Новатерра-2. Часть 1. Целитель

Однако в их общине к тому времени было не две, а три единицы огнестрельного оружия. Третий пистолет, Тульский Токарева, пусть и морально устаревший, но превосходящий по характеристикам чахлую 'пукалку' майора, — у него, у 'распальцованного пацана' из местных вымогателей, Серёги Малого. Бандита, о котором в Нилгороде слышали все до единого, но кто и что он есть на самом деле, ни один из беженцев не знал. И эта вот неоднозначная вооружённая Реальность, будто крышка гроба, вдруг выросла у Александра за спиной и клацнула затворной рамой. Всё, патрон — в патроннике...

Майор не встал тогда, даже не обернулся на Реальность, так и сидел, как был, не шевелясь, ждал выстрела в затылок, которого, наверное, и не услышал бы — пуля ТТ летит куда быстрее звука. А дождался... проникновенной речи 'пацана'. О том, куда идти оставшимся в живых оппозиционерам. К какой конкретно стенке сразу становиться тем, кто пожелает жить не по Закону и не по понятиям, а в соответствии с укладом племени питекантропов... Случилось так, что Новороссия, по существу, случилась именно с момента этого конфликта меж Добром и Злом, меж вечным нравственным Началом и концом цивилизации. На том община новых казаков держалась по сей день. И умирать пока не собиралась. А 'сделали' её четверо человек с простыми русскими фамилиями: Твердохлеб, Макаров, Богачёв и Токарев...

Самих же 'соучастников', Алину, Александра и Сергея, на долгие года связала истинная дружба. И если бы сегодняшний полковник вдруг узнал, что его друг провёл вдруг ночь в его квартире вне его присутствия, подумал бы, что друг с подругой протрепались где-нибудь на кухне до утра. И вряд ли бы ошибся, разве что в 'на кухне', а не 'в' ней... Но всё-таки старался избегать подобных прецедентов. Желаешь оставаться без 'рогов'? Так не вводи в соблазн!..

Бронежилет с защитным шлемом Рязанец, хоть и поворчал немного, всё же натянул.

— Помню, — завел разговор на эту тему Павел Никоненко, — мы в полку такими сидушки вертолётов устилали. Раз над Горным Бадахшаном товарищу моему ка-а-ак залепило пулей под... ну, снизу которая, так он месяц с синячищем ходил.

— Ходил, потому что сидеть-то не мог! — понимающе усмехнулся Костик Елизаров и даже зачем-то потер эту самую... — У меня в училище случай был: на боевом гранатометании Толя Каращук, курсант наш, РГД-шку себе под ноги бросил, руку ему, видно, с перепугу заколодило. А взвод-то наступает, люди рядом! Так он каску с башки сорвал, накрыл эту гранатку — хорошо, маломощная! — да ещё сверху сел. И хоть бы что ему! Ни один осколок сквозь подшлемник и броню не прошёл. Правда, полетал малость и тоже с синяком ходил во всю ср... снизу которая, как ты, Паша, говоришь.

— А мы на переподготовке в Медицинской академии, — продолжил 'урок мужества' Доктор Смерть, — учились гранаты метать на взрывпакетах. Стоит, значит, преподаватель перед строем и говорит: берёте, мол, взрывпакет в правую руку. Я — для наглядности — в левую. С левой руки поджигаете его и бросаете в неприятеля. Ясно? Делай, как я! Гранатами огонь! Правой рукой поджигает взрывпакет, кладёт его в карман и мечет в супостата зажигалку. Хорошо, зима как раз была, бомбочка эта попала в бушлат. А если бы летом да в брюки?!..

Сочувственно вздохнули все, а громче остальных — Алёнка.

— Страсти какие! Дядя Саша, а вы что, тоже военным раньше были?

Девчонка изувера просто обожала. Как основного прихожанина станичной церкви. Придёт в приход, нажрется водки, станет ухожанином, а то и уползанином. Бывало даже, унесенином любезной тётей Тоней... К счастью, Алёнка об этом, может, и догадывалась, но не знала точно.

— Я, доченька, — нахохлился упырь Кучинский, — восемь военных кампаний прошёл...

— С лейкой и блокнотом, — хохотнул Костик Елизаров.

— Со шприцем, пилой и тисками, — глухо пробормотал Серёга, но девушка услышала и устремила на него недоумённый взгляд. — Александр Петрович, малыш, был до Чумы военным врачом, хирургом, очень знаменитым...

— В определённых кругах, — шепнул себе под нос гетман.

Скользкая тема дала пробуксовку, когда бунчужный Данилян, подвинтив струны на гитаре, подмигнул Алёнке и запел:

По тихому свею, по пыльным дорогам

Бежал из чеченского плена Серёга,

И верила стая — волчонок вернётся,

И чубчик-Алёнка солдата дождётся...

Алёнка, тут же став, естественно, центром внимания, смущённо улыбнулась и участливо спросила Александра:

— Па, а ты был в плену?

— Да Боже меня сохрани!

— А тебя ранили на войне?

— Убили пару раз, — съехидничала 'ма'.

— Бог меня миловал, девочка. Контузило однажды, но не сильно, в лёгкую.

— Типа, понты, да, па?

— Типа того, — вздохнул он, думая о прошлых подвигах. И новых битвах, коих им не миновать...

И носило меня, как осенний листок, —

Я менял города, я менял имена.

Надышался я пылью заморских дорог,

Где не пахли цветы, не белела луна...

Алина пересела к ним с Алёнкой, склонила голову супругу на плечо. Карапет ухмыльнулся и, глядя на неё, пропел:

Открылась дверь, и я в момент растаял

В прекрасной паре глаз бездонной глубины.

Диванчик плюш, болванчик из Китая

И опахало неизвестной мне страны...

Гетман же, прикрыв лицо жены ладонями, дополнил:

Я на окне задёрнул занавеску,

Пусть смотрят на цветы — кому какое что?!..

Все обречённо подняли глаза в зенит, а Костик даже закричал:

— Ой, Саныч, проси чего захочешь, только не пой!

Всё верно, гетманский 'вокал' издавна был в станице притчей во языцех. Петь он любил. И песен знал невероятное количество. И если бы не тот медведь из поговорки, если бы не гланды, не табачный дым, тогда бы он, конечно... Ух, как бы он тогда!.. Чертям в аду бы тошно стало. Впрочем, как и сейчас...

А Костик отобрал гитару, приосанился, перебрал струны и душевно затянул:

На Дону, на Доне

Гулевали кони,

И костров огонь им

Согревал бока́.

Звезд на небе россыпь,

А я с гнедою сросся,

Стремена по росту,

Да не жмёт лука́...

— Лука, лука... — задумчиво проговорил гетман. — Думаю, пора бы уже и...

— А-а-а, бля-а-а!!!

С носовой деки баржи кулем грохнулся на палубу вперёдсмотрящий. Из многослойной ткани лёгкого бронежилета торчала чуть ли не метровая стрела со свежим оперением. Путники, хоронясь за фальшбортами, подбежали к потерпевшему, а снайпер Марков с СВДС прыгнул за кнехт буксира и направил смертоносный ствол на левый берег, спрятавшийся за густым ракитником.

— Лихо, братцы и сестрёнки, — гетман не без усилия вырвал стрелу из 'броника'. — Боевой срезень!.. Лука́, да, господин дозорный Елизаров? Лу́ка, блин! С почином, дорогие соотечественники!

Толстая полированная молния несла тяжелый черешковый наконечник в форме заострённого полумесяца.

— Интересная штука, — повертела её в руках Алина.

— Не поранься! — предупредил её супруг.

— Отравлена?!

— Вряд ли. Хотя... Нет, вряд ли! Эта вот 'интересная штука' — самая опасная из стрел, называется 'срезень'. Такими наши предки били крупных животных — тура, лося, кабана-секача, медведя — и срезали не защищенного доспехом врага, нанося страшные, обычно смертельные резаные раны.

Гетман внимательно осмотрел располосованный в месте попадания стрелы бронежилет.

— Счастье нашего впередсмотрящего, что срезень, во-первых, угодил не в тканую волоконную основу, а точно в усиление из чешуек особо прочного полимера, и, во-вторых, строго перпендикулярно груди. Иначе удар получился бы резаным, и мы бы уже заворачивали Славку в погребальный саван, потому что наши бронежилеты против ножа бесполезны.

Между тем Рязанец понемногу оклемался и с благодарностью в глазах взглянул на гетмана.

— Спасибо, господин полковник! Вы мне, значить, это... жизнь спасли.

— Не забудь вернуть услугу, — усмехнулся тот.

— Будешь, Славочка, слушаться старших! — Алина потрепала кудри парня и снова обернулась к мужу. — Аль, а я думала, стрелы всегда такие, ну... с кончиками назад, как у крючков.

— С шипами, — поправил её Константин. — Чтобы раненный вражина вытащить не смог до самой смерти, в крайнем случае — с собой унёс на вечную память.

— Нет, вы, ребята, ошибаетесь, — проговорил гетман тоном школьного военрука. Попутно стал прикидывать, как уберечься от неведомой пока, но явственной угрозы. — Стрелами, о которых вы говорите, наряду со срезнями, предки били крупного зверя, например, того же лося. Подранок с наконечником в туше уходил, истекая кровью, слабел, рано или поздно падал, и вот тогда его можно было брать голыми руками. Вернее, тесаком. Боевые же стрелы врагу дарить никто не собирался, хватало нанесённых ими ран. Их даже метили особыми цветами, чтобы потом отыскать свои на поле битвы. Подумайте, сколько труда было вложено в каждую из них.

Алёнка — на коленях, дабы уберечься от обстрела — слушала его, застыв и затаив дыхание, как будто уже завтра собиралась начать выпуск стрел для нужд светлых казачьих ратей, и только что конспекта не вела. Первоисточников марксизма-ленинизма... А гетман открыл научно-производственное совещание.

— Нужно было острогать доску, высушить заготовку, расщепить на планки, сгладить углы, отполировать полуфабрикаты, выковать наконечники, подобрать перья для стабилизаторов полета, собрать всё воедино. С одной запаришься, а стрелку из лука на каждый бой их требовалось от двадцати до шестидесяти штук, в зависимости от сил противника.

— Арбалетная стрела проще, а бьёт намного дальше и сильнее, — поморщился Серёга. — Лук — что? Понты!

— Па-а-анты! — посмаковала богачёвский арготизм Алёнка.

С месяц назад гетман даже предположил, что у неё в роду были архангелогородские варнаки — уж больно девушка тянулась к языку офеней.

— Как сказать, брат, как сказать... — он ласково похлопал юную болтунью по губам. И чуть не ожёг палец в пламени алых, мгновенно вытянувшихся бутончиков. — Самострел — оружие слабого. Выстрелил, винтом натянул тетиву, наложил новый болт...

Нина Юрьевна захихикала, как пионерка, заглянувшая под фиговый листок на теле мраморного Аполлона, а Док взялся показывать процесс наложения 'болта', зажав кисть левой руки в локтевом сгибе правой.

— Господи, что на уме у наших медработников! Александр Петрович, вас это не касается, — отметил гетман доктора Кучинского, который, зная всё на свете, остался безучастен к скабрезному жесту своего начальника. — Болтом, уважаемые коллеги, называлась и сейчас называется арбалетная стрела... Короче, прицелился, выстрелил. Без титанических усилий, зато медленно, максимум — два выстрела в минуту при хорошей подготовке. С луком управляться было куда тяжелее, усилие натяжения тетивы боевого оружия — около восьмидесяти килограммов, так что вооружались ими самые сильные воины. Темп стрельбы мастера был таков: одна стрела уходит с тетивы, другая в это время летит, а третья уже касается латного доспеха врага.

— Типичный 'флэш', — кивнул Серёга с явным уважением.

— Именно flash — молниеносная стрельба. А насчёт убойной силы лука... Можете её себе представить, если дальность прямого выстрела — настильной стрельбы с нулевым углом превышения над точкой встречи с целью — составляла семьдесят-восемьдесят метров, то есть дальше, чем у пистолета Макарова! Средние британские стрелки из лука поражали цель на девяноста метрах, а наши, турки, персы и арабы — на ста пятидесяти. У нас даже существовала мера длины — 'перестрел'. Эталон же чего-либо, вы сами знаете, выводится не по максимуму, а по среднему значению. 'Яко муж дострелит', — говорили тогда. То есть обычный витязь. Угадаете с трёх раз, сколько выходило? Двести двадцать метров!

— Вот это да! — воскликнул Константин. — Силы у наших пращуров хватало!

Комплекцией гигант дозорный как раз и походил на упомянутого пращура. Вернее, на двоих. Как минимум. Причём отнюдь не средних габаритов. Крупненьких таких...

— Сила, Костик, это одно, — продолжил увлекательную (для себя, по крайней мере) лекцию полковник, — а главной составляющей была конструкция оружия. Английские стрелки, якобы не знавшие себе равных, пользовались так называемым простым луком — обычной гнутой деревяшкой. А славяне переняли на Востоке луки сложные, в виде расплывчатой буквы М. Высокотехнологичное для своего времени изделие: высушивалась и обтачивалась берёзовая плаха, несколько шероховатая с внутренней стороны, к ней приставлялась можжевеловая, всё это скреплялось берестой, рыбьим клеем и бычьими сухожилиями...

— Сашка, — бестактно перебила его Сибирская Язва, — откуда ты всю эту лабуду узнал?!

— Знаешь, Нинуля, как сейчас помню, на втором училища мы с товарищами увлеклись древним оружием, языческими культами, пантеоном божеств и демонов...

Договорить гетману снова не было суждено — с буксира закричал Марков-Цепованный:

— На десять по ходу глядите! Что за хрень, не пойму!

Если принять нынешний курс движения речного судна за стрелки механических часов, застывшие на полуночи-полудни, то в направлении отметки '10' путникам, опасливо приподнявшим головы над фальшбортами, и впрямь открылась странноватая картина. Вернее, страшноватая. Вглубь опушки прибрежного леса, буквально от кромки воды, явно не так давно была проделана строгая вырубка с подчисткой — правильное полукружье голого суглинка радиусом метров в пятьдесят. Зловещим фоном ей служили заросли чахлых деревьев и колючего кустарника. А в центре, среди толстых, под аккуратным спилом, пней, кострища и ошкуренных лесин, высился метра на четыре гладкий, кажется, даже под морилкой или тёмным лаком, столб примерно в два охвата Константина. По верхней его четверти весьма искусно вытесан был лик хмурого старца: высокий лоб, тонкий орлиный нос, длинные вислые усы и густая борода, вскрытые краской под золото, впалые щёки истого аскета-страстотерпца, чёткие глубокие морщины. Глаза кумира, чуть навыкате, как будто налитые бьющейся горячей кровью, недобрым, угрожающе опасным взглядом провожали путников. Фигура идола, казалось, так и дышит чёрным грозовым величием, тяжёлым нравом, древней, той ещё, таинственной необоримой силой.

Гетмана невольно передёрнуло.

— Глухт куным! — грязно выругался по-армянски Данилян и быстро обмахнул себя крестным знамением.

— Здравствуй, дядя, Новый Год, приходи на ёлку! — пробормотал скороговоркой Док, лапая кобуру.

Алина крепко ухватила гетмана за предплечье, Алёнка носиком уткнулась ему в грудь, стараясь вовсе не глядеть на будто выступившее из леса чудище, и только Нина Юрьевна, чуть высунувшись из-за рогачёвского плеча, по своему обыкновению съязвила:

— Давай, знаток языческого культа, покажи себя!

— Точно, Старый, что это за лажа такая?! — поддержал нечаянный хранитель её тела Богачёв. — Не люблю я чертовщины на ночь глядя.

— Можно подумать, я люблю! — огрызнулся гетман, оборачиваясь к рубке шкипера.

Гарный, не выпуская трубки и штурвала из чего положено, только пожал плечами и покрутил корявым пальцем работяги у виска. Довольно убедительно. Вот оно, сразу всё и разъяснилось... Ах, да, шкипер же целый год безвылазно сидел на берегу! Из него сейчас гид — одинаковой пользы и жирности с супом на бульоне от варки куриных яиц...