешки, до тех пор, пока дверь в избу с грохотом не открылась и громогласный нетрезвый голос не спросил:

— Кто ещё там бродит?! Кто развлекается? Свали отсюда, пока башку не свернул!

— А может всё-таки откроешь? — с усмешкой спросил Андрей — вместе будем выпивать, всё веселее!

— Ты?! Как, откуда? Тебя же вроде отпустили после Круга? Заходи скорее!

Калитка скрипнула, распахнулась, и Андрей, пошатываясь, вошёл во двор, таща на плече увесистый узел.

— Ты чего шатаешься? Пьяный, что ли? Это я пьяный, который день пью — вначале тебя поминал, потом радовался, что ты выжил. А ты чего напился, с радости, что ли?

— Фёдор, я сильно ранен, не болтай и потише — вдруг кто-то услышит. Пошли скорее в дом, и вскипяти воды, мне надо рану...вернее раны, обработать.

Фёдор мгновенно собрался, будто и не был только что мертвецки пьян, побежал в дом и стал растапливать печь, ругаясь, что мало приготовил дров и надо теперь идти в сарай, надо их наколоть.

Через минут двадцать всё-таки печь была заправлена, дрова лизали языки пламени, а на плиту водрузилась огромная медная кастрюля с колодезной водой.

Андрей, скрипя зубами, стащил с себя рубаху и ощупал покрасневший разрез на боку — он сильно болел и воспалился. 'Как бы не сдохнуть!' — подумал он — 'Было бы обидно, уйти от стольких опасностей и быть убитым простым заражением раны'

— Пока греется вода, расскажи, как так получилось, что ты сейчас у меня, а не отдыхаешь с кучей денег где-нибудь в уютной комнатке лучшей гостиницы города? Сто золотых — немалый куш! И земля! Почему ты весь израненный и никто не позаботился, чтобы заняться твоими ранами? Рассказывай, я сгораю от любопытства!

— Ну что сказать, думаю, что, что до момента моего ухода с Круга ты всё уже знаешь, небось весь город жужжит, а вот после того, как я ушёл... — и Андрей вкратце пересказал Фёдору то, что случилось после того, как он покинул арену и до этого момента.

Фёдор ошеломлённо слушал и мрачнел, потом сплюнул:

— Я так и знал, что эти сволочи устроят что-то подобное, но всё-таки надеялся, что у тебя всё хорошо. Вижу — нет. Что теперь думаешь делать?

— Вначале надо залечить раны — боюсь, что занёс какую-нибудь заразу в раны, поваляли меня по грязи крепко. Потом...потом надо выбираться из города и бежать подальше, пока эти сволочи не очухались и не начали разыскивать меня по всей стране. Когда они посмотрят — моего трупа среди их трупов нет, значит начнут розыск. Я ведь положил и адепта, и всю верхушку, элиту этого города! Не скоро опомнятся! Скажи мне вот что — где такое государство Балрон? Что это за государство такое? Мне нужно попасть туда, в город Анкарру.

— А чего ты там забыл? — удивлённо спросил Фёдор — ну есть такое государство, на севере, очень не любят там исчадий, но между Славией и Балроном нет официальных отношений, и исчадья не допускаются в пределы этого государства. Они как-то определяют, что это исчадье и сразу убивают его, если обнаруживают на своей территории. Если же исчадье пытается въехать в Балрон официально — его не пускают. Но не убивают. Это довольно большое государство, сравнимое по размерам с Славией, они граничат. Язык там такой же, как у нас, но с этаким акцентом — они 'Г' говорят как 'Х', и слова произносят как-то нараспев, а так ничем не отличаются от нас. Кроме религии. Религия у них какая хочешь — и в Единого Бога, и язычники, и кого только нет — особых придирок по этому поводу нет. Конечно, дерьма там своего хватает, но жить как-то посвободнее.

— А почему тогда славийцы не бегут туда? Тут же просто невыносимо жить! Как можно жить под исчадиями?

— Ну как можно...вот так и можно. Живём. Тут могилы предков, своя земля, дома, а кто там ждёт? Думаешь, там мёдом намазано? Так же над бедными измываются богатые, так же кому-то везёт в жизни, а кому-то нет. Но, согласен — тебе прямая дорога туда. На этом материке это единственное место, где тебя могут принять и не выдать исчадиям. Славия и Балрон давно уже противостоят друг другу, были войны, с переменным успехом, а сейчас всё застыло в вооружённом нейтралитете — один толчок, и покатится под откос...война будет, конечно, но когда — никто не может предположить. А как ей не быть? Исчадьям нужны новые территории, так же им не нравится, что подданные бегут в Балрон, спасаясь от беспредела — в Балроне уже, наверное, процентов десять населения славийцы — войны не избежать. Но, повторюсь — всё пока затихло. Слушай, интересно, что — вот так показал пальцем на врага и человек умер? Ну ты силён! — Фёдор хохотнул и задумался — молчи и никому не говори о твоей способности — или убьют, или заставят работать на власть, без разницы — где это будет, в Славии, в Балроне, или где-то ещё. А чего ты там в узле притащил? Ты не рассказал. Я слышал, там чего-то шибко брякнуло. Оружие, что ли? Или чего?

— Или чего — вымученно улыбнулся Андрей — драгоценности это. Я обобрал трупы прихожан Сагана, которые развлекались со мной в храме. Давай его сюда, посмотрим, чего я там нагрёб. Мне же придётся куда-то деваться из города, жить на что-то надо, да и с деньгами легче устроиться — вот и снял с богачей побрякушки.

— Да чего ты, как будто оправдываешься? — хмыкнул Фёдор — они нам должны по гроб жизни, весь город высосали, считай это трофеями на войне. Давай, посмотрим, на сколько ты раскрутил богатые семейства...ух ты, тяжёленький узел! Ни-че-го себе! — Фёдор высыпал на широкий дубовый стол груду сокровищ — ты хоть представляешь, сколько это стоит?! Да вот только эта, одна диадема, стоит столько, сколько не зарабатывает крестьянин за всю свою жизнь всей семьёй! Да что семьёй — всей деревней! Мамочка рОдная...да ты богач, каких мало! Теперь они точно весь город перероют, тут ни одной вещи нельзя будет продать, и во всей Славии тоже. Можете тебе вообще отправиться на другой континент? Но там язык другой, обычаи другие, труднее приживаться... Говоришь в Балрон тебе надо? Так чего ты там забыл, расскажешь?

— Долг у меня. Человеку пообещал, что найду там его дочь и помогу, чем могу. Если бы не он, возможно я и не смог бы победить на арене — он стойко сражался, и в конце, уже умирая, сильно помог мне. Я дал обещание и не могу его нарушить. Знаешь, Фёдор, моя жизнь не может служить образцом праведности — многие годы я был просто зверем в человеческом обличье, наёмным убийцей, но если я когда-нибудь давал слово, я его держал всегда. Это знали и друзья, и враги. Впрочем — друзей последние годы у меня тоже не было — какие друзья у наёмного убийцы? Только заказчики и жертвы, да обслуживающий персонал. Возможно, сейчас, в этом мире, я получил возможность исправить свою жизнь, стать кем-то большим, чем презренный убийца. Не знаю, поймёшь ли ты меня. Возможно я говорю слишком высоким штилем, но я именно так и думаю — это мой шанс. И я знаю, зачем я тут — я должен уничтожить исчадий, выкорчевать зло из этого мира.

— Ну что же, я тебя понимаю...я сам такой. Думаешь, чего я ушёл из стражи? Опротивело всё. Здесь меня ничего уже не держит — семьи нет, родни нет, так что — мы с тобой вместе поедем в Балрон. Денег у тебя полно, на выпивку и закуску хватит — думаю, не заморишь старика голодом! — Фёдор ухмыльнулся — вот и я при деле буду, а то тоскливо тут сидеть и спиваться. Хоть посмотрю, что у тебя получится. Давай-ка теперь тобой займёмся — а то и правда ещё горячка начнётся и загнёшься. Я тогда с твоих сокровищ точно сопьюсь — мне их пропивать надо будет несколько лет, не меньше, и то не смогу все пропить, помру раньше! — он хохотнул и добавил — я очень рад, что ты жив и вернулся. После сорока лет найти друга очень трудно, практически невозможно, и слава богу, что он послал мне тебя. Всё, теперь к делу — вода уже согрелась, сейчас я принесу корыто, раздевайся, садись в него, будем обмывать и обрабатывать твои раны.

Следующий час они обрабатывали раны Андрей — тот шипел, матерился, и дважды чуть не терял сознание от боли, когда Фёдор обмывал струёй тёплой воды с мылом все повреждения.

Как оказалось, на голове была огромная шишка, с рассечением практически до кости — Фёдор по этому поводу выразился так, что если бы не чугунная голова — мозги бы вылетели вмиг из дурной башки. С раной на боку дело было хуже — края раны после оргии в храме разошлись, и требовалось их сшивать. Фёдор продезинфицировал рану, вычистил из неё грязь, песок, потом дал Андрею бутылку с какой-то жидкостью:

— На, пей, не больше двух глотков — это настойка опия. Сейчас буду зашивать, тебе будет очень, очень больно. Стой, подожди! Давай-ка вначале спустим тебя в подпол, в тайник, тебе так и так там отсиживаться, а я тебя не дотащу, надорвусь — вот ты какой боров здоровый, небось килограмм сто весишь.

— Ну — сто не сто, а девяносто точно. Дай мне барахлишка какого-нибудь, срам прикрыть, не хочу я их шмотки надевать, противно!

— А что шмотки? Шмотки как шмотки, только грязные. Постираю, и будут нормальные, будешь носить. Другие не скоро купим, а у меня, думаешь, великий гардероб? Сейчас подберу тебе штаны с рубахой, только тебе короткие будут, ты же вон какая орясина вымахал.

Андрей вытерся куском ткани, которая здесь служила полотенцем, натянул штаны Фёдора, действительно короткие ему по длине и отправился в подпол. Там он улёгся на низкий топчан, застеленный матрасом и шерстяным одеялом и повернулся на бок. Только что он отхлебнул из бутыли, и уже чувствовал, как опийный туман захватывает его мозг, погружая в небытие. Завтра, он знал это, будет хреново — и раны, и отходняк после опия, но сегодня он был счастлив притулиться в безопасном месте, скрытом от опасностей и бед, а места безопасней, чем подпол Фёдора не было на всём белом свете.

Сквозь сон он слышал бормотание Фёдора:

— Сейчас зашьём, поспишь, а с утра я схожу на рынок, куплю нам свежего мяса, овощей, наварю похлёбки — пальчики оближешь, ты ещё и не знаешь, какую я умею похлёбку варить! Мою похлёбку можно подавать в лучших домах страны, даже королю на стол сгодится! А если к ней ещё и кружку хорошего винца! Это вообще будет славно! Скоро встанешь на ноги, мы и подумаем тогда — как выбраться из города. Ну, друг мой, теперь терпи...

Андрей почувствовал, даже через опийный туман, как его бок пронзила боль, но спасительная темнота поглотила его, не позволив терпеть мучения.

Пробуждение было уже более щадящим — тело, конечно, болело, но не так сильно, как до того, как он пришёл к Фёдору. Скорее всего, тогда он просто не позволял себе расслабляться, не позволял боли овладеть собой, потому и держался всё это время.

Андрей попытался встать, нащупав край лежанки — в подвале было очень темно, света никакого не было — крышка опущена на место — но тут же свалился обратно, получив жесточайший удар по больному боку от деревянного топчана. Есть хотелось ужасно, рот пересох, а ещё хотелось по нужде — и он не знал, куда это дело вылить.

Пока он раздумывал, крышка люка открылась и в проём заглянуло усатое лицо Фёдора:

— Ты проснулся? Я уж бояться стал, думал, помираешь — ты спал двое суток подряд! Давай я тебе помогу подняться наверх, сейчас будем обедать, я разогрел похлёбку, вина сейчас тебе красного налью — надо восстанавливать кровь, чаю вскипячу, похлёбку наложу — надо отъедаться.

Он спустился в подпол, осторожно подхватил Андрея и они пошли к лестнице, ведущей наверх. Подниматься было трудно — голова кружилось, в боку стреляло, но Андрей упорно, как жук, лез по лестнице и, наконец, плюхнулся рядом с дырой на пол. Ноги его не держали, и если бы не Фёдор он уже два раза бы скатился вниз.

— Мда, не натаскаешься тебя наверх — пробурчал запыхавшийся Фёдор — давай, скорее восстанавливайся. Сейчас расскажу тебе, что происходит в городе.

Пока Андрей, давясь от жадности, заглатывал густую, и действительно вкусную похлёбку Фёдора, тот рассказал ему то, что произошло за прошедшие два дня:

— В общем так: как и предполагали, тебя ищут, и ищут усиленно — подняли всех на уши, трактир, где ты работал, выпотрошили, всех его работников и хозяина взяли, а заведение разграбила шпана. Теперь будут выпытывать — как это они пособничали такому убийце, как ты. Теперь мотивация поисков: ты негодяй, мерзкий боголюб, которого простили за его прегрешения, и пригласили на праздничную мессу в храм. Там ты, мерзкий неблагодарный тип, убил всех добропорядочных граждан города, лучших её людей, ограбил их и сбежал в неизвестном направлении. Никто не знает, где ты прячешься и откуда взялся — шерстят всех, даже уголовников, никакие откупы не действуют — хватают всех. Говорят, должна прибыть комиссия с адептом-инквизитором для расследования твоих преступлений. Комиссия прибудет дней через десять. За это время нам нужно поставить тебя на ноги и быстро валить из этого города — похоже ему приходит конец. Ты ешь, ешь давай — чего остановился? Ты ни при чём тут — это же исчадья, им просто был нужен повод для большой резни, не ты, так другой повод. Если ты не поддержишь свои силы, не встанешь на ноги, ты не сможешь им отомстить, так что давай, жуй.

Легко сказать — жуй! У Андрея кусок поперёк горла встал. Все, кого он коснулся, все, с кем работал — уже мертвы. А сколько ещё будет смертей? А когда комиссия приедет, будут жителей трясти — сколько тысяч людей погибнет, пока будут искать его? Надо будет что-то сделать по этому поводу, нельзя, чтобы погибло столько народа.

Следующая неделя прошла в беспрерывном поедании чего-то сытного, и в беспрестанных тренировках — Андрей осторожно, но всё увереннее и увереннее двигался, пробовал фехтовать, и к концу недели восстановил своё физическое состояние примерно процентов на семьдесят — конечно, рана так быстро не зажила, но уже не давала такой резкой боли, ещё пару дней и можно будет снимать швы. По крайней мере, теперь он мог вполне пристойно передвигаться, а при желании — заехать кому-нибудь по челюсти.

Совместно с Фёдором они разработали план их исхода из города — были куплены два здоровенных мерина, у Фёдора, в каретном сарае, стояли повозки, оставшиеся ещё от отца — выездного купца. Это были крепкие широкие возки, предназначенные для перевозки товаров и ночёвки в них хозяина. Повозки стояли уже много лет, но состояние их было прекрасным — замени на них брезентовый тент, смени конскую сбрую, смажь втулки колёс смазкой и отправляйся, хоть на край света. Денег, что были у Фёдора и Андрея, вполне хватало на всё про всё, так что Гнатьев активно занимался закупками необходимых дорожных припасов, объясняя, что решил пойти по стопам отца и стать купцом — мол, знает, где купить хороших товаров и дорого их продать в другом месте. Хватит уже стражником ходить, железками углы домов обивать. Надо и денег заработать на старость. Вот так они и подошли к дню 'Х' — побегу Андрея из города.

Глава 6

Страшно воняло — так, как будто тут собрались нечистоты всего этого мира, хотя это был всего лишь слив не очень большого, по меркам Земли, города.

Андрей шагал вдоль узкого тёмного тоннеля, ощупывая скользкие, противные стены руками, задыхаясь от смрада и всё время ожидая, что наступит на что-то такое, что очень ему не понравится — например на чей-то разложившийся труп. Хотя — откуда тут взяться трупу? Если только кости...и то сомнительно — толпы пищащих мерзких крыс, размером, минимум, по полметра, проносились стаями по низкой каменной норе, совершенно не обращая внимания на человека.

С их точки зрения, он был ещё не приготовленным для поедания бифштексом, который почему-то всё ещё бродит по их жилищу, а не лежит, как полагается, в грязи.

В канализацию Андрей попал через ход в доме Фёдора — этот тоннель, метров через пятьдесят, выводил в городскую канализационную систему, сделанную, наверное, очень, очень давно — по крайней мере Фёдор, который знал многое об этом городе, не знал, когда её выкопали и облицевали камнем.

Андрею нужно было выбираться из города, но сделать это через городские ворота, по понятной причине, он не мог. Они с Фёдором договорились, что тот выедет на фургоне из ворот города, и будет ждать его в определённом месте — в пяти километрах от выхода, в лесу.

Сразу за городом, уже в нескольких километрах, начинался густой лес, разрезаемый прямой линией тракта. Этот тракт вёл к югу, через всю Славию, к границам Славии и Балрона. Дорога тянулась на многие тысячи километров, так что их путешествие обещало быть долгим — по его прикидкам, если проезжать в день пятьдесят километров, до границы они должны были тащиться не менее шестидесяти дней. Но прежде чем тащиться, надо было выйти из канализации и попасть в реку.

Само собой, все вонючие стоки города сливались именно в реку — этот мир ещё не задумывался о том, чтобы беречь природу — её же так много — возле города в лесах бродили олени и захаживали медведи, в реке водилась форель, которую ещё не убили сточные воды, в лесу по веткам тяжело сидели тетерева, мясо которых подавали в местных трактирах. В общем — это был ещё девственный мир, загадить который человечеству пока не удалось.

Выход в реку, после блуждания в тоннелях, открылся неожиданно — проход начал сужаться, и пахнуло холодным свежим воздухом.

Андрей, почти касаясь спиной потолка и держа голову над вонючим потоком, несущимся по трубе, согнувшись тащился к выходу, думая только одно — как хорошо, что не было ливней, иначе труба была бы заполнена до основания.

Отверстие тоннеля выходило из берегового обрыва на высоте двухэтажного дома, и вонючая струя с грохотом падала в тихий затон реки, пенясь и взбивая пузыри.

Андрей вылетел из канализации вместе с отбросами города и с головой погрузился в воды реки, перемешанные со сточными водами.

Ему ужасно хотелось выблевать, грязные воды реки попали в нос, в глаза, в уши, но Андрей терпел и сильными гребками двигался вниз по течению, выбирая место, где можно выйти на берег, не привлекая внимания.

Такое место нашлось метрах в пятистах ниже по течению, где река образовывала широкую галечную отмель, делая изгиб от первоначального направления — на юг.

Монах выбрался на берег, благоухая всеми запахами, которые могли быть в городской канализации и от которых, наверное, и у крысы началась бы рвота.

Видимо он был устойчивее крысы — что доказывала вся его жизнь, а потому перемог себя и даже сумел притерпеться к своему амбрэ, стараясь не думать о том, сколько болезнетворных бактерий впитал его организм во время путешествия по подземелью. Река слегка смыла нечистоты, но одежда была безнадёжно испорчена.

Впрочем, они с Фёдором ожидали что-то подобное и запасные комплекты одежды были уложены в купеческой повозке.

Вокруг было темно, шумели сосны под ночным холодным ветерком, и монаху, промокшему до нитки, было холодно — через пять минут после того как он выбрался и зашагал по ночной дороге, у него начали клацать челюсти и тело сотрясла крупная дрожь.

'Эдак и заболеть можно!' — запоздало подумал он и припустил бегом по дороге, убивая этим двух зайцев — скорее добраться до сухой одежды и огня, а также согреться быстрым бегом.

Скоро это ему удалось, и зубы наконец-то перестали клацать.

Так Андрей бежал километра три, внимательно присматриваясь к стене леса вокруг — не пропустить бы дорожку-сворот в сторону, к старой лесопилке, где его должен ожидать Фёдор. До поворота было километра четыре, а потом по старой дорожке ещё с километр в сторону — так ему объяснял Гнатьев.

Незаметный сворот в сторону был настолько замаскирован кустами, что Андрей чуть не проскочил его — вернее, проскочил, но, потом, когда в его мозгу щёлкнуло — 'Это же был он, поворот!' — вернулся назад и пошёл уже медленнее, внимательно присматриваясь к окрестностям.

Он осторожно приблизился к мерцающему впереди огню костра, краем глаза заметил слева мелькнувшую тень и негромко сказал:

— Фёдор, ты топочешь как стадо коров. Вылезай из-за дерева, я тебя видел.

— Зато ты воняешь так, что тебя за сто метров учуешь. Скидывай тут свои вонючие шмотки, потом пошли к костру, мыть тебя будем и одевать. Не тащи эти вонючие тряпки с собой, даже стоять рядом невозможно — так в нос шибает!

— А ты не мог ход сделать не в яму с дерьмом? Нет бы вывести его сразу в речку!

— Я что ли копал? Не хватало ещё мне, как кроту, норы копать! Это ещё до моего деда прокопано было, а кем — хрен его знает. Не теряй времени, раздевайся, и пошли мыться и сушиться.

Через полчаса Андрей сидел на раскладном деревянном стуле и прихлёбывал горячий настой из глиняной кружки. Дрожь его отпускала, зубы не клацали, а тело охватывала приятная истома от тепла костра.

— Ну что, согрелся? Давай тогда поговорим. Что планируешь делать? Куда идти? В принципе, деньги у нас теперь есть — может отсидимся где-нибудь? — Фёдор пошевелил палкой угли костра, дрова треснули, выбросили красный уголёк и пламя занялось ярче, отбрасывая блики на лица двух друзей.

— Что делать? Я же тебе сказал — мне надо в Анкарру, там есть некая девушка Антана — мне нужно ей помочь, я обещал её отцу. Потом — посмотрим что делать дальше. Лучше расскажи мне — как добраться до этой чёртовой Анкарры.

— Я не хочу тебя отговаривать, но задача непростая — представь для себя — вот мы, в Славии — Фёдор начертил возле костра точку — а вот Анкарра. Между нами пять тысяч вёрст. Путь лежит через столицу Славии. Ты представляешь, сколько нам нужно проехать? Давай прикинем — по сорок вёрст в день, это надо...надо...около четырёх месяцев! Смысл-то есть туда тащиться?

— Смысл всегда есть. И во всём. Повторяю — я пообещал умирающему человеку, что выполню его волю, и я её выполню. Конечно, я не собираюсь геройствовать по дороге — будем останавливаться на постоялых дворах, нормально питаться — денег у нас полно, чего экономить? Расскажи, что предстоит по дороге — какие тракты, какие трудности, всё, что знаешь.

— Трудности? Да те, что обычно — дожди, разбойники, несвежая еда в трактирах, бесчинство жадных стражников при въезде в города, размытые дождями дороги и ледяной ветер на горных перевалах — весь набор путешественника. Хммм...забавно — я засиделся в своей халупе, даже интересно посмотреть — а что там, дальше? В конце концов — все мы умираем, почему не сейчас?

— Тьфу! Язык твой поганый! Не каркай, Фёдор — не собираюсь я ещё умирать. Мне столько надо сделать... давай-ка, наметь дорогу и расскажи, какая обстановка вокруг неё, к чему готовиться. Я имею в виду рельеф, постоялые дворы и города, ну и политическую обстановку — чего там ждать, вокруг дороги, войн нет ли.

— В общем так — всё, что я знаю: тракт идёт три тысячи вёрст по территории Славии, через столицу — Гаранак. Потом уже начинается Балрон — Анкарра его столица. Эти два государства очень не любят друг друга и сейчас находятся в состоянии перемирия — после двадцатилетней войны. Она закончилась десять лет назад, с тех пор отношения ничуть не улучшились. Исчадий там нет — им запрещено посещать Балрон под страхом смерти, но у них своих 'исчадий' хватает, так что говорить, что это человеколюбивое государство — не стоит. Подозреваю, что там полно агентов исчадий, которые ведут разрушительную работу, подрывая государство изнутри — если не смогли уничтожить в открытом конфликте. Ты уже знаешь, что исчадья очень сильны, обладают магическими способностями, но и они не бессмертны, так что — в Балрон они открыто не суются.

— А как же их можно вычислить? Как балронцы определяют, что это исчадья?

— Есть какие-то амулеты для этого, так что отслеживают на-раз. Ну дак вот: в Балроне время от времени вспыхивают междуусобицы — местные лорды делят власть, делят землю — там есть ещё что делить, в отличие от Славии, где всё принадлежит исчадьям, все люди, вся земля — а чего тогда воевать, если всё и так принадлежит им? Это, можно сказать, положительный момент от правления исчадий. Ну, это я так, для сравнения... Правит в Балроне император, система правления, как и в Славии, примерно та же, только исчадий нет за спиной императора. Но есть другие — жадные лорды, завистливая знать — всё, как обычно. Беженцев из Славии тоже не принимают — это было условие перемирия, заключённого десять лет назад. Ну, тут понятно — не хотят исчадья, чтобы их люди свалили из этой грёбаной страны. Если купцом, или по другому делу — пожалуйста, а вот с узлами, мешками и детишками — нет, иди назад, на жертвенный камень. (Фёдор выматерился и сплюнул в пламя костра). Так что — нам надо будет с тобой закупиться — какого-нибудь товара положить, вроде как мы едем торговать Балрон.

— А есть мысли, что купить? Надо бы чего-нибудь небольшого по объёму, но ценного — ну не тащить же огромный воз, в самом деле...

— Мы с тобой вот как сделаем: в Гаранаке заедем в квартал ремесленников, и закупим там льняной ткани — она очень хорошо идёт в Балроне, кроме того — там есть один оружейник, куёт отличные клинки — в основном кинжалы и ножи, его изделия славятся во всём цивилизованном мире — закупим партию клинков, столько, сколько у него будет. Дорогие, правда, но на них можно вдвойне навариться, гарантия. Что ещё? — Фёдор задумался — хммм....да ну посмотрим ещё по месту. Надо будет продать часть сокровищ, что ты прихватил — деньги понадобятся на закупки и всё остальное — путешествовать-то тоже надо на что-то, есть-пить нам и лошадям... Нам ооочень далеко тащиться, не ты не передумаешь... Давай-ка ложиться спать, завтра в дорогу. Может чего-нибудь перекусишь?

— Нет, спасибо...спать, да...сегодняшний заплыв в дерьме у меня все силы выпил...

— Иди, ложись в фургоне, там постелено. Одеяла сзади лежат, а я тут пристроюсь — люблю, понимаешь, в огонь смотреть...есть в этом что-то завораживающее, магическое.

Фёдор встал с чурбачка и улёгся поудобнее на одеяло у костра, глядя в пляшущие языки пламени. Блики от огня пробегали по его лицу, морщинистому от прожитых лет и жизненных проблем, и Андрей подумал: 'Куда нас приведёт эта дорога? Куда я вообще иду? Где остановлюсь? Нет мне покоя, как перекати-поле меня несёт и несёт по миру, даже не по миру — по мирам. Вот и мужика за собой тащу — зачем? Ему и так досталось в своей жизни, а со мной, так и вообще можно влипнуть в неприятности' Он пожал плечами — будь что будет, и отправился в фургон отсыпаться.

Утром его разбудил скрип фургона и стук копыт по земле — Фёдор уже запрягал лошадей, матерился на конягу, раздувающего брюхо, чтобы подпруга потом его не сжимала — Андрей потянулся и высунулся наружу — солнце уже поднялось над кронами деревьев и вовсю сияло над миром, заливая его оранжевым сочным цветом. Почему-то на душе у монаха было хорошо и спокойно — впереди дальняя, очень дальняя дорога, а он радовался как ребёнок предстоящему путешествию. Усмехнувшись, подумал: 'В душе каждого взрослого мужика живёт пацан, мечтающий о дальних странах, вот и я не исключение...что там впереди, какие чудеса?'

Он выбрался из фургона, Фёдор поприветствовал его радостным мычанием и матом, вперемешку с криком:

— Стой, стой падлюга! Да не тебе я, этому отродью с четырьмя копытами! Убью, гадина, не надувай брюхо, скотина безрогая!

Андрей ухмыльнулся и отправился в кусты...

Скоро они сидели рядом на передней скамье фургона, смотрели на колышащиеся зады лошадей, тянущих их передвижной дом и рассуждали за жизнь, за свои дела, за всё, что могут обсуждать два мужика на пятом десятке лет, видавшие виды и прошедшие через огонь и воду.

— Вот у тебя почему нет бабы, Андрей? Вот как ты обходишься без бабы? Почему твоя вера требует, чтобы ты обходился без бабы, это же странно, согласись?

— Ничего это вера не требует — вяло защищался Андрей — просто я был монахом, в монастыре, принял обет безбрачия, вот и всё!

— А почему это ваши обеты требуют такого безобразия? Ты можешь заболеть без бабы, в курсе?

— Да ну тебя, чего ты пристал как репей? А ты-то сам чего — неженатый, и бабы я у тебя не вижу!

— Если не видишь, это не значит, что её нет!

— Невидимая, что ли? Типа — призрак?

— Тьфу на тебя! — я время от времени похаживал к одной молодке, да! Хорошая вдовушка, сладкая! А ты, знаю, ни к кому не похаживал, как больной какой-то! Ты вообще здоров?

— Я те щас кааак...тресну по башке, вот тогда будешь глупые вопросы задавать! — рассердился Андрей — ну что тебя пробило на эту тему-то? Приснилось, что ли чего?

— Ага, приснилось — с удовольствием согласился Фёдор — вроде как вокруг меня танцуют пятеро полуобнажённых танцовщиц, и при этом раздеваются, раздеваются, раздеваются...и падают в мои объятья! Падай, Андрей! Падай! — Фёдор сбил со скамьи ничего не понимающего монаха, и тут же в стенку фургона, там, где ни сидели, вонзились три стрелы, дрожа своими оперёнными древками.

— Похоже грабители, вот чёрт, повезло нам, как утопленникам! — вполголоса сказал Фёдор, попробовав, как вынимается из ножен сабля — и ведь почти у самого города! Довели народ, уже в леса уходят на промысел. Ну что, готов к бою? Тогда пошли!

Они приподняли брезент с задка фургона и ужом выскочили наружу, затаившись у колёс повозки.

Снизу было видно, что возле лошадей стоит группа людей, человек шесть, с мечами в руках.

Луков у них не было видно, так что Андрей предположил, что или лучники в кустах сидят, или же они отстрелялись и оставили луки на месте — что вряд ли.

— Давай туда! — понимающе кивнул Фёдор и они рванули в лес по широкой дуге огибая то место, где предположительно сидели лучники. Впрочем — не вполне предположительно — Фёдор же как-то сумел их увидеть!

Зайдя с тылу, друзья медленно продвигались на голоса — слышно было, как разбойники активно обсуждали исчезновение возчиков, нырнувших в фургон и обвиняли друг друга в нерасторопности — под ногами тихо шелестели нападавшие иглы, но не хрустела ни одна веточка...

Фёдор в лесу преобразился — от пьяницы-стражника не осталось и следа, это был хищный зверь, тигр, неслышно перемещавшийся в своих лесных владениях.

Андрей заходил немного правее, тоже неслышно, как тень...

Выглянув из-за сосны, он увидел двух лучников — мужчин лет тридцати, сидящих на деревьях, на высоте метров шести-семи и внимательно следящих за происходящим на дороге.

Похоже что на счастье путников Фёдор успел заметить лучника в прогале между деревьями, это и спасло им жизнь.

Лучники не обращали внимания на то, что происходило у них под ногами, так что друзья спокойно достали из-за пояса кинжалы, переглянулись, и Андрей показал на себя и выставил вперёд два пальца — это означало, что он снимет двух, то есть Фёдору оставался один.

Фёдор кивнул головой, они приготовились, и Гнатьев начал отсчёт, загибая пальцы на растопыренной пятерне.

Когда последний палец был поджат, они одновременно, с силой метнули свои кинжалы в лучников, а Андрей, через долю секунды, метнул ещё и свою саблю.

Лучники молча, без звука, упали с деревьев под ноги бойцам.

Фёдор и Андрей переглянулись, согласно кивнули головой, и взяв в руки луки убитых, колчаны со стрелами — полезли наверх, на деревья.

Колчаны были заполнены наполовину, но и этого хватило бы, чтобы нашпиговать проезжающих купцов стрелами, как подушки для иголок.

Сверху было великолепно видно, как разбойники шарятся в фургоне, пытаясь найти хозяев и что-нибудь ценное, роются в их вещах, перетрясают одеяла и мешки.

Андрей поймал взгляд Фёдора, сидящего на другом дереве в пяти метрах о него, кивнул головой, наложил стрелу на тетиву, изготовился, выбрав цель — щёлк! Хлопнула спущенная тетива, и два разбойника упали, дёргаясь у колёс повозки. Щёлк! — через секунду упали ещё двое, а двое оставшихся в живых высунулись из фургона, пытаясь понять, что случилось и откуда стреляют.

Разбойники попытались выпрыгнуть из повозки, но очередные меткие стрелы пробили им головы и бандиты повисли на облучке, заливая дорожную пыль капающей из ран кровью.

Бойцы осмотрелись, Фёдор молча кивнул и они стали спускаться на землю, повесив луки через плечо.

Так же молча, они прошли к своей телеге — вокруг лежало шесть трупов — ни одного бандита в живых не осталось.

Проверили карманы разбойников — какая-то мелочишка, ничего ценного.

Собрали их мечи и сабли — никчёмные железки, но всё равно денег стоят — сложили в фургон, как и луки. Оттащили трупы в сторону от дороги и скинули их в овраг — подальше от глаз.

Всё это время никого на дороге не появлялось — что немного удивило Андрея — всё-таки наезженный тракт, почему по нему такое слабое движения? Может слухи разошлись, что в Нарске проблемы и собрались толпы исчадий? Возможно и так...

Мужчины уселись на скамью фургона, Фёдор подобрал поводья, крикнул — Хей! Хей! — и вот они уже снова катились по тракту, как будто ничего и не произошло.

— Ты чего не стал их проклинать? Ну чтобы они мёртвыми полегли? — Фёдор поднял брови и покосился на товарища.

— А если бы не сработало? И что тогда? Может тогда я был в расстроенных чувствах, вот и сработало...мне бы не хотелось оказаться перед толпой вооружённых грабителей глупо вопя — Умри! Умри! Они бы умерли..со смеху, если бы у меня не получилось...

— Хммм...мда. Ты прав. Я не подумал. Чётко сработали — ты умелый боец, это точно. Впрочем — чего я говорю — после того, как ты выжил на Кругу...

— Меня учили хорошие учителя — и по лесу красться, и часовых снимать. Так что — ничего удивительного. Вот на Кругу было тяжко, да...не хочу о нём вспоминать. Кстати, как ты их обнаружил, стрелков-то?

— Ну я же не болван какой-то — хотя мы с тобой и болтаем, смотрю за окрестностями, за дорогой, за кустами — в дороге всякое случается. Вдруг какая-нибудь кикимора появится, или леший, или ещё какая нечисть? Или вот — разбойники. Я заметил — голубь летел — а перед тем местом, где они сидели на дереве — рраз! — и уклонился в сторону. Потом ещё один. Потом сорока ушла в сторону и застрекотала. Тут я уже насторожился — они стрекочут на людей, известная доносчица. Ну а когда подъехали к прогалу между деревьями — я бы уже наготове — когда знаешь, что искать, легче увидеть. Вот я и увидел...

— Ясно...погоди. Я не понял тебя — какие леший и кикимора — ты что, серьёзно это? Какие такие нечисти?

— Хммм...такие, обыкновенные...а ты что, никогда не слышал про лесную нечисть? Впрочем — о чём это я...ты же не из этого мира. Да, есть у нас лесная нечисть — и это не вот эти старые добрые разбойники, это гораздо хуже. Это только убьют, или просто ограбят — а может и не убьют, а те — лишают души. Ну и тоже убить могут...в общем непонятно — иногда они убивают, иногда нет, иногда лишают души, иногда..хмм...вроде как награждают.

— Слушай, Фёдор, ты чего мне в уши тут дуешь? Какие награды, какие души? Что за нечисть? Ты сам-то их видел?

— Не видел, но это не означает, что их нет! Вот ты и драконов не видел, и ты скажешь, что их нет?

Кхе-кхе-кхе — Андрей вдруг закашлялся и Фёдор предупредительно постучал ему по спине.

— Какие нахрен...тьфу, прости Господи! — драконы?! Ты чего, меня разыгрывать взялся?

— Обычные драконы...Андрюх, ты чего тёмный такой? Да, драконы, живут на севере, ещё дальше Балрона, питаются тюленями, пингвинами, оленями и всякой такой хренью...не любят людей, иногда нападают на них, если люди приближаются к их городам. Исчадий не любят, убивают. Исчадья тоже их не любят — если поймают дракона — приносят в жертву на алтаре, говорят — угодно Сатану, эта разумная здоровенная животина имеет большую душу, очень нужную для Сатана. Существа умные, но вредные, как они говорят — с людьми общаться не желают по причине их злобности и алчности.

— Это как так говорят! — вытаращил глаза Андрей — что, и правда говорящие драконы? Разыгрываешь меня? Как они выглядят? Слушай, ты что, меня разыгрываешь, пользуясь тем, что я из другого мира? Не ожидал от тебя...

— Да какой розыгрыш? — рассердился Фёдор — ну нахрена мне тебя разыгрывать? Я сам разговаривал с драконом, когда был на побережье во время войны! Они тогда ещё, иногда, прилетали и отдыхали на берегу, после охоты на морских зверей. Я молодой был, глупый, хоть меня и отговаривали, но я пошёл к дракону и с ним поговорил. Мне сказали, что он меня убьёт, но дракон меня не тронул — не знаю, почему — Фёдор пожал плечами, хлопнул поводьями по крупу лошади и продолжил — глазищи — в две пяди, чешуя сияющая, внизу, на брюхе, небесно-голубая, а сверху — серо-коричневая, почти чёрная. Туловище узкое, как у крокодила, лапы мощные, с когтями...каждая чешуйка, как пластина брони — не уверен, что стрела пробьёт, и даже копьё. Впрочем — чего я несу-то, я сам видел броню из чешуек дракона — она сияет, голубая, как небо, прекрасная, как девушка в расцвете красоты!

— Ух ты! Да ты романтик, как я погляжу! — усмехнулся Андрей — и всё-то тебя на баб сразу тянет — про что бы не говорил. Ты маньяк какой-то!

— Это ты маньяк — только маньяки так долго могут без бабы! Может ты на меня там косишься, а? Это ты брось! Маньячина! — Фёдор хохотнул и на всякий случай отодвинулся от Андрея — двинет ещё, ненароком! Ты слушать про драконов будешь, или нет? А то не буду рассказывать! Перебиваешь всё время!

— Давай, давай, похабник, рассказывай! А то и правда на тебя покошусь! — Андрей тоже хохотнул и посерьёзнел — его действительно очень занимал рассказ и он не понимал, почему до сих пор так мало интересовался этим миром — упёрся в свою сверхзадачу, типа Миссию, и всё тут... а ведь тут, как оказалось, столько интересного!

— Ну вот — броня из чешуи прекрасная, как девушка — Фёдор покосился — не смеётся ли Андрей? — и продолжил:

— Самое интересное в этой броне, что она лёгкая, как пёрышко, говорили, что её не пробивает стрела, и даже копьё. Впрочем — я думал над этим — ну пробить не пробьёт, а внутренности-то нахрен все перебьёт, чешуйки-то прогибаются от удара!

— Это понятно — у нас такая броня есть — из неё непробиваемые жилеты делают — пробить не пробьёт её, а рёбра сломаются только на-ура. Вобьёт в тело, только так. Извини, перебил, продолжай.

— Всё верно. От сабли, ножа, или там стрелы — хорошо, а от тяжёлой стрелы или копья — бесполезно, даже драконья чешуя. Впрочем — а что, обычная кольчуга удержит тяжёлое копьё? Да ничего подобного. В общем и получается то, что драконья красивая, лёгкая, и свойства как у обычной брони. Только одно НО — она очень, очень дорогая! Я видел её всего раз в жизни, на императоре, когда он выступал перед армией и нёс какую-то тупую хрень — как обычно. Слушать я его тупизну не слушал, а на броню смотрел. И вот я увидел эту чешую на живом драконе — если она на броне была прекрасна, то какая она была на живом существе! Я тебе не могу это описать...

— А откуда ещё берут на броню-то? Что, убивают дракона?

— Нет...попробуй его убей — они слетятся и такое устроят! Да и убить его практически невозможно — если бы они хотели, вообще бы захватили весь мир, только вот не хотят почему-то...

— Хммм...а с этого момента поподробнее! Как это они могут устроить, и как это не хотят? И ещё вопрос — почему они не размножились так, чтобы вытеснить людей с их территорий? Если они такие умные, не любят людей, неубиваемые и могут уничтожить целые армии? Что-то не вяжется...

— А чего тут не вяжется? — недоумённо посмотрел на Андрея Фёдор и пожал плечами — ты, Андрюха, такой недоверчивый, как будто все тебя норовят надуть! Как ты так живёшь?

— Вот так и живу — угрюмо бросил Андрей — потому и жив до сих пор, что недоверчивый. Тебе вот только поверил, а ты мне тюльку тут на уши вешаешь!

— Чего вешаю? Какую тюльку? — не понял Фёдор — что за тюлька такая?

— Да наплюй...выражение такое у нас, жаргон, означает, что ты мне в уши дуешь, обманываешь в общем, придумываешь...

— Я придумываю! Ну ты и скотина неверующая! Держи поводья! Держи говорю, зараза ты эдакая! Я тебе сейчас докажу!

Фёдор бросил Андрею поводья и влез внутрь фургона, долго там копошился, потом вернулся с вещмешком, запустил туда руку и с минуты две угрюмо и сосредоточенно шарился в нём, нашёл, лицо его просияло и он вынул небольшой сверток.

— Вот, гляди! — он развернул тряпочку, потом ещё одну, и Андрей увидел у него на ладони овальный, с как бы обрезанным на конце краем, предмет — он сиял в солнечных лучах, как покрашенный краской-металликом — смотри, это драконья чешуя! Знаешь откуда? Это мне дракон дал! Я молодой щенок попросил его дать чешуйку на память, потому, что он так прекрасен, что мне захотелось что-нибудь на память от него. Он рассмеялся и выдернул из себя эту чешуйку! Мы с ним разговаривали минут пять, а потом он улетел. Ветер от его крыльев был такой, что меня чуть с ног не сбило!

Андрей смотрел на голубую пластинку и не верил своим глазам, он думал, что это розыгрыш старого вояки, оказалось — всё это правда. Он взял пластинку в руки, попробовал её согнуть — она чуть-чуть подалась, и остановилась, было такое впечатление, будто пластинка сделал из сверхпрочной стали, только вот для стали она была слишком лёгкой.

— Красиво...прости, что я тебе не верил... — Андрей окинул взглядом леса, горы, пенящуюся внизу реку с чистой горной водой, и подумал: 'На первый взгляд всё такое обычное — и леса, и горы...и вдруг — драконы! Лешие! Кикиморы! Хотя — почему и нет? Я же вообще ничего не знаю об этом мире!'

— Ладно — нормально всё. Ты же ещё тёмный, ничего не знаешь... — Фёдор усмехнулся, забрал драгоценную чешуйку и снова уложил в мешок — раньше, много, много лет назад, драконы жили вместе с людьми — возили их, воевали с ними вместе, но после одной страшной войны, тысячу лет назад — или больше, никто этого не помнит уже — слишком много времени прошло, погибло много драконов и ещё больше, людей. Мир был залит кровью, и драконы решили — всё, хватит, мы уходим и будем жить сами. С тех пор они не сотрудничают с людьми и всё общение с ними ограничивается случайными встречами, вот как со мной. Так мне рассказывали о стром времени, о драконах.

Почему они не захватили мир? А зачем? Он и так их мир, мир драконов. Ты же не обращаешь внимания на муравьёв — ползают себе и ползают, вот только когда начинают строить муравейник не там, где надо — ты их уничтожаешь. Или стараешься прогнать. Вот так и драконы с людьми. Обидно в роли муравьёв? Да нет..мы такие и есть — насекомые. Ты и сам убедился в этом...по-хорошему — снести бы этот мир и на его месте построить новый, с новыми людьми! Убрать всю эту гниль из мира!

— Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой — Сердце мое полно жалости, — Я не могу этого сделать.

— Что это было? — вздрогнул Фёдор — что ты сейчас сказал?!

— Это слова одного придуманного героя, из сказки...просто вспомнилось. Любил эту сказку, в детстве...да и сейчас вспоминаю с удовольствием.

— Расскажешь? Нам ещё дооолго ехать... всё веселее будет.

— Может и расскажу. Только понять тебе будет сложно — наш мир настолько не похож на ваш, что...впрочем — кое-что остаётся неизменным — люди, например. Так мы не закончили про драконов — а как они могут уничтожать? Когтями и зубами, что ли?

— Оооо! Это надо видеть! Я видел — болван — я попросил дракона показать, как они плюются огнём! Ресниц у меня после этого не стало, а воняло, как от палёной свиньи! У дракона на морде два отверстия — вроде как ноздри, но на самом деле, это не ноздри! Из них вылетают две струи, и летят на большое расстояние — по рассказам — до двухсот метров. 'Мой' дракон плюнул всего метров на десять, в камни рядом со мной — так жахнуло пламенем, что я думал — сгорю к лешевой бабушке! Я сам видел, как каменная глыба, в которую он плюнул, плавилась, как масло! Струи из 'ноздрей' смешиваются на расстоянии пяти метров и дальше летят уже сгустком огня, который нельзя потушить и который горит даже в воде. Теперь представляешь, какая это сила?

— Представляю...огнемёт какой-то...оружие такое у нас есть. И почему же их мало? Или их не мало?

— Никто не знает, сколько их. Но люди видели стаи не больше чем из пяти особей одновременно . Похоже, они или перестали размножаться и их очень мало, или они просто не собираются в стаи больше чем по пять штук.

— Странно...так ты мне так и не сказал — откуда берутся чешуйки-то, для той же брони?

— Ну что ты какой непонятливый? — рассердился Фёдор — жили они в месте с людьми? Жили! Линяли? Линяли! Вот и остались чешуйки, вернее броня, с тех пор. А может где-нибудь нашли гнездо драконов и принесли оттуда чешуек — и такие слухи ходили. Кто найдёт это гнездо и принесёт чешуек — озолотится. Если дракон, конечно, не спалит.

— Одну только вещь забыл спросить — прищурился Андрей — а КАК вы с ним разговаривали? Как он может говорить с человеком, если у него нет речевого аппарата в глотке?

— Хммм...не знаю, какой там у него аппарат в глотке, но говорил он как мы — только голос такой...хммм...тяжёлый, металлический, прямо в голову бьёт, как будто в ухо орёт.

— Интересно...а может он вообще мысленно с тобой разговаривал? Челюсть не двигалась, когда он с тобой говорил?

— Ну что ты пристал? Откуда я знаю? Ну представь себе — ты стоишь перед трёхтонным драконом, с глазами в две пяди — ты будешь думать о том, каким способом он с тобой разговаривает? Да хорошо, что я в штаны не наделал, когда он рядом со мной плюнул огнём! Они ведь ещё что могут делать, рассказываю — плюнет с одной ноздри, так не загорается, а одурманивает на время, тот, на кого он плюнет становится как каменный столб, двигаться не может! Они так охотятся, сам видал. Плюнул в тюленя — тот и закачался на волнах, как поплавок, а дракон подхватил его когтями сходу и был таков! Минута — и он уже величиной с комара где-то там на горизонте. О, смотри — караван навстречу идёт — охраны набрали, как на войну!

Фёдор дождался, когда первый из трёх фургон с ним поравняется и крикнул:

— Привет, купцы! Удачной дороги! Чего это вы столько охраны набрали, на войну, что ли, собрались?

Сидящий на облучке молодой мужчина натянул поводья лошади, притормозив повозку, и слегка надменно ответил:

— Надо, и набрали! Разбойники здесь стали пошаливать! Вы лучше скажите — Нарск открыли, или нет? А то, говорят там никого не впускают и не выпускают!

— Не верь. Мы-то выехали! Но вообще — поостерёгся бы — там преступника ищут, это похуже разбойников будет!

— Да, это точно... — купец озадаченно почесал голову — как бы не попасть под горячую руку...

— А разбойники — дальше, под горой лежат. Нет тут больше разбойников...

Фёдор усмехнулся, глядя на удивлённое лицо купца, стегнул лошадей и они весело запылили дальше по дороге, оставляя за спиной караван с полутора десятками охранников в броне.

— Видал? А каждому охраннику платить надо! Я тоже так ходил с караванами — жить можно, если не шибко опасная дорога. Так-то не особо опасно — если глядишь в оба, вот как я сегодня, да броню нормальную наденешь. Ну конечно, если только дорога не проходит рядом с каким-нибудь военным действием — тут уж вариантов никаких бросать фургон и бежать, солдатам похеру на всё, разграбят и убьют, только так. И кстати — всё равно чьи — наши или чужие. На войне все едины. Война всё спишет...

— Федь, сколько нам до ближайшего города?

— Чего? Расстояния или времени? Если расстояния — до Гаранака семь сотен вёрст, а до ближайшего — Урака — пятьдесят вёрст. Если всё нормально — к закату доедем. А то — можем на постоялом дворе у тракта заночевать — тридцать вёрст отсюда, у деревни Харабово. Посмотрим, как дело пойдём. Едем себе и едем потихоньку. Перекусить не хочешь? У меня там копчёное мясо в бауле, поищи...и там же вино слабое, запей.

— Лучше бы квасу взял — недовольно буркнул Андрей — вин зачем, пороть всю дорогу, что ли? По себе равняешь? Заканчивать надо с выпивкой, Фёдор. Дорога дальняя, тяжёлая, нам только пороть в дороге не хватало.

— Ну чего ты разнылся, как злая жена? Я чего — пьяный плохо дерусь или не соображаю? Уж ты-то должен это знать! Да ладно, ладно — в трактире наберём квасу, нечего на меня так зыркать! Того и гляди прибьёт, мать его за ногу!

Фёдор ещё долго бурчал чего-то под нос, потом затих и часа два они ехали в тишине.

Андрей разбавил вино колодезной водой из бочонка в задней части фургона, попил и улёгся на одеяла, глядя в брезентовый потолок фургона.

Он обдумывал всё, что ему рассказал Фёдор — рассказ был настолько потрясающим, что монах долго не мог успокоиться, вновь и вновь возвращался мыслями к полученной информации: 'Драконы! Неужто и правда драконы! Ну не будет же он врать, в конце концов, я бы почувствовал это. А рассказы о леших, кикиморах — это как? Ну почему я был таким тугодумным, почему не интересовался этим миром — не расспрашивал людей, не общался — я бы сейчас уже не был так удивлён! Почему не общался? А когда я общался с людьми? Когда я последний раз поговорил с кем-то по душам? Вся моя жизнь последних лет была сплошным кошмаром одиночества...даже в монастыре — разве я говорил с кем-то по душам? Сидел и занимался терзаниями своей души...в кого я превратился? Почему я не жил все эти годы, а существовал, как растение? Нет у меня ответа. И ни у кого нет. Как это ещё я с Фёдором подружился — видимо потому, что он тоже одиночка..кстати — оказалось — не такой уж одиночка, даже женщина где-то там есть... Хватит терзаться! Ставлю себе задачу: первое — узнать об этом мире как можно больше. Второе — умножать количество добра и уменьшать количество зла в этом мире. А общем — жить, как подобает человеку, а не скоту. А уж как получится — другое дело...я, конечно, может и стремлюсь стать святым, но ведь не мучеником!'

С этими мыслями Андрей уснул, убаюканный покачиванием фургона и теплом одеял, на которых лежал. Сны ему не снились.

— Вставай, Андрей! Вставай! Чего-то впереди случилось! Андрей, иди скорее сюда! — из сна его вырвал тревожный голос Фёдора, Монах сразу вскочил — сна как не бывало — и уселся к товарищу на облучок.

— Видишь? Толпа впереди! Там, у трактира, у деревни — вон, туда смотри! Неспроста это всё. Приготовь луки, оружие — не люблю я массовые скопления народа — это или казнь какая-то, или бунт, в любом случае — одни неприятности.

Нет, это был не бунт, и не чья-то казнь — подъехав ближе, путники увидели, что у трактира стоит молодая женщина, лет двадцати семи и рыдает, что-то выкрикивая толпе угрюмо глядящих на неё мужчин и женщин. Фёдор подъехал ближе и остановил лошадей, а Андрей стал прислушиваться о чём шла речь.

В основном, выступление женщины состояло из ругательств, виртуозно вплетаемых в плач и обвинения окружающих во всех грехах, но иногда всё-таки проскакивала информация, из которой Андрей понял, что у женщины пропал ребёнок — девочка.

Он ещё минуты три послушал крики и плач, потом выпрыгнул из фургона, раздвинул толпу и подойдя к женщине, остановился перед ней и угрюмо-веско сказал:

— Хватит!

Женщина затихла, всхлипывая и недоумённо посмотрела на него красными от слёз глазами:

— Чего хватит?

— Воплей хватит. Хочешь вернуть ребёнка — давай подумаем, как это сделать! Руганью тут не поможешь.

— Да ничем не поможешь — откликнулись из толпы — мы чего сделаем-то, за что она нас поносит?! Настёнку Кикимора унесла, небось её уже и вы живых нет! А мы причём?

При этих словах мать пропавшей девочки снова завыла, сдирая с головы платок и зажимая им искривлённый горем рот.

— А что, нельзя вернуть девочку, что ли? Ну собрались бы толпой и всё, вернули бы девочку! Какая бы Кикимора не была, толпа ведь её забьёт! — Андрей обвёл взглядом прячущих глаза сельчан, они молчали, потом кто-то сказал:

— Толпа-то забьёт, а она забьёт кого-то из толпы! Мы же не военные, не солдаты, а кто наши семьи кормить будет, когда мы умрём? Алёна, что ли? Её мужа убили, так мы причём? Мы помогали ей, но не хотим, чтобы Кикимора нас выпотрошила! Уж прости, Алёна за правду!

— Где эта кикимора обитает? Вы хоть место показать можете? — спокойно осведомился Андрей — или и на это духу не хватит?

— Да чего там — известно место — вперёд вышел мужчина с окладистой чёрной бородой, видимо местный староста — пещера это, за лесом, в трёх верстах отсюда, за болотом. Там горка небольшая, в ней и пещера. Там она сидит. Раньше не хулиганила...ну почти — только баранов воровала, корову иногда зарежет, а чтобы людей воровать — такого не было.

— Ну что вы врёте! — закричала Алёна — а Данила прошлым летом пропал? А сын Антухи куда девался? А Маркан куда делся месяц назад? Что, я не знаю, что вы якобы в город посылали, просили стражу? Чего пыль пускаете, народа обманываете? Сами не можете убить нечисть, так чего теперь туману наводите? Давно она людей убивает, эта Кикимора, уважаемый! Только все молчат. А почему молчат? А? Люди? Почему молчите вы? Знаете почему? Это дочь старосты. Все знают, что она в нечисть превращается время от времени, что её когда-то кикимора покусала на болотах — а теперь она мою дочь хочет сделать кикиморой? Или убить? Что, староста, я не права? Приведи-ка свою дочь, где она?

— Ты совсем спятила, Алёна! Моя дочь уехала в город по делам! А ты мутишь народ, не понимая, что идти к кикиморе опасно, для этого есть стражники — как придут, так и разберутся с нечистью!

— Ага, придут — а её нет! А потом опять объявится, и куда-то опять твоя дочь денется! Кому ты врёшь, Артохан?! Это вон чужим можешь тень на плетень наводить, мне-то чего ты лжёшь?

— Всё ясно. Фёдор, или сюда! — Андрей повернулся к толпе — кто покажет мне место, где сидит Кикимора? Есть смелые?

— Вы не можете вмешиваться в наши дела! — возмутился староста — езжайте своей дорогой, а этим делом займутся стражники!

— Стражники?! Ах ты сука! — Алёна с утробным рёвом бросилась к старосте и ободрала его лицо до крови, оставив на нём красные полосы от ногтей — Сука! Сука! Сука! Хочешь, чтобы мою дочь убили?! Я сама тебя убью, тварь!

Женщина вцепилась в его длинные волосы, уложенную в промасленную благовониями косу, и стала драть так, что её едва оторвали несколько односельчан.

— Ты ответишь! — завопил староста — я на тебя подам в Стражу, ты и дома лишишься за нападение, и всего имущества! Тварь!

— Ну так что, покажет мне кто место, или нам самим искать? — как будто ничего и не произошло, спокойно спросил Андрей — есть кто смелый?

— Я сама покажу! — тяжело дыша, вырвалась из рук удерживающих её сельчан Алёна — я сама пойду! Пошли за мной! — она решительно зашагала к дороге, но монах остановил её:

— Погоди! Мы туда может проехать на лошадях, с фургоном?

— Только часть дороги — проезжая дорога кончается у сенокоса, на этой стороне болота, за болото уже только пешком.

— Хорошо. Прыгай в фургон, поехали, надо спешить, пока светло.

Алёна, не глядя на молчавших односельчан, прыгнула в фургон, Андрей следом за ней, а Фёдор, молча укоризненно помотавший головой, хлопнул поводьями и фургон проплыл сквозь толпу расступившихся сельчан.

Глава 7

— Вот здесь, здесь заворачивайте! — женщина чуть не подпрыгивала на облучке, её горящие глаза, казалось, прожигали стену елей, плотно обступавших тракт со всех сторон. Фёдор потянул вожжи и фургон углубился в лес по еле приметной дорожке.

— Это на покосы дорога! — лихорадочно поясняла Алёна — в сезон тут деревенские ездят, а сейчас пока что трава не поднялась, дорога заросла...прибавь ходу, а? Ещё немножко, медленно едем! Там же дочка моя!

— Лошадей загоним, лучше не будет — буркнул Фёдор — сиди спокойно, доедем!

— Фёдор, расскажи мне, чего ждать от кикиморы? Так сказать — боеспособность... — обратился Андрей к товарищу, одновременно надевая на себя куртку подбитую изнутри кольчугой и стальными пластинами, а также проверяя перевязь с метательными ножами.

— Дааа? Неужели заинтересовался? — ехидно спросил старый солдат — раньше надо было спрашивать, прежде чем вызываться на это дело и давать надежду бабе! Честно говоря, я не знаю, как ты с ней справишься — её надо брать тяжёлыми стрелами издалека, и наконечники из серебра, или тяжёлые копья, тоже с наконечниками из серебра! Куда ты-то сейчас прёшь с этой сабелькой? Да с кинжальчиком?

— Хорош глумиться — рассердился Андрей — я тебя прошу рассказать о её боеспособности и чего от неё ожидать, а не тупых рассуждений на тему: 'Дурак и не лечится'!

— Хорошо — получи: кикимора — человек, который заражён нечистой силой, и по своему желанию может превращаться в некое подобие то ли волка, то ли пантеры, то ли...не знаю, как это назвать — в общем семьдесят килограммов плоти, украшенной стальными клыками, когтями и ещё более стальными мышцами, выдающими такую скорость, что трудно уследить глазом. Впрочем — вес её зависит от веса того человека, который является носителем нечистой силы. Любит убивать — в основном домашних животных, скот, ну и всех, кто попадётся под руку. На людей нападает редко — но есть отдельные особи, которые совсем спячивают и убивают людей. Почему-то предпочитают детей — воруют их, после чего, наигравшись, убивают и пожирают. (Алёна при этих словах Фёдора горько заплакала). Как получаются кикиморы? По рассказам и легендам — после укуса или царапины таких же кикимор, а также по наследству, от отца и матери — видимо, что-то входит в кровь, что делает её такой, какая она есть. Убить её очень трудно, практически нереально — только большим отрядом, специально подготовленный к борьбе с этой нечистью. Достаточно?

— Какие шансы убить эту пакость? — Андрей угрюмо задумался — шансы убить этого оборотня, как он понял, сводились к нолю. Но и проехать мимо и не оказать помощь он не мог...

— Минимальны. Даже если мы вдвоём с тобой примемся эту пакость искоренять. Можно сказать, что наш жизненный путь заканчивается. Ну что же, я хорошо пожил, много видел — даже дракона видел, любил женщин, они меня любили, обретал и терял друзей, имел врагов...не страшно умирать! — Фёдор флегматично пожал плечами и хлопнул вожжами ускоряя замедливших шаг лошадей — что же сделаешь, если бог мне послал друга с наклонностями самоубийцы? Значит такая моя судьба!

— Хватит каркать! — жестко оборвал его монах — своим карканьем ты заранее настраиваешься на проигрыш! И вообще — ты не пойдёшь со мной к кикиморе — встанешь поодаль и будешь пускать в неё стрелы — эдак будет больше толку! Я запрещаю тебе со мной идти! А если со мной что-то случится — помни, куда мы ехали и зачем и сделай всё без меня. Тебе ясно?

— Угу...

— Чётче, чётче скажи!

— Ну что ты как капрал в армии! Сразу видать, армейская душа! — усмехнулся Фёдор, зорко глядевший вперёд на дорогу — ну сказал же — всё сделаю. Помирай спокойно!

— Тьфу на тебя! Вот ты язва хренова! Ну что, я должен был проехать и не попытаться помочь?! Нахрена тогда я такой нужен? Погибну, значит погибну! Со смыслом погибну! А не на жертвенном камне у этих придурков!

— Тсссс! — Фёдор обернулся показал глазами на женщину, сидящую рядом с ним и укоризненно покачал головой.

Но Алёна даже и не слушала разговоров мужчин — она вцепилась в скамью побелевшими от напряжения руками и чуть не выпрыгивала из фургона, всем своим существом пытаясь ускорить движение.

Наконец, дорога вывела на большой луг, метров пятьсот в длину и метров двести в ширину, он упирался одним краем в болото, с окнами чистой воды и плавающими на нём кувшинками.

Трава на лугу была невысокой — видимо её не так давно выкосили и она ещё не успела отрасти. Пахло сеном, с болота доносился запах тины и где-то в глубине болот кричала какая-то птица — то ли выпь, то ли ещё какая-то — она ухала, скрипуче вопила так, что казалось, будто вся нечистая сила со всего мира собралась тут, чтобы устроить свой пир на костях случайных прохожих.

— Вон, туда! — показала рукой Алёна — там есть брод на ту сторону — шагов сто через болото, и будет такой же луг, как и тут, а за ним лесок, за леском гора в которой пещера — люди говорили, там логово кикиморы! На фургоне не проедем, надо оставлять у брода!

Фёдор кивнул головой и молча направил лошадей к указанному месту. Через несколько минут они были у брода и Гнатьев молча стал распрягать лошадей.

— Зачем распрягаешь? — не понял Андрей — ааа...ты не рассчитываешь вернуться, и хочешь чтобы они не померли с голода? Может оставим тут Алёну, пусть присмотрит на лошадьми, а если не вернёмся...

— Нет! — перебила женщина — я с вами пойду, даже не удерживайте! Дайте мне оружие! Я из лука умею стрелять, и неплохо, меня отец учил! На охоту с ним ходила, пока отца медведь не задрал. Я не в тягость буду, я помогу!

— Почему и нет? — пожал плечами Фёдор — может и правда шанс какой-никакой будет. Андрей, ты тоже лук возьми, будем вначале стрелами давить, ну а не получится...в общем вот ещё что — эта пакость восстанавливается очень, очень быстро. Чтобы она не могла восстановиться, ей нужно отрубить башку. Если она уйдёт с повреждениями — отлежится и восстановится, практически в прежнем виде, только ещё злее и пакостнее. Сразу скажу — сам не встречался с такой гадостью, только лишь читал в руководстве для военнослужащих — как себя вести при встрече с кикиморой.

— И как? Что там пишут ваши умные военные стратеги? — Андрей осмотрел себя — перевязь с ножами на месте, сабля на месте, лук со стрелами приготовлен — всё, можно идти.

— Наши стратеги советуют бежать. И как можно быстрее. А тех, кто был поранен кикиморой, держать в карантине и при первых же признаках заражения — убивать, иначе они потом уничтожат своих товарищей.

— Обнадёживающие! — хмыкнул Андрей — ну что, пошли? Кстати — а почему её зовут кикимора? А не оборотень?

— Не знаю — пожал плечами Фёдор — кикимора и кикимора, никогда не задумывался над этой проблемой. А тебе не всё равно, как называется то, что тебя будет рвать? Да хоть макимора или хренимора! Лишь бы сабля не сломалась, да кинжал не подвёл...

Наконец, Фёдор освободил лошадей и надел на них путы — если они погибнут, лошади на лугу с голоду не помрут, а потом кто-нибудь их подберёт, а если вернутся — далеко не уйдут, путы не позволят.

Чавкающее болото хотело утянуть сапог Андрея, и он с трудом вытянул ногу из вонючей, пузырящейся жижи — 'Хорошенький брод! Как бы тут с головой не уйти в трясину, будет, как с той девчонкой из 'А зори здесь тихие'...

Как будто услышав его мысли, Алёна, перемазанная с ног до головы в грязи, успокаивающе сказала:

— Тут неглубоко, не утонем, самое большее по колено — если бы мы объезжали болото по дороге, верст пять пришлось бы лишних отмахать.

Действительно — под дикой грязью было довольно твёрдое, только очень уж скользкое дно — Алёна успела плюхнуться в жижу раза два, превратившись из привлекательной женщины в совершеннейшую нищенку.

'Надо отдать её должное' — подумал монах — 'вся в грязи, а лук со стрелами держит над головой сухими! Молодец, баба!'

Брод вывел на красивейший луг, тоже недавно скошенный, напоминавший своим видом футбольное поле. Алёна указал рукой:

— Туда, вон за тем леском! Видите, вон тут горушку? Верхушка за деревьями торчит? Вот там и пещера! Она там, тварина! Давайте быстрее, мужики, а? Солнце уж совсем низко, что там с дочкой — не знаю!

— Да что там..небось в живых уже нет — угрюмо и тихо сказал идущий сзади Фёдор — и мы скоро поляжем.

— Не говори так! — ощетинилась Алёна — жива она, жива! Я бы почувствовала, если бы они погибла! А ты накаркаешь, старый дурак!

— Ну вот, теперь и дураком стал — хмыкнул Фёдор — что дальше-то будет?

— Заслужил — кашлянув, подытожил Андрей — какого рожна под руку каркаешь? Может и жива ещё, почему нет? Давай-ка наддай, а то тащишься как на похоронах! Тьфу! Вот сорвётся же с языка! А ты всё ты со своим карканьем!

Мужчины ускорили ход, и теперь Алёна едва поспевала за ними, передвигаясь сзади то быстрым шагом, то трусцой, но женщина не жаловалась, а только стиснула зубы и неслась, как олениха, спешащая к своему оленёнку, попавшему в беду.

Скоро они вступили в лес, через который вела почти незаметная тропа, выводящая к подножию горы. Собственно говоря, это была и не гора, в понимании этого слова — в этом месте скалы как будто выпучило из земли, выдавило под натиском каких-то процессов, происходящих в пластах, и полосатые глыбы песчаника валялись повсюду — в лесу, через который они проходили, и у самого подножия горы, в которой и чернело отверстие, образованное изогнувшимися пластами горных пород.

Андрей прикинул — до пещеры было метров сто, и вход в неё хорошо просматривался из-за стволов елей, растущих у подножия горы. Он подал знак спутникам и сам тоже приготовил свой лук, наложив на его тетиву стрелу и сдвинув колчан так, чтобы удобно было достать содержимое. Фёдор и Алёна последовали его примеру, и через минуту они двинулись вперёд, внимательно осматривая окрестности и следя за пещерой.

— Идите позади меня, я пойду ко входу в пещеру, вы зайдите с флангов, так, чтобы я не перекрывал вам сектор обстрела спиной и вы видели цель, если она появится из отверстия! — скомандовал Андрей, дождался, когда его команда переместится к флангам и медленно, целясь в пещеру, пошёл вперёд.

Ничего не происходило, было очень тихо — пели птицы, в кустах у болота заливался песнями соловей, в болоте изредка квакали лягушки, идиллия, да и только!

Монах не позволял себе расслабиться — он знал, как быстро тишина может взорваться грохотом выстрелов и разрывами гранат, так что она не могла его обмануть.

Подойдя к устью пещеры на расстояние десяти шагов, Андрей остановился, посмотрел на своих спутников — они тоже встали — справа и слева, изготовившись к стрельбе, подумал, и не нашёл ничего лучшего, как крикнуть:

— Эй, ты, кикимора болотная, выходи! — и тут же, со смешком, подумал про себя: 'Да что за хрень вышла — как будто из русской народной сказки — 'Выходи, биться будем или мириться?!' — и тут же забыл о своих мыслях — произошло нечто такое, что просто обалдел, у него даже челюсть отвисла: из пещеры, как будто на прогулке по нудистскому пляжу, вышла абсолютно обнажённая красотка — зелёные глаза этой особы смотрели на мир невинно, как у ребёнка, длинные чёрные волосы струились по плечам и спине пышной гривой, соски полной груди вызывающе торчали вперёд, сморщившись на прохладном вечернем ветерке, длинные ноги, стройные и мускулистые, как у модели или спортсменки, плавно несли её гладкое тело с плоским животом и твёрдыми даже на взгляд ягодицами, по грешной земле так, как будто утверждались над несовершенством этого мира.

Она обворожительно улыбнулась монаху и звучным грудным голосом сказала:

— Приветствую, воин! Чего это ты целишь в несчастную девушку? И не стыдно — на женщину с оружием? Ну никакого воспитания!

От неожиданности и нереальности происходящего Андрей опустил лук и ослабил тетиву, вытаращив глаза и не зная, как ему поступать — он ожидал увидеть страшное чудовище, состоящее из зубов и клыков, а тут...он с изумлением почувствовал, что при виде этой красоты кровь прилила у него к низу живота и его охватило возбуждение, которого он не испытывал уже несколько лет.

Красотка сделала несколько шагов к Андрею и уже находилась на таком расстоянии от него, когда он мог отчётливо видеть маленькую родинку под левой грудью девицы.

Положение спасла Алёна — уж она-то разбиралась в ситуации лучше двух мужиков, сражённых красотой объекта:

— Не верь ей! Это она, кикимора! Стреляйте в неё! Осторожно!

Алёна выпустила стрелу из своего лука, но, то ли от волнения, то ли от неопытности, но только она промахнулась и стрела лишь пробороздила кровавую черту по плечу красотки, ударившись в скалу у входа в пещеру и уйдя рикошетом в сторону болота.

Эффект от выстрела был потрясающим — через секунду перед Андреем была не сексуальная мечта всех половозрелых и не очень мужчин, а стоял клубок ярости, когтей, зубов — всё то, что он ожидал увидеть, идя сюда, и гораздо хуже.

Его куртка была вспорота во мгновение ока, и если бы не стальная кольчуга с нашитыми пластинами (спасибо Гнатьеву!), кишки монаха уже были бы разбросаны по ближайшим кустам, а так он только лишь отлетел метра на три, и валялся на земле, не в силах вдохнуть, с кровавыми кругами перед глазами и звоном в ушах.

Андрей не знал, сколько времени он был в полной прострации и не мог контролировать свои действия — видимо недолго — кикимора ещё готовилась к прыжку, после своего победоносного апперкота, когда в неё врезались две стрелы, пронзив плечо и сбив влёт, уже после её прыжка на лежащего монаха.

Андрей не дожил бы до сорока лет, если бы не умел быстро восстанавливаться после ударов и оценивать ситуацию — кикимора только ещё отрывалась от земли в прыжке, когда он уже откатывался в сторону с того места, где, предположительно, она должна была приземлиться.

И всё бы ничего, он бы избежал удара, но удары стрел его спутников слегка изменили траекторию полёта кикиморы и нечисть приземлилась одной лапой точно на плечо воина, разорвав рубаху, куртку и кожу лежащего, как будто они были из папиросной бумаги.

Он взвыл, схватившись за лапу кикиморы, обхватил её за мускулистое тело и погрузил кинжал в шею чудовищу, повиснув на ней как наездник под шеей скачущей лошади.

Кикимора, с восьмидесятикилограммовым грузом на шее, прыгала по площадке, будто огромный мохнатый кузнечик, одновременно пытаясь сорвать с себя опасный груз, но Андрей не давал ей это сделать, обхватив её руками и ногами, как детёныш обезьяны свою мать.

Только при этом, вот этот самый детёныш всё больше и больше перепиливал шею своей 'матери', преодолевая сопротивление стальных мышц и сухожилий.

С боков в кикимору били и били стрелы, и она уже была похожа на дикобраза из-за торчащих в стороны стрел — но Андрей этого не видел, он сосредоточился на том, чтобы перерезать шею кикиморы как можно глубже и быстрее, не обращая внимания на то, что она рвала ему спину, уже оголённую, кровавую, со свисающими с неё лохмотьями кожи и мяса. Уже последним усилием умирающего тела, он напрягся и со скрежетом по кости перепилил позвонки, соединяющие голову кикиморы с туловищем — чудовище сразу ослабло, немного постояло на ногах и свалилось, завалив собой человека.

Ещё пару движений, голова кикиморы отвалилась от плеч, покатившись я сторону, цепляясь за камни и кусты длинными, блестящими волосами.

Из отрубленной шеи, с торчащими белыми позвонками и кровавыми лохмотьями мышц, на Андрея лился фонтан крови, залив его лицо и грудь горячим потоком с железистым привкусом. Часть крови влилась ему в рот, он непроизвольно закашлялся и сглотнул, с отвращением чувствуя во рту солоноватую чужую кровь.

Столкнув с себя тело, уже полностью ставшее человеческим, Андрей тяжело поднялся на локоть, со стоном перевалился на колени и посмотрел вокруг — невдалеке от него стояли Алёна и Фёдор, с ужасом глядя на него и держа стрелы наложенными на тетиву.

— Эй, вояки, луки-то опустите! Ненароком отпустите тетиву, а я не хочу получить в брюхо эту деревяшку!

Фёдор первым опустил лук и с облегчением сказал:

— Живой? Неужели? Я думал тебе конец...ты бы на себя глянул — лица не видать, всё кровью залито! Непонятно, как ты ещё дышишь-то?

— Дышу. Помоги-ка мне подняться, что-то совсем хреново мне — Андрей попытался встать, но ткнулся носом в землю и ободрал себе скулу под глазом — ноги его не держали совершенно.

— Сейчас, сейчас! Осторожненько, давай, давай, вот сюда, на камень...ой, мама рОдная! Да у тебя спины-то нет! Месиво какое-то! Андрюха, как ты ещё жив-то?! Вот несчастье...говорил тебе, не надо было идти сюда...ой, беда-то!

— Хватит причитать, как баба...я ещё не собираюсь помирать, не дождётесь! Кстати, бабах — а где Алёна? Куда Алёна-то делась? Дочку пошла забирать? Погляди, что там и как...я подожду...вроде кровь не течёт уже.

— Ясно, что не течёт! У тебя вся спина в земле и в прилипших лохмотьях! Ой-ёй, как бы заразу не зацепил....

— Иди, говорю, посмотри, что там с Алёной! Мы зачем сюда шли? Что там с девчонкой узнай, я подожду...

Фёдор молча кивнул головой и исчез в пещере.

Потянулись мучительные минуты ожидания — у Андрея мутилось в голове, его лихорадило и он стал замерзать — сказывалась потеря крови.

Монах прижал руки к груди и сосредоточился, отбрасывая от себя холод, дикую боль в спине и разбитом лице — главное было отрешиться от неудобств, от боли, от всего того, что мешает выполнять задание — так учил его когда-то инструктор. Это было на уровне берсерка, когда человек не ощущает боли и думает только о том, чтобы убить противника.

Подождав минуты три, Андрей тяжело встал, вынул из ножен саблю и опираясь на неё, пошатываясь ,пошёл к пещере, где чуть не столкнулся с вышедшим оттуда Фёдором.

Старый солдат держал на руках маленькую девочку, года три от роду, сладко спавшую на руках и не знавшую — не ведающую, какие страсти творились вокруг.

Фёдор посмотрел на Андрея и хмыкнул:

— Ну куда, куда ты собрался? Хватит с тебя уже! Как труп ходячий, а туда же! Алёна, держи девчонку, мне тут нашего воителя надо тащить... ты сам-то не дойдёшь до фургона, похоже на то! Пошли потихоньку — спустимся к лесу, там я волокушу сделаю!

Андрей, поддерживаемый Фёдором, медленно потащился к лесу. Его знобило, голова кружилась и он привычно определил — сотрясение мозга, большая потеря крови, болевой шок.

В его голове было мутно и горячо, он то выныривал из забытья, то погружался в него, осматриваясь на предмет опасности — в бреду ему казалось, что он опять на войне, и вокруг подкрадываются враги, готовые перерезать ему глотку. В моменты просветления он ощущал, что его куда-то волокут, и он лежит на палках, связанных друг с другом, перетянутый поперёк груди и неподвижный.

В очередной раз открыв глаза после потери сознания, он увидел, как над головой качаются ветки деревьев и он подумал: 'Из зелёнки выносят...к вертушкам? Где они тут сядут? Как меня зацепило — на растяжку, что ли, наступил? Спина как болит...наверное осколками посекло...'

Снова погрузившись в забытье он очнулся уже перед фургоном, под бурчание Фёдора:

— Здоров же ты, бугай! Вроде худой, а тяжёлый! Ты слышишь меня? Андрей, живой? Ага — глаза открыл! Алёна, быстро давай из фургона бутылки с вином, воду давай — там из бочонка налей! Девочку оставь в фургоне, пусть спит, скорее, скорее давай, пока ты ходишь он сто раз загнётся! Да, вот эту бутыль. Воду принесла? Давай, помоги мне — сажаем его, ты держи, а я буду снимать с него кольчугу и все лохмотья! Да не делай такое лицо мать-перемать! А ты что думала, так просто кикимору забить? Держать! Мать...мать...мать...в дышло! Говорю — ровнее держи! Осторожно! Уххх...зараза! Андрюха, это мы! Твою мать! Мать...мать...мать...хррррр....

Андрей, когда его сажали, внезапно очнулся, и вообразил, что его захватили чеченские боевики и собрались над ним глумиться, срывая с него одежду — он двинул рукой, и державшая его Алёна улетела под колёса фургона, навалившегося на него Фёдора он подмял, вцепился ему в глоту и стал душить, сжимая стальные пальцы в последнем усилии так, что тот мог только хрипеть и закатывать глаза в попытке освободиться от захвата монаха.

Спасло Фёдора то, что Андрей от напряжения потерял сознание, но и после этого разжать его окостеневшие пальцы стоило большого труда.

Фёдор отдышался, выдал очередную порцию мата и позвал боязливо смотревшую на происходящее Алёну:

— Чего встала-то?! Иди сюда, держи! Со спины держи, раз боишься!

— А чего он набросился-то?

— Чего-чего...видишь, не в себе он. Воюет. Кажется ему что он среди врагов! Давай, поддерживай его вот так, я мыть спину буду.

Фёдор стал лить на спину Андрея воду из бутылки, смывая корку из грязи и запёкшейся крови и аккуратно стирая всё это намоченной тряпочкой. Скоро спина обнажилась, и стали видны полученные раны — мускулы были исполосованы так, как будто их резали ножом на полоски — некоторые разрезы доходили до кости, и сквозь них были видны рёбра.

После того, как грязь и кровь были смыты, из ран снова обильно потекла кровь.

Фёдор схватил бутыль с крепким вином и стал лихорадочно промывать раны, стараясь вымыть остатки земли из разверстых разрезов.

Скоро вино в бутыдке закончилась, и он послал Алёну за новой бутылью, приговаривая:

— А ты говорил вино не нужно было брать! Вот как бы сейчас мы промыли квасом? Ох, Андрюха, Андрюха...не знаю, как ты выживешь! Эй, Алёна, тащи сюда мой вещмешок, серый такой, с завязками! Там у меня нитки с иголкой! Да поторопись, а то он кровью истечёт...впрочем — он и так истёк. Ну давай, давай, что ты глаза вытаращила! Быстро мешок сюда, демон тебя задери! Пошевелишься ты или нет? Из-за тебя ведь мужик помирает, торопись!

Алёна принесла мешок, вино, и Фёдор занялся зашиванием ран.

Уже темнело, и стояли густые сумерки, и Фёдор, чертыхаясь пытался рассмотреть, куда воткнуть иглу:

— Алёна, разведи костёр! Я ничего не вижу! Давай по-быстрому, я не могу оторваться от дела, надо раны стянуть, иначе кровь не остановить, он и так уже бледный, как мертвец!

Фёдор продолжал шить, практически уже на ощупь, а женщина побежала собирать валежник и ломать сухие ветки от засохшего дерева на краю болота.

Скоро возле фургона пылал костёр, зажжённый от кресала Фёдора, а он всё продолжал шить и шить длинные страшные разрезы, нанесённые когтями кикиморы.

Андрей всё это время был без сознания, что уберегло его от страшной боли во время обработки ран и после, при зашивании.

Наконец, часа через полтора после начала обработки ран, всё было закончено. Фёдор вздохнул, отложил иглу, нитки, вытянул усталые руки, положив их на колени и расслабился на чурбаке, рядом с распростёртым на животе Андреем.

Он сомневался, что тот выживет — после таких ран, да ещё и забитых грязью — мало кто мог выжить — только если чудом. Оставалось на него, на чудо, и уповать.

Солдат посмотрел на Андрея и у него защипало глаза — после сорока лет трудно найти друга, практически невозможно — груз жизненного опыта, груз предательств и людской неблагодарности давит на душу, обжигает её и человек уже не может принять в неё кого-то другого, не может обрести друга.

Много ли людей могут похвастаться, что у них есть друзья, после сорока или пятидесяти лет? Приятели — да. Знакомые, собутыльники — да. Но человек, который может отдать за тебя жизнь, который не побежит, спасая свою и встанет с тобой плечо к плечу навстречу любой опасности — есть такие? Если есть — вы счастливые люди.

Фёдор беззвучно плакал, глядя на умирающего мужчину, поняв в одночасье, как был дорог ему этот человек, так странно и неожиданно ворвавшийся в его скучную пьяную жизнь.

Он поднялся, подошёл к Андрею и положил руку ему на шею — пульс в сонной артерии бился неровно, как будто сердце не справлялось со своей задачей, или ему не хватало той жизненно важной жидкости, которую оно должно было протолкнуть к органам этого тела.

— Он живой? — раздался сзади женский голос и Фёдор с ненавистью обернулся, гневно скривив губы и желая сказать что-то гадкое, резкое, злое, и потом опомнился — ну причём она? Так сложилась жизнь... Она всего лишь спасала свою дочь и была готова погибнуть, пойти в пещеру и биться насмерть с чудовищем — можно ли было её винить в том, что случилось? Андрей, как настоящий мужчина, встал на защиту невинного существа, это его, мужское дело, и она совсем ни при чём. Он таков, каков он есть, и другим ему не быть. Может быть за то Фёдор его и уважал. Уважал? Уважает!

Он рассердился на себя за эти мысли — старый дурак! Он жив, а пока жив — есть надежда! Он сильный, очень тренированный, очень крепкий мужик, видавший виды, вполне возможно, что выживет! Ведь чудеса случаются — например то чудо, из-за которого он попал в этом мир — ведь зачем-то это было сделано провидением? Или богом — как хочешь это назови!

Фёдор успокоился и откашлявшись, хриплым голосом сказал:

— Принеси мне вина, слабого, вот в тех глиняных бутылках, только это...разбавь его водой — две части воды, часть вина. В глотке пересохло, еле языком шевелю.

Алёна ушла в фургон, а Фёдор сел у костра и снова расслабился и стал размышлять:

'И правда ведь странно — этот парень из разряда таких, которых убить совсем не просто, у них, как у кошек, девять жизней! Сколько раз он уже мог погибнуть — и ничего, живёт! А не успокаиваю ли я сам себя? Ну и успокаиваю! Что ещё остаётся делать? Иначе хоть вешайся... Если...нет, он выживет! Когда он встанет на ноги, красавцем ему уже не быть — она порвала ему лицо от волос до самого подбородка — будто серпом полоснула, как это ещё глаз уцелел! Шрам будет — как молния, через всю левую сторону — хоть бы уж не перекосило лицо...да вроде основная часть мышц цела, не должно бы. Хорошо хоть, что я не волынил на курсах первой помощи в солдатской учебке, умею с ранами обращаться — сколько раз это спасало жизнь и мне, и моим приятелям — тогда, капралу Вейводе копьё бок распороло — если бы не я, он бы истёк кровью и умер от заражения...'

Его мысли прервала Алёна, принесшая кувшин с разбавленным вином — Фёдор жадно присосался и выпил сразу половину, так, что у него забулькало в животе.

— Оххх, благодарю! Надулся — аж раздуло! Ну что, подруга, как там твоё сокровище?

Алёна просияла и радостно ответила:

— Спит, и всё тут! Я осмотрела её — царапин, ничего нет — синяки небольшие, видимо когда она её тащила, и всё, больше нет повреждений! Я боялась, что она её убьёт — и зачем она её вообще утащила?

— Ну как зачем — мы же любим цыплят...

Улыбка Алёны сразу потухла, её просто затрясло:

— Я как представлю — меня начинает...ох, не могу даже говорить об этом! Одно не пойму ещё — почему она всё время спит? Меня это беспокоит!

— Я слышал, что некоторые кикиморы — не все, и я не знаю от чего это зависит — умеют одурманивать жертву взглядом. Ну, взглядом не взглядом, но жертвы засыпают, и спят какое-то время... Пройдёт это всё, и без последствий. Давай-ка на ночь становиться — ехать сейчас куда-то поздно, в темноте ещё глаз выколем веткой, да и трогать его я боюсь. Сделаем так — вы с дочкой спите в фургоне, а мы с Андреем будем тут, у костра. Принеси сюда одеяла — я его укрою, да и сам тоже накроюсь. Там ещё копчёное мясо — немного, брал в дорогу, да съели почти всё по пути, тащи всё сюда, ужинать будем.

Алёна ушла, а Фёдор ещё раз пощупал Андрея — пульс был, ничего не изменилось — так же неровный, но довольно чёткий, не как у умирающего. Он повернул мужчину на бок и осмотрел грудь — там тоже были два глубоких пореза от когтей — самый первый удар, сокрушивший кольчугу, но спасли стальные пластины нашитые впереди — только два когтя прошедшие рядом с ними, порезали кожу и мышцы, и то не очень глубоко.

Фёдор достал из вещмешка полулитровую банку с какой-то вонючей мазью — открыл, занюхал содержимое, передёрнулся и с отвращением сплюнул, потом опустился на колени рядом с раненым и стал осторожно втирать мазь в зашитые рубцы и царапины, приговаривая:

— Ничего, ничего, чем вонючей, тем действеннее! Подымем тебя, парень, держись! Мы ещё должны всех врагов победить, всё вино выпить...хммм...ну неважно, я за тебя выпью! Держись, Андрюха!

Закончив втирать, он обернулся, увидел, что Алёна смотрит за его действиями, и спросил:

— Принесла? Бросай тут, я сам всё расстелю. Вот что — там в конце фургона раскладной столик деревянный и два стула — тащи их сюда, ну что мы как дикари будем на земле есть! Правда особо и есть-то нечего...завтра съезжу в трактир, накуплю съестного, а пока что будем есть что судьба послала.

— А ты не хочешь его перевести на постоялый двор? Впрочем — чего я говорю, поняла...только...тебя Фёдор звать, да? Я слышала как тебя он звал, а его Андрей? Ага...так вот, я поняла — ты не хочешь показывать его, раненого, местным? Чтобы не знали, что его кикимора ранила? Чтобы не подумали, что он может быть заражённым?

— Верно подумала...умная девочка... — Фёдор пристально посмотрел в глаза Алёне — да, я не хочу, чтобы ваша шайка знала, что он получил раны в драке с кикиморой. И хочу тебя спросить — ты как к этому относишься, и что ты будешь делать завтра? В принципе — ты получила что хотела и можешь идти домой, но я не хочу, чтобы ты на каждом перекрёстке кричала об увиденном — что будет с Андреем я не знаю, но когда он встанет на ноги, не желаю, чтобы каждая собака знала о том, что он стал оборотнем. Ну так что ты думаешь делать?

— А возьмите меня с собой? — нерешительно ответила Алёна — прислуживать буду, работать на вас буду, а?

— Ты чего несёшь-то? — развёл руками Фёдор — ты откуда нас знаешь? Может мы ненормальные, любим насиловать и убивать? Может разбойники с тракта? Может убийцы и нас разыскивает власть? Как так можно с первыми встречными уезжать куда глаза глядят?

— А куда мне деваться? — тихо и горько сказала Алёна — возвращаться в село? Они говорят — помогали мне! Как же! Сколько я полов перемыла, сколько прислуживала в их домах — да они бесплатно кусочка не дали, я голодная ходила, дочери всё отдавала! Как мой муж пропал на охоте, якобы его медведь порвал — так мы и впали в нищету — распродали всё, что было — они скупали у нас за медяки нажитое отцом и мужем. Староста — строит из себя благодетеля...сучонок! Всё норовил по заду меня погладить, за грудь ущипнуть, когда я у них в доме прислуживала — пока жена не видит. А дочка его — видела я, как у вас челюсти отвисли — да, красавица, наградила её судьба красотой...и пометила, нечистой силой. Давно уже поговаривали, что её мамаша была кикиморой, только никто не мог поймать за этим делом — сама куда-то исчезла, вроде как утопла в болоте — сдаётся мне, что прибили её где-нибудь, вот и дочка от неё такая же. А староста любит её..любил, вот и прикрывает, как может. И все молчат...и я молчала, да — когда отец пропал и потом нашли растерзанным — молчала, когда мужа, якобы, медведь задрал, тоже молчала, а когда Настёна пропала — вот тут уже терпение лопнуло! А они все молчат, только рыла свои прячут — знают ведь, твари, что происходит. Не хочу я к ним возвращаться, возьмите меня с собой — мне всё равно там не жить! То из меня проститутку сделать пытаются, то в прислуги, на самую грязную работу норовят засунуть — не хочу туда опять! Что мне там терять? Дом? Что мне этот дом, когда там есть нечего и тоска по углам — барахло? А нет у меня ничего, поизносилась вся, поистрепалась...нищая я. Только и осталось, что моё тело, да дочка моя.

Алёна помолчала и потупив глаза сказала:

— Хочешь...можешь жить со мной, как с женщиной...только не оставляйте меня в деревне. Я красивая, правда, только грязная сейчас, болотом пахну, а так я не хуже этой Марвины, кикиморы, смотри!

Алёна скинула с себя платье и осталась в одной нижней юбке, потом сняла и её. Даже в неверном свете костра она была прекрасна — действительно, её тело мало чем отличалось от тела убитой кикиморы, только грудь поменьше, да бёдра чуть полнее — но от этого ничуть менее соблазнительные.

Фёдор впился глазами в Алёну, от неожиданности даже охрип и изменившимся голосом сказал:

— Не надо. Ты прекрасна, да, я понимаю толк в женщинах, но я не такой подлец чтобы воспользоваться твоим телом, вот так, в уплату. Иди-ка, лучше, выстирай платье, вымойся — а то и правда пахнет от тебя дурно — возьми там у меня в фургоне рубаху, штаны, сапоги — правда они тебе не пойдут по размеру, но ничего, на время сойдут — переоденься — а платье с юбкой вывеси посушиться. Заберём тебя, да, обещаю. Поедешь с нами, будешь работать — готовить, ухаживать за лошадьми — всё что мы делаем, то и ты будешь делать, как член команды. Доедем до города — там что-нибудь придумаем, как тебя пристроить, с нами ехать нельзя — опасно. Рассказывать тебе ничего не буду это не твоё дело. Но жизнь твою постараемся устроить — слово даю. Иди. Поухаживай за собой.

Алёна смущённо кивнула, стесняясь, натянула на себя своё платье и полезла в фургон искать одежду. Через десять минут у водяных окон на краю болота послышался плеск и звук текущей воды — новый член экипажа смывала с себя засохшую грязь.

Фёдор усмехнулся в усы и обратился к бесчувственному товарищу:

— Видишь, Андрюха, как дурно ты на меня влияешь? Такая красотка — любой мужик бы не устоял против такой — а всё ты! Нет бы мне утащить её в кусты и заставить извиваться от страсти — а я играю в благородство! Сейчас ты бы сказал, что и без тебя я не стал бы пользоваться слабостью несчастной женщины...возможно...кто знает? Ну уж больно красотка! Ты-то вон, повалялся под красоткой, так, что она в страсти тебе всю спину ободрала, до костей, понимаешь! А я вот теряюсь! Ладно, что там у тебя?

Фёдор опять пощупал шею раненого — показалось ему, или нет, но пульс стал немного ровнее...а может только показалось.

Вот только не понравилось то, что шея была очень, очень горячей, раненого лихорадило так, что того и гляди кровь свернётся...фигурально выражаясь.

Лицо больного было красным — различимо даже в полумраке. Фёдор нахмурился и осторожно накрыл Андрея одеялом, отогнав вьющихся комаров.

На удивление, несмотря на близость болота, комаров было довольно мало — отметил себе солдат — возможно костёр отгонял их дымом, а может просто место открытое и продуваемое.

Выбросив из головы комаров, Фёдор полез в фургон, забыв про спящую там девочку и чуть не наступил на неё, тихо выругался, осторожно достал столик и стулья, вылез из повозки и расставил мебель у костра. Вытряс продуктовые запасы, выложил кусок мяса, чёрствый хлеб, вино, кинжалом нарезал, как мог, следя за тем чтобы не поцарапать стол — он ему очень нравился, остался ещё от отца. Лакированное дерево было искусно соединено медными петлями так, что в сложенном состоянии он занимал очень мало место, становясь плоской доской, которую можно было уложить на дно фургона. То же самое и стульчики — откидные, со спинкой, могущие выдержать не только хрупкое женское создание, но и таких здоровых мужиков, как Фёдор и Андрей.

Сзади послышались лёгкие шаги, и Фёдор сказал:

— Найди там, спереди в фургоне, стаканы — забыл взять, и садись за стол, вечерять будем. Ты вино пьёшь?

— Нет, если только немного...

— Давай тебе разбавим водой — да наверное и я разбавлю, а то мой друг всё меня ругает за пьянство. Я и правда что-то лишнего пью последние годы, надо кончать с этим делом. Нашла? Молодец. Давай, жуй — завтра без завтрака поедем. Я вот что думаю — не будем мы ни в какие трактиры заезжать, чёрт с ними, дотерпим до города? Остаётся двадцать вёрст — четыре часа езды...забыл! Вот что — отложи кусок хлеба и мяса девчонке — она-то терпеть не может без еды, ну а мы с тобой потерпим, да?

— Конечно — Алёна благодарно кивнула и убрала в чистую тряпицу кусок мяса с ладонь и кусок хлеба, потом уселась, глядя в огонь и отвернувшись от стола.

— Эй, ты чего, мать твою за ногу! Ну-ка жри давай! — рассердился Фёдор — свою долю, типа, дочери отдала? Так бы и врезал тебе! Ешь, говорю! Хватит нам — заморим червячка, и всё — ночью всё равно спать надо, а не жрать! И вина хватани всё-таки, разбавь пополам и попей — легче будет, нервы отпустит.

— Боюсь вино пить — несмело ответила женщина — на голодный желудок, да после этой всей...опьянею.

— Пару глотков — ничего не будет. Доедай, пей, и давай в фургон, а я с Андрюхой останусь. Давай, давай, а то девчонка проснётся в чужом месте, перепугается, она ведь помнит только что её похитили, может крепко напугаться.

Алёна ушла в фургон, а Фёдор улёгся рядом с другом, глядя на языки костра.

В голову лезли всякие гадкие мысли — например — что будет с Андреем если он выживет? Он ведь обязательно заразится от кикиморы — его раны были залиты её кровью так, что он буквально плавал к крови. Это стопроцентная гарантия заражения. И что дальше? Ну вот превратится он в кровавого монстра, и что тогда? Неужели и правда он не сможет сдержать свою убийственную натуру — ведь и тогда, когда он был якобы обычным человеком, более страшного бойца Фёдор не видал — он не разъярялся, не пускал пену и слюни, не орал для поднятия боевого духа — спокойно и эффективно убивал.

А если к этому присоединится жажда крови, жажда убийства, а более всего — невероятная скорость, сила, реакция, регенерация кикиморы — что получится? Кто сможет с ним совладать? А если в момент 'озверения' радом окажется некий усатый друг? Куда только усы полетят... ну друг-то ладно — а если посторонние, совершенно невинные люди? Ох, Андрей, задал ты мне задачку! Что делать, а? Ну что делать?! Может отрезать ему голову, пока он без сознания? Рраз! — и нет проблемы! А как я буду потом жить с мыслью, что убил беспомощного друга? Зачем тогда я его вообще лечил? Ну — лечил-то по инерции — друг, в беде, раненый, а сейчас вот задумался — а может зря он мучается, а если выживет — скажет ли он мне спасибо за то, что дал ему превратиться в дикого зверя?

Фёдор поднялся с одеяла, наклонился над Андреем, вынул кинжал, попробовал на остроту его лезвие и замер с клинком в руках, как изваяние — внешне спокойный, как смерть, а внутри раздираемый противоречивыми мыслями и сомнениями.

Вдруг, резко, он отбросил кинжал и тот воткнул в землю, уйдя в заросший плотной травяной порослью дёрн более чем до половины:

— Нет, не могу! — солдат закрыл лицо руками и замер над больным, дрожащим в лихорадке.

Фёдор прислушался — Андрей что-то бормотал на неизвестном языке — вроде напоминающем местный, но непонятном.

Послушав, пошёл, взял своё одеяло и накрыл дрожащего мужчину:

— Тепло сегодня, да и костёр — перебьюсь.

Он лёг на подстилку и замер, глядя в звёздное небо — ему было грустно и хорошо — за последние годы впервые он находился в компании людей, которым мог доверять, и с кем ему хотелось жить рядом...увы, всё так иллюзорно — думал он, но буду жить этим днём, брать всё хорошее, что могу, а там будь что будет. Скоро его глаза стали смыкаться и он заснул тяжёлым, тревожным сном.

Глава 8

Всю ночь Фёдор время от времени вскакивал, подходил к раненому щупал лоб, смотрел на его раны — кровь уже не сочилась, но Андрей был горяч, как печка. Пульс его то частил, то стучал медленно, как будто сердце замирало и норовило остановиться совсем.

Уже под утро солдат снова уснул, и проснулся, когда его ноздрей коснулся запах дыма — рядом горел костёр, а на нём в сковороде жарилась яичница, великолепно скворча и разбрасывая брызги жира.

Он поморгал глазами, потом посмотрел на хлопочущую у костра Алёну и спросил:

— Откуда яйца-то взяла?

— Сходила на болота, поискала утиные гнёзда. Жаль, конечно, разорять было, но есть-то хочется. А свиной жир у тебя нашла, в фургоне. Садись, позавтракаем! Настёне я отложила, так что это всё нам с тобой. Как там Андрей?

— Живой Андрей...пока живой...

Алёна кивнул головой, нахмурилась и сказала:

— Я видела, как ты стоял над ним с кинжалом. Боишься, да? И я боюсь. Не за себя, за Настёну боюсь. Одного раза мне уже хватило.

— Это мои проблемы — угрюмо сказал Фёдор, присаживаясь к костру и снимая с камней сковороду с яичницей — приедем в город, иди, куда хочешь, раз боишься. Я тебя не удерживаю. Обещал помочь — помогу, денег дам на обзаведение. Заработаешь — отдашь когда-нибудь, не отдашь — демон с ними.

— Федь, не обижайся, а? Я за всех нас боюсь, и его жалко ужасно...могла бы — я бы никого не звала, сама бы убила эту тварь! — Алёна тихонько заплакала, а у Фёдора сжалось сердце — женские слёзы страшное оружие...

— Ну ладно, чего ты разнюнилась! Придумаем чего-нибудь...положим его в отдельную комнату, посмотрим, что с ним будет, не бойся. Я вас с Настёной в обиду не дам, вы же как-никак уже почти родня! — Фёдор усмехнулся, встал и пошевелил палкой угли костра — кончились ваши несчастья, не плачь.

Алёна порывисто поднялась, обняла солдата и зарыдала ему в плечо, орошая рубаху горячими слезами:

— Спасибо тебе! Спасибо! Век тебе благодарна буду, пока жива! Спасибо!

— Ну-ну, перестань — Фёдор смущённо похлопал женщину по спине и осторожно отстранил от себя — вон, промочила всего насквозь. Утри слёзы! — он протянул руку и тыльной стороной мозолистой сильной руки осторожно вытер ей глаза и щёки от влаги — давай-ка собираться, да надо будет грузить Андрея. Девчонку подымай — покормить надо, да в дорогу. Уходить отсюда надо — ты не допускаешь, что староста может прислать сюда людей, чтобы посмотреть, что там с его дочерью? Без Андрея я могу и не справиться...

— Да-да, конечно, сейчас разбужу! — женщина побежала в фургон и оттуда послышался её голос:

— Дочка, вставай! Вставай! Завтракать будем! Ох ты...потягушки! Идём скорее, умоешься, пописаешь и кушать будешь. Пошли, пошли!

Через несколько минут Алёна появилась из-за борта повозки, вылезла из фургона и приняла на руки девочку.

Это было прелестнейшее создание — с кудряшками, с пухлым розовым лицом, чистенькая и красивая, как с картинки в детской книжке.

Фёдор усмехнулся: 'Мамкина радость...и папкина — тоже. Я бы не отказался, чтобы у меня была такая дочь... Хммм...чего это я? Старый холостяк, потянуло в семейное гнёздышко? Старею, однако, размяк...'

— Мама, а где мы? Мне снилось, что собачка меня унесла...а кто этот дядя?

— Тссс...это хороший дядя, дядя Фёдор его звать. Он нас на лошадках покатает! Хочешь на лошадках покататься?

— Хочу... а ещё писать хочу!

Фёдор усмехнулся в усы и пошёл ловить лошадей, бросив на ходу:

— Завтракайте и собирайте тут всё. Сейчас уезжаем.

Лошади разбрелись далеко друг от друга по лугу, и совершенно не желали вновь залезать в упряжку, поэтому скоро воздух огласился крепкой руганью, впрочем — Фёдор тут же вспомнил о присутствии маленького существа в сарафанчике и прикусил язык — негоже девчонке в таком возрасте узнавать название частей тела и процессов, происходящих со взрослыми и некоторыми упрямыми лошадьми, происшедшими явно из породы лошадиных шлюх!

Наконец, лошади были запряжены, вещи уложены — в фургоне расчистили место для Андрея, подложив одеяла на дне повозки.

Фёдор озабоченно посмотрел на Андрея — как бы раны не открылись, перетащить его в фургон безболезненно и без последствий вряд ли удастся — солдат не был слабым человеком, но одно дело поднять груз — мешок или бочку, весом восемьдесят килограммов, и другое — больного человека, который висит, как сопля, да ещё и хрупок, как стекло — со своими ранами, в любой момент норовящими открыться.

— Давай так — я беру его за плечи, а ты за ноги, доносим до фургона, я перехватываю, а ты залезай в повозку и принимай его там. Перевалим на дно, ну а потом уже уложим как следует. Поняла?

— Ага! Ты не бойся, я сильная! Видишь, какие мышцы! Ещё и с мужиками поспорю в силе! — Алёна согнула руку в локте и показала, какие у неё 'здоровенные' мускулы.

Фёдор ухмыльнулся — нравилась ему эта баба — ни нытья, ни соплей, решительная, умелая, здравомыслящая, да притом красавица — ну не мечта ли мужика?

При свете он хорошо её рассмотрел — вчера-то было некогда — Алёна уже переоделась в свой простенький сарафан, сидевший на ней так, как будто он был не обычной деревенской одеждой, а платьем от лучших портных — твёрдая грудь, не испорченная даже кормлением ребёнка, рвала сарафан впереди, а сзади, упругие бёдра распирали простенькую одежду, невольно притягивая взгляд, даже если ты пытался его отвести.

'Не зря к ней всё время пытались приставать в деревне!' — усмехнулся Фёдор и отбросив лишние мысли сосредоточился на погрузке раненого.

Он и Алёна с трудом подняли потяжелевшего Андрея — почему-то люди в бессознательном состоянии или мертвые делаются необычайно тяжёлыми — как будто из них уходит душа, наделяющая тело жизнью, лёгкостью.

Фёдор боялся, что раны Андрея откроются — но этого не случилось, сделанные накануне швы хорошо держали края ран, лишь только маленькие капли сукровицы выступили по краям длинных швов

. Фёдор с удовольствием подумал: 'Хорошая работа. Я бы мог работать военным лекарем — эти коновалы отличаются от меня только тем, что меньше могут выпить, а так я не хуже их обрабатываю раны. Вот стану хилым, открою лекарский пункт и буду зарабатывать вправлением костей и зашиванием ран!'

Приняв на себя весь вес монаха, он крякнул от натуги, но удержал его тело и напрягшись, приподнял раненого и положил на край повозки:

— Придержи, Алён, щас я!

Запрыгнул в повозку и скоро Андрей лежал в глубине фургона, накрытый одеялами, ещё через пять минут, они уже ехали по лесной дороге, уворачиваясь от нависающих над дорогой еловых лап.

'Как бы брезент не порвать!' — с неудовольствием подумал Фёдор и подстегнул лошадей, ходко бегущих по дорожке после отдыха на жирных луговых травах — 'Если всё нормально — после обеда будем в городе'

— Нравятся лошадки? Видишь как — цок-цок-цок — бегут! Лошадки! Дядя Фёдор правит, и бегууут лошадки!

Алёна на облучке рядом с Фёдором ворковала над дочерью, прижав её к себе и счастливыми глазами глядя на проплывающий лес, дорогу, бегущую под колёса фургона и вдыхая крепкий запах конского пота, идущий от сытых, здоровых лошадей. Конь слева, мерин по кличке 'Сивый', опасливо покосился глазом на Фёдора и запрядал ушами, когда тот показал ему хлыст с словами:

— Видишь? Видишь, скотина? По тебе плачет! Будешь живот надувать? Будешь нога за ногу ходить? Уууу...скотина!

Алёна рядом рассмеялась:

— Думаешь он тебя понимает?

— А то! — тоже рассмеялся Фёдор — видала, как ушами заводил? Знает, скотина, что хулиганил! Ленивая животина!

— Не ругайся на лошадку! — возмутилась Настёна — нельзя на лошадку ругаться, она хорошая!

— Ладно, не буду — усмехнулся Фёдор и вдруг улыбка сползла с его лица.

— Алёна, прячь девочку. Нас встречают — он придержал лошадей и пристально посмотрел вперёд — там, навстречу им, ехали верховые, четверо или пятеро, и солдат застонал про себя: 'Ну как Андрюхи не хватает! Мы бы с ним сейчас их враз расчехвостили! Так, без паники! Это, скорее всего, не профессиональные военные, а какие-то сраные крестьяне, а я не селянин, а старый вояка, до которого им как до неба пешком! Моя сабля тут, Андрюхина тоже рядом — хер вам, глубоко неуважаемые, не возьмёте!'

— Алёна, уложи Настёну на пол, на всякий случай, бери лук и иди сюда. Без команды не стреляй. Поняла?

— Поняла! — Алёна с плотно сжатыми губами, решительно потянула лук, и приготовила колчан со стрелами.

— Я буду разговаривать. Ты молчи. Узнаёшь кого-нибудь из них? Впрочем — чего я спрашиваю — морду старосты за версту видать. Готовься!

Всадники подъехали на расстояние десяти метров от фургона и остановились, Фёдор тоже придержал лошадей и громко спросил:

— Чего хотели? Уступите дорогу, нам некогда!

— Вы убийцы! Вы убили мою дочь, и вы должны за это ответить! — лицо старосты перекосило от злости и из благообразного мужика он превратился в подобие маски 'ярость!'

— Ну подайте на нас жалобу в суд — усмехнулся Фёдор — по какому праву вы занимаетесь самоуправством?

— А у нас нет суда! Я решаю, жить вам или нет! Я и мои люди! Выходит сюда, преступник! Пора ответ держать!

— Ой, как громко и важно сказал! А может тебе пора ответ держать, придурок ты этакий? — Фёдор тихо добавил — сейчас я выскочу, а ты сразу вали старосту, только не промахнись, у нас нет права на промахи, за тобой дочь!

— Не промахнусь — ледяным голосом сказала Алёна, сжимая лук твёрдой рукой.

Фёдор как-то сразу поверил — не промахнётся! — и соскочил с фургона, держа в руках по сабле:

— Давай!

Хлопнула спущенная тетива, и староста повис на седле лошади, запутавшись одной ногой в стремени — лошадь спокойно пошла по дороге, косясь на мёртвый груз глазом и прядая ушами.

Всадники уже спешились и были готовы к бою — с коня бить саблей было нельзя, так как замахнуться не давали толстые ветви деревьев, наклоняющиеся над головой так, что нельзя было как следует размахнуться.

Увидев падение своего предводителя, его люди бросились к фургону и оказались как раз к лицом к лицу с Фёдором.

Да, он был исключительным фехтовальщиком, но их было четверо! Алёна уже не могла ему помочь — он находился как раз на траектории выстрела, можно было задеть его случайной стрелой, так что отдуваться приходилось ему самому.

Тяжёлые сабли мелькали в руках солдата, создавая перед собой стальной вихрь смертоносных клинков, и некоторое время никто из нападавших не решался перейти границу этой стальной стены, затем двое всё-таки решились и прыгнули вперёд. Сталь скрестилась со сталью, отлетела длинная жёлтая искра.

Сталь выдержала и вот уже один из нападавших отскочил, зажимая одной рукой другую — между его пальцами сочилась кровь, но Фёдору некогда было смотреть на раненого — он уже бился с трёмя оставшимися, и с трудом сдерживал их натиск. Эти трое были довольно опытными бойцами — видимо, наёмниками, и вооружённые саблями и кинжалами, работали ими уверенно и резво. Фёдор прикинул ситуацию и предложил, между ударами:

— Остановимся, поговорим? Вы же профессионалы, давайте обсудим ситуацию?

— Хорошо — стоп, ребята! Что предлагаешь, вояка? — высокий наёмник уткнул саблю в землю и опёрся на неё, отставив одну ногу, остальные последовали его примеру и с ожиданием посмотрели на старого солдата.

— Ваш наниматель мёртв, я к вам претензий не имею, вы убедились, что меня так просто не взять и кто-то из вас тут поляжет, зачем вам это надо? Вы получили плату. А если не получили — вон лежит ваш бывший наниматель, деньги точно с ним, какой смысл тратить время и рисковать, когда можно получить всё, и не трудиться?

— Понимаешь, какая штука, солдат...ты же солдат? Выправку и умение не замаскируешь -усмехнулся высокий — кроме платы нам обещана женщина, ну и фургон ваш денег стоит...жив ли наниматель, или нет — большого значения теперь не имеет. Прости, ничего личного — работа такая. Теперь, если это всё, что ты хотел нам сказать — продолжим!

— Ну что же, продолжим! — усмехнулся Фёдор и пригнув вперёд, увернулся от направленного в голову удара и подсёк ноги одного из бандитов, второй свалился через него и был зарублен сверху, ударом через шею, наискосок.

— Ты хорош! А ну-ка вот это попробуй! — главарь левой рукой метнул в Фёдора кинжал, и пока тот отбивал его клинком сабли, направил удар ему по ногам и зацепил кончиком лезвия выше колена — штанина Фёдора сразу набухла кровью и он обеспокоился — если истечёт кровью, ослабеет, вот тогда и правда конец. Надо было завершать бой как можно быстрее, невзирая на мелкие ранения, и он как подстёгнутый хворостиной, бросился в бой, ускорив движения до максимума — давно он не работал с такой быстротой, с тех самых пор, когда выступал на соревнованиях по фехтованию.

Теперь уже агрессоры, стерев с лиц улыбки, с трудом отбивались от наскоков солдата. Звон сабель продолжался ещё минуты две, когда в воздухе свистнула стрела, пролетев мимо Фёдора и воткнулась в плечо его противнику. Воспользовавшись тем, что оружие противника опустилось, Фёдор плавным движением рассёк ему рёбра, а другой рукой воткнул саблю в живот, окрасив её кровью.

Ещё один напор — главарь упал с рассечённой головой — оставшийся в живых, тот, кому солдат первым разрубил плечо, бросился бежать, петляя как заяц.

Фёдор протянул руку к фургону:

— Дай лук!

Алёна подала, Фёдор долго выцеливал бегущего, угадывая, куда тот побежит в следующий момент, и вот стрела ушла вперёд, пронзив спину беглеца.

'Болван!' — подумал Фёдор — 'надо было в лес бежать, а он по дороге рванул. Идиот, или растерялся со страху!'

— Алён, иди сюда, помоги мне, ногу слегка зацепили!

Алёна ахнула:

— Какое там слегка! Кровь вон течёт ручьем! Давай, скорее, я перевяжу!

Минут двадцать ушло на перевязку, Фёдор сменил штаны, взамен располосованных и пропитанных кровью, и пошёл обшаривать трупы.

Действительно, на трупе старосты нашёлся мешочек с сотней золотых, на наёмниках денег было маловато, как и украшений — так, горсточка медяков и серебра, видать их дела в последнее время шли не очень хорошо — то-то они так уцепились за этот заказ и не хотели от него отказаться.

Минут пятнадцать ушло на стаскивание трупов в лес и сброс их в овражек — когда их найдут, будет уже поздно — Фёдор со товарищи уйдут далеко от этих мест.

Фёдор поймал двух лошадей противника — остальные убежали в лес и искать их не было ни времени ни желания, привязал к задку фургона, оружие собрал и положил в повозку, подумав, что эдак скоро они будут зарабатывать тем, что займутся ограблениями грабителей — вполне пристойное и выгодное занятие, как оказалось. Вот только немного хлопотно и болезненное....

Через час они пылили по тракту, направляя лошадей к городу Ураку.

Урак встретил их пыльным покоем провинциального городишки, в котором люди никуда не торопились, и считали, что лучше отложить на послезавтра то, что можно сделать завтра, а ещё лучше — повременить с делом на недельку, купить кувшин вина, жареную курицу и посидеть за столом в хорошей компании — проблема и рассосётся сама собой! Впрочем, он ничем не отличался от остальных городков такого типа, только что был поменьше размером, чем тот же Нарск.

Они медленно втащились во двор заезжей, где стояли уже несколько фургонов купцов, под охраной угрюмых сторожей, оставленных хозяевами во дворе и лишённых удовольствия пропустить в глотку пару-тройку кружек пива.

Под неприязненными взглядами этих адептов охранного бизнеса, Фёдор втянулся под навес, и выбравшись из фургона покричал конюха, медленно и печально ковырявшегося в стойлах лошадей:

— Эй, малый, иди, прими лошадей! Да покорми их хорошенько овсом!

— Три медяка за четыре лепёшки овса. Будете брать?

— Буду, давай быстрее! Мы хотим пообедать, а если провозимся тут ещё полчаса — околеем с голоду! На вот тебе, для ускорения! — Фёдор передал конюху серебряник, и добавил — сходи, скажи что нам нужно две комнаты, а ещё вызовешь лекаря, надо моего товарища осмотреть — упал с лошади. Сдачу оставь себе.

— Алён, идите посидите в трактире, я скоро приду — отправил он женщину из фургона.

Конюх распрягал лошадей и отводил их в стойла, а Фёдор размышлял — что делать? Как доставить Андрея в комнату так, чтобы никто не обратил внимания? А может не стоило лекаря вызывать?

Солдат залез в фургон и пощупал пульс товарища — как ни странно, пульс был чётким, насыщенным, ровным, не то что несколько часов назад. Фёдор облегчённо вздохнул — что бы ни было дальше, но пока что Андрею уже ничего не грозит, жить будет. Впрочем — на его раны смотреть без содрогания было нельзя — багровые полосы иссекали всю спину вдоль тела, левая сторона лица слегка раздулась, покраснела и тоже не выглядела шибко здоровой и весёлой.

Фёдор сел рядом и задумался: 'Ну что делать? Ехать дальше? Кстати — Алёну нельзя тут оставлять, особенно после того, как они убили старосту с наёмниками — если пойдут по цепочке, узнают, куда они поехали, сопоставят...а этот город находится всего в двадцати верстах от Харабова. Приедет кто-нибудь в город, встретит Алёну...и понеслось. Могут стукануть в Стражу, те рады стараться уцепиться за что-нибудь, что может дать прибыль, её арестуют и...' — дальше он не хотел додумывать. Судьба Алёны с Настёной уже не была ему безразлична.

Фёдор уже стал вылезать из фургона, когда сзади вдруг послышался стон и хриплый шёпот:

— Федь, ты где?

Фёдор не поверил своим ушам:

— Андрюха, очнулся?!

— Не дождётесь... — странно сказал Андрей клекочущим хриплым голосом и спросил — женщина жива? Ребёнок?

— Алёна с Настёной? Живы, живы..я в трактир их отправил посидеть, сейчас дождусь, когда конюх придёт и надо уже тебя переводить в комнату, не в фургоне же ночевать!

— Ох, Федь, в горле пересохло...видать крови много потерял...я там...это...не превратился в монстра какого-нибудь? Не оброс шерстью?

— Пока — нет... — Фёдор поднял глаза на монаха — пока рано, хотя обычно проявляется уже в течение первых суток. Что делать-то будем, Андрюх? Если ты станешь кикиморой? Или кикимором..тьфу! В общем таким чудовищем, как та баба?

— Я всю жизнь — вернее большую её часть — был чудовищем, мне не привыкать. Не бойся, если я буду терять контроль — уйду, вас не трону. Я же не эта баба с голыми сиськами..а согласись, она была хороша, эта кикимора! — из сумрака фургона послышался смешок и хриплый кашель.

— Эй, Андрюха, ты ли это говоришь? — удивлённо воскликнул Фёдор — стоило тебя покусать голой бабе, так ты сразу и пустился во все тяжкие?

— Да уж...в моём состоянии только и пускаться. Дай мне попить, что ли, изверг!

— Да, извини, сейчас! Но только вино с водой, больше ничего нет.

— Что есть, то и давай...печёт в груди, просто терпения нет.

Фёдор налил в кувшин из бутылей и бочонка, и больной жадно стал заглатывать жидкость, несмотря на то, что она текла у него по груди и капала на днище повозки.

Уффф! — уже легче! — Андрей вытер с подбородка и груди лужицы розовой пахучей жидкости и протянул руку Фёдору — помоги мне сесть, что-то я обессилел...

Монах поднялся, тяжело дыша и прислонился к борту фургона:

— Знаешь, мне странные сны снились, пока я лежал в забытьи — то снилось, что я бегу на войне, спасаюсь от врагов, то снилось, что я волк и несусь, несусь по лесу, загоняя свою добычу...да так всё ясно, чётко, как будто вижу перед собой!

— Вот оно, началось! — угрюмо заметил солдат — ты уж того...постарайся нас не сожрать, ладно?

— Постараюсь — хмыкнул монах и замолчал, а через пару минут добавил — надень на меня рубаху, да пошли в трактир, что ли! Я есть хочу страшно, и всё тело зудит, как будто у меня под кожей стадо муравьёв бегает!

— Ну-ка, посмотрим, что там у тебя на спине...ничего себе! Андрюх, да на тебе заживает, как на...хммм...мда. Вот она, причина-то — у кикимор всё заживает молниеносно, видимо её кровь тебя залечила, да и то, что из крови перешло в твоё тело, начало работать. Теперь тебя убить очень, очень трудно!

— Слушай, Фёдор, я одного не пойму — если кикимора боится серебра и её убивают серебряным оружием, почему я могу касаться серебряного крестика, и мне ничего за это нет?

— Да чего тут объяснять — брехня видать, про серебро-то. Вот башку отрезать — это дело верное, а чем отрезать — да хоть пилой или мотыгой, серебро тут ни при чём. Ты мне вот что скажи — почему на кикимору не действовали твои проклятия? Я же слыхал, как ты матерился, и кричал 'Да умри же ты, наконец, сука!'.

— Хммм...я не помню этого. Да, странно, по идее она должна была полечь, как озимые. Ладно, хватит об этой пакости, пошли в трактир, поднимай меня!

Фёдор осторожно поднял Андрея и помог ему вылезть из повозки, тот замер, переводя дух и опёршись плечом на борт фургона осмотрелся вокруг — странно, он всё видел как-то по другому — вроде и так же, но по другому!

Вокруг людей, предметов, деревьев и травы виделось какое-то свечение, как будто ореол, это было похоже на то, как если бы смотреть в прицел-тепловизор. Интересно, что можно было усиливать эффект, каким-то образом 'напрягшись', или уменьшать — согнав его практически в ноль.

Это напоминало то, как будто настраиваешь бинокль — ближе, дальше... Монах ошеломлённо подумал: ' Что бы это значило? Почему вот у этого пацанёнка оранжевое сияние вокруг тела, а у этого старика — красно-чёрное? Что это значит? Хммм....а вокруг меня какое-то зеленоватое... Фёдор светится жёлтым, с красно-чёрными вспышками — красное и чёрное в основном возле ноги...интересно.'

— Федь, ты ранен в ногу?

— Откуда ты узнал? — Фёдор остро глянул на монаха и коснулся больной ноги — да, ранен, только как ты это увидел под штанами?

— Вот так...как-то увидел... — неопределённо буркнул Андрей и покачиваясь сделал несколько шагов по направлению к трактиру — помогай, давай! А что скажешь трактирщику, что со мной?

— Что и лекарю, то и ему скажу — бросил Фёдор подхватывая руку Андрея и поддерживая его сбоку — что с лошади упал и ветками побило, да камнями...или медведь подрал.

— Ну ну...так они и поверили.

— Поверят или нет — какое их собачье дело?! Всё, пошли, лошадей уже поставили, сейчас лекарь придёт тебя осматривать — кстати, у нас пару лошадей прибавилось, верховых.

— Откуда взялись?

— Потом расскажу, не до того. В общем — староста приходил, желал поблагодарить нас за смерть его дочери-кикиморы.

— И обратно, как я понимаю, не ушёл. Много их было?

— Пятеро, вместе со старостой.

— Силён, старик! Ты ещё тот конь! Нашинковал их?

— Алёна старосту завалила из лука, и ещё одного подстрелила, помогла.

— Молодец баба — удивился Андрей и сморщился — как чешутся раны, ты бы знал, просто не могу сдержаться — хочется драть их ногтями!

— Не вздумай! Это хорошо, что чешутся, значит заживают. Хммм...это на второй-то день после ранения...дааа...в твой кикиморности есть и свои хорошие стороны. Ну всё, хватит болтать — пришли!

Через высокое крыльцо мужчины, хромая и поддерживая друг друга, попали в большой зал заезжей.

Там было почти пусто, только несколько возчиков в углу обедали, не обращая внимания на окружающее и что-то бурно обсуждая так, что один стукнул кулаком по столу и крикнул

— Два пусть он идёт к демону с его платой! Я за эти деньги ещё должен мешки таскать? Не бывать этому!

Андрей улыбнулся — везде одно и то же — недовольные работники и жадные работодатели.

От улыбки у него зачесалось слева — проведя рукой по щеке он обнаружил аккуратные стежки шва и с неудовольствием подумал: 'Особая примета, чёрт её возьми! Теперь мою рожу запомнит каждый, первый попавшийся постовой и бабка из подъезда напротив! Тьфу, чего я говорю? Какая особая примета — я отошёл от своей грязной работы, хватит! Впрочем — тут бы тоже не хотелось быть таким запоминающимся...да что сделаешь? Что есть, то есть. Интересно, моё героическое деяние, не было ли попыткой самоубийства? Ну, типа, искупление? Трижды тьфу! И что мне в башку лезет? Спятил, что ли? Новое моё состояние такие мысли навевает, что ли? А интересно смотреть, как они светятся! Кстати — даже в темноте — вот, служанка в тёмном углу, сияет, как неоновая! А притушить свечение? Ага...притухла, а то аж глаза режет...а что это у неё живот светится жёлтым, этакий сгусток? Хе хе — беременна? Хозяин, что ли, постарался...впрочем — какое моё дело?'

Монах расслабился на стуле у окна, по привычке держа в поле зрения входную дверь, а Фёдор и Алёна обсуждали что-то с трактирщиком, потом поднялись с ним наверх, держа за руку Настёну.

'Прелестная девчушка!' — подумал Андрей — 'Вся в маму! А Фёдор-то как на них смотрит...это что-то уж очень подозрительно...ой, чёрт! Да он, похоже влюбился в мамашу! И куда же я его тогда потащу за собой? Это же преступление будет, против человечности...ясно, что дорога гладкой не будет'

Его мысли прервал чей-то грубый голос:

— Ты чего тут расселся? Пошёл вон отсюда, нищеброд! Много вас тут ходить, скоты, затоптали весь пол!

Андрей с удивлением обернулся через плечо — перед ним стоял здоровенный парень, как полтора Андрея по ширине, слегка полноватый, одетый, как обычно это бывает у вышибал, в кожаную безрукавку, обнажавшую толстые руки, шириной с бедро обычного человека.

— Ну что уставился? Свали отсюда, или я тебя выкину!

Андрей оглянулся — как на грех, никого из персонала рядом не было, трактирщик ушёл с Фёдором, а подавальщицы переговаривались где-то в глубине кухни и не обращали внимания на то, что происходит в зале, увлечённые рассказом одной из них о том, как та ходила на свидание и как он сказал...а она...а он... а они...

— Слушай, парень, я клиент, и не хочу неприятностей — уйди по добру, по здорову, а? — ответил Андрей как можно миролюбивее, хотя внутри у него уже всё закипало от тупого упрямого хамства этого человека — ну нет бы поговорить, выяснить, ну нельзя же сразу бить посетителя, если его вид тебе не нравится? Ну что за хрень такая! Таких вышибал надо гнать поганой метлой!

Всё это промелькнуло в голове Андрея, прежде чем вышибала ухватил его за волосы пятернёй и рванул вверх, поднимая со стула.

Совершенно автоматически, Андрей прижал его руку обеими своими к голове и рванул вниз, выламывая её и сажая парня на колени, затем перехватил и вывернул руку, несмотря на яростное сопротивление этого мастодонта — рычаг, правильно приложенный к некому объекту, плюс достаточное усилие — и этот объект легко летит кубарем в сторону выхода, где затихает сто пятидесяти килограммовой грудой разъярённого мяса.

Но он не успокаивается — над ним полощется ярко-красная аура ярости и боли, Андрей понимает — сейчас будет новое нападение, и уже гораздо более серьёзное — и точно — из недр огромной пазухи вышибалы появляется полуметровая дубинка, отполированная руками бойца, и парень с рёвом летит на монаха.

Андрей успевает подумать, что дубинка идёт на него медленно-медленно, как будто время остановилось, стало тягучим и густым, как засахаренный мёд — полированная тёмная палка приближается к голове, он перехватывает её, поддёргивает по ходу движения, закручивает тело нападавшего по спирали, и вот тот, взлетев в воздух, торпедой летит к столу обедающих возчиков и сносит его вместе с чашками, плошками, кружками и ложками с таким грохотом, что его, вероятно, слышно за версту от заведения.

Грузчики матерятся, один из них разбивает глиняную кружку о голову вышибалы, а молодой парень из их числа летит на Андрея с криком:

— Скотина ты демонская! Весь обед нам испохабил, урод!

И тут же падает у ног монаха, потеряв сознание от короткого, резкого удара в солнечное сплетение.

Андрей переводит дух — перед глазами вращаются красные круги и он того и гляди потеряет сознание — похоже ко всему прочему открылись раны на спине, потому что он почувствовал, как намокла рубаха сзади. Усилия по нейтрализации тупого вышибалы и бедового возчика дались ему довольно тяжко...

— Это что здесь такое происходит?! — трактирщик, стоящий на лестнице, с ужасом и негодованием воззрился на поле битвы, усыпанное осколками посуды, раздавленной едой, залитое пивом и вином, а также кровью, сочащейся из разбитой головы вышибалы -кто это всё тут сотворил?!

— Это он! — показал на Андрей пальцем один из возчиков — вот этот вот — он слегка пнул ногой вышибалу — полез на него драться, а он его швырнул, как котёнка, и сбил наш обед! Пусть оплатит нам обед! Мы что, зря деньги платили?! Или вышибала пусть оплачивает — парень сидел его не трогал, а этот придурок на него полез! Считаю, что это твоё заведение виновато, раз вышибала на тебя работал!

— Да! Да! — зашумели возчики — заведение виновато! Если так будут встречать всех гостей, у тебя тут не останется посетителей! Мы всем расскажем, какое тут гостеприимство!

— Вот демонство! Ну сколько раз говорил ему — прежде думай башкой, а потом пускай кулаки в ход! Силы много, а ума нет! Ну что вот с ним делать?! Выгнать? Надо тогда вышибалу нового искать, а это не так просто — тут надо здорового мордоворота — возчики ребята крутые, с ними надо ухо востро... А твой парень, конечно, крут — так лихо расправится с Семёном — он гружёную телегу с зерном подымает за колесо!

Трактирщик отсчитал сдачу и отдал Фёдору:

— Вот ваши деньги, ты уверен, что больше двух дней не задержитесь? Ну смотри — если решишь ещё остаться — доплачивать будешь в это время. Сейчас вам воды натаскают, корыта уже там. Вот твой друг ест, как месяц голодал! Ему плохо не станет? Мне только блевотины ещё на полу не хватало — трактирщик с удивлением и восхищением смотрел на то, как Андрей сметает со стола всё, что выставили с кухни расторопные подавальщицы, с опаской косящиеся на страшного мужика — с Семёна вычту из жалованья за учинённый погром. Спасибо твоему другу, что не покалечил его — похоже, запросто мог!

— Он такой...может... — протянул Фёдор и сгрёб монеты в ладонь — так ждём воду, и добавьте нам на стол пирогов, и пива ещё холодного.

— Да да, конечно — я вижу, как ваш друг всё сметает...

Через час они сидели в своём номере наверху — Алёна с Настёной поселились в другой комнате — и обсуждали, как жить дальше.

— Как себя чувствуешь, Андрей? Ты так жрал, что я думал — лопнешь! Тебе не плохо сейчас? — Фёдор с подозрением посмотрел на сидящего в корыте товарища, смывающего с головы мыльную пену.

— Нормально. Только вот слабость, головокружение и раны сильно чешутся — Андрей вылил на себя ковш горячей воды и с удовольствием фыркнул — уфф! Хорошо! Прямо-таки жить хочется!

— Ага...ты там не чувствуешь желания кого-нибудь загрызть? Или попить крови?

— Чувствую. Хочу твоей крови попить! И если ты не отстанешь с глупыми вопросами — я точно её напьюсь! Ну что ты пристал — если что-то почувствую — я первый тебе скажу — Андрей грустно посмотрел на Фёдора и добавил:

— Ты знаешь, мне кажется, процесс перестройки организма ещё не закончен — меня корёжит всего, ломает, тело горит, как будто во мне бегает толпа гномиков и всё ломает и перестраивает...

— А кто такие гномики? — не понял Фёдор

— Да ну неважно...маленькие человечки такие...сказочные. Забудь. В общем — я как в печке — горит всё, ломает, суставы болят — чем это кончится — я не представляю. Знаешь, что тебе скажу, Федя, шёл бы ты сегодня спать к Алёне в комнату...вдруг я ночью решу, что ты вкуснее, чем тот пирог, который я съел полчаса назад, ты же не хочешь, чтобы я тобой поужинал?

— Фу, демоны! Правда, что ли? — Фёдор встал на ноги и пошёл к двери — пойду схожу к ней, попрошусь на постой! Эдак, рядом с тобой и задремать-то нельзя будет, как жить-то дальше станем?

Фёдор вышел, захлопнув за собой дверь, а Андрей откинулся на стенку корыта и замер, наслаждаясь горячей водой и покоем.

Улыбнувшись своим мыслям, он решил, что отправить Фёдора к Алёне было правильным решением — пусть сблизятся, может на старости лет солдат найдёт свою любовь? Ясно же, что между ними проскочила искра...

Затем улыбка сошла с его лица — он и на самом деле чувствовал, что в его организме происходит какая-то перестройка — в какую сторону — никто не смог бы сказать, а уж он тем более. Видимо, в организм попал какой-то вирус, преображавший его и изменявший — какое ещё может быть объяснение? Конечно, после того, как все его раны были залиты кровью 'кикиморы', да ещё после того, как он хлебнул её кровушки — немудрено было подхватить заразу.

Как исследователь-учёный, Андрей последовательно припомнил, что уже получил он в результате изменений: он может видеть ауры людей, даже в темноте — полезное свойство. Может угадать, где у человека болит, видит состояние его тела — например — даже беременность — не очень полезно, но забавно. Скорость его движений увеличилась в разы — он заметил это, когда дрался с вышибалой — полезное свойство, особенно в этом мире и при его профессии.

'Тьфу! — какой его профессии?' — Андрей сплюнул и выругался — 'С наёмным убийцей покончено, всё, навсегда. Но в этом злом мире человеку с ускоренной реакцией легче прожить...вот только больше надо еды!'

Андрей заметил за собой, что он никогда так много не ел — но это и объяснимо — чтобы восполнить энергию, потраченную для такого ускоренного организма, надо много топлива — иначе он, организм, будет есть сам себя, поглощая внутренние ресурсы — 'А вот это уже плохо, если он попадёт в условия, когда еды мало, могут быть неприятности. То-то кикиморы жрут всё и всех подряд, это и объяснение тому, почему они воруют людей — человеческое мясо усваивается гораздо легче и оно питательнее! Надеюсь, у меня крыша не поедет и я останусь в разуме...'

Он с ожесточением почесал щеку, содрал струп, зацепился за нитку, вставленную в шов и ещё больше обозлившись на зудящую рану, осторожно потянул за нить, вытаскивая её из шва. Нить потянулась, потом оборвалась, он зацепил ещё кусочек, и матерясь, как сапожник выдернул её из щеки.

На подбородке скопились капли сукровицы, монах плеснул мыльной водой, защипало, ещё раз выругался про себя и стал соображать — как выдернуть нитки из спины, а пока соображал, дверь в номер распахнулась и в неё прошёл Фёдор, со словами:

— Сюда, господин лекарь, вот тут больной! Вот — в корыте сидит! Андрей, вылезай оттуда, лекарь тебя осмотрит.

Андрей неохотно поднялся в корыте, протянул руку за полотенцем и стал вытираться, убирая потёки воды и мыльную пену, облепившую тело.

— Вот, господин лекарь — посмотрите раны на спине, и на груди — это его медведь подрал в лесу, пошёл за грибами, а медведь и напал!

Лекарь, небольшой пожилой мужчина с седыми волосами до плеч, легонько ощупал спину монаха, осмотрел грудь и важно изрёк:

— Ну что же, раны заживают хорошо, полагаю, это случилось дней десять назад? Надо было ещё пару дней назад снять швы — чего ходит с нитками, давайте, я вам сейчас их удалю, и дам заживляющей мази, чтобы и зараза туда не попала, и скорее ссадины зажили...

Фёдор незаметно от лекаря прижал к губам палец — тссс! Молчи! — Андрей согласно кивнул головой и приготовился терпеть муки от вытаскивания ниток.

Как ни странно, прошло это довольно безболезненно — нет, боль он, конечно, ощущал, но не такую, чтобы слёзы из глах сыпались. Вывод — порог болевой чувствительности повышен. Это с одной стороны хорошо, для бойца, а с другой стороны — эдак схватишься за горящее полено, и пока не прожжёт руку до кости — не поймёшь, что тебе больно.

— Ну вот и всё! Теперь намажем мазью... Ну вот, закончил! У вас удивительно крепкий организм, молодой человек, только вот вам стоит побольше есть — очень уж худоваты — жилы, да кости, надо жирка хоть немного подкопить, это организму полезно, запасец, да, запасец надо иметь.

И ещё — лекарь приложил руку к спине пациента — что-то вы очень горячи, как будто у вас лихорадка. Впрочем — может это от ванны? Горячая вода нагрела, а я с улицы? Вот вам толчёная ивовая кора, заварите её и попейте — отлично снимает лихорадку. Всё, господа, я вас покидаю, как там насчёт гонорара? Лекарю надо хорошо питаться — тогда и больному в радость! — лекарь усмехнулся и с благодарностью кивнув головой, принял в руку золотой, щедро выданный ему Фёдором — их доходы позволяли не жаться, экономя каждую копейку, на одном только старосте прилично заработали...

Лекарь вышел, а Фёдор и Андрей остались наедине.

— Ну что, договорился с Алёной — безразлично спросил монах, натягивая одежду — там сегодня ночуешь?

Фёдор покосился глазом на Андрея — не ехидничает ли? Уж больно невинное выражение лица и двусмысленный вопрос.

— Договорился. И рожи-то не строй, знаю, ехидная твоя морда, о чём думаешь! А если бы и так? Она баба свободная, красивая, я мужик в силе, почему бы и нет? Я же не насильник какой-то!

— А чего ты взвился-то? Я ничего такого и не подумал — сохраняя каменную физиономию сказал Андрей — ну договорился и договорился! Ваше дело. Хе-хе... — не выдержал монах и рассмеялся — что, растаяло сердце старого холостяка? Ну ничего, я только рад за тебя, может хоть пить перестанешь. Тебе надо хорошую бабу, чтобы в руки тебя взяла и на путь истинный направила!

— А тебе, не надо на путь истинный? — подколол его Фёдор.

— Может и надо — посерьёзнел Андрей — вот только кто его покажет, путь-то истинный... Думаешь, что выбрал правильный путь — а гибнут люди, которых хотел защитить...думаешь, что совершил правильный шаг — и опять кто-то рядом гибнет. Где, он, правильный путь? Только Господь знает...

— Ты мне вот что скажи, Андрюха, мне одна мысль не даёт покоя — почему кикимора не сразу упала мёртвой, когда ты пытался её убить? Ведь я слышал, как ты матерился и вопил — 'Умри же наконец, скотина! Умри!' — а она всё скакала с тобой на шее, и не падала!

— Честно говоря — те события я помню плохо — сознался Андрей — всё как в тумане, мельтешение, удары, кровь, мелькание земли и боль — ничего не помню. Да, орал что-то, но ничего в голове не удержалось — может после удара? Не знаю. Кстати — ты свою ногу-то показывал лекарю? Или забыл?

— Забыл...демоны его задери. Замотался и забыл...да ладно, не так уж там и сильно поранено, первый раз, что ли...просто порез, заживёт. Я мазью своей вонючей намазал. Ты-то, вон как уже восстановился — а всё кикиморова кровь — она заживляет, да ты ещё получил хорошую порцию внутрь, нахлебался.

— Федь, предупреди Алёну, чтобы не болтала лишнего, хорошо? Не дай Боже где-то проговорится.

— Скорее ты проговоришься — брось свои словечки — 'не дай Боже!' — если кто-то услышит? Не миновать тогда беды! Забыл, где мы находимся? Мы в Славии, где таких как ты выпускают на арену, на потеху толпе! Думай башкой, когда что-то говоришь! А Алёна — да что Алёна, у неё можно и поучиться некоторым мужикам держать язык за зубами!

— Хммм...здорово ты втюрился...рад за тебя. — усмехнулся монах — в общем — шагай к своей Алёне, я спать лягу, что-то меня знобит опять.

— Давай я заварю тебе коры? Температуру собьём, а?

— Не надо. Не поможет. Есть у меня подозрения, что это неспроста температура — это мне за то, что скорость у меня увеличилась многократно, смотри — Андрей сделал неуловимое движение рукой так, что его не было видно, будто призрак пролетел мимо носа Фёдора.

— Вот, выкинешь за дверь! — двумя пальцами монах сжимал муху, которую выхватил из воздуха над плечом товарища — у меня повышен обмен веществ в организме, отсюда и повышенная температура тела, отсюда и мой безумный аппетит и отсутствие жировых прослоек — всё сжигается. Да ещё, видимо, идёт перестройка организма под новые реалии, так что повышенная температура — это нормально. Но, честно скажу — неприятно. Так что вали отсюда, а одеяло твоё я отберу — вам и одного хватит — Андрей подмигнул товарищу, завалился на постель прямо в одежде и добавил — накрой-ка меня хорошенько..и это...запри дверь снаружи, на всякий случай. На ключ. Двери крепкие? Ага...иди, я посплю, не заходите ко мне, пока не постучу, мало ли что.

Фёдор понимающе кивнул головой, укрыл трясущегося в ознобе Андрея своим одеялом, подумал, стащил ещё и простыни со своей кровати и тоже набросил на него сверху.

Осмотрелся, подумал, что надо сказать убрать корыто, но махнул рукой и выкинул это из головы.

Потом улыбнулся под нос — 'Проницательный, собака! Быстро меня расколол. Впрочем — я и не скрывал своего отношения к этой женщине...в кои века мне встретилась приличная баба, грех было бы упустить!' — и тут же спросил себя — 'Неужели и правда так всё серьёзно для меня? Ну были же у меня женщины и до этого, и не одна...нет, эта чем-то зацепила. Да будь что будет, один раз живём!'

С этой мыслью солдат вышел из номера, огромным ключом запер входную дверь, положил ключ в карман и решил: 'Пойду проверю, как лошадей пристроили, да что там с фургоном, тайник мой вряд ли найдут, но всё-таки лучше проверить. Двор охраняется, но возчики ещё те скоты, обязательно норовят чего-нибудь попереть, глаз да глаз за ними!'

Глава 9.

Убей! Убей его! Всех убей! — Голос в голове мучил, грохотал, как будто катались танковые полки, рыча двигателями и клацая стальными траками.

Уже давно были сброшены на пол одеяла, разорвана подушка в безнадёжных попытках заглушить огонь горящий в крови, в попытках заглушить зуд в теле и желание убивать, убивать всех, кого можно и кого нельзя.

Свалившись на пол существо, временами напоминающее человека, а временами животное, извивалось, стонало и рвало стальными когтями пол в комнате, оставляя в нём глубокие царапины.

Существо принюхалось — где-то пахло едой — мясом, кровью, его тонкий слух уловил голоса — дичь! Добыча!

'Открыть нору, выйти. Искать, добыча! Мясо, мясо, мясо, мясо, мясо.... Искать! Выход! Выход, искать! Закрыт! РРРРРРРГАХХХ! Мяса! Еда, много еды! Желание — рвать, рвать, рвать плоть зубами!' — чудовище, неуловимо похожее на человека и одновременно на тигра или пантеру, ударилось всем телом о запертую дверь и рвануло её когтями — выхода нет!

Остановилось, и стало раскачиваться на мощных лапах, с видными даже под шестью стальными мышцами, свитыми узловатыми верёвками — оборотень задрал голову и рявкнул с сожалением и болью в голосе:

— Еда! Много еды! Мясо! Кровь! — замер, его жёлто-зелёные светящиеся глаза потухли и зверь с мукой в голосе сказал — что со мной происходит?! Андрюха, держись! Андрюха, ты человек! О Господи, помоги мне, помоги! Я всего лишь слабый человек, помоги!

Увввваааууухххх! — зверь протяжно, но тихо завыл, как будто прощаясь с человеческим миром и неожиданно, с огромной скоростью запрыгнул на стены и пробежал по ним, не касаясь пола и оставляя на гладкой вертикальной поверхности глубокие следы, продрав штукатурку до самых брёвен, из которых был сложен трактир.

Зверь несколько раз перевернулся через себя, сделав немыслимые кульбиты и несколько выпадов лапой, как будто отгоняя невидимого противника — это было бы красиво, если бы не было страшно — глаза существа, горящие жёлто-зелёным светом, сияли в сумраке комнаты, его морда, с вытянутыми в стороны усами, как у кота, была украшена страшными клыками, почти как у саблезубого тигра.

Чудовище встало как вкопанное, впившись когтями, длиной сантиметров семь каждый, в деревянный пол, проткнув его, как картонный, и внятно сказало:

— Я человек! Я — ЧЕЛОВЕК! Человек! Человек! — на глазах, из зверя стала вырисовываться человеческая фигура, шерсть с рук, ног ушла, когти как будто втянулись в пальцы, а зубы исчезали в пасти, которая всё больше и больше начинала походить на человеческий рот...и только глаза так и светились жёлто-зелёным огнём, как у огромной кошки.

Наконец, на полу остался лежать голый мужчина, очень худой, почти болезненной худобы, весь перевитый узлами мышц, с крупными венами на руках, по которым можно было судить о его огромной силе.

Он медленно приподнялся, сел, опираясь на руки и опустошённо сказал:

— Вернулся. Я всё-таки вернулся и почти ничего не натворил...почти? — он обвёл взглядом уничтоженную комнату и простонал — трактирщик будет вопить, как потерпевший!

Мужчина встал на ноги и осмотрел себя — то, что он увидел ему не очень понравилось, однако он хмыкнул и сказал:

— Зато здоров теперь. Ни шрамов, ни повреждений...в каждом свинстве есть свой кусочек бекона! Надо Федю звать...или уж до утра? А чего это я вообще вслух разговариваю-то?

Он подошёл к стене напротив, подумал, посмотрел на темень за окном, поднял руку постучать...и передумал.

Повернувшись, мужчина пошёл к постели, посмотрел на остатки разорванных в клочья штанов и рубашки, и вздохнул:

— Теперь надо новые покупать. Надеюсь, я в будущем смогу сдерживать трансформации. Надо потренироваться в этом.

Он вышел на середину комнаты — вихрь движений, волна изменений — вместо мужчины опять четырёхлапая машина для убийства с горящими глазами. Минута — и вместо зверя снова человек.

— Ещё раз! Что-то медленно получается обратно!

Зверь — человек! Зверь — человек!

Ещё трижды Андрей произвёл трансформации, пока не понял, что если сейчас сделает ещё парочку изменений, то без жратвы просто сдохнет.

Подумал — сейчас глубокая ночь, рассвет не начал сереть. Может самому поискать добычу? Заодно и проверить, как он может после охоты вновь обратиться человеком...

Подошёл к окну, посмотрел на понимающуюся вверх раму, аккуратно поднял её и подпёр кувшином для воды, чтобы не упала. Вылез на навес над конным двором — замер — под ногами тихо скрипнула деревянная крыша, крытая тонкими досками. Прикинул — определил, как вернуться назад, и мгновенно перекинулся в зверя, легко спрыгнувшего с навеса и помчавшегося по улице вперёд, под лай собак во дворах и кудахтанье кур, случайно оказавшихся на дороге.

Ворота в город, которые никто не охранял, он проскочил в мгновение ока и тут же оказался на тракте, окружённом густым лесом. Через полчаса он был уже далеко от города.

Свернув в сторону, пролетая между деревьями, как чёрная молния Зверь скоро учуял следы косули, проходившей тут минут двадцать назад и бросился по следу, всё более и более горячему.

Перед глазами мелькали деревья и кусты, окруженные светлой аурой, с пятнами и прожилками в разных местах, видимо, отражающими состояние растения в этот момент жизни. Лес вокруг не был тёмным для его глаз — он светился, как будто весь бы подсвечен неоновыми фонарями, развешанными на каждом из его обитателей — светились ночные бабочки, маленькими фонариками порхающие между кустов, светились грибы, торчащие между деревьями — одни светились сильным ровным светом, другие были в красных прожилках, и откуда-то Зверь-Андрей знал, что эти грибы подточены червями и умирают. Ночные птицы яркими фонарями перелетали с дерева на дерево, тревожным криком предупреждая о приближении четвероногой смерти...

Запах косули был таким чётким, горячим и вкусным, и Зверь быстро бежал на него, глотая слюни, всё равно как человек шёл бы за запахом курицы гриль, идущим от передвижной уличной будки-грильницы.

Зверь-Андрей шёл быстрым намётом, уклоняясь от веток и перепрыгивая стволы упавших деревьев.

Через несколько минут он заметил стадо косуль, с белыми пятнами на заду и с разгона ворвался в самую его гущу, размахивая когтями, как саблями и вмиг срезал двух крупных животных, упавших в кустах с перерезанным горлом и подёргивающихся в последних судорогах.

Пасть Зверя-Андрея наполнилась слюной так, что она потекла наружу и клейкой струйкой упала ему на лапу. Он схватил тёплое тело косули, и одним движением страшных челюстей перекусил ей ногу, оторвав огромный кусок тёплого, сочащегося кровью ароматного мяса. Этот кусок исчез в его пасти мгновенно, как будто ничего и не было съедено. Ещё, ещё кусок! — он с хрустом отрывал куски дичи и с наслаждениям чувствовал, как его пустой живот наполняется великолепной свежей пищей...

Первая косуля была почти съедена, когда Зверь-Андрей услышал сзади шорох, недоступный слуху человека, но Зверь услышал его так, будто сзади выстрелили из пушки, и резко повернулся, готовый к бою.

На поляну, где пиршествовал оборотень, вышел крупный медведь, превышающий оборотня в размерах раза в два и весом раз пять.

Медведь покосился маленькими круглыми глазками на пирующего оборотня, решительно подошёл на расстояние пяти метров от Зверя и раскрыв пасть в своей круглой, глупой голове заревел на хозяина добычи.

Оборотень внимательно смотрел на агрессора, опустив голову к земле, и когда встретился глазами с медведем, тот воспринял это как вызов и бросился на Зверя в атаку.

Скорость медведя в момент атаки была не менее семидесяти километров в час, притом что развил он её за доли секунды — буквально в три прыжка, отчего, как отброшенные колёсами внедорожника, из-под его лап полетели комья земли с ветками и иглами. Но...он промахнулся.

Зверь извернулся, и пропустив медведя мимо себя, распорол ему бок, оставив громадный разрез в шкуре, откуда брызнула кровь, густо оросившая лесную траву и застывшая каплями на шляпках грибов. Ещё атака — и ещё вспоротый бок — медведь уже ревел от ярости и поднялся на задние лапы в тщётной надежде запугать противника, став выше ростом — Зверь как будто этого и ждал — он бросился вперёд и распорол брюхо противника, заставив его кишки вывалиться из внутренностей длинными фиолетовыми зигзагами, как огромные странные черви.

Медведь упал на бок, задёргался и захрипел в безнадёжной попытке уползти от этого страшного существа, а оборотень смотрел на его агонию светящимися жёлтыми глазами, потом в долю секунды подскочил к вытянувшемуся зверю и перекусил глотку, чувствуя, как в пищевод потекла горячая медвежья кровь, ещё проталкиваемая по жилам могучим медвежьим сердцем..

Зверь уже не помнил, сколько он съел — вначале доел косулю, потом перешёл на медведя, обгладывая его окорока, съев сердце, печень и с хрустом перекусывая тяжёлые мощные лапы, некогда носившие самого страшного зверя этих мест.

Обмен веществ у Зверя-Андрея шёл максимально быстро, как будто он подсознательно хотел ускорить перестройку и восстановление своего тела, так что каждые пятнадцать минут оборотень отбегал в сторону испражниться и потом снова ел, ел, ел...вернее — жрал, потому что назвать едой это кровавое пиршество язык не повернётся.

Подняв морду вверх, Зверь-Андрей увидел, что небо стало совсем серым и вот-вот начнётся рассвет. Человек в нём взял под контроль тело существа, и оно стремглав бросилось бежать в сторону города, от которого находился в нескольких километрах.

Это расстояние Зверь-Андрей преодолел за считанные минуты, и скоро нёсся по улицам города, смазанный в тёмную, расплывчатую тень.

Редкие ранние прохожие, спешащие на работу — в пекарни и лавки, были напуганы пронёсшимся сущством, ругались, но принимали его за огромную собаку, непонятно — то ли взбесившуюся, то ли от чего-то спасавшуюся и скоро забыли об этом происшествии, придавленные повседневными делами и заботами — до собак ли, когда надо замесить тесто, да открыть лавку раньше других, чтобы продать товар ранним покупателям, пока конкуренты не сделали это до тебя.

Зверь сходу заскочил на навес трактира, грохнув по крыше — высота навеса была не менее трёх метров, однако оборотень влетел на неё легко, одним прыжком, и если бы не стук когтей по деревянному покрытию, его вообще нельзя было бы услышать.

Снизу, во дворе, залаяли собаки, услышавшие стук и учуявшие запах крови и Зверя, но было уже поздно — прижавшись к настилу оборотень перекинулся в человека и рыбкой влетел в свою комнату.

Через пять минут он крепко спал на своей растрёпанной постели, сытый, уже не такой худой как раньше, и что самое главное — здоровый, как никогда. Все его шрамы, ранения, даже следы от пуль и ножей, полученные им на земле исчезли, уничтоженные при трансформации — они не были присущи его организму на генетическом уровне, а значит, организм не восстановливал их при трансформации.

Разбудило Андрея солнце — он посмотрел вокруг, сощурился от горячих лучей, упавших ему на глаза, и одним движением вскочил с постели.

Он был наг и весь залит кровью — как ему вспомнилось — кровью косули и медведя, которых он пожирал ночью. Осмотревшись, Андрей поморщился и опять ругнулся — ну как это всё объяснить трактирщику? Потом он с отвращением залез в холодную воду, так и налитую в корыте — надо было смыть с себя кровь животных, и стал смывать засохшую багровую корку мыльной водой, покрытой слоем вчерашних обмывков.

Вода сразу порозовела, стала совсем грязной, и выйдя из корыта Андрей тщательно вытер с себя остатки вчерашнего и сегодняшнего омовения, подошёл к столику и взял оттуда крестик, снятый Фёдором — он боялся, что его увидит лекарь, а потому снял с больного, показав монаху, куда его положил.

Замотавшись в простыню, Андрей подошёл к стене между комнатами и решительно постучал в неё кулаком:

— Эй, в трюме! — и усмехнулся — какой к чёрту трюм?

Через несколько минут послышались шаги, у двери снаружи кто-то завозился и осторожный голос Фёдора спросил:

— Эй, Андрюха, ты там кусаться не кинешься?

— Не кинусь...откусался уже. Заходи смело.

Ключ со скрежетом повернулся в замке двери, Фёдор шагнул через порог и замер с вытаращенными глазами:

— Да мать....! В дышло.....перемать....мать! Это чего тут такое произошло-то?

— Я же сказал — кусался я! — со смешком повторил Андрей — хватит причитать, радуйся, что твой друг не стал чудовищем. Вот только что делать сейчас — не представляю! Закрой дверь, а то кто-нибудь нос сунет, слухи пойдут. Даже не знаю — может свалить отсюда по-тихому? Слушай, а это мысль! Я сейчас выпрыгну из окна, а ты потом пойдёшь к трактирщику и сообщишь ему, что его постоялец — то есть я — исчез, и имеются следы зверя и кровь — типа меня украл какой-то зверь! А я потом присоединюсь к вам за городом. Как тебе эта версия?

— Полная хрень. Зверь в городе? Ты как себе это представляешь? — Фёдор сплюнул и развёл руками — не могу придумать, как обосновать ЭТО!

— А если так — мы с тобой подрались, и всё тут разбили? Дадим ему денег, он и заткнётся!

— Это получше — согласился Фёдор — вот только где на физиономиях следы драки? Где раны, синяки? Кстати-кстати, это что такое? Где твои синяки, раны, швы?

Фёдор поднялся с кровати, на которую присел до этого и осмотрел гладкую кожу друга:

— Ты и как-то округлился, что ли...не так рёбра торчат! А уж про отсутствие твоих швов, я и говорить не буду! Ой, мама рОдная..ну что же придумать-то?

— А ты у Алёны спроси, раз она такая умная! — усмехнулся Андрей — как ты с ней поладил, нормально всё?

— С чего это тебя стали интересовать вопросы того, как мужики ладят с бабами — парировал Фёдор — хочешь узнать подробнее, что они делают, когда остаются наедине? Так тебе ещё рано это знать, не вырос ещё!

— Хе хе...один-ноль! — опять непонятно сказал Андрей и добавил — вот что, давай и правда пригласим Алёну и порешаем втроём — два ума хорошо, а три лучше. Только Настёну пусть с собой не тянет — страсть такую глядеть. А самое главное — штаны с рубахой мне принеси, не стоять же мне голым перед бабой — вначале штаны принеси, а потом уж бабу зови, а то с тебя станется припереть и то, и другое одновременно.

Минут через двадцать, троица бурно решала, как же объяснить трактирщику, что: подушки разорваны и перья разлетелись по номеру, матрас вспорот и перья тоже по номеру, стулья сломаны, на стенах царапины от когтей до брёвен так, что обвалилась штукатурка, на потолке царапины, пол разодран и пробит насквозь, половики изорваны в клочья, на двери глубокие царапины, почти насквозь — в общем — номер практически уничтожен.

— Предлагаю так — сказала Алёна, внимательно рассмотрев произведённый разгром — мы все были в городе, а когда вернулись — в номере полный разгром — кто-то ворвался через окно и испортил все вещи. Если трактирщик будет возмущаться — оплатить ему ремонт в комнате, не потому, что мы согласны с его обвинениями, а из благотворительности и жалости к нему.

— Хммм...есть смысл, да! — протянул Андрей — только тоже шито белыми нитками. Знаете, что я предложу? Я напоролся вина и впал в безумие. Всё побил, всё разбил — оплатим ему ремонт, и всё.

— А царапины на потолке и стенах? Пробитая дверь? Кстати — интересно, чем ты её пробил — задумчиво сказал Фёдор — оружия-то у тебя не было!

— Знаешь что, не говори глупостей! — рассердился монах — чем надо, тем и пробил! Не тем, чем ты работал сегодня ночью!

— Тьфу! — фыркнула Алёна и засмеялась — ну какие вы мужики всё-таки охальники! Пошла я собирать Настёну — сами решайте, чем вы тут карябали и чем стучали. Всё равно ничего не слушаете, что вам не предлагай! — она поднялась и вышла из комнаты, закрыв дверь.

— Ну вот чего ты несёшь? — тоже разозлился Фёдор — завидуешь, что ли? Надо думать как выкручиваться, а ты ерунду какую-то порешь.

— Может и завидую — грустно сказал Андрей — хорошая баба, береги её. Ну что же — пошли сдаваться — скажу, что у меня был приступ безумия и я разнёс комнату — будь что будет. Типа приревновал к твоей женщине и всё разбил. Мало ли идиотов на свете бывает? Главное — деньги готовь, у нас их хватает, так что умаслим хозяина.

Одевшись и обувшись окончательно, Андрей и Фёдор спустились вниз, к благодушному хозяину, не подозревавшему, какие неприятные известия сейчас обрушатся на его лысоватую голову.

Ещё через пятнадцать минут, охрипший от ора трактирщик хмуро пересчитывал золотые монеты, переданные ему в компенсацию за ущерб, с учётом простоя номера и затрат материала плюс рабочей силы. Сумму ему передали неплохую — как минимум на тридцать процентов превышающую реальный ущерб, так что хозяин гостиницы заткнулся и перестал вопить, что вызовет стражу и всех законопатит в местную тюрьму.

Впрочем, испытывать судьбу путники не стали, быстро собрались и выехали со двора — плату за следующие сутки, к удовольствию хозяина заезжей они требовать не стали, а ещё закупили продуктов на приличную сумму, полностью обеспечив себя питанием на ближайшую неделю.

Снова пылила дорога, снова перед глазами мелькали зады лошадей, а Фёдор и Андрей сидели на облучке, разговаривая за жизнь.

— Ну что, Андрюха — расскажешь мне, как всё на самом деле было ночью?

— Только после того, как ты расскажешь, что было ночью — усмехнулся Андрей — да нечего рассказывать! Да и не место тут — он покосился на сидящих в глубине фургона Алёну и Настёнку, — женщина кормила её пирожками, приговаривая, что если она не съест, то отдаст эти пирожки соседской собачке — чем девочка живо заинтересовалась, потребовав сейчас же пойти к этой собачке, так как она желает посмотреть, как та будет есть пирожок.

— Да ладно...рассказывай, давай, не придуривайся. Как пересилил?

— А кто сказал, что я пересилил? Вот сейчас кааак...вопьюсь тебе в шею! — Андрей рассмеялся, и прикрыл глаза рукой, подумав, что жалеет о том, что в этом мире нет противосолнечных очков — с некоторых пор солнечные лучи его очень беспокоили — модифицированные глаза были очень чувствительны к свету.

— Слушай, а ты ведь изменился, с тех пор, как побывал в объятьях кикиморы — я никогда не видал, чтобы ты так много смеялся и шутил — заметил с удивлением Фёдор — ты всегда был таким нудно-праведным, таким скучным...что хотелось треснуть тебя по башке. Эдак ты может и примешься вино пить?

— А что? Я всегда любил хорошее вино — парировал Андрей — но пить вино и напиваться вином — согласись, разные вещи. Ну да ладно, теперь серьёзно: не знаю, как я пересилил. Может моя военная подготовка, а может то, что я сильно молился — помогло мне удержать мою сущность и взять Зверя под контроль. Только вот что я тебе скажу — в этом деле нет ничего мистического — да, тело преобразуется под воздействием заражения — прямого попадания крови или слюны существа, которое вы называете кикиморой, в тело обычного человека. И если человек приличный, в обычной жизни не имеющий никаких зверских наклонностей — жестокости, подлости, то и Зверь не будет убивать без разбора, а если есть хоть что-то злое, жесткое, если он был убийцей — вот тут Зверь в душе поднимает свою голову и тогда, тогда очень трудно взять над ним верх. Знаешь, что мне пришло в голову — а может кикимора, которую мы убили совсем и не была жестокой убийцей? Может на неё больше наговаривали, а она была просто несчастной заражённой девушкой, вынужденной бегать по лесу, чтобы утолять жажду сырого мяса и крови?

— Да ну, скажешь тоже! — Фёдор с неудовольствием посмотрел на Андрея — ведь как вывернул-то! И оказываемся мы теперь не герои, а безжалостные убийцы девушки и её безутешного отца! Даже слышать это дерьмо не хочу! Никогда больше не говори эти слова при мне! Она была мерзкой убийцей и мы освободили мир от чудовища! Всё!

— А может ты освободишь мир от ещё одного чудовища — меня, например? — усмехнулся Андрей — я-то гораздо страшнее и опаснее её. Кстати сказать — Настёнку-то она не тронула...а ты не допускаешь, что всё могло выглядеть и по другому? Не так, как мы всё это увидели, и как увидела это её мать?

— Не хочу! Не хочу это слышать! Заткнись! — рассердился Фёдор окончательно и замахнулся на Андрей хлыстом — как сейчас врежу по тупой башке!

— Ну врежь, врежь — если это тебе поможет — грустно усмехнулся Андрей — что было, то прошло, и теперь сделанного не вернёшь, хоть сто раз ударь хлыстом меня или себя. Впредь, будем думать, как и что сделать...не всё суть то, как оно выглядит внешне. Забудем этот разговор. Что касается меня — я всю ночь бегал по лесу, охотился. Убил двух косуль, ел мясо, на меня вышел медведь — пришлось съесть и его. Вот и пополнел слегка, мышцы добавил — жира то всё равно практически нет, но мышц наросло — пришлось много мяса съесть...и переварить.

— Представляю...как ты загадил там всю лужайку — заржал Фёдор, его поддержал Андрей и они минуты три смеялись в голос, под взглядом удивлённой Алёны.

— Сколько нам до ближайшего селения? Или города? — спросил Андрей, поглядывая на высоко стоящее солнце — до темна успеем доехать до постоялого двора?

— Через сорок — пятьдесят вёрст стоят по постоялому двору, должны успеть. По дороге, примерно в тридцати верстах ещё деревенька — Карадовка, называется. Я тут частенько ездил по тракту, когда в охранниках работал. Дорогу до столицы с этой стороны знаю хорошо, а уже туда, за столицу — не очень, туда редко ходил. Впрочем — тут я тоже уже несколько лет не был, может что-то и изменилось. Встретим кого-нибудь — спросим. Тут бывает, что купцы проезжают, и нередко. Только шуганный какой-то народ стал — видал — недавно проезжали — нас завидели, да всю охрану собрали, как будто стая разбойников навстречу едет. То ли народ стал пугливый, то ли впереди что-то неладно — надо будет расспросить встречных как следует. Кстати — раньше больше было народу на тракте — чего они тут стали ездить гораздо реже — ума не приложу. Я уже давно потерял контакты с купцами, а так бы расспросил ещё в Нарске, что и как. Есть, конечно, догадки...

— Хммм...а я думал такое редкое движение тут нормальное дело, а оказывается — это не так? Интересно...какие версии будут?

— Есть ещё одна дорога в Нарск и те края — она длиннее, и не такая ровная, но идёт огибая леса, по краю степи, вернее — лесостепи. Там редко шалят разбойники, им там труднее спрятаться — я так по крайней мере думаю, а на этой дороге всегда грабили — потому и караваны так охраняются. Зато — это дорога больше чем в полтора раза короче той. Вот и все версии. Если предположить, что засилье банд тут стало больше — значит, поток грузов по тракту уменьшился. Мы уже с тобой убедились, в самом начале, что разбойников тут хватает... Тут ещё такая штука — этот тракт проходит по землям различных мелких и крупных феодалов, и приходится платить за проезд, возможно они так подняли цену, что легче объехать вокруг, чем вываливать денег какому-нибудь придурковатому графу или барону.

— А куда власть смотрит? Какого рожна не пресекает поборы?

— Ну ты как не от мира сего! А — ну да, да...в общем — у этих графов и баронов есть бумага, где указано, что они ухаживают за дорогой, проходящей через их территорию, а им за это позволяется собирать дорожный налог — не больше серебряника с повозки. Вот только они не хотят соблюдать его, и устанавливают те расценки, которые хотят! А чтобы не было претензий, отвозят приличные суммы в столицу. То есть — тут всё шито-крыто...только вот купцы едут в объезд, в результате чего цены на товары повышаются — расходы по дороге надо же вернуть, возместить, так что всё это отражается в цене товаров.

— Ну ясно..в общем обложили налогом и перестали ездить. А исчадья?

— А что исчадья?

— С них тоже берут дорожные поборы?

— Ну не смеши — какие с исчадий поборы? Они сами — какие хошь поборы...

Повозка медленно, но верно шла вперёд — Фёдор не хотел гнать лошадей — зачем? До искомой цели много, очень много дней пути...за полдень они проехали Карадовку, где остановились на обед, задали корму лошадям и немного передохнули и снова пустились в путь. Андрей уже стал привыкать к ритму этого мира — размеренному, неспешному, что толку спешить, когда разница во времени ни на что не влияет?

За день они сделали пятьдесят вёрст, выходя на расчётное время-расстояние, меньше которого невыгодно — путешествие затянется на многие месяцы, а больше — напрягать лошадей, да и самим излишне напрягаться, а это ни к чему.

Около недели они ехали по тракту, изредка встречая купеческие караваны с сильной охраной, которые неодобрительно смотрели на чужаков и отказывались общаться — однажды даже чуть не вспыхнула драка, когда охранник каравана вытащил меч на вопрос Андрея, откуда и куда они двигаются.

Фёдор пояснил, что не стоило спрашивать их о цели путешествия — могут принять за подсылов разбойников. Андрей пожал плечами и больше не пытался как-то поговорить с караванщиками, решив, что и без их участия они сумеют справиться с любыми проблемами, которые встретят.

Иногда они ночевали в лесу, у костра, если вечер заставал в дороге, а дотащиться до постоялого двор не успевали.

Ехали дружно — женщина заняла своё место в экипаже, и не была в тягость — она всегда была весёлой и не гнушалась никакой работы. Андрей с грустью и лёгкой завистью видел, как женщина и его товарищ смотрят друг на друга влюблёнными глазами.

Её дочь тоже как-то незаметно вошла в коллектив и своими простодушными выходками веселила окружающих, разряжая обстановку скуки и однообразия длительного путешествия.

Дорога уже ушла от реки и завернула слегка влево, огибая громадные лесные массивы, густо заселенные разнообразной дичью.

Иногда, ночью, Андрей отходил в лес, раздевался, чтобы не разорвать в клочья одежду при трансформации, и перекидывался в оборотня. Утром путников уже ждало свежее мясо...

Когда это произошло первый раз, на вопрос Настёны, откуда это всё взялось, Алёна, покосясь на Андрея, ответила пытливой девочке, что мясо им принёс добрый волк, который узнал, что Настёна любит вкусное оленье мясо и хотел её порадовать. Несколько дней после этого девочка пыталась выскользнуть из фургона ночью и подсмотреть, как приходит добрый волк и приносит мясо, но эти попытки были пресечены зоркой матерью, всегда бывшей настороже — как ей и положено.

Тянулись вёрсты, часы, дни, редкие деревушки вдоль тракта, шло время.

Как-то раз, дней через десять после начала путешествия, путешественники решили завернуть в деревушку, видимую от дороги, возле большого пруда — она выглядела так патриархально, так мирно и лубочно, что навевала мысль о покое, о сытной и мирной жизни, о которой может мечтать любой человек.

— Может не будем заезжать? — раздражённо спросил Фёдор заворачивая лошадей на дорогу к деревне.

— Будем, будем — ребёнку нужно молоко! А то у неё развитие плохое будет! — Алёна сердито зыркнула на любовника, укладывая Настёну на послеобеденный отдых

— Нормальное развитие у неё будет — если такое, как твоё — смерть мужикам будет! — усмехнулся солдат, но послушно хлестнул лошадей вожжами и они резво пошли по поросшей подорожником просёлочноё дороге. Недавно прошёл дождь, от лошадей шёл пар, а в колеях дороги стояли грязные лужи, разбрызгиваемые копытами и колёсами.

— Слушай, что говорит — усмехнулся Андрей — я слыхал, что молоко очень важно для образования костей и зубов, там есть минерал, который участвует в строении костей. И творог тоже полезный.

— Да? Не знал. И знаешь что — не узнал бы ещё лет пятьдесят — даже не заплакал бы! — Фёдор усмехнулся в пшеничные усы и добавил — смотри, какая красивая деревушка! Мечта!

— Угу...мечта...ты бы стал жить в такой деревне? — Андрей иронически скривил губы и покосился на товарища.

— А почему нет? Тихо, мирно, красиво, добрые люди...выходишь, все тебя знают, все здороваются, обмениваются новостями, из которых главное то, что дочь мельника родила мальчика, а у соседки лиса задрала курицу. Ни тебе войн, ни тебе алтарей и Кругов, ни тебе...

— Фантазёр ты и романтик! — прервал его Андрей — что-то ты расслабился в последнее время, а? Где тот безжалостный и циничный рубака, которого я встретил в Нарске не так уж и давно? Куда он спрятался? Эй, Алёна, у тебя под юбкой никто не спрятался?

— Тьфу на вас! Чего расшумелись?! Настёнка только засыпать стала! Вот дам вам её держать на руках, тогда узнаете, почём фунт лиха!

— Ой, нет! Только не это! — шутливо отмахнулся Андрей — впрочем, Феде можешь её навялить, ему пора привыкать к семейной жизни.

— Андрюх, ну чего ты привязался? — Фёдор порозовел и сжал губы — ну достал ты уже своими подколками! Лучше бы ты снова стал нудным и праведным!

— Ты покраснел?! Ой-ёй! Вот это ты расслабился! Я начинаю бояться за тебя! — ухмыльнулся монах и отвернулся, расслабившись и разглядывая окружающий пейзаж. Ему подумалось: 'Эти лавки в повозках такие убогие...ну почему нельзя придумать какие-то кресла, типа как в автомобилях? Опупеешь ехать вот так несколько тысяч километров...ну а что делать? Самолёта не предвидится...' — он усмехнулся и увидев встречного крестьянина, крикнул:

— Уважаемый! Скажи нам — где тут можно купить молока? И вообще продуктов?

— Поедете прямо в деревню, увидите дом с жёлтым петухом на коньке — там живёт Аграфа, вот у неё и купите. Она торгует молоком от своей коровы. А продукты — там в деревне лавка есть, только в ней особо-то и ничего нет — у нас всё своё. Те же куриные яйца можете купить у Аграфы, а хлеб мы печём только для себя.

Мужчина поправил на плече вязанку длинных жердей, похоже только что вырезанных в лесу и пошёл дальше, не обращая внимания на путников в фургоне.

— Ну что же, поехали искать эту Аграфу! — проворчал Фёдор — вот нам не было печали! Наделала бы Настёне каши, и всё! А то — молоко, молоко!

Алёна фыркнула, проигнорировав слова солдата и занялась какой-то приборкой в фургоне, перекладывая вещи с места на место.

Настёна спала и сопела носом, игнорируя происходящее в повозке, чему Андрей позавидовал — так спать может только человек с полностью чистой совестью.

Пропылив по деревенской улицы мимо домишек, обмазанных глиной и побеленных — 'Ну вылитая гоголевская Диканька!', подумал Андрей — они нашли домишко с петухом на крыше и подъехав ко двору остановились.

Ворота были раскрыты, а перед ними стояла небольшая толпа крестьян — человек десять, молча и с жадным любопытством наблюдающих за происходящим.

Во дворе слышался истошный лай собаки, потом собака завизжала и её вой и визг продолжался с минуту, затем она затихла. Стали слышны громкие голоса и плач — плакала женщина и дети, они что-то говорили, убеждали, им отвечал грубый громкий голос, потом всё затихло и не было слышно почти ничего, кроме всхлипываний и горького плача.

— Вот тебе и красивая жизнь! Вот тебе и благостная деревня! — пробормотал под нос Андрей и спрыгнул с облучка, чтобы посмотреть, что там происходит.

— Андрей, смотри не вмешивайся! — предупреждающе буркнул ему вслед Фёдор — что-то неладное происходит!

Андрей кивнул головой и подошёл к стоящим у ворот крестьянам:

— Что происходит? Чего тут такое? Мы хотели молока купить, нам сказали, что тут это можно, а здесь шум какой-то, что происходит, мужики?

— Отпокупались вы молока — с усмешкой сказал один из стоящих, пузатый мужичок лет сорока пяти — Аграфа подати не заплатила, и у неё уводят корову. Говорил я ей — ты слишком балуешь своих пацанов, а она — они и так без радости живут, что, от петушка на палочке разоримся, пусть радуются! Вот и дорадовались. Она подати не отдала вовремя, я не мог их передать власти, а когда сборщик податей с солдатами пришли за деньгами — я так и обсказал — не могу отдать всю сумму из-за неё. Теперь корову забирают у дуры — по миру теперь пойдёт. И пусть — а то её пацанята бегают везде, шастают, надоели уже.

— А муж у неё где? — спросил Андрей, с ненавистью глядя в сытую морду старосты — ему хотел врезать так, чтобы эта подлая ухмылка больше никогда не возвращалась на его лицо.

— Муж-то? А на границе остался. Может убили, а может нашёл себе молодуху без трёх детей, да и пристроился там, в чужедальних странах. Нахрена ему жена с трёмя детьми? Удивительно, как это они ещё продержались столько времени. Ну вот и результат — как можно без мужика жить столько времени! Говорил я ей... — староста осёкся и опасливо посмотрел на приезжего — понял тот или нет, потом кивнув головой отошёл к стоящим поодаль двум мужикам и стал что-то говорить, поглядывая на ворота дома.

Андрей прошёл вовнутрь, и со сжавшимся сердцем увидел возле ворот конуру, у которой, в луже крови, лежала собака с окровавленной головой и вспоротым животом, из которого виднелись кишки. Около неё сидел мальчик лет десяти и горько плакал, поглаживая собаку по голове.

Увидев Андрея, он, сквозь рыдания, сказал:

— Они Волчка убили...он хотел нас защитить, а они его убили!

Андрей стиснул зубы и пошёл в хату, чистенькую, ухоженную, за окном которой было видно, что в кто-то в ней расхаживает.

В хате было людно — за столом сидел мордастый человек лет тридцати, с брезгливо презрительным выражением лица, записывающий на бумагу то, что ему говорил один из его помощников, похожий на него как две капли воды своим высокомерно— презрительным взглядом:

— Полотенце — два. Чашка расписная — одна! Две ложки деревянные! Два стула, с резными спинками...

Андрей посмотрел на происходящее, на сжавшуюся в углу женщину лет тридцати пяти, с прижатыми к груди руками и двух мальчишек-двойняшек, лет семи, прижавшихся к ней, зарывшихся лицами в её передник и спросил:

— А что здесь происходит?

— А ты кто такой, чтобы спрашивать? — грозно спросил сидящий за столом человек — не мешай! Это государственное дело! Я сборщик податей! Выведите его отсюда, нечего тут стоять!

Трое солдат в полном вооружении придвинулись к Андрею, но не успели они схватить его за руки, как он спокойно сказал:

— Я родственник этой женщины и привёз деньги, долг, я брал у её мужа. Сколько она должна?

Сборщик кивнул головой солдатам, и они отошли от монаха, не зная, как близки они были к смерти:

— Если родственник...ладно! Она должна подати за два года — десять золотых. Староста сказал, что она отказалась платить, по ерундовому поводу — мол, наторгует и отдаст, постепенно. А государство не может ждать! Посему мы описываем её имущество, с тем, чтобы вывезти всё более-менее ценное. А ты точно её родственник? Что-то вы не шибко похожи!

— Я дальний родственник — усмехнулся Андрей, посмотрел на раскрывшую в удивлении глаза женщину и незаметно ей подмигнул — я покрою её долг, прекратите опись, сейчас я принесу деньги. А зачем собаку-то убили?

— Так она войти не давала! — буркнул один из солдат — распустились эти крестьяне, совсем страх потеряли! Бесполезные скоты, только жрать да плодиться!

— Так, хватит болтать, Антон! Иди, родственник, неси деньги! Заплатишь — что же, мы уйдём...до следующего раза. Подати — дело святое, поняла, Аграфа? Радуйся, что твоих щенков в рабство не взяли, следующий раз так и сделаем! В столице любят мальчиков — продадим в бордель, вот и будут тебе подати за несколько лет вперёд! — сборщик засмеялся, ему вторили помощники и солдаты, а Андрей почувствовал, как у него задёргалось веко и скорее вышел, чтобы не поубивать эту шатию — этого делать было нельзя, ни в коем случае, на глазах толпы крестьян — тут же, через несколько дней, появится карательный отряд и тогда пощады не жди.

Андрей подошёл к повозке и сказал Фёдору хриплым голосом:

— Дай сорок золотых! — его ещё трясло от возбуждения, тело просило боя, ему страшно хотелось убить всех, кто пришёл со сборщиком податей, а также разогнать толпу равнодушных, скалящихся на чужую беду зевак во главе со старостой.

— Ты чего задумал, Андрей? — с тревогой спросил Фёдор — деньги у нас есть, конечно, но если раздавать их на каждом перекрёстке, эдак не напасёшься! Ты хорошо подумал?

— Я тебе говорю — дай сорок золотых! — рявкнул Андрей и скрипнув зубами тихо добавил — иначе я сейчас поубиваю этих козлов!

— Даю, даю — засуетился Фёдор и стал отсчитывать деньги из мешка, который взял у отца кикиморы — вот, возьми. Мне с тобой пойти?

— Нет. Сиди здесь и не вмешивайся. Скоро поедем! — Андрей снова зашагал в ворота, под глазами перешёптывающихся селян.

Пройдя мимо мёртвой собаки, мимо коровы, привязанной к столбику у ворот и недоумённо глядящей на происходящую во дворе суету, монах прошёл в избу и брякнул на стол перед сборщиком десять золотых:

— Получи. И расписку давай, что получил! А то потом скажешь, что не давали тебе...

— Обижаешь, приезжий...только теперь не десять золотых, а одиннадцать — десять процентов сбор за наши хлопоты — злобно оскалился сборщик — надо было вовремя платить, тогда бы мы не тратили время на это занятие! Думаешь там приятно тут сидеть, в этой вонючей дыре?!

— На, одиннадцать, так одиннадцать! Расписку давай! — Андрей бросил ещё золотой и уселся на стул, напротив сборщика, наблюдая, как тот корябает что-то на куске пергамента. Затем сборщик достал из кошелька печать, чернильницу, аккуратно, чтобы не испачкаться, помазал печать маленькой кисточкой, приделанной к крышке чернильницы, приложил, помахал в воздухе документом и сказал Аграфе с ухмылкой:

— Вот ублажила бы нас, скостили бы золотой! Дура-баба, не убыло бы от тебя, а золотой на дороге не валяется. Повезло тебе, что родственничек нашёлся!

Андрей поставил руки на стол, закрыл лицо ладонями, потирая, как будто бы устал от дальней поездки, и сборщик не видел, как под ладонями лицо искривилось в яростной гримасе ненависти и изо рта полезли огромные белые клыки...наконец, монах справился со своим желанием убивать, и лицо снова приобрело нормальные очертания.

Он взял документ, пробежал глазами — всё верно — и отдал Аграфе, молча, окаменевше стоявшей в углу:

— Спрячь подальше. А то придут снова и возьмут вдвойне другой раз, если бумажки не будет. С них станется...

Сборщик грузно встал, отдуваясь и топая ногами в грязных сапогах, оставляя на чисто вымытом полу ошмётки земли, коровьего навоза и приказал подручным:

— Пошли! Нам ещё надо успеть до темноты заехать в Агроновку, а потом на постоялый двор. Некогда тут рассиживаться, работать надо! Ну чего застыли, бездельники!

Толпа мужчин вышла из избы, пересмеиваясь и обсуждая будущую поездку в Агроновку, где надо 'пощипать' ленивых крестьян, и в избе остались только Аграфа, с двумя ребятишками, с интересом глядящих на незнакомого мужчину.

Она боязливо посмотрела на монаха и сказала:

— Мне нечем отдать долг. Я же знаю, что мой муж никому ничего не давал — нам и нечего было давать-то! Отродясь денег никаких не было... ребятишки, бегите, помогите Сашку похоронить Волчка...негоже ему лежать без упокоения, он верно нас защищал...

Дети убежали, а она села за стол, положила на него руки и стала рыдать, раскачиваясь и причитая сквозь слёзы:

— Как муж пропал, они, как с цепи сорвались — раньше такие ласковые были, когда Вася был — видать боялись, твари! А теперь — норовят то на сеновал затащить, то ребят ударить хворостиной, вроде как они воруют у них с огорода! А они не воруют, они в жизни ничего чужого не взяли! Помогают мне, сено косят, такие маленькие мужички. Радость моя! Одна радость у меня в жизни! — она зарыдала, упав на руки — что делать, как дальше жить?!

— Уходить тебе надо отсюда — проглотив комок в горле сказал Андрей — иди в город — там обязательно найдёшь работу. Например — кухаркой в трактир, там всегда хорошие кухарки в цене. Снимешь жильё, успокоишься — ещё лучше будешь жить! Здесь всё равно жизни не будет. Вот тебе двадцать девять золотых, на обзаведение, может и какую-нибудь хибарку в городе прикупишь. Только сразу уходи — продавай корову, дом, собирайтесь и уходите!

— А как же Вася?! А вдруг он придёт, а нас нет? Я его жду...— тихо проговорила Аграфа и слёзы прокатились по её щекам — он пять лет назад пропал на границе, нет известий...может всё-таки вернётся?!

— Может и вернётся. У тебя есть какие-то знакомые в деревне, кому можно доверить слова? Есть? Ага — скажешь им, куда ушла, а потом пришлёшь весточку — где обосновалась, он придёт сюда, а ему и скажут, где вас искать.

— Спасибо вам! — вытерла глаза и попыталась улыбнуться Аграфа — как вас звать? Где мне вас найти, чтобы отдать долг? Только я не знаю, когда смогу отдать! Когда муж вернётся...если муж вернётся — мы всё отдадим, а сейчас — видите что творится? Кроме коровы у меня и имущества-то никакого нет...

— Андрей меня звать. А где найти — я и сам не знаю, где будут через день или два. Иди в столицу, устраивайся, даст Бог — свидимся! — Андрей не заметил, как Аграфа вздрогнула при слове 'Бог' А нам — надои, пожалуйста, молока — у нас девчонка маленькая. Ей надо.

— Да да, конечно — только посуду давайте — у меня не во что вам налить!

Через час фургон путешественников снова пылил по дороге, по направлению к столице. Заезжать в лавку они не стали, тем более что Андрей узнал у Аграфы, что лавка принадлежит старосте — он не хотел видеть его мерзкую рожу.

— Ну вот, ворчал Фёдор — стали беднее на сорок золотых — оно стоило того? Всех-то бедных и убогих не обиходить, Андрюха! Эдак вообще останемся без денег!

— Не обеднеем мы от сорока монет, знаешь же! А что, мне надо было поубивать их? Лучше было бы?

— Лучше бы точно не было. Хуже было бы. После убийства сборщика податей обычно приходит отряд карателей и всех, правых и виноватых, сажает на кол. Хорошо, что ты сдержался, чёрт с ними, с деньгами! А где ночевать будем? До постоялого двора ещё вёрст двадцать, а уже вечер. Я знаю одно местечко — там ручей течёт, небольшой лесок рядом — давайте здесь заночуем? Чистая вода, дождя вроде не ожидается — небо очистилось, земля подсохла на ветерке, мечта, а не ночёвка!

Они свернули с тракта, проехали с километр в сторону, и действительно, оказались у ручья с чистой проточкой водой, в котором бегали стайки небольших рыбёшек — видимо, из этого ручья и образовался пруд у деревни, в которой они были — направление течения было как раз в ту сторону. Расседлав лошадей, они занялись приготовлением ужина.

Настёна весело бегала вокруг, отлавливаемая ругающейся матерью — упадёт, нос разобьёт... Андрей смотрел на них и опустошённо думал о том, как несправедлива жизнь...

Ночь упала быстро, Андрей отказался спать в фургоне и остался у костра, глядя на языки пламени, потом закрыл глаза и засопел, будто крепко спит.

Дождавшись, когда в фургоне тоже засопели и захрапели, он легко поднялся, ушёл в сторону от лагеря, сбросил одежду, свернув её в тугой комок и уложил под куст шиповника, и перекинулся в Зверя.

Зверь понюхал воздух, пахнущий дымом и полевыми цветами, встряхнулся и стелющимся галопом помчался туда, откуда они приехали...

Глава 10

Зайцы прыскали из-под ног, взлетали тетерева, разлетались в стороны лесные цветы-колокольчики и брызгала роса, оставшаяся на листьях ландышей с утреннего дождя — Зверь нёсся с огромной скоростью, легко уворачивась от торчащих сучков, веток и колючих кустов шиповника между деревьями.

Потом он выскочил на открытое пространство и разогнался по-полной — оборотень легко делал больше ста километров в час и мог с такой скоростью бежать сутками, в отличие от своего земного собрата — гепарда.

Деревенька, с дымами из труб и запахом свежего хлеба, открылась как-то внезапно, когда он выскочил на бугор — всё было идиллично, всё было красиво...

Зверь пустился вниз, и сделав широкую дугу, зашёл со стороны пруда, пробежал через огород и оказался под окнами самого богатого дома в деревне — деревянного, двухэтажного, на первом этаже которого была лавка с свежей вывеской 'Товары для крестьян', как будто кроме них ещё кто-то мог тут чего-то купить. Дворянами тут и не пахло, а проезжие купцы вряд ли заглянут в эту деревушку, чтобы восполнить свои запасы хоть чем-нибудь из этой убогой лавки.

Во дворе истошно залаяли собаки, почуяв Зверя, они буквально срывались с цепи, визжали, спрятавшись в конуре, чуя неведомое существо. Собаки всегда видят и ощущают много больше, чем люди...

— Иди посмотри, что там во дворе? Может залез кто? Собаки разоряются, спать не дают! — сказал женский голос и ему ответил мужской'

— Небось Агафкины щенки опять по улице бегают, поймаю — выпорю!

— Да чего тебе дались Агафкины дети? Чего ты её всё стараешься обидеть? Что, глаз положил на неё, что ли, да не дала? Ух, скотина ты старая! Всю жизнь на сторону смотришь, кобелина проклятый! Всю жизнь мне сломал, хороняка! Правильно мне мама говорила — не ходи замуж за этого придурка, а я-то, дура: 'Он красавец, вон, какой нарядный да важный!' Сто раз кляла себя, что за такого выродка вышла...людей стыдно, они со мной разговаривать перестали из-за тебя! А меня все любили, и маму мою, и папу! А ты скот, даже детей мне сделать не смог, таскался по шлюхам, пока заразу не подцепил! И никуда от тебя не деться! — женщина заплакала, и потом утихла, видимо накрылась одеялом с головой.

— Дура ты! Дура и есть! Твои глупые родители нищими жили, нищими и померли! Уважаааали их! Нахрен нужно такое уважение, когда нищие? А я богаче всех! И тебя из милости держу! Давно прогнать надо было — видать дело не во мне, а в тебе, что зачать не смогла! А то, что соседи рожу воротят, зато они все у меня в долгу! Вот так — всех держу! Щас пойду прибью этого Агафкина сучонка, имею право — он на мой двор залез!

— Опомнись, Симор! Что ты творишь?! Не трогай пацанов!

Послышался звонкий удар и плач женщины:

— Будешь, сука, мне противоречить?! Убью, нищебродка! Выгоню на улицу в чём есть и молодую возьму! Живёшь из моей милости, ещё и языком треплешь! Днями выгоню суку, надоела!

По комнате затопали, и во двор вышел староста, в армяке, накинутом на плечи и с дубинкой в руках. Он оглядывался по сторонам, пытаясь разглядеть в темноте шустрого мальчишку, который, как ему представилось, залез в его двор.

Мальчишку не обнаруживался, и староста, пожав плечами, уже собрался идти обратно в дом, когда увидел горящие жёлтые глаза, приближающиеся к нему совершенно безмолвно и тихо, как смерть...

Сидор успел только тоненько завизжать, когда когтистая лапа снесла ему полголовы, вырвав глаз, ухо, оторвав щёку, обнажив чёрные гнилые зубы...ещё удар, и человек упал со сломанной шеей, как подрубленный и затих кучей тряпья.

Зверь подошёл, понюхал и фыркнул — пахло дерьмом — староста обделался перед смертью.

Зверь прошёл по двору, заглянул в будку с собакой — та забилась и тоненько заверещала в углу будки, понимая, что смерть её пришла. Однако оборотень собаки не тронул, и только оттянул губы в страшной улыбке, которая у собак означала удовольствие, а ещё — предупреждение противнику.

Оборотень с места перемахнул двухметровый забор и пустился по улице, принюхиваясь к следам — их было много, очень много, как будто запахи слились в клубок, и различить, где один, а где другой, было трудно.

Оборотень подбежал к тёмной хате Аграфы, и тут уже чётко уловил запахи оружия, смазанного маслом и кожи, пропотевшей под доспехами, а также легкий запах каких-то благовоний, которыми, как Андрей уловил при общении, пахло от сборщика подати.

Зверь чётко взял след, и помчался за уехавшим по тракту чиновником туда, куда он направлялся после того, как посетил Аграфу.

Лапы стучали по дороге, и оборотень, великолепная живая машина, нёсся по тракту с огромной скоростью, благо, что из-за позднего времени на дороге никого не было и никто не мог ему помешать проглатывать километры, как раллийной машине.

Запах так и висел в воздухе — не было ни ветерка, ни дождя, которые могли смыть и развеять эти молекулы вещества, улавливаемые чутким носом Зверя так, как будто он читал открытую книгу при ярком свете фонаря.

Пробежав километров двадцать, он оказался у постоялого двора, стоящего чуть в стороне от дороги, возле ручья — Андрей и компания ночевали там недавно, и он знал, что в это время суток двери гостиницы накрепко закрываются, а двери номеров оборудованы засовами и сделаны из тёмного дуба, способного долго противостоять даже тарану.

Зверь уселся на задние лапы и задумался о том, как ему проникнуть внутрь. Его жёлтые глаза внимательно сканировали окрестности, отмечая себе кусты — укрытие, двор — ауры животных, сторожей, охранников, деревья у крыльца — перескочить с них в окно?

Прыгнул с места и понёсся к двору заезжей, к стойлам, где находились лошади.

Собаки почуяли приближение Зверя и истерически залаяли, а в конюшне начали бить копытом лошади, разбуженные шумом — животные чутко чувствуют опасность.

Зверь посмотрел направо, налево и с разгону заскочил на высокую крышу конюшни, где и застыл, как изваяние, под неверным светом луны, выглянувшей из-за тучки.

Мягко сделав несколько шагов, принюхался и спрыгнул вниз, возле фургонов, застыв у земли, прижавшись, как кот, скрадывающий мышь.

Из фургона выглянул заспанный охранник, чтобы посмотреть на источник переполоха, спрыгнул на землю и пошёл вокруг осматривать фургон.

Человек заглянул под фургон и замер, глядя в светящиеся глаза Зверя.

Удар! — человек упал как подкошенный, оглушённый ударом лапы.

Андрей перекинулся в человека, положил руку охраннику на шею — кивнул головой — пульс есть, сработано чётко — нокаут, закрытой лапой, без когтей.

Быстро стащил с человека штаны, рубаху, сапоги, оделся и встал на ноги, потом прошёл в конюшню и стал открывать денники, пробежав по длинному ряду стойл.

Их было несколько десятков, и пока Андрей гремел засовами, в конюшню вошёл конюх, с фонарём в руке, видимо решивший проверить — чего волнуются кони.

Парень, завидев человека, наводившего в его хозяйстве беспорядок, возмущённо крикнул:

— Эй, ты что делаешь?! Ты с ума сошёл, что ли? — больше он сказать ничего не успел, сбитый с ног жилистым кулаком и уложенный на кипу сена в пустом стойле.

Андрей подумал: 'Пожар, что ли, устроить? Нет, хозяин-то трактира ни при чём...да и парень может погибнуть...по другому сделаю!' — он схватил кнут и стал выгонять из стойл лошадей, нервно бьющих копытами и косящих глазом.

После нескольких ударов кнутов, кони вообще пришли в бешенство и рванулись наружу, громыхая подковами по деревянному полу денников.

Табун лошадей, взбешенный ударами кнута и запахом оборотня, вылетел во двор, сметая всё вокруг, ударяясь о забор, врезаясь в фургоны — лошадей было два десятка, не меньше, и они, выпучив глаза и взбрыкивая, носились по территории, подняв жуткий шум, на который выбежали постояльцы гостиницы, сонные, не понимающие что случилось.

Андрей, незамеченный в этой суматохе, прошёл через второй вход, ведущий из конного двора в гостиницу — сразу на второй этаж, затем, поднявшись по крутой лестнице наверх, к комнатам постояльцев, замер в коридоре, наблюдая за обстановкой, и вдруг, громко крикнул:

— Пожар! Пожар! Спасайтесь!

Его придумка увенчалось успехом — двери стали открываться и разбуженные гости начали высовываться из номеров и смотреть по сторонам, ища источник крика и переговариваясь.

В коридоре было темно, постояльцы держали в руках фонари, отсвечивающие им в глаза, а потому они не видели тёмную фигуру, застывшую в углу коридора, за составленными в в нём швабрами.

В отличие от них, Андрей прекрасно видел в темноте, потому сразу выцепил взглядом сборщика налогов — он был через две двери от него.

Монах мягко пошёл вдоль дверей — молниеносное незаметное движение — помощник мытаря влетел в комнату с свернутой головой, ещё движение — хрустнули позвонки — ещё один влетел в свою комнату, ставшую склепом.

Вот и дверь сборщика налогов — он уже закрывал дверь, когда на неё кто-то сильно нажал так, что она ударила его по голове и сбросила на пол.

Мытарь взвыл, а в номер скользнула тёмная фигура, захлопнув за собой дверь.

— Ты кто такой? Как ты посмел, негодяй?! — сборщик налогов поднялся и хромая пошёл к двери — видимо желая вызвать солдат охраны, но не успел — незнакомец сбил его с ног сильным ударом, рассёкшим губы и выбившем два передних зуба, хрустнувших, как скорлупа ореха.

У мытаря помутилось в голове, и он пришёл в себя только через пять минут — комната была освещена фонарём, а незнакомец сидел перед ним на стуле, внимательно глядя в лицо чиновника.

Мытарю показалось, что глаза мужчины странно светились в полумраке и сердце его замерло — ему померещилось, что это был совсем не человек!

'Посетитель' взял фонарь в руки и поднёс к своему лицу:

— Узнаёшь? < Извините — текст снесён по договору с издательством.