Холодная Зона

Холодная зона

Annotation

Обложка и иллюстрации в тексте — Ксения Егорова.

http://gaika89.livejournal.com/

Яна Завацкая ХОЛОДНАЯ ЗОНА

Пролог

Глава первая. Воскресение

Глава вторая. Школа-коммуна

Глава третья. Реальная жизнь

Глава четвертая. Зона индивидуализма

Глава пятая. Путешествие

Глава шестая. Исторический клуб

Глава седьмая. Смена декораций

Глава восьмая. Взросление

Глава девятая. Базис-гражданин

Глава десятая. Агент КБР

Глава одиннадцатая. Работа и личная жизнь

Глава двенадцатая. Коммунарская юность

Глава тринадцатая. На грани

Глава четырнадцатая. Курсанты

Глава пятнадцатая. Новая фармакология

Глава шестнадцатая. На пороге

Глава семнадцатая. Встреча

Глава восемнадцатая. Побег

Эпилог

1.

2.

3. Notes

Яна Завацкая ХОЛОДНАЯ ЗОНА

Пролог

Про Бинха Лийя знала не так уж много. Когда он приехал в Кузин, ему было четырнадцать. По-русски уже говорил нормально, хотя и с акцентом. Звали его как-то сложно, вроде 'Чон Йунгбинх', короче — Бинх. И он уже был юнкомом. Только у них там в Корее это называлось по-другому, и галстуки они другие носили; но тут он сразу надел обычный трехцветный, из трех переплетенных веревочек: черной, белой и красной.

На вид он был взрослый, спокойный, как летнее небо, непривычно чужой, хоть в Кузине и проживало немало разных национальностей.

Он отставал в учебе на два года от сверстников, его взяли в шестую параллель, зато в военке и в физкультуре ему не было равных. Там у них было нашествие 'бунтарей', цзяофани из Китая. Бинх почти год воевал — некуда было деваться. Теперь цзяофани почти разгромили, но Бинха вывезли в Россию еще раньше, очень сложная операция, осколок засел в позвоночнике; врачам удалось вынуть осколок и восстановить спинной мозг.

Лийя тогда решила подать заявку в юнкомы, ей было десять лет. Бинх стоял в центре небольшой толпы из старших ребят и говорил о строительстве полигона, сама Лада Орехова внимательно слушала его. Лийе надо было отдать заявку кому-то из ВК, так полагается, лично отдавать, не через комм, она протолкалась сквозь толпу, подняла листок, а ее никто не замечал. И вдруг Бинх оказался рядом с ней, взял у нее листочек и улыбнулся. И сказал 'Это здорово! Как тебя зовут? Лийя? Желаю удачи! Следующие испытания по теории, кажется, двадцатого'.

Потом он ее прозвал Ли. Сократил ее имя. Но это было позже, когда он стал ее поручителем в юнкомы. А потом и вожатым, когда уехала Катя.

Вдалеке тянулась синяя изломанная полоса гор, под ней — широкая зеленая, она переходила в буро-желтую полуоткрытку; над горами стояло хрустальное светлое небо. Очень красиво, но Ли уже было все равно. Болели плечи. Ноги тоже болели, пока сидишь, терпимо. Она примостилась на замшелом поваленном дереве, отдышалась и глядела вниз, на путь, который они только что проделали. По узкой тропинке, среди густой тусклой зелени.

Ли посмотрела на Бинха. Тот сидел, привалившись к дереву спиной, расставив согнутые в коленях ноги. Как ни в чем не бывало, жевал травинку. Черная копна волос, узкое лицо. Ли подумала в который раз, что раньше даже не могла себе такого представить — она и Бинх, вдвоем, в лесу. А сейчас это у нее не вызывает никаких особых чувств. Ни гордости, ни трепета.

Да ей и горы уже не нравятся. И небо. Она слишком вымоталась. А еще столько же пилить до вершины.

Бинх поднялся.

— Пошли, — сказал он, — еще немного.

Они шли по узкой тропке среди сосен, те отчаянно цеплялись за гранит извилистыми корнями. Бинх длинными ногами вышагивал впереди. Лийя отставала, разрыв делался все больше, Бинх останавливался и молча поджидал ее. Иногда меж сосен возникал просвет, и тогда видна была долина внизу, и серая нитка реки, брошенная по дну долины.

Ли догнала Бинха на повороте. Подъем был крутой, дышалось тяжело. Бинх мельком глянул на нее, запыхавшуюся, Ли остановилась — вот и облегчение, постоять минуту. Ей вдруг вспомнилось, как ходили в категорийный, в прошлом году. Тоже было тяжело. Агнеска с Таней едва плелись, и на привале, когда вот так же сели на бревнышко, и под ногами раскинулись сосны, поток в долине, белоснежные курумы — реки из застывших глыб кварца, Таня сказала:

— Какая здесь красота! Надо как-нибудь сходить самим, без гонки этой. Надоело! Прешься как танк, в гору, и посмотреть-то вокруг некогда.

Агнеска поддержала.

— Точно. Пойдем сами, потихонечку, гнать некуда...

Ли ничего не сказала, но подумала, что они, наверное, правы. Куда гнать? Но с другой стороны, а зачем она, такая прогулка? Посмотреть на красивые виды можно и в Субмире. Или попроситься по обмену в Гималаи, там еще роскошнее горы.

В поход не за этим ведь ходят. Не только за этим.

— Тяжело? — спросил Бинх, она кивнула.

— Терпи, — сказал он и двинулся дальше. Не снижая темпа. Ли вздохнула и полезла за ним. Ему-то хорошо! Ноги длинные. Вообще он сильный. С одной стороны, как-то обидно. А с другой — ей нормативы юнкомовские сдавать, и там будет примерно так же. И подгонять будет некому, надо самой уложиться во время.

Камни скользили под ногами. Временами тропинка становилась крутой, и приходилось уже не идти — лезть вверх, цепляясь руками за корни и валуны. Скорее, скорее! Догнать Бинха.

Он имеет право так говорить: терпи. Он научился этому сам. Кто знает, сколько и как ему самому приходилось терпеть там, на войне.

Он ведь почти ничего не рассказывает.

Сначала ей было неловко в присутствии Бинха. Ее уже приняли в кандидаты. Чтобы стать кандидатом, надо только сдать общественную теорию на уровне юнкомовского минимума. Это для Лийи было нетрудно, она любила учиться. Бинх сидел в комиссии, и когда заговорили о поручителях, вдруг сказал:

— Я могу. У меня еще нет кандидатов.

Лийя была первым кандидатом, за которого Бинх поручился. Наверное, поэтому он отнесся к поручению с большой серьезностью. В тот же день они сели и разобрали, какие у нее есть дефициты, что нужно за год подтянуть. Дефицитов у Лийи было два — спорт и военка. Больше, собственно, ничего не требовалось — второй экзамен по теории общества и истории, за это Лийя не волновалась. И активное участие в работе ячейки, тщательное и своевременное выполнение поручений (Лийе поручили проводить еженедельно политинформацию в своем отряде и отбирать новости для сайта). Если все будет в порядке, через год ее примут в юнкомы, и к белому кандидатскому шнурку на шее добавятся еще два, черный и красный. Но надо будет еще сдать физподготовку и военку. Если, конечно, нет освобождения по состоянию здоровья, у Лийи его нет, она здорова, просто очень уж неспортивная.

— Ничего, подготовимся! — пообещал Бинх. И они наметили план занятий. Потом пошли вместе обедать, время как раз подошло. У Лийи даже голова кружилась от гордости, и казалось, что все должны смотреть и удивляться тому, что вот она идет с Бинхом. Но никто не удивлялся и даже не смотрел на них. Они нагрузили подносы, сели за стол. Лийя подумала, что раз они вот вдвоем сидят и болтают, то можно же, и даже нужно спросить что-нибудь о войне. Ей ужасно хотелось, чтобы Бинх что-нибудь такое рассказал.

— Слушай, а как там было? Ну, на войне? — замирая, спросила она.

Бинх пожал плечами.

— Ничего хорошего. Страшно иногда.

И больше ничего не стал говорить, а она не стала спрашивать. Потому что видно, там было всего так много, что вот так, в нескольких словах все равно не скажешь.

На вершине оказались скалки, и конечно же, полезли на них. Лийя не любила лазать. Она цеплялась за камни руками и ногами, подтягивалась, и при мысли, что под ногами — пустота, и до каменного грунта лететь двадцать метров... или тридцать. Или больше, уже неважно — при этой мысли ее подташнивало. Бинх лез где-то вверху, прокладывая путь для нее. Главное — не смотреть вниз. Лезть, и все. Глупо погибнуть вот так, без особой причины, не в бою с врагом, не чтобы кого-то спасти. А по-идиотски свалиться со скалы. Но об этом нельзя думать. Как говорит Лада Орехова, это внутреннее пораженчество. Надо просто лезть.

Она подтянулась. Бинх стоял на вершине, она видела широкие рубчатые подошвы его обуви. Но Бинх не двинулся, чтобы помочь ей. Ботинок Ли скользнул вниз, сердце очередной раз рвануло страхом. Рука нашла опору — не слишком прочный камень, но много и не надо. Ли подтянулась, плашмя упала на горизонтальную поверхность, и как червяк, некрасиво, стала вползать, извиваясь.

Потом она лежала, раскинув руки на холодном камне. А Бинх говорил негромко: 'Давай, давай поднимайся! Смотри, как красиво!' И она стала подниматься, с кряхтеньем, со стонами. Руки и ноги дрожали от усталости и пережитого страха. Сердце колотилось. Под ногами раскинулась вся земля — в темно-зеленых волнах тайги, в светлых прогалинах, с прожилками рек и ручьев. Дальние синие хребты гор. К востоку, на склоне — жемчужные коробочки школьных зданий. А за хребтом — город Кузин, но его отсюда не видно. А вот школа как на ладони: общежития, учебные здания, стадион, а самый крупный корпус с ситалловой крышей — производственный. Там под крышей своя пищефабрика и цех 'Электрона'. Ли подняла запястье с коммом, отсняла всю картину, в динамике и в отдельных фото.

К западу вид был не так хорош — там начиналась запретка; в войну здесь были вроде ракетные шахты, по ним шарахнули термоядом. Новым зарядом, практически чистым. Радиации как таковой не осталось, но там, дальше — гигантская воронка, а отсюда видно выжженную черно-желтую пустыню с глянцевой поверхностью, на сотни гектаров. Там до сих пор ничего не растет. Почва спеклась.

Бинх обнял девочку за плечи.

— Красиво, — сказала она, — но там — страшно.

— Здесь не так плохо, — ответил Бинх, — у вас много сохранилось. Здесь и в Сибири. В Корее много хуже. В Европе хуже. Как думаешь, до вечера вон тот перевал возьмем еще? Давай спускаться.

— Знаешь, что самое противное? Что гибнут люди вокруг — ладно. Это война, понятно. Что страшно — тоже... можно привыкнуть. А вот что я никак понять не могу — почему их-то надо было убивать?

— Кого — их? Цзяофани?

— Они маоисты. Такие же простые крестьяне, как наши. Нормальные люди. У них руки такие все, в мозолях. Они же раньше тоже... может, досыта редко ели. Понимаешь? Я не знаю, почему так получается. Мы как-то в плен взяли троих. Я раньше дурак такой был, думал, это какие-то враги, буржуи. Предатели. А тут сидят нормальные люди, такие же, как мой отец, брат. Один молодой был. Люди как люди, свои же. Их расстреляли потом.

...Нет, ты не думай, это все правильно. Я потом об этом с комиссаром говорил, у нас девушка была комиссар, Чен ее звали. Так вот, она мне объяснила. СТК ведь всех принимает, и их бы приняли. Но для этих СТК — это социмпериализм, мы для них враги. У них самоуправление в деревнях, они против централизованного планирования. По их мнению, у нас власть не в руках трудящихся, а в руках партии. А у них будто партии нет, можно подумать.

— Это как анархи.

— Анархи или там троцкисты — они больше в Европе и в Латинской Америке. А у нас — вот эти были. Это же они войну начали, понимаешь? Для них у нас этот... тоталитаризм. А они за народное самоуправление. На самом же деле при этом в деревнях у них все равно выделяются богатые. Это регресс, понимаешь? Возвращение к родоплеменному строю. А что крестьяне — ну так их обманули. Всякие интеллигентные прикормленные сволочи, может, даже оплаченные специально. Так Чен объяснила, и я понял. Очень много обманывают людей.

— Так всегда было. Всегда обманывали.

— Нет, ты не думай, я не колебался из-за этого. Они тоже наших расстреливали. Вообще, там же не размышляешь много. Вот есть свои — а есть враги, их надо убивать, и все дела. Но вот тогда я понял такую вещь, про классовую борьбу. Я когда маленький был, в школе нам еще говорили, мол классовая борьба неизбежна. Но мы это так представляли, что это война против буржуев и их наемников и прислужников. Понимаешь, о чем я?

— Да, наверное. Как в 'Битве за будущее'.

— Вот-вот, там как раз графика такая. Хорошая игра. Там магнаты ФТА, в костюмчиках, военные откормленные сидят, беспилотниками управляют. Солдаты тоже — в спецкостюмах, зверские убийцы. Я раньше как-то так войну представлял. И про этих нам объясняли — мол, прислужники буржуазии. А они нормальные, обыкновенные люди, из бедноты. Но если их не убить — они убьют нас.

...Нельзя слишком просто мир представлять. Не делится мир на две половины. На черное и белое. Ну или красное и коричневое. То есть делится, конечно, на классы. И да, все эти красно-черные, тигровые, оранжевые, сияющие, наксалиты, цзяофани — все они в конечном итоге оказываются за буржуев, за частную собственность. А то и прямо из ФТА финансируются, как на Филиппинах, например, выяснилось, или в Индии. Но как это все сложно, Ли. Если бы ты знала, как все это сложно!

— Все равно виноваты буржуи! Пока существует ФТА, все будет вот так. Они будут нанимать, подкупать и обманывать. Пока мы не разобьем ФТА. Когда-нибудь, — Лийя помедлила, боясь насмешки, особенно от такого человека, как Бинх, но все же произнесла, — когда-нибудь я пойду воевать с ними.

И замерла, уйдя в себя, ожидая снисходительного 'да ты не представляешь, что такое война', 'не дай тебе разум' или 'лучше бы тебе о чем-то другом подумать'. Но Бинх протянул руку и коснулся ее плеча. Его черные глаза смотрели серьезно.

— Пойдем вместе, — просто сказал он.

Она лежала на земле, полешко под головой, слева приятный жар от костра, вверху — небо, которое и темным-то не назвать, с полной луной, усыпанное мелкими стразами звезд. Бинх сидел рядом, скрестив ноги. Ворошил прутом угли, взбивая в небо всполохи золотистых искр.

Ли медленно жевала галету, и это было очень вкусно. Необыкновенно вкусно — после такого-то дня.

— Я экзамен сдам? — спросила она. Бинх кивнул.

— Сдашь. Кроссы, силовые, гимнастику — мы все подтянули. И если поход будет — сдашь.

Ли ощутила вялое, но приятное шевеление внутри при мысли, что и ее, наверное, примут в юнкомы. Даже не верится. Она — юнком!

— Спасибо, — сонно пробормотала она, — ты так со мной возишься.

Бинх накинул на нее одеяло.

— Спи, — сказал он, — я подежурю пока. Посижу. Ты спи.

Глава первая. Воскресение

Сознание возвращалось толчками.

Он выныривал из бездонных глубин сна, регистрировал свет, контуры, писк приборов — и опять безвольно погружался в небытие. Иногда он слышал голоса рядом, но не мог понять, что они говорят.

Так было много раз, прежде чем он проснулся по-настоящему.

Борта из прозрачного пластика, бестеневая лампа наверху. Писк мониторов над головой, шланги, трубки, катетеры.

У меня лимфосаркома, вспомнилось вдруг. Я скоро умру.

Для умирающего он чувствовал себя неожиданно хорошо.

Не как под морфином — когда боль на самом деле есть, но свернулась, как пес в будке, и ждет лишь момента, чтобы броситься снова.

Теперь боли не было совсем. Странно и непривычно. Он уже забыл, как это — когда ничего не болит. Сознание прояснилось. Он окончательно проснулся. Пошевелил руками, ногами — все на месте.

Меня перевели в другую больницу, подумал он. Потолок раньше был другой — в белых дырчатых квадратах. А здесь сплошной глянец. И бортики кровати, похожей на саркофаг. Он повернул голову и увидел серую крышку стола.

Последнее, что он помнил — реанимация. Как нервно, стремительно везли на каталке, перекладывали, не церемонясь, как волнами накатывал безумный страх, перекрывая даже привычную боль — вот уже все? Конец?

Видимо, не все. Вытащили. Нашли какой-то способ. Перевели в другое место.

Он глубоко вздохнул, наслаждаясь самой этой возможностью — дышать полной грудью без давящей боли в узлах. Над ним склонилось встревоженное лицо молодой женщины.

— Здравствуйте, господин Гольденберг! Как вы себя чувствуете?

Сестра говорила почему-то по-английски. Гольденберг, это его имя. Рей Гольденберг. Он открыл рот и понял, что забыл, как говорят. С трудом, словно новорожденный, выдавил хриплый первый звук.

— Нормально. Для покойника просто отлично.

— Хотите пить? — медсестра дала ему минералки из стакана с носиком. Он глотал с трудом. Пить не хотелось, но во рту все пересохло, и хотелось это смочить.

— Подождите немного, — медсестра исчезла из поля зрения, — я сейчас.

Рей услышал ее быструю взволнованную речь — она говорила, видимо, по телефону. 'Пришел в себя. Ориентирован. Шутит! Да, пожалуйста, скорее...' Потом она исчезла. Ее место заняла женщина постарше, с лицом, похожим на искусно вылепленную маску.

— Здравствуйте, господин Гольденберг! Я ваш сопровождающий психолог. Вы меня понимаете?

— Конечно, — ответил Рей. Женщина улыбнулась.

— Меня зовут Анита Шульце-Росс. Можно просто Анита. Как вы себя чувствуете?

Рей ответил, что хорошо.

— Вы находитесь в центре экспериментальной медицины в Берне, — сообщила психолог. 'Вот оно что! Наверное, мать постаралась, меня отправили в Швейцарию. Экспериментальная! Значит, на мне что-то пробовали, и это помогло. Ну что ж!'

— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы помните, что с вами происходило?

— Ну последнее, что я помню — меня везут в реанимацию. У меня лимфосаркома. Похоже, нашли какой-то способ лечения, я правильно понимаю? Я уж думал, все, отбрасываю коньки. Мать не хотела, чтобы меня в хоспис... А что, долго я был без сознания?

— Да, долго, — кивнула психолог, — я все вам объясню. Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

Она надела ему на голову легкий шлем с металлическими планками и, глядя на монитор сбоку, задала еще несколько дурацких вопросов: о семье, воспоминаниях, потом он называл цвета и решал какие-то арифметические примеры. Психолог сняла шлем.

— Ваш мозг в полном порядке, господин Гольденберг.

— Это радует, — отозвался Рей.

— С того момента, который вы помните — как вас везли в реанимацию — прошло очень много времени, — произнесла женщина, глядя ему в глаза, — прошли годы.

— Я что, был в коме? — пронеслись вихрем воспоминания о каких-то сериалах: там постоянно кто-нибудь впадал в кому и потом, годы спустя...

— Медицинскую ситуацию вам объяснят позже. Но приготовьтесь к тому, что ваша ситуация необычна. И что теперь все будет иначе. Но самое главное, господин Гольденберг — вы живы. Вы здоровы. Вы ведь были музыкантом? У вас богатая фантазия, вы легко приспосабливаетесь к новым ситуациям. А теперь у вас все будет хорошо.

Он все еще много спал. Вечером молоденькая медсестра покормила его протертой кашей. Есть было странно, так же, как и говорить. Прошли годы — как он жил все это время? Питаясь через трубочку? На следующий день с утра Рея разбудил физиотерапевт и проделал с ним упражнения — руками, ногами, а потом помог Рею сесть на краешек кровати.

От вертикального положения закружилась голова. Рей закрыл глаза, но потом, открыв их снова, стал с любопытством разглядывать палату.

Бернский центр был ультрасовременным. Рей увидел приборы, мониторы, непонятные гаджеты футуристического дизайна. На стене висела копия Ван Гога в рамке — улица, освещенная фонарями, кафе. По ассоциации вспомнился Амстердам — когда они познакомились с Тимо; кстати, если прошли годы, то вспомнит ли его Тимо вообще? А Дженни? Не факт. Кстати, они его и в Кёльне не очень-то навещали, когда он умирал. Но там, наверное, мать постаралась. Она на дух не переносила ни Дженнифер, ни тем более, Тимо.

А в Амстердаме было клево, с тоской подумал он вдруг. После двух джойнтов улица плыла, как корабль в шторм, и казалось, из-под ног поднимается туман. Тимо обнял его за плечи. Гостиница была маленькой и стремной, с обшарпанными стенами, и с Тимо это было так остро, так всеобъемлюще, будто первый раз, из-за стены пахло турецким кебабом... Воспоминание вместе с чувствами нахлынуло так сильно, что Рей покачнулся. Физиотерапевт уложил его обратно в постель.

Дальше была очередь врачей. Двое — мужчина и женщина — осматривали, ощупывали его, водили над кожей какими-то приборами. Потом мужчина-врач удалил мочевой катетер.

Все они тут говорили по-английски. Врачи, персонал по уходу, психолог, темнокожая уборщица, которая явилась в палату с моющим роботом и запустила машинку. Рей прекрасно помнил, что в Швейцарии всегда можно было обойтись немецким или французским.

Что-то здесь было нечисто, что-то не так. Он начал беспокоиться. Но к полудню явилась психолог. Рей сразу взял быка за рога.

— Сколько лет прошло? Какой сейчас год?

Психолог внимательно посмотрела на него. И ответила.

— Сейчас две тысячи восемьдесят четвертый год.

Рей молчал примерно полминуты. Психолог ничего не говорила, давая ему возможность прийти в себя.

— Это же бред, — наконец произнес он, — вы издеваетесь? Я же не мог проспать семьдесят два года! Мне уже было бы сто!

— Вы не проспали это время, — жестко ответила психолог, — вы были мертвы, Рей. Вы умерли в 2012-м году. Ваша мать сразу же подвергла ваше тело погружению в холодовой анабиоз. Это оказалось правильным решением — сейчас мы получили возможность оживить вас.

— Шайсе, — выдавил потрясенный Рей. Психолог продолжала.

— Вы должны понять, что всех тех, кого вы знали, уже нет в живых. Единственный родственник, который сейчас жив и готов встретиться с вами — ваш племянник Энрике Коэньо-Гольденберг. Вы помните его?

— Помню, конечно. Но он же совсем шкет... — вырвалось у Рея, хотя уже была ясна абсурдность этой мысли. Энрике. Черноглазый карапуз, сын сестры, выскочившей замуж за испанского футболиста. Мать она этим, конечно, не осчастливила, хотя ее кумир владел кругленьким состоянием.

— Сейчас господину Коэньо-Гольденбергу семьдесят шесть лет. Он встретится с вами, как только вы будете к этому готовы.

Через несколько дней Рей научился лихо вставать и ходить, посещал туалет, расположенный рядом с палатой. С аппетитом ел незнакомую, но вкусную пищу, которую ему таскали сестры. Все трубки из его тела удалили. Непрерывно мучили какими-то обследованиями. Говорили, что он — огромный успех Бернского центра. Оказывается, в мире сохранилось совсем немного крионированных тел, пригодных к оживлению. Большинство было повреждено необратимо, многие анабиозные фирмы разорились и похоронили клиентов. Мало того, Рею неслыханно повезло — его заморозили с какими-то специальными протекторами, так что его клетки оказались очень мало повреждены. К тому же это было сделано необыкновенно быстро, чуть ли не в первые пять минут после смерти.

До сих пор было сделано всего восемь попыток оживления, и он первый, с кем это полностью удалось. И первый, кого удалось окончательно вылечить — с лимфосаркомой они здесь уже научились справляться, вводили какие-то микроагенты на основе вирусов, эти микроагенты восстанавливали поврежденные молекулы. Собственно, они же использовались после анабиоза, но если бы не эти экспериментальные криопротекторы, ничего бы не получилось. Рей был первым молодым реанимированным пациентом, единственным пришельцем из прошлого.

Рею это было все равно. Не так-то просто объяснить всем этим людям, каково это, когда нет и не будет больше никого из тех, кого ты знал: нет смешливой рыжей Дженнифер, великолепного Тимо, нет ребят из группы, гениального Сайласа, нет матери, строгой, консервативной католички, нет отца, которого Рей и так видел очень редко, отца, вечно занятого делами корпорации; нет сеструхи Клаудии с ее футболистом, никого, никого больше нет. Жив только маленький гиперактивный шкет Энрике — теперь седовласый старец.

Рей и не пытался объяснить. Все равно не поймут. Психолог в чем-то была права — он всегда легко приспосабливался к новой обстановке. Он объездил весь мир, искал просветления в тибетском дацане, катался на туземной лодке кану в Полинезии, спал с молоденькими приветливыми девочками в Таиланде, курил кальян в Тунисе. Он был шалопаем, четыре раза бросал учебу, наконец, объявил себя творческой личностью и собрал группу. Папан все пытался воспитывать его, но платил исправно. Мать старалась не замечать его похождений.

Даже удивительно, что мать, которой он так истрепал нервы, оказывается, до такой степени его любила, шалопая и бездельника. Вложила весь личный капитал в крионическую фирму. Пошла против собственных католических принципов.

Когда Рей думал об этом, он испытывал доселе незнакомое чувство благодарности к матери. При жизни она постоянно раздражала его. Но вот же, оказывается, подарила вторую жизнь.

И кто, как не он, сумеет обустроиться и в этой жизни, начать с нуля, привыкнуть ко всему? Найти новых друзей.

Он сможет.

В комнате ожидания за стеклянной перегородкой сидел незнакомый мужчина.

Лицо, как у многих здесь, было не просто ухоженным — похожим на идеальную маску. Косметика, операции, кто их тут знает. Темные волосы волной зачесаны назад. Костюм незнакомого, но очень приличного дизайна, из жесткой серебристой ткани, переливами меняющей оттенки, бордовый галстук, белый воротничок. Мужчина шевелил в воздухе пальцами правой руки, а левой придерживал что-то вроде айпада.

Рей шагнул в комнату. Мужчина поднял глаза, поднялся ему навстречу. Айпад сам собой сложился в крошечный прямоугольник, скользнувший в карман серебристого костюма.

— Здравствуй! — негромко произнес мужчина, — не узнаешь, дядя?

И в этот миг впервые почудилось в его черных, как угли, глазах что-то знакомое.

— Энрике? — растерянно произнес Рей. Но ведь племяннику должно быть уже под восемьдесят!

— Привет, дядя Рей! — радостно шагнул к нему Энрике, обнял, похлопал по спине, — что, скажешь, я сильно изменился?

— Ну как тебе сказать... — ошеломленно пробормотал Рей, вспомнив пацана, прыгающего вокруг стульев на семейном обеде, наперегонки с домашним бульдогом, — но я ожидал, что ты... э... старше.

— Мне семьдесят шесть, — с легким удивлением ответил Энрике, — а, понял! В твое время мой возраст считался старческим, и внешность у стариков была соответствующая. Но теперь совсем другая косметика, пластическая хирургия да и вообще медицина. Сам все поймешь! Продолжительность жизни тоже выросла, но главное — увеличился активный период.

Они вышли в коридор, точнее, в хрустально сверкающую галерею с прозрачными стенами, за которыми были видны низко нависшие облака. Галерея опоясывала внутренние помещения Центра.

— Формальности улажены, — говорил Энрике, — я могу тебя забрать. Но они хотят, конечно, чтобы ты продолжал ездить на обследования. Бесплатно — ты же научный феномен. Ну Рей, честно говоря, никто из нас этого не ожидал! Однако мы все очень рады. Вот сюда, налево.

Это была кабинка лифта, обитая мягким серым материалом, зеркала во всю стену, кресла, тончайшие экраны в воздухе с беззвучно орущими поп-певцами. Энрике уверенно опустился в кресло, Рей тоже сел. Через секунду убедился, что садиться стоило — лифт рвануло вниз и в сторону, словно на русских горках. К горлу подкатил комок невесомости, потом падение прекратилось, и лифт уже только ехал, подобно вагону. Затем створки раскрылись.

— Я на машине, — пояснил Энрике, — конечно, далековато, можно было лететь, но я подумал, что тебе интересно будет таким образом въехать в мир. У меня вилла на Бодензее.

Рей почти не слышал. Перед ним раскинулась гигантская многоэтажная парковка. Автомобили — если эти сверкающие снаряды с темными щелями окон, или кокпитами-пузырями, чуть выступающими над металлом можно назвать автомобилями — были закреплены на невысоких подиумах, носы приподняты вверх. Некоторые машины больше напоминали шаттлы из 'Стар Трека'. Энрике подошел к серебристой обтекаемой капсуле с непроницаемо черным кокпитом-крышей. На носу автомобиля блестел знакомый символ мерседеса. Дверцы распахнулись вверх на манер спортивного болида. Рей нырнул внутрь, на левое сиденье, кресло удобно изогнулось, принимая пассажира. Стекла крыши-кокпита изнутри оказались прозрачными и даже не затемненными. Окружающее просматривалось так хорошо, словно крыши не было вовсе.

— Ну и машинки, — пробормотал Рей. Энрике провел пальцем по панели управления, состоящей из сенсорных клавиш. Вместо руля у машины был джойстик.

— Да, в ваше время в качестве топлива еще использовалась нефть. Эти, конечно, в основном на водороде, — небрежно уронил Энрике. Рей мельком подумал, что водительские права придется делать заново.

Из-под передних колес 'Мерса' вылетели вверх две серебристые полосы-направляющие. По этим полосам машина начала стремительный подъем вверх, взлетела над рядами других замерших на старте авто, выскочила наружу. Энрике поймал стальной тонкий проводок, приложил к собственному виску.

Рей ощущал себя героем фантастического фильма.

— Как в Голливуде, — не сдержался он.

— Голливуд? — в затруднении прищурился Энрике, — а, вспомнил! Да, знаменитая киностудия была. Сейчас в основном развлекательную продукцию выпускает Дримгейт. Еще японские есть хорошие студии...

— Дримгейт? Новая киностудия?

— Да нет. Кто сейчас смотрит кино, — сморщился Энрике. Он не вел машину, даже не касался джойстика. Машина мчалась сама, — сейчас только интерэки.

— Кино вымерло? — удивился Рей.

— Нет, почему. Существует, даже популярно. Как театр. Ты часто в театр ходил?

— Один раз в школе, — вспомнил Рей.

— Вот и тут так же. Для любителей есть и кино. И театр, и книги. Все есть. Но народ смотрит только интерэки.

— А это что? Вроде игры интерактивной?

— Вероятно. Но те игры, что ты помнишь — примитив. Сейчас все намного интереснее. Да сам увидишь.

Рей повернулся к окну. Дух захватило.

Машина неслась на огромной высоте, не касаясь колесами дороги — она парила над гигантским спиральным спуском. Сзади оставались четыре башни-небоскреба, в которых располагался, в частности, Бернский центр, впереди, далеко внизу спуск переходил в виадук, дугой вскинутый над городскими кварталами. Вид на город с высоты птичьего полета ошеломлял. Слева внизу синело озеро в обрамлении темных лесов. За ним — нечто новое, огромный прозрачный купол, закрывающий лес чуть не до горизонта.

— Это что такое, вон там? — спросил Рей. Энрике глянул.

— А-а, это закрытая зона. Там радиация, вот и поставили купол из графеновых мембран. Хоть ветром воздух оттуда не разносит.

— Почему радиация? — поразился Рей.

— Эпицентр. Берн, собственно, тоже зацепило, здесь километров сто всего. Там была база НАТО, русские бомбу сбросили.

— Так что, — помолчав, спросил Рей, — война была, что ли? Здесь, в Европе?

— Война была мировая, — сурово ответил племянник, — но уже пятьдесят лет прошло. Теперь уже нормально все. Правда, если помнишь, в твое время на Земле жило семь миллиардов человек... или шесть? Сейчас по приблизительной оценке три миллиарда. Но я бы сократил еще раза в два, прости за цинизм.

— Ничего себе, — выдавил Рей. И по-новому взглянул на молодого старика, сидевшего рядом с ним, — тебе, выходит, тоже досталось тогда?

— Да ничего, — пожал плечами Энрике, — мы с родителями переехали тогда на Гран Канария. Ты же помнишь, у нас там вилла. Там было спокойно. После войны вернулись сюда. В общем, на жизнь пожаловаться не могу.

— А чем сейчас занимаешься? — поинтересовался Рей.

— Да все тем же. Унаследовал корпорацию твоего отца, так как других родственников в живых не осталось. Косметика и фармакология Гольденберга. Восемьдесят шесть фабрик в тринадцати странах.

Расстояние от Берна до Бодензее, две сотни километров, они преодолели за сорок минут. Машина неслась с головокружительной скоростью по трассе, проложенной в основном высоко над землей, но иногда спускалась вниз, а временами ныряла под землю в бесконечные темные туннели. Неподалеку от Констанца 'Мерседес' съехал с трассы на обычную, вроде бы асфальтовую дорогу. И эта дорога через несколько минут привела к небольшому замку, сверкающему, как сахар на зеленой тарелке парка. Это было причудливое архитектурное сооружение из стекла и белоснежного непонятного материала. Казалось, дом сложен из белой папиросной бумаги. Складки внизу, башенки и переходы наверху. Широкий пруд и парковый ансамбль.

— Неплохо ты устроился, — только и сказал Рей. А ведь, казалось бы, и сам вырос в замке миллиардера.

Энрике усмехнулся. Травяной газон внезапно разъехался перед ними, и машина нырнула под землю. Из подземного гаража, напоминающего парковку в Берне, мужчин поднял домашний лифт.

— Ну а теперь — обедать! — весело воскликнул Энрике, — комнаты для тебя уже приготовлены, отдохнешь пока. Мои все в разъездах. Но на днях обязательно познакомлю тебя с семьей.

Обед из шести блюд был подан в просторном классическом зале. Дядю и племянника обслуживали вышколенные официанты, чернокожие в белых ливреях. На диванчиках величественно возлежали два породистых дога — мраморный и черный. Звучала тихая, на грани слышимости классическая музыка.

Рей сожалел лишь о том, что желудок еще недостаточно растянулся, и не то, что съесть, даже попробовать все невозможно.

Впрочем, это не проблема. Будет еще время все распробовать.

По словам Энрике, виртуальную реальность, пресловутую 'Матрицу' потомки так и не изобрели. Но в первый миг, едва Рей шагнул через порог в свои апартаменты, ему показалось, что он выпал из реального мира.

Затейливые радуги вспыхнули над шкафом и стульями, просторная комната ожила, зазвучала голосами, тихими мелодиями, цветное облачко вдруг оторвалось от подоконника и поплыло к Рею. Через комнату пробежал, смешно подбрасывая зад, белый кролик. Рей остолбенел.

— Желаете напитки? — поинтересовалось облачко грудным женским голосом, дублируя эти слова надписью. Рей остолбенело помотал головой. Кресло внезапно сорвалось с места и поехало к нему.

— Пожалуйста, присядьте, — голос, на сей раз более низкий, доносился из спинки кресла. Подлокотники услужливо раздвинулись. Рей плюхнулся на сиденье. Облаков было уже два — розовое и зеленое — они плясали в воздухе, и там, внутри облачков, шли какие-то непонятные телепрограммы.

— Желаете выйти в интернет? — осведомилось кресло.

— Да! — брякнул Рей. Из подлокотника высунулась змеиная головка — Рей отпрянул. Змея высунула длинный язык и предложила человеческим голосом:

— Трас-кола? Фанта — сто пятьдесят вкусов? Свежий сок? Алкогольные коктейли? Литы? Оргази?

— Ничего не надо! — буркнул Рей. Тем временем на голову ему опустился обруч с затемненной дугой на глазах — пришелец из прошлого разом оказался в мире ином.

Энрике говорил о вирт-костюмах, вирт-кабинах, дескать, для игр и интерэков — самое то, полное погружение в мир тактильных, олфакторных и прочих реальных ощущений. Даже болевых по желанию, правда, с ограничителями. Но Рею хватало и визуально-слуховых впечатлений. Трехмерная реальность разворачивалась вокруг, и хоть Рей ощущал свое тело, уставшее после непривычного движения, расслабленное в кресле, сознание его было полностью захвачено интернетом.

Все это по-прежнему называлось 'интернет', хотя и не имело с его куцей допотопной версией, которую Рей так любил раньше, ничего общего. Разница примерно как между летательным аппаратом братьев Райт и космическим челноком. Конечно, и то, и другое летает...

Рей отказался от помощи, да у племянника и времени не было. Теперь было ясно, что самостоятельно в этом пестром орущем многоголосием мире не разобраться. Управление было даже не голосовое, а через нейрофон, сенсор на гортани, с которого комп непосредственно считывал колебания.

Но как тут управлять? Рей попробовал запросить поисковую машину. Перед ним возникла белая стена, но справа налетела полуголая певичка с ядовито-розовой прической и пронзительным визгом, за ней нервно дергалась массовая подпевка из таких же идеальных, ядовито-розовых девушек. Они пели о какой-то Игре, и тут же возникла таблица, напоминающая о спортивных состязаниях. Слева ревел мотор суперновой Субару, и сама машина крутилась в искрах на подиуме, звучала тихая музыка под шум прибоя — реклама курорта, впереди радостно кричали дети, увидев сладкие творожки, а потом из творожков вылезли разноцветные человечки (бр-р) и затанцевали. Одновременно приглашающе раскрылись несколько дверей и ворот; огромный радужный портал звал к самому массовому рынку в истории, 'Купить Можно Все!', еще пять или шесть интернет-магазинов наперебой зазывали, сверкая надписями и огнями, в свои заманчивые недра, внизу возбуждающе мерцала алым дверца, за которой мелькали женские попки и груди, предлагая волшебство эротических наслаждений, вверху гремел музыкальный портал... Рей окончательно запутался, махнул рукой и поплыл по воле течения. Его занесло вначале в музыкальный зал (и здесь было трудно удержаться от затягивающих сознание окон эротики, магазинов, других музыкальных порталов), и он попытался оценить здешние стили.

Что сказал бы Сайлас, гениальный гитарист, которого Рей отыскал в мелком клубе Амстердама, и который оказался настоящим кладезем? Впрочем, группа 'Распад сознания', основанная Реем, не добилась особых успехов, и в раскрутке он, несмотря на вложенные папины деньги, тоже оказался не слишком хорош. Сам Рей играл в группе на ударных, иногда заменяя Боба, или на маракасах и прочей ерунде.

Но здесь никто не дотягивал до уровня Сайласа, или Рею просто не удалось вот так, с лету, найти что-то приличное. Попса за прошедшие восемьдесят лет стала еще примитивнее и давила больше на эротические инстинкты (исполнители были профессионально обнажены) чем на эстетические. Хотя, утешал себя Рей, если в наше время зайти на любой музыкальный портал, что ты встретил бы в первую очередь? Уж явно не элитарную музыку на ценителя. Потом его буквально затянуло в двери гигантского магазина, в коем он не без удивления узнал старый добрый Гамазон.

Понять здесь было ничего невозможно! Какие-то красотки сновали вокруг, швыряли товары, казалось, прямо ему в руки и наперебой рассказывали о чудесных свойствах плазмеров, каддеров, ку-фаев, чивандайзеров, кухонных приставок, финатовых ширм и прочих совершенно необходимых в жизни вещей. Рей совершенно случайно едва не купил какую-то помесь кофемолки с электронным справочником и теплоизлучателем, и сделка сорвалась лишь потому, что очередная красавица-продавщица, схватив его за руку и приставив палец к темной дощечке, разочарованно произнесла: 'Ваша кредитоспособность не поддается оценке, проверьте пожалуйста настройки вашего компьютера!' — и мгновенно испарилась. Мысленно вытирая пот, Рей нашел выход из Гамазона и поклялся себе впредь не заходить в такие места без предварительного интернет-курса. Единственное, что его спасло — отсутствие (пока что) его чипа в общей банковской системе.

В конце концов Рею удалось как-то разобраться в поисковом портале, и он принялся с интересом изучать современные трехмерные видео и даже поучаствовал в одном интерэке — музыкальном клипе. Этим он занимался до вечера, пока Энрике не возник в одном из интернет-окон и не пригласил его на ужин.

На ужине присутствовала супруга Энрике — директор исследовательского фармацевтического института концерна Гольденберг, очаровательная Наоми Гольденберг, этой тщательно моделированной брюнетке на вид было лет тридцать, хотя по факту исполнилось семьдесят два. Наоми улыбалась и непрерывно щебетала.

— Попробуй еще вот тропикану, эти фрукты нам доставляют свежими из Танзании, самолетом, а наш повар делает великолепные десерты... Жюль, — она щелкнула пальцами, и чернокожий слуга немедленно поставил перед Реем блюдо. Размороженному стало не по себе, в его времена порядки даже в лучших домах Европы были более демократическими.

Кстати, в столовой и во всем остальном доме мебель не прыгала как сумасшедшая и не решала за Рея, чем ему заняться.

— Наш старший сын сейчас, к сожалению, не может — проходит курс омоложения на Гавайях. А младший, Гарри, на совещании топ-менеджмента, он много занимается делами, труженик, но обещал непременно приехать познакомиться с тобой! И Марго привезет, Марго — это наша младшая внучка. Она еще студентка.

— А сколько всего у вас внуков? — спросил Рей, чтобы не выглядеть невежливым.

— Твоих внучатых праплемянников, — ухмыльнулся Энрике, — ну кроме Марго, еще Элена, она занимается модой, сейчас на показе в Париже, но обязательно явится. И Леон...

— Наш старшенький внук! Он у нас геймер, — с гордостью вступила Наоми. Рей неловко кивнул. Он не понял, почему надо гордиться тем, что взрослый, по всей видимости, мужик проводит массу времени за компьютерными играми, но кто их тут знает.

— Как тебе нравится у нас? — сменила тему Наоми, — ведь правда, интересно?

— Да уж конечно! — Рей вспомнил свои приключения в интернете и со смехом рассказал о попытке зайти в Гамазон.

— Да, это не так-то просто! Чтобы успеть за современным темпом, тебе надо будет позаниматься!

— А кстати, я получу этот... чип? Как я понимаю, это у вас вместо денег?

— Не торопись, дядя, — кивнул Энрике, — на завтра я вызвал нашего управляющего Ахима Перейру. Он занимается и твоими делами. С утра мы на свежую голову спокойно все это обсудим.

Рей открыл глаза.

Несколько секунд он не понимал, где находится. Потом нахлынула эйфория.

Он выжил. Он умирал от лимфосаркомы, ему было так хреново, как никто даже представить себе не может, боль, тошнота, нечеловеческий ужас, и все это в двадцать восемь лет! Рей, росший в баварском роскошном поместье, учившийся в частной школе, Рей, в жизни не знавший затруднений с оплатой любого каприза, никак он был не готов к тому, чтобы умереть, не дожив до тридцати. И все же умер.

Но — ожил снова. Да ведь это самое сногсшибательное, самое потрясающее приключение, такого никто из его друзей не мог даже представить. Жаль, что им уже этого не рассказать. Но главное — он жив. Ему снова двадцать восемь. У него впереди вся жизнь, причем — жизнь куда интереснее и полнее, чем та, которую он прожил бы в свое время. Дримгейт, собственный вертолет, интерэки, роботы, 'интерактивная реальность' — вот вся эта живая мебель...

Рей спустил ноги с постели. Племянник выделил ему апартаменты из четырех комнат. Если эти залы можно назвать комнатами. Теперь Энрике объяснил, как отключить интерактивные функции, оставил лишь несколько необходимых — и комнаты остепенились. Здесь было просторно и просто: деревянная мебель, паркетный пол. А вот стены необычные — матово-тусклые, похожие на экраны, и совершенно прозрачная стена в сад, как будто ее и нету, и в спальню ломятся тяжелые зеленые ветви с незрелыми яблоками. Пение птиц оглашало комнаты, пахло свежестью и цветами, но ничего общего с какими-нибудь освежителями воздуха. Самые настоящие ароматы, природные.

Рей прошлепал в душ — пол был приятно прохладен. С минуту разбирался в системе кранов, сенсоров и душевых трубок, ругался с интерактивной системой. Наконец сумел более или менее успешно вымыться, промыть голову шампунем, а потом даже отыскать манипулятор, игравший роль фена, и высушиться. По ходу действий душ пытался продать ему какой-то новейший набор для мытья и эпиляторный крем — но Рей нахамил искусственному интеллекту и сообщил, что чипа у него до сих пор нет.

Шкаф, распахнув дверки, выдал набор одежды — светло-серые брюки, черная шелковая рубашка, натуральное белье и носки. На столе оказался поднос с завтраком. Рей взглянул на часы и устыдился — продрых до одиннадцати, надо же.

Он быстро оделся, покидал в себя завтрак — булочки, свежий джем, масло, нарезка, хороший крепкий кофе. Как приятно вновь ощутить себя живым и здоровым! На стене возникла физиономия племянника, Рей вздрогнул.

— С добрым утром, Рей! Встретимся через полчаса в моем кабинете, ОК?

Пошатываясь, он вышел в коридор. Хорошенькая прислуга наводила порядок — снимала со стены тонкие стеклянные рамки, продувала их неким приборчиком, устанавливала на место. Девушка обернулась к Рею. Приветливо улыбнулась и сказала по-немецки:

— Доброе утро!

Она была натуральной блондинкой — пышные мягкие волосы до плеч, серые глаза, заметные крепкие груди под синим комбинезоном, тонкая талия перетянута фартучком с оборками. Безупречные бедра и, к сожалению скрытые брюками ножки. Зато руки обнажены почти до плеча, на них выделялись мышцы, немного слишком развитые, но под мягкой и нежной кожей — так и хочется погладить.

— Доброе, доброе! — ответно улыбнулся Рей, — вы откуда, добрая фея?

— Я работаю у вашего племянника, — пояснила девушка, — меня зовут Леа. Моя специальность — семейная помощница, или по-старинному, экономка.

По-немецки девушка говорила свободно, но с легким акцентом. Славянка?

— Откуда вы приехали, Леа? — поинтересовался Рей, — если не секрет?

— Нет, конечно. Я из Польши, город Львов.

И она снова ослепительно улыбнулась. Рей подмигнул красотке, бросил еще раз взгляд на крепкие грудки под синей тканью и подошел к мраморной лестнице, ведущей на третий этаж.

Кабинет Энрике пока был пуст. Рей оценил изысканный дизайн помещения — белые кресла, словно растущие из перламутрового пола, непонятные серебристые приборы у стен, за перегородкой угадывались очертания письменного стола, мониторов. Здесь не было окон, но свет лился, казалось, отовсюду. На перегородке, делящей кабинет на две части, мерцала разноцветная гигантская карта мира.

Вот только очень странная карта.

Рей сел в одно из кресел и принялся изучать нынешнее мировое устройство. Что там Энрике говорил, теперь на планете живут только три миллиарда?

Цветной была меньшая часть мира — почти вся Северная Америка, Австралия, Африка, часть Европы, некоторые острова. Японии на карте вообще не было! Зато увеличена и выделялась бордовым пятном Гренландия. Эта раскрашенная часть мира была разделена на страны, хоть и не совсем так, как смутно вспоминалось Рею.

А вся остальная гигантская часть суши, в том числе, вся Россия, Китай, Индия, да и вся, собственно, Азия, и еще Южная Америка — все это оставалось на карте девственно белым. И черным по белому единственное обозначение: Сold Zone.

Европа была нарезана причудливо. 'Холодная' белая зона проходила, оказывается, не так далеко отсюда, начинаясь от северной границы Баварии и Баден-Вюртемберга. Она занимала всю оставшуюся часть Германии, Данию, Скандинавию, переходя на востоке в необъятные просторы бывшей России. Внизу белой была Греция и какие-то еще страны рядом, белая зона проходила по берегу Черного моря и опять же впадала в гигантские российские просторы. Остальная Европа была цветной — от Англии, Франции и Бенилюкса, через Швейцарию и Австрию, Чехию, Польша была белой на севере и цветной к югу. Кстати, что там сказала эта девочка? Она полька из Львова. Но разве Львов — польский, а не русский город? Впрочем, кто его знает, Рей никогда не был силен в географии.

Рей так увлекся рассматриванием карты, что вздрогнул от толчка двери. Вошли Энрике и управляющий Ахим Перейра, стройный, с благородными бакенбардами.

— Прости, дядя, мы слегка задержались, — улыбнулся племянник, — надеюсь, ты не скучал.

— Я тут карту разглядывал. Что это случилось с Россией и Китаем? — поинтересовался Рей. Энрике развел руками.

— Я ведь говорил тебе, что была большая война. К сожалению, на этих территориях практически ничего не осталось. По большей части они заражены, все разрушено, сожжено, зона бедствия. Нет, там кто-то живет, конечно. Но... цивилизации там нет, и для инвестиций эти земли больше не представляют никакого интереса. Пока во всяком случае.

— Ничего себе, — поразился Рей, глядя на уничтоженную половину мира.

— Могло быть хуже, — заметил Энрике. Мужчины заняли кресла, перед ними развернулся серебристый пленочный экран, непонятно, каким образом повисший в воздухе.

— Да, счастье еще, что во время войны уцелели так много нормальных, цивилизованных стран, — подтвердил Перейра.

— И Германия наполовину...

— Больше, больше, чем наполовину, — скорбно подтвердил Энрике, — Однако будем радоваться тому, что пока еще есть. И перейдем к делу. Ахим?

— Да, пожалуйста! — Перейра слегка поиграл на консоли, и на серебристом экране стали разворачиваться графики.

Рей слушал внимательно. Вначале он ничего не понимал, но Перейра настойчиво повторял одно и то же. Холодный пот покатился по загривку. Перейра говорил и говорил, словно гвозди вбивал в крышку гроба, чтобы уже запереть покойника понадежнее.

По его словам выходило, что у Рея нет денег. Совсем.

Мать, отправляя его в рискованное путешествие в будущее, позаботилась о дальнейшей оплате крионической фирмы. Фактически она потратила на это все свое состояние, и остаток после своей смерти завещала только ему — его телу, беспомощно погруженному в жидкий азот.

Эта фирма забрала абсолютно все. И хотя отец тоже завещал ему когда-то небольшой капитал, весь этот капитал был целиком уничтожен во время войны. Потеряны все фабрики Индии, Пакистана, Бангладеш. Именно часть наследства Рея была уничтожена.

Клаудиа и Энрике сумели возместить свои потери, быстро развернув производство инновативных фармакологических средств. Но частью капитала Рея никто не занимался — было просто не до того. Да никто и не верил в возможность оживления.

И теперь никаких денег у Рея не было. В последние годы его труп содержали бесплатно, за какой-то грант, так как он считался научным феноменом, по этой же причине его бесплатно обслужили в клинике. В данный момент Рейнольд Фридрих Гольденберг — полностью нищий человек, ему даже нечем заплатить за оформление чипа и документов. У него нет дома; подобно Сыну Божьему, ему негде преклонить голову, нет капитала, нет образования. Нет ничего.

— Вот как, — только и произнес Рей, когда Перейра окончил разъяснения. Его била дрожь, сильнейшее беспокойство, он никогда еще такого не испытывал — чтобы нигде, даже вдалеке и в виде надежды, не маячила тень всемогущего отца с неисчерпаемым счетом. Чтобы не носить кредитку в кармане и не иметь возможности по любому случаю небрежно кинуть ее на прилавок.

Это было совсем новое и очень, очень неприятное ощущение. Он сжал зубы, чтобы сдержать паническую тревогу.

'Зато я жив. Черт возьми, я жив, и у меня нет лимфосаркомы. А с деньгами как-нибудь, да уладится!'

— Однако, Рей, тебе не следует беспокоиться, — любезно заметил племянник, — у тебя есть родня. Мы с радостью тебе поможем, наша семья по-прежнему состоятельна. Пока не думай ни о чем, спокойно живи в моем доме, изучай новую реальность. Со временем мы найдем тебе какую-нибудь работу. Конечно, ты должен знать правду. Но не беспокойся, Рей! Само собой разумеется, я тебя не оставлю.

Слова племянника о 'какой-нибудь работе' зацепили Рея больше, чем он сам мог предположить. Но через несколько дней он совершенно успокоился и забыл эту фразу. В конце концов, и отец постоянно бурчал на тему 'надо-учиться-надо-работать', но тем не менее, башлял, и башлял столько, что хватало на все.

В конце концов, теперь племянничек в три раза старше его. Это старпер, как они любят говорить, 'всего добившийся' (хотя чего он добился? Ему ведь все падало в рот). Он просто физически не может не нудить. Однако семейные связи остаются семейными связями — своих не бросают. Да Рей на одних воспоминаниях о прошлом может состояние сделать!

Так что стресс быстро улегся. Энрике распорядился оформить Рею чип (чип вводился, как собаке, банально под кожу). Отдельного счета ему не завели, но он мог пользоваться семейным потребительским счетом — неиссякаемым.

Сначала он летал в клинику раз в два дня, затем ему разрешили являться раз в неделю. Здоровье не вызывало никаких нареканий.

Рей научился ориентироваться в интернете и отключать хотя бы часть рекламы. Он просмотрел последние хиты интерэков. Спецэффекты были великолепными. Например, в 'Убийстве с клубникой' можно было самому выстрелить в убегающего маньяка и ощутить запах горелой человеческой плоти. В космическом боевике 'Опасная звезда' тело плавало в невесомости среди звезд, так, что даже комок к горлу подкатывал.

Распространены были в основном сюжеты боевиков и детективов, отдельной статьей шла эротика. Собственно говоря, в нормальном сексе уже практически не было нужды, так как спецнасадки и вирткостюм обеспечивали полную гамму тактильных ощущений, а интерэки — любую, самую немыслимую обстановку.

Ему очень хотелось посмотреть мир: что в нем изменилось? Пощупать собственными руками новую ткань этого мира, ощутить его запах. Рей просмотрел туристические порталы. На южных курортах, не перешедших в Холодную зону, мало что изменилось. Но ему хотелось не пляжей и мулаток — секс, море и солнце вряд ли сильно изменились за полвека. Интересно увидеть нынешние города.

С Нидерландами вышел полный облом. Оказывается, за это время уровень Мирового Океана значительно повысился. И с климатом произошла ерунда, которую еще тогда предсказывали, и к тому же во время войны применяли какое-то новое оружие, так что земная кора взбесилась, было много цунами и землетрясений. Часть голландской территории ушла под воду, на другой части шла мощная стройка — наращивали гигантскую стену для защиты от океана. Та же история творилась и в Англии. Что касается Японии, она прекратила свое существование; вернее, перенесла его на территорию Австралии, где им выделили значительный кусок местности, почти равный прежним островам. Там теперь располагались старые японские корпорации — Мицубиси, Тойота, Тошиба, Сони, Хитачи, по-видимому, сохранившие богатство и влияние. Однако ехать в такую 'Японию' не имело смысла. Вообще прежние туристические цели как-то утратили лоск, вместо этого компании активно предлагали, например, Карлсруэ — уж что там такого интересного, в этом затрапезном немецком городе? Много увлекательного обещали США, но в Америку Рею пока не хотелось лететь.

На собственный страх и риск Рей в одиночку полетел в Люксембург. То есть, конечно, его сопровождал семейный пилот — все-таки на автоматику целиком положиться нельзя.

Столицу карликового герцогства было не узнать. Древние замки и ажурные мосты над каньонами были лишь декорациями — в них творилась мистерия. Цвели неземные растения, порхали гигантские бабочки, вспыхивали фейерверки, из каньонов поднимались мерцающие облака, дивные существа танцевали в воздухе.

Рей помнил, что в прежние времена здесь ходили какие-то экскурсии из пенсионеров в шортах и с фотоаппаратами и жадно глазеющих на все восточноевропейцев. Сейчас не было ни экскурсионных автобусов, ни деловитых гидов, ни туристов. По городу свободно разгуливали дамы и кавалеры в пышных средневековых нарядах, в каретах проезжали важные лица, гарцевали отряды мушкетеров на выхоленных конях. Входы охраняли гвардейцы — в основном почему-то чернокожие. Впрочем, многие были одеты обыкновенно, как Рей, видимо — приезжие. Замки и здания перемигивались фантастической иллюминацией, повсюду то и дело разыгрывались ролевые сцены — Рей не знал этих фильмов и интерэков, но остальные, по-видимому, были в курсе. Разные эпохи и миры пересекались в Люксембурге. В каньон плавно спускались на дельтапланах юные девушки в сверкающих платьях — словно стайка летучих эльфов. У самого дворца Рея едва не сбила с ног группа гогочущих офицеров в форме Третьего Рейха.

На фасаде ресторана переливалась трехмерная видеореклама — Флаг-Турнир Люксембурга, 5 апреля, 10.00, какие-то вооруженные мускулистые парни с флагами. Рей вошел в ресторан и с облегчением уселся. Смуглый официант немедленно подскочил с меню. Рей заказал, почти не глядя. Обслуга здесь работала бесшумно и ловко. В основном, иностранцы, конечно — из Африки или откуда их там несет. В этом смысле в Европе ничего не изменилось, разве что иностранцы ведут себя не так нагло. Наверное, отменили пособия, подумал Рей. Не то, что пособия и иностранцы его раздражали, но в глубине души он не мог не признавать правоту окружающих — все же ненормально, когда эти голодранцы толпами едут в Европу паразитировать на социальных пособиях.

Здесь они в основном работали, и работали старательно. Внезапно рядом с Реем появился какой-то тип с фиолетовыми глазами и коротко стриженной шевелюрой того же цвета.

— Извините, все столики заняты. Вы не будете против, если я...

Рей пожал плечами. Тип плюхнулся напротив него и углубился в изучение электронного меню. Официант тихо поставил перед Реем блюдо с жареным мясом и капустой.

Сосед оторвался от меню, сделав заказ. Затем взглянул на Рея, улыбнулся.

— Кстати, раз уж я здесь сижу, то видимо, надо представиться. Меня зовут Шон Уэсли. Я журналист, сотрудник 'Риаллайф'. Вы ведь знаете наш портал?

— Э... не очень, — признался Рей, — дело в том, что я...

Журналист протестующе выставил ладонь.

— Нет, нет, не надо оправданий! Я все понимаю. И вам представляться не нужно — я знаю, кто вы такой.

— Гм, — произнес Рей, начиная понимать, что его обвели вокруг пальца. Но уйти сейчас было бы странно — бросить только начатый обед...

Посовещавшись с Энрике, он отказал всем журналистам, хотя уже в первый день получил с десяток запросов на интервью.

Как и у большинства здесь, лицо Уэсли было полностью смоделированным и казалось лицом киборга — неестественно ровная кожа приятного оттенка, идеальные черты и декоративная печать 'Риаллайф' на виске. Это Рея уже не удивляло. Он и сам планировал в ближайшее время отправиться в модель-салон, вот только надо было выбрать свой имидж.

— Не обижайтесь, — улыбнулся Уэсли, — если вы не хотите интервью, я прекрасно могу это понять. Право на частную жизнь! Это важнее всего. Но я очень любопытен, это не только профессиональное, это личное. Вы можете поговорить со мной просто как с человеком?

— А завтра все это появится на первой полосе... или как это у вас называется?

— Ну что вы! — воскликнул Уэсли, — да если я посмею хоть слово опубликовать без вашего согласия — вы сможете разорить меня начисто! Вы знаете, какая сейчас юриспруденция?

Всего несколько вопросов, Рей! Вы меня так обяжете!

— Ну хорошо, — сдался пришелец из прошлого, — валяйте, спрашивайте.

Уэсли подобрался.

— Вопрос самый простой — вот вы видите наш мир... Что в нем изменилось по сравнению с прошлым? Что особенно поразило вас?

— Ну конечно, интернет, — не колеблясь, ответил Рей, — техника вообще... Машины все эти, вертолеты. Интерактивные системы, — он чуть не сказал 'интерактивный секс', — То есть можно было представить и большие изменения, но и это все равно поражает. Система торговли, реклама — раньше она все-таки не была такой... навязчивой.

Официант принес Уэсли заказ — судя по обилию макарон, какое-то итальянское блюдо. Уэсли аккуратно вооружился ложкой и вилкой.

— Так, — подбодрил он Рея, — ну техника — это самое очевидное. А общество, люди? Что-нибудь изменилось для вас?

— Для меня — конечно, — медленно сказал Рей, — мои близкие и друзья давно мертвы.

Уэсли даже перестал жевать, сочувственно глядя на него.

— Но вы живы, — сказал он ободряюще.

— Да, я жив, хотя тоже должен бы сейчас лежать в виде горстки пепла, — согласился Рей, — и это позитивно.

— А наше общество...

— Я не вижу особых изменений, — осторожно сказал Рей, — все, как и раньше.

— Но ведь была война! — воскликнул журналист, — это-то вы должны были заметить!

— Конечно, да. Все эти зоны, купола. Опять же, Япония затонула, часть Нидерландов, — Рей вдруг разозлился. Похоже, Уэсли хочет выставить его недалеким идиотом, — но вы знаете, в целом и у нас все было так же. США и Европа пляшут, отдыхают и нюхают кокаин. Негры, арабы и всякие югославы всеми правдами и неправдами ломятся в Европу и согласны на любую работу. Что, сейчас не так, скажете? Ну а большая часть мира — 'холодная зона', потому что ни Россию, ни Китай мы не понимаем и боимся. Так в чем разница, что изменилось?

— Ни России, ни Китая больше не существует, — медленно сказал журналист и вдруг улыбнулся, — а вы интересно мыслите. Нестандартно! Пожалуй, ведь и правда — в этом смысле ничего не изменилось.

Он кинул взгляд на пробегающего мимо чернокожего парнишку-официанта.

— Зона Развития... Не дай бог там жить, это правда. Неудивительно, что бедняги стремятся к нам всеми силами. Но давайте поговорим о чем-нибудь более интересном! Ведь вы, можно сказать, пришелец из прошлого! Расскажите — как оно было там, в 2012-м году от Рождества Христова?

— Да обычно, — Рей пожал плечами, — даже не знаю, что вам рассказать. Многого не было из того, к чему вы тут привыкли. Фильмы были обыкновенные, трехмерные только появлялись, и это было совсем не так, как здесь — только отдельные спецэффекты. Кстати, в 2012-м году все ждали конца света. Даже фильм был такой, '2012'. По какому-то календарю Майя рассчитали...

По выражению лица журналиста Рей понял, что тот ничего не слышал о конце света в 2012-м году и о календаре майя. И что с тех пор в апокалиптическом смысле случились куда более интересные события — о которых он, Рей, ничего рассказать не может.

Он торопливо заговорил о компьютерных играх. В принципе, он не был геймером, но кое-что порассказать можно. Уэсли кивал, но наибольшее внимание уделял своей тарелке. Рей, впрочем, тоже успевал в перерывах пожевать мясо. С игр он перешел на музыку, и тут уже дал себе волю, поругав одних, мимоходом похвалив других, выразив сожаление, что такие-то перспективные направления полностью потерялись за эти годы.

— Ну а политика, экономика? — спросил журналист, — что можете сказать на эту тему?

Рей пожал плечами.

— Не помню уже. Была война в Сирии, кажется. Еще Ирак. Афганистан — это раньше... Вы про 11 сентября-то знаете?

— Как же! — оживился журналист, — эта траурная дата положила начало новой эпохе в истории человечества... правда, если откровенно, Рей, с тех пор взорвали столько небоскребов!

— Не знаю, — вздохнул Рей, — я политикой не особенно интересовался.

— А по поводу обычной жизни в Европе? Кажется, тогда впервые поставили вопрос о БОДе?

— О чем-о чем? — удивился Рей.

— А, или я ошибся, и это было позже. Безусловный основной доход. То, что сейчас у нас называется базисом. Каждый человек имеет право на базис — на обеспечение основных минимальных потребностей. Конечно, это относится только к гражданам и гостям Демократической Федерации.

— А я думал, у вас пособия отменили. Нет, я по этому поводу не могу ничего сказать, — признался Рей, — никогда не интересовался.

Уэсли отодвинул тарелку. Прижал предплечье к сенсору оплаты.

— Рей, — проникновенно сказал он, — а может, все-таки дадите разрешение на публикацию? Я бы вам пообещал половину гонорара, но у вас и так денег куры не клюют... понимаете, Рей, сейчас публику заинтересовать трудно. Знаете почему? Реальная жизнь полностью уравнена в правах с выдуманной. Посмотрите вот на Люксембург. Что это — древнее европейское герцогство с тысячелетней историей, или обиталище эльфов, гномов, вулканцев, трутов с планеты Вирин? То же самое творится в журналистике. Вы же читали новостные порталы?

— Я не очень интересуюсь такими вещами, — небрежно ответил Рей. Журналист ему уже поднадоел.

— Надо искать что-нибудь, что поразит воображение публики. Что купят. Понимаете? Что купят. Это можно найти — но можно и придумать. Искать — это труд, придумывать — удовольствие. Я могу сесть и из пальца высосать интервью с придворным Людовика 15-го, прилетевшим на машине времени. А могу преследовать вас, как детектив, умолять, уговаривать, даже унижаться — и написать интервью с настоящим, а не выдуманным пришельцем из прошлого. Для публики это одно и то же. И по деньгам для меня — то же самое. Но придумывать проще. И придумать я могу куда похлеще. Сейчас никого не интересует правда. Вообще что это такое — правда? Она ведь всегда относительна. Хотя вы в чем-то правы — уже в ваше время правда перестала иметь какое-то значение. Важно лишь то, что напишут в газетах. Сейчас все это только расширилось и углубилось. Никто не ждет от журналистов сведений о мире. Все знают, что достоверных сведений о мире нет и быть не может. Мы все живем в фантастическом портале, где каждую минуту может случиться что угодно — обрушится цунами или метеорит, прилетят пришельцы, королева Виктория войдет в комнату, богатый дядюшка подарит нам миллиард, коммунисты бросят нас в концлагерь. Это гораздо интереснее, чем какая-то правда и какие-то сведения о жизни...

Он замолчал, допивая колу. Рей выжидательно смотрел на него.

— Поэтому если сказать откровенно, то вы не так уж интересны, герр Гольденберг. Именно поэтому сотрудники инфопорталов ограничились стандартными запросами на интервью, и получив отказ — сразу смирились.

Это было как удар под ложечку. Рей раскрыл рот.

— А зачем же вы тогда...

— А мне действительно интересно самому, — признался Уэсли, — но раз уж я работал, то могу рассчитывать на вознаграждение, как вы считаете? И потом, среди наших читателей могут найтись и те... кому небезразлично. Для кого есть некоторая разница между реальным человеком, жившим в начале века — и выдуманным героем.

Журналист подался вперед.

— Я собираю информацию, — произнес он, глядя Рею в глаза, — меня интересует правда. У меня в загашниках столько мелких любопытных фактов, столько сведений о нашем реальном мире, что... возможно, если бы я опубликовал всю свою коллекцию, кто-нибудь заметил бы между ними такие взаимосвязи, которые взорвали бы наш мир. Вы — часть этой правды.

Рей оплатил еду нажатием на сенсор, тупо глядя в столешницу, сверкающую немой подвижной рекламой.

— Вы же видите, — буркнул он, — я ничего не могу вам рассказать. Я сам ничего не знаю о мире. О музыке разве что. Да и то это только мое мнение. Все сведения о музыке нашего времени вы и так можете найти в интернете. А так... Я принадлежал к небедной семье. Мы жили в общем-то так же, как моя семья живет и сейчас. Ну хайтека было поменьше. Что я могу вам рассказать?

— Я уже понял, — мрачно сказал Уэсли, — но разрешите опубликовать то, что вы уже сказали?

— Да публикуйте, — пожал плечами Рей, — что нужно — подписать что-нибудь?

— Достаточно устного согласия, — обрадовался журналист, — я все зафиксировал! Спасибо большое!

Рей молча проводил его взглядом. Возможно, следовало поговорить подольше. Он собирает сведения о мире. А Рею тоже пригодились бы сведения об этом мире и о том, как жить в нем.

Хотя с другой стороны — зачем? Он вроде бы и так неплохо устроился.

Рей мрачно поднялся из-за стола и двинулся в сторону замка. Настроение отчего-то было испорчено.

Глава вторая. Школа-коммуна

Когда Лийе было восемь лет, ее однажды вызвали в школьный медкабинет. Тогда Лийя училась в сорок шестой городской школе, а жила дома, с родителями и старшим братом, который собирался ехать учиться в Ленинград.

В кабинете была не школьная медсестра Надежда, а тетенька из Детконтроля, психолог. Лийя с ней уже познакомилась, тетеньку звали Александра или просто Сандра, она проводила тесты во всех классах. Сандра была худая и высокая, носила, как многие воевавшие, старую форму со споротыми знаками различия, перетянутую ремнем в тонкой талии, высокие ботинки, партийный значок на отвороте. Она улыбалась широко и открыто, и с ней Лийя как-то меньше боялась. Вообще-то со взрослыми лучше помалкивать, но Сандре хотелось доверять.

— Привет, Лийя, — Сандра пожала ей руку, как взрослой, — садись. Давай поговорим. Чаю хочешь?

Лийя покачала головой.

— Ну тогда вот конфеты бери, — Сандра придвинула вазочку с конфетами. Лийя несмело потянула 'Мишку на Севере', стала разворачивать. Честно говоря, есть не хотелось. Но если конфеты предлагают, странно отказываться. Лучше бы напихать их в карман, но неудобно.

— Лийя, я просмотрела тесты, помнишь, вы делали на днях? Там рисунки были, подписи... помнишь?

Девочка кивнула.

— У меня к тебе несколько вопросов. Если не хочешь отвечать, просто молчи. Скажи, тебя когда-нибудь дома били?

Глаза Лийи слегка расширились. Она покачала головой с заминкой.

— Нет.

Сандра задумчиво кивнула.

— А вот у тебя бывают какие-то проблемы... ну с мамой, например? С папой? Конфликты? Тебя ругают за что-нибудь?

— Ну... бывают, — Лийя говорила очень тихо, — это же нормально. Всех же ругают.

— Ты не хочешь об этом говорить? — уточнила Сандра. Лийя покачала головой.

— А где работают твои мама и папа?

— Мама, — девочка говорила по-прежнему тихо, будто с усилием, — она дизайнер одежды, но она не работает на предприятии, у нее есть своя фирма. Папа работает вместе с ней, ну он бумаги всякие заполняет, документы.

— И большая фирма у родителей? Кто-нибудь работает на ней еще?

— Да, еще Мила и Женя работают. Маме же самой некогда все шить, — как бы извиняясь, произнесла Лийя, — это фирма еще от бабушки, у нее еще до войны была фирма, тогда она была большая, а теперь маленькая.

— Понятно. А как ты считаешь, у тебя хорошие родители? Что бы ты могла о них сказать? — спросила психолог. Тонкие плечики вздрогнули.

— Да, конечно, — напряженно ответила Лийя, — у нас очень хорошая семья. Вы спросите учителей, так все говорят. Мы ходим на лыжах. И вообще. У нас все хорошо. Вот например, у Тайки, у нее мама и папа ругаются все время. А мои нет. Костика бьют ремнем, а у нас...

— Хорошо, хорошо, я поняла, — Сандра задумалась, — вот что, Лийя. Ты не против, если я проверю тебя на аппарате? Ты примешь лекарство, заснешь и ничего не почувствуешь. Это не больно, как... ну как ультразвук, тебе УЗИ делали? Вот так же.

— Хорошо, — бесцветно ответила Лийя, — да, конечно.

Аппарат, названный по лекалам фантастов прошлого века ментоскопом, был изобретен во время войны. Для допросов. Правда, выяснилось, что тренированный человек успешно может сопротивляться его действию. Но зато с помощью ментоскопа можно было собирать забытую информацию у тех, кто и рад бы помочь, да не в состоянии. Даже у ребенка или у психиатрического больного.

Ментоскоп оказался бесценным диагностическим средством. Притом он был безвреден, применение его не слишком сложно. Но Кирилл видел его действие в первый раз. Его ученица Лийя, бледненькая девочка с пепельными косичками, спала на кресле, под простым средством из группы бензодиазепинов — оно и нужно-то было лишь для расслабления. Сандра нацепила контактные сенсоры на голову девочки и с интересом глядела в экран.

Ментограммы выглядят совсем не как фильм — хотя в каком-то древнем фантастическом романе ментограммы использовались для увеселения публики. В настоящих картинах мозга мало интересного, не просто догадаться, что они означают вообще. Подсветкой обозначалась эмоциональная окраска.

— И что все это значит? — поинтересовался классный руководитель.

Сандра наклонилась к уху девочки и произнесла слово:

— Мама.

Картина на экране изменилась. Но понятнее не стала. Мелькали огромные пятна, белые и почему-то мокро блестящие. В тревожном темно-розовом, бордовом, оранжевом цвете.

— Это что вообще? — Кирилл ткнул в экран пальцем.

— Это ее мать. То, как она запечатлена в мозгу, — пояснила Сандра, — видишь, вот это руки...

— А-а, да, понял. Но почему такие большие? Больше головы.

— Это восприятие. Расшифровывать ментограммы не так просто. Мы учились различать, где человек, где предмет. Но интересно здесь другое — эмоциональная окраска. Она обозначается цветом. Здесь тревожные, напряженные цвета. Но Лийя утверждает, что у нее в семье все хорошо. Однако если все так хорошо, то почему у нее выраженная социальная фобия, почему в классе она аутсайдер? Тихий голос, напряженная поза. И еще, что характерно, скованность движений и проблемы с физкультурой.

— Как говорил дедушка Фрейд, — вздохнул Кирилл, — бывают, внученька, и просто сны. Бывают же застенчивые дети. Она много болела.

— Ты считаешь, действительно прекрасная семья? — скептически покосилась на него Сандра.

— Не могу представить ничего другого. Вот у Костика Штейна, там в самом деле семейное насилие, отец напивается, с ним надо решать вопрос, он на очереди. У нескольких ребят в классе родители на грани развода. А здесь... крепкая дружная семья, родители активно участвуют в жизни школы, мать в родительском комитете, дали средства на ремонт, кстати, добровольно. Очень милая, коммуникабельная женщина, безумно любит дочь. Интеллигентные люди. Да ведь вообще в классе полная семья, с матерью и отцом — это редкость. Я бы сказал, девочке повезло.

— Да, это я уже слышала. Хорошо учится, занимается музыкой, дисциплина. Так, здесь мы больше ничего не найдем. Обрати внимание — ни одного голубого или зеленого оттенка. Папа! — это она сказала уже над ухом подопечной. Картина сменилась, но Кирилл так ничего и не понял — одни пятна заменились на другие, но вот цветовые оттенки потемнели, сдвинулись в багровую область, появились черные и коричневые проблески.

— Страх, — пояснила Сандра, — она боится отца.

— Да она вообще всего боится, — досадливо прокомментировал Кирилл, — темноты, высоты, мышей. Нормальная девчонка.

Сандра внимательно, в упор посмотрела на классрука. Мужчина смутился.

— Я не хочу сказать, что женщины вообще...

— Понятно, — тоном, не предвещающим блага, прервала его психологиня, — поехали дальше. Сейчас мы попробуем ее разговорить.

Она коснулась сенсоров на лобной части головы.

— Здесь примерно моторный центр речи. Сама она говорить не будет, ее мышцы расслаблены, но здесь рождается осмысленная речь. Произносить за нее будет компьютер.

Она наклонилась к уху девочки и тоном исследователя произнесла:

— Сволочь.

Из динамика донесся голос, похожий на девчоночий, но монотонный и сильно искаженный.

— Сволочь, скотина, ты мне все нервы вымотала! Я тебе так покажу, в жизни не забудешь! Тебя надо выдрать как сидорову козу, тогда будешь знать!

— Понятно? — спросила Сандра, — все это реальные фразы. Как правило, их запоминают хорошо. Смотри на эмоции!

Экран был багрово-черным.

— Еще хочешь? — Сандра снова произнесла ребенку в ухо, — Гадина!

Кирилл вздрогнул — на экране возникли четкие очертания — хлещущая рука. Огромная, нарочно так не снимаешь, пугающая, как в ужастике. Гигантские пальцы хлестали по чему-то невнятному, волны коричневых и черных эмоций заливали экран, в них вкраплялись алые просверки. Рука на этом фоне казалась молнией. Динамик между тем захлебывался, выдавая ругательства.

— Гадина такая, мы тебя кормим, поим, одеваем как куклу, ни у кого такой одежды нет, игрушек полная комната, а ты, скотина, как к нам относишься? Тварь неблагодарная! А ну проси прощения сейчас же!

Сандра приглушила динамик и произнесла тоном исследователя.

— Интересно, что ни разу не всплыл предмет конфликта — за что ее, собственно, ругают. Это, конечно, неважно. Восьмилетняя девочка не может сделать ничего, что вызвало бы у нормального среднего человека неконтролируемую реакцию ярости. Это патологическая реакция матери.

— Но ведь получается, что ее все-таки бьют, я правильно понял? А она говорила, что нет, никогда. С полной уверенностью. Выгораживает родителей?

Сандра выключила динамик.

— Она не воспринимает то, что происходит с ней, в качестве побоев. Та вербальная агрессия, которую мы слышали — вполне реальна, и она сопровождается, конечно, побоями — пощечины, оплеухи, хлестнуть полотенцем, толкнуть, швырнуть на пол, побить головой об стенку. Конечно, отшлепать рукой. Но девочка не воспринимает это в качестве побоев. Многие бьющие родители сами не отдают себе отчет в своих действиях, для этого в языке существует много эвфемизмов — отшлепать, врезать, дать по морде, или как говорят, прилетело по попе. Даже классическая порка ремнем может обозначаться эвфемизмами, и ребенок сам воспринимает это именно так, не 'меня избили', а 'мне прилетело по попе' или 'папа мне врезал'. Таким образом, насилие воспринимается как норма отношений. Ребенок убежден, что в целом заслуживает такого обращения, даже если не знает, в чем конкретно его вина. А здесь мать еще, как ты слышал, постаралась внушить, что происходящее с девочкой — милые, безобидные домашние сцены, ведь другие родители гораздо хуже. Вероятно, ребенку постоянно внушают страх перед окружающими и объясняют, что в этой семье еще относительно безопасно, все другие люди намного более жестоки. Психика воспринимает это буквально — 'раз здесь мне так плохо и страшно, но это моя родная семья, где меня любят, если вот это любовь — то какой же кошмар ожидает меня снаружи, где меня еще и не любят?' Социальная фобия как следствие. Другие типы характера отвечают на это развитием собственной агрессивности. Подожди, я сейчас сниму эти ассоциации, иначе нам гарантирована субдепрессия. Надо подобрать что-то хорошее. Что она любит?

— Да не знаю... что все девочки любят?

Сандра укоризненно покачала головой. Произнесла на ухо ребенку:

— Играть!

Она не ошиблась. Бурая круговерть на экране сменилась нейтральными цветами, а затем стала голубой, появились крошечные фигурки, Кириллу показалось, что мелькнула добродушная морда плюшевой собаки.

Сандра отодвинулась от экрана.

— Ей нужно время, чтобы болезненные воспоминания улеглись. В общем, вот так, Кирилл. Для этого я и работаю в детконтроле. Очень часто окружающие не замечают вот таких следов насилия. Девочка ведь даже пожаловаться не может. Бьют ее, не оставляя следов — насильники ведут себя осторожно. Но они даже в ее психике следы заметают. Она не может пожаловаться даже подруге. Что она скажет — 'мама меня отругала'? Но ведь без конфликтов не бывает никогда, кто увидит здесь проблему? Побои она таковыми не считает. Родителей боится и не любит, но защищает семью всеми силами, так как в ее представлении окружающий мир еще ужаснее.

Кирилл вздохнул.

— Конечно, выглядит все это мерзко. Но что ты предлагаешь? В конце концов, в чем-то ее мать права — действительно, бывает и более жестокое насилие. У нас в городе был случай, мальчика забили насмерть. Или семьи алкоголиков, нарков. А тут... в целом же семья хорошая. Ну бывают такие эпизоды. Ты извини, Сандра, но ведь раньше это все вообще считалось нормой. И ничего ведь. Все как-то росли, на протяжении всей человеческой истории.

— Ну да, ну да, — кивнула Сандра, — и поэтому у нас была такая разумная, прекрасная история, без всяких войн, без угнетения, без пыток, казней и жестокостей. И так мы и будем жить дальше.

— Понимаю твой сарказм, — вздохнул учитель, — но время благорастворения воздухов еще и вправду не настало. Я же говорю — у большинства в классе семьи неполные вообще, у некоторых родители — инвалиды...

— Ну и что? — удивилась Сандра, — чем мешает отсутствие отца, если мать адекватна и уважает ребенка? А инвалиды могут воспитывать ничуть не хуже здоровых людей. Материальное положение у них сейчас тоже не хуже остальных. Кстати, вот это отношение к Лийе — 'тебе повезло, ты так счастлива в замечательной полной семье' — сильно усугубляет ее страдания. Это в психиатрии называется двойной узел и в принципе считается фактором развития шизофрении. Я бы это назвала двоемыслие. Ее ощущения говорят о том, что ей очень плохо, над ней совершается постоянное насилие, она постоянно унижена — но при этом она вынуждена искренне верить, что ей очень хорошо и даже лучше всех. Кирилл, я не гадаю на кофейной гуще. Тесты, которые я провела, надежно выявляют высокую тревожность, невротичность и ситуацию насилия. Возможно, у других тоже есть проблемы в семьях, уж конечно, они есть у Кости Штейна, но все другие с этими проблемами справляются. Эта девочка нет. Ты же видишь ее на уроках. Она искалечена внутренне, и если мы ничего не изменим, это выльется в жизненную трагедию.

— Ну ладно, — учитель махнул рукой, покосившись на нежное личико ребенка, подрагивающие ресницы, — что ты предлагаешь? Начать процесс?

Сандра покачала головой.

— Это невозможно. Данные ментоскопии юридически не являются доказательством. Девочку допрашивать нельзя, родители ничего не скажут. Соседи, скорее всего, ничего не знают. Да и за подобное обращение с ребенком серьезных наказаний не бывает. Но выход есть, я с таким работала. Мы попробуем что-то придумать.

Голубые глаза распахнулись. Лийя приподнялась, недоуменно глядя на взрослых.

— Тебе сон приснился? — ласково спросила Сандра. Лийя покачала головой.

— Мне ничего не снилось.

— Как настроение?

— Хорошее, — послушно ответила девочка. Сандра досадливо поморщилась.

— Слезай с кресла, сядь сюда. Лимонада хочешь?

Девочка с удовольствием выпила лимонада. Сандра молчала, глядя на нее, пальцы отбивали ритм на столешнице.

— Знаешь что, Лийя? — начала психологиня, — у меня к тебе такое предложение. Тебе бы не хотелось в школьную коммуну?

Глаза девочки широко распахнулись. В них можно было прочесть, как в ментоскопе — колебания, страх, и под этой коркой разгорающуюся невозможную радость.

— Да, — сдавленно выразила Лийя все свои эмоции, — я бы хотела.

— Ты не бойся, — уточнила Сандра, — там хорошо. У тебя будет отдельная комната. Там интересно, ребята хорошие, учителя.

— Я не знаю, что мама скажет, — засомневалась девочка.

— Мама согласится, я думаю. Все знают, что в коммуне образование хорошее дают, после нее проще в любой вуз поступить. Престижно. Ну как?

— Не знаю. Я-то хочу, — призналась Лийя, — но не знаю, смогу ли я. Мама говорила... ну я очень нервная, и не могу уживаться с людьми. Может, я вообще не смогу.

Она умолкла и отвернулась. В глазах заблестели слезы.

— Когда-то тебе ведь надо будет уехать от мамы и научиться жить с другими людьми, — уточнила психологиня, — лучше это сделать прямо сейчас. И не бойся. Ты нормальная. Не нервная, и прекрасно сможешь со всеми ужиться. Ты добрая и любишь помогать другим. В коммуне как раз такие нужны.

Лицо девочки менялось прямо на глазах, напряженность уходила, на губах возникла легкая, мечтательная улыбка.

— Ну иди на занятия, — Сандра пожала девочке руку, — иди. Немножко сложно будет договориться с очередью, но я думаю, мы все уладим.

Лийя послушно слезла со стула и пошла к двери. Кирилл проводил ее взглядом.

— Да, кто бы мог подумать, — пробормотал он, — такая образцовая девочка, образцовая семья.

— Вот самые-то скелеты в таких образцовых шкафах и водятся, — вздохнула Сандра, — это пострашнее бывает, чем обычное, стандартное насилие. Страшнее и хуже действует на психику. Я бы ее ни одного дня в семье не оставила. Да теперь придется битву устраивать.

— Да, как же ты ее устроишь в коммуну? Ведь туда очередь на два года, сколько туда хочет народу — больше тысячи уже?

— В следующем году вторую начнут строить у Синеозера, — кивнула Сандра, — спрос огромный на этот тип школ.

— Штейн тоже на очереди, а ты хочешь эту девочку вне очереди туда пристроить?

— Штейн стабилен психически. Кроме того, я не понимаю, почему вы не начнете судебное преследование, там папашу за побои можно и подальше отправить.

— Все сложно там, — уныло произнес Кирилл, — семья в целом стабильная. У отца военные травмы, алкоголизм, он периодически начинает лечиться.

— Ну вот видишь. Мальчик совершенно иначе воспринимает ситуацию насилия — он отца побаивается, но как большой кусачей собаки. Отец в его глазах слабый, больной человек, которого где-то можно понять. Мать он не бьет. Конечно, и такое насилие не должно продолжаться, но подождать с этим можно. А эта девочка... все это очень опасно, Кирилл. Чаю налить?

— Давай. Нет, извини, но все-таки вы, детконтроль, делаете из мухи слона. Ну я понимаю все. Но после такой войны... я в Днепропетровске жил, когда бомбу кинули, у приятеля гостил на окраине. Вспышка, удар, в себя пришел — а вокруг груда обломков. Все насмерть. Мне повезло. Потом лучевая была, конечно, волосы вылезли, с трудом выжил. От Города — одна воронка. Мать, бабка, все...

Учитель махнул рукой, взял осторожно чашечку, отхлебнул.

— После такого, — сказал он, — хочется просто жить. Понимаешь? Не придираться уже к людям, пусть живут как хотят, как могут, лишь бы все спокойно было. Дети сыты, одеты, ходят в школу — и хорошо. В наше время это было бы уже счастьем. А вам чего-то сверхъестественного надо... Ну вот нормальная же девочка, ну тихая, ну бывает, мать сорвется на нее. Что тут особенного? Да, я все понимаю, учился, знаю. Но...

Сандра смотрела на него долгим, внимательным взглядом.

— Если люди и дальше будут жить как хотят, как могут, и детей так же воспитывать, то с нами произойдет то же, что с Первым Союзом, — ответила она, — и снова будет реакция. И снова капитализм, только теперь мы его точно не переживем.

Психологиня помолчала, помешивая ложечкой чай.

— А что до войны... Мне уже много лет Кирилл. Я в пехоте была, в Таджикистане. Освобождаем мы деревню от белых, а там жителей нет — в центре мечеть обгорелая, а в ней такие чурбачки, знаешь ведь, как обгоревшие трупы выглядят. Много, много таких. И мечеть заперта. Вот так. Я такого много могу рассказать, да не стоит. Лучевой я тоже переболела, к примеру. Детей у меня уже не будет.

Учитель молчал, неловко глядя в сторону.

— А ты думал, я нервная интеллигентка, которая всю войну в Томске просидела? Нет. Я себе потом слово дала — все сделать, чтобы вот этого больше не было. Чтобы никаких белых. Никаких господ, ни фирм, ни корпораций, ни войны. Только это одним взмахом не сделаешь, надо каждый день работать, за каждого ребенка биться. Я на этой войне опять — простой солдат, Кирилл. Сколько смогу — столько и сделаю.

Кирилл звякнул чашкой о стол.

— Знаешь, — сказал он, — проблемы с пристройством в коммуну у тебя все равно будут. Потому что тебе кто угодно скажет то же самое — брутального насилия, наркотиков, алкоголя нет? Изнасилований нет? Даже следов на теле нет? Тогда не удастся срочное направление выписать. Не возьмут ее вот так в коммуну.

— Удастся, — Сандра махнула рукой, — я психолог, мое заключение многого стоит. И в коммуне люди понимающие сидят, если я напишу, что опасность психического заболевания есть — возьмут. Никуда не денутся.

Школы-коммуны появились сразу после войны, лет двадцать назад, и очень быстро завоевали авторитет.

Основанные на принципах, заложенных великим педагогом прошлого Антоном Макаренко, поначалу они отпугивали родителей, особенно далеких от партии и не слишком пострадавших на войне. Представлялись военизированные колонии, где дети ходят строем, полдня работают на производстве и крутятся как роботы, наводя порядок в убогих спальнях.

Но по решению партии в ШК были вложены немалые средства. Вначале этих школ было совсем немного — но они были хорошими. А то, что дети сами выращивали для себя пищу на мини-фабриках, да еще и что-то производили в школьных цехах — еще упростило проблему, содержание ребенка в такой школе было лучшим, но обходилось государству дешевле, чем простое обучение в обычной городской школе.

С самого начала было решено отказаться от общих спален, каждому ребенку полагалась отдельная комната (иногда для младших делали спальни на двоих). В ШК были направлены лучшие педагогические кадры, часто не из обычных учителей, а скажем, вузовских преподавателей-исследователей. Среди них преобладали коммунисты.

Методика обучения для ШК была уже заложена давними педагогическими работами, сделанными еще в СССР; теперь она была отшлифована, а за десятилетия достигла высот и успехов. Эта методика была индивидуализирована до предела, большую часть материала каждый ребенок изучал самостоятельно. Коллективному труду и принятию решений дети учились во второй половине дня. Но для родителей главным оказалось то, что выпускники ШК были образованы лучше обычных школьников, в среднем — значительно лучше, что после ШК легко принимали в любые крупные профшколы, иногда без экзаменов, по результатам конкурсов и тестов, проведенных еще в школе.

Также и здоровье, и коммуникативные качества, и то неуловимое качество, которое можно назвать социализацией — приспособленность, готовность к жизни именно вот в этом новом обществе — всем этим выпускники ШК выгодно отличались от других.

Они становились космонавтами, весьма неплохими учеными, психологами, педагогами, врачами, прекрасными инженерами, и легко оказывались на руководящих постах.

В первых ШК учились в основном сироты, брошенные дети, бывшие беспризорники. Но со временем многие родители стали стремиться пристроить детей именно в школу-коммуну. Сами дети, как правило, тоже мечтали попасть туда. Там было романтично, интересно, коммунары ходили в походы, учились стрелять и прыгать с парашютом, вели научную работу, трудились на настоящем производстве, сами принимали все решения.

Образовались гигантские очереди, обычно ребенок начинал учиться в городской школе, и лишь к пятому, шестому классу получал место в коммуне. И то если родители сами заранее поставили его на очередь.

Можно и нужно было строить новые ШК, и у Союза хватило бы на это средств, последняя НТР сделала возможным очень многое. Но пока не хватало хороших педагогических кадров, а без них открывать такую школу бессмысленно.

Лишь в случаях экстренных направлений, для сирот, для детей, чьи родители оказывались лишены родительских прав или же сосланы, двери ШК открывались сразу и без очереди. На этот случай всегда имелся небольшой, тщательно охраняемый резерв мест.

Именно такое место ожидало Лийю Морозову. Психолог Александра, во всяком случае, обещала это место пробить. Но мама снова оказалась — неожиданно — другого мнения.

— Глупости какие! — говорила она, энергично протирая вышитым полотенцем бокалы. Посудомоечной машине хрусталь не доверялся, — не понимаю, что они выдумали! Какая тебе коммуна! Ты же заболеешь на второй день! Ты в садик нормально ходить не могла!

— Там есть больница, — робко вставила Лийя.

— Ты что, хочешь в больницу?!

Мать стала расставлять бокалы в серванте. Солнце сверкнуло радугой на кристальных гранях.

— Давай, давай, валяй в коммуну! Будешь на производстве пахать, на станках. Передовик труда! Попашешь денек, узнаешь, что такое жизнь! Да поздно будет! Уже оттуда просто так не уйдешь! Ты посмотри на себя! Ты комнату свою убрать не можешь! А ты думаешь, там с тобой будут нянчиться, как мы здесь? Ха! — она картинно вскинула руки, — посмотрите на нее! Да там тебя замордуют, если ты кровать не по струночке заправишь! Запомни — замордуют! Тебе темную устроят! Кому ты нужна? Ты думаешь, ты хоть кому-то, кроме нас, нужна? Дрянь такая! Разлетелась она — в комму-уну хочу! — мать скорчила рожу, передразнивая воображаемую дочь, — Да там такую лентяйку, как ты, быстро выкинут. Давай-давай, иди, все равно через неделю вернут. Увидят, какую ты грязь разводишь, и вернут.

Лийя сидела с застывшим лицом. Она была себе глубоко омерзительна в этот момент. Она ненавидела в себе все — от толстой (как она думала) попы, впечатанной в табуретку до кончика носа, от тапок до синих противных резинок на косах. Она представлялась себе огромной, мерзкой вонючей глыбой, и больше всего ей хотелось бы раствориться, исчезнуть, никогда не существовать больше.

Но плакать нельзя. Ничего же особенного не происходит. Она опять разобиделась на пустяки, истеричка, нервная дура. На днях она читала книжку про Карину Тищенко, она была партизанкой в годы войны, ее поймали белые и пытали, а Карина все выдержала. Лией очень нравилось читать про таких мужественных, волевых людей — тем более, если это девочки, пусть старше ее. Но самой ей до таких людей как до неба. Она не то, что пытки не сможет выдержать — она от каждого слова разнюнивается, ничего ей сказать нельзя.

Нет, она не будет рыдать! Она взрослый, спокойный человек, и вполне может разговаривать разумно.

— Но там же дают хорошее образование, — солидно сказала Лийя. Где-то она об этом слышала.

— Образование ты получишь и в школе, — отрезал папа. Паника накатила, Лийя замерла, вцепившись руками в табуретку. Она всегда так боялась, когда отец начинал говорить строго, мужским внушительным голосом.

— Нечего выпендриваться, — строго продолжил отец, — мы тебе сказали, будешь жить в семье, значит, будешь жить в семье.

Мать удовлетворенно кивнула. Поправила пышную светлую прическу. Села за стол. Лийя отстраненно подумала, что новый костюм матери очень удался. Всю одежду она проектировала сама и отдавала пошить девочкам. Не покупать же у других, когда у тебя собственное ателье. Синий жакет и юбка модных ломаных линий, большой вырез, в котором хорошо видны пышные груди и промежуток между ними.

Для Лийи вся одежда также шилась в ателье. А в коммуне, говорят, носят форму.

Лийя подумала, что ей удалось все-таки не разрыдаться. Может, она научится наконец владеть своими нервами.

— А мне интересно, — начала мать, — с каких это щей тебя решили направить в коммуну? Кто вообще это решил?

— У нас психолог была, из Детконтроля, — ответила Лийя, — она предложила.

— Ты что? — мать подозрительно сощурилась, — рассказывала о нас с папой какие-то гадости?

— Нет! — оскорбилась девочка, — нет, конечно...

— Я пойду, Верусь, — отец поставил чашку в посудомоечную машину, — мне уже одеваться надо.

Он чмокнул жену в щеку, бросил строгий взгляд на дочь и вышел. Лийя слезла с табуретки и шмыгнула было к двери, но окрик матери остановил ее.

— Куда?! Я еще с тобой не закончила. Ты, дрянь, выдумываешь о нас с папой всякие фантазии! Да тебе все завидуют! Мы вокруг тебя бегали с тех пор, как ты родилась! Ты даже в садик всего два года ходила! Мы тебя кормим, все лучшее тебе даем! Посмотри, какой у тебя велосипед! Одевают тебя, как королеву! Твоя Тая, между прочим, тебе завидует! Вот у нее родители — не дай бог! Вот ее родители тебя бы ремнем так драли, что задница синяя бы была!

— Ее ремнем не дерут, — попыталась вставить Лийя, но мать не услышала.

— Все тебе, все тебе, все для тебя! Старший брат уже большой, ты тут разнежилась, эгоистка, инда, думаешь, что все тебе должны! Избаловали мы тебя, сволочь такую!

Лийя ощутила нарастающий твердый ком в груди. Нет, она не будет рыдать. постарается быть такой, как Карина Тищенко. Твердой, спокойной, взрослой.

— Мы с папой днями и ночами пашем, лишь бы тебе было хорошо!

— Ладно, мам, я пойду, — пробормотала Лийя и проскользнула мимо матери в комнату. Побежала к себе. Закрыла дверь. Бросилась к своим игрушкам, в угол, где были рассажены пудель Артоша, заяц Петя, два мишки, куклы — Аля, Зоя, Нина... Но дверь снова распахнулась. Лицо матери раскраснелось и не предвещало ничего хорошего.

— Дрянь такая, ты куда! Ушла! Закрыла дверь! Ты думаешь, это твоя комната, она тебе принадлежит? Да тут ничего твоего нет! Ты еще ни копейки в жизни не заработала! Инда! Гадина такая!

Она подскочила к дочери и хлестнула ее наотмашь по щеке, по другой. Потом схватила за косы и швырнула на пол изо всех сил. Лийя ударилась виском о кровать, потерла больное место, отползая подальше, в угол, чтобы матери было сложнее достать. Боли она не чувствовала, так разрывалось сердце. Слезы уже почти прорвались, Лийя сдерживалась из последних сил. Но слезы так трудно сдержать! Они выкатываются сами. Интересно, когда Карину пытали белые, она плакала или нет? Наверное, нет, ведь она очень мужественная. Но как ей удавалось сделать, чтобы слезы сами не выкатывались из глаз?

— Стоит тут как немочь бледная, хоть бы слово сказала! — бушевала мать, — ты хоть понимаешь, какая ты эгоистка! Инда неблагодарная! Конечно, рассказала про нас какие-то гадости!

Еще минут пять мать рассказывала о том, что сделали бы с Лийей другие родители. Это было привычно, хоть и тяжело. Но Лийе давно уже и самой казалось, что все, чего она заслуживает — это быть убитой. Не только выпоротой 'до синего и красного', не только мордой засунутой в унитаз, но просто перестать существовать. То, что она вообще живет, ест, одевается, ходит в школу — это недоразумение и делается только по милости очень добрых родителей.

Мать осмотрелась в комнате. Увидела книжку на столе.

— Вот! Читаешь про героев, а сама! Зачиталась тут, а я за тобой должна говно убирать! А ты еще про меня потом психологам гадости рассказываешь! Доносишь! Доносы на мать пишешь, сука! Змея подколодная!

Мать взяла книжку и швырнула в Лийю, попав ей в голову. Девочка схватила книжку — от удара переплет потрескался. Это был подарок от Тайки на день рождения.

— Читает она! Умная выискалась! Книгами обложилась! И теперь она еще и от родителей решила уйти! Самостоятельная! Дрянь такая, еще говно за собой не умеет убирать, вся заросла грязью, все за нее делают, скотина, корова! Я ночей из-за тебя не сплю, инда проклятая! Ты бы хоть раз подумала обо мне! Твой эгоизм беспределен! Хоть бы что-нибудь дома сделала! Я в твоем возрасте матери помогала! Вот что, что ты сделала сегодня полезного?

Лийя припомнила и неожиданно для себя сказала спокойно.

— Я сегодня пол подмела. И посуду убрала после завтрака.

Это было ошибкой. Мать побагровела и подступила к ней.

— И это все?! И это ты считаешь помощью?! Еще расскажи своим психологам, что мы тебя тут работать заставляем, пахать, как каторжную! Посуду она убрала! Две тарелки в машину поставила! Да ты гадина! Ты знаешь, что я с тобой сделаю! Я при всех сниму с тебя штаны и выпорю как сидорову козу! По голой жопе! Ты у меня это на всю жизнь запомнишь! Потом будешь рассказывать про нас гадости! Да тебя за такое по губам надо!

Она подскочила к Лийе и хлестнула ее по лицу, по губам, на второй раз девочке удалось увернуться. Взгляд матери снова упал на книжку. На обложке была нарисована Карина Тищенко в форме и с автоматом. Мысль матери приняла новое направление.

— Вот, — победно произнесла она (ей показалось, что сейчас-то она нашла уязвимое место у этой сволочи, сейчас-то она скажет то, что наконец проймет дочь, заставит рыдать и просить прощения, заставит понять, какая она, в конце концов, мерзкая тварь!), — вот что ты читаешь! Читаешь про возвышенные подвиги! Витаешь вся в облаках! В мечтах! А матери родной не замечаешь! Ты что, тоже хочешь воевать с автоматом? Говно такое! Ты бы хоть раз вокруг себя посмотрела, хоть бы заметила, какая у тебя грязь под кроватью! Игрушки черт-те как раскиданы! На полке посмотри что творится! А в мечтах она витает! Такая вся воздушная! А сама подло, подло! Идет и рассказывает про мать гадости. Придумывает!

Все, больше не могу, подумала Лийя отстраненно. Прости меня, Карина. Я не такая... я не могу.

И она зарыдала, заревела навзрыд, громко, уже не сдерживаясь. Закрывая руками лицо. Мать еще что-то орала — про ее подругу 'эту Таю, которая жопой вертит уже в восемь лет, а в двенадцать родит', про психологов, про грязь...

— Замолчи! — закричала Лийя. Ей уже было все равно — будут ее бить, пороть, какая разница, ей хотелось немедленно умереть. Она не выдержала. Она опять не выдержала.

— Я тебе замолчу! Ты как с матерью разговариваешь!

Лийя завизжала оглушительно. Слов не хватало, а сил сдерживаться уже не было. Она визжала, как зверек, рыдала, всхипывала. Мать оказалась рядом с ней, внезапно переменив тон.

— Ну все, все замолчи! — мать обхватила ее, прижала к себе. Лийя стала вырываться, но это у нее не получилось. Она всхлипывала, ткнувшись носом в материнский живот. Ей было мерзко и душно. Наконец мать выпустила ее.

— Истеричка, — спокойно и удовлетворенно произнесла Вера Морозова, — тебе слова сказать нельзя! Орешь, как резаная! Надо тебя к психиатру отвести, ты ненормальная. Ты же сама видишь. Еще собралась в коммуну жить. Ага! Тебе мама что-то сказала — и ты уже не то, что в истерику впала, а орешь, как будто тебя режут. Ну что я тебе сделала?

Лийя всхлипывала. Все было кончено.

— С твоим характером не то, что в общежитие — тебя на улицу выпускать нельзя! Как ты собираешься дальше жить, Лиечка? Доча, я ведь тебе добра хочу!

Мягко пропел сигнал. Мать бросила на Лийю подозрительный взгляд и вышла.

Лийя бросилась на кровать.

Конечно, мать орала на нее несправедливо. Ничего о родителях Лийя не рассказывала. И такой уж грязи в ее комнате вовсе нет, это неправда. Она же постоянно убирается. Ну может, и есть, но уж не такая, как мама говорит.

Но ты-то, говорила себе Лийя, ты-то тоже виновата! В конфликтах всегда виноваты двое, вспомнила она какую-то умную статью, случайно прочитанную в мамином Персонале. Обе стороны. Если бы ты не была такой истеричкой, такой нервной, ты бы не разрыдалась и тем более, не начала визжать. Ты бы спокойно и выдержанно ответила... ну вообще вела бы себя спокойно и выдержанно. Как Карина, например. Карине было проще, вокруг нее были враги. А это же не враг, это мама. Самый родной и близкий, любимый человек. Так должно быть во всяком случае. Так пишут во всех книжках.

Лийя сгорала от стыда.

В комнате Вера Морозова беседовала с психологиней по комму.

Сандра теперь была не в привычной военной форме, а в деловом светлом костюме, волосы тщательно уложены, никаких партийных значков. Она ослепительно улыбалась, и казалась Вере Морозовой очень приятной женщиной.

— Видите ли, — смущенно говорила Вера, — мы с мужем обсудили... да, Лийя нам сказала. Мы думаем, что ей преждевременно уходить из семьи. Понимаете, Лийя очень болезненная девочка. К тому же, — она понизила голос, — вы знаете, у нее не в порядке нервы. В прошлом году у нее был тик, пришлось проходить лечение.

— Я понимаю ваше беспокойство! — энергично кивнула психологиня, — если хотите, мы встретимся и обсудим это еще раз все вместе. С вашим мужем, конечно. Вы знаете, учителя рекомендовали мне вашу семью как очень хорошую. Именно поэтому, собственно, у нас возникла такая идея насчет Лийи. Вы знаете, ведь она девочка способная. А в ШК очень хорошее образование, уж извините, но в городской школе она такого не получит. Как вы считаете, куда Лийя могла бы пойти после школы? Вы ведь хотите, чтобы она получила хорошее образование?

— Конечно, — кивнула мать, — ну Лиечка интересуется историей. Может быть, куда-то на исторический? Она может потом стать педагогом. Я думаю, это хорошая профессия для женщины. Или дефектолог. Чистая, спокойная работа, сидишь занимаешься с ребенком, красота. И отпуск большой и всегда летом.

— Вот, вы знаете, а ведь мы отсматриваем способных, умных детей. Лийя неплохо учится, но могла бы лучше. В ШК для нее будут созданы все условия. И потом, ведь никто не предлагает вырывать девочку из семьи! Вы думаете, что мы у вас ее отбираем? — психологиня улыбнулась.

— Ну не то, что отбираете, но интернат... она же не сиротка казанская. У нее родители есть.

— Да что вы! Просто от ШК до Кузина ехать далековато. А так — она может хоть каждый день возвращаться домой. Скорее всего, будет приходить на выходные. Там и посещения абсолютно свободные, и вы можете забрать ребенка в любой момент, когда вам удобно. И сама она будет ездить, каждый день маршрутки ходят.

— А, ну если так, — неуверенно произнесла Вера Морозова. Сандра кивнула.

— Давайте как-нибудь договоримся о встрече и все обсудим. Скажем, в пятницу вечером — вас устроит?

Через две недели Лийя переступила порог Кузинской школы-коммуны. Девочку колотила мелкая дрожь, но она старалась этого не показывать. Она уже жалела, что мать все-таки отпустила, и даже отчего-то резко переменила свое мнение и все время собирала ее — складывала в чемодан одежду, выкидывала игрушки, которые Лийя хотела взять с собой все. В итоге в чемодане остались только Арто и кукла Нина.

А теперь Лийе было очень тревожно. Как оно все будет? К дому она привыкла. Родители жили своей жизнью, она — своей, в комнате, где брат давно уже не ночевал, переехав в общагу. Там жили ее игрушки, книжки. Можно пойти на улицу, погулять с Тайкой и с девочками. А что будет здесь?

'Но ведь ты сама же хотела', напомнила себе Лийя. Да, хотела. Наверное, глупая была.

Хорошо еще, вожатая Катя, приехавшая за ней на маршрутке, вроде ничего. Катя сама учится в коммуне, но она очень взрослая, красивая в темно-синей форме и с юнкомовским тройным шнурком на шее.

У ворот на посту стоял парень в форме цвета хаки и даже с каким-то ружьем. Он улыбнулся Кате, и электронные створки отъехали в сторону. Вслед за Катей Лийя вошла в ворота, волоча за собой чемодан на колесиках.

На территории коммуны было чистенько, там и тут — клумбы с цветами, вдали на волейбольной площадке кидали мяч. Как в лагере отдыха, куда Лийя ездила летом. И корпуса зданий были красивые — многоэтажные, из белого керата и темного стекла. Но все равно Лийя очень боялась. У нее зуб на зуб не попадал.

— Вот это общежитие. А с другой стороны — школа, — показала Катя, — оранжерея и цех у нас дальше. Ну пойдем заселяться.

Лийя подумала, что общежитие больше напоминает гостиницу. В такой они жили с родителями, когда ездили отдыхать в Болгарию в позапрошлом году. Просторный холл, зелень, чисто и красиво. Но никакой стойки приема, только девушка с красной повязкой на рукаве и опять же, в форме и с шокером на поясе. Девушка впрочем, приветливо улыбалась.

— Дежурная по корпусу Мухина, — сообщила она, — помощь нужна?

— Да мы, я думаю, и сами разберемся, — ответила Катя, — вот новенькая, заселить надо.

— А, ну посмотри в базе, — махнула рукой дежурная. Катя с Лийей подошли к терминалу с большим стеклянным экраном и изогнутой клавиатурой внизу. Катя умело пощелкала на клавиатуре, глядя на монитор, где разворачивались сложные схемы.

— Пятый коридор — это твой, запомнишь? Вот электронный ключ, — она достала карточку из ящичка в стене и протянула Лийе, — твоя комната там же, где комнаты твоего отряда, пятого. Знакомиться будешь вечером, на собрании, оно у нас сегодня в семь тридцать, после ужина. В отряде обычно ребята разных возрастов, я тоже в пятом. Мы как отряд отвечаем за порядок в коридоре и комнатах. Ну в комнате будешь убирать сама, а в коридоре дежурство. Пошли наверх?

Комната на пятом этаже была небольшой, но светлой и чистенькой. Катя показала, куда складывать одежду, куда — умывальные принадлежности, выдала распорядок дня и схему школы.

— А впрочем, одна не ходи, заблудишься еще. Если что, позвони мне. Номер моего комма у тебя. Пойдем с тобой вместе на ужин и на собрание. А там познакомишься и с другими. Да в общем-то можешь кого угодно спросить, тебе помогут. Ну пока, обживайся тут!

Катя нравилась Лийе, но все равно, когда закрылась дверь, девочка почувствовала себя свободнее.

Легкая тревога по-прежнему внутри. Как оно будет здесь? Что это за 'отряд', как она уживется с ребятами? Как вообще все будет дальше? Лийя уже побывала в детском лагере отдыха и один раз лежала в больнице, но это — другое, здесь она навсегда. Насовсем. Она больше не ребенок и не будет жить дома. По родителям Лийя не скучала нисколько, но... что ждет ее здесь?

Ей представлялись ребята вроде двух бойких девочек-заводил из класса, Наташки и Симы. Вокруг них всегда была толпа мальчишек и девчонок, были они громкие, крикливые, заводные, и Наташка вечно дразнила Лийю и делала так, что и другие над ней смеялись. Лийя ненавидела за это Наташку, но и завидовала ей — вон какая та сильная, смелая, на физкультуре лучше всех, может побить любого мальчишку, красивая к тому же и умеет вязать.

Здесь наверняка все — такие. Громкие, бойкие, спортивные, всё умеют. Не то, что она — бледная, неповоротливая немочь с тихим голосом. Катя к ней была добра, но Катя — старшая и к тому же вожатая. А что будет в этом 'отряде'?

Но комната была хорошая, пусть и маленькая. Зато своя! Даже дома у Лийи была все-таки одна комната с братом.

Лийя стала разбирать чемодан. Одежду надо убрать в шкаф, спрятанный в стене. Мама надавала ей целую кучу одежды, а зачем? Здесь можно иногда носить и домашнее, но в основном все ходят в форме разных комплектов — синей для школы, цвета хаки для работы и всяких там дежурств и еще есть спортивная. Лийе, по правде сказать, было вообще все равно, что носить. Все говорили, что у нее шикарная одежда, а ей было на это плевать. Какая разница, что надевать, она все равно некрасивая. Мама Лийи прекрасно разбиралась в одежде, и Лийя никогда не выбирала, что надеть. Попробовала бы она выразить какие-нибудь желания по этому поводу! Вообще желания опасно иметь — только выскажи что-нибудь, сразу поднимется крик на полдня, а кому это надо?

Лийя в конце концов достала какое-то белье, вынула свои книжки и игрушки, а чемодан с неразобранным барахлом поставила вниз.

Пудель Арто и кукла Нина уселись на кровать, возле подушки. Жалко, что нельзя было взять и других. Может быть, она поедет домой на выходные, и заберет еще хотя бы куклу Алю и зайца. И мелкие бы игрушки не помешало, у девчонок тоже наверняка есть пупсики, можно меняться одежками.

Лийя поставила на полочку любимые книги — мама тоже сильно ругалась, что она берет с собой книги, и почти все выкинула. Остались три — про Карину Тищенко, 'Загадки Вселенной' — интересная книга про астрономию, и сказки Пушкина.

Потом девочка подошла к окну. Отсюда был виден стадион — там сейчас как раз тренировалось много ребят в белых футболках и синих шортах. Кто-то бегал, кто-то прыгал в высоту, подтягивался, на поле две команды гоняли мяч. А дальше, за стадионом — тайга, темные сосны, сочная зелень подлеска. По тропинке мимо стадиона проскакало двое всадников на красивых конях — гнедом и золотисто-желтом.

Здесь хорошо, подумала Лийя.

В дверь постучали, и девочка резко обернулась. Подошла к двери шаркающей походкой, открыла.

На пороге стояли двое — мальчик и девочка примерно ее возраста. Оба были в темно-синей форме — узкие брючки, высокие отложные воротники и длинные рукава блуз. Ткань формы, казалось, переливалась. На груди у обоих блестели непонятные разнообразные значки.

— Привет! — сказала девочка негромко.

— Привет, — настороженно ответила Лийя.

— Ты в пятом будешь? Мы тоже. Хотим с тобой познакомиться. Я — Таня, он — Ринат.

Ребята вошли в комнату. Ринат сразу уставился на книги, а Таня — на игрушки.

— Ой, какой пудель красивый... Лийя... Лийя, да? Слушай, помоги нам разрешить спор.

— Какой спор? — удивилась девочка.

— А она говорит, — начал Ринат, — что прионы — это вовсе не живые существа. А я говорю, что тогда и вирусы не живые.

— Всему есть предел! — сердито прервала его Таня, — вирусы ладно! Но если для тебя комочки белка — уже прямо живые существа! Давай вот я плюну... Там тоже белок есть. Он — живое существо?

— Да, живое! — согласился Ринат, — только не существо. Оно же не целое, не отдельное. Это часть живого существа.

Лийя смотрела на ребят с интересом. Она недавно играла в обучающую игру на тему микробиологии, и хотя в школе всякие прионы и вирусы еще не проходили, но...

— А я читала, — сказала она, и новые знакомые разом повернулись к ней, — что они занимают это... промежуточное положение. Ну как бы не живые и не мертвые. То есть не неживые.

— Ну это может быть, — сказала Таня.

— А по-моему, они все равно живые. Ведь такие комочки белка сначала на Земле и появились. Ну когда жизнь возникла! — упрямился Ринат.

— Пошли лучше погуляем, — Таня взяла Лийю за руку, — мы тебе покажем коммуну.

И она улыбнулась. Лийя почувствовала, как тяжелый ком на сердце тает, исчезает, тревога сходит на нет.

Нормальные ребята. И жить тут, похоже, будет нормально.

Глава третья. Реальная жизнь

На портале Риаллайф интервью с Реем Гольденбергом появилось на следующий день. Журналист Уэсли сработал оперативно. Можно просмотреть как трехмерное видео, можно — как текст. Приукрашенный, дополненный. Рей посмотрел видео и не узнал себя — он не мыкал и не экал, как это было в реальности. Уверенным четким голосом, длинными периодами он рассуждал о прошлом и настоящем, приводил какие-то статистические выкладки...

— Я думал, у вас уже отменили пособия, — говорил он, — нет, я не очень интересовался этой темой. Хотя незадолго до моей болезни, в 2004-м, кажется, году, у нас в Германии ужесточили систему социальных пособий, введя законы Харц-4. Это должно было усилить мотивацию безработных в поиске занятости. Пособия урезали и сделали зависимыми от личных усилий безработного, которые строго контролировались. Это привело к целому ряду как позитивных, так и негативных последствий...

Рей в видео острил, отпускал шуточки, блистал красноречием. Рассуждения про музыку и компьютерные игры журналист сильно сократил. А кое-что переформулировал. Например, так Рей рассуждал о том, что мир не слишком-то изменился.

— Но вы знаете, в целом и у нас все было так же. В США и Европе была демократия, соблюдались права человека, всех граждан обеспечивали хотя бы минимальными средствами для проживания. В других странах демократия была недостаточно развита, наглые и жадные диктаторские верхушки грабили народ, люди жили в нищете и страхе, и, естественно, стремились приехать в Европу, чтобы обрести свободу. Что же касается той части мира, которую сейчас называют 'холодной зоной', ее тогда в основном занимали государства, далекие от идей демократии и гуманизма. Так в чем разница, что изменилось?

Рей лишь покачал головой, прослушав это интервью с самим собой. Даже возмущения не было. Наверное, спорить бесполезно, да и зачем? Ведь он ничего путного не сказал. Если бы Уэсли не отредактировал его, это звучало бы и вовсе по-идиотски.

Он закрыл интервью. Кстати, и разместили его где-то в глубине портала, на вторичном линке. Огляделся вокруг. И вправду, 'Риаллайф' о чем только не рассказывал! Среди актуальных новостей сверкала сенсация 'В Антарктиде обнаружен древний космический корабль' — если выглянуть в окно этой новости, можно увидеть сияющие белые снега, торосы, цепочку семенящих пингвинов. Даже будто холодным ветром повеяло оттуда. А в соседнем окне короновалась какая-то герцогиня. Как и раньше, новости уделяли очень много внимания разным герцогам, королям и прочей элите общества. Все это притягивало взгляд, как яркая конфетная обертка. 'В Японии генетикам удалось создать говорящую собаку'. Правда это — или опять вранье? Какая, собственно, разница? Очаровательный фокстерьер задорно вилял хвостом, стоя на лабораторном столе. 'В Мексиканском Заливе коммунистические террористы из Венесуэлы атаковали мирное прогулочное судно'.

Так, стоп! Венесуэла. Это же в Южной Америке, вроде, а вся Южная Америка теперь — колд зона. По словам Энрике, там никаких стран уже давно нет. Рей с интересом повернулся к окну.

Получается, что есть Венесуэла, есть террористы, да еще не просто какие-нибудь, а коммунистические.

Рей стоял на небольшой площадке, а вокруг плескался бескрайний синий океан. Далекий зеленый берег с пальмами. Видимо, Мексиканский залив. Неподалеку терпела бедствие белая прогулочная яхта — она была до половины погружена в воду, часть палубы разбита, видимо снарядом, оттуда шел черный дым, бакборт забрызган кровью. Вокруг тонущего судна сновали маленькие лодочки спасателей с красными крестами. Вот спасатели осторожно спустили с борта яхты на носилках раненую белокурую девушку, о ужас! Мертвенно-бледное лицо, простыня пропитана кровью. Какие изверги могли такое сотворить?!

Рей бросил взгляд на меню, выбрал 'Реконструкция событий — визуальная'. Яхта теперь качалась на волне целехонькая и прекрасная, внезапно со стороны открытого моря возник серенький неприметный кораблик , не то военный (борта ощетинились орудиями), не то пиратский (слишком уж обшарпанным выглядел катерок). Над катерком зловеще вился красный флаг.

Дальше все было, как в приключенческом фильме. С пиратского катера потребовали остановиться и взять на борт контрольную комиссию. Яхта немедленно двинулась в сторону берега — спасаться. Террористы начали обстрел. Вскоре яхта начала тонуть, дымясь. Катер пришвартовался к борту прогулочного судна, оттуда на палубу попрыгали какие-то люди в серой униформе и в черных балаклавах до глаз (такие штучки Рею были знакомы еще из прошлого). Они быстро и деловито начали выносить с яхты какие-то чемоданы, сундучки, сейфы. Двое мужчин в балаклавах вытащили на палубу визжащую девушку и начали ее торопливо и грубо раздевать и насиловать. Мальчик в белой матроске вскарабкался на борт — прыгать в воду, и свалился на палубу, сраженный выстрелом пьяного террориста. Трещали автоматные очереди.

— Рей! — в окне слева возникло лицо Энрике, — Леон уже здесь, мы ждем тебя к обеду!

Ах да! Рей выключил новостной портал. Очередной внук Энрике собирался сегодня с ним познакомиться.

Леон производил впечатление — рослый, черноволосый, с декоративными буграми мышц, подчеркнутыми обтягивающим тонким пуловером. Рукопожатие крепкое, как захват удава.

— Привет, дедуля! — жизнерадостно вступил он, — это сколько же тебе лет сейчас?

— Двадцать восемь, — признал Рей свою незрелость.

— Удивительно. Мне тоже!

Наоми, уже сидя за накрытым столом, строго выговаривала польке-экономке.

— Так салфетки не кладут! Вы что, не видите — они совершенно не сочетаются с подсвечниками!

Девушка растерянно открывала рот, словно пытаясь что-то сказать.

— Да, фрау Гольденберг, — наконец выговорила она, — я заменю.

— Садитесь, садитесь, мальчики! — весело позвала Наоми, — суп остынет!

Ловкие руки домашней помощницы поспешно меняли салфетки. Рей коротко взглянул на Энрике, закладывающего полотенце за ворот.

— Кстати, я только что был на новостном портале.

— Да? И что творится в мире? — поинтересовался племянник.

— Ничего особенного. Но вот что интересно — там передали, что венесуэльский корабль каких-то коммунистических террористов напал на мирную яхту. Но ведь ты говорил, что в колд зоне ничего не осталось!

Племянник поморщился.

— Ну конечно, что-то там осталось! Я не собирался читать тебе лекцию, сказал вкратце. Нормальной жизни там уже нет. Но там есть какие-то люди, формирования. Никто толком ничего не знает! Банды. В одном месте так, в другом — этак. Там кое-где возникли целые анклавы, вроде как в ваше время в Северной Корее, террористические формирования. Там строят концлагеря, какие-то страшные зоны — они называются ЗИНы. Расстреливают людей. Там у них голод, нищета, радиация. Казармы, военное воспитание, детей отбирают у родителей. Это страшно!

— У них там какой-то этот... а, Союз Трудовых Коммун, — уточнил Леон.

— Понятно, — кивнул Рей, — в общем, коммунисты.

Крабовый суп был очень недурен. Наоми тихо говорила с кем-то по мобильной связи, едва шевеля губами. Энрике отодвинул тарелку, немедленно принятую официантом. Вытер губы салфеткой.

— Как тебе понравилось в Люксе?

— Ничего, — пробормотал Рей, склоняясь над тарелкой, — как-то шумно.

— Говорят, следующая европейская Игра будет в Люксе, — вскользь заметил Леон.

— Какая игра?

— Европейская, — пояснил Леон, — я ведь геймер, так что немного в курсе дела.

Рей понял, что значение слова 'геймер' за последние семьдесят лет несколько изменилось.

Официанты начали перемену блюд. На второе подали говяжьи рулеты с картофелем и кислой капустой.

— В наше время, — сказал Рей, — геймерами называли людей, увлекающихся компьютерными играми... Что за игру вы имеете в виду?

Энрике и Леон расхохотались одновременно, и даже Наоми подняла взгляд от экранчика.

— В каком-то смысле Леон пошел в прадеда. Ты ведь знаешь, что мой отец был футболистом, — Энрике повернулся к Рею.

— Так это футбол?

— Нет, конечно, — оскорбилась Наоми.

— Ну ты даешь, дедуля, — Леон хлопнул его по плечу, — ты уже сколько здесь? Две недели? И до сих пор даже не выяснил ничего о нашей политической системе?

— Честно говоря, — чистосердечно высказался Рей, — политика всегда была мне глубоко по барабану.

— Уважаю, дед! — Леон смачно разрезал рулет, — но! — он предупреждающе поднял руку, — есть вещи, которые знать необходимо. Иначе тебя примут за дикаря.

— Леон! — воскликнула бабушка.

— Ничего-ничего, — нахальная манера Леона нравилась Рею, — продолжай. Мне действительно становится интересно. Игра... что за игра? И при чем тут политика?

— Я флаг-геймер, — отрезал Леон, — игра называется флаг-турнир. Я офицер флаг-турнира.

— Что-то военное?

— Упаси Сверхразум! Офицер — единственное слово, позаимствованное у военных. Чтобы отличать настоящих игроков от обслуги и кандидатов. Вот что, дед! Давай заканчивай с обедом, пойдем в комнату, я покажу тебе настоящий турнир! На самом деле все просто — есть полигон, есть две команды по 12 человек, у каждой своя территория. Полигон большой — леса, горы, в общем, нормальная местность. Сражение идет за флаг. Цель игры — установить свой флаг на территории противника, то есть занять ее. И не дать противнику занять свою территорию.

— Ясно, — Рей покосился на бицепсы родственника, прущие из-под рукавов. В голову ему пришли смутные воспоминания о каких-то фантастических фильмах, где там тоже какие-то люди сражались, как гладиаторы, гибли на арене, — И что, много народу гибнет?

— Да ты что, старик, — Леон снова хлопнул его по плечу, — насмотрелся антиутопий? Мы же не изверги, людей на арене убивать. Никто не гибнет. Это игра. Ну если честно, то каждый сезон один-два человека того... несчастные случаи. Ведь у нас и малая авиация там есть, и скалолазание, и по рекам сплавляемся.

— Но это лишь придает остроты и романтизма происходящему, — пробурчал Энрике. Наоми побледнела.

— Ненавижу, — проскрипела она, — мальчики гибнут. Молодые, здоровые парни. И потом — наши герои! Мужество! Честь! За что все это?

— Ну ба, перестань, — прогудел Леон, — сколько же можно? Иначе эти парни умерли бы от передоза. Смертность у нас не выше, чем в любом экстремальном виде спорта. Шума только больше, когда кто-нибудь гибнет — ах, герои, патриоты... Могли бы точно так же гикнуться, катаясь на водных лыжах — никто бы слова не сказал.

— Ну хорошо, — Рею расхотелось есть, — а при чем здесь политика?

— Флаг-турнир — основа нашей политической системы, — непонятно высказался Энрике. Леон перебил его.

— Подождите, деды! Я сейчас все объясню. Вот смотри, Рей — ничего, что я тебя так называю? У вас там была политика, правильно? Партии, выборы, парламент. Это демократия. Ты сам за кого голосовал?

— За христианских демократов, конечно. Наша семья была целиком связана с ХДС, — вспомнил Рей.

— Ну и что, ты был в курсе их программы, знал, чего они вообще хотят?

— Ну... в общих чертах, — промямлил Рей.

— И вот так голосовало большинство. Потому что имидж у канцлера или президента интересный. Потому что он клевый чувак, на горных лыжах катается — или она такая заботливая мамаша на вид. Или потому что вся семья голосует за эту партию. Дальше поехали. Еще тогда у вас был футбол. Вот скажи, Рей, что народ больше возбуждало — футбол или выборы?

— Конечно, футбол! — Рей словно воочию увидел улицы и машины, увешанные национальными флагами — или флагами играющей команды. Забитые людьми кабаки, где яблоку негде упасть — и все взгляды на маленький экран наверху, где идет заветный матч. Толпы фанатов.

— Но ведь футбол — это развлечение...

— Не совсем, старик! Когда эти толпы орали 'Германия! Германия!' — они же чувствовали, что им наконец-то разрешено! Они были силой. Им казалось, что они — народ. Это был дозволенный выход активности и патриотизма. Причем смысла в этом ничуть не меньше, чем в пресловутых выборах. Согласись, выборы были лишь формальностью, демонстрацией твоей принадлежности этому государству.

— Ну это ты загнул! — буркнул Рей, — у нас же демократия! Чем это тогда отличается от тоталитаризма?

— Отличие есть, но другое — оно в соревновательности! Само существование разных конкурирующих партий дает простор для общественных изменений. При тоталитаризме партия только одна, в этом разница.

Официанты подали десерт, каппучино-крем с взбитыми сливками. Рей подумал, что немецкая кухня за семьдесят лет практически не изменилась. А впрочем, зачем менять хорошие стороны жизни — крахмальные салфетки, вышколенную прислугу, веками выверенную кухню? Все это, как ни крути, приятно. Дает ощущение дома и надежности.

Грязные тарелки бесшумно исчезли со стола.

— После войны, — продолжал Леон, — была введена другая система. Она удачно комбинирует достоинства демократических выборов и массового зрелища. Более того, это

такое зрелище, по сравнению с которым футбол ушел далеко на задний план.

— Да ведь уже и олимпийские игры в прошлом были предметом политического престижа, — неожиданно вставила Наоми.

Дальше Рей узнал потрясающие вещи.

Никаких выборов в парламенты больше не проводилось. Ни на местном уровне, ни на государственном, ни на общеевропейском.

Вместо выборов проводился Флаг-Турнир. Каждая партия выставляла на выборы свою команду. Парламентская победа зависела от победы команды в игре и набранных ею очков. Например, при пятидесяти очках в Бундестаге оказывались 10 депутатов соответствующей партии и так далее.

Случалось, игроки сами и были депутатами, но в основном депутаты не играли. Они вообще держались в тени.

Рей попробовал возмутиться — какое это отношение имеет к демократии? Но Леон объяснил все исчерпывающе.

Победа команды фактически напрямую зависит от поддержки избирателей. Денежные взносы, пожертвования. Покупка символики этой команды — а значит, поддержка фирм, которые ее обслуживают и содержат. Вместо того, чтобы тупо ставить крестик в избирательном бюллетене — купи трехцветный шарфик, купи флаг и повесь его на балконе, купи фигурки любимых игроков — мужественных парней, которые сражаются за добро против зла. Разве это не интереснее? Разве не больше открывается возможностей поддержать идеи, которые тебе дороги?

Идеи тоже есть. Составляется программа. Флаг-геймеры сражаются не просто за цвет и название, они сражаются за определенную парадигму. Сейчас Христианская Партия — белая символика — выступает за вечные ценности, семью, малый и средний бизнес, церковь, традиции. А Партия Прогресса — символика желтая — за прогресс, развитие науки, полеты в космос. Есть еще Партия Социальной Справедливости, с красной символикой, но у них поддержки мало, игроки плохонькие — они слишком уж отталкивают людей бредом на тему 'как бедно живут люди в Зоне Развития, давайте их всех пустим к нам'. Да и все время всплывают скандалы о том, что они связаны с террористами в Колд-зоне — кто знает, правда это или нет? Но репутации команды вредит.

Чем больше жертвуют на команду, чем больше покупают ее символику — тем больше денег у стратегов на перекупку хороших геймеров. Геймеры, как правило, не привязаны к определенной стране и идее, это профессионалы, которым, в общем, все равно.

— Я исключение, — пояснил Леон, — но у нас мало выходцев из богатых семей. Я играю за Германию и за белых. Но я не завишу от денег, а для других это единственный способ заработка. Впрочем, Германия и белые платят хорошо.

— Плохого игрока они не стали бы держать в команде, — заметила Наоми.

— У нас все — офицеры экстра-класса, — не стал спорить Леон, — кроме перекупки геймеров, есть еще перекупка тактиков, техников, тренеров, это еще важнее иногда. Оборудование. Ты бы видел, на каких гробах летали в последний раз красные! Тренировка, обслуживание, исследования — например, дедушкина фирма держит несколько институтов, которые заняты только исследованиями, как повысить эффективность игроков. И все это идет команде ХП.

Таким образом, все зависит от денег. Ну почти все. Есть еще мы! Наша воля, наша решимость и профессионализм. Тьфу ты, я прямо как с трибуны выступаю. Ладно, Рей, хватит жрать, пошли ко мне — я покажу тебе настоящую игру!

Рею снились коммунистические террористы. В черных балаклавах, со сверкающими узкими глазами, в руках они держали кривые мачете и бесшумно занимали особняк Энрике. Самый ужас был в полном отсутствии звуков, в замедленных четких движениях. Рей понимал, что надо звать на помощь, вызывать полицию, надо бежать — но не мог двинуться с места.

Вот один из террористов ворвался в его комнату. Внезапно на полу оказалась прислуга-полька, коммуняка накинулся на нее, разорвал платье, почему-то все тело девушки было окровавлено, но вдруг Рей увидел вместо террориста — Леона. Никакой балаклавы. Геймер в черной игровой форме (Рей видел ее вчера в интернете) с эмблемой почему-то мерседеса. Леон выпрямился, не обращая внимания на лежащую девушку. Скользнул мимолетный флер сожаления — оказывается, где-то Рею хотелось продолжения банкета... он бы даже сам, может, присоединился бы. Ему тут же стало стыдно. Но Леон поднял игровую винтовку и сказал 'Руки вверх! Ты же ничего не понимаешь! Ты бы хоть попробовал понять! Приложил бы усилия. Не дурак же!' И теперь Рею было стыдно уже оттого, что он ничего не понял, что не разбирается в этой жизни. 'Дедуля!' — насмешливо вскрикнул геймер. Тут прогремел взрыв, стена впереди обрушилась, и Рей проснулся.

Некоторое время он лежал, анализируя свои ощущения. Его дружок, оказывается, возбудился от сна и теперь просил разрядки. Черт возьми, подумал Рей, что-то я залип на эту польку. Она действительно ничего, спортивненькая такая, упругая, симпатичная. Но здесь можно вызвать девушек на дом за пять минут. И получше этой. У них же, домашних помощниц, секс в контракт не входит. Да и зачем вообще нужны девушки, когда есть интерэки?

Рей вошел в интернет, на эротический портал, и просидел там до утра.

Энрике раздраженно щелкал пальцем по экрану, где бежали столбики цифр.

— Сядь.

— Я себе кофе сделаю, — Рей отошел к автомату. Потом сел с капуччино в руках, наблюдая за тем, как эта девушка — Леа — аккуратно смахивает пыль с лепнины и с картинных рам.

Энрике развалился в кресле.

— Как тебе наш Леон? — мягче спросил он.

— Красавец мужчина, — признал Рей, вспомнив Леона — мощного и одновременно гибкого, в черной игровой куртке, — их специально отбирают?

— Конечно. И тренируют. И стилисты, косметологи, парикмахеры. Игра — это же шоу! Ле, кстати, скоро женится. Он помолвлен со шведской принцессой Арнхильд!

— Ничего себе!

— Знатные девушки охотно выходят за игроков. Почему бы и нет? Ну а нашей семье это более, чем полезно. Признаться, сначала мы не радовались тому, что Леон пошел в геймеры. Но теперь...

— Да, и замужество моей сестры за твоим отцом, по правде сказать, была выгодна в первую очередь ему. Даже очень, — не удержался Рей. Энрике пожал плечами.

— Такова жизнь. Одни добиваются своего деньгами, другие — связями, третьи — благородной кровью. Четвертые — собственными мышцами, потом и упорством.

Он снова уставился на экран, лицо стало мрачным.

— Что-то не так, Рике? — участливо спросил Рей.

— Акции, черт... Да не лезьте вы к окну! — закричал вдруг Энрике, так что Рей даже дернулся. Но вопль был адресован не ему, а домашней помощнице, — Что вы там делаете! И шторы надо задергивать на четверть, а не на треть, сколько раз я говорил!

Девушка вздрогнула, как от удара. Обидчивая! Поспешно задернула штору, как требуется, деревянным голосом произнесла 'извините', и двинулась к выходу.

— И кофе подайте! — потребовал Энрике. Девушка кинулась к автомату. Подала хозяину чашку на подносике.

— Сахар двойной? — обвиняющим тоном спросил Энрике.

— Конечно, — тихо сказала помощница, — я же знаю, как вы любите.

— Знаешь ты, — проворчал Энрике и взял чашку. Девушка вышла из кабинета. Рей взглянул на племянника.

— Ну что ты так смотришь? Надо же мне плохое настроение куда-то сбросить, — буркнул Энрике, — для того я ей и плачу. А сахар все-таки не двойной, — сварливо добавил он, — этим идиотам хоть в лоб, хоть по лбу, ничему не учатся!

Потом взглянул на Рея.

— Я, кстати, о чем хотел с тобой... Ты что дальше делать-то собираешься?

— В каком смысле? — спросил Рей осторожно.

— В смысле — учиться пойдешь или как? Куда? Ты узнавал уже?

— Честно говоря, пока еще нет, — осторожно признался Рей. Он поднаторел в подобных разговорах с отцом, — я пока еще неважно себя чувствую. Ведь я недавно воскрес из мертвых, Энрике! Мне надо немного восстановиться. Я занимаюсь с психологом. Ну и... я еще не разобрался в вашем мире. Все это не так просто! У меня ведь даже диплом о школьном образовании... несколько устарел!

— Это мы уладим, — возразил Энрике, — ты должен найти что-то по душе. Академию, университет. Хочешь музыкой — занимайся музыкой, шоу-менеджмент, скажем... сам же ты не музыкант, да? Это не трудно. Но тебе нужен какой-то диплом, дядя.

— Обязательно, — пообещал Рей, проникновенно глядя племяннику в глаза, — я обязательно получу диплом. Дай мне только немного времени! Я должен для начала прийти в себя и сориентироваться.

Глава четвертая. Зона индивидуализма

Лийя проснулась без будильника — как запланировала в семь, так и проснулась. Прошлась ко комнате в ночнушке, босиком, распахнула окно, весенний холод ворвался в комнату. Лийя потянулась, засмеялась, скинула ночнушку. И начала делать зарядку. Прямо так, в одних трусах — все равно же никто не видит. Движение быстро согрело ее. Лийя уделила особое внимание растяжке — шпагат уже получается, но надо бы добиться поперечного. Постояла на голове у стены. Отжалась на каждой руке раз по двадцать.

Накинув халатик, побежала в душ. Там уже толпились девчонки, с Гулькой на ходу перехлопнулись ладошками, вскинув руки друг другу навстречу. Здоровались, смеялись. В душе Ли пустила холодную воду, потом горячую, потом снова прохладную. Вымыла быстренько голову — короткая стрижка высохнет быстро.

У себя в комнате стала одеваться. Сегодня с утра по расписанию занятия, поэтому Лийя надела темно-синюю блузу и штаны, синие носочки. Высушила волосы феном. И с наслаждением повязала красно-черно-белый шнур юнкома. Не фунт изюма! Юнкомов не так уж много в школе, есть чем гордиться. В пятом отряде их только шесть человек — Гулька, Рита, Ринат, Лешка и Сергей. Ну и она сама теперь.

Хотя каждый может вступить в юные коммунисты, по желанию, но во-первых, не так-то просто пройти все экзамены и испытательный срок без замечаний. И спорт надо сдать, и военку, и теорию общества. И главное, выполнять поручения Ведущего Коллектива во время испытательного срока, так, чтобы без задержек, проволочек, инициативно и красиво. Чтобы ВК понял, что перед ними — серьезный кандидат, а не какой-то разгильдяй, который хочет красивый шнурок поносить, а работать не будет.

А во-вторых, учитывая все это, не каждый и хочет в юнкомы. Понимают, что придется вкалывать, напрягаться, что ответственность за все возрастет, а ее и так в коммуне много.

Вот раньше Ли дружила с Таней и Агнеской. И сейчас дружит, но все-таки пока готовилась в организацию — многое изменилось у нее внутри, и лучшей подругой теперь стала Гулька.

Не говоря о Бинхе, конечно. Но Бинх, наверное, не столько друг, сколько старший товарищ.

Потом Ли убрала комнату — заправила кровать, спихнула в стирку грязное белье, полила на окне традесканцию и запустила черепашку-уборщицу. Раньше она порой разгильдяйничала в этом смысле, но кому хочется получить замечание от санкомиссии? А уж теперь ей вообще будет дико стыдно, ей — юнкомке. А санкомиссия может всегда нагрянуть.

Посмотрела еще раз на себя в зеркало. Светлые волосы красиво распушились после фена, прикрыв уши, лицо — вполне симпатичное, серые большие глаза, мягкий круглый нос. И ямочка на шее в вырезе блузы. Ли улыбнулась сама себе, поправила шнурок. И побежала вниз, в столовую, на завтрак.

Гулька дожидалась ее у выхода из коридора, вместе подруги спустились по лестнице, не ехать же вниз на лифте. Ли набрала на поднос вкусного — булочку, тарелку пшенной каши, масло, варенье, яйцо. Заняли привычное место за длинным столом у окна.

— Ты сегодня куда после треньки? — спросила Гуля. Сегодня у обеих был нерабочий день — на производстве ставили в план обычно две или три смены в неделю. У Лийи работа была в понедельник, вторник и четверг, а сегодня среда.

— Мне в обсерваторию надо, — ответила Ли, — данные сводить, по НGC 1264. Мы статью с Ринатом пишем, такие фотки — закачаешься! У нас теперь классное оборудование.

— Ну так вам же купили, — кивнула Гуля.

— Нам! Можно подумать, это моя личная обсерватория!

— Все равно ты там все время пасешься. А у нас электронный микроскоп как в прошлом веке. Я вопрос буду ставить на маткомиссии!

Гуля избрала в качестве научной специализации молекулярную биологию.

— Поставь, — пожала плечами Ли, — тут просчитать надо. Конечно, нужен нормальный микроскоп. Ну так ведь много чего нужно! Малышам тоже микроскопы нужны обычные, например, для занятий. Их не хватает. На стадионе надо дорожку менять... Сама знаешь. Ну и строительство. Надо на самом деле в Планцентраль писать.

— В Планцентрали наверное и без нас не дураки сидят, — предположила Гуля. Она смаковала фруктовый салат со сливками, — вообще я думала, мы сегодня посидим над планом политзанятий у младших.

— Посидим, отчего же, — кивнула Ли, — я освобожусь часов в пять. Но ты не забудь, нам еще надо подумать насчет делегации в Германию. У них там ФТА рядом, — ее голос дрогнул, — знаешь, а я бы хотела поехать. Посмотреть, как это — когда враги прямо под боком.

— Не страшно? — поинтересовалась Гуля. Ли покачала головой.

— Чего страшного? Вот как у Бинха было — страшно. А так...

— Может, тебя и пошлют, — пожала плечами Гуля, — у тебя немецкий. А у меня английский только.

— Не знаю, я ведь недавно в организации. На самом деле — вряд ли пошлют.

До одиннадцати у Ли были распланированы индивидуальные школьные занятия. Ей хотелось увидеть Бинха, спросить его, что решил ВК насчет Германии. Бинха недавно избрали в ВК, теперь он вместе с Ладой Ореховой и Рамзаном руководил юнкомовской организацией. Но сегодня Бинха было трудно застать — он на месяц перешел в английский сектор. Языки в школе изучались методом погружения — в определенных секторах создавалась как можно более полная языковая среда, ребята отдельно от всех ходили в столовую, на тренировки, на производство, на общие занятия и семинары и говорили только на определенном языке, на нем же читали, играли и смотрели фильмы.

Бинху надо было подтянуть английский. Сама Ли уже прожила три раза по два месяца в немецком секторе, и один раз — в корейском. Нормой считалось изучить один из языков ФТА и один из языков Союза. Корейский она, конечно, выбрала из-за Бинха, вообще-то корееязычных было раз, два и обчелся — любители Востока предпочитали учить распространенный китайский.

Гульке проще — у нее уже есть родной казахский и русский. Достаточно еще один выучить, язык ФТА.

Ли отправилась для занятий в библиотеку. На сегодня у нее намечались алгебра, физика, и история искусств, а в одиннадцать — общее практическое занятие по уходу за больными или салверологии, как это теперь называется. Ли размышляла сразу о многом — о политзанятиях для малышей, о возможной (хорошо бы!) поездке в Германию, о статье по наблюдениям галактики НGC 1264 (она в пятницу всю ночь просидела, сводя данные), о том, что по алгебре через два дня сдавать куратору зачет, а еще конь не валялся...

У входа в библиотеку на ее запястье задребезжал сигнал комма.

— Да, — активируя наушник, произнесла Ли, — Морозова слушает.

— Лийя, — негромко произнес знакомый голос куратора, — подойди, пожалуйста, в мой кабинет. Прямо сейчас.

Пару лет назад Ли первым делом спросила бы 'а зачем?', и была бы права, потому что срыв человека с занятий — дело экстраординарное, куратор назначает встречи заранее, если ему нужно. Но это было несколько лет назад. Сейчас она ответила без удивления в голосе.

— Поняла. Есть подойти прямо сейчас.

На кураторском седьмом этаже, в шестнадцатом кабинете ее ждали. Сам ее учитель, Павел, собственной персоной. Раньше у Ли кураторшей была Лена, но — родила ребенка и ушла в отпуск. Павел оказался достойной заменой — специализировался он на точных науках, был хорошим предметником, при этом состоял в партии, раньше был матросом на авианосце, плавал в Атлантике, и вообще поговорить с ним было интересно.

Кроме Павла, в кабинете сидела Лада Орехова. Это удивило Ли. Лада была уже несколько лет бессменным членом Ведущего Коллектива юнкомов и одновременно — членом ВК коммуны. Ей уже было семнадцать, и она готовилась к выпускным экзаменам, но как в школе будет без нее — пока никто не представлял. Эта девочка с огнем в серых глазах, русоволосая, крепкая, всегда оказывалась права, и умела поддержать дух коллектива даже в самые сложные моменты. Ее негромкий, вроде бы, голос слышали все. Ли нравилось в Ладе то, что при ясных задатках лидера, та никогда не выпячивала себя, умела слушать чужие мнения и правильно координировать их.

Но то, что Лада оторвалась от своей работы, выделила драгоценное время на беседу с ней, Ли? Да что же такое случилось?!

Ли шагнула в кабинет, поздоровалась.

— Садись, Лийя, — пригласил учитель. Девочка села за круглый стол, настороженно глядя на старших товарищей. Лада смотрела на нее без улыбки.

Павел протянул Ли распечатку. Девочка пробежала текст глазами.

'Супруги Морозовы...

хищения на общую сумму 40 680 фондоединиц...

незаконная эксплуатация труда...

трудового законодательства...

мера пресечения'.

Она подняла непонимающие глаза и тут же опустила их. Павел и Лада молчали. Видимо, ждали, что она подробно изучит бумагу. И Ли принялась изучать.

Она очень редко думала о родителях. Давно уже они перестали как-то присутствовать в ее жизни.

Первое время восьмилетняя Лийя ездила домой на каждые выходные. Но дома было скучно — кузинские подружки казались бестолковыми и мелочными, с родителями и вовсе делать нечего. Лийя стала отговариваться — то репетиция в воскресенье, то задания надо сделать по учебе. В коммуне куда веселее.

В свои первые летние каникулы Лийя отправилась сначала в пятидневный поход по Уралу, затем с отрядом в лагерь на Черное море, и еще месяц она собиралась провести дома, с родителями. Первые две недели все было хорошо, пусть и скучновато. Приятно снова оказаться в родных стенах, вспомнить свой письменный стол, личный терминал, обежать во дворе все знакомые места. Мама все примеряла ей новые одежки, шитые для нее в ателье. В то время мама устроилась на полставки на городскую фабрику одежды, тоже дизайнером. Работы там было немного, так что время на собственную фирму у нее оставалось. Отцу тоже приходилось крутиться, он делал налоговые документы и для других мелких фирм и кооперативов.

Но через две недели мама опять устроила скандал. Подробности Ли уже плохо помнила. Началось все с того, что Ли загулялась с девочками во дворе и пришла уже когда темнело. Она сразу сказала 'извини меня, пожалуйста, я больше так не буду', но когда это помогало? 'Ты все время извиняешься, и я должна тебя прощать, ну уж нет, хватит, на этот раз я тебя не прощу!' Мать орала весь вечер, отец рыкал. Выяснилось, что мать обижена на нее за очень многое — и все эти две недели она на Лийю 'пахала как рабыня', и манера общения дочери ей кажется заносчивой, и главное — то, что Лийя вообще ушла в коммуну! И неизвестно, чем она там занимается. Ли надеялась, что к утру все пройдет. Ведь она же теперь взрослая, самостоятельная, не будет же она, как раньше, нервничать из-за пустяков.

Однако скандал продолжился и назавтра. Сначала с Лийей просто не разговаривали, устроив бойкот. Это было лучше, чем скандал, и Лийя мирно играла у себя в комнате. Но потом мать не выдержала и снова начались крики. Лийя попробовала сходить в уборную, мать решила, что та запирается, и сорвала крючок. Лийя пробовала что-то возразить, пробовала еще раз извиниться за вчерашний проступок — но какое там! О том проступке давно забыли.

В конце концов, разумеется, выяснилось, что Лийя вовсе не взрослая, и нервы у нее по-прежнему не в порядке — она не выдержала и разрыдалась, со всхлипываниями, истерично. Это удовлетворило мать. Лийя ушла к себе в комнату, с прежним невыносимым чувством поражения и отчаяния. Все просто ужасно! В мире нет ничего хорошего, ничего светлого. Коммуна и все, что в ней было — облито грязью, причем Лийе казалось, что мать полностью права. Сама она — грязная мерзкая тварь, ничего из себя не представляющая. Она не заслуживает не то, что любви — даже кормят ее тут из большой милости. Словом, все как обычно.

Но кое-что теперь было по-другому. Немного придя в себя, Лийя подумала, что не все же думают о ней так, как мама. И набрала номер комма.

— Я приеду за тобой через час, — решительно сказала вожатая Катя. Лийя открыла было рот, чтобы возразить. Но подумала и сказала.

— Я тогда выйду потихоньку на улицу... А то они тебя выгонят еще. Не пустят меня.

Через час она, собрав лишь самое необходимое, тихонько выскользнула из квартиры. Катя приехала за ней на легковушке, принадлежащей коммуне, вел машину один из старших парней, у кого уже были права.

Дальше было просто. Мать пробовала что-то предпринимать — писала жалобы, сама явилась в коммуну, но разговаривали с ней взрослые, Лийя и не знала, чем там все кончилось. Теперь она приезжала к родителям только на большие праздники, изредка на выходные — вот и все. Мать с этим смирилась. Похоже, ей это даже понравилось: дочь как бы и есть, можно похвастаться ее успехами — но как бы и нет, делать ничего не нужно. Иногда мать пыталась всучить Лийе красивые тряпки из ателье, девочка благодарила и никогда их не надевала в коммуне. Но дома носила, чтобы порадовать родителей. Ее комнату дома переоборудовали под вторую мастерскую для матери. Мать и отец неплохо зарабатывали, ездили по всему СТК на курорты, построили две дачи, причем одну сдавали. Купили вторую машину, мотоцикл, а в прошлом году — вертолет. Расширили гараж и на крыше соорудили ангар. Брат Димка все еще учился в профшколе в Ленинграде. В общем, семья прекрасно жила без Лийи, и эта жизнь девочку мало интересовала.

Но оказывается — и только теперь она поняла это — было очень важно, что семья у нее есть.

У нее нормальные родители. Не плохие, не распрекрасные, а нормальные, обычные. Да, она не во всем с ними совпадает, да, были неприятности в детстве, но у кого их нет? Это нормально, что дети выбирают свой путь и не во всем поступают так, как требуют родители. Нормально и то, что родителям это зачастую не нравится. Крики, вопли и побои — это плохо, но Лийе очень важно было считать, что так или похоже бывает у всех. Или у многих.

Она специально знакомилась с ребятами в коммуне, поступившими, так же, как и она, вне очереди и убеждалась, что ей еще повезло по сравнению с ними. Копила для себя чужие плохие истории. Охотно сочувствовала, выслушивала. Алешку мать-наркоманка не кормила, держала взаперти, у него не было даже одежды, чтобы зимой выйти на улицу, он и в школу не ходил. Тося выросла в семье сектантов, где ежедневно читали Библию, а по субботам отец порол всех детей розгой, просто так, потому что 'положено' в Библии. Митю отец чуть не убил — пришел пьяный и пытался 'повесить щенка' на шнуре от торшера. У Лизы мать забила ногами годовалого братика — тот кричал слишком громко.

А у Лийи была нормальная, хорошая семья. Родители о ней заботились, даже слишком. Приличные уважаемые люди, в доме достаток. Ее практически не били: если сравнить с Тосей или Митей, это вообще не побои. Лийе приятно было знать, что у нее — все нормально. У нее есть корни. Мама же не плохой человек, ее многие уважают, она такая деловая, активная. Как Скарлетт из 'Унесенных ветром'. Красивая и умеет одеваться. Папа тоже хороший человек, умный, трудолюбивый, много читает в свободное время, у него популярный блог в Субмире. И бабушки у Лийи были хорошие, правда, выжила только одна в войну, и оба дедушки тоже погибли. Хорошая, нормальная семья.

Пусть даже Лийя и не часто бывает дома.

Семья была частью ее самой. Вернее, она сама — часть семьи. Если семья — полное гнилье, значит, и она сама — такая же. Как тут верить в себя, как считать себя достойным, нормальным человеком? Нет, у Лийи приличная, уважаемая семья.

И вот теперь, со страшной распечаткой, эта иллюзия рухнула окончательно.

То, что у матери работали не только две девушки, но часто она привлекала и других, Лийя в общем-то знала. Законно ли это — в таких делах она не разбиралась. Предприятие с двумя работниками платит намного меньше налогов, чем с тремя и более (оттого более крупных фирм почти уже и не осталось, только кооперативы). Фирма матери считалась малым предприятием.

Можно было догадаться и о том, что с трудовым законодательством у матери не все ладно. Швеи работали явно не восемь часов в день, а гораздо больше. Обе девчонки приехали из призонья, рядом с запреткой, мать снимала им квартиры, помогала в обустройстве. Она любила говорить, что швеи у нее 'как родные дочери', хотя делалось все это за счет зарплаты, так что на руки швеи получали совсем немного. Однажды Женя взбунтовалась, уволилась и ушла на фабрику. Мать тут же поехала в Челябинскую область, где были обширные выжженные пространства, зараженные зоны, полуразрушенные деревни, где люди еле выживали. Оттуда привезла еще одну девчонку, Свету, прямо после школы, больную раком щитовидной железы. Мать пристроила ее в Курганскую клинику, где рак теперь лечили с помощью нанотерапии, а потом девушка стала ее второй работницей. И работала по сей день.

Лийя не знала, как к этому относиться. Мать всегда рассказывала об этом с гордостью — ведь она помогла людям! Привезла в Кузин, помогла в обустройстве, дала работу. Но Лийя думала, что девушки могли бы и сами уехать из деревни, ведь в городе работа есть всегда. Не проблема и устроиться на лечение, а не мучиться с допотопными методами в местной больничке. Им страшно было срываться в неизвестное, уезжать из семьи — это понятно. У них было недостаточно информации. Но ведь в СТК становится все лучше, еще несколько лет — и может, во все эти деревни придет современная техника, построят там красивые дома, пищефабрики.

Но вот чего Лийя не знала совершенно, так это того, что родители все это время использовали работу на фабрике — на благо собственной фирмы. Что оказывается, мать списывала вполне годные материалы и использовала их как сырье для себя. А отец проводил махинации с налогами, причем и для себя, и для других — за дополнительную плату.

Отсюда и происходили все эти блага, которые теперь будут конфискованы. Вертолет... дачи... и на счетах, оказывается, была кругленькая сумма.

— Мы не хотели, чтобы ты об этом узнала по каким-то другим каналам, — негромко произнес Павел, — поэтому вот. Пригласили.

— К тебе все это не имеет отношения, — успокаивающе добавила Лада, — ты не можешь отвечать за то, что твои родители делают. Но я представляю, что ты сейчас чувствуешь.

Лийя пробежала глазами бумагу. Следственный изолятор. Суд через две недели.

— Что теперь будет? — подчеркнуто спокойно спросила она.

— Да ничего страшного, — ответил Павел, — ты только не волнуйся. Конечно, если бы там было только нарушение трудового законодательства — его многие фирмачи нарушают, это ладно. Лишили бы права на предпринимательскую деятельность, и все дела. Но тут хуже — хищения, налоги. Видимо, высылка в Зону Индивидуализма. Ты ведь не часто видишься с родителями?

— Нет. Но...

Павел заговорил, внимательно глядя ей в глаза.

— Пойми, ты от этого не становишься хуже. Ты не плохая. Не думай, что это тебя как-то пачкает. И потом, в школе никто не узнает. Если хочешь, рассказывай сама, нет — значит, не узнает никто. Хотя в юнкомовском коллективе, конечно...

— Там ничего, — сдавленно сказала Лийя. Среди юнкомов были приняты несколько другие отношения, чем в школе вообще. Более открытые, прямые и требовательные. Ее это не пугало.

В школе никто не узнает и не станут на нее смотреть, как на ненормальную. Хотя ведь и так не стали бы! Мало ли у кого какие родители. Есть и те, у кого родители в ЗИНе.

— Тебя пугает все это?

Лийя подумала и качнула головой. А потом вдруг заплакала, ткнув лицо в ладони. Лада подошла, села рядом, обняла ее за плечи. Ли ткнулась в грудь Ладе и зарыдала, громко всхлипывая и хлюпая носом. Никто ничего не говорил, и поплакав, она высморкалась в платочек, протянутый Павлом.

— Ты отдохни сегодня, — непривычно мягко произнес куратор, — тебе надо привыкнуть к этой мысли.

— Я... ничего, — пробормотала Ли.

— Пойми, ты не имеешь к ним отношения. Ты не совершала преступлений. У нас не так уж мало ребят, родители которых тоже осуждены за что-то. Или даже лишены родительских прав. В таких случаях ведь детей всегда отправляют в коммуну. Родители — одно, ты — другое. У тебя своя жизнь. Ты — сама по себе, — настойчиво толковал Павел.

Ли хотелось только уйти, причем как можно скорее, уйти подальше, в лес, бродить там и никого больше не видеть.

Раньше, в буржуазном мире было принято людей за разные преступления сажать в тюрьму. Еще была смертная казнь. Тюрьма или исправительный лагерь — это охраняемое здание или зона, где содержатся люди под стражей, их кормят, предоставляют спальное место, медицинское обслуживание. Обычно люди там работали. Предполагалось, что все помогает их исправлению. На деле обычно выходило наоборот. В Первом Союзе проводили эксперименты, организуя из заключенных трудовые коллективы. Но это мало помогало изменению личности, и выродилось невесть во что. В итоге они вернулись к обычным буржуазным способам наказания.

А вот в СТК психологи разработали более эффективную систему перевоспитания.

Понятно, что в войну и еще долго после войны очень много людей расстреливали, но с годами таких случаев становилось все меньше. Преступления мельчали, казнить стало не за что. Расстреливали только откровенных шпионов и бандитов.

А держать людей в тюрьмах — примитивно и не приводит ни к чему хорошему.

Вместо прежних тюрем в СТК создали так называемые зоны индивидуализма. Ведь человек, идущий против законов общества — это инд, даже детсадовцам известно. Крайний индивидуалист, эгоист, не способный думать ни о ком, кроме себя лично и своей семьи. Да и семья-то для него — подконтрольное и зависимое имущество. А почему общество должно давать такому человеку место работы, питание, общежитие — пусть и плохое? К тому же, если все это будет плохим, а жизнь в лагере мучительной, эгоист еще больше замкнется в своем самолюбовании и саможалении и ожесточится против общества.

Исторический опыт показал, что многие обыватели склонны считать, что блага, получаемые от общества при социализме — образование, медицина, рабочее место, возможность профессионального совершенствования, транспорт, жилье — разумеются сами собой, как воздух. И отдавать обществу за них ничего не надо. Они вообще не мыслят в таких категориях: что-то дать обществу. Они думают, что общество — это несуществующая абстракция. Они не только не чувствуют себя обязанными что-то давать, но и спокойно могут забирать у общества и нарушать его законы.

Если их поместить в тюрьму, где возможности приобретения благ будут ограничены, но общество будет проявлять себя в виде колючей проволоки, охранников и запретов — их фрустрация и недовольство лишь усилится.

Потому единственный способ объяснить им ситуацию — поместить их в такие условия, где СТК нет. Можно было бы выслать их в ФТА. Не в развитые страны, как это делали когда-то в Первом Союзе — а в зону Развития, в Африку, скажем. Но жаль африканцев! Они-то ни в чем не виноваты, им и так тяжело. Зачем же им еще эгоисты на шею!

Потому были созданы Зоны Индивидуализма. ЗИНы, как их еще называют.

Ограничение свободы там лишь одно — за пределы ЗИНа выехать нельзя. Там как на государственной границе — по всему периметру лазерные следящие установки, беспилотники, охранные комплексы. Но ЗИНы очень большие. Ставят их там, где радиация нормальная, почва, климат приемлемый, выжить нетрудно. Нет только общества.

Для начала — хоть это и уступка принципу — высланному выдают небольшой минимум средств выживания — одежду, охотничье оружие, рыболовные снасти, сельскохозяйственный инвентарь, электронную библиотеку, аптечку. Более того, в ЗИНах есть постройки — отдельные разбросанные по полям и лесам домики, теоретически их достаточно, чтобы обеспечить жильем все население ЗИНа.

То есть выжить в ЗИНе и в одиночку не так сложно.

Но беда в том, что и в ЗИНах создается общество, собственное — общество настоящих индивидуалистов. Наиболее сильные и наглые подавляют других, собирают банду вокруг себя, эти банды сражаются друг с другом. Иногда там складывается что-то вроде стихийного анархо-капитализма, бандиты обмениваются плодами трудов тех, кого они обратили в рабство.

Наказание выглядит как будто мягким. Никакого принуждения, свободная жизнь на природе.

Но вот жизнь человека в ЗИНе, его телесная неприкосновенность, здоровье — за все это никто не несет ответственности. Только он сам. А самое худшее там — это другие заключенные, бороться против них в одиночку трудно, приходится примкнуть к сильной банде; а банда — это совсем не то, что нормальный коллектив. Поскольку все вооружены, постоянной элиты там не складывается, даже самые сильные опасаются пули в спину.

Когда первая часть срока заканчивается, сосланный может покинуть ЗИН и перейти в реабилитационную колонию по соседству. Не все сразу хотят туда переходить, некоторые остаются в ЗИНе и после срока. Ведь в колонии надо работать на производстве, там есть отряды, как в школе-коммуне, самоуправление, коллектив. Там могут жить только те, кто готов и хочет трудиться и жить в команде. В реа-колониях люди свободны, могут уехать — но в других местах до окончания срока реабилитации на работу не возьмут и предприятие не зарегистрируют. Но в общем-то никто и не стремится уехать побыстрее.

Эти люди уже поняли, что общество — не абстракция, а источник их существования. Возможность устроиться на работу, взять продукты и вещи на складе или купить их в магазине, поехать в отпуск, пойти к врачу, если заболел, возможность быть защищенным законом — чтобы никто не мог тебя безнаказанно ударить, убить и даже оскорбить — это не само собой разумеется. И что берущий должен и отдавать. И если закон защищает, то ему следует также и подчиняться.

Лийя вернулась в общежитие, когда было уже совсем темно. Многие окна в здании горели, но внизу была тишина, еле теплился ночной свет. Никто не собирался загуливаться перед новым трудовым днем. Лишь дежурный по общаге, парень из седьмого отряда, сидел на посту. Он вяло глянул на нее и ничего не сказал.

Да еще на диванчике в углу застыла темная фигура с планшетом, и когда Ли пересекала холл, фигура пружинисто поднялась. Ли остановилась.

Это был Бинх.

— Привет, — сказал он, — давно не виделись. Идем в столовку?

В столовом зале и сейчас были еще несколько человек — кто-то наливал себе чаю, кто-то болтал компанией за столом. Ничего особенного — не успели поужинать, зашли перекусить попозже. Ли не ужинала и не обедала. И не очень-то хотелось. Но сейчас она ощутила легкий голод. Налила из самовара чаю, взяла немного печенья. С Бинхом они сели за стол в углу.

Бинх официально стал ее вожатым, потому что Катя уже год как закончила обучение, поступила в Бомбее в экологическую профшколу, а теперь служила в армии. Так что ничего особенного не было в их вечерних посиделках. Вожатый и его подопечная. Ли очень радовалась возможности вот так посидеть с Бинхом.

Но теперь она ничего не чувствовала — лишь опустошенность.

— У нас во взводе был один парень, — медленно начал Бинх, — звали его Чак. Он был местный, из Кэсона. И у него в Кэсоне жил брат, с семьей. Родители давно погибли. Тот брат был членом партии, участвовал в тыловом снабжении. И вот когда цзяофани захватили Кэсон, этот брат пошел и сообщил им все, что знал, про нас, и они... вот тогда нас загнали в то болото, помнишь, я рассказывал? Где мы сидели два месяца. Много народу умерло. Потом мы Кэсон все-таки отбили, подошли части с севера. Брата этого Чака тоже взяли в плен. Он был не какой-то негодяй, он любил семью свою и выдал нас, чтобы своих уберечь. Его расстреляли, Ли. И Чак это видел, не захотел уходить. Я об этом не рассказывал раньше, потому что не люблю об этом думать.

— И что он потом делал, твой Чак? — напряженно спросила Ли. Отложила печенье — есть опять не хотелось.

— Ничего. Воевал.

Ли помолчала, внимательно рассматривая столешницу.

— То была война, — пробормотала она.

— Какая разница? И сейчас война, — спокойно ответил Бинх, — она еще долго не кончится.

Ли вспомнила Свету , девушку из материного ателье. Из призонья, рядом с запреткой. Сколько там еще прозябает, загибается деревень. Оттуда теперь забирают детей, конечно, и есть там больницы, но нет пока еще, нет хорошего оборудования, и многие из тех, кто не успел добраться до Кургана, Уфы или Челябинска, умирают — хотя могли бы жить.

А кто-то убивает жену и ребенка — и сам вешается на шнуре, потому что не в силах забыть войну и успокоиться.

Отравленные моря, миллионы километров зараженной почвы, взбесившийся климат и тонущие острова и побережья.

И кто-то получает деньги и оружие, чтобы разрушать кое-как налаженную жизнь и убивать людей.

А кто-то покупает себе дачи и вертолеты и живет ради себя любимого, как будто ничего и не случилось, ни апокалипсиса, ни войны, ни революции. Как будто не надо прилагать все усилия, чтобы жизнь — у всех — стала лучше. Какая разница-то, в самом деле? Надо жить для себя, думают они, устраиваться.

— Но как же? — спросила она, — как мне жить с этим, Бинх?

— Не знаю, — сказал он, — Наверное, надо понять, что все это не имеет значения. Семья... кто с кем в родстве... Все это неважно. Есть мы. Есть человечество.

Лийя покрутила головой.

— У Гульки, — сказала она, — отец погиб в перестрелке с бандой, а мать работает эпидемиологом, ездит по всему Казахстану и Уралу. У Тани мать генетик, известна на уровне Миркоммуны. У Лады отец строитель, мать мастер на 'Электроне', причем мать — в ВК компартии Кузина. У Рината родители оба на орбите работают, на Луну летают. У тебя... Ты можешь гордиться своими родителями, пусть их уже и нет. А мне что делать?

Лицо Бинха было непроницаемым. Непонятным. Черные глаза смотрели напряженно.

— Жить, — произнес он, — знаешь, так у нас говорили. Что бы ни случилось — просто жить.

Глава пятая. Путешествие

Леон оказался классным парнем, и компания клевая. Рей наконец-то начал чувствовать себя в своей тарелке. Нет, не чужой он этому миру. Не совсем чужой.

Они проехали всю Калифорнию. Это было так, будто Рей попал в фантастический фильм! Часть Аризоны была накрыта колпаком — чтобы радиоактивная зараза не распространялась, долбанули-таки в войну и по Америке. Но в целом страну задело куда меньше, чем многострадальную Европу — что уж говорить, отдаленность от всех этих русских и исламских террористов очень полезная вещь. Лос-Анджелес потряс Рея. Многоярусный сверкающий муравейник, на каждом уровне — бесконечные космо-казино, "массажные салоны", "миры наслаждений", сенсо-театры. Казалось, здесь только и делают, что отдыхают и развлекаются. Наверное, это так и было. Мир, похоже, достиг той точки равновесия, когда больше ничего и не нужно — знай нажимай на рычажок удовольствия в мозгу.

Мотались повсюду впятером — Рей, Леон, его приятель-геймер Рон (он сейчас играл за французскую команду) и подружки Ле и Рона — обе неевропейки, у Рона — миниатюрная азиатка Кео, подруга Ле — Джин, сейшельская креолка, тоненькая до изумления, с пышной черной гривой волос. По-английски, впрочем, все говорили свободно.

Рей в первый же день посетил "массажный салон" — напряжение надо сбрасывать, особенно если все время пялишься на таких красоток, как Кео и Джин. В салоне работали настоящие профессионалки, никакого сравнения с убогими борделями его времени. Да и какой бордель? Секс на самом деле тут был не главным — Рей просто отлично расслабился и начисто отключился. И это — без всяких веществ.

Веществ его новые друзья не потребляли. Геймеры вели исключительно здоровый образ жизни. Леон поднимался — несмотря на отпускное путешествие — ежедневно в шесть утра и начинал день с разминки и пятикилометрового кросса. Рей как-то за завтраком выразил восхищение такой силой воли. Ле только усмехнулся.

— Знаешь, один раз побегаешь по полигону от "Сатурна", потом всю жизнь будешь делать зарядку — только бы в следующий раз пронесло.

— Но ведь убить он не может? — озадачился Рей.

— Может и убить, — возразил Рон, — правда, это редко бывает. Обычно это просто маркер. Причем ракеты, если ты не в курсе, самонаводящиеся. Прямое попадание может быть смертельным. А искалечило многих уже — может выбить глаз, перебить позвоночник. Это сейчас лечится, но приятного мало.

Джин погладила Ле по мускулистому плечу. В ее кукольно-больших черных глазах заиграли страх и восторг.

В Юте побывали в "Индейской деревне" — индейцев, понятно, давно уж никаких не было, это была деревня ролевиков. Было весело и забавно, вся компания тоже переоделась, Ле и Рон потрясли народ точным метанием дротиков и выиграли целого бизона, Рей покатался без седла на "диком мустанге".

Это было дивное, давно забытое ощущение — выходишь с утра под бескрайнее синее небо, и ты свободен, весь мир принадлежит тебе. Денег в кармане — точнее, на чипе — завались, поезжай, куда хочешь, делай, что вздумается. Никаких племянников с их нудными проповедями, ни чопорности, ни буржуазных рассуждений об акциях и курсах. Даже геймерство новых приятелей не раздражало — Рей всегда был толерантен к чужим причудам, каждый сходит с ума по-своему. Джип с прозрачными стенками и магнитной трубой внизу мчался на восток, призрачные прерии, далекие холмы, пейзажи Нового Света в сказочной дымке. И заправляться не надо — водородных баллонов теперь хватает надолго. Над магнитными хайвеями колеса втягивались, и они летели по воздуху, потом снова на колесах — по прериям. Останавливались там, где захочется, развлекались, наслаждались жизнью — и мчались дальше. Рей пристрастился к "массажным салонам" и "дворцам встреч" — все же он молодой мужчина, и гормоны требуют своего. Он пробовал девушек потрясающей красоты и умения, хрупких, трогательных мальчиков, обычно с темной или смуглой кожей, хотя попадались и белые. Ему делали такие массажи и втирали в кожу такие чувственные смеси, что представления Рея о границах возможного в сексе и уровне доступного наслаждения резко расширились.

Да и просто на улицах многие женщины были потрясающе красивы , при этом скудно и заманчиво одеты. И кажется, не было ни одной старше 25-27 лет. Правда, белые женщины часто выглядели как уродки, ненакрашенные, в каких-то балахонах или штанах — как это и было раньше; попадались и старые, но вот жирных не было — Америка каким-то образом избавилась от этих ходячих гор жира, которые раньше были для нее так характерны. Видимо, достижения современной медицины.

Въехали в Техас. Леон утверждал, что Даллас надо посетить непременно. Да и все равно ведь они едут на восток. Машина забрала к югу. Вскоре Рей различил вдали гигантское, уходящее к небу сооружение, не похожее на обычный купол. Что-то вроде стены, и когда он глянул сквозь увеличитель комма — разглядел наверху ряды колючей проволоки.

— А это что?

— А там уже зона развития, — пояснил Леон. Он небрежно вел машину через нейрошунт, не касаясь пульта руками; впрочем, автопилот вообще не требовал постоянного контроля водителя, — часть территории Штатов тоже пришлось под нее выделить. Плодятся как кролики. Опять же, часть Мексики — колд зона, оттуда многие сбежали к северу. Там латиносы так и кишат. Хьюстон разбомбили начисто, там колпак. В общем, южный Техас отдали под ЗР вместе с северной Мексикой. И Нью-Мексико в основном тоже.

— Гм... — Рей напряженно разглядывал колючку вдали, — я не думал. что Зона Развития такими заборами ограждена. Прям Берлинская Стена!

— Не надо сравнивать, — сурово заметил Рон, развалившийся на заднем сиденье меж двумя девушками, — коммунисты не выпускали своих граждан, как в тюрьме, а мы просто защищаем нашу территорию от наплыва незаконных мигрантов. Им дай волю, они все сюда рванут и сядут на пособие.

— М-да, с моих времен мало что изменилось, — констатировал Рей, — та же самая история.

Неподалеку от Далласа в облака взлетали ажурные легкие башни Центра Технологий. Язык не поворачивался назвать их небоскребами — это были сказочные замки, с мостиками и переходами на головокружительной высоте, меж ними парили легкие вертолеты и дельтапланы. Здесь тысячи яйцеголовых со всего мира трудились, чтобы сделать жизнь остальных как можно приятнее и веселее.

Заезжать в научный городок не стали, хотя по сообщению комма, там и располагался отличный интерактивный музей технологий, можно было даже полетать на симуляторах разных самолетов. Научные исследования частично финансировались за счет туризма.

Машина проехала мимо, миновала пояс традиционных американских предместий и по хайвею стала подниматься все выше и выше, проскочила портал въезда, промчалась над пропастью, на дне которой виднелись здания низшего уровня. Этот город не имел ничего общего со старым Далласом — разве что название. На седьмом уровне, под облаками, машина наконец свернула в темное нутро гигантской парковки. Над парковой располагался отель, который Джин заботливо заказала еще с утра. Девчонки вообще занимались организацией отдыха — заказывали билеты, столики в ресторане и тому подобное.

— Давай, дедуля, располагайся, — напутствовал его Ле, — через полчаса встречаемся у входа и идем на игру!

На следующий день Рей с трудом разлепил веки и застонал.

В голове скрежетало битое стекло. Он с трудом повернулся. На прикроватном столике стояла бутылочка с минералкой, на блюдце — желтая капсула. Рука дрожала так, что капсулу удалось захватить не сразу. Рей сглотнул и выпил залпом всю воду.

Потом он лежал, ощущая, как боль медленно растворяется.

За прозрачной стеной лениво плавали мурены, в глубине проносились стремительные тени акул. Номер Рея был оформлен в стиле аквариума — стены с видами на подводный мир, полупрозрачная аквамариновая мебель, украшения из кораллов.

Впечатления вчерашнего дня толпились в сознании, замотанные в белесую паутину сна. Рей постепенно восстанавливал их.

С утра геймеры решили глянуть игру местной команды. Решили спонтанно — на всех уровнях Далласа висели разноцветные флаги, толпы болельщиков в турнирках, знаменах, плащах, татуировках, гель-наклейках, шарфах, кепках, ботинках, голо-завесах, платках, цепях и браслетах цветов любимых команд носились по городу, полиция на легких мотоскарах с трудом поддерживала порядок. Пьяных и сильно обкуренных сразу же забирали в участок. В Далласе был сегодня решающий матч по составу совета графства: победившая команда проводила в совет большинство представителей своей партии (Рей так понял, что этих матчей уже было сыграно с полдесятка, чтобы точно определить состав совета).

Рей так и не заинтересовался флаг-турниром, видел в интернете единственную игру, которую ему показал и разъяснил Леон. Он и в свое время принципиально не интересовался футболом, возможно, из нонконформизма. Теперь футбол, а в Америке — бейсбол — перекочевали на школьные дворы и в забвение; весь цивилизованный мир играл во флаг-турнир.

Рей приготовился скучать. Однако игра захватила его с первых же минут.

Наблюдали за игрой с вип-платформы: такие платформы были установлены высоко над полигоном, так что смотреть можно было не только на большой экран, но и вживую, в очки-усилители. Рей почти и не смотрел на экран, а с азартом выискивал геймеров в лесах и скалах полигона. В отличие от военных, геймеры были одеты в яркие цвета команд: это мешало им скрываться от противника, но обеспечивало удовольствие зрителям. И хотя полигон представлял собой пересеченную местность с кустарниками, рощами, речками и камнями, вскоре Рей смирился с этим, и следуя громким указаниям комментатора, приноровился следить за игроками не хуже, чем за футболистами, бегающими по ровной площадке.

Только здесь было куда интереснее.

К середине игры Рей обнаружил, что болеет за гринов. Команда местной экологической партии, в салатовых комбинезонах, вроде бы ничем особенным не отличалась от кэтс — бойцов республиканской партии, выкрашенных в желто-черную полоску. Рей сам не понял, откуда возникли чувства к гринам. Наверное, понравился один из разведчиков — молоденький пацан-мексиканец, с блестящими черными глазами, с номером 8 на спине, хрупкий и ловкий. Во вкусе Рея, если уж честно сказать. Восьмой грин ловко выявил расположение вражеской батареи, но сам был сражен 'Сатурном'; хотя 'смерть' была лишь обозначена электронным импульсом, ракета ударила парня в плечо, тот упал и, треснувшись головой о камень, потерял сознание. Рей закричал, вцепившись в поручни платформы. Мексиканца унесла санитарная команда в белых одеждах — 'ангелы', Рею запомнилось бледное до синевы лицо, струйка крови, стекающая по скуле.

Вскоре грины перешли в наступление. Рей забывал дышать, глядя на последнюю рукопашную. Кэтс сопротивлялись как хищники, загнанные в угол, из последних сил. Рыжеволосый веснушчатый 'грин' схватился с 'кэтом', защитил знамя, и раненый, последним броском упал на вершину, прижимая к груди драгоценный флаг; товарищи по команде подхватили и установили полотнище; флаг-турнир был окончен.

За обедом Ле и Рон так и сыпали язвительно-ироническими комментариями по поводу игры, техники и тактики команд; Рей потрясенно вспоминал окровавленное, бледное лицо мальчишки-мексиканца, и как рыжий парень последним броском спас знамя. Как они могут? Циники... впрочем, они ведь сами сражаются точно так же! Кто бы мог подумать...

Обед, впрочем, тоже был выдающимся. В каких только ресторанах Рей не перебывал последнее время, но этот произвел впечатление. Столики располагались на огромных зеленых 'листьях' в искусственном водохранилище на седьмом уровне, под облаками. Когда лист подплывал к бордюру, Рей видел техасскую желтую прерию до самого горизонта.

Да и блюда необычны: в этом ресторане не подавали традиционных национальных кухонь, но лишь искусственные, синтезированные блюда странных форм и расцветок. Желтые желейные кубики со вкусом мяса и зелени, синие пирамидки, похожие на картошку и бобы, сиреневая паста, сладкие твердые шарики. На первый взгляд архитектурная конструкция на блюде выглядела несъедобной, но реальный вкус превзошел все ожидания. Рей целиком погрузился в гастрономические впечатления, чтобы не слушать технического стеба обоих геймеров.

Но впечатления, пережитые после обеда, затмили флаг-турнир.

Рей не слышал сенсо-музыки раньше. Обычная музыка потомков разочаровала его. Не только ничего сравнимого по уровню, но даже попса стала еще примитивнее, а когда-то казалось — хуже некуда.

А сенсо-музыку нельзя послушать в интернете, только лайв, только в специально оборудованном зале, с сенсорами на коже, в кресле, утопленном в полу. 'Нужна встряска', — заметил Рон, и они отправились на концерт заезжей группы из Чикаго, под названием 'Коллапс Солнца'. Зал показался Рею похожим на кабинет групповой терапии, все расселись в кружок, нацепили по сложной схеме сенсоры на тело, вставили фильтры в нос. Впрочем, и цена за билеты могла поспорить со стоимостью хорошего терапевтического сеанса. Слева от Рея полулежал Рон, справа — незнакомая девушка с ассимметричным фиолетово-золотым ежиком на голове, в скудной одежде.

Первые аккорды показались бедными и примитивными. Затем нахлынули ощущения. Сначала Рей еще воспринимал их раздельно, и они были неприятны — легкие уколы электротока в руки и бедра, волны холода и жара откуда-то снизу, легкая вибрация кресла, разноцветные вспышки, рокот, но музыка объединяла все это в общую гармонию; Рей поймал ритм, ноздри перехватили запах — сначала свежий, затем сладко-ядовитый, гамма запахов менялась плавно; и наконец все слилось в единый... Звук?

Это нельзя больше назвать звуком, запахом или ощущением. Это накатило и встряхнуло все тело c cилой оргазма, хотя и с совершенно другими оттенками; все пять органов чувств, а если добавить легкую боль, вибрацию, температуру — то и больше; все рецепторы были задействованы, все подчинялись возбуждению в ритме музыки; и наконец рухнули барьеры, и все это хлынуло в подкорку, прямо в лимбическую систему, слившись воедино, и Рей забился в экстазе.

Никогда такого прихода не было! Тело казалось огромным и разбухшим, плавно парило над землей; наплывали одно за другим самые светлые, трогательные воспоминания... он едет на пони, шерстка такая мягкая, нежная, спину поддерживает крепкая рука отца... Рею два или три года. Запах Рождества, еловая хвоя, апельсины, пряности, шуршит блестящая оберточная бумага... Ночь в Амстердаме и Тимо... самый пленительный оргазм, который он пережил — с маленькой тайкой на циновке, на земляном полу; девочке, кажется, не было и четырнадцати. Рей закричал — кажется. Он не слышал себя. Каким-то образом он уже лежал на полу, и рядом — девушка с прической — фиолетовым ежиком, вся в движущихся татуировках; Рей убил бы каждого, кто назвал бы это развратом, нет, они говорили друг с другом, говорили их тела, их руки и губы, он рассказывал молча, но взахлеб, выливал все, что накопилось: музыка нежности, счастья, любви.

Он не помнил, что было дальше. Каким-то образом они оказались в баре внизу, и суровые геймеры пили бокал за бокалом, и — в виде исключения — бросали в красное вино шипучие таблетки; Джин рыдала на плече Ле, по смятенному лицу Рона бежали высохшие дорожки слез.

Кажется, стало легче. Сколько он выпил вчера, после этой музыки — если это еще можно назвать музыкой? Рей не помнил. Ему было так стыдно, как бывает, когда вывернешь наружу самое тонкое, нежное, драгоценное — перед совсем незнакомыми людьми; это было мучительно — и так же притягательно; Рей знал, что обязательно повторит это снова.

Он выбрался из постели. Голова лишь слегка гудела. В прозрачном аквамариновом полу тихо колыхались водоросли. Рей не полез в огромное джакузи в виде грота, в кабинке он пустил горячий душ, затем ледяной, затем снова согрелся под струями. Медленно он приходил в себя. Накинул халат и вышел обратно в номер. На стене-экране уже светился пропущенный вызов. Рей нажал кнопку.

— Привет, дедуля! — Ле, одетый и бодрый, появился на экране, — проснулся? Подваливай ко мне, позавтракаем в моем номере.

Рей одевался, размышляя о феномене сенсо-музыки. Теперь понятно, почему обычная музыка выродилась. Если взять один только звукоряд вчерашнего действа — он наверняка окажется примитивным.

Рей провел модулятором над волосами, завивая по бокам локоны. Нанес на лицо питательный крем. То, чем раньше занимались женщины и персоны шоу-бизнеса, теперь принято у всех приличных людей. Надо следить за собой. Надо еще смоделировать лицо, кстати, с естественным лицом теперь ходить неловко — будто нищеброд. Рей еще не придумал оформления для своего лица, надо заняться этим поскорее.

Он вышел в коридор — черный шелковый костюм, высокие сапоги, серебряные финтифлюшки и ремень из серебра. Так он не выделялся из общества — нормальный европейский плейбой, прожигатель жизни.

Он еще размышлял о сенсо-музыке, входя в номер Леона. В самом деле, уже обычное диско его времени вовсе не сводилось к одной только музыке — дым, вибрация, свет и цвет, наконец, почти обязательная таблетка экстази, да хоть кружка пива; воздействие на все возможные органы чувств. Любой поп-исполнитель использовал те же дополнительные раздражители — дым, свет, цвет, грохот, вибрация. А может быть, уже симфоническая музыка, разработанная венской школой, была предвестницей этого нового вида искусства?

Неудивительно, что просто музыка, музыка сама по себе здесь уже никого не интересует.

Номер Леона был оформлен в стиле Людовика 14-го. Рей миновал прихожую с мрачными стенами из розового мрамора, с золотыми колоннами и смутной масляной живописью на потолке. Парадные двери бесшумно распахнулись перед ним.

Cтены зала терялись в бесконечности — видно, оптическая иллюзия. Вычурные колонны взлетали к высокой арке потолка, Рей бесшумно прошел по паркетной мозаике. За низким мраморным столом, за вышитыми диванами он увидел наконец Леона — в этом просторе не сразу и найдешь человека.

Леон стоял у барной стойки с белой лепниной, за стойкой виднелась зеркальная стена. Наклонившись, Леон самозабвенно целовал девушку.

Это была Кео.

Рон сидел на диване, закинув ногу на ногу и с интересом наблюдал за друзьями.

Рей не помнил, как выскочил в прихожую — с чувством, что он здесь лишний. И тотчас увидел Джин — с обычной легкой улыбкой она шла к двери. Махнула рукой.

— Привет, Рей! Голова не болит?

— Я уже принял таблетку. Джин, подожди! — решился он. Девушка с изумлением уставилась на него.

— Подожди, не заходи туда... Присядем? — он указал на банкетку с золотым шитьем.

Длинная шейка наклонилась недоуменно, ресницы вспорхнули.

— Что такое? — тонкая рука уже касалась двери, и створки послушно распахнулись. Девушка вошла в зал. 'Черт', пробормотал Рей. Потряс головой. Да что это с тобой, старина — что в этом такого?

Может быть — то, что раньше он не замечал свободных отношений в этих двух парах? Все было достаточно строго и традиционно: Рон с Кео, Леон — с Джин.

Или пьяные откровения Джин вчера в баре. Она ведь даже на сенсомузыке — только с Ле. 'Ты любишь его?' — 'Люблю', — 'Но ты же знаешь, принцесса Арнхильд', — взмах черных ресниц: 'Ну и что? Принцесса — это бизнес. А у нас любовь. Семья. Это навсегда'. Бедная девочка питает иллюзии.

— Дед, ты чего там?

Рей вошел в зал. Все уже расселись вокруг низкого мраморного стола, прилично сервированного. Джин — с обычной легкой полуулыбкой. Кео раскраснелась и застегивает пуговку на декольте. Рон так и не сменил позы — нога на ногу. Рей молча сел на банкетку. Джин стала разливать кофе в фарфоровые кружки. Завтрак был мексиканский. Рей подхватил тортилью без начинки, обмакнул в томатный соус. Язык обожгло, Рей украдкой запил кус минеральной водой.

— Чем сегодня займемся? Двинем дальше? — спросил Рон. Ле пожал плечами.

— Тут вроде салон неплохой на первом этаже. Рей?

— Э-э, не знаю, — не глядя на него, протянул Рей.

— Дедуль, — четко произнес Леон, — ты чего куксишься сегодня?

— Да все нормально, — Рей постарался выдавить улыбку, — немного переволновался вчера.

— Не ври, — Леон не морщась куснул тортилью с соусом, — у тебя другие проблемы. Вопросы морали и нравственности, да?

Было дико, что он заговорил об этом. Современник Рея не поступил бы так.

— Ну что ты, — торопливо замотал головой Рей, — ты меня, кажется, путаешь с пришельцем из викторианской эпохи. Мы в наше время вытворяли такое... так что не беспокойся! Все нормально.

— Нет, не все, — неожиданно жестко произнес Ле, в упор глядя на него, — я хочу, чтобы ты понял. Тебе пора понять нашу жизнь. И наши отношения с девочками. Джин!

— Да? — девушка просияла на него глазами.

— Встань-ка.

Девушка послушно поднялась.

— Тебе нравится штучка от Прада, которую я тебе купил?

— О, очень!

— В ваше время тоже уже была фирма Прада, не так ли?

— Точно, — кивнул Рей, — даже фильм такой был. Дьявол носит Прада.

— Ну продемонстрируй нам, Джин! — ласково произнес Ле. Девушка скинула легкие бретельки. Одним движением расстегнула и отбросила юбочку. Прошлась по комнате, танцуя. Рей зажмурился. Белье от Прада было почти невидимым на темных крутых ягодицах. Джин подошла к Ле, подтанцовывая. Тот одобрительно звонко хлопнул ее по круглой заднице.

— Садись, ешь.

Джин, так и не одевшись, подхватила буррито и сочно укусила.

— Сейчас я тебе объясню, дедуля, — Ле подхватил на вилку омлет, — Джин и Кео — они обе приехали из ЗР. И они точно знают, кто их папочка здесь. И если папочка не будет платить — девочкам придется ехать обратно, не так ли? Но девочки у нас умные. Дурочек мы не держим. Они умные, и поэтому будут делать то, что папочка скажет. И все будет хорошо. Вот именно поэтому, дед, никто уже давно не смотрит на сучек, выращенных в Федерации. Кому они нужны — себялюбивые уродки? Нет, если там деньги или титул — конечно. Жениться мы вынуждены. Нужно потомство из приличной семьи. А так... конечно, для меня или Рона не было бы проблемой переспать с любой девкой из Европы или Штатов. Но — плавали, знаем. Сегодня она на тебя смотрит влюбленными глазами — потому что ты герой, и потому что у тебя кошелек толстый. А как только ты с ней переспишь, начинаются претензии. Отношения, обязательства какие-то. Ее надо, видишь ли, понимать, лелеять, надо влезть к ней в голову и понять без слов, чего она хочет, а если не поймешь — губки бантиком и дуться, она тебя динамит, а как только что не по ней — к адвокату. А с нашими девочками все по-другому. Они понимают, что такое жизнь, и что такое мужчина, и они счастливы. Не так ли, Джин? — он приобнял подругу за плечи, властно положил ладонь на почти обнаженную грудь.

Джин искренне улыбнулась, ее глаза заблестели — как всегда, когда она смотрела на Ле.

— Что, скажешь, у вас было не так? — поинтересовался Рон.

— Так, — кивнул Рей, — все так же.

Так же ездили европейские богатые мужчины в Таиланд — спать с маленькими туземками, и привозили индиек, таек, африканок, счастливых уже тем, что отныне будут есть досыта. Покупали украинок и полек. Чего же не воспользоваться материальным преимуществом и не уговорить бедную девушку...

— Только у нас об этом не принято было говорить вслух, — добавил Рей.

После завтрака Леон загорелся.

— Знаешь что, дедуль? К черту салон. Здесь же граница недалеко. А что, если мы и твою личную жизнь устроим? Надо уже остепениться когда-то, как считаешь? Не все только по борделям бегать.

Рей сам не знал, почему согласился. Да, раньше он был не лучше. Правда, его постоянной подругой была все-таки независимая певица Дженни. Которой он не платил.

Но он был не лучше. И все-таки сейчас у него не было ни малейшего желания заводить послушную, как собачка, красивую девочку.

Ягодицы Джин, полоска стразов между буйными полушариями, все еще волновали его — только вспомнишь, темнеет в глазах.

Но он покорился Ле. Ему всегда было интересно, как устроен мир — что это, черт возьми, за Зона Развития такая? Как у них там?

Джип шел около двух часов, иногда скользя над магнитными полосами. В древние времена полдня ехали бы по тускло-желтой техасской прерии, по пыльной дороге. Все ближе и четче была видна двухметровая Стена, ощетинившаяся вверху рядами колючей проволоки.

Девушек с собой не взяли, они радостно побежали заниматься шоппингом — это древнее женское развлечение теперь, как видно, тоже заиграло новыми красками. Ле и Рон разглагольствовали в основном о вчерашней игре. Рей заскучал.

— Но ты заметил, защитники у зеленых? Никакого драйва.

— Седьмой трусоват. На обманку пошел сознательно.

— А по-моему, глупость.

Геймеры замолчали.

— Не понимаю, — сказал Рей, — все-таки почему эта ваша игра так популярна? Ведь даже футбол в наше время... ну да, тоже очень популярен. Но не так!

— Да это несложно понять, — махнул рукой Ле, — идеальное решение второй основной потребности.

— Это какой?

— Зрелищ. Хлеба и зрелищ — это нужно было массам во все времена, гениальная формула римлян. Без зрелищ система не выдержит, нужны качественные и постоянные зрелища. У нас слишком сложные мозги, даже у самых тупых сапиенсов — их надо постоянно чем-то занимать, иначе сапиенс свихнется. А Турнир — идеальное зрелище, — пояснил Ле. Внучатый племянник был склонен к философствованию. Собственно говоря, он закончил философский факультет, как недавно с удивлением узнал Рей.

— Почему же идеальное? — спросил он.

— В ваше время было установлено, что человеку массы необходим регулярный легкий стресс — это обусловлено филогенетически... пардон, я имею в виду, память предков. Человечество живет цивилизованно совсем недавно, до этого мы десятки тысяч лет бегали по джунглям от диких зверей и сами охотились. Нам необходимы отрицательные эмоции, страх, ужас, гнев, злоба, агрессия. Но как осуществить эту потребность в условиях нормальной цивилизации? Спорт — это не то, он недостаточно кровав. Обрати внимание, даже футбол в ваше время был довольно агрессивным, футболисты то и дело переходили к рукопашной, получали повреждения. Это увеличивало зрелищность игры.

— Компьютерные игры? — предположил Рей, — в наше время было много кровавых жестоких игр, их еще пытались запретить, дескать, они развивают агрессию у подростков.

— На самом деле — помогают сублимировать агрессивность, — подхватил Ле, — но игр тоже недостаточно — человек понимает, что это происходит не в реале. Что он не живых людей крошит пачками. В том-то и дело, что нам необходимо солененькое. Чтобы кровь, кишки, и чтобы мы знали — понимаешь, знали! — что это на самом деле живые люди! Журналисты, конечно, отчасти в этом помогают. Но в наше время уже нет войн. Мы в определенном смысле достигли идеала. Все страны сотрудничают друг с другом, все хорошо, террористов... ну почти нет. Изредка бывают. Политические экстремисты все под контролем, уличных стычек не бывает.

— Как в раю живем, — добавил Рон.

— Именно! А вот Турнир эту функцию выполняет идеально. Идеальная игра. Гибнут немногие, смертность обычная для любого экстремального вида спорта. А вот кровь льется почти каждый раз, переломы, травмы, ранения — геймеров-то лечат, медицина у нас прекрасная, но людям достаточно, чтобы сублимировать агрессивность. Убить кого-то или просто расквасить нос до крови — это почти одно и то же для гормонов. Это заменяет и патриотический накал — знаешь, как раньше гордились армией. Тем более, что есть национальные команды, есть партийные. Чувство единения, чувство локтя. Гордость за свою нацию или партию. И в то же время можно ничем не жертвовать — посмотрел игру, купил символику своей команды и пошел домой кофе пить. Турнир нам заменил все — войны, спорт, политику.

— Не знаю, — Рей помотал головой, — ну войны, ладно, не нужны. Это хорошо, что заменил. Спорт... Ладно, турнир — тоже спорт. Но политика... Разве же это можно назвать демократией, когда не люди выбирают правительство, а все решает игра команд? Что-то искусственное...

— Да наоборот, это самое естественное! — фыркнул Рон, — а как в Средние века многое в политике определялось на рыцарских турнирах?

— Демократия! — саркастически провозгласил Ле, — Дед проповедует нам демократию! Уж не в том ли эта демократия заключалась, чтобы массы сходили раз в четыре года на избирательные участки и поставили крестики против имен совершенно незнакомых им кандидатов, из партий, чьи программы они никогда не читали и даже не собирались! Вот уж воистину торжество народовластия! Дедуль, ты вспомни — а разве победа на выборах тогда не определялась тем, сколько бабла может выделить партия на свою рекламу?

— Ну в общем, да... Наверное, — согласился Рей.

— Причем рекламу совершенно дебильную — лицо кандидата в цветочках или с детьми на руках. Чтобы примелькалось. В лучшем случае — самые общие лозунги: мы за благо для всех! Что это за благо, скажите мне пожалуйста, и как вы собираетесь его добиться? Так ведь быдло таких вопросов не ставит. Быдло — оно только на картинки смотрит! Но если хочешь, дедуль, так тот же принцип сохраняется и сейчас — команды ведь не случайно побеждают! Побеждает та команда, которую лучше профинансировали. Только теперь у народа тоже есть возможность финансировать команды снизу. Вот собрали бы народную команду и профинансировали сами! Так нет же. Платят тем партийным, которые есть. А от денег в Турнире зависит все! Большинство геймеров продаются и покупаются — это я с фамильными деньгами могу себе позволить выбирать, а вообще мораль геймера — идти туда, где платят больше. Лучшие команды — это те, что скупили лучших игроков. Проапгрейдили их, снарядили, дали лучшую технику. Та же система с демократией, что и раньше — поддерживай свою команду, и она придет к власти! Даже лучше на самом деле. И заодно агрессивность сливать можно.

— А что террористов у вас в самом деле нет? — Рей вспомнил вдруг 'коммунистических террористов из Венесуэлы', — а из этой... колд зоны? Я видел в новостях...

— Ну да, вроде бывают. Да у нас же новости знаешь какие — все их как сказку воспринимают давно. Не знаю, — признался Леон, — вроде бы и бывают какие-то нападения из колд зоны. А в ЗР у нас все теперь по-другому, там национальные государства тоже есть, но они все под контролем. Никакого терроризма. Да сам увидишь сейчас и поймешь, что из них террористы — никакие уже.

С американской стороны у Стены было безлюдно. Они подъехали к высокой проволочной ограде, меж нею и Стеной оставалась пустая зона в ширину метров тридцать. Подъехали к высокому автомату с окошком. Ле просунул в окошко запястье.

— Мой чип, — пояснил он, — я привилегированный гражданин, так что могу провезти вас без проверки. Впрочем, в ту сторону проверка несерьезная — больше для статистики.

— А если так проехать? — поинтересовался Рей. Машина тронулась. Ле указал на темные небольшие отверстия, разбросанные по стене.

— Автоматические стрелковые установки. Впрочем, они настроены на движение с той стороны. Если кто через КПП прорвется или через стену. Этого почти не бывает, но если — то здесь на полосе и остаются.

— Ничего себе, — пробормотал Рей.

— Можно подумать, в ваше время на мексиканской границе не стреляли! — буркнул Ле, — мы же должны защищать себя от всякого сброда!

У самой стены миновали следующий КПП. Проехали короткий туннель, за ним новый пропускной пункт, на сей раз уже с хорошо вооруженными солдатами в бронекостюмах, с щитками на лицах. Джип проехал беспрепятственно, и тут Рей увидел Очередь.

В основном здесь стояли чиканос, мексиканцы. Но были и чернокожие, и редкие представители белой расы. Очередь тянулась от дороги куда-то в поля и терялась вдали. Вдоль шоссе — разбитого и очень старого — там и сям бугрилась авторухлядь, Рей узнал даже какие-то знакомые очертания, до того старинными были эти автомобили, грузовички, бусики. Джип медленно ехал мимо них.

Так медленно, что Рей мог разглядеть местных жителей, стоящих в очереди на КПП — очевидно, им каким-то образом удалось заполучить визу на проезд в Федерацию. Вид этих людей поразил его.

Такого он не видел даже в своем прошлом. По правде сказать, Рей и тогда не бывал, скажем, в районах Африки, пораженных засухой и голодом. Или там, где шли войны. Возможно, там он мог бы увидеть что-то подобное.

Там, куда он ездил туристом, люди — пусть нищие — были все-таки жизнерадостными и здоровыми на вид, носили национальные одежды или бегали чуть не голышом, у них кипела какая-то бурная жизнь, недоступная и непонятная европейцу.

Эти же выглядели в первую очередь больными.

Их одежда была обычной, только очень старой и заношенной. Лохмотья, иногда тщательно заплатанные и выстиранные — но лохмотья. Среди них не было толстяков, хотя мексиканцы от природы должны быть довольно полными. Зато были женщины и дети, до того исхудавшие, что лица напоминали птичьи, а нос и скулы выделялись как клюв. Они все были слишком тихими, слишком пассивными — сидели и молча ждали своей участи, даже дети не играли. Если бы их всех одеть в полосатое, подумал вдруг Рей, можно прямо сейчас снимать фильм про Гитлера и евреев в Аушвице.

— Жуть какая, — произнес он.

— Плодятся, как кролики, — фыркнул Ле, — не могут жить по-человечески сами, все к нам прутся. Федерация уже не знает, что с ними делать. Хоть дустом трави...

В самом деле, здесь было очень много народу. Очередь, вроде бы, кончилась, но повсюду, до самого Вако, то и дело попадались на дороге люди; мелькали скопища убогих хижин, на обочине играли совершенно голые ребятишки, кто-то копошился на скудных маисовых полях

— Я думал, уже все производится на этих... фабриках еды, — произнес Рей, с любопытством разглядывая крестьян.

— Не в ЗР, — лаконично ответил Рон.

— Это для их собственного потребления, — добавил Ле, — Некоторые концерны, здесь, кажется, Юнайтед Фрут, скупили патенты, земли и растят по-старому. В итоге эта еда стоит дороже, а пищевых фабрик здесь нет. Получается выгоднее, чем в ЗР кормить их нормальными фабричными продуктами. Ввоз дешевой фабричной еды сюда запрещен, там какие-то рыночные ограничения, их лобби пищевиков продавило. Да еще отсюда к нам везут био... Ну ты же знаешь, дебильные экологи. Им нужно все натуральное, не с конвейера, чтобы в земле выращено. Понятно, этот маис куда вреднее фабричного — тут пестициды, гербициды, генные модификации — но им по барабану. Главное, чтобы из земли.

— А в наше время экологи боролись за то, чтобы не было генных модификаций, — вспомнил Рей. Геймеры рассмеялись.

— Против паровозов они не боролись? — поинтересовался Рон.

В Вако они разделились. Рон с Ле отправились куда-то развлекаться — тут были такие штучки, как намекнул Ле, которые в Федерации запрещены законом. Рея же отправили гулять по городу в одиночестве.

Если бы это напоминало город! В прежней жизни Рей не бывал здесь, и однако не мог представить, что в могущественной Америке может быть такое.

Вероятно, старый город был разрушен какой-нибудь чистой бомбой. Или недалеким взрывом — правда, куполов поблизости было не видно, но Ле пояснил, что в Зоне Развития вообще мало ставили куполов. Это проблема местного правительства, не так ли? Почему Федерация должна заниматься благотворительностью, ты представляешь, сколько стоит купол? Впрочем, счетчик Гейгера, встроенный в комм, помалкивал, в Вако радиация была в пределах нормы.

Рей не видел домов выше, чем в два этажа. И те были редкостью. Никакого сити, никаких высотных домов не просматривалось. Правда, вдали виднелись еще какие-то суровые ограды, и вот над ними уже высились здания. Про это уже объяснил Ле: в городе живут и более-менее приличные люди. Ну, например, есть отель для приезжающих менеджеров, есть и местные бизнесмены, есть священники. Адвокаты, налоговые консультанты, врачи, учителя. Построить нормальное жилье среди быдла невозможно — разнесут в первую же ночь. Поэтому кварталы с управленческим персоналом здесь обносят оградами и тщательно охраняют. Благо, эти кварталы небольшие — скопив здесь денег, каждый может подать заявку и через несколько лет переселиться в Федерацию.

Но видимо, скопить деньги здесь было крайне сложно.

До самого горизонта тянулись лачуги. Рей видел домики из картонных коробок,из листов фанеры, обитые пенопластом, но чаще всего — разнокалиберные, собранные, как паззл, из чего придется. Иногда попадались и каменные дома, но очень давно не ремонтированные, без окон, иногда с проломленной крышей. Весь широкий центральный проспект, с асфальтом, положенным, кажется, еще до войны, представлял собой гигантский рынок.

Торговали чем придется. Никаких чипов — в ходу были бумажные и медные деньги, Ле тоже выдал Рею несколько долларов, но пока неясно было, на что их потратить.

Продавали старье, всякую 'почти новую' одежду. Продавали подсвечники, игрушки, коврики, мебель, поросят, картины в подрамниках, кирпичи, флаконы с шампунем, свечи, сбрую, лампы, шурупы, инструменты, части автомобилей и сами невообразимо старые дрободаны, бумажные книги, старинную технику (Рей с изумлением узнал айфон не то пятого, не то шестого поколения), кукол, посуду, там и сям красовались полуобнаженные девушки и совсем маленькие девочки, продающие, видимо, себя самих. Или же их продавал какой-нибудь сутенер. Девки были до того грязны и неухоженны, что Рей в страшном сне не мог бы представить переспать с ними. Но здешняя торговля и не была рассчитана на туристов из Федерации. Туристам в этом городе делать нечего.

Гигантский блошиный рынок. Изможденные лица, торчащие ребра, грязь, насекомые. Рей подумал, что неплохо было бы перекусить — но чем? Не покупать же, например, вот эти сомнительные лепешки — какими руками их делали?

В штанину вдруг клещом кто-то вцепился. Рей посмотрел вниз — маленький мексиканец.

— Дя-дя! — заныл он, — дай десять центов! Дай десять центов, я тебе таких девочек покажу...

Хотелось дать ребенку доллар, но Рей знал по прежнему опыту, что делать этого ни в коем случае нельзя — тут же налетит толпа. Поэтому он просто брезгливо стряхнул мексиканца со штанины и ускорил шаг. Мальчик бежал за ним некоторое время, потом отстал.

Рей вышел на площадь — здесь собралась небольшая толпа. Кого-то били. Несколько мужчин покрепче молотили кого-то, лежащего на земле — пинали ногами, тыкали палками, хлестали железными цепями. Под ударами корчилось что-то страшное, кровавое, и тихо, но слышно хрипело. 'Забьют же насмерть', подумал Рей и поспешно отвернулся. Юркнул в переулок. Полиции здесь нет совсем, что ли? Он огляделся. Неподалеку стояла приличная на вид женщина с ребенком, сидящим в перевязке. Рей подошел к мексиканке, сунул ей в руку доллар.

— Скажи, чика, как здесь полицию вызвать?

— Чего? — спросила женщина с сильным акцентом. Рей попытался вызвать в памяти школьные знания испанского и не смог.

— Полиция! Ну охрана какая-нибудь!

— А... да тут и нет такого.

— А кто же у вас порядок поддерживает? Закон? — удивился Рей, — а если кого-то убьют?

— На заводе, там есть охрана. А здесь... никто не поддерживает. Здесь в районе Наригудо поддерживает.

— Это бандиты, что ли?

— Да, — равнодушно ответила женщина, — это их район. А там, за заводом — Босого район.

Ребенок захныкал, завозился, женщина затрясла телом, пытаясь его укачать. Медленно пошла прочь от Рея. Он огляделся. Спасти избиваемого, как видно, не получится — полиции здесь нет. Оружия у него тоже нет, а вот у этого Наригудо — Носатого, и его парней какое-нибудь оружие наверняка имеется. Получается, управы на них нет никакой. Рей вышел за хижину и увидел голого ребенка лет трех с круглым животом, торчащими ребрами и особым бессмысленным и тяжелым взглядом темных глаз, больших, как у героя древних аниме. Ребенок сидел на земле, поджав рахитичные ножки, и раскачивался из стороны в сторону.

Черт возьми, лучше бы он пошел с Ле и Роном! Чем здесь вообще заняться? У местных нет абсолютно ничего интересного, они только попрошайничают и продают всякую ерунду. Тупые, грязные... Завод, она сказала. Рей огляделся и увидел вдали бетонную стену — не такую высокую, конечно, как на границе, но все-таки стену. Видимо, это и есть завод. Или местная тюрьма. Хотя если нет полиции, то какие тюрьмы?

Если завод, то что здесь вообще можно производить — и зачем? Разве давно уже все не автоматизировано? Рей припомнил какие-то теории — что дескать, когда все автоматизируют, то большая часть людей станет не нужна, вот на то похоже: все эти чиканос абсолютно никому не нужны. Жаль их, конечно, бедняг. Но не пускать же их в Федерацию всех — столько нахлебников...

Через полчаса Рей отчаялся. Кругом было одно и то же — лачуги, до того бедные, что стояли нараспашку — там и взять-то нечего; старухи, роющиеся в помойках, голодные рахитичные дети с опухшими животами, дети-попрошайки, какой-то ловкий парнишка попытался спереть у него кошелек с 'живыми' деньгами, Рей едва не схватил его — но мальчишка вовремя удрал. Да и что Рей стал бы делать с ним? Полиции нет. Местные, судя по всему, решали свои проблемы без всякой полиции — то там, то сям Рей натыкался на семейные сцены: то чернобородый мачо колотил свою блеклую тощую жену, держа ее за волосы и смачно шмякая лицом о стену. То тетка лупила ремнем пацана, зажав его между коленями. Проститутки окончательно достали Рея — и это после райских массажных салонов и 'садов наслаждений' в Федерации, женщин с чистыми и благоухающими телами и невообразимо искусными пальчиками. Ему хотелось есть — но попробовать здесь хоть что-либо с грязных лотков он не решался. Живот сводило. Единственное интересное зрелище, которое он увидел — игру местных пацанов во флаг-турнир. Это было по-своему трогательно — команда маленьких оборванцев с палками в руках штурмовала гору мусора, другие защищались, мальчишки лупили друг друга почем зря, а на вершине горы красовался 'флаг' — палка с привязанной чьей-то застиранной рубашонкой. Жалкое зрелище. Рей вспомнил рассказ Леона о том, что многие мальчишки из общественных низов мечтают пробиться в команды флаг-турнира Федерации — это для них шанс, хотя и небольшой, получить вид на жительство. Но конкуренция огромна.

Больше здесь не было абсолютно ничего интересного, а на нищих, больных и убогих смотреть надоело. Как они здесь живут вообще? Рея начало подташнивать, разболелась голова, а вдруг все-таки последствия для здоровья остались после разморозки? И куда делись чертовы Леон с Роном?

Рей вышел на очередную небольшую площадь и увидел священника.

Это был католический священник или даже монах, словом, он был в черной сутане. Во времена Рея священники уже очень редко одевались в сутаны, но может быть, этот был традиционалистом. Или теперь у них так было принято. Священник был латинос, но интеллигентный на вид, он быстро пересекал площадь, на плече у него висела холщовая серая сумка. За ним бежала девочка-мексиканка в выцветшей турнирке и юбчонке. Рей почти инстинктивно двинулся вслед за падре. Не успел нагнать — священник нырнул под раскрытую дверь-занавеску какой-то хижины из картонных ящиков.

Рей двинулся туда же, раскрыл рот, но такая вонь ударила навстречу, что он сразу задохнулся и не смог произнести ни слова. Девочка в выцветшей турнирке крутилась тут же, среди якобы-мебели — обломков, досок, положенных одна на другую. На самодельной постели прямо на полу лежало что-то невнятное — старуха или старик, высохшее до предела, с еще не слишком седыми волосами, и вот от этой живой развалины так сильно воняло. Священник будто не замечая вони, наклонился и что-то тихо говорил по-испански.

— Падре, — робко произнес Рей. Священник посмотрел на него.

— Откройте сумку, пожалуйста, — повелительно произнес он по-английски, — подайте мне сосуд оттуда. И зажгите свечу.

Сам он аккуратно вынул из внутреннего кармана фиолетовую ленту, положил ее себе на плечи. Рею ничего не оставалось, как послушаться. При свечном огоньке внутренность хижины показалась еще страшнее. Священник начал какой-то обряд. Он бормотал, крестил воздух, касался лба старухи — кажется, все-таки женщина. Рей сам был католиком когда-то, но что делает священник — не понимал. Впрочем, неважно. Сейчас Рей находился здесь почти на законных основаниях — как бы помогал, и уходить ему никуда не хотелось. Он анализировал свои ощущения. Что это с ним случилось?

Раньше он тоже видал всякое. Но пожалуй, это было не так. Он бывал в туристических районах, нищета там бывала экзотическая, колоритная; дети-попрошайки и убогие хижины казались этнографическими элементами. Рей искал там острых ощущений — особенных веществ, которых не достанешь в Европе, необычного секса, прикольных местных мудрецов, местной еды и прочей этнографии. Он не чурался туземцев, с удовольствием мог поболтать с полинезийцем, ведущим лодку, с хаджой за кальяном. Все это было ярко, интересно, необычно. Нищета? Что ж, такова жизнь — кому-то везет больше, кому-то меньше. Рей всегда охотно подавал, жертвовал в разные фонды. Даже странно, что при таком количестве пожертвований в мире еще оставалось так много бедных, думалось ему.

Но здесь не было абсолютно ничего интересного, национально-туристического, разве что некоторые кутались, несмотря на жару, в старые пончо, да многие носили широкополые шляпы. Зона бедствия, катастрофа, лагерь смерти. И это недалеко от границы Штатов! Неужели в ЗР везде так?

А что же тогда в Холодной Зоне?

Священник выпрямился. Сложил вещи в сумку. Повернулся и сказал несколько слов девочке. Та кивнула. Свечка осталась гореть у изголовья старухи, по всей видимости, умирающей.

— Пойдемте отсюда, — сказал падре Рею. Они вышли.

— Извините, отец, — начал Рей, — я тут заблудился немного...

— Вы ищете что-то конкретное? — спросил священник. По-английски он говорил без малейшего акцента.

— Нет, я... мой... кузен завез меня сюда, а я никогда не был в ЗР. У вас здесь миссия?

— Да, у нас миссия, — подтвердил падре, — если хотите, пойдемте со мной. Я вижу, вы шокированы.

Священника звали отец Фелипе. Он принадлежал к братству какого-то святого Оскара Арнульфо и работал здесь в миссии. Только что он по приглашению девочки соборовал ее умирающую бабушку. Они здесь это делают бесплатно, а на поступающие пожертвования лечат больных — у них небольшая больничка, правда, желающих очень много, а денег мало. Тех, кто умирает от голода, перевозят на собственном грузовичке в соседний городок Сан-Фелипе, там есть лагерь Красного Креста, правда, туда тоже берут не всех. В основном, детей, да и тех — кого можно спасти. Очень важно доставить ребенка вовремя, пока разрушение организма не дошло до последней стадии, на этой стадии можно спасти только внутривенным питанием, а такого в лагере не делают.

Рей почувствовал, что у него пухнет голова от всех этих рассказов. А ведь вроде бы священник и говорил-то немного. Ноги начали болеть, миссия располагалась, похоже, на другом конце города.

— А вы, значит, первый раз решили поехать в ЗР? — поинтересовался отец Фелипе, — а что так? Раньше не интересовались?

— Видите ли, я в этом мире не так давно живу, — приветливость падре расположила Рея к открытости, — вы, наверное, не слышали об этом, но я — выходец из прошлого. Размороженный.

— Ах, вот как! Ну что вы, конечно, слышал! — обрадовался падре, — мы следим за новостями. А разве в ваше время не было какого-то аналога ЗР?

— Был... да. Но не так, — признал Рей, — все сложнее было тогда.

Он умолк. Отчего-то ему стало неловко. И в прежние времена были всякие там миссии, но тогда он считал, что они чокнутые.

Сейчас ему почему-то так не казалось.

Они шли по узкой тропинке меж разбросанных сугробов мусора, вдоль высокой и странно новой в этом убожестве кирпичной стены. Завод, вспомнил Рей.

— Что они производят на этом заводе? — спросил он. — Мне казалось, здесь...

— Да, здесь есть производство, — подтвердил отец Фелипе, — его даже очень много. Если вы дальше проедете — там целые кварталы застроены промышленными объектами. У нас здесь делают электронные приборы, коммы, компьютеры, планшеты. Все поставляется в Штаты. Рабочие живут на территории завода, там нормальные бараки, еда. Туда все рвутся как за манной небесной.

Рей вспомнил какие-то объяснения, которые слышал в прошлом — про то, что инвестиции в бедные страны позволяют там развивать промышленность, и люди в итоге тоже станут жить лучше. Но ведь это даже была не бедная страна, это в его время была территория США!

Впрочем, война так много изменила...

— Ну и как вы находите наш мир? — спросил падре, — многое изменилось?

— Да, — разлепил губы Рей. Пару месяцев назад он ответил бойкому журналисту, что не изменилось ничего. Но теперь было ясно, что ответ этот — опрометчивый.

— Да. Этот... флаг-турнир. Колд-зона. Люди стали... какие-то другие.

— Вот это интересно! Какими же стали люди?

— Более... — Рей задумался. Эгоистичными? Безжалостными? Нет, пожалуй...

— Более откровенными, — высказался он, — и жесткими. Не расслабишься тут, понимаете?

— Это объяснимо, — кивнул падре, — была война. Вы знаете, я был тогда ребенком. Я помню все. Война не оставила иллюзий. Иллюзий мирной жизни... мирного сосуществования разных государств, разных классов. Возможности договориться. Война обнажила человеческую суть. Если хотите, я благодарен Господу за то, что Он явил нам откровенный взгляд на нашу собственную сущность.

— Но ведь война давно кончилась, — вырвалось у Рея.

— Раны заживут еще не скоро. Раны земли, человеческие раны. Вы, мистер Гольденберг, думали, что можно жить весело и беспечно и оставаться добрым и хорошим человеком, христианином. Тогда, до войны многие так считали. Можно жить искусством, радостями и удовольствиями жизни. Растить детей, смотреть фильмы. Но никуда не девается грех, глубочайший первородный грех, живущий в каждом из нас.

— И оттого началась война? — скептически спросил Рей. Священник нахмурился.

— Скажите, мистер Гольденберг, ведь вы были влиятельным человеком в своем мире...

— Нет. Я был богат, но не влиятелен.

— Все равно. Вы были богаты, имели какие-то связи, хотя бы родственные. Сделали вы что-нибудь, чтобы остановить войну?

— Да кто же знает, что нужно делать, чтобы остановить это все? — воскликнул Рей.

— Вы не знали — или не хотели знать? Поймите, я не упрекаю вас, вы — дитя своего века. Мы все таковы. Все грешны. Но это — ответ на вопрос, отчего началась война. Господь ли виновен в войне? Нет. Это наша человеческая слабость, наше зло. Вы знаете, в чем самая страшная рана войны?

— Э-э... — протянул Рей.

— Она — в том, что люди привыкают к смерти и убийству. В ваше время в благополучных странах смерть казалась чем-то необычным. Смертную казнь осуждали. Гибель одного человека представлялась уже трагедией. Если в какой-то стране происходил теракт, все осуждали террористов, ведь что может быть страшнее убийства невинных? Тогда осуждали пытки, старались их запретить, пытками считали даже лишение еды и сна, неудобные условия содержания. После войны все изменилось. Вы видели в нынешних новостях, чтобы кто-нибудь осуждал убийства или пытки?

— Э-э, нет, — промямлил Рей. Ему было неловко признаться, что он и новостей-то не смотрел.

— Вы знаете, долгое время на моей памяти в ЗР ездили молодые бездельники развлекаться охотой на людей. Жителям ЗР, молодым парням и девушкам, платили деньги и они, чтобы помочь семье, соглашались на это. А еще раньше и денег-то не платили, устраивали обычный отстрел, как сафари. Или насиловали. Лишь недавно это запретили, но и сейчас еще, подпольно... Не только это. Смертная казнь существует в мире везде и применяется без ограничений. Пытки не считаются чем-то предосудительным, наоборот, в новостях одобряют полицейских, которые бьют задержанных. Считают таких полицейских героями. Вы не заметили этого?

— Я, честно говоря, не очень следил...

— Люди озверели от войны. Но война лишь проявила то, что и было в натуре каждого человека. Теперь это стараются ввести в рамки. Вот флаг-турнир — чтобы сбросить лишнюю агрессию. Но я думаю, что гуманизма не будет уже никогда, его время — кончилось. Сейчас нам очень сложно собирать пожертвования, вы знаете — почти никто не дает. Источники нашего финансирования — очень необычные...

Рей увидел вдалеке от скопления хижин Миссию — деревянное длинное здание, рядом — каменная часовня, уцелевшая, как видно,от старых времен.

— Я вам обязательно пожертвую, — пообещал Рей, — и всегда буду это делать! А можно я посижу у вас немного? А то кузен с другом меня тут бросили, и я не знаю, что делать.

— Конечно, посидите, — согласился священник.

— А вы сами — тоже отсюда? — спросил Рей, — я имею в виду, вы... так хорошо говорите по-испански.

— Я мексиканец, если вас это интересует, — кивнул священник, — но я не отсюда. Я родился в Акапулько.

Колд зона, подумал Рей. Ну понятно, с войны он, наверное, живет здесь. Или жил в Федерации и приехал сюда в миссию, что скорее всего.

— А в колд зоне, — спросил Рей, — там действительно ничего нет? Одни террористы и тоталитарные лагеря?

Священник неожиданно широко улыбнулся, его черные глаза мечтательно заблестели.

— Ну что вы, — сказал он, — там есть многое. Они летают в космос. Вы, мистер Гольденберг, мало интересуетесь окружающим миром. Но астрофизики видят, что из колд-зоны запускают множество спутников, они регистрируют взлетающие космические корабли. Их корабли летят на Луну и на Марс. А что там происходит, в колд-зоне — на самом деле здесь никто не знает. Ведь в наше время истина создается на новостных порталах, и именно та, что устраивает сильных мира сего. Но сказать, что там одни концлагеря и террористы — это... ну скажем так, сильное преувеличение. Я даже думаю, мистер Гольденберг, что там жизнь не намного хуже, чем в Федерации.

До вечера Рей просидел в скромной гостиной дома священников — здесь всего работали четверо из ордена Оскара Арнульфо, да еще в больничке несколько медсестер-монахинь. Сейчас здесь никого не было, и Рей скучал. Никакой коммуникационной системы, книги — религиозные, распятие, статуэтки. Но здесь по крайней мере чисто, спокойно, можно выпить чистой воды, хотя еды тоже не наблюдалось. На обед в крошечную трапезную собрались медсестры, живо болтавшие меж собой по-испански (хотя две из них имели европеоидную внешность), отец Фелипе и еще один падре по имени Камило — высокий и костлявый. Рея вежливо о чем-то спросили, но в основном говорили о своем, хотя из вежливости — по-английски. Рей все равно ничего не понимал — о какой-то партии лекарств, операционной и враче, который, кажется, обещал приехать. Рею показалось, что священники и сами неплохо разбираются в медицине.

Он ел гороховый суп, показавшийся необыкновенно вкусным — очевидно, с голодухи. Ведь с утра маковой росинки не было во рту. Хлеба выдали каждому по кусочку, и Рею показалось, что святые отцы поделились с ним своими пайками — ему дали два небольших неровных куска. Больше на обед ничего не было, и Рей утешил себя мыслью, что сегодня же в Далласе нажрется как следует.

Интересно, а как они вот так живут — годами? Святые люди! И ведь наверняка у них есть гражданство Федерации.

После обеда Констансио попрощался и убежал в больницу, а Фелипе уселся с Реем в гостиной и стал перематывать чистые бинты. Они тут бинты стирали (а Рей думал, что такие примитивные способы перевязки давно ушли в прошлое).

— Если не трудно, возьмите тоже бинт, помогите, — предложил отец Фелипе. Рей неловко взял в руки марлевую ленту, стал сматывать ее. Руки падре работали умело, словно он всю жизнь только этим и занимался.

— Рук не хватает, — пояснил падре, — больные помогать не могут, мы держим тут только самых тяжелых.

— Это же ад какой-то, — вырвалось у Рея. Фелипе с интересом взглянул на него.

— Понимаете... — Рей счел нужным объясниться, — раньше, в странах третьего мира... ну там была какая-то своя жизнь, люди были довольны даже. У нас люди приезжали из отпуска и говорили — там люди нищие, но счастливые, спокойные, смеются, живут своей жизнью, а у нас один стресс. Но здесь, сейчас в ЗР... неужели в ЗР везде так?

— Здесь относительно неплохо, — покачал головой отец Фелипе, — поверьте мне. Я был во многих местах. Был в Африке, Пуэрто, был в Европе — Хорватия, Польша. Там, где ближе Федерация, граница — вот как здесь — всегда лучше. Кто-то едет за границу, присылает деньги потом, помогает. А там, где граница далеко... поверьте, туда вам лучше совсем не ехать.

Рей помотал головой. Отложил смотанный наполовину бинт.

— Да, многое изменилось, — признал он, — но все-таки, отец Фелипе, признайте — не открывать же границы Федерации. Если все это хлынет туда — тогда и Федерации-то не будет. Там по крайней мере все живут хорошо, обеспеченно. Там настоящая жизнь. И так было всегда — кто-то живет хорошо, нормально, а кому-то не везет. Разве не так?

Падре взял новую ленту из коробки.

— Поверьте, Рей, это вам кажется, что в Федерации все живут хорошо и обеспеченно. Мир еще хуже, чем вы о нем думаете.

— Разве нет? У нас есть базис. Все граждане получают минимум, необходимый для удовлетворения потребностей. Даже если работать лень.

Падре Фелипе слегка улыбнулся.

— Не буду вас разубеждать. Если вы думаете, что на базисе жить хорошо... Хотя, конечно, здешние люди тоже так думают и мечтали бы о такой жизни.

— Вот именно, — мрачно сказал Рей.

— На самом деле free trade area — то, что вы подразумеваете под нашим миром, то есть все, кроме никому не известной Холодной Зоны — она вся разваливается. И Федерация тоже. Я полагаю, что мы живем в последние дни.

Рей фыркнул.

— Ну это ваши религиозные идеи...

— Да нет. Мы ведь не иеговисты и не адвентисты седьмого дня, чтобы конец света предсказывать. Мы только знаем, что он когда-нибудь будет. Но ФТА загнется скоро, и это не религиозные соображения, дорогой мистер Гольденберг. Вы знаете, что если бы не изобрели способы дешевого искусственного выращивания растений, человечество вымерло бы после войны? Плодородной почвы осталось мало, радиация. Попытки здесь выращивать маис — довольно скромные, и урожаи плохие, хотя в почву вбухивают тонны удобрений. Если бы не стали производить еду на фабриках — всех нас давно уже не было бы. И так со многими вещами. Наша планета уже в коме, уже на аппаратах, понимаете? Снизилось содержание кислорода в воздухе — вы этого не замечаете, как и все мы, привыкли, но оно снизилось, потому что стал умирать фитопланктон, океан страшно загрязнен. Мы уже адаптировались, у нас больше красных кровяных телец, чем у ваших современников — но мы не знаем, как решать проблему дальнейшего вымирания океанской флоры. Поколеблена земная кора, ушли под воду целые страны. Вымирание видов животных достигло катастрофических масштабов. У нас очень мало осталось лесов, вообще природных ландшафтов. И все это продолжается, хотя экологи работают, международные фонды, гранты, гринпис... Я уже не говорю, что примерно 30% поверхности суши на земле смертельно опасны из-за радиоактивного заражения. И это не безлюдные местности, а как раз бывшие населенные. Вы слышали высказывание, которое приписывают Эйнштейну — насчет оружия четвертой мировой войны?

— Что это будет каменный топор?

— Да. Так вот, так не случилось лишь потому, что во время третьей мировой человечество совершило отчаянный скачок... новая НТР, ряд новых революционных изобретений — и вот мы уже независимы от почвы и не так сильно зависимы от океана, плюс дешевые материалы для куполов, для ограждения радиоактивных зон. Но вы видите, как мы живем в ЗР. Кризис растет, мистер Гольденберг, и рано или поздно должен наступить конец.

Рей взглянул на большие часы-ходики на стене. Часы были украшены резьбой — какие-то святые, кресты, церковные шпили.

— Мне, пожалуй, надо идти, падре. Мы договорились с кузеном... Не понимаю, почему они ушли без меня?

— Видимо, им было стыдно перед вами, — мягко сказал отец Фелипе, — ведь вы не из нашего мира. Еще не вполне из нашего.

— Но почему стыдно? Я человек широких взглядов. Он даже не сказал, куда они собираются.

— Вернее всего, в подпольный бордель, мистер Гольденберг. Здесь немало таких. Детей туда продают, там ни о какой добровольности речи не идет. И там позволено все. Пытки, изнасилования. Даже убийства. То, что все-таки запрещено на территории Федерации. Туристы ездят сюда в основном за этим. Или на сафари, о котором я уже говорил. Или — и это еще лучший вариант, — подыскивают себе девушек, чтобы их увезти в Федерацию, оформить какой-нибудь личной прислугой, дать вид на жительство, ну и иметь покорную и радостную наложницу. Я, признаться, удивился, когда увидел вас — у вас был не такой вид. Сразу понятно, что вы впервые попали сюда, и поражены.

Рею вдруг стало неловко. В общем-то, он приехал — или его привезли сюда — как раз по одной из этих причин.

— Падре, я... Я пойду, наверное, уже. И вот, — он достал кошелек из кармана и бросил его на стол, — здесь вся моя наличность, около ста долларов. Возьмите, пожалуйста, на ваши нужды.

Глава шестая. Исторический клуб

Шестичасовая смена заканчивалась. Из отверстия тестера на ленту с секундным интервалом вылетали проверенные коммы — плоские блестящие прямоугольники; лента уносила их за поворот, где проворные манипуляторы снабжали каждый прямоугольник прозрачным тонким браслетом для ношения на запястье. И дальше — на склад готовой продукции.

Внимание Ли было поглощено правым отверстием, из которого к ней на стол поступали забракованные коммы. Не часто — раз в несколько минут. Ли проверяла их вручную. Чаще всего причина брака оказывалась тривиальной: ошибка сборки, попавшая соринка. В сущности, и эти коммы были отличными приборами, скорее всего, брак никак не проявит себя, но тестировщица без колебаний скидывала их в отверстие утилизатора слева у стола. Однако иногда линия начинала сбоить на чем-то одном, и вот здесь следовало установить причину брака и передать сигнал оператору линии. Ли выявила сегодня семь таких сбоев. Теперь уже около часа шла рутина, и Ли подумала, что вот эта монотонность опасна — легко отвлечься и не заметить важной закономерности в браке.

Берешь рукой, затянутой в перчатку, маленький комм, укладываешь на поверхность тестера, включаешь, прогоняешь по режимам. Все понятно, запаздывание. В мусор. И уже падает следующий брак. А справа скользит бесшумно линия с готовыми приборами; школьный цех производил бытовые коммы, но недавно освоил еще и специальные варианты — геологический комм, туристический, а теперь вот авиационный. Предками современных коммов были приборы мобильной связи, созданные еще при капитализме, до войны. Ли видела в музее образцы каких-то старых 'айфонов' или как они назывались — там удивляло обилие ненужных функций, сложность эксплуатации, ненадежность. А вот важнейших функций комма — связи с другими приборами, они не имели. Но ничего удивительного, ведь это первые образцы, а прогресс не стоит на месте. Новые процессоры позволяют создать крошечный и абсолютно универсальный прибор, компьютер со всеми функциями — хотя большинством из них можно воспользоваться только в присутствии планшетов, терминалов, клавиатур, мониторов, квантовых компьютеров и различных гаджетов. Комм способен связаться с любым другим прибором и обеспечить любые функции — от простой голосовой связи до медицинской диагностики и участия в голографических интерактивных фильмах. И конечно, хранит всю нужную тебе информацию. А величина совсем небольшая — можно приклеить на кожу, можно носить на запястье. Говорят, уже разрабатывают коммы, которые развертывают в воздухе экран — чтобы пользоваться им хотя бы как планшетом, для чтения и письма.

Нет, никакой закономерности в браке Ли не замечала пока. А до окончания смены совсем немного, бегут секунды на электронном табло, Ли покачивается на эргономичном 'седле' — сидячая работа вредна, но на 'седле' еще куда ни шло. Приятнее работать на пищефабрике, как малыши — бегай между грядками, выставляй приборы, проверяй грунты. Но Ли уже взрослая, четырнадцать лет. Место тестировщицы она получила совсем недавно, тестировщики, операторы линий — все это для старших ребят, они с Гулькой одновременно получили эти специальности, и это предмет гордости. Ли каждый раз ходила на работу, безумно гордясь собой. В принципе, она могла бы работать, как большая, на 'Электроне' — здесь и так цех 'Электрона'. У нее есть рабочая специальность. На самом деле, конечно, знаний меньше, чем у нормального тестировщика, они-то два года учатся. Но на практике Ли вполне может выполнять эту работу.

Скучновато стало. Ли тихонько начала напевать: 'Звездные линии на черной карте'. Очень популярная песня, и мелодия красивая. Привязывается, сил нет. Проверила еще прибор. И еще один. Все тривиальный брак. Смахнула в мусор. Спела еще 'Хайнаньский десант'. В перегородку постучали. Это был Олег, сменщик, из восьмого отряда.

— Все нормально? — спросил он, усаживаясь в 'седло'. Ли с облегчением размяла ноги.

— Никаких ЧП. Посмотри по третьему случаю в журнале, я занесла, это опять сбой на седьмом участке, но думаю, что они там уже исправили. Уже час такого брака не поступало. Но надо посматривать. И если что, на ремонтников, может, самим надавить, — торопливо говорила Ли. Олег уже принял первый бракованный комм и тестировал его. Кивнул в ответ на речь девушки.

— Все понятно. Счастливо отдохнуть!

— Спокойной смены, — стандартно пожелала Ли и двинулась в раздевалку. Она любила после смены пройтись по цеху неторопливо. Зрелище завораживало. Медленно ползли серые ленты, взлетали и рушились манипуляторы, в разном ритме, с разной скоростью, гудел огромный пресс, сверкали вспышки, все это казалось исполинской дискотекой роботов, с цветотехномузыкой. Танцы разворачивались, как массовка в балете, и во всех этих сложных, точных механических движениях был математическая закономерность — не понять с ходу, но ощущается. Ли часто думала о том, как можно было бы выразить все это движение в уравнении — ведь наверняка можно, если поразмыслить! Многочисленные звуки, лязги, шипение, тоны аппаратуры сливались в сплошной гудящий фон. Кажется, здесь совсем не нужны люди — но на самом деле меж линиями снуют ремонтники, девчонки и парни в белых костюмах, обвешанные приборами и инструментами.

Ли вздохнула от полноты чувств. У выхода в служебку чуть не столкнулась с Гулей. Темные глаза операторши ярко блестели.

— Ты как, проблему с каскадом решила? — спросила первым делом Ли. Подруги пошли к раздевалке.

— Я передала ремонтникам. Такое уже было. Пришлось заменять полностью оборудование на седьмом, — озабоченно сообщила Гульнар, — даже не знаю, что они в этот раз решат.

— Но ты так передала, что они поняли? А то прошлый раз пока они прониклись, две смены однотипный брак пер!

— Не волнуйся, — усмехнулась Гуля, — уж я им передала так передала.

Девочки вошли в раздевалку. Сбросили блестящие антипылевые комбинезоны. Гуля умылась и стала закалывать растрепавшиеся черные волосы. Копна у нее была роскошная, так что Гуля охотно носила длинные прически. Ли просто надела форму хаки, затянула ремень на поясе.

— А ты чего в зеленке? У нас же семинар сейчас, — заметила Гуля.

— Да, но когда я должна была переодеваться? После обеда я еще пересдавала стрельбу, а у Ломика, знаешь, попробуй явись в школьном.

— Да, он у нас, блин, военная косточка, — согласилась Гуля, — разберется как следует и накажет кого попало. Пошли?

Ли мимоходом глянула в зеркало, подтянула узел юнкомовского шнурка, пригладила встопорщенный светлый клок на макушке. Вышла вслед за Гулей. Гульнар была смуглянка с глазами-маслинами, васильково-синяя свободная блуза ей очень шла (как и большинству, впрочем), рядом с ней Ли — светленькая, с нежной белой кожей, сероглазая, сейчас одетая в хаки — смотрелась контрастом. 'Мы обе ничего', с гордостью подумала Ли. Гордость эта относилась не столько к их виду, сколько к тому, что они вот только что работали вместе; и от них обеих зависело качество продукции, подведет одна — придется больше напрягаться другой. Но подруга ведь не подведет, на нее можно положиться. И на всех — ну почти на всех, не считая, может, новичков — можно положиться. И это здорово! Такое вот чувство единства, ответственности друг перед другом и за общий результат было знакомо девчонкам с самого раннего возраста.

Собственно учеба занимала в коммуне мало времени в сравнении с обычной школой. Хотя объем обязательных учебных программ был даже больше. Фактически заниматься приходилось три или четыре учебных часа в день (не считая, разумеется, военки раз в неделю и спортивных тренировок три-четыре раза). И почти все занятия, кроме практических (как, например, вождение транспортных средств, салверология, уход за младенцами, техническая грамотность, прикладная психология) — проводились индивидуально, за монитором. Куратор лишь контролировал прохождение программы и регулярно принимал зачеты. Программы были разработаны Новосибирским Педцентром и уже с успехом применялись во всей Евразии.

Они были ясными, компактными, рассчитаны на различные типы восприятия и интеллекта. Таким образом три часа по сорок пять минут использовались без малейших потерь и сверхэффективно.

В обычной школе — а они мало изменились по сравнению с довоенными временами, хотя теперь и в школах внедрялась новосибирская программа — очень много времени уходит неизвестно на что. Попытки успокоить класс, беседы о дисциплине. Подтягивание отстающих. Разборки и выяснения отношений. Просмотр ненужных фильмов, дискуссии, опросы (один отвечает, остальные мучаются проблемой, как пережить безделье). Фактически учебное время — когда дети усваивают знания, повторяют их или делают упражнения — занимает хорошо если процентов двадцать от всей школьной 'работы'. К этому добавляется разница в темпах усвоения и работы, в результате чего 'быстрые' ученики теряют время, а 'медленные' вообще не успевают усвоить учебный материал.

В коммуне все ненужные занятия были безжалостно выброшены, и каждый усваивал знания и навыки в собственном темпе. Учились не в классе, а у личного терминала, в одиночку. Оценки были индивидуальными и нужны лишь для сравнения собственных достижений; чаще использовались простые зачеты.

Но кроме обязательной для каждого программы, в школе было множество клубов, групп, секций по интересам. Ли даже не знала точно, обязательно ли участие в таком проекте. Но она не знала ни одного человека, который в них не участвовал бы.

Сама она в детстве, посоветовавшись с к уратором, позанималась последовательно ботаникой (ей нравилась работа на фабрике, интересно было и собирать гербарии), гистологией (микроскоп, препараты — это же так здорово!), потом выяснилось, что она здорово обгоняет других по математике и физике. Лийя какое-то время занималась в матсекции. И наконец, когда ей было одиннадцать, девочка окончательно 'приземлилась' в астрофизической группе. Интересно, что в астрофизику Лийя пришла не как многие — через романтическое увлечение звездным небом и фантастикой — а увлекшись разбором гравитационных уравнений Эйншейна.

Восторг и страсть к звездному небу пришли потом.

Астросекция тоже изредка проводила популярные лекции для желающих, как и выступала на школьных и интеркоммунальных научных конференциях. А теперь девочки направлялись на открытую популярную лекцию, организованную Историческим Клубом. Время начала было поставлено так, чтобы на показ как раз успела третья смена из цеха.

Дожевывая взятые в фойе козинаки на палочке, девушки протолкались сквозь ряды и уселись в середине зала, у прохода. Огромный вогнутый экран впереди тихо мерцал, выступающие историки внизу на его фоне казались крошечными.

Лекция долго не начиналась что-то. Комм слегка завибрировал на руке. Лийя провела по сенсору и улыбнулась.

Бинх редко писал ей что-нибудь. Он уже год как закончил школу, и Ли думала сначала, что старший товарищ забыл ее. Ну кто она такая? Малявка, подопечная. У него и в отряде были хорошие друзья, хотя своей девушки не было. Но потом Бинх начал писать. Он не звонил, не разговаривал с ней — лишь посылал короткие сообщения один или два раза в месяц. 'Привет, Лучик, — писал он, — как жизнь?' Ли поднесла комм к лицу и еле слышно надиктовала ответ. 'Привет, Бинх, все прекрасно, вот отработала смену, сижу на лекции у историков. Давно не слышно от тебя ничего. Как ты там? Когда приедешь в гости?' Выпускники коммуны частенько заезжали домой, проведать, школа для большинства стала куда ближе родной семьи, если эта семья вообще была. Может быть, Бинх приедет на побывку. Ли подумала, написать ли о жизни подробнее, но додумать эту мысль не успела, так как лекция уже началась. Она нажала кнопку 'сохранить' и стала слушать.

Стоявший внизу парень — кажется, из двенадцатого отряда, начал говорить первым.

— Здравствуйте, товарищи!

Он сделал паузу и обвел глазами ряды, медленно затихающие — слушать и проявлять внимание к говорящему ребят учили целенаправленно, с первых классов.

— Меня зовут Марат Чернецов, я, как и все остальные здесь, мои товарищи, занимаюсь периодом конца ХХ-начала ХХI века. Лекция сегодня будет необычная. Она посвящена теме разрушения Первого Союза и первых двух периодов реакции. На мой взгляд, это время было особенно интересным в постсоветских республиках, в частности, в России; интересно оно было не с точки зрения событий — их происходило сравнительно немного, локальные войны, обычные капиталистические кризисы, разрушение советского наследия. Интересно оно было с ментальной точки зрения — что творилось в головах этих людей, переживших крушение Союза. Поэтому мы решили, что лекцию будет читать не кто-нибудь из нас, а... человек из прошлого. И вот мы пригласили ее! Мы решили, что это будет девушка. И сознательно мы выбрали девушку не пролетарского происхождения, ведь тогда мнение пролетариата вообще ничего не значило, никто и не спрашивал о нем, а сам пролетариат не мог выразить свою позицию из-за крайне низкого уровня классового сознания. Мы, конечно, ее подготовили... Это было не так-то легко! Проектом занимались семь человек вплотную в течение полугода, и еще помогали многие. Но зато теперь мы можем дать вам не просто общее представление об эпохе — это мы все и так изучали по программе. Наша лекция поможет вам понять, как чувствовал и что думал средний городской житель той эпохи, оболваненный пропагандой, конечно.

Но все-таки необходимо предисловие! Заранее прошу извинения у старших, но на фильме присутствуют также младшеклассники, которые еще не изучали эпоху. Для них мы подготовили небольшую вводную лекцию.

Место Марата заняла беленькая девочка лет пятнадцати, Ира Лансберг из третьего отряда, ее негромкий голос через локальные акустические системы заполнил зал.

Гуля недовольно поморщилась.

— Могли бы и в общагу зайти, — буркнула она, — для малышей лекция.

Ли кивнула. Но она как раз не имела ничего против вводной лекции — расслабленно сидеть в эргономическом мягком кресле, внимать интересной композиции, любовно составленной кем-то; а то, что речь пойдет о всем известном — еще лучше, не надо напрягаться.

Вводная лекция представляла собой учебный фильм. Ира комментировала его, ее увеличенное лицо отражалось на экране, но основное содержание представляла трехмерная анимация и плоские документальные съемки.

Ли начала было задремывать в кресле, напряженная работа утомила ее, но фильм неожиданно оказался интересным. Хотя речь и шла о всем известных вещах.

Только недавно она сама сдавала зачет 'Причины уничтожения Первого Союза'. Так сложилось, что Союз Советских Социалистических Республик стали называть Первым. Хотя теперь никаких республик нет, а есть Всемирный Союз Трудовых Коммун. О причинах уничтожения (ревизионизм руководства, соглашательская политика, введение капиталистических элементов в экономику, из-за этого рост мелкобуржуазного сознания и что-то там еще) в фильме много не говорилось. Ира лишь рассказала, что в 90-е годы прошлого века СССР распался, вслед за ним распалась вся мировая система социализма.

В 90-е годы в бывших республиках СССР погибло и умерло много народу — от нищеты, криминала, от вспыхнувших войн и национализма. Но те, кто выжил и устроился, не думали об этом и не замечали этого. Им казалось, что так и должно быть. Уровень жизни большинства в итоге выровнялся, в особенности в начале ХХI века, когда в России построили мощное империалистическое государство.

Рабочие, конечно, стихийно продолжали бороться против эксплуатации. Но классовое сознание было на нулевом уровне. Каждый мечтал обогатиться лично, никто не собирался бороться за общие интересы. Коммунистические партии были коммунистическими лишь по названию или же были слишком маленькими и незаметными.

До самой мировой войны никакого серьезного движения не возникло. Казалось, революций больше не будет. Да что там, многие считали, что и войн больше не будет — так, мелкие локальные конфликты.

На экране вспыхивали кадры, а Катя рассказывала вкратце о тех диких и фантастических теориях, которыми в то время пичкала народ буржуазия. Национализм: от мягкого (выпячивание собственной национальности и требования ограничить в чем-то другие) до фашистски-нетерпимого, как, например, во время 'бандеровского конфликта' на Украине, где дошло до массовых убийств, и в конце концов, гражданской войны и бомбардировки собственных городов; 'Общий европейский дом', где добрые немцы 'кормят' ленивых греков и испанцев; такое же якобы 'кормление' нищих, голодающих, жертв войны и беззастенчивого ограбления в Африке и на Ближнем Востоке (в глубине экрана сытые солдаты с катера метко стреляли по утлым лодчонкам голодных беженцев, рвущихся в Европу). Духовность — церковь феодального типа постепенно заменялась на более современную модернистскую, широко распространились псевдовосточные учения с йогой и тантрой. Индивидуализм, благотворительность, но главное — потребительство.

В России в то время распространялась своя национальная идеология, в Китае — своя. Скажем, россиянам внушали усиленную гордость за свою историю (не погнушались даже использовать для этого победы и достижения Первого Союза, только замалчивая его социалистическую сущность) и убеждали, что они — особенные, не такие, как все, высокодуховные и должны нести в мир эту высокодуховную миссию. На экране маршировало войско в красных рубахах — проправительственная организация 'Суть времени'.

Но и в России главным было — потребительство. Бытие мощно определяло сознание. До тех пор, пока европеец или россиянин мог сытно питаться, ездить на морские курорты и покупать гаджеты, мысль об устройстве общества в принципе не посещала его. Те же, кто не принадлежал к рабочей аристократии, мечтали в нее пробиться. То же касалось нищих и огромного пролетариата слаборазвитых стран — все эти люди не умели еще бороться за свои права, многие из них попросту мечтали когда-нибудь попасть в счастливые сытые страны. А если кто-то и пытался — эти попытки жестоко подавляли. Буржуазия научилась контролировать угнетенный класс.

Казалось, так будет вечно. Но экономические законы неумолимы: норма прибыли все падала. Чтобы увеличивать прибыль и продавать продукцию, нужно было участвовать в конкуренции за рынки сбыта и за дешевое сырье, за влияние в мире. Об этом никогда не говорили народу, но это прекрасно понимали экономисты и капиталисты, сами никогда не читавшие Маркса или, тем более, Ленина.

Локальные войны не прекращались никогда. Целая череда: Югославия, Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия, Украина, снова Сирия, Венесуэла, Белоруссия, Никарагуа, Северная Корея (и это был единственный случай, когда НАТО обломало когти полностью). Но другие, благополучные народы предпочитали не замечать этих войн. Все это было 'где-то там'. Большой войны не будет, уверяли себя все.

Большая война вначале тоже казалась лишь чередой очередных мелких конфликтов... Но потом армии вторглись на территорию Российской Федерации и одновременно Ирана, а на европейские города полетели ракеты с ядерными боеголовками.

На этот раз беда не миновала и Америку — китайские и российские подводные лодки легко могли достать ее территорию.

Индия схватилась с Китаем, Пакистан сыграл неожиданно серьезную роль, начав первым ядерные бомбардировки.

Через несколько лет ничего не осталось от прежних государств, от границ, от многих городов и памятников истории и культуры, большей частью была уничтожена промышленность. Однако, как обычно, война оказалась и двигателем прогресса. Возникли не только водородная бомба с 'чистым' запалом и методы приборно-фармакологического воздействия на мозг. Впервые был достроен и запущен гибридный реактор — уран-плутониевый с замкнутым циклом и с термоядерной частью, дающей нейтроны для деления урана. Впервые на полную мощь запущено дешевое аэропонное производство пищи, на основе генетически измененных культур, что позволила полностью отказаться от традиционного сельского хозяйства. Это было особенно важно для тех стран, где большая часть территории подверглась радиоактивному заражению, либо была уничтожена значительная часть плодородных почв.

Да, открытия были сделаны — но вокруг лежало море ужасающей нищеты, безвластия, ужаса, смерти, экологической катастрофы.

Формально война закончилась победой Пекинской коалиции, фактически — ничьей. Подписание капитуляции в Вашингтоне ничего не изменило. Жизнь на планете стала почти невозможной. Там, где промышленность еще сохранилась, условия эксплуатации людей вернулись к уровню 19-го века. Правительства ни на что не влияли.

Люди были доведены до отчаяния и готовы на все. Почти все мужчины и множество женщин за войну держали в руках оружие, у многих оружие сохранилось. Пройдя ад, живя в аду, рабочие не питали больше иллюзий о личном возвышении. Жизнь сама научила бороться за коллективные интересы. Как ни странно, во многих странах обнаружились дремлющие, но вполне живые компартии, готовые возглавить движение, повести за собой, дать лозунги, открыть марксистские школы.

Еще более десяти лет бушевали по всему миру мощные гражданские войны — рабочие армии уничтожали буржуазию и ее слуг, брали под контроль промышленность, мгновенно начиная перестраивать ее на основе новых технологий. И вот — торжественное подписание в Новосибирске договора о создании Всемирного Союза Трудовых Коммун. Границы между странами уже и так не охранялись. С самого начала коммунистические партии решили отказаться от национально-территориального принципа, потому что мир созрел для этого. Единицами и субъектами нового Союза стали трудовые коммуны — коллективы предприятий, от самых мелких до гигантских производственных объединений.

Однако подписание договора о ВСТК — это было только начало. Это было тогда малозаметное событие, о котором во всем мире поначалу толком никто и не слышал. Потребовалось еще более десятилетия ожесточенных классовых сражений, чтобы на всех территориях коммун к власти пришли сторонники ВСТК во главе с компартиями, объединенными в Красный Пояс или Шестой Интернационал.

Что касается территорий, где рабочие не смогли установить свою власть, где капиталисты были все еще сильны — там сохранились довоенные порядки. Они официально отграничили себя от ВСТК, объединились в союзы и стали называться ФТА, английской аббревиатурой от free trade area. Там окрепли государства, и теперь есть четкая разница между Федерацией, благополучной частью ФТА, и Зоной Развития.

Впрочем, классовая борьба продолжается и до сих пор, пусть теперь она приняла менее острые и значительно более гуманные формы.

Под конец лекции Ли все-таки задремала и встрепенулась, когда снова зазвучал низкий голос Марата. Мальчик объявил о начале показа.

— Прошу надеть визоры!

Ли поспешно накинула визор, висящий на подлокотнике — легкая полоска пластика на глаза и уши.

Теперь она видела сцену очень близко, а ряды зрителей словно растаяли. Густой темно-синий фон, скрип, сноп света из открытой дверной щели. Кто-то легкими шагами входит, отодвигает кресло, садится.

Да, историки любовно поработали над этой интерактивкой!

И идея отличная — 'пришелец из прошлого'. Это очень сложно — создать самим интерактивный фильм, пусть речь идет всего лишь о лекции. Но 'пришелица' еще и будет отвечать на спонтанные вопросы, а для этого уже нужна квалификация профессионалов!

Женщина, что уселась на крутящийся стул, казалась знакомой. Рыжевато-русые волосы, веснушки. Возраст ее было трудно определить — от двадцати до сорока пяти.

— Здравствуйте, — негромко, чуть стесненно начала она, — меня зовут Надежда Сорокина. Я родилась в 1970-м году, живу в Москве, работаю верстальщиком в издательстве. Есть дочь. Вот... это обо мне. Мне сказали, что вы хотите послушать про наше время. Вы наши потомки, — она улыбнулась, — может быть, среди вас есть мои правнуки... Я с удовольствием расскажу вам об этом. Но что вам рассказать? Я не экономист, в политике не разбираюсь. Давайте так — вы будете задавать мне вопросы, а я — отвечать.

Давайте по очереди?

Система быстро расставила спрашивающих по приоритету, Ли задумалась, о чем бы спросить женщину из прошлого. Голос какого-то малыша спросил.

— А Москва — это же была тогда столица России?

— Да, — кивнула женщина, — Москва была столицей. В нее все стремились. У нас в Москве все очень дорого, но и зарплаты выше, чем в среднем по стране.

— А что такое зарплата? — спросила другая малышка. Женщина пожала плечами.

— Это оплата за труд. Вот я работаю, и в конце месяца мне за это платят деньги. А у вас разве нет денег? У вас что — коммунизм?

— У нас тоже бывают деньги, — ответил ей Марат, появившийся в светлом круге зрения. Сел напротив женщины. — Бывают, но очень редко. Обычные люди на предприятиях трудятся без всяких денег. Но в частном секторе есть зарплаты, и там же можно потратить заработанные деньги. А в некоторых областях СТК уже вообще нет ни частного сектора, ни денег.

— Ничего себе! — глаза женщины округлились, — но тут вот еще вопросы...

— Когда Советский Союз распался — вам было трудно? Расскажите об этом времени, — попросил кто-то из зала.

— Трудно? Да нет. Я была молодая, мне было всего двадцать лет. Веселое было время. Сначала всем стали платить очень большие зарплаты... и из магазинов сразу все исчезло. У нас и было-то немного в магазинах, а тут последнее исчезло. Зато появились частные киоски, там можно было купить шоколадки — сникерсы, кока-колу и все такое. Так интересно было! У нас совсем не было денег. Маме не платили месяца по три, по четыре, а когда заплатят — эти деньги уже ничего не стоят. Папин институт закрылся.

За спиной Надежды вспыхнул экран.

На экране девушка, похожая на Надежду, в джинсах и старенькой футболке, старательно мыла допотопной шваброй какой-то подъезд. Лестничная клетка. Надпись на стене с матерным словом.

— Я тоже подрабатывала, как могла. Я тогда в институте училась. Мой отец, кандидат наук, продавал у метро сигареты. Потом пробовал торговать телевизорами. Потом в него стреляли какие-то бандиты, он лежал в больнице. После этого был безработным, стал пить и через несколько лет умер.

— Ужас какой! — вставил кто-то.

— А вы говорите, не трудно было!

— Да, вообще было трудно. Но зато интересно! Я после института устроилась работать в один магазин. Мне удалось скопить небольшую сумму денег, но был как раз 1998 год, и все деньги разом обесценились. Я познакомилась с парнем, он переехал к нам. Тут мама... Мама заболела, вроде бы не страшно — грипп, потом пневмония как осложнение. Но все это время она ходила на работу — боялась, что уволят. И наконец, упала в обморок. Ее увезли в больницу, а там не было нужных лекарств, Я и побежала собирать деньги на лекарства. Я обратилась в благотворительный фонд.

Широко раскрыв глаза, Ли смотрела на больничную палату, где на койке лежала женщина с кислородной, плотно прижатой к лицу маской. Мерно стучал какой-то аппарат рядом.

— А что такое благотворительный фонд? Какое благо он творит?

— Когда людям нечем заплатить за лечение, они собирают деньги. У других людей, часто тоже бедных. И помогают некоторым. Кому можно помочь.

— Но ведь это же бред! — вырвалось у Ли, и она вздрогнула, услышав собственную реплику, — не лучше ли бороться за то, чтобы денег на лечение всегда хватало? Ведь это самое главное.

— А как бороться? — пожала плечами Надежда, — как можно добиться, чтобы государство всегда платило за лечение? Нет, хорошо, что люди хотя бы помогали хоть кому-то, не сидели сложа руки. Но на маму мне даже деньги собирать не стали, сказали — вы что, мы на детей-то не можем собрать. Они собирали на лечение больных детей.

Мама Надежды умерла от вроде бы простой болезни, поддающейся лечению. Брат женился на еврейской девушке и уехал в Израиль, с Надей он больше не общался.

Друг Надежды, Николай, расстался с ней и уехал к себе в Воронеж. Надежда была уже беременна, родилась дочь.

К власти в России пришел президент Владимир Путин.

Надежда нашла работу в издательстве. Для дочки было невозможно найти садик, многие садики закрывали — это они от Союза остались. В общем, с ребенком было сложно. Но в целом жизнь улучшалась.

— Тогда в России неплохо стало, — рассказывала Надежда, — мы уже больше не думали, что будем завтра есть. Наоборот, мы с Иркой съездили в Прагу, в Берлин. В общем, хорошая жизнь настала. И у многих все наладилось. То есть, конечно, говорили, что в моногородах, в деревнях жизнь очень плохая... Но кто мог работать, как я, кто устроился — те жили неплохо. Россия стала сильной.

— Империалистической страной, — вставил кто-то. Надежда с удивлением посмотрела в зал.

— Лексика совковая. У нас так никто не думал. Говорили — мы поднимаемся с колен!

— А что такое совковая?

— Ну это... Советский Союз, его еще называли совком.

— А как вы относитесь к Советскому Союзу? — спросил кто-то. Женщина задумалась. На экране за ее спиной плыли кремлевские башни со звездами.

— Трудно сказать. Когда Союз распадался, я относилась очень плохо. Я ведь раньше, как и многие, мечтала о коммунизме. У нас были фантасты, которые писали о коммунизме, как оно все будет здорово — изобилие, счастье, у всех интересная работа, все любят друг друга. В общем, рай на земле. Или вот еще фильм был, 'Гостья из будущего'. Про светлое будущее мы очень любили мечтать. А потом, в перестройку, нам начали рассказывать, как на самом деле все было... Ну про Сталина, про репрессии. Мечты — это хорошо, но воплощение их оказалось таким ужасным! Понимаете?

Дети молчали.

— Не очень, — наконец ответила какая-то девочка, — почему ужасным?

— Так ведь погибли миллионы людей! Мы же мечтали о гуманном будущем, где каждому отдельному человеку будет хорошо! Даже фраза такая была: счастья всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным! А оказалось, что при социализме расстреляли столько людей! Миллионы посадили в лагеря, сослали в ссылку, раскулачили...

Снова наступило молчание. Лийя взглянула на Гулю — та лишь недоуменно пожала плечами.

— Вы же знаете, Надежда, что в Третью Мировую погибли не миллионы, а уже миллиарды людей, — осторожно заметил Марат, — и то, что планета до сих пор населена — это счастливый случай.

— Но ведь у вас же был социализм! — крикнул мальчишка из последних рядов.

— Но он рухнул! — строго ответила Надежда, — и потом, при социализме никому не было хорошо. Ну или почти никому. Был дефицит продуктов, очереди. Серость, не хватало нормальных товаров. Но главное — там не было демократии! Был тоталитаризм.

— А что это такое? — спросил кто-то из малышей. Марат ответил за женщину:

— Это термин, введенный в ХХ веке буржуазными философами Европы; его смысл — объединить социализм с фашистскими режимами одним термином, якобы у них есть что-то общее.

— Тоталитаризм — это зло! — воскликнула Надежда, — это когда людей убивают и сажают за неправильные мнения!

— Подождите, — поднялся Костик из тринадцатого, — но вы же выросли в советское время! Вам должны были объяснить хотя бы в школе, что такое диктатура пролетариата, классовая борьба...

— Нам объясняли, конечно же! — кивнула Надежда, — Классовой борьбой оправдывали зверства! Но разве может быть что-то важнее человеческой жизни?

— Может, — произнесла Таша, член совета юнкомов, — конечно, может. Это — две человеческие жизни.

— Демагогия, — покривила губы Надежда, — я вижу, вы меня совершенно не понимаете! Вы какие-то фанатики!

— Вы попробуйте нам объяснить, — вежливо предложил Марат.

Женщина задумалась.

— Чтобы объяснить, мне надо хотя бы понять — что именно вам неясно! Что вам непонятно в моих словах!

— Ребята, кто сформулирует?

Лийя нажала на клавишу, не особенно рассчитывая успеть первой, но компьютер выбрал ее. В световом круге девочка поднялась. Ей почему-то вспомнился Бинх.

— Вот вы все время говорите, — начала она, — что социализм, Первый Союз — это плохо. Плохо даже по сравнению с капитализмом! И аргументируете это тем, что там не хватало товаров, и тем, что там шла классовая борьба. Борьба за установление нового общества, за строительство, за победу в войне, и это было очень непросто и тяжело. Это мы все знаем. Мы только не можем понять — а что в этом плохого?

Надежда возмущенно вскочила.

— Ну знаете! Я не могу так разговаривать!

— Успокойтесь, — предложил Марат, — давайте сменим тему. Вам не понять нас, время очень сильно изменилось, люди тоже изменились. Мы не живем в светлом будущем, о котором вы мечтали. Возможно, когда-нибудь оно и наступит, но сейчас оно у нас не светлое. Но мы рады уже тому, что вообще живем, понимаете? Это ведь не само собой разумеется. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Товарищи, задавайте вопросы! — обратился он к залу.

Световой блик упал на белобрысого веснушчатого мальчишку из младших.

— А расскажите про олигархов! — попросил мальчик, — правда, что они ездили на золотых 'Мерседесах'?

— Историки все-таки дают! — произнесла Гуля. Возвращались с семинара уже в темноте. Золотой абрис жилого корпуса светился впереди, затмевая яркое звездное небо.

— Да уж, ничего себе работу проделали! Представляешь, не только построить интерактивный образ, но так наполнить его информацией! И где они только все это брали? — задумалась Ли.

— Ира же говорила — брали в архивах интернета, сохранилось же с тех времен довольно много носителей информации со старыми дискуссиями, статьями, рассуждениями. Они и создали такой... собирательный образ.

— Неужели люди тогда так и думали? — фыркнула Ли, — социализм должен быть мягким и гуманным, сразу же должно наступить светлое будущее! Все люди хорошие, никого нельзя наказывать, и тем более, расстреливать. Они, наверное, были очень хорошими людьми! Не то, что мы.

— Хорошими? — Гуля пнула попавшую под ноги шишку. Шишка спланировала и мягко стукнула о сосну, — Вокруг них бушевали войны, люди умирали от голода, людей продавали в рабство... А они были у себя в этой Москве хорошими и гуманными! Осуждали социалистическое прошлое. Считали себя чуть ли не людьми светлого будущего!

— Но они же не знали! — заметила Ли.

— Не знали — или не хотели знать?

Ли не нашлась, что ответить.

Глава седьмая. Смена декораций

Желание ездить по миру у Рея пропало надолго.

Он вкусно питался, ежедневно плавал в бассейне с ароматной водой и с подсветкой, жарился в сауне. Иногда в охотку пользовался тренажерами, хотя тело и так было вполне приличным — молодое, здоровое, сильное тело. Не сравнить, конечно, с мускулистыми геймерами. Но Рей и не рвался к боям.

Он посещал сайты виртуального эроса, а иногда выбирался в Констанц, там был неплохой Дворец Услад, даже лучше лос-анджелесских салонов. В свободное от телесных удовольствий время смотрел интерэки, играл (игры мало отличались от интерэков). Купил очень приличную гитару и потихоньку брякал на ней. Два раза съездил на сенс-концерты в Мюнхен.

Чего еще человеку от жизни нужно?

Леон появлялся у деда редко, а если появлялся — смотрел на Рея, казалось, с легким презрением. Джин по-прежнему была при нем. С племянником, Энрике, отношения тоже как-то не складывались — тот вкалывал как проклятый, всегда ему было некогда. Наоми занималась какой-то благотворительностью, и тоже не бывала дома. Рею было страшно подумать о благотворительности, как страшно вспоминать ЗР. Хотя сама Наоми в ЗР, конечно, не ездила. Но даже думать об этом — будто представлять грязную рану, кишащую червями и гноем.

Рей перестал об этом думать. Разве так было не всегда? Да, с непривычки ему показалось жутко в Зоне Развития. На самом деле и там люди как-то живут. Мечтают. Ищут работу в Федерации, стремятся к лучшему.

Хуже было то, что отношения с Энрике становились все более натянутыми. Собственно, они почти не сталкивались — еду Рей заказывал себе в комнаты, в течение дня общаться им не было никакого резона. Но время от времени Энрике приглашал его выпить кофе. Обычно — в его кабинете, иногда в малой приемной.

На экране — прозрачном листе — разворачивались трехмерные графики, текли вертикальные потоки циферок, метались кривые. Энрике внимательно смотрел в них, кривил лицо, покусывал губу. Щелкал пальцем по странной плоской клавиатуре без букв и цифр. Рей молча смотрел на него. Иногда присутствовал и Перейра, он и Энрике обменивались краткими совершенно непонятными замечаниями.

Затем Энрике обращался к Рею.

— Я договорился с ректором Мюнхенского университета. Он тебя приглашает через неделю. В неформальной обстановке можно будет спокойно обсудить ситуацию...

Рей побывал у ректора, хотя все в нем сопротивлялось этой поездке. Сцепив зубы, он гулял по роскошному парку загородного особняка, любуясь Альпами на горизонте. Беседа ни к чему не привела — выяснилось, что Рею необходимо формальное подтверждение абитура — права на поступление в вуз. Ректор объяснил, к кому и как следует для этого обратиться. Конечно, неформально, все по знакомству, можно не переживать — ему все оформят даже без экзаменов.

Рей так и не собрался ничего оформлять. Это было нетрудно: можно связаться даже виртуально. Но — невыносимо отвратительно. Сама мысль о том, что надо опять бодаться с чиновниками от образования, что-то доказывать, заполнять и получать документы, вызывала у Рея рвотные спазмы и головную боль. Племянник спрашивал его на каждом рандеву, оформлены ли уже бумаги. Наконец, Рей буркнул.

— Дело в том, что я не вижу себя менеджером. Как я буду учиться, если у меня нет ни грамма мотивации?

Энрике вежливо пожал плечами.

— Но ведь я не навязываю тебе факультет! Ты можешь выбрать профессию по вкусу!

Рей вздохнул.

— Я и раньше не знал, кем хочу быть. Это моя вечная проблема! Что я хочу делать? Если бы знать! Музыка — но у вас и музыки-то как таковой уже нет, да и по большому счету это меня уже не интересует.

Энрике пробормотал что-то нейтральное и заткнулся. Но через неделю в присутствии Перейры навалился на размороженного дядю с новым предложением.

— У меня в Лондонском филиале есть вакансия топ-менеджера. Мы не формалисты, диплом не обязателен. Работа не сложная, но кто-то должен ее выполнять. Заработок достаточный, ты можешь себе позволить все. И — Лондон! Подумай, ведь это не Аддис-Абеба, не где-нибудь в ЗР! Вакансия — пальчики оближешь. Держу специально для тебя. Ну как?

Из вежливости Рей съездил в Лондон. Но когда он побывал в будущем собственном кабинете — просторный куб на немыслимом этаже деловой башни, разноцветное стекло, кожа, мерцание мониторов, облака под ногами — отвращение навалилось опять. Сюда придется являться каждый день. Вникать во все эти биржевые сводки, учиться распознавать смысл цифровых потоков и графиков, слушать трескотню сотрудников. Ничего этого Рею не хотелось! Там, снаружи, была настоящая жизнь — рассветы и закаты, крылья-дельтапланы, далекие синие моря и дельфины, белые отели и города в облаках.

— Я думаю, что не смогу работать на этой должности, — честно признался он племяннику, — я некомпетентен. И вряд ли смогу так быстро научиться. Нет, это не мое.

— Но ведь что-то ты должен делать! — не выдержал Энрике.

— А зачем? — уставился на него Рей. Племянник смешался и пробормотал что-то невнятное.

В дальнейшем при встречах племянник в основном пытался посвятить Рея в тайны финансового мира.

— Вот ты видишь эту кривую? Это бычий тренд. Сейчас я передаю в Мельбурн сигнал на продажу. Понимаешь, почему я это делаю?

— Не очень, — признался Рей.

— Видишь, вот это мой виртуальный кабинет. Мои акции. Видишь — океанские резко выросли. А это — наши вложения в австралийскую недвижимость, они сейчас падают. А ты знаешь общий объем состояния нашей семьи?

— Сколько-то миллиардов?

— Сколько-то... Это не так просто, как ты думаешь.

— Спасибо, — поднялся Рей, — не буду тебя больше отвлекать. Мне все равно в этом не разобраться.

Он вышел. Поднялся к себе. Над дверью горел огонек — в комнатах кто-то был, как видно — время уборки. Рей поморщился. Снять бы гостиницу, съехать отсюда — осточертели и эти комнаты, и поучения работящего племянника. Протестантская этика у католика, черт бы его побрал! Пожалуй, можно сгонять в Констанцу, в Восточный Салон — тайский массаж, симпатичные азиаточки. Или хоть на виртуальный секс-портал — после общения с Энрике необходимо раслабиться.

Рей вошел в комнаты. Здесь точно убирали — шустрила полька-прислуга, как ее там... Леа. Два маленьких робота жужжали по полу, а Леа на стремянке протирала сложный карниз и украшения под потолком.

Рей сел в кресло и залюбовался девушкой — очень ладная фигурка. Натуральные светлые волосы, хотя кто их теперь поймет — где натуральные, где нет. Форменное платьице доставало лишь до середины бедра, и Рей наслаждался зрелищем крепкой стройной ножки, в попытке достать высокий карниз девушка поднялась на цыпочки.

— Осторожно, не упади! — вырвалось у Рея. Леа обернулась, блеснули глаза и ямочки на щеках.

— Не беспокойтесь! Уж как-нибудь.

Он вспомнил Джин, полоску стразов меж крепких ягодиц. Девочки из ЗР — они же знают, кто им платит. Дворцы наслаждений, салоны радостей и прочие производители телесного счастья — это все хорошо, виртуальный секс или девочки по вызову — тоже отлично. Но вдруг Рей осознал, почему его родственник все-таки держал постоянную подружку. Живую настоящую девушку — и не на час, а может быть, на всю жизнь.

'Да ведь она хочет меня, это же видно'. Леа соскользнула вниз и подмигнула ему. Стала метелкой обмахивать пыль с подрамников абстракций, украшавших его гостиную, рука поднималась вверх, грудь призывно подрагивала. Рей шагнул вперед и почти не понимая, что делает, обхватил девушку за талию.

Леа рванулась, но Рей удержал ее.

Она была невероятно сладкой! Он осторожно взял ее грудь в ладонь, как в чашу.

— Вы что?! — зашипела девушка, — нам нельзя!

Она извернулась и почти выскользнула из его рук, но Рей перехватил ее и держал теперь в объятиях близко-близко к себе. Ее груди уперлись в кожу, пухлые изогнутые губы оказались рядом с его лицом.

— Ну перестань, — тихо сказал он, — я люблю тебя! Я полюбил тебя, как только увидел!

— Не надо! — девушка тихо дергалась в его руках, — пожалуйста, не надо, господин Гольденберг! У меня же другая специальность... я училась. Я не для этого!

— При чем тут специальность? Я люблю тебя, понимаешь? — и он наконец коснулся губами ее губ. Это было как откровение, как пробой тока. Как это сладко, оказывается — не за деньги, не потому, что у девушки 'специальность', а просто так.

— Господин... — девушка чуть не плакала, — Гольденберг... прошу вас. Меня же выгонят! Это стоит в контракте, я...

Ее отчаяние казалось искренним. Рей заколебался, но словно услышал насмешливый голос Леона: 'тебе надо понять здешнюю жизнь! Они все только об этом и мечтают!'

— Да наплюй ты на свой контракт! — попросил он, — я же все для тебя сделаю!

Он уже наполовину стащил рукава блузки. Девушка сопротивлялась, но Рею удавалось удержать ее. Щелкнула застежка бюстгалтера, роскошные белые шары высвободились и полыхнули в ноздри и глаза Рея. Воспоминание о Леоне вдохновляло его — словно геймер с его мужественной решимостью вселился в неуверенного ископаемого родственника. Леа молча рванулась, но Рей перехватил ее сзади, и удерживая одной рукой за тонкую талию, второй зажал обнаженную грудь.

Кайф!

Если бы она еще дергаться перестала! Дурочка, что ей — трудно, что ли? И ведь точно, приехав из ЗР, она уже прошла не одну постель, не может же быть, чтобы молодая красивая девчонка здесь — и ни разу...

Вспыхнул стенной экран. Рей запоздало вспомнил, что не отключил видеоизображение.

Леа застыла, как кролик перед удавом.

На экране возникло лицо Наоми. Выражение этого облагороженного хирургией лица не поддавалось описанию — родственно-сердечная приветливость, брови ползут вверх, рот раскрывается, возмущение, брезгливость, холодная деловая маска.

— Рей, я хотела обсудить с тобой один вопрос. Но я вижу, ты занят. Леа, когда вы закончите ваши занятия, прошу вас подняться в мой кабинет. Разумеется, приведите себя в порядок.

Жена племянника исчезла с экрана. Рей уже выпустил Лею, которая поспешно застегивалась. Лицо ее было красным.

— Вы не представляете, что вы сделали! — бормотала она в ужасе, — что теперь будет!

— Да ничего не будет, что ты так волнуешься? — Рей снова вспомнил Леона.

— Я нарушила контракт! — Леа застегнула верхние пуговки. Подошла к зеркалу, поправила волосы.

— Вали все на меня, — посоветовал Рей. Не глядя на него, Леа вышла. Рей бросился на диван.

Что он опять сделал не так? Она же — девочка из ЗР. Он не геймер, конечно, но ведь вполне приличный, обеспеченный и не уродливый молодой человек. В чем дело? Как разобраться в этом мире — что здесь можно, что нельзя хотя бы?

Наоми же хотела с ним что-то обсудить — но теперь идти к ней почему-то стыдно. Кстати... обычно видео в комнатах отключают, но может быть, и она забыла это сделать — ведь только что говорила с ним из кабинета.

— Кабинет Наоми, — вслух приказал Рей, — в невидимом режиме.

Вот это да! Видео и в самом деле было включено. В кабинете присутствовали и сама Наоми, и племянник, и Перейра. Леа стояла посреди комнаты, лицо ее было кирпично-красным.

— ...значит, вы это спровоцировали! — чеканила Наоми, — Как вы смеете кого-то обвинять в собственной распущенности? Вас не учили на курсах, что вы и только вы несете ответственность за свое поведение? Отвечайте — учили или нет?

— Да, учили, — еле слышно пробормотала девушка.

— Итак, вы нарушили контракт! Если вы помните, я католичка, и не потерплю, чтобы в моем доме устраивались такие сцены! Распущенная сотрудница мне не нужна!

— Но я...

— И кстати! — Энрике зарычал так, что даже Рей вздрогнул — он никак не ожидал такого львиного рыка от интеллигентного племянника, — вы постоянно нарушаете мои указания по поводу сводок! Я не могу так работать! Вы перекладываете их куда вам вздумается!

— Может быть, вы и моего мужа хотели соблазнить? — закричала Наоми, — похоже, вы только об этом и думаете!

— Нет, простите, пожалуйста, — сдавленно пробормотала девушка.

— Простить?! Ну уж нет! — заявила Наоми, — Сначала она вертит задницей, а потом начинает с невинно опущенными глазками просить прощения! Мы не в детском саду, милочка! Вы взрослый человек и извольте по-взрослому отвечать за свои поступки!

— Я полагаю, — вступил Перейра, — юная мисс сочла, что честный труд — не для нее, и решила найти более легкий способ заработка в качестве эскортантки.

Наоми истерично расхохоталась.

— Что вы говорите, Аугусто! Неужели это правда? — обратилась она к девушке. Та качала головой, но никто не обращал на это внимания.

— Ну если это и так, — заметил Энрике, — то наша девица здорово просчиталась! Соблазнять Рея! Рей здесь на птичьих правах, дорогая, прошу заметить, и мы не очень-то счастливы честью содержать всю жизнь родственника, который по справедливости уже должен был окончить свое существование. Тем более — родственника, который даже не собирается как-то отблагодарить нас за все, что мы для него сделали. У Рея, моя дорогая, нет даже своего счета. И полагать, что я позволил бы ему содержать еще и вас — это высшая мера глупости... Впрочем, понятно, что вы не умны — столько времени проработав у меня, имея доступ ко всем семейным тайнам, вы до сих пор не поняли, кто такой Рей!

— Вы что молчите? — агрессивно спросила Наоми, — вам сказать нечего?

— Простите, — выдавила девушка, глядя в пол — ничего подобного больше никогда не повторится!

Ее лицо было залито слезами, она закусила губу, с трудом удерживаясь от рыданий.

— Она опять просит прощения! — Наоми истерично расхохоталась, — как будто мы ей — маменька и папенька. Она будет вертеть своими сиськами, а мы должны это терпеть!

— Но я не вертела сиськами! — погромче сказала Леа. Внезапно Энрике оказался рядом с ней.

— Как ты смеешь спорить!

И он хлестнул девушку по щеке.

Затем случилось что-то странное. Леа сделала выпад вперед, короткое, почти незаметное движение — и Энрике согнулся.

Он почти упал, но удержался на ногах, и лишь шипел от боли, держась за пах. Хлопнула дверь — девушка уже выскочила из кабинета.

— Полиция! — вскрикнула Наоми и выхватила комм, но Энрике махнул рукой.

— Перестань! Не хватало еще...

Он выпрямился и покрутил головой.

— Стерва! Где это она научилась такому? Перестань нервничать, Наоми. Девку я увольняю и по интернету — в черный список, работу она больше не найдет, так что пусть катит к себе в Польшу.

Наоми подошла и поцеловала его.

— Тебе больно, дорогой?

— Да нет уже. Но послушай, наш дядюшка тоже обнаглел. По правде сказать, я уже не знаю, что с ним делать!

— Ему нужно немного времени, Рике, — мягко ответила Наоми, — подумай, он еще так не адаптирован!

— И кстати, даже не собирается адаптироваться! Живет в моем доме как ни в чем не бывало, да еще тискает девок. Теперь вот надо опять нанимать, обучать, а хороших где найдешь? Эта по крайней мере нормально работала, надо отдать должное, хоть я и ворчал. Наоми, да ведь он и раньше так жил! На шее у богатого папеньки, ничего не делая и даже не пытаясь. Но я ему не папенька!

— Ну перестань, Рике! Что он нас, объест? В конце концов можно отселить его, назначить какую-то сумму на содержание. Купить домик или квартиру. Если он тебя раздражает здесь.

Энрике широкими шагами пересек кабинет. Подошел к экрану, на котором текли биржевые графики.

— А я из принципа не хочу, Наоми! Мы тяжело трудимся, зарабатываем деньги, мы всего достигли сами — а он будет попросту прожигать жизнь? Я не позволял бездельничать детям, и ему не позволю. Он в три раза моложе меня!

— Может быть, он еще образумится, — успокаивающе произнесла его жена, — давай лучше подумаем о новой экономке. Я полагаю, лучше взять женщину постарше. Эти молодые вертихвостки хотят не столько работать, сколько пристроиться при богатом мужчине...

Рей выключил изображение. Сел на диван, сжал ладонями виски.

'Гуманизма в нашем мире стало гораздо меньше', — вспомнился ему священник.

'Ты должен понять нашу жизнь', — это уже Леон. И цепочка стразов меж полных ягодиц Джин.

Этот мир так похож на прежний — но он не прежний. Неясная, но сильная тревога захватила Рея. Этот мир изменился, он куда жестче и страшнее.

Может быть, он сожрет и самого Рея.

Но что делать — идти в самом деле учиться или работать? Вести самостоятельную жизнь? Но Рей не работал еще никогда. Гимназию в свое время он закончил с трудом, частную, с индивидуальными занятиями, и то папаше пришлось сделать хорошее пожертвование, чтобы Рею вообще дали абитур.

Одна мысль о работе сейчас вызывала у него панику.

Племянник, способный ударить прислугу, может оказаться способным на любые поступки! Он, в отличие от отца, полностью непредсказуем.

Но что с этим делать — Рей не знал.

Когда Рей попадал в неразрешимую ситуацию, он всегда находил выход. Причем очень приятный. Этот выход нашелся и на сей раз.

Рей снял небольшую квартирку в Мюнхене. Нет, он пока не хотел переезжать от племянника — еше неизвестно, как Энрике расценит попытку жить отдельно на его деньги. Так вроде Рей числится гостем...

Но чтобы не сталкиваться с Энрике постоянно, Рей каждое утро уезжал в Мюнхен, а возвращался поздно вечером. Изредка он выбирался в какой-нибудь очередной 'оазис наслаждений' или 'зал счастья', но в целом с людьми общаться ему не хотелось. Рей проводил все время в своем убежище. Закуривал кальян — вещества здесь были такие, о которых в его время только мечтали. И все легально. И уходил в интернет.

Домой он возвращался поздно, прошмыгивал мимо родных — и снова нырял в необъятные просторы виртуального мира...

Зачем нужен реальный мир, когда есть матрица?

Даже в интернете Рей не интересовался ни новостями, ни общением. Интернет был переполнен Игрой — флаг-турнирами разного масштаба, командами, тотализатором, фан-форумами. Но игра не интересовала Рея.

Эротические порталы с рядами упругих идеальных девушек на выбор, эротика, дающая почти такой же эффект, как реальные секс-профессионалки. Фантастические истории, ведьмы и колдуны, эльфы, короли, феи, придуманные миры, не имеющие ничего общего с мерзкой реальностью. Волшебное зеркало, куда он с радостью окунался, желая забыться навсегда.

Это все-таки лучше, чем лежать в в урне горсточкой пепла, напоминал себе Рей. Но то ли вещества так действовали, то ли еще что — но чудесный мир все меньше радовал его.

Цифровой Тихий Океан плескался под ногами, и можно было надеть маску и уйти под воду, к кораллам и пестрым рыбьим стаям. А можно пойти по набережной и встретить маленькую тайку, улыбчивую и нежную. Да, все здорово — но уже превращается в рутину.

На реальный океан лететь не хотелось. Там будут реальные девочки, может быть, и покорные. Даже слишком покорные. Женщины, которых не поймешь.

Да и виртуальная вода лучше реальной, и рыбки, если разобраться, куда интереснее, если они нарисованы талантливым дизайнером.

Рей ел изысканные блюда, приготовленные поваром Энрике, курил и принимал таблетки, спал, плавал в бассейне — и снова погружался в невероятные, фантастические миры. Пусть они и стали рутиной — но ведь всегда можно найти что-то новое, оригинальное, еще не испробованное.

Едва беспокойство, тревога, тоска просыпались в душе, Рей легко находил в интернете что-то новенькое — то, что радует и заставляет забыть о горе.

Казалось, свою нишу в этом мире — пусть непритязательную — он нашел. Что еще, в общем-то, человеку надо?

— Я вижу, по-хорошему ты не понимаешь, — племянник говорил, точно отмеряя каждое слово на ювелирных весах. Перейра рядом с ним покачивал головой с благородными бакенбардами, — Рей, поговорим начистоту. Ты уже почти год живешь у меня. И ты совершенно здоров, тебя давно перестали обследовать. Вероятно, ты думаешь, что можно так жить и дальше.

Но я — не Санта-Клаус. И не твой отец. Я предоставлял тебе возможности для начала самостоятельной жизни. В конце концов, Рей, подумай о том, что я не вечен. Хоть я и выгляжу молодо. Мое состояние по наследству перейдет моим детям. Ты уверен, что они и дальше будут тебе платить?

Вероятно, у тебя есть психологические проблемы, и их нужно лечить? Ну что ж, мы можем обратиться к лучшим психиатрам. Почему бы тебе не признаться в этом честно? Я не настаиваю ни на чем, Рей! Согласись, что я был очень, исключительно корректен по отношению к тебе. Но в конце концов, проблемы нужно решать, не так ли?

Почему тебе не обратиться за помощью ко мне?

— Но мне не нужна помощь, — промямлил Рей.

— Вы в курсе, я полагаю, что позавчера обрушилась биржа? — вежливо спросил Перейра.

— Э-э... нет, — озадаченно протянул Рей. Энрике вскинулся.

— Ты понимаешь, что стоимость наших активов сейчас упала в три раза? В мире кризис, Рей! Похоже, часть Германии перейдет в ЗР! Национальное банкротство. А что творится в Испании, на юге Франции? Гренландия проводит учения у берегов Канады! Видные банкиры кончают жизнь самоубийством! Фабрики закрываются. Я сегодня отдал распоряжение о закрытии трех заводов в Зимбабве! Буду пытаться их продать, но вряд ли это удастся. Вероятно, что в результате этого кризиса начнется война между США и Гренландией! Некоторые местности в ЗР обезлюдеют — население вымрет от голода. А ты? Ты сидишь в интернете и куришь эти мерзкие трубки! Ты понимаешь, что такое кризис?

— В наше время тоже были кризисы, — согласился Рей, — я помню. Странно, что до сих пор не нашли способа с ними бороться!

— Да с ними нельзя бороться, уж это-то давно пора понять! Но как ты можешь в такой момент даже не задумываться о происходящем!

— Но Энрике... — Рей задумался, подыскивая подходящие слова, — в том-то и дело, что я знаю, что такое кризис. Да, они бывают. Но всегда проходят. Отец тоже рвал и метал, когда был кризис в 2008-м. Да, он много потерял. Но через несколько лет восстановил все и с лихвой. Ты говоришь, люди в ЗР будут умирать от голода? Да. Это их проблема. Чем я-то могу тут помочь? А с тобой... ну что случится с тобой, с твоим бизнесом? Даже если война... Продашь больше перевязочных средств, медикаментов, полевых операционных — ты же это производишь, не так ли?

Энрике испустил глубокий вздох. Переглянулся с Перейрой.

— Да дело не в моем бизнесе! Как ты не понимаешь, Рей? Дело в тебе! В тебе самом!

Тревога нарастала внутри, затмевая ясность мысли. Рей ощутил легкую тошноту.

— Но Рике... у тебя же достаточно денег! Я не требую много. Мне вообще ничего особенного не нужно, даже ездить по миру не обязательно — комната, питание и интернет! Неужели это так трудно для тебя? Неужели я, твой дядя, так тебя стесняю?

— Да ведь не в этом дело! — вскричал Энрике. Он вскочил, подошел к биржевому экрану, всмотрелся. Бессильно стукнул по перегородке кулаком.

— Неужели ты не понимаешь? Мы все тяжело работаем! Мы трудимся с утра до ночи. Это в конце концов естественно для человека — трудиться, напрягаться ради лучшего будущего! А что делаешь ты? Неужели тебе доставляет наслаждение вообще ничего не делать?

Тревога медленно поднималась по спирали — и вот прорвала плотину. Рей ощутил панику. Кровь бросилась ему в лицо.

— Рике... — заговорил он, сам не понимая, что делает, — но ведь это неправда. Да, я не работаю. Я бездельник, живу за чужой счет и признаю это. Но разве вы — работаете? Ты, Наоми, Леон... разве вы работаете где-то? Разве вы живете не за счет того, что на вас работают другие?

— Что за бред?! — поразился Энрике, — разумеется, наши сотрудники тоже работают... Но моя работа значительно сложнее и напряженнее! Я постоянно вынужден лечиться от стресса! Леон рискует жизнью и тренируется ежедневно! Как ты можешь... как ты смеешь нести такой бред?

Ахим, вы слышали?

Перейра укоризненно покачал головой.

— Но в чем состоит твоя работа? — Рея несло, — Корпорацией управляют менеджеры. Ты мог бы вообще не вмешиваться в управление — результат был бы тем же самым. Ты занимаешься спекуляцией на акциях — но разве ты это делаешь не для себя самого, не для увеличения капитала? Это же попросту азартная игра! А Леон... Да, он тренируется. Миллионы людей занимаются спортом, совершенствуют свое тело, играют — это разве работа? Разве это то, что делают... ну например, рабочие на тех заводах, которые ты сейчас закрываешь? Они приходят каждое утро, следят за станками... или что там у них сейчас? Стоят у конвейера, контролируют роботов. Они производят вещи, которые твои менеджеры потом продают, и весь доход получаешь ты... Так разве их работа и твои игры с акциями — это одно и то же?

Рей задохнулся. Его обожгло ощущение непоправимой ошибки. Лицо племянника багровело.

— Вот как ты заговорил! — зловеще и тихо произнес Энрике, — ты смотри-ка! Он будет заявлять, что я не работаю! Я, видимо, для собственного удовольствия глотаю успокоительные пачками! Гроблю здоровье, чтобы этот... этот боров лежал в своем хлеву и хрюкал от удовольствия!

Рей вскочил.

— Извини, Рике! — сказал он поспешно, — ты не так понял! Я не имел в виду... короче, я понимаю, что надоел тут тебе. И я на самом деле уже нашел решение! Я снял недорогую квартиру в Мюнхене. Сегодня же я перееду. И больше не буду тебя стеснять.

— Ты никого больше стеснять не будешь, — отчеканил племянник, — переезжай хоть к черту на кулички! Но твой чип с этой минуты больше не привязан к моему счету! Ты ни цента от меня больше не получишь! Иди разбирайся с государством — пусть оно тебе платит! У нас все граждане Федерации обеспечены базисом. Хочешь — работай, хочешь — сиди дома. Только не за мой счет, дорогой! Больше не за мой счет!

Он широкими шагами подошел к двери и картинно рукой распахнул ее.

— Вон отсюда! Придешь тогда, когда перестанешь жить за чужой счет!

Рея колотило. Страха пока еще не было. Что может с ним случиться — квартира оплачена до следующего месяца, интернет входит в стоимость. Государственные органы не дадут пропасть.

То, что больше всего мучило его — поступок племянника. Сродни неожиданно хамским, рабовладельческим замашкам Леона, казалось бы, хорошего парня. Сродни страшным нелепым куполам с радиацией, раковым метастазам на теле такого прекрасного, удобного, богатого мира.

И раньше бывали ссоры в семье, и Рей привык к скандалам. Но семейные скрепы нерушимы — отказаться от своего раньше было невозможно. Ни при каком кризисе. Ни при каких испытаниях.

А теперь вот — пожалуйста: иди и живи как хочешь.

Рей ходил по квартире взад и вперед, размышляя. Удобная, хоть и небольшая квартира — три просторные комнаты, широкий коридор, два туалета; мебель из вечно живой ИКЕИ — но добротная и новая, не из дешевых серий. Дивный вид на Английский парк, который за десятилетия стал намного гуще и зеленее. Нет, он не пропадет и без Энрике!

Впервые Рею пришла в голову мысль — а справедливо ли то, что его часть семейного капитала бесследно исчезла? Перейра что-то там нудил на этот счет, Рей толком не прислушался. Он вообще не привык переживать за свою долю наследства — понятно же, что нищим его не оставят, а пересчитывать да учитывать — кому это нужно? Пусть помешанные на бизнесе этим занимаются.

В поддержание тела Рея мать вложила собственное состояние. Но ведь была и его доля в отцовском наследстве! Причем он, как сын, имеет на это больше прав, чем внук — Энрике! Если какая-то часть капитала была уничтожена во время войны (а Рей подозревал, что на войне концерн скорее уж разжился) — то ему все равно причитается определенная доля.

Черт возьми! Почему он был таким дураком? Как можно так доверять родственничкам? Теперь он все это выяснит. Надо будет нанять адвоката... Да, не так-то это просто, кстати говоря — нанять адвоката! Для начала надо придумать, где взять денег на гонорар.

Может, конечно, кто-нибудь согласится работать за счет будущего выигрыша...

Но это потом. Сейчас надо решить вопрос с деньгами. От волнения у Рея разыгрался аппетит. Войдя в комнату со стеной-экраном, он плюхнулся в гигантское кресло и приказал.

— Еда, доставка на дом... Первая позиция.

На экране возник зал огромной пиццерии — со столиками, официантами в белых колпаках, виноградной листвой по кирпичным стенам.

— Заказ, — привычно велел Рей, — пицца 'Флоренция' большая, бутылка колы — литр. На этот адрес.

— Простите, — произнес механический женский голос, — мы не можем исполнить ваш заказ! Вам необходимо срочно внести деньги на ваш банковский счет!

Рей чертыхнулся. Вызвал банк и через минуту убедился, что денег на его счету и в самом деле нет. Раньше чип был привязан к практически бездонному счету Энрике — теперь же эта связь была аннулирована.

Есть хотелось все сильнее.

— Базис-центр Мюнхена! — приказал он. На экране возникла надпись 'Ждите свободного оператора'. Рей вскочил и начал ходить от окна к стене, поглядывая на экран. Ничего, говорил он себе. Сейчас побеседую с чиновницей, и мне дадут пособие. Я гражданин Федерации! Здесь никто не может умереть с голоду.

Эти разумные доводы отчего-то плохо действовали на панику, которая разгоралась внутри.

Через двадцать минут на экране появилась чиновница — брюнетка в очках и в черно-белой униформе городской службы.

— Добрый день, служащая Корнер, слушаю вас! — официальным неприятным голосом отчеканила она.

— Мне нужно пособие, — выпалил Рей, — у меня нет работы. Нечего есть. Родственники отказались мне помогать.

— Заполните, пожалуйста, анкету и подайте формальное заявление! Вот бланки!

Служащая исчезла, и вместо нее Рей увидел бланк заявления, который тут же перенес на небольшой планшет. С планшетом на коленях он пыхтел около часа.

Насколько Рей помнил, базис рекламировался как пособие, выдаваемое без проволочек и бюрократии, без всяких условий — каждому нуждающемуся. Видимо, анкета не считалась проявлением бюрократии, но чиновники хотели знать о нем всю подноготную. Некоторые пункты Рей даже не представлял как заполнять, писал, что придется. Наконец, титанический труд был окончен, и он с облегчением отправил анкету по приложенному адресу.

Служащая Корнер вновь возникла на экране.

— Благодарю за ваш интерес к нашей службе! Ваша анкета будет рассмотрена, и после этого вы получите сообщение о ходе вашего дела, — женщина всмотрелась, видимо, в анкету, — простите, в каком году вы родились?

— Это не ошибка, — терпеливо произнес Рей, — это особый случай. Я был болен раком, умер, был крионирован. Около года назад меня снова оживили!

— Вот как, — без особого интереса произнесла служащая, — я должна обратить ваше внимание на то, что вам необходимо представить документы, подтверждающие отсутствие у вас дохода, справку с последнего места работы или обучения, если у вас есть родственники, обязанные вас содержать, они также должны предоставить документы, убедительно демонстрирующие, что они вас содержать не в состоянии!

— А какие родственники могут быть обязаны меня содержать? У меня есть только племянник... — заинтересовался Рей. Служащая пренебрежительно покачала головой.

— Речь идет лишь о родственниках первой степени — родителях, детях, нынешних и бывших супругах и сожителях. Племянник, разумеется, содержать вас не обязан.

— Ясно... спасибо, — разочаровался Рей, — а скажите, когда я теперь смогу получить пособие?

— Средний срок рассмотрения заявления — две недели, — сообщила женщина. Рей подскочил.

— Подождите! Но мне нечего есть! Как я буду жить две недели?! У меня нет ни цента!

— Обратитесь в благотворительные организации, — равнодушно посоветовала Корнер, — желаю вам прекрасного дня! До свидания!

Рей молча смотрел на опустевший экран, чувствуя, как пот течет за шиворот.

Он долго размышлял, стоит ли позвонить Наоми.

Она настроена не так решительно, как племянник. Она жалела его и даже предлагала мужу купить Рею домик. В общем, разумный и милосердный выход: для племянника миллион-другой — мелочь, а Рея можно было бы обеспечить до конца жизни.

Но чем дальше, тем больше Рей понимал, что Наоми звонить бесполезно. Насколько он успел понять этот мир, даже высокопоставленные женщины здесь неплохо знали свое место и держались за него — очевидно, феминизм во время большой войны сдал позиции. Женщин-политиков тоже теперь не было видно. На вид в семье Гольденбергов полное равноправие, однако решает все Энрике. Наоми может пообещать поговорить с ним... но и только. Но может, по крайней мере, она даст ему какую-то сумму на первое время? Рей долго размышлял и наконец позвонил Леону.

Тот стоял, похоже, в раздевалке — в красно-белой форме, взмыленный, с взъерошенными мокрыми от пота черными волосами.

— Здорово, дедуля! — сверкнули в улыбке белые зубы, — как жизнь? Давно не виделись.

— Жизнь не очень, — честно признался Рей. У него не было сил на смолл ток, — послушай, Ле, у меня к тебе просьба... надеюсь, не очень обременительная. Видишь ли... в связи с кризисом твой дед... ну он не хочет больше видеть меня у себя. Я снял квартиру, но... у меня большие финансовые проблемы.

Леон взмахнул широким белым полотенцем, накинул его на шею.

— Слушай, старик, — произнес он спокойно, — давай по-хорошему. У меня через два месяца свадьба. С кризисом я тоже потерял кое-что. Мне деньги в рот не сыплются, я их зарабатываю. У тебя свои проблемы — у меня свои.

— Да что же мне, с голоду умирать? — воскликнул Рей. Леон досадливо сморщился.

— Граждане Федерации не умирают с голоду. Прекрати истерику и веди себя по-мужски. А насчет денег... знаешь, дед, я не сторонник того, чтобы вмешивать в дружеские отношения какие-то расчеты. Никому от этого лучше не будет, поверь. Ну вот дам я тебе денег. Один раз, два... а когда ты решишь свои проблемы? Когда-то ведь надо начинать их решать, не так ли?

— Но ведь у тебя много денег, — пролепетал Рей, не соображая, что говорит. Леон с экрана холодно прищурился.

— Вон как ты заговорил! Дружеский тебе совет — никогда не считай деньги в чужом кармане! Всего хорошего!

Экран погас. Рей вскочил и стал ходить из угла в угол. Не так надо говорить с ними, не так! Резко и решительно: мы еще посмотрим, какая сумма мне причитается. Я обращусь к адвокату. Мы выясним, что произошло с моим капиталом за это время.

Но он не умел разговаривать жестко и решительно. Он вырос в другое время, когда людей было принято жалеть и любить.

Аппетит так разыгрался, что начало подводить живот.

— Поиск! — приказал Рей, экран услужливо вспыхнул, — благотворительные организации, Мюнхен.

Глава восьмая. Взросление

В пятнадцать лет Лийя полетела в Космос.

Она никак не ожидала этого. Еще в мае ее и Рината работа по орбитам астероидов была отправлена в Новосибирск, Ли знала, конечно, что работа хорошая. И научрук Алина была в восторге, и труда было вложено много, и наблюдения Ли с Ринатом сделали уникальные. Правда, больше благодаря Ринату — тот вообще по большей части ночевал в обсерватории. Ли занималась обсчетами, ей удалось выявить интересную закономерность, сравнив орбиты более трехсот астероидов.

На докладе секции, правда, большого энтузиазма не было — но это потому, что никто ничего не понял. Вот если бы что-нибудь про черные дыры, про квазары! А тут орбиты какие-то, математика. Алина говорила, что уровень очень высокий, фактически вузовский уровень, а закономерность обнаружена такая, что может быть, она заинтересует Академию, и их работа будет опубликована. Ли по математике давно уже была на уровне выпускного класса и собиралась в этом году уже сдать экзамен за всю школу, чтобы потом не мучиться, и дальше заниматься математикой для себя, по заочному вузовскому курсу.

Но летом Лийя об астрономии совершенно забыла. В июне поехали на трудовую практику в Челябинскую область, в город Верхний Уфалей.

Почти вся Челябинская область — либо радиоактивная зона, либо призонье, вот и Уфалей был отдален от накрытой куполом зараженной местности всего на несколько километров. Город тоже был почти уничтожен, городские кварталы — пыль и пепел. Люди жили в основном в новопостроенных избенках или на окраине в развалинах. Земли, где можно что-то выращивать, осталось совсем мало: либо корка от взрывов, либо земля просто не родила. Всю еще как-то пригодную к обработке землю захватили несколько кооперативов и продавали еду втридорога за деньги — денег же ни у кого не было. Жители Уфалея, кто победнее, собирали крапиву, одуванчики, пытались разводить кур. Кто смог — давно уехал отсюда, но ехать надо было далеко, вокруг ситуация та же.

В Генплане Развития эта местность — слишком малонаселенная — числилась где-то в десятой очереди. Но вокруг уже было достаточно современных городов, и местные коммуны бросили клич помощи — добровольцы ехали в Челябинскую область. Сейчас в Уфалее строилась пищефабрика — и она должна была по крайней мере решить проблему голода.

Лийя работала, как все, месяц, но осталась добровольно еще на две недели. Ей хотелось дождаться пуска первой конвейерной оранжереи. Фабрику поставили элементарную, как в школе, без сложного оборудования, но и она уже могла обеспечивать бесплатной едой весь Верхний Уфалей. Добровольцы здесь работали с начала весны.

Трудились с раннего утра до поздней ночи. Ли научилась управлять роботом-укладчиком, а сначала работали вручную, собирали конвейер и теплицы. Местные, кто мог — тоже приходили поработать. Говорили — сейчас тяжело, начало лета. В июле пойдут грибы, ягоды. Жить можно будет. Рассказывали, некоторые проникают в запретку — там тоннели есть, можно пройти под полем. Там ягоды — во! И охота. А радиация — да что эта радиация, подумаешь! Всю жизнь с ней живем.

Двоих по соседству за месяц увезли в больницу в Челябинск, а один ребенок умер. Но говорили, не от болезни, а от голода просто умер — обычное дело, начало июня. Ли никак не могла понять — что же мать? Почему было не подойти к добровольцам, не объяснить, так мол, и так, совсем плохо? Неужели не накормили бы ребенка? Матери, наверное, было плевать.

Спали на полу в развалине здания с временной крышей, в спальниках. Ли ходила по халупам, по избушкам 'частного сектора', по времянкам — разносила пакеты с едой, лекарства. Руки опускались. Вот построят они пищефабрику... Ладно, людей накормят. Врачи тут в Уфалее. Может быть, построят здесь и современный терапевтический центр.

Но что делать с этими развалинами и времянками? Им числа нет, ведь старый город был уничтожен в войну. Все эти худые крыши, убогие деревянные настилы, стены без штукатурки. Не могут, не должны так расти дети. Школ-коммун на всех не хватает.

Да что там, Ли уже понимала, что такие школы — островки в мире всеобщего бедствия.

Что делать с этими больными, со стариками, у которых даже зубных протезов нет — проваленный шамкающий рот; с множеством детей, родившихся после войны с уродствами, с тяжелыми заболеваниями?

Что делать со всем этим убожеством? И даже предприятия в Уфалее не очень-то откроешь, потому что люди не стремятся работать — зачем работать бесплатно, если нормальную еду все равно можно купить только за деньги? На складе, где могли брать продукты и вещи работники трудовых коммун, всего было очень мало.

— Пищевая фабрика — ключ ко всему, — говорила член Ведущего Коллектива местной партячейки, Бахыт Конева, — откроем фабрику, наполнится склад продуктами, сразу люди потянутся работать, запустим новые цеха, откроем снова одежную фабрику, обувную. Встроимся в общую экономику СТК. А пока у нас тут дикий капитализм, видите же.

В городке и коммунистов-то было всего пять человек.

— В Кузине так же все начиналось, — утешающе говорила Таша, член ВК школы-коммуны, — постепенно все наладится.

Ли казалось — не наладится никогда.

Но она осталась и поработала еще, и дождалась момента, когда младшая из добровольцев, десятилетняя Юлька перерезала ленточку у входа на фабрику. И туда хлынули рабочие в новеньких белых комбинезонах, уже прошедшие курс обучения.

В день отъезда Ли попробовала первый хлеб, произведенный от начала и до конца на фабрике, ломоть черного ароматного хлеба с помидором, все это выросло за неделю и тут же было обработано и приготовлено, и вкус оказался умопомрачительный.

Работы еще хватало, но приехала новая группа добровольцев, а Ли не могла оставаться -договорились поехать с братом на свидание к родителям, в иркутский ЗИН.

Для этого свидания родителей вызвали по какой-то специальной связи, они подошли к границе ЗИна и встретились с Ли и Димкой в небольшом гостевом домике. Охрана из КБР была тут же, но никак не мешала.

Ли старалась вызвать в себе хоть какие-то чувства к родителям. Но она не тосковала по ним. Она не скучала по ним и раньше, когда была совсем малявкой, и вовсе не хотела встретиться с ними. Но так положено — и она встречалась. Это ее долг. Она должна общаться с родителями, ведь вероятно, они ее любят. Другой семьи у нее нет.

Ли показалось, что мать постарела. Но потом она решила, что это — следствие суровой жизни в ЗИНе. Там у матери не было возможности носить шикарные костюмы пошива собственного ателье, ухаживать за собой. Одежда родителей была латаной-перелатаной, а передавать в ЗИН ничего не разрешалось.

Индивидуалисты должны сами себя обеспечивать, без помощи общества. Им никто в этом не мешает — но и не помогает.

Наверное, надо было испытывать к родителям жалость. Но и жалости не было.

Не было уже и стыда — Ли научилась жить с мыслью, что ее родители совершили преступление.

С отцом они, как обычно, почти не говорили. Отец вообще с тех пор, как она ушла в коммуну, перестал с ней разговаривать — не принципиально, а так, будто не знал, о чем с ней говорить. А о чем они говорили раньше? Ли вспоминались только его оглушительные вопли, когда он 'защищал мать', то есть поддерживал ее в очередном скандале. О шлепках и оплеухах она старалась не думать.

Это все мелочи. Пустяки. Бывает насилие куда хуже. Вот только почему ничего нельзя вспомнить кроме этого? Ни нежных объятий, ни ласковых слов. Ни совместных игр и радости. То ли не было ничего, то ли было это так, что и вспомнить-то нечего.

Мать подробно расспрашивала, как и что. Ли не знала, что рассказывать. Работу на производстве мать считала безобразием и ворчала, что детей заставляют пахать, надо учиться, чтобы поступить в приличный вуз, а не у станка стоять или в гумусе копаться! О том, что вообще происходит в школе, о самоуправлении, о науке говорить бесполезно — не поймет.

О работе на строительстве в Уфалее? Это ей наверняка не понравится. Скажет, лучше бы пошла денег подзаработала на каникулах. Нашли дураков бесплатно пахать, вы все какие-то блаженненькие. Так она говорила раньше — вы все блаженненькие, я тут вкалываю, чтобы тебя, сволочь такую, одеть прилично, выучить, а ты готова на чужих людей бесплатно пахать! Нет, чтоб матери помочь!

Правда, теперь она не вкалывает и уже не сможет одеть Ли 'прилично' в ее понимании.

Ли рассказала о своей научной работе и увидела, что снова промахнулась. Мать сморщила нос, как будто в лицо ей сунули мерзко пахучую дрянь.

— Доча, я же тебе говорила, не надо математикой заниматься! Ты девушка! Ты уже взрослая девушка! Женщин, способных к математике, единицы! Всегда были единицы! Ты думаешь, вот Софья Ковалевская... Ну хорошо, вот она была одна такая! Так она же не стала всемирным гением! Она была очень средним ученым. И стоило огород ради этого городить! Ну покажи мне хоть одну женщину — гения! Ты будешь заниматься не своим делом. Хоть бы ты биологией увлеклась! Нет, надо ей лезть в эту математику... Да ты замуж никогда так не выйдешь!

Ли вздохнула. Мысленно построила внутренний барьер. Нет, ее ничто не раздражает.

— Я еще не знаю, кем буду, — сказала она, — не решила еще. Просто у нас в школе положено чем-то заниматься таким, вот я и занимаюсь. И потом, это астрофизика, а не математика.

— Ну и что ты, в космос собралась? — с иронией спросила мать. Так что сразу было ясно, насколько Ли глупа и далека от реальной жизни. Какой космос?!

— Да нет. Я же говорю, я еще не решила, — повторила Ли.

Она попыталась расспросить мать о ее жизни. Та рассказала немного, но из обрывочных фраз и намеков Ли поняла больше. Они с отцом обосновались сначала в небольшой избушке — там есть пустые. Но в первую зиму их оттуда выгнала какая-то банда. Еду отобрали, пришлось голодать, побираться. В ЗИНе почти никто не пытался выращивать что-то, хотя казалось бы, почему не посадить огород, семена им с собой давали. Но стоит вырастить урожай — тут же найдутся желающие его отобрать. Поэтому ничего не растили. Жили охотой и собирательством. Зимой приходилось туго. Припасы были, но их все забирали те, кто посильнее. Пришлось и Морозовым примкнуть к такой группе, и вот в этом году они уже жили получше. Отец делал, что скажут, она с другими женщинами — женщин там немного — стирала, собирала ягоды и грибы, варила. В одиночку в Зине можно было бы прожить, да только не дают — настоящие бандиты (о них мать говорила со злостью) все забирают и всех заставляют плясать под свою дудку.

Жить в ЗИНе им еще оставалось два года.

Ли показалось, что мать и в ЗИНе устроилась как-то. Она везде устроится, нигде не пропадет. Напоследок мать сказала ей:

— Я теперь поняла, как надо жить. Главное — это самим выживать. Я заботилась о других, как дурочка, и вот теперь получила за это. Надо жить для себя.

Ли подумала, что мать всегда и жила для себя, и похоже, ЗИН ничему ее не научил. О ком это и когда это она заботилась бескорыстно? Но конечно, Ли ничего не сказала.

Они с братом вышли из домика, попрощавшись с родителями. Димка сумрачно взглянул назад.

— Что есть предки, что нет — разницы не вижу. А ты?

— Тоже, — кивнула Ли.

Она поехала с братом в Ленинград, пожила там еще неделю. А на последние две недели каникул подошла ее очередь на отдых — и она отправилась по обмену в Грецию на остров Корфу. Это были восхитительные, фантастические дни! Ли уже отдыхала в Китае и Индии, не говоря о Черном море, но там было немного по-другому. Чего стоили одни только эти древние крепости и дворцы, а чудеса Палеополиса! Но большую часть времени они провели в лагере местной школы-коммуны, купались в изумительно теплом море, плавали с аквалангами, катались на серфах и лодках, играли на пляже в волейбол. На Корфу было много военных моряков, пограничников, школьников возили на экскурсию на линкор береговой охраны. Где-то неподалеку над Ионическим морем проходила охраняемая 'лазерная стена', с автоматическими лучевыми установками на понтонах, ограждающая СТК от 'зоны свободной торговли'. Суда по обе стороны Стены, конечно, ходили, но под охраной и с большими предосторожностями.

— Собственно там, Южная Италия — Зона Развития, — пояснял Александр, смуглый моряк, владеющий русским, — это они так называют те зоны, где живут собственно их ватники. Там — натуральный ад.

— Почему же они не стремятся в СТК? — удивилась Ли.

Александр пожал плечами.

— В СТК пока еще тоже не рай. А уж что там им на уши вешают — про тоталитаризм и прочие ужасы — я даже не представляю. Но главное — мы вынуждены охранять границу, ЗР или не ЗР — все равно они могут двинуть армию. Итальянская ЗР полностью контролируется Евросоюзом, так что...

— Но ведь если оттуда кто-то попытается проникнуть в СТК, вы пустите?

— Да, конечно. Наши иногда подбирают беженцев, кто на лодках пытается переплыть в СТК. Естественно, сначала их довольно долго проверяют в КОБРе, ведь этак шпионов нетрудно заслать. Но потом трудоустраивают, в общем, не зря они бегут к нам. Но их мало вообще-то. Я же говорю — им там ужасы рассказывают.

Ли в кои-то веки загорела и стала похожа на негатив — белые волосы и темная кожа. Впрочем, загар сошел быстро. Учеба и работа, заботы коммуны снова навалились на нее. Даже переварить летние впечатления было некогда.

И тут, в конце сентября, пришла новость: работа Ли и Рината заняла второе место на Евразийском конкурсе научных работ учащихся в номинации 'астрофизика'.

Итоговая конференция проводилась в Донецке. Заседали по шесть часов в день. Доклады длились по часу. Ли с удовольствием рассказала о своих методах вычислений, и здесь ее рассказ вызвал одобрительный гул зала и овацию. Снимки Рината тоже понравились комиссии.

После работы гуляли по Донецку. Ли восхищалась этим городом, ставшим, если так можно выразиться, столицей Украины — хотя понятия 'столиц' давно уже потеряли всякий смысл; однако именно здесь заседал Совет Коммун Юго-Запада.

Последняя война Донецк не так уж затронула, хотя недалеко был огромный купол на месте бывшего Днепропетровска, да и Харьков был сильно разрушен. Вокруг старого центра Донецка взлетали к облакам разноцветные здания причудливых форм, внизу весь город был превращен в лесопарк, с аккуратными аллеями и летящими эстакадами магнитных полос-магистралей над лесом. Фантастика! Скоро так будут выглядеть все города СТК, думала Ли. Для юных ученых провели экскурсию. Донецк бомбили еще раньше, в 2014 и далее, во время Бандеровского конфликта, как эта война была обозначена позже. Ребята рассмотрели разрушенный артиллерией пятиэтажный дом — здесь сохранили даже муляжи разрушенной мебели, детские вещички, сохнущие на покореженном балконе, отчего дом выглядел еще страшнее.

Недалеко от дома-памятника сохранился Мемориал Ополченца, в центре которого располагался знаменитый памятник Ватнику. В то время и появилось это слово, которым позже стали называть пролетариев , и оно вошло во многие языки мира.

Памятник поразил Ли. Она раньше видела множество красивых военных памятников — воины с грозными суровыми лицами, в трагических позах, прекрасные девушки в военной форме...

А здесь был изображен в камне простой, не особенно красивый мужчина, лет пятидесяти, небритый, в обычной телогрейке, с автоматом в руках. Он прижимался спиной к камню и, видимо, отстреливался. На лице его не было ненависти, ярости или страха — неизбывная, тяжелая усталость, сосредоточенность. Он как будто не стрелял, а выполнял тяжелую, но необходимую работу — чистил свою землю от новой фашистской заразы.

— Он страшный, — прошептала Машка на ухо Ли. Та согласно кивнула. Они с Машкой были знакомы всего три дня, но уже понимали друг друга без лишних слов. Ватник был страшен — именно тем, что не был картинным красавцем-воином, рыцарем, элитным бойцом. Если уж такие поднимаются и идут воевать — их не может смести никакая сила. Их можно только уничтожить до последнего человека — но победить их нельзя.

Не победили их фашисты и тогда.

Ли купила в местном кооперативе алые розы — им всем выдали немного денег — и положила к ногам Ватника.

Машка Рыбкина заняла на конкурсе первое место — за работу по рельефу Марса. Она была влюблена в Марс. По Генплану там скоро заложат колонию. Машка не надеялась полететь туда сразу после школы — профессию следует изучить на Земле. Но потом — обязательно. Она могла часами говорить о бескрайних красных полях, покрытых инеем, под тускло-розовым небом, об исполинских вулканах — более двадцати километров высотой. Вы вот были в Гималаях? А на Марсе горы выше в два с половиной раза. О руслах древних высохших рек, о льде из воды. Машка была убеждена, что на Марсе где-то есть бактерии или подобные низшие формы жизни.

— Ну хоть какие-нибудь инопланетяне!

Машка и Ли сразу подружились, болтали чуть не целыми ночами, и пообещали друг другу регулярно встречаться через комм, да и вообще надо друг к другу в гости съездить. Машка училась не в коммуне, в обычной школе города Сталинграда, но при этом была юнкомом. Ей очень хотелось посмотреть на настоящую школу-коммуну. Ли тоже была не прочь побывать в Сталинграде, тоже своего рода столице — там располагался Совет Коммун Россия-Центр.

Конференция завершилась вручением дипломов, речами академиков и — неожиданным сюрпризом. Премия победителям — полет в Космос!

Правда, только на орбитальное кольцо. Но все равно! Им покажут астрономическую станцию, позволят позаниматься на тамошнем оборудовании, увидеть звезды непосредственно в Космосе.

Ребят перевезли в Плесецк. Все-таки ближе, чем до Байконура, и здесь был отстроен недавно старый космодром, рабочий, для 'Буранов', которые осуществляли связь с орбитой. На Луну и Марс ракеты летели с Байконура.

В Звездном городке Ли с Машкой сразу поселились в одном номере. Перед полетом девочки долго не могли заснуть, сидели на балконе, пили лимонад, глядя в удивительно ясное звездное небо. Разговаривали.

Ли рассказала о волонтерской работе в Верхнем Уфалее. Машка кивнула.

— У нас юнкомовская организация тоже регулярно ездит, у нас шефство над Приволжьем. Там получше, наверное, чем то, что ты рассказала, но тоже... разрушено все. Экологи сейчас Волгу восстанавливают. Вообще жалко, да. Представляешь, какие это раньше были реки — Днепр, Волга! И все отравлено, русло покорежено. Только в Сибири еще приличные реки и остались. Но я думаю, их восстановят.

Ли задумалась. Ее глаза в полутьме казались черными — круглые блестящие блюдца на белом лице, обведенные темной каймой ресниц.

— Знаешь, Маш, я иногда не понимаю наш мир. Почему так? С одной стороны, мы запускаем корабли и уже вот будем исследовать Марс. Нам с тобой хорошо. Мы будем учиться, работать, наукой, наверное, заниматься. Ты на Марс полетишь. А там, в деревнях люди живут еще... как в каменном веке. Да, есть Генплан развития. Который предусматривает, что лет через пятнадцать последние очаги отсталости будут ликвидированы. Но за пятнадцать лет там вырастут дети. А кто-то из них не вырастет, и кто-то из взрослых, из стариков умрет, хотя могли бы еще жить.

Ли умолкла. Она вдруг вспомнила Бинха, и ей стало неловко. Она примерно знала, что он бы сказал на это. Нечего было и начинать — она ведь знает ответ.

— Ты хочешь сказать, что Генплан должен больше средств уделять на развитие отсталых очагов и меньше — на Космос? — уточнила Маша, — по-моему, они и так все время об этом спорят. Как трансляцию с Совета ни посмотришь — так спорят. Ведь у нас строй, где все должно быть для человека и удовлетворения его потребностей... а получается неизвестно что. Какое-то форсирование науки — когда еще социальные потребности не удовлетворены.

— Да, именно, — кивнула Ли, — хотя на самом деле я понимаю, почему так. Марс — это тоже потребность. Но не отдельных людей, а всего человечества. Человечество важнее отдельных личностей. Отказавшись от развития, оно рискует потерять драйв. Потом... есть люди, способные и желающие помогать другим, работать для других людей. А есть те, кто хочет открывать новое, искать, рисковать. Общество должно предоставить возможности и тем, и другим. Ну и потом... орбитальный пояс и закрепление на Луне имеют большое оборонное значение. У нас же еще ФТА есть.

— Ну вот ты все и объяснила, — хмыкнула Машка. Она откинулась на железном стуле и опасно покачивалась на двух ножках, вцепившись пальцами в стол.

— Осторожнее, брякнешься! Не знаю, Маш. Иногда я это понимаю. Иногда — нет. Я вообще людей не понимаю. Вот мои родители... ведь у них было все, они не нищие из призонья. Их вообще интересовало только — денег накопить и детей обеспечить, как будто дети помрут без них, и как будто нам с Димкой нужно какое-то их барахло. И ведь таких людей, как мои предки — вообще большинство, если вдуматься! До сих пор большинство. Ну не все, конечно, нарушают закон, но...

— Я тоже плохо понимаю людей, — согласилась Машка, — ну их на фиг! Я лучше уравнения порешаю.

— А мне интересны люди. Уравнения тоже — но и люди. Они... такие странные. Они одновременно и бедствие, и зло — и единственные носители разума, единственные, кто может справиться с энтропией безмозглого мира. Как это получается? Как остановить зло, как построить отношения между людьми, чтобы они были коммунистическими?

Это очень трудно.

— Ну вот вырастешь, тебя выберут в Совет... выберут, выберут, — пообещала Машка, — ты у нас такая вся... коммунистка. И там будешь решать, на что лучше средства направить — нам на Марс кинуть или на детский садик в Уфалее.

— Это ладно, — вздохнула Ли, — как бы не пришлось эти средства направлять на оборонку в основном. На лазеры, ракеты и прочую муть. Один раз ведь социализм уже рухнул, не выдержав такого напряжения. ФТА — вот что сейчас самое главное!

Машка качнулась сильнее и рухнула на пол спиной, вместе со стулом. Ли вскочила и прыгнула на нее, но Машка уже поднималась, хохоча; Ли толкнула ее обратно, и девчонки покатились по полу, неуклюже борясь друг с другом и покатываясь со смеху.

Ли хотелось запомнить каждое мгновение полета. Как их везли в допотопном 'Икарусе' к взлетному полю. Как проходили КПП, рамки, обыск. Дальше — путь в автокаре до взлетной площадки. Исполинские 'леса' вокруг ракеты, уходящие в небо. Открытая лифтовая площадка, замирание сердца (вдруг что-то случится? Вдруг это последний взгляд на Землю?) Вид космодрома, строящихся взлетных конструкций, снующие кары. Ринат, необычно бледный и молчаливый. Все-таки всем страшно! Вон Мишка, занявший четвертое место, непрерывно пытается острить, лучше бы помолчал уж. Расселись в кресла — и страх куда-то исчез. Как на обычном самолете — что тут такого? Космический экскурсовод, уже пожилой дядька Николай Иванович рассказывал о взлете и деталях строения отделяемых ступеней, об устройстве 'Бурана', но Ли слушала вполуха. Сердце в волнении стучало.

Взлет. Отрыв. Нарастающая перегрузка вдавливает в кресло (нет, совсем не как в самолете!) Машка вот частенько тренировалась в Сталинградском Космоцентре, в клубе юных космонавтов. А для Ли все это в новинку. Кажется, глаза сейчас из орбит вылезут! Как же долго это длится. Кого-то там тошнит сзади...

Иллюминатор где-то далеко впереди, через него ничего не видно. А жаль. Ощущение — трясешься в железной коробке, которую швыряет по воле стихий.

И вот наконец — неожиданная легкость, и желудок взмывает под сердце. Вот теперь как раз время для тошноты. Хорошо еще, что они не завтракали.

Но через некоторое время это ощущение проходит. 'Буран' на орбите. Тело удивительно легкое, и только ремни удерживают от того, чтобы воспарить. Занятно смотреть на собственные руки, без всякого напряжения мышц плавающие в воздухе. Кто-то там уже плеснул водой, и по салону плавает водяной шарик. Авторучки, разная мелочь, даже чей-то комм — не закрепили. Николай Иванович (чем-то напоминающий скульптуру Ватника) рассказывает про стыковку.

Стыковка — через двадцать минут. Из салона, конечно, ничего не видно — что-то трясется, на время исчезает невесомость, потом появляется опять.

Все отстегиваются и переходят на станцию.

Здесь оказалось гораздо интереснее!

Ли снимала на комм все, что только было можно. Но все равно потом разглядывая записи, невозможно было вновь почувствовать все это — воздух, пахнущий озоном, зеленые плети вьюнка вокруг генераторов и пультов, веселых космонавтов в голубых костюмах, ловко и умело — в отличие от экскурсантов — плавающих в своей невесомости, словно дельфины в воде. Жесткий холод скоб, по которым перебирались в обсерваторию. Вкус космического завтрака из тюбиков и пакетиков.

Ну и конечно же, великолепные снимки в обсерватории, уникальная техника, подобной Ли не видела даже в Пулково. Разъяснения начальницы астрономической вахты Евы Виртанен — Ли впитывала каждое слово, хотя все писалось на комп.

Очередь к иллюминатору. И наконец — звезды. Отсюда был виден краешек гигантского, пятнадцатиметрового зеркала здешнего рефлектора — оно поражало само по себе. И звезды, немерцающие и огромные, будто нарисованные. Странно, подумала Ли, через атмосферу звезды кажутся более живыми. Может быть, это просто привычка видеть их так. Зато какие они здесь большие, как их много, и как хорошо различима даже мелочь, которая в ясную безлунную ночь на Земле кажется звездной пылью. На эти звезды можно было смотреть до бесконечности, даже просто любуясь, находя знакомые созвездия и 'любимцев'.

Ли сидела у иллюминатора не менее часа, пока ее не стащила Машка и не поволокла к астрографу, потому что Виртанен предложила каждому сделать снимок звездного неба на память.

Возвращение в школу для Ли было в буквальном смысле — с небес на землю. Она с энтузиазмом включилась в учебу и работу, но ей казалось — с этого времени в душе поселилось звездное небо. Невозможно забыть об этом. Невозможно жить, как раньше, потому что это небо — бескрайнее, бесконечное — не дает разрастись суете.

По пятницам она теперь работала в цеху во вторую смену, а вечером в этот день проходил еженедельный видак всей коммуны. Ли была членом совета отряда — как юнком, она, разумеется, пользовалась авторитетом. Но в общешкольном видаке это значения не имело — там все участники равны. А Ли теперь была одной из старших. Ей оставалось учиться всего два года.

Ли сидела с планшетом, не переодевшись после работы — в форме хаки. Удобно развалилась в кресле, закинув ноги на стул, а планшет положив на подставку. Все равно на видео можно различить только бюст — так она настроила изображение. С экрана озабоченно говорила Таша.

— Словом, вы видите график. Если мы не введем вторую теплицу за месяц, мы остаемся без моркови и гороха. Это, конечно, не смертельно. Можно опять же взять в городе. Это один из вариантов...

Лийя поморщилась. Ничего себе вариант. Что скажет Кузинский совет? Дети не справляются. Деткам нужна помощь — хотя и так все силы напряжены. Стыдно! Она набросала два варианта и отправила в общий чат. Просмотрела другие сообщения, выбрала наиболее верные на ее взгляд. Внезапно вспыхнул зеленый огонек — значит, экран предоставили ей. Сейчас вся школа видит ее ввалившиеся глаза и помятую форму со сбившимся шнурком. Ли поправила шнур и выпрямилась.

— Я вижу четыре варианта действий: первое — просить помощи, второе — ускорить работы за счет сокращения учебных часов, третье — за счет строительства, четвертое — предложить добровольцам поработать в свободное время. Я лично за третий вариант!

Огонек исчез. Ли немного погордилась тем, что ее реплика была признана самой разумной большинством, потому ее и выпустили на экран — такое не каждый день случается. Варианты уже вынесли на голосование. Начались прения. Ли изложила свою точку зрения: свободное время и так мало до предела, по сути, людям все равно придется сокращать либо научную работу, либо занятия спортом; взывать к сознательности — значит, рисковать выгоранием. Строительство же в зимнее время все равно замедлено, кроме того — неужели школе грозят серьезные проблемы, если новый учебный корпус будет закончен на несколько месяцев позже? Отряды со строительства вполне можно снять и перебросить на теплицу.

Она слабо следила за дискуссией — устала. В основном рубились сторонники привлечения добровольцев и те, кто был за ее вариант. Ли вдруг подумала, что почти все это — старшие ребята. Она всегда участвовала в видаках, в общих собраниях — но малышкой она почти и не задумывалась, что там происходит. Как-нибудь решат! Вот и сейчас некоторые малыши, конечно, что-то писали, высказывались... попадались довольно умные ребятишки. Но всерьез решали все старшие. И теперь она сама — тоже старшая! Мороз пробежал по коже.

'Страшно не то, что все решают взрослые, страшно то, что теперь взрослые — это мы!'

Теплица — ерунда, один из сотен вопросов, которые нужно постоянно решать, чтобы школа-коммуна продолжала функционировать, чтобы в комнаты подавался свет, горячая вода, в столовой всегда была еда, рабочие планы распределялись как положено, было достаточно учителей и кураторов.

Из учителей в видаке участвовал всегда лишь один человек, сегодня это был математик Семен Козлов. У взрослых были свои, учительские видаки, на которых они решали вопросы своей педагогической работы. Но хозяйством школы заправляли только сами коммунары.

Прошло голосование. Ли победно улыбнулась — ее вариант оказался принят большинством! Так, глядишь, и в совет коммуны со временем выберут... Впрочем, хочет ли она этого? Столько времени придется на это тратить, а ведь его совсем нет.

Комм на запястье завибрировал. Ли взглянула на прибор — вызов! Сообщение.

'Сегодня в 9.00 в третьем спортзале. Строго конфиденциально. Явка обязательна. Елена Плетнева'.

Ли забыла о видаке и смотрела на комм с приоткрытым ртом, а сообщение мигнуло несколько раз и бесследно исчезло. Бывают, говорят, такие настройки — чтобы сообщение стиралось само. Но кто и когда их использует — ведь в этом нет никакого смысла!

Очень похоже на подкол. Вот сейчас она притащится в третий спортзал, темный, а там — никого нет, а потом из-за горы матов выскочат какие-нибудь ну очень умные шутники... мало она с Бинхом тхэквондо занималась, переломать бы им ноги.

Вот только подпись — директора школы-коммуны! — так шутить вряд ли кто осмелится. И не только подпись, но и адрес, с которого было отправлено сообщение, и код. Ли поразмыслила: можно ли вскрыть директорский код? Она не очень была сильна в софте, вот в железе коммов разбиралась отлично.

Может быть, и можно. Но какой самоубийца и зачем будет это делать?

Вопреки ее опасениям, третий спортзал не был пуст.

Тусклый свет, на стопке матов расселись несколько старших ребят — восьмые-десятые классы, две девочки, пять-шесть мальчишек. Негромко разговаривали о чем-то. Ли знала их, но не близко — собрались все из разных отрядов. Ли подсела к Юльке, своей ровеснице, с ней иногда сталкивались на общих занятиях.

— В чем дело, ты поняла?

— Не-а, никто не знает. От Елены Первой сообщение.

Директрису называли так за царственную осанку, но Ли прозвище напоминало скорее космические позывные: 'я первый, как слышно?' Елену в школе уважали.

Ли задумалась — что объединяет получивших вызов?

Все юнкомы. Это само по себе уже интересно. Но почему из юнкомов выбрали именно этих? Учатся по-разному. Хотя реально отстающих, тех, кто проходил бы программу на два-три года ниже, здесь нет. Она, положим, выделилась астрономической работой. Боб — невысокий рыжий мальчишка на год моложе — занял какое-то высокое место в Евразийском конкурсе лингвистов. Знает восемь языков. Но остальные в науке ничем не выделялись. Колька Стрелков — известный активист, кандидат в Совет коммуны, часто говорит на видаках дельные вещи. Но другие держатся скорее в тени. А в чем замечательна Юлька? Да в военке, конечно. Она и, кажется, вот этот молчаливый угловатый парень из старших, Рустам. Они оба — командиры взводов, из отличников, кого Ломик все время в пример ставит. Юлька еще и на конкурсе снайперов первое место заняла в прошлом году.

Вэнь — чемпион школы по спортивному ориентированию.

Об остальных Ли ничего толком не знала. Но выборка уже большая — можно предположить, что собрали ребят, в чем-то талантливых, чем-то известных. Хотя если покопаться, то в школе половина окажется хоть в чем-то выдающимися. А остальная половина еще просто не успела себя никак проявить по причине возраста.

Цифры на большом комме вверху сменились на девятку и два нуля, и в зал вступили еще двое. Взрослые. Все как по команде развернулись к вошедшим и замолчали.

Ли кольнуло странное предчувствие. Один из взрослых, учитель Кирилл Ресков, специализировался по обществоведению, вел научную секцию марксизма, кроме того, как бывший военный, преподавал некоторые разделы по военке — разведку, тактику, ориентирование на местности, гражданскую оборону и еще кое-что. На военке Ли с ним и сталкивалась, Ресков производил хорошее впечатление — спокойный, немногословный. Но кроме этого — это было известно не всем — Ресков был в школе представителем кузинского КОБРа.

Впрочем, недавно это сокращение (вместе с реформой организации) изменили, оно стало произноситься как КБР. Но нередко употребляли и старую зловещую аббревиатуру.

Второй человек, вошедший вместе с Ресковым, был незнаком Ли. Мужчина в обычной гражданской одежде, выправка военная, но мало ли вокруг воевавших людей?

— Привет, ребята!

Разноголосо поздоровались. Кирилл подвинул к матам спортивного козла и вскочил на него. Мужчина в штатском сел рядом на табуретку.

— Разрешите представить вам гостя. Это Егор Александров, товарищ из города, работает он в Комитете Безопасности Революции.

Александров наклонил голову.

— Вы, наверное, удивляетесь, — продолжал Ресков, — что сообщение каждому из вас пришло от имени директора, кроме того, вас попросили никому не говорить об этом. Каждый из вас выполнил эту просьбу, я надеюсь?

Он помолчал. Ли кивнула, чтобы было видно — она-то, конечно, выполнила.

— Сейчас объясню, в чем дело. Как вы знаете, я в школе помимо педагогических функций, выполняю также обязанности куратора от КБР. Мы с товарищами из города посовещались и решили следующее... Собственно, на то была общая директива от руководства КБР сверху. Товарищи на местах должны сами заботиться о воспитании смены. Кто-то из наших гибнет, старики уходят на пенсию. В профшколы КБР принимают далеко не всех, да мало кто и идет туда. Поэтому в Кузине было принято решение готовить смену заранее, еще в школьные годы. Ну и конечно же, наиболее логично искать подходящие кадры именно в школе-коммуне — здесь больше всего юнкомов, да и вся жизнь в коммуне уже, в сущности, подготовила вас к дисциплине и ответственности.

Кадровая политика у нас в КБР не проста — помимо формально оцениваемых качеств, биографии, оценок и прочего, необходимо также личное приглашение. Людей со стороны мы не берем, лишь тех, к кому сами приглядимся и отберем для себя. Я вместе с директором отобрал вас восьмерых для секции подготовки КБР, которую мы решили организовать в нашей школе. Разумеется, у вас уже есть какие-то планы на жизнь, и никто не будет принуждать вас затем идти в спецслужбу. Я понимаю и то, что у вас достаточно плотное расписание. Поэтому по распоряжению директора членов секции освободят от части военной подготовки и спорта. За счет этого трижды в неделю мы будем заниматься в секции. Таким образом, времени вы не теряете, наоборот, наши занятия будут более индивидуальными и эффективными, чем у других.

И повторяю, это не накладывает на вас никаких обязательств в смысле дальнейшей службы в КБР — жизненный путь за вас никто выбирать не будет. Даже не факт, что вас потом в КБР пригласят или примут в школу! Мы будем изучать в секции приемы и методы разведывательной работы и контрразведки, заниматься специальной физической и огневой подготовкой, учиться пользоваться техникой... ну и еще разные вещи. Например, элементы театра. Элементы самоконтроля и психотехники. То есть я обещаю, что занятия будут увлекательными. Возможно, будем выезжать в разные места и в другие страны, где более неспокойная обстановка. Вот такое предложение от нас. Вы вольны принять его или отказаться. Да, и вот еще что. Хотя ничего особенного в такой секции нет, в учебных целях мы уже сейчас начинаем сохранять полную секретность. Все, что я сказал вам сегодня, не должно стать известно ни одному человеку. И хотя вам представляется сейчас, что такая секция — безобидное учебное предприятие, и в этом вы правы, последствия разглашения будут для вас очень серьезными. Вы же понимаете, какие последствия в плане дальнейшего пребывания в школе-коммуне, в плане доверия со стороны КБР вызовет нарушение коммунаром государственной тайны? Вижу, понимаете. Для ваших товарищей вы будете передавать следующее: создана секция военных переводчиков, заниматься с вами будут товарищи из Кузинской ВЧ. Почему мы выбрали именно такое прикрытие? Почти все из вас — либо двуязычные по воспитанию, либо владеют несколькими языками, исключение — Морозова, но у нее необычный корейский язык, к тому же и она изучает не один, а два языка ФТА, взяв дополнительно английский. Это скорее случайность, но она нам в данном случае помогает. Вопросы?

— А если кто-нибудь захочет тоже заниматься в секции? — поинтересовался Вэнь.

Кирилл пожал плечами.

— Сделайте так, чтобы никто не захотел. Не делайте таинственного вида, не делитесь интересным. Делиться вообще нежелательно. Подавайте дело так, что вы на это согласились, лишь бы избавиться от лишней военной подготовки. Отвечайте, что кажется, набор закончен, но вы уточните. Что необходимы особые языковые качества и прохождение спецтеста. Мы еще поговорим о приемах снижения интереса и отвлечения внимания! Еще вопросы?

Ребята молчали.

— Очень хорошо. Теперь вопрос есть у меня, — Кирилл помолчал, — кто не хочет заниматься в секции? Сейчас можно отказаться и уйти. С обязанностью хранить молчание о том, что вы услышали. Если вы не уйдете сейчас — потом обязанностей и сложности станет значительно больше. Я дам вам несколько минут на обдумывание. Помните при этом, что занятия в нашей секции потребуют от вас очень много. Не столько времени, сколько обязанностей и напряжения. Ваша жизнь изменится. Вы сами изменитесь — вам придется очень сильно менять себя. Иногда ломать. Возможно, вы столкнетесь с риском для здоровья и жизни. Если вы не готовы ко всему этому — начинать не стоит. Да?

Поднялся Боб, победитель лингвистической олимпиады.

— Я выхожу, — сказал он негромко, — простите, но со спецслужбами и военными я свою жизнь связывать не собираюсь. Не вижу себя в этой системе. И не хочу даже готовиться.

— Пожалуйста, дело твое! — Кирилл кивнул в сторону двери, — ребята, мы абсолютно никого не держим. Пожалуйста, если не чувствуете себя готовыми — идите.

Боб вышел. Прошло несколько минут. Никто больше не сдвинулся с места.

— Очень хорошо, — бодро произнес Ресков, — значит, с вами семерыми мы будем работать.

— Подписи, — негромко вставил Александров.

— Да. Дальше мы работаем под первой ступенью. До сих пор была нулевая. Первая ступень секретности требует подписи. Ставя эту подпись, вы обязуетесь нигде и никому, ни в каком виде не разглашать полученных здесь сведений. Должен предупредить, что нарушение секретности первой ступени влечет за собой уже не только дисциплинарные, но и уголовные последствия.

Ли вслед за другими расписалась на бланке, покрытом мелким печатным шрифтом.

— Теперь я предоставляю слово товарищу Александрову.

Кобрист из Кузина выдвинул чуть вперед свою табуретку.

— Подготовка, занятия, все, о чем мы говорили до сих пор — правда. Но это только половина правды.

Вся правда заключается в том, что мы ждем от вас не только учебы, но и работы. Пока в скрытом виде — и это, кстати, оптимально для работы — мы хотим создать в школе-коммуне собственное отделение КБР. Его начальником пока будет товарищ капитан Ресков. Ну как работать — это мы вас научим, не проблема. И начнем прямо сейчас. Как мы вообще пришли к идее создания вашего отдела? Дело в том, что сейчас в Кузине вскрыт — пока тайно, никто не взят, никому это не известно — небольшой анклав националистов. В данном случае — казахских, но они связаны с татарскими и русскими националистами. Ниточки тянутся очень далеко. И вот мы по ходу дела обнаружили, что, как это ни прискорбно, небольшой очаг националистов есть и в вашей школе!

— То есть?! — Юлька подскочила. Ли тоже была потрясена.

— То есть это означает, что ребятишки уже не просто думают что-то и читают, а — собираются вместе, у них есть некая литература, переданная из города, и они что-то планируют. Не рисуйте романтических картин, вряд ли они уже планируют теракты и межнациональную войну. Скорее, это чисто идеологический клуб. Однако вскрыть его необходимо. Появление в школе людей из КБР однозначно заставит их затаиться. Поэтому мы и пришли к мысли обратиться к вашей помощи. Вы сможете выследить националистов, не привлекая особого внимания. Ну а подготовка, секция... Это тоже все правильно, и товарищ Ресков все верно сказал, нам смена нужна, мы будем с вами заниматься всерьез. Вот в качестве первого учебно-боевого задания вы и поможете нам вскрыть группу под кодовым названием 'Орда-семь'. Орда — общее кодовое имя, которым мы обозначаем это дело, семь — группа националистов в вашей школе. Задача ясна, товарищи?

Ребята стали переглядываться, зашумели.

— Понятно, что пока задача ясна не очень, — усмехнулся Кирилл, — но мы уточним ее. А сейчас давайте для начала поговорим об основах информационной безопасности при работе с коммом.

Глава девятая. Базис-гражданин

Вторую неделю Рей сидел на жесткой диете.

Формально говоря, еды хватало. В первый же день он нашел местную благотворительную организацию 'Тафель' и приволок оттуда два огромных пакета с продуктами. Такие пакеты можно было получить трижды в неделю, отстояв очередь. Предъяви только справку о том, что числишься на учете Базис-центра и ждешь начисления пособия.

Само по себе это занятие — добывать продукты — было бы даже увлекательным, если бы не рвущая сердце тревога за дальнейшую жизнь. Идти пешком и по эскалаторам на третий высотный городской уровень (его центр пробивала верхушка Колонны Богородицы и крыша ратуши, расположенных на нижнем ярусе). Стоять в длинной унылой очереди, в основном из алкашей и торчков в сильно подержанных тряпках, женщин, увешанных гроздьями детишек. Большинство в этой очереди не принадлежали к белой расе, а порой и говорили не на немецком или английском, а на каких-то своих языках. Попадались немецкие старушки и старики, чистенькие на вид, поджимающие губы при виде смуглой детской оравы. Рей слушал пересуды о том, 'где что дают' и о каких-то неизвестных ему конфликтах. Поперву все это казалось увлекательным приключением. Два закрытых белых пакета с едой, которые ему выдали по предъявлению распечатанной дома карточки, он схватил, как добычу в компьютерной игре. Тащить их домой, правда, было довольно тяжело. Интересно, думал Рей, почему здесь не ходят какие-нибудь автобусы? Но из общественного транспорта была только городская электричка, а жилище Рея находилось далеко от ее станций.

Дома он вскрыл пакеты и ахнул.

Да, еды в них было полно. Буханка серого дешевого хлеба. Почему-то шесть пачек маргарина. Четыре стаканчика йогурта, два из которых тут же пришлось выбросить — срок хранения вышел. Пачка печенья. Макароны. Набор для выпечки — какие-то пряности, украшения на торт. Пять разных соусов в банках. Килограмм подгнивших яблок. Рей хотел было их тоже выбросить, но вовремя понял, что разнообразить питание нечем, и потому тщательно подрезал сгнившие места, а остатки сложил в холодильник.

Таким образом он питался уже две недели. Хлеб с соусом на обед. Йогурт на завтрак. На ужин — кислые яблоки с запахом гнили. Единственное, что спасало — интернет. На него не было ограничений, и Рей по-прежнему забывал о всех неприятностях, уйдя в виртуальность.

Если уж в прежней жизни можно было полностью отвлечься от жизненного процесса, стукая по клавиатуре и уткнувшись в маленький двухмерный экран — то современный интернет был куда ярче и ощутимее реальности. Рей записался в команду виртуального флаг-турнира, 'Быки Альдебарана', и даже достиг некоторого успеха, став форвардом — это не так-то просто. Сражения шли меж командами планеты Олла у Альдебарана и земной колонии на Альфа Центавра. Если флаг-турнир не поможет снять противоречия (а так и было по сюжету сериала) — начнется космическая война. Рей заранее забронировал себе место в полку истребителей.

... Они выиграли. Товарищи по команде хлопали Рея по плечам и даже подкидывали в воздух — это он совершил решающий рывок к флагштоку! У Рея текли настоящие, не нарисованные слезы. Потом всей командой они ужинали в роскошном ресторане Оллы — посуда из чистой платины, горы жареного мяса, мясных рулетов, шариков, залитых восхитительными соусами, круглые со слезой сыры на тарелках, вино цвета венозной крови в хрустальных высоких бокалах. Девушка с волной русых волос до колен, со стрелками на висках, удлиняющими и без того огромные синие глаза, подошла к нему сама. Герой турнира! Она робко приблизилась к нему, и Рей пригласил ее на танец. В синих глазах сияли огни, точно сбывалась мечта. Талия девушки была тонкой до абсурда, до страха переломить ее пальцами.

Кровь и вино ударили в голову, Рей приблизил губы к губам девушки. И тут грянул внешний вызов.

— Извини, — деловито сказал он, — вызывают.

Исчез с видом супермена, которого призвали на спасение очередной планеты. Из внешнего окна на него доброжелательно смотрела женщина в форме служащей Базис-центра. Темные кудри, что-то азиатское в лице.

— Мое имя Ванг, — представилась она, — я ваш джоб-куратор.

— Мне начислили пособие?! — воскликнул Рей. Женщина покачала головой.

— Это вне моей компетенции. Финансированием занимается другой отдел. А я — психолог и социальный работник. Моя задача — помочь вам найти себя!

— М-м, — огорчился Рей, — а нельзя ли как-то узнать, начислят ли мне пособие? И когда? Мне скоро за квартиру платить!

Ванг улыбнулась.

— Не беспокойтесь, герр Гольденберг! Возможно, вы не в курсе, но базис — это действительно базис. Я знакома с вашей биографией. Понятно, что вы многого пока не знаете. Базис — это безусловный основной доход! Его получают у нас все жители Федерации. Единственное исключение составляют те, чей доход от работы или бизнеса превышает базис более, чем в два раза. Но такие люди — это всего 12 процентов населения!

— Э-э... вы что, хотите сказать, что почти девяносто процентов людей живут на пособие? — поразился Рей.

— Да, именно так. Хотя многие из них зарабатывают кое-что и дополнительно.

— А что... нормальной работы в Федерации нет? — Рею смутно помнилось, что в старые времена считалось почетным работать и зарабатывать деньги, а сидящих на пособии клеймили позором.

— Почему же? Безработица у нас очень низкая, в Германии менее трех процентов. Я и вам помогу найти работу, у вас есть все данные — вы прекрасно владеете английским, биологически молоды, неплохое школьное образование. Уверена, что мы найдем для вас подходящее место! Или в крайнем случае, профессиональное образование...

— Подождите! — перебил Рей, — это получается тогда, что зарплаты очень низкие? Раз люди зарабатывают не больше базиса.

— Я уточню, — улыбка Ванг была профессиональной, отлично отрепетированной, — такое понятие, как зарплата, у нас применяется крайне редко. Большинство работодателей предоставляет места работы, но не платит за это, и это справедливо, согласитесь — мало того, что работодатель создал вам рабочее место, он еще должен вам за это и платить? Лишь в некоторых, особых областях... ценным специалистам работодатели предлагают еще и зарплату, и таким образом свой базис можно увеличить почти в два раза!

Понимаете?

— Не очень, — признался Рей. Он обернулся и со вздохом отключил окно с Альдебараном, — а на что люди живут? Если им не платит работодатель?

— Так на базис же! — Ванг недоуменно пожала плечами, — содержание граждан берет на себя государство. Это и есть его обязанность — содержать людей, а иногда, при нехватке работодателей, создавать им и места работы. У нас в государстве все для блага человека, уважаемый господин Гольденберг!

Рей подобрался.

— Я правильно понимаю, что базис я получу в любом случае — буду я работать или нет?

— Да, конечно! — благожелательно подтвердила служащая.

— Но тогда какой смысл для меня в том, чтобы работать?

Ванг скорбно покачала головой.

— Но ведь вы, наверное, хотите общаться с людьми, не сидеть в четырех стенах! Быть встроенным в социальную жизнь общества. Быть нужным и интересным другим людям.

— Э-э... ну а если я не хочу? — спросил Рей.

— Мы будем обследовать ваш психологический профиль. Выяснять причины таких нарушений... Не беспокойтесь, — радостно заверила его Ванг, — мы все решим, и у вас все будет благополучно.

Через два дня Рей пешком добрался до Базис-центра, расположенного на соседней окраине города. Он проехал было две остановки на гор-электричке, но денег на оплату проезда у него не было, и завидев контролера, Рей машинально выскочил из вагона.

Симпатичная кураторша Ванг пригласила его в кабинет. Обследование длилось около часа — Рей сидел со шлемом ментоскопа на голове, Ванг задавала ему разные вопросы, затем он заснул под действием какого-то укола...

Рей проснулся в соседней комнате. Из кабинета Ванг доносилась беседа с какой-то женщиной, говорящей по-немецки с акцентом. Здесь говорили по преимуществу на немецком, а не английском, в отличие от среды, где Рей вращался раньше.

— Очень плохо, что вы не явились на работу! — в голосе Ванг звучал металл, — фактически вы потеряли место работы по своей вине. Поэтому на следующий месяц базисное пособие с вас снимается!

— Но как же... на что мне жить?! — раздался жалобный женский голос, — а ребенка на что кормить?

— Ничем не могу вам помочь! Это закон. Вы предлагаете мне нарушить закон?

— Но меня же из квартиры выселят!

— За один месяц не выселят, а потом вернете плату! Кроме того, мы заключим с вами новый договор на поиск работы... Подпишите вот здесь! И смотрите, чтобы не как в прошлый раз! Вы должны прилагать настоящие усилия, а не расслабляться! В противном случае я должна буду еще раз применить санкции! Это закон!

Послышалось всхлипывание и бормотание. Рей сел на кушетке, переждал возникшее головокружение. Что это ему такое ввели? В соседней комнате голос Ванг бодро произнес 'До свидания', хлопнула дверь, Рей высунул нос наружу.

— Можно?

— Да, пожалуйста... Вот подпишите договор, — Ванг положила перед ним распечатанный лист тонкого пластика. Рей пробежал договор глазами.

Ему предлагали договор о помощи в заключении трудового контракта.

Психологическая служба Базис-центра обязывалась помогать ему искать рабочее место. В ответ на это Рей обязан был приложить усилия к поиску самостоятельно. Что-то не нравилось ему во всем этом. Какие-то формулировки могли оказаться ловушкой. Рей нахмурился, взглянул на Ванг, которая доброжелательно улыбалась напомаженным ртом.

Не подписывать? Устроить скандал?

Но ведь не дадут пособие! Внутри у Рея зашевелился страх. Перспектива и дальше жить за счет 'благотворительных пакетов' пугала, а скоро предстоит плата за квартиру и интернет!

Он приложил палец к окошку подписи на листе.

— Прекрасно, герр Гольденберг! — бодро произнесла Ванг, — я распечатала для вас подходящие вакансии. Впрочем, вы и сами можете посмотреть их в интернете, на портале Биржи. Наша следующая встреча — через неделю, согласно договору, вы должны либо устроиться на работу к этому времени, либо принести зарегистрированные отказы, не менее пяти. Всего хорошего! Желаю вам приятного дня!

Дома Рей забросил лист с вакансиями подальше, налил дешевого кофе (к счастью, хоть такой удалось взять в прошлый раз — неделя без кофе его доконала!) и сделал бутеброд с подозрительно пованивающей колбасой. Жуя на ходу, он нырнул в интернет.

Когда Рей вновь вернулся к реальности, за окнами стемнело. Его клонило в сон. Рей, пошатываясь, прошел к туалету.

Завтра они должны заплатить пособие, уговаривал он себя. Должны. Иначе ведь меня выгонят из квартиры! Хотя сразу тоже не выгонят... сначала напишут письмо, потом еще что-нибудь. И только потом придут с полицией. До тех пор, наверное, пособие уже дадут! А вдруг нет? И что делать тогда — жить под мостом?

Он вымыл руки и плеснул воды на лицо. Сжал зубы, сдерживая панику.

Почему эта Ванг ничего не сказала о пособии? Наверняка же она знает... вон санкции выписывает, пособия людей лишает. Вместо этого — идиотский договор и какие-то вакансии. А зачем ему работать, если пособие заплатят и так?

Но видимо, заплатят не обязательно — ему вспомнился подслушанный разговор. Ванг может и лишить пособия. На месяц... или навсегда? Но как же — ведь говорят же, что граждане Федерации все имеют жилье и не умирают с голоду?!

Сон слетел начисто. Рей вышел в комнату. Хотел съесть что-нибудь для успокоения — но остался только один кусок хлеба. На завтрак. Завтра надо будет сходить за продуктами, для этого понадобятся силы.

Мир перевернулся окончательно. Впервые в жизни Рей почувствовал — и это было крайне унизительно! — что его принуждают что-то делать.

Его никто, никогда не принуждал. Может быть, в раннем детстве — но он не помнил этого. Бывало, с родителями возникали конфликты, отец сердился, мать выговаривала. Но он всегда в глубине души чувствовал, что это — не всерьез. Что они поворчат и забудут, и все будет по-прежнему. Наказаний в семье не практиковалось. Надо было только помолчать с невинным видом, уставив глаза в пол — и все будет нормально. Со временем.

В школе практиковали педагогику ненасилия — их непрерывно развлекали, подыскивали наиболее ненапряжные способы обучения, оценки вообще ставили редко. В универе стало потруднее, поэтому Рей, собственно, и бросил его.

Его в жизни уговаривали, убеждали, подкупали, пытались усовестить. Но никто никогда не наказывал его и не ставил перед жесткой дилеммой: будешь делать, как я говорю, или сдохнешь.

Смерть ассоциировалась с лимфосаркомой. Это был ад — непрерывная боль, тяжелый морфиновый сон, забытье, тошнота, тысяча мелких неудобств, пронзающая мысль о небытии — раньше Рей считал, что верит в перевоплощения, но во время болезни странным образом его накрыл атеизм.

Теперь ему снова казалось, что он стоит перед пропастью — адом; на этот раз смерть будет не от болезни, а от голода; ему придется проводить ночи, целые ночи, на холодной земле, ютиться по углам, бегать от полиции, а это страшное сосущее чувство под ложечкой... оно уже начинается! Рей ведь не ужинал, и до утра ему есть нежелательно. Он тут же схватил оставшийся ломоть хлеба и откусил. Немного-то можно и сейчас! Ему стало легче. Рей не заметил, как доел остаток продукта.

Ну и ладно. С утра надо встать пораньше и идти за едой — все будет нормально. Какие глупости! Никакая смерть ему не угрожает — только неудобства.

Хотя и они очень неприятны.

И все-таки придется работать, понял Рей. Унизительно, мерзко... Но он должен пойти на это — чтобы выжить!

Я отомщу, подумал он мрачно. Найму адвокатов... Сейчас мне надо только выжить.

Он взял список от психолога Базис-центра, посмотрел, отбросил.

Бред какой! Список включал вакансии посудомойщика в ресторане, работника автомойки, помощника продавца в супермаркете, складского рабочего...

Рей плюхнулся в кресло, включил интернет, потребовал Биржу труда. Не может же быть, чтобы не нашлось нормальной работы! Он же все-таки не черный эмигрант из Африки, чтобы машины мыть! Он образованный человек, закончил гимназию и два курса университета... пусть и более полувека назад.

Через полчаса он продиктовал четыре резюме — на места модераторов интернет-порталов, агента по продажам и переводчика — и довольный произведенными усилиями, хотя и голодный, лег спать.

Из 'Тафеля' Рей вернулся к полудню. Первым делом заварил себе один из сухих супчиков, оказавшихся в пакете, и поел этот супчик с хлебом.

Ему показалось, что он в жизни не едал ничего вкуснее.

Затем Рей с удобством расположился у монитора. Первое же сообщение заставило его с воплем подпрыгнуть.

'Уважаемый герр Гольденберг!

Вам начислено денежное довольствие в форме безусловного основного дохода, в следующем размере...'

Когда Рей дочитал письмо до конца, радость его поутихла. Он поднес руку к сканеру — посмотреть сумму на чипе. Ну что, во всяком случае, теперь там что-то появилось.

Что-то — это 198 долларов 30 центов. И на это надо прожить месяц.

Рей вдруг понял, что не знает даже приблизительно, сколько стоят продукты. Надо будет брать самые дешевые. А сколько стоил обед в Далласском ресторане? Да что-то около двухсот он тогда и выложил...

Но это было еще не все. В почтовом ящике мерцало еще одно послание от Базис-Центра. Рей открыл и его.

'Уважаемый герр Гольденберг!

Безусловный основной доход предусматривает оплату жилплощади и сопутствующих расходов в размере 250 долларов в месяц. Согласно указанным вами данным, вы проживаете в квартире площадью 88 квадратных метров, стоимостью 450 долларов в месяц, при коммунальных расходах 150 долларов в месяц. Эти расходы превышают установленную норму расходов на жилье гражданина Федерации.

На текущий счет вашего квартировладельца переведена установленная норма в 250 долларов. Остаток мы просим вас перевести самостоятельно из ваших личных средств в течение недели, в противном случае ваш квартировладелец имеет право начать против вас судебный процесс.

Мы рекомендуем вам сменить жилье. Установленная жилая норма Гражданина Федерации — 25 квадратных метров.

С наилучшими пожеланиями,

Служащая Базис-Центра

К. Корнер'.

Минут пять Рей тупо смотрел на матовую серую поверхность экрана. Что они имеют в виду? Наконец дрожащей рукой вызвал служащую Корнер. 'Занято' — возникла надпись. Рей подумал и погасил вызов.

После длительного поиска нового жилья Рей убедился, что здесь не так все просто. О долге квартирохозяину он старался не думать. Выселение, суд — все это долгий процесс. Он успеет найти новое жилье, а там... если у него нет денег, то с него и взять нечего. Пусть в конце концов сажают в тюрьму! Или Энрике обязывают за него платить.

Но и с жильем все оказалось не легко.

Квартир менее 30 квадратных метров в Мюнхене, похоже, не было. Да и те стоили все равно не менее трехсот долларов в месяц. Как будто почти нет разницы между его неплохой, удобной 'трешкой' и каморкой под крышей!

Через пару часов, выпив тошнотворного кофе с бутербродом, Рей догадался искать жилье на окраинах. Он нашел даже общежитие, где комната стоила менее сотни — но правда, все комнаты там были заняты.

Наконец он нашел то, что искал. Квартирки располагались в тьмутаракани — в районе Ам Харт. Они были небольшими, некоторые даже по 20 метров. Правда, все они стоили — вместе с коммунальными платежами — не менее 270 долларов.

Видимо, остаток — 20 или 30 долларов — все-таки придется платить из 'личных средств' — то есть того базиса, что платят на продовольствие.

Рей уже смирился с этим и стал обзванивать владельцев мелких квартир — все эти квартиры принадлежали каким-то фирмам.

Правда, до некоторых было невозможно дозвониться, другие квартиры оказались уже заняты. Но по крайней мере, Рей теперь знал, в каком направлении искать.

Теперь следовало еще проверить вакансии.

Ответ пришел только по одной из них. Рей немедленно распечатал его, чтобы предъявить Ванг при следующей встрече.

Менеджер по кадрам выражал вежливое удивление резюме, присланным Реем. Разве Рей не обратил внимания, что для работы модератором на их портале требуется законченное трехлетнее образование по специальности 'Интернет-коммуникация'? Менеджер благодарил за внимание, проявленное к их порталу, и желал дальнейших успехов.

Остальные даже не удосужились ответить, но теперь Рей вспомнил — и у них тоже в требованиях везде было указано законченное образование. Какое-то там. Это что же, у него нет шансов найти нормальную работу?

Рей ударил кулаком по мягкому подлокотнику.

Черт возьми! Ведь он же неглупый, здоровый молодой мужчина. Хочет работать, ну нате вот уже, подавитесь, буду я работать, буду! И что?

А месяц назад ему предлагали место топ-менеджера...

Бред, сюр! Может быть, племянник так пошутил? Может, 'воспитывает' Рея? Вернуться с повинной, согласиться на любые условия?

Рей набрал вызов Энрике. Тупо уставился на красный круг с молнией в центре экрана.

'Вызовы заблокированы'.

Да нет, конечно. Энрике решил избавиться от него, вот и все. Мечта об адвокате жгучим перцем защипала в горле. Хорошо, но сначала — выжить. Сначала — решить проблемы.

Рей нашел поиском ближайший супермаркет и начал сложный процесс закупок. Продукты стоили вроде бы и недорого, но корзина наполнялась быстро, и цифра над ней все росла. 25 долларов... 30. Рей выбросил из корзины спиртное — начнем здоровый образ жизни! Выбросил было леердамер и положил дешевую гауду, но потом убрал сыр вообще. Чем есть такое, лучше без сыра. Убрал фрукты — обойдемся. В конце концов он остановился на цифре 28. Нажал ввод.

Через час к нему в окно ткнулся беспилотник, тяжело груженный продуктами.

Рей заварил нормальный кофе, с наслаждением намазал маргарином ломоть свежего зернового хлеба, кинул сверху пластинку салями.

Жизнь налаживалась.

— Вы принесли только два отказа. В чем дело? По договору вы должны представить пять!

— Но я обращался в тридцать фирм, как минимум! Они не присылают отказов.

— Это, конечно, плохо! Но некоторые все же присылают. На первый раз мы это оставим так, но в следующий раз вы обязаны представить пять отказов. Или уже найти место работы.

— Дело в том, — решился Рей, — что я хотел бы пойти учиться. На все... нормальные места работы требуется трехлетнее образование, не меньше. А у меня нет законченного. Два курса института, да еще столько лет назад, никого не интересуют. Нельзя ли как-то это... организовать?

— Отчего же, конечно, можно, — улыбнулась Ванг, — ищите! Места обучения оплачиваются у нас фирмами. Теперь и среднее специальное, и высшее образование можно либо оплатить самому — но у вас не хватит на это средств, либо, как это делает большинство, найти фирму, которая оплатит учебу. Пишите резюме в интересующие вас фирмы! Но, герр Гольденберг, должна вас предупредить! Если вы и найдете место учебы, это будет через год-другой. В это время не стоит сидеть без дела! У нас есть договор, и мы работаем по нему. Ищите места работы, где образование не требуется. Вы обратились в те фирмы, которые я вам рекомендовала в прошлый раз?

— Да, — соврал Рей, отведя глаза.

— И что?

— Никакого ответа.

— Ну что ж, это бывает. Ищите дальше! Мы заключили договор, его следует выполнять.

Рей вышел из кабинета с легкой надеждой на будущее. Может быть, все не так плохо? В глубине души ему до сих пор все казалось увлекательным, хотя и затянувшимся приключением. Рано или поздно родственники вспомнят про него. Он сможет нормально поесть, развлечься, отдохнуть. Серьезно поговорит с Энрике о дальнейших возможностях. Может, правда, закончить университет?

Рей все больше понимал, что так не будет. И все равно верил — непонятно во что. Вот сейчас он напишет резюме в разные фирмы, поищет место учебы. Может, даже начнет учиться на какого-нибудь дизайнера порталов или музыкального редактора.

— Извините. Вы знаете все о своих правах?

Рей замер. Женщина смотрела на него с легким вызовом. В руке она держала пластинку со встроенным мини-диском, с непонятной надписью. Протягивала пластинку ему. Женщина была не очень молодая, худая, в джинсах и куртке, на рукаве которой красовалась алая повязка с надписью 'ПК'.

— Вы знаете, что договор о поиске работы вы имеете право не подписывать? Вы знаете, что вам положена бесплатная адвокатская помощь?

— Нет... честно говоря, — пробормотал Рей.

— Возьмите, — предложила женщина, — здесь вся информация по правам безработных.

Он машинально взял диск. Повернулся — к ним через весь зал направлялся здоровенный секьюрити с электродубинкой на поясе и неким зловещим сканером в руке.

— Опять красные лезут! — возмутился секьюрити, — вам говорили, что здесь государственное учреждение, и вам запрещено здесь находиться?

— Ухожу-ухожу, — сказала женщина примирительно.

— Так просто вы не уйдете! Сначала я запишу данные...

На Рея никто не обращал внимания, и он потихоньку вышел из холла.

Рей лежал в постели до тех пор, пока давление внизу живота не стало невыносимым.

Вылезать не хотелось нестерпимо. Снаружи адский холод; середина ноября, батареи были чуть теплыми, как он ни выкручивал регулятор. Экономят, сволочи. Рей завертывался в два одеяла и согревался собственным теплом.

Вставание по утрам превращалось в пытку.

Он бросился в туалет, ощущая, что вот-вот — и прорвется на трусы постыдной струйкой. Потом долго, с облегчением мыл руки под краном, вода, к счастью, бежала достаточно теплая. Плеснул на лицо. Бросил взгляд на постель — там тепло, но лежать уже надоело. Половина двенадцатого. Да и жрать хочется невыносимо. Рей стал натягивать одежду — уже все равно, как выглядеть, лишь бы теплее. Почему он хотя бы не захватил нормальные вещи от племянника? Полный шкаф же был.

На днях Рей побывал в одежной камере при церкви и выбрал себе флейки — этот заменитель прежних джинсов, куртку и все прочее, необходимое на зиму. Подержанное, без формы и цвета. Первые дни натягивать эту мерзость было противно — после кого-то. Но теперь он привык. Теперь уже все равно.

Рей разбил на сковородку два яйца. В поездках у него бывали всякие приключения, случалось и готовить самому. Соскоблил яичницу на тарелку. Намазал маргарином толстый ломоть хлеба.

Ничего. Сейчас можно будет нырнуть в мир 'Великой Войны'. Игра примитивная, со здешнего терминала только такие и доступны, да к тому же в ней ничего не надо платить. Но он и к этой омерзительной графике уже привык, и к поганому интерфейсу. Все равно отвлекаешься надежно.

Рей сел на подоконник — нормального стола в квартире не было. Вообще здесь не было никакой мебели, и стены ободранные, и пол. Серые облезшие квадраты термоплитки на полу, белые облезшие — на стенах. Квартирохозяин заявил, что менять это покрытие стен и пола жильцы должны сами — но такие деньги Рею были теперь недоступны, даже самую дешевую плитку он не мог купить. Мебель он нашел в 'Каритасе', и ему даже привезли ее на машине — три разнокалиберных стула, разбитый диван, несколько кухонных шкафчиков и старый двухдверный шкаф. Стиральная машина была общая в подвале. Вместо плиты или, тем более, современной кухонной машины, он купил древнюю плитку с двумя конфорками. И даже эти минимальные расходы загнали его на дно — он еле дотянул до конца первого месяца, по правде сказать, еды уже почти не осталось.

Внизу раздавались детские вопли — мальчишки во дворе играли во флаг-турнир. Двое пацанов залезли на горку с синим флагом и тузили друг друга.

Как люди еще умудряются рожать детей в таких условиях? — подумал Рей. Впрочем, им не так тяжело. У них есть родственники, наверное. Кто-то поможет сделать ремонт, кто-то — поделится ненужной мебелью. Кто-то возьмет ребенка на каникулы за город.

Они выживают вместе. А я? — с горечью подумал он. У меня тоже есть родня. Как бы. Комок ненависти подкатил к горлу.

Он бездумно жевал яичницу с хлебом, оглядывая свою единственную — зато дешевую — комнату. Обшарпанная разнообразная мебель, световая панель с дыркой. Единственное, на чем отдыхал глаз — хороший, современный монитор, пленкой распластанный на стене. Можно смотреть ИТВ (интернет-телевидение) — основные каналы бесплатны, можно играть. Правда, собственный комм Рея был несовместим с такой древней системой, пришлось купить в рассрочку более простой, а он не вытягивал виртуальности, даже трехмерное изображение давалось ему с трудом, графика схематичная, звуки запаздывают.

Но все равно — можно хоть как-то забыться, отвлечься.

Но Рею предстояло еще заняться ежедневной мукой — поисками невозможного.

Рей давно выяснил, что найти место учебы еще сложнее, чем место работы.

О высшем образовании речь не шла — у Рея, как оказалось, нет необходимых допусков. Кроме того Ванг спросила его:

— На какие деньги вы собираетесь учиться?

— Но ведь, кажется, высшее образование бесплатно?

— Но ведь вам надо на что-то жить? Кредит на учебу сейчас выдают — около двухсот долларов в месяц. Платить за квартиру будет нечем.

— А разве я не имею в таком случае права на дальнейшее получение базиса? — удивился Рей. Ванг покачала головой.

— Нет, студенты давно уже исключены, считается, что у них есть свой доход. Конечно, на двести долларов вы квартиру не снимете... Некоторым удается подрабатывать. Ищите!

Но Рей уже не рассчитывал на возможность найти работу.

Для того, чтобы выучиться на какого-нибудь простого вебмастера (а также повара, сварщика, водителя гор-электрички), следовало найти менеджера или хозяина фирмы, готового оплатить это обучение. Но на запросы фирмы либо ничего не отвечали, либо отвечали стандартно:

'Спасибо за интерес к нашему предприятию! К сожалению, все учебные места уже заняты: мы отдали предпочтение нашим собственным работникам'.

В очередной раз Рей плюхнул перед Ванг лист с распечатанными отказами и спросил в отчаянии:

— Что же мне делать? Похоже, учиться вообще невозможно устроиться!

Ванг пожала плечиками, как это она умела — безразлично-презрительно.

— Вы рано впадаете в панику. Люди ищут годами! Причем молодые люди! С современным образованием! — она смерила Рея внимательным взглядом, отчего он почувствовал себя глубоким стариком, — Я могу дать вам небольшой совет. Понимаю, что в наших реалиях вы еще не ориентируетесь. На самом деле для того, чтобы устроиться на место учебы, необходимо сначала поработать — подсобным рабочим, помощником. Так делается в любой фирме. Поработать год, два, иногда больше. Хорошо себя зарекомендовать. Именно поэтому вам и отвечают о предпочтении собственных работников. Ищите место работы!

И Рей искал. В один прекрасный день он сдался и начал искать место мойщика окон. Или уборщика. Или подсобного рабочего на складе. В конце концов, может быть, это даже забавно? Ему казалось, что сейчас-то наконец наступит поворот к лучшему. Что он по крайней мере найдет какое-то место работы. Мелькала где-то в глубине сознания неприятная мысль — а станет ли от этого больше денег? Ведь на работе денег практически не платят, он так и будет жить на базис. Но потом, со временем будет больше, утешал он себя. А это кое-что значит!

Но быстро выяснилось, что и с профессиями водителей и мойщиков дело обстояло так же плохо, как и с приятной работой в интернете.

Рей читал разные пособия, и везде рассказывались истории успеха. Главное, учили пособия — не впадать в депрессию, а все время пробовать и пробовать! На интернет-форумах для безработных какие-то люди давали советы и стыдили тех, кто недостаточно активно ищет. Ведь каждый сам виноват в том, что у него ничего не получается! Надо искать активнее! Один счастливый обладатель работы официанта рассказывал о том, как написал четыреста заявлений, и вот наконец нашел работу — правда, за границей, в Швейцарии! Теперь он счастлив, и получает полтораста долларов сверх базиса, а со временем все станет еще лучше!

Одна дама написала длинную повесть о том, как в течение пяти лет проходила различные тесты, ездила на собеседования по всем городам, написала фантастическое количество резюме — и вот у нее есть место помощницы в большой прачечной, а со временем она, возможно, даже начнет учиться на оператора стирки.

Рею и впрямь становилось стыдно от всех этих историй. Он сам виноват в своих проблемах! Да что уж говорить — если бы живя у Энрике, он хоть немного озаботился собственным будущим, чтобы у него были свои деньги, а не племянника... Это было совсем нетрудно устроить! По крайней мере, несравненно легче, чем сейчас.

Как он мог быть таким дураком?

Об этом и думать не хотелось. Теперь Рей усердно искал работу. Он решил, что будет писать 300 резюме в месяц. В день, следовательно, нужно было писать 10, с учетом хотя бы редких выходных — 12-13. Поначалу Рей установил себе норму — двадцать предложений в день, но с удивлением понял, что во всем Мюнхене и окрестностях не найдешь такого количества свободных рабочих мест. Во всех отраслях сразу. Или по крайней мере, он не мог их найти на обычных интернет-ресурсах.

Самым сложным было найти новые предложения. Рей проглядывал вакансии во всех разделах и выделял нужные. Через три часа ему все еще не хватало двух до дневной нормы. Голова разболелась. Кажется, он простыл...

Рей подошел к вопросу формально — он быстренько оформил резюме в две фирмы, куда его все равно наверняка не возьмут: на места продавца на заправке и охранника. Первое место требовало хотя бы небольшого образования, в охранники же отбирали крепких мужчин с армейским опытом или хотя бы спортивными достижениями. Затем он уронил голову на руки и сидел без движения минут десять.

Очередная пытка поиска работы вымотала его. Рей воображал себя на месте хозяина фирмы. Заинтересовался бы он таким вот резюме? Да, безусловно, это интересно — размороженный мамонт из прошлого. Но ведь хозяин ищет не собеседника за столом — ему работник нужен. Который будет вкалывать, надежный, аккуратный, с хорошим пониманием современной жизни.

Рей стукнул кулаком по столу и поднялся. В кухонном шкафчике он нашел 'Пэйнкиллер', закинулся таблеткой от головной боли. Сожрал бутерброд с мерзкой дешевой ветчиной.

Плевать. Клал он с прибором на все эти учреждения, на усердных официантов и прачек. И на весь этот мир впридачу. С облегчением он опустился в кресло, а в глубине экрана уже разворачивалась трехмерная заставка Великой Войны.

Рей играл за американцев. Можно было еще выбрать англичан или немцев. Но играть за немцев — сложно, вероятность повернуть ход игры и написать альтернативную историю есть, но крайне мала. Англичане же играли в войне не такую большую роль. В общем, все, как было во Второй Мировой. Хотя, конечно, здесь была возможность не только дойти до Берлина, как это, вроде бы, было в истории, но и отбить у русских еще и восточную часть Германии.

Правда, Рею смутно вспоминалось из прошлого, что русские, вроде бы, тогда тоже воевали против Гитлера, а не наоборот. А в этой игре они были союзниками немцев и в итоге даже не пустили американскую армию в восточную Германию, а организовали там сталинистский концлагерь. Вот про восточную Германию Рей хорошо помнил, а про войну — не очень. Возможно, он перепутал.

Да и какая разница?

Рей вел 'Летающую крепость', и оранжево-темное небо вокруг горело сполохами. Он почти физически ощутил, как самолет тряхнуло от попадания. Зенитки... 'Сэр, прямой в хвост!' — крикнул сзади стрелок. Рей повел рукоятку на себя...

В этот миг все погасло.

Рей вздрогнул и выпустил джойстик. Ему показалось, что он умер.

Но это погас экран. А через секунду в черноту выплыла красная надпись:

'Извините за доставленные неудобства! В связи с неуплатой за услуги Телеком вы временно лишены возможности пользования коммуникативными приборами. Пожалуйста, внесите оплату на счет Телекома!'

Рей выругался сквозь зубы.

Интересно, а как он вообще может внести плату, если интернет и даже сам комм отключен? До сих пор Рей умел обращаться с деньгами только с помощью сети. Кроме того, непонятно, почему плата не внесена? Ведь это происходит автоматически...

Рей огляделся. Убогая квартирка, серый низкий потолок, уродливо обклеенные стены. И никуда не убежать отсюда... О боги, за что мне это? Я хочу обратно. Он метнулся к стене, надавил кнопку экстренного включения. Бесполезно. Бежать, бежать из этого мира, куда угодно — в созвездие Ориона, в кабину бомбардировщика Второй мировой.

Но теперь не дают. Комм застыл мертвым пластиком — вся коммуникация заблокирована!

Ужас нарастал внутри. Ледяной тошнотный ком заполнил горло. Неужели вот эта квартирка — все, что осталось в мире? И он так и будет сидеть здесь, в пустых холодных стенах — весь день? Вечер... ночь...

Дрожащими руками он натянул куртку. Выскочил на улицу, в промозглый ноябрьский день. У подъезда, как всегда, торчал Кунц — с длинными седыми волосами и красным носом, тощий, из кармана у него торчало горлышко бутыли дешевого шнапса. С ним еще какой-то незнакомый хмырь.

— Добрый день! — сосед двинулся наперерез. Рей мысленно застонал — не хотелось видеть никого.

— Эй, у тебя пяти долларов не найдется? Жрать нечего, деньги только послезавтра придут.

— Сам на мели, — ответил Рей, — вот иду в базис, спросить, может, помогут.

— Да, щас! Догонят и еще помогут.

— Ну может, работу какую там найдут.

— Хе-хе, — Кунц коротко трескуче рассмеялся, — ты че, работу ищешь, что ли?

— Ну... мы же должны, — Рей переминался с ноги на ногу. Ветер пробирал курточку насквозь.

— Ничего мы не должны! — заявил хмырь рядом с Кунцем, — базис — это безусловный доход! Понял? Без условий. Хочешь — работай, хочешь — нет. Я вот не хочу и не буду!

— Во, правильно! — подытожил Кунц, достал бутылку из кармана и сделал глоток.

Рей пробормотал под нос что-то невнятное и кинулся прочь.

'Я же не такой', думал он с ужасом. Я же приличный человек. Да, я на мели, но я приличный человек. Я ищу работу. Мне только не везет, но я не сдаюсь, я ищу... Я хочу пробиться. Я честный, хороший человек. Не то, что эти... Так я еще не опустился!

В глубине души он чувствовал, что еще несколько месяцев такой жизни — и он cтанет подобием Кунца и этого хмыря. Разве что вместо алкоголя у него интернет... Да и сейчас — разве это не интернет-зависимость? Он физически не может находиться в квартире с погасшим пустым монитором. Трясутся руки, темнеет в глазах.

Еще немного — и он не выдержит и скажет 'я и не хочу искать работу, мне и так хорошо!' — и окончательно опустится на уровень Кунца...

Но пока он еще не опустился. О нет! Он пока еще нормальный, приличный человек. И он будет искать работу.

Ванг согласилась принять его без записи.

— Хорошо, давайте просмотрим ваш счет...

Она открыла на мониторе банковский счет Рея — в отношении простых базисных граждан никаких банковских тайн не существовало. А вдруг они скрывают какой-то доход, который иначе лишил бы их права на получение базиса?

— Видите? Я и не могу заплатить за интернет!

Ванг покачала головой.

— Вы живете расточительно! Заказываете еду на дом — это дороже, чем приносить самому. Учитесь жить, господин Гольденберг! Покупаете много лишнего!

Рей промолчал, хотя на его собственный взгляд, он ничего лишнего не покупал — наоборот, был лишен самых необходимых вещей.

— У вас, конечно, накопился долг за интернет. За один раз вы его не выплатите. Ничего страшного: будете выплачивать по частям. Тридцать долларов в месяц. Так вы за полгода выплатите весь долг. Позвоните в Телеком и договоритесь — они обычно идут навстречу.

Рей бродил по темным улицам до тех пор, пока окончательно не продрог, а живот не подвело от голода. Страшно было подумать — вернуться в дом без интернета. Наконец он вошел в свою убогую квартирку. Не снимая куртки, сделал горячий кофе. Жадно выпил, держа кружку в ладонях, отогревая закаменевшие пальцы. Съел бутерброд. Не наелся — но ничего существенного в доме не было. Рей постоял перед холодильником, подумал и закрыл дверцу.

Еще только десять вечера... Что же делать? Он осмотрелся и увидел на тумбочке брошюру в голубой обложке. С эмблемой — пятиконечная звезда и в ней буквы ПК.

Откуда это у него? Рей подобрал брошюру, снял куртку и бросил на стул, завалился на кровать. Открыв титульный лист, Рей выяснил, что такое 'ПК' — это означало 'партия красных'. Он вспомнил, что видел флаг-команду красных, убогое зрелище. Видно, очень бедная партия. Не особенно-то их тут любят. И тут же вспомнил тетку, которая всучила ему эту брошюру в базис-центре. Как религиозные сектанты, раздают какую-то литературу.

Рей стал листать книжку и заинтересовался. Вопреки ожиданиям, там не было никакой политической пропаганды. В книжке рассказывалось о правах базис-граждан. То есть тех, кто вынужден жить на базис (то есть, как Рей теперь понимал, почти всего населения).

Рей сразу же узнал много нового! Например, оказывается, он имел права не подписывать никакие договора в базис-центре! И его не имели право за это лишить денег.

Гм. Рей отложил брошюру и задумался. Но ведь он своими ушами слышал, как людей именно заставляли подписывать договор под угрозой санкций. Получается, все это было противозаконно? Но что он может с этим сделать?

Впрочем, договор ему особенно не мешает — ведь он в любом случае стремится найти работу!

Рей стал читать дальше. Сел на кровати. Выпрямился.

Вот оно!

Оказывается, базис-получатели имеют право на бесплатную адвокатскую помощь!

Как все-таки плохо жить в этом мире, совсем не зная его! Рей уже пытался искать адвокатские конторы, но там требовали платы уже за первую консультацию. В некоторых даже — предоплату. Таких денег у него, разумеется, не было.

Оказывается, все, что нужно — это найти адвоката, работающего с базисом и сразу сообщить, что за тебя платит государство.

Не так уж плоха эта партия красных, думал Рей, бодро раскладывая постель. Теперь я знаю свои права. Завтра же пойду в общественный центр и через тамошний интернет найду адвоката. Энрике у меня еще попляшет!

Адвоката звали Мустафа Селим. Турок, думал Рей, сидя в приемной. Впрочем, какое это имеет значение? Вот и Ванг тоже явно не коренная немка. Вероятно, этот Селим живет здесь с рождения. Выучился, сделал карьеру. Молодец.

Почему это как-то неприятно царапает душу? Неужели, с удивлением спросил себя Рей, что я, коренной немец, даже выросший, кстати, здесь же, в Мюнхене, должен идти на поклон к этому... Гм. Никогда не замечал за собой национализма. Рею стало стыдно. Он вспомнил мерзкие разговорчики в очереди за едой — иностранцы все заполонили. Поджатые губы стариков и старушек при виде жизнерадостной оравы черноголовых детишек.

По правде сказать, иностранцев стало больше, чем раньше, чем в его время. И тогда уже многие поджимали губы — что они сказали бы сейчас?

Неужели и он опустится до такого? Иностранцы в очереди за едой не раздражали его. Он видел Зону Развития. Он сочувствует. Пусть хоть все приезжают — в ЗР вообще никто не должен жить. Ну может быть, за исключением тех, для кого там есть работа.

Но вот турок-адвокат... китайцы и корейцы в Базис-центре... Хотя, справедливости ради, остальные имена в списке адвокатов были немецкие. Сюда Рей пошел лишь потому, что идти недалеко.

Мустафа Селим и внешне мало напоминал турка — высокий, представительный молодой человек, моделированное лицо, серые глаза, модные палевые волосы (впрочем, волосы теперь можно не только покрасить, но и изменить цвет навсегда с помощью модификаторов). Костюмчик — Рей не определил, чей, но явно от кутюр.

— Садитесь, пожалуйста, — благожелательно улыбнулся адвокат.

— Я на базисе... бесплатно, — торопливо сказал Рей. Селим кивнул.

— Я знаю. Не беспокойтесь, я улажу все формальности, вы уже подписали прошение, так что все в порядке. Рассказывайте, пожалуйста.

— У меня необычный случай... — начал Рей. Он стал рассказывать. На всякий случай он прихватил медицинскую карточку — чтобы адвокат мог удостовериться в том, что Рей не заливает и увидеть хотя бы официальную информацию о его состоянии. Селим с удивлением приподнял бровь, слушая о его воскрешении. Затем его лицо стало непроницаемым. Затем он, слушая Рея, начал разглядывать что-то на мониторе.

— Н-да, — протянул он, когда Рей закончил рассказ, — ситуация, конечно, у вас нестандартная.

И замолчал.

— Но вы возьметесь за это дело? Я думаю, можно как-то доказать, что я имею право на часть отцовского капитала! Что значит — пропала именно моя часть? Разве мы не должны разделить капитал по закону?

Адвокат скептически скривил губы.

— Вы понимаете, что такого рода дело далеко выходит за рамки государственной юридической помощи? Нужна экономическая экспертиза, причем очень серьезная. Архивы. Ну генетическую еще можно бесплатно провести. Нужны будут десятки писем и документов, стоимость каждого — около ста долларов. Все это бесплатная госпомощь не включает. Вы сможете это оплатить?

— Но ведь вы сможете получить очень большой гонорар, если мы добьемся успеха! — горячо заговорил Рей, — речь идет о миллионах или даже десятках миллионов долларов. Если не больше!

Селим смотрел на него в упор печальными серыми глазами.

— Вы сами-то как оцениваете шансы на успех? — спросил он.

— Ну... ведь я не требую полной справедливости. Если мой племянник согласится выплатить мне некоторую компенсацию... скажем, миллион долларов. Или даже полмиллиона.

Селим покачал головой.

— Все это очень маловероятно, уважаемый господин Гольденберг! Поверьте, у меня есть некоторый опыт. Вы представляете адвокатский корпус корпорации Гольденбергов? Представляете уровень его специалистов, их количество, их финансовые возможности? По экспертизам, по архивам. Их связи со спецслужбами и государством? Поверьте, шансов у нас очень, очень мало. Точнее говоря, их нет.

Рей вцепился в кромку стула. Ему показалось, что кабинет плывет вокруг.

— Но разве я не имею права... — тихо, шелестящим голосом заговорил он, — ведь это мои деньги! Ведь существует... какая-то истина, правда! Разве вы не понимаете, что на моей стороне — правда!

Адвокат покачал головой.

— Правда? — он позволил себе улыбнуться, — правда — это то, что устанавливается в ходе юридического процесса, уважаемый господин Гольденберг. А что именно устанавливается в его ходе — решает квалификация юристов обеих сторон.

— То есть истина сама по себе не существует? — спросил Рей.

— Нет, — ответил адвокат, — абстрактной истины не существует. Мы живем в правовом государстве. Поэтому что конкретно является истиной — определяют юристы, а в конечном итоге, деньги, которые вы готовы за это заплатить. Поверьте, моей квалификации было бы достаточно даже чтобы вступить в борьбу с корпорацией Гольденберг. Но я не пойду на это бесплатно и без шансов на успех. Извините.

Рей был удивлен откровенностью адвоката. Он сделал на всякий случай еще одну попытку — на этот раз у юриста с чисто немецким именем, фамилией и внешностью. Но и она закончилась тем же, разве что адвокат изъяснялся менее определенно.

Возможно, исходя из своих новых жизненных правил, Рей сделал бы еще несколько попыток (хотя и не верил уже в их результат), но тут ему снова включили интернет.

Целый день Рей, не веря своему счастью, не вылезал из игрушек. Он купил пять банок соленых орешков и две огромных бутыли пива (так дешевле, ящик пива ему уже оказался не по карману). Он славно отключился от всего омерзительного и неприятного, что случилось в последнее время.

На следующий день Рей собирался продолжить удовольствия. Но едва он шагнул на портал 'Тысячи сражений', из виртуального почтового ящика со скрипом вылезло письмо. Рей коснулся его пальцем, и свиток развернулся на экране.

От прочитанного Рея бросило в холодный пот.

'Уважаемый господин Гольденберг!

12 ноября вы получили заблаговременное приглашение на курсы социальной реабилитации. Посещение таких курсов является обязанностью каждого гражданина, получающего базисное обеспечение.

Вы были своевременно оповещены о начале курсов 16 ноября в 8 часов утра и до этой даты не представили никаких документов, свидетельствующих о невозможности для Вас посещать данные курсы.

16 ноября и в последующие дни вы на курсах не появлялись и никоим образом не сообщили о причине Вашего отсутствия.

В связи с этим Базис-центр снижает Вам размер обеспечения на 30% в течение трех месяцев, начиная с сегодняшнего дня.

Обжаловать это решение Вы можете в течение двух недель у Вашего куратора'.

Рей бессильно откинулся в кресле. Джойстик выскользнул из руки, мокрой от пота.

Тридцать процентов! И ведь их считают не от тех двухсот долларов, что положены ему на проживание. Это тридцать процентов от всего пособия, включающего и оплату квартиры — то есть с него снимут что-то около ста пятидесяти долларов.

Но за квартиру он все равно должен заплатить! И тридцать ежемесячно — в оплату долга Телекома.

Рей вскочил. Сердце колотилось. Они что — хотят, чтобы он жил на 20 долларов в месяц?

Три месяца?!

Ходить за бесплатной едой? Но если его направят на эти курсы — то когда он будет ходить за едой? Там открыто только до трех часов...

Да и вообще это уже фактически голод. Ведь неизвестно, съедобные ли вещи окажутся в этом пакете.

Еда?! Он истерически расхохотался. А как насчет основной страховки рисков? Медицинскую-то платит базис-центр, а вот обязательную страховку рисков (а вдруг он разобьет витрину или случайно послужит причиной аварии?) надо платить самому. Скоро как раз подходит срок — в декабре. И это двадцать с небольшим евро.

Еще надо бы купить пэйнкиллер — голова в последнее время болит невыносимо, все время приходится жрать таблетки. Упаковка — три доллара.

А на какие шиши он будет ездить на курсы? Тут адрес — центр города. И в Базис-центр. Месячный проездной — 16 долларов. Ну в ноябре проездной у него еще есть. А потом что — ходить пешком 10-20 километров? В такой куртке, зимой?

Это же издевательство какое-то!

Он ходил по квартире взад и вперед. Что делать? Может быть, плюнуть на Телеком, пусть отключают интернет. Рей был готов уже и на это. Недостаток еды панически пугал его.

Но черт возьми, не интернет, так коммуникация необходима — ведь оповещения Базис-центр рассылает именно через комм!

А ведь этим занимается Ванг. Она его куратор. И она точно знала, что у Рея прямо сейчас проблемы с интернетом...

Рей стал натягивать куртку. Надо что-то делать. С кем-то говорить — иначе случится страшное...

Он сидел в очереди, в тусклом свете коридорных ламп. В проходе носились детишки, матери их устало урезонивали. Странно — похоже, женщины здесь либо бездетные, либо сразу уж с целым выводком. Старики судачили о последней передаче по ИТВ.

— Достали уже про колд-зону, — буркнул длинноносый дядька с трясущимися пальцами, как видно, паркинсоник, — все про ужасы да про ужасы...

— Отвлекают, — ответил лысый, с морщинистым отвислым лицом, старикан, — лишь бы люди не задумывались.

Рей смотрел на стариков, на усталых женщин с помятыми бледными лицами. Все в этой очереди выглядели совсем иначе, чем люди, с которыми он привык общаться. Прежде всего — одежда. Вот одежда совсем другая. Вроде бы и нормальная, не рваная — здесь можно взять в благотворительных организациях и бесплатно нормальные подержанные вещи. Но видно, что подбирали одежду как попало. Некачественная, залатанная, страшненьких цветов — и висит как мешок.

И лица другие — поношенные лица, подумал он. Именно такое слово пришло в голову.

Он смотрел на этих людей уже иными глазами. Вот он всего пару месяцев живет такой жизнью. Он уже почти сходит с ума, готов на стену лезть. А они так живут всегда. Всегда ходят за бесплатными пакетами. Растят детей, выкраивают им как-то на рождественские подарки. Скоро ведь Рождество... Стряпают для семьи из того, что удается перехватить. Большинство давно не ищет работу — впрочем, у многих она и так есть, только бесплатная. За базис.

Они даже несчастными себя, наверное, не чувствуют. Все нормально. Жизнь продолжается...

И ведь в ЗР все равно еще хуже! Те, кто приехал из ЗР и получает базис — счастливы!

Но вот надо ли этому радоваться — тому, что в ЗР хуже? Хуже — это как: когда у тебя на руках умирает ребенок, и ты смотришь на это, и не можешь найти ни кусочка хлеба, чтобы спасти его? А деньги в последний раз видел полгода назад? Когда в тебя втыкают нож, чтобы отобрать раздобытые где-то продукты? Да, это хуже. Но по крайней мере, они не обманывают себя: они в ЗР знают, что им плохо. Им не рассказывают по ИТВ о том, что все граждане счастливы и обеспечены...

Незаметно подошла очередь Рея, и поднимаясь, он вдруг понял, что все это время не думал о себе. И потому ему не было, как всегда, больно, обидно и страшно. Он все это время думал об окружающих людях, разглядывал их. И ему стало легче.

— Вы были обязаны явиться! Нет, меня не интересует, почему вы не явились. Теперь поздно. Да, был отключен комм — ну а кто в этом виноват, я? Это же по вашей вине комм отключили. Впредь будете следить, чтобы такого не происходило!

— Но ваши санкции незаконны! — возмутился Рей. Ванг бросила на него острый взгляд.

— Ну что ж, попробуйте доказать, что они незаконны! У вас есть право подать апелляцию!

Рей вспомнил адвоката Селима: 'абстрактной истины не существует'. Да и пока идет апелляция, суд, уже и срок санкций закончится. А есть что-то нужно уже сейчас.

— Войдите в мое положение, — устало сказал он, — я ведь должен еще и платить долг Телекому. Таким образом, на жизнь мне остается 20 евро. У меня нет родственников, меня никто не может поддержать... Может, мне идти жить на улицу?

Ванг пожала плечами.

— Ну единственное, чем я могу вам помочь — это дать кредит. Который вы выплатите позже, когда закончатся санкции.

— А вы не можете отменить санкции?

— С какой стати я должна их отменять? — удивилась чиновница, — я действую по инструкции!

— Ну ладно, давайте ваш кредит, — махнул рукой Рей, — что-то же надо делать.

К вечеру он повеселел. Он получил кредит в 180 евро, который будет выплачен в три приема, затем позвонил в Телеком и попросил об отсрочке выплаты долга. И к своему удивлению, легко получил эту отсрочку на три месяца. Правда, потом придется выплачивать и долг, и кредит. Но об этом можно не думать — через три месяца может измениться абсолютно все. Рей вообще привык планировать что-либо в пределах месяца, не более.

Ванг в конце беседы вспомнила о пропущенных курсах и вручила ему новую повестку. Следующие курсы начинались с понедельника, и на них Рей снова обязан явиться. Но это его не огорчало, наоборот — он встретится с новыми людьми, чему-то поучится. По крайней мере, не сидеть непрерывно в четырех стенах, углубившись в виртуальность.

На курсы Рей надел единственные приличные вещи, оставшиеся от жизни у племянника — флейки Вранглер, зеленый пуловер современного бренда Клингенберг. Когда-то все это казалось домашними тряпками, в таком и не выйдешь. А теперь — по меньшей мере чистая, новая одежда хорошего качества, подобранная по цвету и фигуре.

Он не прогадал — почти все участники курсов были одеты куда хуже. В благотворительное тряпье, по которому сразу можно угадать безработного. Лишь несколько женщин выглядели более прилично, возможно, умели подбирать нужное или перешивали.

Курсы проходили в каком-то пустом заброшенном здании, училище или школе, где никто больше не учился. Кабинет был закрыт, и участники слонялись по коридору — кто-то курил у открытого окна, женщины щебетали о тряпках, мужчины — о спиртном. Рей прошелся вдоль коридора, с интересом наблюдая за людьми.

Он всегда это любил — рассматривать и слушать. Не участник, не герой, не злодей — просто наблюдатель.

Внезапно он остановился как вкопанный.

Женщина стояла у окна — как и он, в одиночестве. Молодая женщина с длинными белокурыми волосами. Она была одета относительно прилично, в черные брюки и светло-голубую пушистую кофту, черные новенькие полуботинки. Кофта изящно обегала спортивную, стройную фигурку.

Она повернула лицо, и сердце Рея заколотилось. Да, это была Леа.

Он затрепетал на месте, не зная, подойти ли к ней или бежать от стыда. Отчего-то ему стало нестерпимо стыдно теперь. Но Леа уже увидела его. Улыбнулась ободряюще и удивленно. И ему ничего не осталось, как подойти.

— Привет, — сказал он.

— Вы...

— Да, это я, — он кивнул, — Рей Гольденберг. Вы... извините меня.

Он сам не знал, как это у него вырвалось. Как-то само собой. Он и не думал о ней, и только теперь вот, увидев, словно прозрел — ведь это по его вине она окунулась в тот же самый ад. У нее была работа, ей даже что-то платили. Она жила в приличных условиях. А теперь...

— Как вы здесь оказались? — с вежливым удивлением поинтересовалась Леа.

— Да видите, племянник счел, что не обязан меня содержать. Я уже четыре месяца безработный. А вы — так и не нашли ничего? Ведь у вас специальность...

— Да, обычно с моей специальностью легко найти работу, — кивнула девушка, — но видимо, после того случая меня занесли в черный список. Я написала уже сотни резюме... Никто не берет, знаете. Я ведь вашему родственнику по шее дала! — озорная улыбка блеснула на лице. Господи, какая она хорошенькая, подумал Рей, и угрызения совести снова накинулись на него, словно бультерьеры.

— Но ведь он вас ударил! Я видел, — уточнил Рей. Девушка кивнула.

— Сама удивляюсь, что на меня нашло. Почему-то захотелось сдачи дать. В общем-то, в школе домашнего персонала такие случаи обговариваются. Не все клиенты терпеливы. Некоторые считают, что насилие допустимо. Надо реагировать по-другому, гасить агрессию психологическими методами...

— Вы нормально отреагировали! — воскликнул Рей, — если он считает возможным ударить женщину...

Он смешался, вспомнив, что вытворял с Леей сам.

— Извините, — добавил он еще раз искренне, — я тоже... Я был такой идиот, ничего не понимал в этой жизни. В прошлом... ну и вообще. Я, в общем, понимаю, если вы со мной не захотите иметь ничего общего.

Леа пожала плечами чуть отчужденно.

— Ну уйти с курсов мы оба не можем. Поэтому нам придется друг друга терпеть, — она улыбнулась.

— Я-то к вам очень хорошо отношусь. Правда, — поспешно сказал Рей, — не подумайте, я больше никогда... не посмею вас оскорбить!

— Будем надеяться. Да ладно, не переживайте так, — вздохнула Леа.

— Вы ведь из-за меня попали в это положение!

— Да, хорошего мало. Ну бывает в жизни всякое. Но то, что ваши родственники меня выгнали в итоге — это не ваша вина. Думаю, Наоми давно подозревала, что ее муж за мной ухлестывает. Так и было. Мне удавалось держать его на расстоянии, но он частенько пытался. Трудно это все, знаете. Я думаю, она из ревности давно мечтала меня выгнать, а эту... сцену использовала как предлог.

Рей покачал головой.

— Они к вам отнеслись недостойно! Это некрасиво. Но я виноват больше всех. Я ничего не понимаю в этой жизни. Раньше я так себя не вел! Сам не знаю, что на меня нашло.

Леа взглянула ему в лицо чистыми голубыми глазами. Рея поразил этот взгляд.

Как будто она знает что-то очень важное, главное в жизни. Она никогда и никого не боится, ни от кого и ни от чего не зависит.

Боже мой, и эту девушку я так бессовестно, нагло лапал...

— Перестаньте, Рей, — сказала она, — я все понимаю. И про этих людей все понимаю давно. Я у них уже год служила до вас. Для меня это не секрет. Посмотрите, уже класс открыли — пойдемте?

На первом занятии было интересно — все представлялись и рассказывали о себе. Рей услышал много историй, сильно расширивших его кругозор.

Два или три человека приехали из ЗР, сумели здесь зацепиться, получить образование, гражданство — но потом снова потеряли работу. Темнокожая Лейла безыскусно рассказала о том, как у них в Мали устроили резню 'Правоверные' и 'Сыны Ислама', а так как ее семья принадлежала к 'Правоверным', то всех родственников перебили, а сама Лейла спаслась чудом, потому что один из 'сынов' решил взять ее не то в жены, не то в наложницы. Потом этот 'сын' перебрался в Европу, вместе с Лейлой и еще двумя женами. Оказывается, ему за войну с 'Правоверными' некие иностранцы из Федерации обещали гражданство, и обещание это сдержали. Пять лет назад, правда, его зарезал кто-то из уцелевших 'Правоверных'. С тех пор Лейла живет одна. Ее трое детей находятся, как понял Рей, в семье опекунов.

Другие рассказывали не так подробно и откровенно, но все равно Рей узнал много шокирующего. Большинство здесь были гражданами Федерации, многие закончили 'общую школу'. Некоторые ни разу после школы не работали и даже не смогли получить профессионального образования, хотя им было по 25 и даже больше. Рей вспоминал собственные мытарства с поиском места обучения и хорошо понимал этих ребят. Другие образование все-таки получили, но по разным причинам потеряли работу и не могли больше найти. Двое так и не смогли закончить школу.

Некоторые женщины родили детей — и по этой причине потеряли работу, были вынуждены уйти с учебы, ведь пристроить ребенка некуда. Теперь дети подросли, а матери — не нужны никому.

Рей все время напряженно думал — что сказать о себе? Правду — слишком уж дико. Пока очередь дошла до него, он успел состряпать более-менее правдоподобную историю.

— Я учился в университете, на факультете музыкального менеджмента... Но потом сильно заболел. Лимфосаркома, — он остановился, сообразив, что сейчас рак лечат без особого труда, и сымпровизировал, — начались осложнения, новая инфекция, она ничему не поддавалась. Я был в коме два года. Потом вышел... Родственникам я не нужен, они от меня отказались, устроиться никуда больше не могу. Ищу работу вот.

— А почему же ты в университет не пойдешь обратно? — спросил крепыш с бритой головой, в наколках, так и не закончивший школу.

— Так ведь мне не будут платить тогда, жить-то не на что, — объяснил Рей. Кажется, эта история всех удовлетворила.

Леа тоже рассказала кратко историю своей жизни: выросла в Львове, отец был безработным, мать — подрабатывала перепродажей каких-то таблеток, Леа не знает точно. Что-то медицинское. Школы у них там только начальные, и то туда мало кто ходит. Но ей очень хотелось учиться дальше, и она договорилась с одним мужчиной, который помог ей перебраться через границу, и она в Германии устроилась помощницей посудомойки в ресторане. Там ей платили очень мало, но она могла жить прямо при ресторане на койке. Заодно она пошла учиться на вечерние курсы, и за год закончила общую школу. Потом ей повезло — ее взяли в школу домашнего персонала. Через три года, закончив школу, она устроилась в очень богатую семью, и жила неплохо — но из-за конфликта в семье ее уволили, и вот теперь она безработная. На Лею посмотрели с уважением — не у каждого здесь есть солидное трехлетнее профессиональное образование.

Рей снова ощутил стыд — эта девушка в десятки раз сильнее и умнее его. Он расклеился от нескольких месяцев безработицы, а она — вон сколько в жизни пережила. И какая муха его укусила, с чего он решил, что она — не человек, а покорная игрушка?

Преподавательница с короткой блондинистой стрижкой ежиком, фрау Крюгер радостно вещала о том, что курсы помогут им всем социально реабилитироваться и быстро и легко найти интересную работу. Рей же сидел, ткнувшись лицом в ладони, и думал.

Он думал о прошлом: ведь и тогда все было очень похоже. Тут он прав: не так уж много изменилось. Разве что акценты стали сильнее, ЗР окончательно превратилась в непроходимый ад. Скажем, Польша-то в его время была куда поприличнее. А вот в Африке резня тоже была самым обычным делом.

Но почему-то раньше все это его не касалось. Такова жизнь, так сказал бы, пожимая широкими плечами, Леон. Так было всегда. Кто-то ест с золотых тарелок и разъезжает в экипажах — кто-то стирает белье в реке заскорузлыми пальцами. Теперь вот жизнь и Рею определила место в самом низу...

Он снова почувствовал злость — ну уж нет! Не дождутся. Он снова поднимется вверх, он добьется своего — или он не Гольденберг?

Курсы были сущим наказанием.

Их учили писать резюме. Рей до сих пор писал их, пользуясь образцами в интернете, и получалось неплохо — во всяком случае, ничего нового он не услышал. Правда, выяснилось, что человек пять-шесть в классе очень плохо умеют писать. Практически даже совсем не умеют. Да и читали они с трудом.

Им бы надо походить на курсы для неграмотных, думал Рей. Но зачем-то их запихнули сюда.

Резюме еще были относительно полезным занятием. Все остальное очень быстро начало раздражать. Они делились на группы и должны были собирать какие-то домики из пластмассовых балок. Разыгрывали дурацкие сценки. Каждый день смотрели по одному-два фильма — пассивных и неимоверно скучных. Похоже, здесь вообще не было оборудования для интерэков, как и нормального терминала. Учительница обучала их складывать оригами, а один день они посвятили выпеканию пирожков и печенья. Кроме этого, несколько раз приходили какие-то рекламные агенты и рассказывали о продукции своих фирм, зачем — Рей так и не понял. Явился полицейский и прочитал лекцию о правилах дорожного движения для пешеходов.

Но большую часть дня курсанты просто ничего не делали. Фрау Крюгер уходила куда-то наверх, к себе в кабинет, и все оставались в классе. Некоторые особенно смелые на это время сматывались в магазин или погулять — Рей не рисковал. Его базис и так был урезан до минимума, а если учительница доложит в базис-центр, как она неоднократно грозила — для поддержания дисциплины... Нет, Рей, как и большинство, оставался сидеть в классе. Ученики активно и много общались между собой, приносили в класс какую-нибудь еду, делились друг с другом — чтобы не отставать, Рей тоже приносил то бутыль газировки, то какое-нибудь печенье. Бывали интересные разговоры, но в основном народ изнывал от скуки и мечтал только побыстрее вырваться отсюда.

— Зачем они это делают вообще? — спрашивал Рей. Большинство неоднократно проходило подобные курсы — на них безработных (а иногда и работающих) базис-граждан загоняли как минимум раз в год. Курсы социальной адаптации, курсы реабилитации, курсы самопрезентации, интернет-грамотности, коммуникации... Рей думал, что в общем-то, подобные курсы могли бы быть даже полезными — но то, чем они занимались здесь, больше походило на специальное издевательство. Унижение.

— Ну как зачем? — отвечал ему Хорст, весельчак и один из лидеров группы, — чтобы мы дома не сидели. Не бездельничали, значит, пока у нас работы нет. Меня вот в сентябре опять уволили... По полгода работаю, потом — фюить! И соответственно, сюда упекли.

Лысый коротышка с татуировками, по имени Юрген, как-то отвел Рея в сторону.

— Слышь, ты в Мунике давно живешь?

— Ну как тебе сказать... я тут вырос в окрестностях. Но давно не был. Сейчас вот где-то год живу.

— У нас тут в Харте группа подобралась... Встречаемся иногда. Знаешь, где 'Егерская шляпа'?

— Вроде видел, — кивнул Рей, — кабак такой, возле аптеки.

— Точно. Там еще шляпа с перьями над входом. По четвергам в шесть вечера.

— А что вы делаете? — спросил Рей.

Юрген сморщился.

— Да у нас группа это... За национальное возрождение. Называется так. Знаешь, достало, что к нам прут все эти негры, албанцы, поляки какие-то. Если бы не они, знаешь, какой у нас базис был бы? Гарантированно по пятьсот каждому бы давали. И потом, на улицу выйти страшно, преступность, и думаешь, их сажают за убийства? Ни фига. Мы, короче, с ребятами тренируемся... бывают и реальные дела уже, но так я тебе рассказывать не буду. Подходи, а то я смотрю, ты один тусуешься. Ты же тоже немец, верно?

— Ну да.

Юрген хлопнул его по плечу.

— Ну так приходи, у нас весело. Придешь?

Серые глазки смотрели требовательно. На шее виднелось гель-тату, черно-золотая выпуклая свастика — в старые времена это было запрещено, а сейчас, как видно, пожалуйста. Рей не решился возражать и ответил:

— Приду.

Впрочем, в четверг он, конечно, никуда не пошел, и Юрген больше к нему не приставал.

У большинства женщин почему-то детей не было, но у одной оказался сын-школьник.

— Вот какого хрена мы тут сидим? — возмущалась рыжеволосая Лаура, — лучше бы я обед ребенку сварила нормальный!

Рей мысленно согласился с ней. Ему-то хоть нечего делать, а Лаура лучше бы ребенком занималась, чем сидеть на тупых курсах для галочки. За которые денег тоже не платят.

Леа мало общалась с другими. Чаще всего она сидела одна и читала что-то с планшета — она каждый день носила с собой планшет. Кстати, Леа не только прекрасно умела читать и писать; когда задания требовали хоть каких-то интеллектуальных усилий, справлялись с ними только Леа и Рей. Если нужно было составить рассказ из предложений, рассортировать картинки, написать сочинение — они двое сразу становились лидерами. Остальные не умели делать ничего подобного.

Однажды он подсел к девушке.

— Что вы читаете? — спросил робко. Леа показал планшет. В левом верхнем углу он прочел название книги — Гессе, 'Игра в бисер'.

— Ого! — вырвалось у него, — это же классика.

— Мне кажется, я это уже читала в детстве, — взгляд Леи отчего-то затуманился. Показалось, что она настойчиво пытается что-то вспомнить, — но плохо помню содержание.

— Но где вы могли читать это — в ЗР?

— Да, у нас дома... Мой дедушка собрал библиотеку. До войны в Львове было много бумажных книг. И вот я читала, очень много. Я любила читать. У нас не было мониторов, коммов, интернета, ничего не было. Мы очень бедно жили. А книги, бумага — они же никому не нужны.

— Не тяжелый текст? — Рей кивнул на планшет. Леа покачала головой.

— Нисколько, очень интересно. Я вообще очень Гессе люблю, он волшебник.

Рей с удивлением смотрел на нее.

— Вы странный человек, Леа. Такое впечатление, что вы закончили университет. Ваши знания, интересы... Все это как-то не соответствует тому, что вы делаете, пардон.

Девушка пожала плечами и улыбнулась.

— Кого здесь интересуют наши знания, наши возможности? Никого. Я эмигрантка из ЗР, человек второго сорта. Должна быть благодарной, что мне по крайней мере позволяли вести хозяйство в богатом доме.

На Рождество все скинулись по три доллара, женщины принесли торты, отпраздновали прямо в классе, сдвинув столы. Фрау Крюгер выпила немного шампанского и расчувствовалась. Сидя в кольце учеников, она рассказывала о своей нелегкой жизни:

— Я даже и не знаю, как мне преподавать! После того, как я выплачиваю страховку, денег у меня остается столько же, сколько и на базисе! Подумываю уволиться. Говорят, в Швейцарии можно найти получше место.

Надо же, с легким удивлением подумал Рей. Можно иметь не только образование — но даже высшее образование, и все равно жить практически так же, как мы...

Как все здесь. Все, кроме тех, кому особенно, исключительно повезло. Кроме, например, семьи Гольденберг.

Рей смотрел, как горящие свечи отражаются в подсвечниках, имитирующих позолоту, вдыхал аромат корицы и ванили. Ему вспоминалось детство, Рождество — особенно больно, особенно остро. Елка в большой гостиной. Мамино платье — длинное, до пола, хрустящее, светло-серое и блеск бриллиантов. Стройное пение — все вместе, в церкви — 'Stille Nacht, heilige Nacht'. Они здесь больше не поют рождественских песен, хотя их мелодии до сих пор используются во всяческих перепевах и вариациях.

Рей вспомнил холодную пустую дыру с неровно оклеенными стенами, куда придется возвращаться. Он даже не подумал купить какую-нибудь гирлянду или искусственную елочку. Ему захотелось плакать.

Дальнейший текст убран по просьбе издательства. Купить книгу можно по ссылке в аннотации. Или написать мне на мейл :)