Новатерра. Часть 4. Хранитель

— Не томи, Паша, рассказывай!

А того женщины нисколько не смутили. Наоборот, он подобралѓся, напустил на лицо торжественную сопричастность. И выдал спич, от коего остолбенел уже гетман.

— Сан Саныч, я сегодня с разрешения подполковника Елизарова облаѓзал вертолёт. Машина сохранилась на удивление хорошо. Константин Владимирович выделил двоих сообразительных механиков, я обоим составил подробные план-задания на ближайшие дни. Единственное, что мы не сможем восстановить, это главный редуктор, он поврежден безвозѓвратно. Но...

— Ну?!

Гетман чувствовал — кажется, новый клад.

— Но я вам вот что скажу: когда Самохвалов остановил нас на разѓвалинах большого завода — целлюлозно-бумажного, вы говорили, — я прошёлся по окрестностям и набрёл на аэродром. Там сохранились развалившиеся 'Аны' и несколько таких же, как наш, грузовых Ми-8т. Техника под открытым небом, проржавела вся, восстановить её невозможно.

— А узлы, агрегаты?

Гетман махом выпил рюмку водки. А вслед за нею — обжигающе горячий кофе. Помешивая ложечкой Надежду...

— Боюсь, то же самое. Но там есть техническая территория с несколькими капитальными ангарами. Замки сбить я не смог, однако точно знаю, что в таких хранилищах обычно устраивали склады и мастерские. Там может быть всё что угодно, даже целый борт! Извините, что сразу не сообщил, только сегодня вспомнил.

— Целый борт... что угодно... — повторял гетман будто в бреду. — А что же мы, мать нашу, чаи гоняем?! Паша, как ты себя чувствуешь?

— Абсолютно в норме, — заверил лётчик.

— Утром я выделю тебе троих человек с автогеном, летите туда на скоростном глиссере, срезайте к чертовой матери дужки замков. Если найдёшь то, что нам мало-мальски необходимо, сразу дуй вниз по течению, в монастырскую обитель Свидетелей Страшного Суда. Оттуда позвонишь лично мне, к ним протянута цепочка ретрансляторов мобильной связи. Я отправлю к вам плавающий транспортер с погрузочной командой и выездной караул. Заѓодно передашь монахам розыскную ориентировку... Но только — после! До того нигде не задерживайся. Усёк?!

Добрый вестник подскочил.

— Так точно, товарищ... Сан Саныч!

— Да сядь ты, есть ещё пара организационных вопросов.

Алина наконец закончила разливать кофе. Так медленно она не делала этого ещё никогда...

— Пойдём, малыш, не будем мешать нашим дорогим мужчинам... Павел Иванович, мы приглашаем вас отужинать с нами узким кругом.

Лётчик смутился.

— Спасибо, Алина Анатольевна, но я, наверное...

— Отказы во внимание не принимаются! — отрезала та и, торжествующе взглянув на мужа, мельком показала ему язычок. А ведь и впрямь добилась своего, чертёнок любопытный!

— Скажи, Паша, ты уверен, что твоя находка бесхозная? — вдоволь накачавшись головой, продолжил гетман.

— Думаю, да. Там никаких следов пребывания человека не видно.

— Я тоже не слыхал, чтобы в том районе кто-нибудь жил. Но если вдруг хозяин всё же сыщется, беспредельничать не нужно. Обменяйте или купите то, что нам в первую голову необходимо, а там посмотрим, как поступить дальше.

Он покопался в сейфе, извлёк горсть трофейных драгоценностей и пачку евро, небрежно её пересчитав.

— Держи, здесь десять тысяч, должно хватить. Что останется, поѓтом вернёшь, я просто не хочу тревожить сейчас финансистов.

— Понял. Сан Саныч, можно попросить у вас ручку и лист бумаги?

— Вон, за тобой, на письменном столе, — пожал плечами гетман. — А зачем тебе?

— Расписку напишу. Жалко, сейчас, наверное, счетов никто не выписывает, придется акт об израсходовании составлять и...

— Погоди, друг ситный, — остановил он гостя. — У меня дома действует принцип полного доверия. Что же до акта, то действительно составь, отѓдашь потом в канцелярию. Если понадобится. В чем я сомневаюсь.

— Но вы же меня совсем не знаете! — опешил Никоненко, не решаясь взять купюры и ювелирные изделия.

Гетман пристально поглядел на него.

— Немного знаю, иначе тебя бы здесь не быѓло... Всё, эмоции по боку, ещё дела остались! Пока ты не принял гражданства Новороссии, оружия тебе по нашим законам не положено, однако так отпустить я тебя тоже не могу, — он вытянул из сейфа достопамятный, ещё из прошлой жизни, пистолет Макарова. — Знаком?

— Естественно.

— Держи! Только гляди, пожалуйста, не потеряй, он очень дорог мне. Это осколок былого, а их не так много осталось.

— Я... товарищ Сан Саныч... я... честное слово... вы... от всей души... за доверие! — лётчик аж прослезился, прижав к груди оружие и ценности.

— В знак особого доверия ты уже приглашен на ужин, — гетман поднялся. — Кстати, готовила его супруга вместе с Алёнкой. Идём!

Гость растерянно оглядел свой камуфляж.

— Сан Саныч, неудобно как-то...

— Одолжить смокинг? Вкупе с тельняшкой будешь выглядеть 'митьком' с тяжёлого похмелья... Пошли!

— Одну секунду, товарищ полковник, — остановил гетмана Никоненко.

— Да?

— Спасибо вам огромное!

— Ты, кажется, уже благодарил.

— Нет, господин полковник, это — за Неё!..

...Она сидела рядом с обретённым 'па'. Он, развалившись на мягѓком ложе посреди балкона, ленился помогать супруге мыть посуду. Приѓкидывался, что ночные похождения по 'нинкам' вылезают боком. И пораѓжался: ноющая боль утихла, как только рядом оказалась девушка. Обоим было хорошо. Но Александр всё-таки решил добавить ложку дегтя в бочку мёда, поставив заключительную точку в книге 'Домострой'.

— Малыш, хочу обсудить с тобой один серьёзнейший вопрос.

Девчонка зримо напряглась.

— Да, па, слушаю тебя.

— Только, чур, не плакать!

— Я постараюсь...

— Малыш, — повторил он, насколько сумел, мягко и проникновенно, — у тебя позади невероятные трудности, и не твоя вина в том, что они возникли. Каждый из нас многое пережил за двенадцать последних лет. Кто-то раньше выбрался из кошмара, в который ввергла мир Бледная Чума, кто-то позже, а кто-то вообще не собирается делать этого. У тебя, девочка моя, началась новая жизнь, третья по счёту, и я прошу — нет, даже требую! — постарайся скорее забыть всё, что окружало тебя в жизни прежней. Её вообще не было. Ты умерла шестилетним несмышлёнышем и чудесным образом воскресла в нашем доѓме взрослой девушкой, я уже как-то говорил тебе об этом. Забудь о тех двенадцати годах! Никогда, — раздельно и жёстко проговорил гетман, — ни Павел Никоненко, ни кто-либо другой не посѓмеет даже подумать о тебе плохо. Пока жив я, пока жива Алина...

— Кто меня звал?! — вбежала та и плюхнулась рядом с супругом.

— Погоди, мать! ...пока живы наши друзья, мы разорвём за тебя любого в клочья, даже саму Смерть!

— Ты ошибаешься, па, — Алёнка всё же уронила пару слезинок. — Паша хороший человек, единственный хороший из тех, кто был Там. И ещё Сергеевна...

— Сергеевна... да, Сергеевна, — гетман едва сдержался, чтобы не сказать о том, что старой учительницы больше нет.

— Я всё помню, па! Это он отыскал меня в лесу, он передал инокине Прасковее. Он пытался убить этих двоих, но у него не получилось, а они чуть не застрелили его самого. Он никогда не сделает мне зла!

— Просто мне показалось, девочка, что за ужином ты была чересчур напряжена. Думал, это от присутствия Никоненко.

— Нет, па, что ты?! Я рада его видеть. Просто... просто... как бы так...

— Говори, малыш, у нас ведь откровенный разговор.

— Просто вы такие умные, много знаете, красиво говорите, а я...

Предательские слезы снова брызнули из её глаз.

— Солнышко маленькое, — невесело усмехнулся Александр, — да мы ведь на тысячу лет старше, чем ты, многое видели, многое слышали, много общались с людьми. У тебя остѓрый ум, прекрасная память, через какой-нибудь месяц ты всему науѓчишься, привыкнешь к новой жизни, в которой, поверь, не так уж плоѓхо. Я понимаю, есть вещи, к которым трудно привыкнуть сразу, нужно в чем-то переломить себя...

— Да, вот вы... — начала Алёнка и внезапно осеклась, даже прикѓрыла рот ладошкой.

Александр отнял её руку.

— Говори, девочка, мы всё поймем правильно.

— Вы привыкли жить вдвоём, вам было хорошо, и вдруг я...

— Ах, вон ты о чём?! Боишься разрушить наш маленький парадиз?

— Что разрушить, па?

— Рай. Ад иначе называется 'инферно'... Даже не думай об этом, миѓлая. Мы — взрослые, битые жизнью люди — вполне отдавали себе отчёт в возможных трудностях, когда делали тебе предложение войти в нашу семью и остаться в ней. И нас всё-таки двое, потому нам много легче приѓвыкать. Малыш, чем раньше мы из 'двое плюс один' превратимся в 'трое'... — Дэн фыркнул на ночную бабочку, и Александр тут же уточнил, — простите, мистер Дэниел, в 'трое с половиной', тем лучше будет для всех. Мы очень крепко полюбили тебя, малыш!

— А я, Боже, как я люблю вас! — воскликнула девчонка и разрыдалась...

...Александр делал вид, что дремлет. Прикрыв глаза, слушал развесёлые истории жены. Перебирал пальчики дочери. И думал: жизнь всё-таки удалась. Он повоспитывал ребёнка. Разбил врагов, правда, пока не всех. Посадил... их же. И, наконец, построил дом. Где хорошо. Куда стремится сам. Где его ждут и любят. В принципе, можно помирать. Но жалко!.. Завтра суббота. Она будет, — вспомнил предсказание Алёнки. Возможно, будет воскресенье. Ну, а вот потом... Что ж, поживём — увидим. Конечно, если поживём... Так, хранитель мой?!

... — Вот тут ты прав на сто процентов! — протявкал ангелок. — И не мешай мне, пожалуйста, спать!...

... — И чтоб ты сдох! — внёс свою лепту тёмный силуэт...

Нарисуйте мне дом, да такой, чтобы в масть!

В масть козырную, лучше бы в бубну...

В доме том укажите мне место, где бы упасть.

Чтоб уснуть и не слышать зов глашатаев трубный.

Нарисуйте мне дом, да такой, чтобы жил.

Да такой, чтобы жить не мешали.

Где устав от боёв, снова силы б копил

И в котором никто никогда бы меня не ужалил...

(А.Я. Розенбаум)

Отдать концы!

Телеграмма: 'Сёмочка, ёб твою мать! Подробности письмом. Целую. Папа'

Гетман Александр Твердохлеб был маргинальным элементом. Вы только не подумайте плохого! Всего лишь вышедшим за край из общего потока. Из общего простонародного потока настороженного отношения к евреям. До такой степени вышел за край, что относился к ним столь же спокойно, как к великороссам, немцам, молдаванам, украинцам и тунгусам. Может быть, даже чуточку получше, чем к последним. Почему? Да потому хотя бы, что ни одного тунгусского обычая не знал. А вот еврейский знал! И даже разделял его. И полностью поддерживал. Речь — о субботе.

Субботу гетман обожал. Ибо за нею следовало воскресенье. А вот воскресений не любил. За понедельники... По дням субботним прекращались все работы, иррегулярное казачье войско занималось делом строго войсковым: наступало, отступало, занимало оборону, стреляло, бегало, прыгало, подтягивалось, совершало подъёмы переворотом и марш-броски с полной выкладкой, отжималось, скакало, обслуживало боевую технику, вооружение и лошадиную субстанцию, и прочее, прочее, прочее. Чем гетман никогда себя не утруждал. Какого чёрта?! Не наѓвоевался, что ли?! Обычно занимался ленью. А нынче был готов, будто ортодоксальный иудей, всю, как есть, субботу посвятить Всевышнему. В лице слуѓжителя Его, архимандрита, Первого Анахорета и тому подобное... До точки. До упора. До умопомрачения. До жути. До приведения своего организма в полную алкогольно-токсическую непригодность. Непригодность ни к чему вообще. Кроме похмельного синдрома...

Ленивый и ужасный в своей лени, он, разленясь, ленился на боку и думал, как бы долениться до обеда. Ленился... тьфу, молился Богу, чтобы придержал коней своего верного слуги, и доленился до пинка под самую... ну, сзади которая. От Богачёва.

— Что за фулиганство?! Щас милицию вызову!

— Подъём, рожа ленивая, а то сейчас до носа дотянусь! Девчонки хату с рассвета вылизывают, а он развалился, как боров!

— Предлагаешь и мне подключиться? Нельзя, брат.

— По сроку службы?

— Нет, просто корона с головы упадёт.

— А у гетманов были короны?

— Короны?.. Да ты присядь, братишка, вопрос этот не столь уж прост, — гетман сделал робкую попытку отсрочить неминуемый подъём. — Понимаѓешь, в Польше и Литве существовала должность великого коронного гетмана, а значит, вероятно, была какая-то корона. С точки зрения формальной логики... В Малороссии же, то есть на Украине, знаками гетманской власти, насколько я осведомлён, служили бунчук и булава.

— А у русских?

— А у русских вообще не было гетманов, одни атаманы.

— Какого же дьявола мы тебя выбрали?!

— Ко мне вопрос?! Ты, это, расспроси народец, летописи полистай... Да пошевеливайся — государственное дело! А я, чтоб избавить дворню от мелочной опеки, здесь подожду, так сказать, на боевом посту.

Он снова повернулся на бок.

— Эй-эй, — вскочил Серёга, — чёрт нерусский! Ну-ка подымайся, вымой свой бунчук, отряхни булаву и айда в теннис играть! Костик уже волейбольную сетку снял.

Гетман понял — фокус не удался.

— А кто четвёртый?

— Женька Хуторской.

— Я в паре с Костиком!

— Да вот хрен тебе!

— Тогда вообще не пойду никуда, — с деланной обидой буркнул он.

— Зарботаешь в пятак, делов-то! Анахорет приедет не на гульки, а на отпевание.

— А как без коронного гетмана будете?

— Мы же не Войско Польское, у нас атаманов — как грязи. Подъём!

— Ох-ох-ох! — гетман вздохнул и потянулся за халатом. — Казацкая старшина всегда отличалась реакционностью, чем и предопределила свою ликвидацию как общественной группы едва народившегося советского общества...

— Замучаешься ликвидировать!

— Цэ так, цэ так, — снова вздохнул он, выражаясь мовою коронных польских гетманов. — Бардзо добже, холера ясна! Где мой бунчук?!

— Ты его только что чесал...

...Погода радовала глаз и душу — безветрие, не жарко, облачно. Для отдыха на лоджии как по заказу, — в последний раз подумал гетман. Впрочем, добавить солнышка не помешало бы...

— Город Солнца на днях снимется с насиженного места, — отчитался Богачёв по результатам вчерашнего турне. — Как понос утихнет. Буцик проследит, чтоб не задерживались.

— Оно и хорошо... Благодарю, братан!

— Это, пожалуй, много, — пожал плечами друг. — Знаешь, о чем я подумал? Может, нам Буцику со Стрёмным по медальке вручить?

Не доходя площадки гетман замер. Задумался на миг, поглядывая на Серёгу. Представил действо в лицах. Бандита Буцика в парадной 'Пуме'. Строй нижнереченских бродяг и пацанов. Наколки 'Смерть фашистам!' на предплечьях... Благодарю за службу, уважаемый! Служу Отечеству, век воли не видать!.. И вдруг расхохотался. Неприлично громко. До икоты. С элементами истерики. В окнах коттедѓжей появились удивлённые физиономии соратников, оперативный дежурный вышел на крыльцо резиденции, а гетман всё ржал и ржал, не в состоянии угомониться.

— Влейте Майору водки под язык, а то сердце остановится, — крикѓнул Куракин, поливавший розы у подъезда.

Василий, не имея к армии ни грана отношения, упорно звал стаѓринного соседа и приятеля 'майором'. А тот не возражал — от прежней жизни без того немногое осталось. Ностальгия! 'Были когда-то и мы рыѓсаками'... Бывшие негры!