Горячее лето пятьдесят третьего

— Вам придется принять присягу республике Аляска и передислоцироваться в район Бремена — Бремерхафена. Снабжение присягнувших республике Аляска вооруженных сил временно берет на себя Советское правительство.

— Мой ответ — да, господа. Приложу все усилия, чтобы привести к присяге все остатки своей армии. Мне нужно на это три дня. Но у меня ведь под контролем сорок три ядерных боеприпаса. Вы настолько доверяете Аляске?

Громыко посмотрел на Судоплатова, передавая тому слово.

— Доверяем, господин генерал. Думаю, вам уже можно об этом знать. СССР и Республика Аляска подписали союзнический договор на вечные времена. Во вешней политике мы единое государство, во внутреннюю политику друг друга не вмешиваемся, если не наступает условий угрозы исполнения обязательств внешнеполитических. За предательство мы будем карать сурово.

— Это справедливо. Благодарю за доверие, господа, приложу все усилия. У вас что-то еще?

— Да. С нами прибыл законно избранный канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр. Мы считаем, что именно с вами он должен вернуться и объявить о восстановлении законной власти в стране. Он знает — что делать, но ему понадобится ваша поддержка. Мы хотим занять Западную Германию без стрельбы и никому не нужных жертв.

— Помогу чем смогу, господа. Честь имею!

Генерал Риджуэй разумеется не знал, что еще вчера, в Пирл-Харборе, такой-же договоренности достигли с командованием штаба Тихоокеанского флота и с командующими Третьего и Седьмого оперативных флотов бывших САСШ — . советский 'премьер' министр Маленков и министр ВМФ СССР Кузнецов. Кроме его армии, Республика Аляска приросла заморской территорией и одним из лучших в мире флотов. Не знал, не мог знать, но все равно был счастлив.

'Кхе. А ведь еще вчера подумывал застрелиться...' 'Отличные все-таки парни, эти русские. Надо будет этот коммунизм внимательно поизучать. Нашли же они в нем что-то...'

* * *

14 июня 1953 года. Бразильско-Парагвайская граница. Город Фос де Игуасу.

— Волков, ты что, еврей? Почему ты вопросом на вопрос отвечаешь?

— Откуда мне знать, Наум Исаакович? Я ведь детдомовский. А почему только евреям можно отвечать вопросом на вопрос?

Генерал-майор МГБ СССР, Наум Исаакович Эйтингон поймал на себе заинтересованный взгляд, мобилизованного Волковым, рядового МГБ Каца и почему-то смутился.

— Я генерал, Волков. Советский генерал, и не ответил вопросом на вопрос, а уточнил ситуацию.

— А я уточнил уточнение, товарищ генерал. Мне же важно точно понимать, что именно вы уточняете. Если ваше превосходительство изволит ответ на уточнение, без дополнительного уточнения — то не могу знать!. Люди смертны, к тому-же они обладают свободой воли и непредсказуемой психикой. Я не гарантирую, что ваш Борман через пять минут сдуру не застрелится, сидя на очке. Просто так. Если ему свобода воли вдруг такую блажь в голову надует, то он непременно застрелится, наплевав на волю даже самого Создателя, которому, в свою очередь, наплевать на Бормана. Эта Вселенная — дурдом. И здесь почти всем на всех наплевать. Если упростить мое уточнение, то я просто хочу для себя понять, что нам важнее — живая тушка Бормана, всходящая своими ногами на эшафот, или полная зачистка организации? Борман — фигура одиозная, но не ключевая. Если организацию не лишить средств, она продолжит существовать.

— А то я этого не понимаю. Но Борман — фигура ключевая. Расколем его до самой жопы, а потом...

— А потом поздно будет, Наум Исаакович. Борман, несомненно, фигура ключевая. То есть, он просто один из ключей, к одной из важных дверей. Если мы его сейчас изымем, в организации просто поменяют замок. Хоть до жопы его расколите, хоть поперек. Связи его сразу обрежутся, в тот-же день. Эх, жаль, что я не смогу вам объяснить — что такое система распределенного хранения данных... В этой организации нет центра, от которого все зависит. Нет закопанного клада, про который знает Борман. Расколовшись до жопы, он сдаст вам только, к тому времени, уже давно 'остывшие' контакты.

— Распределенное хранение данных объяснить не сможешь? А что так хило? Волков, у тебя согласно анкете целых три класса образования. Прогуливал, что ли?

— Полно вам изгаляться то, ваше превосходительство. Кац, если угодно, вам всю схему изложит. Всю ему, то есть нам, известную на сегодняшний момент. Я в эту каббаллистику осознанно не лезу, боюсь, мозги закипят. Кац говорит, что этого курьера нужно брать обязательно. Ему, то есть нам, его, то есть курьера этого, в схеме распределенного хранения данных, сильно не хватает.

— Рядовой Волков и рядовой Кац, за попытку свести с ума генерала МГБ объявляю вам обоим выговоры. Не стыдно вам, кровопийцы? Я ведь не штабной генерал, свой в доску

.

— Мы это знаем, Наум Исаакович, и очень ценим. И оба искренне скорбим о возникшем недопонимании. Вы послушайте Каца то. Давай, Самуил Моисеевич, обоснуй, зачем тебе этот курьер.

— Если обосновывать убедительно для еврейского генерала МГБ СССР, то боюсь до утра мне времени не хватит. А курьер уйдет. Он мне правда нужен, Азраил. Сам знаешь, у Бормана пропало уже три курьера, однако он пока так на очке и не застрелился. Значит, риск не превышает двадцати пяти процентов, при попытке поиметь все сто. Весь банк.

Наум Исаакович поглядел на Самуила Моисеевича с откровенной выраженной национальной неприязнью и почти взмолился.

— Шура, ну представь хоть на минуту, что ты не гопник, а генерал МГБ. Ты же понимаешь, какой на мне ответственный выбор. Я должен сделать его с чистой совестью. Этого... рядового Каца, естественно интересуют только деньги, даже если они не свои. Но ты то не из-за денег. Ты то почему на это ведешься. Объясни хоть в двух словах, уважь погоны.

— В двух словах не смогу, даже сильно упрощая, Наум Исаакович. Но постараюсь покороче. Представьте, к примеру, что в недоступном для нас банковском сейфе лежат нацистские деньги. Недоступном в том смысле, что силой взломать мы его не можем. Допустим, что сейф открывается стозначным цифровым кодом. Так вот, в распределенной системе хранения данных, Борман знает двадцать-двадцать пять цифр этого кода. Но знает не он один. Его кусок кода распределен еще между сотней хранителей кода, по пять-шесть цифр в разных комбинациях. Система многократно дублирована. Мы ее не разрушим изъятием Бормана. А деньги нацистов будут потрачены на возрождение нацизма, а не на электрификацию Африки.

Генерал-майор Эйтингон досадливо поморщился.

— Да это то понятно. Но деньги есть деньги, стоит ли из-за них так рисковать. Мы ведь и сами не бедные. Много хоть там?

— Рядовой Кац считает, что по золотому эквиваленту, как минимум, пятьсот тонн.

— ...твою мать...! А где подполковник Зайцев?

— В Асунсьоне, товарищ генерал. Мы там у бандитов казино случайно отжали, через него и на курьера вышли. Так что делать будем, курьера берем, или сразу Бормана?

Эйтингон тяжело вздохнул.

— Волков, как ты думаешь, может мне лучше было в Израиль свалить?

— Не знаю, Наум Исаакович. Рядовой Кан говорит, что жить среди одних евреев — это Ад при жизни. Израиль — это Ад. А вы советский генерал, историю походя творите. Так что, курьера берем, или Бормана?

— Чтоб я сдох, но сейчас искренне завидую Фаусту. Как мало было у него искушений, всего лишь избавление от скуки... Еще один вопрос. Немного не в тему. Волков, ты зачем у того британца в Гонконге пальцы на пятаки шинковал?

— Тяжелый клиент был, очень идейный, Наум Исаакович. Бритая Великания юбер аллес и все такие дела. Короче, очень идейный британский нацик и, при этом, настоящий герой. Боли бы он не испугался, а у меня минута всего была, чтобы убедить его добровольно сотрудничать. Мне нужно было его так сильно удивить в тот момент, чтобы из себя вывести. Сломать идейную защиту психики.. Я ему указательный палец вообще сначала без всяких вопросов на мини-стейки распустил, на половине среднего спросил — 'где камбуз и пробовал ли он когда-нибудь человечину?' Когда он понял, что я просто тупой людоед, ему самому нестерпимо захотелось со мной хоть о чем-нибудь поговорить. Мне неприятно об этом вспоминать, но китайцы отрезали бы ему десять пальцев, а не полтора. При этом бы зря отрезали... Мы теряем время, товарищ генерал-майор Государственной Безопасности.

— Бритая Великания, говоришь? Не слыхал еще. Ладно, берем курьера.

— Это рядовой Кац так говорит. Самуил Моисеевич, доложи товарищу генералу подробную обстановку и с рассветом выезжайте в Асунсьон. По дороге я к вам подсяду.

— Да, Азраил!

— Что значит да? Волков я с тобой... Эээээ... Где подсядешь?

— По дороге.

* * *

16 июня 1953 года. Республика Аляска, Анкоридж, новый штаб 14 ударной армии 'Десантной армии вторжения'

Президент Республики Аляска, сэр Эрнест Генри Грининг перенес свою резиденцию, а соответственно и столицу из Джуно в Анкоридж, как только в нем расположились первые подразделения Четырнадцатой ударной армии, а после приезда командующего, генерал-полковника Олешева, из его штаба отлучался только в случае крайней необходимости. Правительственных полномочий у того так и не отозвали, поэтому президент Грининг решал через него буквально все вопросы — от помощи в организации поставки оборудования для собственного монетного двора, до консультаций по скользким геополитическим моментам.

Например, когда Макартур потребовал от него присяги, как юридическому преемнику бывших САСШ, русский генерал просто сказал — слать его к черту. А потом добавил — 'Потребуйте, чтобы он вам присягнул. Вы единственный законно избранный президент — остальные мятежники.' Разумеется, дословно так президент Грининг Макартуру отвечать не стал, нашел более подходящую форму отказа, но политику определял именно русский генерал. А с хозяйственными вопросами вполне справлялись помощники.

Вот и сегодня, едва проснувшись и наскоро совершив моцион, сэр Грининг заспешил в русский штаб. Завтракать он давно перестал, а кофе у русских было намного лучшего качества, чем можно было раздобыть у местных торговцев. И кормили русские вкусно, немного непривычно, но очень вкусно. А еще они совсем не употребляли спиртного. В Четырнадцатой армии действовал сухой закон, который никогда не нарушал даже командующий. Дисциплина у вновь обретенного союзника очень впечатляла видавшего виды пожилого политика.

Как и обычно, любезнейший адъютант командующего, кроме кофе, положил на стол специально для него готовящуюся сводку новостей. Сэр Грининг сделал первый глоток, и начал читать. Второго глотка он так и не сделал, чашка выпала из рук, залив свежую сводку. Адъютант был невозмутим.

— Еще кофе, сэр?

— Извините, Вадим. С удовольствием, если вас не затруднит. Когда меня примет господин генерал?

— Он вас ждет, сэр.

— Тогда не нужно кофе. Еще раз извините. Пройдемте немедленно.

Сегодняшние новости потрясли пожилого провинциального джентльмена до глубины души. Он в одночасье стал лидером одной из могущественнейших в военном плане стран. Верховным главнокомандующим армией, флотом и ВВС с атомными бомбами. Постучались, зашли. Олешев отложил бумаги, встал, надел фуражку, и отдал президенту Аляски честь.

— Поздравляю, сэр! Отличные новости.

Грининг отозвался без энтузиазма и восторга.

— Настолько отличные, что меня чуть удар не хватил.

— Позвать вам медика, сэр?

— Благодарю вас, господин генерал. Если больше подобных новостей нет, то не стоит. Эти я уже пережил. Но обсудить их кроме вас мне совершенно не с кем. Уделите мне время?

— Столько, сколько нужно, господин президент. Присаживайтесь пожалуйста. Вадим, организуй нам как обычно.

Как обычно, генерал-полковник Олешев пил чай, из стакана в простом металлическом подстаканнике, Гринингу же подавали кофе в изящных чашках, из очень дорогого сервиза. И вообще, русский генерал вел подчеркнуто аскетический образ жизни, а к роскоши относился с очевидной неприязнью. На первой их официальной встрече генералу подали точно такую же чашку, и тогда еще губернатор Грининг заметил, что берется он за нее с брезгливостью, примерно — как за дохлую лягушку.

— Что мне теперь делать, господин генерал?

— Первый шаг очевиден, господин президент. Раз у вас теперь есть вооруженные силы — нужно назначить министров — военного и военно-морского. А им уже ставить задачи.

— О Боже! Какие задачи? Бомбить Лондон?

Олешев равнодушно пожал плечами.

— А чем вам Лондон лучше Шанхая? Но я думаю, что лично вам этого приказа отдавать не доведется. Для китайцев — это дело чести. Задачи будете ставить по обстановке.

— Скажите, генерал. Если я попрошу у Москвы разрешения назначить министром обороны вас? Ведь даже сам Рокоссовский был министром обороны в Польше, значит так можно. Пойдут ли они мне на встречу?

— Не знаю, господин президент. А если я, лично, попрошу вас об этом не просить, пойдете ли вы мне на встречу?

— Конечно я вам не откажу, я стольким вам обязан, что просто не посмею быть неблагодарной свиньей. Но почему?

— Понимаете ли, господин президент. Своих ребят я привел на чукотские скалы в сорок седьмом*. Пока не отстроили казармы, они три года в палатках жили, ради этой войны. Нет,, конечно, тогда мы планировали войну против вас, а моя армия была ответом на операцию 'Немыслимое', Теперь задача сменилась, враг другой, вместо броска на Вашингтон и Нью Йорк, нам предстоит бросок на Оттаву и Монреаль. Шесть лет это было для меня смыслом жизни. А лично мне вы ничем не обязаны. Советское правительство уже наградило меня Орденом Ленина, — Олешев хмыкнул, — 'За выдающиеся дипломатические достижения'. К тому-же, это и для вас будет не самым разумным решением.

*исторический факт

— Невероятно! Три года в палатках... Какое счастье, что до той войны так и не дошло. Прошу вас, подскажите мне разумное решение, господин генерал.

— Министром обороны, несомненно нужно назначить генерала Риджуэйа. А первой задачей ему поставить — собрать под свои знамена как можно больше дезертиров. Все, кто примет новую присягу — пусть автоматически попадают под амнистию. Я думаю, что так ему удастся снова собрать почти всю свою армию. А военно-морским министром — любого из трех 'гавайских' адмиралов. Флот примет любого из них. Кто там из них старший по возрасту? Но если хотите, запрошу у Москвы дополнительную консультацию.

— Очень обяжете, господин генерал. Запросите у них заодно и задачи для флота Республики. И желательно дату начала войны.

Николай Николаевич Олешев посмотрел на собеседника с откровенным сочувствием, и отрицательно чуть качнул волевым подбородком.

— Дату нам сообщат за сутки. Они и сами ее пока не знают. Остальное запрошу. Встретимся на обеде, а после все обсудим. Благодарю, что учли мою личную просьбу, господин президент.

* * *

19 июня 1953 года. Мехико. Бар неподалеку от городской тюрьмы

— Посиди тут, Гринго. Мне нужно вон с тем сеньором тет-а-тет побеседовать.

Тот, кого назвали Гринго, коротко кивнул и оценил 'того сеньора'. Обычный мелкий чиновник, продажный и вороватый. Ничего интересного.