Холодная Зона

Он долго размышлял, стоит ли позвонить Наоми.

Она настроена не так решительно, как племянник. Она жалела его и даже предлагала мужу купить Рею домик. В общем, разумный и милосердный выход: для племянника миллион-другой — мелочь, а Рея можно было бы обеспечить до конца жизни.

Но чем дальше, тем больше Рей понимал, что Наоми звонить бесполезно. Насколько он успел понять этот мир, даже высокопоставленные женщины здесь неплохо знали свое место и держались за него — очевидно, феминизм во время большой войны сдал позиции. Женщин-политиков тоже теперь не было видно. На вид в семье Гольденбергов полное равноправие, однако решает все Энрике. Наоми может пообещать поговорить с ним... но и только. Но может, по крайней мере, она даст ему какую-то сумму на первое время? Рей долго размышлял и наконец позвонил Леону.

Тот стоял, похоже, в раздевалке — в красно-белой форме, взмыленный, с взъерошенными мокрыми от пота черными волосами.

— Здорово, дедуля! — сверкнули в улыбке белые зубы, — как жизнь? Давно не виделись.

— Жизнь не очень, — честно признался Рей. У него не было сил на смолл ток, — послушай, Ле, у меня к тебе просьба... надеюсь, не очень обременительная. Видишь ли... в связи с кризисом твой дед... ну он не хочет больше видеть меня у себя. Я снял квартиру, но... у меня большие финансовые проблемы.

Леон взмахнул широким белым полотенцем, накинул его на шею.

— Слушай, старик, — произнес он спокойно, — давай по-хорошему. У меня через два месяца свадьба. С кризисом я тоже потерял кое-что. Мне деньги в рот не сыплются, я их зарабатываю. У тебя свои проблемы — у меня свои.

— Да что же мне, с голоду умирать? — воскликнул Рей. Леон досадливо сморщился.

— Граждане Федерации не умирают с голоду. Прекрати истерику и веди себя по-мужски. А насчет денег... знаешь, дед, я не сторонник того, чтобы вмешивать в дружеские отношения какие-то расчеты. Никому от этого лучше не будет, поверь. Ну вот дам я тебе денег. Один раз, два... а когда ты решишь свои проблемы? Когда-то ведь надо начинать их решать, не так ли?

— Но ведь у тебя много денег, — пролепетал Рей, не соображая, что говорит. Леон с экрана холодно прищурился.

— Вон как ты заговорил! Дружеский тебе совет — никогда не считай деньги в чужом кармане! Всего хорошего!

Экран погас. Рей вскочил и стал ходить из угла в угол. Не так надо говорить с ними, не так! Резко и решительно: мы еще посмотрим, какая сумма мне причитается. Я обращусь к адвокату. Мы выясним, что произошло с моим капиталом за это время.

Но он не умел разговаривать жестко и решительно. Он вырос в другое время, когда людей было принято жалеть и любить.

Аппетит так разыгрался, что начало подводить живот.

— Поиск! — приказал Рей, экран услужливо вспыхнул, — благотворительные организации, Мюнхен.

Глава восьмая. Взросление

В пятнадцать лет Лийя полетела в Космос.

Она никак не ожидала этого. Еще в мае ее и Рината работа по орбитам астероидов была отправлена в Новосибирск, Ли знала, конечно, что работа хорошая. И научрук Алина была в восторге, и труда было вложено много, и наблюдения Ли с Ринатом сделали уникальные. Правда, больше благодаря Ринату — тот вообще по большей части ночевал в обсерватории. Ли занималась обсчетами, ей удалось выявить интересную закономерность, сравнив орбиты более трехсот астероидов.

На докладе секции, правда, большого энтузиазма не было — но это потому, что никто ничего не понял. Вот если бы что-нибудь про черные дыры, про квазары! А тут орбиты какие-то, математика. Алина говорила, что уровень очень высокий, фактически вузовский уровень, а закономерность обнаружена такая, что может быть, она заинтересует Академию, и их работа будет опубликована. Ли по математике давно уже была на уровне выпускного класса и собиралась в этом году уже сдать экзамен за всю школу, чтобы потом не мучиться, и дальше заниматься математикой для себя, по заочному вузовскому курсу.

Но летом Лийя об астрономии совершенно забыла. В июне поехали на трудовую практику в Челябинскую область, в город Верхний Уфалей.

Почти вся Челябинская область — либо радиоактивная зона, либо призонье, вот и Уфалей был отдален от накрытой куполом зараженной местности всего на несколько километров. Город тоже был почти уничтожен, городские кварталы — пыль и пепел. Люди жили в основном в новопостроенных избенках или на окраине в развалинах. Земли, где можно что-то выращивать, осталось совсем мало: либо корка от взрывов, либо земля просто не родила. Всю еще как-то пригодную к обработке землю захватили несколько кооперативов и продавали еду втридорога за деньги — денег же ни у кого не было. Жители Уфалея, кто победнее, собирали крапиву, одуванчики, пытались разводить кур. Кто смог — давно уехал отсюда, но ехать надо было далеко, вокруг ситуация та же.

В Генплане Развития эта местность — слишком малонаселенная — числилась где-то в десятой очереди. Но вокруг уже было достаточно современных городов, и местные коммуны бросили клич помощи — добровольцы ехали в Челябинскую область. Сейчас в Уфалее строилась пищефабрика — и она должна была по крайней мере решить проблему голода.

Лийя работала, как все, месяц, но осталась добровольно еще на две недели. Ей хотелось дождаться пуска первой конвейерной оранжереи. Фабрику поставили элементарную, как в школе, без сложного оборудования, но и она уже могла обеспечивать бесплатной едой весь Верхний Уфалей. Добровольцы здесь работали с начала весны.

Трудились с раннего утра до поздней ночи. Ли научилась управлять роботом-укладчиком, а сначала работали вручную, собирали конвейер и теплицы. Местные, кто мог — тоже приходили поработать. Говорили — сейчас тяжело, начало лета. В июле пойдут грибы, ягоды. Жить можно будет. Рассказывали, некоторые проникают в запретку — там тоннели есть, можно пройти под полем. Там ягоды — во! И охота. А радиация — да что эта радиация, подумаешь! Всю жизнь с ней живем.

Двоих по соседству за месяц увезли в больницу в Челябинск, а один ребенок умер. Но говорили, не от болезни, а от голода просто умер — обычное дело, начало июня. Ли никак не могла понять — что же мать? Почему было не подойти к добровольцам, не объяснить, так мол, и так, совсем плохо? Неужели не накормили бы ребенка? Матери, наверное, было плевать.

Спали на полу в развалине здания с временной крышей, в спальниках. Ли ходила по халупам, по избушкам 'частного сектора', по времянкам — разносила пакеты с едой, лекарства. Руки опускались. Вот построят они пищефабрику... Ладно, людей накормят. Врачи тут в Уфалее. Может быть, построят здесь и современный терапевтический центр.

Но что делать с этими развалинами и времянками? Им числа нет, ведь старый город был уничтожен в войну. Все эти худые крыши, убогие деревянные настилы, стены без штукатурки. Не могут, не должны так расти дети. Школ-коммун на всех не хватает.

Да что там, Ли уже понимала, что такие школы — островки в мире всеобщего бедствия.

Что делать с этими больными, со стариками, у которых даже зубных протезов нет — проваленный шамкающий рот; с множеством детей, родившихся после войны с уродствами, с тяжелыми заболеваниями?

Что делать со всем этим убожеством? И даже предприятия в Уфалее не очень-то откроешь, потому что люди не стремятся работать — зачем работать бесплатно, если нормальную еду все равно можно купить только за деньги? На складе, где могли брать продукты и вещи работники трудовых коммун, всего было очень мало.

— Пищевая фабрика — ключ ко всему, — говорила член Ведущего Коллектива местной партячейки, Бахыт Конева, — откроем фабрику, наполнится склад продуктами, сразу люди потянутся работать, запустим новые цеха, откроем снова одежную фабрику, обувную. Встроимся в общую экономику СТК. А пока у нас тут дикий капитализм, видите же.

В городке и коммунистов-то было всего пять человек.

— В Кузине так же все начиналось, — утешающе говорила Таша, член ВК школы-коммуны, — постепенно все наладится.

Ли казалось — не наладится никогда.

Но она осталась и поработала еще, и дождалась момента, когда младшая из добровольцев, десятилетняя Юлька перерезала ленточку у входа на фабрику. И туда хлынули рабочие в новеньких белых комбинезонах, уже прошедшие курс обучения.

В день отъезда Ли попробовала первый хлеб, произведенный от начала и до конца на фабрике, ломоть черного ароматного хлеба с помидором, все это выросло за неделю и тут же было обработано и приготовлено, и вкус оказался умопомрачительный.

Работы еще хватало, но приехала новая группа добровольцев, а Ли не могла оставаться -договорились поехать с братом на свидание к родителям, в иркутский ЗИН.

Для этого свидания родителей вызвали по какой-то специальной связи, они подошли к границе ЗИна и встретились с Ли и Димкой в небольшом гостевом домике. Охрана из КБР была тут же, но никак не мешала.

Ли старалась вызвать в себе хоть какие-то чувства к родителям. Но она не тосковала по ним. Она не скучала по ним и раньше, когда была совсем малявкой, и вовсе не хотела встретиться с ними. Но так положено — и она встречалась. Это ее долг. Она должна общаться с родителями, ведь вероятно, они ее любят. Другой семьи у нее нет.

Ли показалось, что мать постарела. Но потом она решила, что это — следствие суровой жизни в ЗИНе. Там у матери не было возможности носить шикарные костюмы пошива собственного ателье, ухаживать за собой. Одежда родителей была латаной-перелатаной, а передавать в ЗИН ничего не разрешалось.

Индивидуалисты должны сами себя обеспечивать, без помощи общества. Им никто в этом не мешает — но и не помогает.

Наверное, надо было испытывать к родителям жалость. Но и жалости не было.

Не было уже и стыда — Ли научилась жить с мыслью, что ее родители совершили преступление.

С отцом они, как обычно, почти не говорили. Отец вообще с тех пор, как она ушла в коммуну, перестал с ней разговаривать — не принципиально, а так, будто не знал, о чем с ней говорить. А о чем они говорили раньше? Ли вспоминались только его оглушительные вопли, когда он 'защищал мать', то есть поддерживал ее в очередном скандале. О шлепках и оплеухах она старалась не думать.

Это все мелочи. Пустяки. Бывает насилие куда хуже. Вот только почему ничего нельзя вспомнить кроме этого? Ни нежных объятий, ни ласковых слов. Ни совместных игр и радости. То ли не было ничего, то ли было это так, что и вспомнить-то нечего.

Мать подробно расспрашивала, как и что. Ли не знала, что рассказывать. Работу на производстве мать считала безобразием и ворчала, что детей заставляют пахать, надо учиться, чтобы поступить в приличный вуз, а не у станка стоять или в гумусе копаться! О том, что вообще происходит в школе, о самоуправлении, о науке говорить бесполезно — не поймет.

О работе на строительстве в Уфалее? Это ей наверняка не понравится. Скажет, лучше бы пошла денег подзаработала на каникулах. Нашли дураков бесплатно пахать, вы все какие-то блаженненькие. Так она говорила раньше — вы все блаженненькие, я тут вкалываю, чтобы тебя, сволочь такую, одеть прилично, выучить, а ты готова на чужих людей бесплатно пахать! Нет, чтоб матери помочь!

Правда, теперь она не вкалывает и уже не сможет одеть Ли 'прилично' в ее понимании.

Ли рассказала о своей научной работе и увидела, что снова промахнулась. Мать сморщила нос, как будто в лицо ей сунули мерзко пахучую дрянь.

— Доча, я же тебе говорила, не надо математикой заниматься! Ты девушка! Ты уже взрослая девушка! Женщин, способных к математике, единицы! Всегда были единицы! Ты думаешь, вот Софья Ковалевская... Ну хорошо, вот она была одна такая! Так она же не стала всемирным гением! Она была очень средним ученым. И стоило огород ради этого городить! Ну покажи мне хоть одну женщину — гения! Ты будешь заниматься не своим делом. Хоть бы ты биологией увлеклась! Нет, надо ей лезть в эту математику... Да ты замуж никогда так не выйдешь!

Ли вздохнула. Мысленно построила внутренний барьер. Нет, ее ничто не раздражает.

— Я еще не знаю, кем буду, — сказала она, — не решила еще. Просто у нас в школе положено чем-то заниматься таким, вот я и занимаюсь. И потом, это астрофизика, а не математика.

— Ну и что ты, в космос собралась? — с иронией спросила мать. Так что сразу было ясно, насколько Ли глупа и далека от реальной жизни. Какой космос?!

— Да нет. Я же говорю, я еще не решила, — повторила Ли.

Она попыталась расспросить мать о ее жизни. Та рассказала немного, но из обрывочных фраз и намеков Ли поняла больше. Они с отцом обосновались сначала в небольшой избушке — там есть пустые. Но в первую зиму их оттуда выгнала какая-то банда. Еду отобрали, пришлось голодать, побираться. В ЗИНе почти никто не пытался выращивать что-то, хотя казалось бы, почему не посадить огород, семена им с собой давали. Но стоит вырастить урожай — тут же найдутся желающие его отобрать. Поэтому ничего не растили. Жили охотой и собирательством. Зимой приходилось туго. Припасы были, но их все забирали те, кто посильнее. Пришлось и Морозовым примкнуть к такой группе, и вот в этом году они уже жили получше. Отец делал, что скажут, она с другими женщинами — женщин там немного — стирала, собирала ягоды и грибы, варила. В одиночку в Зине можно было бы прожить, да только не дают — настоящие бандиты (о них мать говорила со злостью) все забирают и всех заставляют плясать под свою дудку.

Жить в ЗИНе им еще оставалось два года.

Ли показалось, что мать и в ЗИНе устроилась как-то. Она везде устроится, нигде не пропадет. Напоследок мать сказала ей:

— Я теперь поняла, как надо жить. Главное — это самим выживать. Я заботилась о других, как дурочка, и вот теперь получила за это. Надо жить для себя.

Ли подумала, что мать всегда и жила для себя, и похоже, ЗИН ничему ее не научил. О ком это и когда это она заботилась бескорыстно? Но конечно, Ли ничего не сказала.

Они с братом вышли из домика, попрощавшись с родителями. Димка сумрачно взглянул назад.

— Что есть предки, что нет — разницы не вижу. А ты?

— Тоже, — кивнула Ли.

Она поехала с братом в Ленинград, пожила там еще неделю. А на последние две недели каникул подошла ее очередь на отдых — и она отправилась по обмену в Грецию на остров Корфу. Это были восхитительные, фантастические дни! Ли уже отдыхала в Китае и Индии, не говоря о Черном море, но там было немного по-другому. Чего стоили одни только эти древние крепости и дворцы, а чудеса Палеополиса! Но большую часть времени они провели в лагере местной школы-коммуны, купались в изумительно теплом море, плавали с аквалангами, катались на серфах и лодках, играли на пляже в волейбол. На Корфу было много военных моряков, пограничников, школьников возили на экскурсию на линкор береговой охраны. Где-то неподалеку над Ионическим морем проходила охраняемая 'лазерная стена', с автоматическими лучевыми установками на понтонах, ограждающая СТК от 'зоны свободной торговли'. Суда по обе стороны Стены, конечно, ходили, но под охраной и с большими предосторожностями.

— Собственно там, Южная Италия — Зона Развития, — пояснял Александр, смуглый моряк, владеющий русским, — это они так называют те зоны, где живут собственно их ватники. Там — натуральный ад.